Сергей Крынский


Р.М. Рильке. Фортепианное упражнение

Шумело лето. День тянулся знойный;
порывисто вздымая платья гладь,
она в этюд перелагала стройный
тоску по яви, что могла настать:

прийти назавтра, вечером грядущим, -
могла, свершаясь тайно, быть вокруг;
но за окном высоким, всеимущим
капризный парк ей стал приметен вдруг.

Тут прервалась, скрестила руки, глядя
наружу; захотелось долго ей
читать, - и показавшийся грубей

жасмина запах прогнала в досаде.


Übung am Klavier

Der Sommer summt. Der Nachmittag macht müde;
sie atmete verwirrt ihr frisches Kleid
und legte in die triftige Etüde
die Ungeduld nach einer Wirklichkeit,

die kommen konnte: morgen, heute abend -,
die vielleicht da war, die man nur verbarg;
und vor den Fenstern, hoch und alles habend,
empfand sie plötzlich den verwöhnten Park.

Da brach sie ab; schaute hinaus, verschränkte
die Hände; wünschte sich ein langes Buch -
und schob auf einmal den Jasmingeruch
erzürnt zurück. Sie fand, dass er sie kränkte.





Р.М. Рильке. Лютня

Я лютня. Хочешь выгнутый мой шпон,
мою текстуру описать умело:
так обо мне промолви, как о спелой
округлой смокве. Будет пусть сгущён

мрак, видимый во мне. Принадлежал
он Туллии. Скрыл срам её собой
немного лишь, и в косах свет играл,
как в ясном зале. Отзвуки порой

она с меня брала неторопливо
в своё лицо, ко мне поя.
Я к слабости её вела порывы,

пока не перешла к ней суть моя.


Die Laute

Ich bin die Laute. Willst du meinen Leib
beschreiben, seine schön gewölbten Streifen:
sprich so, als sprächest du von einer reifen
gewölbten Feige. Übertreib

das Dunkel, das du in mir siehst. Es war
Tullias Dunkelheit. In ihrer Scham
war nicht so viel, und ihr erhelltes Haar
war wie ein heller Saal. Zuweilen nahm

sie etwas Klang von meiner Oberfläche
in ihr Gesicht und sang zu mir.
Dann spannte ich mich gegen ihre Schwäche,
und endlich war mein Inneres in ihr.


Р.М. Рильке. Парки

I
Парки из неслышного распада
неуклонно ввысь устремлены;
под небесной россыпью громады,
видные наследья старины,

сквозь газонов ровные настилы
рвутся вдаль и тянутся назад,
их хранит самодержавной силой
расточительства уклад,

и под стать для царского венца
выручка – растущее величье:
повторённые в себе обличья,
блеск приветный, пышность багреца.



II.
Тихим аллей потоком
схваченный с двух сторон,
чуть мелькнувшим намёком
всякий раз увлечён,

выйдешь туда, где нежданно
вид разделят с тобой
четыре скамьи у фонтана,
скрыты в тени густой;

в отрешённое время,
что одиноко идёт.
На пьедестал, чьё бремя
исчезло, под струи вод

ты вознесёшь глубокий
вздох, долгожданный здесь;
текут серебра потоки
за тёмный край, ты весь

их окружён речами,
став, как своё, им мил.
И словно ты под камнями,
что внемлют тебе, застыл.


III.
Скрыт от прудов и от озёр заветных
до сей поры взыскательный надзор
владык. Они в одеждах неприметных
ждут под вуалями, когда сеньор

придёт, и вновь захочется унять
грусть лёгкую иль прихоть настроенья,
и с мраморных бортов спустить опять
шпалеры, где былого отраженья,

как с изумрудною травою луг,
с серебряным и розовым, порою
с вельможным белым, пылкой синевою,
и там король, и дама, и волною
кайма цветов колышется вокруг.


IV.
И природа, властелин исконный,
лишь случайности чиня урон,
приняла тех королей законы,
расстелила тапи вер, чтоб сон

древних чащ, деревьев нарастанье
воздымать из зелени своей,
вечера творить по описанью
от влюбленных посреди аллей

кистью мягкою, что в лаке ясном,
как улыбки отсвет, затаила
блеск, рассеянный по сторонам:

прелесть мира хрупкая, не сила,
та, которую избрал он сам,
чтоб на острове, любви подвластном,
полном роз, возвысить к небесам.


V.
Боги у аллей, что чтимы рьяно
не были и прежде, что стареть
выставлены в скверы без изъяна,
только забавлявшие Дианы
между тем как сквозь рассвета медь

королевские рвались облавы, -
боги, в коих лишь предмет забавы
кто-то мог порою усмотреть,

но не уповать на них. Вуали
псевдонимов, скрывших полутьмой
тех, кто расцветали иль сгорали,
боги, что с улыбкой чуть внимали,
прикладные боги, но порой

прежняя им действенность присуща,
в миг, когда восторг садов цветущих
с них срывает поз застывших хлад,
и, тенистым трепетом одеты,
молвят не скупясь они обеты,
лишены обличий и преград.


VI.
Чувствуешь, как движеньем
здесь полны все пути:
вниз по забытым ступеням,
сквозь пустоту по склонам
тихо спешат пройти,
над уступами всеми,
чьё их сжимает бремя,
замедляет и гнёт,
к далёкой озёрной глади,
где их (как будто глядя
на равного), парк отдаёт

простору тому достояньем,
чей свет с ответным сияньем
пронзал его без препон,
откуда в нём собраны стали
дали со всех сторон,
когда из прудов прохладных
к облакам вечеров нарядных
в небо бросился он.


VII.
Но в воде вазонов, где наяды
больше не найдут уже отрады,
отраженья их искажены,
как пойдя ко дну; сквозь балюстрады
в далях тропы стеснены.

Круглый год летит, кружась, с ветвей
влажная листва, как на ступени,
словно весть дурная в птичьем пенье,
как отравлен каждый соловей.

Даже вёсен щедрость оскудела,
куст им здесь не верит ни один;
нехотя отживший, потускнелый,
застоявшийся жасмин

веет запахом, где тлен давно.
Прочь идёшь, объятый мошкарою,
неотступной, будто за спиною
в прах истёртый всё обращено.

Р.М. Рильке. Выздоравливающая

Как в проулках то нахлынет пенье,
то отступит вдаль; по временам
схвачено почти, как крыл биенье,
чтобы стихнуть вновь по сторонам:

жизнь так дразнит ту, кто после хвори,
в расслабленьи полусонных дней,
всю себя отдав, с бессильем в споре
жест свершает, непривычный ей.

И она как пред соблазна зовом
в миг, когда упорная рука,
где метался жар, издалека
с лаской, словно ветвь в расцвете новом,

к подбородку льнёт, чья гладь жестка.


Die Genesende
Wie ein Singen kommt und geht in Gassen
und sich nähert und sich wieder scheut,
flügelschlagend, manchmal fast zu fassen
und dann wieder weit hinausgestreut:

spielt mit der Genesenden das Leben;
während sie, geschwächt und ausgeruht,
unbeholfen, um sich hinzugeben,
eine ungewohnte Geste tut.

Und sie fühlt es beinah wie Verführung,
wenn die hartgewordne Hand, darin
Fieber waren voller Widersinn,
fernher, wie mit blühender Berührung,
zu liebkosen kommt ihr hartes Kinn.


Р.М. Рильке. Кружево

I

Быть человеком: смутность обладанья,

прикосновенье к счастью наугад:

жестоко ли, что в это вышиванье,

в расшитый густо кружевами плат,

обращены глаза? – Их ждёшь назад?

 

Тебе, кто дни окончила слепою,

что эта вещь, - блаженства ли залог - ,

к которой, как меж стеблем и корою,

шёл, истончаясь, щедрых чувств поток?

 

Сквозь брешь в судьбе, сквозь щель к просвету выйдя,

от времени душа сбережена;

и улыбаюсь я, там пользу видя,

где частью кружев сделалась она.


II

Однажды это нами свершено,

и сбывшись, видится теперь как малость,

став чуждым: не напрасно ль сквозь усталость

к нему из детских туфель мы давно

тянулись - : Старым кружевам сродни,

густому и цветистому узору,

который удержать нас здесь в ту пору

не мог? Как сотворён он был: взгляни.

 

Как знать: ценой ли одиноких лет?

Быть может, счастьем поступился кто-то,

не легче жизни эта вещь, но нет

в плетении искусном недочёта,

прекрасном столь, как будто снят запрет,

и время ликованья и полёта.


Die Spitze

I
Menschlichkeit: Namen schwankender Besitze,
noch unbestätigter Bestand von Glück:
ist das unmenschlich, dass zu dieser Spitze,
zu diesem kleinen dichten Spitzenstück
zwei Augen wurden? - Willst du sie zurück?

Du Langvergangene und schließlich Blinde,
ist deine Seligkeit in diesem Ding,
zu welcher hin, wie zwischen Stamm und Rinde,
dein großes Fühlen, kleinverwandelt, ging?

Durch einen Riss im Schicksal, eine Lücke
entzogst du deine Seele deiner Zeit;
und sie ist so in diesem lichten Stücke,
dass es mich lächeln macht vor Nützlichkeit.

II
Und wenn uns eines Tages dieses Tun
und was an uns geschieht gering erschiene
und uns so fremd, als ob es nicht verdiene,
dass wir so mühsam aus den Kinderschuhn
um seinetwillen wachsen -: Ob die Bahn
vergilbter Spitze, diese dichtgefügte
blumige Spitzenbahn, dann nicht genügte,
uns hier zu halten? Sieh: sie ward getan.

Ein Leben ward vielleicht verschmäht, wer weiß?
Ein Glück war da und wurde hingegeben,
und endlich wurde doch, um jeden Preis,
dies Ding daraus, nicht leichter als das Leben
und doch vollendet und so schön als sei's
nicht mehr zu früh, zu lächeln und zu schweben.


Р.М. Рильке. Сапфо к Алкею

Сапфо к Алкею
Отрывок

В чём же ты хотел бы мне открыться,

и что общего у наших душ,

если взгляд твой заставляет сбиться

то, что вымолвить не смог? О муж,

 

видишь сам, как этими словами

нам достигнуть славы суждено.

Лишь представлю: попранное вами,

девство наше в прах обращено - .

 

вещая, средь вещих сберегала

я его, хранима божеством, -

чтобы Митилену овевала,

словно яблони в часу ночном,

наших персей сила наливная - .

 

этих также: не коснёшься их,

словно фруктов, избранных в венок,

ты, с лицом склонившимся жених.

Так ступай же: недвижим поток,

дай ему к моей пролиться лире.

 

Двум – не предстоятель этот бог,

но сквозь одного ступая в мире

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -



Sappho an Alkaïos

Fragment

Und was hättest du mir denn zu sagen,
und was gehst du meine Seele an,
wenn sich deine Augen niederschlagen
vor dem nahen Nichtgesagten? Mann,

sieh, uns hat das Sagen dieser Dinge
hingerissen und bis in den Ruhm.
Wenn ich denke: unter euch verginge
dürftig unser süßes Mädchentum,

welches wir, ich Wissende und jene
mit mir Wissenden, vom Gott bewacht,
trugen unberührt, dass Mytilene
wie ein Apfelgarten in der Nacht
duftete vom Wachsen unsrer Brüste -.

ja, auch dieser Brüste, die du nicht
wähltest wie zu Fruchtgewinden, Freier
mit dem weggesenkten Angesicht.
Geh und lass mich, dass zu meiner Leier
komme, was du abhältst: alles steht.

Dieser Gott ist nicht der Beistand zweier,
aber wenn er durch den einen geht
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -






Р.М. Рильке. Сапфо к Эранне

На тебя хочу наслать смятенье,

взвить тебя хочу, как тирс над кущей,

словно смерть, пронзить твои стремленья,

как могила, сделать вездесущей:

передать всему, что видит зренье.



Sappho an Eranna

Unruh will ich über dich bringen,
schwingen will ich dich, umrankter Stab.
Wie das Sterben will ich dich durchdringen
und dich weitergeben wie das Grab
an das Alles: allen diesen Dingen.


Р.М. Рильке. Эранна к Сапфо

О менада, мощная в метаньи!

Как средь утвари копьё,

средь своих я. Пение твоё

мчит меня в смятеньи. Нет мне знанья,

где я. Не вернуть меня в жильё.

 

Сёстры ткут, я в памяти их ныне,

и знакомы в доме все движенья.

Отдана одна лишь я чужбине,

и дрожу, как на устах прошенье;

как свой миф, берёт в переложенье

жизнь мою прекрасная богиня.


Eranna an Sappho

O du wilde weite Werferin:
Wie ein Speer bei andern Dingen
lag ich bei den Meinen. Dein Erklingen
warf mich weit. Ich weiß nicht, wo ich bin.
Mich kann keiner wiederbringen.

Meine Schwestern denken mich und weben,
und das Haus ist voll vertrauter Schritte.
Ich allein bin fern und fortgegeben,
und ich zittere wie eine Bitte;
denn die schöne Göttin in der Mitte
ihrer Mythen glüht und lebt mein Leben.


Р.М. Рильке. Одна женская судьба

Как тянется за чашей на охоте
король, чтоб жажду утолить свою,
и тот, кто ей владел, в конечном счёте
её хранит отдельно, как ничью:

так некогда при жаждущих устах
держал случайно избранную рок,
а жизнь негромкая, питая страх,
в ней не нашла для обихода прок

и спрятала от слома под стекло,
поставив с той поры в сервант свой тряский
(где ценности, иль вещи, что в цене).

Там, как залог, чьё время истекло,
она старела и теряла краски,

и виделась обыденной вполне.

Ein Frauen-Schicksal

So wie der König auf der Jagd ein Glas
ergreift, daraus zu trinken, irgendeines, -
und wie hernach der welcher es besaß
es fortstellt und verwahrt als wär es keines:

so hob vielleicht das Schicksal, durstig auch,
bisweilen Eine an den Mund und trank,
die dann ein kleines Leben, viel zu bang
sie zu zerbrechen, abseits vom Gebrauch

hinstellte in die ängstliche Vitrine,
in welcher seine Kostbarkeiten sind
(oder die Dinge, die für kostbar gelten).

Da stand sie fremd wie eine Fortgeliehne
und wurde einfach alt und wurde blind
und war nicht kostbar und war niemals selten.


Р.М. Рильке. Единорог

Святой поднял главу свою, назад
мольба, как шлем, отпала: сердцем правя,
бесшумно шло нечаемое въяве –
зверь белоснежный, словно лань, в облаве

добытая, чей заклинает взгляд.

Как из слоновой кости, остов ног
каскаду равновесий был оплотом,
блаженный свет сквозь шерсть густую тёк,
был тих и ясен лоб, стоял легко там,
как башня под луной, сиявший рог,
и каждый шаг стремил его к высотам.

Пасть в розовато-сером опушенье,
чуть приоткрывшись, дальней белизной
являла блеск зубов (всего белее);
дрожали ноздри, как в томящий зной.
Но взор, ни в чём препятствий не имея,
бросал по свету отраженья,
смыкая саг лазурных круг земной.


Das Einhorn

Der Heilige hob das Haupt, und das Gebet
fiel wie ein Helm zurück von seinem Haupte:
denn lautlos nahte sich das Niegeglaubte,
das weiße Tier, das wie eine geraubte
hülflose Hindin mit den Augen fleht.

Der Beine elfenbeinernes Gestell
bewegte sich in leichten Gleichgewichten,
ein weißer Glanz glitt selig durch das Fell,
und auf der Tierstirn, auf der stillen, lichten,
stand, wie ein Turm im Mond, das Horn so hell,
und jeder Schritt geschah, es aufzurichten.

Das Maul mit seinem rosagrauen Flaum
war leicht gerafft, so dass ein wenig Weiß
(weißer als alles) von den Zähnen glänzte;
die Nüstern nahmen auf und lechzten leis.
Doch seine Blicke, die kein Ding begrenzte,
warfen sich Bilder in den Raum
und schlossen einen blauen Sagenkreis.

Р.М. Рильке. Святой Себастьян

Он стоит, как возлежа; в лице
воля, что сковала все движенья.
Отстранён, как мать в часы кормленья,
связан, словно круг ветвей в венце.

И приходит град железных стрел,
словно рвутся прочь они из плоти,
на концах дрожа. Но как в дремоте,
смутно улыбается он, цел.

Только раз объят он скорбью был,
взгляд себя в страданьи обнажил,
что-то, словно малость, отвергая,
будто тех, кто ценность погубил,

отпускал долой он, презирая.


Sankt Sebastian

Wie ein Liegender so steht er; ganz
hingehalten von dem großen Willen.
Weitentrückt wie Mütter, wenn sie stillen,
und in sich gebunden wie ein Kranz.

Und die Pfeile kommen: jetzt und jetzt
und als sprängen sie aus seinen Lenden,
eisern bebend mit den freien Enden.
Doch er lächelt dunkel, unverletzt.

Einmal nur wird seine Trauer groß,
und die Augen liegen schmerzlich bloß,
bis sie etwas leugnen, wie Geringes,
und als ließen sie verächtlich los
die Vernichter eines schönen Dinges.

Р.М. Рильке. Витражная роза

Там тишь, что вас в смятенье вгонит скоро,
ленивые шаги их лап плетут;
И как одна из кошек у собора
вдруг в вас свой взгляд, блуждавший там и тут,

вперяет с силою, в свой глаз большой
вбирая, - взгляд, что как водоворот,
поднимется, кружа над глубиной,
и след изгладив, вновь в неё уйдёт,

как это око, спящее на вид,
вдруг распахнётся, схлопнется бушуя,
и образ в алой крови растворит - :

Так схвачено сияньем окон-роз
здесь было сердце, в сумраке бытуя,

и свет его божественный унёс.


Die Fensterrose

Da drin: das träge Treten und Tatzen
macht eine Stille, die dich fast verwirrt;
und wie dann plötzlich eine von den Katzen
den Blick an ihr, der hin und wieder irrt,

gewaltsam in ihr großes Auge nimmt, -
den Blick, der wie von eines Wirbels Kreis
ergriffen, eine kleine Weile schwimmt
und dann versinkt und nichts mehr von sich weiß,

wenn dieses Auge, welches scheinbar ruht,
sich auftut und zusammenschlägt mit Tosen
und ihn hineinreißt bis ins rote Blut - :

So griffen einstmals aus dem Dunkelsein
der Kathedralen große Fensterrosen
ein Herz und rissen es in Gott hinein.


Р.М. Рильке. Песнь женщин, обращённая к поэту

Смотри, всё отворяется: мы вслед;
ведь мы живём, блаженством тем дыша.
Что в звере – кровь и сумрак лишь, на свет
пробилось в нас душой, и как душа

взывает. И к тебе тот зов. В ответ
лишь кротко, упоённо, как в пейзаж,
его вбирает связь твоих примет.
И цель свою призыв не может наш

в тебе узнать. Но ты ведь тот и есть,
пред кем забыться можем, как сквозь дрёмы?
И выше различит ли кто в нас весть?

Проходит мимо вечности наш путь.
Но ты, уста, чтоб слышали её мы,

ты, говорящий нам, ты сущим будь.


Gesang der Frauen an den Dichter

Sieh, wie sich alles auftut: so sind wir;
denn wir sind nichts als solche Seligkeit.
Was Blut und Dunkel war in einem Tier,
das wuchs in uns zur Seele an und schreit

als Seele weiter. Und es schreit nach dir.
Du freilich nimmst es nur in dein Gesicht,
als sei es Landschaft: sanft und ohne Gier.
Und darum meinen wir, du bist es nicht,

nach dem es schreit. Und doch, bist du nicht der,
an den wir uns ganz ohne Rest verlören?
Und werden wir in irgendeinem mehr?

Mit uns geht das Unendliche vorbei.
Du aber sei, du Mund, dass wir es hören,
du aber, du Uns-Sagender: du sei.





Р.М. Рильке. Лестница Оранжереи

Лестница Оранжереи
Версаль

Как шествовали прежде властелины
из-за одной лишь прихоти пешком,
являясь подданным, склонившим спины,
в уединенье мантии глухом - :

так, Божьей милостью, меж балюстрад,
склонённых к ней в течение столетий,
здесь лестница уводит свой каскад
к небесным далям, никуда на свете;

как будто всем суровый дав завет
помедлить, – чтобы не дерзнули к славе
приблизиться; никто из шедших вслед

был даже тяжкий шлейф нести не вправе.

Die Treppe der Orangerie

Versailles

Wie Könige die schließlich nur noch schreiten
fast ohne Ziel, nur um von Zeit zu Zeit
sich den Verneigenden auf beiden Seiten
zu zeigen in des Mantels Einsamkeit -:

so steigt, allein zwischen den Balustraden,
die sich verneigen schon seit Anbeginn,
die Treppe: langsam und von Gottes Gnaden
und auf den Himmel zu und nirgends hin;

als ob sie allen Folgenden befahl
zurückzubleiben, - so dass sie nicht wagen
von ferne nachzugehen; nicht einmal
die schwere Schleppe durfte einer tragen.








Р.М. Рильке. Встреча

Первая редакция стихотворения

К таким-то мы часам свой держим путь
и к ним стремимся долгими годами,
вдруг слушатель находится пред нами –
и все слова имеют суть.

Затем молчанье ждёт, как ночь покоя,
чьих звёзд огни порталами горят:
в саду едином возрастают двое,
и вне теченья времени тот сад.

Расстанутся, и первое же слово
вернёт их к одиночеству опять.
С улыбкой вспомнят чуть друг друга снова,
но довелось обоим выше стать…


Begegnung
Zu solchen Stunden gehn wir also hin
und gehen jahrelang zu solchen Stunden,
auf einmal ist ein Horchender gefunden –
und alle Worte haben Sinn.

Dann kommt das Schweigen, das wir lang erwarten,
kommt wie die Nacht, von großen Sternen breit:
zwei Menschen wachsen wie im selben Garten,
und dieser Garten ist nicht in der Zeit.

Und wenn die beiden gleich darauf sich trennen,
beim ersten Wort ist jeder schon allein.
Sie werden lächeln und sich kaum erkennen,
aber sie werden beide größer sein...


Вторая редакция стихотворения

К таким-то мы часам свой держим путь
и к ним стремимся долгими годами,
вдруг слушатель находится пред нами –
и все слова имеют суть.

Стал каждый жест подобен важной ноте
и полнозначен, словно крыльев взмах,
находит отклик он, как в зеркалах;
и нас, что затаили дух в полёте,
застанет тишина, как ночь покоя,
чьих звёзд огни порталами горят:
в саду едином возрастают двое,
и вне теченья времени тот сад.

Их разлучает первое же слово,
и путь сильней, чем прежде, одинок.
С улыбкой вспомнят чуть друг друга снова,
но каждый из двоих стать выше смог.

Begegnung
Zu solchen Stunden gehn wir also hin
und gehen jahrelang zu solchen Stunden:
auf einmal ist ein Horchender gefunden,
und alle Worte haben Sinn.

Alle Gebärden sind auf einmal groß
und ausgewachsen wie ein Flügelschlagen,
sie scheinen uns einander zuzutragen,
und wir sind noch vom Fluge atemlos, –
wenn schon das Schweigen kommt, auf das wir warten,
kommt wie die Nacht, von großen Sternen breit:
zwei Menschen wachsen wie im selben Garten,
und dieser Garten ist nicht in der Zeit.

Das erste Wort wird beide wieder trennen,
ein jeder ist, mehr als vorher, allein;
sie werden lächeln und sich kaum erkennen,
aber sie werden beide größer sein.





Р.М. Рильке. Автопортрет 1906 года

Вельможных предков древние устои
читаются в изогнутых бровях.
Во взоре длятся детства синь и страх,
и кротость - не смиренье слуг слепое,
но как у женщин и жрецов в сердцах.
Уста устами, крупные в чертах,
правдивы, увещание любое
им чуждо. Безупречен лоб собою
и часто преклонён, держась в тенях.

То лишь прообраз; горя и побед
не знавший, не сведённый их следами
к единству цели; но его чертами
намечен, как случайными штрихами,

действительности дальней силуэт.


Selbstbildnis aus dem Jahre 1906

Des alten lange adligen Geschlechtes
Feststehendes im Augenbogenbau.
Im Blicke noch der Kindheit Angst und Blau
und Demut da und dort, nicht eines Knechtes
doch eines Dienenden und einer Frau.
Der Mund als Mund gemacht, groß und genau,
nicht überredend, aber ein Gerechtes
Aussagendes. Die Stirne ohne Schlechtes
und gern im Schatten stiller Niederschau.

Das, als Zusammenhang, erst nur geahnt;
noch nie im Leiden oder im Gelingen
zusammgefasst zu dauerndem Durchdringen,
doch so, als wäre mit zerstreuten Dingen
von fern ein Ernstes, Wirkliches geplant.


Р. М. Рильке. Портрет моего отца в юности

Мечта в глазах. Лоб – словно отдалённой
коснулся цели. У большого рта
новь юности, соблазн неутолённый,
и над шнуровкой полной золочёной
дворянского мундира – как влита,
оружья гарда, где, уже едва ль
нам различимы, руки ждут покоясь.
Как будто бы схватить сумели даль
и пропадают, не стремясь обратно.
Всё прочее, в себя как в полог кроясь,
тускнеет, будто став нам непонятно,
в своих глубинах прячет все черты – .

Дагерротип, вот-вот исчезнешь ты

в моих руках, что медлят невозвратно.

Jugend-Bildnis meines Vaters

Im Auge Traum. Die Stirn wie in Berührung
mit etwas Fernem. Um den Mund enorm
viel Jugend, ungelächelte Verführung,
und vor der vollen schmückenden Verschnürung
der schlanken adeligen Uniform
der Säbelkorb und beide Hände -, die
abwarten, ruhig, zu nichts hingedrängt.
Und nun fast nicht mehr sichtbar: als ob sie
zuerst, die Fernes greifenden, verschwänden.
Und alles andre mit sich selbst verhängt
und ausgelöscht als ob wirs nicht verständen
und tief aus seiner eignen Tiefe trüb -.

Du schnell vergehendes Daguerreotyp
in meinen langsamer vergehenden Händen.

Р.М. Рильке. Римские саркофаги

Коль скоро разделение и сдвиг
над нами властны, мысль правдива та,
что остаются в нас не только миг
лишь натиск, ненависть и слепота,

так в пышном саркофаге средь камей,
лент, идолов, колец лежало прежде
то, что в ветшавшей медленно одежде
в тлен обращалось с давних дней, -

пока в безвестных ртах не истребилось,
всегда немых. (Где мозг творящий тот,
чья мысль откроет тайны в их извивах?).

Из древних акведуков устремилось
теперь сюда теченье вечных вод,

блистающих в зеркальных переливах.


Römische Sarkophage

Was aber hindert uns zu glauben, dass
(so wie wir hingestellt sind und verteilt)
nicht eine kleine Zeit nur Drang und Hass
und dies Verwirrende in uns verweilt,

wie einst in dem verzierten Sarkophag
bei Ringen, Götterbildern, Gläsern, Bändern,
in langsam sich verzehrenden Gewändern
ein langsam Aufgelöstes lag -

bis es die unbekannten Munde schluckten,
die niemals reden. (Wo besteht und denkt
ein Hirn, um ihrer einst sich zu bedienen?)

Da wurde von den alten Aquädukten
ewiges Wasser in sie eingelenkt -:
das spiegelt jetzt und geht und glänzt in ihnen.


Р.М. Рильке. Донатор

То был заказ художникам артели.

Спасителя он мог не лицезреть;

быть может, и епископ в самом деле

не шёл к нему, как здесь запечатлели,

с благословением безмолвным. Ведь

 

не суть ли: преклониться так суметь

(быть может, в том одном все наши знанья):

чтоб к сердцу принятые очертанья,

исчезнуть норовящие вдали,

мы, как коней в руке, сдержать могли.

 

И ждать того, что чуждо всем укладам,

о чём нет ни ручательств, ни вестей,

с надеждой: обойдёт оно нас взглядом,

приблизится и будет с нами рядом,

заветной целью занято своей.


Der Stifter

Das war der Auftrag an die Malergilde.
Vielleicht dass ihm der Heiland nie erschien;
vielleicht trat auch kein heiliger Bischof milde
an seine Seite wie in diesem Bilde
und legte leise seine Hand auf ihn.

Vielleicht war dieses alles: so zu knien
(so wie es alles ist was wir erfuhren):
zu knien: dass man die eigenen Konturen,
die auswärts wollenden, ganz angespannt
im Herzen hält, wie Pferde in der Hand.

Dass wenn ein Ungeheueres geschähe,
das nicht versprochen ist und nieverbrieft,
wir hoffen könnten, dass es uns nicht sähe
und näher käme, ganz in unsre Nähe,
mit sich beschäftigt und in sich vertieft.


Р.М. Рильке. Ангел

Отводит вдаль чела его веленье
все узы и обеты. Свой оплот
тогда сквозь сердце, словно столп, ведёт
грядущее вовек, в круженьи.

Небес бездонных образы и звуки
его зовут, теснясь: внемли, за мной.
Своё ты бремя в лёгкие те руки
не возлагай. Они в тиши ночной

явились испытать тебя бореньем,
и наполняли дом, как ярый гнев,
и бились над тобой, как над твореньем,

из черт привычных вырвать прочь хотев.


Der Engel

Mit einem Neigen seiner Stirne weist
er weit von sich was einschränkt und verpflichtet;
denn durch sein Herz geht riesig aufgerichtet
das ewig Kommende das kreist.

Die tiefen Himmel stehn ihm voll Gestalten,
und jede kann ihm rufen: komm, erkenn - .
Gieb seinen leichten Händen nichts zu halten
aus deinem Lastenden. Sie kämen denn

bei Nacht zu dir, dich ringender zu prüfen,
und gingen wie Erzürnte durch das Haus
und griffen dich als ob sie dich erschüfen
und brächen dich aus deiner Form heraus.

Р.М. Рильке. Лебедь

Путь сквозь несвершённое доселе,
словно пленник, проторять в тоске, -
быть как лебедь, что бредёт по мели.

А томленье смерти, ускользанье
дней, на чьём стояли мы песке, -
как его пугливое касанье

вод, чья гладь его встречает нежно,
радостна, как прошлое безбрежна,
круг за кругом расходясь под ним;

и, безмерно тих, далёк от боли,
всё взрослей и царственней, всё боле

отрешён, скользит он, недвижим.

Der Schwan

Diese Mühsal, durch noch Ungetanes
schwer und wie gebunden hinzugehn,
gleicht dem ungeschaffnen Gang des Schwanes.

Und das Sterben, dieses Nichtmehrfassen
jenes Grunds, auf dem wir täglich stehn,
seinem ängstlichen Sich-Niederlassen - :

in die Wasser, die ihn sanft empfangen
und die sich, wie glücklich und vergangen,
unter ihm zurückziehen, Flut um Flut;

während er unendlich still und sicher
immer mündiger und königlicher
und gelassener zu ziehn geruht..

Р.М. Рильке. Опыт смерти

Постичь не можем сей уход – туда,
где нет ответа. Нитей не даёт
нам потрясение, любовь, вражда,
чтоб смерть признать, чей скрытый маской рот

застыл в гримасе скорби непомерной.
Как прежде, полон мир для нас ролей.
Пока хотим понравиться сильней,
смерть продолжает свой спектакль скверный.

Но ты ушёл, и полосою света
пробилась из кулис, где ты исчез,
реальность: зелень истинного цвета,
блеск солнца истинный, истинный лес.

Играем дальше. Молвим по урокам
труда и страха, жесты невпопад
ведём; но в бытии твоём далёком,
свободном от сценических преград,

порой нам уловимо откровенье
о яви подлинной, и те моменты
дают нам раз от раза вдохновенье

исполнить жизнь, забыв аплодисменты.

Todes-Erfahrung

Wir wissen nichts von diesem Hingehn, das
nicht mit uns teilt. Wir haben keinen Grund,
Bewunderung und Liebe oder Hass
dem Tod zu zeigen, den ein Maskenmund

tragischer Klage wunderlich entstellt.
Noch ist die Welt voll Rollen, die wir spielen.
Solang wir sorgen, ob wir auch gefielen,
spielt auch der Tod, obwohl er nicht gefällt.

Doch als du gingst, da brach in diese Bühne
ein Streifen Wirklichkeit durch jenen Spalt
durch den du hingingst: Grün wirklicher Grüne,
wirklicher Sonnenschein, wirklicher Wald.

Wir spielen weiter. Bang und schwer Erlerntes
hersagend und Gebärden dann und wann
aufhebend; aber dein von uns entferntes,
aus unserm Stück entrücktes Dasein kann

uns manchmal überkommen, wie ein Wissen
von jener Wirklichkeit sich niedersenkend,
so dass wir eine Weile hingerissen
das Leben spielen, nicht an Beifall denkend.


Р.М. Рильке. Расставание

Как расставанье мне отозвалось.
Откуда знаю я: без умаленья
жестокий мрак, что стройные сплетенья
ещё являет, держит, тянет врозь.

Как не всмотрясь мог это потерять я,
что отпускало, и звало сквозь тишь,
и медлило, как женщин всех объятья,
и всё ж мало, невзрачно, только лишь

жест, что уже ко мне не обращён,
иль эхо жеста, что едва тревожит
значеньем; сливы дерево, быть может,

когда кукушка упорхнула вон.

Abschied

Wie hab ich das gefühlt was Abschied heißt.
Wie weiß ichs noch: ein dunkles unverwundnes
grausames Etwas, das ein Schönverbundnes
noch einmal zeigt und hinhält und zerreißt.

Wie war ich ohne Wehr, dem zuzuschauen,
das, da es mich, mich rufend, gehen ließ,
zurückblieb, so als wärens alle Frauen
und dennoch klein und weiß und nichts als dies:

Ein Winken, schon nicht mehr auf mich bezogen,
ein leise Weiterwinkendes - , schon kaum
erklärbar mehr: vielleicht ein Pflaumenbaum,
von dem ein Kuckuck hastig abgeflogen.


Р.М. Рильке. Чужак

Об упрёках позабыв возможных
и ни с кем уж не деля тревог,
шёл он прочь, оторван, одинок – .
Что-то там ждало, в ночах дорожных,

от любых ночей любви иное.
Дивные он видел: пеленою
звёзд одетые, чей свет, раскрыв
горизонты, будто скважин взрыв,
всё, как битва, изменял с собою;

раз иной деревни в лунном свете
застывали, словно в ловчей сети,
перед ним; иль делались приметны
в старых парках серые именья,
чтобы внёс туда он оживленье
беглым взглядом, между тем заветно
помня: суждено уйти всегда;
вот уж открывали повороты
вновь пути, поля, мостов пролёты
и большие с виду города.

Верил он: чтоб оставлять бесстрастно
это следом, для него забыты
радость, достоянье, слава дел.
Но в чужих местах фонтанов плиты
вдруг казались, до ложбин промыты,

близкими, как кровный свой удел.

Der Fremde

Ohne Sorgfalt, was die Nächsten dächten,
die er müde nichtmehr fragen hieß,
ging er wieder fort; verlor, verließ -.
Denn er hing an solchen Reisenächten

anders als an jeder Liebesnacht.
Wunderbare hatte er durchwacht,
die mit starken Sternen überzogen
enge Fernen auseinanderbogen
und sich wandelten wie eine Schlacht;

andre, die mit in den Mond gestreuten
Dörfern, wie mit hingehaltnen Beuten,
sich ergaben, oder durch geschonte
Parke graue Edelsitze zeigten,
die er gerne in dem hingeneigten
Haupte einen Augenblick bewohnte,
tiefer wissend, dass man nirgends bleibt;
und schon sah er bei dem nächsten Biegen
wieder Wege, Brücken, Länder liegen
bis an Städte, die man übertreibt.

Und dies alles immer unbegehrend
hinzulassen, schien ihm mehr als seines
Lebens Lust, Besitz und Ruhm.
Doch auf fremden Plätzen war ihm eines
täglich ausgetretnen Brunnensteines
Mulde manchmal wie ein Eigentum.


Р.М. Рильке. Будда (Schon von ferne...)

Издали струенье золотое
видел странник, трепетом объят;
словно, горько каясь, там горою
богачи сложили, что таят.

Но встав рядом, от высокобровых
этих черт мешался в мыслях он:
не было то утварью пиров их,
праздничными серьгами их жён.

Что ж за вещи, скрытые от знанья,
плавил тот, кто здесь возвёл давно

на цветочных листьях изваянье;

безмятежно жёлтое, как злато,
осязает весь простор оно,
как свой стан, украшенный богато.

Buddha

Schon von ferne fühlt der fremde scheue
Pilger, wie es golden von ihm träuft;
so als hätten Reiche voller Reue
ihre Heimlichkeiten aufgehäuft.

Aber näher kommend wird er irre
vor der Hoheit dieser Augenbraun:
denn das sind nicht ihre Trinkgeschirre
und die Ohrgehänge ihrer Fraun.

Wüsste einer denn zu sagen, welche
Dinge eingeschmolzen wurden, um
dieses Bild auf diesem Blumenkelche

aufzurichten: stummer, ruhiggelber
als ein goldenes und rundherum
auch den Raum berührend wie sich selber.


Р.М. Рильке. Будда (Als ob er horchte...)

Он вслушался, казалось. Даль: молчанье…

Застыли мы, и стали глухи к ней.

И он – звезда. И прочих звёзд сиянье

вокруг, но мы не видим их огней.

 

Он – всё, что есть. Мы ждём, что он теперь

заметит нас? Но что его принудит?

Когда мы ниц склонимся, нем он будет,

недвижен, погружён в себя, как зверь.

 

Ведь то, что нас к его подножью кинет,

в нём кружит миллионы лет подряд.

Забыв наш опыт, он объят

тем знанием, что нас отринет.


Buddha

Als ob er horchte. Stille: eine Ferne...
Wir halten ein und hören sie nicht mehr.
Und er ist Stern. Und andre große Sterne,
die wir nicht sehen, stehen um ihn her.

O er ist alles. Wirklich, warten wir,
dass er uns sähe? Sollte er bedürfen?
Und wenn wir hier uns vor ihm niederwürfen,
er bliebe tief und träge wie ein Tier.

Dann das, was uns zu seinen Füßen reißt,
das kreist in ihm seit Millionen Jahren.
Er, der vergisst, was wir erfahren,
und der erfährt, was uns verweist.


Р.М. Рильке. Будда во славе

Центр центров, сердце сердцевин,

плод миндальный, где подобно яству

до звезды последней мир един

в завязи сладимой, - Здравствуй.

 

Чувствуешь ты: связи все отпали;

бесконечность ты корой объял,

сок там бродит, раздвигая дали.

И ему лучей предпослан шквал

 

от твоих светил, чей блеск зенита

льётся в вышине с орбит.

Но в тебе уже открыто

то, что дольше устоит.



Buddha in der Glorie

Mitte aller Mitten, Kern der Kerne,
Mandel, die sich einschließt und versüßt, -
dieses Alles bis an alle Sterne
ist dein Fruchtfleisch: Sei gegrüßt.

Sieh, du fühlst, wie nichts mehr an dir hängt;
im Unendlichen ist deine Schale,
und dort steht der starke Saft und drängt.
Und von außen hilft ihm ein Gestrahle,

denn ganz oben werden deine Sonnen
voll und glühend umgedreht.
Doch in dir ist schon begonnen,
was die Sonnen übersteht.


Р.М. Рильке. Камень-жук

Не за шаг ли ты от звёзд небес
и не весь ли мир объемлешь дольный:
если примешь скарабеев вес
этих сердоликовых, невольно

космос весь, что сжал щитков твердыни,
впустишь в кровь до потаённых жил;
стал как никогда он близок ныне,
ласков, беззаветен. Он сложил

здесь тысячелетий вереницы,
от вмешательств всех со стороны;
и жуки застыли, как сновидцы,
посреди их мерной тишины.


Der Käferstein

Sind nicht Sterne fast in deiner Nähe
und was giebt es, das du nicht umspannst,
da du dieser harten Skarabäe
Karneolkern gar nicht fassen kannst

ohne jeden Raum, der ihre Schilder
niederhält, auf deinem ganzen Blut
mitzutragen; niemals war er milder,
näher, hingegebener. Er ruht

seit Jahrtausenden auf diesen Käfern,
wo ihn keiner braucht und unterbricht;
und die Käfer schließen sich und schläfern
unter seinem wiegenden Gewicht.







Р.М. Рильке. Пёс

Там образ мира видится с высот,

под каждым взглядом нов и утверждён.

Но вещь неясная порой встаёт

пред ним; тогда сквозь образа заслон

 

он рвётся снизу, став себе чужим,

не изгнан и не приобщён сполна,

и суть его уже раздвоена,

уходит в образ, что неуловим,

 

но он ему стремиться будет вслед

всем обликом своим, почти в моленье,

к принятью подойдя, к постигновенью,

и сдавшись: бытия ему там нет.


Der Hund

Da oben wird das Bild von einer Welt
aus Blicken immerfort erneut und gilt.
Nur manchmal, heimlich, kommt ein Ding und stellt
sich neben ihn, wenn er durch dieses Bild

sich drängt, ganz unten, anders, wie er ist;
nicht ausgestoßen und nicht eingereiht,
und wie im Zweifel seine Wirklichkeit
weggebend an das Bild, das er vergisst,

um dennoch immer wieder sein Gesicht
hineinzuhalten, fast mit einem Flehen,
beinah begreifend, nah am Einverstehen
und doch verzichtend: denn er wäre nicht.




Р.М. Рильке. Дитя

Наблюдая за его игрою,

заворожены они; в анфас

входит вдруг лицо его живое

в собранности ясной, словно час,

 

пробивающий, свершив свой круг.

Но никто другой не держит счёта,

тень забот над всеми, лет дремота;

где им знать, что каждый образ, звук,

                                                                                           

всё оно вынашивает ныне,

даже и когда, притихнув, ждёт,

сидя в тесном платье перед ними,

как звонка в приёмной, свой черёд.


Das Kind
Unwillkürlich sehn sie seinem Spiel
lange zu; zuweilen tritt das runde
seiende Gesicht aus dem Profil,
klar und ganz wie eine volle Stunde,

welche anhebt und zu Ende schlägt.
Doch die Andern zahlen nicht die Schläge,
trüb von Mühsal und vom Leben träge;
und sie merken gar nicht, wie es trägt -,

wie es alles trägt, auch dann, noch immer,
wenn es müde in dem kleinen Kleid
neben ihnen wie im Wartezimmer
sitzt und warten will auf seine Zeit.




Р.М. Рильке. Павильон

Даже в створках, что застыли тут,

в зелени стекла, дождём размытой, -

отраженья смеха и причуд,

отсвет радости былых минут,

там, куда шаги уж не ведут,

скрывшейся, сиявшей и забытой.

 

До сих пор гирлянд резные камни

вдоль давно нетронутых дверей

сохраняют здесь влеченье к тайне

и сочувствие немое к ней, -

 

словно в зеркалах, они мерцают,

на ветру улавливая тень;

и, как на письме в счастливый день

спешный оттиск, старый герб вещает

 

о былом. Исчезло здесь так мало:

всюду знанье, плач и боль звучат. –

И тропой, которую устлала

слёз роса, идёшь назад,

 

вспоминая урны над стеной,

что стоят, расколоты и хладны,

но ещё охватывают жадно

вздохи, ставшие золой.


Der Pavillon

Aber selbst noch durch die Flügeltüren
mit dem grünen regentrüben Glas
ist ein Spiegeln lächelnder Allüren
und ein Glanz von jenem Glück zu spüren,
das sich dort, wohin sie nicht mehr führen,
einst verbarg, verklärte und vergaß.

Aber selbst noch in den Stein-Guirlanden
über der nicht mehr berührten Tür
ist ein Hang zur Heimlichkeit vorhanden
und ein stilles Mitgefühl dafür -,

und sie schauern manchmal, wie gespiegelt,
wenn ein Wind sie schattig überlief;
auch das Wappen, wie auf einem Brief
viel zu glücklich, überstürzt gesiegelt,

redet noch. Wie wenig man verscheuchte:
alles weiß noch, weint noch, tut noch weh -.
Und im Fortgehn durch die tränenfeuchte
abgelegene Allee

fühlt man lang noch auf dem Rand des Dachs
jene Urnen stehen, kalt, zerspalten:
doch entschlossen, noch zusammzuhalten
um die Asche alter Achs.



Р.М.Рильке. Герб

Зеркалу подобен, что веками

тихо даль вбирало, этот щит;

гладь свою смыкая перед нами,

отраженья он хранит

 

сущностей, живущих величаво

в прошлом рода, утвердив свой след,

всех его реалий и примет

(справа влево, слева вправо):

 

указует, молвит, признаёт.

Выше, славою и тьмой обитый,

шлем каркасный, будто сжат;

 

перьевой венчал его клейнод,

и намёт, как плач, над ним пролитый,

пышный свой и бурный вьёт каскад.



Das Wappen

Wie ein Spiegel, der, von ferne tragend,
lautlos in sich aufnahm, ist der Schild;
offen einstens, dann zusammenschlagend
über einem Spiegelbild

jener Wesen, die in des Geschlechts
Weiten wohnen, nicht mehr zu bestreiten,
seiner Dinge, seiner Wirklichkeiten
(rechte links und linke rechts),

die er eingesteht und sagt und zeigt.
Drauf, mit Ruhm und Dunkel ausgeschlagen,
ruht der Spangenhelm, verkürzt,

den das Flügelkleinod übersteigt,
wahrend seine Decke, wie mit Klagen,
reich und aufgeregt herniederstürzt.



Р.М. Рильке. Римская Кампанья

Прочь из города, что, изнывая

в тесноте, о термах грезит вечных,

тянется дорога гробовая

сквозь недуг, и ферм последних встречных

 

окна смотрят вслед зловещим взглядом.

Чувствует она всегда их рядом,

сея всюду, проходя, разор,

чтобы наконец пустой простор

 

к небесам поднять, как завещанье,

там, куда не доведут огней

окна. И пока она зовёт

 

акведука дальнего пролёт,

за её простор дарует ей

небо свой, не знающий скончанья.



Römische Campagna

Aus der vollgestellten Stadt, die lieber
schliefe, träumend von den hohen Thermen,
geht der grade Gräberweg ins Fieber;
und die Fenster in den letzten Fermen

sehn ihm nach mit einem bösen Blick.
Und er hat sie immer im Genick,
wenn er hingeht, rechts und links zerstörend,
bis er draußen atemlos beschwörend

seine Leere zu den Himmeln hebt,
hastig um sich schauend, ob ihn keine
Fenster treffen. Während er den weiten

Aquädukten zuwinkt herzuschreiten,
geben ihm die Himmel für die seine
ihre Leere, die ihn überlebt.










Р.М. Рильке. Читатель

Знаком ли он кому, склонивший лик

из собственного бытия в иное,

которое нарушить мог порою

лишь оборот страниц на краткий миг?

 

И матерью не узнан бы тогда

он был, читав, что тень его впитало.

Сколь нам, отдавшим час за часом, мало

известно: что терял он без следа,

 

когда глаза отвёл, поднявший клады

к себе из книги, как из глубины,

и не вбирали – одаряли взгляды,

встречая мир, достигший полноты:

так дети, что игрой увлечены,

реальность ощущают вдруг с оглядки;

но, прежде в стройном бывшие порядке,

изменены навек его черты.



Der Leser

Wer kennt ihn, diesen, welcher sein Gesicht
wegsenkte aus dem Sein zu einem zweiten,
das nur das schnelle Wenden voller Seiten
manchmal gewaltsam unterbricht?

Selbst seine Mutter wäre nicht gewiß,
ob er es ist, der da mit seinem Schatten
Getränktes liest. Und wir, die Stunden hatten,
was wissen wir, wieviel ihm hinschwand, bis

er mühsam aufsah: alles auf sich hebend,
was unten in dem Buche sich verhielt,
mit Augen, welche, statt zu nehmen, gebend
anstießen an die fertig-volle Welt:
wie stille Kinder, die allein gespielt,
auf einmal das Vorhandene erfahren;
doch seine Züge, die geordnet waren,
blieben für immer umgestellt.



Р.М. Рильке. Девичья жалоба

Мне казалась эта склонность, -

чувствовать уединённость, -

лёгкой в пору детских лет:

в стороне держась от спора,

я могла иметь опору,

свой уют, свои просторы,

путь, и зверя, и портрет.

 

Не было ещё сомненья:

жизнь всему даст воплощенье,

что замыслишь наперёд.

Мир мой весь – не для меня ли?

Больше он моей печали

не утешит, не поймёт?

 

Словно я лишилась крова:

одиночества былого

непомерным стал размах,

и стоит душа у края

на холмах груди, взывая

о конце, иль о крылах.


Mädchen-Klage

Diese Neigung, in den Jahren,

da wir alle Kinder waren,

viel allein zu sein, war mild;

andern ging die Zeit im Streite,

und man hatte seine Seite,

seine Nähe, seine Weite,

einen Weg, ein Tier, ein Bild.

 

Und ich dachte noch, das Leben

hörte niemals auf zu geben,

dass man sich in sich besinnt.

Bin ich in mir nicht im Größten?

Will mich meines nicht mehr trösten

und verstehen wie als Kind?

 

Plötzlich bin ich wie verstoßen,

und zu einem Übergroßen

wird mir diese Einsamkeit,

wenn, auf meiner Brüste Hügeln

stehend, mein Gefühl nach Flügeln

oder einem Ende schreit.





У. Стивенс. Летнее утро

I

Удобство пеньюара, солнца луч,

И в полдень - апельсинов с кофе вкус,

И коврик, где зелёный какаду

На воле, смешиваются, прервав

Обряда древнего святую тишь.

Она чуть дремлет, смутно ощутив

Вторженье древней катастрофы той,

Как штиль, темнеющий средь блеска волн.

Цвет яркий крыльев, пряные плоды,

Как антураж в процессии теней,

Проходят через гладь беззвучных вод.

День этот, словно гладь беззвучных вод,

Застыл, и шествует она во сне

К безмолвной Палестине сквозь моря,

Туда, где царство крови и гробниц.

                                                                                                   

II.

Зачем ей мёртвым приносить дары?

Что есть божественность, когда от нас

Она в тенях сокрыта и во снах?

Не стоят разве солнечный уют,

Фрукт пряный, крылья яркие, и все

Красоты, утешения земли

Благодаренья, как заветный рай?

Должна божественность жить в ней самой:

Снегов переживанья, ливней страсть;

Скорбь одиночества, иль без границ

Восторги, когда лес цветёт; порыв

Эмоций осенью в ночном пути;

Все радости и беды, вспоминать

Гроздь лета и зимы сухую ветвь.

Такой душе её суждён предел.

 

III.

Был Зевс средь туч божественно рождён.

Не вскармливала мать его, земных

Не получал движений грозный ум.

Меж нас ходил он, как среди крестьян

Могущественный царь, чья речь темна:

Невинна, наша смешивалась кровь

С небесной, и ответ её на страсть

В лучах звезды крестьянам был открыт.

Кровь наша оскудеет? Или кровь

Богов? И станем думать, что земля –

Единственный для нас доступный рай?

Тогда роднее будет небосвод,

В трудах и скорби сопричастен нам,

И чтим любви неугасимой вслед,

Не то что холод синевы пустой.

 

IV.

«С собой в ладу я, - говорит она,

Когда вопросом нежным птичья трель

Испытывает вдруг реальность нив;

Когда же птицам на остывший луг

Уж нет возврата – где тогда Эдем?»

Пророчество земное ни одно,

Из замогильных ни одна химер,

Ни берег золотой, ни острова

Блаженные, где душ певучих дом,

Ни юг провидческий, ни кущи пальм

За облаками – не хранили жизнь,

Как поросль весны, не будут жить,

Как в памяти рассвет и пенье птиц,

Как об июньском вечере мечта,

Что ласточкиных крыл внушит ей штрих.

 

V.

«Но и в блаженстве, - говорит она,

Всегда по счастью вечному тоска».

Смерть – матерь красоты; от ней одной

Желанья наши все берут исток

И грёзы. Хоть она мостит наш путь

Неотвратимой гибели листвой,

Путь скорби бледной, многие пути,

Где медною хвалой звенел триумф,

Или шептала с нежностью любовь,

Но ивы плачут под её рукой

О девах, что любили ждать в сени,

На травы глядя. Юношей она

Влечёт класть новых фруктов урожай

В отвергнутые чаши. Пригубив,

Ступают девы страстно сквозь листву.

 

VI.

В раю не знают смертных перемен?

Всегда под спелой тяжестью плодов

Клонятся ветви в дивном том краю,

Так схожем с бренной нашею землёй,

Где реки, как у нас, спешат к морям,

Но не находят их, и берега

Не сводит никогда немая боль?

Зачем же грушам зреть у этих рек

И сливам разливать свой аромат?

Увы, коль наши краски носят там,

Полудней наших шёлковую ткань,

Касаются поблекших наших лир!

Смерть – красоты мистическая мать,

В чьем жарком лоне представляем мы,

Бессонны, наших матерей земных.

                               

VII.

Людей красивых, гибких хоровод

В экстазе общем летом на заре

Неистовый исполнит Солнцу гимн –

Не богу, но пришедшему, как бог,

В их сонм в своей предвечной наготе.

И будет райской музыкой тот хор,

От крови их, ответом небесам,

И  в то многоголосие войдут

Шум озера, где их ликует вождь,

Деревья-серафимы, и холмы,

Где долго будет эхом песнь звучать.

Им дивная известна будет связь

Меж смертными и летнею зарёй.

Откуда путь их, и ведёт куда,

Подскажет им рассветная роса.

 

VIII.

Ей слышно, как среди беззвучных вод

Промолвил голос: «В Палестине нет

Прибежища теням былых веков,

Там склеп, в котором Иисус лежал».

Нам древний хаос Солнца жизнь даёт,

Как прежде, правят нами ночь и день,

Иль мы одни на острове, вольны

Средь водной шири, что не пересечь.

Дичь бродит по холмам, перепела

Вокруг бросают трели без причин;

На солнце зреют ягоды в глуши;

И, пустотой небес отделены,

Под вечер стаи встречных голубей,

Качаясь неразгаданно, во тьму

Уходят на расправленных крылах.


Wallace Stevens

Sunday Morning

I


Complacencies of the peignoir, and late
Coffee and oranges in a sunny chair,
And the green freedom of a cockatoo
Upon a rug mingle to dissipate
The holy hush of ancient sacrifice.
She dreams a little, and she feels the dark
Encroachment of that old catastrophe,
As a calm darkens among water-lights.
The pungent oranges and bright, green wings
Seem things in some procession of the dead,
Winding across wide water, without sound.
The day is like wide water, without sound,
Stilled for the passing of her dreaming feet
Over the seas, to silent Palestine,
Dominion of the blood and sepulchre.


      II

Why should she give her bounty to the dead?
What is divinity if it can come
Only in silent shadows and in dreams?
Shall she not find in comforts of the sun,
In pungent fruit and bright, green wings, or else
In any balm or beauty of the earth,
Things to be cherished like the thought of heaven?
Divinity must live within herself:
Passions of rain, or moods in falling snow;
Grievings in loneliness, or unsubdued
Elations when the forest blooms; gusty
Emotions on wet roads on autumn nights;
All pleasures and all pains, remembering
The bough of summer and the winter branch.
These are the measures destined for her soul.


      III

Jove in the clouds had his inhuman birth.
No mother suckled him, no sweet land gave
Large-mannered motions to his mythy mind.
He moved among us, as a muttering king,
Magnificent, would move among his hinds,
Until our blood, commingling, virginal,
With heaven, brought such requital to desire
The very hinds discerned it, in a star.
Shall our blood fail? Or shall it come to be
The blood of paradise? And shall the earth
Seem all of paradise that we shall know?
The sky will be much friendlier then than now,
A part of labor and a part of pain,
And next in glory to enduring love,
Not this dividing and indifferent blue.


      IV

She says, “I am content when wakened birds,
Before they fly, test the reality
Of misty fields, by their sweet questionings;
But when the birds are gone, and their warm fields
Return no more, where, then, is paradise?”
There is not any haunt of prophecy,
Nor any old chimera of the grave,
Neither the golden underground, nor isle
Melodious, where spirits gat them home,
Nor visionary south, nor cloudy palm
Remote on heaven’s hill, that has endured
As April’s green endures; or will endure
Like her remembrance of awakened birds,
Or her desire for June and evening, tipped
By the consummation of the swallow’s wings.


      V

She says, “But in contentment I still feel
The need of some imperishable bliss.”
Death is the mother of beauty; hence from her,
Alone, shall come fulfilment to our dreams
And our desires. Although she strews the leaves
Of sure obliteration on our paths,
The path sick sorrow took, the many paths
Where triumph rang its brassy phrase, or love
Whispered a little out of tenderness,
She makes the willow shiver in the sun
For maidens who were wont to sit and gaze
Upon the grass, relinquished to their feet.
She causes boys to pile new plums and pears
On disregarded plate. The maidens taste
And stray impassioned in the littering leaves.


      VI

Is there no change of death in paradise?
Does ripe fruit never fall? Or do the boughs
Hang always heavy in that perfect sky,
Unchanging, yet so like our perishing earth,
With rivers like our own that seek for seas
They never find, the same receding shores
That never touch with inarticulate pang?
Why set the pear upon those river-banks
Or spice the shores with odors of the plum?
Alas, that they should wear our colors there,
The silken weavings of our afternoons,
And pick the strings of our insipid lutes!
Death is the mother of beauty, mystical,
Within whose burning bosom we devise
Our earthly mothers waiting, sleeplessly.


      VII

Supple and turbulent, a ring of men
Shall chant in orgy on a summer morn
Their boisterous devotion to the sun,
Not as a god, but as a god might be,
Naked among them, like a savage source.
Their chant shall be a chant of paradise,
Out of their blood, returning to the sky;
And in their chant shall enter, voice by voice,
The windy lake wherein their lord delights,
The trees, like serafin, and echoing hills,
That choir among themselves long afterward.
They shall know well the heavenly fellowship
Of men that perish and of summer morn.
And whence they came and whither they shall go
The dew upon their feet shall manifest.


      VIII

She hears, upon that water without sound,
A voice that cries, “The tomb in Palestine
Is not the porch of spirits lingering.
It is the grave of Jesus, where he lay.”
We live in an old chaos of the sun,
Or old dependency of day and night,
Or island solitude, unsponsored, free,
Of that wide water, inescapable.
Deer walk upon our mountains, and the quail
Whistle about us their spontaneous cries;
Sweet berries ripen in the wilderness;
And, in the isolation of the sky,
At evening, casual flocks of pigeons make
Ambiguous undulations as they sink,
Downward to darkness, on extended wings.




Р.М. Рильке. Ранний Аполлон

Как иногда сквозь ветви, где листва

ещё в зачатке, блещет утро в роще

в разгар весны: так эта голова

ничем не упреждает ясной мощи

 

поэм, почти смертельное их пламя;

ведь этот взор ещё лишён теней,

жар лавра не витает над висками,

и только позже от его бровей


сад розовый поднимется богатый,

где каждый устремится лепесток

на трепет уст. Они пока что сжаты

 

и неиспытанны, мерцая зыбко;

лишь чем-то упивается улыбка,

как будто песни свой берут исток.



Früher Apollo

Wie manches Mal durch das noch unbelaubte
Gezweig ein Morgen durchsieht, der schon ganz
im Frühling ist: so ist in seinem Haupte
nichts, was verhindern könnte, das der Glanz

aller Gedichte uns fast tödlich träfe;
denn noch kein Schatten ist in seinem Schaun,
zu kühl für Lorbeer sind noch seine Schläfe,
und später erst wird aus den Augenbraun

hochstämmig sich der Rosengarten heben,
aus welchem Blätter, einzeln, ausgelöst
hintreiben werden auf des Mundes Beben,

der jetzt noch still ist, niegebraucht und blinkend
und nur mit seinem Lächeln etwas trinkend,
als würde ihm sein Singen eingeflößt.


Р.М. Рильке. Артемида Критская

Веянье предгорий: как вершины,
ясный лоб её не знал теней?
Встречный ветер поступи звериной:
вы ли облик дали ей,

грудь её наивную наметив,
как предчувствий быстрых пелена?
А она, как будто всё на свете                          
зная, уносилась, холодна,
 
с нимфами и псами вдаль, в погоне                    
лук нацелив; стан её в хитоне
пояс обвивал тугой;                                        
 
изредка лишь к чуждым ей селеньям            
шла на зов, смирённая веленьем,
крик услышав родовой.



Kretische Artemis

Wind der Vorgebirge: war nicht ihre
Stirne wie ein lichter Gegenstand?
Glatter Gegenwind der leichten Tiere,
formtest du sie: ihr Gewand

bildend an die unbewussten Brüste
wie ein wechselvolles Vorgefühl?
Während sie, als ob sie alles wüsste,
auf das Fernste zu, geschürzt und kühl,

stürmte mit den Nymphen und den Hunden,
ihren Bogen probend, eingebunden
in den harten hohen Gurt;

manchmal nur aus fremden Siedelungen
angerufen und erzürnt bezwungen
von dem Schreien um Geburt.




Р.М. Рильке. Архаический торс Аполлона

Не знать нам головы его, где зрели
плоды очей. Но перед нами он
всем торсом, как светильня, раскалён,
сиять остался, как из цитадели,
   
взор в мощи всей. Не то б не ослепила
тебя изгибом грудь, за поворот
бедра до средоточия, где род
начало брал, улыбка б не скользила.    

Не то бы исковеркан разрушеньем
был стан под плеч развёрнутым крушеньем,
мерцать не мог бы, как звериный мех,
       
не преломлял бы контуры, горячей
звезде подобен: взгляд из точек всех
настиг тебя. Ты должен жить иначе.



Archaïscher Torso Apollos

Wir kannten nicht sein unerhörtes Haupt,
darin die Augenäpfel reiften. Aber
sein Torso glüht noch wie ein Kandelaber,
in dem sein Schauen, nur zurückgeschraubt,

sich hält und glänzt. Sonst könnte nicht der Bug
der Brust dich blenden, und im leisen Drehen
der Lenden könnte nicht ein Lächeln gehen
zu jener Mitte, die die Zeugung trug.

Sonst stünde dieser Stein entstellt und kurz
unter der Schultern durchsichtigem Sturz
und flimmerte nicht so wie Raubtierfelle

und bräche nicht aus allen seinen Rändern
aus wie ein Stern: denn da ist keine Stelle,
die dich nicht sieht. Du mußt dein Leben ändern.





Р.М. Рильке. Остров сирен

Тем, кто дал приют ему в скитаньях,

отвечая, сидя в поздний час,

тихо о путях и испытаньях,

он не ведал: как вложить в рассказ

 

страх, сыскать внезапное то слово,

что другим укажет, как ему,

островов тех золотых кайму

в тихой глади моря голубого,

 

где противоречит ожиданьям

всем опасность; ведь теперь оплот

ей дают не ярость с бушеваньем.

К морякам она беззвучно льнёт,

 

те лишь знают: льётся в эту пору

пенье с отмели златой, -

слепо в вёслах находя опору,

средь сплошной

 

тишины, которая, вмещая

весь простор, к ним веет, в слух сквозя,

словно сторона её другая –

песнь, чью силу побороть нельзя.



Die Insel der Sirenen

Wenn er denen, die ihm gastlich waren,
spät, nach ihrem Tage noch, da sie
fragten nach den Fahrten und Gefahren,
still berichtete: er wußte nie,

wie sie schrecken und mit welchem jähen
Wort sie wenden, daß sie so wie er
in dem blau gestillten Inselmeer
die Vergoldung jener Inseln sähen,

deren Anblick macht, daß die Gefahr
umschlägt; denn nun ist sie nicht im Tosen
und im Wüten, wo sie immer war.
Lautlos kommt sie über die Matrosen,

welche wissen, daß es dort auf jenen
goldnen Inseln manchmal singt -,
und sich blindlings in die Ruder lehnen,
wie umringt

von der Stille, die die ganze Weite
in sich hat und an die Ohren weht,
so als wäre ihre andre Seite
der Gesang, dem keiner widersteht.



Р.М. Рильке. Дельфины

Те в былом, кто наравне с собой
право жить и возрастать открыто
знал за ними, видели родной
знак в краях, источенных волной,

где порою бог с тритонов свитой
мощные потопы поднимали;
ибо там замечен был вначале
этот зверь, отличный от глухих,
как колоды, рыб, потомок их,
тянущийся к людям через дали.

К борту резво подходила стая,
ликовала, чувствуя поток:
преданные, тёплые, смыкая
хоровод свой как надежд венок,
следуя у носового края,
как вдоль амфоры остроконечной,
радостны, защищены, беспечны,
ловки, вдохновенны и бурливы,
погружаясь вслед волне прилива,
и неслась трирема как живая.

И делил опасное призванье
с обретённым другом мореход,
и ему, собрату, мирозданье
мыслил благодарно, знав: и тот
полюбил богов, сады, звучанья
и бездонный, тихий звёздный год.

Delphine

Jene Wirklichen, die ihrem Gleichen
überall zu wachsen und zu wohnen
gaben, fühlten an verwandten Zeichen
Gleiche in den aufgelösten Reichen,
die der Gott, mit triefenden Tritonen,
überströmt bisweilen übersteigt;
denn da hatte sich das Tier gezeigt:
anders als die stumme, stumpfgemute
Zucht der Fische, Blut von ihrem Blute
und von fern dem Menschlichen geneigt.

Eine Schar kam, die sich überschlug,
froh, als fühlte sie die Fluten glänzend:
Warme, Zugetane, deren Zug
wie mit Zuversicht die Fahrt bekränzend,
leichtgebunden um den runden Bug
wie um einer Vase Rumpf und Rundung,
selig, sorglos, sicher vor Verwundung,
aufgerichtet, hingerissen, rauschend
und im Tauchen mit den Wellen tauschend
die Trireme heiter weitertrug.

Und der Schiffer nahm den neugewährten
Freund in seine einsame Gefahr
und ersann für ihn, für den Gefährten,
dankbar eine Welt und hielt für wahr,
dass er Töne liebte, Götter, Gärten
und das tiefe, stille Sternenjahr.




Р.М. Рильке. Леда

В него сошёл в своей напасти бог,

почти страшась: столь лебедь был прекрасен;

и исчезал в нём, в помыслах не властен.

Но уж обман манить к деянью мог,

 

хоть не связал чрез незнакомый разум

ещё он чувств своих. Отворена,

постигла, кто скрыт лебедем, она,

и знала: испросил он разом

 

то, что она в смятенном скрыть отпоре

уже не в силах. Ринувшись стремглав

через преграды рук, ослабших вскоре,

 

бог милую объял, забыв пределы.

И перья ощутил, возликовав,

и был на лоне лебедем всецело.


Leda

Als ihn der Gott in seiner Not betrat,
erschrak er fast, den Schwan so schön zufinden;
er ließ sich ganz verwirrt in ihm verschwinden.
Schon aber trug ihn sein Betrug zur Tat,

bevor er noch des unerprobten Seins
Gefühle prüfte. Und die Aufgetane
erkannte schon den Kommenden im Schwane
und wusste schon: er bat um Eins,

das sie, verwirrt in ihrem Widerstand,
nicht mehr verbergen konnte. Er kam nieder
und halsend durch die immer schwächere Hand

ließ sich der Gott in die Geliebte los.
Dann erst empfand er glücklich sein Gefieder
und wurde wirklich Schwan in ihrem Schoß.





Р.М. Рильке. Чёрная кошка

Встретив призрака, как от помехи

твой со звоном оттолкнётся взор;

здесь же гаснет, в этом чёрном мехе,

зрения острейшего напор:

 

так помешанный, когда он в дикой

ярости во тьму ступает,

рядом с заглушающей обивкой

камеры, иссякнув, застывает.

 

Кажется, все взгляды, что встречала,

прятала она, вобрав извне,

чтобы им затем грозить свирепо,

и следя за ними, засыпала.

Но проснувшись чуть, на свой манер

встанет пред лицом твоим коварно,

и  ты встретишь снова, в желтизне

круглых глаз, сверкающих янтарно,

взгляд свой, как увязшее нелепо

насекомое минувших эр.


Schwarze Katze

Ein Gespenst ist noch wie eine Stelle,
dran dein Blick mit einem Klange stößt;
aber da, an diesem schwarzen Felle
wird dein stärkstes Schauen aufgelöst:

wie ein Tobender, wenn er in vollster
Raserei ins Schwarze stampft,
jählings am benehmenden Gepolster
einer Zelle aufhört und verdampft.

Alle Blicke, die sie jemals trafen,
scheint sie also an sich zu verhehlen,
um darüber drohend und verdrossen
zuzuschauern und damit zu schlafen.
Doch auf einmal kehrt sie, wie geweckt,
ihr Gesicht und mitten in das deine:
und da triffst du deinen Blick im geelen
Amber ihrer runden Augensteine
unerwartet wieder: eingeschlossen
wie ein ausgestorbenes Insekt.




Р.М. Рильке. Голубая гортензия

Как в тигле красок зелень на исходе,

сухую видно жёсткую листву

за гроздьями цветков, что синеву

лишь отразив к нам, не несут в природе.

 

Сквозь слёзы отразив, не наяву,

как будто потерять её готовы,

как старый лист письма, где цвет лиловый

и жёлто-серый близки к торжеству;

 

Бледны, как детский фартук, что украдкой

повыцвел, и давно уже забыт;

как ощущают малость жизни краткой.

 

Но кажется вдруг синий обновлённым

в соцветии одном, и нас пленит

отрада синего перед зелёным.


Blaue Hortensie

So wie das letzte Grün in Farbentiegeln

sind diese Blätter, trocken, stumpf und rauh,

hinter den Blütendolden, die ein Blau

nicht auf sich tragen, nur von ferne spiegeln.

 

Sie spiegeln es verweint und ungenau,

als wollten sie es wiederum verlieren,

und wie in alten blauen Briefpapieren

ist Gelb in ihnen, Violett und Grau;

 

Verwaschenes wie an einer Kinderschürze,

Nichtmehrgetragenes, dem nichts mehr geschieht:

wie fühlt man eines kleinen Lebens Kürze.

 

Doch plötzlich scheint das Blau sich zu verneuen

in einer von den Dolden, und man sieht

ein rührend Blaues sich vor Grünem freuen.





Р.М. Рильке. Розовая гортензия

Розовая гортензия


Кто принял эту розовость в цвету?

Знал: эти гроздья здесь её собрали?

Они, как золотой лишась эмали,

бледнеют тихо, словно вещь в быту.


За цвет такой, и ничего не ждут.
Оставшись им, улыбкой он витает?
Приходит ангел дать ему приют,
когда он ароматом щедрым тает?

А может быть, его безвестен след,
чтоб он от увядания был чист.
Но багрецам внимал зелёный лист,
теперь поблёкший, и хранит ответ.



Rosa Hortensie

Wer nahm das Rosa an? Wer wusste auch,
dass es sich sammelte in diesen Dolden?
Wie Dinge unter Gold, die sich entgolden,
entröten sie sich sanft, wie im Gebrauch.

Dass sie für solches Rosa nichts verlangen.
Bleibt es für sie und lächelt aus der Luft?
Sind Engel da, es zärtlich zu empfangen,
wenn es vergeht, großmütig wie ein Duft?

Oder vielleicht auch geben sie es preis,
damit es nie erführe vom Verblühn.
Doch unter diesem Rosa hat ein Grün
gehorcht, das jetzt verwelkt und alles weiß.













Р.М. Рильке. Из жизни святого

Он ведал страх, чьи первые теснины
уже как смерть, и негде устоять.
Училось сердце, шло за пядью пядь,
его взрастил он, словно сына.

И скорби ведал, что назвать невмочь,
бессолнечные, как чулан убогий,
и душу отдал он послушно прочь,
когда достигла зрелости, в чертоги,

где Жениха и Господина милость,
и, вновь один, вступил он в тот предел,
где одиночеством всё преломилось,
и жил вдали, и слов не вожделел.

Но он узнал за это, в срок иной,
и счастье, в руки отданный свои же,
чтоб нежность, ощутимую всё ближе,

принять подобно твари всей земной.


Aus dem Leben eines Heiligen

Er kannte Ängste, deren Eingang schon
wie Sterben war und nicht zu überstehen.
Sein Herz erlernte, langsam durchzugehen;
er zog es groß wie einen Sohn.

Und namenlose Nöte kannte er,
finster und ohne Morgen wie Verschläge;
und seine Seele gab er folgsam her,
da sie erwachsen war, auf dass sie läge

bei ihrem Bräutigam und Herrn; und blieb
allein zurück an einem solchen Orte,
wo das Alleinsein alles übertrieb,
und wohnte weit und wollte niemals Worte.

Aber dafür, nach Zeit und Zeit, erfuhr
er auch das Glück, sich in die eignen Hände,
damit er eine Zärtlichkeit empfände,
zu legen wie die ganze Kreatur.


Р.М. Рильке. Quai du Rosaire

Quai du Rosaire

Брюгге

Неслышно эти улицы идут

(гуляют так вчерашние больные,

гадая: что тут было в дни иные?),

а те, что выйдут к месту, долго ждут


другую, что за раз перешагнёт

над гладью ясною вечерних вод,

где в час, когда смягчаются границы,                           

любой предмет реальным отразится,

как никогда доселе не бывал.

 

Ведь город в прошлом? Пред тобой предстал

(преображён неведомым законом)

он чутким, ясным, изменив обличье,

как будто жизнь там всё ещё в обычье;

вот здесь сады висят, полны величья,           

а вот в кофейнях с быстротою птичьей             

сверкают танцы за стеклом оконным.

 

А над рекой? – Там тишина осталась,

и медленно, ничем не устремлён,

за гроздью гроздь пленительную сладость

перебирает в небе карильон.


Quai du Rosaire

Brügge

Die Gassen haben einen sachten Gang

(wie manchmal Menschen gehen im Genesen

nachdenkend: was ist früher hier gewesen?)

und die an Plätze kommen, warten lang

 

auf eine andre, die mit einem Schritt

über das abendklare Wasser tritt,

darin, je mehr sich rings die Dinge mildern,

die eingehängte Welt von Spiegelbildern

so wirklich wird wie diese Dinge nie.

 

Verging nicht diese Stadt? Nun siehst du, wie

(nach einem unbegreiflichen Gesetz)

sie wach und deutlich wird im Umgestellten,

als wäre dort das Leben nicht so selten;

dort hängen jetzt die Gärten groß und gelten,

dort dreht sich plötzlich hinter schnell erhellten

Fenstern der Tanz in den Estaminets.

 

Und oben blieb? -- Die Stille nur, ich glaube,

und kostet langsam und von nichts gedrängt

Beere um Beere aus der süßen Traube

des Glockenspiels, das in den Himmeln hängt.


Р.М. Рильке. Башня

Башня

Башня св. Николая, Вёрне

Нутро Земли. Как будто из глубин
лишь на поверхность всходишь ты земную
слепым чутьём, излучины минуя
медлительных вбирающих стремнин,

что бьют из сгустка тьмы. Твои черты
их рвут, как исходя из сени смертной,
внезапно их паденье видишь ты
из этой бездны, над тобой отверстой,
которую, когда она, как шквал,
обрушится на сумрак у скамей,
постигнешь, устрашён в душе своей:
о словно бык за пеленой, тот вал - :

Но принял сквозь проём тебя в тот миг
свет ветреный. Почти взлетев, узнал
ты небо, за слепящим бликом блик,
и недра – жаждущий трудов рудник,

и дни, как Патинир изображал:
сливаются, час рядом с часом бродит,
сквозь них мосты, как псы, прыжки заводят
пути неомрачённому вдогон,

лишь редко он за кровлей утаён,
и безмятежно наконец уходит
природе и глухим садам на фон.


Der Turm

Tour St.-Nicolas, Furnes


Erd-Inneres. Als wäre dort, wohin
du blindlings steigst, erst Erdenoberfläche,
zu der du steigst im schrägen Bett der Bäche,
die langsam aus dem suchenden Gerinn

der Dunkelheit entsprungen sind, durch die
sich dein Gesicht, wie auferstehend, drängt
und die du plötzlich siehst, als fiele sie
aus diesem Abgrund, der dich überhängt
und den du, wie er riesig über dir
sich umstürzt in dem dämmernden Gestühle,
erkennst, erschreckt und fürchtend, im Gefühle:
o wenn er steigt, behangen wie ein Stier - :

Da aber nimmt dich aus der engen Endung
windiges Licht. Fast fliegend siehst du hier
die Himmel wieder, Blendung über Blendung,
und dort die Tiefen, wach und voll Verwendung,

und kleine Tage wie bei Patenier,
gleichzeitige, mit Stunde neben Stunde,
durch die die Brücken springen wie die Hunde,
dem hellen Wege immer auf der Spur,

den unbeholfne Häuser manchmal nur
verbergen, bis er ganz im Hintergrunde
beruhigt geht durch Buschwerk und Natur.




Р.М. Рильке. Дож

Знали послы, как на него скупились,
вели его шагам всем счёт;
к славе его подстёгивали, силясь
окутать дожества златой оплот

шпионством, сдержками со всех сторон,
в страхе, что мощь низвергнет их права,
которую (так вскармливают льва)
питали, бдительны. Но он

сквозь мыслей притворённых драпировки
им не внимал, и шёл без остановки
к величию. Всё то, что в нём на вид

осадам синьории уступило,
поверг он сам. За древним лбом то было

побеждено. Как – облик говорит.


Ein Doge

Fremde Gesandte sahen, wie sie geizten
mit ihm und allem was er tat;
während sie ihn zu seiner Größe reizten,
umstellten sie das goldene Dogat

mit Spähern und Beschränkern immer mehr,
bange, dass nicht die Macht sie überfällt,
die sie in ihm (so wie man Löwen hält)
vorsichtig nährten. Aber er,

im Schutze seiner halbverhängten Sinne,
ward dessen nicht gewahr und hielt nicht inne,
größer zu werden. Was die Signorie

in seinem Innern zu bezwingen glaubte,
bezwang er selbst. In seinem greisen Haupte
war es besiegt. Sein Antlitz zeigte wie.


Р.М. Рильке. Собор Сан Марко

Собор Сан Марко
Венеция

Внутри, где будто горные палаты
ведут изгибы в смальте золотой,
округлы, гладки, росписью богаты,
был приурочен мрак державы той

и тайно рос, в противовес заложен
для света, коим тут любой предмет
преполнен и почти сведён на нет.
И вдруг в вещах ты усомниться должен.

И арки галереи отстраняешь,
что с блеском свода нависают рядом,
как в штольне; узнаваема вновь стала

сиянья целость, но в тоске смеряешь
со временем, идущим здесь устало,
незыблемость квадриги над фасадом.

 

San Marco

Venedig


In diesem Innern, das wie ausgehöhlt
sich wölbt und wendet in den goldnen Smalten,
rundkantig, glatt, mit Köstlichkeit geölt,
ward dieses Staates Dunkelheit gehalten

und heimlich aufgehäuft, als Gleichgewicht
des Lichtes, das in allen seinen Dingen
sich so vermehrte, dass sie fast vergingen -.
Und plötzlich zweifelst du: vergehn sie nicht?

und drängst zurück die harte Galerie,
die, wie ein Gang im Bergwerk, nah am Glanz
der Wölbung hängt; und du erkennst die heile

Helle des Ausblicks aber irgendwie
wehmütig messend ihre müde Weile
am nahen Überstehn des Viergespanns.









Р.М. Рильке. Портрет

Портрет


Чтобы с отрешённого лица

не сронить печали ни единой,

сквозь спектакль проносит трагедийный

черт прекрасных вянущий букет,

связь в котором непрочна и зыбка;

затерявшись, иногда улыбка

опадёт, как туберозы цвет.

 

И усталым вновь звучать шагам,

знают руки, слепы и прекрасны,

что пропажу отыскать не властны, -

 

молвит вымыслы она, чтоб там

рок желанный бы, любой, качался,

душу отдаёт его волнам,

дабы он, немыслим, вырывался:

словно камня крик раздался –

 

и с осанкой гордой, тем словам

вновь она даёт упасть без силы,

ибо ни одно не отразило

явь, что отдана ветрам на слом,

всё её наследье нажитое,

что, как вазу с заострённым дном,

ей держать над славы высотою,

над вечерней тьмой, идущей вслед.



Bildnis

Daß von dem verzichtenden Gesichte
Keiner ihrer großen Schmerzen fiele,
Trägt sie langsam durch die Trauerspiele
Ihrer Züge schönen welken Strauß,
Wild gebunden und schon beinah lose;
Manchmal fällt, wie eine Tuberose,
Ein verlornes Lächeln müd heraus.


Und sie geht gelassen drüber hin,
Müde, mit den schönen blinden Händen,
Welche wissen, daß sie es nicht fänden, –


Und sie sagt Erdichtetes, darin
Schicksal schwankt, gewolltes, irgendeines,
Und sie giebt ihm ihrer Seele Sinn,
Daß es ausbricht wie ein Ungemeines:
Wie das Schreien eines Steines –


Und sie läßt, mit hochgehobnem Kinn,
Alle diese Worte wieder fallen,
Ohne bleibend; denn nicht eins von allen
Ist der wehen Wirklichkeit gemäß,
Ihrem einzigen Eigentum,
Das sie, wie ein fußloses Gefäß,
Halten muß, hoch über ihren Ruhm
Und den Gang der Abende hinaus.




Р.М. Рильке. Парк попугаев

Парк попугаев
Сад растений, Париж

Под турецкою липой в цвету, у края поляны,
качая печаль на жердях своих неустанно,
ара живут, и помнят родные страны,
что далеки остались, но постоянны.

На бойкой лужайке чужие, словно с парада,
чванясь, сидят, к себе ощущая досаду,
чуть тронув клювами из редкой яшмы и жада
серую пищу, сметают её за ограду.

Тусклые голуби сходятся к выпавшим зёрнам,
сверху надменные птицы глумливо кивают
меж двух корытец со скудным оставшимся кормом.

После вновь дремлют, качаясь, и взгляды кидают,
щиплют любящим лгать языком своим тёмным
пленничьи кольца. Свидетельских глаз ожидают.


Papageien-Park
Jardin des Plantes, Paris

Unter türkischen Linden, die blühen, an Rasenrändern,
in leise von ihrem Heimweh geschaukelten Ständern
atmen die Ara und wissen von ihren Ländern,
die sich, auch wenn sie nicht hinsehn, nicht verändern.

Fremd im beschäftigten Grünen wie eine Parade,
zieren sie sich und fühlen sich selber zu schade,
und mit den kostbaren Schnäbeln aus Jaspis und Jade
kauen sie Graues, verschleudern es, finden es fade.

Unten klauben die duffen Tauben, was sie nicht mögen,
während sich oben die höhnischen Vögel verbeugen
zwischen den beiden fast leeren vergeudeten Trögen.

Aber dann wiegen sie wieder und schläfern und äugen,
spielen mit dunkelen Zungen, die gerne lögen,
zerstreut an den Fußfesselringen. Warten auf Zeugen.




Р. М. Рильке. Сонеты к Орфею, часть I, 3

Бог может. Но как смертному вослед

пройти, скажи, сквозь узкой лиры прутья?

В разладе мысль его. Там, где распутье

сердечных троп, для Феба храма нет.

Ты учишь: песнь желанию чужда,

она не зов, где торжество возможно;

песнь - бытие. Для Божества несложно.

Когда ж мы есть? Являет он когда

пред нашим «я» Земли и звезд громады?

Не то, что любишь, юноша, пусть твой

с уст рвется голос, - это стихнет. Надо

 

тому, что воспеваешь, дать забвенье.

Знак песни истинной - порыв иной.

Порыв в ничто. Ветр в Боге. Дуновенье.



Erster Teil

III


Ein Gott vermags. Wie aber, sag mir, soll

ein Mann ihm folgen durch die schmale Leier?

Sein Sinn ist Zwiespalt. An der Kreuzung zweier

Herzwege steht kein Tempel für Apoll.

 

Gesang, wie du ihn lehrst, ist nicht Begehr,

nicht Werbung um ein endlich noch Erreichtes;

Gesang ist Dasein. Für den Gott ein Leichtes.

Wann aber sind wir? Und wann wendet er

 

an unser Sein die Erde und die Sterne?

Dies ists nicht, Jüngling, Daß du liebst, wenn auch

die Stimme dann den Mund dir aufstößt, - lerne

 

vergessen, daß du aufsangst. Das verrinnt.

In Wahrheit singen, ist ein andrer Hauch.

Ein Hauch um nichts. Ein Wehn im Gott. Ein Wind.





Р.М. Рильке Ночная поездка

Ночная поездка

Санкт-Петербург


Той порой, когда мы на лощеных

вороных орловского завода, -

мимо городских ночных фронтонов,

где фонарный свет бросал разводы,

тихих, неподвластных уж часам, -

мчали: нет, терялись, промелькнули,

и дворцов громады обогнули,

к невским вылетев ветрам,


проносясь сквозь белой ночи бденье,

ни земли не знавшей, ни небес, -        

через неотвязное броженье

парков диких, что вели навес

в Летний Сад, - а очертанья статуй

растворялись вдруг, бессильем взяты,

пропадали сзади нас куда-то - :

 

в то мгновение исчез

город. Будто понял той порою:

не было его, лишь о покое

молит; от виденья бредово́го

вдруг очнувшись, что его пленит,

так безумец, много лет недужный,

знает, мыслить более не нужно

думу искаженную: гранит -

с шаткого ума его пустого

пал, и взгляд следа не различит.




Nächtliche Fahrt

Sankt Petersburg


Damals als wir mit den glatten Trabern
(schwarzen, aus dem Orloff'schen Gestüt) -,
wahrend hinter hohen Kandelabern
Stadtnachtfronten lagen, angefrüht,
stumm und keiner Stunde mehr gemäß -,
fuhren, nein: vergingen oder flogen
und um lastende Paläste bogen
in das Wehn der Newa-Quais,

hingerissen durch das wache Nachten,
das nicht Himmel und nicht Erde hat, -
als das Drängende von unbewachten
Garten gärend aus dem Ljetnij-Ssad
aufstieg, während seine Steinfiguren
schwindend mit ohnmächtigen Konturen
hinter uns vergingen, wie wir fuhren -:

damals hörte diese Stadt
auf zu sein. Auf einmal gab sie zu,
dass sie niemals war, um nichts als Ruh
flehend; wie ein Irrer, dem das Wirrn
plötzlich sich entwirrt, das ihn verriet,
und der einen jahrelangen kranken
gar nicht zu verwandelnden Gedanken,
den er nie mehr denken muss: Granit -
aus dem leeren schwankenden Gehirn
fallen fühlt, bis man ihn nicht mehr sieht.







Г. Аполлинер. Бестиарий. Избранные переводы

Мышь
Мышь времени, день без забот!
Мне ваша свора жизнь изгложет.
Двадцать восьмой я прожил год,
И скверно, как хотел, - о Боже!

Слон
Как с бивнями слон величавый,
В устах я ценный дар коплю.
Смерть обагряющая!.. Славы
За слов созвучия куплю.

Блоха
Сонм блох, друзей, любовниц смело
Нас мучит, так любовь велела.
Всю нашу кровь вобрать бы им.
Несчастлив, крепко кто любим.

Кузнечик
Хоть мал кузнечик по размеру,
Кормил святого Иоанна.
Последуй, стих, его примеру,
Стань для достойнейших как манна.

Дельфин
Дельфин, резвишься день-деньской,
Но горек вкус воды морской.
Порой мелькнет мне счастья блик?
Жестока жизнь и в этот миг.

Спрут
Струит чернила к небесам,
Высасывает кровь, любя,
И услаждает тем себя,
И это чудище - я сам.

Медуза
Медузы - головы в бедламе,
С фиалковыми волосами!
Вы наслаждаетесь штормами,
И этим схож весьма я с вами.

Карп
В своем садке, в запруде темной
Ютитесь, карпы, срок огромный!
Смерть медлит – вспомнить нелегко ей
Вас, рыбы черных меланхолий.

Филин
О сердце - филин! Жалкий вид:
Пришпилен, вырван, вновь прибит.
Иссякла кровь и жар излит.

Хвалю всех, кто любовь сулит.


La Souris.

Belles journées, souris du temps,
Vous rongez peu à peu ma vie.
Dieu ! je vais avoir vingt-huit ans,
Et mal vécus, à mon envie.

L’Éléphant.

Comme un éléphant son ivoire,
J’ai en bouche un bien précieux.
Pourpre mort !… J’achète ma gloire
Au prix des mots mélodieux.


La Puce.

Puces, amis, amantes même,
Qu’ils sont cruels ceux qui nous aiment !
Tout notre sang coule pour eux.
Les bien-aimés sont malheureux.


La Sauterelle.
Voici la fine sauterelle,
La nourriture de saint Jean.
Puissent mes vers être comme elle,
Le régal des meilleures gens.

Le Dauphin.

Dauphins, vous jouez dans la mer,
Mais le flot est toujours amer.
Parfois, ma joie éclate-t-elle ?
La vie est encore cruelle.


Le Poulpe.

Jetant son encre vers les cieux,
Suçant le sang de ce qu’il aime
Et le trouvant délicieux,
Ce monstre inhumain, c’est moi-même.


La Méduse.

Méduses, malheureuses têtes
Aux chevelures violettes
Vous vous plaisez dans les tempêtes,
Et je m’y plais comme vous faites.


La Carpe.

Dans vos viviers, dans vos étangs,
Carpes, que vous vivez longtemps !
Est-ce que la mort vous oublie,
Poissons de la mélancolie.


Le Hibou.

Mon pauvre cœur est un hibou
Qu’on cloue, qu’on décloue, qu’on recloue.
De sang, d’ardeur, il est à bout.
Tous ceux qui m’aiment, je les loue.




































Уоллес Стивенс. The Man Whose Pharynx Was Bad

Человек с простуженным горлом

Различья больше нет, какой сезон.
Мучнистая роса иль снегопад,
Одну рутину узнает мой взгляд:
В себе я слишком глухо затворён.

Внимают лишь ветра солнцевороту
И ставни шумных городов трясут,
Поэтов не тревожа сон, несут
Величественной пасторали ноту.

Гнетущей повседневности недуг…
Когда бы лето ход свой задержало,
Ласкало крепче, длилось, приливало,
Раскинув дни, как горизонты дуг

В обсидиановом полночном жаре;
Когда бы сквозь оттенки багреца
Зима хоть раз проникла до конца,
Оставшись дымкой ледянистой хмари;

Как знать, отбросить можно бы покорство,
В росе мучнистой выбрать форм сады,
Воспеть мороз на новые лады.
Как знать. Но время не уймет проворства.


The Man Whose Pharynx Was Bad

The time of year has grown indifferent.
Mildew of summer and the deepening snow
Are both alike in the routine I know:
I am too dumbly in my being pent.

The wind attendant on the solstices
Blows on the shutters of the metropoles,
Stirring no poet in his sleep, and tolls
The grand ideas of the villages.

The malady of the quotidian . . .
Perhaps if summer ever came to rest
And lengthened, deepened, comforted, caressed
Through days like oceans in obsidian

Horizons, full of night's midsummer blaze;
Perhaps, if winter once could penetrate
Through all its purples to the final slate,
Persisting bleakly in an icy haze;

One might in turn become less diffident,
Out of such mildew plucking neater mould
And spouting new orations of the cold.
One might. One might. But time will not relent.

У. Шекспир. Бесплодные усилия любви (комедия в 5 актах). Акт 5.

Сцена 1. Там же.

Входят Олоферн, отец Натаниэль и Болван.

Олоферн

Satis quod sufficit.

Отец Натаниэль

Сэр, вы настоящий Божий дар: ваши доводы за ужином были проницательны и сентенциозны; приятны без легкомыслия, остроумны без чувствительности, смелы без дерзости, учены без суждения и необычны без ереси. Я недавно имел беседу с компаньоном короля, титулуемым, именуемым или зовущимся Доном Адриано де Армадо.

Олоферн

Novi hominem tanquam te: нрав его высокопарен, речь категорична, язык отшлифован, взор честолюбив, походка величава, а все его поведение хвастливо, смехотворно и тщеславно. Он слишком рафинирован, слишком щеголеват, слишком манерен, слишком своеобычен, слишком, пожалуй, неприкаян, так я сказал бы.

Отец Натаниэль

Бесподобное, чудесно выбранное определение.

[Достает записную книгу.

Олофернбы назвал

Он вытягивает нить своего многословия тоньше, чем прядь аргумента. Мне отвратительны подобные фанатичные фантомы, подобные антиобщественные и дотошные приживальщики; подобные истязатели орфографии, говорящие «дилема», fine, хотя следует произносить «дилемма»; «долк», хотя надо говорить долг, - д, о, л, г, не д, о, л, к: вместо «телица» у него «телитса», «частица» звучит как «частитса»; «подпруга» vocatur «попруга», «тпру» сокращается до «ру». Это мерзостно, - он сказал бы «мерзосно»: мне это указывает на сумасшествие: ne intelligis, domine? сделаться безумным, лунатиком.

Отец Натаниэль

Laus Deo, bone intelligo.

Олоферн

Bone? Bone вместо bene! Немного покоробили Присциана, ну да не беда.

Отец Натаниэль

Videsne quis venit?

Олоферн

Video, et gaudeo.

[Входят Армадо, Мос и Маковка.

Армадо

Эй, пойди сюда!                                                                            [Мосу.

Олоферн

Quore пойди, а не подойди?

Армадо

Адепты мира: славная встреча.

Олоферн

Салют и вам, воинственный сэр.

Мос

[В сторону Маковке.

Они были на великом пиршестве языков и вынесли объедки.

Маковка

Они уже давненько пробавляются у мусорницы слов. Дивлюсь, что твой хозяин еще не проглотил тебя вместо слова; ты будешь покороче, чем honorificabilitudinitatibus: на зубок все равно, что изюминка.

Мос

Тише! Начинается канонада.

Армадо (обращаясь к Олоферну)

Месье, вы не грамотей ли?

Мос

Да, да; учит азбуке по книжке в роговой обложке. Что такое а,б наоборот и с рогом на лбу?

Олоферн

Ба, pueritia, с приставлением рога.

Мос

Ба, никчемная овца с рогом. Вот и все его учение.

Олоферн

Quis, quis, ты, слабый согласный?

Мос

Первый и последний гласный, если вы их назовете; и седьмой, если я.

Олоферн

Я повторю их: а, я.

Мос

Овца: и закончим седьмым, - в, ы.

Армадо

Клянусь солью во влаге Средиземного моря, вот приятное касание, быстрое рандеву ума! Хвать, похвать, туда и обратно! это возвеселило мой разум: истинная смекалка!

Мос

Поднесена мальчиком старику; который успел выжить из ума.

Олоферн

Какова фигура речи? какова фигура речи?

Мос

Рога.

Олоферн

Ты споришь как дитя: ступай крутить волчок.

Мос

Позвольте мне его сделать из вашего рога, и я окручу ваш позор circum circa, - то-то будет юлить наставленный рог.

Маковка

Будь у меня на свете всего один пенни, он бы достался тебе на пряник: постой, вот та самая мзда, что дал мне господин; возьми себе, полупенсовый кошель ума, голубиное яичко прозорливости. Эх, окажись ты по милости небес из моих отпрысков, - каким счастливым отцом я бы стал! Так держать; у тебя это, как говорится, ad dunghill, на кончиках ногтей.

Олоферн

Пахнет фальшивой латынью: вместо unguem негодная каша.

Армадо

О человек искусств, praeambula, отделимся от этих дикарей. Не занимаетесь ли вы обучением молодежи в пансионе на вершине горы?

Олоферн

Или mons, холма.

Армадо

Если вам так угодно назвать гору.

Олоферн

Безусловно, занимаюсь.

Армадо

Сэр, король имеет приятнейшее расположение и склонность устроить празднество в честь принцессы у ее павильона в тыльной части сего дня, или, как говорит неотесанный сброд, пополудни.

Олоферн

Великодушный сэр, тыльная часть дня это очень ладное, подходящее и соразмерное название для послеполуденной поры: фраза замечательно подобрана и отобрана, прелестна и уместна, не сомневайтесь, сэр, не сомневайтесь.

Армадо

Сэр, король благородный джентльмен, и накоротке со мной, уверяю вас, он мой добрый приятель: о том, что между нами, промолчим. Заклинаю, помни об этикете; заклинаю, облачись в шляпу: среди разнообразных безотлагательных и самых серьезных задумок, притом немалой значимости, но хватит об этом: ибо, знаешь ли, иногда его Величеству угодно опереться на мое бедное плечо и августейшим перстом, вот  эдак, потянуть мою шевелюру или ус, но хватит об этом, мой милый. Клянусь Вселенной, я не рассказываю басен: немало знаков особого почета изволит его Величество оказывать Армадо, воину, человеку странствий, повидавшему мир; но хватит об этом. Самое главное, - но, дражайший, молю тебя, никому ни слова, - что король велел мне устроить для принцессы, любезной пташки, какое-нибудь очаровательное зрелище, или представление, или карнавал, или буффонаду, или фейерверк. И будучи осведомлен, что пастор и вы, любезный сударь, умудрены в такого рода извержениях и прочих внезапных раскатах веселья, я, так сказать, приступил к вам для того, по той нужде, чтобы достичь вашего содействия.

Олоферн

Сэр, вы представите перед ней Девятерых Достойных. Отец Натаниэль, касательно времяпровождения или зрелища в тыльной части дня, устраиваемого перед принцессой нашим содействием, приказом короля и этим галантным, примерным и ученым джентльменом, считаю как нельзя более подходящим представить Девятерых Достойных.

Отец Натаниэль

А где вы отыщете мужей, достойных представить их?

Олоферн

Вы будете за Иисуса Навина; я или сей изящный господин за Иуду Маккавея; вот этот хлебороб, благодаря ширине костей или суставов, сойдет за Помпея, паж за Геркулеса, -

Армадо

Простите, сэр, но вы в заблуждении: у него не хватит субстанции даже на большой палец этого Достойного: он меньше кончика его дубины.

Олоферн

Дождусь ли я тишины? он сыграет Геркулеса во младенчестве: его появление и выход будут с удушением змеи; и я вставлю специальную пояснительную речь.

Мос

Отличная уловка! а если кто-то из зрителей зашипит, кричите, «Браво, Геркулес! теперь ты сокрушил змею!» это способ сделать из бестактности любезность, хотя мало кто имеет такт, чтобы к нему прибегнуть.

Армадо

Всех остальных Достойных? –

Олоферн

Я намерен сыграть сразу троих.

Мос

Трижды достойный джентльмен!

Армадо

Сказать вам кое-что?

Олоферн

Мы слушаем.

Армадо

Если все не пойдет по плану, над нами обхохочутся. Заклинаю вас, за мной.

Олоферн

Via, старина Болван! ты до сих пор не произнес ни слова.

Болван

И ни единого не понял, сэр.

Олоферн

Вперед! ты пригодишься нам.

Болван

Могу быть в хороводе, иль барабанный бой

Устрою, а Достойные танцуют пусть гурьбой.

Олоферн

Честной Болван, уныло! Дела не ждут, за мной!

(Выходят.

 

Сцена 2. Там же. Перед павильоном Принцессы.

Входят Принцесса, Катарина, Розалина и Мария.

Принцесса

Разбогатеем здесь мы, дорогие,

Благодаря гостинцам изобильным:

Алмазами усыпанная дама!

Взгляните на подарок короля.

Розалина

Мадам, и что его сопровождало?

Принцесса

Вот что: любви рифмованной не меньше,

Чем можно втиснуть на листок бумаги,

Исписаны поля и оборот:

Печать точь-в-точь на имени «Амур».

Розалина

Божку хотя бы небольшой прирост:

Ведь он уже пять тысяч лет мальчишка.

Катарина

И негодяй отпетый, проклятущий.

Розалина

Вы с ним враги; убил сестру он вашу.

Катарина

Печальной стала, грустной, неподвижной,

И умерла: имея вашу легкость,

Ваш нрав счастливый, резвый и живой,

Она могла бы повидать и внуков:

Век долог, если сердце налегке.

Розалина

О чем шуршит намек твой легкий, мышка?

Катерина

О легком свойстве у красотки темной.

Розалина

Намекам этим нужно больше света.

Катарина

Вы исказите свет, приняв их мрачно;

Поэтому темно я спор закончу.

Розалина

Привычны вы дела свершать во тьме.

Катарина

А вы при свете, ибо легковесны.

Розалина

Да, легковесна, к вам по отношенью.

Катарина

Ах, значит обо мне вам нет заботы.

Розалина

Как обо всех, кому уж не помочь.

Принцесса

Размен достойный, славный матч умов.

Но вы с подарком также, Розалина:

С каким? и от кого?

Розалина

Когда б вы знали:

Будь я лицом прекрасна, словно вы,

И дар не хуже был бы; поглядите.

Вот и стихи, благодарю Бирона:

Ритм верен, а расчетам если верить,

Светлейшая я из земных богинь

И двадцать тысяч прелестей затмила.

В письме  он мой портрет обрисовал!

Принцесса

Похоже?

Розалина

Буквы очень; лесть нисколько.

Принцесса

Хорош итог: красива, как чернила.

Катарина

Прелестна, словно прописная «Б».

Розалина

За карандаш! Я не умру должницей

Воскресных красных букв, злаченых литер!

Стереть бы с ваших щек все эти «О».

Принцесса

Насмешка-оспа! Наповал сражает.

Что, Катарина, вам досталось от Дюмайна?

Катарина

Перчатка эта.

Принцесса

А не две случайно?

Катарина

Две, мэм, и чтоб не быть мне обделенной,

Под тысячу стихов прислал влюбленный.

Книг лицемерья скверный пересказ,

Глубины простоты в любой из фраз.

Мария

Шлет перлы и цепочку Лонгавилл,

Письмо бы сократить на пару миль.

Принцесса

Согласна. Верно, сердце бы желало,

Чтоб звеньев было больше, строчек мало?

Мария

Иначе лучше б рук не размыкала!

Принцесса

Не мудро ль осмеять такую страсть?

Розалина

И что глупей, чем так впросак попасть?

Помучаю еще Бирона всласть:

Заставила бы, знай, что он попался,

Молить, заискивать и увиваться,

Погоды ждать, и по часам ходить,

И гений свой на вирши изводить,

И стать игрушкой всех моих утех,

И гордым быть, надменный вызвав смех!

Закончить мог бы, разлучен с собой,

Моим шутом, а я его судьбой.

Принцесса

Прочней не держат никого силки,

Чем умников, попавших в дураки:

Опека мудрости, порука званья

Пестуют глупость под крылом у знанья.

Розалина

Скорее кровь юнца имеет трезвость,

Чем мудрый разум, что пустился в резвость.

Мария

У дураков таких дурачеств нет,

Как у рассудка, если впал он в бред:

Ум направляет все свои пути,

Чтоб к совершенной простоте прийти.

Принцесса

Идет Бойе, от хохота дрожа.

[Входит Бойе.

Бойе

Сражен весельем я! Где госпожа?

Принцесса

Есть новости?

Бойе

                            Набег, набег, мадам!

К оружью, девы! Мчат галопом к вам

Воители Любви: при камуфляже,

Во всеоружье доводов: на страже

Должны вы быть: смекалку к перекличке,

Иль в страхе прячьтесь по кустам, как птички.

Принцесса

Святой Дени и Купидон святой!

Кто нарушает мир наш, вестовой?

Бойе

Хотел я скрыться от жары дневной

Под тенью смоквы на часок-другой,

Уже собрался прикорнуть, и тут

Гляжу, переодетыми идут

Король со спутниками: поскорей

Я затаился в роще меж ветвей,

И все, что слышал, выдам вам как есть:

Они спустя минуту будут здесь,

Их вестник – милый плутоватый паж,

Запомнивший блестяще свой пассаж,

Урок был поз и пауз напоследок:

«Так говори», «держи себя вот эдак»,

И опасались все, что из обличья

Он будет выбит действием величья;

Сказал король: «Ты ангела узришь,

Но храбро говори, не трусь, малыш».

Ответил мальчик: «Ангел ведь не злой,

Боялся бы я встречи с сатаной».

В ответ был смех и по плечу хлопки,

Записан был он тут же в смельчаки.

Один, потерши локоть, дал завет,

Что лучше речь еще не слышал свет.

Другой, изобразив победный жест,

Воскликнул: «Кто успеет, тот и съест».

«Все ничего!», - сказал, подпрыгнув, третий,

Упал четвертый наземь в пируэте.

С сердечным, рьяным хохотом таким

Другие повалились вслед за ним,

Что посмотреть на это безрассудство

Явились слезы, знак святого чувства.

Принцесса

Вот как! и вся компания уж рядом?

Бойе

О да, о да, и судя по нарядам,

То Московиты, иль Руси посланцы:

Их цель – беседы, сватовство и танцы;

Любимых будут храбро добиваться,

Увидев, кто кому назначен в пару,

По собственному присланному дару.

Принцесса

Неужто? ждет их непростое дело;

Хочу, чтоб маску каждая надела;

И чести никому из них не дам

В лицо увидеть хоть одну из дам.

Вот, Розалина, брошь тебе моя,

Получишь с ней вниманье короля;

Мне передай взамен гостинец твой,

Я для Бирона стану дорогой.

Вы обменяйтесь также: предстоит

Влюбленным нашим сватовства кульбит.

Розалина

Подарки выставим для них на вид.

Катарина

Зачем такой обмен задуман вами?

Принцесса

Затем, чтоб их задумке помешать.

Хотели шутку учинить  над нами,

Посмешищем  в отместку будут сами.

Сердечные поведают секреты,

Наперсниц перепутав, и за это

Придется ухажерам постыдиться,

Когда откроем друг пред другом лица.

Розалина

Что если позовут нас танцевать?

Принцесса

Хоть смерть грози, не сдвинемся на пядь;

А на зачитанную речь в ответ

Мы отвернемся, будто бы их нет.

Бойе

Но поражен презрением подобным,

Оратор станет к роли неспособным.

Принцесса

Конечно; а когда собьем пажа,

И господам не будет куража.

Затею взять затеей – вот прием,

Оставить их ни с чем, нас при своем:

Вручить им роль шутов в раскрытом фарсе

И воротить с позором восвояси.

[Из-за сцены звучат трубы.

Бойе

Под маски, дамы: маскарад идет.

[Дамы надевают маски. Входят Мавры, играющие музыку; Мос с речью; Король, Бирон, Лонгавилл и Дюмайн, в масках и русских нарядах.

Мос

Роскошнейшие из красавиц, славьтесь!

Бойе

Парча цветная, вот и вся их роскошь.

Мос

Прекраснейших священное собранье,

Чьи – спины – осеняли бренный мир.

[Дамы отворачиваются от него.

Бирон (в сторону Мосу)

Чьи взоры, негодяй, чьи взоры.

Мос

Чьи взоры осеняли бренный мир! –

Мимо –

Бойе

И правда, мимо.

Мос

Мимолетно, небесные создания, сподобьтесь,

Поворотивши –

Бирон (в сторону Мосу)

Злодей, не отвративши.

Мос

Не отвративши взоров очезарных,

- взоров очезарных –

Бойе

Эпитет этот им не по душе. Попробуй лучше «взоров отчезарных».

Мос

Я безразличен им, и этим сбит.

Бирон

Вот мастерство твое? ступай, мошенник!

[Выходит Мос.

Розалина

Бойе, что нужно этим незнакомцам?

Пусть, если им понятна наша речь,

В словах обычных выяснят их цели:

Узнайте, что им нужно.

Бойе

Что от ее высочества вам нужно?

Бирон

Всего лишь мирный дружеский визит.

Розалина

Что им угодно?

Бойе

Всего лишь мирный дружеский визит.

Розалина

У них он есть; теперь пускай уходят.

Бойе

У вас он есть, и можете идти.

Король

Скажи: отмерили мы много миль,

Чтоб по траве пройтись с ней в мерном танце.

Бойе

По их словам, они немало миль

Отмерили, чтоб вызвать вас на танец.

Розалина

Но это ложь. Спросите, сколько дюймов

В составе мили: множество отмерив,

Нетрудно будет меру дать одной.

Бойе

Поскольку вам пришлось отмерить мили,

И многие, спеша сюда, принцесса

Ответить просит, сколько дюймов в миле.

Бирон

Мы их усталыми шагами мерим.

Бойе

Ей слышно.

Розалина

Сколько же шагов усталых

Из миль усталых, одоленных вами,

Отмерят путь в единственную милю?

Бирон

Для вас мы ничего не исчисляем:

Столь безграничен долг наш, столь огромен,

Что тратим мы без всякого подсчета.

Открыть извольте солнечные лики,

Чтоб мы, как дикари, им поклонились.

Розалина

Мой лик луна, и пасмурен пока.

Король

Над ним благословенны облака!

Пролейте, ясная луна и звезды,

Завесы сняв, лучи на наши слезы.

Розалина

Просите большего, мой вам совет:

Обманчив в водной глади лунный свет.

Король

Тогда сойдемтесь в танце хоть одном,

Молю и странности не вижу в том.

Розалина

Ну что ж, играйте музыку, и в лад.

[Играет музыка.

Без танца! Так луна идет на спад.

Король

Раздумали? миг и отчуждены?

Розалина

Случилась перемена у луны.

Король

И все ж она луна, я человек.

В круг, уваженье к музыке не пряча.

Розалина

Уважит слух.

Король

Но это ног задача.

Розалина

Вы незнакомцы и пришли со скуки,

Не наградим вас танцем. Дайте руки.

Король

Зачем же?

Розалина

Чтобы в дружбе мы расстались:

По реверансу! Вот и кончен танец.

Король

Продлить нехудо бы отказа сцену.

Розалина

О нет, не больше за такую цену.

Король

И как же ваше общество добыть?

Розалина

Уходом вашим.

Король

Этому не быть.

Розалина

Тогда никак, прощайте: полпривета

Вам, два личине, что на вас надета.

Король

Останьтесь: коль не в танце, так в беседе.

Розалина

Наедине?

Король

Мне ни к чему соседи.

[Беседуют в стороне.

Бирон

Кого-то сладкое словечко ждет.

Принцесса

Извольте: сахар, молоко и мед.

Бирон

Три на три, сообщаю вам на ухо

Ответный ход: кагор, хмель, медовуха!

Шесть сладостей.

Принцесса

А вы чем не седьмая?

Хитрец, прощайте: больше не играю.

Бирон

Словечко в тайне.

Принцесса

Вы пересластили.

Бирон

Чернишь мне желчь.

Принцесса

Желчь! горько.

Бирон

Как просили.

[Беседуют в стороне.

Дюмайн

Извольте слово разменять со мной.

Мария

Какое же?

Дюмайн

Миледи, -

Мария

Да, милорд, -

Держите за миледи.

Дюмайн

В стороне

Еще хоть слово, и довольно мне.

[Беседуют в стороне.

Катарина

Что, маска ваша, лорд, без языка?

Лонгавилл

Я в суть вопроса вашего проник.

Катарина

Скорей: что за рога тянуть быка.

Лонгавилл

У вас под маскою двойной язык

И вы со мной хотите поделиться.

Катарина

С милордом? избегает вил телица.

Лонгавилл

Телица, леди?

Катарина

Нет, милорд телится.

Лонгавилл

Разделим это слово.

Катарина

Не частица

Я вам; телка не сделайте волом.

Лонгавилл

Бодают ваши речи напролом!

Сулить рога нейдет девицам строгим.

Катарина

Ну что ж, умрите сосунком безрогим.

Лонгавилл

Словцо наедине, пока я жив.

Катарина

Но сбавьте мык: мясник острит ножи.

[Беседуют в стороне.

Бойе

Насмешниц язычки острей клинка

Тончайшей бритвы, незаметной глазу,

Срезают цели меньше волоска,

Сверх умопостижения их разум

Заводит рассужденье: мчат идеи

Стрел, ядер, ветра, помыслов быстрее.

Розалина

Довольно: вышло время разговорам.

Бирон

Исхлестаны до синяков позором!

Король

До встречи, девы! разумом просты вы.

Принцесса

Две дюжины «Прощай» гостям простылым!

[Выходят Король, Лорды и Мавры.

Принцесса

И этими умами восхищались?

Бойе

От слова вашего их сбилась вспышка.

Розалина

Умы большие, толстые: на зависть.

Принцесса

О бедность разума: король-пустышка!

Залезть им в петлю остается на ночь

Иль в масках жить оставшиеся дни.
Бирон из колеи был выбит напрочь.

Розалина

Плачевно выглядели все они.

Король слезами был готов истечь.

Принцесса

Бирон забыл в обетах всякий толк.

Мария

Дюмайн к моим услугам: он и меч,

Сказала: «Туповат», - и рыцарь смолк.

Катарина

Лорд Лонгавилл сказал, в его груди

Я поселилась, и назвал, -

Принцесса

Истома?

Катарина

Клянусь.

Принцесса

Невыносимая, уйди!

Розалина

Я с подмастерьями умней знакома.

Но слушайте: король мне объяснился.

Принцесса

И очень скор Бирон был в клятвах мне.

Катарина

А Лонгавилл моим слугой родился.

Мария

Дюмайн весь мой, верней коры на пне.

Бойе

Мадам и девы слушайте: вот-вот,

На этот раз как следует одеты,

Придут они обратно: не снесет

Никто спокойно униженье это.

Принцесса

Они вернутся?

Бойе

Бог весть чем ведомы,

Вприпрыжку к счастью, от ударов хромы:

На этот раз вы с них умерьте спрос

И поразите веянием роз.

Принцесса

Чем поразить? Ведите речь ясней.

Бойе

Миледи в маске – роза по весне,

В бутоне; а когда исчезнет маска,

Нисшедший ангел, аромат Дамаска.

Принцесса

Долой шарады! План у нас каков,

Когда увидим снова женихов?

Розалина

Мадам, смиренный мой совет: опять,

Теперь уже в лицо, их осмеять.

Посетуем, что к нам явились прежде

Глупцы в личинах и в чужой одежде,

И спросим, кто их надоумить мог

Убогий балаган, дурной пролог

И смехотворные свои повадки

У нашей демонстрировать палатки.

Бойе

Скрывайтесь: кавалеры у дверей.

Принцесса

Бежим, проворней ланей средь полей.

[Уходят Принцесса, Розалина, Катарина и Мария.

Входят Король, Бирон, Лонгавилл и Дюмайн в своих обычных нарядах.

Король

Приветствуем вас, сударь! Где принцесса?

Бойе

В палатке. Вашей светлости угодно

Мне поручить посланье для нее?

Король

Просите, чтоб мне выделила слово.

Бойе

Готов; и знаю, что она готова.                                                  [Выходит.

Бирон

Смекалки, как горошин воробей,

Он нахватался и повсюду с ней:

Сбывает остроумье в мелких тарах

На встречах, торжествах, пирах, базарах;

У нас, помногу продающих, лоска

Нет, чтоб товар обставить так же броско.

Под рукавом у типа эти девы,

Будь он Адамом, соблазнил бы Еву,

Кто, как ни он, любезен и учтив:

В поклонах руку отлобзал почти,

Месье приятность, формы обезьяна,

В игре он комплиментом без изъяна

Увещевает кости: может вам

Спеть тенорком; в сопровожденье дам

Неподражаем: милый друг прелестниц,

Ему целуют пятки марши лестниц;

Цветок, дарить улыбку всем готовый,

С оскалом белым, словно ус китовый;

И всяк, кто совести ведет досье,

Воздаст медоязычному Бойе.

Король

На сладкий сей язык типун бы надо

За то, что с роли сбил пажа Армадо!

Бирон

Взгляните! О безумия пример,

Что сотворил ты из былых манер?

Входят Принцесса в сопровождении Бойе; Розалина, Мария и Катарина.

Король

Привет вам бурный в этот день счастливый!

Принцесса

Не ждут от бури доброго привета.

Король

В истолкованье будьте справедливы.

Принцесса

Скажите лучше: в вашей власти это.

Король

Проследовать, миледи, в мой дворец

Извольте; мы укажем вам дорогу.

Принцесса

Нам с поля, вам от слов ни шагу: лжец

Не более угоден мне, чем Богу.

Король

За нашу ложь не мучайте упреком:

Склонил к ней добродетельный ваш взор.

Принцесса

Вы добродетель спутали с пороком:

Она склонить не может на позор.

Свидетельствует честь моя - лилея

Безгрешная, чистейшая покуда:

Мучений сонм перенесу скорее,

Но гостьей дома вашего не буду;

Настолько оказаться мне нелестно

Причиной нарушенья клятв небесных.

Король

Ах! Жить вам приходилось в отчужденье,

Покинутыми, к нашему стыду.

Принцесса

О нет, милорд, о нет, вы в заблужденье:

Забав мы тут имели череду:

Четверку встретили из русской знати.

Король

Из русской, мэм! Возможно ль?

Принцесса

Да, милорд:

Притом мужи изящества и стати.

Розалина

Мэм, будьте честны. Все не так, милорд:

Учтивость заставляет госпожу

Хвалить дурное; я точней скажу.

И впрямь, в наш лагерь четверо явились

В одежде русской: час здесь находились,

Не замолкая; и за этот час

Словечком в толк не одарили нас.

Я не скажу глупцы, но ждет водица

Глупцов, когда они хотят напиться.

Бирон

Сухая шутка. Милая услада,

Глупа пред вами мудрость: ясность взгляда,

Небес встречая око огневое,

Свет свету отдает: ваш ум устроен

С похожим свойством: пред его палатой

Мудрец нелеп и неимущ богатый.

Розалина

Богаты вы и мудры, так как мне, -

Бирон

Предстал глупцом, что разорен вполне.

Розалина

Срываете слова из уст моих,

Но не беда: вы заслужили их.

Бирон

Я ваш, и все, чем буду обладать!

Розалина

Всю глупость мне?

Бирон

Не в силах меньше дать.

Розалина

Которую из масок вы носили?

Бирон

Когда? какую маску? где? зачем?

Розалина

Тогда, ту маску; здесь; футляр ненужный,

Где истинная суть страшней наружной.

Король

Раскрыты мы; посмешищами станем.

Дюмайн

Сознаемся и обратим все в шутку.

Принцесса

Удивлены? Что вас печалит, сир?

Розалина

Держите брови! Он лишится чувств,

Всё качка по дороге из Москвы.

Бирон

Так за измену мстит небесный свод.

Стерпел бы лик из бронзы продолженье?

Бросай же, леди, красноречья дрот,

Насмешкой бей; рази уничиженьем.

Вонзай в невежество ума стилет,

Кромсай меня точеной волей в сито:

Клянусь тебя не звать на менуэт,

В одеждах русских не давать визита.

Не вверю больше писаной подсказке

И слову школяра расклад удачи:

Клянусь к подруге не являться в маске,

Не свататься в стихах, как бард незрячий!

Фраз мишура, шелк щепетильных доводов,

Гипербол пух, манерность щегольская,

Фигуры риторства: от этих оводов

Рисовки блажью я набит до края.

Отверг я их, и белою перчаткой, -

Белее в ней ладонь, - скреплю обет:

Отныне ухажер я с речью краткой

Из «да» суконных, шерстобитных «нет».

Вот для начала, дева: ах, крепка

Любовь к тебе, без трещин и сучка.

Розалина

Прошу, без «ах».

Бирон

Не удержал проказу:

Безумье прежнее не может сразу

Меня оставить. Тише, бросьте взгляды:

Крестом тех трех господ отметить надо:

Больны они, зараза сердце точит:

Чуму схватили через ваши очи.

Но вы по состоянью им сродни,

На вас я вижу знаки: вот они.

Принцесса

Свободны господа, что их дарили.

Бирон

Пощады: ведь себя мы разорили.

Розалина

Но это ложь: не разорили, раз

Преследовать вы в состоянье нас.

Бирон

Мир: с вами дел не поведу сейчас.

Розалина

И впредь, коль поступлю, как я хотела.

Бирон

Всяк за себя: мой ум достиг предела.

Король

Миледи, укажите оправданье

Проступку злому.

Принцесса

Лучшее – признанье.

Вы только что под маскою здесь были?

Король

Да, был, мадам.

Принцесса

Совет вы получили?

Король

Мадам, да.

Принцесса

Что избраннице своей

Шепнули вы, уединившись с ней?

Король

Что больше, чем весь мир, я чту ее.

Принцесса

В глаза вы отречетесь от нее.

Король

Клянусь, что нет.

Принцесса

Не будьте безрассудны:

Солгавши раз, продолжить вам не трудно.

Король

Подлец я, если тот обет отрину.

Принцесса

Ну что ж, крепитесь. Спросим Розалину:

Что русский вам шептал наедине?

Розалина

Что как к зенице ока, он ко мне

Привязан, и поставил по цене

Меня над миром; и что он супругом

Мне станет, иль умрет влюбленным  другом.

Принцесса

Дай Бог вам счастья: сударь благороден,

И слово дав, отныне не свободен.

Король

Как вас понять? Жизнь, честь моя в залог:

Я этой даме не давал зарок.

Розалина

Во имя неба, дали: и свидетель

Ваш дар: но снова вы его владетель.

Король

Принцессе дар и верность я отдал:

По камню этому ее узнал.

Принцесса

Боюсь, на ней мой камень оказался,

А лорд Бирон мне суженым назвался:

Я иль ваш перл: решайте, сэр, по чести.

Бирон

Вас и его я отвергаю вместе.

Понятно мне, к чему тут все идет:

Затеи наши, их раскрыв вперед,

Расстроить, как в Сочельник фестиваль:

Есть подхалим один, болтун, штукарь,

Наушник, рыцарь ложки, некий Зак,

Что смех в морщины прячет, и мастак

Потешить госпожу в удачный миг:

Заране в наши планы он проник,

Дарами обменялись дамы, и

На вывески мы ложные пошли,

Чтоб, к ужасу, свое нарушить слово

По умыслу и заблужденью, снова.

Так все и получилось: и не вы ли (обращаясь к Бойе)

К позору вящему нас упредили?

Вы, затвердивший поступь госпожи,

В зрачки ей льющий смеха миражи,

Меж нею и огнем стоящий чутко

С подносом и веселой прибауткой?

Паж вами сбит: идите, послужили;

Ваш саван блузка: смерть возьмет, как жили.

Что искоса глядите? эти взоры

Как меч картонный, ранят!

Бойе

Без зазора

Прошел карьер сей, сей галоп раздольный.

Бирон

Парирует он в миг! С меня довольно.

(Входит Маковка.

Бирон

Вот чистый ум! прервавший честный бой.

Маковка

О Боже, сэр, там ждут ответ,

Входить ли трем Достойным или нет.

Бирон

Что, только трем?

Маковка

Нет, сэр; но для порядка

Сыграет каждый трех.

Бирон

А трижды три девятка.

Маковка

Сэр, не совсем; с поправкой, сэр; надеюсь, сэр, что нет.

Мы знаем, сэр, поверьте, сэр; сомнение во вред.

Надеюсь, сэр, три на три, сэр, -

Бирон

Не девять.

Маковка

С поправкой, сэр, мы знаем, сколько из этого выйдет.

Бирон

О Зевс, я всегда считал, что трижды три девятка.

Маковка

Господи, сэр, какая жалость, что вам приходилось жить расчетами, сэр.

Бирон

Сколько же это?

Маковка

Боже, сэр, сами выступающие, актеры, сэр, покажут, сколько из этого выйдет: что до меня, мне сказано отыграть лишь одного скромного господина, Помпона Великого, сэр.

Бирон

Ты один из Достойных?

Маковка

Они изволили счесть меня достойным Помпея Великого: что до меня, я не знаю степень его достоинства, но буду за него стоять.

Бирон

Пусть начинают: можно.

Маковка

Мы славно провернем все, сэр; мы будем осторожны.

                                                                            (Уходит.

Король

Бирон, не допускай их: они нас опозорят.

Бирон

Позор нас не возьмет; и в каждом деле нужен

Такой, кто короля и приближенных хуже.

Король

Их здесь не будет.

Принцесса

Возьму над вами верх, милорд: силен

В забавах тот, кто в них не умудрен.

Где рвенье бьется, чтоб достичь успеха,

Во рвенье гибнет зрелища потеха:

С их формой искаженной не испытаем скуки,

Меж тем как труд великий рожденья губят муки.

Бирон

Точь-в-точь про наше предприятье, сир.

(Входит Армадо.

Армадо

Помазанник, благоволите уделить мне долю августейшего сладкого вздоха, достаточную для пары слов.

(Совещается с Королем в стороне и отдает ему бумагу.

Принцесса

Это человек Божий?

Бирон

Почему спрашиваете?

Принцесса

Он говорит так, будто не Богом создан.

Армадо

Все одно, мой дражайший, милый, медовый монарх; ибо, должен вас заверить, схоласт уж слишком вычурен; тщеславен сверх меры, тщеславен сверх меры: но, мы, как говорится, отдадимся жребию de la guerra. Желаю вам безмятежности мыслей, венценосная пара!                                                                                                   (Уходит.

Король

Нас посетит славная компания Достойных. Он исполнит роль Гектора из Трои; крестьянин - Помпея Великого; приходской викарий - Александра; паж Армадо - Геркулеса; схоласт - Иуду Маккавея:

И если их четверка понравится, опять

Войдут, сменив наряды, как остальные пять.

Бирон

Пять будет в первой сцене.

Король

О нет; вы в заблужденье.

Бирон

Педант, хвастун, невежда-пастор, мальчик и дурак:

И можно лишь броском костей иль чудесами

Вновь пять таких характеров собрать под небесами.

Король

Корабль приближается, под всеми парусами.

Входит Маковка, в роли Помпея.

Репа

Я Гней Помпей, -

Бойе

Ложь, речь тут о подмене.

Маковка

Помпей, -

Бойе

С главою барса на колене.

Бирон

Неплохо: стану другом тебе, насмешник древний.

Маковка

Я Гней Помпей, по прозвищу Большой, -

Дюмайн

Великий.

Маковка

«Великий», сэр: -

Помпей, по прозвищу Великий;

В боях дрожали предо мной суровые владыки;

И, странствуя по берегу, сюда попал я вдруг,

К ногам французской гостьи я слагаю меч из рук.

Госпожа, если вы скажете «Спасибо, Помпей», значит, я справился.

Принцесса

Большое спасибо, великий Помпей.

Маковка

Не стоит того; но я надеюсь, что был безупречен: сделал маленькую промашку в слове «Великий».

Бирон

Ставлю свою шляпу против полупенса, Помпей окажется лучшим из Достойных.

Входит отец Натаниэль, в роли Александра.

Отец Натаниэль

Когда я жил, мне вся земля была подвластна,

Восток, Юг, Север, Запад покорно шли за мной:

Я Александр, что по моей табличке ясно, -

Бойе

Но убедил в обратном меня твой нос прямой.

Бирон

Ваш нос здесь слышит «нет», о чуткий рыцарь мой.

Принцесса

Смущен завоеватель. Не стойте же безгласно.

Отец Натаниэль

Когда я жил, мне вся земля была подвластна.

Бойе

Да, Александр, была, все верно, мы согласны.

Бирон

Помпей Великий, -

Маковка

Слуга ваш, Маковка.

Бирон

Прочь с Александром, прочь с владыкою всевластным.

Маковка (Отцу Натаниэлю)

Эх, отец, вы свергли Александра-завоевателя! За это вас соскребут с гобелена: вашего льва, что держит алебарду, сидя на стульчаке, отдадут Аяксу: он будет девятым Достойным. Завоеватель, и боится слово сказать! бегите с позором, Александр. [Отец Натаниэль выходит]. Вот как оно вышло; мягкотел и звезд с неба не хватает; но честный человек, имейте в виду, и легко теряется. Клянусь, это на редкость замечательный сосед, и очень хорош в кеглях: но роль Александра, - увы, вы сами все видели, - это для него немного слишком. Однако ждут выхода Достойные, которые сумеют  высказаться иначе.

Принцесса

Отойди в сторонку, добрый Помпей.

Входят Олоферн, в роли Иуды; и Мос, в роли Геркулеса.

Олоферн

Великий Геркулес этот малявка,

Им Цербер был убит, трехглавый canis,

Когда он крошка был, дитя, козявка,

Вот так он змей душил своими manus.

Quoniam он мал еще годами,

Ergo я объясняюсь перед вами.

[Мосу. Сохраняй достоинство при выходе, и исчезни.

                                                                                              [Мос выходит.

Олоферн

Йехуда я, -

Дюмайн

Иуда!

Олоферн

Сэр, не Искариот.

Йехуда я, что прозван Маккавеем.

Дюмайн

Йехуда Маккавей в сокращении это просто Иуда.

Бирон

Лобзающий предатель. Как ты сделался Иудой?

Олоферн

Йехуда я, -

Дюмайн

Тем хуже для тебя, Иуда.

Олоферн

Что вы имеете в виду, сэр?

Бойе

Добиться, чтобы Иуда удавился.

Олоферн

Начинайте, сэр: вы старше меня.

Бирон

И то верно: Иуда был повешен на старом дереве.

Олоферн

Я не потеряю лица.

Бирон

Потому что у тебя его нет.

Олоферн

Что это?

Бойе

Навершие арфы.

Дюмайн

Головка шпильки.

Бирон

Лик Смерти на кольце.

Лонгавилл

Полустершийся портрет на старой римской монете.

Бойе

Эфес Цезарева меча.

Дюмайн

Лицо, вырезанное на пороховом рожке.

Бирон

Профиль святого Георгия на броши.

Дюмайн

Да, на броши из свинца.

Бирон

Да, которую носит на шляпе зубодер.

А теперь вперед; мы ввели тебя в образ.

Олоферн

Вы вывели меня из образа.

Бирон

Неверно; мы дали тебе множество лиц.

Олоферн

Но все их обезличили.

Бирон

И сделали бы это, будь ты львом.

Бойе

А значит, пусть уходит, таким, как есть: ослом.

Прощай же, друг Иуда! что? остается он?

Дюмайн

Он ждет начало имени.

Бирон

Хвост для осла; - Йе-худа, держи и топай вон.

Олоферн

Недобро, мелочно, нескромно это.

Бойе

Месье Иуда может запнуться! дайте света.

                                                                                [Олоферн выходит.

Принцесса

Бедный Маккавей, как его затравили!

Входит Армадо, в роли Гектора.

Бирон

Прячься, Ахиллес: сюда идет Гектор во всеоружии.

Король

По сравнению с этим Гектор был простым троянцем.

Бойе

Он точно Гектор?

Король

По-моему, Гектор не был так крепко сбит.

Лонгавилл

Для Гектора у него слишком большой размер ноги.

Дюмайн

Судя по голеням, больше похож на бычка.

Бойе

Лучше всего он сложен в лодыжках.

Бирон

Это никак не может быть Гектор.

Дюмайн

Он бог или художник; ибо творит гримасы.

Армадо

Многооружным Марсом, в копьях первомощным,

Был Гектор одарен, -

Дюмайн

Золоченым мускатом.

Бирон

Лимоном.

Лонгавилл

Лимоном, фаршированным гвоздикой.

Дюмайн

Нет, нарубленным в фарш.

Армадо

Тихо!

Многооружным Марсом, в копьях первомощным,

Был Гектор одарен, наследник Илиона;

Стремился духом он к батальям, нощным

И денным; ей, не взвидя павильона.

Я цвет, -

Дюмайн

Цвет мяты.

Лонгавилл

Роза-коломбина.

Армадо

Любезный лорд Лонгавилл, держите ваш язык в узде.

Лонгавилл

Лучше я его пришпорю: ведь он скачет против Гектора.

Дюмайн

Да, и против Гекторовой борзой.

Армадо

Славный воитель умер и взят червями; любезные пташки, не побивайте кости погребенных: когда он жил, он был человеком. Но возвращаюсь к моему измышлению. [Принцессе]. Любезная королевишна, даруйте мне слух ваших ушей.

[Бирон выходит вперед.

Принцесса

Говори, бравый Гектор, мы очень довольны.

Армадо

Я боготворю туфельку вашего любезного Высочества.

Бойе (в сторону Дюмайну)

Примерил любовь себе на ступню.

Дюмайн (в сторону Бойе)

Не надеется смерить ее рейкой.

Армадо

Превосходил сей Гектор намного Ганнибала, -

Маковка

Пирушка отгуляла.

Дружище Гектор, она понесла; уже два месяца как в пути.

Армадо

О чем ты говоришь?

Маковка

Клянусь, если вы не сыграете честного Троянца, бедная девушка опозорена; у нее живчик; малыш уже хвастает в утробе: он ваш.

Армадо

Смеешь злославить меня перед владыками? Ты умрешь.

Маковка

Тогда Гектор получит плетей за то, что от него понесла Жаквенетта, и петлю за то, что от него погиб Помпей.

Дюмайн

Необычайнейший Помпей!

Бойе

Прославленный Помпей!

Бирон

Более чем великий, великий, великий, великий Помпей!

Помпей Огромный!

Дюмайн

Гектор дрожит.

Бирон

Помпей в ударе. Еще, еще Ат! Напускай их! Напускай!

Дюмайн

Гектор вызовет его.

Бирон

Да, или у меня в животе крови на одну блошиную трапезу.

Армадо

Клянусь вехой северного полюса, вызываю тебя на бой.

Маковка

Я не стану драться палкой, как какой-нибудь северный дикарь: я буду рубить; буду сражаться мечом. Молю вас, позвольте вновь одолжить мое оружие.

Дюмайн

Освободите место для распалившихся Достойных!

Маковка

Буду биться в рубахе.

Дюмайн

Решительный Помпей!

Мос

Господин, позвольте спустить вас на пуговицу ниже. Разве вы не видите, как Помпей разоблачается для поединка? Что вы имеете в виду? Вы потеряете репутацию.

Армадо

Милорды и воины, прошу извинить меня; я не стану сражаться в рубахе.

Дюмайн

Отказаться вы не можете: Помпей бросил вызов.

Армадо

Любезные, могу и откажусь.

Бирон

Чем вы это обоснуете?

Армадо

Нагая истина в том, что рубахи у меня нет; я ношу власяницу в качестве епитимьи.

Бойе

Чистая правда, и она была наложена на него в Риме за нехватку денег на ткань: могу поклясться, что с той поры из полотна он носит только кухонную тряпку Жаквенетты, которая у него под сердцем, вместо талисмана.

Входит Вестник, Месье Меркади.

Меркади

Храни вас Бог, мадам!

Принцесса

Будь гостем, Меркади;

Но прерываешь ты веселье наше.

Меркади

Мадам; простите; тяжким грузом вести

Лежат в моих устах. Король, отец ваш –

Принцесса

Ручаюсь, мертв!

Меркади

Да; кончен мой рассказ.

Бирон

Достойные, ступайте! Сгущается гроза.

Армадо

Что касается меня, я дышу вольным воздухом. Я увидел день заблуждений через скважину здравомыслия, и встану на праведный путь, как надлежит солдату.

[Уходят Достойные.

Король

Как, королева, вы снесли удар?

Принцесса

Бойе, готовьтесь; еду этой ночью.

Король

Мадам, не стоит; я прошу, останьтесь.

Принцесса

Готовьтесь. Я признательна, милорды,

За добрый ваш прием; и умоляю

В печали новой: пусть ваш щедрый разум

Сподобится простить иль не заметить

Наш дух свободного противоречья,

Случись, что мы смелей, чем подобает,

Вели беседы: ваша доброта

Тому виной. Достойный лорд, прощайте!

Язык неловок при тяжелом сердце:

Недостает мне благодарных слов

За легкий столь успех в великой тяжбе.

Король

С конечным шагом рока все пути

К единому преломятся стремленью,

И часто миг окажется последний

Судьею после тщетных разбирательств:

Хоть траур на челе осиротелом

Улыбчивой любви не дозволяет

В ее священном иске преуспеть,

Пускай любовь, представившая раньше

Свой довод, скорби облаком не будет

Оттеснена: плач по друзьям ушедшим

Не столь ведь благотворен и полезен,

Как радость дружбы новообретенной.

Принцесса

Я вас не поняла: вдвойне мне горько.

Бирон

Слова прямые лучше внятны горю,

По этим знакам короля поймите:

Для вас мы временем пренебрегали,

Играли честью: ваша красота

Весьма нас исказила, склонность нравов

Намереньям послав наперекор:

И то, что показалось в нас смешным, -

Ведь дух любви излишеств полон резких,

Капризен как дитя, тщеславен, ветрен,

В очах рождается, и словно очи,

Бродячих форм исполнен, черт, обличий,

Непостоянен, словно быстрый взор,

С предмета на предмет переходящий:

Пусть не к лицу, в очах небесных ваших,

Любви беспечной шутовское платье

Для строгих наших клятв и обязательств:

Но взор небесный, судящий вину,

Сам к ней склонил. Принадлежит вам, леди,

С любовью нашей и любви ошибка:

Себе единожды мы изменяем,

Чтоб верными остаться навсегда

Внушающим и фальшь, и верность, - вам,

И этим наш обман, хоть был он грешен,

Себя очистил, обратясь во благо.

Принцесса

Мы приняли дары, любви посланцев,

И ваши письма, полные любви,

В них распознал девичий наш совет

Галантность, шутку милую, учтивость,

Подбой эффектный для часов досуга:

Но с большею серьезностью на это

Мы не смотрели, встретив ваши  чувства

В их собственной манере: как забаву.

Дюмайн

Видна была не только шутка в письмах.

Лонгавилл

И в наших взглядах.

Розалина

Мы сочли иначе.

Король

Теперь, в последнюю минуту часа,

Даруйте нам любовь.

Принцесса

Срок слишком краткий

Для заключенья сделки нерушимой.

Вы сильно изолгались, ваша светлость,

Вины сердечной полны: потому,

Коль скоро вам любовь моя дороже

Чем целый мир, то поступите так:

Не верю вашим клятвам; поспешите

В нагую и заброшенную пустынь,

Далекую от радостей мирских.

Живите там, пока круговорот

Не совершат двенадцать звездных знаков.

И если строгость одинокой жизни

Жар ваших предложений не остудит,

И пост, хлад, бедность платья и жилища

Не сгубят праздничных цветов любви,

Любовь оставив в испытаньях прежней,

Тогда придите на исходе года

Призвать меня, во имя этой схимы,

И девственной рукой, сплетенной с вашей,

Клянусь: я стану вашей; до тех пор

Затворницею в траурном жилище

Лить слезы скорби неотступной буду,

Воспоминая об отце умершем.

Отказ ваш дланей разомкнет союз,

Между сердцами не оставив уз.

Король

Коль в этом или большем дам отказ,

Избрав для сил угодливый покой,

Пусть смерть меня застигнет в тот же час!

Отныне схимник; сердца жар с тобой.

Дюмайн

Что ждет меня, любовь моя? Супруга?

Катарина

Здоровья, бороды и крепкой чести

Желаю вам с тройной любовью вместе.

Дюмайн

Скажу: спасибо, добрая жена?

Катарина

Нет, я внимать до истеченья года

Не стану ухажерам безбородым.

Когда же к госпоже король вернется,

Быть может, и для вас любовь найдется.

Дюмайн

До той поры я преданный ваш витязь.

Катарина

Но чтобы не соврать, в том не клянитесь.

Лонгавилл

Мария, слово вам.

Мария

Спустя годину

Пред верным другом траур я отрину.

Лонгавилл

С терпеньем буду ждать; но долог срок.

Мария

Под стать вам: редко юный так высок.

Бирон

В раздумьях, госпожа моя? Взгляни же

Мне в очи; в окна сердца моего,

Сколь кротко там прошенье ждет ответа:

Позволь мне заслужить твою любовь.

Розалина

Еще не встретив вас, милорд Бирон,

О вас я часто слышала; и молвят,

Вы человек, исполненный насмешек,

Сопоставлений, ранящих издевок,

Каким даете ход в любом уделе,

Где только властно ваше остроумье.

Чтоб плодотворный разум свой избавить

От горькой сей полыни, и меня

Завоевать, - без этого не стану

Я вашей, - вы должны в теченье года

День ото дня ходить к немым страдальцам

И с чахнущими говорить сквозь стоны,

Всей мощью разума склонить пытаясь

Калек изнемогающих к улыбке.

Бирон

Исторгнуть бурный смех из горла смерти?

Немыслимо: не быть такому, чтобы

Веселье жило возле крышки гроба.

Розалина

Вот способ придушить ехидства дух,

Взращенный благосклонностью развязной,

Какой шутов снабжают верхогляды.

Успех остротам присуждает ухо,

Услышавшее их, а не язык,

Произносящий: если слух недужный,

Глухой от шума стонов, близких сердцу,

Внимать фиглярству станет, продолжайте,

И я приму вас с вашим недостатком.

Но если нет, отбросьте этот дух,

И я найду вас от вины свободным,

Обрадована вашим исправленьем.

Бирон

Двенадцать месяцев! Будь что случится,

Шучу двенадцать месяцев в больнице.

Принцесса (Королю)

Да; и на том я вас, милорд, покину.

Король

Нет, мэм; мы вас проводим до того.

Бирон

Не как в старинной пьесе сватовство;

В конце не под венец; учтивость леди

Наш замысел свела в разряд комедий.

Король

Концовка лишь отложена, не так ли,

На год.

Бирон

Но столько не идут спектакли.

[Входит Армадо.

Армадо

Дражайшее Величество, извольте уделить мне, -

Принцесса

Кажется, он был Гектором?

Дюмайн

Достойным рыцарем Трои.

Армадо

Я поцелую ваш августейший перст и удалюсь. Я послушник; я поклялся Жаквенетте три года влачить плуг за ее драгоценную любовь. Но перед этим, высокочтимый владыка, не желаете ли прослушать диалог, сочиненный двумя учеными мужами в похвалу совы и кукушки? Он должен был прозвучать в конце нашего зрелища.

Король

Мы это сделаем; скорее зовите их.

Армадо

Эгей! Выходите.

[Входят Олоферн, отец Натаниэль, Мос, Маковка и другие.

По эту руку - Гиемс, Зима, по эту - Вер, Весна; одних поддерживает сова, других кукушка. Начинай, Вер.

Песня

ВЕСНА

Когда пестреют васильки,

И вьюн белеет серебром,

И кроют лютики-цветки

Луга восторженным ковром,

Тогда кукушка меж ветвями

Поет, в насмешку над мужьями:

Ку-ку! Ку-ку! Слова испуга,

Несносные ушам супруга!

Когда в полях флейт переливы,

И села спят до первой птахи,

И голубь, галка, грач игривы,

И девушки белят рубахи,

Тогда кукушка меж ветвями

Поет, в насмешку над мужьями:

Ку-ку! Ку-ку! Слова испуга,

Несносные ушам супруга!

ЗИМА

Когда висят сосульки с крыши,

И Том поленья в дверь несет,

И Дик-пастух на ноготь дышит,

И на удое свежем лед,

И стынет кровь, и путь дурной,

В ту пору песнь совы ночной, -

Угу; угу, - на слух мила;

Джейн в саже гонит пар с котла.

Когда повсюду слышно вьюгу,

И тонут проповеди в кашле,

И птицы льнут в снегу друг к другу,

И нос у Мэри сливы краше,

И яблок треск в золе печной,

В ту пору песнь совы ночной, -

Угу; угу, - на слух мила;

Джейн в саже гонит пар с котла.

Армадо

Слова Меркурия суровы после Аполлоновых песен. Вам в ту сторону: а нам в эту.

[Выходят все.






У. Шекспир. Бесплодные усилия любви (комедия в 5 актах). Акт 4.

Сцена 1.

Там же.

Выходят Принцесса, Розалина, Мария, Катарина, Бойе, Вельможи, Слуги и Егерь.

Принцесса

Кто это пролетел, взнуздав коня,

По склону кручи? Кажется, король.

Бойе

Не ведаю; но думаю, не он.

Принцесса

Кто ни был бы, высок он в устремленьях.

Сегодня, лорды, мы посылку ждем:

И в день субботний сможем возвратиться.

Веди, любезный егерь, нас к кусту,

Где разыграть убийство предстоит.

Егерь

Вот здесь, мадам, у края ближней рощи:

Отсюда будет идеальный выстрел.

Принцесса

Я идеальна и берусь стрелять,

Отсюда речь про идеальный выстрел.

Егерь

Простите, мэм; вы поняли превратно.

Принцесса

Что? Похвалил и взял слова обратно?

Не идеальна! Горе необъятно.

Егерь

Мэм, идеальны.

Принцесса

Нет, не трать румяна:

Где нет красы, хвалой не скрыть изъяна.

Вот, зеркало, за правду: будет честной

Оплата, хоть слова твои нелестны.

Егерь

Мадам, лишь идеал наследье ваше.

Принцесса

Смотрите: заслужила я быть краше!

О век кумиров! Щедрая рука

Найдет хвалу, хотя бы и мерзка.

За лук! К убийству склоним доброту,

И будет меткость на дурном счету.

Я предпочла бы промах попаданью:

Не ранить, так велит мне состраданье;

Но если я не ошибусь в прицеле,

То жизнь прерву из похвальбы, без цели.

Сомнений нет, бывает славы древо

Отягчено виной, достойной гнева,

Когда для лести или внешних благ

Мы сердца перековываем шаг,

И я для похвалы одной пришла

Пролить здесь кровь, хоть не желаю зла.

Бойе

Не похвала ли цель сварливых дам,

Когда они своим же господам

Хотят быть госпожами?

Принцесса

Она; и каждой похвала по чину,

Кто привела к покорности мужчину.

[Входит Маковка.

Маковка

Хорошенького вечера вам всем! Скажите, кто главная леди?

Принцесса

Ты ее узнаешь, паренек, если остальных укоротить на голову.

Маковка

Кто величайшая леди? Высочайшая?

Принцесса

Крупнейшая и длиннейшая.

Маковка

Крупнейшая и длиннейшая! Верно; что есть, то есть.

Но мэм, будь ваша талия как разум мой в обхвате,

Наряды этих дамочек и вам пришлись бы кстати.

Разве не вы предводительница? вы здесь самая крупная.

Принцесса

Что вам угодно, сударь? Что вам угодно?

Маковка

Письмо для Леди Розалины шлет Синьор Бирон.

Принцесса

Твое письмо, письмо! Дружок мой добрый он.

С дороги, посыльный. - Бойе, разрезайте;

Срывайте печать.

Бойе

Служить вам мой долг.

Ошибка, никто из нас здесь не причем.

Письмо адресовано Жаквенетте.

Принцесса

И все же, клянусь, его мы прочтем.

Пусть слушают все, воск скорее на слом.

Бойе (читает)

Клянусь небом, то, что ты хороша, неоспоримо; чистая правда, что ты прекрасна; сама истина, что ты мила. Ты прелестнее прелести, прекраснее красоты, неподдельнее самой неподдельности, найди же поминовение для твоего героического вассала! Великодушный и достославный король Кофетуа положил глаз на злокачественную и отъявленную нищенку по имени Зенелофон; и он мог по праву сказать, Veni, vidi, vici, что, аннотизируя для черни, - О подлая и непросвещенная чернь! – videlicet, Пришел, увидел, победил: он пришел, раз; увидел, два; победил, три. Кто пришел? король: зачем он пришел? чтобы увидеть; зачем увидел? чтобы победить: пришел к кому? к нищенке; увидел что? нищенку; победил кого? нищенку. В итоге победа: с чьей стороны? со стороны короля. Пленница обогатилась: с чьей стороны? со стороны нищенки. Вершина трагедии свадьба: с чьей стороны? со стороны короля, - нет, с обеих в одной, или с одной в обеих. Король это я; ибо так задумано сравнение: ты нищенка; свидетельством чего твое низкое происхождение. Стану ли я господствовать над твоей любовью? Возможно: стану ли принуждать тебя к любви? Я мог бы: стану ли умолять тебя о любви? Стану. Что ты получишь в обмен на лохмотья? наряды; в обмен на малости? почести; в обмен на тебя саму? Меня. Итак, я ожидаю твоего ответа, тем временем оскверняя уста у твоих ног, очи у твоего портрета, и сердце у каждой твоей частицы. – Твой, по изумительному изобретению промысла,                                                                        Дон Адриано де Армадо.

Ты слышишь, как рычит, оскалив пасть,

Перед тобой, агнец, немейский лев.

Должна ты ниц пред ним смиренно пасть,

И он на благосклонность сменит гнев.

Но если станешь биться, для него

Добыча ты, и больше ничего.

Принцесса

Какой пустомеля отец этих строк?

Какой вертопрах? Что за перьев клубок?

Бойе

Я сильно ошибаюсь, если стиль мне не знаком.

Принцесса

Иначе ваша память не дружит с языком.

Бойе

Испанец Дон Армадо, облюбовавший двор,

Фантом, недоразумение, иронии простор

Для принца с книгочеями.

Принцесса

Дружок, есть разговор.

Кто дал тебе письмо?

Маковка

Я вам сказал; милорд.

Принцесса

Кому оно назначено?

Маковка

Миледи, от милорда.

Принцесса

Какой миледи от какого милорда?

Маковка

Бироном зовут моего господина,

А даму-француженку назвал он Розалина.

Принцесса

Ты перепутал письма. – Милорды, время в путь.

- Спрячь, милая; твой день еще придет, не обессудь.

Бойе

За кем же выстрел? За кем же выстрел?

Розалина

Открыть вам тайну, друг?

Бойе

Да, средоточье прелести.

Розалина

За той, кто держит лук.

Отлично отбито!

Бойе

Стреляешь по рогатым, но коль в твой брачный год

Рога не обнаружатся, взойду на эшафот.

Отличный выпад!

Розалина

Что же, тогда выстрел за мной.

Бойе

И кто, мадам, ваш приз?

Розалина

Судя по рогам, ты сам: поберегись!

Отбито лучше некуда!

Мария

Бойе, она стреляет в лоб на шуточки в ответ.

Бойе

Но ниже ранена сама: попал я или нет?

Розалина

Атаковать тебя старым присловьем, отрастившим бороду, когда французский король Пиппин был еще малышом?

Бойе

Я тебе отвечу не менее старой пословицей: она приносила плоды, когда королева Британии Женьвьева была еще малышкой.

Розалина

Не сумеешь, не сумеешь

В цель попасть, любезный мой.

Бойе

В самом деле, в самом деле,

Но точней меня другой.

[Уходят Розалина и Катарина.

Маковка

Клянусь, великолепно: были они в ударе.

Мария

Похвальная стрельба: оба в мишень попали.

Бойе

Мишень, вы говорите! Мадам, давайте в ней

Проделаем глазок, чтоб целиться верней.

Мария

Налево дали промах: прицел отнюдь не меткий.

Маковка

Пускай стреляет ближе, чтоб угодить по метке.

Бойе

Осечка у меня, зато твоя рука верна.

Маковка

А значит, шпильку расколов, получит куш она.

Мария

Довольно сальностей; у вас испачканы уста.

Маковка

Сыграйте с ней в шары; в стрельбе разделит вас верста.

Бойе

Усни, мой филин. Для игры неровные места.

[Уходят Бойе и Мария.

Маковка

Клянусь душой, простак! Шутник-молокосос.

О боже, как мы с дамами ему утерли нос!

Ах, пир вульгарного ума! Как мы шутили сладко!

Так непристойно, так естественно, так гладко!

Армадо с правой стороны – гурман изящный самый!

Увидеть бы, как с веером идет он перед дамой!

Как он целует руку! Бранится как умело!

А слева паж, ума чистейшего щепоть!

Премилая букашка, свидетель мне Господь!

Эгей, эгей!

[Кричат из-за кулис. Уходит Маковка, бегом.

 

Сцена 2. Там же.

Выходят Олоферн, отец Натаниэль и Болван.

Отец Натаниэль

Весьма почтенное занятие; и гарантирует чистую совесть.

Олоферн

Олень был, как вам известно, sanguis, полнокровен; зрел как яблоко, что сейчас висит подобно драгоценности в ухе caelo, неба, вышних сфер, лазурной тверди; и вот он падает, как дичок на поверхность terra, почвы, равнины, земли.

Отец Натаниэль

Несомненно, господин Олоферн, чудесное разнообразие эпитетов, не хуже, чем у любого книжника; но уверяю вас, он только первый год носил рога.

Олоферн

При всем желанье, haud credo, отец Натаниэль.

Болван

Все же не лань; а самец одногодок.

Олоферн

Дичайшая сентенция! и в некотором роде инсинуация in via, на пути экспликации; facere, если можно так сказать, возражение, или точнее, ostentare, выставить, как бы то ни было, свою диспозицию, столь неприкрытым, неотесанным, невежественным, несуразным, невышколенным, или, точнее, неграмотным, или, точней всего, несуразным образом вставив мое желанье вместо оленя.

Болван

Я сказал, что это была не лань; а самец одногодок.

Олоферн

Простота двойной выжимки, bis coctus!

О чудовищное Заблуждение, как уродлив твой вид!

Отец Натаниэль

Сэр, он не пробовал деликатесов, взращиваемых на страницах книг; никогда, если можно так выразиться, не едал бумагу; не пивал чернил: пополнить свой разум ему нечем; он лишь животное, способен понимать только примитивные вещи:

Бурьян сей скудный – нам пример, спасибо говорим

За вкус и чувства тем росткам, чей плод нам ведом, но не им.

Как мне бахвалиться, спешить, быть простаком не в пору,

Заплатой на ученье стал бы он, явившись в школу.

А впрочем, omne bene: как сказал один пресвитер,

Стерпеться можно с климатом, посетовав на ветер.

Болван

Вы двое книжники: так ответьте мне по уму.

Кому был месяц, когда Каин родился, и до сих пор пяти недель нет?

Олоферн

Диктинне, старина Болван; Диктинне, старина Болван.

Болван

Что такое Диктинна?

Отец Натаниэль

Так именуют Фебу, Селену, луну.

Олоферн

Луне был месяц в день, когда Адам увидел свет,

И пять недель не стукнуло чрез пять двадцаток лет.

Аллюзия в подмене.

Болван

Это верно; коллюзия в подмене.

Олоферн

Вразуми тебя Бог! Я утверждал, что аллюзия в подмене.

Болван

А я утверждаю, что подлюзия в подмене; потому что Луне всякий раз месяц от роду: и вдобавок я утверждаю, что подстреленный олень был самцом-одногодком.

Олоферн

Отец Натаниэль, не желаете ли услышать мой экспромт, эпитафию на смерть оленя? В угоду непросвещенным, убитого оленя я называю первогодком.

Отец Натаниэль

Продолжайте, добрый мастер Олоферн, продолжайте, лишь воздержаться от грубостей имейте терпение.

Олоферн

Я обыграю букву, что требует умения.

Приятный первогодок пал, пронзен в пылу принцессой;

Трубили в рог; но он не мог ответить: был безрогим.

Трепали псы: три первогодка пали возле леса;

Или олень трех лет; свистя, мчат люди по дороге.

За лень подстреленный олень расстроен: раз, и трое,

Добавлю «з» и тридцать трех создам из одного я.

Отец Натаниэль

Отточенный талант!

Болван (в сторону)

Если талант отточен, поглядим, как талант почешет ему самолюбие.

Олоферн

Ничего, ничего, таков уж мой дар; глупые причуды духа, исполненного форм, образов, контуров, предметов, идей, озарений, движений, круговращений; они бывают зачаты в желудочке памяти, выношены в лоне pia mater, и рождены по созреванию обстоятельств. Но этот дар полезен для тех, в ком имеет остроту, и я признателен за него.

Отец Натаниэль

Сэр, хвалю Создателя, что вы у нас есть; и то же самое остается моим прихожанам; ибо вы хороший наставник для их сыновей, и дочери их получают от вас величайшую пользу: вы славный член общества.

Олоферн

Mehercle, если их сыновья наделены прямым умом, им не понадобится наставник; если их дочери толковы, я разъясню им что почем: но vir sapit qui pauca loquitur; нас приветствует женская душа.

[Входят Жаквенетта и Маковка.

Жаквенетта

Доброго утра достопочтенным персонам.

Олоферн

Персонам, quasi пир-с-оным. И если оный среди нас, с кем устроим пиршество?

Маковка

Это ясно, мастер учитель: с тем, кто верней сойдет за винный бочонок.

Олоферн

Пиршество с бочкой вина! Блик изящества на куске торфа; хватит и такой искры для кремня, и такой жемчужины для свиньи: мило, приятно.

Жаквенетта

Преподобный отец, сделайте милость прочитать мне это письмо: его мне передал Маковка, а прислал Дон Армадо: прошу вас, прочтите его.

Олоферн

Fauste, precor gelida quando pecus omne sub umbra ruminat, - и так далее. О старый добрый Мантуанец! Скажу о тебе, как путник о Венеции;

Venetia, Venetia,

Chi non ti vede non ti pretia.

Старый Мантуанец, старый Мантуанец! кто не может постичь тебя, не может и полюбить. До, ре, соль, ля, ми, фа.

Мои извинения, сэр, каково содержание? или, выражаясь словами Горация,

– Стихи, моя душа?

Отец Натаниэль

Да, сударь, и весьма искусные.

Олоферн

Огласим строфы, стансы, куплеты, стихи; lege, domine.

Отец Натаниэль (читает)

Отрекшись из любви, как дам обет любя?

Одной лишь красоте клянемся мы не лживо!

Тебе не изменю, хоть предал сам себя:

Дуб помыслов моих склонен к тебе, как ива.

Ученье прежний склон оставило, чтоб вольно

В твоих очах читать услады всех искусств:

И если знанье цель, познать тебя – довольно;

Невежествен, в ком ты не изумляешь чувств,

И умудрен, кто словом воздаст тебе умело,

Похвал и я достоин, черты твои воспев:

В твоих устах гром Зевса, во взорах молний стрелы,

Что музыку и свет несут, оставив гнев.

О строго не суди, нездешняя краса:

Земной имею слог, а славлю небеса.

Олоферн

Вы не следуете апострофам, и потому упускаете ударения: дайте-ка эту канцонетту прогляжу я. Разве что размер выдержан, но что до элегантности, легкости и золотого сечения поэзии, caret. Овидий Назон, вот кто был лучшим: собственно, на то и Назон, чтобы чуять ароматы цветов воображения, порывы фантазии. Imitari есть ничто: так собака подражает хозяину, обезьяна циркачу, усталый конь всаднику. Скажите, девственная мадмуазель, это было адресовано вам?

Жаквенетта

Да, сэр, от Синьора Бирона, из свиты королевы-чужестранки.

Олоферн

Брошу взгляд на подпись: «В белоснежные ладони прекраснейшей Мадам Розалины». Взгляну-ка еще раз на содержание этого письма, на имена адресанта и адресата: «Всецело в распоряжении вашей светлости, БИРОН». Отец Натаниэль, этот Бирон один из тех, кто давал клятву вместе с королем; но вот составленное им письмо для последовательницы чужестранной королевы, каковое случайно, или по стечению обстоятельств, попало сюда. Бегом в путь, моя милая; передай эту бумагу в августейшие руки короля: она может наделать немало шуму. Любезностей не надо; я вас освобождаю; ступайте.

Жаквенетта

Идем со мною, Маковка. Господь храни вас, сэр!

Маковка

Я с тобой, девочка моя.

[Выходят Маковка и Жаквенетта.

Отец Натаниэль

Сэр, очень богобоязненный поступок, весьма благочестивый, и, как говорит один старец, -

Олоферн

Не говорите мне о старце; боюсь обманчивых красок. Давайте вернемся к стихам: как вы их находите, отец Натаниэль?

Отец Натаниэль

Написаны очень красиво.

Олоферн

Сегодня мне предстоит отобедать в семье одного из моих учеников; и там, если перед трапезой вам будет угодно почтить застолье вашим благословением, я, по привилегии, каковую имею у родителей вышеупомянутого ребенка или ученика, приму ваше ben venuto; и докажу, что эти стихи никуда не годятся, ни по рифмам, ни по содержанию, ни по оригинальности: прошу вашего общества.

Отец Натаниэль

Благодарю вас; ибо общество – услада жизни, как сказано в Писании.

Олоферн

Certes, писание неопровержимо это подтверждает.

[Болвану.

Вас я тоже приглашаю, сэр; вы не откажете мне: pauca verba. Идемте! Пока благородные на охоте, мы развлечемся на свой манер.

[Уходят.

 

Сцена 3. Там же.

Входит Бирон, с листом бумаги в руке, один.

Бирон

Король оленя преследует, а я сам себя; они сети разбили, а я бьюсь в сети, - в смоляной сети, в марающей: марать! скверное словечко.  Ну, присаживайся ко мне, печаль! так ведь, говаривают, сказал шут, и я говорю так же, и я шут: ловко доказано, острослов! Клянусь Богом, эта любовь безумна, как Аякс: она убивает овец; она убивает меня, я овца: вновь отличное доказательство! Не стану любить: или пускай меня повесят; клянусь, не стану. О, все из-за глаз, - во имя света, один только глаз не заставил бы меня полюбить ее; да, из-за двух ее глаз. Ну, я только и делаю на свете, что лгу, и лгу бесстыдно. Во имя неба, я все же влюблен: это научило меня слагать стихи и пребывать в тоске; вот немного моих стихов, и вот моя тоска. Ведь один мой сонет у нее уже есть: его принес шут, отослал дуралей, и обладает им дама: милый шут, премилый дуралей, милейшая дама! Но мне, клянусь, все равно, были б трое других заодно! Вот один идет с письмом: дай ему Боже стенать в такт!

[Он отходит в сторону.

Входит Король.

Король

Увы мне!

Бирон (в сторону)

Подстрелен, клянусь небесами! - Продолжай, милый Амур: твой дротик стукнул его под левый сосок. Бьюсь об заклад, тайны!

Король (читает)

Нежней лобзаний ясного светила,

Крадущих жемчуг утренний у роз,

Твой взор лучистый, чье сиянье смыло

Со щек моих росу полночных слез.

И много ярче, чем из недр пучины

Сверкает серебристая луна,

Твой образ в зеркалах моей кручины:

В слезинке каждой ты отражена;

В их каплях, как в каретах величавых,

Мчишь, обратив страданье в торжество,

Всмотрись, и можешь собственную славу

Увидеть в дымке плача моего,

Но слишком не любуйся; или вскоре

Зеркал захочешь новых, мне на горе.

Принцесса из принцесс! Твоих высот

Не знает ум, язык не назовет.

Как рассказать ей? Брошу здесь листок:

Прикройте глупость, ветви. Что такое?

(Отходит в сторону.

Тут Лонгавилл! читает! слух мой, к бою.

Бирон (в сторону)

Вот шут другой, одно лицо с тобою!

(Входит Лонгавилл.

Лонгавилл

Увы, я предал клятву!

Бирон (в сторону)

И явился как лжесвидетель: несет на себе бумаги.

Король (в сторону)

Влюблен, надеюсь: срам на дружбе пылкой!

Бирон (в сторону)

Пропойца рад такому же с бутылкой.

Лонгавилл

Я первый, так отринувший присягу?

Бирон (в сторону)

Я знаю двух других. Не мучайся, бедняга:

Ты часть триумвирата, клуба Треуголки,

Любовной плахи Тайберн, где глупость на веревке.

Лонгавилл

Нет силы в косных строфах, как ни биться:

Мария, о любви моей царица!

Доверюсь прозе, в клочья эти фразы.

Бирон (в сторону)

О, рифмы - на штанах Амура стразы,

Не порть его одежек.

Лонгавилл

Так сойдет.

(Читает.

Не взоры ли твои ораторством небесным,

Перед которым мир склоняется, подкуплен,

Предательский обман с моим сближают сердцем?

Не стоит кар обет, что для тебя преступлен.

Отверг я женщин, но докажет оправданье:

Тебя, богиня, я не думал отвергать:

Земную дал я клятву, а ты небес созданье,

Весь мой позор твоя искупит благодать.

Обет есть вздох, а вздох лишь только пар:

Ты – над моей равниной солнца свет,

Который прочь исторг обета пар:

Моей вины в отступничестве нет:

А если и была бы, я не знаю

Глупцов, предпочитавших клятву раю.

Бирон (в сторону)

Страсть идолов ему из плоти лепит,

Богинь из птенчиков: как есть язычник.

Наставь нас Бог, наставь нас Бог! Заблудшие мы души.

Лонгавилл

С кем это отослать? – Шаги! Я буду слушать.

(Отходит в сторону.

Бирон (в сторону)

Ребячьи игры; мне водить, копуши.

Сижу на высоте, как некий полубог,

И наблюдаю тайны несчастных дураков.

Еще вода на мельницу! Такому счастью верить ли?

(Входит Дюмайн.

Дюмайн преображен! четверка птиц на вертеле.

Дюмайн

Божественная Кэт!

Бирон (в сторону)

Безбожный щелкопер!

Дюмайн

Во имя неба, было виденье мне чудесно!

Бирон (в сторону)

Клянусь землей, приврал: она не бестелесна.

Дюмайн

Златоволосая! Янтарь с ней рядом тина.

Бирон (в сторону)

Ворона цвета янтаря, вот так картина.

Дюмайн

Стройна, как кедр.

Бирон (в сторону)

Сутула:

Она с мальцом на ветке.

Дюмайн
Ясна, как день.

Бирон (в сторону)

Как день; в который солнца нет.

Дюмайн

Мечта моя, исполнись!

Лонгавилл (в сторону)

Моя, исполнись вслед!

Король (в сторону)

А с ней моя, о Боже!

Бирон (в сторону)

Звучит неплохо, верно? Моя, исполнись тоже.

Дюмайн

Я не могу забыть ее: она

Как жар в крови, как бреда пелена.

Бирон (в сторону)

Как жар в крови! Так что ж ее разрез

В цирюльный таз не спустит, о балбес!

Дюмайн

Вот ода, сочиненная за ночь.

Бирон  (в сторону)                                           

Вот ум, любовь желавший превозмочь.

Дюмайн (читает)

Как-то, - ах! - любовь, что вечно

Майским днем живет беспечным,

Видела, как розу в цвете

Шаловливый нежит ветер:

Незаметными шагами

Бродит между лепестками;

А влюбленный шепчет: - мне бы,

Бедному, дыханье неба,

Ликовать и я бы мог

Ветерком у милых щек!

Но, увы, клялась рука

Твоего не рвать цветка;

С клятвой юность, ах, в разладе,

Юность, льнущая к усладе!

Не кори, что слово я

Преступаю для тебя;

Сам бы Зевс тебе на веру

Клялся: лишь дикарка Гера;

Имя Зевса бы отверг,

Чтоб с тобой жить смертный век.

И к этому чуть проще добавленье,

Где выдам чувств постящихся томленье.

Ах, если б Лонгавилл, Бирон, король

Со мной дурную разделили роль,

Записку «лжец» смахнул бы я со лба:

Виновных нет, где общая судьба.

Лонгавилл (выходя)

Дюмайн, любить иначе надо ближних.

Вы бледны, но краснеть пришлось бы мне,

Попавшись так на сонной болтовне.

Король (выходя)

Краснейте, сэр: на отповедь вы скоры,

Но вдвое больше стоите укора;

Марию Лонгавилл не любит, нет,

И для нее не сочинял сонет,

В тоске он грудь не подпирал рукой,

Чтоб любящему сердцу дать покой.

За вами наблюдал я из кустов

И от позора был сгореть готов:

Я слышал строфы, жгущие виной,

Чад вздохов видел, чуял страсти зной:

Один «Увы!», второй «О Зевс!» бормочет,

Здесь кудрей злато, там кристаллы-очи:

(обращаясь к Лонгавиллу)

Вы долгу рай собрались предпочесть;

(обращаясь к Дюмайну)

Для вашей милой Зевс попрал бы честь.

Так опорочить рьяные обеты!

Что скажет вам Бирон, проведав это?

Ехидством исходить он не устанет!

Как прыгать, ликовать, смеяться станет!

За все богатства под покровом дня

Не дам узнать такого про меня.

Бирон

Вперед, бичами ханжество гоня.

(Выходя)

Милорд, прошу вас извинить меня!

С каких высот влюбленных сих червей

Журите вы, влюбившись всех сильней?

Глаза у вас не делают карет,

Не виден в каплях слез ничей портрет;

Нарушить клятву? нет, ведь скверно это;

Тьфу, любо лишь певцам слагать сонеты!

Что, неужели не было вам стыдно,

Всем трем, промашку дать так очевидно?

Сучок нашли вы друг у друга, но

Я вижу в каждом из троих бревно.

О, что за сцена дуракавалянья,

Печали, вздохов, стонов и терзанья!

Смиренно наблюдал я, видит Бог,

Как был король неотличим от блох!

Как Геркулес берется за волчок,

И Соломон стрекочет, как сверчок,

И Нестор бьет баклуши с детворой,

И Тимон глупой увлечен игрой!

Где грусть твоя, Дюмайн, сказать изволь?

Где, Лонгавилл, твоя засела боль?

А ваша, сир? За ребрами, похоже:

Эй, пунша!

Король

Так злорадствовать негоже.

Мы были преданы тебе на вид?

Бирон

Нет, я был вами предан и забыт:

Я, честный человек, за грешный шаг

Считающий отречься от присяг,

Я предан, ибо оказался вместе

С людьми как вы, не знающими чести.

Представьте, чтобы в рифму стал писать я?

Жалеть о Жанне? На оправку платья

Хотя б минуту тратить? Напоказ

Превозносить ладонь, ступню, лоб, глаз,

Походку, стан, грудь, талию, улыбку,

Плечо, конечность?

Король

Стой! куда так шибко?

Ты честен, что ж как вор уносишь ноги?

Бирон

Бегу любви. Влюбленный, прочь с дороги!

(Входят Жаквенетта и Маковка.

Жаквенетта

Храни Бог короля!

Король

Вы к нам с подарком, что ли?

Маковка

С изменой явной.

Король

Где же тут измены доля?

Маковка

Сир, доли ей тут нет.

Король

И нет от ней вреда?

С изменой вместе мирно ступайте прочь тогда.

Жаквенетта

Милорд, прочесть это письмо велите непременно:

Наш пастор усомнился в нем, сказал, что там измена.

Король

Бирон, прочти вслух.

(Отдает ему письмо.

Кто это дал тебе?

Жаквенетта

Маковка.

Король

Кто это дал тебе?

Маковка

Дан Адрамадио, дан Адрамадио.

(Бирон рвет письмо.

Король

Эй, что с тобой случилось? Зачем ты рвешь его?

Бирон

Пустяк, милорд, пустяк; не стоит ничего.

Лонгавилл

Взволнован он, сейчас узнаем отчего.

Дюмайн

Биронов почерк, и его автограф там.

(Собирая кусочки.

Бирон (обращаясь к Маковке)

Ах, сукин сын, дубина! рожден ты мне на срам.

Виновен, сир, виновен! Сознаться я готов.

Король

В чем?

Бирон

В том, что я четвертый при троице шутов:

Мы все, милорд: вы, я, и он, и он, поверьте,

Карманники в любви, и мы достойны смерти.

Продолжим, нежеланных зрителей убрав.

Дюмайн

Теперь сравнялся счет.

Бирон

Мы вчетвером; ты прав.

Кыш, голубки!

Король

Ступайте, любезные, отсюда.

Маковка

В сторонку от изменников, кто из честного люда.

 (Выходят Жаквенетта и Маковка.

Бирон

Обнимемся, влюбленные! Вовеки

Чем плоть и кровь, честней бы мы не стали:

Рассвет не спрячешь, не удержишь реки;

Кровь юная не чтит седой скрижали.

С причиной жизни как поспорить можно?

Сомнений нет, что поклялись мы ложно.

Король

Свидетельство любви в обрывках этих?

Бирон

Свидетельство? Кто Розалину встретит,

Индийскому подобен дикарю,

Который, торжеству светила внемля,

В слепом восторге чествует зарю,

Покорной грудью лобызая землю.

Кто, взором немигающим орлиным

Окинув небеса ее чела,

Не будет ослеплен величьем дивным?

Король

Какая сила на тебя нашла?

Моя любовь - луна над небосклоном;

Твоя - звезда из свиты, чуть видна.

Бирон

А я незряч и не зовусь Бироном:

День ночью стал бы, если б не она!

Вершины признанные всех сложений,

Как высший свет, свет нежных щек собрал,

Где трон единый многих достижений,

Где всё, к чему стремится идеал.

О красноречье, одолжи фанфары, -

Нет, похвалой не скрасить ясный день:

Пусть хвалят торгаши свои товары,

По ней хвала скользнёт, бледна как тень.

Взгляни ей в очи схимник, зим полста

Из сотни бы с чела его слетели:

Года рядит в пелёнки красота,

Клюке дарует младость колыбели:

О, в этом пламени весь свет природы.

Король

Твоя любовь черна, как эбонит.

Бирон

Как эбонит? Чудесней нет породы!

Вот для супруги идеальный вид.

Где библия? я дам обет при вас,

Что откажу в признанье красоте,

Которая оттенку милых глаз

Хоть сколь-нибудь уступит в черноте.

Король

О парадокс! Ведь чёрный - метка ада,

Оттенок тюрем и ночей завеса;

А красота - небесная награда.

Бирон

Бывает светлый лик уловкой беса.

Оделись брови милой цветом ночи,

Скорбя, что краска, став над миром властной,

Наивных обожателей морочит;

Её призванье сделать тьму прекрасной.

За ней приходит к новой моде свет:

Румянец стал считаться делом краски

И прячет истинную кровь под цвет

Её бровей, скрываясь от огласки.

Дюмайн

Ей трубочисты подражать стремятся.

Лонгавилл

И ясен нынче лиц шахтерских цвет.

Король

А эфиопы белизной гордятся.

Дюмайн

Свечей не надо тьме: тьма это свет.

Бирон

Подруги ваши в дождик на крыльцо

Не кажут нос, чтоб красок не лишиться.

Король

На пользу это вашей бы: лицо

Белей у многих, кто забыл умыться.

Бирон

Готов я спорить до скончанья света.

Король

После нее не страшен сатана.

Дюмайн

Какая тяга к гнусному предмету!

Лонгавилл

Смотри: как мой сапог лицом она.

Бирон

Будь мощена из глаз твоих брусчатка,

Она б мозолить ножки погнушалась.

Дюмайн

Умора! Все, что выше отпечатка,

Пока идет, на вид бы открывалось.

Король

Довольно! Ведь любой из нас влюблен.

Бирон

Сомнений нет; и все мы лицемеры.

Король

Так бросим спор, и докажи, Бирон,

Законность наших чувств и цельность веры.

Дюмайн

Придумай злу красивую обертку.

Лонгавилл

О, дай нам способ дальше продолжать:

Какой-то трюк, от дьявола увертку.

Дюмайн

Бальзам на совесть.

Бирон

Не заставлю ждать.

Что ж, получайте, ратники страстей.

Припомните свои обеты вновь:

Ученье, пост и жизнь вдали от женщин;

Измена против юности державной.

Какой вам пост? так молоды желудки,

Что воздержанье приведет к недугам.

И как же, лорды, вы намеревались,

Пренебрегая книгами своими,

Мечтать, и мыслить, и корпеть над ними?

С каких ступеней вы, сир, вы и вы

Надеялись достигнуть мастерства,

Отвергнув прелесть женского лица?

Веду доктрину я от женских глаз:

Они устои, кафедры и книги,

Откуда Прометеев льется пламень.

О, отравляет вечный труд ума

Подвижные начала в наших жилах,

Как странствия и тяжкая сума

У путников подтачивают силы.

Давая клятву не глядеть на женщин,

Вы отреклись от назначенья глаз,

А вместе с тем от самого познанья;

Нет автора, который вас научит

Красе такой же, как прелестниц очи.

Познанье ведь от нас неотделимо

И вместе с человеком пребывает:

Себя во взоре девы узнавая,

Не там ли видим и своё познанье?

О лорды, мы учиться дали слово,

И этим словом отреклись от книг.

Ведь разве вы, милорд, и вы, и вы

Достигли бы свинцовым размышленьем

Строф огневых, что в путеводных взорах

Наставниц красоты вам открывались?

Пристанище других искусств лишь мозг,

И находя приверженцев иссохших,

Их тяжкий труд едва приносит жатву:

Одна любовь, урок очей прекрасных,

Не терпит заточения в уме,

Но токами всех четырёх стихий

Пронизывает каждую способность

И каждой силе мощь даёт двойную,

Сверх их обычных мест и назначений.

Глазам несёт отточенную зоркость:

Орла переглядят глаза влюбленных,

Их слух уловит самый тихий звук,

Когда подвоха вор ночной не чует.

Касание Любви нежней и легче

Тончайших рожек маленьких улиток,

А подле уст Любви безвкусен Бахус:

По храбрости Любовь не Геркулес ли,

Взбиравшийся по древам Гесперид?

Таинственна, как Сфинкс, и сладкозвучна,

Как лира, где оставил Феб свой локон:

Заговорит Любовь, и хор богов

Гармонией баюкать станет небо.

Поэт своих чернил не смеет тронуть,

Пока Любви в них не вольются вздохи;

Тогда пленяет варваров строкой он

И кротость зароняет в грудь тирана.

От женских глаз веду доктрину эту:

В них Прометеев свет еще искрится;

Они искусства, кафедры и книги,

Что кажут, пестуют, покоят мир:

Без них никто вершин бы не достиг.

Отвергнув их, вы поступили глупо,

Еще глупей держаться этой клятвы.

Для мудрости, любимой мужем каждым,

И для любви, сопутственной мужам,

И для мужей, творивших этих женщин,

И женщин, что нас делают мужами,

Утратим клятвы, чтоб найти себя,

Иначе ради клятв себя утратим.

Отступничество будет делом веры,

Ведь ближних заповедано любить,

А ближе, чем любимый, кто на свете?

Король

Ну что ж, в атаку! клич – святой Амур!

Бирон

Поднимем стяги, сэры; и на них;

Уложим в свалке! но рекомендую

В сражении оставить им трофей.

Лонгавилл

Давайте прямо; хватит украшательств:

Француженок мы станем добиваться?

Король

Мы завоюем их: осталось только

Придумать способ, как бы их развлечь.

Бирон

Сперва из парка их введем сюда;

И каждый за руку пускай возьмет

Свою любимую: а пополудни

Потешим их досугом необычным,

Насколько краткость времени позволит;

Ведут пирушки, танцы и веселье

Тропой цветов Любовь на новоселье.

Король

Скорей, терять не будем ни мгновенья,

Найдем минуте каждой примененье.

Бирон

Вперед, вперед! Нет с плевел урожая,

По мере дел приходит и награда:

Изменнику подруга – хворь дурная,

Коль так, на нашу медь не купим клада.

 [Выходят.






У. Шекспир. Бесплодные усилия любви (комедия в 5 актах). Акт 3.

Сцена 1. Там же.

Выходят Армадо и Мос.

Армадо

Взволнуй мой слух трелями, дитя.

Мос

(Поет) Concolinel, -.

Армадо

Сладкозвучная ария! Ступай, юность лет; возьми этот ключ, дай свободу мужлану, приведи его сюда без промедления: он мне нужен, чтобы доставить письмо для любимой.

Мос

Господин, вы будете завоевывать любимую французским бранлем?

Армадо

Как это? бранясь по-французски?

Мос

Нет, мой всецелый господин: нужно вывести жигу кончиком языка, пройтись под нее ногами, впитать ее закатыванием глаз, одну ноту простонать, другую пропеть, иногда через горло, как если бы глотали любовь, напевая о ней, иногда через нос, как если бы вдыхали любовь, учуяв ее; надвинуть шляпу, подобно козырьку над витриной ваших глаз; скрестить руки на тощем камзоле, как кролик на вертеле; или заложить руки в карманы, как рисовали на старых полотнах; и долго не продолжать на один лад, шаг и назад.  Это тонкие манеры, это изящество обращения; они соблазняют робких девиц из тех, кто ждет соблазна; и всегда примечательны мужчины – берете на примету? – хорошо усвоившие их.

Армадо

Как ты приобрел этот опыт?

Мос

За унцию наблюдательности.

Армадо

Не в срок, - не в срок, -

Мос

«Забыт фанерный конек».

Армадо

Ты назвал мою любимую «фанерным коньком»?

Мос

Нет, господин; он еще молодой жеребенок, а ваша любимая скорее ездовая лошадка. Но неужели вы забыли свою любимую?

Армадо

Почти что так.

Мос

Небрежный школяр! усердно запоминайте ее.

Армадо

Усердно и сердечно, мальчик.

Мос

И сердито, господин: все это я докажу.

Армадо

Что ты докажешь?

Мос

Что я мужчина, если доживу; а усердность, сердечность и сердитость прямо сейчас: вы усердно любите ее, поскольку вашему сердцу к ней не подобраться; сердечно любите ее, поскольку ваше сердце в нее влюбилось; и сердито любите ее, сердясь из-за того, что не можете ей насладиться.

Армадо

Да, все это я.

Мос

И еще в три раза больше, и при этом полное ничто.

Армадо

Приведи сюда селянина: он должен отнести мое письмо.

Мос

Отлично подобранный кортеж; конь будет послом для осла.

Армадо

Ха, ха! что ты говоришь?

Мос

Говорю, сэр, что этого осла следует отправить на коне, он очень медлителен. Но мне пора.

Армадо

Дорога недлинная: ступай!

Мос

Я буду скор, как свинец, сэр.

Армадо

Каков твой смысл, находчивый малыш? Ведь свинец тяжел, туп и медлителен?

Мос

Minime, честной господин; а точнее, господин, нет.

Армадо

По мне, свинец медлителен.

Мос

Сэр, вывод ваш слишком стремителен:

Разве медлителен свинец, выпущенный из дула?

Армадо

Сладкий дым красноречия!

Я пушкой объявлен, а сам он ядром.

Лети к селянину.

Мос

Под слов ваших гром.

[Уходит.

Армадо

Толковый паренек; слова как в душу льет!

Позволь обратить к тебе вздох, небосвод:

Дай, мужество, скорби жестокой проход.

Мой вестник возвратился.

[Возвращается Мос с Маковкой.

Мос

Чудо, господин! маковка с расквашенной голенью.

Армадо

Некий секрет, некая загадка: давай свой l’envoy; я слушаю.

Маковка

Не надо секрета, не надо загадки, не надо l’envoy; никаких присыпок в мешке, сэр: О, сэр, мне нужен подорожник, обычный подорожник! не надо l’envoy, не надо l’envoy; не надо присыпок, сэр, лучше простой подорожник!

Армадо

Клянусь честью, ты вызываешь хохот; твоя глупость разогрела мне селезенку; мои легкие сотрясаются, побуждая меня к нелепой улыбке. Да простят меня созвездия! Должно быть, невежда принял лечебную присыпку за l’envoy, а слово l’envoy за лекарство?

Мос

Разве мудрец счел бы иначе? ведь l’envoy то же, что здравица?

Армадо

Нет, это эпилог, паж, или изречение,

Где разъяснен посыл, сокрытый в сообщении.

Я приведу пример:

Мартышка, шмель и рыжий лис

В дурном настрое собрались.

Вот мораль. Теперь l’envoy.

Мос

Позвольте я добавлю l’envoy. Повторите вашу мораль.

Армадо

Мартышка, шмель и рыжий лис

В дурном настрое собрались.

Мос

Гусак явился из ворот,

И трое обратились в чет.

Теперь я скажу мораль, а вы добавьте мой l’envoy.

Мартышка, шмель и рыжий лис

В дурном настрое собрались.

Армадо

Гусак явился из ворот,

И трое обратились в чет.

Мос

Отличный l’envoy,  с гусаком в конце: желаете еще?

Маковка

Малыш ему сбыл гусака втихаря. –

Сэр, важная птица, купили не зря. –

Умело сторговаться, что в карты обвести:

L’envoy наварист, и гуся жирнее не найти.

Армадо

Постой-ка, постой-ка. Из-за чего мы спорим?

Мос

У Маковки была расквашенная голень.

Потом вам понадобился l’envoy.

Маковка

Верно, а мне подорожник: потом был ход за вами;

Потом наваристый l’envoy мальчика, гусак, которого он вам сбыл;

На том и конец торгу.

Армадо

Но поясните мне; как у макушки могла быть расквашена голень?

Мос

Я со всем чувством поведаю вам об этом.

Маковка

Тебе не прочувствовать, Мос; этот l’envoy расскажу я:

Я, Маковка, спешил скорей попасть на волю,

Но о порог споткнулся и расквасил голень.

Армадо

Хватит об этом.

Маковка

Пока голень не схватится.

Армадо

Любезный Маковка, я вручаю тебе свободу странствий.

Маковка

Да, обручите меня с кем-нибудь из Франции: - Я чую тут какой-то l’envoy, чую славного гусака.

Армадо

Клянусь моей душой, я хотел сказать, что отпускаю тебя, амнистирую: ты был в заточении, в темнице, в плену, в узилище.

Маковка

Именно так; а теперь вы станете моим помилованием и отправите на все четыре стороны.

Армадо

Я дарю тебе свободу, вызволяю из застенков; и взамен отягощаю лишь одним пустяком: - доставь это послание [передает письмо] местной девице Жаквенетте: вот гонорар [дает монеты]; ибо наградой для моих подчиненных служит бдительная опека моей чести. – Мос, за мной. [Уходит.

Мос

Прощайте, мастер Маковка. – Как продолженье ваше.

Маковка

О дюйм разумной плоти! о перстенек редчайший! –

                                                                                                [Мос уходит.

Теперь поглядим на его гонорар. Гонорар! Ага, значит, по-латыни это как три фартинга: три фартинга – один гонорар. – «Сколько стоит эта ленточка?» - «Один пенни». – «Нет, я вам дам гонорар»: что-то в этом есть. – Гонорар! – название куда лучше, чем французская крона. Я это слово нипочем не разменяю.

Входит Бирон.

Бирон

О, Маковка, мой добрый плут! ты чрезвычайно кстати.

Маковка

Прошу вас, сэр, сколько красной тесьмы можно выручить за один гонорар?

Бирон

Что за гонорар?

Маковка

Полпенса, сэр.

Бирон

Тогда на три фартинга шелку.

Маковка

Спасибо, ваша милость: храни вас Господь!

Бирон

Постой, слуга; есть дельце для тебя:

Чтоб благосклонности моей достичь,

Не откажи мне, плут, в одной услуге.

Маковка

Когда это надо сделать, сэр?

Бирон

Да сегодня днем.

Маковка

Хорошо, я сделаю: прощайте, сэр.

Бирон

Ведь ты не знаешь, о чем речь.

Маковка

Я узнаю, когда сделаю, сэр.

Бирон

Каналья, ты должен сначала узнать.

Маковка

Завтра с утра я буду у вашей милости.

Бирон

Надо это сделать сегодня. Внимай, слуга, тут все довольно просто: -

Охотиться принцесса будет в парке,

При ней одна чарующая леди;

Сладкоречивым языкам знакома

Как Розалина: вызови ее

И передай конверт с моей печатью

В ладони белоснежные. Вот мзда.

                                                                                                                   [дает монеты.

Маковка

Мзда, - О, целая мзда! лучше, чем гонорар, на целых одиннадцать фартингов лучше: драгоценная мзда! – Передам, сэр, в печатном виде. – Мзда – гонорар.

                                                                                                                  [Уходит.

Бирон

И я – влюбился! Да, я, прежний бич

любви;

Я, ревностный гонитель томных вздохов;

Суровый критик, нет, ночной патрульный;

Педант, тиранствовавший над мальчишкой,

С которым смертным не сравниться в блеске!

О тот упрямец, плакса под вуалью,

Сеньор-прислужник, гном-гигант, Дон Эрос;

Владыка стансов, лорд надменных поз,

Король-помазанник тоскливых мин,

Всех лодырей и бузотеров цезарь,

Разрезов, гульфиков суровый принц,

Великий маршал гвардии повесток

В суды морали: - Не вмещает сердце! –

Мне – быть его капралом, и носить

Его цвета, как обруч акробата!

Что, мне! Влюбиться! Ждать! Искать супругу!

Подобную часам немецкой сборки:

Чуть из починки, вечно неисправны

И пробивают в неурочный час,

Но смотрим мы на них, как часовые!

Нарушить клятву, что всего сквернее;

И полюбить сквернейшую из трех;

Беспутницу с щекою бархатистой,

С очами будто два шара из смоли;

Да, и притом способную на дело,

Будь евнухом при ней стоокий Аргус:

И мне – вздыхать по ней! молиться! сохнуть!

Ну что ж; Амур карает этой язвой

За то, что я посмел пренебрегать

Его всесильной крошечною мощью.

Люблю, пишу, молю, и все мы так:

Я с Розалиной, с Жанной Джек-простак.

                                                                                                    [Уходит.






У. Шекспир. Бесплодные усилия любви (комедия в 5 актах). Акт 2.

Сцена 1. Там же.

Выходят Принцесса Французская, Розалина, Мария, Катарина, Бойе, Вельможи и Слуги.

Бойе

Мадам, пришла пора собраться с духом:

Продумайте, кого король, отец ваш,

В посольство шлет, к кому, с какой задачей:

Вас, в мире чтимую за драгоценность,

Беседовать с наследником единым

Всех совершенств мужских – Наваррцем пышным;

А цель прошенья - аквитанский край,

Приданое под стать для королевны.

Изящество и прелесть расточайте,

Как расточительна сама природа

Была в творенье прелестей изящных,

Мир обделив и все оставив вам.

Принцесса

Хоть красота моя лишь заурядна,

Ей не нужна рисованная лесть:

Взор присуждает цену красоте,

А не слова умелых торгашей:

Я меньше рада вашим комплиментам,

Чем вы прослыть хотите мудрецом,

На похвальбы растрачивая разум.

Но вот задача вам в ответ, Бойе:

Вы сведущи, и, верно, доходила

До вас молва: Наваррец дал присягу,

Пока трех лет ученье не износит,

От женщин свой безмолвный двор закрыть:

А значит, прежде чем запретных врат

Достигнем, нам узнать необходимо,

Как расположен он: и в этом деле

Мы, зная ваше редкое искусство,

Поверенным своим назначим вас.

Скажите: дочь французского монарха

Шлет по делам, не ждущим отлагательств,

Ходатайство к нему о личной встрече:

Спешите доложить все это; будем

Смиренно ждать его соизволенья.

Бойе
Охотно я иду, горд порученьем.

Принцесса

Конечно, гордость неразлучна с рвеньем.

(Бойе уходит)

Принцесса

Милорды, назовите тех, с кем делит

Послушничество славный этот герцог.

Первый вельможа

Один - лорд Лонгавилл.

Принцесса

Он вам знаком?

Мария

Знаком, мадам. На свадебном пиру,

Когда венчали лорда Перигорта

С прекрасной дочкой Жака Фальконбриджа,

В Нормандии, был этот Лонгавилл.

Он человек блестящих достижений,

В искусствах ловок, доблестен в бою,

Во всем, за что ни брался, преуспел.

Одно пятнает блеск его достоинств –

Коль блеск достоинств может быть запятнан –

В нем острый ум сошелся с тяжкой волей,

Такая воля при таком клинке

Разит свои мишени беспощадно.

Принцесса

Насмешник этот лорд, по всем приметам.

Мария

Кто с ним накоротке, свидетель в этом.

Принцесса

Умы такие вянут ранним летом.

Что остальные?

Катарина

Дюмайн, прекрасный юноша, ценим

За благородство каждым благородным:

В нем сила, не знакомая со злом,

Поскольку ум придал бы внешность блага

Любому злу, а внешность бы взяла,

Будь он глупцом. У графа Аленьона

Мы виделись, и передал рассказ

От виденных достоинств слишком мало.

Розалина

Еще один из тех учеников

Тогда с ним был, и если мне не лгали,

Его зовут Бироном; но забавней,

В границах допустимого веселья,

Я никогда не проводила час:

Глаз у него наводчик для ума:

Все, что ни попадется одному,

Другой сведет в забавнейшую шутку,

И тотчас же язык готов задумку

Облечь в слова так ловко и со вкусом,

Что отвлекается от дел старик,

А юноша приходит в изумленье;

Так речь его приятна и сладка.

Принцесса

Бог с вами! Может, леди влюблены,

И потому приправили так щедро

Отборной похвалой свои слова?

Первый вельможа

Вот и Бойе.

(Входит Бойе)

Принцесса

Как примут нас, милорд?

Бойе

Король о вашем появленье знал,

И с братьями своими по обету

Уже к вам направлялся, госпожа,

Когда я прибыл. Он готов скорей

Вам предложить расположиться в поле,

Подобно осаждающим войскам,

Чем нарушения искать обетам

И допустить вас в свой безлюдный дом.

А вот и он.                                              (Леди одевают маски

Выходят Король, Лонгавилл, Дюмайн, Бирон и Слуги.

Король

Наш двор тепло приветствует принцессу.

Принцесса

Тепла желаю и вам, а привета пока не дождалась: слишком высока крыша этого двора, чтобы он вам принадлежал: а окрестные поля слишком неприветливы для меня.

Король

Мадам, вам будут рады при дворе.

Принцесса

Мы рады бы увидеть двор: ведите.

Король

Услышьте, госпожа: я связан клятвой.

Принцесса

Храни Мадонна дона от бесчестья!

Король

Нет, за весь мир, - согласно нашей воле.

Принцесса

Что ж, воля и преступит – только воля.

Король

Мадам, вам смысл наших клятв неведом.

Принцесса

Мудрее бы и вам о них не знать,

Чем доказать невежество познаньем.

Вы поклялись быть негостеприимным:

Держать такую клятву смертный грех,

И грех ее нарушить.

Но я прошу прощения за дерзость:

Не дело поучать учителей.

Извольте прочитать мое прошенье

И разрешить с поспешностью вопрос.

                                                      (Передает ему бумагу.

Король

Охотно, если спешке место есть.

Принцесса

И тем скорее нас не будет здесь:

Задержка нарушает вашу честь.

Бирон

Не с вами ли я танцевал в Брабанте?

Розалина

Не с вами ли плясала я в Брабанте?

Бирон

Я знаю, это вы.

Розалина

Тогда зачем же задавать вопрос?

Бирон

Не будьте так быстры.

Розалина

Вопросы ваши действуют как шпоры.

Бирон

Ваш ум горяч; устанет торопясь.

Розалина

Сперва он седока отправит в грязь.

Бирон

Который час?

Розалина

Час вопрошать шуту.

Бирон

Не прячьте красоту.

Розалина

Моя удача в маске.

Бирон

Она сулит вам ласки.

Розалина

Аминь; но не от вас.

Бирон

Тогда исчезну враз.                                  (Удаляясь.

Король

Мадам, упоминает ваш отец

О передаче сотни тысяч крон,

Что составляет половину суммы,

Заложенной ему моим отцом.

Пусть так, - хоть до сих пор не получили

Мы этих денег, - но уплаты ждут

Еще сто тысяч, а до той поры

Часть Аквитании мы удержали,

Хоть стоит наших трат она едва ли.

И если соизволит ваш отец

Вернуть вторую половину долга,

Мы аквитанский наш престол отторгнем,

Его Величество заверив в дружбе.

Но этого он, видно, не желает,

Поскольку, заявляя об оплате

Ста тысяч крон, не пишет ничего

О том, чтоб уплатить еще сто тысяч

И руку простереть к своей земле,

С которой мы охотно бы расстались,

Предпочитая получить наш долг,

Чем Аквитанию со всем доходом.

Когда бы трезвомыслию немного

Отец ваш уступил, для вас мой разум

Изрядную бы сердцу дал уступку,

И вы могли б с успехом возвратиться.

Принцесса

Вы к моему отцу несправедливы

И повредите собственной же славе,

Так явно отрицая полученье

Того, что честно выплачено вам.

Король

Об этом неизвестно мне, готов

В ответ на доказательства вернуть

На выбор или деньги, или землю.

Принцесса

На слове ловим вас.

Бойе, вы можете представить

Расписки о внесенье этой суммы

В казну его отца.

Король

Прошу покорно.

Бойе

Боюсь, пакет еще не поступил,

Где эти и другие документы:

Вы сможете увидеть их назавтра.

Король

Довольно будет этого: приму

Любой разумный довод в вашу пользу.

А до тех пор вас ждет гостеприимство,

Которым честь, не нарушая чести,

Вам сможет по достоинству воздать.

Хоть не войдете в замок вы, принцесса,

Вне этих стен окажут вам прием,

Достойный гостьи сердца моего,

Пускай мой дом вам отказал в приюте.

Прошу о снисхожденье, и до встречи:

Мы завтра вновь вам нанесем визит.

Принцесса

Сил, и желаний здравых с ними вместе!

Король

И вам таких же благ, во всяком месте!

                                                  (Уходит Король со свитой

Бирон

Мадам, примите расположение моего сердца.

Розалина

Прошу меня отрекомендовать; я хотела бы взглянуть на него.

Бирон

Вы еще не слышали его стонов.

Розалина

Бедняге нездоровится?

Бирон

У него болит сердце.

Розалина

Поможет кровотечение.

Бирон

Разве это лечение?

Розалина

Да, по моим рецептурам.

Бирон

Пронзите взглядом хмурым?

Розалина

Кинжалом, иначе ни-ни.

Бирон

Господь тебя сохрани!

Розалина

И вас, от долгой старости!

Бирон

Отложим благодарности.                  (Удаляясь.

Дюмайн

Кто эта дама, сэр? Прошу вас мне помочь.

Бойе

То Катарина, графа Авеньона дочь.

Дюмайн

Весьма изящна! До свиданья, сэр.        (Уходит)

Лонгавилл

Молю, на пару слов: кто та, что в белом цвете?

Бойе

Пожалуй, дама: вы ведь виделись при свете.

Лонгавилл

То свет при свете. Имя желаю поскорей.

Бойе

Желать такого скверно: всего одно у ней.

Лонгавилл

Но чья же дочь она?

Бойе

Родителей, вестимо.

Лонгавилл

Всех вам святых в седины!

Бойе

Сэр, злить вас не желал.

Она дочь Фальконбриджа.

Лонгавилл

Мой гнев уж миновал.

Она чарующая леди.

Бойе

Похоже на то, сэр, очень может быть.

                                                    (Уходит Лонгавилл)

Бирон

Как звать ту, что в красном берете?

Бойе

Розалиной, по доброй примете.

Бирон

Есть жених какой?

Бойе

Только нрав лихой.

Бирон

Привет вам, сударь: в добрый час.

Бойе

Прощанье мне, привет для вас.

                                           (Уходит Бирон. Леди снимают маски.

Мария

Лорд-сумасброд, Бирон, последним был из всех.

Что ни ответ, то шутка.

Бойе

И в каждом слове смех.

Принцесса

Король на слове пойман: маневр удался ваш.

Бойе

Он в схватку торопился, а я на абордаж.

Мария

Как два упрямых барашка!

Бойе

Почему же не морские волки? Не станем барашками, ягненочек, не пощипав твои губки.

Мария

Я пастбище, а вы барашек: шутка готова?

Бойе

Вы позволите мне попастись?    (Предлагая поцеловать ее.

Мария

Нет, ласковое создание:

Мои уста не выгон, а частные угодья.

Бойе

А кто владелец?

Мария

Я, и кто судьбе угоден.

Принцесса

Умы искрометные вечно на взводе:

Но согласитесь, что лучше б запал

В Наваррца и трех книгочеев попал.

Бойе

Если примета, что верной считаю,

Немую речь сердца по взорам читая,

Не лжет, короля поразила напасть.

Принцесса

Какая?

Бойе

Знакомая любящим, страсть.

Принцесса

Ваш довод?

Бойе

Была существа его большая часть

В свите очей, тайно глядя сквозь страсть:

Сердце, как с профилем вашим агат,

Гордясь красотой, гордым делало взгляд,

Язык, от зренья отрезанный речью,

Сбивался, взору спеша навстречу:

Словно в одно ощущения все

Соединились на вашей красе,

И содержимым очей его стали,

Как драгоценные камни в кристалле,

Намереваясь привлечь ценой

Вас, проходившую стороной:

Пылкой заметой по краю тетради

Восторги читались в жестах и взгляде.

Дам Аквитанию и сверх того,

Коль поцелуете нежно его.

Принцесса

Вернемся в палатки: Бойе в настроенье.

Бойе

Настроен в слова перевесть язык зренья:

Устами я стал для немых его глаз,

Добавив к ним чистосердечный глас.

Розалина

В любовных сплетнях ты старый ас.

Мария

Амур, его внучок, с ним поделиться рад.

Розалина

Тогда вся в мать Венера: папаша мрачноват.

Бойе

Вы слышите, шалуньи?

Розалина

Нет.

Бойе

Значит, видно вам?

Розалина

Да, что пора на выход.

Бойе

Вы мне не по зубам.

                                  (Уходят.






У. Шекспир. Бесплодные усилия любви (комедия в 5 актах). Акт 1.

Действующие лица

Фердинанд                           - Король Наваррский

Бирон,

Лонгавилл,

Дюмайн                                 - придворные лорды короля

Бойе,

Меркади                               - придворные лорды Принцессы Французской

Дон Адриано де Армадо     - причудливый испанец

Отец Натаниэль                   - пастор

Олоферн                               - школьный учитель

Болван                                 - пристав

Маковка                                     - шут

Мос                                       - паж Армадо

Егерь

 

Принцесса Французская

Розалина,

Мария,

Катарина                             - придворные дамы Принцессы

Жаквенетта                         - крестьянская девица

Вельможи, слуги, и проч.

Место действия - Наварра

 

Акт 1.

Сцена 1. Наварра. Парк и в нем дворец.

Входят Король, Бирон, Лонгавилл и Дюмайн.

Король

Пусть слава, цель всеобщая при жизни,

Живет во бронзе наших плит надгробных

И нам приносит честь в бесчестье смерти;

Ненасытимо Время-живоглот,

Но может этих вздохов начинанье

Снискать почет, что серп его затупит

И сделает наследьем нашим вечность.

Что ж, воины, - вы так достойны зваться,

Сражаясь против собственных стремлений

И легионов искушений мира, -

Указ последний да стоит незыблем:

Наварра сделается чудом света,

Двор - малой Академией, спокойной

И созерцательной в искусстве жизни.

Бирон, Дюмайн и Лонгавилл, вы трое

Присягу дали жить со мной три года

В учении совместном, соблюдая

Заветы, что внесли мы в этот список;

Теперь скрепите именами клятвы,

Чтоб отступивший от малейшей строчки

Своей рукой себя же обесчестил:

Те, кто обетам следовать готовы,

В том подпишитесь, и сдержите слово.

Лонгавилл

Всего лишь пост трехлетний; я готов:

Телесный глад доставит мыслям пир:

В кости широкой скуден мозг, от снеди

Бывает грудь полна, да разум беден.

Дюмайн

Мой государь, Дюмайн смиряет сердце:

Земные радости он оставляет

Для низменных рабов земного мира:

За роскошь чахну, за любовь, почет;

Меж тем, все это в мудрости живет.

Бирон

Лишь повторить могу их заявленья;

Ведь клятву я уже принес, милорд,

Три года здесь прожить и проучиться.

Но есть и ряд других ограничений:

К примеру, в этот срок не видеть женщин, -

Что в список, я надеюсь, не вошло;

И раз в неделю не касаться пищи,

А в остальные дни лишь раз за день, -

Надеюсь, это в список не вошло;

Затем, спать только три часа за ночь

И задремать не сметь во время дня

(А я безвредным полагал всю ночь,

И в ночь глухую обращать полдня), -

Надеюсь, это в список не вошло:

Задача и бесплодна, и трудна:

Учиться, жить без пищи, дам и сна!

Король

Вы клятвы дали быть от них вдали.

Бирон

Сир, «нет» решусь сказать: угодно ли,

Я лишь учиться произнес зарок

И с вами здесь прожить трехлетний срок.

Лонгавилл

И в остальном, Бирон, клялись в придачу.

Бирон

Во имя «да» и «нет», шутил я значит. –

В чем цель учения? позвольте знать.

Король

Узнать, что нам иначе не узнать.

Бирон

Все, что сокрыто от простого взгляда?

Король

Да, в том ученья дивная награда.

Бирон

Тогда клянусь я рьяно изучать

Все то, что не дозволено мне знать, -

К примеру, где мне вдосталь пообедать,

Когда трапезничать запрещено;

И где девицу милую проведать,

Когда найти подругу мудрено,

И если клятвы слишком тяжко несть,

Как обойти их, не нарушив честь.

Откроют эти знания уму

Дороги, незнакомые ему:

Такую клятву хоть сейчас приму.

Король

Все это для учения помехи

И разума бесплодные утехи.

Бирон

Бесплодны все утехи; прочих боле

Путем труда ведущие нас к боли:

Иной, вперяясь в книжные страницы,

Свет правды ищет, правда же при этом        

Обманчиво слепит его зеницы:

Лишил свет света свет, гонясь за светом:

Пока отыщешь свет во тьме ночей,

Утратит верность свет твоих очей.

Нет, наслажденье истинное взору

Искать в яснейшем взоре научи,

Смятенному тот возвратит опору,

Отдав слепившие его лучи.

Премудрость словно солнце, взорам праздным

Дороги за рубеж известный нет:

Наградою зубрежкам непролазным

Неверный книг чужих авторитет.

Иной дает светилам имена

И скрупулезно их на карту вносит,

Но так же ясны звезды и луна

Для тех, кто ничего о них не спросит.

Известна многознанью лишь молва,

Ведь имена не больше, чем слова.

Король

Враг книг, но речь по-книжному гладка!

Дюмайн

Громя науки, помнит их пока!

Лонгавилл

Колосья полет вместо сорняка.

Бирон

Когда токует гусь, весна близка.

Дюмайн

Что это значит?

Бирон

Что всему свой час.

Дюмайн

Бессмыслица.

Бирон

Но рифма в самый раз.

Король

Бирон как холод, щиплющий ревниво

Потомство первородное апреля.

Бирон

Но лету щеголять ли горделиво,

Пока ничто не манит птиц на трели?

Могу ль быть рад начаткам, жить бессильным?

Не больше к Рождеству желаю роз,

Чем снега на лугу весны обильном:

Хорош к сезону всякой вещи рост.

Так вы: учиться поздно, уж стемнело,

Чтоб дверь открыть, лезть чердаком не дело.

Король

Ну что ж, прощай: ступай домой, Бирон.

Бирон

Нет, не потерпит честь такой урон:

Сказал я за невежественный мрак

Побольше, чем вы все за свет ученья,

Но обещаньям собственным не враг

И выдержу трехлетние мученья.

Подайте клятвы: лишь хочу прочесть,          

И подпишу строжайшие, что есть.

Король

Уступкой этой ловко спас ты честь!

Бирон (читает)

«Параграф, Ни одна женщина не должна приближаться к моим владениям ближе, чем на милю», - Когда это было запрещено?

Лонгавилл

Четыре дня назад.

Бирон

Посмотрим, каково наказание. – (читает) «под страхом потери языка». - Кто выдумал это наказание?

Лонгавилл

Это я, и что с того?

Бирон

Добрый сударь, для чего?

Лонгавилл

Чтоб ужас кары отпугнул их вон.

Бирон

Опасен благородству сей закон!

(читает) «Параграф, Если мужчина в трехлетний срок будет застигнут беседующим с женщиной, он должен подвергнуться такому публичному унижению, какое сумеют изобрести остальные».

Милорд, сей пункт нарушите вы сами:

Ведь прибывает скоро во дворец

Принцесса Франции для встречи с вами,

Достоинств высочайших образец, -

Речь об уступке Аквитанских мест

Ее отцу, что не встает с постели;

Напрасен, вижу я, ее приезд,                                                                                            

Иль этот пункт не соблюсти на деле.

Король

Забыли мы об этом, господа.

Бирон

Ученость дальше цели бьет всегда:

Так будет за желаемым спешить,

Что должное забудет совершить;

И цель заветная в ее руках -

Сожженный город: и триумф, и крах.

Король

Необходимость заставляет нас

На это время отменить указ.

Бирон

Сорвет за срок трехлетний с наших уст

Три тысячи неправд необходимость:

Унять рожденных с человеком чувств

Не может сила, высшая лишь милость.

Нарушив слово, волен я сказать:

Необходимость заставляет лгать.

А значит, список подпищу без спора:

(подписывает)

И кто нарушит самый малый пункт,

Достоин будет вечного позора:

Одни и те же искусы нас ждут,

Но полагаю, хоть на вид и трушу,

Что клятвы позже вашего нарушу.

Но как развлечься нам среди забот?

Король

Нетрудно. Как вы знаете, живёт

Испанский странник при дворе у нас;

Изысканный знаток последних мод,

Чей мозг содержит кузню пышных фраз;

Пленён он, словно песней соловья,

Звучанием своей тщеславной речи,

Набор излишеств редкостный, судья

Неправды с правотой в их вечной сече.

Дитя причуд, Армадо, нам готов

Поведать, к высшему прибегнув слогу,

О подвигах Испании сынов,

В широком мире ищущих дорогу.

За вас я, джентльмены, не скажу,

Но я его забавным нахожу

И в качестве сказителя держу.

Бирон

Неповторим Армадо под луной,

Мод паладин, чья речь жжет новизной.

Лонгавилл

Он с Маковкой нам будут развлеченьем;

Три года – краткий срок с таким ученьем.

Входят Болван с письмом и Маковка

Болван

Кто здесь собственная персона герцога?

Бирон

Вот герцог, приятель: в чем дело?

Болван

Я сам подставляю его персону, ибо я жаднарм его Светлости: но мне нужно увидеть его персону во плоти и крови.

Бирон

Вот он.

Болван

Синьор Арми – Арми – приветствует вас. Вокруг злодейство: это письмо расскажет вам больше.

Маковка

Сэр, склоки в нем также и меня касаются.

Король

Письмо от великолепного Армадо.

Бирон

Каким бы низким ни оказалось дело, именем Господа надеюсь на высокие слова.

Лонгавилл

Большие надежды при малых пожитках: дай нам Бог терпения!

Бирон

Чтобы выслушать? или сдержать смех?

Лонгавилл

Чтобы слушать с кротостью, сэр, и смеяться с умеренностью; или избежать того и другого.

Бирон

Итак, да вознесет нас слог к вершинам веселья.

Маковка

Милорд, это видимо обо мне, поскольку касается Жаквенетты. Дело в том, что меня поймали при этом деле.

Бирон

При каком деле?

Маковка

Вида и свойства следующего, милорд: нас с ней видели выходящими из замка, мы беседовали по-свойски на скамейке, и меня схватили следующего за ней в парк; что составляет дело вида и свойства следующего. Теперь о свойстве дела: дело в том, что это мужское свойство, заговаривать с женщинами, о виде – в любом виде.

Бирон

А о следующем?

Маковка

Смотря что следует мне в исправление: и да защитит Господь правых!

Король

Готовы ли вы внимательно выслушать письмо?

Бирон

Как если бы мы слушали ответ оракула.

Маковка

Такова простота человека, слушаться плоти.

Король (читает)

Великий блюститель, наместник небес и единственный властелин Наварры, земной идол моей души и щедрый покровитель тела, -

Маковка

О Маковке пока ни слова.

Король (читает)

Было так, -

Маковка

Могло быть так: а если по его словам и так, он сам, честно

сказать, так -

Король

Спокойствия!

Маковка

Мне и всем, кто не смеет драться!

Король

Ни слова!

Маковка

О чужих тайнах, молю вас.

Король (читает)

Было так, что, осажден траурноцветной меланхолией, я вверил ее чернодавящие соки врачующему действию твоего целительного воздуха; и, слово дворянина, отправился

на прогулку. Когда это было? Примерно в шестом часу; когда скот наиболее бодро щиплет траву, птицы охотнее всего клюют, а люди готовятся к приему пищи, называемому ужином: вот когда. Теперь о землях, где это было; я подразумеваю землю, по которой шел: она именуется твоим парком. Теперь о месте; где я столкнулся с тем неподобающим и абсурдным событием, что извлекает из моего снежно-белого пера темные как смоль письмена, каковые ты рассматриваешь, изучаешь, наблюдаешь или видишь перед собой; но перехожу к этому месту; оно находится к северо-северо-востоку и еще к востоку от западного угла твоего причудливо переплетенного сада: там мне и встретился этот унылый деревенщина, эта недостойная наживка твоего веселья, -

Маковка

Я?

Король (читает)

этот образец безграмотности и малознания, -

Маковка

Я?

Король (читает)

этот нестойкий вассал, -

Маковка

И это я?

Король (читает)

зовущийся, сколь помню, Маковкой, -

Маковка

Ах, я!

Король (читает)

В общении и сообщении, вопреки учрежденному тобой провозглашенному закону и воздержному уставу, с тем – с тем, - О, с тем – но горько мне касаться этих тем, -

Маковка

С девицей.

Король (читает)

с тем, кто слабого пола, с дочерью нашей праматери Евы, или, чтобы дать тебе более приятное понимание, с женщиной. Его – подстрекаем вечно-чтимым мною долгом – я отослал к тебе для пожалования карой, с офицером твоей Светлости Энтони Болваном, мужем достойной репутации, манеры, поведения и положения.

Болван

Это я, если угодно; я Энтони Болван.

Король (читает)

Что до Жаквенетты, - так зовется утлый сосуд, что арестован мной с вышесказанным простолюдином, - я удерживаю ее претворенным сосудом ярости твоего закона; и по малейшей драгоценной вести от тебя приведу к суду. Твой, со всеми знаками преданного и жгущего сердце долга,

                                                                                                 Дон Адриано де Армадо

Бирон

Хуже, чем я надеялся, но лучше, чем когда-либо слышал.

Король

Да, лучшее из худшего. – Что же вы скажете на это, любезный?

Маковка

Сэр, я признаю девицу.

Король

Вы слышали, что было объявлено?

Маковка

Могу признаться, что слышал, но не могу, что слушал.

Король

Тем, кого застанут с девицей, был обещан год тюрьмы.

Маковка

Меня не заставали с девицей, сэр: это была дамочка.

Король

Было объявлено и о дамах.

Маковка

И не дама тоже, сэр; она была девушка.

Король

Это тоже учтено; в указе сказано и о девушках.

Маковка

Если так, то отрицаю ее девственность: я был с девчонкой.

Король

Сударь, эта девчонка ничем вас не выручит.

Маковка

Сэр, кое-чем эта девчонка меня выручит.

Король

Объявляю ваш приговор, сударь: вы будете неделю поститься на хлебе и воде.

Маковка

Я предпочел бы месяц молиться на баранине с кашей.

Король

Пусть Дон Армадо смотрит за тобой, –

Милорд Бирон, возьмите под конвой, -

Идемте, будем в деле, господа,

Как в наших обещаниях, тверды.

(Уходят Король, Лонгавилл и Дюмайн

Бирон

Отдам за шляпу голову, когда

Не выйдут курам на смех их труды. -

За мною, братец.

Маковка

Я страдаю за верное дело, сэр; ведь это верно, что меня поймали с Жаквенеттой, а она верная девушка; итак, привет тебе, о кислый кубок процветания! Недуг еще может улыбнуться; а до той поры, присаживайся ко мне, печаль!                                              (Уходят.

Сцена 2.

Там же

Входят Армадо и Мос, его Паж.

Армадо

Мальчик, что это означает, если высокий духом муж взращивает в сердце меланхолию?

Мос

Сэр, это верный знак, что на вид он станет грустным.

Армадо

Но ведь грусть и меланхолия одно и то же, милый чертенок.

Мос

Нет, нет; о Боже, сэр, нет.

Армадо

Как же, мой хрупкий отрок, ты можешь различить меланхолию и грусть?

Мос

По их знакомым проявлениям, мой загрубелый старейшина.

Армадо

Почему загрубелый старейшина? Почему это?

Мос

А почему я хрупкий отрок? Почему?

Армадо

Я произнес это, хрупкий отрок, в качестве сообразного эпитета, принадлежащего к твоим юным дням, которые уместно именовать хрупкими.

Мос

А я, загрубелый старейшина, как подходящее звание к вашему немолодому возрасту, который можно звать загрубелым.

Армадо

Прелестен и толков.

Мос

Как вас понять, сэр? Я прелестен, а мои слова толковы? или я толков, а мои слова прелестны?

Армадо

Ты прелестен, ибо мал.

Мос

Тогда и прелести во мне мало. А почему я толков?

Армадо

Толков, потому что ловок.

Мос

Вы говорите это мне в похвалу, господин?

Армадо

В заслуженную похвалу.

Мос

Я так же похвалил бы ужа.

Армадо

Что? хвалить ужа за остроумие?

Мос

За ловкость, сэр.

Армадо

Поистине, ты ловок на язык: ты горячишь мою кровь.

Мос

Я получил ответ, сэр.

Армадо

Не люблю тех, кто мне перечит.

Мос (в сторону)

Он говорит неправду; своей любимой он поперек горла.

Армадо

Я дал обещание три года проучиться с герцогом.

Мос

Вы можете исполнить его за час, сэр.

Армадо

Невозможно.

Мос

Сколько будет, если трижды взять по одному?

Армадо

Я не силен в вычислении; этот навык подходит чертежникам.

Мос

Вы аристократ, сэр, и картежник.

Армадо

Признаю и то, и другое: для безупречного мужа эти качества подобны лоску.

Мос

Тогда, не сомневаюсь, вам известно, сколько составляют вместе двойка и туз.

Армадо

Они составляют на один больше, чем два.

Мос

Низменные простолюдины называют это три.

Армадо

Верно.

Мос

Учение далось легко, не так ли, сэр? Вы изучили три, прежде чем успели трижды моргнуть: а прибавить к слову «три» «год» и вместить три года учения в два слова может и цирковая лошадь.

Армадо

Прекрасный расчет!

Мос (в сторону)

Доказывающий, что ты нуль.

Армадо

Я в эту самую минуту признаюсь, что влюблен: и так как воину не пристало любить, я влюблен в непристойную девицу. Если бы, подняв на волнующие страсти меч, я мог избавиться от внушаемых ими развратных мыслей, я бы сделал Желание своим пленником, и променял его на новый реверанс у первого встречного француза-щеголя. Я презираю жалобы: думаю прогнать Амура ругательствами. Утешь меня, мальчик: кому из великих мужей случалось любить?

Мос

Геркулесу, господин.

Армадо

Сладчайшему Геркулесу! Больше авторитетов, милый мальчик, называй ещё; и, дорогое мое дитя, все они должны быть людьми безупречной репутации и положения.

Мос

Еще Самсон, господин: он был человек безупречного, выдающегося положения, однажды он положил на спину городские ворота и носил их, подобно сторожу: и он был влюблен.

Армадо

О, крепкий Самсон! силач Самсон! Но я превосхожу тебя во владении шпагой не меньше, чем ты меня в ношении ворот. Я тоже влюблен. Мой милый Мос, кем была избранница Самсона?

Мос

Женщиной, господин.

Армадо

Как она была сложена?

Мос

Сложена из четырех стихий, или трех, или двух; а может быть из одной.

Армадо

Скажи мне точно, как она была сложена.

Мос

Подобно зеленой морской волне, сэр.

Армадо

Разве это одно из четырех сложений?

Мос

Так я читал, сэр; и притом лучшее из слагающих мир.

Армадо

Да, зеленый цвет влюбленных; но избрать любимую такого цвета, для этого, сдается мне, у Самсона было мало оснований. Должно быть, он пленился ее умом.

Мос

Так и было, сэр; ибо ее рассудок был зелен.

Армадо

Цвета моей любимой безупречны: она белоснежна и прекрасна.

Мос

Господин, часто под этими цветами кроются мысли, достойные упреков.

Армадо

Поясни, поясни, хорошо образованное дитя.

Мос

Да помогут мне отцовская смекалка и материнская речивость!

Армадо

Милое восклицание ребенка; как прелестно и трогательно!

Мос

Её цвета, кровь с молоком,

Не выдают вины,

Стыд нас румянит огоньком,

От страха мы бледны:

А если ей владеет страх

Или она стыдится,

Всё то же на ее щеках,

С чем довелось родиться.

Опасные рифмы, милорд, против прекрасных и белоснежных доводов.

Армадо

Мальчик, нет ли баллады о Короле и Нищенке?

Мос

О такой балладе немало судили три-четыре века назад: но думаю, теперь она навсегда утеряна; а если и найдется, не послужит ни для слов, ни для мелодии.

Армадо

Я напишу на эту тему заново, чтобы мое отступничество имело достойный пример. Мальчик, я не на шутку полюбил ту крестьянскую девушку, что поймал в саду с хитроумным землепашцем Маковкой: она заслуживает лучшего.

Мос (в сторону)

Плетей; и все же лучшего ухажера, чем мой господин.

Армадо

Спой, мальчик, мой дух отяжелел от любви.

Мос

И это достойно изумления, при столь легковесной избраннице.

Армадо

Пой, я говорю.

Мос

Крепись, пока его компании не придет конец.

(Входят Болван, Маковка и Жаквенетта)

Болван

Сэр, герцогу угодно передать Маковку вам на попечение; ему не полагается ни удовольствий, ни наказаний, но он должен поститься три дня в неделю. Эту девицу придется оставить в парке: она допущена на положении молочницы. Прощайте.

Армадо

Краска смущения выдает меня. Девчина!

Жаквенетта

Мужчина!

Армадо

Я посещу тебя в твоем флигеле.

Жаквенетта

Это недалече.

Армадо

Я знаю, где он расположен.

Жаквенетта

О Боже, как вы мудры!

Армадо

Я поведаю тебе чудеса.

Жаквенетта

С таким лицом?

Армадо

Я тебя люблю.

Жаквенетта

Если я не ослышалась.

Армадо

И на этом, прощай.

Жаквенетта

Попутного вам ветра!

Болван

Идем со мной, Жаквенетта!

(Болван и Жаквенетта уходят)

Армадо

Злодей, за свои проступки ты будешь поститься, пока не заслужишь прощение.

Маковка

Сэр, надеюсь, что буду делать это на полный желудок.

Армадо

Ты понесешь тяжкое наказание.

Маковка

Я привязан к вам крепче ваших слуг: они не отягощены наградой.

Армадо

Уберите этого негодяя; запереть его.

Мос

Идем со мной, грешный раб!

Маковка

Хочу поститься на воле, сэр: оставьте меня без слежки.

Мос

Нет уж, тогда от тебя не останется и следа: ступай в темницу.

Маковка

Что ж, если я еще увижу счастливую пору горестей, какую видел прежде, то кое-кто увидит…

Мос

Что увидит кое-кто?

Маковка

Только лишь то, Мастер Мос, на что он смотрит. Узникам не годится быть слишком сдержанными в словах; и потому я не скажу ничего: слава Богу, у меня не больше терпения, чем у всякого; так что я умею быть смирным.

(Мос и Маковка уходят).

Армадо

Я пылаю страстью даже к вульгарной земле, по которой ступала ее вульгарнейшая туфля,  ведомая ее ногой – средоточием вульгарности. Полюбив, я стану клятвопреступником, - а это доказывает измену. Как же неподдельная любовь может начаться с вероломства?  Любовь, ты демон-искуситель; ты дьявол: нет порочных ангелов, кроме тебя, Любовь! Но даже Самсон поддался искушению, - а он был исключительно силен; даже Соломон был соблазнен, - а он обладал редким рассудком. Дубина Геракла не преломила стрелы Амура; а потому у шпаги испанца слишком мало шансов. Дуэльный кодекс мне не поможет – он не чтит его; не отвечает на выпад и не поднимает перчатку: его бесчестят, называя мальчишкой; но мужчины покоряются его славе. Прощай, доблесть! ржавей, шпага! молчи, барабан! Ибо ваш рыцарь любит; о да, он влюблен. Да помогут мне мимолетные гении рифм, ибо я уверен, что закручу сонет. Разум, изобретай, - перо, строчи; я намерен исписать целые тома.










Перевод стихотворения У. Блейка "Прорицания невинности"

Уильям Блейк
ПРОРИЦАНИЯ НЕВИННОСТИ

Чтоб россыпь миров увидеть в песке
И свет неба - в цветке полевом,
Удержи бесконечность в руке
И вечность - в часу одном.

Красношейки в клетке вид
Небо ясное гневит.
Птичий гомон над скворешней
Содрогает ад кромешный.
Пес, в воротах павший с глада, -
Стране предвестие распада.
Кличет лошадь под расправой
Над людьми грозы кровавой.
Зайца крик сквозь ружей строй
Тянет в мозге нить долой.
Камень жаворонка ранит,
Херувим петь перестанет.
Петух, остриженный для боя,
Пугает Солнце заревое.
Львиный рык и вой волков
Дух выводят из оков.
Лань, бродя себе на воле,
Дух людской хранит от боли.
В терзаньях агнца всходят войны,
Хоть он прощает нож убойный.
Мышь летучую в пещере
Породил ум, чуждый вере.
В крике филина впотьмах
Говорит неверья страх.
Кто с крапивником жесток,
Вечно будет одинок.
Кто кротость истощит воловью,
Не насладится ввек любовью.
Шалун, что муху бьет в саду,
Узнает паука вражду.
Строит бронзовки мучитель
В тьме глухой себе обитель.
Напоминает шелкопряд,
Как матери уста скорбят.
Моль и бабочку щади –
Суд последний впереди.
Тот, кто в бой коня муштрует,
Вехи дальней не минует.
Пес нищего и кот вдовицы –
Окрепнет, кто им даст крупицы.
К мошке, песнь поющей лета,
Приходит яд из уст навета.
Тритонов яд и хладных змей –
Пот от зависти ступней.
Яд пчелы медоточивой
В душе художника ревнивой.
Плащ князя и тряпье бродяги –
Поганки на мешках у скряги.
Правда с замыслом во вред
Всех ужаснее клевет.

Так быть, к иному не принудим,
Счастье с горем сродны людям,
Об этом если верно судим,
В путях мирских хранимы будем.
Печали с радостью плетенье –
Душе небесной облаченье,
Вслед за каждым огорченьем
Радость шелковым пряденьем.

Дитя важнее одеяний
По всей людской земле бескрайней,
Вещь сделана, родились длани,
То понимают все крестьяне.
Слеза любая в каждом оке –
Дитя в предвечного эпохе,
И грядущим поколеньям
Своим вернется утоленьем.
Блеянье, лай, мык и рев –
Волны райских берегов.
Ребенок, что под розгой плачет,
В мирах загробных месть назначит.
Лохмотья нищих на ветру
Небеса в лохмотья рвут.
Солдат с ружьем и при мече
По солнцу бьет в параличе.
Дороже фартинг бедняков
Всей Африки златых песков.
Грош, вырванный из рук трудяги,
Продаст и купит земли скряги;
А свыше коль храним, цена
Страны всей в нем заключена.
С невинной верою бесчинный
Осмеян будет пред кончиной.
Безверия учителям
Не выйти из могильных ям.
Разуверять дитя не сметь –
Бросать к подножью ад и смерть.
Седой резон и смех игры -
Сезонов года двух дары.
Кто вопросов сплел тенета,
Не найдется для ответа.
Слову скептика ответ
Угашает знанья свет.
Злейшей из отрав начало –
Ветвь, что Цезаря венчала.
Уродству худшему виной
Застегнутый доспех стальной.
Когда плуг будет с позолотой,
Склонится зависть за работой.
Крик сверчка или шарада –
Неверию ответ что надо.
Дюйм муравья, верста орлова
Смешат философа хромого.
Тех, в чей взор сомненье вкралось,
Уверить средства не осталось.
Немедля б Солнцу и Луне
Погаснуть, усомнись оне.
Благим тебе подспорьем страсть,
Но худо, если дашь ей власть.
Стране блудница и игрок
В сени закона пишут рок.
Крики сводни там и тут
Саван Англии сплетут.
Брань проигравших, клич побед -
Пляс Англии погибшей вслед.
В сумерках и на рассвете
В мир для горя входят дети.
В час полночный и рассветный
Входят к радости приветной.
Кто-то к радости приветной,
Кто-то к ночи беспросветной.
Обман влечет нас подчиниться,
Когда не смотрим сквозь зеницы,
Что канут в ночь, в ней взяв начало,
Когда в лучах душа дремала.
Явлен бог, и он - лучи
Для скорбных душ, чей дом в ночи,
Но предстает в людских чертах
Живущим в солнечных мирах.

W. Blake
Auguries of Innocence

To see a world in a grain of sand
And a heaven in a wild flower,
Hold infinity in the palm of your hand,
And eternity in an hour.

A robin redbreast in a cage
Puts all heaven in a rage.

A dove-house fill'd with doves and pigeons
Shudders hell thro' all its regions.
A dog starv'd at his master's gate
Predicts the ruin of the state.

A horse misused upon the road
Calls to heaven for human blood.
Each outcry of the hunted hare
A fibre from the brain does tear.

A skylark wounded in the wing,
A cherubim does cease to sing.
The game-cock clipt and arm'd for fight
Does the rising sun affright.

Every wolf's and lion's howl
Raises from hell a human soul.

The wild deer, wand'ring here and there,
Keeps the human soul from care.
The lamb misus'd breeds public strife,
And yet forgives the butcher's knife.

The bat that flits at close of eve
Has left the brain that won't believe.
The owl that calls upon the night
Speaks the unbeliever's fright.

He who shall hurt the little wren
Shall never be belov'd by men.
He who the ox to wrath has mov'd
Shall never be by woman lov'd.

The wanton boy that kills the fly
Shall feel the spider's enmity.
He who torments the chafer's sprite
Weaves a bower in endless night.

The caterpillar on the leaf
Repeats to thee thy mother's grief.
Kill not the moth nor butterfly,
For the last judgement draweth nigh.

He who shall train the horse to war
Shall never pass the polar bar.
The beggar's dog and widow's cat,
Feed them and thou wilt grow fat.

The gnat that sings his summer's song
Poison gets from slander's tongue.
The poison of the snake and newt
Is the sweat of envy's foot.

The poison of the honey bee
Is the artist's jealousy.

The prince's robes and beggar's rags
Are toadstools on the miser's bags.
A truth that's told with bad intent
Beats all the lies you can invent.

It is right it should be so;
Man was made for joy and woe;
And when this we rightly know,
Thro' the world we safely go.

Joy and woe are woven fine,
A clothing for the soul divine.
Under every grief and pine
Runs a joy with silken twine.

The babe is more than swaddling bands;
Throughout all these human lands;
Tools were made and born were hands,
Every farmer understands.
Every tear from every eye
Becomes a babe in eternity;

This is caught by females bright,
And return'd to its own delight.
The bleat, the bark, bellow, and roar,
Are waves that beat on heaven's shore.

The babe that weeps the rod beneath
Writes revenge in realms of death.
The beggar's rags, fluttering in air,
Does to rags the heavens tear.

The soldier, arm'd with sword and gun,
Palsied strikes the summer's sun.
The poor man's farthing is worth more
Than all the gold on Afric's shore.

One mite wrung from the lab'rer's hands
Shall buy and sell the miser's lands;
Or, if protected from on high,
Does that whole nation sell and buy.

He who mocks the infant's faith
Shall be mock'd in age and death.
He who shall teach the child to doubt
The rotting grave shall ne'er get out.

He who respects the infant's faith
Triumphs over hell and death.
The child's toys and the old man's reasons
Are the fruits of the two seasons.

The questioner, who sits so sly,
Shall never know how to reply.
He who replies to words of doubt
Doth put the light of knowledge out.

The strongest poison ever known
Came from Caesar's laurel crown.
Nought can deform the human race
Like to the armour's iron brace.

When gold and gems adorn the plow,
To peaceful arts shall envy bow.
A riddle, or the cricket's cry,
Is to doubt a fit reply.

The emmet's inch and eagle's mile
Make lame philosophy to smile.
He who doubts from what he sees
Will ne'er believe, do what you please.

If the sun and moon should doubt,
They'd immediately go out.
To be in a passion you good may do,
But no good if a passion is in you.

The whore and gambler, by the state
Licensed, build that nation's fate.
The harlot's cry from street to street
Shall weave old England's winding-sheet.

The winner's shout, the loser's curse,
Dance before dead England's hearse.

Every night and every morn
Some to misery are born,
Every morn and every night
Some are born to sweet delight.

Some are born to sweet delight,
Some are born to endless night.

We are led to believe a lie
When we see not thro' the eye,
Which was born in a night to perish in a night,
When the soul slept in beams of light.

God appears, and God is light,
To those poor souls who dwell in night;
But does a human form display
To those who dwell in realms of day.

Перевод стихотворения Эзры Паунда "Silet"

Покуда вязь, бессмертна и темна,
Из вечного пера – ах, прочь! – струится,
Что нам касаться дум моих? Сполна

Того довольно, что сказать случится.

Мы встретились – чего же больше надо,
Что к этому прибавим рифмой новой?
Бывает ли весна в дни листопада,
И ждут ли всходов от зимы суровой?

Мы встретились – чего же больше надо,
Ужель дуть ветру супротив дождя?
Мы встретились - чего же больше надо,
Сюда не обратится миг, пройдя.

В последнем уповавшим тщанье этом,
Не нам грядущий день язвить заветом!


When I behold how black, immortal ink
Drips from my deathless pen - ah, well-away!
Why should we stop at all for what I think?
There is enough in what I chance to say.

It is enough that we once came together;
What is the use of setting it to rime?
When it is autumn do we get spring weather,
Or gather may of harsh northwindish time?

It is enough that we once came together;
What if the wind have turned against the rain?
It is enough that we once came together;
Time has seen this, and will not turn again;

And who are we, who know that last intent,
To plague to-morrow with a testament!