Солнце запуталось в сетке ветвей.
День закатился под шкаф.
Бабочка спит на подушке твоей,
Крылышки сна расплескав.
Плющ зацепился за створку окна,
Тени склонились к ручью…
Вряд ли ты сможешь остаться одна
В этом притихшем раю.
Чтобы услышать, как щёлкает дрозд
Песню свою без обид,
Ты поскорей возвращайся со звёзд,
С непостижимых орбит.
К дальним светилам, окутанным тьмой,
К безднам, горящим во мгле
Я бы и сам полетел за тобой,
Но – мне милей на земле.
Здесь ожидают тебя дотемна
Тропка с осколками луж,
Бабочка, свет в перекрестье окна,
Ветром колеблемый плющ.
Большой мешок
по-праздничному ярок –
Пришёл Господь, как Дед Мороз:
«Давай
Читай стихи, Я дам тебе подарок».
«А что читать?..»
«Не знаю Я. Читай,
Что написал…»
Детей у Бога много…
Зачем ко мне пришёл Он? Почему?
За что же мне такой подарок Бога?..
Я не нашёл,
что прочитать
Ему.
Перевод с белорусского
Уладзiмiр Някляеў
Боскі падарунак
За спінай мех,
пад пахаю пакунак –
Прыйшоў Гасподзь, як дзед-Мароз:
«Давай
Чытай свой верш, як хочаш падарунак».
«А што чытаць?..»
«Не ведаю. Чытай,
Што напісаў…»
Дзяцей у Бога многа…
Чаго ж Ён да мяне тады? Чаму?
За што мне гэткі падарунак Бога?..
Я не знайшоў,
што прачытаць
Яму.
25.12.2009.
Кроны сосен, словно невод,
Лишь нащупывая дно,
Процедили наше небо –
С облаками заодно.
И, почти придя в упадок,
Сквозь игольное ушко
Лето рябью голых пяток
Через озеро ушло.
Но ещё деньком последним
Задержалось по пути
И, скользя по соснам медным,
Улыбается: прости!
Знаешь, пряча в клетках пледа
Грозовой озноб разлук,
Мне до боли жалко лето,
Ускользнувшее из рук.
Пусть уходит остальное,
Но ещё, как тихий скит,
Это озеро льняное
Нас с тобою приютит. –
Там, где солнце на ладони,
Где, не чувствуя вины,
Кроны сосен, точно клоны,
В небеса устремлены.
Как ночь черна! Черёмуха цветёт,
И кажется - за неименьем веры, -
Что в этом городке - наперечёт
Знакомы мне все улочки и двери.
Я здесь - впервые. В мареве весны
Пусты глухие окна, как стаканы.
Спит городок. И сны ему тесны,
Но так наивны и благоуханны.
Лишь нависает влажною стеной
Черёмуха, обрушиваясь в плаче.
Ты - далеко. Ты даже не со мной.
Ты - там, где всё иначе. Всё иначе.
Как ночь черна в углах зелёных ниш!
Как жжётся запах, ластясь пеленою…
Я жду звонка. Сейчас ты позвонишь,
И эту ночь рассеешь надо мною.
2014/
А женщина-лето пришла и ушла,
Побыв до обидного мало…
Пунцовая роза на платье цвела,
Жила, трепетала, пылала.
Не мастер я жадное время кроить,
Обменивать шило на мыло. –
Я мог бы от розы твоей прикурить,
Но лето, увы, уходило.
Дождь сыплет сегодня своим серебром,
И я понимаю – старею,
И пахнет подушка моя сентябрём
И грешною розой твоею.
Отчаянье и духота.
Спускался к Висле, чтоб топиться,
Но человек из-под моста –
«К чему вся эта маета? –
Спросил. –
Зачем же торопиться…»
Звенел трамвай и мост толок,
А Висла сонная небрежно
Текла свободно и прилежно.
«Какой в том толк?! Какой в том толк?!» –
Гремело польское железо,
Искрился под дугою ток.
Перевод с белорусского
Уладзiмiр Някляеў
Мост Панятоўскага
Адчай. Спякота. Духата.
Да Віслы рушыў, каб тапіцца,
Ды папярэднік з-пад маста
Сказаў: «І гэта марната,
Ніякая не таямніца».
Трамвай на мосце рэйкі тоўк
Ад соннай Віслы незалежна.
Вада сплывала кругабежна.
«Які ў тым толк?! Які ў тым толк?!» —
Грымела польскае жалеза,
Іскрыўся пад дугою ток.
Заснеженный район... Понурый ветер
Гуляет взаперти, держа по струнке
Окрестности, знакомые под вечер
Плюс-минус сутки.
Фонарь горит когда ему охота,
Переходя в одно мгновенье ока
В созвездие Тельца от пешехода,
И одиноко
Густеет ночь, разлитая неровно
По улицам, исхоженным когда-то
И вдоль и поперёк, коротким, словно:
Целую, дата
И подпись в уголке листа, и можно
Читать сначала - бегло и невнятно -
Фасады, освещённые дремотно,
Когда ненастно.
И общий фон доступного, лишённый
Размера, ритма, знаков препинанья,
Коробится под взглядом, отрешённый
От поминанья,
Но номер дома, след, другая метка
Дают возможность, отойдя от быта,
Припомнить то, что не имело места,
Но всё же было.
Теряемое при отсчете "раз-два"
Ещё восстановимо - без рутины,
Тем более, что всякие пространства
Консервативны,
Что позволяет сбиться человеку,
Внушая состояние покоя,
Повторного вхожденья в ту же реку
И всё такое...
Развалины, оставленные нами,
Стираются по памяти, попутно
Безмолвствуя под мёртвыми огнями,
И слишком трудно
Оберегать в себе, сочтя исконным
Бесследно погребённое стеною,
И в пору новолунья быть спокойным
За остальное.
Нет мест, куда нельзя явиться снова,
Учитывая то, что изменилось
Буквально всё: жильцы, окраска крова,
И если мнилось,
Что всё не так - испробовать, роняя
Своё достоинство, когда жилплощадь
Пересекает кошка вороная,
Лоснясь, как лошадь.
Отпущенное нам мы уместили
В короткий срок, которого б хватило,
Чтоб растянуть его до смерти, или
Пока фартило:
Ещё на жизнь - одну, две, три, четыре
И далее... переходя за призму
Судьбы, в ущерб сводимому к квартире
Матерьялизму.
Но это никого бы не задело,
И было б даже скучно, что едва ли
Могло произойти на самом деле,
И лишь детали
Напомнили б, что это уже было,
И вам принадлежащее - не ваше,
Как трещины в очищенной от ила
Античной чаше.
Утрату обретённого и меру
Происходящего осознавая сразу,
Вначале, и, привязанные к месту,
К чужому глазу,
Мы жили вопреки - и днём, и в полночь
Об этом забывая, но идея
Идёт к себе же, чтоб своё исполнить
Собачье дело.
Остатки декораций в эту повесть
Уже не добавляют вдохновенья,
Но в общем-то здесь неизбежны, то есть
В пределах зренья
Расклад не в пользу слов произносимых,
А целиком идёт от геометрий
Горбатых улиц - вымученно синих,
Как их не меряй
Шагами - все одно и то же, и безмолвье
Для действующих лиц равно провалу,
И сердце, разбиваясь на бемоли,
Сдаёт помалу,
И проще сдать колоду, где все дамы
Известны и флиртуют с королями
По честному, в марьяжной паре, дабы
Сойтись ролями.
Боящийся стать белою вороной,
Линяя, выбирает цвет заранье,
И дерево теряет вместе с кроной
Своё названье,
При этом не теряя только сути,
И коротая в чёрном теле ночи,
Спокойно спит оставшиеся сутки
Без чувства порчи.
Ни впереди, ни сзади, за спиною,
Нет никого, кто мог бы двигать ноги
Под перезвон, роняемый струною
Ночной дороги.
Квартал дыряв, как сыр, что видно лучше
На срезе, где, не попадая в рапорт
О происшествиях, влетает в лузы
Последний транспорт.
В разгаре шабаш мрака, и нагими
Стоят его свидетели, и кряду
Стекают при достаточном нажиме
В сплошную кляксу.
За пустырём над грязной кучей щебня
Луна в анфас привалена к ограде,
И лампочкою Ильича ущербно
Маячит сзади.
Мысль чаще эфемерна, слово - рыхло,
И для того, чтоб сказанное устно
Уравнивалось, ищется не рифма,
А захолустье -
Так, чтоб не возвращаться... И увидишь -
Строенья, реку, снег в промерзшем русле
Да улицу Урицкого, где идиш
Звучит по-русски.
...И ненароком, плотью к плоти
Нас занесло на повороте.
Дороги пыльная шлея
Исчезла в кущах непролазных.
Зеленоглазая моя!
Я не люблю зеленоглазых.
Так ослепила эта сила,
Что сквозняками в нас гудит.
На миг один она сроднила —
Она ж навек разъединит.
И мы не будем виноваты!..
И —
до потери, до расплаты,
до расставанья — за версту —
Ты смотришь,
как сестра на брата.
Как сирота на сироту.
Перевод с белорусского
Уладзiмiр Някляеў
Спадарожная
...I выпадкова, плоць да плоцi
Нас кiнула на павароце,
I шляху пыльная шляя
Мiж лiп згубiлася высокiх.
Зеленавокая мая!
Я не люблю зеленавокiх.
Ды асляпiла гэта сiла,
Што скразнякамi ў нас гудзе.
На мiг адзiн яна зраднiла —
Яна навекi развядзе.
Нiхто не будзе вiнаваты!..
А ты —
да страты, да расплаты,
да развiтання за вярсту —
Глядзiш,
нiбы сястра на брата.
Як сiрата на сiрату.
1983.
1
Слишком долгой казалась дорога: за ствол
Укрывались рядами стволы, куролеся,
Но откроется озеро сквозь частокол,
Сквозь рябой полумрак поредевшего леса.
И отступит разлапистый полог, и свет
Припадёт к серебристой, расплавленной толще,
Повторяя, как зыбкий живой трафарет,
Поднебесье, себе заглянувшее в очи.
Чуть заметная рябь по воде – на бегу
Затуманит, размоет поверхность, а с нею
И полоску деревьев на том берегу,
Заострив их и делая вдвое длиннее.
Будет нечто иное, чем слой мишуры
В близлежащей осоке, омытой волною,
И свинцовый, как пуля, дурной от жары
Первый овод из влажного вынырнет зноя...
Но ничто не затронет свечения дня,
И не сможет разъять неразрывные части. –
И покоится озеро, хрупко храня
Бесконечность и тлен, тишину и ненастье.
2
Три двора, простоявшие век у воды,
Доживают свои предпоследние годы,
И спускаются к берегу ближе сады,
И зелёной ботвой шелестят огороды.
И дома задыхаются, чувствуя плен
В окружении сосен, берёз и лещины,
И на чёрных квадратах бревенчатых стен
Свет и тень неразлучны и неразличимы.
Парой ходят телята, косятся на двор,
И мычат, прибегая к единому слогу,
И окошки, как мутные бельма в упор,
Не моргая, глядят на пустую дорогу...
3
Промелькнув над водою, тяжёлой, как сталь,
Вдруг появится бабочка, падая круто
На траву – лоскутком, заслоняющим даль,
В никуда устремлённая из ниоткуда.
И опустятся крылья, как сколки слюды,
Что постигли пространство и время углами,
Ловким циркулем меряя толщи воды,
Окаймлённые вкруг вековыми стволами.
И в создании хрупком, на лист резеды
Разомкнувшем свой контур с рисунком размытым,
Будет столько же чуда, души, красоты,
Как и в озере, светлой слезою пролитом.
И поэтому сможет домысливать взор
Впредь – все тайны земли, все глубины под ними,
Посмотрев лишь однажды на этот узор,
На безмолвные крылышки в радужном дыме.
И колышется бабочка, воздух, вода,
Как всё то, что не в силах умолкнуть, утихнуть,
Замереть; то, что есть, но чего никогда
И душой не понять, и умом не постигнуть...
4
Всяк свое разумеет, берясь по уму
Толковать бытие и прикидывать сроки.
Никакое "зачем", "отчего", "почему"
Не нужны тишине, берегам и осоке.
Вновь появится бабочка, близко к воде,
Промелькнёт, не ища виноватых и правых,
Пролетая, как жизнь – рядом, близко, нигде
Не оставив следа на деревьях и травах...
5
Мир почти неизменен, но зыбок, и – глядь –
Уходящее, как бы почиет во прахе.
Взгляд, когда-то смотревший на водную гладь,
Ныне видит исписанный ворох бумаги.
И по мере марания белых страниц,
Равнодушно усвоивших буки и веди,
Удаляется озеро, падшее ниц
Перед небом и мысью растекшись по тверди.
И оттуда, из памяти, издалека
Проступает, собой подменяя реченье,
Как пятно, что на зеркале потном рука
Оставляет, пытаясь спасти отраженье...
Столько снега, даже ветви ломятся.
Белый снег вокруг — и белый свет.
Чистота. На чистоте и ловятся.
Следом в след
Ты шагай за мной тропой глубокою,
Здесь чужих следов мы не найдём.
Больше ты не будешь одинокою —
Мы вдвоём
На опушке леса полусонного,
Где позёмка замедляет бег...
Ничего у нас с тобою нового —
Только снег.
Перевод с белорусского
Уладзiмiр Някляеў
Новы снег
Столькі снегу, што галіны ломяцца.
Белы снег — таму i белы свет.
Чысціня. На чысціні i ловяцца.
След у след
Ты ступай за мной паміж сумётамі,
Дзе слядоў не бачна нічыіх.
Не сумуй былою адзінотаю —
Мы удваіх
Каля ўскрайку лесу вечаровага,
Дзе пазёмка запыняе бег...
I нічога ў нас з табою новага —
Толькі снег.
1982.
О, как спешит сирень цвести,
Когда ночами бьёт остуда.
Шепчу: «Прости меня, прости,
Моё нечаянное чудо…»
Пусть я ни в чём не виноват,
Но – посмотри, как – изнывая,
Сирень горит, слова горят,
Своей вины не сознавая.
Готов вобрать духмяный вихрь
Любой каприз, любую шалость,
Когда дыханье губ твоих
С небесным сумраком смешалось.
Как густ и сладок аромат
Цветенья, мая и печали. –
Мы столько лет уже подряд
Лишь этим воздухом дышали. –
Так неразрывны и просты
И бесконечны в дымке смутной
И эта жизнь, и май, и ты,
И этот день сиюминутный.
I
Кой-как темнеет до пяти
И старше; мелкие монеты
Звенят в кармане; взаперти
Куда сговорчивей предметы.
Завязан город. Два шнурка
Рисуют карту Одиссею,
Сужая петли, и рука
С тоской поглаживает шею.
Окрест, куда ни плюнь, видны
Следы разора. Бедолаги
Жуют трофеи. Ход войны
Так и остался на бумаге.
Корабль уходит. Общий вид
Развалин гонит восвояси,
И снова волен алфавит,
Развитый до славянской вязи.
Вповалку брошены мечи.
Елена спит и иже с нею...
Какая Троя... Не смеши. -
Скромнее нужно быть, скромнее...
II
Потёмки мерно ломят плоть.
Крошатся тени, словно грифель.
Неужто так легко Господь
Оставил землю на погибель...
Дождит, как до прихода жаб...
Срывая душную удавку,
День отдает последний залп
И рокируется под лавку.
Ату его!.. Знай свой шесток...
Толчётся матовый суглинок,
Непредсказуем и жесток
Всеядный сговор половинок.
И, обнажаясь, жирный пай
Ждёт соучастия, и только
Костяшки, лёгшие впотай,
Искрят источниками тока.
Трухою крошатся, как шлем
На голом черепе, чернея,
Дома в соитии со всем,
Что окружает их, точнее -
С брезгливой моросью, с пальбой
Глухонемых огней в осаде,
С луною, с жадною трубой,
Коптя, пристроившейся сзади.
Пс-с-с... - обмякают позвонки
Углов, и с некоторой мукой
Фасады жухнут, как венки
С лица, шатаяся под мухой.
По ветру хлещется лоза,
Гниют разменянные сотни,
И подведенные глаза
Блестят из каждой подворотни,
И голосят на все лады,
И въяве рыхлая порода
Связует голые следы
Кочевья, морока, исхода...
Нет счёта, сколько здесь пройдёт,
Изыдя, тяжких толп, заранье
Сумев, как в голову взбредёт,
Свои оставить очертанья...
P.S. Смываются водой
Глаза и нос на фоне чёрном,
Костюм сидит, как заводной,
На господине обречённом.
На сон грядущий госпожа
Читает мятую, как скатерть,
Газету с меткой от ножа,
И крошки сыплются некстати.
И не выходит по уму...
Их час отложен в долгий ящик,
Но дела нету никому
До этих нежностей телячьих...
III
Теплеет... В зареве вершин
Стволы стыдятся человека,
И гулко, как пустой кувшин,
Жилища скрадывают эхо.
На дне по капле собрались
Цветные пятна, и рискуют
Узнать, что краски стоят лишь
Тогда, когда они рисуют...
Клубится выдохшийся пыл
Минувшей травли... Плотник рыжий
Навырост вычертил распил
На комле, чтоб закончить крышей.
Теплей... Теплее... Горячо...
Почти расплывшись между весей,
Крест обозначенный ещё
Иных не знает соответствий.
На стёклах теплится испод
Деревьев чёрных... Некто, стоя
К себе лицом, занёс щепоть
Над преклонённой пустотою, -
И простирается гора,
Втянув бесплодную подошву,
И столб под звуки топора
Врастает в каменную почву,
И Слово, вырвавшись из уст,
Уходит к жаждущим над чашей...
Исус сладчайший, Иисус
Сладчайший, Иисус сладчайший...
Дорога шла туда, где начинался зной,
И собственную тень притаптывали ноги.
Лес крался по бокам, и воздух слюдяной
Тлел над песком прямой, как долгий взгляд, дороги.
Вдоль просеки, едва покачиваясь, плыл
Свод сосен и берёз, оттягиваясь мимо,
И радужница, сев в накатанную пыль,
Была, как всё вокруг, — чиста и недвижима.
Всё замерло на миг, протяжный, как юла
В движении своём на месте без запинок,
И бронзовый испод застывшего крыла
Сравнялся с чешуей обветренных песчинок.
Казалось, что вот-вот, и лес и высота
Смешаются, совпав в частицах и ионах,
Найдя единый тон, пролившись, как вода,
Вобравшая цвета от синих до зелёных.
Казалось, жар сейчас сомкнётся, завладев
И всем и вся окрест — потерянно и слепо...
Но дрогнули крыла, и бабочка, взлетев,
Вернула на места земную твердь и небо...
Пылает день над Юрьевой горой.
Чист небосвод – весенний и высокий.
С небес слетает ангел синеокий
На яблоню, что набирает соки –
Пульсируют прожилки под корой.
Мне грезится: дед молится, встречая
И приглашая ангела в свой дом.
Колышет в доме свечку сквозняком,
Раскрытое лежит под образком
Евангелие, и, псалом читая,
Снуёт над книгой пчёлка золотая.
Перевод с белорусского
Уладзiмiр Някляеў
Евангелле
Iрдзее дзень над Юр’явай гарой,
Вясновыя над ёй плывуць аблокi…
Анёл з нябёс злятае сiнявокi
На яблыню, што набiрае сокi
У жылкi, што пульсуюць пад карой.
Мне мроiцца, як молiцца, вiтае
Анёла дзед i запрашае ў дом.
Гайдае ў доме свечку скразняком,
Евангелле ляжыць пад абразом
Разгорнутае — i псалом чытае
У вечнай кнiзе пчолка залатая.
6.03 2009.
Как птички, клюющие иней
С рябиновых горьких драже,
Мы смотрим на призрачный ирий,
Открытый пернатой душе,
Грустим в предвкушении манны
Небесной, на случай нужды
Пакуя свои чемоданы,
Которые там не нужны.
Из холодной зимней стыни
Слышные едва
Долетят слова пустые,
Лишние слова.
Разорвало время сети.
Что же – в добрый час!
И слова отныне эти –
Знаю – не про нас…
Но, сухие, как горошек,
Как пустые дни,
Из простуженных окошек
Сыплются они,
Рвутся из-за каждой двери
В снежный нежный хлам.
Я давно уже не верю
Никаким словам.
Их ветра наколдовали,
Только снова всё ж
Слышишь то, что вслух едва ли
Вновь произнесёшь.
И звучит, звучит сквозь вьюгу,
Вслед, из-за спины:
Мы ещё нужны друг другу,
Мы ещё нужны…
Мы в странствии своём могли остановиться
И отдохнуть хотя б на краткий миг вдвоём,
И, чувствуя, как тень легла на наши лица,
Вновь взоры обратить за дальний окоём.
Но время чередой течёт неумолимо,
Соединяя нас, чтоб снова развести,
Взлетает хлыст судьбы и гонит – мимо, мимо,
Навеки, прочь – туда, откуда нет пути.
Что остаётся нам теперь? Чего же ради
Сквозь нас, мой друг, прошёл поток минувших лет?
Лишь эхо голосов, обрывки мыслей, взгляды. –
И был ли рядом тот, кого давно уж нет?
Перевод с французского
Фёдор Иванович Тютчев
Nous avons pu tous deux, fatigues du voyage,
Nuos asseoir un instant sur le bord du chemin —
Et sentir sur nos fronts flotter le meme ombrage,
Et porter nos regards vers I'horizon lointain.
Mais le temps suit son cours et sa pente inflexible
A bientot separe ce qu'il avait uni, —
Et I'homme, sous le fouet d'un pouvoir invisible,
S'enfonce, triste et seul, dans 1'espace infini.
Et maintenant, ami, de ces heures passees,
De cette vie a deux, que nous est-il reste?
Un regard, un accent, des debris de pensees. —
Helas, ce qui n'est plus a-t-il jamais ete?
4 апреля 1838
Огни потушит цирк.
Под купол – по привычке –
Душа взлетит под чирк
Воспламенённой спички.
Ни запахов. Ни слов.
Ни чувств. Ни разговоров.
Ни клоунов. Ни львов.
Ни пони. Ни жонглёров.
«Аншлаг!» – курсив, петит.
Две даты под табличкой.
Лишь фокусник стоит,
Светя горящей спичкой.
В небесной глубине ночей, в лазурной бездне
Мерцает чистота божественных частиц.
О, слава, звёзды, вам! В своём священном блеске
Вы льёте вечный свет, не ведая границ!
Бессилен человек: мгновенью на потребу
Рожденье и уход стремясь уразуметь,
Приветит небеса и устремляет к небу
Бессмертный взгляд земной, что обречён на смерть.
Перевод с французского
Фёдор Тютчев
Vous, dont on voit briller, dans les nuits azurees,
L'eclat immacule, le divin element,
Etoiles, gloire a vous! Splendeurs toujours sacrees!
Gloire a vous qui durez incorruptiblement!
L'homme, race ephemere et qui vit sous la nue,
Qu'un seul et meme instant voit naitre et defleurir,
Passe, les yeux au ciel.— II passe et vous salue!
C'est 1'immortel salut de ceux qui vont mourir.
23 августа 1850
Как роднички из-под руки
Текут, текут черновики.
Они – неясные пока –
Клубятся, словно облака,
И устилают стол пустой
Травой шуршащей и листвой,
Чтоб прорастать – лугам подстать,
Чтоб небом стать, рекою стать.
Аркадию Курдикову
Ушедшие поэты…
Стали строже
С годами лица их, и судеб миг.
Дрожжин, Денисов, Козырев…
Но кто же
Из них дороже?..
Холодок по коже
Проходит, лишь подумаю о них…
Стихи их были – точно – с кулаками,
С клыками даже – от избытка сил
И от любви, копящейся веками…
Не зря в романе «брянскими волками»,
Любя их, Юрий Фатнев окрестил.
Они до жизни были очень хватки,
Ложь не терпя, не ластясь ко двору…
Ты знал все их ухватки и повадки,
Знал цену дружбе – с этим – всё в порядке –
Знал – как никто – свой в стае, и в миру.
Просты в быту, но в творчестве – велики,
Они прошли по жизненной меже
Красиво, трудно, в лёгком кураже…
Благодаря тебе живут их лики,
Их голоса звучат в твоей душе.
Поэт, как волк, охотится ночами
На строчки, устремляясь к небесам,
Один, в своём неведомом начале.
Они ушли, а волки измельчали –
Не те уже волчата, знаешь сам.
Пред творчеством твоим снимаю шляпу.
И серым братьям отдавая долг,
Пойдём и мы – в их стаю, по этапу –
Когда-то – по невидимому трапу…
Позволь пожать твою большую лапу,
Мой милый друг – последний Брянский волк!
Разлука меня измотала,
Как будто, сливаясь в огне,
Тяжёлые капли металла
Тебя выжигали во мне.
С дыханьем рвалась ты наружу,
И мне не хотелось дышать,
И можно – казалось бы – душу,
Как слиток в руке подержать.
Когда-то алхимики так же,
Иного не зная греха,
Испачкавшись в угле и саже,
Крестясь, раздували меха,
И с тихой улыбкою счастья
Молились на образ святой,
И серый свинец превращался
В сияющий луч золотой.
Сдавили грудь мою своими жерновами
Неодолимый страх, тревога и тоска.
Остановись! – шепчу я времени, пока
Последующий миг не зазиял меж нами
Как пропасть – на века.
На сердце болью дней минувшее навито,
И душит, и звенит натянутой струной.
Я слишком долго ждал, былое ненавидя. –
Так пусть твоя любовь останется со мной.
Перевод с французского
Фёдор Тютчев
Comme en aimant le coeur devient pusillanime,
Que de tristesse au fond et d'angoisse et d'effroi!
Je dis au temps qui fuit: arrete, arrete-toi,
Car le moment qui vient pourrait comme un abime
S'ouvrir entre elle et moi.
C'est la 1'affreux souci, la terreur implacable,
Qui pese lourdement sur mon coeur oppresse.
J'ai trop vecu, trop de passe m'accable,
Que du moins son amour ne soit pas du passe.
Конец 1840-х — начало 1850-х годов
Если я и храним
Ангелом не во плоти,
Он – за плечом моим –
Видит тебя напротив.
Каждый его совет
Знаю я с полувзгляда.
Он говорит мне: «Нет!
Нет! Не сейчас! Не надо!..»
Думает – обманусь,
Дров наломав попутно.
Если же обернусь,
Я вас могу попутать.
Но о тебе всегда
Помню я, даже – чаще.
Ты говоришь мне: «Да…
Да… Ну скорей… Сейчас же...»
Осени бирюза
Выцвела подчистую…
Ангел, закрой глаза,
Я её поцелую…
Вот поле, вот - колосья с позолотой,
Штыками подпирающие небо.
Пахать-пахать, пахать без передыху.
Сучит ногой кузнечик желторотый.
Вкус жита переходит в запах хлеба.
Балда краснеет, вспомнив попадьиху.
Цвет сухостоя. Свежесть. Перебранка
Раздолья, духоты, небес и пыли.
Коса звенит мажором и минором.
В теньке, в кустах едва почата банка.
Балда поёт "По ягоды, грибы ли..."
Воняет луком, реже помидором.
И всё же - тихо... Лысая опушка
Мертвеет без растущего наружу...
Так косят. И меньшой идет за средним,
А за меньшим плетётся мышь-норушка.
Так косят. И рассматривает душу
Коса у стебля, падшего последним.
Так косят. Так набрасывают петлю.
И не щадят. И любят. И сдыхают
Собакой под забором от угару.
Плюют на жар костра. И лезут в пекло.
И плачет феникс. И пересыхают
Моря и слёзы - солоны на пару.
И печенег с оглядкою пьёт воду
Из Дона. И ведут рабыню к яме,
Чтоб положить на смертном одре с князем.
И украшают золотом колоду.
И укрывают плечи соболями.
И бьются оземь, обращаясь язем.
И пишут книги. И идут за плугом.
И крест кладут от сглаза и кикимор.
И открывают земли, где сурово,
Но вольно. И палят из пушки плутом.
И Соловьев - седой, но он - Владимир...
А правды - нет, и нет другого слова...
Царь в голове, отечество и сека,
Плюс что-то там... Безветренно и сиро
Приходит осень. Шествуют матроны,
Довольствуясь и тем кусочком секса,
Что Бог послал, и тем кусочком сыра,
Что был когда-то где-то у вороны.
Гром не гремит. Мужик живёт при прежних
Разубежденьях. Глупо рвать рубаху.
Бунт - есть стена, по крайней мере - стенка.
Сим победиши... Полно. В этих песнях
Нет правды, что окрашивает плаху
В извечный цвет без всякого оттенка...
И содрогнётся Запад, на закат
Отброшенный несметною ордою, -
И будет проклят, вытоптан, заклят
И смыт, как прах смывается водою.
Всё повторится... И пожнут жнивьё
Серпы молниеносной чёрной стали,
И устремится в прошлое своё
То, что грядущим было, но не стало.
И тьма, и тьма, и тьма взорвёт века,
Пролившись светом - сколько хватит силы.
Всё повторится снова, но пока
Слепит глаза багровое светило, -
И монотонных песен не поют
Певцы степей, но в гуще океана
Стад, табунов - над конусами юрт
Полощет ветер стяги Чингисхана.
Подошёл я к озеру и лёг
На волну, на воду головою,
Чтоб уснуть, и свил во сне мне Бог
То, что и во мне и подо мною,
То, что и во мне и надо мной,
Там, где облака плывут водою,
И на них склонился головой
Тот, кто мною был и станет мною,
Тот, кто небеса связал с землёй
Пряденою нитью золотою.
Перевод с белорусского
Уладзімір Някляеў
* * *
Падышоў да возера і лёг
На ваду, на хвалі галавою,
Каб заснуць — і ў сне сувоіў Бог
Тое, што ўва мне і пада мною,
Тое, што ўва мне і нада мной,
Дзе аблокі, поўныя вадою,
На якіх паклаўся галавой
Той, хто мною быў і стане мною,
Хто напяў між небам і зямлёй
Залатую нітачку сувою...
"Не позорься в жизни этой - будет легче в жизни той", -
Так сказал, теряя зренье, мне слепой Мао Цзэдун.
С той поры живу, как учит этот старый монархист,
Эта жертва провиденья, вольнодумец и святой.
И, подобно скарабею, в тишине песчаных дюн,
Свой язык перелагаю на шуршание и свист
И качу свой шар тяжёлый от погоста на погост,
С ним боясь вдвоём остаться, умираю по звезде,
Что держу в руках на небе и её вдыхаю медь,
И теряю - что - не знаю, точно ящерица хвост,
Выходя из разных женщин, не печалясь о хвосте.
Если будет жизнь короче - то длиннее будет смерть.
Между делом заплетаешь, точно сеть, зелёный плющ,
Режешь лезвием колбасным перочинный бутерброд
Или дремлешь под жужжанье своего веретена,
И звезда, что станет светом, лишь замрёт последний луч,
Заговаривает зубы и заглядывает в рот,
И невольно смотришь в точку, где появится она.
Не впервые мне с овчинку небо видится в уме,
Не впервой хватать глазами мне уголья из костра.
Я нашёл её за долгой мглой резиновых зеркал,
Безразмерных, как рейтузы тёти Лошади у М.
С двух сторон стекла стояли тени: дочка, мать, сестра -
Как одно, и непонятно, кто кого из нас искал.
Заливает амальгама говорящие уста,
Но движений не стесняет то, что прячется внутри.
Я могу сказать о счастье, сам не зная - это что.
Я опять возьмусь за шарик сразу, как дойду до ста:
Раз-два-три-четыре-восемь-восемнадцать-двадцать три,
Двадцать восемь-двадцать девять-девяносто девять-сто.
Знаю: бедственно пригожи в ранних сумерках глаза,
Что мгновеньям и минутам свой ведут особый счёт,
Умножая горстку суток на цветочную пыльцу,
На пылинки сладкой мУки и мукИ. Когда оса,
Шершень, шмель, пчела колдуют вместе с ней над чашкой сот,
Я не смею прикоснуться к вдохновенному лицу.
И ничто в сравненьи с этим даром все мои дела,
Даром мухи засидели каждый мой благой порыв,
Превращая - в негативе - в остов Млечного пути.
Я качу, качу свой шарик, не деля с ней ни стола,
Ни рассохшегося ложа, только время - вкось и вкривь,
Как умею, как учили до избытка тридцати.
Я не волк, что сыто смотрит в близлежащий лес, но пёс,
Крюк свершающий в пространстве по кратчайшей из прямых –
Между альфой и омегой, между небом и землёй,
И бросаемый вдогонку, но поставленный вопрос:
"Кто-куда-зачем-откуда?" - обгоняет нас, хромых,
На полхолки, отливая свежекрашеной змеей.
Языком играя, точно девкой уличной на вес,
В ослепительной одежде бытового словаря,
Я в карманном поцелуе, как мальчишка, прячу клад,
Фантов, пуговок, монеток с чьим-то профилем и без,
Даже в блеске звёзд молочных мишуру боготворя,
Замечая в каждой капле пятки крохотных наяд.
Средь песка, что гонит ветер, я уже неистребим:
Там мой след уходит в землю и белеет чья-то кость.
Хорошо, что я не знаю наизусть её лица,
Я б иначе не решился вдаль тащиться за слепым,
Завещая запах меди, чёрный шарик, мёртвый хвост
И слова последней песни: "Линца-дрица гоп-ца-ца!"
Снуёт в окне тюремном то и дело
Ночной паук.
На каждый шорох вздрагивает тело,
На каждый стук.
И замирает камера устало
На вскрик из тьмы…
Тут раньше к стенке ставили в подвале
Таких, как мы.
Перевод с белорусского
Уладзімір Някляеў
* * *
Паўзе па шкле, што раптам пачарнела
Начны павук.
На кожны рып напружваецца цела,
На кожны грук.
І замірае камера ў здранцвенні
На ўскрык нямы...
Тут некалі стралялі ў сутарэнні
Такіх, як мы.
Казалось: вся жизнь впереди.
Коль молод – плевать на потери.
Но шёпот твой: «Не уходи» -
Меня удержал возле двери.
С тех пор пролетели года.
Я стольких оставил и вышел
Из стольких дверей – в никуда,
Но слов этих больше не слышал.
Давно отшумели сады,
Давно уже выросли дети,
Но шёпот твой: «Не уходи»
Ещё меня держит на свете.
Лёд трещит. Толпа теснится к плахе.
Проторили с берега тропу.
Человек в заношенной рубахе
Прожигает взглядами толпу.
Но, застыв, как будто перед дверью,
Он еще засмотрится в зенит,
И себя за истинную веру
Он двумя перстами осенит.
И спадут тяжелые оковы,
И лучами в дымке голубой
Воссияют ангелы Христовы
Над его воздетой головой,
И истлеют прелести и чары
Царствия антихриста в дыму,
И, сгорев, сомненья и печали
Новым светом явятся к нему,
И палач, качаясь точно пьяный,
Донесет последние слова:
"Сукин сын... Покайся, окаянный..."
"О..." - отсеченная голова.
Прими всё то, что видишь: жизнь мала,
Чтоб ей успеть сложиться по-иному...
Скрипит сосна. По свежему излому
Стекает тёплой каплею смола.
Пройдёт немало времени, пока
У ног твоих взамен смолы пустячной
Из-под волны, небрежной и прозрачной,
Сверкнет янтарь, застывший на века...
Паскаль влачил свой ад, что следовал за ним.
Увы, всё бездна есть: поступки и желанья,
Мечты и сон, слова. И ветер мирозданья
Проходит, точно страх, по волосам моим.
Я наверху. А там, внизу, плывут, как дым
Безбрежье, глубина, манящее молчанье,
Лишающее сил, и, точно на закланье,
Господь творит миры движением одним.
Как перед ямой, страх теснит во мне иное.
Провал ведёт в ничто сквозь ужас всех ночей.
Завидуя, мой дух всё чаще, горячей
Приемлет для себя, как нечто всеблагое
Покой небытия, бесчувствие покоя.
О, круг не размыкать из чисел и вещей!
Перевод с французского
Charles Baudelaire
Le Gouffre
Pascal avait son gouffre, avec lui se mouvant.
Helas! tout est abime, — action, desir, reve,
Parole! Et sur mon poil qui tout droit se releve
Mainte fois de la Peur je sens passer le vent.
En haut, en bas, partout, la profondeur, la greve,
Le silence, l'espace affreux et captivant...
Sur le fond de mes nuits Dieu de son doigt savant
Dessine un cauchemar multiforme et sans treve.
J'ai peur du sommeil comme on a peur d'un grand trou,
Tout plein de vague horreur, menant on ne sait ou;
Je ne vois qu'infini par toutes les fenetres,
Et mon esprit, toujours du vertige hante,
Jalouse du neant l'insensibilite.
Ah! ne jamais sortir des Nombres et des Etres!
Холодный лес, сугробы в рост,
Колючие кусты.
Лежит дорога сквозь погост,
И всё - кресты, кресты...
Ещё тепла не видел свет,
Не пахла бузина,
Но вновь - самой себе вослед -
Завьюжила зима.
И те, кто ведали пути
По пажитям земным,
Устали по снегу брести
И кружат вместе с ним,
Иль равнодушно вмёрзли в лёд
И дальше - ни на шаг,
Но и без этих жизнь идёт
По вехам - на большак...
От деревеньки в семь дворов
Отъедет верховой -
Минует дол, минует ров -
Замёрзший, но живой.
Натянет повод у коня
И спешится - лоб в лоб,
И, отвернувшись от меня,
Помочится в сугроб.
Протянет: "Как твои дела?.."
- Да так... - скажу, смутясь.
- Ну ничего, зима была
Похлеще, чем сейчас...
- А почему у вас у всех
Она не на Покров?..
- Но мы исправно чистим снег
И нарубили дров...
И вновь - верхом рванет на дым
Становищ за бугром,
И мерин ёкает под ним
Оборванным нутром...
В его дороге меньше вёрст,
Чем месяцев и лет:
Сейчас он въедет на погост
И потеряет след.
Этот сон всё равно повторится,
И не раз, и не два, и не три:
Пролетит тёмной ночью жар-птица,
Обжигая меня изнутри.
Не проронит ни крика, ни слова,
Только яркой блеснёт полосой
Над соломой безмолвного крова,
Над притихшей зелёной росой.
Полыхнёт и угаснет без срока,
Превращаясь в рассыпанный чад,
Унося за собою высоко
Этот дом, этот луг, этот сад. -
Только жизнь и оставит, безмолвный
Для тебя открывая рубеж,
Чтоб искать ослепляющих молний
Посреди беспросветных небес.
I
Князь пирует, и в тереме стены гудят.
День - к закату, но - буйно в хоромах, -
Щедро ломится стол, а где пьют да едят,
Там и слабый в коленках - не промах.
Сладко теплится мясо, хрустит каравай,
Крепок мёд и заморское зелье. -
Веселись, нищета! - знай себе, наливай,
Оставляя глоток на похмелье...
И мутнеет холодный огонь заварух,
Унимаясь во взгляде кагана,
И мелькают дворовые девки вокруг,
Точно стрелы из вражьего стана.
И - под занавес - князь не вникает в сыр-бор:
Старый бог эту землю не бросил,
Поделом и варяги ушли за бугор -
На ладьях, да без вёсел...
II
Балагурит немного обмякшая рать,
Заглушая рожки скоморохов,
И народ, собираясь под окнами, рад
Поторчать у высоких порогов. -
По-над капищем, где распускается сад,
Прикорнув за смолистой оградкой,
Деревянный Перун свой рассохшийся зад
Вдругорядь потирает украдкой.
Свежей кровью испачканы губы, и сам
Весь обрызган, но, видимо, мало
Старику, потому как текло по усам,
Только в рот ничего не попало...
Кое-как оплывает закат в вышине,
Поменялась вечерняя стража, -
И размеренно стонет колода во сне -
Одиноко и страшно...
Бродит странник по земле,
Бросив тень по солнцу:
От зари идет к заре,
От окна - к оконцу...
Неторопкий, и едва
Не гремит костями,
И пропахла борода
Ветром и дождями.
Ходит, ходит - там и тут
Милостыню просит:
Где напиться подадут,
Где - копейку бросят.
Кто, откуда и куда -
Да какое дело...
Ни зарубки, ни следа,
Лишь душа и тело...
По дорогам между сел,
По чужому краю,
Долго ль, коротко ль он шел -
Я и сам не знаю.
Но среди густых ветвей,
Ненароком, в логе
Встретил он лихих людей
На большой дороге.
И его со всех сторон
Обступили тати:
"Стой, старик! Хоть не барон,
Но и ты нам кстати.
Пропадать - так не за грош,
Так что не досадуй:
Покажи, чего несешь,
Удиви, порадуй..."
Глянул дед из-под руки,
Посмотрел на лица:
"Верно, есть для вас, сынки,
У меня вещица.
Так, игрушка, пустячок,
Камешек багровый...
Мне такой - едва ли впрок;
Вы ж - народ бедовый.
Я для вас со всей душой
Сделаю поблажку..."
"Покажи, - сказал старшой, -
Нам свою стекляшку..."
И по пальцам восковым
Пламя пробежало:
Знать, и впрямь расстаться с ним
Старому пристало. -
"Этот камень не по мне,
Хоть ношу в кармане:
Вишь - на каждой стороне
Огненные грани.
Только две их - жизнь и смерть -
Со своей заботой.
На - коль хочешь заиметь,
Я отдам с охотой..."
Камень искрами сгорал -
И, нещадно долог,
Свет по-разному играл
На холодных долях;
Пропадал, не видя дна,
Лишь коснувшись края:
Темной грань была одна
И светлей - другая.
Подивился атаман,
Потирая руки:
"Не затлелся бы карман
От подобной штуки!
Грех не взять такой калым
Легкою победой...
Но тебя мы порешим,
Старый: не посетуй..."
Помрачнел землистый лик
Тихого скитальца,
И отдал добро старик
В скрюченные пальцы.
Тотчас словно легкий зной
Прокатил по лугу:
Светлой выпал стороной
Камешек на руку.
Всплыло зарево вдали,
Ярко розовея,
И, казалось, подросли
Травы и деревья.
Вихрь рывком прошел, вразброд
Закачались ветки...
И притих лесной народ,
Нос держа по ветру.
Ждали... Капала смола
В пыль, подобно зелью,
И разверзлася земля
Под высокой елью:
Из провала встал купец
В плесени и прахе,
Сжав сочащийся рубец
На своей рубахе.
Следом - чёрный, но живой
Дьяк поднялся шатко,
Перебитой головой
Дергая с устатку...
Камень жег, и чем сильней
Он мерцал под взглядом,
Тем все более теней
Появлялось рядом.
С разных ям, куда ни глянь -
Из глуши, с окраин -
Шли служивый и цыган,
Нищий и крестьянин.
Встали все, кого смогли
Приютить поляны,
И легла роса смолы
На сырые раны.
И почти что ветер стих,
А старик - как сгинул...
Быстрым взглядом всех своих
Атаман окинул:
Плохо дело... Те, крестясь,
Что-то бормотали;
Озираясь, суетясь,
Но ножи достали...
И тогда, сжимая кол,
Сам - хмельной, как брага,
К ним вплотную подошел
Висельник-бродяга -
Загудел, захохотал,
Сипло, без печали:
"Все, что было, я отдал...
Для чего подняли?..
Не насытились во зле,
Ищете уловки..." -
И тянулись по земле
Вслед за ним веревки.
И плотней сомкнулись лбы,
Плечи - и по кругу:
"Все отдали..." - из толпы
Вторили друг другу.
И пошли в зловещий пляс
Мертвые по травке,
И округа затряслась
В хохоте и давке.
Закружилось, понеслось -
И, объятый страхом,
Кто-то крикнул: "Камень брось!
Брось его, к собакам!.."
Извернулся уголек,
Прочертил кривую,
Стороною темной лег
На руку крутую.
И совсем погас закат,
Словно с неохотой
Преклонился лес, объят
Сонною дремотой.
И во тьме, хоть глаз коли,
Чуя запах крови,
Приподнялись от земли
Белые покровы. -
И сквозь них - лицо как дым
Вылезло наружу,
И беззубым ртом своим
Выдохнуло стужу, -
Заходило, затряслось,
Шепотом запело:
"Наконец-то мне нашлось
Стоящее дело..."
Замер пан, отпрянул смерд,
И чернее ночи
Наклонила долу смерть
Медленные очи,
И шептала: "Хоть убей,
Но как старой стала,
Никого я из людей
Дважды не ласкала..."
И с покорностью тупой,
С охладевшим пылом,
Все пошли, пошли толпой
По своим могилам.
И - бледнее, чем туман,
Сглатывая горечь,
Засмеялся атаман,
Засмеялся в голос;
Гнал отставших, кто едва
Поспевал за всеми:
"Прочь подите, голытьба,
Дьявольское семя!.."
Сотоварищи его
Прибодрились малость -
Но сморила одного
Смертная усталость,
И второй, давясь, хватал
Воздух - и, косея,
Как подрубленный упал,
Сдавливая шею.
И еще, еще за ним
Корчились и стыли,
И вокруг белесый дым
Ветры постелили, -
И шатался, как бурьян
На пологом склоне,
Уцелевший атаман
С камнем на ладони.
И пока клубилась мгла
Мороком и бредом,
Он предал земле тела
И ушел с рассветом...
Бродит странник по земле,
Бросив тень по солнцу -
От зари идет к заре,
От окна - к оконцу...
Опять приходишь ты, ступая
Невнятно, кротко -
Поэзия, - моя скупая,
Чужая тетка.
Что нам делить с тобою?.. Горек
С любого бока
Твой хлеб, и только тем и дорог,
Что он от Бога.
И грустно знать, что дар твой странен,
Спрос - не лоялен,
А гений Игорь-Северянин -
Не гениален.
1
Есть в безмятежности лугов,
В благоуханьи разнотравья
Сумятица друзей-врагов,
Борьба за право и бесправье.
Ни ветерка над полем, но
Покой - лишь видимость покоя:
Любой цветок, побег, зерно
Есть спор, побоище, погоня. -
Кто раньше, кто скорее, кто
Своею порослью слепою
Поймает луч сквозь решето
Таких же листьев над собою,
Кто первым сделает глоток
Перенагретой, мутной влаги,
Кто сможет выпростать листок
Из-под песка в глухом овраге. -
И нет ни устали, ни сна:
Все - сон: на дни, недели, годы,
Но эта тихая возня
И есть гармония природы...
2
Горох теряется в овсе,
Жизнь измеряя не летами,
Но только летом и, как все
Растет, работая локтями...
Но даже у него в крови
Земной - до рокового часа -
Есть время, чтоб создать свои
Цивилизации и царства.
3
На тех и возят, кто везет,
Но жить-то надо: над дорогой
Вверх мать-и-мачеха ползёт
На склон песчаный и убогий.
И хвощ, как нищая братва,
Поспел и здесь воткнуть без скрипа
Поглубже корни - где жратва,
А нет - так и на том спасибо...
И палит ветер их огнем,
И путник давит под пятою. -
Но спорит лист с небытием,
И стебель спорит с пустотою...
Ночь томила и качала,
Растекаясь, как вода.
"Не целуй в глаза, - сказала, -
Потеряешь навсегда".
Но, летя напропалую
В темень огненного сна,
Потому-то и целую,
Что разлука суждена.
Бывают дни пронзительного счастья,
Когда уже почти сойдя на нет,
Душа не разрывается на части,
Но воедино связывает свет,
За тенью жизни – призрачной и длинной –
Скрывает и безверие, и зло,
И трещины замазывает глиной,
Как ласточка разбитое гнездо.
Средь вечности нам отпускается крохотный миг,
И время уходит, дороги не зная обратной,
И, вновь расставаясь, мы бездной ладоней своих
Спешим зачерпнуть быстротечную воду объятий.
И всходят цветами созвездья на наших полях,
А птица летит, и пустой остается застреха.
Великим сокровищем праху даруется прах,
И верности ищет душа, как магнитная стрелка.
Пред собой я так близко увидел чело
Золотое, как свет, и благое, -
И одно - точно солнце - горело крыло,
И синело, как небо, другое.
И ничто не смущало саднящий покой,
Лишь лучи расходились тугие.
Я спросил у него: "Почему ты такой...
Почему твои крылья такие..."
Я тянулся к нему, словно пыль на стекло,
Можно было потрогать рукою
И одно, что горело, как солнце крыло,
И, подобное небу, другое.
Но исчез он, и меньше не стало огня,
Лишь рассыпалось ветром горячим:
"Я такой, чтобы ты не увидел меня
Меж землею и солнцем парящим..."
Какой портной в пресветлой горенке
Под шорох ветра и планет
Смог без сучка и без задоринки
Сшить воедино этот свет,
Соединить сиянье месяца
И синеву звенящей мглы...
Посмотришь - жизнь твоя поместится
На острие его иглы.