(Анне–Магдалене Бах)

Кто первым встал – того и тапки.
И тапки тоже это знали.
Они повсюду успевали,
А не штаны, парик и шляпки.
И так, как надо в идеале,
Чуть-чуть мешая распорядку,
Они с утра играли в прятки
Когда их пальчиком искали.
И днем терялись. Понарошку…
И вечерком, чуть-чуть, заочно.
Им снились сны спокойной ночью,
А по утрам, пиная кошку,
Ногой того, кто встал не мешкав,
Они решали две задачки:
Когда же Он покончит с мессой
И выйдет кинуть мусор в тачку.

А после – бодрыми, по нотам,
Помятым, брошенным и рваным,
Повторно брались за работу,
Ведь вслед за Ним, вставала Анна.
Плита, дрова, заварка, чайник…
И тапки шлепали к буфету.
Ай – хорошо, уже согреты
Его теплом, его ворчаньем…
Бельё, камзол, пюпитры, скрипки.
И всюду дети, дети, дети…
Господь – ты есть на белом свете!
В её глазах – тепло улыбки
К своим, чужим… к цветам и кошке.
Да, много будничной работы…
Огромный мир в её ладошке -
Его любовь и ноты, ноты…

Их – годы, годы, море, море…
Таких прекрасных и великих,
Простых, глубоких, чудотворных.
Мытарства, слёзы, лики, лики…

Горит свеча, то дело – капнет,
Как жизнь, весьма, непостоянна.
Заснула трепетная Анна,
Не спят истрепанные тапки.
Теряться больше нет причины,
И кошки нет… Ах, дети, дети…
Приют для бедных – стены эти.
И горечь нищенской кончины.

Не спят… Давно седобороды,
Воспоминаний быстротечность.
А завтра, сократив расходы,
Хозяйке их наденут в вечность.

«Не садись в эти сани, девочка, не твои» –

Убеждали врачи после теста на фэстриол.
Это горе, поверь, не делится на двоих,
Да сегодня не страшно – всего лишь один укол.

А мужчины бегут, увы, от таких проблем.
Твой – не хуже, не лучше, нормален и без затей.
Глупо, ранние вы. Подумай, рискуешь всем!
Нарожаешь попозже здоровых для вас детей.

Улыбалась блаженно, хмурила резко бровь.
Восемнадцать всего, чем тут веру убьешь в любовь…

«Не мои были сани, Господи, ну зачем
На красивые сказочки юности поведясь…»
Начинается утро жестко, без лишних сцен.
Ведь за стенкой мычит двадцать лет человек дождя.

Это в фильмах он мил, спокоен, в болезни – крут.
И пешком – пол страны, и не надо ему коня.
А в реале – жесткий, бессильный, бессонный труд,
Чтобы завтра, возможно, он мамой назвал меня…

Размышляла устало. Просила себя – держись.
Тридцать восемь – не возраст, а мука длиною в жизнь.

Залезай в эти сани, деточка, и садись
Рядом с мамой. И пусть возмущенно потом галдят!
Небо звездами – в пояс, ветер, мятежность искр.
Мы поищем любовь, хорошо, человек дождя?

Да, сегодня не страшно – нужен один укол.
И весь мир – разноцветный, в нём мальчик умом берёт
На уроках! Позже – он будет гонять в футбол…
Залезай в эти сани, хороший мой, и – вперед…

Не поймут, осудят. Не надо, себе – не лги.
Хрупок лёд в полынье и круги по воде.
Круги…

Молилась сини: «Хочу быть сильной».

Клялась свободой, бранила похоть.
А он явился – во всём стабильный:
«Привет, мерзавка, ну, дай потрогать».

А он ворвался в моё – жилое.
В мою рутину, тепло и тело.
И показалось – оно живое,
И оказалось – оно хотело.

Такое чувство сродни разврату.
А вот не стыдно. Легко и сладко.
Я наслаждалась его посадкой,
Его рассветом, его закатом.

А летом…
Лето печётся вольно:
«Остынь, гордячка. Очнись, рабыня!»
Он камень бросит, а мне не больно.
Он дарит камень, а мне – святыня.

Летаргия по мячику

…Тысячное из писем
(разум от них зависим),
спрятанное в шуфлядку,
там же, где валерьянка с мятой.
И в унисон…
Иди и достань мой мячик!
Для неприхотливой бабки он многое может значить.
А знаешь, мне снился сон…

Деревню палило солнце.
И тщетно рыдала Таня, пытаясь помочь тушить.
Ведь слез на всю жизнь не хватит у хрупкой её души…
А там, по речным червонцам, подаренный мяч не тонет,
Волнуется и пасется на этом трагичном фоне.
В тот день он один спасется
От солнца…

Ах, мальчик, достань мой мячик,
Который годами тонет, и шанса не даст – пожить.
В ладонях – твоих ладонях застыла бездарно жизнь.
С огромными синяками – подставками век и слёз.
Мне снилось, мой славный парень, ты сам мне его привез.
Ни радостей не просила, ни праздников – боже мой!
Ах, мячик… упругий, стильный, пронзительно голубой,
Взвивался, летал, смеялся, кружился, просился в синь.
Подарком пришелся в руки – подальше его закинь…

Деревню накрыло снегом. Кто выжил, тот жил пропажей.
И мячик ещё был виден замёрзшим. К окну прильнуть –
И громко, большим ребенком, прижившись на старой барже,
кричать: «…ну когда же в путь…»
Но баржи в снегах не тонут, ржавеют, скрипят и стонут,
потеряны до весны.
А волос у бабки – цвета невымытой седины.
Привычно нащупав ручку и мятых бумажек сонм,
Она начинает снова: «… мне снился всё тот же сон…»
Ах, мальчик, мой милый мальчик!
Зачем ты, вихраст, запальчив, метнулся его спасать?
И снится ей этот мальчик
лет, может быть, сорок пять.


***

Бычара

Нет, он не в детстве утонул. Ошибка, право…
Сперва мечтал достать луну – вмешалась мама.
Сначала с досточки сняла, чтоб не убился,
Потом под задницу дала –
«Учись!»
Учился…
У двух залетных блатаков – ругаться матом,
Шмонать карманы стариков, унизить взглядом.
Хамить, плеваться вслед тому, кто любит дело.
Растить копыта да клыки, чтоб щёлкать девок.
Деревню … это он спалил, возможно, спьяна…
Кричали избы, блатари, молчала мама.
Ревела девочка в соплях, давясь угаром…
Он отвалялся на полях.
Он стал – бычара…
На пепелище подсобрал пять-семь цепочек,
Продал, рванулся за Урал.
Тут – много точек.
*****
Он воротился, весь в перстнях, мол, строю храмы,
Достали бабы на сносях, и снится мама.
Мол, это озеро купил – хорош суглинок!
Курил, чесался у перил – вдруг выстрел в спину.
Бычара падал в пелену, хрипел упрямо.
Мычал, брыкался, шел ко дну
И видел маму.


***

Хозяйка потерянных зайчиков

Мокрых заек побросали на скамейках при вокзале,
В роддомах, на пепелищах. Их никто уже не ищет.

Приглядевшись к ним однажды, расселив на старой барже,
Просушив хвосты и уши, тем, кто более послушен,
И, задобрив вермишелью, надоумили к веселью.

Зайки высохли, поели, отоспались и запели:
«Ой, подайте, Христа ради, тити-мити, тёти-дяди...»
Подавалось им немного, но хватало для налогов,
Для машинки нужной масти.
Ну а что еще для счастья?
И квартирка, и мужчинка, и на выход пелеринка
При блатной дороговизне. Вот такой хороший бизнес.
Зайки тоже не в обиде ; ведь живут! Да кто там видит...

Что там видим? Незадачу – в ресторане дама плачет...
Дядька наглый, незнакомый, прикупил все водоёмы.
Уговаривал смириться, наливал опохмелиться,
Улыбался, сволочь, мило... Но она его убила.
Ай, короче, все – пустое в этой гадкой из историй.
Что там дама? Посадили, откупилась, отпустили.
Собрала багаж однажды и сбежала от сограждан.
Бросив заек...
Блин, хозяйка!
Под дождем остались зайки...

Вот и всё… концерт окончен. Зачехлен гитарный трепет.

Дом бездомных престарелых вспомнил звук аплодисментов.
Мне теперь – к себе подобным, всё сутулей и нелепей.
К премиальным, подработкам, бестолковым документам…
***
Там они теряли память, находя ориентиры
В птичках, ноликах и точках … в звуках разных славных песен.
Снег все таял. Таял. Таял. Из простуженной квартиры
Чей-то пес устало лаял. Бисер плел лукавый Гессе.

А они теряли память. Птички зыркали проворно:
Может – крошка, может – кошка, где спасение найдется?
Точки в нолики стремились, и царапались повторно
Вверх по клеткам, по ступенькам, к самым классным старым теткам.

Тёток больше выживало. К ним терпимей бег по кругу.
Жаль, что дядьки, кошки, память – исчезали в мир прочтений.
Оставались звуки песен и, скажу тебе как другу,
Оставались в результате очень многих предпочтений.

И желтели и жевались, и скрипели по линейкам…
Разлетались в пух и перья и потом взлетать боялись.
Тетки долго не сдавались, распевались на скамейках,
На кроватях, на кушетках, в майках, тапках, одеяле…

Это – орден, это – сила. Это – круг «к себе терпимых».
Это – синтез состояний, класс игры в «себе подобных».
Иллюстрация идеи, сопряженность одержимых,
Что теряли тихо память, извиняюсь за подробность…

Птички, нолики и точки помогали… и не очень…
Все же память уходила… к дядькам, кошкам и… прощайте…
Что-то с этим надо делать? Черкать лист поближе к ночи?
Но мы видим, даже песни не дают больших гарантий.

Да, мы знаем – даже песни... Даже нолики и точки.
Что-то с этим надо делать… Что-то я сейчас устала
Размышлять о том, что память нужно сматывать в моточки.
Тает снег, надела тапки, завернулась в одеяло…

Понимаю, что исчезну, принимаю, что возможно
Задержусь на этой грани, между кошкою и птицей.
На границе, там, где память правит правдою и ложью,
Между ноликом и точкой на истерзанной странице.

Извини, сентиментально рассказать не получилось.
И детали не надежны, и сюжета нет местами.
Дом бездомных престарелых – суетится чья-то милость.
Между возрастом и песней ... там, где все теряют память.

Если ты меня забудешь, я конечно не заплачу,
Не улягусь на неделю на диване поболеть.
Вероятно, прогуляюсь по немому снегопаду,
Там, где, может быть, хотелось мне тебя поцеловать.
Мне так больно будет, правда… но не долго, не смертельно,
Как-нибудь и эту пытку попытаюсь пережить.
Знаешь, может с той витрины, прикуплю себе картину,
Ту, что нам обоим, помнишь, так понравилась тогда.
Если ты меня забудешь… я трусиха, в самом деле…
Почему забыть ты должен, то, что и не началось?
Почему я так волнуюсь про несчастное свиданье,
Почему так больно, трудно, про него не написать.
Нас один безумный город приютить пытался, очень…
У него не получилось. Он, сконфуженный, молчит…
А мои простые мысли о таком и близком чуде…
Им немного надо, право, пожурить самих себя
Если ты меня забудешь, что-то мы пропустим в жизни,
Что-то нас обгонит снова на доступном вираже.
Если ты меня забудешь, то возможно очень много
Много мелочных бирюлек не закончат свой узор.
Правда, мелочи, лишь звенья, но без них мы не увидим,
Не поймем и не узнаем, что-то важное о нас.
Я, конечно, буду долго, очень долго буду думать
Почему не получилось, в чем была я неправа,
Где опять поторопилась, где – напрасно промолчала.
И про то, как часто будешь ты меня не вспоминать.
Если ты меня забудешь…
Я, поверь мне – не заплачу…
Так что смело, можешь, смело, слышишь, смело забывать!
Я тебя забуду тоже… на полгода, нет, на время…
То, которое поможет мне тебя не позабыть.
Это время – будет нашим… Мы с тобой вдвоем узнаем
То, что с нами, вероятно, так и не произошло…

Нельзя её спасти – и падает в ладони

Бескрылым мотыльком наивная мечта.
Чуть-чуть знакомых нот в ранимом баритоне,
А дальше – легкий вздох…
И снова суета
Предвыборных столиц, пропущенных вокзалов,
Приличных пантомим и неприличных слов…
Её нельзя спасти, прости – она упала.
Оставив о себе обрывки сладких снов
О том, что лишь с тобой…
И там, где ты беспечен…
И там, где ты смешной,
И там, где только ты…
Притих внезапно мир простых противоречий,
Стремясь запомнить миг – падения мечты.

Не на день расставались, на миг, что зовется жизнь,

Ни клялись, но смотрели. Смотрели глаза в глаза.
Он давно, он давно в этом сердце безмолвно жил,
И сначала всё время пытался ей рассказать…
Но она так боялась, боялась его терять,
Что сжимала ладошкой тревожное тик – так-так…
И сама пробиралась по ребрам за рядом ряд,
И её поселение в сердце – заметный факт!
Тоже что-то сначала пыталась там петь и мыть…
Но зачем – если все так понятно без всяких слов.
Он ей – мил. Боже, Боже, ты видишь – он так ей мил!
А она – словно фея из самых волшебных снов.
Очень редко, но все же, но все же… по выходным
Получалось друга-друга коснуться слегка… рукой…
И тогда этот мир становился таким родным…
И тогда получали взаимно такой покой…
А потом расставались на миг, что зовется жизнь
С разным адресом, ритмом, стихами, судьбой, семьёй…

Не клялись, но смотрели…Смотрели в одно родство,
Расходились, снегами скрипя, шелестя листвой,
Пробираясь по ребрам обратно в сердечный быт...
Защищая друг друга от сотни дурных тревог…
Завершая, мотивы друг друга, кадансом – «быть»…

Боже, Боже – за что ты не дал им один порог.
Так – и тысячам братьев, сестер… не дано любить…

Хорошо бы вволю поныть, поплакать

И, уткнувшись в мамин родной рукав,
Расписать ей горе своё по тактам,
Расплескать…
в ладони её упав…
Закипает чайник – свистун, проказник,
Затаился в миске последний блин.
Ей сегодня внучку вести на праздник,
Мне – бегом за тортиком в магазин.
Повезло, что есть полчаса сопливых,
Бескорыстно искренних полчаса.
Где возможно вместе, ссутулив спины,
От сумбурных бед осушить глаза.
Все обиды - разом!
И … стало легче,
Завтра снова в прозу «работа - дом»…
А у мамы руки всё мягче, мельче,
А у мамы локоны – серебром…
Хорошо еще бы успеть прокрасить
Эти пряди в тёмный - её «каштан»…

Только мамы нет – мой порыв напрасен,
Нет давно.
И дрогнул с водой стакан…

Внучка стала взрослая – воооот такая!
«Помнишь, детка, бабушку?» – «не совсем…»

Тёплым чайным вечером, рассуждая,
Расплетая петли своих проблем,
Дочь и я хотим твоего совета,
Что там будет: дружба, позор? Любовь?
И оттуда, зная на всё ответы,
Ты киваешь медленно головой.

Из-под сколов и обломков время вылезло наружу.

Беспокойной мелкой дрожью память ёжилась, ворчала.
Я всего лишь чищу кружку, я всего лишь мою кружку,
Допотопную жестянку, у которой нет начала.

Кем, когда, зачем и сколько — где ответы на вопросы?
Чем измазан бок: перловкой, или… да, кусочком сала.
Чем пахнуло: чаем, водкой, может, медным купоросом?
И кого она от пули скользким краешком спасала?

Что с неё мне? Память детства, пальцы бабушки и мамы.
Пар, нависший над землею, злость воды, в огонь попавшей.
И колодец по соседству, самый чистый, самый-самый…
Сок березовый, слезою на кривое днище павший.

Миг игры, в которой мячик должен ей сказать спасибо.
И костер с гитарой юной, и поэт, влюблённый в мяту.
И советские поездки — стройотряды по Турксибу.
И рюкзак простого кроя, в сколиозе виноватый.

Белый цвет под запах хлора, полувнятные улыбки,
И зубовный гадкий скрежет о края моей бедняжки.
Шум в ракушке, бриз, «Боржоми».
«Не скучай» — с морской открытки.
Позабытый после детства добрый дух молочной кашки.

Я её отчищу все же, подождет посуды племя,
Вид для свалки, он абсурден в современной амплитуде.
Ведь по сколотой каёмке здесь моё застыло время.
Я не знаю про начало, но при мне — конца не будет.

В манускриптах двадцатого века

Непонятно читается фраза:
«Человек приходил к человеку»…
Может, это – какая зараза?

Ну, зачем поясни гуманоид,
Хоть в упрек триста первому веку,
Для чего, виртуальный андроид,
Человек приходил к человеку?

Их стихи, песни, танцы и проза
Все сквозит внесистемным парсеком…
Почему, даже в злые морозы
Приходил человек к человеку?

Волноваться за деток и внуков,
Обсуждая, как жизнь переделать?
И мотаться во тьме переулков
С надоевшим вопросом: «Что делать?»

Их искусство Порок искровавил!
/Лихорадит машинное сердце,
Словно кто-то немножко добавил,
В строчки красного жгучего перца!/

Странно, глупо, смешно, нелогично
За какой-то «Любовью» гоняться?
И «догнав её», эпизодично
Друг над другом всю ночь! Издеваться!

Растревожен искусственный разум,
Слишком много вопросов от чтенья.
Видно, все же, большая зараза -
Чай с печеньем и банка варенья!

Размигались в извилинах токи,
Превращая машину в калеку,
И явились бессвязные строки
Посвященьем, забытому веку.

«В ма-ну-скрип-тах двад-ца-то-го ве-ка
Рас-шиф-ро-ва-на фра-за из тре-ка!
Че-ло-век при-хо-дил к че-ло-ве-ку,
Чтоб ос-та-вить в се-бе – Че-ло-ве-ка!»

Текст с «ново современного» на «старо современный», переведен андроидом «Ж.Т.Г. «Соната»:19.02.12»

Миг одного путешествия

Стоил всех прожитых почестей.
Били нас рифмы репейником,
Гнали строкою в безволие.
Истинное сумасшествие,
Или проверка на прочность нам?
Странствующие гиперболы
В нас отцветали магнолией.
Ветры швырялись разгульные
Листьями не жизнестойкими.
Ветви хлестались осенние,
Вот ведь – нежданное горюшко!
Травы не пахли багульные,
Песни не пелись пристойные.
Нам не желалось спасения
В тихой параболе дворика.
Вот бы на этой скамеечке
Выпросить паузу прочерка.
Было бы больше возможности
Выявить истинность бремени.
Руки в таких злоключениях,
Верили в правильность почерка.
Губы в такой безнадежности
Верили в искренность времени.

***

Из окраин лазурных и сахарных,
Деревянных, молочных, мирских.
В глухомань полукаменной, шахматной,
С душным запахом смол заводских.
Торопясь, задыхаясь и охая,
Обнуляя испорченный год.
То чистюлей, то сладкой пройдохою,
Набивая оскоминой рот.
Вырождаясь, рожая и жалуясь,
Усмиряя и каясь в грехах,
Я ломала себя, запоздалую,
На фальшивых, дрянных языках.
Собирала по фишкам, по катышкам,
Отодрав ярлыки прежних лет.
Допускала соринки и пятнышки,
Чтоб эскиз был похож на портрет.
Распрямлялась, рыдая и радуясь,
Убеждала – что вкривь, то не вкось…
Получила себя заурядную,
Маскарадную, «белую кость».
Не сейчас…
Не сегодня, не куплено…
Не продать, да и не подарить…
Хорошо бы обратно, потуплено
В те запруды нагою ступить.
И почувствовать росное, грешное,
Что роняется лаской, плывёт
Из далёкого детского, нежного,
Словно олово – имя моё…

Кружка