Сергей Федосов


Дилан Томас. Отказ оплакивать гибель, в огне, ребенка в Лондоне

Никогда, пока создавшая человека

Птицу зверя цветы

Плодящая всё смиряющая тьма

Молча не скажет последним светом

И не выйдет час ти-

шины из моря, рвущегося из ярма,

           

И должен буду войти в Сион я

Бусинки воды опять,

В синагогу кукурузного початка —

Не помолюсь я и тенью слова,

Не стану бросать

Зёрна слез в юдоли сей, чтобы оплакать

 

Величие детской смерти и сгоранье.

Я не убийца

Человечества — страшной правдой ее ухода,

И на крестном пути дыханья

Не стану глумиться

Юности и невинности одой.

 

К первым мертвым — Лондона дочь идет,

В мантии из друзей —
Зернах вне времени, в матери темные вены,
Тайна Темзы катящихся вод,
Не скорбящих над ней.
После первой смерти — мы бессмертны.


 A Refusal to Mourn the Death, by Fire, of a Child in London

Never until the mankind making
Bird beast and flower
Fathering and all humbling darkness
Tells with silence the last light breaking
And the still hour
Is come of the sea tumbling in harness
     
And I must enter again the round
Zion of the water bead
And the synagogue of the ear of corn
Shall I let pray the shadow of a sound
Or sow my salt seed
In the least valley of sackcloth to mourn
     
The majesty and burning of the child's death.
I shall not murder
The mankind of her going with a grave truth
Nor blaspheme down the stations of the breath
With any further
Elegy of innocence and youth.
     
Deep with the first dead lies London's daughter,
Robed in the long friends,
The grains beyond age, the dark veins of her mother,
Secret by the unmourning water
Of the riding Thames.
After the first death, there is no other.



Данте Габриэль Россетти. Молочай

Взметнулся ветер, но, опав,

Лёг бездыханным в море трав;

Он стих — я [ж], на колени встав,

По воле ветра лишь шагав,

 

Уткнул в них тяжесть головы, —

Зажали губы вздох «увы!»;

Мешались пряди меж травы,

Слух — умиранье дня ловил.

 

Блуждая, взгляд нашарил мой

Цветы, и там, в тени сплошной,

Цвёл молочай передо мной,

Цветок — три чашечки в одной.

 

…Не дарит мудростью печаль,

О ней не вспомнится подчас,

Лишь отложилось невзначай:

Цветок трехлистный — молочай.


The Woodspurge

The wind flapp'd loose, the wind was still,
Shaken out dead from tree and hill:
I had walk'd on at the wind's will,—
I sat now, for the wind was still.

Between my knees my forehead was,—
My lips, drawn in, said not Alas!
My hair was over in the grass,
My naked ears heard the day pass.

My eyes, wide open, had the run
Of some ten weeds to fix upon;
Among those few, out of the sun,
The woodspurge flower'd, three cups in one.

From perfect grief there need not be
Wisdom or even memory:
One thing then learnt remains to me,—
The woodspurge has a cup of three.


Джеффри Чосер. Истина: Баллада о добром совете

Живи правдиво, не иди с толпой,

Довольствуйся хоть малым, но своим, —

Изменчив рок; не будь скупым, брюзгой,

Завистлив к славе, золотом — слепим;

Живи, лишь добрым именем храним;

Примером будь, чтоб наставлять народ,

И страх отринь, ведь Истина спасет!

 

Горбатых не исправишь, веря той,

Кто вертит нами, как мячом шальным.

Пренебреги для счастья суетой;

Поберегись на шило стать босым;

Не бейся в стену лбом, невозмутим.

Владей собой, зовя других вперед;

И страх отринь, ведь Истина спасет!

 

Прими смиренно данное судьбой,

Не бейся с миром — он непобедим.

Не здесь твой дом. Вперед! Вперед с мольбой,

Вперед, паломник, к странствиям иным!

Знай: мы Его за всё благодарим;

Пускай твой дух лишь ввысь тебя ведет,

А страх отринь, ведь Истина спасет!

 

Послание

Отбрось, Филипп*, унынья груз пустой;

Не будь рабом желаниям мирским;

Взывай к Тому, Кто высшей добротой

Тебя из ничего создáл живым,

Тянись к Нему, моли себе, другим

Небесного блаженства и щедрот,

А страх отринь, ведь Истина спасет!


* Филипп де ла Ваш (Philippe de la Vache, с. 1348-1408), английский придворный, сын друга поэта, попавший одно время в немилость при дворе.


Truth**

Or ‘Ballade de bon conseyl” (To Sir Philip de la Vache)

Flee from the crowd, and dwell with truthfulness,

Let your thing suffice, though it be small;

Hoarding brings hatred, climbing fickleness,

Praise brings envy, and wealth blinds overall;

Savour no more than ‘tis good that you recall;

Rule well yourself, who others advise here;

And truth shall deliver you, have no fear.


Trouble you not the crooked to redress,

Trusting in her who wobbles like a ball.

Well-being rests on scorning busyness;

Beware therefore of kicking at an awl;

Strive not like the crockery with the wall.

Control yourself, who would control your peer;

And truth shall deliver you, have no fear.


That which is sent, receive in humbleness,

Wrestling for this world asks but a fall.

Here’s not your home, here is but wilderness.

Forth, pilgrim, forth! Forth, beast, out of your stall!

Know your country: look up, thank God for all;

Hold the high way, and let your spirit steer,

And truth shall deliver you, have no fear.


Envoy

Therefore, La Vache, cease your old wretchedness;

To the world cease now to be in thrall;

Cry Him mercy, that out of his high goodness

Made thee from naught, on Him especially call,

Draw unto Him, and pray in general

For yourself, and others, for heavenly cheer;

And truth shall deliver you, have no fear.


** Перевод на современный английский язык с сайта https://www.poetryintranslation.com/PITBR/English/ChaucerPoems.php



Уолтер Рэли. [Ответ нимфы влюбленному пастуху]

Будь вечно юны мир, любовь,

Будь правда в клятвах пастушков,
То счастья не было б милей,
Чем жить с тобой и быть твоей.

Но Время сгонит скот в загон,
Взбурлит река, застынет склон,
И соловей неметь начнет;
Всё-всё застонет от забот.

Цветы все, буйные холмы —
В счет своенравия зимы.
Что сердцем — желчь, хоть речи — мёд,
Мечтой взлетев, бедой падет.

Чепец, постель из роз на лето,
Наряды, туфельки, букеты
Порву, сношу, забуду вскоре:
Дарёных в глупости — на горе.

Корсет из трав, увит плющом,
Пускай янтарь с кораллом в нем, —
Не этим средством ты сумей
Привлечь меня, чтоб стать твоей.

Будь радость, юность — круглый год,
Не знай любовь и жизнь забот, —
Да, счастья не было б милей,
Чем жить с тобой и быть твоей.

The Nymph's Reply to the Shepherd

If all the world and love were young,
And truth in every Shepherd’s tongue,
These pretty pleasures might me move,
To live with thee, and be thy love.

Time drives the flocks from field to fold,
When Rivers rage and Rocks grow cold,
And Philomel becometh dumb,
The rest complains of cares to come.

The flowers do fade, and wanton fields,
To wayward winter reckoning yields,
A honey tongue, a heart of gall,
Is fancy’s spring, but sorrow’s fall.

Thy gowns, thy shoes, thy beds of Roses,
Thy cap, thy kirtle, and thy posies
Soon break, soon wither, soon forgotten:
In folly ripe, in reason rotten.

Thy belt of straw and Ivy buds,
The Coral clasps and amber studs,
All these in me no means can move
To come to thee and be thy love.

But could youth last, and love still breed,
Had joys no date, nor age no need,
Then these delights my mind might move
To live with thee, and be thy love.



Кристофер Марло. Влюбленный пастух — своей любимой

О, будь моей, приди ко мне,
И насладимся мы вдвойне
Богатством рощ, долин, лугов,
Холмов, скалистых гор, лесов.

Мы сядем там, где Пастушки'
Пасут отары у Реки,
Там, где певучий водопад,
Где Мадригалы птиц звенят.

Тебе — постель из Роз на лето,
Сто ароматнейших букетов,
Цветы в Чепец; я Фартук твой
Украшу Миртовой листвой;

Тончайшей шерсти на наряд —
От наших миленьких Ягнят,

А к башмачкам, для снежных зим,
Златые пряжки прикрепим;*

Корсет из трав, увит плющом,
Янтарь, Коралл — застежки в нем;
И, если любо всё, смелей:
Приди ко мне, и будь моей.

Подпаски майским утром тут
Тебе и спляшут, и споют.
И, если счастья нет милей, —
То будь со мной, и будь моей.

* Более точный текстологически перевод последних двух строк:
  И башмачки для холодов
  С чистейшей пряжкой золотой.

The Passionate Shepherd to His Love
 
Come live with me and be my love,
And we will all the pleasures prove,
That Valleys, groves, hills, and fields,
Woods, or steepy mountain yields.

And we will sit upon the Rocks,
Seeing the Shepherds feed their flocks,
By shallow Rivers to whose falls
Melodious birds sing Madrigals.

And I will make thee beds of Roses
And a thousand fragrant posies,
A cap of flowers, and a kirtle
Embroidered all with leaves of Myrtle;

A gown made of the finest wool
Which from our pretty Lambs we pull;
Fair lined slippers for the cold,
With buckles of the purest gold;

A belt of straw and Ivy buds,
With Coral clasps and Amber studs:
And if these pleasures may thee move,
Come live with me, and be my love.

The Shepherds’ Swains shall dance and sing
For thy delight each May-morning:
If these delights thy mind may move,
Then live with me, and be my love.





Джон Говард Пейн Home, Sweet Home

Home, Sweet Home
(Песня из пьесы «Клари, девушка из Милана». Акт 1, сцена 1)
         Светлой памяти Анны Васильевны
         и Сергея Васильевича Макаровых.

Пускай он и беден на фоне дворцов,
Всех лучше на свете — родительский кров!
Здесь нас освящает небес благодать
И больше нигде нам такой не сыскать.
Ах, дом! Милый дом!
Лучший в мире дом!
Лучший в мире дом!

Как греет отцовской улыбки тепло,
Как с мамой легко, когда так тяжело.
Пусть ищут иные красот и щедрот,
Но счастье — в родительском доме живет!
 
Когда я ночами любуюсь луной,
То знаю, что мама незримо со мной, —
Как будто глядит из окна мне вослед
Сквозь ветви жасмина, которого нет.

Бродяга без крова, мне блеск ни к чему;
Вернуться бы снова к истоку тому,
Где с птицами вместе беспечно свистел
И лучшим на свете был этот удел.

Сюда я вернусь, поседев от забот, —
Покой долгожданный душа обретет;
Я здесь остаюсь, в этом месте святом.
Пускай он и беден, но это — мой дом.

Home, Sweet Home
(Song from “Clari, the Maid of Milan”, Act 1, Scene 1)

’Mid pleasures and palaces, though we may roam,
Be it ever so humble, there’s no place like home!
A charm from the skies seems to hallow us there,
Which, seek through the world, is ne’er met with elsewhere.
Home, Home! Sweet, sweet Home!
There’s no place like Home!
There’s no place like Home!

An exile from home, splendor dazzles in vain!
O[h], give me my lowly thatched cottage again!
The birds singing gaily, that came at my call; —
Give me them, with the peace of mind, dearer than all !
Home, Home! Sweet, sweet Home!
There’s no place like Home!
There’s no place like Home!

[I gaze on the moon as I tread the drear wild,
And feel that my mother now thinks of her child
As she looks on that moon from our own cottage door
Thro’ the woodbine whose fragrance shall cheer me no more.
Home, Home! Sweet, sweet Home!
There’s no place like Home!
There’s no place like Home!]

How sweet ’tis to sit ’neath a fond father’s smile,
And the caress of a mother to soothe and beguile!
Let others delight ’mid new pleasures to roam,
But give me, oh, give me, the pleasures of home!
Home, Home! Sweet, sweet Home!
There’s no place like Home!
There’s no place like Home!

To thee I’ll return, overburdened with care;
The heart’s dearest solace will smile on me there;
No more from that cottage again will I roam;
Be it ever so humble, there’s no place like home.
Home, Home! Sweet, sweet Home!
There’s no place like Home!
 





Уилфред [Эдвард] Оуэн. Гимн обреченной юности

Где звон по тем, кто был убит, как скот?

Лишь рёв орудий в ярости слепой;

Винтовки, заикаясь, их расход

Замолят, тараторя вразнобой.

Нет ни издёвок больше, ни молитв,

Ни скорбных плачей, — лишь визгливый хор,

Хор сумасшедших мин по ним вопит;

Из скорбных графств к ним вновь взывает горн.

 

Какие свечи ставить за юнцов?

Нет свеч в руках, лишь отразят зрачки

Прощания святые огоньки.

Бескровность лиц любимых — их покров*,

Душ терпеливых нежность — им цветы,

И каждый вечер — шторы темноты**.

 

* Переводчик повторил строку перевода М. Зенкевича, как конгениальную оригиналу: даже трансформация pallor — pall в переводе сохранена: бескровность — покров.

** В оригинале «a drawing-down of blinds» (зашторивание) — имеется в виду занавешивание траурной материей окон или опускание жалюзи в помещении с умершим. Возможный вариант перевода «траур темноты».

 

Wilfred Owen. Anthem for Doomed Youth

 

What passing-bells for these who die as cattle?
     — Only the monstrous anger of the guns.
Only the stuttering rifles' rapid rattle
     Can patter out their hasty orisons.
No mockeries now for them; no prayers nor bells;
     Nor any voice of mourning save the choirs,—
The shrill, demented choirs of wailing shells;
     And bugles calling for them from sad shires.

What candles may be held to speed them all?
     Not in the hands of boys, but in their eyes
     Shall shine the holy glimmers of goodbyes.
The pallor of girls' brows shall be their pall;
     Their flowers the tenderness of patient minds,
     And each slow dusk a drawing-down of blinds.

 



Роберт Фрост. Огонь и лед

Кто верит — мир погубит пламя,

Кто верит — лед.

Не обделен я был страстями,

И с теми я, кто выбрал пламя.

Но, если дважды гибель ждет*,

Испытан ненавистью тоже,

Скажу: мне кажется, что лед,

Чтоб уничтожить —

Подойдет.

 * Переводчик повторил конгениальный перевод этой строки, выполненный Михаилом Зенкевичем.


Robert Frost. Fire and Ice

 

Some say the world will end in fire,

Some say in ice.

From what I’ve tasted of desire

I hold with those who favor fire.

But if it had to perish twice,

I think I know enough of hate

To say that for destruction ice

Is also great

And would suffice.