Ты помнишь, ранняя весна цвела неярко и неброско,
А лето улыбалось нам светло, как девочка-подросток.
Октябрь закончился, и был – ноябрь, загадочен и светел
В том времени, где я любил одну тебя на целом свете.
Мы оставляли города, мы были юны и беспечны,
И нам не верилось тогда в то, что разлука станет вечной.
Зимою – прятались в пальто и привыкали к многословью,
И называть любовью то, что не является любовью.
Мы жили порознь во снах, порой мучительных и странных,
И находила нас весна, но – порознь, и в разных странах.
Нам порознь пели соловьи, негромко и благообразно,
И розы порознь цвели и увядали в вазах разных.
Но я, подобно кораблю, плыву на свет сквозь ночь и ветер,
Сквозь сон – туда, где я люблю тебя, одну на целом свете.
Люблю, Господь тебя храни, и не страшны ни смерть, ни старость.
И я благославляю дни, и ту судьбу, что нам досталась.
2020
Если близится ночь и пламя едва дрожит;
если масло сгорает в лампе,
как в горле – крик;
если тусклый огонь не сумел до утра дожить;
если тьма поглотила страницы
любимых книг;
если вышло – как вышло, и не удалось огонь
уберечь до рассвета,
не удалось спасти –
значит что-то не так в нашей жизни с тобой – ладонь
отпускает любимых овец до весны
пастись..
Мы возмем эту лампу в наше немое кино,
в черно-белые улицы, стылые –
лет на сто,
не дешевым сосудом с прошлогодним вином;
не зловонным вместилищем
желчи и нечистот –
эта тёплая лампа, светильник полу-нагой
пусть останется лампой,
светильником без огня.
Будет утро. И масло найдётся. И будет огонь,
освещающий письменный стол,
и тебя, и меня...
Ю.А.
Осужденная без приговора
беспощадной земной молвой
для серьезного разговора
возвращалась Она домой.
Он – с утра перемыл посуду,
вынес мусор (в ее кашне...)
Дверь открыл: чистота повсюду,
штора чистая на окне...
Говорили о чем – не важно.
Грохотал на ветру карниз,
дом старинный, пятиэтажный
ей казалось кричал – вернись!
Возвращайся – кричали стены
и родной, вечно грязный двор...
За окошком сгущалась темень,
да не клеился разговор.
Закипал на конфорке чайник
и не мог закипеть никак.
Вдруг – предательски хрустнул пряник
и затих у Него в руках.
А Она – у окна ссутулясь,
будто пряча свечу в горсти,
вдруг сказала – ... я вернулась.
Понимаешь, совсем вернулась!
Понимаешь... к нему... вернулась...
Ухожу. Мне пора. Прости.
2013, декабрь
„Сегодня не забавный день для Хирона... “
Я .Э. Голосовкер
Да, грешен я. Я безусловно грешен.
Я не пытаюсь оправдаться тем,
Что слава разрушителя скворешен
Мне позволяла выжить в темноте.
И я любил. И я бывал любимым.
Но в давней веренице тел и рук
Теперь едва-ли вспомню половину
Моих до гроба преданных подруг.
Но в этом мире, радостном до боли,
Такой как есть – беспечен и раним,
Я много лет одной тобою болен.
Я много лет одной тобой храним...
А на войне – как на войне...
Но жди какой-нибудь напасти,
пока не кукольные страсти
бушуют в кукольной стране.
Я помню: то была зима,
холодная зима...
Огнем горела бузина,
и мерзла бузина;
до марта жили снегири
у нас на пустыре.
А мы – сушили сухари,
кормили снегирей.
Ночами мерзлая луна
высвечивала дом;
река спала, но глубина,
не скованная льдом
проламывала в январе
ледовый каземат,
и не мешала полынье
морозная зима...
...Давно минуло торжество
тех вековечных зим,
давно встречаю Рождество
в рождественской грязи.
Сегодня выпал на пустырь
недолгий, мокрый снег...
Учусь выращивать цветы,
и думать о весне.
Мне снится
дождь под Новый Год и слякоть у дверей,
где мой благочестивый кот встречает снегирей,
встречает, говорит: " Bonjour-r-r"...и...
ловит на лету,
но я – причины нахожу завидовать коту...
Мне снится дом,
и в доме – я... Но в этом сне моем
горит дубовая скамья причудливым огнем,
пылает чайник на плите, прихожая пуста;
огонь, пугающий гостей, пытается достать
залетных красногрудых птиц, не пойманных котом
и лижет кончики страниц,
что не читал никто.
В камине –
черные дрова, подобие трухи.
От жара плавятся слова, рождаются cтихи.
Не сожалея, не скорбя – похмельный и нагой,
я вызываю на себя
диковинный огонь!..
...И будет ветер,
поздний гость, на части рвать
тепло,
вдохнет – и выдохнется сквозь оконное стекло.
Его тяжелый, жаркий дух
растапливает лед
на много тысяч миль вокруг,
на сотни лет вперед...
Но что поделать? Чай остыл,
а вместе с ним – зима.
Учусь выращивать цветы,
чтоб не сойти с ума,
и ждать –
покуда зацветут,
и жить –
как хан Гирей,
[попутно скармливать коту
залетных снегирей];
Чтоб Новый Год встречать – до ста,
не зная наперед,
что мой садовый инвентарь
меня переживет!
Но, одурев от черноты
бесснежных тополей,
учусь
выращивать
цветы
на ледяной земле...
***
Вдали от июньского солнца,
Продрогший, усталый, больной
Я знаю, что лето вернется,
Я верю, что будет оно.
Минуют короткие ночи,
Минуют холодные сны...
Но шаг человека короче,
Чем поступь грядущей весны.
Вдали от июньского солнца,
Не верящий в дежавю,
Я знаю, что лето вернется.
И верю, что я доживу.
1995 / 2013
Выходит батальон из боя,
выходит из чужой ошибки.
Трубач истерзанной трубою
хрипит мелодии обрывки.
Выходит, не забрав убитых,
выносит рваные знамёна.
Ему плевать, что там, у сытых
кому-то вешают погоны,
кому-то вешают награды,
кому-то выдают наделы –
ему высоких слов не надо,
бинты и хлеб – вот это дело!
...Их выводили на рубеж
и говорили: "За Отчизну!
Патронов нет – зубами ешь,
но честь знамён дороже жизни!.."
Ты перед боем не накуришься,
а перед смертью не надышишься.
Вперед, братва, отставить хмуриться,
ведь это дело никудышнее!
...И с марш-броска без перекура
на шесть рядов чужой колючки:
"штык – молодец, а пуля – дура,
вперед же, лучшие из лучших!"
...И батальон шагнул вперед
за грань, и там уже – за гранью
в шинель
ударил пулемет,
начав кровавое гаданье...
...Кому бруствер скатертью
в небесные владения,
кому
без ног на паперти,
кому – жизнь без прощения!..
...И закружил веселый бал!
ну кто сказал, что бой не Штраус?
Он вальс за вальсом танцевал,
и как в тех вальсах танцевалось!
...И партнерш им хватило сполна
им, безусым, не знавшим седин!
И вот, рота, смертельно хмельна
улеглась на перины равнин.
А веселие шло все сильней,
и летал дымно-огненный фрак
от припудренных взрывом траншей
к яркозубым улыбкам атак.
А потом выходил батальон
на погосты, не взяв мертвецов –
в горьком шорохе пыльных знамён,
жалкой стайкой столетних юнцов...
... Выходит батальон из боя,
выходит из чужой ошибки,
трубач истерзанной трубою
хрипит мелодии обрывки...
1989 год
Песня в авторском исполнении:
Евгений Башта. Выходит батальон из боя...
Сегодня День Рождения моего друга Жени Башты. Я-то вот уже вполне себе пожилой дядечка, а ему навсегда останется 24.
И песни его такие-же молодые, и стихи.
* * *
Закутав горло в млечный путь,
Я "Беломор" прижгу от солнца...
Когда-нибудь, когда-нибудь
Мне это сделать доведется.
И тихо свистнув Гончим Псам,
Пойду напиться к Водолею,
И покачаюсь на Весах,
Я это, право же, сумею!
Дракону наступив на хвост,
Влюблюсь, смеясь, в созвездье Девы.
И выложу из ярких звезд:
Бросайте пить – мешает делу!
1987 год
РАССУЖДЕНИЯ ЛИСА О ЛЮДСКОЙ НЕБЛАГОДАРНОСТИ.
Ох, люди, право-слово не пойму.
Трех кур унес, а шуму на весь лес!
А куры-то – ни брюху, ни уму,
Когда бы знал – ей-богу б не полез!
Они ж больные! Я, как санитар,
Спасал от разоренья мужиков:
Съел, принимая на себя удар.
А где спасибо?.. Жди от дураков!
Дождешься, как же, знают — псов спускать!
Ату его!!! Хватай за все подряд!
Нет, чтобы обогреть и приласкать –
Снять шкуру в благодарность норовят.
Вот делай после этого добро!..
Кому охота, голова одна.
А доброта – она ж тебе ж ребром
Выходит. Доброта – она вредна.
НЕТ справедливости. Увы, мораль стара:
Из пасти норовят урвать кусок...
Ну, вроде, успокоились. Пора
И мне домой. Пойду, вздремну часок.
1988 год
ВИТЯЗЬ ВОРЧИТ
Распоясалась нечистая. Значит,
Ей делов нет, что у витязя отпуск.
Ну! Она у меня мигом заскачет,
Запоет, запляшет – будет ей роспуск!
Да и то сказать – ишь приняли моду
Все ей можно, и не трожь, нет закону!
Ничего, когда слопает в морду
Будет знать, как распускать много звону.
Ишь, житье ей не по нраву случилось!
Тыщу лет жила, и вдруг не по нраву?!
Грязь не нравится... – скажите на милость!
Так ведь можно и устроить потраву!..
Вот схлопочет – успокоится мигом,
Сгинет, будто бы не рождалась!
Позабудет и охранную книгу,
И еще, что там ей полагалось.
Я - то знаю, как вправлять нужно мозги,
Чтобы в них, чего не надо, не лезло...
Вот и лес, а ну-ка, где мой розги?
Быстро, дешево и даже полезно!
1989 год
ЖАЛОСТЛИВАЯ ПЕСНЯ СОЛОВЬЯ — РАЗБОЙНИКА
Ни пенсии, ни профсоюза,
Одни упреки и угрозы
Нечистой силе достаются...
Ах наша жизнь – сплошные слезы!
Вот взять меня, примера ради:
Свистишь весь день без передышки
И получаешь не награды,
А только синяки, да шишки!
То богатырь не в настроеньи,
То просто так, чтоб порезвиться –
Поймают и, прошу прошенья,
Бьют чуть пониже поясницы!
Я здесь поставлен не для порки,
Я все же – Соловей-Разбойник.
За должность и за званье горько!
Да и, к тому же, просто больно...
Да ну их всех! Уволюсь к черту!
Здоровье – сказок поважнее!
А то чуть что, так сразу в морду.
Вот пусть попляшут без злодеев!..
1989 год
ШУТ И БРАТ МОЙ (Александру Башлачеву)
Свет не может быть пойман
и спрятан карман.
Мы в полете свободны,
лишь идя на таран,
Траектория штопора не нравится, но
В небе нету упора...
"in vino"...
Жизнь – вот пьяная девка,
рисует винты.
Не надломлено древко,
еще мы на "ты".
Но под крыльями, чуешь,
осклизлое дно!
Кто тебя заврачует?..
"in vino"...
Ну кому эта спешка в крученовский рай?
Для нас хватит полешков,
к чертям, погоняй!
Я рискну, дернет веко
истерика зло.
Снова треснула дека...
"in vino"...
Я в березовом стоне
раскачал купола.
Это что-нибудь стоит:
была – не была!
Крикунов на дележку
похмелье свело.
Начинаю рулежку...
"in vino"...
Кто меня зафрахтует, какая карга?
Святых мест не пустует –
вот и вся недолга!
Отпечаталось тело
растерянно-зло.
Я взлетел, Азазелло!!!
"in vino"...
................................
А рядом, у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
"in vino veritas!" кричат.
(Ал. Блок)
1989 год
Кто ты,
тебя не узнать в толпе...
В городе ледяных иллюзий
плечем к плечу
и стопа к стопе
по кругу ходят босые люди...
Люди,
спешащие по мостовой,
менеджеры в суете бумажной,
те, кто сегодня рядом с тобой,
кто по делам неотложно-важным
ругая толпу
создает толпу
и, ошалев от московских пробок,
рядом с тобой продолжает путь...
мимо тебя ...далеко... бок о бок.
Ночью
твоя нагая душа
спустится из поднебесной глади
и станет немного легче дышать,
и маска,
к лицу присохшая за день
рассыпется, как полуночный страх,
недужной и вымученной гримассой
спадет к ногам,
чтобы стать с утра
новой и необходимой маской...
Где ты,
в каком уголке души
спрятаны чайки и шум прибоя?..
В мире железных птиц и машин
трудно остаться
самим собою.
Трудно расслышать слова дождя
спеша по жизни,
по самой кромке,
где тонкий голос внутри тебя
плачет о чем-то больным ребенком.
Желтым
березовые листы
выкрасят мир на исходе лета.
Лето закончилось
и лишь ты
знаешь одна
как исправить это...
О тебе ли, о нас, о вас
говорили стихи
в том краю, где кричит сова
про чужие грехи.
Что скакать, что сидеть мешком,
что лететь, что ползти –
возвращаться всегда пешком
но за это – прости.
В том краю, где сарай – дворец,
а обида сладка,
напевает с утра скворец,
конь несёт седока
и выносит на чистый плёс,
в море светлого дня,
в мир, где солнце твоих волос
согревает меня
В том краю...
Я не знаю где,
и в которой весне,
ты забудешь о той беде
наяву и во сне.
Когда пассажир проезжает свою остановку,
(...проспал? заблудился? задумался? кто разберет...)
то некто чужой, в тесноте оценив обстановку,
выходите? - спросит - тогда пропустите вперед.
Выходите? - спросит. А тот – улыбнётся печально
и двинется вправо, прижавшись к кому-то плечом.
Чужой человек передёрнет зачем-то плечами
и двинет домой, и полезет в карман за ключом....
…Когда пассажир
проезжает на поезде город,
где жил беззаботно,
но, кажется, всё-таки жил –
его, может статься,
объявят бродягой и вором,
чужой человек
обвинит в преднамеренной лжи.
И вроде бы было
все в жизни согласно билету,
и было понятно
откуда, куда и когда,
но так уж случилось,
так вышло, что канули в лету
и стали ненужными
станции и города;
но так уж случилось,
что вдруг, ни к кому и ни к месту,
он едет и едет,
сквозь сон от похмелья дрожа.
Так облако дремлет
в прохладной тени Эвереста,
так странствуют птицы –
без имени, без багажа...
...Он едет и едет, усиленно слушая ругань
всё дальше и дальше, как будто пловец за буйки.
А что проводник – контролёрами просто напуган.
И что контролёр? Родила его мама таким.
А поезд всё мчит по холодным дорогам России,
один пассажир в нём гадает, что будет, когда
чужой человек
путь до дома родного
осилит,
откроет ключом
и останется там навсегда.
«...Танцует Коломбина осторожно,
И еле слышно плачет о Пьеро.
Но зажимает рану заворожено
Свидетель, потеряв с крыла перо...»
Евгений Башта
Эрмитаж: Жан Леон Жером. Дуэль после маскарада.
Холст, масло. 1857 год.
1
..мой брат, городской сумасшедший, поэт,
что толку в холодном, как ночь, разговоре?
Но ночь коротка, просыпается море,
и море зовёт...собирайся, Поэт...
Не пёс на цепи – проржавелый баркас,
иди же, он ждёт, он тебя не покинет!..
Но в тысячный раз, и в стотысячный раз
твоя роковая дуэль с Арлекином
опять неизбежна. Погасли огни,
луна освещает холодные ножны
и море зовёт тебя...повремени...
но выбора нет, если выбор возможен.
Бескрайний простор ли, короткая цепь?
Путь выбран не нами, и всё не случайно,
неправда, что мы умираем в конце,
неправда, что мы умираем вначале –
поэты бессмертны. Поэтому путь,
наш путь не годами – минутами выстлан.
Поэты толпой называют толпу
и платят словами,
лишёнными смысла...
2
...и снится вам сон, дорогая Синьора
в короткую летнюю ночь на субботу,
что в спаленку вашу пробрались не воры,
но чёрное что-то
и страшное что-то;
сродни пауку или, может, омару
нечистая тварь подбирается к горлу
и вот – навалилась холодным кошмаром...
но можно проснуться
проснитесь, Синьора!
Проснитесь. Вы слышите? На море ветер,
он страхи ночные накроет приливом
и выбросит море в рыбацкие сети
огромную рыбу,
чтоб утром смогли вы
смеяться,
и рыбу ладонями трогать,
бродить по песку, разговаривать с ветром;
быть маленькой самой и самой счастливой;
и чтобы в бездонные зимние ночи
вы спали спокойно, во сне улыбаясь,
и слышали как
улыбается Море...
Как хочется умерить пыл,
спокойно дотянуть до лета,
иначе скажет некто – был,
сгорел без пользы – скажет некто.
Живёт холодная страна,
зажатая в холодном прессе.
Кому-то хочется вина,
кому-то разудалых песен,
всем остальным – чего-нибудь,
но не стихов (избави, Боже) –
и что- нибудь одеть–обуть,
и дать кому-нибудь по роже...
Любимые мои, друзья,
конечно, этот снег и стужу
сгорая, растопить нельзя,
и проку нет с того, к тому же;
конечно, кругом голова;
(но головою ли рискуем?)
И жизнь, конечно, такова,
какой себе её рисуем...
Вошедший внутрь – выходит вон:
– Мосты сгорели, спи спокойно...
Я жить хочу. И слышать звон,
но не стекольный, колокольный!
И пусть не выиграть пари,
пари на ящик лимонада –
мосты дымят,
душа горит
и значит всё идёт как надо.
23 января 1995
То, что мне не хватает тебя,
порождает проблемы...
Потому что
во-первых,
я не должен
грустить.
Во-вторых,
мне не нужно
скучать
по тебе,
ибо в-третьих,
ты не можешь
исчезнуть.
Но в-четвертых –
мне не хватает тебя...
Joern Pfennig
DUERFEN, MUESSEN, SOLLEN
Dass du mir fehlst
macht mir mehrere Probleme:
Erstens,
dass du mir
nicht fehlen
solltest.
Zweitens,
dass du mir
nicht fehlen
muesstest.
Drittens,
dass du mir
nicht fehlen
duerftest.
Viertens,
dass du mir
fehlst...
хуже сырой зимы
только сырое лето
хуже кромешной тьмы
лишь недостаток света
в мире, где нет нужды
ни на какие нужды
хуже былой вражды
только былая дружба
хуже огульной лжи
тихая полуправда
хуже больной души
ненависть и бравада
хуже былых измен
понятое превратно
горше дороги в плен –
разве что путь обратно...
* * *
Ты гениален, варвар –
Невозможно...
Томящим лавром
Не стреножен,
Беснуйся же –
Дитя,
Фанатик,
Гунн,
Как солнце на ноже –
Провидец,
Лгун...
Танцует Коломбина завороженно –
Так падает...с крыла перо.
И зажимает рану осторожно
Не клюквой истекающий Пьеро...
Ты надпространственнен,
Безумец,
Ты слишком царственен,
Образумься, спустись –
Предтеча, мальчик, раб!
Немеет кисть...
Рука...
О, Командор,
Ослабь!..
Танцует Коломбина осторожно,
И еле слышно...плачет о Пьеро.
Но зажимает рану заворожено
Свидетель, потеряв с крыла перо...
1990 год
* * *
Остановились часы, но вот -
Не найдется сил завести.
По сусекам не наскрести,
Да по коробу не намести...
И бежит между пальцев лед,
И истома, словно со сна
Так сладка, что уже пресна.
И только радуга в пустоте,
Под которой не пробежать...
В исступленьи руки дрожат,
Лёд проест ладони, как ржа.
Но, не поняв по простоте,
Что разжать не хватает сил,
Кто-то в колокол молча бил.
Старый колокол без языка...
Но озяб на ветру звонарь
Он хохочет, вдыхая гарь,
Что беда на помине легка –
Отворяйте створки ворот,
Выносите навстречу хлеб,
Всё равно превратится в хлев
Дом, в котором беда живёт.
Но не слушают звонаря...
Лишь встревоженное вороньё
Над небесною полыньёй
Поднялось ни свет ни заря.
И смеются часы тайком
Над Иванушкой - дурачком...
Он,
да радуга в пустоте,
под которой не пробежать...
Каждый верует по простоте,
что ему не будут мешать.
1988 год
НЕФЕРТИТИ
Золотой брелок – Нефертити
На нервно-матовой шее.
Разговора рваные нити
Я связать,
Я связать не сумею.
Где-то мается скрипка в невозможности Глюка
И качается зыбко тень улыбки над звуком
Пересохли без смеха зло-печальные губы,
И уже не помеха замолчавшие трубы.
Тонко-синим жгутиком вены
Перехвачены намертво кисти.
Взгляд скользящий, устало-надменный
В сумрак вечера,
В сумрак вечера втиснут.
За провалом окна спят рябины без ягод,
Боль их темного сна выпить хочется ядом.
И уткнувшись лицом в голос, пахнущий горем,
Обручальным кольцом в небо выбросить зори...
...Прости,
я снова пришел слишком поздно.
Но скажи, настолько ли важно все это?
Просто,
просто грустно падают звезды
В серый омут рассвета...
1988 г.
* * *
Пришли друзья, нашумели,
Дыму тесно в комнате...
Сейчас скажу: Надоели!
Проваливайте к другому.
Идите, не видите, сбой,
Худо мне, мальчики, худо.
И заберите с собой
Мое ненадежное чудо
С глазами цвета "токай",
С морщинками возле губ...
Не надо меня толкать,
Что был с ней сегодня груб.
Идите, болит голова,
Дайте мне отдохнуть!"
Насказанные слова
Стеснили на выдохе грудь.
1988 год.
ЖУТКИЙ СЮРР...
Эволюционная фантастика –
Человек – родственник блох...
Выдумка пьяного схоластика,
А в общем, сюжетец неплох.
...Он твердил мне, кусая бороду:
Все мы вши в голове Земли,
Перестанет кормить – сдохнем с голоду.
А я хочу в Сомали.
И крутилось в зрачках-колодцах
Небо, сдобренное портвейном,
И хотелось вдрызг напороться
И сломать все ноги "Стинвею".
Стены глюками испохабились,
И тянулись ручищи к морде,
На которой власы лохматились,
Подчиняясь нелепой моде.
.....................................................
А проснулся я в вытрезвителе,
Где сержант, как апостол, мудр
Тряс ключами от этой обители
Пьяных гениев и лохудр...
1988 год
* * *
Налипает прогорклая хмарь
На дешевые виды Монмартра.
И опять не соврет календарь,
Дни считая с усмешкой педанта.
Позолота погон расползлась
Под чужим моросящим июлем
И желанье в российскую грязь
На колени упасть,
пусть от пули...
Выше неба и крыш
Запах черного хлеба
Кто галопом в Париж,
Кто аллюром на небо
И горчит ностальгия –
Память проданных слез.
И уходят в Россию
Эскадроны берез...
Тень, парящая в мутном трюмо –
Узнаете себя, милый друг?
Но становится время тюрьмой,
Описав свой положенный круг.
Кислый запах ночного бистро,
Где размешан с бордо шансонье –
Боже, все это слишком пестро
И совсем не по мне, не по мне...
Но горчит ностальгия
Память проданных слез
И уходят в Россию
Эскадроны берез.
Выше неба и крыш
3апах черного хлеба –
Кто галопом в Париж...
Кто аллюром на небо...
1989 год
БАЛЛАДА О КАНАРЕЙКАХ
Было время – волки да вороны
Лихо жили да крепко вздорили,
И летела шерсть во все стороны
Вместе с перьями по-над полем
Но одни – под выстрелы списаны,
А другим – как время оставило.
Только те и другие чистыми
Перед богом своим предстали.
Егеря, походкой вальяжною,
По костям – хрустя как валежником...
И расселись кенари ражие
На ветвях чащобы прореженной.
Распустили трели и посвисты,
Закатив глаза опереточно:
"Ах, истосковались мы по свету
В духоте и темени клеточки!
Ах, травили нас и тиранили,
Накрывая тряпочкой шелковой.
Только мы-то знали заранее,
Что весна уже не за горкою!"
И теперь чирикают с удалью
О своих заслугах во времени.
Но воняет падалью, судари,
Из раскрытых клювиков кенарьих !
1989 год
ПОТОМ
"Курсом на светлое будущее “
Ночь осталась за бортом.
Склянки вызвонили утро.
Порт подарен был кому-то,
Нам обещано – Потом.
День остался за бортом,
Лег в кильватерные струи.
Чайки на волне уснули,
Нам обещано – Потом.
Год остался за бортом,
Лег на дно, как ливень в слякоть
По нему не стоит плакать –
Нам обещано Потом.
Жизнь осталась за бортом.
Рифы выгрызли нам днище
Может кто другой отыщет
Это светлое Потом,
Это
доброе Потом,
Это вечное Потом...
1987 год
* * *
Не по Фрейду росли, не по Ницше,
Вроде правильно, все по Ленину.
А потом – оказалось лишним
Мое брошенное поколение.
Раздавали всем правду поровну,
Да достался нам кукиш с маслом.
И пошли мы в ле... – правую сторону
От дороги, проложенной Марксом.
Нам кричат, призывают к делу,
Но мы лозунгам верить устали...
Кто-то свастику колет по телу,
Кто кричит – да здравствует Сталин!
Кто воюет ночами длинными,
Кто-то сел на иглу – не стащишь.
Мы рождались, чтобы быть сильными,
Да какая ж тут сила от каши?..
1989 год
РАЗГУЛЯЙ
Люблю страну Советов,
а за Россию – больно...
Исплакались в рассветы
глазницы колоколен.
И Николай Спаситель
кусает губы молча.
Юродствую, простите...
Душонка что-то в корчах.
Изливаю злобушку,
Родину охаял,
вот ведь,
серенький воробышек,
а все туда же – в Каины!...
Разгуляй,
гуляй – гуляй – гуляй,
выпьет слезы ветер!
Хочешь – дурака валяй,
ведь ты же не в ответе
за разор и мор,
за чумной барак,
за глухой забор
и кромешный мрак...
Давай, брат,
по стакану,
Бог с ним, с сухим законом,
сегодня – без нагана
в упор, да по иконам...
И в память под лопатку
загнали разрешенье,
но скользко – если гладко...
Шучу. Прошу прощенья.
Изливаю злобушку,
Родину охаял,
вот ведь,
серенький воробышек,
а все туда же – в Каины!...
Живу в стране Советов,
болит во мне Россия
церквей и парапетов,
с юродивым мессией...
Но молчат
колокола,
спрятавшись в звонницы
и нет двора, нет,
ни кола,
и боль
не пригодится!..
А ну-ка !!! Рррраз!
Гуляй!
Гуляй! Гуляй! Гуляй!,
Выпьет мысли ветер!!!
– А ну-ка, дурака сваляй,
за что ты там в ответе?
А?
За разор и мор?
За чумной барак?
За глухой забор, да за кромешный мрак?..
– Так слушай!..
Как бы не так,
вот-вот,
как бы не так,
иди, проспись, чудак.
Как бы не так,
ай...,
как бы не так,
иди ты спать...
1989 г
* * *
Ничего не найдя в болтовне,
Уходили в пустые дома;
Находили спасенье в вине,
В одиночку сходили с ума.
И чернел вдруг дубовый паркет
Под дождём из распоротых вен;
Молчаливый багровый рассвет
Иногда закрывал серость стен.
И был выход в безвыходном дне,
Где качался в зените Зеро;
Корчась,
В прах рассыпался в огне
Список больше не нужных миров.
А потом – собирались опять
Кто заставил себя уцелеть,
Чтоб о чём - то там в крик прошептать
И забиться опять в свою клеть.
1989 год
СТАРАЯ СОЛДАТСКАЯ
Ой ты, горькая судьбина,
Солдатчина – не малина,
Солдатчина – не малина,
С трёхлинейкой обручила –
Нет меня,
Нет меня нижее чина.
Ой ты матушка пехота,
Воевать-то не охота,
Воевать-то не охота,
Кормим вшей,
Кормим вшей кровавым потом.
Нам пахать – мы убиваем,
Собой землю ублажаем,
Собой землю ублажаем,
Сеять б нам,
Сеять б нам, а мы стреляем.
Ой ты матушка пехота,
Воевать-то не охота,
Ой ты матушка пехота...
1990 год
* * *
Ремесло.
Руки жжет мне мое ремесло.
Понесло,
меня время, как лист, понесло...
Не волчица вспоила меня молоком –
гаснут лица,
сливаясь с прицелом, как палец с курком.
Забинтуйте мне память в смирительный саван.
Как волк,
воет пес, отпевая солдатский
исполненный
Долг...
...Я не вижу, не слышу...
Из ствола автомата
я вдолблю этим крышам
неизбежность расплаты
за вину, для меня безразлично какую,
это все – болтовня.
Есть приказ. Я воюю.
Город в дымной оправе,
гарь застыла на лицах,
но с попойки кровавой
в жизни не похмелиться!..
...Во имя Духа, Сына и Отца
кровь не пролей. Кровь вопиет о мести.
Я буду сон свой помнить до конца
и, просыпаясь на одном и том же месте,
стирать кошмары с потного лица
и чувствовать
знобящий привкус жести...
1990 год
ВЫХОДИТ БАТАЛЬОН ИЗ БОЯ
Выходит батальон из боя,
выходит из чужой ошибки.
Трубач истерзанной трубою
хрипит мелодии обрывки.
Выходит, не зарыв убитых,
выносит рваные знамёна.
Ему плевать, что там, у сытых
кому-то вешают погоны.
Кому-то вешают награды,
кому-то раздают наделы –
ему высоких слов не надо,
бинты и хлеб – вот это дело!
...Их выводили на рубеж
и говорили: "За Отчизну!
Патронов нет – зубами ешь,
но честь знамён дороже жизни!.."
Ты перед боем не накуришься
и перед смертью не надышишься.
А ну, братва, отставить хмуриться
ведь это дело никудышнее!
...И с марш-броска без перекура
на шесть рядов чужой колючки:
"штык – молодец, а пуля – дура,
вперед же, лучшие из лучших!"
...И батальон шагнул вперед
за грань, и там уже – за гранью
в шинель
ударил пулемет,
начав кровавое гаданье...
...Кому бруствер скатертью
в небесные владения,
кому
без ног на паперти,
кому – жизнь без прощения!..
...И был затеян славный бал!
ну кто сказал, что бой не Штраус?
он вальс за вальсом танцевал,
и так в тех вальсах танцевалось!
...И партнерш им хватило сполна
им, безусым, не знавшим седин!
И вот, рота, смертельно хмельна
улеглась на перины равнин.
А веселие шло все сильней,
и летал дымно-огненный фрак
от припудренных дымом траншей
к яркозубым улыбкам атак.
А потом выходил батальон
на погосты, не взяв мертвецов –
в горьком шорохе пыльных знамён,
жалкой стайкой столетних юнцов...
..... Выходит батальон из боя,
выходит из чужой ошибки,
трубач истерзанной трубою
хрипит мелодии обрывки...
1989 год
* * *
Полнеба откусил закат,
Стерев кардиограмму сопок.
"Урала" черный дубликат
Размыла синь, стал вечер топок.
Натужно мается движок,
Таща на перевал поклажу.
Шепчу ему: "Ещё чуток,
И мы осилим эту лажу!.."
Рисует трасса поворот,
Его копирую накатом,
Но только все наоборот –
По-прежнему иду вперед,
Но пустоту уже жует
Передний мост рифленым скатом.
Вбиваю молча тормоза
В резиновую кожу пола,
Несется ночь через глаза,
И не спасают образа,
Рельеф пикового туза
У пихтового частокола.
Утюжу бампером кусты,
И жизни нет, и время встало,
И, как горящие мосты,
Рвут фары небо в лоскуты,
Сдирая с памяти пласты
Под скрежет смятого металла.
Ложится сетью в высоте
Истресканное лобовое,
Лечу навстречу пустоте,
Жду боли – криком в животе,
Но ощущения не те,
И боли нет, есть мгла покоя!..
1989 год
СКРИПКА
Вместе с криком журавлиным
Голос скрипки в небе стылом
Заходился в стоне.
Ночь щербатою улыбкой
Издавалась всласть над скрипкой,
Ничего не поняв.
А она – стучалась в окна,
Под дождем осенним мокла,
Плакала от боли.
Все пыталась достучаться
До чьего-нибудь участья,
Что бы кто-то понял.
Задыхалась от печали,
И прохожему случайно
Отдавала звуки.
"Подожди, дружок, немного,
Не уйдет твоя дорога,
Протяни мне руки".
Только зря она старалась –
До души не достучалась,
И затихла в парке.
Только ночи стало пусто
Без смешной скрипичной грусти.
Бог с ней! Нам не жалко,
Бог с ней! Нам не жалко...
1988 год
* * *
Имя Твое, как же Имя Твое?
Кто там поет осанну?
Слышишь? Кто-то вдали поет –
Это сняли охрану.
Брызнуло, словно рябина на снег,
Дробью помечена карта.
Вместо хорала – пустите смех
Густо перченный азартом.
Горе мое, что ж ты, горе мое,
Ангел с простреленным боком!
Что за чудак там осанну поет,
Мешая общаться с Богом?
Слабость моя, ты же сила моя,
Давай, не будем о грустном.
Слышишь, хрустит? Это крылья кроят,
Чтоб не летали шустро.
Слово Твое, где же слово Твое?
Не прокутить бы всуе.
Спаситель безвинный над миром идет,
Жаль, если все впустую.
Каждый кричит, слышишь, каждый кричит
Если молчит, значит – нужно.
Огонь доедает остатки пучин.
Давай, не будем о грустном.
1987 год
МОЙ ГАМЛЕТ
1.
Молюсь сквозь стон на зеркала.
Стекло содержит бесконечность.
Стекают лица быстротечно,
Что остается на губах?..
Без слов, без каверз и тоски
Касаюсь тонкого безумства,
Кто знает, где глаза очнутся,
Отпустят голову тиски?
Пытается прорваться дождь
Сквозь стиснутые зубы неба.
Душа, ты – да не будешь слепа,
Прохожий, мыслей не тревожь...
2.
Я может быть закончу на игле,
два куба воздуха пустив по вене.
Старик Шекспир не вспомнит о подмене
актера, подуставшего в игре.
Лаэрта нет. И остается шприц –
замена всепрощающей рапиры.
А вы – ищите нового кумира,
и так же перед ним валитесь ниц.
Плодимся в безвоздушьи городов
среди домов и страшных снов кубиста,
среди надежд, давно лишенных смысла,
среди теней, поступков, дней и слов.
Виновен в том, что не нашел ответ.
И в том, что в этом мире смрада столько,
в чужой тоске, в том, что кому-то больно,
не смог помочь – зачем зря мучить свет?
Мозг в кислородном голодании страны
теряет разум и остатки воли.
Я кажется всерьез безумьем болен,
прося Любви, Пощады, Тишины...
Я выбираю меньшее из зол.
Поднявший меч – Творца не убоится.
Есть истина в пустом цилиндре шприца.
Закройтесь поплотнее – я пошел...
1987-89 год
БУНТ
Солгал нам капитан, солгал,
Наобещавши близкий берег.
Росою паруса потели,
Пытаясь отыскать причал.
Опутал такелаж туман,
Свихнулась стрелка у компаса,
И рифы ждали только часа,
Чтоб взять корвет наш на таран.
Земли казалось больше нет.
Бунт назревал нарывом гнойным,
Но с виду было все спокойно,
Пока не наступил рассвет...
Качала палуба пьяные лица:
"Ну что, капитан, наш черед веселиться?
На рею пойдешь или за борт
акул кормить?"
Но гвалт мятежа перекрыв без натуги,
Он бросил в лицо нам: "Медузьи слуги!
Отставить галдеж!
Ром начал в глазах штормить?"
Команда взъярилась, и в бешенной сваре
Кипели мозги в истеричном угаре,
И палубу кровью за кепом
вымыл старпом.
Боцман у грота в агонии бился,
И штурман волчком от заряда крутился –
Ведь трудно начать, – а потом,
а потом,
а потом...
Чужие кони рвали удала,
Подгнившие от долгого висенья
Кружилось, раскаляясь добела,
Шальное, разудалое веселье.
Команда веселилась, как могла,
День обещал шикарную погоду,
Но в этот миг подводная скала
Вломилась в днище и
сыграла коду!..
1990 год
* * *
“Квиты: вами я объедена,
Мною – живописаны.
Вас положат на обеденный,
А меня на письменный... „
„…Каплуном-то вместо голубя
– Порх ! душа – при вскрытии.
А меня положат – голую:
Два крыла прикрытием...“
М.Цветаева
Тоска твоя темна, как темен век,
Пришедший к изнасилованью слова.
Как прежде, в мире ничего не ново,
И падает на землю чахлый снег,
И вот, тоска темна, как темен век...
Но нимб петли качнув над головой,
Взлетаешь над измученным проселком,
Оставив лес с осиротевшим волком, –
Туда, где у ворот не часовой.
Взлетаешь, нимб качнув над головой...
Там ждут тебя, тебя – одну из всех.
На письменном столе оставив тело,
Ты будешь с теми, с кем в стихах кипела,
За этот ад – любой отпущен грех.
Лети, там ждут тебя, одну из всех...
Тоска твоя темна, как темен век,
Но лик твой светел и любовь хрустальна.
Не выпачкана золотом сусальным
Икона Богоматери. Как снег
Печаль твоя чиста. Но темен век...
1990 год
* * *
Плачет мир у излома секунды,
Закругляется время в песочных часах,
Плачет мир над порывом оттуда,
Не за совесть уже, но еще не за страх...
Искупленье - каприз кукловода.
Не играют два раза чудной импровиз.
Не Елену - глоток кислорода
Увезет в свою Трою последний Парис.
Милосердие - искорка божья,
Раздувать стоит ласково, можно задуть...
По дельфиньей измученной коже
Пробегает усмешкой надрез через грудь.
Можно дальше, но стоит ли дольше?
Вопиющий в пустыне вопит в мегафон,
Что в сортир уже брошены дрожжи, –
Захлебнетесь в дерьме!.. Вот, опять не о том.
Не про то, не для тех, через сотню потомков,
Может, кто-то услышит его правоту.
Верить хочется в это, так хочется, только ...
Кто останется крик подхватить на лету?
На лету через Лету - почти каламбурчик.
Крылья можно купить, но не силу взлететь.
Кто потомков летать по-земному научит?
Да и будет кому там учиться хотеть?..
1990 год
ПО ГОЛОЛЕДУ
Улицы, улицы, улицы...
Дома, машины, прохожие...
От холода люди сутулятся,
Стараясь идти осторожнее
по гололеду.
Скользит под ногами песочком
Присыпанная мостовая.
Кто-то отбил себе почки,
Спеша к остановке трамвая
по гололеду.
Небо задернуто тучами,
Ветер бьет по лицу.
Смотрите вокруг получше,
Переходя через улицу
по гололеду.
Не говорите лишнего,
Пейте воду и соки,
Радуйтесь, что еще дышите –
У жизни разные сроки
идущим по гололеду.
1989 год
* * *
Запомните меня таким:
Слегка смешным, немного грустным,
Живое отыщите чувство
В гротеске нервных пантомим.
Запомните меня таким,
И я приду к вам на рассвете,
И буду счастлив вашим детям,
Как не родившимся своим.
Запомните меня шальным,
Хмельным, уверенным, усталым.
Запомните таким, как знали,
Я не хотел бы быть другим.
Запомните и день и дым,
Усталых женщин на вокзале,
Когда меня вы провожали.
Запомните меня живым!
Башта Евгений Викторович (21.07.1966 – 01.01.1991), матрос спецназа морской пехоты, бард, поэт, студент режиссерского факультета ОГИИК.
Погиб в ДТП в новогоднюю ночь 1991-го года в возрасте 24-х лет, 5 месяцев и 10 дней.
Александру Катохину
За печальным столом молчаливые люди сидят,
вспоминая меня
как положено, только хорошим –
Как работу любил,
и как свет выключал, уходя,
как смешно говорил и как спички стрелял у прохожих.
Одинокий поэт, не нашедший спасенья в вине,
погоди, помолчи,
пожалей непутёвого брата.
Здесь не скажет никто –
Господа, он погиб на войне,
здесь не скажет никто –
Господа, помяните солдата.
Сколько водки не пей – не напиться тебе допьяна,
сколько душу не режь –
не удасться сегодня заплакать.
Нам весна – не весна,
а война –
на то и война,
чтоб идти на войну, повинуясь неясному знаку.
Пусть невидимый ветер холодным коснётся виска.
Дай мне, Господи, знать,
что не зря мы ходили в атаку,
что не дрогнут в пути
поредевшие за год войска
и продолжится этот весёлый и страшный спектакль.
За печальным столом молчаливые люди сидят –
За печальным столом
водка выпита, песня допета...
Но смеются в ответ
ошалелые струи дождя
и солдаты Любви поздравляют друг-друга с победой.
июль-ноябрь 1995
ради этой любви,
ради этой вечной любви,
заклинаю тебя – люби!..
заклинаю тебя – живи!..
I
Не мной придумано и сказано не Вами,
что труд Сизифа – не Господня кара,
но древний способ сосуществованья
земного тела и земного камня;
что не подвластен силе притяженья
полёт пчелы вокруг цветущей вишни...
Вы в воду смотрите....
И Ваше отраженье как плот на привязи течение колышет.
Вы в воду смотрите. И чудится: река ли
лицо на фоне неба отражает?
Река под Вами – это Зазеркалье,
вода рябит
и Вас отображает.
У Зазеркалья мёртвая причуда –
копировать
движения снаружи,
но не прорвётся ничего – оттуда,
чтоб Ваш покой на берегу нарушить...
II
Но не прорвётся ничего –
оттуда...
Три поплавка
колеблются на стыке
Зеркального и
Солнечного мира;
пчела кружит над вишнею.
А где-то
Сизиф осилил
юбилейный камень
и отдыхает,
щурится на солнце;
И то же солнце
согревает отмель,
и отражение моста в реке,
и Ваше
лицо на фоне неба.
Но внезапно...
(оттуда...изнутри...из Зазеркалья.....)
вдруг...
(...разбивая Зеркало...на брызги...)
взлетает рыба!...
Зеркало сомкнулось –
и всё сначала:
Ваше отраженье,
и мост над речкой..
И вода...
И солнце...
В реальном мире. В том реальном мире,
где дважды два – по-прежнему четыре;
где дважды два – один из тех вопросов,
в которых слаб поэт и невелик философ.
Остановись. Побудь самим собой.
Стань птицей, вылетающей из сети
Ненужных драк, обыденности, сплетен –
Остановись.
Побудь самим собой.
Вот зеркало. Не отвергай его,
Смотри в себя, не упусти движенья
Огня безумного в холодном отраженьи.
Люби его.
Не отвергай его.
И пусть ничто не предвещает сбой –
Работа. Женщина. Любовь друзей немногих.
И будет жизнь. И будет смерть в итоге –
Остановись. Побудь самим собой.
Остановись!..
Но, продолжая бег,
Не осуждай незрячего, который
Тебя осудит кратким приговором
За то, что зряч. За то что видишь –
Снег,
И отраженье в зеркале, и боль
Усталых глаз, шагреневую кожу,
И птицу белую, и желтый свет.
Но все же –
Остановись. Побудь самим собой.
1994
1.
На площади разгорался костёр,
отступник ждал палача.
А чуть поодаль сиял костёл,
а в нём – горела свеча.
Терзал толпу вожделенный страх,
горел еретик в аду...
Но время развеяло прах костра,
а ветер – свечу задул.
Шли годы. Время убило всех
и каждого из толпы;
на площадь лёг пятисотый снег,
когда обратился в пыль
костёл. И однажды в лунную ночь
на острие луча
рождён был сын или, может, дочь
потомками палача.
Лишь зеркало помнит столетний прах,
но зеркало промолчит –
в глазах у ребёнка – огонь Костра
и светлая боль Свечи.
2.
По тому, как встречали тебя, оглушённого светом,
как Христа – на осле,
я впервые едва не доверился древним приметам,
и едва не ослеп.
Было что-то нелепое в единодушном стремленьи
и в восторге вокруг –
я не верил тебе, но иначе, чем стражнику пленник:
было страшно – а вдруг?
Может статься, ты именно тот, кто явился до срока,
до предсказанных лет;
И для наших детей ты останешься новым пророком;
может – да, может – нет?..
По названию книги понять содержание книги
нам едва ли дано...
Дай же Господи нам, в этом хитросплетеньи религий,
воротиться домой.
3.
...Непонимание себя
сродни непониманью сути
борьбы миров. И очевидно
лишь то, что я не понимал до сей поры,
считая, что понимаю всё...
*
Вливая что-нибудь в сосуд,
учитывай его вместимость; Каждый
способен подарить другим не больше
того, что в состоянии вместить.
*
Всё то, что можно на лугу,
на шелковой траве, под синим небом –
всё то, что можно делать там – не стоит
пытаться сделать, сидя на скале.
*
Когда не можешь упрекнуть
себя ни в чем, когда почти безгрешен,
приходит время выслушать упрёки
других. Жди вызова на суд.
*
Покуда порождается любовь
животной тягой к присоединенью
прекрасного к себе – едва ли можно
считать Любовью тягу к воровству.
*
Любовь к чему-нибудь как пред-
намеренный отказ от эгоизма –
одна лишь эта часть меня, пожалуй,
способна быть Любовью.
И ещё:
Лишь ровное горение свечи
рождает ощущение полёта,
забытое задолго до мгновенья,
когда вернулись мы с тобой
Сюда...
4.
Все вернется на круги своя. В итоге –
обернется началом конец дороги,
отгорит и вернется лето.
Флаг (любой) выцветая, останется белым,
потому что ткань, из которой сделан
флаг – изначально белого цвета.
1992-96
В Москве из-за жары и смога резко выросла смертность
(РОСБАЛТ, Информационное Агентство)
МОСКВА, 6 августа. Из-за жары и смога в Москве наблюдается рост смертности. По словам начальника столичного управления Роспотребнадзора, в группе риска находятся люди с сердечно-сосудистыми и легочными заболеваниями. При этом точные цифры пока не называются, поскольку не произведен подробный анализ ситуации...
А у нас во дворе вчера грузили бомжа...
Добухался наверно... Во двор, обливаясь потом
подошел участковый, и бомж на земле лежал
под горячий клекот двора: ...а кого... а что там?...
Лишь какая-то полубаба-полумужик
прорываясь к лежащему, пьяная третьи сутки,
все ревела протяжно, все причитала ...дыши!...
и упав на колени шептала ...пустите...суки
И от этих нетрезвых, от человечьих слез
замолчал на мгновенье двор и застыл на требе
синий ветер коснулся опавшей листвы берез
и звезда покачнулась на темно-зеленом небе
Я сегодня тебя помяну, ты прости, мужик
извини что без имени, все мы всего лишь люди
В этом мире (ты слышишь?..) все мы порой бомжи,
но не всех в этом мире (ты слышишь...) хоть кто-то любит
Август 2010
Шаг за шагом. По пыльной дороге;
по разбитой дождём дороге;
по дороге, сожженной солнцем;
ежечастно и ежедневно –
шаг за шагом. Забыв о Боге;
вспоминая во тьме
о Боге – мы идем.
И горячий ветер
поторапливает идущих
шаг за шагом.
Ломая время,
выворачивая пространство;
оставляя следы и кости;
возводя и взрывая храмы –
шаг за шагом. И век за веком
оступаясь и отступая
мы идём. Нет конца дороге,
только пыль и седые камни
на пути.
Так
шагают строем
Одинокие
Человеки.
1999
Если близится ночь и пламя едва дрожит;
если масло сгорает в лампе,
как в горле – крик;
если тусклый огонь не сумел до утра дожить;
если тьма поглотила страницы
знакомых книг;
если вышло – как вышло, и не удалось огонь
уберечь до рассвета,
не удалось спасти –
значит что-то не так в нашей жизни с тобой – ладонь
отпускает любимых овец до весны
пастись..
Мы возмем эту лампу в наше немое кино,
в черно-белые улицы, стылые –
лет на сто,
не дешевым сосудом с прошлогодним вином;
не зловонным вместилищем
желчи и нечистот –
эта тёплая лампа, светильник полу-нагой
пусть останется лампой,
светильником без огня...
Будет утро. И масло найдётся. И будет огонь,
освещающий письменный стол.
И тебя. И меня.
- 1 -
Доченька, послушай меня.
Бога ради, не прячь лицо.
Ты едва ли когда-нибудь будешь гордиться отцом
неудачником – для одних, для остальных – глупцом
и неважным пловцом,
заплывающим иногда
непонятно как за буйки;
по холодным волнам порой плывущим таким
(брассом ли, кролем?..) – нелепым стилем таким,
что смеются чайки и моряки.
Послушай меня. Едва ли впрочем я тот...
Так рыба едва ли вскрикнет – от боли топорща рот;
Так человек, надев чужое пальто,
говорит не то, да и думает не о том.
- 2 -
Накопив десятки прочитанных книг в углу,
только тем, пожалуй, горжусь, что остался глуп.
Горизонт удаляется, или уходит вглубь –
то в туман, то в золу.
Подчиняясь мудрой пословице, дурака
я отчётливо вижу, тем более – издалека.
Ни один пожиратель книг не нашёл пока
выход из тупика.
Кто умён – тот богат. Но с какой ни шагай ноги
мы нагими приходим и каждый уйдёт нагим –
всё банально и вечно, как по воде круги.
Я не буду другим.
Привилегия дурака – быть собой, остаться собой.
Но, умён или глуп, едва ли выиграет бой
одинокий трубач, вооружённый трубой;
Зрячий или слепой –
я не буду другим. Трубач остаётся трубить,
воевать без оружия, остаётся быть
неудачником – для одних, для остальных – глупцом
и неважным пловцом.
30 ноября 1995
Вот ещё один из нас
Обессилел,
И не то, чтоб свет погас
По России;
И не то, чтоб вспомнил кто –
Незаметно.
Так, ушёл в запой, потом
Канул в лету.
Пьяный кореш голосил
В изголовьи –
Сколько боли на Руси,
Сколько крови...
...Не рожала меня мать быть поэтом,
а рожала меня мать быть счастливым...
Дай мне, Господи, немножечко света,
дай поверить в то, что всё не напрасно,
что когда-нибудь воротится осень
или просто будет что-то на смену...
Кто-кого?
Когда Косая поманит,
Кто найдёт,
Что показать ей в кармане?
– На, родимая, не веришь –
потрогай!
Но до смерти далеко,
как до Бога.
А до пьяных, жгучих слёз
путь короче...
Упаси меня, Христос,
от пророчеств!
Не рожала меня мать быть пророком,
а рожала меня мать – просто сына.
Дай мне, Господи, дойдя до порога
быть поэтом. И чтоб вырастить дочку
Человеком, видит Бог, и не больше,
и не меньше, видит Бог, Человеком!..
Я хмелел. Благодарю,
Слава Богу!
Или с чёртом говорю
Понемногу?
– Не пытайся совершить
Чудодейство,
Мертвеца не отпоить,
Не надейся!..
Пьяный кореш голосил
В изголовьи –
Сколько боли
на Руси, сколько крови...
Не рожала меня мать
быть поэтом,
Не рожала меня мать
быть пророком,
Не рожала меня мать
быть...
1992
«....Ой ты, горькая судьбина,
солдатчина – не малина,
с трёхлинейкой обручила –
нет меня,
нет меня нижее чина....»
«…я буду сон свой помнить. До конца.
И, просыпаясь на одном и том же месте,
стирать кошмары с потного лица
и чувствовать
знобящий привкус жести...»
Евгений Башта
СТАРАЯ СОЛДАТСКАЯ
Ой вы братики мои, солдатушки...
Как привольно на Руси, как спокойно.
Возвращаются с войны
наши пушки,
возвращаются домой
наши кони.
Возвращаются домой генералы,
опаленные в боях солнцем красным.
Не напрасно мы, браток, помирали,
да и жили мы с тобой не напрасно.
Но как только перешел через реку,
да пистоль переложил в леву руку –
на чужбине хоть петух кукарекал,
на родимой стороне – нет ни звука.
На родимой стороне все спокойно.
Там про нас с тобой, кажись, не слыхали.
Лишь заборы поднялись в чистом поле,
да и те позаросли лопухами.
И сказала мне старуха седая,
не от старости, от слез обессилев –
ты забудь, сынок, как пушки стреляют,
ты, сынок, не воевал за Россию...
Так неужели мы и не жили вроде,
иль пол-жизни проиграли в игрушки?
Жаль спивается братва
и уходит.
Ой вы братики мои, солдатушки...
БЕГСТВО
Молоко убежало. Шипит, бежит молоко,
оставив хозяйкам пену. Белую пену.
Чувство меры утеряно. Нелепо и далеко,
из нескольких сотен кухонь
одновременно –
бежит молоко, собой заливая газ;
бежит из окон домов,
бежит из дверей столовых.
Бежит молоко.
И на сколько хватило глаз –
черпали его. Пытались вернуть назад.
Молоко убегало снова.
Бежит молоко, минуя десятки ног,
убегая от рук бесконечным молочным змеем
я бы тоже пытался догнать его
если б мог,
но увы, не могу. Не хочу. Впрочем, всё это ложь –
не смею...
Бежит молоко. Горячей белой рекой
холодной земле возвращая
былую юность.
... Мы читали про убежавшее молоко,
но не помнит никто, чтобы оно вернулось.
2 сентября 1995
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Нет, коня пока не загнали.
Кинжал не загнали в грудь,
усталую крысу – нет, не загнали в угол.
Не беспокойте ворон.
Играть в такую игру
годиться разве что для бессмертных пугал.
Всё остальное – смертно.
И значит – желает жить.
И конь.
И убийца.
И жертва в предсмертном крике;
усатая крыса; примятые
стебли ржи;
счастливый и гордый;
скупой;
невезучий;
великий.
Всё остальное –
движется по Земле,
цепляясь корнями за воду, еду, пространство;
ищет врагов и находит;
ворует;
сидит на игле;
просит удачи, покоя и
постоянства;
строит дома, разрушая до тла
города,
загоняет Коней
в поисках Единорога;
ищет смысл в созидании. Иногда
вдруг теряет всё
и находит
Бога.
... Живое – живым,
на вечные времена.
Идущие по камням,
по извилистым склонам,
мы на небо смотрим только когда луна,
или
когда возвращаемся в центр
Циклона.
1 ноября 1995
Внезапно наступила осень
на Город
мокрым каблуком...
Холодный ветер птиц уносит
безвременно и далеко.
Они кричат. Поют ли? Плачут
на непонятном языке?..
Кому они нужны, тем паче
гонимы кем?
Смешные, гордые. Чужие.
Так много стало птиц вокруг,
как будто мёртвые ожили,
готовясь в путь. За кругом – круг.
Им отзовётся пароходик,
отчаянно качнув бортом;
я знаю, в том что происходит
моя вина. И дело в том,
что те, кого мы не любили,
кому не верили ничуть,
тревожно крыльями забили,
готовясь в путь,
готовясь в путь;
что те, кого не замечали
до наступления зимы,
на север
нашими плечами
оттеснены, оттеснены.
Они взметнутся над рекою
и затеряются вдали,
и Осень огненной рукою
их опалит...
...Но Боже, вопреки метели,
(когда зима придет, когда...)
дай знать, что мы осиротели
не навсегда. Не навсегда.
Дай знать, что встреча состоится,
что долгий сокращая путь,
настанет день, вернутся птицы
во имя Птиц.
Когда-нибудь.
Не все.
Не все из дальних странствий
воротятся в конце-концов...
но дай им, Боже, постоянства
во имя нас.
И дай птенцов...
***
– Для чего мы живем, поэт?
Для веселой игры,
чтоб скатиться
со склона лет
как на санках с горы.
– Для чего ж такая игра?
Для бессонных ночей,
чтобы старый
усталый раб
вдруг проснулся – ничей.
– Ты забыл, что рабы – не мы?
Нет, я просто не знал,
что однажды
в конце зимы
наступает
весна.
***
Белым смехом смеются чайки.
Белым смехом смеются дети,
созерцая проблемы взрослых
и проделки котят и кукол;
Молодые смеются чистым,
озорным и Ярко-Зелёным,
поминутно переходящим
из Зелёного смеха в Красный;
Жёлтым смехом смеются злаки,
вспоминая сухое лето;
Жёлтый смех – седина и мудрость
с лёгким запахом валидола.
Но когда наступает время
для скупого Чёрного смеха –
на неведомой нам границе
Чёрный смех переходит в Белый...
1998
Непонимание себя
сродни непониманью сути
борьбы миров. И очевидно
лишь то, что я не понимал до сей поры,
считая, что понимаю всё...
***
...Вливая что-нибудь в сосуд,
учитывай его вместимость; Каждый
способен подарить другим не больше
того, что в состоянии вместить.
*
Всё то, что можно на лугу,
на шелковой траве, под синим небом —
всё то, что можно делать там — не стоит
пытаться сделать, сидя на скале.
*
Когда не можешь упрекнуть
себя ни в чем, когда почти безгрешен,
приходит время выслушать упрёки
других. Жди вызова на суд.
*
Покуда порождается любовь
животной тягой к присоединенью
прекрасного к себе — едва ли можно
считать Любовью тягу к воровству.
*
Любовь к чему-нибудь как пред-
намеренный отказ от эгоизма —
одна лишь эта часть меня, пожалуй,
способна быть Любовью.
И ещё:
Лишь ровное горение свечи
рождает ощущение полёта,
забытое задолго до мгновенья,
когда вернулись мы с тобой
Сюда...
Из предисловия Александра Городницкого к сборнику стихов и песен Евгения Башты:
„Поэт и бард Евгений Башта принадлежал к поколению юношей, жизнь которых была обожжена неправедными колониальными войнами под фальшивым лозунгом "интернационализма".
Смерть пощадила его на чужбине и настигла в мирном и родном городе. Евгений Башта трагически погиб в новогоднюю ночь 1991 года. Ему было 24.
Его стихи и песни остались неопубликованными. Его непохожий на другие, голос оборвался на полуслове.
Но даже те песни и стихи, которые он успел сложить за свою короткую жизнь, свидетельствуют о безусловном творческом таланте, о ярком и нестандартном человеке...“
Здесь и далее - небольшая подборка стихов и песен Евгения Башты.
ТРИПТИХ
1
...И сказал председатель суда: „- Эпилога не будет.
А последнее слово оставь для иных прокуроров...“
И примкнувши штыки, встав с боков, два вершителя судеб
повели меня в небо
пустынным ночным коридором.
Ныл фонарь на ветру у стены, где кончается время...
И один, с бородатым лицом византийских святых,
протянув папиросу, сказал:
"Покури, сучье племя,
покури, подождем, нам не к спеху,
так, мать твою в дых".
Я, затяжки считая, вспомнить важное силился что-то,
но сгоревший табак сделал пеплом земные дела.
И, услышав команду стоявшего возле расчета,
вместе с залпом рванулась душа
по нарезке ствола................
2
...От свинца ни трезв, ни пьян
Я увидел господень дом.
Вдоль забора – густой бурьян,
Да шаром покати кругом.
У ворот - непролазная грязь,
Да прогнившие насквозь столбы.
Но вошел я в ворота, крестясь,
Хоть при жизни и не любил.
За воротами серый дождь,
Придорожный холодный кабак,
У дверей сквозь похмельную дрожь
Седой калека просил пятак.
За кабаком начинался Рай,
На библейский нет, не похож –
Роль дворца исполнял сарай,
А в сарае шел пьяный дебош.
На дворе выл промокший пес,
Рядом типчик сидел в пиджаке.
Я спросил его: "....где ... Христос?"
Он ответил: "Ищи в кабаке..."
3
Среди тараканов, в сальном чаду,
Где с трудом пробивается свет;
Где душу трижды запродадут
За стакан. Только спросу нет;
Где пьют и мычат, матерятся и пьют,
Где шестерки наглее крыс;
Где легко полюбят, легко убьют,
И давно исчез всякий смысл –
Там, в темном углу, за липким столом,
Растирая ногой плевок
И слушая общий безумный псалом
Сидел мой пречистый Бог.
– "Я жил в дерьме, я дерьма хлебнул
Ответь, Святитель, за что?
Я верил, а ты меня обманул –
Я верил, а ты... за что?..
Ибо не знаю, что делать теперь
По какому идти лучу"...
А он с усмешкой ответил: – "Поверь,
Я тебе не солгал ничуть.
По делам и вере воздастся всем,
Сами строите Рай и Ад.
Ты думал ждет тебя облачный крем,
Но давай, обернись назад –
Ты мало делал, но много хотел,
Ржой изъела сердце тоска.
А над Россией – все та же метель
И сивушная вонь кабака...
Если хочешь, давай, возвращайся вниз,
Или – иди в сарай.
Тут третьего нет, и как не крутись –
Из этого выбирай".
Он закончил и про меня забыл,
А я злой и голодный, как зверь
Хлеба купил, соли купил
И молча вышел за дверь...
...Я увидел чье-то лицо над собой,
Потолок, белый кафель стен.
И сыграла смерть своим слугам отбой
На исколотых трубах вен.
Врач сказал: "Теперь будешь долго жить,
Ты в рубашке родился, сынок"...
Было горько во рту и хотелось пить,
Но, собрав все силы в кивок,
Просипел в ответ: "А куда спешить,
Буду жить, все нормально, док"...
Ноябрь 1990 года.
Одно из последних стихотворений Евгения Башты.
* * *
Я не знаю, что больше хотеть – если только допеть.
Но фальшивят уста, мои струны не сталь, просто медь.
Раскричалось в лицо воронье, стало правдой вранье
И руки не поднять, и глаза не поднять, тело как не мое.
Словно загнанный мечется свет и сужается бред,
Воздух вязок и звук не прорвется за круг сигарет.
Я не знаю, что больше хотеть, если только посметь,
Но фальшивят уста, мои струны не сталь, просто медь...
1990 год
* * *
Попутчик пьяный бормотал в тоске:
"Устал от истин. Дай мне человека
Поговорить. Душе была б утеха,
Что все мы братья - буквы на песке.
Я знаешь, сколько в жизни колесил?
Такое видел, что и не приснится...
А для чего? Чтоб в одиночку спиться?
Детей профукал, денег не скопил.
Оно, конечно, сам и виноват.
Так погулял – счета еще приходят.
Но знаешь, кости ломит к непогоде,
И некому согреть. Вот так-то, брат.
Да, жизнь... Ее назад не воротить.
На что пенять? На собственную дурость?
Она, смотри, как боком повернулась,
Мне б человека, чтоб поговорить..."
Он засыпал, сжимая "Беломор".
День медленно спадал в вагонных окнах.
И одиночество к нему присохло,
Как к старой ране присыхает сор.
В стакане жидкий чай успел остыть,
На стыках ложечка позвякивала тонко.
И на Вселенную завыть хотелось волком:
"Мне б человека, чтоб поговорить.."
1988 год
БУМАЖНЫЙ ЗОДЧИЙ
Залитованный гений — игрушка абсурда,
размалеванный пятнами быта и страха,
замордованный бабой,
деньгами и Буддой,
вышивающий строчки на собственном крахе,
Твой день —
в паутине дремы.
Свет, тень.
Отсутствие дома.
На лист — горсть многоточий...
Крепись,
Бумажный зодчий!
В кухонный дым приходит твой ангел
с грешным лицом юного старца,
и жалит словами с ядом фаланги,
и самое страшное — не оправдаться...
Затравленный мальчик, рифмующий ноты
в бешенном городе пыльных иллюзий,
твоя мечта — дотянуть до субботы,
чтоб в воскресенье рассыпаться блюзом...
Твой день —
в паутине дремы.
Свет, тень.
Отсутствие дома.
На лист — горсть многоточий...
Крепись,
Бумажный зодчий.
1989 год
* * *
Ненужных слов блестящий глянец
Не передаст улыбки мима,
В которой вдруг печаль проглянет
Среди веселой пантомимы...
...Квадратик света возле двери
Слабеет, становясь все глуше,
И тысяча дневных неверий
Ползет в изломанную душу.
И рот распят в полу-усмешке –
Как горько и непоправимо
Кричит о чем-то безутешно
Рук ломаная пантомима.
Скрещенье этих параллелей
Пророчит миру катаклизмы,
Но безнадежно заболели
Глаз полу-сферы, полу-призмы.
И мечется в них, как в загоне,
Крик, не отпущенный на волю –
В зрачка качнувшемся затоне,
Молчаньем захлебнувшись, тонет.
1987 год
ЗОДЧИЕ
Знать стерильные яблочки выспели
На мичуринском древе познания.
Мы теперь – прописные истины,
Раньше – были полны страдания.
Раздирая рубахой грудину,
Доставали живое сердце,
И бросали его в середину –
В круг,
Чтоб люди могли согреться!
На пустом месте храмы строили,
Изразцы отливали глазурью.
А отстроив, гулять изволили
Во всю ширь, да с россейской дурью.
Отгудев, оглянулись – встрепаны,
Холод, ливнем огни погашены.
И грудные клетки заштопаны,
Даже шрамы – гримом закрашены.
Что ж, и пепла не осталось для памяти?
Врешь, кликуша,
Да накось, выкуси!!!
Купола из осенней замяти
Рвутся ввысь, да трехпалым высвистом!
Мы ж на голой земле храмы строили,
Глянь!..
А там – лампады запретили пожарники...
И мадонна неладно скроена.
Да и храмы – не храмы –
свинарники!..
1988 год
НАГОВОРНАЯ
Заварила мне старуха лебеду,
да на беду
заварила полну чашу.
И с тех пор какой дорогой ни пойду,
как ни пойду,
мне везде крушина машет.
Расседлаю я усталого коня
да на камнях
спать улягусь...
Только сон бежит меня,
и нет ни дня,
чтоб был не в тягость.
Эх, за что же мне такая маета
да пустота
без надежи?
До трактира догрущу,
а там душу в пляс пущу
без одежи.
Погуляем, трень да брень,
Что кручина – дребедень!
Ну, давай-ка, балалайка,
Я спою, ты попляши,
Эй, налей-ка мне, хозяйка,
Полну чарку для души.
...Шибко весел был,
Да нескладно жил.
Стыл в худой избе,
Лаптем топотал.
Не в казну себе –
Все другим служил,
А в своем двору
Дыр не залатал.
Говорить не смел,
Думал – сторожась.
Всяк, кто власть имел –
Тот и понукал,
И боярский пес
Надо мной был князь
И за мелкий грех
По семь шкур спускал...
Поле запахал –
Да хлеб червь сточил.
А кто сытым был –
Тот и в голод ел
И меня как жить
Для людей учил,
А за стол пустить
Вовсе не хотел.
А кто сытым был –
Тот и нынче сыт.
Кто престолом владел,
Тот и нынче царь.
Только я опять
В грязь по уши вбит,
Если хочется –
я привычный – вдарь!..
Эх, за что ж мне маета,
рвань, да стынь, да пустота
Без надежи?
До трактира догрущу,
а там душу в пляс пущу
Без одежи.
А-ну!!!
Гуляем,
трень да брень,
Что кручина – дребедень !
Ну, давай-ка, балалайка,
Я спою, ты попляши,
Эй, налей-ка мне, хозяйка,
Полну чарку для души.
Настояла мне старуха лебеду,
да на беду
настояла полну чашу....
1989 год
* * *
Ремесло.
Руки жжет мне мое ремесло.
Понесло,
меня время, как лист, понесло...
Не волчица вспоила меня молоком –
гаснут лица,
сливаясь с прицелом, как палец с курком.
Забинтуйте мне память в смирительный саван.
Как волк,
воет пес, отпевая солдатский
исполненный
Долг...
...Я не вижу, не слышу...
Из ствола автомата
я вдолблю этим крышам
неизбежность расплаты
за вину, для меня безразлично какую,
это все – болтовня.
Есть приказ. Я воюю.
Город в дымной оправе,
гарь застыла на лицах,
но с попойки кровавой
в жизни не похмелиться!..
...Во имя Духа, Сына и Отца
кровь не пролей. Кровь вопиет о мести.
Я буду сон свой помнить до конца
и, просыпаясь на одном и том же месте,
стирать кошмары с потного лица
и чувствовать
знобящий привкус жести...
1990 год
* * *
Завыли юнкера, зайдя в пике,
и пошутили чуть из пулеметов.
И по кюветам рухнула пехота,
оставила дорогу налегке.
Какой-то лейтенант стрелял навскид
остервенело поминая Бога,
и пыльную надсадную дорогу,
но замолчал. Наверное, убит...
Я постарел навек за пять минут
от крика беженцев и придорожной пыли...
Как зубы, руки от бессилья ныли
и все казалось – все, сейчас убьют.
Когда б меня выспрашивал народ,
что самым страшным мне в войне казалось,
я бы ответил им, – такая малость:
Дорога... Лето... Сорок первый год...
1989 год
ШУТ И БРАТ МОЙ (Александру Башлачеву)
Свет не может быть пойман
и спрятан карман.
Мы в полете свободны,
лишь идя на таран,
Траектория штопора не нравится, но
В небе нету упора...
"in vino"...
Жизнь – вот пьяная девка,
рисует винты.
Не надломлено древко,
еще мы на "ты".
Но под крыльями, чуешь,
осклизлое дно!
Кто тебя заврачует?..
"in vino"...
Ну кому эта спешка в крученовский рай?
Для нас хватит полешков,
к чертям, погоняй!
Я рискну, дернет веко
истерика зло.
Снова треснула дека...
"in vino"...
Я в березовом стоне
раскачал купола.
Это что-нибудь стоит:
была – не была!
Крикунов на дележку
похмелье свело.
Начинаю рулежку...
"in vino"...
Кто меня зафрахтует, какая карга?
Святых мест не пустует –
вот и вся недолга!
Отпечаталось тело
растерянно-зло.
Я взлетел, Азазелло!!!
"in vino"...
................................
А рядом, у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
"in vino veritas!" кричат.
(Ал. Блок)
1989 год
* * *
Дура! Хочешь красивых страданий?
Так плати мне -
как проститутке,
чтоб я душу свою поганил
не с подначка и не на шутку.
Я приму два стакана белой,
обнимусь с гитарой разбитой,
и тогда — заказывай смело
что захочешь. Уютно и сыто
за столом развалясь, как в партере,
будут слушать сомлевшие гости
вой рифмованный
о потерях
и шуметь: "Веселее, просим!.."
1987 год
ОЩУЩЕНИЯ НА ГРАНИ СНА И ЯВИ В 22 ЧАСА НОЧИ
ПОСЛЕ РАЗГОВОРА С ЖЕНОЙ
теория изломанного света
зелено-белая граница восприятья
сплетенье ног жемчужного балета
свеченье холода
на ремешке распятья
инфекционность внутреннего жара
дорожка, в губы запрессованная жестко
переживаю ощущение радара
ловя вслепую
жесткую полоску
размазан свет в параллепипеде объема
коричневый квадрат на белом скомкан
смысл крошится на грани перелома
полубезумье спит
в мешочке тонком
есть ощущение тепла – нет осязанья
вдыхает духоту тряпичной ночи
смешной комочек тихого страданья
качаясь на ветру
в круженьи точек
проваливались мысли в вязкий омут
ладони невесомы и прозрачны
кусочек боли в глубине не тронут
быть может – счастья.
Все не однозначно...
1988 год
* * *
Молюсь сквозь стон на зеркала.
Стекло содержит бесконечность.
Стекают лица быстротечно,
Что остается на губах?..
Без слов, без каверз и тоски
Касаюсь тонкого безумства,
Кто знает, где глаза очнутся,
Отпустят голову тиски?
Пытается прорваться дождь
Сквозь стиснутые зубы неба.
Душа, ты – да не будешь слепа,
Прохожий, мыслей не тревожь...
Евг. Башта, 1965-1991
Поезд ехал. И так внезапно
лето кончилось. Осень, осень.
Осень...
Листья летят с откоса.
Человек в телогрейке ватной –
мимо!.. Летит скорый поезд – мимо!..
День и ночь позади, светает.
Осень...
Теплая струйка дыма
вылетая из легких, тает
в тесном тамбуре нелюдимом.
Осень.
Косточкой абрикоса
я от лета рукою влажной
отделен. Мне уже не важно
кто ты, где ты... стучат колеса,
выбивая мотив забытый:
(кто-уехал-да-кто-остался...),
остальное – детали быта.
Мимо
одноименных станций
всяк летит по своей орбите.
Мимо!
И да не откажет разум.
Мимо брошенных
деревень и судеб,
мимо осени, той, что судит,
той, что смотрит холодным глазом
на меня, сквозь дым папиросный.
Мимо!
(На-изго-товку, целься!..)
Кто быстрей – скорый поезд? Осень?
Остывают стальные рельсы.
Монотонно стучат колеса.
Убегает железный поезд...
Будем жи-и-и-ть!......
Мне сказали – готовься. Я понял – готов.
Через миг
я миру явлюсь и пройду этот радостный путь
от клеточки малой, от сгустка живого тепла
до первого крика. И кто-то услышит
мой крик...
...
Я буду рождён неизвестно в которой стране;
Я буду зависим от звёздного кавардака;
И новая мама – до срока – неведома мне,
Но прежнюю мать я отчётливо помню,
пока –
Пока не родился в восьмой ли, девятый ли раз,
Пока я бесплотен, пока невесома душа.
Я должен вернуться, мой Ангел, настала пора,
Меняю способность летать
на возможность дышать.
...Я помню – был город чужой и чужой карнавал,
Где я, чужеземец, удачно смешался с толпой.
Я не был там раньше,
но улицы я узнавал,
Я не был там раньше? Не помню, не помню,
не по...
Но чтоб не свихнуться – скажи мне, мой Ангел, скажи,
Что каждый обязан (обязан, должно быть, и я)
Повторно родившись – забыть предыдущую жизнь
Моё воскрешенье – граница не-
бытия...
О замкнутый круг, под коротким названием – ПУТЬ...
Дорога длинна – говорит преподобный Гален.
Бежать от толпы, чтобы снова вернуться в толпу:
Материя. Дух. Ностальгия. Бессмертие. Тлен.
А ты была владычицей морскою...
Повелевая многокрылой речью
ты
наполняла волнами мирское.
Я лодкой был.
И плыл судьбе навстречу –
чтоб выполнив своё предназначенье
на волю волн отдаться,
чтоб однажды,
лицом уткнувшись в тёплое теченье
плыть по волнам,
не утоляя жажды...
Собирался старик
на последний парад,
сердце стиснула горечь тупая -
в День Победы
отчетливо понял - пора,
знать Последний Парад наступает.
Бог с ним, не генерал, даже не капитан,
две контузии, восемь медалей...
Две далеких войны
шли за ним по-пятам,
да похоже, пока не догнали.
Никому не сказал, просто понял - пора
воротиться назад в Сорок Пятый.
Выпил водки чуток...
(Не велят доктора,
только как же без водки солдату?..)
Усмехнувшись, сказал - выпьем, друг боевой,
поминая братка-одногодка.
Столько лет не дрожавшие
губы его
обжигала холодная водка.
Собирался солдат, вспоминая как жил,
плен короткий, бараки под Мценском,
как бежал, и как быстро
тупились ножи
перед взятием города Энска.
А собравшись - из дома солдат выходил,
будто перед атакой спокойный
и гремели медали на старой груди,
заглушая набат колокольный.
На последний парад... Остальное - мура,
ерунда - демократы, валюта...
Лихо выпятил грудь,
чтобы крикнуть - Ура-а!!!
под победные залпы салюта.
Разорвался в ночи ярко-огненный шар,
рассыпая багровые пятна...
И в холодное небо
рванулась Душа,
и забыла
вернуться обратно.
Я стрелял в живых людей.
По приказу.
И в меня стреляли. Война – слепа.
Но в меня никто не попал ни разу,
Я надеюсь, и я
ни в кого не попал.
Мы сегодня пьём за свою удачу.
За чужой позор, за ничью вину...
Сыновья повторяют отцов. И значит
Сыновья будут тоже
играть в войну
и бежать вперёд, голося от злости,
в непридуманном сне, где горит зола,
под которой лежат ордена и кости, –
не любя войны
и не помня зла...
... Был я беглым
усталым негром;
был я белым
на фоне снега;
фотографией
чёрно-белой;
белой чайкой и чёрной пеной.
Был купцом при деньгах и чине;
рыбаком в ледяной пучине;
теплым воском;
сырым гранитом;
я любил
и бывал убитым;
убивал, но бывал
любимым.
Был Малютой.
Был чёрным волком;
белым вороном был; иголкой
в стоге сена;
землей;
Касcандрой;
пеплом;
огненной саламандрой;
Стлался белым дымком до неба;
возвращался
горелым снегом;
возвращался дождём; растеньем;
птичьим криком;
ребёнком;
тенью;
Зверем;
веткой
в хрустальной вазе;
свежим ветром;
болотным газом;
козырным Королём в колоде;
камнем,
падающим в колодец.
...Да, Вы правы и этим живы.
Я – не прав, неживой и лживый,
и поэтому,
oтражаясь,
в старом зеркале искажаюсь –
где неумный и неумелый,
в меру праведный, в меру серый
лучше
суетных и учёных –
чёрно-белых и бело-чёрных.
В графе „место жительства“ – ставлю прочерк,
живу у времени на отшибе;
почти научился не делать ошибок –
рука
забывает поставить точку
... Любимая, этой зимой впервые
к далёкому югу летят вороны
и снится впервые роскошный выезд,
шампанское и зеркала Вероны,
Холодные
Каталонские горы...
В далёком краю, где течёт Гвадиана
три солнечных века прошло, Синьора,
три сумрачных века прошло, Диана.
... но Боже, как плакала Ваша дуэнья,
когда предсказание ворожеи
сбылось. И вот – я убит на дуэли,
стрелялся с собственным отраженьем,
в том зеркале, где под покровом пыли
мы оба
когда-то отображались...
Синьора, два облака рядом плыли
по тёмному небу – Любовь и Жалость.
... а дальше – как в скороговорке старой,
известной от тропиков до ла-Манша -
где Карл украл у Клары кораллы,
а Клара у Карла... Но дальше, дальше!
А дальше – никто никому не должен,
никто никому не даёт отсрочку.
Никто. Никому. Это так, но всё-же –
рука забывает
поставить точку
... пылятся знакомые экспонаты
дешёвого областного музея;
ступени, построенные когда-то
от ватерклозета до Колизея
как прежде ведут от дерьма – к вершине,
от тёмного смрада – к теплу и свету...
и как бы мы в пути не грешили,
Синьора, они позабудут это...
Рассыпятся в пыль города и мысли,
лишь ветер прочтёт на бумажных клочьях:
Любимая, жизнь не теряет смысла –
рука забывает поставить
точку