Ал.


На краях несмыкаемо-гулкой

                               Достоевскому
           
На краях несмыкаемо-гулкой
Беспредельной почти пустоты,
Ленинграда и Петербурга
Разведенные стынут мосты.

Но вглядись, и сквозь дождь моросящий
Кто-то встанет на той стороне,
Перед будущим и настоящим,
Прислонясь к потемневшей стене.

Зябко трогая узкое горло,
Не смыкая горячечных глаз,
Все глядит нескончаемо долго,
Все глядит неотрывно на нас.

Слепо хмурится серое небо
Над свинцово-рябящей Невой …
Нам то что до прошедшего века?
Я не помню того человека,
Знать не знаю я, кто он такой.


Не приюта за ради

Не приюта за ради,
Не за хлеба куском
Прислоняюсь к ограде
На бульваре Тверском.

И свои, и чужие ...
Да следа не найти,
Что за судьбы России
Тут сходились пути.
Есть за что посчитаться
И припомнить опять
И свободу, и братство,
Да не время считать.

В мире хмуро и смутно,
Сыплет желтой листвой
Невеселое утро
Над сентябрьской Москвой.

Прислоняюсь к ограде
Неостывшим виском,
Бог и в силе, и в правде,
А не в крике людском.


Откровенья, ученья, школы

Откровенья, ученья, школы…
Безобманные рубежи,
Долетающий слабый голос
От каких неизвестно вершин.

Настывающие глаголы,
Мокрых улиц сырой уют
И весенний рассвет тяжелый,
Как с похмелья впотьмах встают.

Но отрадно, к теплу и к лету
Убывая, понять вдруг нам –
Есть и вовсе иные светы
И какие, кто знает там.


Святое рождение, святое успение

Святое рождение, святое успение -
Войны и не знало мое поколение.
Кино да рассказы, да разные книжки,
Я тоже об этом узнал понаслышке.

Еще у дороги мелькнет обелиском
Небывшая память о ком-то из близких.
Да жёлтое фото, а первая рота
Вовеки не встанет с гнилого болота.

Давай попрощаемся, наши печали -
По адресу видно – доходят едва ли
Неблизким путем над родным захолустьем,
Над Белою Русью, над Белою Русью ...


Горит негасимое пламя

Горит негасимое пламя
Горит, полыхает в лесах,
И вверх золотыми столбами
Летит ослепительный прах.

Летит в беспредельных просторах
Душа – паутинки клочок,
Все счастье – в далеких озерах
Лазури скупой лоскуток.

Вся радость – над милой отчизной
Гореть на холодном ветру
И плакать над горькой осиной
На самом высоком юру.

Над самой последней дорогой,
Прохожим махая крылом,
За них в этой жизни далекой
Уже не просить ни о чем.


Посреди России

Посреди России
Темные леса,
Синие такие
Божьи небеса.

Лето в полной силе,
Благодать кругом,
Мы же спим в могиле
Непробудным сном.

Проросли погоны
Золотой травой,
Золотые звоны
Там над головой.

Нам бы вот подняться,
Да приказа нет,
Вы скажите братцы,
Как там белый свет?

…………………….
……………………..
……………………..
…………………….

Только нет ответа,
Смотрят небеса,
Да к земле без ветра
Клонятся леса.


Спасибо за все

Спасибо за все, наградила по-царски,
За то, что родился в завеях январских,
За то, что не так берегла, как любила,
И скоро в дорогу меня проводила.

И вслед мне платочком махала, махала
Пока за лесами совсем не пропала,
За теми лесами, холмами, морями
И небо другое сияет над нами.

И небо другое, и солнце другое,
И ласковый берег в лазурном прибое.
А ночью, когда и душа засыпает,
Она над твоими полями летает.


Что Москва ни сулит

Что Москва ни сулит,
Что Москва ни помянет,
И вернее награды
Обидой поманит,

И взойдет над тобой,
Над твоею судьбою,
Для тебя навсегда
Путеводной звездою.

Над пустым большаком,
Над шоссе могилевским,
Где блатным пареньком
Ты стоишь с папироской.

Поведет по лесам,
По оврагам, бурьянам,
Укрывая в пути
Непроглядным туманом.

Ты светила и мне,
И стояла в зените,
В неприкаянном сне
Городских общежитий.


Утро – осколок в синей оправе

Утро – осколок в синей оправе,
Синее стеклышко в детской руке.
Будто вернулось все то, что связали
В плот, и отправили вниз по реке.

Если бы там, где отцвел курослеп,
След отыскать на поверхности влажной,
В желтом песке, в желтой глине овражной,
Я бы опять не отсчитывал лет.

Я бы пошел босиком, босиком,
Птиц окликая, как птица, по-птичьи,
Не узнаваем в забытом обличьи
Мудрости детской, не строящей дом.


И я спросил у мяты и шалфея

И я спросил у мяты и шалфея,
С чего теплынь такая на лугах?
И так высоко вверх летят, желтея,
Цветы земные в дымных небесах?

И я спросил у встречных и прохожих:
С чего такая вымахала рожь?
Во всех полях, и скудных и невсхожих,
Во всех полях, где только ни идешь?

И мне ответил хлипкий старичонка,
Махнув рукой и глядя на закат,
Что все за то, что наших жизней столько,
Уже прошло и вкось, и невпопад.

За все года, голодные и злые,
За то, что ела ржавчина и вша,
За всю убогость, за тела худые,
В которых где и теплилась душа,

За то, что кровью, напитав без меры,
Родной земли песок и чернозем,
Мы с ней всегда: и в благостный, и в смертный,
И в каждый час, в пристанище любом.


Казаки

Нету хлеба, табаки.
До такого дошли.
И о воле казаки
Разговор завели.

- Хорошо атаману,
И о чем бы тужить
Он заботы не знает,
Только в небо глядит.

Атаман головою качает ...
И задумчивым взглядом
Озирает он Сечь .
-Ну, а что, паны-братья,
Так о чем ваша речь?

Что литва и татары
Да под Киев дошли,
Православных побили
Божии церквы пожгли...

Он глаза поднимает,
Он глядит в небеса,
И дрожит голубая
На ресницах слеза.

- Батько! Силы той нету,
Что козаков погнет.
Пусть же сколько быть свету
Русь Святая цветет! ...

И казаки седлают коней.

...Дымом застланы дали,
Смутой затканы дни
От великой печали
Что прошла по земли.

Солнце ясное светит,
Частый дождик сечет
На казацкие кости
Веет ветер с высот.

Вот им слава средь поля -
Певчих цтиц благовест.
Да великая воля
От земли до небес.


На Казанском вокзале суета, толчея

На Казанском вокзале суета, толчея,

Потерялся, пропал, хоть заплачь в три ручья.

Не берет никого никакой угомон

Проезжающий люд от заволжских сторон.

 


На Казанском вокзале носильщик горбат.
Он наверно и сам, как Москва, азиат.

Чемоданы на площадь везет, как ясак,

Азиатское солнце в раскосых глазах.

 

А тебе я, Москва, и не тем заплатил,

Я и черную немочь под сердцем носил.

За юродство твое и за праздничный лоск

Твоих каменных башен нетающий воск.

 

Только б грела меня и любила меня

И как брата меняла меня на коня.



Мужики

Прошли последние подводы
И попритихли мужики.
Упал туман стеной на воды
И заклубился вдоль реки.

То солнце ясное проглянет,
Но все плотней, плотней туман,
Какою думою туманит
Глаза им в этакую рань?

Один вздохнет, другой полслова
А третий тихо скажет: «Да-а…»
И все глядят туда сурово,
Где над дорогою звезда.

Случилось что в судьбе крестьянской,
Что было тут? – поди, спроси,
Свезли кого на фронт германский
Иль отпустили по Руси…

Помочь бы чем? Да чем народу
Поможешь ты, да и с чего?
И я стою, стою с народом,
Стою и слушаю его.


В Ростове бывает так грустно

В Ростове бывает так грустно
Прохожим глядеться в глаза,
Когда заливает их густо
Твоих куполов бирюза.

Как будто поступок дозволен
Пристроиться к стае ворон,
Сидеть на верху колоколен
И слушать малиновый звон.

Каким дуновеньем колышет
Давно не звучавшую медь,
А если их кто-то не слышит
Как может здесь что-то звенеть?

Как будто насеяно поле,
У каждого братьев не счесть,
Как будто в России ты волен
Любить ее или не сметь.


Попытаешь добра и в чужих, и в друзьях

Попытаешь добра и в чужих, и в друзьях,
Поизведаешь правды на русских путях,
Да растратишь и годы и силы,
И опять приведет тот заезженный шлях
К пепелищам родным и могилам.

Где задумались хаты над тихим Днепром,
Где от берега к берегу ходит паром,
Покидая то левый, то правый,
Вот и встанешь ты там, на обрыве крутом,
На юру над речной переправой.

Станешь там, на высоком,
Как повинный судьбой,
Чтоб за все, что ни есть, посчитаться с собой,
Проскитавшись по свету полжизни,
Перед временем смутным над тихой рекой
Прислонясь к небесам и к отчизне.

Глядя, как над костром собирается дым,
В предосеннюю высь поднимаясь над ним,
Белым облачком тихо витает,
Будто светлая жизнь над простором земным,
Восходя от земли, отлетает.

В вековечное небо с извечным добром
Над людскою судьбой и над тихим Днепром,
По-над берегом левым и правым ...
Вот летит и летит, и махает крылом
Над тобою и над переправой.

Только тени сквозят по речным берегам,
Что останется здесь, что откроется там,
За надеждами, за временами?
Только небо одно и завещано нам,
И простерто, как знамя, над нами.


Вот утишилась жизнь

Вот утишилась жизнь,
Только дрогнет порою листва,
Да неслышные ветры
Высокими ходят путями.
Сколько гроз пронеслось,
И омылась Москва,
Голубыми омылась дождями.

Эти светлые дни
Над ее золотой головой,
Эти звоны над нею,
От края до края,
Веют верой такой,
Безмятежностью веют такой,
Словно кончилась жизнь,
И конечно, начнется другая.

Что ж задумались так
Надо мною, мои небеса?
Затуманились так
Надо мною, мои дорогие?
Разве ж вот соберется
И снова ударит гроза,
Или смутные думы
Навеяли грозы былые?

Не скудеет рука,
Но куда-то уходит тепло,
Но сквозит холодок,
И желтеет листва на излете ...
Мир всему, что уйдет,
И всему, что ушло,
Но стоит все на том,
Что вовек никуда не уходит.

Вот утишилась жизнь.
Шелохнется порою листва.
Только дрогнет порой
С непонятной тревогою сердце.
Как сквозь слезы глядит
И дожди утирает Москва,
И глядит в небеса,
И не может никак наглядеться.


Так высоко звезда горит

Так высоко звезда горит
Еще над детскою судьбою,
И кто-то тихий сон хранит,
Всю ночь склоняясь над тобою.

А утром кони у крыльца
И ветра запах упоенный,
И на коленях у отца
Поездка в городок районный.

Считая галок и ворон,
Дорога в школу непрямая,
А дядька – встречь, на вороном,
И пригрозит, кнутом махая.

Огни блестящей мишуры
И новогодний запах елок.
И все так празднично добры,
Как будто только для игры
Так мир велик и день так долог.

Все это как-то стороной.
Но вот нечаянно затронет,
И пылью радуя цветной,
Осколок радужный уронит

В ладонь раскрытую твою,
Как дар безценного наследства ...
А я задумчиво стою
И не припоминаю детства.


Берег в глине осклизлой

Берег в глине осклизлой
Ржавой порос осокой.
Тучи проходят низко,
А небеса высоко.

На середине жизни
Вольно и одиноко.
А небо стоит высоко
Над берегами отчизны.

Лодку волной колышет,
Горько в груди от ветра,
Крикну... Кто и услышит?
Слушаю - нет ответа.

Что ж и сказать отчизне,
Как же и жить на свете?
И поручиться жизнью,
И расплатиться смертью

С этой безмерной волей
Над неоглядным светом,
С этой щемящей болью
Между землей и небом.


Там где жизнь золотая дрожит

Там где жизнь золотая дрожит,
Там, где спит на паркете,
На обрывках газет инвалид,
В привокзальном буфете.

И с улыбкой такой на губах
Будто в то, довоенное лето,
На своих, довоенных ногах
Он гуляет по свету.

Как не пить же, и ныне и впредь,
Не глотать эти звезды и блестки
За безсмертную жизнь и за смерть,
За безсмертные эти подмостки!

Всем еще воздадут: и на том
На немыслимо правильном свете,
Наши слезы пресветлым дождем
Упадут на родимые веси.


Небесный парашютист

Уже в неизбывной заботе
Глаза устремляются вниз,
Я – самый последний в пехоте
Небесный парашютист.

И вместо дождя или снега,
В предутренней серенькой мгле,
Я медленно падаю с неба
К притихшей покорно земле.

Пустые поля, мелколесье,
Осинничка частая дрожь,
И мест, нероднее на свете,
Наверно и не подберешь.

И все здесь наверно чужое
Повсюду, и надобно так,
А время, как видно, глухое
И не до небесных атак.

И следом пробел за пробелом,
А больше и нет никого,
Но это пропащее дело,
Оно и нужнее всего.


Гоголь

I.

Что брезжит мне, что светит из тумана?
Что мне струной звенит среди полей?
Что за огонь горит, горит, как рана,
В груди печальной родины моей.

Святая Русь! Я вижу издалёка,
Из стран прекрасных, сказочных, как сон,
Как неприютно там и одиноко
Среди твоих просторов и времен.

Ни дивных гор, блистающих картинно,
Ни водопадов в шуме и в пыли.
В тебе все голо, ровно и пустынно,
Порой лишь что-то промелькнет вдали.

Так что ж зовёт, что плачет и рыдает,
Какую песню голос твой поет?
Какой тоскою сердце обнимает,
Какою силой тайною влечет?

Что ж хочешь ты? – В безбрежности полночной
На эти страны, полные огня,
Всё, что ни есть, вдруг обратило очи
И с ожиданьем смотрит на меня.

Но здесь лишь грезы сладко навевая,
В своем как бы взаправдошном раю,
Сама себя баюкает чужая,
Чужая жизнь под сказочку свою.

Ей не понять, с какою страшной силой
Твое пространство, отразясь во мне,
Могучей властью очи озарило
И встало далью чудной в глубине.

Что ж сей простор?
Загадка в нем какая?
Где ж богатырь размыкать грусть твою?
Стою один,
И туча грозовая
Объемлет грозно голову мою.

II.

Нет, не внемлют! Не слышат меня!
Что им надо над бедной моею,
Над моей головой? ...
Сколько всюду огня!
Что отдать? - если я ничего не имею?

Ну, спасите меня!
Дайте тройку коней.
Кони буйные, взвейтеся ветром!
Только с этого света, скорей,
Уносите прочь с этого света!

Стой! Еще раз взгляну. Там огонь ли горит?
Светлый месяц над лесом в тумане?
Вон Италия! Море шумит ...
Избы русские прямо под нами.

Мать моя ли в родимом дому?
Не ее ли окошко мне светит?
Вспомни сына! Нет места ему,
Нету бедному места на свете.

Урони же слезинку! Спаси, пожалей!
Что хотят эти люди чужие? ...
Дайте ж тройку коней.
Тройку быстрых, как вихорь, коней!
Уносите меня, удалые.

III.

Струится свет к задумчивым просторам,
Сойдет покой к светлеющим лесам,
И золотеет солнце по озерам,
И сизый дым восходит к небесам.

Так высоко проходят облака,
И веет ветер вольный и высокий.
Как будто жизнь в иные берега
Плывет одной небесною дорогой.

Беспечность дней!
Над будущим светло.
И над прошедшим все в таком покое!
И в нем ничто бесследно не прошло,
Оно в одном ненарушимом строе.

И также ясно и светло над ним.
Сомненья нет в порядке необъятном.
Как будто здесь все связано одним
Лишь этим светом в небе незакатном.


Китеж

1

Какая вольная земля!
Какое небо голубое!
И стены белого кремля
Так ослепительны от зноя.

Тут не должно быть этих стен,
Тут не должно быть этих башен,
Здесь лишь шоссе на Воскресенск
А так - кругом леса и пашни.

Тут все леса, леса кругом,
И нет селенья никакого …
Но этот город
На своем
Стоит, не требуя другого.

2.

Вот разом разойдется мгла
И к верху облаком взовьется,
И солнце ясное прольется
И вот сияют купола!

Я брел сюда в такую темь,
Я воду черпал голенищем,
Я думал: свету не отыщем,
А тут от века светел день.

Вода озерная легка,
По грудь малиновые звоны,
А мимо – люди и века,
Да сонно каркают вороны.

А тут от века светел день
И также все светла прохлада
У нерушимых этих стен
Как бы невидимого града.


Пути откроются сквозные

Пути откроются сквозные,
Воздушной вея синевой,
Мороза крылья ледяные
Парят над праздничной Москвой.

Гулянье новогодних елок
И света желтая пыльца,
И, кажется, совсем недолог
Путь от начала до конца …

И я иду,
И я глазею,
На эти блестки и шары,
И я, как будто, тоже верю
В серьезность детскую игры.

И верю этим дням прекрасным
С их беспечальною судьбой.
Как будто жизнь и вправду праздник,
По-детски занятый собой.


В пыли пропадает дорога

В пыли пропадает дорога,
Истаяли в зной облака,
Старуха бредет хромонога
И древние два старика.

Труба ль протрубила седьмая
И встали в лохмотьях рубах:
- Милок … А далеко ль до рая?
Нет знаку ли где на путях?

Далеко …
Лишь прах над равниной,
Лишь пыль над дорогой степной,
Чтоб так вот они посредине
Меж небом и русской землей.

Чтоб этой дорогой степною,
Без отдыха ночью и днем,
Несли, как вину пред страною,
Вязанки с сухим ковылем.

И чтоб ни исхода, ни срока
И не было в жизни такой,
Чтоб зноем томила дорога
И всем обещала покой.


Убывает осеннее пламя

Убывает осеннее пламя
Над простором притихшей земли,
И неслышно летят за плечами
Золотые надежды мои.

Высоко над земными путями
Моей юности светлой года
Так согласно махают крылами
И летят неизвестно куда.

И в немыслимом этом полете,
Для чего и куда ни лети,
Что-то жалкое в этой природе,
Что-то грустное в этом пути.

Ночь придет, и опять я услышу
Тот же шелест стремящихся крыл,
Словно кто-то в невидимой крыше,
Потаенную дверь отворил.

Утром гляну – покойно в природе,
Так безоблачно чист небосвод,
Только ясное солнце восходит,
Только, светлое, тихо встает.


Дорожка косогором

Дорожка косогором,
Дома, куда ни кинь,
А небо над собором -
Лазоревая синь,

Щебенки по колено,
Кирпич, металлолом,
Порушенные стены,
Поросшие быльем.

Пробитый купол медный
Из жести листовой
Да нерукотворенный
У всех над головой.

И я прохожим в лица
Гляжу, поворотясь,
И я пойду столицей,
Волнуясь и дивясь

Делам, былым и новым,
Под этим белым днем
И ангельскому слову,
Начертанному в нем.


Как свеча на столе горит

Как свеча на столе горит,
И со мною мой гость сидит.
Моего он вина не пьет,
Песен он со мной не поет.

Он своих не подымет глаз.
Белый день на земле угас.
Белый день угас на земле,
Да свеча горит на столе.

Исподлобья глянет в окно –
За окном все темным-темно.
И как будто соринку в глазу
Отвернувшись, смахнет слезу.

Дрожь пройдет по моим плечам
Что за жуть бредет по ночам! …
Гляну я в поднебесный свод,
Помяну всех, кто нас там ждет,
И ему:
            - Авось ничего!


Александровский монастырь

Трубят восставшие архангелы,
И возвещают страшный суд.
Им дела нет, что так прохладою
Повеет от речных запруд.

Что солнце низкое, неяркое
Еще не пало в лоно вод,
А лето, пыльное и жаркое
И время медленно течет.

Трубят, трубят во твердь лазурную
И отвергают прах и тлен,
Мальчишки бранью нецензурною
Царапают известку стен.

И только с любопытства праздного
Кто и помянет про царя,
А столько русского и разного
Народу близ монастыря.

И мы с дружком пред этой сходкою
Примолкнув, отойдем назад …
Над Александровской слободкою
Неслышно ангелы трубят.*
________________________________
Иоанн IV (Грозный) переехал со двором в Александровскую слободу (ныне г. Александров Владимирской губернии), где и жил с сего времени большей частию. 
«В сем грозно-увеселительном жилище, окруженном темными лесами, Иоанн посвящал большую часть времени церковной службе, чтобы непрестанною набожною деятельностию успокаивать душу». 
            Н. М. Карамзин, «История Государства Российского».


Отъезд

Деревня стихла для ночлега,
И всё задумчиво молчит,
И гулко старая телега
По тряской гребле простучит.

Густой туман ложится низко,
Темнеет сумрачно река.
Нам до района, в общем, близко,
Час с небольшим до городка.

На этой тряской колеснице,
По этим гатям и мостам.
А завтра поезд до столицы,
И через день я буду там.

Гляжу в поля: ночное небо,
Звезда, что теплится едва…
Здесь все в себе, как будто небыль
И жизнь иная, и Москва.

И мне бы что там, за полсвета,
И что я только там забыл?
Я б хоть сейчас с предсельсоветом
Коня назад поворотил.

Но председатель сельсовета, 
Попутчик мой, взмахнет кнутом,
Он – как никто, он знает это:
Зачем мы едем с ним по свету,
Зачем на свете мы живем …

И вот клубится там, за мною,
Печаль и пыль родных полей,
И остается за спиною
Судьба с судьбой, звезда с звездою
Печальной юности моей.


Мы о судьбах России ведем разговор

Мы о судьбах России ведем разговор,
И хозяин глаза свои прячет, как вор.
Разольем по стаканам, посидим, помолчим,
Все как будто и надо, без особых причин.

Пьем за тех, кто не с нами,
Кто в тифу, кто в Орле,
Кто слепыми глазами 
Видит звезды в земле.

Пьем свои и чужие за своих и чужих,
Если ж были такие, как же можно без них?
Ночь такая глухая по осенней поре,
И не видно над нами ни звезды во дворе.


Предзимье по хмурым равнинам

Предзимье по хмурым равнинам
Бредет, словно жизнь без чудес,
И мы к поредевшим осинам
Выходим в притихнувший лес.

Среди обезлюдевших просек,
Среди порыжелых полян
Такая блаженная просинь
Внезапно откроется нам.

В разрывах, просветах и пятнах,
Промоинах этих сквозных
И станет легко и понятно
Течение сроков земных.

Как будто тебе в одночасье
За столько безрадостных лет,
Достался в дождях и ненастье
Небес неугаснувший свет.


Юность

Юность моя, ты прошла.
Ты совсем, как чужая,
Ты боялась меня,
И недетские слезы глотая,
Виновато глядела
И следом брела, как попало,
И в каких ты краях, я не знаю, пропала.

Ты маячила где-то потом под Ростовом,
Провожала тайком и украдкой за мною следила,
И в нелепом пальто отошла от вокзала ночного,
И наверно любила, наверно любила.

Там где вьюга над полем снегами свистела,
Там, где стыл я на лютом ветру под осиной,
Ты высоко меж звезд надо мною летела,
Я ведь знаю, я слышал твой крик журавлиный.

Юность моя, ты далеко, и как, я не знаю, 
Ты прошла. На земле так пустынно и тихо.
А по небу, меж звезд, на серебряных крыльях, чужая…
Сколько воли ей там, 
Сколько там ей простора для крика!


Кистенем и рябиной

 Отцвело, кистенем и рябиной

Попроломлено столько голов,

И закат над землей голубиный

Вечерами так густо багров.

 

Точит сырость по гулким оврагам

Как слезу дорогому врагу,

Я на влажные листья прилягу

Над обрывом костер разожгу.

 

Может быть, я сумею ужиться,

Научиться и жить без чудес,

Как живет безголосая птица

И редеющий осенью лес.

 


Нева, послушная ветрам

 Нева, послушная ветрам,

Волною вздыбится сурово.

Россия началась с Петра,

Я прочитал у Соловьева.

 

Россия началась с Петра

Отсюда началась держава.

Какая грозная пора!

Какая царственная слава!

 

Туман развеется к утру

И острова проступят слабо,

И я подумаю: а вдруг

И  это все-таки неправда?

 

Но вдруг покатится звезда

И упадет над Петроградом,

Рванет у Зимнего снарядом …

Так значит все-таки тогда.


День Победы

Сидим в конторе с председателем,

Колхоза «Новая заря»,

Как ни крути, зря силы тратили

И загубили жито зря.

 

Дожди, жара, тут дело ясное,

Да если б вывезли навоз …

Он агроному с государственных

Позиций, делает разнос.

 

Вдруг захрипит из репродуктора

Про день, что порохом пропах,

Я вижу вдруг, как будто бы

Слеза покажется в глазах.

 

Зубами скрипнет: «Эх, покойнички!

Друзья, приятели мои … »

И вдруг рванет с плеча полковничьи,

Погоны вечные свои.


Стреляют в нас ...

 Стреляют в нас, но, кажется все мимо,

И мы ползком, мы прячемся во ржи …

Но вот рванет и только клочья дыма,

Там, где друзья держали рубежи.

 

 А ты леском,

И вот село над речкой,

Восходит в небе мутная звезда,

И мать сидит с непогасимой свечкой,

Как всю войну, и будет так всегда.

 

Ну а кругом, маячат часовые,

И хоть давно здесь не идут бои,

Кто знает их - свои или чужие,

А коль чужие - где ж они свои?


Там, где ветер

Там, где ветер, где горько стоять,

Где осенние листья сжигают,

А чему на земле не бывать,

Так никто и не знает.


Только горсточка белой золы

Оседает, летая над миром, -

Позабытые нами углы,

Нежилые квартиры.

 

Попросить бы и знать для чего

За себя и Татьяну.

И за всех, и еще за того,

С кем позлобились спьяну.

 

И за всех, кто на том сквозняке,

За босячество и за сиротство.

И за дудочку в грязной руке

И с Отчизной навечное сходство


Едет мужик на колхозной телеге

Едет мужик на колхозной телеге

Думая думу о позднем ночлеге, -

Прямо беда.

Еду и я непонятно откуда

И неизвестно куда.

 

И не чахоточный этот румянец,

Поздних лесов поредевший багрянец,

Скрасит безрадостный путь.

Хлюпает грязь, или чавкает глина,

Так и плетемся, все мимо и мимо,

Боком, трусцой, как-нибудь.

 

Нам и досталась в удел эта строгость,

Осени поздней печаль и убогость,

И прозябанье в глуши.

Поздней природы смиренье и сирость,

Как подаянье, как вечная милость,

На покаянье души.

 

Эта неясная мысль мирозданья,

Звезд невысоких скупое мерцанье

Средь бесприютных небес.

Эта покорность судьбе и страданью,

И ожиданье чудес.

 

Поздняя осень снежком посыпает,

Грач над картофельным полем летает

И никуда не летит,

И на земле и на небе дорога

Есть лишь одна

Никакого другого и не бывает пути.


Так и лететь над пустым косогором,

Не опускаясь к промерзшим озерам,

Над придорожным кустом,

Над дорогим беспредельным простором

Крылья раскинув крестом.



Возниц в потемках перебранка

Возниц в потемках перебранка,

Храпенье чуткого коня,

И от ночного полустанка

Везут убитого меня.


Ну вот, меня и нет в помине,

Под сердцем холод от штыка,

И голова на мешковине,

Неловко согнута рука.

 

И мне теперь, пока по свету,

Везут сквозь ночь, сквозь темноту,

Терпеть и слушать ругань эту,

Дороги тряской маяту.

 

Небес бездонное зиянье,

Над головой звезды качанье,

Храпенье чуткого коня…

 

Еще далеко до отчизны.

И, может быть, не хватит жизни

Ничьей, чтоб довезти меня.