Посредине стола где парует картошка в мундире
посредине судьбы в этой старой уютной квартире
Посредине зимы где в окне голубое смеется
настигает меня простота ослепительней солнца
Есть немало причин - головой на лежащие руки
и молчи не молчи не становятся легче разлуки
и стеклянная банка с водой и рябит и вскипает
в ней биение пульса увижу как будто во сне и слепая
И какие еще потрясут и победы и муки и страхи
кто тебе станет ближе твоей же последней рубахи
разве только в той банке вода колыхнув устоится
и зеркальными бликами в ней отразятся склоненные лица
Шелест ветра, гулко от стен и ставен.
Голоса впитались в кирпич и доски.
Кто ты, женщина, кто тебе равен
И кого ты видишь сквозь пыль известки?
Почему ты, женщина родилась такая,
Как пеняла бабка – ни святая, ни божия?
Видишь, церковь не просто камень,
Чаша духа святаго, она поможет.
Неспроста и слезы горьки безутешные -
Значит, душу - здесь очищать….
И порой одинокой с тоской нездешней
Помнить - дед и бабка, отец и мать…
…
Закипал гудеж встревоженным улеем,
Собирались люди всего прихода:
Будет служба, исповедь будет ли? -
Да… и нынче святят ли воду…
…Ждать ли смерти - чугунны ноги,
В горле ком обид непомерных.
Как я жил - да как жили многие!
Ну, грешил, ну, простят, наверно…
Все в трудах-заботах, сил не жалея,
На семью, на город – и нате даром,
Сколько нужно денег на храм, аллею? -
Все бы отдал, кабы ни кара.
Новый купол тут же сгорел! И вызов
Не помог пожарный, огонь метался.
За мои грехи ли пригнуло книзу
И простит ли бог или нету шансов?
…Я и молвить боюсь - повинна -
Муж довел по пьянке до зла-
Пожелала смерти. Отпели чинно,
Но домой с могилы чуть доползла.
А хвораю с тех пор, да не телом -
Руки-ноги-спина на месте будто.
Сгоряча да вслух сказала не дело,
И дсъедает душу черная смута.
…Неотмоленный грех доймет посильнее,
Если детям потом отвечать придется,
Если от горячей любови - и с нею
В свет приходят пугающие уродцы…
Догулялась вдова, и двоих-то не родила
Где была голова… а теперь все снятся.
Как вернуть их, чем – молитвы, свечи, масла -
Чтоб в миру пожить, и в небесном братстве…
…Кто бранит-хвалит, но на ум наставит,
Кто с уздой ко всем как прислуге,
Кто у ног унижено ляжет, и свят избави, -
Промолчит весь век и чужой друг другу.
…Дым от слез пошел струей к куполам,
Помоги! - Но ангелы не медбратья…
Что одна кричала - былую любовь звала,
Что другая - любовь отряхнула с платья.
Что кому… Ведь исповедь -как страду стоять.
А священник, пот отирая с лысины,
Не хотел судить ни отца ни мать,
Лишь прощал любой «грех немыслимый»
Не браните ее - простужена,
и житье ее бестолковое,
у нее коньяк вместо ужина,
каждый день у нее все новое.
И умом никак не обижена,
И умений разных палата,
И прочитано уйма книжек,
И большая за это плата.
Ни к чему она не привязана
ни за чем душою не тянется.
Обняла да бросила разом, да
во своем краю что скиталица.
Волос русый по ветру волнами
статью тонкая и упрямая.
А глаза как лед из весенних вод
и никто не звал ее мамою.
Никому никогда не аукнется
и ее никто вослед не окликнет,
Только бабкино ей напутствие -
Мол, вернись, захлопни калитку.
Вокруг святых летали ангелочки,
Мария-дева кротость источала,
но все смотрели вверх и в высшей точке
парил Всевышний посредине зала.
…Ударит небо страшною дырою -
Сгоревший купол и в прорехе тучи.
Для света этот купол был построен
Давным-давно да мастерами лучшими.
И вот руины вместо благодати.
Построили одни, другие рушили,
Выходит, мы потомки как предатели
Домов отцовских, веры в храме, в душах ли.
…Исчез иконостас... Туда добраться
лишь по доске расщепленной возможно.
Пустынно место алтаря, вибрация
полов от двух шагов неосторожных.
Ступеньки на второй этаж и клирос,
От крутизны сбивается дыханье.
Оконца поглядят глазами сирот…
И грязь повсюду в скорбном здании.
…На клиросе огромное кострище.
Где раньше пели музыку, молились
теперь бродяги, пьяницы и нищие
пображничав, разбили здесь бутыли.
Фрагменты росписи крыла, плаща, пещеры,
причастья кубок, и крестом у горла руки.
Но где искать спасительную веру?
На кровле дерева согнулись в луки.
И ветер крутит так и сяк густые гривы,
И травам на холме потреплет холки.
Подумаешь, какое это диво -
Разбита церковь, щели воют волком…
Так и живешь разрушено и стыло,
Под мусором житейским задыхаясь,
Когда ничто не мило, все постыло,
Нет помощи, кругом беда лихая.
Она стояла, утонув в бурьяне,
огонь крапивный полыхал по плечи,
И никого в округе окаянной,
и некому помочь ей, да и нечем…
Кричала молча церковь - глас в пустыне -
И купола ее чернила копоть…
А перед нею женщина застыла -
невольно перешедшая на шепот.
Печальный рот ворот зажат щеколдой,
Решеток ржавых сомкнуты ресницы.
Как может холод быть сильнее холода -
От тех, кто мог непрошено явиться.
Здесь стены ждали помощь человека,
А человек пришел опустошенный!
Соединились два осколка века
Беззвучно, боязливо, обреченно…
Не каждому увы дано, что ищет.
Развалины одной в другой заныли.
Столкнулись две беды, два пепелища,
Два прошлых преступления, две были.
…Нет, не ушла. Но видимо, не сразу
Дверное проскрипело ей колечко,
И фотоаппарат холодным глазом
Запомнил облик грусти бесконечной.
Последнее письмо осталось без ответа,
сердиты были оба, я и ты,
но травы косит дождь и на расцвете лета
держать над гробом нам приходится зонты.
То гром то солнце - все покажется нелепо
что так взрывает гневом небеса,
а ты в костюме замер виновато-слепо
прикрыл навек угасшие глаза
Вот близорукий сыч - просиживал ночами
над рукописью книгой и в стихах
любовь и боль судьбу без умолку кричали,
а ты не слушал их с усмешкой на губах.
Последнее письмо! И нас перелистают!
Надежды нет, ползет на озеро туман.
Над островом твоим стреляет чаек стая,
а ты опять устал и трогательно пьян.
Вот дошутился все ж... И мы, еще не веря,
считаем версты дней улыбкою во тьме.
Островитянин, ты уходишь без истерик,
оставшись навсегда в последнем том письме
Не измерив цены, не снимая вины
Он ушел в эту темень и лютые сны
От весны,
От неясной тоски, от нетрезвой руки…
Запоздало стучали безродных бродяг каблуки
У реки.
Может не был пророк, может просто продрог,
Но сломать эту жалобу искренних горестных строк
Он не смог.
Не жалел седину, не послушал жену
Хоть и женщину мог полюбить только эту одну -
Шел ко дну.
Сын заблудший Руси, ничего не проси
Только ветер, рыданья с могилы листвой уноси -
Нету сил -
В этих серых глазах неосознанный страх
Застывал потому что преследовал враг
И - во прах -
Ледяная вода… Смесь и ада, и льда
Унесет его в черные те города
Где беда,
Чтоб не быть
никогда,
никогда,
никогда.
Мерцали очи нестерпимым светом –
Ах ничего не нужно, только это
Ах музыка и хмель и утешенье
Я ухожу теперь прошу прощенья
Петь хором это знаете рутина
Запомнится унылая картина
Часами перед пультом дирижера
Часами перед черно-белым хором
Мерцая в свете ламп забрызжут искры
Цепочки слов нанижутся не быстро
И тяжела классическая лира
Душе поэта, пальцам ювелира
«Уйдешь в тот свет не волею своею
А скорой и внезапною дорогой!» -
Цыганке я конечно не поверю,
Себя одерну cуеверно-строго…
О гибель вечных лестниц и ступеней –
Их гусеницы мерзко сокращали
Дорогу, чтобы стать ленивей тени,
Постукивали, двигались – ища ли
Куда ступить… Однажды без опоры
Оказываюсь – бедная торговка
В метро свалилась сумками, в которых
Рассована вся жизнь ее неловко…
Вот так и я – эпоха в слове каждом
А для других ну просто куча хлама
И чем сильнее высказаться жажда
Тем горестней любви эпиталама…
Я падаю за ней - никто не ловит,
Несется в ад московский эскалатор…
Запнувшись на одном банальном слове
Я пропадаю в темени крылатой
Никогда столько не было их у меня -
Просто ливень и пламень чужого участья.
Головами кивали, улыбками тайно дразня…
И душа замирала от зыбкого счастья.
Моментального блеска свидетели – сна,
Протяженного в шуме и стуке.
Лишь молчали они, как молчала весна,
Натянув тетиву на разлучные луки!
И летя за плечом через душную тьму,
Застывая в воде ледяной по колено,
Точно знали они, что уже никому
Не нужна красота их нетленная.
Двадцать талий и темных атласных корон:
От вишнево-закатной до златорассветной,
Поцелуев несбывшихся стон и урон
Не забуду раскрытых обьятий - их ветви
И пока я спала, мне поправили плед,
Будто царственной редкой персоне,
Только шепот остался, что времени нет
Лишь кивая, прощаться спросонья.
Заштриховано черное белым,
А цвета бледнеют до схемы,
Черный плащ совсем еще целый.
Я иду, ссутулясь на теме
Черноты - стыдятся зимою
Переулки - знавали лучшее!
Ты давай, не ходи за мною,
В нашем царстве последний лучик.
Черный плащ обнимет за плечи -
Облегченно выпрямлю спину:
И расстраиваться тут нечего
Только лишние нас покинут.
Ничего, что лучшие где-то
И помочь, как правило, некому.
Разучу хоть песенку эту
На стихи свои или Кековой.
В стылый день ли, теплый ли вечер, когда, намерзшись на работе, бегу через черные дворы домой, чтобы два часа крутиться на кухне с ужином - у меня всегда есть утешение. Смотрю через окно, как другие люди бегут, режу лук, вытираю слезы. Нет, у них тоже есть конечно ласковые мужья и сердитые жены, шумные дети и веселые ужины, ломаные телевизоры на новых холодильниках, редкие друзья и долгожданные письма, которые читаются вслух. Но у них нет того, что есть у меня, ведь у меня есть она.
В хорошем и плохом дне все равно есть она, и ей пожалуюсь я, ей расскажу все. И она меня утешит, обнесет стеной и накроет шумящей сенью. Это паралельная жизнь! И та, жизнь, которую живу - это я должна, а она - то, что хочу прожить. Волнение, трепет, страх, наслаждение. Как ее люблю, как жажду над ней царить, но не выходит. Ее гнев для меня просто катастрофа. Ее молчание - надежда, радость. Мне довольно малости. Мне даже не ее, а довольно людей которые тоже любят ее.
Потому что она-то меня не любит.
Мои друзья смотрят на это косо. Те что меня не любят, говорят - "так тебе и надо".Те, что любят, говорят, что безответная любовь сильнее.
Поэтому передо мной простор. Она во всех лицах.
То что я написала и напишу, чтобы завоевать ее. Для это мне люди, которых я втянула в это обожание. Половина моей жизни - до нее. Половина - после. Ее редкие милости. Счастье, будоражащее кровь. Ее долгое как северная зима равнодушие.
Поэтому те пироги которые мне удаются, они дымятся грибами и сыром, они улетают из рук за минуты – эти пироги отвлекают меня от нее. А те что горят, пока я с ней выясняю отношения – они сближают нас. От неудач махну на все рукой, хлопну дверью и бог с ним со всем. Не спрашивайте, какое отношение это имеет к литературе! Я же думаю - здесь все свои…
Я же знаю, что знаю нечто,
То что им без меня неведомо
Догадаться б - это не лечат
Наказаниями и победами
У иных в этом смысле пусто
А иным излишек отсыпать бы…
И тогда возникает чувство,
Чем бедность богаче выгоды.
Когда ни слез, ни мыслей не хватает,
все клятвы, обещанья что дадим -
затмит сгорая истина простая:
все лучшее осталось позади
И сладкий снег, и елочный автобус
И зимнее сквозящее окно.
Пропетое тогда - теперь попробуй
припомнить - каково на вкус оно?
Любовь моя - устала от бессилья
Княжною в затопляемой весне?
Разметаны ликующие крылья
Твои ли по облупленной стене...
1
Я не смогла остаться человеком,
Хотя меня об этом попросили,
Я падала, зажмуривая веки,
От собственного гнева обессилев.
Когда все хорошо – то в гости тянет,
Когда все страшно – ловят на задворках...
О ясная моя, расчетливая пани,
Все видящая иронично-зорко...
2
Но что терять? - Потертый плед зеленый,
Пластмассовые лица из журнала,
И человек, судьбою обделенный,
Но властный – и ему, конечно, мало
Простой двери, распахнутой, домашней…
Могла шагнуть- и все вернуть на место!
Но кончено – любовь с балкона машет
И остается вечною невестой.
3
Как странно мимикрируют предметы
Из оберегов - прямиком в капканы.
Шкатулка музыкальная с приветом
От маленькой Элизы или Анны,
Семейство рыб тропических – экзотик! -
Улыбки сьев, оставили оскалы -
Ванили одуряющий наркотик -
Приметы этой ласковой Валгаллы
4
Я убегу - в ночи пленят деревья,
Но не обман разрушу, погребая.
Ну, мало ли тоски дремуче-древней,
В которой разрушались, погибали
Подъезды, особняк и переулки -
Люба тебе не я, люба любая! –
И криком коридорным - гулко-гулко
Люба тебе не я, люба любая!
5
Ах новые года дождем фольговым,
Салютом на морозных площадях!
Нам все казалось бесконечно ново...
Но холоднее блеска слюдяного
Пустое - вместо праздника земного
Простое растворенье - уходя...
6
Коричневый забор. Напиток света
Испить в окошке, болью истекая.
Стою в снегу... Да что там рана эта!
Мне кажется, вся жизнь была такая.
Зачем же врать, от счастья умирая?
Уйди, зима, никто не пострадает -
Беспомощная страсть, теперь стара я,
А час назад казалась молодая.
7
А снег спокоен и уныл,
Под снегом спит трава.
Весь мир как будто бы застыл,
Исчезли все, кто все забыл,
И только я жива.
черемуховая
В черемуховой тьме ночей,
по блеску нефтяному
доверчивый бежит ручей,
срываясь в омут.
Черемуховый ствол в обрыв
течением обрушен,
замедленно собой укрыв
реку и сушу.
Черемуховых глаз тепло
и ртутная отрава -
в смятении моем оплот,
смиренье нрава.
Черемуховый жги костер,
не гасни до рассвета.
С черемуховых губ не стерт
и привкус этот.
Черемуховый сон - не врешь -
черемуховый омут!
Зачем, не унимая дрожь,
бросаешься, взахлеб плывешь
от берега к другому?
ежевичная
Не прибой изрезал плес,
лепестковый абрис тонкий.
Там, за руслами для слез -
сумасшедшая воронка:
темно-розовый не в счет,
ближе ягодно-лиловый -
ежевичным соком рот
о тебе напомнит снова.
Ежевичные врата
Непридуманного рая,
Покоряют неспроста -
Припадаешь, умирая,
Задыхаясь от обид,
Несвершившегося чуда…
Обрети пристойный вид,
Как внутри тебе ни худо...
Приникая и дрожа,
Заполняя без остатка -
К жизни вновь приворожат -
И мучительной, и сладкой.
Прокрадешься просто так,
Не дождавшись смертной грусти -
Страшно ухнет пустота -
В рай тебя уже не пустят.
черешневая
Я возвращаюсь с юга,
С белых его палат -
В травы яркого луга…
Нам бы узнать друг друга,
Да не попомнить зла.
Было мне не до ягод.
Северной жажды миг:
Мне бы – пригоршней, на год
На два вперед – с отвагой
Есть, пока есть язык
Желтые как светила
Ягоды нараскат.
Теплой медовой силой
К ним меня заносило
В шумный ягодный ряд
Знаю, черешне черной
Желтая не ровня.
Нету дороги торной
Там где плоды отборные
Зреют не для меня
Надо ж, попутал леший
Я из этих широт
выпала как из бреши
как из обоза - пешая,
стоя, раскрывши рот
С юга едут гурьбою,
Громко хохочут, пьют,
Ведра черешен стоят
Дешево! Нам с тобою
В том не живать раю.
Я возвращаюсь тихо
С родины - со страды.
Ветер треплет за вихор,
Будто степные мифы,
Детства наши сады.
Я не везу черешен,
Персиков и клубник,
Запах ягодный бешен!
Каждый же чем-то грешен,
Каждый однажды сник.
Просто открылось тайное
Будто в глотке воды:
Нежное, неприкаянное,
Кроткое и отчаянное
Чувство близкой беды.
малиновая
Спелый закат устал прощаться,
водную гладь целуя длинно -
не говорите мне о счастье
скоро осыплется малина,
зрея в запущенной аллее
под золотым слепящим кругом.
Только и ждет, что одолеют
и усмирят лавину руки.
Так переспело все в июле,
льется душистыми дождями…
Не говорите, вы вздохнули,
спелого лета долго ждали.
Скоро осыплется малина -
пособирать еще неделю.
Век на закате мой недлинный -
думать о вас ли, о себе ли?
смородинная
Смородина по деревням - хотя и заброшена – рясная,
Побрали всю черную - нам брошена кислая красная.
Засветится ягодный дар тому кто и выгод не ищет,
И кущ собирательный жар потянет сильнее, чем пища.
А этот бревенчатый дом, зажмурив под ливнями окна,
Вовек не сознается в том, что бродит прошлое около,
Того, что хотелось и жглось, теперь не означить причиной…
По-русски и храм, и покос забыты, спокойны и чинны.
Не думать и не горевать, лишь ветки тяжелые весить,
И жемчуга черного сласть ссыпать осторожно без спеси.
Годами ухода не знать, в глуши осыпаясь на траву!
Откуда твоя благодать, светящихся бусинок лава?
Крапивой забило кусты, но ягод смородины море,
И так улыбаешься ты, как будто и не было горя.
Как будто колодец скрипит по поводу чаю напиться,
И мы никогда не умрем, наутро поющие птицы.
рябиновая
Пошел теплый дождик посверкивать солнечной нитью,
и чуть трепетали оборки жоржета в горошек,
и глаз мой впервые все это сквозь слезы увидел.
И пахло грибами, и день получался хороший.
А нынче, покорная сну или просто наитью,
подруг раздеваю, срываю с них ягоды-бусы.
Рябины, ломаясь от веса оранжевой кисти,
дождями как елки увиты и всем отдаются.
Зачем так прозрачно, что капли далекого сада
горящий мой рот, прямо с неба слетя, изумили.
Прозревшее сердце, которому бог его знает что надо,
растрат не считает, а было их - годы и мили.
Оплачу обобранных веток усталость немую,
дымящихся чашек, последних костров ароматы
и солнечность слитков, - такое не в силах отдать никому я,
как эти рябины, бессчетно дарила когда-то.
Нечаянный дар, незаслужен ты мной, не замолен,
с небес не испрошен, но кем-то оставлен в передней,
где старым пальто наслаждается полчище моли,
и нежность моя - чем бессильнее, тем и победней.
Земля ей была в пояс,
сама тянулась до неба.
О дым ее лепестковый
гераневая небыль…
Такой за стеклом холод,
где пали снегов сети…
Безумен любви голод
сдувает ее ветер:
на зелень ее листьев
мело пепельной стужей…
И как все это чисто,
и никому не нужно.
И капюшончик плюшевый,
И фетровые валенки -
Стою под старой грушею
Задумчивая, маленькая.
Мои глаза коричневы,
А бровки так нахмурены!
Понятно - это личные
И будущие бури.
Снега застынут волнами,
И в них утонут валенки.
Гостей спроважу скованно,
Обидевшись как маленькая.
Невыносимо ветрена весна,
ее посланцев бешеная скачка.
Стоит особа молча у окна,
а кто-то в белом маленькую пачку
достал внизу и молча закурил.
И огонек, вертясь, зигзаги чертит.
Ночные сполохи, как взмахи черных крыл .
А миг единственный - он кончился, поверьте.
И быстрый шаг - почти надземный лет
В потоке искр, в фонарной позолоте,
И холод, холод, хоть и стаял лед,
И дрожь нездешняя колотит.
Пускай же длится пляшущая тьма,
Пускай кипит, колышется, грохочет.
Лишь нежность уходящая нема
И умирая, улыбнуться хочет.
Как ее ударило временем...
Больше, время, ее не тронь.
По затылку юного гения
Тихой лаской ее ладонь.
Но водою август из горсти -
Он ушел из сыновних пут,
Значит, он, приходивший в гости,
Рос не просто так как растут
Ввысь и вширь. Продлевался в слово
Чтобы сердцу было больней.
И теперь он вернулся снова,
Чтобы не расставаться с ней.
Знаешь, есть скамья в Переделкино?
Рядом с ней на этой скамье
Под сосною с живыми белками
Не один, их много – в семье.
Дом, в котором дух Пастернака
От столовой с красным вином
До кушетки – становится знаковым.
Не о смерти речь, об ином.
В доме есть рояль знаменитый,
Только некому здесь играть.
Неужели прервутся нити:
Он – и вся поэтова рать?
Потому что бывает туго.
В рот таблетку, а чаще – без,
Воссияв сединой на смуглой
Коже матовой - косо срез.
От сиротства - шаг в многодетность.
Трата целого на других,
Чтобы молодо-зелено где-то
Вырастало в брызжущий стих.
От потери шаг к обретению,
От молчания – в рукоплеск.
Так она в бесконечном бдении
Все искала истинный блеск.
Пусть цветет в саду Пастернака
Новобрачно-яблочный май!
Ради сына из горького мрака
Вести новые принимай.
Чтоб пройти испытанье временем,
Не дрожа пред его судом,
Пожелаю новому гению
На затылок ее ладонь...
Майский,майский - маета
и смущение привычек.
Вился поцелуй у рта
и пропал, боясь приличий.
Вился-вился мотыльком
и как будто ветром сдуло,
он не замер ни на ком,
трепетал на спинке стула,
то на ветку, то на куст
то на свежую могилу.
Дань для этих бедных уст,
необласканных и милых.