Посредине стола где парует картошка в мундире
посредине судьбы в этой старой уютной квартире
Посредине зимы где в окне голубое смеется
настигает меня простота ослепительней солнца
Есть немало причин - головой на лежащие руки
и молчи не молчи не становятся легче разлуки
и стеклянная банка с водой и рябит и вскипает
в ней биение пульса увижу как будто во сне и слепая
И какие еще потрясут и победы и муки и страхи
кто тебе станет ближе твоей же последней рубахи
разве только в той банке вода колыхнув устоится
и зеркальными бликами в ней отразятся склоненные лица
Шелест ветра, гулко от стен и ставен.
Голоса впитались в кирпич и доски.
Кто ты, женщина, кто тебе равен
И кого ты видишь сквозь пыль известки?
Почему ты, женщина родилась такая,
Как пеняла бабка – ни святая, ни божия?
Видишь, церковь не просто камень,
Чаша духа святаго, она поможет.
Неспроста и слезы горьки безутешные -
Значит, душу - здесь очищать….
И порой одинокой с тоской нездешней
Помнить - дед и бабка, отец и мать…
…
Закипал гудеж встревоженным улеем,
Собирались люди всего прихода:
Будет служба, исповедь будет ли? -
Да… и нынче святят ли воду…
…Ждать ли смерти - чугунны ноги,
В горле ком обид непомерных.
Как я жил - да как жили многие!
Ну, грешил, ну, простят, наверно…
Все в трудах-заботах, сил не жалея,
На семью, на город – и нате даром,
Сколько нужно денег на храм, аллею? -
Все бы отдал, кабы ни кара.
Новый купол тут же сгорел! И вызов
Не помог пожарный, огонь метался.
За мои грехи ли пригнуло книзу
И простит ли бог или нету шансов?
…Я и молвить боюсь - повинна -
Муж довел по пьянке до зла-
Пожелала смерти. Отпели чинно,
Но домой с могилы чуть доползла.
А хвораю с тех пор, да не телом -
Руки-ноги-спина на месте будто.
Сгоряча да вслух сказала не дело,
И дсъедает душу черная смута.
…Неотмоленный грех доймет посильнее,
Если детям потом отвечать придется,
Если от горячей любови - и с нею
В свет приходят пугающие уродцы…
Догулялась вдова, и двоих-то не родила
Где была голова… а теперь все снятся.
Как вернуть их, чем – молитвы, свечи, масла -
Чтоб в миру пожить, и в небесном братстве…
…Кто бранит-хвалит, но на ум наставит,
Кто с уздой ко всем как прислуге,
Кто у ног унижено ляжет, и свят избави, -
Промолчит весь век и чужой друг другу.
…Дым от слез пошел струей к куполам,
Помоги! - Но ангелы не медбратья…
Что одна кричала - былую любовь звала,
Что другая - любовь отряхнула с платья.
Что кому… Ведь исповедь -как страду стоять.
А священник, пот отирая с лысины,
Не хотел судить ни отца ни мать,
Лишь прощал любой «грех немыслимый»
Не браните ее - простужена,
и житье ее бестолковое,
у нее коньяк вместо ужина,
каждый день у нее все новое.
И умом никак не обижена,
И умений разных палата,
И прочитано уйма книжек,
И большая за это плата.
Ни к чему она не привязана
ни за чем душою не тянется.
Обняла да бросила разом, да
во своем краю что скиталица.
Волос русый по ветру волнами
статью тонкая и упрямая.
А глаза как лед из весенних вод
и никто не звал ее мамою.
Никому никогда не аукнется
и ее никто вослед не окликнет,
Только бабкино ей напутствие -
Мол, вернись, захлопни калитку.
Вокруг святых летали ангелочки,
Мария-дева кротость источала,
но все смотрели вверх и в высшей точке
парил Всевышний посредине зала.
…Ударит небо страшною дырою -
Сгоревший купол и в прорехе тучи.
Для света этот купол был построен
Давным-давно да мастерами лучшими.
И вот руины вместо благодати.
Построили одни, другие рушили,
Выходит, мы потомки как предатели
Домов отцовских, веры в храме, в душах ли.
…Исчез иконостас... Туда добраться
лишь по доске расщепленной возможно.
Пустынно место алтаря, вибрация
полов от двух шагов неосторожных.
Ступеньки на второй этаж и клирос,
От крутизны сбивается дыханье.
Оконца поглядят глазами сирот…
И грязь повсюду в скорбном здании.
…На клиросе огромное кострище.
Где раньше пели музыку, молились
теперь бродяги, пьяницы и нищие
пображничав, разбили здесь бутыли.
Фрагменты росписи крыла, плаща, пещеры,
причастья кубок, и крестом у горла руки.
Но где искать спасительную веру?
На кровле дерева согнулись в луки.
И ветер крутит так и сяк густые гривы,
И травам на холме потреплет холки.
Подумаешь, какое это диво -
Разбита церковь, щели воют волком…
Так и живешь разрушено и стыло,
Под мусором житейским задыхаясь,
Когда ничто не мило, все постыло,
Нет помощи, кругом беда лихая.
Она стояла, утонув в бурьяне,
огонь крапивный полыхал по плечи,
И никого в округе окаянной,
и некому помочь ей, да и нечем…
Кричала молча церковь - глас в пустыне -
И купола ее чернила копоть…
А перед нею женщина застыла -
невольно перешедшая на шепот.
Печальный рот ворот зажат щеколдой,
Решеток ржавых сомкнуты ресницы.
Как может холод быть сильнее холода -
От тех, кто мог непрошено явиться.
Здесь стены ждали помощь человека,
А человек пришел опустошенный!
Соединились два осколка века
Беззвучно, боязливо, обреченно…
Не каждому увы дано, что ищет.
Развалины одной в другой заныли.
Столкнулись две беды, два пепелища,
Два прошлых преступления, две были.
…Нет, не ушла. Но видимо, не сразу
Дверное проскрипело ей колечко,
И фотоаппарат холодным глазом
Запомнил облик грусти бесконечной.
Последнее письмо осталось без ответа,
сердиты были оба, я и ты,
но травы косит дождь и на расцвете лета
держать над гробом нам приходится зонты.
То гром то солнце - все покажется нелепо
что так взрывает гневом небеса,
а ты в костюме замер виновато-слепо
прикрыл навек угасшие глаза
Вот близорукий сыч - просиживал ночами
над рукописью книгой и в стихах
любовь и боль судьбу без умолку кричали,
а ты не слушал их с усмешкой на губах.
Последнее письмо! И нас перелистают!
Надежды нет, ползет на озеро туман.
Над островом твоим стреляет чаек стая,
а ты опять устал и трогательно пьян.
Вот дошутился все ж... И мы, еще не веря,
считаем версты дней улыбкою во тьме.
Островитянин, ты уходишь без истерик,
оставшись навсегда в последнем том письме
Не измерив цены, не снимая вины
Он ушел в эту темень и лютые сны
От весны,
От неясной тоски, от нетрезвой руки…
Запоздало стучали безродных бродяг каблуки
У реки.
Может не был пророк, может просто продрог,
Но сломать эту жалобу искренних горестных строк
Он не смог.
Не жалел седину, не послушал жену
Хоть и женщину мог полюбить только эту одну -
Шел ко дну.
Сын заблудший Руси, ничего не проси
Только ветер, рыданья с могилы листвой уноси -
Нету сил -
В этих серых глазах неосознанный страх
Застывал потому что преследовал враг
И - во прах -
Ледяная вода… Смесь и ада, и льда
Унесет его в черные те города
Где беда,
Чтоб не быть
никогда,
никогда,
никогда.
Мерцали очи нестерпимым светом –
Ах ничего не нужно, только это
Ах музыка и хмель и утешенье
Я ухожу теперь прошу прощенья
Петь хором это знаете рутина
Запомнится унылая картина
Часами перед пультом дирижера
Часами перед черно-белым хором
Мерцая в свете ламп забрызжут искры
Цепочки слов нанижутся не быстро
И тяжела классическая лира
Душе поэта, пальцам ювелира
«Уйдешь в тот свет не волею своею
А скорой и внезапною дорогой!» -
Цыганке я конечно не поверю,
Себя одерну cуеверно-строго…
О гибель вечных лестниц и ступеней –
Их гусеницы мерзко сокращали
Дорогу, чтобы стать ленивей тени,
Постукивали, двигались – ища ли
Куда ступить… Однажды без опоры
Оказываюсь – бедная торговка
В метро свалилась сумками, в которых
Рассована вся жизнь ее неловко…
Вот так и я – эпоха в слове каждом
А для других ну просто куча хлама
И чем сильнее высказаться жажда
Тем горестней любви эпиталама…
Я падаю за ней - никто не ловит,
Несется в ад московский эскалатор…
Запнувшись на одном банальном слове
Я пропадаю в темени крылатой
Никогда столько не было их у меня -
Просто ливень и пламень чужого участья.
Головами кивали, улыбками тайно дразня…
И душа замирала от зыбкого счастья.
Моментального блеска свидетели – сна,
Протяженного в шуме и стуке.
Лишь молчали они, как молчала весна,
Натянув тетиву на разлучные луки!
И летя за плечом через душную тьму,
Застывая в воде ледяной по колено,
Точно знали они, что уже никому
Не нужна красота их нетленная.
Двадцать талий и темных атласных корон:
От вишнево-закатной до златорассветной,
Поцелуев несбывшихся стон и урон
Не забуду раскрытых обьятий - их ветви
И пока я спала, мне поправили плед,
Будто царственной редкой персоне,
Только шепот остался, что времени нет
Лишь кивая, прощаться спросонья.
Заштриховано черное белым,
А цвета бледнеют до схемы,
Черный плащ совсем еще целый.
Я иду, ссутулясь на теме
Черноты - стыдятся зимою
Переулки - знавали лучшее!
Ты давай, не ходи за мною,
В нашем царстве последний лучик.
Черный плащ обнимет за плечи -
Облегченно выпрямлю спину:
И расстраиваться тут нечего
Только лишние нас покинут.
Ничего, что лучшие где-то
И помочь, как правило, некому.
Разучу хоть песенку эту
На стихи свои или Кековой.
В стылый день ли, теплый ли вечер, когда, намерзшись на работе, бегу через черные дворы домой, чтобы два часа крутиться на кухне с ужином - у меня всегда есть утешение. Смотрю через окно, как другие люди бегут, режу лук, вытираю слезы. Нет, у них тоже есть конечно ласковые мужья и сердитые жены, шумные дети и веселые ужины, ломаные телевизоры на новых холодильниках, редкие друзья и долгожданные письма, которые читаются вслух. Но у них нет того, что есть у меня, ведь у меня есть она.
В хорошем и плохом дне все равно есть она, и ей пожалуюсь я, ей расскажу все. И она меня утешит, обнесет стеной и накроет шумящей сенью. Это паралельная жизнь! И та, жизнь, которую живу - это я должна, а она - то, что хочу прожить. Волнение, трепет, страх, наслаждение. Как ее люблю, как жажду над ней царить, но не выходит. Ее гнев для меня просто катастрофа. Ее молчание - надежда, радость. Мне довольно малости. Мне даже не ее, а довольно людей которые тоже любят ее.
Потому что она-то меня не любит.
Мои друзья смотрят на это косо. Те что меня не любят, говорят - "так тебе и надо".Те, что любят, говорят, что безответная любовь сильнее.
Поэтому передо мной простор. Она во всех лицах.
То что я написала и напишу, чтобы завоевать ее. Для это мне люди, которых я втянула в это обожание. Половина моей жизни - до нее. Половина - после. Ее редкие милости. Счастье, будоражащее кровь. Ее долгое как северная зима равнодушие.
Поэтому те пироги которые мне удаются, они дымятся грибами и сыром, они улетают из рук за минуты – эти пироги отвлекают меня от нее. А те что горят, пока я с ней выясняю отношения – они сближают нас. От неудач махну на все рукой, хлопну дверью и бог с ним со всем. Не спрашивайте, какое отношение это имеет к литературе! Я же думаю - здесь все свои…
Я же знаю, что знаю нечто,
То что им без меня неведомо
Догадаться б - это не лечат
Наказаниями и победами
У иных в этом смысле пусто
А иным излишек отсыпать бы…
И тогда возникает чувство,
Чем бедность богаче выгоды.
Когда ни слез, ни мыслей не хватает,
все клятвы, обещанья что дадим -
затмит сгорая истина простая:
все лучшее осталось позади
И сладкий снег, и елочный автобус
И зимнее сквозящее окно.
Пропетое тогда - теперь попробуй
припомнить - каково на вкус оно?
Любовь моя - устала от бессилья
Княжною в затопляемой весне?
Разметаны ликующие крылья
Твои ли по облупленной стене...
1
Я не смогла остаться человеком,
Хотя меня об этом попросили,
Я падала, зажмуривая веки,
От собственного гнева обессилев.
Когда все хорошо – то в гости тянет,
Когда все страшно – ловят на задворках...
О ясная моя, расчетливая пани,
Все видящая иронично-зорко...
2
Но что терять? - Потертый плед зеленый,
Пластмассовые лица из журнала,
И человек, судьбою обделенный,
Но властный – и ему, конечно, мало
Простой двери, распахнутой, домашней…
Могла шагнуть- и все вернуть на место!
Но кончено – любовь с балкона машет
И остается вечною невестой.
3
Как странно мимикрируют предметы
Из оберегов - прямиком в капканы.
Шкатулка музыкальная с приветом
От маленькой Элизы или Анны,
Семейство рыб тропических – экзотик! -
Улыбки сьев, оставили оскалы -
Ванили одуряющий наркотик -
Приметы этой ласковой Валгаллы
4
Я убегу - в ночи пленят деревья,
Но не обман разрушу, погребая.
Ну, мало ли тоски дремуче-древней,
В которой разрушались, погибали
Подъезды, особняк и переулки -
Люба тебе не я, люба любая! –
И криком коридорным - гулко-гулко
Люба тебе не я, люба любая!
5
Ах новые года дождем фольговым,
Салютом на морозных площадях!
Нам все казалось бесконечно ново...
Но холоднее блеска слюдяного
Пустое - вместо праздника земного
Простое растворенье - уходя...
6
Коричневый забор. Напиток света
Испить в окошке, болью истекая.
Стою в снегу... Да что там рана эта!
Мне кажется, вся жизнь была такая.
Зачем же врать, от счастья умирая?
Уйди, зима, никто не пострадает -
Беспомощная страсть, теперь стара я,
А час назад казалась молодая.
7
А снег спокоен и уныл,
Под снегом спит трава.
Весь мир как будто бы застыл,
Исчезли все, кто все забыл,
И только я жива.
черемуховая
В черемуховой тьме ночей,
по блеску нефтяному
доверчивый бежит ручей,
срываясь в омут.
Черемуховый ствол в обрыв
течением обрушен,
замедленно собой укрыв
реку и сушу.
Черемуховых глаз тепло
и ртутная отрава -
в смятении моем оплот,
смиренье нрава.
Черемуховый жги костер,
не гасни до рассвета.
С черемуховых губ не стерт
и привкус этот.
Черемуховый сон - не врешь -
черемуховый омут!
Зачем, не унимая дрожь,
бросаешься, взахлеб плывешь
от берега к другому?
ежевичная
Не прибой изрезал плес,
лепестковый абрис тонкий.
Там, за руслами для слез -
сумасшедшая воронка:
темно-розовый не в счет,
ближе ягодно-лиловый -
ежевичным соком рот
о тебе напомнит снова.
Ежевичные врата
Непридуманного рая,
Покоряют неспроста -
Припадаешь, умирая,
Задыхаясь от обид,
Несвершившегося чуда…
Обрети пристойный вид,
Как внутри тебе ни худо...
Приникая и дрожа,
Заполняя без остатка -
К жизни вновь приворожат -
И мучительной, и сладкой.
Прокрадешься просто так,
Не дождавшись смертной грусти -
Страшно ухнет пустота -
В рай тебя уже не пустят.
черешневая
Я возвращаюсь с юга,
С белых его палат -
В травы яркого луга…
Нам бы узнать друг друга,
Да не попомнить зла.
Было мне не до ягод.
Северной жажды миг:
Мне бы – пригоршней, на год
На два вперед – с отвагой
Есть, пока есть язык
Желтые как светила
Ягоды нараскат.
Теплой медовой силой
К ним меня заносило
В шумный ягодный ряд
Знаю, черешне черной
Желтая не ровня.
Нету дороги торной
Там где плоды отборные
Зреют не для меня
Надо ж, попутал леший
Я из этих широт
выпала как из бреши
как из обоза - пешая,
стоя, раскрывши рот
С юга едут гурьбою,
Громко хохочут, пьют,
Ведра черешен стоят
Дешево! Нам с тобою
В том не живать раю.
Я возвращаюсь тихо
С родины - со страды.
Ветер треплет за вихор,
Будто степные мифы,
Детства наши сады.
Я не везу черешен,
Персиков и клубник,
Запах ягодный бешен!
Каждый же чем-то грешен,
Каждый однажды сник.
Просто открылось тайное
Будто в глотке воды:
Нежное, неприкаянное,
Кроткое и отчаянное
Чувство близкой беды.
малиновая
Спелый закат устал прощаться,
водную гладь целуя длинно -
не говорите мне о счастье
скоро осыплется малина,
зрея в запущенной аллее
под золотым слепящим кругом.
Только и ждет, что одолеют
и усмирят лавину руки.
Так переспело все в июле,
льется душистыми дождями…
Не говорите, вы вздохнули,
спелого лета долго ждали.
Скоро осыплется малина -
пособирать еще неделю.
Век на закате мой недлинный -
думать о вас ли, о себе ли?
смородинная
Смородина по деревням - хотя и заброшена – рясная,
Побрали всю черную - нам брошена кислая красная.
Засветится ягодный дар тому кто и выгод не ищет,
И кущ собирательный жар потянет сильнее, чем пища.
А этот бревенчатый дом, зажмурив под ливнями окна,
Вовек не сознается в том, что бродит прошлое около,
Того, что хотелось и жглось, теперь не означить причиной…
По-русски и храм, и покос забыты, спокойны и чинны.
Не думать и не горевать, лишь ветки тяжелые весить,
И жемчуга черного сласть ссыпать осторожно без спеси.
Годами ухода не знать, в глуши осыпаясь на траву!
Откуда твоя благодать, светящихся бусинок лава?
Крапивой забило кусты, но ягод смородины море,
И так улыбаешься ты, как будто и не было горя.
Как будто колодец скрипит по поводу чаю напиться,
И мы никогда не умрем, наутро поющие птицы.
рябиновая
Пошел теплый дождик посверкивать солнечной нитью,
и чуть трепетали оборки жоржета в горошек,
и глаз мой впервые все это сквозь слезы увидел.
И пахло грибами, и день получался хороший.
А нынче, покорная сну или просто наитью,
подруг раздеваю, срываю с них ягоды-бусы.
Рябины, ломаясь от веса оранжевой кисти,
дождями как елки увиты и всем отдаются.
Зачем так прозрачно, что капли далекого сада
горящий мой рот, прямо с неба слетя, изумили.
Прозревшее сердце, которому бог его знает что надо,
растрат не считает, а было их - годы и мили.
Оплачу обобранных веток усталость немую,
дымящихся чашек, последних костров ароматы
и солнечность слитков, - такое не в силах отдать никому я,
как эти рябины, бессчетно дарила когда-то.
Нечаянный дар, незаслужен ты мной, не замолен,
с небес не испрошен, но кем-то оставлен в передней,
где старым пальто наслаждается полчище моли,
и нежность моя - чем бессильнее, тем и победней.
Земля ей была в пояс,
сама тянулась до неба.
О дым ее лепестковый
гераневая небыль…
Такой за стеклом холод,
где пали снегов сети…
Безумен любви голод
сдувает ее ветер:
на зелень ее листьев
мело пепельной стужей…
И как все это чисто,
и никому не нужно.
И капюшончик плюшевый,
И фетровые валенки -
Стою под старой грушею
Задумчивая, маленькая.
Мои глаза коричневы,
А бровки так нахмурены!
Понятно - это личные
И будущие бури.
Снега застынут волнами,
И в них утонут валенки.
Гостей спроважу скованно,
Обидевшись как маленькая.
Как ее ударило временем...
Больше, время, ее не тронь.
По затылку юного гения
Тихой лаской ее ладонь.
Но водою август из горсти -
Он ушел из сыновних пут,
Значит, он, приходивший в гости,
Рос не просто так как растут
Ввысь и вширь. Продлевался в слово
Чтобы сердцу было больней.
И теперь он вернулся снова,
Чтобы не расставаться с ней.
Знаешь, есть скамья в Переделкино?
Рядом с ней на этой скамье
Под сосною с живыми белками
Не один, их много – в семье.
Дом, в котором дух Пастернака
От столовой с красным вином
До кушетки – становится знаковым.
Не о смерти речь, об ином.
В доме есть рояль знаменитый,
Только некому здесь играть.
Неужели прервутся нити:
Он – и вся поэтова рать?
Потому что бывает туго.
В рот таблетку, а чаще – без,
Воссияв сединой на смуглой
Коже матовой - косо срез.
От сиротства - шаг в многодетность.
Трата целого на других,
Чтобы молодо-зелено где-то
Вырастало в брызжущий стих.
От потери шаг к обретению,
От молчания – в рукоплеск.
Так она в бесконечном бдении
Все искала истинный блеск.
Пусть цветет в саду Пастернака
Новобрачно-яблочный май!
Ради сына из горького мрака
Вести новые принимай.
Чтоб пройти испытанье временем,
Не дрожа пред его судом,
Пожелаю новому гению
На затылок ее ладонь...
Майский,майский - маета
и смущение привычек.
Вился поцелуй у рта
и пропал, боясь приличий.
Вился-вился мотыльком
и как будто ветром сдуло,
он не замер ни на ком,
трепетал на спинке стула,
то на ветку, то на куст
то на свежую могилу.
Дань для этих бедных уст,
необласканных и милых.
Невыносимо ветрена весна,
ее посланцев бешеная скачка.
Стоит особа молча у окна,
а кто-то в белом маленькую пачку
достал внизу и молча закурил.
И огонек, вертясь, зигзаги чертит.
Ночные сполохи, как взмахи черных крыл .
А миг единственный - он кончился, поверьте.
И быстрый шаг - почти надземный лет
В потоке искр, в фонарной позолоте,
И холод, холод, хоть и стаял лед,
И дрожь нездешняя колотит.
Пускай же длится пляшущая тьма,
Пускай кипит, колышется, грохочет.
Лишь нежность уходящая нема
И умирая, улыбнуться хочет.