* * *
Когда угодно будет вновь судьбе
низвергнуть в яму одиночеств –
среди несбывшихся пророчеств,
я на твоей останусь стороне.
Пусть прозвучит коварное «прости»,
когда нагрянет вновь усталость,
почти бессовестная жалость…
не потерять тебя б, но обрести.
Пусть каплет яд в растерзанные раны;
с тобою вечность выносима,
твоя любовь неповторима,
пока она жива… и все изъяны.
* * *
Пусть твою душу разожгла луна –
тревожную, бунтарскую, ночную,
но всё-таки отчаянно живую;
весь мир собой укрыв-покрыв сполна;
и собираешь мысли день за днём:
рисуя так, как можешь улыбаться…
пусть трижды не дано играть живьём –
стремишься быть собой, а не казаться.
На перепутье лишь одна стезя:
бежишь – как на свидание вслепую;
лишь ищешь ту… отчаянно живую,
словами повторить которую нельзя.
* * *
Возможно, нам с тобой не по пути –
пусть звёзды нас ведут в тот дивный сад,
который также пуст, как век назад…
должно промчаться мимо – всё пройти:
спускаясь в бездну, в сердце принимаешь;
как будто прежним хочешь быть: известно,
в том времени, в котором также тесно…
и ты с самим собой не совпадаешь.
Как мантру, повторяешь
глупое «прости!»,
твоё пылает пламя, но не греет,
рождённый дождь – сомненья сеет:
возможно, нам с тобой не по пути.
* * *
Не весь, не отражающийся в зеркалах,
невидимый, для всех почти безмолвный…
и ветер – словно заново рождённый,
что оставляет сладкий иней на губах;
скитающийся снова и в который раз
звучат шаги: лишь около – не ближе,
почти рассыпавшийся звук – всё тише,
сосредоточившись в тот самый день и час.
Подглядывая в вечность… и себя терпеть,
скользя на грани жизни и распутства:
к чему опять вернувшиеся чувства (?),
с которыми не жаль, но странно умереть.
* * *
В какой-то час стираются все грани:
в одном аккорде – истина и ложь...
и в тишине, которую не ждёшь, –
она в раскрытых окнах между нами.
Тонка (!) – как будто бы висит на волоске;
непозволительная роскошь – с ней «ты»,
живая жизнь (!) – пусть сожжены мосты;
но... кажется, что будущее в одном броске...
(невидимые руки время обнажало);
заглядывая в чьи-то отраженья...
и только чувствуя её движенья,
касаешься, как в тоненькое жало.
* * *
В каком-нибудь рождённом теле –
ты оживёшь – совсем другим, случайно,
соединив всё то, что было изначально…
всё хрупкое, что тлело еле-еле.
И смотришь в прошлое, затёртое до дыр,
и высоко – небесного касаясь дна,
срываешься… пусть бездна холодна:
в одном лице – и ангел, и сатир.
В любви пусть будет лучший твой порок,
пускай она во всех картинах мира,
звуча в сонетах пламенных Шекспира…
ты оживёшь; пусть всем ты горла поперёк.
* * *
Бездонность снова связывает нас…
любовных-сладких уз набросив сети…
и снова беззаботные – как дети –
мы кажемся счастливыми подчас.
Пустить бы эти дни на самотёк,
лишь время то бежит, то замирает…
и, кажется, чего-то не хватает,
всё громче душу теребит упрёк.
Теряя разум – на секунду, вдруг,
чтобы почувствовать тот дух блаженства,
ища какого-то хмельного совершенства…
что утекло (как мир) из наших рук.
* * *
Ты любишь во мне своё наслаждение –
лукавое, хитрое, но дважды желанное,
невыразимое и почти странное;
я искра твоя, твой ток, напряжение.
Как страсть удивительна в этих оттенках…
и чувства твои ускользают неловко;
возможно, любовь твоя – просто уловка,
играючи роли в комических сценках.
Ты любишь во мне всё то, что забыла,
и трепет, и запах тревожной разлуки,
окутал нас цепью, раскинувши руки.
Простила ли память? Простила-простила.
Ты любишь во мне своё наслаждение –
лукавое, хитрое, но дважды желанное,
невыразимое и почти странное;
я рана твоя, твоё отражение.
* * *
Когда другого неба слишком мало,
читаешь мир – как с белого листа –
и повторяют налегке уста,
что всё вернётся в чистое начало;
в который раз желая прикоснуться,
рассеявшись почти наполовину,
пусть осень дышит ветром в спину:
переродиться б и проснуться.
И в каждом свой пароль – как дважды два –
спешишь вместить (как в чудесах шаманства),
оставив след для нового пространства,
а там лишь даль… и бездна глубока.