Олег Селютов

"Большой Бабуин" (Х. Бэллок)

Большой замечен бабуин
В равнинах Карибу —
Огромный голый сукин сын,
И шерсть растет на лбу.

Но спрятать под костюмом срам
И баки подровнять —
Он мог бы нашим господам
Отличным другом стать.

The Big Baboon (H. Belloc)

The Big Baboon is found upon
The plains of Cariboo:
He goes about with nothing on
(A shocking thing to do).

But if he dressed respectably
And let his whiskers grow,
How like this Big Baboon would be
To Mister So-and-So!

---

"Имя" (Алистер Кроули)

Змеиные впиваются клыки,
Сжимает ураган кольцом тугим
И ждёт судьба — пустой провал без дна —
Мрачна, как ночь, дремотна, как волна.
Когда стихает буря, пустота
Цветёт, и смерти бледная фата
Чумой взвивается, но стал ли ты мудрей
Услышав лязг закрывшихся дверей?
И смерть вздохнёт из-под могильных плит,
И трупный яд везде распространит,
И бледное дитя во тьме сырой
Зайдётся в хриплом кашле за игрой,
И раб уснёт, издав последний стон,
И сын умрёт, не будучи рождён,
И женщины навек застынет взгляд —
Она глядит на страшный циферблат
Где стрелки, как тюремные врата,
Движеньем нас лишают навсегда
Надежды. В небе, мертвенно бледна,
Немногим светит круглая луна.
Смешно лишь детям утренней поры,
Чьи ноги от росистых трав мокры.
Они бегут от сада Гесперид
К востоку, где уже полураскрыт
Неимоверный солнечный бутон —
Награда тем, кто стоек и влюблён.
Нежнее кружев и любых шелков,
Прочнее всех архангельских клинков,
Откованных под рокот волн морских
В секретных оружейных мастерских.
Особый сорт людей, идущих за
Той красотой, что выжжет их глаза.
Их тёмные обветренные лбы
Отмечены звездой одной судьбы.
Любой из них достаточно постиг
Чтоб вечность сжать в один чудесный миг
И ветер с севера связать тугим узлом,
Восточный ветер выследить потом,
Его путями до конца пройти,
У южного супругу увести
И к западному ветру наконец
Нагрянуть в тайный золотой дворец.
Схватить его и в пену окунуть.
В чертоги Духа свой продолжить путь,
Из сжатых губ секрет Его достать,
Затмением без страха управлять,
Заткнуть вулкан, плюющийся огнём,
Утихомирить яростный Мальстрём,
Найти богов и вызвать их на бой.
Смотри, смотри! Стоит передо мной
Чудесный Ангел. Он внушает страх
И ятаган в безжалостных руках
Дрожит от жара. Искры глаз Его
Пронзают космос. Это Существо
Одето в ослепительный доспех,
Который твёрже и прочнее всех
Доспехов. Над Его высоким лбом
Корона острым жалящим серпом
Горит, и грозным взглядом сверлит Он
Холодный мрак вселенных и времён,
И каждую колонну крепких ног
Оканчивает огненный сапог.
Но даже под прицелом страшных глаз
Я не бегу, я отдаю приказ
Стихиям, и немеющий мой рот
Вот-вот опять слова произнесёт
Которых испугался даже ад.
Они слетают с губ, они звенят
И катятся невидимой волной:
— Я Человек! Склонись передо мной!
Тогда Он задрожал, и вдруг, как гром
Унёсся вдаль в сияньи золотом,
Исчез в глубоких трещинах миров,
Где звук ещё не образует слов.
Но Он сказал, я это слышал сам,
Он говорил земле и небесам:
— Я, бездны господин, склонюсь пред сим.

Sacred, between the serpent fangs of pain,
Ringed by the vortex of the hurricane,
Lurks the abyss of fate: the gloomy cave,
Sullen as night, and sleepy as a wave
When tempest lowers and dare not strike, gapes wide,
Vomiting pestilence; the deadly bride
Of death, Despair, grins charnel-wise: the gate
Of Hope clangs resonant: and starless Fate
Glowers like a demon brooding over death.
Monstrous and mute, the slow resurgent breath
Spreads forth its poison: the pale child at play
Coughs in his gutter; the hard slave of day
Groans once and dies: the sickly spouse can feel
Some cold touch kill the unborn child, and steal
Up to her broken heart: the pale hours hang
Like death upon the aged: the days clang
Like prison portals on the folk of day.
Yet for the children of the night they play
Like fountains in the moonlight: for the few,
The sorrowful, sweet faces of the dew,
The laughter-loving daughters of the dawn,
Whose moving feet make tremble all the lawn
From Hesper to the break of rose and gold,
Where Heaven's petals in the East unfold
The awful flower of morning: for the folk
Bound in one single patient love, a yoke
Too light for fairy fingers to have woven,
Too strong for mere archangels to have cloven
With adamantine blades from the armoury
Of the amazing forges of the sea:
The folk that follow with undaunted mein
The utmost beauty that their eyes have seen —
O patient sufferers! yet your storm-scarred brows
Burn with the star of majesty: your vows
Have given you the wisdom and the power
To weld eternities within one hour,
To bind and braid the north wind's serpent hair,
And track the East wind to his mighty lair
Even in the caverns of the womb of dawn;
To take the South wind and his fire withdrawn
And clothe him with your kiss; to seize the West
In his gold palace where the sea-winds rest,
And hurl him ravening on the breaking foam;
To find the Spirit in his glimmering home
And draw his secret from unwilling lips;
To master earthquake, and the dread eclipse;
To dominate the red volcanic rage;
To quench the whirlpool, conquering war to wage
Against all gods not wholly made as ye,
O patient, and O marvellous! I see,
I see before me an archangel stand,
Whose flaming scimitar, a triple brand,
Quivers before him, whose vast eyebrows bend,
A million comets: for his locks extend
A million flashing terrors: on his breast
He bears a mightier cuirass: for his vest
All heaven blazes: for his brows a crown
Roars into the abyss: his mighty frown
Quells many an universe and many an age —
Yea, many eternities! His nostrils rage
With fire and fury, and his feet are shod
With all the splendours of the avenging God.
I see him and I tremble! But my hand
Still flings its gesture of supreme command
Upwards; my voice still dares to tongue the word
That hell and chaos and destruction heard
And ruined, shrieking! yea, my strong voice rolls,
That martyr-cry of many slaughtered souls,
Utterly potent both to bless and ban —
I, I command thee in the name of Man!
He trembled then. And far in thunder rolled
Through countless ages, through the infinite gold
Beyond existence, grew that master-sound
Into the rent and agonized profound,
Till even the Highest heard me: and He said,
As one who speaks alone among men dead:
“Behold, he rules as I the abyss of flame.
For lo! he knoweth, and hath said, My Name!”

---