Написал стихотворение много лет тому назад, но помню, как старался,
пытался найти нужные слова, чтоб выразить детское, впервые настигнув-
шее осознание неотвратимости смерти. Вроде бы все получилось
в добротном классическом стиле, понадобилось десять четверостиший...
Через год нашел рубаи "Откуда мы пришли".
Ему понадобилось всего четыре строки)
Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах, а где, скажите, дым?
Омар Хайям
Кто мы? Откуда мы приходим,
Имея дело до всего?
Как этот странный мир находим?
И с чем покинем мы его?
Надеясь, или нет на что – то,
Мы рвемся в роковой разъем,
Когда никчемные заботы,
Кичась, за судьбы выдаем.
Когда спешим, чтоб не вернуться,
Гордясь умением - так жить,
Не успевая оглянуться,
Не успевая дорожить.
На миг, как будто бы прозренье
И снова долгий путь в ночи.
Воздушных замков сокрушенье,
Когда к ним найдены ключи.
Все то, что мы считаем чудом-
Непрочно и не навсегда-
Один прыжок из ниоткуда,
Через ничто и в никуда.
Как, если б в снежной ты лавине
Опоры для себя искал,
В безбрежной странствуя пустыне,
Начала ищешь ты начал.
Напрасно силы расточая
Среди бескрайней пустоты,
Сам свой полет не ощущая,
Усталый к ним стремишься ты.
И проклиная безнадежно
В ночи пригрезившийся свет,
Поймешь отчаясь, невозможно.
Их нет. Их просто вовсе нет.
Свою, постигнув непричастность
И своих спутников простив,
Быть может, в новую напрасность
Сорвешься крылья отпустив.
Казня, тебя никто не судит,
Как и любя. Решай все сам.
Но помни, люди – только люди,
А судей нет не здесь, не там.
Осень изумила благодатью.
Расплескала краски, не жалея.
Женщины гуляли в самых легких летних платьях,
Яркие по солнечным аллеям.
Нежным светом душу согревая,
Зачарован сказкой листопада,
Я ушел из города, рассеянно мечтая,
О стране вина и винограда.
Память обронила где-то плетку,
До утра найдет её едва-ли…
Шел и шел, из шкалика отхлебывая водку,
И смотрел в безоблачные дали.
Солнышко склонялось низко, низко
К побережью сгинувшего лета.
Слышу мамин голос. Где – то очень, очень близко
Вход в эон Любви, Добра и Света.
От грибного дождя день уходит, светясь,
Сквозь деревья, траву, сквозь кусты
Из прогретой земли, что в нём сил набралась,
И способна ещё на цветы.
Не успеет остыть соловеющий лес,
День уйдет и от нас сквозь наш дом,
И сквозь ворох ненужных, бесценных чудес,
Сберегаемых мной на потом;
Сквозь пустые резоны, где ты не нашла
Ни одной из причин с ним уйти…
Это счастье, как-то, что ко мне ты зашла
Из гостей, просто так, по пути.
Это счастье - не именно этого дня.
Я к нему навсегда был готов.
Как естественно ты избавляешь меня
От уместных казалось бы слов,
Что тебя не могу отпустить, что дождем
И не только, оправдан вполне,
Что еще прояснится, вот–вот, подождем,
Что ты редко заходишь ко мне.
Кто-то рушит на небе стропила,
Исполинская воет пила,
Чтоб на белые груды опила
Глыба ночи свалиться могла.
А душе, что привычна к потёмкам,
К пыльным вьюкам вонючих грехов,
Не вскарабкаться вверх по обломкам,
По стремянкам не лучших стихов.
Не бежать и по снежным траншеям
Из пустот, где и мысли черны
К молодым, не прокуренным феям
Человеческой, страстной весны,
К пофигизму, рассветам и винам,
К нежеланию, как-то спастись,
Снова фабрикой став эндорфинов,
За мечтою заветной нестись...
Не уйдешь от раздумий бессонных,
Не заснёшь, не накуришься всласть.
В льдистых стеклах, пургой запыленных,
Отразишься, чтоб снова пропасть.
Закатившись за валик дивана
Черной ручкой с пустым стерженьком,
Сгинет жизнь, как вино из стакана,
Не затеплится новым деньком.
Да, имею ли право из круга
Вырываться, стыдясь, что живу
На земле, не дослушать здесь вьюгу
И треск льда на реке и во рву?
Да имею ли право назначить
Отстраненность вселенскую - злом?
Отражать ли всё, как-то иначе
В мутной капле за мутным стеклом?
Может мне по плечу сверхзадача
Жизнь из трещин собрать для борьбы,
И смотреться, не щурясь, не плача,
В обгоревшую карту судьбы,
Что черна, как мишень из винила.
Что за рок нацарапан на ней?
…Или, все же, туда на стропила
По непрочной стремянке моей.
По обрывкам сплести эту душу
В бесконечную, светлую нить,
Дотянуть до спасенья, дослушать,
Расплатиться с долгами, простить.
И поверить, что только сегодня
Безнадёга стучит из груди
Молотком по калиновым сходням:
Пропади, пропади, пропади!
Космос камнем ложится на плечи.
Ни огня, не тропы, не мечты…
Отблеск звезд улетевших далече,
Да белесого дыма жгуты.
Вот угасли последние окна.
Чернотища, гляди – не гляди.
И вся жизнь - только дыма волокна,
Да мучительный стук из груди.
Правил много, чтоб в них разбираться,
И любовь - не причина тому,
Что пытаюсь я здесь задержаться,
За театр, признавая тюрьму.
Мной играющий может быть злится,
Мне случалось его подводить.
Не судьба нам друг другом гордиться,
И не просто друг друга любить.
Но, быть может, еще не пропала
Его нежная вера в меня,
И затеплится в снежных завалах
Божья искра весеннего дня.
Стишки «поэтесса» читала,
Впадая в приличный экстаз,
Но чувство без сил опадало
На дно её выпуклых глаз.
И вроде бы тема раскрыта,
Цезура бодрит, как мороз,
И рифма, где надо подшита,
А действует будто наркоз.
Ей надо пролезть за кавычки,
А петь не за боль не за грусть,
И чем-то пулять на странички,
И что–то убить наизусть.
Легко ей. Себя не изранишь.
Словечки, как семя лущи.
Не лучше, не хуже не станешь...
Уж лучше б варила борщи.
Друзья уходят навсегда.
Уход их не предугадаешь.
Их ценишь верно, лишь тогда,
Когда теряешь.
Поймешь, в заботах о себе,
Для них ты сделал очень мало.
Поймешь, все время их тебе
Недоставало.
Привычные, как сердца стук…
И в сердце, мама -
Мой самый задушевный друг
Из лучших самых.
В этой самой пустой из обжитых квартир,
На пространстве в три пары шагов
Зеркала наизнанку не вывернут мир,
Прежде милых тебе пустяков.
«Снегу, так неуютно в больших городах»,-
Ты не скажешь, взглянув из окна.
Старых штор ты не сменишь на те, что в цветах.
Без тебя и весна - не весна!
Но вчера, если только не чудилось мне,
Кто–то в доме смеялся. У нас!?
Значит можно смеяться в такой тишине.
Значит можно и мне. Здесь. Сейчас.
Жарой испепеленный день.
Пожаров чад.
Жильцы погибших деревень
Вокруг жужжат.
Пять раз к к деревне подходил.
Не мог найти.
Лешак вокруг меня водил,
Сбивал с пути.
Вороны поднимали крик.
Крапива. Зной.
И ядовитый борщевик
Вставал стеной.
И это Родина моя?
Кошмарный сон...
Внезапно к дому вышел я
И понял, он!
И память ринулась в пролом
В места, в года,
Откуда был заброшен дом
Ко мне сюда.
Во двор набились лопухи.
Под ними хлам.
В непрочных стенах из трухи
Останки рам.
Плеснуло щелочью в глаза.
Зашлась тоска.
Я не заметил, что гроза
Уже близка.
Я дверь певучую открыл,
Узнал мотив.
И старый дом меня укрыл,
В себя впустив.
То тёплой охватив волной,
То чуть дыша,
Пыталась сжиться вновь со мной
Его душа.
А пол был чёрен и нечист.
Изломан стол.
На крыше перкуссионист
С ума сошёл.
По дому шлялись сквозняки.
И словно мел,
Съедая пол и потолки,
Грибок белел.
Плескались молнии у глаз.
Исчез пролом…
Сберёг меня в последний раз
Родной мой дом.
Гул шагов по пустым коридорам.
Беззаботны, легки и слепы
К заоконным стремятся просторам
Золотистых пылинок столбы.
Пахнут тряпкой гнилой коридоры.
И не мне здесь учиться и жить.
А снаружи, весна и просторы,
Да задачи, что просто решить.)
Из спортзала не слышится топот,
Стук мячей и свисток физрука.
Перейти захотелось на шепот.
Заробел я, как в детстве, слегка.
Вне законов непрочных материй,
В этой школе преподанных нам,
Пустота в ней и тайны мистерий,
А на улице людно и гам -
Торжество долгожданной свободы
Для бурсы, отмотавшей свой срок.
На линейку выходят народы,
Чтоб трезвонить последний звонок.
Всё, как надо: Мы боги! Мы юны!
Майский кайф, удивительный свет,
Позитив оголтелый с трибуны,
И поддатый чуть-чуть педсовет.
На призыв недалекого лета
Рвётся школа моя всей душой.
И вот-вот все узнаешь ответы
На вопросы о жизни большой.
Навсегда из рядов тех парадных
Разлетимся мы все кто куда,
Как в надеждах в одеждах нарядных,
Чтоб уже не вернуться сюда:
Самой первой красавицей школы,
Первоклассницей с бантом в косе,
Хулиганом крутым и весёлым,
Не такими, такими, как все…
А пока мы еще не другие,
Впереди лабиринты пути,
90-е годы лихие,
И Афган, и Чечня впереди.
Не наград, не наколок не надо,
Не ломающих строй перемен.
Жизнь проста, как призывы с фасада
Не разрушенных сталинских стен.
И ещё не исколоты вены.
Сигаретный дымок в рукавах.
Тайна самой большой перемены
В этих крайних, последних звонках.
Исполнив мир светом, любуясь собой,
С какой-то неистовой страстью
Решалась на подвиг, казалась судьбой
Волшебная формула счастья.
Готовясь себя повторять, как весна,
С любовью к себе выводилась,
Круша аксиомы. Вот только она
С ответом никак не сходилась.
У города взяв нечистоты, река
Несёт их в другой мегаполис.
Навстречу теченью гребут облака,
И где-то на них Кориолис*.
А может быть он в запредельной дали,
В пространстве, где мерзлые глыбы,
Звезда Фомальгаут мерцает в пыли,
Зевают великие рыбы.
Река роет берег, как Он научил.
Торопится лодка к затону.
Я счастлив, что солнечный день получил
В подарок, как свежесть к батону.
На стыке стихий ни к чему башмаки,
Лежу на обрывках картонки.
И мысли прозрачны, быстры и легки,
Как рыбная мелочь у кромки.
В зените - лишь солнце, стрижи да мечты,
Крамольных фантазий расклады,
В них волны иные, и чаще в них ты,
Чем местного пляжа наяды.
И бывший моряк, попадавший не раз
В ломавшие жизнь передряги,
Тоскую, и боль выкипает из глаз,
И левая водка из фляги.
Какая- то сила жестока и зла,
Великая, жуткая сила
Меня от тебя навсегда унесла
И к ивам плакучим прибила,
Как битый, ненужный, бесхозный баркас
Знакомый пяти океанам…
Была бы со мной ты, ушли бы сейчас
В леса к земляничным полянам,
Тропинкой одной возле мокрых болот,
Где собран букет на нектаре
Цветов, можжевельника, хвои и сот
В сосновом густом скипидаре.
С тобою легко бы прожил я лет сто,
Построил нам дом и поднялся,
Носил бы тебя на руках, хоть бы что,
Да чаще бы пел и смеялся.
Простил бы я всех, не догнавших меня,
Поднял бы свой флаг над паромом,
И с утром, желанным мне, каждого дня
Встречался, как с добрым знакомым.
*Кориолис – это не мой латышский френд. Гаспар-Гюстав де Кориолис –математик известный работой посвященной эффекту Кориолиса (не буду углубляться). Но его появление в стихотворении не случайно. Отдыхая на левом берегу великой реки, я подобрал брошенный кем-то старый учебник физики. Открыл его и наткнулся на описание эффекта Кориолиса и на расхожий пример действия силы Кориолиса: в северном полушарии она направлена вправо от движения, поэтому правые берега рек более крутые — их подмывает вода под действием этой силы. Предавшись воспоминаниям о студенческих временах, то ли на шмуцтитуле этой книжки, то ли на колофоне сделал карандашиком набросок этого стихотворения.
Мы разминулись. Грустно это.
Но вечность трудится на нас.
И все же, своего поэта
Узнаешь ты, наступит час.
Иначе просто быть не может.
Пересекутся все пути.
Когда- нибудь дождусь я всё же
Тебя, чтоб вместе нам идти.
Да, у людей и так бывает,
Что в жизни не вмещаясь дни,
Любовь в душе не истлевает,
И будут счастливы они.
Мне не обнять тебя за плечи.
Но знай всегда, я есть, я - твой.
Ничто не помешает встрече.
И вместе путь продолжим свой.
Давно потёрлась позолота
На ручке двери, но пока
Она открыта, ждёт кого-то,
И на жильцов скрипит слегка.
Но не ищи за ней покоя,
Не верь, что сказка впереди.
Придумай, место там такое,
Куда не совестно уйти.
Художник штатный свежей краской
Уже затёр наверняка
Все стрелки, надписи с подсказкой.
Открой и к выходу. Пока!
А что за ней? Ещё дорога?
Вокзал, причал, огни в ночи?
Узнаешь скоро, но с порога,
«Я так и знал», - Не бормочи.
Тебе тоже непросто, я знаю.
Но нам в жизни, поверь, повезло.
В ней есть место, где нас понимают
И, где счастье другим не назло.
Всё, своими назвав именами,
От беды нас укроют любой
В светлом доме, где брошено нами
Наше общее детство с тобой.
Там, смотрясь в пожелтевшие фото,
Ты серёжку свою теребя,
Может быть и припомнишь кого- то,
Кто заставит смеяться тебя.
Все те песни, что ты так любила,
В первый раз напою я с тех пор,
Чтоб ты вспомнила всё, что забыла,
Чтоб вернуть тебе прежний задор.
Чтоб сквозь годы за мною вдогонку
Ты пошла, так как прежде сама,
Превращаясь опять в ту девчонку
От которой я был без ума.
Понемногу душой мы оттаем.
Всё хорошее вспомнить я рад.
Всё, как в детстве. Мы вместе. Мечтаем.
Я тебя никогда не предам.
Как тихо здесь. Огни заката
Роняют искры на снега.
Всё было кажется когда-то -
Такой же вечер и река…
И грустно, и таким ненужным
Мне стало вдруг всё, чем я жил.
Податься бы за ветром южным,
Идти, пока хватает сил.
Что там за снежной пеленою?
Что там за тропкой через луг,
Что за апрелем, за весною,
Что там за нами, милый друг?
Я оглянулся. Мир на тонком
Луче страстей завис в ночи.
А я остался в ней ребенком,
И очень страшно, хоть кричи.
Окрепнет луч и ночь окрепнет.
Замельтешат картинки дней.
Я притерплюсь - душа ослепнет,
И станет тьма ещё темней.
Одинокая рюмка дрожит на столе
В доме рядом с железной дорогой.
Поезд проходит…
На краю недостроенной башни,
Провожая гудроновый век,
Задержусь я - романтик вчерашний,
Сочинявший стихи, человек.
Облака у меня под ногами.
Отголоском последней мольбы
Гулко эхо спешит за шагами
В лабиринте заёмной судьбы.
Нет обид. Нет тоски и печали.
Не зовут за пределы мечты.
Впереди – то же, что и в начале.
За плечами – разрыв пустоты…
Мне по силам и эта дорога
Над обрывом последнего дня.
На краю я помедлил немного,
Но никто не окликнул меня.
Горизонт, изогнув полукругом,
Солнце медленно скрылось из глаз.
Встреча с добрым, таинственным другом,
Говорят, предстоит мне сейчас.
Верю я, что утешить он сможет.
Мне слова его очень нужны.
А иначе всю душу изгложет
Неизбывное чувство вины.
Облака у меня под ногами.
Отголоском последней мольбы
Гаснет эхо, спеша за шагами,
В уголках неуютной судьбы.
Неухоженный дом. Неухоженный двор.
На скамейке, ругая чеченцев,
Подпирая хребтами трухлявый забор,
Пьют вино здешних мест уроженцы.
На чурбане нехитрый накрыт достархан.
В небе сок растворяется млечный.
И по кругу всё ходит и ходит стакан -
Местный движитель жизни увечный.
Разговор обо всём, разговор ни о чём,
Кто-то встанет, кого-то ударит…
Из окна бу-бу-бу – телевизор включен,
Non stop шоу токует, базарит.
Человек может всё объяснить, он такой,
Он дотошный. И даже, знаменья
По стене ему пустишь бегущей строкой,
Он любому найдет объясненье.
А вот я не возьмусь объяснять, для чего,
С неудачным намеком на чудо,
Заспиртовано время Отца моего
В этих грязных, скудельных сосудах;
И, что есть от амёб и, что есть от людей
В оболочках непрочных и потных;
И кто души прессует под спудом страстей
В странных кладбищах разных животных.
Почему зашифровано слово Его
В эту брань, в этот скрежет зубовный…
Человек может всё объяснить, оттого,
Он серьезней, чем Бог, безусловно.
Рассуждать наблошившись, он рвётся судить.
О любви балагурит за мясом.
Он уходит к друзьям, чтоб вино с ними пить,
А приходит к жестоким ракшасам.
Чтоб признал его Бог, золотит купола,
Строит церкви из глины и праха,
И уверен, простятся любые дела,
Если крест освящён под рубахой.
Каждый видит своё. Кто-то шлюх и кровать.
Кто-то луг, где девчонки и кони*.
Кто-то свой наладонник включает опять,
И огуглится мир на ладони.
В детстве, смерть осознав, веришь, жизнь - не пустяк,
Беспримерное, яркое шоу;
А приходишь на рынок, скупать там шмурдяк
У потомка Ду Фу из Чженьчжоу.
Тот читатель инструкций, привыкший мечтать,
Ищет крылья в ларьках, а не в храме;
Ищет ту, что научит от счастья летать,
А находит торговку часами.
Как могу осуждать, беспристрастность храня,
И на чьих-то ошибках учиться,
Если сам к не сказавшей, что любит меня,
Прохожу, чтобы с ней объясниться.
Её окна открыты на царство людей.
Слышен рэп сквозь москитные сетки,
А из окон, что ниже, из-за калатей
Сочный мат её грубой соседки.
Где заброшен ты жить, там люби и живи.
Чем труднее живёшь и больнее,
Тем сложнее любить, объясниться в любви
Тем богаче она и ценнее.
Здесь, в краю неспособных друг друга понять,
Для всего подбирающих цены,
Объясняющих всё никогда не унять.
Им всегда обеспечена смена.
Неухоженный дом. Неухоженный двор.
На скамейке, ругая…
*История одной лошади
И. Бабель
Не хватит воздуха для хора.
Твой голос - зала властелин.
Он подчиняет дирижёра,
Священнодействуя один.
Сердца пронизывают струны,
Ликуя, плача, возносясь,
С божественным и вечно юным
Творя неслыханную связь.
Былые чувства засверкали
Созвучно пенью твоему,
Вплетались в нити струнной стали,
Рыдая, вторили ему.
Дразня надеждой перемены,
Души ржавеющую сталь,
В мой лучший день разверз он стены,
И древних люстр звенел хрусталь.
И я услышал изумленно,
Как неподвластное словам,
С ним слившись, трубы исступленно
Предали сомкнутым губам.
Взмывая выше, только чудом
Звенят, и продолжают петь.
А он несет, несет повсюду
Их остывающую медь.
Когда в причудливом узоре
Окно и снег за ним в полях,
Так хорошо мечтать о море
И о крылатых кораблях.
О приключениях и тайнах,
О Балеарских островах,
О белых дюнах, стройных пальмах,
У печки, сидя на дровах.
Мечтать о женщинах красивых,
Удачах преданных судьбе.
И на примерах пар счастливых,
Любовь, увериться в тебе.
А за стеной собаки, нарты,
Вселенной вымерзшее дно…
И жизни контурная карта
Уже заполнена давно.
Снова вечер приходит за нами,
Фонари мимоходом будя,
Тополиными тронув ветвями,
Истончавшие струны дождя.
Отшатнувшись от ветра и тени,
В приоткрытом качнутся окне
Плотно сбитые кисти сирени,
Дав их тяжесть почувствовать мне.
Дальних звезд разгораются свечи,
Исчезают изломы холмов.
Вновь за нами торопится вечер
Мимо тлеющих жизнью домов.
И шаги его, то вдруг стихают
У закрытых ворот и дверей,
То у светлых кругов замирают
Под столбами ночных фонарей.
Он отходит тогда в переулки,
Не решаясь вступить в те круги.
И в них, как-то, особенно гулки
Одинокие эти шаги.
А наш дом, где не спят и смеются,
Где живут от весны до весны.
Здесь волокна непрочные рвутся
Дорогой, городской тишины.
След помады на тонком бокале.
Ты и я… мы не просто близки…
Здесь, спасая себя от печали,
Ты спасаешь меня от тоски.
И губами за губы цепляясь,
На краю обреченного дня,
Обними меня крепче, спасаясь,
И подбрасывай к звездам меня!
В этом мире, где больно и горько
Друг без друга пришлось бы нам жить,
Мы задержимся ровно настолько,
Сколько сможем друг друга любить.
И смотрящий из райских эонов
Скажет брату: «Взгляни, брат! Взгляни!
Вон две тени трепещут и стонут,
Но исполнены светом они».
В шестом купе уже бухают.
На небе кисло. Твердь грязна.
А проводницы «Камы» знают,
Что ты – мой кайф, моя весна.
Что вечность, смятая в пружину
Минут прощания, взвела
Разлуки ржавую машину,
И та машина нас рвала.
Узнаю я, и ты узнаешь,
Жить порознь будет нелегко.
Ты завтра в Рио улетаешь,
А я сегодня да-ле-ко…
Сквозь дождь январский я поеду.
Сквозь кислый дождь пойдешь к такси
Ты мимо памятника деду*,
Что без пальто стоит в грязи.
Не спился дед, не выбыл к павшим,
Не обрусел Ильяс-оглы,
Как монумент он торговавшим
Паленой здесь из под полы.
И даже он - молчун картавый,
Уставший навсегда в толпе,
Слегка прищурясь, взгляд лукавый
Метнёт украдкой вслед тебе.
В колесных парах, не смолкая:
«Люблю, люблю, моя, моя…»
А ты красивая такая
Уходишь и ревную я!
Тебе крутить не надо задом,
Идти, как в самбе на углях.
К тебе и так прилипнут взгляды
Мужчин и мальчиков в соплях.
Москва жиреет и, воняя,
«Кидает», жрёт и тешит блуд.
Кишки её переполняет
Угрюмый и несвежий люд:
Менты, торговцы, клерки, бомжи,
Унылый плебс и господа,
Торгуясь и бурча о том же,
О чем бурчали здесь всегда,
Всё дальше уходя от рая,
Седьмое колупая дно…
А я влюблён в тебя, я знаю!
Мы будем вместе все равно!
* Памятник Ленину на Комсомольской площади
возле Ярославского вокзала. Ильич нервно
теребит лацкан пиджачка, словно предлагая
что-то из под полы.
Что счастье? День без боли? Имя?
Холодный вечер декабря?
Который пальцами своими
Ты отогреть пыталась зря.
Их теплоты едва хватило
Оставить тонкий след в окне.
Но ты напрасно загрустила,
Я жду. Иди быстрей ко мне.
Пусть вьюга бесится и стонет,
Не взвидя света впереди.
Дай мне скорей твои ладони.
Я их согрею на груди.
Зима такая, что до мая
Нам здесь по снежным жить часам.
Но ты чуть сбила их родная.
К весне, к теплу. Я видел сам.)
Так поздно, что даже часы не стучат.
Так поздно, в окно не взгляни.
Разбита дорога. Деревья молчат.
Не манят ночные огни.
Боюсь, вдруг внушу сам себе, что сюда
Ты сможешь опять приходить.
Начну ожидать и решать навсегда.
Часы научусь заводить.
… и никто не звонит издалёка.
Раритетный молчит телефон.
Это буднично, больно, жестоко,
Как стандартный процесс похорон.
Отчего, когда встретились в мае,
Ты способен был только на вздор.
Обошёл трусовато по краю
Самый важный в судьбе разговор.
И она бестолково робела,
Не кричала тебе: «Позови!»
И сказать, как и ты, не посмела
Слово правды о вашей любви.
За уроками жизненной школы
Обошёл ты всю землю кругом.
Вышел утром мальчишкой весёлым.
В ночь вернулся седым стариком.
И в ночи этой ждёт пилигрима
Самый крайний, суровый урок,
Чтоб он знал, предающий любимых,
Сам к себе бессердечно жесток.
Будет грустно, и водка на ужин.
Страх придет, за кадык теребя.
И гостиничный номер закружит
На продавленной койке тебя.
Разве Бог тебя вёл от любимой?
Разве он – дирижер неудач?
Сам себе ты – судья, подсудимый
И растерянный, глупый палач.
Как в листах, не проявленных, фото
В каждом скрыто, но всё-таки есть -
Постоянное, доброе что – то.
Но проявится, нет ли? Бог весть.
И, исполненной в мясе, игрушке,
Начиненной апломбом с ботвой,
Трудно быть кем-то, кроме зверушки
На горячей цепи пищевой.
Пазлы знаний печалят и бесят.
Их изменчивы форма и цвет.
Сарасвати их месит и месит.
И найти нереально ответ
На вопросы: «Дано ли на деле
Право выбора в жизни для нас?
Чьи мы все же поделки и цели,
Чьи наборы изжеванных фраз? »
Лезет в небо родимая грядка
Семенить от звезды до звезды
За иллюзией миропорядка,
В темноту, от мечты, до мечты.
Как в листах, не проявленных, фото
В каждом скрыто, но всё-таки есть -
Добродушное, вечное что – то.
Но проявится, нет ли? Бог весть.
Мой утренний палач
Колдует над костями,
Ломает разом все,
На мне срывает злость.
Дверь в кухню снесена
Хорошими гостями,
И значит, что вчера
Застолье удалось.
Я на лице глаза
Рукой нашёл не сразу.
Но в ужасе спешу
Обратно их закрыть.
Храпит мне прямо в нос
Какая – то зараза.
Похоже, что вчера
Резвился во всю прыть.
Не правду говорят:
Царь - Колокол поломан!
Что, молча, он стоит
На площади в Москве.
Он утренним моим
Починен костоломом,
И где- то у меня
Бобочет в голове.
Очнитесь кто нибудь,
Сказать мне: Кто я? Где я?
Раним и тих душой,
Ужасен в зеркалах,
Что вспомнить я готов,
Волнуясь и робея…
Что я сейчас ищу
В объедках на столах?
Не я ли зажигал,
Свежуя мандарины,
Соседские авто
Петардами губил
Пил водку и дерзил,
И юбку рвал с Марины,
И в танец, как в атаку уходил.
Насыпьте мне пивка,
Или хотя бы чаю.
Сегодня, как дитя
Я мир Ваш узнаю.
Солгите, что он добр,
И я Вам обещаю
Признательность мою!
Признательность мою!
Есть портрет безупречной работы
Милой женщины с ясным лицом.
В нём печаль, красота, точность фото,
И душа, что согрета Творцом.
Не сдержать ей ресницами пламя,
Чистой веры, знакомой до слёз
В тонких трещинках, в масле и в раме,
В шлеме темного золота кос…
За предел временных измерений
Мимо тени, что жизнью зовем,
От людей, от зверей и растений.
Хорошо уходить нам вдвоем.
Не церковному следом канону,
А по зову души, в трудный час,
Еду я, чтоб увидеть икону
И молиться, молиться за нас…
Ночь. В звезды прячутся цвета.
Уносят свет автомобили.
Взмывает в небо темнота
Из бурунов дорожной пыли.
Как много растворилось в ней,
Пытавшихся до звёзд взметнуться...
С чем доведётся мне вернуться
На родину души моей?
Снова плачешь и дышишь устало,
Говоря, что и сил уже нет…
Не сдавайся. Поверь мне, немало
Я встречал на веку своем бед.
Обреченность не ищет совета.
Понапрасну судьбу не кляни.
Они будут: удачи, рассветы,
И безбрежно счастливые дни
В тех местах, где твой ангел не плачет,
Свет и радость с тобою деля…
Неудача - довесок к удачам.
Есть Любовь. И на ней есть Земля.
В N- ске старую церковь найдите,
За оврагом сверните к реке,
К самой крайней избе подойдите,
И увидите дым вдалеке.
Там на стыке жилищ и простора,
На меже двух несхожих времён
Топит древнюю баньку нескоро
Аргонавт Голомидов Семён.
На нём ватник, протухшие чуни,
И ушанка срослась с головой.
Он – такой в январе и в июне,
Пахнет брагой, скотом и травой.
Потемнел заслюнявленный воздух.
Не души, хоть молись, хоть кричи.
Он ведром ловит в заводи звёзды
И сливает в котёл на печи.
Вот уже закопчённые брёвна
Запотели янтарной смолой.
Дышит каменка мощно и ровно.
Не спешит аргонавт пожилой.
Он привычен к невзгодам суровым,
Закалён, как железо в углях.
Носит воду со звёздами снова
По заветной тропинке в полях.
На пальцах загрубевших наколки.
На душе костенеет кора.
Аргонавты другие в посёлке
Уважают его... Но пора!
Пробил час. Пусть предчувствие чуда
Превосходней исхода игры,
Уже тесно душе отовсюду,
И довольно воды и жары.
Замер Мир. Благодушно и чинно
Древней пустошью шествует он -
Полубогом поры добылинной-
Аргонавт Голомидов Семён.
В небе звёзды: безмолвствует Лира,
Дремлют Рыбы, не пятится Рак,
И картиной законченной мира-
Это всё не представишь никак.
Предваряя блаженство полёта,
Неказистый парит агрегат.
«Завершите земные расчеты,
В освещённый вступите квадрат,
Сбросьте рвань и сквозь зной и туманы
Пропадите в парной навсегда.
Забеснуйтесь в жару, как шаманы,
Воспарите над миром тогда», -
Эту мантру твердит он, быть может,
Тёмных брёвен касаясь спиной,
И ветвями берёзы тревожит
Свой скафандр заскорузлый земной.
Как крылом перебитым колотит
По нему беспощадно везде,
Вышибает он душу из плоти,
Чтоб она воспарила к звезде.
И неважно – зима, или лето,
Комары, или лютый мороз,
Он выходит к реке неодетый
И на небо он смотрит без слёз.
И, как будто, всё ближе планета,
Для которой - родные все мы.
Безупречного красного цвета
Там деревья, леса и холмы.
Там мы жили в стеснённых пространствах,
Угасая в уродстве людском,
Как цветы на разбитых фаянсах,
Каждый выгнут отдельным куском,
Кто- то выпукл, а кто – то расколот,
Кто – то символом вдоль ободка.
И для всех умаления молот -
Словно серп для живого цветка.
Там фрагменты истории древней,
Как обрывки погибших картин
О местах, где руины деревни
И пустые глазницы руин,
Чугуны там и старые кросны,
Затхлый запах слежавшихся лет,
Обгоревшие чёрные сосны,
Старой мельницы жуткий скелет,
В куче: ветошь лоскутных дорожек,
Целлулоидных кукол тела,
Письма близких, гниющие тоже,
Чьи-то фотки, и чьи-то дела,
Много книг, ордена боевые…
И, храня неизбывный покой,
Вышки черные, сторожевые
Возле леса гниют за рекой…
Пятна высохших рек и затонов,
Мёртвый ветер, истлевший в пыли…
Песня лучших в краю плотогонов
Никогда не раздастся вдали.
Только ради той песни упрямой,
Ради яблонь цветущих тогда,
Ради лучшей своей – самой, самой,
Он хотел бы вернуться туда.
Стоит жить, но не стоит пытаться
Мир затерянный этот найти.
Не вернуться туда, не добраться
И не встретить удач по пути,
Не шататься с апрельской гармошкой,
За родительский стол не присесть,
Деревянной заслуженной ложкой
Материнской окрошки не есть,
Не найти лубяной Атлантиды
Яркой сказки холмов и цветов,
Где берёзовых дров пирамиды,
Где дома меж лесов и садов,
Праздник детства, шальные забавы,
Ловля рыбы, походы в леса,
Лесосплав, шум весенней дубравы,
Диких птиц и зверей голоса,
И за десять шагов до нирваны,
До волшебных зелёных лугов
С дождевою водой котлованы-
Царство лилий, лягушек, жуков.
Красный Арго – корявое чудо,
Прозаический древний ковчег,
Как дрова нас выносит оттуда
В обновленный языческий век.
Пассажиры его суетливы.
Незаметен его капитан.
В багаже: те же водка и пиво,
Сказки, библия, тора, коран,
Феодальных понятий скрижали,
Разночинная праздная речь,
Наркота, чтоб забить на печали,
Калаши, чтоб всё это стеречь.
А, чтоб было за что зацепиться
В новом мире людей и зверей,
Не забудет полковник Тупицын
Егозу для иных лагерей,
Где нам жить за намёки на чудо,
Новой верой коверкать язык,
Сатанеть от тотального блуда,
Кто кем может, и кто как привык,
Умещаться в ничтожных фрагментах,
В неприметной черте между дат,
В мутных кадрах на слипшихся лентах,
Что уже не смотаешь назад,
Пестрой нитью в полотнище флага,
Угорая в заемной мечте,
Под когтями орлов-ксифопагов
В облюбованном ими гнезде.
Надувная великая раса,
Сизый пар из подземной парной,
Зиккураты, да звезды из мяса
Над могильной кирпичной стеной.
Красный Арго со ржавым капотом
Нас везет всё кругом, да кругом,
По бескрайним мазутным болотам,
Отставным тарахтя дизельком.
Эх, распутица! В лужах дорога.
Жирной глины бездонный замес.
Вот над ней и плывёт, ради Бога,
Всепогодный рассейский экспресс.
В Дальнепутинск из Тьмутаракани
Древний трактор, гремя над стернёй,
На полозьях бревенчатых сани
Циклопической тянет лыжнёй.
Мы в санях развалились по-царски.
Мерно грязная плещет волна.
И вдруг видим, в калошах тартарских,
В дерматиновой куртке – Она!
С посошком, с неумелой улыбкой
Поселянки живущей в нужде,
В дымке утренней, розовой, зыбкой
Наша мама стоит в борозде.
Прошлогодние клубни в лукошке.
- Здравствуй, мама! Куда ты!? - Да вот,
На шоссе, торговать там картошкой
Для богатых масковских господ.
- Так садись со своей канителью,
Едем вместе, деля соль да хлеб,
За неведомой жизнью и целью
На шоссе к перекрестью судеб.
И опять завели разговоры
Горячо, бесконечно и зло,
Продолжая напрасные споры.
И опять на душе тяжело.
- Снова ты на распутье Россия,
И народ твой растерян и пьян.
За какие грехи - за такие,
Этот горький позор для славян?
В пьяных снах, что тебе намечталось?
Что ты ждешь, не жива, не мертва?
Чему выболеть в душах осталось
У непомнящих больше родства?
Твой мужик беспробудно пирует,
Твои феи идут на панель,
Генерал толстопузый ворует,
И не в моде солдата шинель.
Дик учитель, лукав проходимец,
Пьян рабочий и нищ хлебороб,
И лютует чиновник – мздоимец,
И жиреет без устали поп.
Твой купец - вороват и беспутен,
Не умнеет твой Ванька – Дурак,
И разведчик совдеповский Путин
На божницу не влезет никак.
Сатанея от жизни убогой,
От невзгод, отбиваясь едва,
Смотришь с завистью ты и со злобой
На страну под названьем Ма-асква.
Матюкая её проходимцев,
Заплатив подневольный ясак,
Проклинаешь ты новых ордынцев,
Чей язык не усвоишь никак.
Не картошка, копейка, корова,
А дефолт, профицит, дефицит.
Переводишь: жди пакостей снова,
Жди немыслимых новых обид.
«Правда жизни» – убогость бараков,
И неписанный волчий закон,
Старики возле мусорных баков,
Беспризорных ребят легион,
Наркомания, СПИД и чахотка,
Новорусских мутантов устой,
Героин, да палёная водка,
Как лекарство от жизни пустой,
Психопатия и людоедство,
Праздник хамства, триумф подлецов,
И на фоне руин - лжеэстетство
Лжепророков и лжемудрецов.
Вор, убийца, бандит и барыга
Гордо ходят, успех не тая.
Здесь закон – просто толстая книга,
Что за деньги толкует судья.
Механизм плутовского отбора
Заменяет здесь Божий закон.
Чем весомей добыча у вора,
Тем важней в иерархии он.
Без пощады лишают свободы
Только тех, кто украл, чтоб поесть.
А умение грабить народы
Почитается властью за честь
- Эх, Россия! Как больно! Как жутко!
Видеть трупы погибших детей;
Слышать пошлые, дикие шутки
Скоморохов эстрады твоей.
Ты уже – не планета, как прежде,
Не былой христианства форпост,
Стадо пьяниц в китайской одежде
И забитого быдла погост.
Под ужимки блядей полуголых
В расписном балагане жлобства
Над разрухой, над нищенством в сёлах
Веселится, клубится Ма-асква.
Зажигает Страна Негодяев*.
Не имеет границ та страна
Для ее вездесущих хозяев,
Процветавших во все времена.
Совесть граждан её не тревожит,
Не волнует их горе ничье.
И любой без формальностей может
Стать везде гражданином ее.
Их история- список обманов,
Переписанных гимнов и врак,
Это дутых парад великанов
На утеху надутых зевак.
Бойким цокотом сыплют парады
Мимо символа рабства и бед,
Где над проклятой мумией гады
Набираются сил для побед.
А за спинами серых баронов
Над похабной гробницей страны
Призрак красных встает фараонов
И картавит завет сатаны.
С ним встают смутных дней Тимуриды
Тухлым отблеском адской зари,
Чтоб размножиться, как аскариды
И Россию пожрать изнутри.
Эх, Россия! Родная! Родная!
Вся душа изболелась твоя.
С нашим горем от края до края
Вымираешь - сама не своя.
Не управишься с горем ты этим;
Принимаешь за явь миражи;
И тоскуешь привычно по плети,
Одурев от террора и лжи.
Негодяев не бедствует царство,
Но есть те, кто стоит навсегда
За родное своё Государство -
Благородства, Добра и Труда,
Прирастет и Россия им. Веря,
Кровь умоет и слезы утрёт,
И покается, не лицемеря,
И бездомных детей соберёт.
Добротой доброте обучая,
Обучая любовью любви,
И души в своих детях не чая,
Там сегодня трудись и живи.
Следуй мирно заветам Христовым,
Но не будь подневолен, как скот,
Проповедуя делом и словом,
Стань народом достойным Свобод.
Бессловесный, забитый, убогий
Встань над властью и вспомни себя,
Или будут абрек колченогий
С хитрым кремлином мучить тебя.
Либо ты учишь власть быть народной,
Чтить закон и ценить интеллект,
Либо детям твоим будет модно
Мандаринский учить диалект.
Фронт проходит не в скалах Кавказа,
Не в чужой Аравийской земле,-
В нищих душах холуйства зараза,
Главный враг в головах и в Кремле.
Там война происходит безбожно
За Россию объятую сном.
Эй! Очнитесь! Пусть в сердце тревожно
Ленинградский стучит метроном.
В тон с Освенцимом в каждом ударе,
Рельс Гулага звонит по тебе.
Хватит жить, как позорные твари!
Заберите свободу себе!
Эй! Вставайте! Не прячьтесь в сторонке!
Память предков стучится в сердца.
Хватит «дурью» колоться подонки,
Продавая и мать и отца.
Ты, на дне в своей мерзлой квартире,
Ты, без дома, в невзгодах житья,
Не одни вы в затерянном мире.
Находите друг друга друзья.
Знайте, зря обольщаться не надо,
Что захватчики русской земли
Эти гады, бездушные гады
Ненадолго в Россию пришли.
Их орда навсегда богатеет
И дотоле мир будет таков,
Пока пашет на них и потеет
Племя самых больших мудаков.
То, что кормит их, верно им служит,
За их подлость идет отвечать
Перед ними и, что всего хуже,
Не дает их дела обличать.
Чтоб им всем - эйфория, экстазы,
Сытость, кайф, фейерверков костры.
Пережевывай воздух во фразы,
Строй дома, города и миры…
И как будто способны мы сами,
Не рискуя душой, не любя,
Строить башни, да храмы на хламе
И за ниточки дергать себя.
Уходить сквозь шторма и тайфуны
Только с картой-раскраской в руке,
Золотые разыскивать руны
В непроглядной словесной пурге…
Так и плыли, ругались, чудили,
И шептали про свет впереди
И какую-то хрень городили,
Аргонавтов кидая в пути.
И они, продолжая скитаться
На просторах вчерашнего дня,
Все пытались до нас докричаться,
Всё искали глазами меня.
Становясь понемногу чужими
Из врагов, их друзей, из родни,
Из соседей и близких - иными
Навсегда становились они.
То слезами, то кровью давились
На полях оголтелых побед,
И как будто они не бранились,
А кричали с надеждой нам вслед:
«Презирая бахвальство цинизма,
Не устаньте отчизну любить.
Превосходный завет романтизма
Не посмейте в душе истребить.
И с надеждой на деву Марию,
На привычку славян побеждать.
Без упрека любите Россию,
Как больную, усталую мать».
Так и плыли всё выше и выше,
Замыкаясь в себе все сильней.
И никто из чужих не услышал,
Что шепнул я любимой моей:
«Это будет непросто, я знаю,
Осознать, что свобода – не мы.
Но побег я замыслил* родная
Из холодной ползучей тюрьмы.
Очень легкий, как лунные блики,
Унесет нашу лодку от бед
Ветер, купленный мной в Леруике,
Только к счастью на тысячи лет.
Добрый парусник, честное слово.
А на нем, как и требовал я,
Всё тебе не наскучить готово
Безупречная радость моя.
Все возможно здесь кроме измены.
Что бы нам, не грозило бедой,
Полетим над обрывками пены
Между небом, землёй и водой.
Подарю тебе стансы и лето,
Синевой обустроенный храм.
Афинянин из дема Гаргетта
Будет лучшим учителем нам.
Двуединство удачи и цели.
Легкий парус из розовых лент.
И не важно, конец ли апреля,
Пять ли дней до февральских календ».
** понятно откуда
Предстоящие вёсны в расчёт не бери.
К ним мы вместе уже не пойдём.
Будет нам нелегко поделить октябри,
Прозревать под осенним дождём.
Редкость радуг зимой говорит за себя,
Как под старость улыбки удач.
Посмотри! Уже реки блестят, не рябя,
И дождя обрывается плач.
И ржавеет трава, и мелеет волна
Дальних рощ. Вымерзает в ней соль…
А мы делим и режем вселенную на
Два мирка, и всё множим на ноль.
Стол распилен и стулья, весь милый нам хлам.
Склянки, бабки и старый хэтчбек.
Допилить остается ноябрь пополам
Да зарыться в опилки навек.
В иных годах, в стране иной
Не вспомнишь обо мне,
И боль придет и станет мной,
Зимующим в Чечне.
Ценя здесь роскошь тишины,
Грустя у камелька,
Не заспешу в мечты и сны
С напутствием сверчка.
Пустей быстрее мой стакан,
Глуши паленой грусть.
Одну из песен царства Тан*
Твержу я наизусть.
Как возвратить душе покой,
В преддверии невзгод,
Совет есть добрый в песне той…
Так пусть минует год.
В иных годах, в стране иной
Не вспомнишь обо мне,
Вернется боль и станет мной,
Зимующим в Чечне.
Имеется в виду стихотворение
"Давно уже в доме сверчок зазвенел..."
Пять дней дожди. Докупим водки,
И жисть замрет на пятом дне,
Как эбонитовые четки
В остекленевшей пятерне.
Пять дней дожди, потом туманы.
Ужасней явь, кошмарней сны.
И глуше всё звенят стаканы
Из глубины, из глубины.
Два дня туман, потом морозы.
Мы на седьмом зависнем дне.
И ни упрека, ни угрозы,
Не слова бранного извне.
Горят оплавленные трубы.
Горчит погибшее зерно.
Швырнёт рябина кистью грубой
Кузбасский лак нам на окно.
И будет ночь расти и длиться,
Краями трогая места,
Где, как замученные птицы
Лежат подбитые счета.
За всё, что нас во тьме оставит,
За все, что нас могло иметь,
Арендодатель их предъявит,
В глаза стараясь не смотреть.
Крепки небесные тенета.
И кто-то добр, и кто-то зол.
Не хочешь, а плати по счету,
Опять зубри Бардо Тодол…
Посвещается тем моим друзьям, одноклассникам,
однокурсникам и, просто хорошим и не очень хорошим людям,
кто безвременно погиб от алкоголизма,
а также горячо любимому мною Венечке Ерофееву.
Вернулся с войны я, пошёл штурмовать кабинеты,
Чтоб гладкий начальник позволил мне впроголодь жить.
Руки уже нет, но все тянет её к пистолету.
Он - вежливый вроде, а надо бы всё же пришить.
В кармане медаль, залдиар и бумаги, бумаги…
И встать под огнём, защищая родную страну,
Не так страшно мне, как себя узнавать в доходяге,
Который в ответе один: за себя, за семью, за войну.
Начался дождь. И будто всюду
Начался он, и никогда
Уже не кончится, покуда
Не станет снегом в холода.
Скисало утро в грязной пене…
А ты была совсем одна.
Ты плакала, обняв колени,
Смотрела в мутный срез окна.
За ним стена с большим портретом.
На нём бодрится древний вождь…
«Все к лучшему». Ты знаешь это.
Да, что с того? Начался дождь…
…Начался дождь, до слёз знакомый,
Зашёлся, будто навсегда.
И многопалубного дома
Корабль сорвался в никуда.
Протухло утро в грязной пене…
А ты была совсем одна.
Ты плакала, обняв колени,
Смотрела в мутный срез окна.
За ним стена с рекламой акций,
Что лопнули вчера в обед …
Сценарий. Смена декораций.
А новой роли нет и нет.
Похолодало. Мы закрыли
Окно и двери на балкон.
Мы чайник на плите забыли,
И очень возмущался он.
В соседних комнатах смеялись,
Молчали и бранили мир,
И свет и тьма чередовались
В параллепипедах квартир.
Земли вращался сепаратор
И жижу мутную делил.
Домов разогревались платы.
Троллейбус искрами сорил.
А утром к стареньким обоям
Фрагменты ставились на клей
Иной вселенной, где нас двое,
Где нам не проще, но светлей.
Мы расставаться не решались.
Сказала ты: "Пора идти..."
А наши руки крепче сжались...
И было около пяти.
Пятнышки седеющих левкоев,
Струпья дач, посадок лоскуты
Видит стриж, укрывшийся от зноя,
Возле непроглядной пустоты.
В танце, вдруг примчавшихся с болота,
Двух стрекоз в дурмане медуниц,
То же ощущение полёта,
Что в тени густых твоих ресниц.
Я за ним спешу и пусть судачат
Две сороки шустрые о том.
Старые совдеповские дачи
Показались в рощах за мостом.
Там у дома в сливах и бурьяне,
Где в клубнике прячутся дрозды,
Ты хлопочешь в красном сарафане,
Улучшая грядки и кусты.
Мне уже видны цветы в окошке,
Дрыхнущий под ними рыжий кот.
Вишней перепачканы ладошки,
Что меня затискают вот-вот.
Тельники шмелей мелькают в сливах,
Объедает ивы стайка коз.
Вдоль реки тропинка, и счастливый -
Я над ней под крыльями стрекоз.
Разве в мире может ещё кто-то,
Этот край над песней медуниц
Превратить в просторы для полёта
Крыльями стремительных ресниц…
Воскресают древние эклоги,
В памяти сгорающего дня.
На плечах твоих свежи ожоги,
Но летать научишь ты меня.
В синеве от края и до края
Ласточки и ангелы в слезах.
Я не знаю, я пока не знаю,
Что ещё там есть в твоих глазах.
ИЗУМРУДНЫЕ ОСЫ
Лифт в преисподнюю. С перрона
Собачий лай. А нам на дно,
Комком червей внутри вагона:
В потёмки, в жуть, из зоны в зону,
Из праха в прах, точней, в говно.
Дробят чугунные колёса
Останки гибнущего дня,
Где изумрудные, как осы*
Пасут охранники меня.
Немного курева и хлеба,
Немного воли там, где сны.
А за бортом уходит в небо
Храм недостроенный весны.
В нем не узнать склад хлопьев снежных -
Зимы заброшенный сарай.
Там не для нас шустрит прилежно
Поддатый гастарбайтер Май.
Осталось детство на перроне,
Друзья шальные, скорый суд.
Тепло родных твоих ладоней
На север письма понесут…
Где б ни был я - твой сын беспечный,
Бродяга, не считавший лет,
Своей молитвой безупречной
Убереги меня от бед.
Я помню песни, что ты пела,
Седьмое небо синих глаз.
Жаль, удержать ты не сумела
Меня, обняв в последний раз.
ОТПОВЕДЬ ПЕССИМИСТАМ
Лай. Окрики. Кашель. Вдоль мола
Пошла куролесить пурга,
Некрупного сея помола
Солёные морем снега.
И, как муэдзин с минарета -
Бессильной тоски разговор,
И вскоре узнаю ответы,
Придя на последний разбор.
Ползёт от борта теплохода
Колонна зэка, как змея.
Стянула рывком непогода
Земли невеликой края.
Завыла душа Магадана
С борта пересыльной тюрьмы.
Лютует, зверея, охрана.
А вроде бы люди, как мы.
Не важно, что было вначале.
Не важно, что всё – суета.
Была производной печали
Событий земных череда.
«Всеблаг ли господь всемогущий,
Коль гибнет, страдая народ?»
Апорий не ищет идущий
В свой крайний, смертельный поход.
И есть где-то звезды и солнца,
Иллюзий изысканный свет,
Есть воля и хлеб у колодца,*
И память о всех, кого нет.
kategorischer Imperativ
Памяти Варлама Тихоновича Шаламова.
Обречённость нам высушит слезы
Жутким заревом адских огней.
Сатанинские выжгут морозы
Память общих для нас с тобой дней.
Ты не шли вслед мне писем прекрасных.
Не угнаться тем письмам за мной.
Исцелен от иллюзий напрасных,
Я сейчас на планете иной.
Кто сказал за меня: «Испытайте!
Обозначьте пределы ему!»
Для меня его имя узнайте,
Чтобы знал я, молиться кому.
Туш играет оркестр. Не смолкает,
Провожая под сопку зэка*.
Звезд, не пряча, им небо сверкает,
В стороне и над тайной пока.
К посиневшим губам музыканта
Серебристый примерз геликон,
Отпевая наследие Канта,
Сокрушая непрочный закон.
Не ходи больше к почте с рассветом,
Свои письма не шли в пустоту.
И не плачь обо мне. В мире этом
Я, как лёгкая пыль на свету.
***
Облака улетают, светясь, как мечты.
Синий колокол неба гудит тишиной.
Если счастье свободы не выстрадал ты,
Тебе не о чем спорить за чаркой со мной.
Когда молишься, знай, не в пустой ворожбе
Вера в Бога. Она – наших душ естество.
Если некому быть благодарным тебе,
Значит ты - запредельных миров существо.
Имманентная мудрость - не навык вещать.
На фундаменте фразы не выстроишь дом.
Если ты не умеешь терпеть и прощать,
Значит, ты пожалеть не сумеешь о том.
*Для изумрудной осы Ampulex compressa зомбирование тараканов – средство, которое позволяет обеспечить едой ее собственных прожорливых личинок. Укус изумрудной осы превращает таракана в послушного раба.
* На основе истории рассказанной С. Королёвым. Он шёл этапом в Магадан из Мальдяка. "Я едва шел в Магадан, сил уже не было, - вспоминал Сергей Павлович. — Но не знаю, как теперь, а в те годы там была традиция: у колодцев оставляли буханку черного хлеба…"
* Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приказы.
В пятидесятиградусный мороз заключенные-музыканты из "бытовиков" играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензинные факелы не разрывали тьму, привлекая сотни глаз к заиндевелым листочкам тонкой бумаги, на которых были отпечатаны такие страшные слова. И в то же время будто и не о нас шла речь. Все было как бы чужое, слишком страшное, чтобы быть реальностью. Но туш существовал, гремел. Музыканты обмораживали губы, прижатые к горловинам флейт, серебряных геликонов, корнет-а-пистонов.
Варлам Шаламов «Как это началось» Из сборника Артист лопаты.
*"... поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом"
«… поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству».
(Кант И., Соч., т. 4, ч. 1, М., 1965, с. 260)
Бутыль дешевого вина,
Картошка, долгий разговор.
Ткань диалога неровна.
Запутан ею праздный вздор:
О снах, о ценах на еду,
Про нездоровье и про сглаз,
Про жизнь, как общую беду,
Которой Бог тревожит нас.
Сегодня клёны за окном
Штрихует дождь наискосок
И разговоры за вином
Уходят, как вода в песок.
Уже не радость за столом,
Веселье пьяное не в счёт,
И о былом, и о былом
Вот–вот беседа потечёт.
Никто нас не прервёт сейчас.
Молчать не можешь, говори!
Пусть будет снова твой рассказ
Мне в грудь стучаться изнутри.
В нём рядом всё: и Страшный Суд,
Война и гибель жениха,
Бараки, лагеря и труд
Техничкой в местном ЖКХ-а.
А ты, то шепчешь, то ревёшь,
Шкатулку достаешь свою,
И снова фото подаешь,
Парнишки, что погиб в бою…
…Кто может знать наверняка
Зачем на свет он выходил.
Сегодня снова облака,
Дождь выбивается из сил,
С дороги шелест мокрых шин,
Плывут авто куда-то в даль.
Шепните, что- нибудь с вершин,
Нам – приумножившим печаль.
В морщины прячется тоска
Моей соседки по стране.
Седая прядка у виска,
Глаза, как сумерки на дне,
Где лампа плавится в слезах,
Окурки, хлеб, бутыль с вином,
И я, и ты в моих глазах.
И дождь сливается с окном.
Тихий вечер выходит из сада.
Угасает закат, не спеша.
О своём поет чём-то цикада.
Хорошо. И спокойна душа.
Все вдруг просто, как ясность заката.
В сердце мир, благодать и покой.
Торопиться не стоит куда – то.
Бог с тобой…
В Бухаре, Хорезме, Тегеране
Взгляд любимых глаз искал всегда,
В Истамбуле, Шардже, Исфахане…
Разве что в Кабуле никогда.
И в Сары-Узене, и в Назрани,
Только вот в Кабуле никогда.
А в Новруз Байрам на Нью-Арбате,
В центре Керосиновой Орды,
В чумовом Масковском калифате
Редким чудом встретилась мне ты.
И миры рождались и сверкали,
Падали в пространства без границ
В глубину, где многие пропали
У корней подкрученных ресниц.
Стены из бетона и суглинка,
Жиром запотевшее стекло
Крутятся вокруг тебя пылинка,
В тишине ворочая бабло.
Ушлые манагеры прогресса,
Чемпионы скупок и продаж
Вертятся вокруг тебя принцесса,
С этажа взбираясь на этаж.
Девушки в загаре цвета чая,
Звонкие мобилки теребя,
Крутятся, тебя не замечая,
Но, как будто чувствуя тебя.
Местного пошиба хунвейбины,
Лыцари квадратного стола,
И замавзолелые акыны
С новым-старым гимном бла- бла-бла,
Азиопский тёртый обыватель
Мрачный, как Батхызский змеелов,
Крутятся. Так замутил Создатель.
Прав ли он? Ответить не готов.)
Корчится апрель марионеткой
На обрывках снега и дождя.
Вечер с надоедливой пипеткой
Тоже закружил вокруг тебя.
Здесь и я – некрашеная рожа,
Куртка «Дорремстрой», поддат слегка.
- Здравствуй Люба! - Здравствуйте Серёжа.
Тороплюсь! Мне некогда. Пока.
Милая серебряная рыбка,
Мимо уносимая толпой,
Стрижка «шанс», лукавая улыбка
И досадный прыщик над губой.
- Подожди! Я тот, кто верит в чудо,
Самый клёвый в местной махалле.
- Подожди! С тобой ещё побуду.
Без тебя мне худо на земле.
Можно с ней крутить за сальто сальто,
Жить, не поднимая головы,
Шкурку заскорузлую асфальта
Натянуть на улицы Масквы.
Можно быть красивым и богатым,
Землю покупать и продавать,
Картой золотой из банкоматов
Свежие бабосы добывать.
Можно путь по ней протопать честно,
Шнуровать тропой её края.
Только мне - землянину известно,
Без Любви - пустое место я
Из фантомов, пара и фекалий,
Пилзнером политый перегной…
Люба, вспомни, как мы зажигали!
На Перловке в прошлый выходной.)
Были шутки, пьянка, что попало;)
Музыка в двенадцатом часу,
А потом на люстру ты кричала,
И держала ноги на весу.
Ты меня не кинешь, я же знаю,
Не забросишь в пасмурные дни.
Протяни ладони мне, родная,
Пальцы озорные протяни
Без колец, без запаха окурков.
Снова сказка, сумасшедший драйв.
И пусть втянут ноздри переулков
Нас с тобой, как самый лучший кайф.
Сохрани меня в шальном рингтоне,
Не теряйся в омуте ночном
В вяжущем мерцающем планктоне
Города с драконами и дном.
Под ребром романтики осколок
Мне за эту жизнь не износить.
Дайте мне стихов с высоких полок
Пошептать, попеть, поголосить.
Время дышит в спину кредитором,
Смуглой льдинкой тает на воде.
Солнце недозрелым помидором
Потерялось в облачной гряде.
Дремлет мент у местной янычарни,
Совершив салят аль-аср (намаз).
Шаурмой воняет из едальни.
Лезет в пробку юный МаскваКаз.
В Марракеше, Мисре, Мукдахане
Взгляд любимых глаз искал всегда.
В Астане, БейДжине, Магадане,
Только вот в Кабуле никогда.
Не обломится дождь виноградникам рейнских равнин.
Облака на восток подались: на леса, на поля, да болота.
Прошмыгнув между ними, и пару тряхнув самолётов,
Ветер рвёт паруса с лееров полевых бригантин.
Где-то с ними в строю, в безысходном, рутинном покое,
Бездорожье зелёных, неспешных волнами морей
Там изба бороздит, что рубили ещё при прадедушке Ное,
И потомки его бороздят, и потомки библейских зверей.
Лёгкий смерч разогнал паутов, мошкару с комарами,
Пёстрый парус порвал на простынки, рубашки, тряпьё;
Палисадник качнул - золотыми забитый шарами,
И скользнул сквозняком в небогатое чьё-то жильё.
Три окна - на простор. Телевизор. В нём «звёзды» клубятся.
Он мутнее окон - эти «звёзды» безбожно коптят.
Не уймётся сверчок, а иконы темны и слезятся,
И врастает изба в образцовые грядки и сад.
Тётя Надя – хозяйка избы, на подольской машинке
Всё строчит и строчит, отстреляться не может никак
От глухой нищеты, что засела на узкой тропинке
Между домом и миром, где почта, базар и сельмаг.
Муж Надюши - Илья: чисто выбрит, в следах от порезов,
Сорок лет, пять шурупов в разбитой фугасом спине,
Двадцать лет, как лежит на кровати без ног и протезов,
Без ответов, за что воевал на бессчетной, бесчестной войне.
Может, я говорю о друзьях, и в словах затаилась предвзятость;
Только я убеждён в том, что здесь, где забота и труд,
Как всегда, ценой боли и мук обретается совесть и святость.
Вот и плачут иконы. Как им не расплакаться тут.
Черта - подоконник с цветами весны,
С часами, где время застыло,
Всё - красным на серых обоях стены
Тобой нарисовано было.
Термометр, снаружи прибитый к стене,
И солнце над маленьким сквером
Тобой нарисованы были в окне,
И все это - красным на сером.
«Sic itur ad astra» в день – лучший из дней,
Что выпали нам в этом мире,
Приписано там же рукою твоей
В убогой подвальной квартире.
Как будто бы - это не только вчера:
Цветы, и любовь, и беспечность,
Плюс двадцать по Цельсию, восемь утра,
И счастье на целую вечность.
Как будто уже никогда не предашь
Его, овладевшее нами…
Но выход к мечте не пробил карандаш
И все изменилось с годами.
Мечта цвета огненно рыжей лисы
И цвета заката над сквером.
Не бьется окно, и не бьются часы,
Термометра жилка на сером.
Несносно российским солдатам:
Деды, беспредел, мордобой.
Невмочь даже нам – азиатам.
Вот, мы и решили с Маратом,
Пора подаваться домой.
Сбежали из части в Бикине,
На запад пошли, а река
Навстречу несла по равнине:
Мечты, синеву, облака.
Долины в цветах утопали.
Зелёными звёздами блях
Мы змей между ними хлестали
И жарили их на углях.
Свобода, цветы, и солдаты
На дне зазеркальной страны,
Где черствого хлеба караты
Всегда, безусловно, ценны.
На сопки взбираются кедры.
Ключи к ним навстречу бегут.
Хозяин потратился щедро,
Чтоб раем казалось всё тут.
Ручьёв слюдяная прозрачность.
В ней рыбы, в ней чайки, и мы.
И нам всё ясней равнозначность
Простора в цветах и тюрьмы.
Мне страшно уснуть, мне не спиться,
Во снах тот же замкнутый мир.
Мне Бондарев снова приснится
Бикинской в/ч командир.
В фуражке высокой, как кивер,
Пузатый, нажравшийся в хлам,
Он скажет: «Отдай мне свой ливер!
Его я корейцам продам.
Орду Золотую просрали,
Предав, всё, что можно предать,
А в части до нас всё украли**
И нечего больше продать.
Жена не становится раком,
Орёт, дай лавэ и уют.
Зачем тебе почка собака?
Её всё одно отобьют».
Рассейский армейский порядок:
Шпицрутен, водяра, кулак;
Живуч ты, как вирус и гадок,
Посеянный в сердце Гулаг.
Рубли затвердели и души,
Солдатские почки на льду.
Продаст политрук их, как суши,
Майорскую купит звезду.
Добавится Зверя и Боли.
Уменьшится племя людей.
Заплаканным мамкам на воле
Вернут потрошёных детей.
С кремля закурлычут химеры,
Потешный встречая парад.
И честь господа - изуверы,
Привычно сдадут, как солдат.
Эх, служба: подстава, засада,
Краснеющий, преданный флаг,
Геенна армейского ада,
Бредовый, безумный бардак…
Завшивлены наши хэбэшки.
Душа пропиталась тоской.
Господь! Помогай же, не мешкай,
Дай шанс нам вернуться домой!
Звезда на истлевшей рванине
Не станет тотемом для вшей.
Назавтра назначен святыней
Забывшийся вкус беляшей.
*
http://2006.novayagazeta.ru/nomer/2006/55n/n55n-s00.shtml
http://www.novgaz.ru/data/2006/62/01.html
** Культурный чел, знает творчество Якова Костюковского, Мориса Слободского и режиссера Леонида Гайдая.
В мире Google ты – непризнанный автор,
Ссылка, адрес, цепляющий спам.
Я пишу во вчера, ты мне в завтра,
Когда спорить приходится нам.
Собеседник на западе где-то…
Потерялся… Найдёшься. Апорт!
Бойкий клон сетевого поэта,
Аргонавт лабиринта Word.
Где-то там ты находки находишь,
Гоношишь из находок стишки,
И в затерянном блоге городишь,
Как брикеты блестящей трески.
Зарываясь, стремишься к вершинам,
Копошишься, шурфишься в норе,
Чтоб слыть набольшим в царстве мышином,
В невеликой мышиной горе.
Крылья смялись, скрипя будто тачка,
Стали креслом, приросшим к… спине.
А душа, чья-то древняя жвачка,
Так некстати, прилипла к ступне.
Мастер-палец проворен и долог,
А прилаженный к пальцу поэт,
Дружен с мылом, как старый проктолог,
Глубоко залезая в инет.
Эта штука привязчивей водки.
Вот заходишь, и сразу попал -
Только сёрфинг, закачки, находки,
Только ссылки, а выход пропал.
Ищешь там, в электрическом хламе
То, что в сердце не можешь найти,
И мелькание быстрое в раме
Признаёшь за фрагменты пути.
Web-планета кружит на экране.
Законнектился. В путь, не робей.
Досуг с музой, web-страсти, webmoney.
На account, на flame, на ebay…
Корефан, ты не стал корифеем.
В пустоте твой языческий пост.
Не гоняйся, не ползай за змеем.
Ты кусаешь свой собственный хвост.
Нужно много любви и печали,
Отстоять в задушевном тепле.
Нужно выстрадать имя в реале,
И свой путь пропахать на земле.
Раб не выжат. Христос - не спасённый
Видит нашу дурную игру.
И скучает тунгус просвещённый
На mogilka.poezia.ru…
Ты спросил, прочитав мои строки:
«А на кой мне, простите, сдались:
Биография, Путь…?»
…На востоке
Я не знаю ответов. Не злись.
В доме тихо - и мыши не слышно,
Лишь наливка, бурча о былом,
На костях аморелевой вишни
Набирается сил под столом.
Собеседник на западе дальнем
Отключился, не спорит, не пьёт.
Монитор почернел и зеркальней
Понемногу, как будто стаёт.
Над провалом прокуренной ямы
Тлеет краешек нового дня.
За крестом облупившейся рамы
Кто-то есть, разглядевший меня.
Для кого-то, мы - тоже фрагменты
Непростого пути через нас.
На обрывке моей эвольвенты
Он шифрует про это сейчас:
«Оси зла и добра - не система,
Где есть смысл, вектора и закон,
Где на всё есть готовая схема
И отчёт до скончанья времён.
Если не с кем мечтать про иное,
Проходи, удивлять не спеша,
Раздражать, не спеша, то земное,
Что над вымыслом спит, чуть дыша.
Не всегда имя счастья – Победа,
Даже тех, кто, взлетев на крестах,
В эйфории предсмертного бреда
Видел храм Его в ярких мечтах.
Не измученный жизнью калека
В мастерской, где усердствует штамп,
Ладит стержни душе человека,
Как вольфрам электрических ламп.
Не на кончиках пальцев факира,
Превратившего воду в вино,
Этот символ бессмертного мира -
Драгоценное счастье одно.
И не им рассчитает Хозяин
За невзгоды пути до него.
В темноте, подступившей с окраин,
Чуткий страх за потерю всего.
В этом страхе - предчувствие воли,
Значит, рабство растит себя в нём.
Значит, жизнь – не прелюдия боли,
Исцеляющей души огнём.
Никогда не истлеет фашина,
Никогда не нарушится строй,
И чужого пути дисциплина
Увлечёт вас чужою игрой.
И в начале – не верное слово,
А язвительный оксюморон,
Сон и ласковой бури основа,
Что несёт вас над бездной времён…
Так и будет. Истлеет и снова
Повторит в бесконечности форм
Обретение смысла иного
И иных софистических норм.
Эскапады гонцов за тенями,
Истуканы кумиров, звезда,
То, что сбито минутами, днями,
И разбито затем на года,
Спин частиц и согбенные спины
Одиноких больных стариков,
Мусор свалок и храмов руины,
Кольца брака и звенья оков,
Фонари по ту сторону мира,
Детской книжки забытой клише,
Звуки тризны и музыка пира,
Сумасшедший на красном «Porshe»,
Пьяный кучер на старой «гитаре»,
Всяк – посильно крививший душой,
Альтруист, мародёр на пожаре…
Всех истребует Автор большой.
Всё, едва лишь износится, снова
В ход идёт, чуть меня покрой,
Под иллюзию смысла иного.
Жизнь за жизнью. Игра за игрой…
И в двоичном, размеренном коде
Зарифмованы тосты «за жись»
И мечты о Любви и Свободе.
А ответов не знаю. Держись!»
Собеседник на Дальнем Востоке
Отключился, не спорит, не пьёт,
Монитор, поглотив эти строки,
Всё черней, всё зеркальней стаёт.
Затерян мир во тьме иных,
Пронизан многими мирами.
Повсюду сонмы душ родных,
Но одиноко даже в храме.
Глухие дни, немые дни,
Как будто, ты один на свете.
Идёшь на дальние огни,
И поезда выходишь встретить.
И каждый вечер, на просвет,
Всё те же кадры снова, снова.
Но, как в обрывках кинолент,
В них ищешь отблески иного.
Воображаешь города,
Куда уехать вдруг придётся
Без сожалений, навсегда,
И веришь, лучше там живется.
И веришь, рады там гостям,
Законы чтят, живут счастливей,
И люди справедливей там,
А женщины, богинь красивей.
Опять идёшь по вечерам
Бродить полями до заката,
Опять выходишь к поездам
И провожаешь их куда-то.
Далёко, далёко ушёл теплоход
Красивый, как чей-то успех.
Грусть тихо подступит, за горло возьмёт…
Отпустит, напомнив о тех,
С кем я повстречался, сроднился в пути,
С кем хлеб я делил и вино,
О тех, кто уже не идёт впереди,
О той, что не видел давно.
А море качает шаланды, как сор,
Шипит, зарываясь в гранит.
Июльское утро спешит на простор,
И рынок о вечном бубнит.
Купил у крестьян ачаюр и вино
И фрукты на завтрак купил.
Пока не спешил возвращаться домой,
Не раз и не два пригубил.
Нет лучше начала для летнего дня.
Я фрукты раздал детворе.
Друзья повстречали у дома меня,
И с ними я пил во дворе.
Казалось, недавно гудок прокричал,
А мир изменился со мной;
Пустоты вселенной, безлюдный причал,
И ход моих мыслей иной.
Пусть медленно солнце восходит в зенит,
Неспешно садится за мол,
И сердце поёт, и вино не пьянит,
А радует, севших за стол.
Как много для счастья отпущено мне:
Иллюзия воли, покой иногда,
Вино. И есть выход, как есть лабиринт.
И есть возвращаться куда.
С тополиных пирамид ветер пух сдувает в лужи,
И каштаны тихо шепчут свои песни.
Мост иллюзий и надежд зыбок, стар и перегружен,
Но Бог даст, с тобой мы всё же будем вместе.
В гнутой меди куполов день кривится, зеленеет.
Возле церкви пьяный нищий тихо плачет.
На свету твоей души и моя не сатанеет,
Потому что и не может быть иначе .
Мы в поэме мировой с тобой вместе - слово к слову,
Не похожи и близки, как день и вечер.
Длинноногой цаплей прочь полететь душа готова
В край, где можно расспросить о новой встрече.
Порознь мы не навсегда. Справедливость существует.
И даст Бог, с тобой мы все же будем вместе.
Тополиный пух кружит. Тополиный пух танцует.
И деревья тихо шепчут свои песни.
Дождь, семенящий по крыше,
Сбавил заметно шаги,
Мягче ступает и тише,
Словно привстал на носки.
Словно не он то над нами
Только сейчас пробегал,
Лихо гремел каблуками,
Лужи наотмашь стегал.
Он убежал и вернулся,
Встретил меня у реки,
Следом за мною метнулся,
Сбросив свои башмаки.
К лесу примятой травою,
Возле размытых дорог
Он торопился за мною,
Тоже не чувствуя ног.
Как он спешил за ручьями,
Смело нырял под мосты.
Жаль, тебя не было с нами!
Жаль, что не видела ты!
Он лежал и не ведал, что кто–то
Атакует его, как трубач.
А в глазах отражались пролеты,
Участковый и девочка - врач.
Она сделала всё, что умела,
Но нельзя было парня спасти.
Полетела душа за пределы
Из поломанной клетки груди.
Хризалида. Наркот. Работяга.
Школьник. Светлый ребенок. И вот…
Замкнут круг. Отстрадался бедняга,
Выпил водки и прыгнул в пролёт.
А за глаз угасающей вспышкой,
За толпой вездесущих старух
Бог стоял сиротливым мальчишкой,
Обрывающим крылья у мух.
Но не жизни угрюмая злоба
Ужаснула меня, а мой брат.
Он сказал: «Поглядим». И мы оба
Подошли. Он был искренне рад,
Что свидетелем стал этой смерти,
И расскажет о ней пацанам.
Всякой смерти ужасней, поверьте,
Тот Цинизм, что привычен стал нам.
Жить набело – правило злое.
Без копий. Ошибся – и ночь.
Всё разом сорвётся в былое,
И даже не мимо, а прочь.
Обидно, успето немного
И спето. Года не годят.
Мечталось, куда-то дорога,
И черви людей не едят,
И кто-то героем назначит,
И нет для молитвы причин,
И в землю меня не упрячет
Бригада нетрезвых мужчин.
Но вечность времён и простора
К обочине жмётся, пыля.
Любовь к лучшим дням моим, скоро
Со мною разделит Земля.
С подземным смешавшись потоком
К берёзам в родной стороне.
Пробьётся любовь чистым соком,
Чтоб память жила обо мне.
По капле, собрав его банкой,
Поднимут ко мне в небеса
Мальчишка с девчонкой над склянкой,
Свои голубые глаза.
Неважно, где я тогда буду.
За тысячу лет световых
Смогу я почувствовать всюду
Дыхание трав полевых.
И солнца просторным тоннелем
К тебе я помчусь без труда.
Есть смысл возвращаться с апрелем,
Для любящих жизнь навсегда.
Облака идут, как пароходы,
В дальний путь зовут переселенца.
Ты закроешь двери и с восходом
Полетишь, держась за полотенце.
Гаснут догоревшими свечами
Маяки утраченной свободы.
Перестанут грезиться ночами
Юности шальные эпизоды.
Зацветут черемухи, задышат,
На реку сбегут по косогору.
Что–то я давно о нём не слышал,
Кто–то тебя вспомнит к разговору…
На реку и мы с тобой ушли бы,
Говорить и выпить понемногу,
Важные серебряные рыбы
В глубине послушали нас чтобы.
Леска рвется тонкая, как волос.
Замолкает плачущая птица.
Позабудешь близких… каждый голос.
Навсегда друзей исчезнут лица.
Без тебя весна придет в наш город.
Без тебя он станет чуть грустнее.
Не любил застегивать ты ворот,
Оттого и умирать больнее.
Обопрёшься крыльями на ветер,
Полетишь над семицветной аркой.
Много песен есть на белом свете,
Но твою затянем мы за чаркой.
В небе облака, как пароходы.
Петр Иваныч ждет тебя с ключами.
Маяки удачи и свободы
Пусть не гаснут днями и ночами.
Узамбарская фиалка*
В жилах вечера кровь мандрагоры.
Гонит к дому пастух белых коз.
В синеве проступают просторы,
Что темней твоих черных волос.
Нить судьбы моей пестрой, вплетая,
В сотню жестких парфянских косиц,
Что ты шепчешь, Сонам вспоминая,
Что ты видишь в пожаре зарниц?
Долгожданная вестница счастья,
Терпеливый смотрю, не таясь,
На изящные эти запястья,
Что опутали кудри, змеясь.
И я счастлив, как после разлуки,
После долгой разлуки с тобой,
Когда наши встречаются руки
И ведешь ты меня за собой.
Что за счастье! Нахлынет, не спросит
И, в шальной увлекая полёт,
Понесёт и умчит, как уносит
Манаимский большой хоровод.
Вот сейчас, ни о чём не жалея,
Безусловно, изведаю я,
Что тебя разлюбить не умею,
Безупречная радость моя.
Косы, кисти с лозы виноградной
На свету уходящего дня -
В них, волшебница, самой нарядной
Будешь ты танцевать для меня.
И пусть вечер наш длится и длится,
Пусть любовь обретёт себя в нас,
Пусть не будет причин торопиться,
Словно жизни осталось на час.
С нами будет не так, как со всеми,
Над безвестностью, над пустотой
Мы удержим друг друга и время…
«Но куда ты уходишь!? Постой!
Оглянись! Оглянись Суламита!»,-
Закричал я. Очнулся. А сон
Полетел в небеса к позабытым,
В недоступный далекий эон.
«Перестаньте друзья, перестаньте!
Не просите остаться меня,
Драгоценные вина достаньте.
Не останусь в Енгеди ни дня».
Над озерами белые цапли,
Красота их нежна и хрупка.
Собирающий горе по капле
Не позволил нам встречу пока.
Пусть дорога сжирает дорогу,
Гонит прочь и петляет, как зверь,
Чтоб забыть мне тебя понемногу
В тайных списках бесценных потерь.
Думал так, уходя к Батрабиму
К синеве Есевонских озер;
Разве знал я, что встречусь с любимой
У подножья Атилловых гор.
Но создавший свой мир из песчинки
Не считал невозможным того.
Он собрал нас - пылинка к пылинке,
И вокруг нас достроил его:
Склоны, снег, небеса и кварталы,
Парк, парковку, вокзал и кабак,
И вложив в наши руки бокалы,
Наблюдает украдкой он, как,
Пряча взгляд отрешённый в бокале,
Ты пьёшь шерри и плачешь тайком -
Одинокая, в сумрачном зале -
Обронённым у стойки цветком.
Dйjа vu - на меня ты взглянула,
Dйjа vu – и в груди теплота,
И меня синева захлестнула
И не выпустит в ночь никогда…
- «Разрешите?.. Вы – русская тоже?..»
- «Как узнал? Не отвечу и сам…
По наитию… Сердцем, быть может,
По отчаянным этим слезам…»
Да! Красивей тебя не вдыхала
Тонкий мёда и яблок букет,
Поднимая на стебле бокала
Чуть сгустившийся солнечный свет.
Или время сгорает так быстро,
Или я тебя знаю давно?
Посмотри на зелёные искры,
Как они прожигают вино.
Лишь слова и хрусталь между нами,
Roederer и духов аромат.
И, как голубь зимующий в храме,
Тихо радуюсь, прячась в твой взгляд.
Я смогу доказать, что я стою
Лучшей девушки мира, поверь.
Выпей залпом вино золотое,
Время кончилось бед и потерь.
Эх, закружится омут небесный,
Запоет синева надо мной.
Растворюсь в ней и снова воскресну,
И опять пропаду под волной.
Не обманут поверивших в чудо,
Сберегавших любовь на земле.
Только вместе с тобою отсюда
Мы под утро поедем в шале.
Наши души, как ветви омелы -
Не взлететь им, не в землю врасти.
Будем пить словно зафиманелы,
И не важно, что там впереди.
Без тебя я грустил, замечая,
Что кураж погибает во мне,
Вечера неизменно встречая
Сожаленьем о прожитом дне.
Этот праздник часам не тревожить.
Я их спрячу подальше от глаз.
Те – другие, настольные, тоже,
Отвернутся надолго от нас.
Не одной их пружиной упругой
Подвигается время вперед,
А еще и февральскою вьюгой
И апрелем, ступившим на лед.
Не одно оно, все-таки тоже,
Для весны, для сибирской зимы.
Мы над ним воцариться не можем,
Но над ним можем праздновать мы.
И друг друга любить не устанем,
Друг для друга научимся жить,
И друг друга дослушивать станем,
И друг другом навек дорожить.
Тлеют свалки над тропами к раю
Беленой зарастает Кармель.
И не к ним нас сейчас провожает
По кенийски поджарый апрель.
С Узамбарской фиалкой в ладони,
Не прижившейся здесь, среди лыж.
Уезжаю в купейном вагоне
В хулиганский, в арабский Париж…
Скорый поезд. Стальная дорога.
А в ушах все звучит у меня:
«Перестаньте друзья – ради Бога,
Не останусь в Эйн Геди ни дня».
*Предлагаю снисходительно отнестись к моему вольному обращению с пространством, временем и малознакомыми людьми, ибо акварели, намалеванные мною возле библейских фресок, не принесут раритетам никакого вреда, безобидны и недолговечны.)
Сосны зловеще шумят на ветру.
Чай остывает в котле.
Вечер к потухшему жмется костру.
Угли тускнеют в золе.
Вот и сместился друзей моих круг
В мир самых тихих полей.
Я и мой пёс – мы не в нём уже вдруг.
Двое нас возле углей.
Дымом из труб не прогреют дома
Неба дырявый шатёр.
Тихо на окна надышит зима
Новой загадкой узор.
В дом возвратившись, узнаю о том,
Брошу дрова у сеней.
Ужас бессонниц свернётся жгутом
В складках, змеясь, простыней.
Скоро весна, искупавшись в снегу,
Шумно ворвётся сюда.
Только подсохнет, вдоль речки в тайгу,
И не вернусь никогда.
А по пути, незаметно земля
Будет сводить всё быстрей
Тихие, тонкие эти поля
С малой тропинкой моей.
А знаете что, ангелы? - спросил, тоже тихо-тихо.
- Что? - ответили ангелы. - Тяжело мне...
В. Ерофеев
Ангелов не слышно по соседству,
Но они спасут - я потерплю.
Несмотря на ужас самоедства,
Бога без упреков я люблю.
В нём миры и звезды не теснятся,
Но для нас, живущих здесь давно,
Он настолько тесен, что обняться
Нам с тобой придётся всё равно.
Ангелы спасайте нас любовью,
Доведите встретиться опять,
Приносите сказки к изголовью,
Я любимой буду их читать.
Пусть и мне читают их нескоро
Её губы на пределе чувств -
Нежные, как девушки из хора
N-ского училища искусств.
Расплети косу, чтоб рыжим-рыжим,
Вечер смог огнём заполыхать,
Чтоб сгорал во взгляде я бесстыжем,
Пропадал и воскресал опять.
О кварталах лубяного рая
Не жалею я, и не грущу.
На плечах твоих, моя родная,
Я следов от крыльев не ищу.
Ты не пощадила их, плутовка,
Чтоб ко мне припасть в конце пути
Трогательно, как татуировка
Бабочки прижавшейся к груди,
На твоих спасенная веснушках,
Где и я спасаться полюбил…
И не важно, в чьих сейчас подушках
Крылья, что утильщик изрубил.
Главное, что в нашей малой власти,
Чтоб в душе не меркла доброта,
Чтоб дарить друг другу мир и счастье,
Чтоб с мечтой обняться навсегда.
А для нас я осень отвоюю -
Синеву и перья райских птиц,
Праздничную, светлую, шальную,
Как твой юный взгляд из под ресниц.
Над судьбой поднимемся мы, Надя,
На трофейных крыльях сентября…
В Нарьян-Марском авиаотряде
Помнят мои фокусы не зря.
Я сказал: «Так не соизволишь ли ты показать мне вечный жребий мой, и
вместе мы посмотрим; а там и увидим, твой жребий завиднее или мой».
И повел он меня в хлев, оттуда в церковь, потом сошли мы в склеп и
там добрались до мельницы. Пройдя же через мельницу, оказались мы в пещере.
Вниз по извилистому подземелью нащупывали мы наш каменистый путь, пока не
открылась под нами пустота, бескрайняя, как дольнее небо; уцепились мы за
корни деревьев и повисли над бездной.
William Blake. The Marriage of Heaven & Hell.
***
Колючей проволокой сшиты
Два мира. В круге одного
Подавлен бунт, зэка избиты,
И грустен добрый кум его.
В другом, спеша за егерями,
Усталый лагерный конвой
В тайге рассыпался цепями,
Гоня зверьё перед собой,
Забыв о пайке и ночлеге,
Во мху, вынюхивая след,
Того, кто числится в побеге
В мир 0 из мира № Z.
Собаки тявкают в поселке
На скучных пьяниц у ларька.
Созвездий мутные наколки
На небе не прочесть пока.
И дети - праздные, как боги
Вполне довольные судьбой,
У церкви, прямо на дороге,
Пинают мячик голубой.
В пыли обойного помола -
Оспины редкие дождя,
И в чьём-то прошлом, радиола,
Иглой по ребрам бороздя,
Играет рок – тревожный, древний…
А зек – пропащая душа
У старой фермы за деревней
В бурьян забился, чуть дыша.
Так вышло, что казённой рати
Живым бродягу не найти -
На адамантовом бушлате
Прострелен номер на груди.
Лежит братишка мой - спокойный,
Не страшен розыск беглецу.
Не будет больше бить конвойный
Его прикладом по лицу.
Ему пейзаж нездешний снится,
Друзья зовут издалека…
Глаза его не тронут птицы -
В них небеса, в них облака.
Такая мука там скопилась
В привычной близости к земле,
Что ночь в зрачках его сгустилась
И звёзды плавились в котле
Молитв переполнявших Космос,
Спрессованных до тишины.
Не медли, не держись за космы
Травы, роняя в сумрак сны,
Подай нам знак, взбираясь выше,
В древесный проникая храм,
Что верят в нас, молитву слышат,
И сострадают нежно нам,
Припрятав нравственное что-то -
Погрешность, скрытую для глаз,
Внутри обратного отсчета
Машины, убивавшей нас,
В самозабвении прилежном,
Не сожалея, не спеша,
На Кладбище Земли безбрежном,
Привычно трупы потроша…
Мы за покой платили щедро,
Мечтая, просто жить в глуши.
Так пусть кладбищенские кедры
Стареют над тобой в тиши.
Тайги смоленые ресницы,
Зрачок луны, закон в душе,
Ещё мгновенье боль продлится,
Чуть-чуть, и там она уже,
Где добиблейские просторы,
Где из реликтовых морей
Отряды рыбы кистепёрой
Ползут в леса грибных царей,
Где Небро юн, крылаты кони,
Поэзия не знает форм,
Драконы с царственной ладони
Едят бессмертие, как корм,
Влюбленные не ищут Рая,
Смеясь, и не считая дни,
Немийский жрец, о сне мечтая,
Фасует опиум в тени.
Игра свернётся пёстрой лентой,
Замкнётся невеликий круг,
И корень дерева - плацентой
Врастёт в тебя - мой брат, мой друг.
Мешая в миксере кедровом
Смолу, песок, следы тоски,
В далёкий край за тьму и слово
Пойдут по дереву круги
Из места, где кипела смелость,
Глаза терзали пустоту,
Где сердце о надежду грелось,
Мечта цеплялась за мечту.
Зашепчетет заполошно крона
То, что мы слышать не должны:
«Театру божьего закона
Суфлеры боле не нужны.
Жизнь – сказка, взгляд заворожённый,
(Не всё в ней - явь и божество)
Взгляд к лучшим чувствам обращённый,
А души – отблески его.
Религия – не злое что-то,
Не пыль с расхристанных страниц,
А – ощущение полёта
В тени стремительных ресниц…»
«… ниц…ниц…», - подхватит эхо. Снова
Запляшет бойкая игла,
Колючей проволокой слова
Вшивая в маски зеркала.
Чтоб им доверить безнадежность,
Души таинственный секрет,
Испытанность и обреченность,
Любви неизречённой свет.
Ах, Осень! Сдашь в ломбард свой альт*,
Идёшь и веришь в миражи,
Ища ногой сухой асфальт,
Переступая витражи
Застывших луж. Октябрь на грудь
Листом ложится, ищет там
Тепла. И некуда свернуть
С проспекта, что ведёт не в храм.
Во всем охрупчивость стекла,
Распад растраченного зря.
И я, как лист, искал тепла
В душе лохматой октября.
Эх, клёны с позами калек
В дурацких гольфах, где вы? Где,
Сгоревший мошкарою снег,
На тусклом медленном дожде?
Не полететь за стаей птиц,
Не плыть к неведомой стране
На синий свет из под ресниц,
Что сердце искололи мне…
Я помню, мне сказала ты:
«Мы расстаёмся навсегда».
А после, много суеты,
Полет в ничто из никуда…
Ботинки, чья-то кровь в пыли,
Майор со стопочкой бумаг.
А то, как в камеру несли,
Уже не вспомню я никак.
Не бейте каблуками в бок,
Здесь есть душа и вера в миф.
А эту камеру мой Бог,
Смеясь, прикрутит на штатив.
Деревья, птиц, зверей, сады,
Пейзажи, звёзды, облака,
Людей, не знающих беды,
Пойдёт снимать он на века.
Причин не будет горевать,
Ворчать, что времена плохи.
Мы будем спорить, создавать
Миры, события, стихи.
Любовью Бог объединён,
Во мне Он вырастил Её.
Мной любит и страдает Он.
Не бей по почкам! Ё-маё!
*Альт Eb, колокол, желтая медь Ш182 мм, мельхиоровые пистоны; лакированный.
Между резким - «Прощай!» и суровым безмолвием стужи:
Неделимая боль, вороха недосказанных слов…
Возле хмурых небес, что раскатаны в тонкие лужи,
Ты пришпилишь мой путь остриями своих каблуков.
Вечер в спешке своей - так опасен, как пьяный стекольщик.
По живому ведёт беспощадный скрипучий алмаз,
По душе, по стеклу, где огни и твой плащ колокольчик,
Отрезая мне путь в синеву безупречную глаз.
На непрочных жгутах в город тянутся волны залива.
И нелепа мечта, как торговка в летах, что слепа,
И в грязи разложила хурму и лошицкую сливу,
И шары мандаринов достойных украсить Касба*…
А я верю, в листве, в пёстрых снах журавлиных о юге
Наших судеб фрагменты, сумев отыскать и поднять,
Эта осень ещё, что-то нам смастерит на досуге,
В яркий клей октября нашептав: «Пусть они будут вместе опять».
Храм не может стоять на беде, немоте и печалях.
Воскресают миры, зацепившись за краешки строк.
И Великий Художник, воюющий с тенью в деталях,
Сбережёт нам с тобой во вселенных своих уголок.
*Мечеть Касба или Мечеть Золотых яблок в Марокко,
получившая свое название благодаря позолоченным
медным шарам на минарете.
От Вас мне письма редко носит
Почтарь, плутая по дворам.
Их почитать никто не просит.
Никто не шлёт приветов Вам.
Нет, я беды не вижу в этом.
О просветлении молюсь.
И в сумрак, где печаль и преты
Из этих дней не тороплюсь.
Своих товарищей по цеху
Я не встречал среди людей
И понаслышке их успеху
В долине радуюсь своей.
1
В римейке бреда Campanella
Финал. Наш Кидекш всплыл, как хлам.
А то, что это не Барбело,
Возможно, и не новость вам.
Грачи над колокольней ветхой.
Под глотками колоколов
Звонарь дрожит марионеткой,
Держась за кончики шнуров.
Плывет троллейбус, сквозь прорехи
Народом, посыпая грязь.
Льдов искорежены доспехи.
Пресветлый Царь и черный Князь
Над местным сжиженным Бродвеем
Грустят, не споря ни о чем.
А мы с Алфеевым Матвеем
От церкви отошли вдвоем.
Апрель - барменом торопливым
Столы расставил у кафе,
Чтоб солнце медлило над пивом
В углу, где вечность под шафе…
Продавший почку молдаванин
Здесь врет, показывая шрам,
Что за Днестром снарядом ранен
И, что опять стреляют там.
Обвальщик мяса здесь – мыслитель.
Студент – непризнанный Эйнштейн.
Здесь гопник и труда учитель
Пьют вместе пиво и портвейн.
Солдат – пацан в бушлате рваном
Объедки шарит на столе.
Мой старый друг, протри стаканы,
Христос воскрес не на земле.
Собрав в щепоть крупицы веры,
Я возле сердца пронесу.
Шепну: “Прости…” И к вам, химеры,
Держа стаканчик на весу.
Пошло тепло, пошло волнами…
Ему сейчас не прекословь!
Как добрым вдовам с именами:
Надежда, Вера и Любовь.
Так хорошо! Заката пламя,
Как благодатные огни.
И счастье, где-то рядом с нами,-
Ты, только ноги протяни,
Как этот фраер с «Красной речки» -
Вполне приличный гражданин,
Которому в стакан две зечки
Уже подлили клофелин.
Умолкнет шум, замрут опойки,
Прервётся первый вздох листвы.
Застынут клены, дым с помойки
И небо редкой синевы.
Возьмёт портфель рука в наколках,
А мир протухнет под столом,
В сетчатке глаз, как в двух кошёлках
С каким-то пошлым барахлом.
И затеряется в подсобке
Вся жисть впрессованная в миг,
Как строчка, стиснутая в стопке
Ненужных, уцененных книг.
И вот, их в связках и коробках
Из «Мира Книг», роняя в грязь,
Выносят грузчики в штормовках,
На всю округу матерясь.
Упавший томик Окуджавы
Не подберет его матрос.
Водитель - квартерон кудрявый
Нам вслед не бросит свой вопрос:
«Ловцы троллейбусов рогатых!
Куда, куда стремитесь Вы,
Нехитрый парус из Булата
На две распутав бечевы?…
Не в тот ли край, где в свете тонком
Дом времени - Летучий дом
С надеждой, с куличом, с ребенком
И с рыжим озорным котом?
Там, в зеркалах былого вида -
В альбомах много милых лиц,
Молитв невечная обида,
Певучесть красных половиц…
Или к Лавандос, к ресторанам,
Где барахолки по пути,
«Герасим», щастье от Gabano,
Мадонны с пластикой груди.
Блуждать в неоновой метели,
Людей вокруг не замечать,
Понтов и алчности качели
На пищевых цепях качать,
И за места у дастарханов
Рвать глотки в сумраке звезды,
Стать грязью под ногтями ханов
Последней нефтяной орды…
Майданом фьючерсов догматов
Растёт там Церковь - на – Марже,
В продаже пластырь для стигматов,
Кайф зашлифованный в драже.
Найдёшь катрен в бюро находок,
Эрзац-героя в казино.
Там книга банковских проводок
Для многих – библия давно.»
2
Мы знаем, в той и в этой зонах
Никто себя не спросит сам:
«Когда всё лучшее в эонах,
То, что взаймы даётся нам?»
Никто не смеет знать ответа
(Поп скажет вам: “До похорон.”)
А спросишь Сакласа про это,
Так сразу притворится он,
Что глух, как отставной акустик.
И друг молчит, и враг молчит,
Молчит припухший вербный кустик.
Ответ в набате не звучит;
Не вытает, как труп в низине,
Где участковый месит грязь,
Крича в «трубу» жене Полине:
“Не жди! Мертвяк!”, - и матерясь;
Из оссуария Каифы
Крестом нательным не блеснёт
И нас, пристроившихся в мифы,
Не назовет. Не проорёт
Дрейфующим рыбацким хором,
Который понесло опять
На льдинах по речным просторам,
Шойгу в Москве мешая спать…
Крылатый вечер. Склон покатый.
Негромкий смех издалека.
Как тесно здесь. Огни заката
Роняют искры на снега…
…Раскоцал дурку урка старый,
А там: Спиноза, Кант, Декарт.
И фотка рыбинки с гитарой…
Не повезло… Не фарт! Не фарт!
1995-2006
Стремлюсь я вновь и вновь быть заодно с волною,
Как лёгкое перо врастать в её края;
И морю позволять, касаясь неба мною,
Знать что-то обо мне – чего не знаю я...
На шарике в когтях у черного дракона,
Играющего им, крутя на волоске,
На солнечной тропе от Маэ до Сайгона
Мелькну и пропаду в кругах, волнах, в зрачке…
В лукавых миражах на кумачовом поле
Мой тот, где белый пляж и девственна вода.
Над зеленью парной, над рыбами в рассоле,
Над фруктами в соку там лето навсегда.
За чащей диких слив, за рваными зонтами
Arikuryroba я жил, как Робинзон.
В бамбуковой избе растроганной ветрами
Со мной дрались за стол зигрилы и геккон.
Я жарил нам треску и шинковал папайю,
Не морщась, ел с ножа вонючий дуриан.
А мимо шли суда в Крунг Теп и на Пхатхайю
Консервы брали там, и курс на океан.
Горбатый ангел мой с баллоном за спиною
Дай ласты мне скорей. Нырнём и вновь на свет!
Индийский океан, касаясь неба мною,
Забрось меня туда, где лжи и боли нет.
Мобильник мёртвый на столе,
Непроницаемый и чёрный -
Он тише музыки в узле,
Лежащей рядом с ним, валторны.
Тих мир, как писк нетопыря
С прогретой стороны планеты.
В хроматограмме января
Холодный свет, четыре цвета.
И, моделируя исход
Тепла из ярко-жёлтой глыбы,
Вот–вот реальность вмёрзнет в лёд
Чешуйкой чудо-юдо рыбы.
Опустятся на глубину,
Как в буруны, летя в бураны,
Навек примёрзшие к окну,
Крутые снежные барханы,
Простор сверкающих полей,
Домов дымящиеся груды,
Незащищённых тополей
И клёнов хрупкие сосуды,
Сугроб с гараж - на гараже,
Коралл заиндевелой хвои…
Всё то, что так не по душе
Неустрашимому алоэ,
Отпрянувшему от окна
Ко мне, парящему отсюда,
Путём кофейного зерна
К мечте, к мистическому чуду.
В руке кофейник. Возле глаз
Грань дня застывшего в кристалле.
Я нежно думаю сейчас
О Вас - Плывущие в металле
По проводам, где боль, где даль;
Там, где любви слова живые
Разлуки тонкая печаль
В пакеты прячет цифровые.
О Вас - родных и близких мне,
О Вас - влюблённых и любимых.
О Вас, вселенной и весне,
Осознанно необходимых,
Крушите вечный механизм
Неотвратимости событий!
Пусть оживит ваш альтруизм
В моей мобиле, сдохший литий…
Пора мелодию вдохнуть
В орган из ледяных бетонов
Чтоб отогреть его чуть-чуть,
Дыша на трубки телефонов.
Звоним, срываемся на крик,
Как будто нам необходимо
Любить; и миг, отдав за миг,
Быть кем-то сказочно любимым.
Чтоб мир необъяснённый нам,
Ко глухоте приговорённый,
По нашим смог прочесть губам
Слов лучших свиток потаённый…
Всё оцифровано давно
И внесено дотошно в списки,
Планеты, цены на вино,
И флейты Моцарта на диске,
Плачь, смех и фразы в проводах,
Снежинок горы между нами,
И дни весенние в жгутах
Корней под мёрзлыми пластами.
Но, только разгадаешь шифр
Доступный к чтенью для немногих,
Что прячут за рядами цифр
Чудес особых каталоги;
Уже спешат его отнять,
Как вор бумажник в переходе.
А ты едва успел понять
И прочитать там, что-то, вроде:
«Я - испытатель лучших чувств.
Мне нужен Мир для полигонов
В единстве цели всех искусств,
Наук, религий и законов.
Ровесник завтрашнего дня,
Я утверждаю, он - не мнимость.
Прошу Вас, радуйте меня.
И Вам воздастся за терпимость.
Он есть. Мне лгать Вам не с руки.
К нему ведет любви дорога.
Мы от него уже близки.
Любите близких. Ради Бога…»
Старый шкаф. За просветом зеркальным
В нём приют позабытых вещей.
Древний хлам притворяется тайной
Между пыльных, немодных плащей.
Здесь шинели потертой погоны
Греет битое молью манто…
Что за дикие платьев фасоны?
Что за вздорных расцветок пальто?
Впечатляет палитра сюрпризов -
И рапира, и старый кларнет.
А в одном из столовых сервизов-
Ключ от дома, которого нет.
Оттого верно дверцы вскричали,
Когда начал я их открывать,
Что остались в нём чьи – то печали
Свою жизнь без людей доживать.
А в истерзанных книжках - след взглядов
Глаз, что больше не щурят на свет;
И в альбомах отыскивать надо
Те глаза под останками кед.
Открывают поющие дверцы,
Чтобы, бросив небрежно сюда,
Жизни часть - отогретой у сердца,
В нём оставить, забыв навсегда…
Рифмы громкие в клетках тетрадки,
Гильзу, что завалилась в подклад -
Моя юность, сбежав без оглядки,
Здесь оставила, сбросив бушлат.
Старый шкаф. То ли - скопище хлама.
То ли - памяти вдумчивый страж.
Он стоит ещё прочно и прямо.
И ему ещё много отдашь.
Жена сантехника Степана,
Им не любимая ни дня,
Хань из далекого Шаньяна
С лицом, как срез большого пня.
В страну заснеженного мая,
В подвал за много сотен ли,
Тебя из древнего Китая,
Что за дороги привели?
Пьем спирт из банок майонезных
Мы в тесной бойлерной сейчас
Среди бродяг и труб железных,
Как жаль, что Босх не видит нас,
Не слышит мой рассказ забавный
О Лао Цзы, о царстве Тан,
О Сюаньцзуне достославном,
О красоте царицы Ян.
И под рассказ об исполинах,
О красоте цариц былых,
Спят собутыльники в рванинах,
Забыв обиды жизней злых...
Не шепот предлежит в основе,
Начало слогом не лови,
Соль жизни в цифре, а не в слове.
Отмерил, выпил и живи.
Живи для новых испытаний.
Есть карусель – давай кружить.
Есть срок – отбудь без причитаний.
Ещё есть спирт – давай дружить.
В погожий день был ранен я
Под вековой сосной.
Кругом подлесок, и хвоя
На мне и подо мной.
Процежен ею яркий свет.
Исландский мох, как соль.
Мне плыть бы так сто тысяч лет,
Когда б не эта боль.
Окончен бой, но не война.
Условно мир воскрес.
На мягких лапах тишина
Обходит лес.
Струну, развёрнутую в мир,
Ей тронуть лень.
И словно, всё - уже не тир,
Где я – мишень.
Где люди, как речной песок,
Где боль кричит,
И Нади тонкий голосок
Едва звучит.
Где Вера людям не нужна,
Где жизнь – палач
И, где Любовь едва слышна
Сквозь детский плач…
Чуть дальше: дом, диван-кровать,
Цветы в окне.
Лимон, что вырастила мать,
Стал дорог мне.
Там есть рисунки на ковре
Лишь для меня.
Там старый тополь во дворе.
Там ждёт родня,
Работа в автомастерской,
Вино, друзья…
До них сто дней. Подать рукой…
Смогу ли я?
Растить герань и олеандр,
Пельмени впрок лепить,
Латать родной биоскафандр,
И саперави пить.
Проспект. Киоск. Купить газет.
Пропасть в толпе.
С улыбкой обернуться вслед
Своей судьбе.
Вечер ныл у виска комарами,
Дальним громом нас брал на испуг.
Паутина дрожала на раме
И стакан отбивался от рук
Над мирком, где об этом не зная,
Моисей муравьиный повёл
К муравьиному светлому раю
Муравьиный народ через стол:
К браге, к сотам с божественным мёдом
И к вареньям, остывшим едва.
Бились тени над малым народом,
Близким громом гремели слова.
То, хрустя огурцом истобенским,
Здешний фермер – былой бригадир
Мне кричал, что погиб деревенский,
Под окном распластавшийся мир.
Милый мир - как неяркий фонарик
Светляка на ладони земной -
Драгоценный, как ржавый сухарик –
Прокалённый сухарик ржаной.
На лопатах сквозь лес и дубравы
Он гребёт, рассекая бурьян,
Пока в небо не выдохнут травы
Всех в земле растворённых крестьян,
И не станет зазорным призванье
Тех, кто мог, не подняв головы,
Уплывать в синеву и сиянье
На зелёных плотах из ботвы….
Мы гостим здесь, едва ли неделю, -
Чужаки на родной стороне
И, пока, надоесть не успели
Многочисленной нашей родне.
Колдовство топора и стамески -
Корпус тонущей в мальвах ладьи -
Старый домик - в цветах занавески
И кровать из кольчуги Ильи…
Уцепиться за сон до рассвета
Нечем нам возле сельских клепсидр,
Где подмешан в горячее лето
Осветлённый озоновый сидр.
Время-время, то вязнет смолою,
То кипит, испаряясь в глуши;
То стремится за грубой иглою
Штопать крылья избитой души.
Верю в силу душевной работы,
В тяжкий труд противления злу
Запрессованный в капельку пота,
Что скатилась сейчас по стеклу.
А ты скажешь: «Заварочный чайник
Надышал в темноте на окно,
Так неслышно, как дышит лишайник,
Здесь на стенах живущий давно».
Эту ржавую "бритву Оккама"
Я в оконный воткну переплёт.
Ты летишь, и не веришь упрямо
Отпустившему сказку в полёт!
Посмотри! В ней простор и природа
Небывалый готовят рассвет,
Месяц плещется в бочке у входа,
Зреют звёзды, бельфлёр и ранет.
Пламя древних страстей негасимо.
Ночь бела – фонарём не свети,
И волнует, как имя любимой;
И нежна, как цыплёнок в горсти.
Космос влажно мерцает в росинках,
Там, где днём на фасетках стрекоз
Мы взлетали с клубникой в корзинках,
Над рекой и кудрями берёз,
Над задумчивым стадом в загоне,
Над обрывистым спуском к реке,
Где рыбак кормит небо с ладони,
Удержав его на волоске.
***
Днём здесь будут кататься мальчишки
Над обрывом крутым у реки -
Одержимые, без передышки,
Ветер солнца, сбивая в круги,
На стремительных велосипедах…
Здесь, когда-то, на ржавой «Десне»
В вечных джинсах, изодранных кедах,
Растворяясь в стихах и весне,
Всё над тем же обрывом, беспечно
Мчался я в золочёной пыли,
Зная точно, что сказка навечно…
Далеко, далеко от земли…
И не зная суть слова – разлука,
В ореоле святой простоты,
Над побегами дикого лука
На витражных колёсах мечты.
Жизнь мне виделась маем оттуда,
Где блаженствуют в райском тепле.
Я не думал о том, чью причуду,
Исполняя, кручусь на земле.
Portrait of Tracy, flageolet,
Немного милых нам привычек,
И чудом сбережённый свет
В стихах с обруганных страничек,
И детство, как тепло руки
В монете из смешной копилки,
Житейских будней пустяки,
Зимы сгоревшие опилки,
Пылинки на свету, абсент,
В конверте истин – несвобода,
И жизнь - как точный инструмент
Неотвратимости исхода…
В чём это всё перенесём
Через пустоты и руины,
Сквозь тощий здешний чернозём,
Через базальт, габбро и глины,
Вновь прорываясь в небеса,
Борясь с искусом и испугом
В краю, где звёзды и глаза
Встречались взглядами друг с другом.
Где – всё не так, и всё - спеша.
Где мира контуры нечётки,
Где рвётся, истончав, душа
И рассыпается, как чётки;
Чтоб тратиться в глуши земной,
Мошкой, крутясь над будяками;
Спешить вдогонку за весной,
Въедаясь в землю червяками;
Чтоб поднимать из под земли
Ив серебро, взметнуть платаны;
Чтоб собирать себя в пыли,
Как эти тиссы и каштаны.
В кривые плачась зеркала,
Житьё примерив кочевое,
Что мы ещё спалим дотла,
Не вспомнив правило простое:
Реальность режет тот же нож,
Каким душе наносят раны.
Вспори им будни - и уйдёшь
В разрез за стенку балагана…
И вот – те дни. И в этих днях
Кипят сады, соря цветами,
Лежат баркасы на камнях
Опустошёнными китами.
Сухая галька жжёт ступни,
Шипящей пеной путь размечен.
И только руку протяни,
Как счастье подставляет плечи,
Веснушки, родинку и нить
Цепочки с Pisces зодиака,
Волну, что тщится переплыть
Букет кананга и самбака,
И тонет в прядях золотых.
И там же, где-то, взгляд счастливый,
Морская соль с ресниц густых,
Улыбка - бабочкой пугливой.
Всё горячей и горячей
Веснушек россыпи на коже.
Ты соткана из тех лучей,
Что безмятежности дороже.
Впряди меня в твои лучи,
В ладоней тонкие узоры,
Пусть вечер нам на кисть свечи
Лиловый сумрак льёт сквозь шторы.
И летний домик в два окна,
И нектарины за порогом,
И ночь не признающих сна,
Нас без молитв помирит с Богом.
Своё мне имя прошепчи,
Чтоб жил я в нём, как птица в храме,
Как дым, вбирающий в ночи
Костра играющее пламя,
Как в пустоте повисший сад
В дороге от корней до почек,
Как возвращённый взглядом взгляд,
Теплом согретый этих строчек.
Шлифует чашкой он стекло
И превращается работа,
Терпенье, время, рук тепло
В мир изменяющее что–то.
Отложит инструмент, устав,
Декарта развернёт шифровки,
Читает, кашляя в рукав
Своей замызганной спецовки.
А осень киснет, моросит,
Съедает блеск на медной пряжке
Кафтана с дыркой, что висит
В углу дешёвой меблирашки.
Уж вечер под его окно
Сметает свет со всей Гааги.
Молочный суп остыл давно
И пиво умерло в баклаге.
Пока светильник не погас,
Взмахнув пером, он рвётся в битву,
В бесчисленный читая раз
Свою пространную молитву.
Нет, непростое волшебство -
Тот подвиг скромного аскета,
Что видел Бога существо
Вне ветхих граней двух заветов.
Ликуя, с ним я сердцем был
И мыслью на миры разъятой,
Когда он дьявола губил
Своей главою двадцать пятой.
За траекторией души
Следя с отвесом и рейсшиной,
В масштабе истины и лжи
Он не был мыслящей машиной.
Он в авангарды улетал
С мечтой о недалёком Боге.
Я от ровесников отстал.
Вот так и встретились в дороге.
Мы часто спорили. Нет! Нет!
Заочно. В логике ужасен
Я врал, срываясь на фальцет.
Он в монологе был прекрасен,
И этот мир не взволновал,
Открыв ему дорогу к свету,
И к поклонению не звал,
И платы не спросил за это…
Я тоже мастер шлифовать
Стекло рукой своей прилежной,
Не пить, а сопереживать
Весне, лозе, их встрече нежной,
В рассвете, в солнце и вине,
Во мне, впустившем их под шкуру,
И в линзу тонкую на дне
Смотрю с прищуром Эпикура.
Живёт всё тем же люд земли.
Нам подвиг Бенто не по силам.
Его чернила разнесли
По монографиям унылым.
Великим именем его
Студент коверкает зевоту…
И порознь те все - для кого
Он выстрадал свою работу.
***
Не поднимая к небу глаз,
Мусоля древние заветы,
Не догадаешься подчас,
Что где–то рядом выход к свету.
И не отыщешь абразив,
Снять с истин слой шероховатый,
И не прочтёшь, не исказив,
Их перевод замысловатый.
У каждого свой путь на бой
За право жить с идеей Бога,
Своя возможность быть собой,
Не требуя от жизни много.
Мнение Иоанна Богослова по данному поводу
автору уже известно. Всех других ненавязчиво
отсылаю к гл. 7
Благовествования от Матфея.
Хрустальные снасти, на мачтах хрустальных
Хрустальная ткань парусов,
Хрустальный кораблик фантазий опальных
Над башней старинных часов.
Бегут в ней колёса навстречу друг другу.
В зазубринах острых теснясь,
Там будто бы годы по вечному кругу
Кружатся, часам подчинясь,
Чьё сердце растёт и размеренно бьётся
В бесстрастном отсчёте минут,
Как будто оно никогда не уймется
И страхи с ним вместе растут.
Как будто есть ключик, что ввинчен им в темя,
И стрелки, и место кружить.
Как будто бы есть – это самое время,
Что нас вынуждает спешить.
Вот-вот затрезвонит будильник прозрачный
Нахально в назначенный срок
И первый из ангелов грозный и мрачный
К нам выйдет играть свой урок.
Живей суета. Кто-то ломится в двери,
Галёрка свистит и орёт,
Безумный луддит горячится в партере,
Крича в ошалевший народ:
«А если разбить их, а если в запале
Их бросить в окно на асфальт,
В ломбард заложить, позабыть на вокзале,
Назло достающему альт?
Не выйдет! Не выйдет тогда он к пюпитру!
Торжественно важен, как кот,
Целуя мундштук, как ханыга поллитру,
Не выйдет взять несколько нот…»
А кто-то спокоен, за пивом в буфете
Ломает усохший рыбец
И мирно ворчит: « Зря галдите, как дети.
Всё это – ещё не конец…
…Гасите дебош. Ни к чему хулиганить -
Мешать виртуозу трубить.
Он - людям не враг. И не нужно бакланить,
И редкие вещи губить.
Он, с жалостью глянув на выходки наши,
Придёт пожелать нам любви.
И град не падёт, и огонь не запляшет,
И мир не застонет в крови.
Весна разбросает цветы, не жалея,
И зеленью вспыхнут сады.
И ангел второй будет вдвое добрее,
И втрое прекрасней мечты.
Как дети, бегущие к волнам купаться,
Вернёмся в моря на простор,
Чтоб нам в эмпиреи оттуда не рваться.
И смерть не обрушится с гор.
Полынь не падёт на речушки и реки,
В лотки с родниковой водой.
И с ангелом третьим спасётся навеки
Земля под счастливой звездой.
Планет карусель не пойдёт на запчасти
И солнца не сгинет звезда…»
Так будет! С улыбкой Престоли и Власти
Четвёртому скажут тогда:
«Лети же над ними. Пусть верят на слово
И выйдут, кто сможет, на свет,
Раскроют глаза и откроют засовы,
И пусть не страшатся комет.
Наш пятый спасатель людей обнадёжит
На пажитях вечной весны,
Что помнят о них и, что любят их всё же,
Что будут они спасены.
Не нужно ломиться к церквям и мечетям
Свиньёй по ранжирам земным.
Бог двери откроет возлюбленным детям…
И много других остальным.
За входом в алтарь эскалатор не прячут
В небесное царство попы.
Будь даже царём ты, и это не значит,
Что стал властелином судьбы.
Пусть ангел шестой вострубит всем о чуде.
Поймут все, что есть Благодать…»
Свершится - и времени вовсе не будет;
Не будет на то, чтоб страдать;
Не будет на то, чтоб упорствовать в битвах;
На то, чтоб от дури балдеть;
Не будет на то, чтоб лукавить в молитвах
И в чатах инета сидеть.
Заснёт часовщик, не менявший привычек,
Податель надежд и шутник
С апломбом, с набором блестящих отмычек
И с песней похожей на крик.
Уйдут часовые, жуя мандрагоры,
К Евфрату, к прозрачной воде.
И лодки на волны опустятся скоро,
Всплеск вёсел – и нет их нигде…
А те, с кем встречаться уже не мечтали,
Внезапно объявятся вдруг.
И нежный порыв утолённой печали
Прорвёт заколдованный круг.
А весь Этот Мир - удивительный, цельный
Предстанет един и знаком,
Как старый квартал меж рекой и котельной
Исхоженный мною кругом.
В нём тихо, в нём грустно, в нём майские иды
И город безлюден, как лес,
И рядом Сатурн, и близки цефеиды,
Как в атласе звёздных небес.
Калитки, заборы, бамбук и ракитник –
Знаком, как дорога домой.
И каждому, каждый – судья и защитник,
Обидчик и ангел седьмой…
И вот я стою со своим флюгельгорном,
Солёная пыль на щеках.
Мой слушатель милый, шуршите попкорном.
Ваш праздник в надёжных руках.
Нас над землёй несут иконы,
Взвалив на спины, как тюки.
И по-простому – без короны
Выходит солнце от реки.
Плывёт в тумане невысоко,
Не обжигает крестный ход,
Ещё цепляясь за осоку,
И не решаясь на полёт.
А справа, слева - всюду крылья
Новорождённых облаков
Над полем, над дорожной пылью,
На тонких стеблях васильков...
Бог с нами – здесь - в глотке из фляжки,
В полях, за досками икон,
В зрачке оранжевой ромашки,
В запеве птиц со всех сторон,
В траве под перьями, в народе,
Тропой идущем через рожь…
На одноклассника Володю
Христос на образе похож.
Вокзал. Промозглый вечер. Лето,
А дождь, как снег, что чуть намок.
Она была легко одета
И без зонта. В руке цветок.
Он не приехал. Неизвестность…
В чём объяснение того,
Для той, что слепо верит в честность
И ждёт, и любит одного?
Спешат приезжие к вокзалу,
Носильщик тащит чью-то кладь.
Она мобильник истерзала
Напрасно. Оставалось ждать.
Ночь вышла, суету с перрона
Смахнув, как крошки со стола.
Последний поезд с воплем - стоном
Исчез во тьме… Она ждала…
Он обязательно найдётся,
Проспавший поезд свой, чудак.
И снова этот мир спасётся.
Он жив - пока в нём любят так.
Навстречу мне и дождь, и ночь.
Пропав из глаз,
Тропинка убежала прочь,
Фонарь погас,
Исчезли горы, лес и луг,
И горизонт,
Но рвётся за него из рук
Мой чёрный зонт.
И в чёрный неба котлован
Мой мир летит,
Где страшный, чёрный великан
С крючком сидит.
Плетёт он сеть из проводов
Из века в век,
Поверх равнин, поверх лесов
И синих рек.
И в этой сетке города
Несутся вдаль.
В ней смыслом слова "навсегда"
Звенит печаль.
И так мой приговор жесток,
Как хороша
Принцесса та, что на звонок
Бежит, спеша.
Вслед за мелодией звонка,-
Привет! Привет!..
А мне уже наверняка,
Удачи нет…
Волос её коснётся сеть,
Её руки,
И она сможет её греть
Теплом щеки.
Нежна, как бабочки крыло,
Надежд нежней…
И будет счастлив мне назло
Звонивший ей.
Немного же я нахожу перемен,
Вернувшись домой через год.
Замученный жаждой, погиб цикламен
Под сеткой бесхозных тенёт.
Свет включен повсюду. Гляжу и гляжу.
Немного. Почти ничего.
Настолько, что сам я себе не скажу
Грустить или нет от того.
Здесь место им - как жемчугам на гвозде,
Как перьям на связке ключей…
Немного… Тончайший слой пыли везде.
Забытость иных мелочей.
Немного - как тени тенет на стене,
Как света звезды свысока…
Погибла оса между стекол в окне.
В нём те же дома и река.
Командиры водку пьют, всё о чём-то спорят.
Я курю, не накурюсь, и не спится мне.
Вспоминаю край родной, домики у моря,
Милых сердцу моему в дальней стороне.
Тот, кто выдумал имён множество для Бога,
Красил карты в разный цвет, назначал врагов,
Упростил вдруг разом всё - вот наверх дорога,
Вот гора, война и мы посреди снегов.
В облака пойдут с утра обе наши роты.
Дали нам боекомплект, куртки на меху.
А у тех, кто в облаках, есть и пулемёты,
А вот места отступать нет там наверху.
И негромкие слова говорят друг другу
Те, кто здесь и те, кто там перед вечным сном.
И две фляги тут и там двинулись по кругу.
И на всех одна мечта в сумраке ночном.
Путь один, другого нет нам отсюда братцы.
Воевать нам на земле и мириться в ней.
Им наверх и нам наверх. Некуда деваться.
Облака. Гора. И всё, что нас ждёт над ней.
Тропинка в пятнах топтуна
Пружинит, прячется, петляет,
То развернётся, как струна,
То в небо лентой улетает.
И, проводив через поля
Голодных, грязных и усталых,
В густую ночь нас конопля
Из лап роняет пятипалых.
И можно выть из тишины
На отблеск жёлтого осколка,
Пугая жителей страны,
Смешной пародией на волка.
И можно запалить костёр,
В общак кидая без утайки –
То, что украл карманный вор;
То, что собрали попрошайки.
Достанет Гиля* колбасы.
Ему сегодня подфартило.
Букрей* - лопатник и часы
И водку - проститутка Мила.
Немного клея и монет
Принёс сегодня Васька Спорыш.
Ему одиннадцати нет.
И семь не дашь – такой заморыш.
Нальём ему! Васёк - пацан.
Своих не сдаст он! «Железяка»!
Он знает слово – дельтаплан…
Держи «косяк». Лети Васяка!
Хватая чашечки колен,
Дрожа, от холода икая,
Разинув рот, как Гуинплен,
Лети, миры пересекая;
Взлетай душой сквозь рвань, как моль,
Лети от свалочных раскопов.
На них ты не ценней, чем соль
С ресниц киношных филантропов.
И возвращаться не спеши
Из пластилинового рая
В тайгу эбеновой души,
Что спит, Россией обрастая.
1993
Горец птичий - русское название "топтун-трава"
связано с поразительной способностью растения
- быть устойчивым к вытаптыванию.
А наделила траву такой устойчивостью, говорят,
старая колдунья, которой хотелось во что бы то
ни стало досадить людям.
• * - клички.
Чуть дымится труба лесосклада
Над туманом, что плотен и бел
И надёжно скрывает от взгляда
Пирамиды берёзовых тел.
Солнце мутно, как лампа в парилке,
Вровень с гребнем опилочных гор
И рассвет, зарываясь в опилки,
Всё никак не шагнёт на простор.
Осторожно спускаюсь вдоль склона
К переправе, что где-то внизу,
А дорогу в обломках бетона,
Берегут облака на весу.
Из миров, где и жизнь невесома,
Из-за края далёкого дня,
С унесённого в небыль парома,
Кто-то тихо окликнул меня.
Времена, одолев слой за слоем,
Донеслось различимо едва,
То, что в душах хранят только двое
И обычно не прячут в слова…
О потерянном, но не забытом,
О надежде на встречу в пути…
Всё, что к сердцу тоскою прибито,
Шевельнулось со всхлипом в груди.
И туман вдруг обжёг роговицу
На ресницах дрожа, заблестел,
По щеке побежал, покатился
И обратно в туман полетел.
В нём, пожалуй, увязнут и пули.
Я спускаюсь, держась за кусты.
Вот уже стороной проскользнули
Опрокинутых лодок хребты.
Еле свет пробивается редкий.
Склон, заросший пустырником, крут.
Опустив – так беспомощно - ветки,
Ивы снизу навстречу плывут.
Вон причал. Чуть на волнах качаясь,
Где-то бакен мерцает вдали.
Трап блестит и летит, не снижаясь,
Над водой, что рокочет в щели.
За спиной клок разбитой бетонки-
Серый лоскут угарных* дорог.
А у ног, тёмной линией тонкой
Ржавый трос уходящий в морок.
Водяные скрывают пылинки
Край когда-то родных берегов:
Всё, что стеблями тянут кувшинки
В небеса с непросохших лугов;
Всё, что выжал сосняк из болота;
Дом, который бродягу не ждёт;
Двор, где крыльями машут ворота;
Колокольни пустой космолёт...
Вновь нужны миражи и легенды,
Чтоб заполнить пространств пустыри
И религий миры, а не брэнды,
И во всё это вера внутри,
Красота, задушевность беседы
И мечта о любви свысока…
Дремлют мойры, закутавшись в дреды.
За экранами мощных ПК-а.
*технологический термин угары использован
автором с позиции потребительских требований,
а они, как известно, всегда чрезмерны.
День пахнет сгоревшей проводкой.
Дождь лупит в железо бортов.
Чердак - перевёрнутой лодкой
Плывёт мимо пёстрых зонтов.
Вот–вот он исчезнет в потоке.
В пробоины хлещет вода.
Нашедший на нём эти строки
Дрейфует, Бог знает куда,
Измотан потопом и штилем,
В подводную глубь уходя...
И тучи, и звёзды над килем
За толщей бурлящей дождя.
Небритый арматор в каюту
Поднялся - нетрезв и нелеп,
Улыбку в зубах алеута
Мнёт просьбой дать денег на хлеб.
По лестнице пьяница старый
Взошёл, как по трапу матрос,
Стакан взял рукой кочегара
И выпил привычно взасос.
Нет смысла и сил не осталось
В тазы разбирать водоём…
Всё это - мансардой считалось,
При сдаче студентам в наём.
Бутылки, фрагменты закуски
И древний фонарь есть у нас.
Нас трое. Всё просто – по-русски.
И - кстати историк сейчас.
…Ты знаешь сто тысяч историй -
Бродяга, моряк и солдат.
Не раз ты ходил за три моря -
Покоцанный жизнью пират.
В пути от покоя к покою
Скучать не случалось тебе.
Накручены щедрой рукою
Узлы в твоей странной судьбе.
В ней дни – не, как семя в арбузе
Набитое в сладкий покой;
Не, как складки жира на пузе -
Похожи один на другой.
Их память вылущивать станет,
Судьбы выкрутасам дивясь,
Из леса, из моря в тумане,
Из жизни обрушенной в грязь,
Из лавы, из снежной лавины,
Из «чёрных» звереющих зон,
Из дней, где метровые льдины
Ломает волна, как картон.
Одни - как осколки из зада
От мины, что прятал Афган;
Другие - как звёзды с парада;
А те - как монеты всех стран.
Вон тот - ей особенно дорог,
А те – словно черви в душе…
Старик, тебе только за сорок,
А ты износился уже.
Вот дни в гимнастёрке солдата,
Афганские будни под «чарс».
Пейзаж с тополями Герата
В диковинку нам - словно Марс…
И вопли замученных зверски,
И смерть отдаленной войны,
И голос её изуверский
В словах твоих тихих слышны.
Домой не вернулся ты к маме
Мальчишкой с глазами белька.
За драку в кафе с «мусорами» -
Пять лет от звонка до звонка.
А после такого кошмара -
Вдруг ветер нездешней весны,
Вкус лучшей гаванской сигары
И тёплые крылья волны,
Земля по краям океанов
И мачты - лесами в портах,
Крик чаек и плачь кабестанов,
Да посвист ветров в леерах.
И, как васильки из бурьяна
Взгляд глаз твоих вспыхнет хитро.
И снова - про дальние страны,
Про пойманных рыб серебро.
Вот день, где ты вор и задира.
А вот, где богач и плэйбой
И лучшая девушка мира
Выходит из бара с тобой.
Путём непростым скалолаза
Ты жизнь прокудесил не зря
До дня, где ты мечешься с тазом,
Власть, бога и дождь матеря.
А вечер за сотней историй
Летит. Замыкается круг.
И мы не заметим, как море
Становится городом вдруг;
Что утро с продавленной крыши
Стартует под купол небес,
Взмывая всё выше и выше
Над царством привычных чудес;
Что дождь не частит перестуком;
И мы не плывём в темноту;
А связки с увесистым луком
Блестят, как металл на свету.
И вдруг, позабыв всё на свете,
В туманах от сохнущих крыш
Уснём беззаботно, как дети.
Судьбу всё равно не проспишь.
№ 42 – номер дома, где происходили
Вышеизложенные события.
Чарс –гашиш.
Старик дыханье перевел,
А камень снова под горою.
Спустился и опять побрел,
Катя его перед собою.
По склону вниз валун летит,
И нужно вслед за ним спуститься.
Угрюмый страж за тем следит
И не дает остановиться…
Иной, при жизни суетясь,
Напрасно время переводит,
Как белка в колесе крутясь,
Зачем–то лжёт, врагов заводит.
Свой топчет склон – напрасный труд
Он, воле следуя железной;
На службу, на работу, в суд
Таскает камень бесполезный.
И душу так не бережёт,
Как свой засаленный бумажник.
Его при этом стережёт
Наказанный за что–то стражник.
А тот, кто вынес приговор
И написал все эти сцены,
Возможно, скажет: "Что за вздор!
Кем сам я буду после смены?"
Пойдёт в толпе он, огорчён,
Что не заладилась работа,
Немного в баре выпьет он
И щедро угостит кого-то.
Он выйдет в ночь. Ноябрь уже.
И первым льдом хрустит прохожий.
Стоят деревья в неглиже.
И ветер обжигает кожу.
Кресты столбов вдоль большака.
И в темень, съёжившись от стужи,
Вдоль зарослей борщевика
Уходит тот, кто всем нам нужен.
За покосившимся мостом
Дома и старые сараи.
Вчерашний день, слетев листом,
Его щеки коснулся краем…
Вот так сбываются мечты.
И так, как все, на гору тоже
С трудом покатишь камень ты
И судьбы наши будут схожи.
Счастье ходит тихо, как калека,
Открывает двери наугад.
Где ты бродишь, счастье человека,
В зеркале поймавшего мой взгляд?
Эх, непросто будет жить в разлуке,
Нам с тобой, творившим чудеса.
Кто тебе, знакомец близорукий,
В ежедневник пишет адреса?
Я тебя терял у ресторана,
Тратил, как банкноты разных стран.
Просто мы сидели за стаканом
И в окно смотрели на буран.
И когда зачитывали книжки,
И бросали фишки на столы,
И когда отбились мы, мальчишки,
От жестокой лагерной урлы,
Помнил я, за мной ты без оглядки
Вдаль идешь сквозь трудное житьё…
Где ты, заигравшееся в прятки,
Счастье синеглазое мое?
Тебя встречая в странном храме,
В апофеозе суеты
Я буду, как всегда с цветами.
А дома - всё, как любишь ты.
Пусть снова дождь, спеша за мною,
Зонты выносит на перрон,
Уже твой поезд встал стеною
И твой двенадцатый вагон.
Перемигнутся семафоры
И ты поймешь, чуть погодя,
Каков я в роли дирижера
Вокзала, поездов, дождя.
Ты выйдешь. Я тебя замечу,
Окликну и взмахну рукой.
Чтоб знать тебе, как долго встречу
Готовил я, и день какой.
Чтоб гул толпы и скрежет стали,
Колесный дробот и гудки,
Нам "Одой к радости" звучали
В ответ на взмах моей руки.
И над табло, над письменами
Вдруг радуга и ясность вдруг.
Восторг любви закружит нами
Не размыкая губ и рук.