Не все ли равно, в Риме ль, в Греции,
В Касталии или в Гель-Гью
Тихонько казнят Боэция,
А я хожу и пою.
Заслушался чьим-то меццо я -
Не ведом юнцу угомон.
А рядом казнили Боэция
За то, что речист и умен.
Страстью земною, пошлою
Звенит, надмеваясь, кимвал…
Его же казнили за то, что он
Ангелам подпевал
И в нетях тюрьмы, полусогнутый,
Вообразив амвон,
Весь мир утешал философией –
За это казнили его.
Казнили последнего римлянина,
Юпитер был глух к тому.
И зло хохотали эринии
Про тысячелетнюю тьму.
Как будто наружу тронулась
запретная муть всех времен!
Спросить бы об этом у Хроноса,
Но поздно - он тоже казнен...
Прозрел я. Стыдом отогреться ли?
Не видел, не ведал, был юн…
Убийц памятуя Боэция,
Их песен уже не пою.
Эпиграф - по адресу:
http://poezia.ru/article.php?sid=49779
Уходя, не ушел, то и дело
Заклинал себя гулким: «Уйду!»
И душа наседала на тело:
«Нет нам места в стадном ряду,
Где куражит глумленных и сирых
подворотенной грязи князь.
Кто не смог разобраться с миром,
Мир его разберет, не чинясь».
Все шептало волшебное донце:
«Коль остался, то стой до конца».
А стоять-то как долго придётся?
Ведь в руках – ни венца, ни свинца!
И душа мне сказала без мути:
"Коль уходишь - иди до конца,
Даже если окончится путь твой
Там, где солью каплет с венца".
К тебе, моё воздушное созданье,
Какие дали, веси, выси влечь?
Какою былью, тенью, сенью стать мне?
К каким наядам обратить мне речь,
Чтоб пред тобою алым цветом лечь,
Тобой заполонив, горе и долу,
Весь видимый и потаенный мир,
Себя с собой братая непокоем?..
Но непокой в полях любви - не воин,
А мелкий бес, скрежещущий: "Уймись!"
Не ландскнехт я и не гибеллин,
А чудак с деревенской окраины,
Блудный пастырь сокольих долин,
Лунных омутов чашник некаянный,
Паладин змееликих комет,
Страж лагунной гоньбы меднорогой,
Жрец опальный сладчайшей повинности петь
Соловьем на Харибды отрогах.
Но однажды, гонимый, как все ведуны,
К берегам ни единым не чалим,
Босоногим Орфеем войду в твои сны,
Полной грудью стихи напечалив.
К тебе, моё воздушное созданье,
Так не дано сиренам даже влечь.
Хоть дымкой, хоть сновидным пухом стану я,
Луне одной поведанную речь
К тебе стремлю, чтоб алым цветом лечь
К ногам, к перстам, зардев горе и долу
Весь видимый и потаённый мир,
Красу с печалью побратав покоем...
Гляди: над забытья не жатым полем
Восходит эхом арфовым эфир.
Что ж сник душой на камышовой проще?
Что ж даль ристальна кровью не игрится?
Что ж цепь так тяжела? Ужель за то, что
Народ твой не прижаловал царицу?
Хотелось вёдра, а накликал гром ты.
Все думал: Гришка, погудев, убудет.
Играя с шельмой, сам ушел в потемки.
Ему ж – всё куклы: что волы, что люди…
Теперь забудь Сечи златые трубы,
Когда, вспоенны росною купелью,
Слеталися степные вольнолюбы
На мед речей осанистого Хмеля!
А дальше – брат на брата, князь на князя…
И глад такой, что небеса возропщут!
И царь, и гетман, хмурясь, рыкнут разом:
«Умри, но не замай державной мощи!»
И Ненасытец*, сорванный с придонья,
Волной горячей вздыблет слезы вдовьи…
Лишь тень твоя на камышовой проще
За упокой Сечи трепещет нощно.
*Ненасытец - самый большой из днепровских порогов. Печально известен своей "ненасытностью" человеческими жизнями, унесенными в результате попыток его преодолеть.
Любовь, никого не милуя,
Свела на одной тропе
Улыбчивый пончик Филии
И сумрачный лик Агапе.
Но Эрос в чащобе щурится,
Безверьем срамным вездесущ:
Не все ли равно – чайка ль, курица ль?
Жужжат – что пчела, что хрущ?
Что Филья, что эта, больненькая…
Скажи, в чем не прав он стократ?
В любви чудном треугольнике
ведь все и всегда не в лад…
Ведь кто-то, земной, с отчаем
Уткнувшись в формат avi,
Блаженный, не различает
разных видов любви.
А кто-то крушенье Отечества
Восполнит вкушением яств,
А после – жжет себе свечи сам,
Во сраме в пекло кренясь.
Три лика, три чуда, три марева,
Но мира меж ними нет.
Да полно на Эрос все сваливать,
Всегда ль Честь и Родина – свет?
И все же, природы не силуя,
Под Эроса скрытный напев,
Шумит застольями Филия
В звездную тишь Агапе.
По душе даже камни стонут,
Если телу полсотни стукнуло,
Ведь все видимое – недостойно,
А достойное – недоступно.
Глубже годы – острей невзаимность
С телом крепким и духом бравым.
Пусть до тлена товар сгноим мы,
Но цены - ни на грош не сбавим!
Нет забот - и в кончину не верится.
Что за звон – не по нам ведь пробило?!
Счетчик лаковый вместо сердца -
по перпетууму всем нам mobile!
Но когда понесет вдруг юзом
дней болезных остатки понурые,
мы познаем цену союзу
целомудрия с полудурьем.
ЗвезднЫм-звезднО. Души пиратский кодек
Нахрустывает каменною солью.
И при столбе в полночном метроходе
Сидит баян, трансующий в Пьяццоле.
Да погоди с деньгою, звуковёртыш,
Когда мозги калейдоскопом дмятся!
Одною больше – каши не испортишь.
Бедняга, кто по жизни – лишь двумя сыт.
Лариски, таньки, людки, галатеи,
И та, инкогнито, сирены голосистей,
И ты пред нею – сущий Agnus Dei,
Терямши разум, рушишь homo systems
До основанья… И теперь не с нею,
А будешь там, где кочет не докличет.
Татьяна – вся в лохмотьях Дульсинеи,
Теперь ей не судьба стать Беатриче…
В слове «наяда» тебе лишь: «На яд!»
Что же меня так на нет в тебя свеяло:
Поздняя ль прелесть девичья твоя?
Вязкие ль сети ольхи голосеевой?
Птичьи наветы: «Не верь ей! Не верь!»
Слыхом не слышу. Молчу, будто с мая нем.
И в решето голосеевских древ
Орешетело гляжу, фоткой сманенный.
Тем ноябрем бы мне вытрезвить взор
Под сипловатое «Утро» григово -
Ведь все равно не заметишь в упор!..
Я же тебя – по экрану всё двигаю
сквозь ноябреющий выдым озер.
Кому любовью как минус-верою
В платочке апрель мять,
А я в секундах квадратных меряю
Своё душевремя.
Кто надежой как плюс-любовью
В минус-явь весеннюю вхожи,
А я блудоглядом
напротив
жабо вью,
сновиденья на явь множа.
Но если кто вздумал
Любовь на веру
Дробью делить,
В знаменатель внедрив надежду, -
Весь в кубических омах, я нажму delete
И воскликну, пылая: «Как свеж дым!»
Он для тебя – моря надземный бриз,
А для нее – ничтожное «одно из…»
Тебе от него – розы в фуршетный гам,
Ей - тысячезвездные россыпи к ногам.
Тебе - томиться галочкой в этикете.
Она – жар-птицей сны его метит.
Тебе - притворство гламурных шоу,
Ей – блаженств многолунный шелк.
Она для тебя – ведьмы спитой каприз.
Ты для нее – презренная «одна из…»
Если вся жизнь – ветер, бред, приращенный стихами,
Пусть появится третья – омутом между вами!
Вот видишь, тускнеет вдали:
Он врал тебе все, Натали,
Когда ел глазами тебя,
Ни секунды тебя не любя,
Когда, к твоим чувствам глух,
Стихом окормлял твой слух.
Нагрезив Её шаги,
Твои поедал пироги.
Зажмурившись, что есть сил,
Другую на ощупь зрил,
Украдкой шепча: «Натали,
Надо ли? Надо ли? Надо ли?»
Не Дульсинея, не Лаура с Беатриче,
А просто Танька из соседних Теремков
Мне душу вынула и выложила бричем
(а может, фричем?)… Словом, отчий кров
Вдруг покосился, и в пыли кирпичной
Так проступил нежданной дивы лик,
Что все шедевры Хохломы с Опишней
Враз выцвели, поникнув у земли.
И мне, по жизни лишь чуть-чуть поэту,
служаке мелкоквантовых мирков,
Теперь с любого кванта тьмы и света –
Пол-взлета, пол-прыжка до Теремков…
И не пойду ни к Фрейду я, ни к Фриче,
В Гадамера советах нет резона.
Не йми меня печалью, Беатриче, –
К Танюшке я бегу за горизонт!
Не хочу пополнять охочих ряд
Вознести, восползти, возныть!
Не хочу становиться в очередь
Претендентов на гордость страны!
Кто там прочит уголья жаркие
тем, кто гласом и думой не смолк?
Кто там ищет бендеров шарф на мне? -
Не дождётесь меня на измол!..
Я хочу лишь, во мглу завеявшись
пограничья меж «быть» и «слыть»,
расписной невидимкой Велеса
тихо камни Сизифу живить.
«Легко любить Отечество огромное и сильное.
Легко любить плечистого красавца-молодца.
Легко парить орлом лихим, гоняя тучи крыльями.
И цепью трехпудовою, подразвалясь, бряцать.
Легко любить и пестовать дитя розовощекое
И сушами заморскими кормить в пруду утят.
И, заглядевшись в облаков малиновые щелочки,
Заветный кейсик с кнопочкой поглаживать кряхтя...
А если нет в стране твоей ни славы, ни могущества?
И не орел, не сокол ты, а свиристель хромой,
Когда заутренняя песнь равна на смерть напутствию,
А песнь вечерняя – на жизнь всевечною зимой?»
И вот в таком унынии, сжимая «Мерса» руль в руке,
Мой спутник зябнул. А во мне – взыграл еры азарт,
И в благомирнейшем краю агасферов и струльдбругов
почудилась травестия Батыя в Жанну д’Арк.
Ох, Подол – ни присесть, ни прилечь.
Ах, Подол – с легкой щучинкой речь.
Рынка Житнего гам-перегам
И рога водяные – богам,
Враз ушедшим, как все, под полу.
О, подайте вождям на метлу!
Тот Подол смешал все и вся.
В тот Подол – входи, не спросясь,
Геральдмейстер, шталмейстер, майор,
Весь пятнистый по самый Рор-
Шарх... Юницы – по Юнгу, подь?
Да почем же тут сраму щепоть?!
О, Подол – кривь и кось старины.
О, Подол – путь прямой до стены
Тоже здесь… Да пригнись же, пригнись!
Праотцам нужен цел… Что ж ты взвис
На трехрейнике «Мир. Труд. Май»?
Листопад тебе в душу… Прощай!
Мой Подол… В легкой сетке дождя
Мотыльки облаков. Переждав
Этот дождь, улечу – был таков!-
В самобранке нежданных стихов.
Без тряпья, без трефья, налегке,
Только крестик скользнет по щеке.
Он не пьющ, не курящ, трезвомыслием вящ,
Под окном он не ходит кругами,
Он купает в реке желтый танечкин мяч,
Восхваляя плоды полигамии.
Безразлично ему, семипяден зане,.
Он орел сам себе или кочет
Или решка цветная. Но как-то во сне
Он увидит все то, что напрочит
Он другим, извергая цифири слюну:
Там, в Сети, от поденщины тупы,
Иззудясь, флудоречия мнут белену
Душ арахнистых ражие щупы…
О, распыл Ниагары! Бурлящая Кемь!
Думы мутные – вспученной лавой…
Но увидел дочурку с мячом на реке,
И опять – за цифирь болеглаву.
Желтый мяч. Желтый мир. Мирры желтый развод.
Желтый век, всяк бумаги желтее…
Оттого-то я горд, что до крови истерт
Жженой глиной своей Галатеи!
Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate
Данте
Брось,
Брате,
В сон
Бечь!
Зри
В брагу –
Рцы:
«Меч!».
Брось
Подлу
Жизнь
Весть!
Зри
В одры –
Рцы:
«Месть!»
Пред
Катом
Стань
Вепрь!
Зри
В Катунь –
Рцы:
«Днепр!»
Пред
Мором
Брось
Вспуг!
Льдам
В море
взлай:
«Буг!»
Коль
Кровью
Свят
Лик
Со-
чится,
…..
….!
Что ж
Тянет
Вновь
Лечь,
Лень
Метит
Твой
меч?
Взгляд
Огнен
Жжёт
Рань:
«Лаш…
Огни…
Спе…
Ран…»?
Бегом, бегом - кто бегуна беглее?
А кто колеса переколесит,
Когда – о, нет! - не парусом белеет
Твой лучший друг, лощеным «Мерсом» сбит?
Никто – ничем… Хоть изойдешься криком,
Толпе зевотной вдавливая пресс,
Хоть, взбеленясь, из часа вырвешь пику
И двинешься метро наперерез.
Рингтонным Моцартом витийствует мобильник -
Мол, жизнь красна паденьем под откос,-
И три впотьмах моста автомобильных –
Как три тире в чумном сигнале SOS,
Тебе ж - вождей коварище в охотку
повсюду мнится... Полно, простота! -
Наш мир дурен, как транспортная пробка
На левом съезде с Южного моста.
Отовсюду ушел. Надоело!
Всё! Иссякли все силы для лжи.
Буду в сказке, рисованной мелом,
Невидимкой улыбчиво жить.
Буду эльфом глядеть из норки,
Весь Луне простолицей рад,
Мотыльком в соловьином восторге -
Дирижировать хором цикад.
Занавешу рассвета просинь
Взглядов девичьих пеленой..
Бросьте мучить жар-птицу - просто
Угонитесь за мной!
Пробужденьем сон осени,
Уловив невидимый взмах
Томно-полусонной весны
На почтовом тракте в лугах.
Волглой не унять немоты,
Взгляд скользит о взгляд второпях,
И туман снедает пути,
Моросью фонарной слепя…
Только ты, тишайший книгочей,
Весел, без сует и оском,-
Ты ведь с юга первых грачей
Выманил почтовым рожком!
Только ты все ехать спешишь
Там, где вечно велено ждать,
Колкие сосульки от крыш
Приколов на память в тетрадь.
Лишь тебе в крещатицкий зной
Та, чей взгляд ты взлётом разил,
Оцелует путь твой ночной
Среброликим буйством грозы. -
И когда умерит свой ход
Тройка, подвенечно хмельна,
Над почтовым трактом взойдет
Лишь тебе покорная Луна.
-----------------------
Сюжетный первоимпульс этого стихотворения – Житомирская почтовая дорога на западной окраине Киева. Пролегала среди пастбищных лугов и мелкохолмья. До середины XIX ст. служила главной магистралью из Киева в Житомир, однако после прокладки Брест-Литовского шоссе утратила прежнее значение, а в ХХ ст. ее остатки превратились в обычную киевскую улицу. В 1944 переименована в Старо-Житомирское шоссе, в 1958 г. – присоединена к ул. Пархоменко (в 1992 г. последней возвращено историческое название Дегтяревская, хотя на деле улица с этим названием в досоветскую эпоху охватывала лишь начальный отрезок Житомирской почтовой дороги – между Лукьяновской площадью и современной ул. Хохловых).
Ослепну, сникну, вымолкну, несом
Проклятьем мойр, взыскую дна Днепра я.
Безвинным градом южным выгорая,
Шепчу спасительное: «Аз есмь сон!»
Я – сон, где сонм холопов и менял,
Громил и падали, клейменной чужеязом,
В мильоннолетний тартар рухнет разом
Пропитым всадником с подбитого коня…–
И станет тартар солнцем для меня.
Где мы, Ева? Ужель в яру,
нареченном в изгнанье нам?
Жить в яру - все же, не на юру
И не в пекле… Живи, Адам!
В том яру поселился змей? –
Лучшим другом он будет тебе.
Может, волк забежал? - Пожалей:
Он ведь тоже изгнанник небес!
Пыльный гридь прочеканил шаг? -
"Исполать" во всю мочь голоси!
Если Марс пред Луною наг,
ты его исцеленьем сый!
Но когда некий людообраз
Пьяным рыком встревожит твой дом,
И взвараввит срамной катабаз
Клир вороний над красным углом,
Станешь ты всех яров ярей,
Всех золее ты станешь зол...
Только Бог твой не крепостью рей –
Васильковою смирною зёл!
Яр Демиев... Пока мы здесь,
Нем и смирен магожий стан:
Не мечом – белой хатой мы есмь,
Где все яблоки мира – нам.
___________
Примечания:
1. Демиев яр – местность в Киеве, один из уголков Демиевки (до 1918 г. – слобода, рабочий поселок близ южной окраины Киева), наиболее глубокий, лесистый и мрачный из всех демиевских оврагов. Бытовал также под названием Красный яр, такое название до 1944 г. носила нынешняя улица Демиевская (в 1978 г. до неузнаваемости перепланирована, «выпрямлена», со дна яра ее «подняли» на специально насыпанную дамбу, и… застроили девятиэтажными «брежнёбами». От старых слободских домишек не осталось и следа).
2. Катабаз, катабазио, катавасия – совместное пение церковных хоров в завершение службы (см. любую энциклопедию).
Версию стихотворения на украинском языке читайте по адресу:
http://poezia.org/ua/id/537/personnels
Шу-шу ля-ля, не нявка, не козявка,
На керосинной лавки хлипком штоке
Он чиркал спичкой ленинских идей,
Забыв, что сам – пока что иудей.
А я, рожденный от его же племени,
Гасил те спички стертым каблуком,
Злобясь на всех, кто от Днестра до Немана
Толкал сквозь топи краснопылый ком.
Треща трущой хатёнок щербоглинных,
Вещал он о дворцах в Четвертом сне,
А мне в пришествии сто-третье-пилигримном
Все снилась Русь в батыевом огне…
Снесли нас всех. И нет домишек рваных,-
Ни труб печных вразброд, ни жженых рей...
Шулявки нет. И не дождешься манны:
Райком Райкомыч – больше не еврей.
Не мудрец д’Ареццо
мыл ладони в Тереке -
Некуда мне деться
От твоей истерики!
Не Лукреций в Греции
Мир стращал Америкой -
Никуда не деться мне
От твоей истерики!
Не свирелью вепсовой
зван в пучину Велес -
Ах! Куда мне деться-то
От твоих истери-с?
Не вопьется в сердце
Аз азельной пери -
Ни аза не деться
От твоей истери...
Хочешь, в тинто-меццо
Измельчу пастели я,
Штоп кута-то теться
От тфоя истьерия?!..
До заутра лица
Выслезятся песнею...
Что ли, испариться
С той слезою вместе мне?
Человечество сперва ползало, затем ходило, затем ездило, затем летало, затем перешло в паденье. Решили, что так жить рациональнее, экономичнее, а главное - круче. Кто не падает – тот не продвинут, а кто не продвинут – тот не человек. Всё вокруг падало. Я тоже падал. И наконец - упал. Чуток полежал, встал и пошел. А вокруг раздавались взрывы. Это падали другие. Лично я падал в чем был – в тенниске, джинсах, босоножках и с ноутбуком. Ну еще с парой-тройкой цифровых висюлек с нательными присосками. А другие падали со всем бытовым скарбом. Лично я знал, что упаду, всё скопом продал и купил ноутбук с висюльками. А другие – так и остались по уши в автомобусах, прыголётах, фаллосипедах… А что, если я окажусь единственным таким умным? С кем буду по висюлькам гутарить? Кого в ноутбуке фотошопить стану? Особенно, когда раздастся последний взрыв, и слово «кто» станет синонимом «я»…
I
Война – не только там, где род людской озлоблен родом людским.
Война – не только там, где рот людской вычернен ртом людским.
Война – не только там, где после «сме» следует РТ с мягким знаком.
Война – там, где убивать становится весело, а веселье немыслимо без убийства,
где идея, сбежав от разума, вонзилась в тело и опьянела от крови,
и стало в теле аки во поле, а во поле – аки в баре…
акбар…
II
Смешал смех шалый смерч и смерш.
Креста не спрячешь между строк.
На всех и вся сливает впрок
Абсцесс абсурда смрадный ёрш...
III
Война - идеальная гармония между «дай» и «на»:
- Вой дай!
- Вой? На!!
И всё завыло…
IY
…и всё завыло…
…и всё замыло…
…и все за мылом…
…мы ломом всех за всё...
Y
Война – это когда тишина и покой находятся по разные стороны баррикад, а шум и смятение – по окопные стороны разности…
YI
- ОТЧЕГО РУХНУЛА ИМПЕРИЯ?
- ОНА ПРОДОЛЖАЛА РАЗДЕЛЯТЬ, БУДУЧИ УЖЕ НЕ В СИЛАХ ВЛАСТВОВАТЬ.
YII
- Акбар?
- Бар Кох…
- Ба! Знак…
Жизньэтопреходящееврамкахвечного
Смертьэтовечноеврамкахпреходящего
Рамкиэтоиллюзияпреходящеговвечном
Иллюзияэторамкивечноговпреходящем
Я борюсь с этим городом, но бессилен
Город не борется со мной, ибо всесилен
В сравнении со мной, которому
остается только раскрыть затертый планшет
и уткнуться в кривые улицы снесенной слободы –
иллюзию мозговых извилин
и отливающихся в пенье струй воды
Вечноеэтоиллюзияжизни
врамкахнепрерывнодлящейсясмерти
Жизньэтоиллюзия вечного
влишенномвсякихрамокпреходящем
Смертьэтопоследниерамкипоследнейиллюзии
А если сделать рамки невидимыми?
Адонис, к аду вниз
пригнись!
Аполлон, даун в лоно!
Лень?
Выпей “Yuppi”, «Итеры»
тень!
Сонм Сатурна, с котурнов
рвись!
Помпой дуры в дыру
ору:
«Пулей веры Покров
махров!»
Рвет героя гер рой
(Ур-ра!) -
Впору мага метать,
гора!..
И впустил, воссияв,
Иблис
Рака в Стикс, и возрек сей
ввысь:
«Коль у Шуры корь Анны
(мрак!),
Шуры-муры с мурОй –
ништяк!»
Вот оно! Вот оно – полустолетье,
Полуразмётье-полуразлетье!
Полуответом-полунаветом
полуотклончивых полуприветствий,
Полуповерьем-полуобетом
Тьмой вожделенного полусвета,
Полубратанья полуприметой
Пули в законе и пули в завете,
Полугордыней-полусмиреньем
над полупрорвою в полуполете,
Полузатменьем-полупрозреньем
в полуиудье-полузилотье,
в полупалачье-полухолопье
мчится, роясь, мое полустолетье...-
мчится, садня полувидимой сетью
второй
половины
жизни.
Вот оно! Вот оно – полустолетье!
Сети и клети, пули и нети,
Где нети одни лишь спасают от пули,
А пули - несут избавленье от нетей.
Где солнце картинно запуталось в сети,
Шепча асмодеем: «Могу ли
Я быть, точно ты - первозданнее йети,
Когда - решетом пулевых отметин
Обычная сеть рыбака?»
А пока –
Не тщись и не тужься слова на ветер
Вышвыривать пачками, пачкая тучи,
Ведь слово твое –
И есть
Ветер,
А он, как всегда, могуч.
Мог?!
У-у-у-у…
Чш-ш-ш-ш…
Не хочешь на Запад? Восток, говоришь? Горе – скопом? Это когда «ку-ка-ре-ку» сменяет «гав-гав», ему вторит «хрю-хрю», а затем раздается такой противный писк, что хоть не живи… хоть забудься… пока не разбудит тебя шалый-шатучий зоооркестр с пиротехникой о трех головах? И хорошо, если змий окажется серым… А ежели привычной расцветки – не захочешь ли «на коня»? И не только поставить, но и поскакать? Словом, велик Восток… А-а-а! Хитер брат-козлик! Отпущенья бежать вздумал?! Куд-куда-а-а…ррр-гав!!!
Пытаюсь возразить, но втуне: ведь «чушь собачья» в Год Собаки звучит как «устами младенца…», любой кабысдох мнит себя Баскервилеем, а в тылах Христова распятья маячит морда соседского ротвеллера…
Народ – парад пародий:
Народ родит парад,
Парад родит пародию,
Пародия родит публику,
Публика примется управлять народом, но…
так ничего и не родит,
потому, что
народ – парад… …
Я не столь волен, чтобы быть полем.
Я не столь болен, чтобы быть воплем.
Я не столь грозен, чтобы быть адом.
Я не столь столен, чтобы стать градом,
Разве что – градом с небес,
Где каждая градина - величиной с яблоко неусмиренного раздора.
В смЫчке смычков – бездействие деспотов.
В смычке деспотов – бездействие муз.
В смычке деспотов с музами – хмельное безумие смычков, не допущенных к струнам.
В смычке деспотов со смычками, минуя музы – смерть духа от зАворота красот.
Если други вернулись на круги,
ну а круги – давно не своя,
то не жди больше ласк от подруги,
и пуста нежных вин сулея,
Не закружит сиреневым балом
твой наветренный вертоград,
оперяя прожильно-желавый,
не по-майски страстной закат.
Но однажды, вся в дымчатых нитях,
сквозь часов наплывающий бой,
вдруг поманит тебя Афродита,
приминая звезды собой.
Разметав по углам прежних дел дребезгу,
С онемевшей Вселенною накоротке,
Я взрывал себя рифмой до трещин в мозгу,
«Деревянным» рублем хохоча в кулаке.
Деспот из прошлого прослушивал тебя из-за стены.
Деспот из настоящего прослушивает тебя «жучком».
Деспот из будущего сможет прослушивать твой мозг.
Деспот из далекого будущего прослушает даже твой прах.
От деспота из прошлого можно было сбежать в другой город.
От деспота из настоящего можно сбежать в другую страну.
От деспота из будущего можно будет сбежать лишь на тот свет.
От деспота из далекого будущего не сбежишь никуда –
если, конечно, ты сам не станешь деспотом!
Когда недоступны боги, мы поклоняемся идолам.
Когда недоступны музы, мы восхищаемся пиеридами.
Но стоит забрезжить успеху, как любой холмик в окрестностях Парнаса мы принимаемся штурмовать, будто Эверест.
*****
Благодать – это взятка, даная злыми духами человеку с тем, чтобы он придумал себе Бога и всю жизнь мучился в поисках дьявола, а потому – вечно нуждался в Чистилище, где тайно властвуют… злые духи.
*****
Версифицируя жизнь, мы верифицируем Бога – даже не веря в него.
Когда в ельнике говеют трое, то каждый дуб – дерево хвойное.
*****
Даже если еловые иглы вытянуть до 20 см, Валдайскую возвышенность заселить индусами, а каждую ель объявить гималайской сосной, то это не значит, что все российские чиновники тут же станут брахманами.
*****
Даже если ты стал тузом от искусства, будь бдителен: шестерка от политики – всегда козырная!
*****
Мечта диссидента-ветеринара: вот бы всех «ястребов» - да птичьим гриппом!
*****
Не знаю, как Вы, но лично я встречу Happy-NY в экспрессе: «СЛОНим – МОСЬКва»
*****
Празднование Нового Года – это фуршетная пауза между утверждением годового плана и «выколачиванием» годовых отчетов. Все – аки встарь. Токмо нынче мётел много, а совок один на всех – тот самый, который «за ценой не постоит»…
*****
ЗАТКНИ СВОЮ ПОЛИГЛОТКУ! –
ГЛАМУРНЯ ВСЕ ЭТО!
Того, кто воюет лишь за престол
и охотится только на ведьм;
Того, кто право родиться ставит ниже, чем право украсть,
а право убить – выше всех прочих прав;
Того, кто блаженствует, истязая ближнего,
и чья единственная благодать – благо взять, -
я никогда не позову в свой дом
и даже – в свою бездомицу.
А что делать, если он позовет меня?
Мысль ненавистна глупцу – ибо непостижима для него.
Мысль ненавистна завистнику – ибо рождена не им.
Мысль ненавистна ее творцу – ибо напоминает ему о существовании глупцов и завистников.
Мысль ненавистна самой себе – ибо напоминает ей о корыстных претензиях ее творца.
Мысль желанна только для ненависти –
ибо в момент рождения мысли ненависть становится востребованной всеми, кто эту мысль не рождал…
Всеми, кроме любви –
ибо только любовь делает ненависть невидимой для людей, а мысль – недосягаемой для ненависти.
А потому:
Любовь ненавистна глупцу – как можно полюбить непостижимое (т.е. мысль)?
Любовь ненавистна завистнику – как можно полюбить сотворенное не тобой?
Любовь ненавистна творцу – как можно полюбить то, чем будут пользоваться глупцы и завистники?
Любовь ненавистна мысли – как можно смириться с тем, что твой дражайший творец продаст тебя своему завистнику, а тот - за дешево облапошит тобой глупца, а глупец объявит тебя своим и которого тоже придется полюбить чтобы не сделал чего похуже то бишь не заявил что тебя ему подсунули какие-то масоны...............
ЛЮБОВЬ НЕНАВИСТНА САМОЙ СЕБЕ, ИБО ВКЛИНИВШАЯСЯ В НЕЕ МЫСЛЬ ЗАРОНИЛА СОМНЕНИЕ В СЕБЕ САМОЙ
Для одних ты – помесь тигра с путаной,
Для других – сфинкс.
Для одних ты – гибрид павлина и сороки,
Для других – жар-птица.
Для одних ты – бурда из давленных помидоров с салом,
Для других – ароматнейший степной борщ.
Для одних ты – самовлюбленный одесско-бессарабский хлыщ,
Для других – очарованный южнорусский красавец.
Одним хочется, чтобы ты благодаря им стал еще дряннее, чем они,
Другим – чтобы мы благодаря тебе стали хоть чуточку лучше, чем мы есть.
Ты же… смотри, не упади с пьедестала!
Тебе поломали руки – и сказали, что ты не умеешь работать.
Тебе поломали ноги – и сказали, что ты ползешь, как черепаха.
Тебе проломили череп – и сказали, что ты безнадежная бездарь.
Тебя столкнули в выгребную яму – и сказали, что тебе не место в приличном обществе.
Тебя довели до нервного срыва – и объявили национал-экстремистом.
А когда ты навеки сомкнул уста, то заявили: «Как он посмел!»
Версию стихотворения на украинском языке см. по адресу:
http://poezia.org/ua/id/536/personnels
Хорошо бы мертвую хватку грубой силы разжать живой хваткой тонкого ума…
А если мертвой хваткой сжать кнут над мертвой лошадью, то что получится – оседланный Росинант, битва под Желтыми Водами или просто кавалерист после бала?
Хорошо бы в канун выборов сгибать линию конкурирующей партии в бараний рог, а собственной – в пастушеский рожок…
А если согнуть в бараний рог красную линию площади Тяньаньмень, то что получится – Хуанхэ, Янцзы или весь из себя Флегетон?
Хорошо бы прощальный платок вышивать нитью Ариадны, а робу арестанта латать обрезками ковра-самолета…
А если эти обрезки тоже прошить ариадниной нитью, то кто получится – Тезей, Монте Кристо или такой себе Владимир Ильич?
Хорошо бы живой хваткой сжать пастушеский рожок и завернуть его в ковер-самолет…
А если этот ковер-самолет завязать гордиевым узлом – неужто полетит обратно на зону?
Истории последним рубежом,
Снабдив дрекольем серафимов свиту,
Схлестнулись буквы на «камчатке» алфавита,
Войдя в кулачно-пулевой рожон.
О, слово-выстрел! Слово-взрыв! И вслед
Ревут-дудят, немейских тварей громче,
Осклизлый бомж и ряженый погромщик,
От крови дармовой навеселе…
Когда ж гурманы теленовостей
Замрут одышливо, меж рамп завидев силу
Закона превращения идей
В стекольный хруст под пятками босыми,
То флагов ярь - под стать цветному сну -
стыдливо вылиняет в будней рябизну.
Когда рожденный в рубашке снимает одежду,
то превращается в вешалку для лапши.
Когда он превращается в вешалку для лапши,
его начинают обгладывать гурманы политической кухни.
Когда его обгладывают гурманы политической кухни,
у них случается идеологическое расстройство.
Когда у них случается идеологическое расстройство,
они начинают ползать перед сильными мира сего.
Ползая перед сильными мира сего,
они, как и все рожденные ползать,
мечтают взлететь.
А когда рожденные ползать взлетают, то непременно становятся истребителем.
Но став истребителями,
они рискуют попасть под обстрел.
И если хотя бы один из них уцелеет,
то будет денно и нощно твердить:
«Я родился в рубашке я родился в рубашке я родился в ру…»
Дай Бог, чтобы эта рубашка
оказалась смирительной.
Он пытался мыслить,
но его мозг принадлежал нации.
Он пытался страдать,
но его сердце принадлежало партии.
Он пытался дружить,
но всякая компания
превращалась в кампанию.
Он пытался вступить в интимную связь,
но его орган всякий оказывался
законодательным,
а мужское достоинство –
национальным.
И вот он испустил дух,
который уже никогда не станет
духом
времени.
Окрик. Вышка. Тайга. Сугробы.
Прокопченных снов неуют.
Арестантские прелые робы
Ариадниной нитью не шьют.
Будто ком горловой, черный камень
В полусрыве завис на краю…
Уж не здесь ли опричники Хама
Распинали кралю твою?
Боль далекого, хлебного края
Вскрыть хотел ты нарезом стиха,
но забыл, что пуля сквозная
всякий стих оборвет навека.
Ты – лишь знак номерной, не боле!
Поделом тебе – рваться на свет!
Захотел быть воином в поле,
Что ж про щит позабыл? Ах, поэт,
Где ж строки твоей острая мета?
Иль сглотнул твои строки вприсест
Не монарх просвещенный из «света»,
А халдей-КГБист?.. Вот те крест...
Над Украйной расхолмленно-хлебной
Реет песен заоблачный слад.
И над степью горячечно небо.
И на Лысой горе – искропад.
Я играю в Майдан на полу,
Сам себе я теперь Президент,
Сам себе я – Премьер и судья,
Сам – оракул и он же – плебс.
Сам себе я – «Геть!» и «Ганьба!»
Сам себе я – «Долой!» и «Позор!»
Надрываясь с трибуны, тщусь
Самого себя взять в оцепленье.
Пусть буравит барыга-сосед
Потолок мой, ревя евроревом,–
Я в ответ по трубе простучу
Свежих рейтингов справную цифру.
Пусть обрюзгшая ненька Сима
ветра еньку танцует с тьмою (1),
И оранжевое с сине-белым
На глазах кумачеет к ночи,-
За окно ни вполглаза не гляну,
И на пир вне моей игры
Не пойду - не с руки мне плясать
На костях, наспех брошенных массам.
-------------
(1) П.Симоненко и Н.Витренко – лидеры леворадикальных партий Украины. Устроенный ими 7 ноября с.г. краснознаменный марш по Крещатику своей массовостью мог поспорить с официозами советского времени.
Чтобы вся твоя жизнь
была,
как один большой
СТОН,
достаточно лишь
в собственном кармане держать
СОБСТВЕННУЮ
фигу.
Чтобы вся твоя жизнь
была,
как один большой
КРИК,
достаточно
в собственном кармане держать
ЧУЖУЮ
фигу.
Чтобы вся твоя жизнь
была,
как один большой
ВЗРЫВ,
вполне достаточно
запустить в карман фигу,
начиненную
ГЕКСОГЕНОМ…
В чей карман?
Чью фигу?
Впрочем, какая разница!
Лучше возьми сачок
И лови
ПЕПЕЛ.
Самое большое на свете счастье –
когда ты голубь
и сидишь на голове собственного памятника...
А если памятник
вдруг возомнит себя горою,
а тебя – мышью?
А если его чрево вместо мыши -
или голубя -
вновь исторгнет тебя,
в твоем прежнем,
скучном
человеческом облике?
Будешь ли тогда
ворковать стихи
о том, что самое большое ... –
это сидеть ...?
Или думаешь, что эти стихи
вскружат голову
голубям?
Любуйся!
луна, -
выродок, -
востученный тлен
слапала…
...да
ниже -
на
Дне -
выхристни.
(М.Мирошниченко “Выхристни”)
Востученным тленом тлетворный востук
Во стук-перестук по гробам
Водятливал ворон, во дантовый круг
Ведантовый вперив там-там.
Камланьями руша трефной либертиз,
Вассальих не взлапывал жен.
Он, Фамирид аки и паки Нарцисс,
С одним лишь собой угрешён.
Но, нехристью вспучен и выхристью наг,
Всегда он обрушить горазд
На юроплощадное шоу макак
Сионы взмасоненных масс.
Найбільше щастя –
Це коли ти голуб
І стовбичиш на голові власного монумента,
Але ж бо –
Монумент удав гору,
А з тебе – мишу,
Але ж бо –
В таїні народження знову з’явишся ти,
Але ж бо –
ти з'явишся у своїй ранішій, людській, подобі,
Але ж бо –
Із яструбиним дзьобом,
Очима гадини й
Грифонячими пазурами,
Які зажерливо стискаються
Під розкугикування віршів
Про таке неймовірне щастя, як
стовбичити на голові власного монумента.
Але ж бо –
...
Неужели, сгорая со стыда,
ты надеешься разжечь мировой пожар совестливости? –
Боюсь, в этом пожаре сгорят только те, кто еще имеет совесть.
Неужели, истаивая от удовольствия,
ты надеешься устроить всемирный потоп любви ?
Боюсь, в этом потопе погибнут лишь те, кто еще способен любить.
Неужели, хватаясь за ковчег,
Ты надеешься спасти род людской? –
Боюсь, ты спасешь только то, от чего уже не спасется никто.
Неужели, спасаясь от тебя, род людской грезит одним только блаженством? –
Боюсь, без тебя его ждут лишь смятение, смятенная смерть и безблаженная самоядь!
Ведь он –
Это ты во множестве своих блаженных смятений,
А ты –
это он в своем единично-зримом
смятенном блаженстве.
Хочу быть самому себе гитарой –
чтобы слагать аккорды из звуков лопающихся струн.
Хочу быть самому себе голосом –
чтобы слагать мелодии из беззвучного глотания воздуха.
Хочу быть самому себе песней,
которую запевает резанный петух, а подхватывает хор недорезанных крокодилов.
Хочу быть самому себе мыслью,
возможной только в мозгу,
пораженном моровой язвой Моровых идей.
Хочу быть самому себе духом,
охраняемым падшими ангелами,
чьи крылья опалены в битве за благосклонность
одного на всех дьявола.
Хочу быть самому себе дьяволом –
в надежде хотя бы таким путем
взглянуть Богу в глаза
на равных.
От белеющего порога
До чернеющего причала –
Ты Луну за темя не трогай,
Ведь она – всех забвений начало.
От шафранного дна речного
До лазоревой дымки заречной –
Не брани, если вдруг качну я
Твоих грез колыбель звездно-млечную.
От буреющего прибоя
До багровой глади заката –
Не серчай на зарю, Бог с тобою! –
коль на плаху дорога поката…
От шумливой лавины снежной
До безмолвной льдинки на веках –
Не спеши моим взором натешиться:
это только начало обета…
От озябшего дна речного
К ускользающей дали изменчивой –
Твоих грез колыбель вновь качну я…
Будет ночь, и прибавить здесь нечего.
Я тебе – не верю,
Я в тебя – не верю,
Но я в тебя – верую!
Ты мне – веришь,
Ты в меня – веришь,
Но ты в меня – не веруешь!
Даже если соль земли впадает в неискупимый грех, из этой соли тоже возникают соляные столпы. Но стоит к ним прикоснуться - тут же сыпется песок.
Если же солью земли посыпать сорочий хвост, сорока может превратиться в соловья, но хвосту при этом грозит пожизненное остолбенение. Значит ли это, что всякий сорочий хвост – тайная личина Лота?..
А кто такой Лот?
Соляной столп из песка?
Песчаная дюна из соли?
Песочные часы, заправленные сахаром?
Или двадцатипятитысячник Ветхого Завета, поплатившийся жизнью за свою человечность – человечность к соли земли?
Счастье – глотнувшему свободы
Горе – поглощенному свободой
Проклятье – поглотившему свободу
Что делать, если ТЫ – давно не ТЫ?
Что делать, если МЫ – всего лишь бледная тень от ОНИ?
Куда деваться, если ИМ однажды наскучит отбрасывать даже эту – бледную – тень?
Раствориться в вязкой пучине всесильно-пустоглазого ВЫ?
Утешиться суетливым пламенем угасающего Я?
Или вообразить себя вселенским вихрем,
который притворился
вопросительным знаком на фуражке клоуна?
Вертикаль отбирает силы
у того, кто стоять не привык,
Кто с рожденья сложеньем хилый,
А душою – что дама пик.
Кто привык пробираться наискось
да змеиным зигзагом ниц,
чтоб, в гнездовья неслышно вваливаясь,
жалить в крылья уснувших птиц.
Но однажды, смертельней жала,
Станет колом виденье ему,
Как уютные горизонтали
Пронизает взглядом усталым
Анаконда по кличке… Муму.
Дискурс абстрактный
Рождение большинства горожан – не более, чем аргумент для столичной прописки нахрапистых мамаш.
Рождение большинства революций – не более, чем аргумент для прописки во власти нахрапистых столичных изгоев.
Ты тоже изгой, но - не во власти, ибо тот, кого ты считал отцом революции, так и не признал своего отцовства.
Дискурс конкретный
Пока Ю и Я (1) ставили на попа алфавит, а Л и М пытались вернуть его в горизонтальное положение, вклинившееся между ними Т отнюдь не алфавитным образом прочло лекцию о пользе феминизма: это когда Жанна д'Арк не только не расплетает косу перед сожжением, а сама поджигает костер, выхватив факел из рук инквизитора только за то, что какой-то П за бесценок купил себе ВВ.
Дискурс чисто-тупо-конкретный
При старой ненавистной власти ты мог пройтись по булыжнику Большой Васильковской – пусть в знак протеста, но все же пройтись.
При новой любимой власти на этот булыжник тебе уже не ступить – даже в знак поддержки.
При старой ненавистной власти ты мог просить и жить в отказе, ты мог отдавать кровные, но не терять крови.
При новой любимой власти ты чувствуешь себя голым, которому посоветовали снять штаны...
Перспектива («и все же…»)
Тебе многое дано, многое позволено и не за все с тебя взыщется: острить глаз и повышать голос, вскидывать руки и изображать крылья, лететь на пол и топтать потолок, сотрясать децибеллами округу и вспарывать мегагерцами чуткий коллективный разум. Чиновный люд уже не призывает тебя растворяться в высоких идеях, подвыпившему мещанину безразличны цвет и фактура твоей «кавказистой» шевелюры, а белобрысый погононосец не утюжит взглядом твой этнически неправильный нос. В конце туннеля, как всегда, темно, однако посередине уже зажгли свет – и вот тебе кажется, будто середина туннеля – это и есть его конец. Ты - айда в сторону, да об стенку - ббац! А чтоб знал: тьма не может служить концом, ибо слишком уж неясны ее границы. Да будет свет!
(1) Примечание для «чайников»: имеются в виду главные фигуранты оранжево-голубых событий ноября-декабря 2004 г. - В.Ющенко, В.Янукович, В.Литвин, А.Мороз, Ю.Тимошенко и др.
Киевский поэт Татьяна Аинова готовит к печати новую книгу. С содержанием автор уже определился, однако название еще «витает». Именно об этой книге с «витающим» (на этот момент) названием и пойдет речь, а заодно – о мыслях, навеваемых поэзией этого неповторимого автора.
Сложный поэт Аинова. Сложный и очаровательный. Куда ни взгляни – всюду, в любом из ее стихотворений изведываешь то, что пьянит разум не только литературных знатоков, но просто непредвзятых эстетов.
«…звездной пулей, прозреньем навылет
мне останешься ты…»
«…инверсный декаданс
чернильной крымской ночи…»
«…наблюдать могли в замочные скважины звезд
чудеса Господни…»
«…слава, о которой не просила –
отсроченная версия позора…»
«…оговорка, сестра оговора…»
«…взыскуя, мудрецы
касались не пыльцы –
пылинок на стекле…»
«…любовь, от которой родятся стихи, а не дети»
«…сколько ни говори «экстаз»,
кровь быстрее не побежит…»
Сложный поэт Татьяна Аинова. Поэт слияний и смешений, многообразия в едином и единого в расплыве-распылении. «Уже не совсем трамплин, еще не совсем балкон»... Создается впечатление, что, настраивая душу на Татьяны поэтическую волну, повседневная жизнь отступает куда-то за бесконечно широкую, звуконепроницаемую, и вместе с тем удивительно прозрачную, «аквоподобную» стену, а разум окунается в стихию словесных и смысловых парадоксов. Иначе как достичь такой легкости, такой естественности многообразных поэтических приемов и «афоризмов мудрости»? Как удается ей с равной степенью успешности воплощать себя и в «классическом» стихе, и в верлибре, и в фольк-стилизациях?
Если внять терминологической моде, то Т.Аинова – постмодернист, но в высшей степени странный, эксклюзивный и атипичный представитель этого слоя культуры: она – мыслящий постмодернист! Она – страждущий постмодернист! Она – «сумеречный романтик», внедрившийся в самодовольную витальность постмодерна! Где вся та легковесность изложения, легкодоступность цели, вырожденность смыслов («скелеты знаков»), превращенных в безделушки для манипуляций? В стихах Аиновой такого нет и в помине.
Поправ же упомянутую моду, обнаруживаешь, что Татьяна – истинный, «коренной» романтик. Мятущийся, раздвоенный, порой со взаимоисключающими жизненными целями, где под покровом метафизических Ничто и Никуда Смерть-Вечность предстает апофеозом жизни («Прекраснее, чем смерть прекрасного созданья,- картину ли, роман – вовек не сотворить»). Да и приверженность «классическому» стиху, всецело пронизанному единым эмоциональным потоком – тоже веский тому аргумент.
«Все, что мы вольны променять,
призрачно, как след от слезы.
Мир и мир – в тебя и в меня!
Сто осколков в общий язык».
- так чувствовать образ возможно лишь в ураганных порывах «серебряного века» - кали-юге русского романтизма. Но, как быть, если в дурманной глубине «сребровековья» вдруг зарождается «Ау! Дитория! Дитя», «ложе лжи и лени лето», уж не говоря о том, сколько «закланий у клана и клона» и «всякое ложе есть лажа»? Если рядом с классическим катреном во весь рост восстает верлибр, «аффористический стих» и даже аллеаторика (к примеру, «Стихо-творение», которое, как отмечает его автор, «можно читать фрагментами и в разном порядке, в т.ч. от начала к концу. При этом настроение и смысл существенно варьируются – от пафосного до издевательского»)? Странный романтик! В высшей степени странный!
Опять роятся мысли о смешении, смещении и взаимопроникновении, т.е. о постмодерне. В таком случае, попробуем отстоять следующую точку зрения:
Т.Аинова – романтик, инфицированный постмодерном.
Но каково качество, каков «диагноз» этой инфицированности? Увы, здесь тоже не обойтись без цитат:
«И уже западло любоваться сквозь призму слезы»
«Ей на фиг не нужны метанья и кульбиты»
«Где гитару дрочат отроки»
«Свой принцип неучастия в компосте
какими словесами оправдать?»
Какой-нибудь пурист от меломании назовет это рецидивами дурного вкуса, исследователь авангарда – эпатажем, а равнодушный к поэзии профан попросту пройдет мимо. Бог с ним, с профаном! Но о каком «дурном вкусе» может идти речь, если рядом – «призма слезы»? Какой может быть эпатаж, если «эпатажный» материал органично вплетен в ткань «высокостильного» текста, а не выделен, выпячен некой красной строкой, троеточием и прочим знакопрепинательным антуражем, как того требуют законы «классического» эпатажа? Нет, здесь властвуют иные смысловые мотивы, иные выразительные начала. Имя этим началам - декапопс.
Что же такое декапопс? Поищем ответ в творчестве самой Т.Аиновой. Одно из стихотворений предлагаемого сборника – «Интегрированный диптих памяти манхэттенских небоскребов», сопровождено весьма показательной авторской ремаркой:
«Три в одном»: может читаться как цельное произведение, состоящее из 12 длинных строк, а также как два самостоятельных стихотворения, не только символизирующих манхэттенские небоскребы, но и пародирующих 2 основные ветви буржуазной культуры – декаданс и попсу».
Словом, декапопс – это своеобычный, возможный лишь в лоне постмодерна симбиоз декаденства и поп-искусства, культурологический кентавр «особо-посвященного» интелектуального эстетства и «архипопулярного» мас-культа во всей его асентиментной профано-брутальности.
Безусловно, попытки компромисса между элитарной и обывательской культурами наблюдались и в прошлые эпохи, к примеру, у романтиков-националистов XIX ст., видевших панацею общепонятности искусства в его обращении к фольклорным, рустикальным корням, у дадаистов и «поп-артщиков» ХХ ст., стремившихся приложить экспериментальные наработки художественного авангарда к массовой, общедоступной и, как им казалось, общепонятной культуре. Но все завершалось очередным крахом интеллигентских иллюзий: как ни рядись в лапти и сарафаны, очки и пытливый взгляд выдают ученость, а следовательно – «ненашенскость», «ненародность», «белокостность» их хозяев. А произведенные ими худпродукты так и оставались уделом узкого круга меломанов с перспективой кануть в малочитаемую бездну художественных энциклопедий.
Декапопс – новый виток в поиске упомянутого компромисса, потрясающий художественное сознание на рубеже XX-XXI столетий. На сей раз «элитарный» художник – уже не «народ» (т.е. «село»), а представитель наднациональной городской массы. Он неистово хочет нравиться этой массе, но не в состоянии преодолеть свою «ученость» и непрерывно выплескивает наружу страдания по этому поводу, этими же страданиями вдохновляясь на новые (и публично-показательные) творческие подвиги. К тому же, городская масса – его единственный читательский (слушательский, зрительский) резерв, единственный путь бегства от элитарной среды – этой банки с пауками, где он сам – лишь маленький паучок, которому никогда не стать властителем дум «литературной общественности». Если обратиться к нынешней киевской практике, то на поприще декапопса немало преуспел композитор-литератор-перфоменсист Сергей Зажитько, безусловно эффектнейшее явление музыкальной жизни Украины начала XXI века. В литературе невозможно обойти вниманием Игоря Лапинского.
Но зачем понадобился декапопс Татьяне Аиновой? Несмотря даже на то, что сама Аинова, видимо, и не подозревает о своей принадлежности к нему)?
В человеческой душе все равновесно, в противном случае жизнь обрывается. Драматизм уравновешивается иронией, трагизм – сарказмом, но полную депрессию, безысходность, глушайший и беспросветный эмоциональный тупик, видимо, способна прорвать лишь откровенная брань, открытая, грубая издевка над причиной депрессии. К тому же, брань, как известно, обоюдоостра, бифункциональна: она – средство эмоциональной разрядки и она же – средство защиты от агрессивного окружения. Брань – ответ уродстовом на уродство, безобразием на безобразие. Помните фильм «Чучело» Р.Быкова, когда девушка, своей красотой и умом вызвавшая к себе агрессивное неприятие со стороны однокласников, в отчаянии остриглась наголо – мол, пусть попробуют меня ненавидеть такой, «теперь я – чучело»! Видимо, подобная «чучелизация» мировосприятия, «чучелизация» как способ реагирования на смертоносные вызовы общества проясняет и гиперденсацию (сгущение) эмоциональных красок, и всплески демонстративной, на грани цинизма, брутальности. Даже возвышенная, доведенная до безумия любовь (а любовь у Аиновой немыслима вне безумия), устремлена к «ста осколкам в общий язык». Чувствуете боль на языке? А привкус крови? Впрочем, «нет последствия банальнее, чем боль»!
«Людочка лежала такая (с)покойная…», «чьи скорбные массы – предтечи блевотных влачили тоску на рогах и копытах…»
Эмоциональный гиперденс, драстическая безысходность – родимые пятна декадентства. Бранный бурлеск вкупе с натуралистически-«болевыми» образами – ярко выраженный pops: хотя бы потому, что «орган» их восприятия – отнюдь не разум... Вместе же – декапопс.
А возможно ли вне эстетики декапопса столь естественно, как в поэзии Т.Аиновой, сочесть высокий слог с возможностью называть вещи своими, зачастую даже малоэстетичными, без оскомных эвфемизмов, именами?
Сложный поэт Татьяна Аинова. Сложна, трагична и своенравна ее героиня. Видимо, и трагична ввиду своенравия, а своенравна – ибо слишком интеллектуальна, слишком чувственно ранима для той действительности, в которой она «прописана» судьбой. И в то же время – слишком внутренне сильна и зубаста, не под стать ранимости. Эти свойства с завидной последовательностью вопрощаются на всех этажах поэтического бытия – в бытописи, «стихописи» и даже «политописи». С одной стороны, испытываешь искреннюю радость от того, что талантливейший поэт Аинова не желает «корчится внутри словесной клетки» хотя бы потому, что «стихи – предвестники несчастий». С другой стороны, иного читателя постигнет подлинный шок от освещения этим же поэтом некоторых реалий украинской политической («Выборы в гареме Украина…») и культурной жизни («Ода зданию НСПУ»). На первый взгляд – разит украинофобией. Но стоит лишь вдуматься ее строки «но меня на последний неправедный суд не сюда понесут, никуда понесут» (вот оно – заветное аиновское никуда!), как становится пронзительно очевидным: в какой бы стране, в каких бы весях («Селяви села») не довелось жить нашему Поэту, ни душевного покоя, ни удовлетворения жизнью ему не сыскать нигде – ни в Украине, ни в России, ни во Франции, ни даже в Гель-Гью! Аинова – слишком сложный поэт не только для своего жизненного пространства, но и для своего жизненного времени – для нашего времени! Сложный не напоказ, не надуманным сгущением красок и усложнением простых истин, как это зачастую наблюдается у псевдоинтеллектуальных авторов, а заострением сложных проблем бытия, воплощением сложных характеров и «художественным вскрытием» тонких психофизических материй. А потому поэзия Т.Аиновой требует от читателя глубоко вдумчивого отношения к текстам, категорически отвергает их поверхностное «пробегание глазами» и прочие методы «маскультовского» скорочтения.
Не знаю, как Вы, Читатель, но лично я, невзирая на глубокие порой разногласия с автором стихов в оценке и характере освещения некоторых реалий жизни, при чтении сборника Татьяны Аиновой неизменно пребываю в состоянии эстетического пиршества, которое хотелось бы длить вечно. Даже несмотря на декапопс…
Я приду к Вам на миг исповедаться в будущем,
Пусть мой дом в царстве Клио совсем невысок,
И сугробы сомнений преграждают мне путь еще,
Но дойду – лишь хватило бы вдоволь крыльев и ног!
Я приду к Вам, в трудах окровавив ладони,
от судьбы отрешая потных линий прошиб,
И, проникнув в стиха огнеликое лоно,
Опалю им подножье Ваших хладных вершин.
И тогда, искропадом свежих строк осыпая
всполошившихся муз хрупкий храм на любви,
Я приду к Вам навек, вдохновен и раскаян,
в полувзмахе от звезд, в полумиге от рая
Ваших взглядов касаньем перо оживив.
Вот и все. Только камень
Да прострел проводов,
Да начертан на знамени
Млатосерпый альков.
Ныне в вечном ответе вы
За столетний наш сон,
Пусть на лбах по отметине
Да рога под чепцом.
Что ж плодитесь вы, падшие,
На распутьи времен?
Век не вспашется пашня ведь,
если дом разорен.
Что ж верстой перекатною,
Меря мира судьбу,
Вы попуткой попятною
вилы в руки рабу
вновь неистово тычете?
Да не в масть вам, что днесь
человечии вычеты –
неблагая то весть.
Я тебя нежу, я тебя сердую,
Я тебя вью переливчатой зернью,
Мерно купаю во взгляда глубях,
Буквою звончатой слух твой голубя…
Только тебе все оскомно, все стыло,-
Только небес вседостойное стило
Вправе ласкать твой балованный взор!
Что тебе букв бубенцовый узор?
Но я тебя нежу, я тебя сердую
И осыпаю стоискрою зернью
Всех звездопадов осенней поры.
Пусть всем ветрам проиграю пари -
Лишь бы нестись, сколько хватит ока,
Валом девятым твоей поволоки!
Ни кресту, ни персту не воздам я, забвеньем палим,
Ни видений ночных, ни улыбки украдчивой ради,-
легким древком зари оттолкнувшись от сонной земли,
улечу к тебе в степь, позабыв о чинах и наградах.
Улечу к тебе... Пусть в перемолотых душах - ни зги,
и кипящие зноби теченье неслышное скроет,-
хоть столетье, хоть вечность лощеной чиновной тоски
я отдам за один только миг помраченья тобою.
Улечу к тебе в степь, в жавороний вскураженный гам,
Улечу, а затем - пусть безумнейший я в целом свете!-
Все иконные лики земли, без раздумий, отдам
За один только взгляд, на лету укрощающий ветер.
Ты не в силах парить? А толку!
Да и вправду завидовать глупо
Журавлям, в вешнем небе только
Восхищенному взгляду доступным,
Что взмывают, беспечны, разом
На ветров лазоревых ютах,
Будто долг перед ними красен
Платежом твоего лишь уюта.
Что, самим Саваофом славим,
Клин журавий все выше, выше.-
Он, казалось, последний камень
Из сердец всего мира вышиб.
Но когда журавлиное кружево
Повергало мой взгляд в усталость,
Только ты в ладони натруженной
Журавлей журавля мне казалась,
Тиховзгляда и тихогласна,
Словно пулей, полетом правила,
А журавль так упасть боялся,
Что, себе самому не по нраву,
Длинной жердью застыл над колодцем,
Будто столп соляной без соли,-
Только в страхе греху не ймется,
Если страх тяжелей неволи!
Ах, журавль… Что в нем толку-то, право?
Пли, охотник! Но дрогнет рука моя:
Ведь пока он парит – жур-авель,
Никогда не подняться жур-каину!
Сегодня в полдень мне впервые в жизни выпало пройтись по проезжей части улицы Красновасильковской – именно так нынешние киевляне окрестили улицу Красноармейскую, которой никак не вернут ее прежнее имя Большая Васильковская. Сегодня в полдень я впервые пересек по диагонали милый с детства перекресток улиц Толстого и Терещенковской, впервые стоял посреди Владимирской, не боясь милиционера, и общался на «ты» с Тарасом Григорьевичем, нечаянно обнаружив, что он был на целый год младше меня-нынешнего. Я шел в оранжевой колонне, среди оранжевых флагов, флажков и флажочков. Рядом с белокурыми девчатами в оранжевых плащах и рослыми усатыми молодцами в оранжевых наплечниках. И старые киевские балконы оранжево качались в такт нашим шагам. Целыми семьями, целыми домами высыпали на улицу Бессарабка и Паньковщина, вынося на люди все, что имело оранжевый цвет и было подъемно для рук. Даже сверкающе-вороной БМВ с желтогорячей ленточкой на антенне чеканно пробибикал нам навстречу “Ще не вмерла Україна...”
Казалось, только царство Аида не имело оранжевого цвета, то и дело сотрясаясь крушительным инфразвуком: “К чему Вам этот опасный цвет? К чему страсти? К чему накал? Гляньте в небеса, в лазоревый покой, хранимый белоснежными перьями облаков! Вот она – истинная красота, гармония и сытое недвиженье вечного мира! Ах, “цвет небесный, синий цвет”...” Да, воистину красота. Воистину вечный мир и величавый покой. Но слишком уж безмерен, слишком холоден и мертвенно-зябок его сине-белый покров. Слишком много здесь льда и слежавшегося, стоптанного снега. Слишком коченеют пальцы, смерзается чувство и тощает ум от одного вида ледяных эльфов, сотнями тысяч шныряющих по стране: вчера они охотились только на урны, а сегодня – уже на всех, кому не пришлась по душе их вчерашняя охота. Обритые снаружи и полосатые изнутри. Только коснись – все отморозят, все оледенят, до спинного мозга, до крови в венах. Растопить бы этот хмурый, иссиня-сизый лед теплым оранжевым маевом! Ан нет! Кто-то слишком много заплатил за гигантскую морозильную камеру. Стучи-стучи каской, дескать, тебе чего-то там недодали и вдова плачет над другом, заживо погребенным в угольной пучине! Поздно! Все ушло в морозилку…
Нет, больше не уйдет! Не уйдет, пока мерцает наш оранжевый архипелаг. Пока оранжев Киев. Пока оранжевы Печерск и Оболонь, Днепр и Сула. Пока оранжевы Сиверщина, Полянь и земли Древлянские. Пока оранжево полуденное солнце, пусть даже непроглядно задрапированное ноябрем-истуканом.— Цвет Надежды и Веры сегодня стал цветом Любви!..
И я отныне оранжев – хотя бы потому, что мне еще не все фиолетово.
22 ноября 2004 года
P.s. Много воды утекло с тех пор. Но это свежее, первозданное, еще не преданное обработке разумом, впечатление от первого дня Оранжевого всплеска, позволяю себе хранить как личную, если хотите, ЭМОЦИОНАЛЬНУЮ РЕЛИКВИЮ. Несмотря даже на то, что многое из произошедшего после огорчало куда больше, чем радовало. Для большинства "властителей парламентских дум" слово "Майдан" стало чем-то вроде аусвайса для входа в народную душу - и не более. Впрочем, к самому Майдану это уже никакого отношения не имело
Каким бы ни был исход,
За тобой все равно придут,
Припомнив любое из твоих прошлых,
Прихватив любого из твоих пришлых,
Припугнув любого из твоих присных,
Любую черту твою приняв за…
Любую строку твою подведя под…
Любую тайну твою сочтя за умысел…
С воем сирен или тихим взломом,
С сухим параграфом или мокрой печатью,
За тобой придут –
Если ты сам не придешь за теми,
Кто может придти за тобой.
До окаленья бил,
До судороги в устах
Ты приминал пыль,
Не преминув страх.
Ты всколотил муть,
Не взголодив уст.
Ты изгалял суть,
Не оголив чувств.
До слепоты глаз
Не выпускал бразд
Ты, кто карал и бил
До недвиженья крыл,
Вдруг, наконец, взвыл,
Гарь клубя в небесах:
Ты лишь взметнул пыль,
Но не отряс прах.
*****
Корова – плод
Кори овна.
Першит – знать,
Пером ты шит.
Шалом – что
Шаг ломом в ловушку,
Кто, шилом жаровню обшарив,
Шепнет в игольное ушко:
«Кошара – кош ариев шпаренных»,-
и будет с кошёлкою квит.
ЕЩЕ РАЗ ПРО КОШЕЛЕК (ГАМАНЕЦЬ)
На каком бы его языке ни изрек,
Все равно норовит он исчезнуть:
Кошель – ёк!
Гам – и нет-с!
*****
- Господин Адюльтерьер! У Вас такие пушистые лапки…
- Адью ль, терьер?
"МНОГОЯЗ"
Данная ветвь авторской песни представлена авторами-исполнителями, использующими в своем творчестве несколько языков, по преимуществу - русский и украинский. Невзирая на весьма обширный «кадровый потенциал», "многояз" собственных оргструктур не имеет и реализует себя, как правило, в рамках русскоязычных бард-объединений.
Наиболее очевидная черта "многояза" (в первую очередь, «двуяза») — явная неравномерность «языковых нагрузок» между разными поколениями бардов. Если среди авторов-исполнителей старшего поколений явно преобладает одноязычие (русское либо украинское), то среди молодежи и представителей среднего поколения, напротив, одноязычие становится редкостью. Разная «степень присутствия» самого факта двуязычия в творчестве того или иного автора безмерно усложняет и вопрос о его культурно-языковой идентификации. С этой точки зрения, куда относить авторов, субъективно считающих себя представителями русскоязычной культуре, но эпизодически (порой единожды в жизни) — и зачастую неожиданно для самих себя — пишущих песни или стихи по-украински? К примеру, В. Каденко и В.Винарский, твердо зарекомендовавшие себя как представители русской культуры, имеют в своем творческом портфеле и стихи, и песни на украинском языке. Или А. Лемыш, на заре 90-х обратившийся к поэзии Т.Г. Шевченко, а также Т. Бобровский, написавший свои первые песни на украинском.
В последние годы "дуязычного полку" прибыло и со стороны "сугубо-русскоязычных"в прошлом авторов старшего (Арк.Голубицкий) и среднего (Инна Труфанова, Ольга Дробот) поколения. С другой же стороны, встает вопрос о «языковой идентификации» Тризубого Стаса и Эдуарда Драча, ставших на бардовскую тропу с песнями на русском языке, но затем "окончательно и бесповоротно" перешедших на украинский и ныне являющихся знаковыми фигурами украинской национальной культуры (причем, не только в авторской песне).
В числе же тех, кто прочно вошел в сознание любителей авторской песни как «твердый двуязник», лидерство принадлежит «старикам» И. Жуку, В. Семенову и Владимиру Завгороднему (ярчайший поэт-композитор романсово-шансонного направления, проживающий во Владимире-Волынском), среди молодых — Денис Голубицкий, Наталья Хоменко, Эвелина Полевая, Николай Шошанни (1), Эмма Коробова. К «двуязычникам» следует присовокупить и полиглотов, среди которых по сей день нет равных киевлянке Наталии Бучель, в репертуаре которой — песни почти на 20 языках (хотя ее собственные песни — лишь на двух, украинском и русском). Третий язык порой вводят в творческий оборот Денис Голубицкий (английский) и Игорь Жук (польский), а в бард-опере посленднего «Вавилон» использован еще и четвертый язык — немецкий (правда, тексты не собственные). Несколько особняком в ряду «полиглотов» оказался Петр Приступов (2): в его творчестве присутствуют не только разные языки (русский, украинский и иврит), но и разные культурно-стилевые системы. Если его песни на русском языке полностью укладываются в «общерусские» шансоново-романсовые рамки, то в украинских песнях он всецело сориентирован на украинскую национальную стилистику. Мало того, он даже сопровождает песни на разных инструментах: русские — шестиструнной гитарой, а украинские — собственноручно изготовленной кобзой. Приступов озвучил 24 из 30 стихотворений «Сада божественных песней» Г. Сковороды, переведя их, к тому же, на современный украинский язык. Что же касается песен на иврите, то их исполнение П. Приступов тоже сопровождает игрой на кобзе, по возможности приближая ее звучание к старинному еврейскому инструменту псалтириону.
Ведя речь о взаимодействии украинского и русского языков в творчестве определенных авторов, следует коснуться не только формальной (т.е. самого факта двуязычия), но и сущностной стороны этого взаимодействия. В последнем случае следует выделить два уровня художественного преломления языка. Первый уровень – использование языка в качестве средства образной характеристики песенных персонажей, дешифровки их идейно-смысловой нагрузки. В этом плане показательно включение в выразительную ткань произведений так называемого «суржика» – смеси украинского и русского языков, на которой общается практически все сельское и поселковое население Центральной и Восточной Украины. Утвердившийся в украинской интеллектуальной культуре как средство сатирической характеристики персонажей (со времен пьесы «Наталка Полтавка» И.Котляревского), в аналогичном качестве «суржик» предстает и творчестве современных бардов. Причем, получая кардинально разное идеологическое преломление. К примеру, если «На хуторочке близ Диканьки» Игоря Семененко – сатира на хуторян, убежденных в том, что весь род человеческий произошел от украинцев и все языки – от украинского, то «Письмо гражданина Придурченко в районо» Эдуарда Драча – напротив, шарж на горемыку-манкурта, что есть силы пытающегося сбросить с себя оковы «украинской национальности» и стать русским, но все его попытки столь нелепы (в частности, изобилующий языковым макаронизмом текст письма в районо), что ничего, кроме насмешки, не вызывают.
Второй уровень – программирование языком ментальных установок самого автора. Здесь следует обратить внимание на творчество Игоря Жука, которое, на первый взгляд, содержит определенный мировоззренческий дуализм: космополитичность-«общечеловечество» в русскоязычной составляющей его творчества и мнимый "национализм» – в песнях на украинском языке. По крайней мере, такое мнение сложилось в головах поверхностных «оценщиков» произведений И.Жука. На самом же деле и «космополитизм», и «национализм» здесь мнимы. То есть «националистами» являются лишь герои песен И.Жука, но не сам их автор, а «мнимость» побуждается тем, что речь практически всюду ведется от первого лица реальных персонажей национальной истории – Ивана Мазепы, Симона Петлюры, Нестора Махно, бойца Киевского полка Сечевых стрельцов – да к тому же на их родном языке! Но стоит лишь прислушаться, вникнуть в реальную смысловую ткань песен, как становится ясным, что автор песен – прежде всего психолог-аналитик, желающий постичь человеческую и прежде всего человеческую душу тех, кого история превратила в идолов (в конце концов, роман П.Загребельного «Я – Богдан» тоже есть ни что иное, как огромный, на сотни страниц, монолог Богдана Хмельницкого).
Подобная культурная "переустановка" сознания при обращении к разным языкам свойственна и некоторым другим бардам, которые в своем русскоязычном творчестве склонны к "классической" авторской песне. Так, Александр Смык (г.Ривне) в своих украинских песнях опирается на стилистику польского городского фольклора и "старого" украинского романса, а Анатолий Секретарев (г. Винница) погружается в стилевую стихию бард-фолька с элементами народно-мистической символики ("Путь на Литин"). К насыщению характерно национальными музыкальными интонациями тяготеет в своих украиноязычных песнях и житомирский бард Сергей Соленый, сохраняя при этом склонность к симбиозу бард-рока и "классики".
В целом, двуязычное течение в авторской песне и его продолжающееся разрастание в нынешней Украине играет не только благотворную художественную (расширяя культурно-стилевой диапазон авторов и слушателей), но и политическую роль: сам факт обращения к двум языкам — русскому и украинскому — одного и того же автора и равноценное, непредвзятое восприятие произведений, написанных на этих языках, одной и той же публикой, обнадеживающе авансирует языковое согласие в украинском обществе.
УКРАИНОЯЗЫЧНАЯ ВЕТВЬ
К данной ветви авторской песни мы относим авторов-исполнителей, всецело или по преимуществу связавших свое творчество с украинским языком, а также формы бардовской консолидации (клубы, фестивали etc.), существующие на украиноязычной основе. По сравнению с "многоязом", украиноязычная ветвь бардовского творчества обнаруживает ощутимо большую независимость от русской авторской песни как по содержанию и стилистике творчества, так и по характеру своей институциализации (самоорганизации). Прояснить причины тому поможет небольшой исторический экскурс.
История исполнения украинских песен под гитару насчитывает не одно столетие. Органичность сочетания украинского слова со звучанием щипковых инструментов была подтверждена еще искусством древних кобзарей, сопровождавших свое пение на ладковой кобзе (инструмент, родственный лютне). А на одной из народных картин «Казак Мамай» ее главный герой изображен с… гитарой в руках. Существует немало свидетельств об исполнении украинских песен под гитару драматическими актерами в ХІХ ст. В сопровождении гитары впервые исполнил свою, ставшую впоследствии народной, песню «Заповіт» («Завещание») на стихи Т.Шевченко полтавский музыкант-любитель Гордей Гладкий (70-е годы XIX ст.). Гитара была любимым музыкальным инструментом воинов национального воинского формирования «Украинские Сечевые стрельцы» (УСС) в Первую Мировую войну, а наиболее известные авторы песен, рожденных в недрах УСС – Богдан и Лев Лепкие, Михаил Гайворонский, Роман Купчинский, Степан Чарнецкий – стали путеводными звездами для многих современных украинских бардов. Под гитару часто пели и западноукраинские студенты в 1-й пол. ХХ ст. Существует свидетельство, что автор одного из популярнейших украинских шлягеров «Гуцулка Ксеня» Роман Савицкий также впервые исполнил его под гитару.
Позже, когда русская авторская песня уже находилась на подъеме, украинская песня под гитару звучала лишь в устах разрозненных авторов, как правило, даже не подозревавших о существовании друг друга. Одни из них опирались на традиции украинского романса (Зоя Слободян), другие пребывали в плену «старой» песенной культуры западноукраинского города (Анатолий Горчинский), третьи искали украинские аналоги американского фольксингерства, близкие искусству популярных в свое время П.Сигера и Б.Дилана (Александр Авагян, Виктор Морозов), четвертые ринулись в стихию т.наз. «хиппи-альтернативы» (термин Алексея Семенченко), заключавшейся в сочинении эпатажных текстов на украинском языке к бит- и рок-хитам 60-70-х годов, наконец, пятые стремились создать на украинском языке нечто, подобное русской авторской песне (Вадим Серый, Владимир Семенов, Сергей Козьяков, Игорь Жук). Особняком стояли Петр Приступов, искавший собственный компромисс между бардовской песней и кобзарским искусством, Наталья Бучель, создавшая ярко индивидуальный стиль обработки украинских народных песен для голоса и гитары. Среди предтеч украинского бардовского искусства нельзя не упомянуть и «аккустическое» трио Мареничей, чей взрывной массовый успех на рубеже 70-80-х годов в немалой степени обязан камерной, «углубленно-задушевной» стилистикой исполнения, разительно контрастировавшей с официальной «советской песней» Украины.
К середине 80-х годов настал момент, когда всему этому художественному многоцветью надлежало, в послегрозии борьбы с «украинским буржуазным национализмом», образовать чарующую радугу. Характерно, что, так же, как и в ситуации с русской авторской песней, толчком к единению послужил отнюдь не культурно-художественный, а политический фактор. Если русское бардовское искусство – «дитя оттепели» 50-60-х годов, то украинское – плод национально-государственного возрождения другого «календарного» порубежья – 80-90-х годов. Упомянутый политический фактор неизбежно расставил и свои идеологические акценты: если в русской авторской песне - это упор на свободу и самодостаточность человеческой личности, протест против унижающей человеческое достоинство политической тирании, то в украинской песне на первый план вышли любовь к Украине (порой принимающие вид мучительных раздумий о судьбах Отечества), протест против денационализации и национального гнета, утверждение «украиномерности» как образа восприятия мира.
Крайняя разнородность первичного жанрово-стилевого материала, помноженная на знаменитый украинский индивидуализм, обусловила и поразительно многообразную картину самой украинской авторской песни, оставляющую, на первый взгляд, даже эклектичное ощущение. Здесь – и неороманс (Ольга Богомолец), и зонг-романс (Сергей Мороз, Сергей Соленый), и украинский шансон со своей юмористической (Тризубый Стас) и лирической (Анатолий Сухой) подсистемами, и «укрзонг» с элементами западноукраинского фольклора (Виктор Морозов, Андрей Панчишин), и джаз-фольк (ансамбль «Чорні черешні»), и «кобз-арт» (или «бардокобзарство», представленное Василием Жданкиным, Эдуардом Драчем, П.Приступовым), и бард-фольк-рок (Мария Бурмака, Яна Шпачинская, отчасти Э.Драч), и «классический» бард-рок (Олег Сухарев, Алексей Бык), и бард-джаз (Сергей Шишкин). Есть и авторы с уникальными творчески-исполнительскими манерами – Иван Козаченко (1959-1999; импрессионистический бард-рок), Сергей Руднев (зонг-шансон с тенденцией к масштабной драматической монологичности).
Что же служит скрепой такому изобилию стилевых предпочтений и исполнительских манер?
Здесь уместно обратиться к опыту русской авторской песни, чьи истоки тоже весьма «необщи» - романс «высокий», романс «жестокий», кафе-шантанный стиль, музыкальный «деклассат» (в т.ч. «криминальный» шансон), «песенный джаз», море разливанное улично-мещанского фольклора и, вдобавок, многочисленные новомодные (по состоянию на время «оттепели») привнесения – ранний рок’н’ролл, латиноамериканский шлягер, новый («ивмонтановский») шансон etc.etc. ЕСЛИ ФАКТОРОМ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЦЕЛЬНОСТИ В РУССКОЙ АВТОРСКОЙ ПЕСНИ СТАЛ РОМАНСОВО-ШАНСОНОВЫЙ «МЕЙНСТРИМ», впоследствии обогащенный бард-роком, ТО В УКРАИНСКОЙ ПЕСНЕ – ЭТО МОДЕРНИЗИРОВАННАЯ УКРАИНСКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ МЕЛОДИКА, получающая различные стилевые и даже культурно-стилевые преломления. Исключения из ътого правила редки и носят, по сведениям автора настоящей статьи, намеренный характер. К примеру, поэт –композитор Олег Покальчук в музыке своих песен умышленно опирается на мело-гармонию и традиции исполнения «классической» русской авторской песни в целях, по его словам, более эффективной пропаганды украинского языка в среде ее поклонников.
Каким же образом украинское бардовское искусство заявляет о себе в институциональном плане?
Если сторонниками «классической» (русской) авторской песни еще в 60-е годы была создана существующая по сей день разветвленная сеть бардклубов (КСП), то процес институализации ее украинской сородички куда более тернист. В советское время, вплоть до эиохи Перестройки, ни о какой легальной консолидации бардов по языковому принципу не могло быть и речи, ибо это однозначно грозило ее инициаторам обвинением в «украинском буржуазном национализме» с неизбежными репрессивными последствиями. В силу этого, барды, писавшие на украинском, реализовали себя в «общебардовских» КСП. Несмотря на это, попытки создания хотя бы неофициальных украиноязычных бардклубов, по-видимому, предпринимались. К примеру, в 1983-86 годах сторонников украиноязычной песнт неоднократно собирал на своей квартире киевский бард Владимир Степашко. По свидетельству исследователя бардовской песни П.Картавого, «в июне 1987 года близ Чугуева проходил 1-й Украинский слет-фестиваль авторской песни… Украинские авторы Олег Покальчук, Александр Смык из Ривного и студент Днепропетровского медицинского института Эдуард Драч, почувствовав себя чужими на этом фестивале, решили работать над созданием фестивалей украинской авторской песни» (3). В 1991-92 годах в Киеве действовал клуб украинской авторской песни “Демиевское братство” (в 1992 г. – “Самоспів”), в 1997-98 годах – клуб украинской поэзии, авторской песни и кобзарского искусства «Живослов» (при Киевском доме учителя. Создатель и руководитель обоих клубов – автор настоящих строк). Столь же недолговечные объединения клубного типа возникали и в других городах Украины.
Более продуктивным оказался опыт консолидации украиноязычных бардов на базе конкретных, коллективных творческих проектов. Еще осенью 1987 г., на старте украинского национального возрождения, во Львове был создан театр «Не журись!» («Не грусти!»), в основу репертуара которого была положена украинская национальная, в первую очередь бардовская, песня. В начале 1990-х годов в том же таки Львове появилось «Общество аутентичной музыки» (руководитель Олесь Старовойт), ставшее главным организатором проводившегося в 1995-2000 годах фестиваля украинской акустической песни «Серебряная подкова».
Первым специфически украиноязычным фестивалем авторской песни стал «Оберіг», проводившийся в 1989-1994 годах в Луцке. Знаменательно, что с 1992 г. он проводился безо всякого участия государственных органов, полностью на средства его организатора, луцкого бизнесмена Алексея Левченко. Немалую роль в повышении общественного престижа украинского бардовского искусства некоторое время играл и фестиваль национальной молодежной музыки «Червона Рута» (с 1989 г.). 1990-е – 2000-е годы отмечены и осуществлением других украиноязычных фестивальных проектов, среди которых следует назвать организованные бардом из Ивано-Франковска Игорем Гриником фестивали «Приспів» («Припев») и «Струны сердца» (оба – неоднократно), фестивали «Я и гитара» (г.Ривное, организатор – руководитель ансамбля «Чорні черешні» Юрий Полищук), «Українська хвиля» («Украинская волна», г. Сумы, организатор – Петр Картавый, основан в 2001 г. и является первым украиноязычным фестивалем авторской песни в Восточной Украине). С конца 90-х годов в самоорганизации украиноязычной
песни появилась новая тенденция, а именно — постепенная “украинизация” некоторых традиционных бардовских фестивалей, официально не объявлявших себя украиноязычными, в т.ч.: “Студенческие струны» в Житомире и «Струна терновая» в Кривом Рогу. В значительной степени это обусловлено личностным фактором организаторов упомянутых акций — украинских бардов Владимира Шинкарука (Житомир) и Марии Михайличенко (Кривой Рог).
Пусть это и неоригинально, но поистине «ахиллесова пята» украинского бардовского искусства – его финансовая поддержка. Нося явно некоммерческий характер, оно практически не вызывает интереса у предпринимателей (в сфеере русской авторской песни иные «денежкие мешки» порой удается соблазнить «шансонно-блатным», «гуляй-васьным» песенным налетом, что у почти «сплошь серьезных» украинских бардов напрочь отсутствует), а потому и с легкостью становится заложником политической ситуации. Особо явственно это проявилось в 2004 г., когда органы государственной власти получили четкую установку поддерживать только культурные акции в рамках избирательной компании кандидата в Президенты Украины от той же таки партии власти. Поскольку контингент украиноязычных бардовских фестивалей а приори имел реноме политической опозиционности, то под разными предлогами в средствах на проведение таких фестивалей их организаторам было отказано. Таким образом, мы столкнулись с невиданным для самостоятельного государства парадоксом – в год президентских выборов не проведено ни единого фестиваля национального бардовского искусства!
Наконец, является ли «самостояние» украиноязычной авторской песни процессом осознанным или, все же, стихийным?
На то, что это процесс осознанный, указывает хотя бы поиск такой внешне формальной атрибутики явления, как его название: уже в 80-е годы некоторые барды из Западной Украины стали называть украинскую авторскую песню «співана поезія» («буквально «распеваемые стихи»), которое вскоре прижилось в среде национально ориентированных бардов по всей Украине. Первый публичный концерт, на афише которого значился брэнд «украинская авторская песня», состоялся 19 марта 1988 г. в киевском Молодом театре. Первыми печатными рупорами нового явления стали информбюллетени и буклеты фестивалей «Оберіг» и «Червона Рута», а также многочисленные статьи в украинской прессе, по преимуществу посвященные упомянутым фестивалям и другим наиболее резонансным украиноязычным бард-акциям. В 1998 г. в Сумах Петр Картавый создает Информационно-аналитическо-координацийнное Агентство Авторской Песни Украины (ИАКААПУ), выпускает брошюру «Авторская песня как явление культуры» (на украинском языке), в которой представлен подробный очерк зарождения и развития украиноязычной авторской песни, и начинает издавать Информбюллетень ИАКААПУ (по состоянию на март 2005 г. вышло 50 номеров). В настоящее время Бюллетень является единственным печатным органом в Украине, отстаивающим интересы украиноязычной авторской песни.
Таким образом, рассуждая о творчестве авторов, всецело или по преимуществу посвятивших себя созданию и пропаганде песен на украинском языке, мы сталкиваемся с тем обстоятельством, что речь здесь идет не просто о песнях на украинском языке, а о вполне самостоятельном явлении культуры – об УКРАИНСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ АВТОРСКОЙ ПЕСНЕ. Собственные идейно-образные и музыкально-стилевые доминанты, собственные формы самоорганизации, самостоятельный поиск культурно-художественной самоидентификации – тому яркое подтверждение.
СКОЛЬКО ЖЕ В УКРАИНЕ «АВТОРСКИХ ПЕСЕН»?
Как показал анализ авторской песни в Украине, язык, на котором она создается, не является достаточным основанием для ее внутренней дифференциации: слишкам сильна роль других ее слагаемых – идейно-содержательной, музыкально-стилевой, социо-институциональной. Одна из рассмотренных «языковых» ветвей бардовского искусства – творчество авторов, обращающихся к двум и более языкам – не оформилась в самостоятельное художественное целое и фактически распыляется по сопредельным ветвям. Фактически речь идет о двух основополагающих направлениях в авторской песне постсоветской Украины:
1. РУССКО-ЕВРАЗИЙСКОЙ АВТОРСКОЙ ПЕСНИ, которая является плодом эволюции бывшей русско-советской авторской песни, за истекший со времени распада СССР период преобразовавшейся из явления монокультурного (русскоязычного) в поликультурное (многоязычное), допускающее множественность национально-культурных интерпретаций на почве единого русско-евразийского культурно-стилевого кода (это убедительно доказывает опыт бардовского «многояза»);
2. УКРАИНСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ АВТОРСКОЙ ПЕСНИ – художественно самостоятельного явления, базирующегося на синтезе традиций украинской народной песни (во всем ее многообразии) и достижений мирового песенного искусства.
-----------------------------
(1) Винницкий бард-шансонье. В 2003 г. Н.Шошанни впервые
в Украине выпустил комбинированный сборник своих песен
«Оранжерея ажурного жанра», включающий книгу и
компакт-диск. В 2004 г. вышел объемный сборник его украинских стихов «Всесвіт усміхнених псів” (“Вселенная улыбчивых псов»).
(2) С ноября 2003 г. П.Приступов проживает в Германии.
(3) Картавий П.В. Про співану поезію: захалявна книжка барда. – Суми, 2001. – с. 6.
Предисловие к обновленной версии
После публикации прежней версии настоящей статьи по ее адресу поступило немало замечаний и рекомендаций. За это время автору также посчастливилось ознакомиться с новыми материалами об авторской песне в Украине, которые заметно скорректировали его взгляд на предмет исследования. Не могла не внести свою лепту в осознание предмета и Оранжевая революция, в которой украинские барды отнюдь не играли роль статистов, а сама Революция как общеукраинское потрясение умов (причем, как в положительном, так в отрицательном смыслах) стала побудителем заметного роста общественного интереса к национальному языку и культурному наследию.
Автор выражает благодарность за конструктивные замечания к статье Алексею Ишунину, Вячеславу Рассыпаеву, киевским бардам Аркадию Голубицкому, Олегу Сухареву, запорожскому барду Елене Алексеевой и другим читателям, высказавшим пожелания как в прессе, так и лично автору статьи.
Вступительные замечания
Занимая в Советском Союзе второе место по численности населения и обладая высокой степенью урбанизированности, Украина в последние десятилетия ХХ ст. не могла не заявить о себе и в жанре авторской песни – одном из наиболее резонансных явлений позднесоветского культурного андерграунда. Причем заявить весомо, о чем свидетельствует хотя бы россыпь звучных имен — Дмитрий Киммельфельд, Владимир Каденко, Григорий Дикштейн, Игорь Жук, Илья Ченцов… Пусть и в меньшей степени, чем песни московско-питерских классиков жанра, их произведения были на слуху большинства почитателей жанра, и не только в Украине. К слову, украинские корни прослеживались также у именитых «москво-питерцев». К примеру, А.Галич родился в Екатеринославе. Украинцы были в роду у Ю.Визбора. Всесоюзную известность снискал некогда и уроженец Хмельницкой области Борис Вахнюк.
Вопреки модным апокалиптическим пророчествам о неминуемой смерти бардовского жанра с окончанием советской эпохи, авторская песня выжила. В одной лишь Украине система бардовских клубов здесь не только сохранилась, но даже расширилась, устремившись из крупных городов в райцентры. А 20 с лишним бардовских фестивалей ежегодно — видано ли было такое в советские времена? Если же повести речь о внутренней, собственно художественной начинке современного бардовского творчества, то общая панорама жанра стала даже более рельефной и разноликой, чем прежде.
Не претендуя на исчерпывающую полноту характеристики современного бардовского процесса в Украине, позволю себе сосредоточиться лишь на одной, однако весьма животрепещущей его стороне, имя которой — язык. Тем более, что «язык для Украины — больше, чем язык».
Зародившись в крупных городах СССР и получив распространение практически сплошь в русскоязычной среде, советская авторская песня в течение нескольких десятилетий утверждала себя исключительно как явление русской культуры и, закономерно, в сознании ее поклонников ассоциировалась с русским языком. По крайней мере, так в советскую эпоху было в Украине. Правда, некоторые авторы еще в 60-70-е годы время от времени обращались и к украинскому языку (Александр Авагян, Вадим Серый, Петр Приступов), а уж совсем узкий их круг писал исключительно по-украински (Анатолий Горчинский, Виктор Морозов, Зоя Слободян и некоторые, менее известные их земляки в Западной Украине). Но вот что показательно: хотя стилистическое обличье упомянутых авторов удивительно гармонично укладывалась в русло бардовской песни, в те годы практически никто из них (за вычетом разве что популярного на исходе 60-х В.Серого) не причислял себя ни к бардовскому жанру, ни, подавно, к бардовскому движению. Однако к концу 80-х годов языковой ландшафт жанра стремительно изменился. Ныне в авторской песне Украины реально присутствуют два языка — русский и украинский, соотношение между которыми имеет ощутимо региональный оттенок: от практически всеобъемлющего присутствия русского языка на востоке и юге до заметного доминирования украинского на западе страны. Причем сказанное относится не только к языку творчества авторов, но и к языку общения в бардовских сообществах.
На сегодняшний день в жанре авторской песни в Украине вырисовывается три доминирующих культурно-языковых ветви, которые мы и рассмотрим в порядке убывания их «величины»: русскоязычную, "многояз" (творчество авторов, обращающихся к нескольким языкам) и украиноязычную.
Русскоязычная ветвь
Данная ветвь является наиболее развитой не только по своим количественным (численностью представителей жанра), но и по качественно-результативным, историко-временным и прочим характеристикам. Этим она обязана, на мой взгляд, следующим обстоятельствам. Во-первых, русскоязычная авторская песня Украины была и остается частью международного общерусского культурного процесса. На практике это означает неминуемую творческую «взаимоподпитку» бардов Украины и других стран СНГ, ориентацию всего жанра на его высшие достижения независимо от их территориальной «прописки». Во-вторых, она обладает историческим старшинством: по-русски украинские барды стали писать раньше, чем по-украински. Зародившись в Украине в 50-е годы ХХ ст. в резонанс с аналогичным явлением в Москве и Ленинграде, русскоязычная бардовская песня по сей день выступает в роли своеобразного «старшего брата» по отношению к остальным двум ветвям.
Среди ныне живущих в Украине бардов старшего поколения, к которым целесообразно отнести тех, кто сформировался и получил признание в советские доперестроечные годы, нельзя не назвать киевлян Сергея Джигурду, Игоря Жука, Владимира Каденко, Александра Короля, Анатолия Лемыша, Владимира Новикова, Нину Ромащенко, Владимира Семенова, Валерия Сергеева, харьковчанина Владимира Васильева, одессита Виктора Байрака, винничанина Виктора Зозулю, запорожца Сергею Кучму, львовянина Владимира Губернского. Любопытен феномен донечанина Михаила Барановского (до недавнего времени проживал в Виннице), чье творчество, в отличие от практически всех его сверстников-«ветеранов», получило широкую известность лишь в постсоветскую эпоху. «Второе дыхание» в 1990-2000-е годы открылось и у Аркадия Голубицкого после едва ли не полуторадесятилетнего творческого молчания.
В годы горбачевской перестройки ярко заявили о себе те, кого можно отнести к своеобразному среднему поколению бардов («своеобразному», поскольку речь идет о 30-40-летних, т.е. тех, кто по меркам «высокого» искусства еще считается молод да зелен) — Тимур Бобровский, Борис Георгиевский, Виктор Карбовский (к сожалению, в середине 90-х годов отошел от авторской песни), Евгения Полякова, Олег Рубанский, Инна Труфанова. Наконец, постсоветский период дал новую россыпь имен, среди которых — Дмитрий Долгов, Сергей Мартынюк, Антон Ворожейкин, Денис Голубицкий (см. www.goldenark. narod.ru/APVK.htm), Оксана Дориченко, Эмма Коробова, Наталья Селезень, Руслана Туриянская. Впрочем, кто из них, авторов и исполнителей с завидно разным творческим почерком, «выживет» (и даже «засидится») в мэтрах, говорить еще рано.
В постсоветскую эпоху география авторской песни пополнилась еще и такой протранственной точкой (вернее, многоточием), как украинское русскоязычное зарубежье. Открыл этот список Дмитрий Киммельфельд, еще в 1990 г. эммигрировавший в Израиль. Его почин вскоре подхватили, с поправкой на страны своего нового проживания, Семен Кац, Леонид Духовный, Александр Медведенко, Игорь Рабин, Илья Винник, Борис Косолапов, Владимир Айзенберг, Андрей Компаниец... Перечень этот неполный. Я сознательно назвал наиболее авторитетных представителей жанра, дабы подчеркнуть величину понесенной потери: даже несмотря на то, что связь с «бывшими» не прерывается, все же их отъезд пагубно сказался не только на их «физическом» отсутствии в привычном концертно-фестивальном пейзаже Украины, ранее немыслимом без этих имен, но и на их собственном творчестве. К примеру, справедливо зарекомендовавший себя в масштабах Украины как ведущий «поэт среди бардов» Д.Киммельфельд в своем зарубежном творчестве лишь репродуцирует былые достижения с явным снижением качества. Умолкла муза Семена Каца. Больше не штурмует новые творческие вершины и экс-киевлянин Леонид Духовный, в прошлом крупнейший организатор бардовской жизни в Украине (к слову, с его отъездом в 1992 г. практически прекратил существование КСП «Костер», вошедший в историю не только как бардовский клуб, но и как политически знаковое явление — единственный из украинских КСП, снискавший в свое время репутацию отчетливо диссидентского сообщества).
Относительно стилистики творчества русскоязычных бардов Украины нелишне проакцентировать отсутствие каких-либо принципиальных отличий от авторской песни «общерусской» традиции. Фактически речь идет о взаимодействии двух жанрово-стилевых пластов — шансонно-романсовом, восходящем к классикам жанра (они общеизвестны), и бард-роке, зародившемся на рубеже 70-80-х годов.
Практически все, кто уже упомянут в настоящей статье, являются представителями первого пласта. Вопреки существовавшим в 80-е годы прогнозам о грядущем переходе авторской песни на рельсы бард-рока, отчетливая преемственность и воспроизводимость носителей шансонно-романсовой традиции — с большей или меньшей степенью ортодоксальности — доказала ее безусловно стержневую роль в отечественном бардовском жанре. Среди же явных приверженцев русского бард-рока в Украине, достигших презентабельного уровня, следует упомянуть Дениса Блощинского, Вадима Народицкого, Андрея Кулинского, Алену Беспаленко, отчасти — Эмму Коробову. И уж совсем не часто доводится столкнуться с русским бард-фольком. В качестве примера можно привести разве что творчество киевского барда Евгении Поляковой, тяготеющей к бард-фольк-року (ярко заявила о себе на исходе 80-х годов), и некоторые песни львовского автора Елены Касьян (в частности, «День и ночь» с импрессионистическим обыгрыванием характерно русского натурально-ладового оборота).
Основными очагами русскоязычной авторской песни в Украине традиционно являются КСП, в ряде случаев сменившие названия на КАП (клубы авторской песни). Именно они по сей день являются средоточием исторической памяти бардовского движения, именно с ними связан путь признания и восхождения большинства бардовских метров, именно КСП/КАПы ныне — наиболее дееспособные структуры по организации концертов, фестивалей и конкурсов. Однако, в отличие от советской эпохи, бардовское клубное течение ныне трудно назвать чем-то монолитным, «единоначальным» как по форме (что могло бы выразиться в наличии некоего надклубного органа), так и по существу. Иными словами, место сверхавторитетного бард-клуба, способного принять роль своеобразного «кафедрального собора» авторской песни, в Украине вакантно. Наиболее действенными факторами мало-мальского «сложения усилий» разных клубов, а отсюда — и единственными аргументами в пользу авторской песни как цельного социокультурного движения, остаются фестивали. В этом смысле стоит выделить Всеукраинский фестиваль АП, который с 2000 г. получил постоянную киевскую прописку и, более того, стал ежегодным. Из региональных фестивалей, в силу своего неформального авторитета фактически ставших всеукраинскими — сумской «Булат» (г.Сумы), «Серебряные струны» (г.Черкассы).
Ведя речь о клубно-тусовочной жизни в авторской песне Украины, нелишне уделить внимание и мотивам бардовского кооперирования. С одной стороны, это — объективно существующая инерция притяжения к «старым» КСП, сформировавшимся в советское время. Правда, это не значит, что все «старые» КСП остались таковыми по внутренней сути. Показательна в этом плане эволюция киевского клуба «Арсенал». Образованный в 1979 г., этот клуб практически сразу был поставлен под жесткий контроль со стороны партийно-комсомольских инстанций как сообщество идеологически «правильных» авторов-исполнителей, призванных обслуживать интересы советской политпропаганды. Волей государственных властей, прикрывавшихся правом учредителей клуба, в «Арсенале» дважды (в 1979 и 1984 годах) проводились демонстративные чистки правления и устанавливался режим политической цензуры буквально на каждое произносимое в его стенах слово (так, в 1979 г. был заведен порядок согласования текстов всех исполнявшихся в клубе песен с отделом пропаганды Киевского горкома комсомола). В результате, «Арсенал» уже на заре 80-х снискал дурную славу «комсомольско-кгбистской подставы», враждебной самому духу авторской песни. Все же остальные бардовские клубы были попросту запрещены, а их организация — приравнена к антисоветской деятельности. К чести самих бардов-«арсенальцев», никто из них, невзирая на постоянные «руководящие накачки», не спешил писать песни о комсомольских стройотрядах и прочей «ведущей и направляющей роли» (в страшном сне услыхать подобное не привиделось бы, скажем, от В. Каденко или И. Жука).
Однако на исходе советской эпохи, после того, как КСП «Арсенал» возглавили весьма авторитетные в бардовском мире Александр Король и Довлет Келов (1), «дурная слава» этого клуба осталась в прошлом, и ныне он — один из ведущих, наиболее активно и регулярно работающих бард-клубов Украины (см. www.arsenal-bard.narod.ru).
С другой стороны, говоря о мотивах кооперирования бардов, нельзя умолчать о факторе тяготения к новым группировкам. Здесь, в свою очередь, следует выделить три субмотива. Первый — объединение авторов, связанных определенной общей деятельностью. В качестве примера можно привести возникшее в 1994 г. сообщество бардов в составе Инны Труфановой (тогда — Поповиченко), Светланы Белянкиной и Бориса Георгиевского. Мотивом рождения сообщества стали совместные выступления… в подземных переходах Киева. Однако уже в 1995 г. эта бард-группировка, «приросшая» известным киевским автором и драматическим актером Сергеем Джигурдой (2), стала организовывать концерты во вполне респектабельных концертных залах. Спустя несколько лет И.Труфанова начала собственную "бардовскую игру", пополнив культурную жизнь города ежемесячным «Авторским проектом Инны Труфановой "А будет это так"», проводимым на сцене киевского Дома актера, и одноименной часовой передачей на "Радио Рокс-Украина".
Еще один яркий пример подобной кооперации – киевский бард-клуб «Дом», возникший на заре 90-х как сообщество студентов Киевского педуниверситета. Однако вскоре клуб преодолел свои исходные «вузовские» рамки, и в последние годы стал известен как организатор ежегодного бард-фестиваля «Лесная фиеста» (см. www.dom-cap.narod.ru).
Второй субмотив — сплочение вокруг конкретной личности. Такой субмотив лег в основу созданной в 1995 г. киевским автором-исполнителем Ириной Стрельниковой литературно-музыкальной гостиная «От всей души» (с 1996 г. — в Доме актера). Невзирая на симбиозный в жанровом отношении характер гостиной, сориентированный буквально «на все, что звучит», авторская песня составляет ее безусловный стержень.
Симбиозу обоих вышеупомянутых субмотивов обязаны своим появлением и целый ряд театров и студий авторской песни, к примеру — киевский «ЭТАП» («Экспериментальный театр авторской песни»), сумской «Шансон», а также возглавляемый Владимиром Мацуцким театр-студия авторской песни, который возник под эгидой культурно-просветительского общества «Русское собрание». Особый случай составляет запорожский Народный театр авторской песни под руководством Елены Алексеевой - полновесный драматический театр, в котором бардовское искусство лежит в основе музыкального оформления спектаклей.
Наконец, третий субмотив кооперирования бардов — их жанрово-стилевые предпочтения. Именно такими побуждениями был вызван к жизни клуб авторской песни «Вертикаль» при Национальном техническом университете, инициатор создания которого Денис Блощинский однозначно определил его творческую задачу — бард-рок (среди других членов даного клуба следует упомянуть поэтов-композиторов В.Народицкого, А.Кулинского, Марину Николайчук, поэта Вячеслава Рассыпаева. См. www.vertikal.org.ua).
Стоит упомянуть и о такой категории авторов-исполнителей, как некооперированные барды, среди которых — и весьма известные в прошлом барды. К примеру, Илья Ченцов, до середины 80-х годов прослывший одной из ярчайших звезд украинского бардовского мира, однако ныне лишь изредка подающий свой голос (к стати, голос незаурядного профессионального вокалиста, что для барда — явление из ряда вон выходящее). Другой пример — ветеран авторской песни Валерий Винарский, стоявший у истоков жанра (пишет с 1957 г.!) и в 60-е годы снискавший немалую популярность своими зонг-романсами. Упомянутый автор не сбавляет творческие обороты по сей день, однако его влияние на современную бардовскую жизнь крайне незначительно: его творчество последних 30-ти лет явно уступают по качеству его же прежним достижениям.
Относительно «некооперированной» молодежи, нельзя обойти молчанием представительницу музыкально-поэтического постмодерна Лесю Тышковскую, тяготеющую к синтезу не только собственной поэзии и музыки, но порой и режиссуры и даже изобразительного искусства, а жанровый диапазон ее творчества простирается от «обычных» поэзии и авторской песни до многоэлементных моноспектаклей с привлечением приемов художественного авангарда. Наконец, к «одиночкам-родом-из-КСП» можна с уверенностью отнести такого ярчайшего представителя бард-шансона, одного из самых захватывающих «драматических лириков» в русской авторской песне, профессионального (как уровню, так и по «диплому») автора-исполнителя Владимира Новикова. Как порой выражаются в Киеве, «зачем ему КСП, когда он сам себе Новиков»! Еще одна «некооперированная» индивидуальность - автор-исполнитель своеобразных рок-романсов (!) Люсия Марышева. Много ли сыщется в русском мире представителей такого межкультурного симбиоза?
Словом, даже следуя традиционным представлениям о КСП как важном подспорье жанра, согласимся, что на практике — «не КСП единым...»
--------------------------
(1) Скоропостижно скончался в январе 2004 г.
(2) Старший брат другого киевлянина, получившего широкую известность в России, Никиты Джигурды.
І слух, і зір безслізно прокляну,
Без сліз полину тінню в рінь дніпрову,
за вічний сон віддавши явину,
де дьявольським оркестром чужомову
відомський тупіт з ночі до рання,
і мчить сполохано Вкраїна від Вкраїни,
неначе вершник з вбитого коня
в тисячолітньо-вічному падінні.
Пусть говорят, что он «звукёр», и кряду
Пускай с утра с три короба наврут,
Что спутал Бога с чадным ликом ада
И пасть драконью приравнял к перу,
Что шурин Мазоха и блудный сын Де Сада,
И от еры ярится на юру…
Но коль Хранитель – в болевой гримасе,
И небо над скалою – весь мой кров,
И пепел полоумного Клааса
Всю грудь исколотил до синяков,
То, словно к Зевсу, я взываю к Асу:
«Подбавь мне прометеевых оков!
Подбавь оков! Что воли мне окрас,
Коль чувства возгораются без нас
Не искрой прометеевого млата,
А от Пегаса заревых подков?
На нашу долю – лишь писать стихи,
И в том – богов
последнее «хи-хи».
Уж если флажолет – забытие струны,
А пальцы скрипача – забытия вершитель,
То верой в нежность рук еще мы столь сильны,
Что, отворив тайком Евтерпину обитель,
Навек теряем сон, самим себе странны.
Самим себе странны, самих себя стократ
Возносим и казним, порок скрепив порукой.
И лишь когда скрипач возносит наугад
Натруженный смычок, что крест над войском звуков,
То всех святынь святей нам музы самосвят.
Пусть тяжек труд его, струится пот с ланит,
И трели в никуда уносит ветр холодный.
Но лабиринт немотств струны пронзает нить,
В пустыни падших душ струя эфир мелодий,
Чтоб в судный миг прозренья успеть нам слух омыть.
К чему мне баяна хмельные аккорды,
коль вещим боянам давно не чета я?
К чему мне метанья меж пьяно и форте,
Коль велено жить, партитур не читая?
К чему мне валторн искроглазые овны,
Неистовых piccolo гик неустанный,
когда окарина прононсом греховным
не кличет за ставенки нотного стана?
К чему мне божба небожителя-Клода?-
Из флейтовых трелей гнезда уж не свить мне,
Покуда стоит мирозданье мелодий
на dur-а и moll-я содомском соитьи!
Ни Lento, ни Presto, ни Grave, ни Vivo
на эти вопросы не дать мне ответа.
Уж лучше – глоток ароматного пива,
И ждать забытья, как струне – флажолетов.
Себя не услышу в аккордах баяна
И вещим Боянам давно не чета я,
Лишь мыслью мечусь я меж форте и пьяно:
Как жить под Луной, партитур не читая?
Как в рай возлететь средь мятущихся овнов
И в вёдро амура глаголить устами,
Коль небом завещанный кладезь духовный
сокрыт половицами нотного стана?
Но сколь ни клянусь небожительным Клодом,
Из флейтовых трелей гнездовья не свить мне,
Покуда стоит мирозданье мелодий
на ладовых функций лесбийском соитьи.
От Grave до Presto, от Lento до Vivo
Кричу, надрываясь в три forte я кряду:
Пусть трижды я ФИгаро, но Альмавива
Уже обогнал нас в пути к Эльдорадо!
---------------------
Пояснения для музыкальных «чайников»:
1. Клод – Клод Дебюсси, композитор-новатор, одним из первых в истории посягнувший на незыблемость основ классико-романтической (трехфункциональной) гармонии.
2. Ладовые функции (в классико-романтической гармонии) – тоника, доминанта и субдоминанта
землячище мой многозванный я потерял дар рифмы как только узнал что мы с Вами не только земляки но и бывшие соседи жившие на площади Льва Толстого до сих пор бесконечно люблю это место за чайный магазин «Мономах» и до сих пор бесконечно его ненавижу за транспортные заторы в час пик мы оба жили в коммуналках хотя и в разных домах лично у меня была соседка энкавэдистка которая никогда не была бывшей и которую в нашем дворе прозывали сова на роликах кажись от Савонаролы какой образованный народ у нас был так вот эта соседка в шерстяных тапочках запиралась в туалете не включая свет когда мы по вечерам сходились на кухне и поджидала разговоры о политике но стоило нашим языкам чуток развязаться как у энкавэдистки тотчас же начиналася понос и сразу все становилось слышно так природа мстила за то что стучат не по дереву а в уши но самой большой любовью энкавэдистки пользовался в нашем дворе Сема Дворкин приятель дедушки хоть и еврей но блаженный и держал себя на этом свете самой розовой в мире мечтой чтобы каждый великоросс въезжая в Киев денно и нощно горланил «бей хохлов спасай евреев» но никто не горланил и даже не шептал об этом а скорее наоборот с этой мечтою и умер Сема Дворкин не дожив до тех дней когда можно было удлинить себе ноги и смело шагнуть в забугорье так и не понял блаженный Сема что нашей семье была по абажуру чья-либо нация так и не понял он чистокровный нас на ста кровях замешанных не понял что в антисемитской стране кому-то живется еще хуже чем просто еврею всегда имеющему в другой точке земли некий Вольный Рущук где все такие же как он и никто никого не обзывает жидовской мордой но когда ты для одних жидо-москаль для других жидо-хохол а для третьих ты сущий гитлер только потому что полукровка то сам жизненный процесс становится непозволительной роскошью когда рваное эхо всех сущих в стране пещер накрывает тебя оглушительными изрыганиями типа «вы нас морили в тридцать третьем» «вы споили русский народ и поделили с хохлами должности» «а вы все нас в Бабьем яру стреляли» и тебе трехкровному уже невдомек как это можно самого себя одновременно расстрелять уморить споить и вдобавок вырвать из собственного рта жирный кусок своего же руководящего кресла остается либо мечтать о всепримиряющих небесах либо становиться самому себе големом ильей муромцем и тарасом бульбой водночасье вожделяясь мечтой о досуге когда можно взять белый лист бумаги и рисовать озеро в которое впадают две реки южная и северная а из подземелья бьет мощный украинский ключ и на все это с лукавинкой поглядывает человечек в кипе косоворотке и с бандурой в руках это я и слава Богу что детство мое прошло на дороге от памятника Тарасу Шевченко к дому Шолом-Алейхема через площадь и улицу Льва Толстого
от себя к себе сквозь себя
шел иду и идти буду
вот так-то землячище-соседище мой многозванный
Боязно прохожих озирая,
В грезах о VC-шном ПМЖ,
Нынче голь любая – «голубая».
Благо, что не «красная» уже!
Если довел Вас до нервного тика
Яростный ХРЮК пустоглазого ЛИКа,
Ладит завистник острожную клеть,–
Вашей струне, Сэр, нельзя замереть!
Остановись же, хвалой увитый!
Тот, чья aqua – давно не vitae (1).
Тот, чья карта навеки бита,
Но недобита
И недо- vitae,
Зато увита
Хвалою звезд.
Ну, оглянись же, пьяненный Беллой,
Ты, чья para – давно не bellum (2).
Ты, чьи пары – давно не белы,
А бело-черны,
Как падший bellum…
Тебя ль воспела
Кибела
Рей? (3)
Ну обернись же, нарцисс во торсе!
Ты, чья con tutta – уже не forza (4).
Ты, чья батутта – уж не для торса,
А стихотворцев,
разъятых форсом,
слоновья порция
смертельных рифм.
Куда ж ты мчишься, и кем влекомый?
Давно ль твой vadis не жаждет homo? (5)
Отцветший кладезь, снискавший комму,
Потьмой несомый,
Огнем секомый –
Таков ли, homo,
Твой счет за жизнь?
Не остановится хвалой увитый.
Не оглянется плененный Беллой.
Не обернется нарцисс во торсе:
Внегда умчится Огнем Секомый
По мутной акве бурунной vitae -
Ему не пара увядший bellum.
-----------------------------
Прим.:
(1) Aqua vitae (лат.) – живая вода.
(2) Dis pacem, para bellum (лат.) – дучше мир, чем война.
(3) Рея Кибела – фригийская богиня, олицтворение матери-земли. Аналог славянской Лады.
(4) Con tutta forza (итал.) – играть во всю мощь (музыкальная ремарка).
(5) Quo vadis, homo? (лат.) – куда идешь, человек? Аналог старославянского «камо грядеши?»
Пусть не скоро наступят твои холода.
Пусть не скоро истома наполнит твой взор.
Пусть струится заката святая вода
Из Андреевской кручи малиновых пор.
Пусть навеки Украйна - венец твоих бегств.
Пусть навеки Почайна - твой сказочный змей.
Пусть ярится Беремища факельный блеск
В ошалелом разлете девичьих бровей.
И, когда, распрямив молнеликую стать,
Небеса к новой вере взовут окрест,
Я единственный в мире приду целовать
Твоих старых кварталов выжженный крест.
(1) Беремище, Чертово Беремище – историческая местность в Киеве. По одной из версий, территориально совпадает с Боричевым взвозом (современная трасса фуникулера). Согласно преданию, именно здесь происходили печально известные шабаши ведьм, которые сопровождались зловещим мерцанием огней.
Я заката не видел сто лет,
Глаз усталых поднять не решаясь.
И в белесый узор на золе,
Словно в молний закатную шалость,
Я смотрю, умилен и нем,
Лунной гладью взгляд свой изнежив.
И песчаник над илистым дном
Не по-летнему стал белоснежен.
И, казалось, в июльский гуд
Этой ночи нечаянно-юной
Только грома литавры прервут
Волоокую песнь Подлунной...
Чей кудесник нежданно взбил
Кропь зернистую меж причалами,
Будто демон любви что есть сил
Выжал свиток души опечаленной?
Чей Эол подменил голоса,
Сатью Юга - на Севера Сатью?
Чем Икар прогневил небеса,
Что уже близнецы - не братья?
Отчего, словно загнанный лев,
Что есть силы держусь за берег?
Пред стихией небес осмелев,
пред стихией души робею?
Как теперь мне, судьбу щадя,
Объяснить тебе сущую малость,
Что косая линейка дождя
Слишком зыбкой для слов оказалась?
Что, не видев заката сто лет,
В облаков выцветающих ризах,
Лишь одним письменам на золе
Я доверил грозы капризы?..
Я не видел грозы сто лет
И не вижу...
Да будет свет!
Вы – дубичи
Мы – кленычи
Вы – дутые
Мы – каленые
Вы – туровы
Мы – вепревы
Вы – обуяны
Мы – рассвиреплены
Вы – святцами
Мы – ересью
Где – взяться нам,
Вам – извериться.
Нам – стих зачать
Вам – гром в ночи
Вы – стиксовичи
Мы – харонычи
-------
Прим.: Выдубичи – историческая местность в Киеве. Согласно легенде, именно здесь «выдыбал» (всплыл) из Днепра идол Перуна, поверженного при крещении киевлян в 988 г.
Уж если мой слог старомоден
И так невзлюбил меня Им (1),
Уж если мой гроб – не Господень
И сонм не витает над ним,
Не стану я чувством заветным
Страдать и томиться о том,
А чисто тупо конкретно
Вздолбаю ментуру фуфлом.
------
(1) Сами понимаете, Им. Глейзер
На разлучьи речном, на раскрыльи скалистом
По осиновым кольям ступаю к стиху
И, не чуя шагов, словно тень на меху,
Ненаписанный стих от сирен стерегу
Полуночным дождем опадающих листьев.
То ль звенит вдалеке. То ль шуршит под ногами.
То ли слух тонет в шорохе забытия.
То ль неведомых ритмов ночных колея
Невесома, как отблеск очей. То ли я
Сам с собой невесом меж сирен голосами.
То ли сам я – строка? То ль – о, правда, святая! –
Сам себе я – сирена, и звездным дождем
На осиновых кольях свой стих распинаю?
ПОСЛАНИЕ 1
Мне не понять чужих метаморфоз,
К чужой планиде не склоню я выи –
Пускай себе щенята дворовые
Скулят, почуяв запах белых роз.
Пускай другой тоскует о делах.
Пускай в другом любви бушуют токи.
Меня ж не сбить волною чувств высоких,
Какой обильной пена б ни была.
Я слеп, когда во тьме дрожит Гаврош.
Я глух, когда гремят темниц засовы.
Я нем, когда несчастный мчит на зовы,
Счастливому отдав последний грош.
Мой друг! И ты таков же, как и я,
о чем допреж не склонен был жалеть я.
Но встретим мы свои полустолетья,
Как грустный юбилей небытия.
ПОСЛАНИЕ 2
Я темницы не жалую – в том и орел,
В остальном же – обычный прохожий.
И таков я навеки, куда бы ни брел,
Меря взглядами девиц пригожих.
Я таков навсегда – груздь в корзине витой,
В вечных поисках щели, чтоб выпасть.
Я таков неизменно, мой вечный покой –
Вечный кузов с табличкой: “На выброс”.
Без личин напускных, без сумы и оков,
Мыслью споднею не томимый,
Лишь с украдчивым взглядом на грош… Я таков,
Как немало идущих мимо.
Не сорвусь, не взорвусь и не стану на прю
за любовь ни с младым, ни со старым.
Я – ночной мотылек, проглядевший зарю,
Насмехаясь взахлеб над Икаром.
СПИСАННЫЙ "ИКАРУС"
"Икарус" - отнюдь не Икар!
Икается ль этим в агонии?
Пускай, для начала, гарь
Мотора набатом разгонит.
Пусть ревом ночным оросит
Пустыню звуков предместных,
Пусть чувства рассыпит власы
По мозга натруженным чреслам.
Пускай чей-то полнится взор
Прощальными миражами,
Как площадный торил затор,
Забыв про Кашмир и Джамму,
Мадьярии пламенный сын.
Изыди, о, брутто, о, нетто!
Гляди, как в зените красы
Пронзил он безвременья нети:
Мужайся, Божественный Тит!
Да Гама, не мешкай, отчаливай –
Уж дым сизо-черный летит,
Черней, чем над Курской баталией...
Но - убыло прежних чар,
И силы отнялись разом:
Он высится, горд, как анчар,
Над Дарницкой металлобазой.
ТРУХАНОВ ОСТРОВ
Труханов остров острою главой,
С ветрами притупленною гордыней,
Ночных гитар гремя игрою дымной,
Аккордов дерзко-выспренной сапой
Рыхлит ветра и пьет закат взапой.
С волны тугой сметая пенный клок,
Как тайный знак радения о ближнем,
Даждьбога лик взлелеяв Рамакришной,
Всем стражбам и святошам мерит срок
И душу Сутрой наполняет впрок.
Взвивайся, паруса двурейный небочес!
Греми всезвучным, всеобильным рогом,
Поверив мой итог своим итогом,–
Чтобы меня, на мой прощальный SOS,
Труханова дыханья вихрь унес.
В том метро – три метра до вёдра.
В том метро – только метр до ветра.
Ликом в лик – и к Отцу, и к Сыну,
Но ни шага – к Духу Святому.
Лишь верста – до днепровой стыни.
Лишь сажень – до площадного гомона.
Лишь аршин – к Бог весть чьей гордыне
На меже сторазверстого ада,
Где лишь взмах – и ты обескрылен.
Где лишь взгляд – и ты обезличен.
Где лишь вскрик – и аидово пламя
Пляшет в ритме биенья о пропасть
Без чистилищ, без прощ, без Исхода,
В полушаге от Вселенского вихря,
В полувздохе от Отца и Сына
И в космическом веке - от Духа Святого.
Не страшась недорушенных вилл,
Этот город я в ночь пригубил,
Будто с детства непуганный мистик.
В берегов миражах смолянистых
Старый Феникс гнездо свое свил,
Но не я… Что мне трепет наяд?
Что мне взгляд – полыхающий сад?
Что Днепра мне вселенская сажень
Невселенских скорбей, если заживо
Всех наяд поглотил этот град?
На отшибе библейских колен
Город-гриб, город-гроб, город-тлен,
В пыльном бреньи ветров непопутных,
В сонной мреже любви незачатной,
Тихой жертвою пьяных сирен,
Я и он – на отшибе колен…
Я и он – на отшибе…
Я и он…
Он…
Южный я родом, но зимний,
в вечных поисках тени,
словно нетающий иней
в солнца незванном сплетенье.
В таврской степи суховейной
проливнем в душу излит я.
В томных приливах Эгея
Грежу ледовым скитом.
В каждом метельном миге
чую поток я вешний,
в каждом пинежском лике -
нимфы антальской вежды.
И с облаков, усталых
от снеговых доспехов,
полню вайгачские скалы
гулких мугамов эхом.
Если же даль дымится,
в долах пути не видны,
если пращи в божницы
метят кощеевы гридни,
Палом ледовым страшимы
равно - Гезлев иль Шуя, –
хладной рукой стожимной
огненный меч держу я,
Огненным шаром стогривным
грех выжигаю потопный,
огненной пеной Харибды
хладный вскипает исток мой...
Южной рожден я ночью
под водосвятной струею.
Камо гряду я, Отче,
если не свят судьбою?
Не понесусь по воле беглых волн,
Немея в чувств ночных круженьи пылком,–
Я в горний тартар тела твоего
Паду, рассеянный по сонных глаз прожилкам.
Паду, закатный обетуя зной,
Крылатым отроком в потайной пестве,
Чуть только феи неги налитой
Прильнут к тебе, сомкнувшись троеперстно.
Затем, устами освятив уста,
Под сень миражную скользну незримо
И, лишь тайком от ангелов отстав,
В разверстье зева змиева низрину.
Не почтив ни Луки, ни Матфея,
Побреду на поклон к Матвею (1),
Чтобы, кущи молитвой овеяв,
Обратиться в ангела снов,
Золоченым и жарким ликом,
Сонмы демонов зноя накликав,
Осенить, словно манной, бликами
Околдованных вод покров.
Чтоб лиловой, как безвесть, истомой
Полусонных небес невесомых
Изливаться в окрестные домы
Неиспитой заре вослед.
Чтоб, отринув уныний тину
Дуновеньем дурманно-тминным,
Бороздою притихшей стремнины
В поднебесьи оставить след.
Чтоб, верхушек лесных чуть касаясь,
Тридевятым жар-птицам на зависть,
Сквозь заката карминную завись
Взмыть амура точеным крылом.
И – ни слова Луки и Матфея!
Только тихие воды Матвея.
Вечереет. Скольжу, немея,
Песнью ангельскою несом.
------------
Прим.: (1) Матвеевский залив - местность в Киеве, одно из наиболее романтичных мест отдыха киевлян.