Мой вешний цвет – под ледяной корой,
Мой урожай – лишь сорняки на поле,
Моё добро – надежд напрасных рой,
И пиршество моё – лишь блюдо боли;
День миновал – не мне был солнца свет:
Еще живу, но жизни больше нет.
Мой плод упал, но зелена листва,
Мой пробил час – я старости не встречу,
Мой нем язык, но обо мне молва,
Я видел мир, но миром не замечен;
Нить срезана, хотя не спрядена:
Еще живу, но жизнь завершена.
Я смерть искал – она в утробе ждёт,
Я жаждал жить – жизнь оказалась тенью,
Я в прах ступал – истлею в свой черед,
Едва рожден – готовлюсь к погребенью;
Песком в часах иссякла струйка лет:
Еще живу, но миг – и жизни нет.
My prime of youth is but a frost of cares,
My feast of joy is but a dish of pain,
My crop of corn is but a field of tares,
And all my good is but vain hope of gain;
The day is past, and yet I saw no sun,
And now I live, and now my life is done.
My tale was heard and yet it was not told,
My fruit is fallen, and yet my leaves are green,
My youth is spent and yet I am not old,
I saw the world and yet I was not seen;
My thread is cut and yet it is not spun,
And now I live, and now my life is done.
I sought my death and found it in my womb,
I looked for life and saw it was a shade,
I trod the earth and knew it was my tomb,
And now I die, and now I was but made;
My glass is full, and now my glass is run,
And now I live, and now my life is done.
Скатилось солнце, и звезда
Вечерняя горит,
Птенцов не слышно из гнезда,
И сон меня морит.
Луна с небосвода–
Цветок Cадовода,
Погружённая в молчь,
Улыбается в ночь.
До утра, рощи и луга,
Счастливые стада!
Несут вам ангелы блага,
Невидимы всегда, –
Вольют благодати
И радость дитяти
В любое цветенье,
В сердец сновиденья.
Вольют в беспечное гнездо,
Где птенчикам тепло,
И в нору зверя заодно,
Отпугивая зло.
Обнаружив неспящих,
Неутешно скорбящих,
К ним присядут на ложе,
Сновидения множа.
Но, если воют волк и тигр,
И жертву ждет конец,
Тогда из кровожадных игр
Уводят прочь овец.
Из пастей звериных
Изымут невинных,
И кроткие души –
В миры, где им лучше.
Там красноглазый лев прольет
Свои златые слёзы,
Жалея, страж к душе прильнет,
И все столпятся возле,
Гуляя, души, говоря:
"У нас сняты с календаря
Гнев – Его любовью,
Хворь – Его здоровьем".
"Ягненок, перестань Ему
Нудить земным нытьем,
Подумаем – Ему к чему,
Что мирно спим вдвоем?
Омытый речною
Живою водою,
Златогривый страж и друг
Я храню покой вокруг."
NIGHT
THE sun descending in the west,
The evening star does shine
The birds are silent in their nest,
And I must seek for mine.
The moon, like a flower
In heaven's high bower,
With silent delight,
Sits and smiles on the night.
Farewell, green fields and happy groves,
Where flocks have took delight.
Where lambs have nibbled, silent moves
The feet of angels bright;
Unseen, they pour blessing,
And joy without ceasing,
On each bud and blossom,
And each sleeping bosom.
They look in every thoughtless nest
Where birds are covered warm;
They visit caves of every beast,
To keep them all from harm:
If they see any weeping
That should have been sleeping,
They pour sleep on their head,
And sit down by their bed.
When wolves and tigers howl for prey
They pitying stand and weep;
Seeking to drive their thirst away,
And keep them from the sheep.
But, if they rush dreadful,
The angels, most heedful,
Receive each mild spirit,
New worlds to inherit.
And there the lion's ruddy eyes
Shall flow with tears of gold:
And pitying the tender cries,
And walking round the fold:
Saying: "Wrath by His meekness,
And, by His health, sickness,
Is driven away
From our immortal day.
"And now beside thee, bleating lamb,
I can lie down and sleep,
Or think on Him who bore thy name,
Graze after thee, and weep.
For, washed in life's river,
My bright mane for ever
Shall shine like the gold,
As I guard o'er the fold."
P.S. Это, насколько мне известно, первая попытка ритмически почти адекватно перевести стихотворение Блейка, изобилующее перебивами ритма в нетождественных строфах.
По-русски звучит несколько тяжеловато, но задача перевода была мне интересна. Деформации текста, которые возникают из-за следования ритму оригинала, видны в конце первой строфы, которую лучше бы закончить, например, так:
Зачарована ночью,
Улыбается молча.
О, сладкие сны, любовью дыша,
Покройте головку у малыша,
И лейтесь, словно бы льется ручей
Счастья, молчанья и лунных лучей.
О, сладостный сон, сплети свой венок
И мягко младенцу надень на чело.
О, сладостный сон, о, ангелов тишь,
Рейте, чтоб счастливо спал мой малыш.
Ангелы, шлите улыбки ему,
Рейте, чаруйте, зовите ко сну.
Ласковой мамы улыбки всю ночь
Его отвлекают, не могут помочь.
Кроткие вздохи, утешные всхлипы,
Не троньте дремоту – глазки закрыты.
Слаще улыбки твой радостный стон,
Но он же тревожит, и гонит твой сон.
Спи, спи, засыпай, мой счастливый малыш,
Спи, спи, засыпай, ты почти уже спишь,
Весь мир, улыбаясь, отправился спать,
Пока над тобою печалится мать.
На личике детском благая печать,–
И Образ Святой я могу различать.
Спи, детка! Однажды и Агнец лежал
И обо всех нас слезу проливал.
Слезу проливал о тебе, обо мне,
Когда был ребенком. Не только во сне,
А вечно на Небе, спасибо судьбе,
Увидишь Его и улыбки тебе,
И мне, и тебе, и всем, кто когда-то
Бывали младенцем не виноватым.
Деток улыбки – Бога улыбки,
Небо с Землею в гармонии зыбкой.
A CRADLE SONG
SWEET dreams, form a shade
O'er my lovely infant's head;
Sweet dreams of pleasant streams
By happy, silent, moony beams.
Sweet sleep, with soft down
Weave thy brows an infant crown.
Sweet sleep, angel mild,
Hover o'er my happy child.
Sweet smiles, in the night
Hover over my delight;
Sweet smiles, mother's smiles,
All the livelong night beguiles.
Sweet moans, dovelike sighs,
Chase not slumber from thine eyes.
Sweet moans, sweeter smiles,
All the dovelike moans beguiles.
Sleep, sleep, happy child,
All creation slept and smiled;
Sleep, sleep, happy sleep,
While o'er thee doth mother weep.
Sweet babe, in thy face
Holy image I can trace;
Sweet babe, once like thee
Thy Maker lay, and wept for me,
Wept for me, for thee, for all,
When He was an infant small.
Thou His image ever see,
Heavenly face that smiles on thee,
Smiles on thee, on me, on all,
Who became an infant small,
Infant smiles are His own smiles;
Heaven and earth to peace beguiles.
P.S. Возможно, я не все уловил в оригинале, и, к сожалению, не смог соблюсти внутренние рифмы, но что получилось, то получилось.
Цветок
Милый, милый воробей!
Под листвой зеленой
Каждый радостный цветок
Знает - ты стрелы быстрей,
Но за пазухой моей
Словно бы попал в силок.
Чудный, чудный, чудный дрозд!
Под листвой зеленой
Каждый радостный цветок
Слышит словно бы из гнезд
Всхлипы, всхлипы, чудный дрозд,
Словно пазуха - силок.
THE BLOSSOM
Merry, merry sparrow!
Under leaves so green
A happy blossom
Sees you, swift as arrow,
Seek your cradle narrow,
Near my bosom.
Pretty, pretty robin!
Under leaves so green
A happy blossom
Hears you sobbing, sobbing,
Pretty, pretty robin,
Near my bosom.
Да, дикий Юг – родной мне уголок,
Я – черный, но душа бела при этом!
Английский мальчик – белый ангелок,
Я – чернокож, кажусь лишенным света.
Задолго до жары в средине дня,
Под деревом, в его прохладной тени,
К Востоку повернула мать меня,
Целуя и сажая на колени:
"Смотри на Солнце, Бог на нем живет –
Цветам, деревьям, тварям дарит силу,
Свое тепло, Свой свет Он людям шлет,
Чтоб счастье поутру и в полдень было".
Недолго мы смотрели на восход,
Чтоб луч любви не ослепил нас мощью,
И черные тела и лица в свой черед –
Не туч покров, а сень тенистой рощи.
Когда душой воспримем жар лучей,
Исчезнут тучи, и услышим внятно:
"Из чащи выйдите с заботою моей,
Вокруг шатра ликуйте как ягнята".
Так говорила мать, любя меня,
И так же я – английскому ребенку.
Нас облака не белят, не чернят.
Пред золотом шатра сродни ягненку,
Я заслоню дитя от гневного Суда,
Когда преклонит он свои колени,
И встану рядом, ласковый - тогда
Он обо мне сужденье переменит.
THE LITTLE BLACK BOY
MY mother bore me in the southern wild,
And I am black, but O my soul is white!
White as an angel is the English child,
But I am black, as if bereaved of light.
My mother taught me underneath a tree,
And, sitting down before the heat of day,
She took me on her lap and kiss'd me,
And, pointed to the East, began to say:
"Look on the rising sun: there God does live,
And gives His light, and gives His heat away;
And flowers and trees and beasts and men receive
Comfort in morning, joy in the noonday.
"And we are put on earth a little space,
That we may learn to bear the beams of love;
And these black bodies and this sunburnt face
Are but a cloud, and like a shady grove.
"For, when our souls have learn'd the heat to bear,
The cloud will vanish, we shall hear His voice,
Saying, 'Come out from the grove, my love and care,
And round my golden tent like lambs rejoice.'"
Thus did my mother say, and kissиd me,
And thus I say to little English boy.
When I from black, and he from white cloud free,
And round the tent of God like lambs we joy,
I'll shade him from the heat till he can bear
To lean in joy upon our Father's knee;
And then I'll stand and stroke his silver hair,
And be like him, and he will then love me.
На небе рассвет –
От солнца привет!
И праздничный звон –
Расцвету поклон!
Дрозды в небесах
И птицы в кустах
В лад звону поют
И всем радость дают.
На зеленом лугу,
От былого – ау!
Седой старый Джон,
Родней окружен,
Под дубом сидит,
На игры глядит,
И радость у всех,
И весел их смех:
"Такими детьми
Побывали и мы
На зеленом лугу,
Где мы слышим – ау!"
Но настала усталость,
Малышам не игралось,
И Солнцу пора,
И нам не игра.
И сестренки и братья,
Ухватив мам за платья
Уже в полусне
Как птенчик в гнезде.
В темноте на лугу
Тишина, ни гу-гу!
THE ECHOING GREEN
The sun does arise,
And make happy the skies;
The merry bells ring
To welcome the Spring;
The skylark and thrush,
The birds of the bush,
Sing louder around
To the bells' cheerful sound;
While our sports shall be seen
On the echoing green.
Old John, with white hair,
Does laugh away care,
Sitting under the oak,
Among the old folk.
They laugh at our play,
And soon they all say,
"Such, such were the joys
When we all--girls and boys--
In our youth-time were seen
On the echoing green."
Till the little ones, weary,
No more can be merry:
The sun does descend,
And our sports have an end.
Round the laps of their mothers
Many sisters and brothers,
Like birds in their nest,
Are ready for rest,
And sport no more seen
On the darkening green.
Как радостно быть Пастухом!
Чутко стадо овечек пасти,
И с утра до вечерней зари
Им хвалу воздавать на пути,
Слышать зовы невинных ягнят
И как нежно ответит овца;
Бдит Пастух, и спокойно им знать,
Что они под защитой Отца.
The Shepherd
How sweet is the Shepherd's sweet lot!
From the morn to the evening he strays;
He shall follow his sheep all the day,
And his tongue shall be filled with praise.
For he hears the lamb's innocent call,
And he hears the ewe's tender reply;
He is watchful while they are in peace,
For they know when their Shepherd is nigh.
P.S. Не в порядке соревнования с Д.Смирновым, а в меру своего понимания.
Почему меня не устраивает ни один из известных переводов стихотворения У.Блейка THE DIVINE IMAGE?
To Mercy, Pity, Peace, and Love,
All pray in their distress,
And to these virtues of delight
Return their thankfulness.
For Mercy, Pity, Peace, and Love,
Is God, our Father dear;
And Mercy, Pity, Peace, and Love,
Is man, His child and care.
For Mercy has a human heart;
Pity, a human face;
And Love, the human form divine:
And Peace, the human dress.
Then every man, of every clime,
That prays in his distress,
Prays to the human form divine:
Love, Mercy, Pity, Peace.
And all must love the human form,
In heathen, Turk, or Jew,
Where Mercy, Love, and Pity dwell,
There God is dwelling too.
Привожу сразу свой подстрочник, чтобы было понятно, как я воспринимаю содержание стихотворения, его смысл, который хотел донести до читателя Блейк.
Проявление богоподобия
К Милосердию, Сочувствию, Миру и Любви
Все обращают свои мольбы в горе,
И к этим добродетелям радостным
Возвращается их благодарность.
Ибо Милосердие, Сочувствие, Мир и Любовь
Есть Бог, наш любящий Отец;
И Милосердие, Сочувствие, Мир и Любовь
Есть Человек, Его дитя и забота.
Для милосердия есть у человека сердце,
Для сочувствия – лицо у человека,
И Любовь, это проявление богоподобия человека,
А Мир, это украшение человека.
Значит любой человек, в любом краю,
Который молится в своем горе,
Молит о проявлении человеческого богоподобия:
Милосердии, Сочувствии, Мире и Любви.
И все должны любить эти человеческие проявления
В язычнике, турке, или иудее.
Когда в них живут Милосердие, Любовь и Сочувствие,
В них также живет Бог.
Возможно, я не улавливаю какие-то нюансы, тогда хотелось бы получить замечания от Никиты Винокурова, но ни в коем случае от А.Ситницкого, вся суть которого в корне противоположна идее Блейка.
Но, предположим, что я все понял верно. Тогда сразу возникает первая трудность перевода – все главные повторяющиеся слова стихотворения: Милосердие и Сочувствие, в 2.5 раза длиннее английских слов (Mercy, Pity), что исключает возможность соблюдения размера оригинала. Попытка Топорова и Степанова заменить эти слова на более короткие слова Добро и Терпимость (или Смирение), резко изменяет весь смысл стихотворения, делает его размытым и банальным. Не говорю здесь об отсебятине, допущенной в этих переводах.
Буквальный перевод слова Мир, мне тоже кажется не очень правильным, здесь скорее подразумевается Миролюбие, или Мир в душе.
Как же быть? На мой взгляд, здесь содержание много важнее формального соблюдения ритмического размера. Тогда остается, следуя схеме рифмовки и метрической инерции строк,
отказаться от размера и частично от сплошных мужских рифм оригинала, и, соблюдая все настойчивые повторы слов, передать главное, что сказал Блейк.
Попытку такого поэтического перевода я предлагаю вниманию читателей, прекрасно осознавая его несовершенство. Но всё же, всё же?
Или надо ограничиваться в таких случаях прозаическим переводом?
Проявление богоподобия.
К Милости, Жалости, Миру, Любви
Свои мольбы мы обращаем в горе,
За добродетели сии благодарим,
Не уставая в радостном повторе.
Ведь Милость, Жалость, Мир, Любовь –
Есть Бог, наш любящий Отец,
И Милость, Жалость, Мир, Любовь
В Дитя и в нас вложил Творец.
Для Милосердья – сердце в нас,
Для Жалости дано лицо,
Богоподобна в нас Любовь,
А Мир в душе – всему венцом.
Любой из нас, в любом краю,
Когда творит свои мольбы,
Богоподобным должен быть –
Прощать, Жалеть, и Мир Любить.
Язычник, турок, иудей,
Кто свойства веры бережет,
Когда в нем Жалость, Мир, Любовь –
Господь в душе его живет.
12-я строка исправлена 27.03.08.
Когда зеленый лес звенит, хохоча от счастья,
И улыбчивый ручей хохочет в одночасье,
Когда хохочет воздух весь над веселым словом,
И хохочет зелен холм эхом развеселым,
Когда смеется яркий луг пестротой цветений,
И кузнечики смеясь, прыгают по сцене,
Когда Сусанна с Эмили, рты кругля слегка,
Рассыпают дробный смех нежным :"Ха-ха-ха!",
Когда смеются трелью птицы, хохоча в тени,
Где черешни и орехи на столе одни,
Приходите веселиться, и наверняка
Мы споем прелестным хором дружно: "Ха-ха-ха!"
LAUGHING SONG
WHEN the green woods laugh with the voice of joy,
And the dimpling stream runs laughing by;
When the air does laugh with our merry wit,
And the green hill laughs with the noise of it;
When the meadows laugh with lively green,
And the grasshopper laughs in the merry scene;
When Mary and Susan and Emily
With their sweet round mouths sing "Ha, ha, he!"
When the painted birds laugh in the shade,
Where our table with cherries and nuts is spread:
Come live, and be merry, and join with me,
To sing the sweet chorus of "Ha, ha, he!"
Когда ребячьи голоса
На зелени лугов звучали,
Былого отголоски вновь
Пришли в круги моей печали.
О, дети! Вам домой пора.
Заходит солнце, росы пали.
Иссякла детская игра,
Зима и ночь таятся в дали.
WHEN the voices of children are heard on the green,
And whisperings are in the dale,
The days of my youth rise fresh in my mind,
My face turns green and pale.
Then come home, my children, the sun is gone down,
And the dews of night arise;
Your spring and your day are wasted in play,
And your winter and night in disguise.
Прочитайте в гневе, дети,
О былых времен запрете –
Как Любви была вина
В тяжкий грех возведена.
В веке золотом,
Солнцем залитом,
Юные тела.
Полные тепла,
Нега обвила.
А над головой
Свет сиял святой,
Нагота воспета,
Солнцем обогрета, –
И сняты запреты.
Увлеклись игрой
На траве густой,
И любовный взгляд
Негою поят, –
Сладость не таят.
От любви устав,
Поднялись из трав,
Звезды им зажгут –
Ночью в сад придут,
Томные уснут.
Радости полна,
Девушка грешна,
Ей отцовский взор –
Библии укор,
Предвещал позор.
"Уна, говори!
Правду не таи!
Страхом я убит,
Твой смущенный вид
Седину чернит!"
A LITTLE GIRL LOST
CHILDREN of the future age,
Reading this indignant page,
Know that in a former time
Love, sweet love, was thought a crime.
In the age of gold,
Free from winter's cold,
Youth and maiden bright,
To the holy light,
Naked in the sunny beams delight.
Once a youthful pair,
Filled with softest care,
Met in garden bright
Where the holy light,
Had just removed the curtains of the night.
Then, in rising day
On the grass they play;
Parents were afar,
Strangers came not near,
And the maiden soon forgot her fear.
Tired with kisses sweet,
They agree to meet
When the silent sleep
Waves o'er heaven's deep,
And the weary tired wanderers weep.
To her father white
Came the maiden bright;
But his loving look,
Like the holy book,
All her tender limbs with terror shook.
"Ona, pale and weak,
To thy father speak!
O the trembling fear!
O the dismal care
That shakes the blossoms of my hoary hair!"
Был брошен ребенок у дальних болот,
Блуждающий свет отводил и мерцал.
Заслышав рыданья, весь в белом, Господь
Всю ночь появлялся в обличье отца.
Ласкал малыша и за руку вел,
С найденышем долами к дому спеша,
Где бледная мать принялась обнимать.
И слезы кропили лицо малыша.
THE LITTLE BOY FOUND
The little boy lost in the lonely fen,
Led by the wandering light,
Began to cry, but God, ever nigh,
Appeared like his father, in white.
He kissed the child, and by the hand led,
And to his mother brought,
Who in sorrow pale, through the lonely dale,
The little boy weeping sought.
"Отец, отец, кyда же ты?
Мне за тобою не поспеть,
Ответь, ответь, иначе мне,
Найти дорогy не сyметь."
Но ночь темна, отец исчез,
Ребенок от росы промок,
Топь глyбока, в слезах щека,
И пар болотный возле ног.
THE LITTLE BOY LOST
"Father, father, where are you going?
O do not walk so fast!
Speak, father, speak to your little boy,
Or else I shall be lost."
The night was dark, no father was there,
The child was wet with dew;
The mire was deep, and the child did weep,
And away the vapour flew.
Пробился сквозь зелень
В лесу голосок -
То пел потихоньку
Дикий цветок:
"В земле я дремал,
И молчала ночь,
Но шепотом страх
Отогнал я прочь.
Розовее зари,
Восторга я ждал,
Пришел в этот мир,
Но отвержен, увял."
The Wild Flower's song
As I wander'd the forest,
The green leaves among,
I heard a Wild Flower
Singing a song:
'I slept in the earth
In the silent night,
I murmur'd my fears
And I felt delight.
In the morning I went,
As rosy as morn,
To seek for new joy;
But I met with scorn.'
Маленький трубочист
В саже это существо, что в снегу лепечет:
"Цисцю, цисцю, цисцю я!" – с ноткой горя в речи.
"Где твои отец и мать? Можешь поделиться?"
"Оба в церковь поднялись, Богу помолиться!"
"Раз я счастлив по весне в вереске порою,
И смеюсь, и весел я снежною зимою,
То они, одев меня в рваную одежду,
Обучили голосить с горестной надеждой.
Раз я пел и танцевал, и скакал от счастья,
То, ученье не сочтя для меня напастью,
Славят Бога, короля, и с церковной властью
Строят вместе Небеса на моем несчастье".
THE CHIMNEY SWEEPER
A LITTLE black thing among the snow,
Crying‘ 'weep, 'weep!', in notes of woe!
‘Where are thy father and mother? Say?’--
‘They are both gone up to the church to pray’.
‘Because I was happy upon the heath,
And smiled among the winter's snow,
They clothed me in the clothes of death,
And taught me to sing the notes of woe.
And because I am happy and dance and sing,
They think they have done me no injury,
And are gone to praise God and His priest and king,
Who make up a heaven of our misery’.
P.S. Заданное в оригинале искажение малышом слова sweep ('weep), в переводе отображено заменой слова "чищу" на "цисцю".
Что святого есть в стране,
Плодоносной и обильной,
Где малютки по зиме
Молят помощи посильной?
Слышишь - в песне вопль дрожит!
Это ль песня ликованья?
Нищета детей томит
В этом крае процветанья!
Солнце им не светит здесь,
Их поля продуты, голы
Путь изрыт, в колючках весь,
И навеки в зимах долы.
Где же солнце им сияет,
Где их кормит урожай,
Малыши не голодают,
Нищих нет, и всюду рай?
HOLY THURSDAY
Is this a holy thing to see
In a rich and fruitful land,--
Babes reduced to misery,
Fed with cold and usurous hand?
Is that trembling cry a song?
Can it be a song of joy?
And so many children poor?
It is a land of poverty!
And their sun does never shine,
And their fields are bleak and bare,
And their ways are filled with thorns,
It is eternal winter there.
For where'er the sun does shine,
And where'er the rain does fall,
Babes can never hunger there,
Nor poverty the mind appal.
Вот для детей Святой Четверг: их личики умыты,
В зеленом, красном, голубом; идут попарно, сыты;
К Собору Павла их ведут блюстители, под своды,
И вереницы их текут как длинной Темзы воды.
О, эти Лондона цветы – как много вас в столице!
На скамьях рядышком сидят, и светятся их лица.
Они, невинные, шумят как на лугу ягнята,
И тысячи ребячьих рук к Распятию подъяты.
Уносит ветром в Небеса их пение высоко,
И плавно деток голоса низводят грома рокот.
Под хорами, умудрены – опекуны детишек.
Сирот жалей, чтоб Ангел твой не улетал от крыши.
HOLY THURSDAY
'TWAS on a holy Thursday, their innocent faces clean,
The children walking two and two, in red, and blue, and green:
Grey-headed beadles walked before, with wands as white as snow,
Till into the high dome of Paul's they like Thames waters flow.
O what a multitude they seemed, these flowers of London town!
Seated in companies they sit, with radiance all their own.
The hum of multitudes was there, but multitudes of lambs,
Thousands of little boys and girls raising their innocent hands.
Now like a mighty wind they raise to heaven the voice of song,
Or like harmonious thunderings the seats of heaven among:
Beneath them sit the aged men, wise guardians of the poor.
Then cherish pity, lest you drive an angel from your door.
"Любовь не ждет себе услад,
Заботы о себе не зная,
Но строит Рай, где сущий Ад,
Себя другому отдавая".
Так Глиняный комок пропел,
Попавший стаду под копыта,
Но Камень из ручья в ответ
Журчал ему в стихах сердито:
"Любовь себе лишь ждет услад,
Другого радости лишая,
Другому злобно строит Ад,
Блаженство Рая разрушая".
THE CLOD & THE PEBBLE
'Love seeketh not Itself to please,
Nor for itself hath any care;
But for another gives its ease,
And builds a Heaven in Hells despair.'
So sang a little Clod of Clay,
Trodden with the cattles feet;
But a Pebble of the brook,
Warbled out these metres meet.
'Love seeketh only Self to please,
To bind another to Its delight:
Joys in anothers loss of ease,
And builds a Hell in Heavens despite'.
Агнец, кто создал тебя?
Знаешь, кто создал тебя,
Жизнь вручил, траву в лугах,
Воду свежую в ручьях,
Одарил руном волнистым –
Мягким, шелковым и чистым,
Сделал нежным голосок,
Чтоб от счастья блеять мог?
Агнец, кто создал тебя?
Знаешь, кто создал тебя?
Стой, ягненок, я скажу!
Стой, ягненок, я скажу:
Тот создал и имя дал,
Агнцем кто себя назвал.
Кроток Он и милосерд,
Утешитель в море бед.
Я – ребенок, ты – ягненок,
Агнец тоже был ребенок.
Осчастливил Бог тебя!
Осчастливил Бог тебя!
THE LAMB
LITTLE lamb, who made thee?
Dost thou know who made thee,
Gave thee life, and bid thee feed
By the stream and o'er the mead;
Gave thee clothing of delight,
Softest clothing, woolly, bright;
Gave thee such a tender voice,
Making all the vales rejoice?
Little lamb, who made thee?
Dost thou know who made thee?
Little lamb, I'll tell thee;
Little lamb, I'll tell thee:
He is callиd by thy name,
For He calls Himself a Lamb.
He is meek, and He is mild,
He became a little child.
I a child, and thou a lamb,
We are callиd by His name.
Little lamb, God bless thee!
Little lamb, God bless thee!
P.S. Противостоящее Ягненку стихотворение Тигр опубликовано ранее на моей странице.
Земля глядит, привстав от сна,
И в страхе каменеет:
Земного света нет, и тьма
Всё окружила как тюрьма –
И голова седеет.
"Прижал ревниво кромку вод,
Храня мою берлогу,
Холодный звездный небосвод;
Я, плачу, слыша – не дает
Свободы голос Бога".
"Самолюбивый Бог людей!
Ты – Воплощенье Страха!
В восторге Ты от тьмы ночей!
Жесток Ты в злобности своей!
Но Девы - юны , утром пахнет!
О, как же радостна Весне –
Цветов и почек завязь!
Не сеет сеятель во тьме!
Не пашет пахарь при луне!
Твоя бесплодна зависть!"
"Самолюбивое порви
Напрасное Проклятье!
От цепи тяжкой лед в крови.
Свободу возврати любви!
Разбей цепей объятье!"
EARTH'S ANSWER
Earth raised up her head
From the darkness dread and drear.
Her light fled:
Stony dread!
And her locks cover'd with grey despair.
"Prisoned on watery shore,
Starry Jealousy does keep my den
Cold and hoar;
Weeping o'er,
I hear the Father of the Ancient Men.
"Selfish Father of men!
Cruel, jealous, selfish fear!
Can delight,
Chain'd in night,
The virgins of youth and morning bear.
"Does spring hide its joy,
When buds and blossoms grow?
Does the sower
Sow by night,
Or the ploughman in darkness plough?
"Break this heavy chain,
That does freeze my bones around!
Selfish! vain!
Eternal bane!
That free Love with bondage bound."
P.S. Перевод несколько вольный, но больше по форме, чем по содержанию. 9 слогов, вместо 7-и, в строке "Но юны Девы, утром пахнет!" я вижу, но такое нарушение ради акцентирования смысла полагаю допустимым. Отсутствие рифм в оригинале 4-ой строфы не воспроизвел, считая это необязательным.
Гласу Певца внемлите!
Кто был, и есть, и грядет,
Свято Слово ловите,
Слушайте и примите,
Что Опыт Познанья шлет.
Павших Оно подъемлет,
И в росную ночь стремясь,
Правит и мир, и Землю,
Звездный Полюс колеблет,
Светом нисходит, лиясь.
"О, Шар Земли порочной,
Воскресни из росных трав!"
Кончилось время ночи,
Утро пришло воочью,
Из гущи сна восстав.
"Стой!" Без Ньютона познан,
Ясен мир для меня:
Дно за Млечностью звездной,
Берег пустыни водной –
До часа светлого дня!
INTRODUCTION
EAR the voice of the Bard!
Who Present, Past, and Future, sees;
Whose ears have heard,
The Holy Word
That walk'd among the ancient trees.
Calling the lapsed Soul,
And weeping in the evening dew;
That might control
The starry pole;
And fallen, fallen light renew!
"O Earth, O Earth, return!
Arise from out the dewy grass!
Night is worn,
And the morn
Rises from the slumbrous mass.
"Turn away no more;
Why wilt thou turn away?
The starry floor,
The watery shore,
Is given thee till the break of day.
P.S. Порядок разносложных строк и дословная точность в переводе не соблюдены из-за трудности передачи философского содержания. Но вряд ли перевод можно считать. вольным.
Я, играя на свирели,
Шел, от счастья ликовал,
И, услышав эти трели,
Мальчик с облака сказал:
"О, сыграй мне про Ягненка!"
С чувством я ему сыграл.
"А теперь, - сказал ребенок –
Спой!" – и слёзы проливал:
"Песней ты меня растрогал,
Спой другие мне еще" –
Слушал, плача от восторга,
И сказал мне горячо:
"Сладко слушать это пенье,
Песни в книгу запиши!"
Посветлел я от прозренья,
Сел под деревом в тиши,
Заточил перо-тростинку.
Краски ярко растворил,
Эти песни и картинки
Детям в радость сотворил.
INTRODUCTION
PIPING down the valleys wild,
Piping songs of pleasant glee,
On a cloud I saw a child,
And he laughing said to me:
"Pipe a song about a Lamb!"
So I piped with merry cheer.
"Piper, pipe that song again;"
So I piped: he wept to hear.
"Drop thy pipe, thy happy pipe;
Sing thy songs of happy cheer!"
So I sung the same again,
While he wept with joy to hear.
"Piper, sit thee down and write
In a book, that all may read."
So he vanished from my sight;
And I plucked a hollow reed,
And I made a rural pen,
And I stained the water clear,
And I wrote my happy songs
Every child may joy to hear.
Стонет мать, отец рыдает:
В страшный мир дитя вступает –
Голым, с плачем безнадёжным;
Словно черт с покровом кожным.
Я кручусь в руках отцовских,
Бьюсь в пеленочных полосках,
Но пришла пора смириться,
Грудь сосать и молча злиться.
INFANT SORROW
MY mother groaned, my father wept:
Into the dangerous world I leapt,
Helpless, naked, piping loud,
Like a fiend hid in a cloud.
Struggling in my father's hands,
Striving against my swaddling bands.
Bound and weary, I thought best
To sulk upon my mother's breast.
Дитя-радость.
"Нет еще имени у меня –
Ведь мне всего-то два дня".
Как же мне называть тебя?
"Я – это счастье,
Радость – имя мое!"
Сладкая радость пришла с тобой!
Прелестная Радость!
Сладкой Радости всего лишь два дня,
Сладкой Радостью назову тебя;
Ты улыбаешься,
И я пою тогда –
Сладкая радость пришла с тобой!
Infant Joy
I have no name
I am but two days old. -
What shall I call thee?
I happy am
Joy is my name, -
Sweet joy befall thee!
Pretty joy!
Sweet joy but two days old.
Sweet joy I call thee:
Thou dost smile.
I sing the while
Sweet joy befall thee.
P.S.
Перевод намеренно сделан верлибром, чтобы сохранить эмоциональные повторы слов и светлую радостную интонацию. Ни в одном из известных мне рифмованных переводов это сделать не удалось. Впрочем, и сам Блейк не смог повторить рифмовку и чередование числа слогов во второй строфе, разрушив сложную симметрию двух строф стихотворения. Мне показалось, что здесь случай, когда содержание важнее формы.
К Тирзе
Любой, кто смертными рожден,
Землею будет поглощен,
Дабы восстал за слоем слой.
И что же делать мне с тобой?
Гордыня, побеждая стыд,
Нас разнополыми творит.
Господь дарует ночью сном,
А утром – плачем и трудом.
Ты, матерь смертных тел земных,
Сердца ввела жестоко в них,
И всем обманная слеза
Лжет в уши, ноздри и глаза.
Бездушной глине дан язык,
Но срок у жизни невелик.
Христос пожертвовал собой.
И что же делать мне с тобой?
TO TIRZAH
Whate'er is Born of Mortal birth
Must be consumed with the Earth,
To rise from Generation free:
Then what have I to do with thee?
The Sexes sprung from Shame and Pride,
Blow'd in the morn; in evening died;
But Mercy changed Death into Sleep;
The Sexes rose to work & weep.
Thou, Mother of my Mortal part,
With cruelty didst mould my Heart,
And with false self-deceiving tears
Didst bind my Nostrils, Eyes, & Ears,
Didst close my Tongue in senseless clay,
And me to Mortal Life betray.
The Death of Jesus set me free:
Then what have I to do with thee?
Ситницкий, видимо, недужил,
Когда у Одена "ДА УЖ"ил,
И десять миллионов душ
Умяв до ТЫЩИ, мудрый муж,
Ужал громадину Нью-Йорка
До заурядного поселка.
Мне жаль убирать прежнее обсуждение вариант моего перевода, главным образом из уважения ко всем участникам. Поэтому отдельно ставлю новый вариант перевода, не лишенный недостатков, но очень близкий к оригиналу.
Ситницкий здесь предрекал, что я не справлюсь с переводом этого стихотворения Фроста. Прочтя его аргументированную критику переводов Топорова, полагаю, что он сможет столь же аргументировано раскритиковать и этот мой перевод, если захочет. Впрочем – хочет он всегда, и поводы для этого есть в любом переводе любого переводчика.
Я зациклился на этом переводе еще и потому, что картинка, описанная Фростом, мне близка по личным воспоминаниям, и породила когда-то мое собственное стихотворение, которое также привожу в конце.
Снежным вечером у леса.
Чей этот лес, предполагаю;
Хоть дом его в деревне знаю,
Оттуда вряд ли углядят,
Как здесь в сугробах застреваю.
Конек мой здесь стоять не рад –
Вблизи ни дома, ни оград.
Замерзло озеро. Над нами
В темнейший вечер – снегопад.
Трясет конек мой бубенцами –
Не морок ли водил санями?
Но только вьюжит ветерок,
И гонит хлопья над снегами.
Лес чуден, темен и глубок,
Вернуться я давал зарок,
Но версты, версты – путь далек,
Замерзну, не вернувшись в срок.
STOPPING BY WOODS ON A SNOWY EVENING
Whose woods these are I think I know.
His house is in the village though;
He will not see me stopping here
To watch his woods fill up with snow.
My little horse must think it queer
To stop without a farmhouse near
Between the woods and frozen lake
The darkest evening of the year.
He gives harness bells a shake
To ask if there is some mistake.
The only other sound's the sweep
Of easy wind and downy flake.
The woods are lovely, dark and deep,
But I have promises to keep,
And miles to go before I sleep,
And miles to go before I sleep.
Воспоминание о переезде в Дербышки.
Из села в поселок еду,
в розвальнях лежу один.
Конь вторым идет по следу,
мать с сестренкой впереди.
По окно стоят в сугробах
занесенные дома,
а по горкам крутолобым
вьюжит змеями зима.
В лунном свете серебристом
ясно виден санный путь,
Берега вдоль речек льдистых
выпирают кругло грудь.
В черном небе звезд сиянье,
мерный бег зовет ко сну,
лошадиный храп и ржанье
нарушают тишину.
От дыханья пар клубится,
зло кусается мороз;
зашагал с конем возница,
он в тулупе чуть замёрз.
Год суровый – сорок первый,
год уже не детских слёз!
Двадцать верст бежал, наверно,
за санями “Верный” – пёс.
Уставая, на солому
прыгал он ко мне под бок.
У ворот чужого дома
стал он снова одинок.
С детской болью вспоминаю
на прощанье скорбный взгляд,
вслед беспомощно рыдаю –
пес отправился назад.
Плачь, не плачь, а всё без толку –
не могу ему помочь!
Очень страшно выли волки
в темном поле в эту ночь.
19.12.93г.
Чей этот лес, пожалуй, знаю,
Его деревню угадаю,
Оттуда видит он навряд,
Как я в сугробах утопаю.
Коня недоуменный взгляд –
Жилых домов не виден ряд.
Замерзло озеро с кустами,
В вечерней черни – снегопад.
Конек тревожит бубенцами:
А нет какой ошибки с нами?
Но вьюга множит свой морок,
Гоняя снег над головами.
Лес чуден, темен и глубок,
Вернуться я давал зарок,
В пути замерзнуть выпал рок,
В пути замерзнуть выпал рок.
Исправлено 04.12.2007
STOPPING BY WOODS ON A SNOWY EVENING
Whose woods these are I think I know.
His house is in the village though;
He will not see me stopping here
To watch his woods fill up with snow.
My little horse must think it queer
To stop without a farmhouse near
Between the woods and frozen lake
The darkest evening of the year.
He gives harness bells a shake
To ask if there is some mistake.
The only other sound's the sweep
Of easy wind and downy flake.
The woods are lovely, dark and deep,
But I have promises to keep,
And miles to go before I sleep,
And miles to go before I sleep.
В день голубянок, бабочки весной
Слетают вниз лазурным листопадом,
И цвет чешуек спорит чистотой
При свете дня с цветами рядом.
Цветком летят, но вовсе не поют.
Теперь, когда желания отпели, -
Лежат, и на ветру влипают тут
В следы колес на слякоти апреля.
Плакучему дереву (вольный перевод)
Из всех растений на Земле
Единственная – ива,
Когда любовь умрет во мгле,
Утешит молчаливо.
Когда у юношей и дев
Любви увяла роза, –
Гирлянды ивовы надев,
Бредут, роняя слёзы.
Пренебреженье – вот палач
Для девушек влюбленных,
Вознаграждение за плач –
От ив венок зеленый.
По вечерам в прохладе ив
И юноша, и дева,
Любовью сердце истощив,
Рыдают подле древа.
To the Willow-tree.
1. Thou art to all lost love the best,
The onely true plant found,
Wherewith young men and maids distrest,
And left of love, are crown'd.
2. When once the Lovers Rose is dead,
Or laid aside forlorne;
Then Willow-garlands, 'bout the head,
Bedew'd with teares, are worne.
3. When with Neglect, (the Lovers bane)
Poore Maids rewarded be,
For their love lost; their onely gaine
Is but a Wreathe from thee.
4. And underneath thy cooling shade,
(When weary of the light)
The love-spent Youth, and love-sick Maid,
Come to weep out the night.
Вариант 1
Скажи, звезда, чьи световые крылья
Твой огненный полет так устремили,
И где пещеры Ночи вход открыли,
Где б ты свела свои крыла теперь?
Скажи, Луна, ты вечно путник бедный,
Скиталец в небесах седой и бледный,
На дне каком: дневной, ночной ли бездны
Отыщешь ты себе покой теперь?
Душа, устав в скитаниях и горе,
Незваный гость, давно ты с миром в ссоре,
Есть ли тебе приют в гнезде ли, в море,
В Неведомом, куда сокрыта дверь?
Вариант 2
Звезда, скажи мне, света чьи крыла
Полет стремят, и ты – огня стрела,
И где лежит ночной пещеры мгла,
Где б ты свои крыла сложить могла
теперь?
Скажи мне, Месяц, бледный и седой,
Скиталец бесприютный надо мной:
В глубинах дня ли, в глубине ночной
Сумеешь ли найти себе покой
теперь?
Душа, устав в скитаниях и горе,
Незваный гость, давно ты с миром в ссоре,
Есть ли тебе приют в гнезде ли, в море,
В Неведомом, куда откроешь вскоре
Дверь?
The world's wanderers
Tell me, thou Star, whose wings of light
Speed thee in thy fiery flight,
In what cavern of the night
Will thy pinions close now?
Tell me, Moon, thou pale and gray
Pilgrim of heaven's homeless way,
In what depth of night or day
Seekest thou repose now?
Weary Mind, who wanderest
Like the world's rejected guest,
Hast thou still some secret nest
On the tree or billow?
Моему другу, на перемену Времен.
Играл когда-то я, но, благородный друг,
Умолкла арфа – лишь плакучей ивы звук.
И пел когда-то я так мелодично миру,
Что ритмом возбуждал отзывчивую лиру.
И влёк когда-то я, как раньше Амфион,
Не камни и стволы, а души в небосклон.
Заговорю ли вновь, но (ах!) не знаю как,
Найду ли временам равновеликий знак?
Беда, друг дорогой; ты арфу мне настрой –
Пока слаба рука, и мой язык – немой.
Исправлено 13.11.2007, последнее исправление смотрите в конце обсуждения, в ответе Винокурову.
To his Friend, on the untuneable Times.
Play I co'd once; but (gentle friend) you see
My Harp hung up, here on the Willow tree.
Sing I co'd once; and bravely too enspire
(With luscious Numbers) my melodious Lyre.
Draw I co'd once (although not stocks or stones,
Amphion-like) men made of flesh and bones,
Whether I wo'd; but (ah!) I know not how,
I feele in me, this transmutation now.
Griefe, (my deare friend) has first my Harp unstrung;
Wither'd my hand, and palsie-struck my tongue.
P.S. Конечно, и ямб 6-тистопный, а не 5-тистопный, и вольности есть, но всё же?
Восстало солнце на востоке
В покрове золота и крови;
И в яростном лучей потоке
Мечи его кружатся внове,
Корона, вся в огнях воинственных,
Горит в желаниях неистовых.
Day
The sun arises in the East,
Cloth'd in robes of blood and gold;
Swords and spears and wrath increas'd
All around his bosom roll'd,
Crown'd with warlike fires and raging desires.
Стансы к Августе
1
Когда тоска и тьма кругом,
И разум теплится вполсилы,
И оброненным угольком
Меня с пути надежда сбила;
2
Когда в полуночи душа,
И сердце плачет от раздора,
Прослыть недобрыми спеша,
Холодные уходят скоро;
3
Когда, изменена судьбой,
Любовь сбежала так далёко,
Незаходящею звездой
Ты мне светила одиноко.
4
О, будь благословен твой свет,
Что был мне серафима оком,
Он охранял меня от бед,
Сиял всегда неподалёку.
5
Когда же облако как ночь
Сгустило черноту над нами,
Тьму отгоняло нежно прочь
Твоей звезды святое пламя.
6
Твоя душа живет в моей,
И учит смелости, терпенью,
И слово мягкое сильней,
Чем мира злобное сужденье.
7
Ты гибким деревцем стоишь,
Не сломлена, и нежным горлом,
Листвою веток говоришь,
Что любишь верно и покорно.
8
Пусть треплет ветер, с неба льет,
Но ты была и дальше будешь,
Когда жестокий шторм придет,
Листву ронять, но не осудишь.
9
Твое во мне не пропадет,
Какою бы судьба не стала,
Пусть солнце в небе воздает
За доброту тебе не мало.
10
Не нужной связи и любви
Пускай оковы разобьются,
Но чувства нежные твои,
Не дрогнув, в сердце остаются.
11
Всё это в час потерь ужасных
Нашлось в тебе, окрепло в срок;
В груди страданья не напрасны,
В пустыне я не одинок.
Stanzas to Augusta
I
When all around grew drear and dark,
And reason half withheld her ray -
And hope but shed a dying spark
Which more misled my lonely way;
II
In that deep midnight of the mind,
And that internal strife of heart,
When dreading to be deemed too kind,
The weak despair -the cold depart;
III
When fortune changed -and love fled far,
And hatred's shafts flew thick and fast,
Thou wert the solitary star
Which rose, and set not to the last.
IV
Oh, blest be thine unbroken light!
That watched me as a seraph's eye,
And stood between me and the night,
For ever shining sweetly nigh.
V
And when the cloud upon us came,
Which strove to blacken o'er thy ray -
Then purer spread its gentle flame,
And dashed the darkness all away.
VI
Still may thy spirit dwell on mine,
And teach it what to brave or brook -
There's more in one soft word of thine
Than in the world's defied rebuke.
VII
Thou stood'st as stands a lovely tree
That, still unbroke though gently bent,
Still waves with fond fidelity
Its boughs above a monument.
VIII
The winds might rend, the skies might pour,
But there thou wert -and still wouldst be
Devoted in the stormiest hour
To shed thy weeping leaves o'er me.
IX
But thou and thine shall know no blight,
Whatever fate on me may fall;
For heaven in sunshine will requite
The kind -and thee the most of all.
X
Then let the ties of baffled love
Be broken -thine will never break;
Thy heart can feel -but will not move;
Thy soul, though soft, will never shake.
XI
And these, when all was lost beside,
Were found, and still are fixed in thee;-
And bearing still a breast so tried,
Earth is no desert -e'en to me.
В один прекрасно-чудный май
Когда взрывались почки,
На сердце расцвела любовь,
И мне явилась ночью.
В один прекрасно-чудный май
Когда запели птицы,
Я предъявил ей свой стручок,
Который к ней стремится.
G.Geine
Im wunderschone Monat Mai,
Als alle Knospen sprangen,
Da ist in meinem Herzen
Die Liebe aufgegangen.
Im wunderschonen Monat Mai,
Als alle Vogel sangen.
Da hab ich ihr gestanden
Main Sehnen und verlangen.
К сожалению, не прошли умлауты над о в словах wunderschone и Vogel.
Тигр! Тигр! Ночью яро
В чаще ты пылаешь жаром.
Чьи рука и глаза верность
Ужас влили в соразмерность?
С Неба, или бездн земных
Взят огонь для глаз твоих?
Пламень чьи несли крыла?
Чья рука огонь взяла?
Сила чья, и чье искусство
Жилы сердца свили с хрустом?
В ритме чьем сердечный стук?
Чьих ужасных ног и рук?
Что за молот? Чье горнило
Ужас смертный раскалило?
Мозг клещами кто зажал?
Ужас взгляда кто ковал?
В час, когда без копьев звездных
Небо слезы лило поздно,
Улыбнулся ль твой творец?
Он ли Агнецу отец?
Тигр! Тигр! Ночью яро
В чаще ты пылаешь жаром.
Чьи рука и глаза верность
Властно дали соразмерность?
Это исправленный перевод от 8.11.2007
The Tyger
Tyger! Tyger! burning bright
In the forests of the night,
What immortal hand or eye
Could frame thy fearful symmetry?
In what distant deeps or skies
Burnt the fire of thine eyes?
On what wings dare he aspire?
What the hand dare seize the fire?
And what shoulder and what art
Could twist the sinews of thy heart?
And when thy heart began to beat,
What dread hand and what dread feet?
What the hammer? what the chain?
In what furnace was thy brain?
What the anvil? what dread grasp
Dare its deadly terrors clasp?
When the stars threw down their spears,
And water'd heaven with their tears,
Did he smile his work to see?
Did he who made the Lamb make thee?
Tyger! Tyger! burning bright
In the forests of the night,
What immortal hand or eye
Dare frame thy fearful symmetry?
Это попытка более-менее точного перевода содержания, но с иным чередованием рифм
.
Вместо сплошных чередующихся мужских рифм, даны смежные женские и мужские рифмы, при соблюдении альтернанса. Это реакция на статью Антона Шмалько "Непереведенный Блейк". Есть сомнительные места из-за соблюдения блейковской лексики, но есть у меня и чуть иной перевод, несколько легче звучащий по-русски.
Что скажете, коллеги?
П.Б.Шелли. К...
То слово оболгано скверно,
Его осквернять не могу,
То чувство отвергнешь наверно,
Что страстью к тебе назову.
Надежда с отчаяньем схожа,
Раздумьем её ли гасить?
Твое состраданье дороже,
Чем кто-то мне будет дарить.
Того я не дам, что любовью
Бездумные люди зовут,
Но дашь ли ты мне благословье
Желаньям, что в сердце живут,
И лёт мотыльковый на пламя,
Стремлению ночи к заре?
Моленью к кому-то над нами,
Вне сферы печали во мне?
P.B.Shelley To…
One word is too often profaned
For me to profane it,
One feeling too falsely disdained
For thee to disdained it.
One hope is too like despair
For prudence to smother?
And pity from thee more dear
Than that from another.
I can give not what men call love,
But wilt thou accept not
The worship the heart lifts above
And the Heavens reject not,
The desire of the moth for the star,
Of the night for the morrow?
The devotion to something afar
From the sphere of our sorrow?
Исправлено 23.10.07
ГРЕБЕЦ.
При взмахе вёсел я лицом к реке склонен,
Но, жаль, теряет взгляд в момент их погружений
Веселый ряд картин прибрежных отражений,
И небо падает в печаль неспешных волн.
Рассеянно гляжу и вёслами крушу
Всю красоту огня и листьев полыханье,
И множатся круги, рождая колыханье,–
Я гимны красоте до шепота глушу.
Плыву, задумавшись, над кронами дерев,
Узор на глади вод – в покое совершенном;
О, лодка, разорви спокойствие, мгновенно
Всю память у меня своей волной стерев.
Ни разу прелесть дней и эта благодать
От сокрушителя столь сильно не страдали!
Как прежде звезды нас от детства отрывали,
К истоку я гребу, там безымянным стать.
Напрасно нимфа вод, собой тесня поток,
Пытается обнять прозрачными руками,
И манит наготой, ловя меня сетями, –
Шлейф водорослей рву, вложив себя в гребок.
Чуть слышен тайный шум, и странно так река
Таит златые дни под шелком покрывала,
И радости былой как будто не бывало, –
Уставшая душа от шума далека.
Под сводами мостов река меня несет.
И арки их полны ночного бормотанья,
Бегущего по лбу тоской воспоминанья,
Но кость у лба прочней, чем створ речных ворот.
И длится арок ночь, и чутко веки их
Моргают от лучей зеркального дробленья,
И я, презрев душой лазури опустенье,
Гребу, скользя во мрак под свод камней седых.
Paul Valйry (1871-1945). Le rameur
Penchй contre un grand fleuve, infiniment mes rames
M'arrachent а regret aux riants environs;
Ame aux pesantes mains, pleines des avirons,
Il faut que le ciel cиde au glas des lentes lames.
Le coeur dur, l'oeil distrait des beautйs que je bats,
Laissant autour de moi mыrir des cercles d'onde,
Je veux а larges coups rompre l'illustre monde
De feuilles et de feu que je chante tout bas.
Arbres sur qui je passe, ample et naпve moire,
Eau de ramages peinte, et paix de l'accompli,
Dйchire-les, ma barque, impose-leur un pli
Qui coure du grand calme abolir la mйmoire.
Jamais, charmes du jour, jamais vos grвces n'ont
Tant souffert d'un rebelle essayant sa dйfense:
Mais, comme les soleils m'ont tirй de l'enfance,
Je remonte а la source oщ cesse mкme un nom.
En vain toute la nymphe йnorme et continue
Empкche de bras purs mes membres harassйs;
Je romprai lentement mille liens glacйs
Et les barbes d'argent de sa puissance nue.
Ce bruit secret des eaux, ce fleuve йtrangement
Place mes jours dorйs sous un bandeau de soie;
Rien plus aveuglйment n'use l'antique joie
Qu'un bruit de fuite йgale et de nul changement.
Sous les ponts annelйs, l'eau profonde me porte,
Voыtes pleines de vent, de murmure et de nuit,
Ils courent sur un front qu'ils йcrasent d'ennui,
Mais dont l'os orgueilleux est plus dur que leur porte.
Leur nuit passe longtemps. L'вme baisse sous eux
Ses sensibles soleils et ses promptes paupiиres,
Quand, par le mouvement qui me revкt de pierres,
Je m'enfonce au mйpris de tant d'azur oiseux.
P.S. Этот перевод - более поздний вариант, чем выставленный мной на конкурсе Века перевода. Я опоздал там с заменой, по незнанию правил.
Исправлено 17.07.07
ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ.
Как много изменилось бы
и жить бы стали мы иначе,
когда б начертанной судьбы
наглядно срок был обозначен.
Представь песочные часы,
сработанные по заказу
и очень точные весы,
где весь песок отмерен сразу.
Чтоб форма отразила суть,
воронку нижнюю отрежем.
Часы нельзя перевернуть,
уход песчинок неизбежен.
Увы! Их мера так мала,
число песчинок так конечно,
что эта чаша из стекла
не олицетворяет Bечность.
Вначале уровень песка
стоит, как будто неподвижен,
песчинок струйка так тонка,
что уровень тревоги снижен.
Но постепенно краткость дней
и пескоструйное теченье
неумолимостью своей
послужит предостереженьем.
Песок уходит навсегда
бессмысленно, неотвратимо.
Так не случится никогда,
чтоб смерть прошла, не глядя, мимо.
В часах песочных Бытия
песок течет так говоряще…
И смысл улавливаю я
”Себя отдавший, да обрящет!”
1994
Метью Прайор. (1664-1721).
Ода
Купец, таясь, свое богатство
Хранит под именем чужим;
Офелии могу признаться,
Но к Хлое страстью я томим.
Хвалебный стих под звуки лиры -
Офелию обманет он –
Пою для Хлои, для кумира –
Лишь для нее мой лирный звон.
Настрою струнный голос нежный,
Со вздохами смешав мотив,
Офелию пою безбрежно,
Но в очи Хлои душу влив.
Румянцем вспыхивает Хлоя,
Но зла Офелия. Смеясь,
Венера скажет, беспокоясь,
Что плохо притворяюсь я.
Matthew Prior (1664-1721).
An Ode
THE merchant, to secure his treasure,
Conveys it in a borrowed name:
Euphelia serves to grace my measure;
But Cloe is my real Flame.
My softest verse, my darling lyre
Upon Euphelia's toilet lay;
When Cloe noted her desire,
That I should sing, that I should play.
My lyre I tune, my voice I raise;
But with my numbers mix my sighs:
And whilst I sing Euphelia's praise,
I fix my soul on Cloe's eyes.
Fair Cloe blush'd: Euphelia frowned:
I sung and gazed: I played and trembled:
And Venus to the Loves around
Remarked, how ill we all dissembled.
The Watch. by Robert Herrick
MAN is a watch, wound up at first, but never
Wound up again: once down, he's down for ever.
The watch once down, all motions then do cease;
And man's pulse stopp'd, all passions sleep in peace.
Роберт Геррик. Часы.
Мы те часы, заводят что однажды,
Когда замрут, не заведут их дважды.
Часы замрут – "тик-так" не ходят части,
А пульс умрет – исчезнут мир и страсти.
19.
Oh, to vex me, contraries meet in one:
Inconstancy unnaturally hath begot
A constant habit; that when I would not
I change in vows, and in devotion.
As humorous is my contrition
As my profane love, and as soon forgot:
As riddlingly distempered, cold and hot,
As praying, as mute; as infinite, as none.
I durst not view heaven yesterday; and today
In prayers and flattering speeches I court God:
Tomorrow I quake with true fear of his rod.
So my devout fits come and go away
Like a fantastic ague; save that here
Those are my best days, when I shake with fear.
19
Несхожести сошлись во мне, тревожа:
Непостоянство – пагубно привычно,
И часто, где не нужно, я обычно
Изменчив в клятвах, в набожности тоже.
Раскаянье с мирской любовью схоже:
Не долго и капризно по-девичьи;
В душевной смуте чувства все различны
Как жар и лед, противоречья множа.
Вчера дерзил, не глядя в Небеса,
Сегодня льстив в молитвах и речах:
Ведь завтра ужаснусь Его меча.
Прерывна благочестья полоса –
То нет, то есть – в горячке треплет дрожью.
Спасаюсь в дни, когда я в страхе Божьем!
18
Show me dear Christ, thy spouse so bright and clear.
What! is it she which on the other shore
Goes richly painted? or which, robb'd and tore,
Laments and mourns in Germany and here?
Sleeps she a thousand, then peeps up one year?
Is she self-truth, and errs? now new, now outwore?
Doth she, and did she, and shall she evermore
On one, on seven, or on no hill appear?
Dwells she with us, or like adventuring knights
First travel we to seek, and then make love?
Betray, kind husband, thy spouse to our sights,
And let mine amorous soul court thy mild Dove,
Who is most true and pleasing to thee then
When she'is embrac'd and open to most men.
18
Где Светлая Жена, Исусе, днесь?
А вот! Вон та, что в злате и шелках
На берегу другом? Иль, в лоскутах,
Что стонет там – в Германии, и здесь?
Веками спит и редко шлет нам весть?
Обновлена ль? Одряхла ли в веках,
И истинна ль? И только ль на холмах –
Семи, одном, – пребудет, ныне есть?
Должны ли мы Жену искать пуститься,
Как рыцари на поиски любви?
Свою Жену – во Славе голубицу,
Супруг, чтоб мы любили, – нам яви!
Ведь тем Тебе верней, милей Жена,
Чем больше в лоно примет нас она.
17 (written after the death of Ann More)
Since she whom I loved hath paid her last debt
To Nature, and to hers, and my good is dead,
And her soul early into heaven ravished,
Wholly on heavenly things my mind is set.
here the admiring her my mind did whet
To seek thee, God; so streams do show the head;
But though I have found thee, and thou my thirst hast fed,
a holy thristy dropsy melts me yet.
But why should I beg more love, whenas thou
Dost woo my soul, for hers offering all thine:
And dost not only fear lest I allow
My love to saints and angels, things divine,
but in they tender jealousy dost doubt
lest the world, flesh, yea, devil put thee out.
17 (написано после смерта Анны Мор)
C тех пор, как милая, отдав последний
Свой долг природе, рано умерла,
И на небо душа её ушла,
Иду в высоких помыслах вослед ей –
Тебя искать, о, Господи Всеведный;
Река укажет, где исток взяла!
И вот Тебя моя душа нашла –
Хоть поишь Ты, но жаждой мучусь бедный,
Зачем же большей мне любви молить,
Коль за душой моей приударяешь,
Стремясь любовь мою перехватить
К святым и ангелам, и сам страдаешь,
Ревнуя нежно, глядя из Небес,
Что совратят её: мир, плоть иль бес?
16
Father, part of his double interest
Unto thy kingdom, thy Son gives to me,
His jointure in the knotty Trinity
He keeps, and gives to me his death's conquest.
This Lamb, whose death with life the world hath blest,
Was from the world's beginning slain, and he
Hath made two Wills which with the Legacy
Of his and thy kingdom do thy Sons invest.
Yet such are thy laws that men argue yet
Whether a man those statutes can fulfil;
None doth; but all-healing grace and spirit
Revive again what law and letter kill.
Thy law's abridgement, and thy last command
Is all but love; Oh let this last Will stand!
16
Отец, твой Сын свои права отчасти
На Царствие твое мне уделяет,
Но в Троице Он долю сохраняет,
И дарит Воскрешенье мне на счастье.
Твой Агнец, чьи во славе Жизнь и Страсти,
Своею смертью мир благословляет,
И, жертва изначально, нам вменяет
Второй Завет в защиту от несчастий.
Но так еще Твои законы спорны!–
Исполнить их способен кто из нас?
Никто! Но благодать и дух упорны,
Они живят и букву, и указ.
И Твой Закон, и заповедь Христова –
Не вся Любовь. Дай жить Заветом Новым!
15.
Wilt thou love God, as he thee? Then digest,
My soul, this wholesome meditation,
How God the Spirit, by angels waited on
In heaven, doth make his Temple in thy breast.
The Father having begot a Son most blest,
And still begetting, (for he ne'er be gone)
Hath deigned to choose thee by adoption,
Co-heir t' his glory, and Sabbath' endless rest.
And as a robbed man, which by search doth find
His stol'n stuff sold, must lose or buy 't again:
The Son of glory came down, and was slain,
Us whom he'd made, and Satan stol'n, to unbind.
'Twas much that man was made like God before,
But, that God should be made like man, much more.
15
Ты любишь Бога, как тебя – Творец?
Тогда, душа, помысли благотворно,
Как строит Дух, с ним ангелы соборно,
В моей груди свой Храм – любви венец.
Рождая всё еще Христа, Отец
Избрал меня быть сыном рукотворным,
В наследство даст обитель в выси горней,
Субботу вечную подарит, наконец.
Как, отыскав свое добро, вольны
Мы выкупить отобранное татем,
Так принял ради нас Христос распятье,
И смертью откупил у Сатаны.
Бог должен быть поболе человеком,
Коль создал нас богоподобным слепком.
P.S. Исправлено 15.03.2007
14.
Batter my heart, three-personed God; for you
As yet but knock, breathe, shine, and seek to mend;
That I may rise and stand, o'erthrow me, and bend
Your force to break, blow, burn, and make me new.
I, like an usurped town, to another due,
Labor to admit you, but O, to no end;
Reason, your viceroy in me, me should defend,
but is captived, and proves weak or untrue.
yet dearly I love you, and would be loved fain,
But am betrothed unto your enemy.
Divorce me, untie or break that knot again;
Take me to you, imprison me, for I,
Except you enthrall me, never shall be free,
Nor even chaste, expect you ravish me.
14. Перевод (по канве Д.Щедровицкого)
Бог триединый, сердце мне разбей!
Ты б не стучал, не дул и не светил,
Чтоб я восстал; а мощью сокрушил,
Раздул, и сжег, и воссоздал – Себе.
Я – город, занятый Врагом. В борьбе
C собой, Тебе врата я не открыл:
Мне Твой наместник – разум изменил,
Иль полонен, иль сильно ослабел.
С Тобой бы в совершенной был любви,
Но я с Врагом насильно обручен.
Так разведи нас, узы разорви,
Возьми меня, – в темницу заточён,
Твоим насильем только обрету
Свободу и былую чистоту.
P.S. У Д.Щедровицкого мною заимствована строка 1, частично строки 5, 8, 12 и, кроме того, в рифмах использованы слова: СВЕТИЛ, а также ОБРЕТУ и ЧИСТОТУ. Приношу Щедровицкому извинения за самовольную переделку его перевода, взятого в качестве канвы для своего перевода.
13.
What if this present were the world's last night?
Mark in my heart, O soul, where thou dost dwell,
The picture of Christ crucified, and tell
Whether that countenance can thee affright,
Tears in his eyes quench the amazing light,
Blood fills his frowns, which from his pierced head fell.
And can that tongue adjudge thee unto hell,
Which prayed forgiveness for his foes' fierce spite?
No, no; but as in my idolatry
I said to all my profane mistresses,
Beauty, of pity, foulness only is
A sign of rigour: so I say to thee,
To wicked spirits are horrid shapes assigned,
This beauteous form assures a piteous mind.
13
Вдруг ныне – ночь Вселенского крушенья?
Тогда, душа, мне в сердце сотвори
Распятого Христа, и говори:
Тебя пугает Лика выраженье,
Погасшее от слёз в глазах свеченье,
И кровь на лбу, что от шипов струит?
Боишься – Тот, кто злым врагам не мстит,
Тебя направит в ад на отомщенье?
Нет, нет, о, нет! Любовницам, в мольбе
Твердил я раньше: "Прелесть – милосердна,
А быть красивой и суровой – скверно",
Теперь я говорю, душа, тебе:
Дурные мысли – от картин ужасных,
А светлые – от образов прекрасных.
12.
Why are we by all creatures waited on?
Why do the prodigal elements supply
Life and food to me, being more pure than I,
Simple, and further from corruption?
Why brook'st thou, ignorant horse, subjection?
Why dost thou, bull, and bore so seelily,
Dessemble weakness, and by one man's stroke die,
Whose whole kind you might swallow and feed upon?
Weaker I am, woe is me, and worse than you,
You have not sinned, nor need be timorous.
But wonder at a greater wonder, for to us
Created nature doth these things subdue,
But their Creator, whom sin nor nature tied,
For us, His creatures, and His foes, hath died.
12
Почто у нас все твари в услуженье?
Почто мне щедро дарит жизнь и пищу
Природы часть, что много проще, чище,
И далее, чем я от разложенья?
Зачем ты терпишь, конь, порабощенье?
Зачем ты тянешь голову, бычище,
И гибнешь, получив удар по лбищу,
А мог бы сам убить в одно мгновенье?
Слабей и хуже вас, увы! я весь,
Безгрешным тварям кары страх неведом.
Они покорны - Божья воля в этом,
Но чудо есть чудесней всех чудес –
Творец наш умер ради нас, в страданьях,
Хоть мы, его враги, - его созданья.
P.S. Исправлено 05.03.2007.
11.
Spit in my face you Jews, and pierce my side,
Buffet, and scoff, scourge, and crucify me,
For I have sinned, and sinned, and only he
Who could do no iniquity hath died:
But by my death can not be satisfied
My sins, which pass the Jews' impiety:
They killed once an inglorious man, but I
Crucify him daily, being now glorified.
Oh let me, then, his strange love still admire:
Kings pardon, but he bore our punishment.
And Jacob came clothed in vile harsh attire
But to supplant, and with gainful intent:
God clothed himself in vile man's flesh, that so
He might be weak enough to suffer woe.
11
В лицо мне, иудеи, плюйте, бок
Пронзайте; избичуйте в кровь, распните, -
Грешил я, и грешу; и наш Спаситель
Казнен, хоть грешником Он быть не мог;
Но смерть моя - не искупленье впрок.
Он умер, иудеями убитый
Единожды,- не узнанный, сокрытый,
А мной вседневно распинаем - Бог.
О, преклоняюсь пред любовью Божьей:
Царь милует, Бог - казнь себе избрал.
Иаков скрыл себя под козьей кожей,
Когда на место брата посягал,
А Бог, облекся плотью человечьей,
Чтоб смерть принять чрез муки и увечья.
10
Death be not proud, though some have called thee
Mighty and dreadful, for thou art not so,
For those whom thou think'st thou dost overthrow,
Die not, poor death, nor yet canst thou kill me.
From rest and sleep, which but thy pictures be,
Much pleasure, then from thee, much more must flow,
And soonest our best men with thee do go,
Rest of their bones, and soul's delivery.
Thou art slave to Fate, Chance, kings, and desperate men,
And dost with poison, war, and sickness dwell,
And poppy, or charms can make us sleep as well,
And better than thy stroke; why swell'st thou then?
One short sleep past, we wake eternally,
And death shall be no more; death, thou shalt die.
10
Не так ты, Смерть, всесильна и ужасна,
Как многие твердят. Ты так слаба!
Бедняжка Смерть, не чванься – не судьба
Сразить меня, – ты силишься напрасно.
Тебе подобен сон, но спать – прекрасно!
Избавить плоть от мук – твои права,
И лучших упокоить, но едва
Душа взлетит – ты больше не опасна.
Ты губишь ядом, войнами, болезнью –
Раба Судьбы, разбоя, королей,
Но мак и наговорный сон милей,
И лучше, чем твоя глухая бездна.
Откуда ж спесь? Воскреснем – ты уйдешь,
И упразднят тебя; ты, Смерть – умрешь!
P.S. Отредактировано 01.03.2007.
9
If poisonous minerals, and if that tree
Whose fruit threw death on else immortal us,
If lecherous goats, if serpents envious
Cannot be damn'd, alas, why should I be?
Why should intent or reason, born in me,
Make sins, else equal, in me more heinous?
And mercy being easy, and glorious
To God, in his stern wrath why threatens he?
But who am I, that dare dispute with thee,
O God? Oh, of thine only worthy blood
And my tears, make a heavenly Lethean flood,
And drown in it my sins' black memory.
That thou remember them, some claim as debt;
I think it mercy, if thou wilt forget.
9
Коль минералов яд, и Древа плод,
Что вечного лишил нас бытия;
Козлы за блуд, всех аспидов семья
Не прокляты, почто мне суд грядет?
Почто желанье, мысль, что мне придет,
Гнусней грехов, что сотворял не я,
И славный милосердьем Судия
Грозит сурово, и расплата ждет?
Но кто я, что дерзнул оспорить это?
О, Господи, добавь же кровь Твою
К текущему из глаз моих ручью,
И затопи грехи Небесной Летой!
Пускай твердят – плати, коль согрешил;
Долги забыв, Ты б милость совершил!
8
If faithful souls be alike glorified
As angels, then my father's soul doth see,
And adds this even to full felicity,
That valiantly I hell's wide mouth o'erstride:
But if our minds to these souls be descried
By circumstances, and by signs that be
Apparent in us, not immediately,
How shall my mind's white truth by them be tried?
They see idolatrous lovers weep and mourn,
And vile blasphemous conjurers to call
On Jesus name, and Pharisaical
Dissemblers feigne devotion. Then turn,
O pensive soul, to God, for he knows best
Thy true grief, for he put it in my breast.
8
О, если души праведных славны,
Как ангелы, – благие прославленья,
Как в жерло ада я избег паденья,
Во Благодати Отчей учтены.
Коль мысли наши праведным слышны
Не сразу, и во внешних проявленьях,
То незапятнанность святого рвенья
И истина – испытаны ль, ясны?
Страдальцы перед идолом любви,
Ханжи, чей облик и реченья ложны,
И богохульники в божбе безбожной –
Вот кто понятен. Так к Отцу взови,
Печальная душа, – в Нём суть тревоги,
И скорбь в моей груди – вложенье Бога.
7
At the round earth's imagined corners, blow
Your trumpets, Angels, and arise, arise
From death, you numberless infinities
Of souls, and to your scattered bodies go,
All whom the flood did, and fire shall o'erthrow,
All whom war, dearth, age, agues, tyrannies,
Despair, law, chance, hath slain, and you whose eyes,
Shall behold God, and never taste death's woe.
But let them sleep, Lord, and me mourn a space,
For, if above all these, my sins abound,
'Tis late to ask abundance of thy grace,
When we are there; here on this lowly ground,
Teach me how to repent; for that's as good
As if thou hadst seal'd my pardon, with thy blood.
7
С измышленных углов Земного шара
Трубите, Ангелы, на Божий Суд!
Вы, толпы душ бессчетных! Вас зовут
К рассеянным телам, что мощным валом
Когда-то смыл Потоп, сожжет Пожаром;
Ко всем, кто пал от войн, тиранов, смут;
Иль глад убил, несчастья, тяжкий труд;
И вас зовут – кого минует кара
И страх посмертный. Нет! продли им срок –
Пусть спят. Тогда Твоих щедрот мне хватит,
Коль здесь подашь раскаянья урок,
На Небе что ж молить о Благодати!
Прими мольбы мои, даруй прощенье,
Скрепи Твоею кровью отпущенье!
6
This is my play's last scene; here heavens appoint
My pilgrimage's last mile; and my race,
Idly, yet quickly run, hath this last pace,
My span's last inch, my minute's latest point;
And gluttonous death will instantly unjoint
My body and my soul, and I shall sleep a space;
But my'ever-waking part shall see that face
Whose fear already shakes my every joint.
Then, as my soul to'heaven, her first seat, takes flight,
And earth-born body in the earth shall dwell,
So fall my sins, that all may have their right,
To where they'are bred, and would press me, to hell.
Impute me righteous, thus purg'd of evil,
For thus I leave the world, the flesh, the devil.
6
В последнем акте я судьбу постиг:
Во днях моих – последние минуты,
Во странствиях – последней мили футы,
Последнего луча – последний блик.
Прожорливая Смерть в последний миг,
Плоть отделив, душе развяжет путы;
Усну в земле, но дух бессонный – в смуте
Уж трепещу – увидит Божий Лик.
Когда душа взлетит к Вратам небесным,
А прах земной могиле предадут,
Грехи мои, не медля, душу к Бесу
Во Тьму, где рождены, уволокут.
Вмени грехи мне, беса изгони –
Покину мир. К Себе меня возьми!
I am a little world made cunningly
Of elements and an angelic sprite,
But black sin hath betray'd to endless night
My world's both parts, and oh both parts must die.
You which beyond that heaven which was most high
Have found new spheres, and of new lands can write,
Pour new seas in mine eyes, that so I might
Drown my world with my weeping earnestly,
Or wash it, if it must be drown'd no more.
But oh it must be burnt; alas the fire
Of lust and envy have burnt it heretofore,
And made it fouler; let their flames retire,
And burn me O Lord, with a fiery zeal
Of thee and thy house, which doth in eating heal.
5
Я – микрокосм, хитро сплетен Тобой
Из естества и ангельского духа,
Но черный грех, чиня частям разруху,
Грозит мне Вечной Ночи чернотой.
Ты, в запредельных сферах надо мной,
Творец иных миров из слов и звуков,
Где вера лишь – спасения порука,
Влей море в очи – микрокосм больной
Потопом смыть, омыть хотя бы в плаче.
Огнь похоти и зависти давно
Во мне горит, уж пепел обозначен.
Мне мерзок мир мой; средство лишь одно:
Пошли от Неба своего сожженье,
Ведь пламень Твой дарует исцеленье!
Исправлено 8.02.2007
4
Oh my black soul! now art thou summoned
By sickness, death's herald, and champion;
Thou art like a pilgrim, which abroad hath done
Treason, and durst not turn to whence he is fled;
Or like a thief, which till death's doom be read,
Wisheth himself delivered from prison,
But damned and haled to execution,
Wisheth that still he might be imprisoned.
Yet grace, if thou repent, thou canst not lack;
But who shall give thee that grace to begin?
Oh make thy self with holy mourning black,
And red with blushing, as thou art with sin;
Or wash thee in Christ's blood, which hath this might
That being red, it dyes red souls to white.
4
О, черная душа моя! Свалил
Меня недуг – посланец Смерти; ныне
Подобна ты скитальцу на чужбине –
Пути в отчизну нет, коль изменил.
Еще бы с вором пойманным сравнил,
Он рвется до суда тюрьму покинуть,
А к плахе повлекли, толкают в спину –
Укрылся бы в тюрьме, и там бы гнил.
Но в Божьей воле – даровать прощенье,
Молись, душа, чтоб сгинула беда,
От скорби почерней, в священном рвенье
Пред Ним раскайся; рдея от стыда,
Омой себя в крови Христовой алой,
Под силу ей, чтоб вновь ты белой стала.
О, если б слёзы, вздохи и рыданья
Вернуть назад в мои глаза и грудь,
Чтоб суетность досады повернуть
На верный путь благого покаянья!
В мольбах боготворимому созданью,
Измученный, в слёзах я мог тонуть,–
Казнюсь я, но не легче мне ничуть,
За грех страданий вновь терплю страданья!
Опухший пьяница, и вор ночной,
Блудник заразный, и гордец тщеславный –
Все памятью о радости былой
Смягчат страданья. Только я бесправный,
К тому ж нещадно мучат, не разнясь,
Причина, следствие, грехи и казнь.
As due by many titles I resign
My self to Thee, O God; first I was made
By Thee, and for Thee, and when I was decayed
Thy blood bought that, the which before was Thine;
I am Thy son, made with Thy Self to shine,
Thy servant, whose pains Thou hast still repaid,
Thy sheep, thine image, and, till I betrayed
My self, a temple of Thy Spirit divine;
Why doth the devil then usurp on me?
Why doth he steal, nay ravish that's thy right?
Except thou rise and for thine own work fight,
Oh I shall soon despair, when I do see
That thou lov'st mankind well, yet wilt not choose me,
And Satan hates me, yet is loth to lose me.
По всем статьям, я – твой по праву, Боже,
Своей рукой меня Ты сотворил –
Блистать с Тобой; когда я раньше гнил,
Ты кровью откупил добро своё же;
На мне Твой свет, и сын Тебе я тоже.
Я – Твой слуга, чей труд Ты оплатил;
Я – образ Твой; пока не изменил –
Я храмом был, где Дух селился Божий.
Почто на душу посягает Бес?
Ведь не крадет, а нагло грабит даже?
Восстань, Творец, не допусти покражи!
Любовь свою Ты людям шлешь с Небес,
Но, горе! Ты, любя, меня отринул,
А Дьявол, ненавидя, не покинул.
По договоренности с Валерием Савиным начинаю параллельно с ним публикацию своих новых переводов сонетов Донна, оставив им прежнее название "Духовные сонеты". Прошу читателей просматривать обе наши странички, чтобы нам не дублировать комментарии. Буду благодарен за любые критические отзывы.
I
Tho has made me, and shall thy work decay?
Repair me now, for now mine end doth haste;
I run to death, and death meets me as fast,
And all my pleasures are like yesterday.
I dare not move my dim eyes any way,
Despair behind, and death before doth cast
Such terror, and my feeble flesh doth waste
By sin in it, which it towards hell doth weigh.
Only thou art above, and when towards thee
By thy leave I can look, I rise again;
But our old subtle foe so tempteth me
That not one hour myself I can sustain.
Thy grace may wing me to prevent his art,
And thou like adamant draw mine iron heart.
Создатель мой, ужели труд Твой сгинет?
О, посети! Всё ближе смерть моя;
Спешит ко мне, и мчу навстречу я;
И нет вчерашних радостей в помине.
Отчаяньем гоним, я впал в унынье:
Смерть загодя вгоняет в страх; меня,
Измучив плоть, и слабый дух тесня,
Гнетущий грех в кромешный ад низринет.
На Небе Ты, Господь, велик один –
Дозволишь в Высь глядеть – я выпрямляюсь,
Но мной одним наш Враг неодолим,
Нашлет искус – и час не упираюсь.
Своею Благодатью окрыли Ты, –
Железо сердца притяни магнитом!
Изменено 02.02.2007
Леонид Портер
АПОЛОГИЯ
ИСТОРИИ ЕВРЕЕВ
В ДВУХ ВЕНКАХ СОНЕТОВ
И
ПОЭТИЧЕСКОМ КОНСПЕКТЕ
“Еврейская история слишком увлекательна, слишком
интересна, слишком необыкновенна, чтобы
оставаться достоянием одних евреев и ученых”
М. Даймонт “Евреи, Бог и История”
ЕВРЕИ, БОГ И ИСТОРИЯ
ВЕНОК СОНЕТОВ
МАГИСТРАЛ
СТРАНСТВИЯ ЕВРЕЕВ ПО ЕВРОПЕ
ВЕНОК СОНЕТОВ
МАГИСТРАЛ
ФРАГМЕНТ ИСТОРИИ ЕВРЕЕВ
ПОЭТИЧЕСКИЙ КОНСПЕКТ
КНИГИ ДАЙМОНТА “ЕВРЕИ, БОГ И ИСТОРИЯ”
Oh, to vex me, contraries meet in one:
Inconstancy unnaturally hath begot
A constant habit; that when I would not
I change in vows, and in devotion.
As humorous is my contrition
As my profane love, and as soon forgot:
As riddlingly distempered, cold and hot,
As praying, as mute; as infinite, as none.
I durst not view heaven yesterday; and today
In prayers and flattering speeches I court God:
Tomorrow I quake with true fear of his rod.
So my devout fits come and go away
Like a fantastic ague; save that here
Those are my best days, when I shake with fear.
Мой подстрочник.
О, чтобы тревожить меня, противоположности собрались во мне:
Непостоянство противоестественно порождает
Постоянную (пагубную) привычку; часто, когда я не должен,
Я изменчив в клятвах, и в набожности.
Так же подвержены капризу мое раскаяние,
Как моя мирская любовь, и как скорое (ее) забвение:
Так же противоречива душевная смута, (как) холод и жар,
Как молящийся, (и) как немой; как бесконечность, (и) как ничто.
Вчера я вызывающе не глядел в Небеса; а сегодня
В молитвах и льстивых речах я добиваюсь расположения Бога:
Завтра я содрогнусь от огня Его жезла.
Мои благочестивые порывы приходят и уходят прочь так же,
Как причудливая горячка; спасая этим здесь
Те наилучшие мои дни, когда я трясусь в страхе.
Несхожести сошлись во мне, тревожа:
Непостоянство – пагубно привычно,
И часто, где не нужно, я обычно
Изменчив в клятвах, в набожности тоже.
Раскаянье с мирской любовью схоже:
Подвержено капризам по-девичьи;
В душевной смуте чувства так различны,
Как жар и лед, – противоречья множа.
Вчера дерзил, не глядя в Небеса,
Сегодня льстив в молитве и речах,
А завтра – ужас Отчего меча.
Порывна благочестья полоса, –
Горячка так же бьет и треплет дрожью.
Спасаюсь в дни, когда я в страхе Божьем!
Show me dear Christ, thy spouse so bright and clear.
What! is it she which on the other shore
Goes richly painted? or which, robb'd and tore,
Laments and in Germany and here?
Sleeps she a thousand, then peeps up one year?
Is she self-truth, and errs? now new, now outwore?
Doth she, and did she, and shall she evermore
On one, on seven, or on no hill appear?
Dwells she with us, or like adventuring knights
First travel we to seek, and then make love?
Betray, kind husband, thy spouse to our sights,
And let mine amorous soul court thy mild Dove,
Who is most true and pleasing to thee then
When she'is embrac'd and open to most men.
Мой подстрочник
Покажи мне, дорогой Христос, Твою жену столь радостную и светлую.
Вот! Это та, которая на другом берегу
Ходит богато разукрашенная? или которая ограблена и разодрана,
Горестно стонет и в Германии, и здесь?
Спит ли она тысячу лет, затем появляется в некий год?
Истинна ли она, или сбилась с пути? Обновилась ли сейчас, или сейчас одряхлела?
Была ли она, есть ли еще, будет ли вечно видна
На одном, на семи, или (вовсе) не на холме?
Пребывает ли она с нами, или мы, подобно отважным рыцарям
В начале странствия должны найти, и затем обрести любовь?
Открой, добрый супруг, твою жену нашим взглядам,
И дай моей влюбленной душе чтить Твою тихую голубицу,
Которая, тем больше верна и приятна Тебе, чем
Больше она обняла и открывается большинству людей.
Где Светлая Жена, Исусе, днесь?
А вот! Вон та, что в злате и шелках
На берегу другом? Та ль, в лоскутах,
Что стонет там, в Германии, и здесь?
Веками спит и редко шлет нам весть?
Обновлена ль? Одряхла ли в веках,
И истинна ль? И на скольких холмах -
Семи, одном – была, и будет, есть?
Должны ли мы Жену искать пуститься,
Как рыцари на поиски любви?
Свою Жену – во Славе голубицу,
Супруг, чтоб возлюбили, – нам яви!
Она Тебе милей, верна тем боле,
Чем больше нас прельстит по Божьей воле.
Не могу назвать это своим переводом, фактически это моя непрошенная правка перевода Щедровицкого, с целью большего приближения к оригиналу.
Batter my heart, three-personed God; for you
As yet but knock, breathe, shine, and seek to mend;
That I may rise and, o'erthrow me, and bend
Your force to break, blow, burn, and make me new.
I, like an usurped town, to another due,
Labor to admit you, but O, to no end;
Reason, your viceroy in me, me should defend,
but is captived, and proves weak or untrue,
yet dearly I love you, and would be loved fain,
But am betrothed unto your enemy.
Divorce me, untie or break that knot again;
Take me to you, imprison me, for I,
Except you enthrall me, never shall be free,
Nor even chaste, expect you ravish me.
Подстрочник А.Нестерова Сонет 14 (исправленный мною)
Разрушь мое сердце, триединый Бог; ибо Ты
Пока только стучал, вдыхал, светил (в него) и искал, как выправить (меня),
Чтобы я мог подняться и устоять; о, сокруши меня, и примени
Свою силу, чтобы сломать, развеять, сжечь и создать меня заново.
Я, подобен городу захваченному, чтобы получать дань,
Я стремлюсь впустить Тебя, но, увы, безуспешно;
Рассудок, Твой наместник во мне, должен меня защищать,
Но он пленен и слаб, либо изменяет мне,
К тому же я нежно люблю Тебя, и мог бы отдаться радостно,
Но я (насильно) обручен с Твоим Врагом.
Разведи меня, развяжи или разорви эти узы, опять (верни свободу);
Забери меня к Себе, заключи в темницу (могилы), ибо я,
Если Ты не поработишь меня, никогда не буду ни свободен,
Ни даже безгрешен, – надеюсь, что Ты возьмешь меня силой.
Перевод (по канве Д.Щедровицкого)
Бог триединый, сердце мне разбей!
Ты зря в меня стучал, вдыхал, светил –
Я не восстал; но лучше б Ты сломил,
Развеял, сжег и воссоздал – Себе.
Я – город, занятый Врагом. Тебе
Открыть врата, увы, мне мало сил.
Мне разум – Твой наместник, изменил:
В неволе он, и с каждым днем слабей,
Но я Тебе отдался бы в любви,
Хотя с Врагом насильно обручен.
Так разведи нас, узы разорви,
Возьми меня, – в темницу заключен,
Порабощен, свободу обрету, –
Насильем возврати мне чистоту.
Holy Sonnet XVII (written after the death of Ann More)
Since she whom I loved hath paid her last debt
To Nature, and to hers, and my good is dead,
And her soul early into heaven ravished,
Wholly on heavenly things my mind is set.
Here the admiring her my mind did whet
To seek thee, God; so streams do show the head;
But though I have found thee, and thou my thirst hast fed,
a holy thristy dropsy melts me yet.
But why should I beg more love, whenas thou
Dost woo my soul, for hers offering all thine:
And dost not only fear lest I allow
My love to saints and angels, things divine,
but in they tender jealousy dost doubt
lest the world, flesh, yea, devil put thee out.
Мой подстрочник
С тех пор, как та, кого я любил, отдала последний долг
Природе и себе, и моя милая мертва,
А ее душа рано украдена небесами,
Мой разум полностью обращен к небесным вещам.
И вот, очарованный ею, мой дух направился
Искать Тебя, Господи; так по ручьям (нам) ясно (где) исток;
Но, хотя я нашел Тебя, и Ты утолял мою жажду,
Святая неутолимая жажда томит меня еще.
Но почему я должен молить о большей любви, если Ты
Соблазняешь мою душу, предлагая ей всё Твое:
И обеспокоен не только тем, что я питаю
Любовь к святым и ангелам, вещам священным,
Но (и) в Твоей чуткой ревности возник страх,
Как бы этот мир, плоть, даже Дьявол не ограбили Тебя?
Мой перевод
C тех пор, как милая, отдав последний
Свой долг природе, в родах умерла,
И рано в Рай ее душа ушла,
Я вслед за ней направил разум бедный
Тебя искать, о, Господи Всеведный;
Река расскажет, где проистекла!
И вот душа моя Тебя нашла –
Ты жажду снял, но все же не бесследно.
Зачем Твоей большой любви молить,
Поскольку Cам меня Ты соблазняешь,
И мне любовь пытаясь запретить
К святым и ангелам, страдаешь
В ревнивом страхе посреди Небес:
Не совратит ли мир, и плоть и Бес?
Father, part of his double interest
Unto thy kingdom, thy Son gives to me,
His jointure in the knotty Trinity
He keeps, and gives to me his death's conquest.
This Lamb, whose death with life the world hath blest,
Was from the world's beginning slain, and he
Hath made two Wills which with the Legacy
Of his and thy kingdom do thy Sons invest.
Yet such are thy laws that men argue yet
Whether a man those statutes can fulfil;
None doth; but all-healing and spirit
Revive again what law and letter kill.
Thy law's abridgement, and thy last command
Is all but love; Oh let this last Will stand!
Мой подстрочник
Отец, часть Своего двойного права
На Твое Царство, Твой Сын отдает мне,
Свою долю в сложной Троице
Он сохраняет, и дарит мне Свою победу над смертью.
Твой Агнец, чью смерть и жизнь мир прославляет,
Был от начала мира обречен, и Он
Сделал так, что стало два Завета, которые (вместе) с наследством
Его и Твоего Царства ограничивают Твоих сыновей.
Пока таковы Твои законы, с которыми люди спорят еще,
Есть ли человек, который может выполнить 10 заповедей?
Никто не сможет; но жизнелюбие и дух
Возрождают снова то, что закон и (его) буква убивают.
Ограничения Твоего закона, и Твой последний завет –
Все есть только любовь. О, позволь следовать этому последнему Завету!
Мой перевод
Отец, Твой Сын двойного права часть
На Царство Божье мне предназначает,
Но в Троице Он долю сохраняет,
И дарит мне Свою над смертью власть.
Твой Агнец, чья во славе Жизнь и Страсть,
С начала мира знал, что жертвой станет
И к Заповедям Свой завет добавит
В наследье нам, чтоб пастве не пропасть.
Пока для нас Твои Законы спорны,
Сумеет кто исполнить Твой завет?
Никто не сможет! Жизнь и дух упорны –
Их не убьет ни буква, ни запрет.
Закон Отца и Вечери наследье –
Любви заветы. Дай блюсти – последний!
Wilt thou love God, as he thee? Then digest,
My soul, this wholesome meditation,
How God the Spirit, by angels waited on
In heaven, doth make his Temple in thy breast.
The Father having begot a Son most blest,
And still begetting, (for he ne'er be gone)
Hath deigned to choose thee by adoption,
Co-heir t' his glory, and Sabbath' endless rest.
And as a robbed man, which by search doth find
His stol'n stuff sold, must lose or buy 't again:
The Son of glory came down, and was slain,
Us whom he'd made, and Satan stol'n, to unbind.
'Twas much that man was made like God before,
But, that God should be made like man, much more.
Ты любишь Бога, как тебя – Творец?
Тогда, душа, помысли благотворно,
Как Дух, с небесной свитою придворной,
Воздвиг Свой Храм – в груди моей дворец.
Христа благословенного Отец
Избрал тебя, чтоб сыном был покорным;
Субботой одарит и высью горней,
Где Славой воссиял Его венец.
Как, в лавке воровской сыскав, должны
Свое добро мы выкупить, отнять ли,
Так Божий Сын платил за нас распятьем,
И жизнью откупил у Сатаны.
Дивись! Свой облик людям дав навечно,
Нам Бог явился в плоти человечьей.
What if this present were the world's last night?
Mark in my heart, O soul, where thou dost dwell,
The picture of Christ crucified, and tell
Whether that countenance can thee affright,
Tears in his eyes quench the amazing light,
Blood fills his frowns, which from his pierced head fell.
And can that tongue adjudge thee unto hell,
Which prayed forgiveness for his foes' fierce spite?
No, no; but as in my idolatry
I said to all my profane mistresses,
Beauty, of pity, foulness only is
A sign of rigour: so I say to thee,
To wicked spirits are horrid shapes assigned,
This beauteous form assures a piteous mind.
Вдруг этой ночью – Светопреставленье?
Тогда, душа, мне в сердце сотвори
Распятого Христа, и говори:
Ужасно ли Его изображенье,
От слёз погасшее в глазах свеченье,
И кровь на лбу, что от шипов струит?
И может ли язык, что злу не мстит,
Тебя отправить в ад на отомщенье?
Нет, нет, о, нет! Как госпожам в мольбе
Я говорил: уродливые – строги,
А добрые – красивы все как боги,
Так я, в надежде, говорю тебе:
Вид духов злых и мерзок, и ужасен,
А Лик Христа – и милосерд, и ясен.
Джон Донн. Духовные сонеты. Сонет 12.
Why are we by all creatures waited on?
Why do the prodigal elements supply
Life and food to me, being more pure than I,
Simple, and further from corruption?
Why brook'st thou, ignorant horse, subjection?
Why dost thou, bull, and bore so seelily,
Dessemble weakness, and by one man's stroke die,
Whose whole kind you might swallow and feed upon?
Weaker I am, woe is me, and worse than you,
You have not sinned, nor need be timorous.
But wonder at a greater wonder, for to us
Created nature doth these things subdue,
But their Creator, whom sin nor nature tied,
For us, His creatures, and His foes, hath died.
Почто у нас все твари в услуженье?
Почто мне расточают жизнь и пищу
Материи, что много проще, чище,
И далее, чем я от разложенья?
Зачем ты терпишь, конь, порабощенье?
Зачем, ты, бык, так слепо клонишь лбище,
И падаешь, когда удар просвищет?
А мог бы целиком сжевать в мгновенье!
О, горе! Вас слабей и хуже весь я:
Безгрешным, вам расплаты страх не ведом.
Покорность тварей нам – дана заветом,
Но чудо есть стократ того чудесней –
Творец избрал свободно путь страданий
За нас – Его врагов, Его созданий.
Spit in my face you Jews, and pierce my side,
Buffet, and scoff, scourge, and crucify me,
For I have sinned, and sinned, and only he
Who could do no iniquity hath died:
But by my death can not be satisfied
My sins, which pass the Jews' impiety:
They killed once an inglorious man, but I
Crucify him daily, being now glorified.
Oh let me, then, his strange love still admire:
Kings pardon, but he bore our punishment.
And Jacob came clothed in vile harsh attire
But to supplant, and with gainful intent:
God clothed himself in vile man's flesh, that so
He might be weak enough to suffer woe.
В лицо мне плюйте и пронзайте бок,
Бичами бейте, иудеи, и распните,
Поскольку я грешил, и грешен, а Спаситель,
Единственный, кто зла творить не мог,
Пред кем виной ваш грех я превозмог,
Он умер, вами, иудеями, убитый
Единожды, еще во Славе нераскрытой,
А мной вседневно распинаем - Бог.
О, дайте, я упьюсь Святой любовью Божьей:
Цари прощают лишь, а Он пошел на смерть,
Иаков скрыл себя кусками козьей кожи,
Чтоб обмануть отца, в корысти преуспеть,
А Бог облекся в плоть и бренность человечью,
Дабы принять и боль, и смертное увечье.
P.S. Ситницкому. Заранее, на его комментарий.
Земную жизнь пройдя, в преддверии кончины,
Публиковаться вздумал я на ПРУ -
От комментариев, конечно, не умру,
Но, несомненно, стану синим. :)))
ЛП
Death be not proud, though some have called thee
Mighty and dreadful, for thou art not so,
For those whom thou think'st thou dost overthrow,
Die not, poor death, nor yet canst thou kill me.
From rest and sleep, which but thy pictures be,
Much pleasure, then from thee, much more must flow,
And soonest our best men with thee do go,
Rest of their bones, and soul's delivery.
Thou art slave to Fate, Chance, kings, and desperate men,
And dost with poison, war, and sickness dwell,
And poppy, or charms can make us sleep as well,
And better than thy stroke; why swell'st thou then?
One short sleep past, we wake eternally,
And death shall be no more; death, thou shalt die.
Не так ты, Cмерть, всесильна и ужасна,
Как в страхе, о тебе идет молва.
О, бедная, всё это лишь слова,
Попытка нас сгубить навек – напрасна.
Подобья смерти – сон, покой; прекрасно
В них пребывать, а все твои права –
И лучших извести, чья голова
Души грехами мучится всечасно.
Ты губишь ядом, войнами, болезнью –
Раба Судьбы, разбоя, королей,
Но мак и наговорный сон сильней,
Чем твой удар, от них приятней бездна.
Зачем же спесь твоя? Ведь ты не вечна,
Ты, cмерть, умрешь, помянута беспечно!
P.S. Это вариант перевода, измененный 24 августа.
If poisonous minerals, and if that tree
Whose fruit threw death on else immortal us,
If lecherous goats, if serpents envious
Cannot be damn'd, alas, why should I be?
Why should intent or reason, born in me,
Make sins, else equal, in me more heinous?
And mercy being easy, and glorious
To God, in his stern wrath why threatens he?
But who am I, that dare dispute with thee,
O God? Oh, of thine only worthy blood
And my tears, make a heavenly Lethean flood,
And drown in it my sins' black memory.
That thou remember them, some claim as debt;
I think it mercy, if thou wilt forget.
Подстрочник (как промежуточный этап перевода)
Если отравляющие минералы, и если Древо,
Чей плод принес смерть еще не смертным нам,
Если похотливые козлы, и завистливые змеи
Не подлежат суду; Увы, почему ж подсуден я?
Почему мысль, или желание, рожденные во мне,
Творят во мне грехи, гнуснее равных им,
И отпущение грехов дается легко и прославляет
Господа, а мне грозит Его суровый гнев?
Но кто я такой, чтобы спорить с Тобой,
О, Господи? О, не только Твоей искупающей кровью,
(но) и моими слезами наполнена небесная Лета,
И она смыла черную память о моих грехах.
Но Ты вспоминаешь их, вчиняешь иск (как) на долг;
Я думал - они прощены, если Ты забываешь их.
И минералов яд, и Древа плод,
Что нас лишил бессмертья бытия;
Козлы – за блуд, зловредная змея –
Не прокляты, меня же это ждет!
Почто желанье, мысль, что мне придет,
Гнусней грехов, что сотворил не я?
Другим Ты грех отпустишь, Судия,
Почто ж меня Твой гнев не обойдет?
Кто я такой, чтоб сметь оспорить это?
О, Господи, не только кровь Твою,
Но и горючих слез моих струю
Несет грехи смывающая Лета.
Но Ты вчиняешь иск на долг отмытый;
Я думал – грех прощен, Тобой забытый.
If faithful souls be alike glorified
As angels, then my father's soul doth see,
And adds this even to full felicity,
That valiantly I hell's wide mouth o'erstride:
But if our minds to these souls be descried
By circumstances, and by signs that be
Apparent in us, not immediately,
How shall my mind's white truth by them be tried?
They see idolatrous lovers weep and mourn,
And vile blasphemous conjurers to call
On Jesus name, and Pharisaical
Dissemblers feigne devotion. Then turn,
O pensive soul, to God, for he knows best
Thy true grief, for he put it in my breast.
Мой подстрочник
Если праведные (безгрешные) души славятся
Как ангелы (равны ангелам), тогда душа моего отца видит
и дополняется этим даже до полного счастья, (и от этого полна счастьем)
как смело я перешагиваю разверстую пасть (жерло) ада;
но, если даже наши умы (мысли) видны этим душам
досконально (ясно), и признаки этого
бесспорны для нас, но не непосредственно (сразу),
насколько увидят они белую правду моих мыслей?
Они видят (что) идолопоклонники любви – страдают и рыдают,
И подлые нечестивые умники клянутся
Христовым именем, и ханжествующие
лицемеры притворяются набожными. Тогда обратись,
о, опечаленная душа, к Господу, ибо Он распознает лучше
тебя праведную скорбь, – ведь Он вложил это (её) в мое сердце.
P.S. Поскольку дебаты по моим переводам Донна на сайте возникают главным образом из-за разного понимания оригинала, я выставляю пока лишь подстрочник, после критики которого можно с большей уверенностью приступать к стихотворному переводу. В скобках приведен вариант слова, или сочетания слов.
Надеюсь, что критика последует незамедлительно, и благодарю заранее.
О, если в Небе ангелам равна
Душа отца, и ей дано прозренье
Как в жерло Ада я избег паденья,
То этим счастьем полнится она.
Но, если наша мысль обнажена,
И праведным дано её прочтенье –
Глубоко ли в умы проникновенье,
И правда дум испытана ль до дна?
Есть боль в душе – от идолов любви;
Божатся нечестивцы все – безбожно;
И набожность ханжей – притворна, ложна.
Сомненья есть, – к Создателю взови,
Печальная душа. Он знает много –
Дана мне в сердце скорбь по воле Бога.
Перевод от 2006.08.11
At the round earth's imagined corners, blow
Your trumpets, Angels, and arise, arise
From death, you numberless infinities
Of souls, and to your scattered bodies go,
All whom the flood did, and fire shall o'erthrow,
All whom war, dearth, age, agues, tyrannies,
Despair, law, chance, hath slain, and you whose eyes,
Shall behold God, and never taste death's woe.
But let them sleep, Lord, and me mourn a space,
For, if above all these, my sins abound,
'Tis late to ask abundance of thy grace,
When we are there; here on this lowly ground,
Teach me how to repent; for that's as good
As if thou hadst seal'd my pardon, with thy blood.
На мысленных углах Земного шара
Призывно трубы ангелов ревут;
Из смерти толпы, толпы восстают, –
Душа и тело слиты прежней парой,
И жертв - потопа, мора и пожара;
И тех, кто пал от войн, тирана, смут,
Несчастья, нищеты, суда, коль крут, –
Кто встал пред Богом, всех минует кара.
Но дай им сон, а мне для плача срок –
Моих грехов на всех представших хватит,
Здесь на Земле дай грешнику урок –
Там поздно мне молить о Благодати!
Наставь меня, как вымолить прощенье, –
Скрепи Своею кровью отпущенье!
Это вариант от 16 августа, поставленный после дискуссии.
Ниже дан обсуждавшийся вариант перевода.
На мыслимых углах Земного шара
Повсюду трубы ангелов ревут;
Из смерти толпы, толпы восстают, –
У всех душа и прах сплотились парой.
Всех жертв – потопа, мора и пожара;
И тех, кого сгубили войны, злоба смут,
Тираны, нищета, закон, что слишком крут, –
Узревших Бога, всех – минует кара.
Продли ж им сон, а мне – для плача срок –
Моих грехов на всех умерших хватит,
Здесь на Земле дай замолить порок –
Представши, поздно клянчить Благодати!
Как каяться, пошли мне наученье,
Оно – Твоя печать на Отпущенье.
This is my play's last scene; here heavens appoint
My pilgrimage's last mile; and my race,
Idly, yet quickly run, hath this last pace,
My span's last inch, my minute's latest point;
And gluttonous death will instantly unjoint
My body and my soul, and I shall sleep a space;
But my'ever-waking part shall see that face
Whose fear already shakes my every joint.
Then, as my soul to'heaven, her first seat, takes flight,
And earth-born body in the earth shall dwell,
So fall my sins, that all may have their right,
To where they'are bred, and would press me, to hell.
Impute me righteous, thus purg'd of evil,
For thus I leave the world, the flesh, the devil.
В последней сцене мой конец возник;
Игры бегут последние минуты,
Последние отсчитываю футы,
Мгновеньям – точку, и последний блик.
Прожорливая Смерть в последний миг
С души сорвет земного тела путы;
На небо труден путь – ступени круты,
Там, задрожав, узрю ужасный Лик.
Когда душа взлетит к Святому месту,
А тело в прах могильный обратят,
За малый грех впусти во Град Небесный,
А тяжкий грех – низринь обратно в ад.
Коль дашь, Господь, от беса избавленье,
Покину мир и тело без смятенья.
P.S. Исправлено 23.05.2006.
I am a little world made cunningly
Of elements and an angelic sprite,
But black sin hath betray'd to endless night
My world's both parts, and oh both parts must die.
You which beyond that heaven which was most high
Have found new spheres, and of new lands can write,
Pour new seas in mine eyes, that so I might
Drown my world with my weeping earnestly,
Or wash it, if it must be drown'd no more.
But oh it must be burnt; alas the fire
Of lust and envy have burnt it heretofore,
And made it fouler; let their flames retire,
And burn me O Lord, with a fiery zeal
Of thee and thy house, which doth in eating heal.
Я – малый мир, что вылеплен Тобой
Из вещества и ангельского духа,
Но черный грех, моим частям поруха,
Предаст их обе Вечности ночной.
Ты, в небесах живущий надо мной,
Кто Словом сотворил, начальным звуком,
И Землю, и миры! избавь от муки,
Влей море слёз в глаза, чтоб космос мой
Смог затопить, или омыть хотя бы.
Ему, увы! сожженье суждено;
Жар похоти и зависть не ослабить!
Порочен мир мой; средство лишь одно:
Пошли, Господь, Твой пламень для горенья,
Сожги меня во имя исцеленья!
P.S. Перевод заменен 26.05.2006
Oh my black soul! now art thou summoned
By sickness, death's herald, and champion;
Thou art like a pilgrim, which abroad hath done
Treason, and durst not turn to whence he is fled;
Or like a thief, which till death's doom be read,
Wisheth himself delivered from prison,
But damned and haled to execution,
Wisheth that still he might be imprisoned.
Yet grace, if thou repent, thou canst not lack;
But who shall give thee that grace to begin?
Oh make thy self with holy mourning black,
And red with blushing, as thou art with sin;
Or wash thee in Christ's blood, which hath this might
That being red, it dyes red souls to white.
Сонет 4
О, черная душа моя! Тебя сломил
Недуг, он Смерти вестник и дозор;
А ты - беглец, кому грозит топор;
Возврата нет туда, где грань переступил.
С тюремным узником тебя бы я сравнил;
Ты – будто эшафота ждущий вор;
Пока не зачитали приговор,
Ты рвешься из тюрьмы во весь остаток сил.
Раскаянья в суде свободы не дадут -
В святой тоске и кайся, и скорби!
На отпущение какой способен суд?
Омой себя в Спасителя крови,
Грех прокляни, и, красный от стыда,
Ты с чернотой расстанешься тогда.
P.S. Это вариант, исправленный по нижеследующим замечаниям Лукьянова и Ситницкого.
O might those sighs and tears return again
Into my breast and eyes, which I have spent,
That I might in this holy discontent
Mourn with some fruit, as I have mourned in vain;
In mine Idolatry what showers of rain
Mine eyes did waste! what griefs my heart did rent!
That sufferance was my sin; now I repent;
'Cause I did suffer I must suffer pain.
Th' hydropic drunkard, and night-scouting thief,
The itchy lecher, and self-tickling proud
Have the remembrance of past joys for relief
Of comming ills. To (poor) me is allowed
No ease; for long, yet vehement grief hath been
Th' effect and cause, the punishment and sin.
О, если б слёзы, вздохи и рыданья
Вернуть назад в мои глаза и грудь,
Чтоб скорбь святой тревогой обернуть
В утешные пред Богом покаянья!
В мольбах боготворимому созданью,
В дожде из слёз случалось мне тонуть,
Но боль свою не облегчил ничуть,
И вот за грех былой терплю страданья!
И горький пьяница, и вор ночной,
Блудник заразный, и гордец тщеславный –
Все памятью о радости былой
Смягчат страданья. Только я бесправный:
Покой не дан; виновен больше всех;
В причине – следствие, а казнь – за грех.
P.S.Изменен 26.05.2006
2.
As due by many titles I resign
My self to Thee, O God; first I was made
By Thee, and for Thee, and when I was decayed
Thy blood bought that, the which before was Thine;
I am Thy son, made with Thy Self to shine,
Thy servant, whose pains Thou hast still repaid,
Thy sheep, thine image, and, till I betrayed
My self, a temple of Thy Spirit divine;
Why doth the devil then usurp on me?
Why doth he steal, nay ravish that's thy right?
Except thou rise and for thine own work fight,
Oh I shall soon despair, when I do see
That thou lov'st mankind well, yet wilt not choose me,
And Satan hates me, yet is loth to lose me.
Сонет 2
По всем статьям Тебе отписан, Боже,
Меня ведь для Себя Ты сотворил;
Ты сотворил, но я насквозь изгнил,
И кровью Ты вернул добро своё же;
Твой свет на мне, и сын Тебе я тоже,
И Твой слуга, чей грех ты оплатил.
Ты мне Свой образ, Пастырь, подарил;
Я - храм Тебе, где Дух витает Божий;
Почто ж на душу посягает враг?
Взломавши храм, почто идет на кражу?
Восстань, Творец! Не допусти пропажу!
Да не отчаюсь, упадая в страх,
Узрев, что Ты, любя, не подал руку,
А дьявол, ненавидя, взял на муку.
P.S. Исправлен 23.05.2006
Подстрочник М.Л.Гаспарова
По всем статьям я отписан Тебе,
Ибо, Господи, сотворил меня Ты,
Сотворил для Себя, а когда я изгнил насквозь,
Ты кровью Своей откупил Свое же добро.
Я - сын Твой, и отблеск Твой - на мне;
Слуга Твой, которому плачено вперед;
Овца Твоя; образ Твой; и пока я - Твой,
Я - храм Твой, в котором Твой божественный дух.
Почему же на меня посягает враг?
Почему идет на кражу, идет на взлом?
О, встань, поборая за право Творца,
И да не отчаюсь я, вдруг узрев,
Что Ты любишь нас, но не выберешь меня,
А дьявол ненавидит, но не выпустит меня.
Holy Sonnets. John Donne. (1572-1631)
1
Tho has made me, and shall thy work decay?
Repair me now, for now mine end doth haste;
I run to death, and death meets me as fast,
And all my pleasures are like yesterday.
I dare not move my dim eyes any way,
Despair behind, and death before doth cast
Such terror, and my feeble flesh doth waste
By sin in it, which it towards hell doth weigh.
Only thou art above, and when towards thee
By thy leave I can look, I rise again;
But our old subtle foe so tempteth me
That not one hour myself I can sustain.
Thy grace may wing me to prevent his art,
And thou like adamant draw mine iron heart.
Сонет 1.
Ужель Создатель мой меня отринет?
О, укрепи! Ведь смерть близка моя;
Она спешит, а ей навстречу – я,
И радости от жизни нет в помине.
Ужасно всё, что скорбный взгляд окинет:
И смертный час, и годы бытия.
Грех точит плоть, и слабого меня
Всей тяжестью в кромешный ад низринет.
На небе Ты господствуешь один,
И, глядя в высь, душой я выпрямляюсь,
Но бес лукавый – тоже господин,
Он соблазнит – я тут же покоряюсь.
Дай силу мне – преодолеть соблазны,
Железу сердца – твердости алмазной!
P.S. Исправлен 23.05.2006
Подстрочник М.Л.Гаспарова
Ты меня создал - Ты ли и сокрушишь?
Восставь меня, ибо близок мой конец:
Я к смерти мчусь, смерть мчится ко мне,
А все мои радости - как вчерашний день.
Страшно мне поднять помутившийся взгляд:
Отчаянье за спиной моей, а предо мною - смерть,
В них - ужас, и точит мою слабую плоть
Грех, и груз его - тяга в ад.
Ты один - в выси, и когда хватает сил
Взглянуть в Твою высь, я вспрямляюсь вновь;
Но пытает меня старый лукавый враг,
И ни часа не в силах я быть тем, чем есть.
Окрыли меня благодатью во спасенье от ков,
И сталь сердца моего обрати в алмаз.
Это моя первая попытка максимально приблизиться к сонету Дж. Донна по смыслу и ритмо-строфике, но с потерей схемы сплошных мужских рифм.
Что скажут въедливые критики?
PROMENADE SENTIMENTALE
Le couchant dardait ses rayons supremes
Et le vent bercait les nenuphars blemes;
Les grands nenuphars entre les roseaux
Tristement luisaient sur les calmes eaux.
Moi j'errais tout seul, promenant ma plaie
Au long de l'etang, parmi la saulaie
Ou la brume vague evoquait un grand
Fantome laiteux se desesperant
Et pleurant avec la voix des sarcelles
Qui se rappelaient en battant des ailes
Parmi la saulaie ou j'errais tout seul
Promenant ma plaie; et l'epais linceul
Des tenebres vint noyer les supremes
Rayons du couchant dans ses ondes blemes
Et les nenuphars, parmi les roseaux,
Les grands nenuphars sur les calmes eaux.
СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПРОГУЛКА (Подстрочник Яны Знаменской)
Закат бросал (метал) свои последние лучи
И ветер качал (укачивал, убаюкивал) мертвенно-бледные кувшинки (водяные лилии),
Большие кувшинки (водяные лилии) среди камышей
Печально блестели на спокойной воде.
Я бродил в полном одиночестве, прогуливая свою рану,
Вдоль пруда, среди ивовых зарослей,
Где расплывчатый туман заклинал (вызывал в памяти) большое
Привидение (большой призрак) молочного цвета, приведенное в отчаяние
И плачущее голосом уток-мандаринок,
Которые призывали (напоминали), колотя (ударяя) крыльями
Среди ивовых зарослей, где я бродил в полном одиночестве,
Прогуливая свою рану; и густой (плотный) саван (покров)
Тьмы (мрака) появлялся топить (размывать [очертания])
Последние лучи заката в своих мертвенно-бледных волнах
И кувшинки (водяные лилии) среди камышей,
Большие кувшинки на спокойной воде.
Сентиментальная прогулка. Перевод Л.Портера
Закат одаривал| последними лучами,
Качаясь, камыши| баюкали стеблями
Смертельно-бледные| кувшинки на воде.
Большие лилии| печалились беде.
Бродил я вдоль пруда,| прогуливая рану,
Среди плакучих ив,| окутанных туманом,
Где призрак возникал| в тумана молоке,
Взывая жалобно,| в отчаянной тоске,
И голос плача шел| от уток-мандаринок,
Чьи крылья воздух бьют |у зарослей кувшинок
Среди плакучих ив,| где грустно я бродил,
Прогуливая боль;| и мрак волной топил
Последние лучи| на смертно-бледном небе,
Где саваном закат| уже закутан в небыль,
И, между камышей,| кувшинки на воде -
Большие лилии,| в печали о беде.
Подстрочник Е. Эткинда
Скоро мы погрузимся в холодный сумрак;
прощай, яркий свет слишком короткого лета!
Я уже слышу, как падают с погребальным стуком дрова,
громыхающие в мощеных дворах.
Вся зима вновь проникнет в мое существо:
гнев, ненависть, дрожь, ужас, тяжкий и безрадостный труд,
и, как солнце в своем морозном аду,
сердце мое будет всего лишь красным, застывшим комком.
Я, содрогаясь, слышу падение каждого полена;
Когда сооружают эшафот, звук не бывает более глухим.
Мой дух подобен башне, которая рушится
Под ударами неутомимого и тяжелого тарана.
Мне, убаюканному этим монотонным стуком,
кажется, что где-то в спешке сколачивают гроб…
Для кого? – Вчера было лето; наступила осень.
Этот таинственный звук кажется прощальным.
Перевод Л.Портера
Наступит скоро вновь холодный зимний сумрак;
прощай же, летних дней короткая пора!
Мне слышится уже, как с погребальным стуком
в мощеные дворы сгружаются дрова.
Опять меня зима собой заполнит грозно:
измучат труд и дрожь, и, ужасом дыша,
как солнце зимнее в своем аду морозном,
застынет сердца ком, и скорчится душа.
Пугает каждый стук упавшего полена;
он глуше, чем когда сбивают эшафот.
И рушится душа, как башенные стены,
когда таран по ним неутомимо бьет.
Под монотонный стук мне кажется, что где-то
сколачивают гроб поспешно… Но, кому? –
Осенняя пора вчера сменила лето.
Прощальный этот звук летит вослед ему.
Нередко моряки, потехи ради, ловят
Огромных альбатросов, белых птиц морских,
Когда корабль скользит над бездною безмолвья,
И праздно за кормой - эскортом стая их.
Они, едва попав на палубную плоскость,
Лазури короли, раскинув два крыла,
Неловко и стыдясь, волочат их по доскам,
И крылья по бокам - как будто два весла.
Крылатый странник стал беспомощным калекой,
Красивый прежде, он уродлив и смешон,
И кто-то трубку в клюв суёт как человеку,
И дразнят летуна, когда хромает он.
Как этот принц небес, Поэт к паренью призван,
Там лучники смешны, там буре не сломить,
Но в гиканье и свист Поэт на землю изгнан,
Где великаньи крылья не дают ходить.
Подстрочник Е.Витковского
Нередко, чтобы развлечься, члены судовой команды
Ловят альбатросов, больших морских птиц,
Следующих, подобно праздным спутникам,
За кораблем, скользящим над горькими безднами.
Едва они попадают на палубу (плоские доски),
Эти короли лазури, неуклюжие и стыдящиеся,
Жалко волочат свои белые крылья,
По бокам, подобно веслам.
Этот крылатый странник неуклюж и беспомощен,
Он, прежде такой красивый, как смешон и уродлив!
Один тычет ему в клюв трубкой,
Другой, хромая, передразнивает некогда летавшего калеку.
Поэт подобен этому принцу облаков,
Который знается с бурей и смеется над лучниками:
Он изгнан на землю в гущу гиканья и свиста,
Крылья великана мешают ему ходить.
Le boeuf spectral
Le grand boeuf roux aux cornes glauques
Hante lа-bas la paix des champs,
Et va meuglant dans les couchants
Horriblement ses rвles rauques.
Et tous ont tu leurs gais colloques
Sous l'orme au soir avec leurs chants.
Le grand boeuf roux aux cornes glauques
Hante lа-bas la paix des champs.
Gare, gare aux desseins mйchants!
Belles en blanc, vachers en loques,
Prenez а votre cou vos soques!
A travers prйs, buissons tranchants,
Fuyez le boeuf aux cornes glauques!
Бык-призрак
С рогами цвета моря, красный,
В закатах стал являться бык.
Он там, в тиши полей возник
Мычащий, хриплый и ужасный.
Под вязом вечером прекрасным
Смолкают песни, смех и крик.
С рогами цвета моря, красный,
В закатах стал являться бык.
Страшись намерений дурных!
Кустами прочь! Не стой напрасно!
Красотки в белом, тут опасно!
Пастух в лохмотьях шерстяных!
Бегите! Страшен бык ужасно!
Поль Верлен
Dans l'interminable
Ennui de la plaine
La neige incertaine
Luit comme du sable.
Le ciel est de cuivre
Sans lueur aucune.
On croirait voir vivre
Et mourir la lune.
Comme des nuйes
Flottent gris les chкnes
Des forкts prochaines
Parmi les buйes.
Le ciel est de cuivre
Sans lueur aucune.
On croirait voir vivre
Et mourir la lune.
Corneille poussive
Et vous les loups maigres,
Par ces bises aigres
Quoi donc vous arrive?
Dans l'interminable
Ennui de la plaine
La neige incertaine
Luit comme du sable.
Перевод Леонида Портера
В бескрайнем поле
Застыла скука,
И снег желтухой
Песчаной болен.
На тусклой меди
Луна живая,
В небесной тверди
К утру истает.
Парят как тучи
Дубы над лесом,
Внизу белесый
Туман текучий.
На тусклой меди
Луна живая,
В небесной тверди
К утру истает.
С одышкой ворон,
Худые волки,
При ветрах колких
Вам жить - сурово?
В бескрайнем поле
Застыла скука,
И снег желтухой
Песчаной болен.
Т. Готье. Кармен
Carmen est maigre, un trait de bistre
Cerne son oeil de gitana
Ses cheveux sont d'un noir sinistre
Sa peau, le diable la tanna.
Les femmes disent qu'elle est laide
Mais tous les hommes en sont fous
Et l'archevкque de Tolиde
Chante la messe а ses genoux.
Car sur sa nuque d'ambre fauve
Se tord un йnorme chignon
Qui, dйnouй, fait dans l'alcфve
Une mante а son corps mignon.
Et, parmi sa pвleur, йclate
Une bouche aux rires vainqueurs
Piment rouge, fleur йcarlate
Qui prend sa pourpre au sang des coeurs.
Ainsi faites la moricaude
Bat les plus altiиres beautйs
Et de ses yeux la lueur chaude
Rend la flamme aux satiйtйs.
Elle a dans sa laideur piquante
Un grain de sel, de cette mer
D'oщ jaillit nue et provocante
L'вcre Vйnus au goыt amer.
Перевод Леонида Портера
Кармен худа, на смуглой коже
Круги вокруг цыганских глаз,
Сам дьявол косам дал, похоже,
Зловещей черноты окрас.
От ведьмы жены чуют беды,
Смутились у мужчин умы,
Архиепископ из Толедо
В ее коленях пел псалмы.
Янтарный гребень на затылке,
Коса закручена в спираль,
В альков войдя, цыганка пылко
Распустит волосы, как шаль.
На бледности горя пионом,
В победном смехе вспыхнет рот.
Стручками перца с жадным стоном
Из сердца пурпур крови пьет.
Легко смуглянка побеждает
Надменных женщин красоту,
Глаза желанья разжигают,
Сняв пресыщений тошноту.
В уродстве чувственной гетеры
Крупинка соли той волны,
Откуда прелести Венеры,
Горчинкой пряною вкусны.
A LITTLE BOY LOST
'Nought loves another as itself,
Nor venerates another so,
Nor is it possible to Thought
A greater than itself to know:
'And, Father, how can I love you
Or any of my brothers more?.
I love you like the little bird
That picks up crumbs around the door.'
The Priest sat by and heard the child,
In trembling zeal he seiz'd his hair:
He led him by his little coat,
And all admir'd the priestly care.
And standing on the altar high,
'Lo! what a fiend is here,' said he,
'One who sets reason up for judge
Of our most holy Mystery.'
The weeping child could not be heard,
The weeping parents wept in vain;
They stripp'd him to his little shirt,
And bound him in an iron chain;
And burn'd him in a holy place,
Where many had been burn'd before:
The weeping parents wept in vain.
Are such things done on Albion's shore?
Заблудший мальчик. У.Блейк.
Перевод Л.Портера
“Не можем мы любить и чтить
Другого больше, чем себя,
И мысль не может охватить,
Того, чего не знаю я.
Святого должен ли отца
И ближних сих любить сильней?
Люблю, как любит у крыльца
Клюющий крошки воробей”.
Дитё, под одобренья крик,
Священник, рвением горя,
За волосы и воротник
Повлек к подножью алтаря.
И, встав высоко на амвон,
Вскричал: ”Смотрите, дьявол в нем!
Хулит он Таинства канон!
За ересь надо жечь огнем!”
Не слышат толпы детский плач,
Рыдают зря отец и мать,
Рубашку с плеч сорвал палач,
В цепей железо стал ковать.
Как многих велено сжигать,
Был мальчик на костре сожжен.
Рыдали зря отец и мать!
Творил ты это, Альбион?
Шекспир. Сонет 130.
Глаза её - на солнце не похожи,
Коралл стократ красней неярких губ,
Со снегом груди не сравнимы тоже,
И черный волос проволочно груб.
Я много видел алых роз на тканях,
На щеках милой нет подобных роз,
Приятней аромат благоуханий,
Чем запах тела, бьющий прямо в нос.
Люблю я тон речей её послушать,
Хотя у музыки приятней звук,
У всех богинь, по слухам, шаг воздушен,
У ней же в землю тяжко жмет каблук.
Но красоты у госпожи не меньше,
Чем у воспетых лживой лестью женщин.
Шекспир. Сонет 66. Перевод Л.Портера
Зову я смерть, так горько видеть мне
Достоинство, с рождения в нужде,
И блеск пустых ничтожеств на коне,
И злой обман доверия везде,
И почестей неправедных позор,
И поруганье девственниц и жен,
И совершенств обидный оговор,
И силу тех, кто властью отстранен,
И как искусству затыкают рот,
И менторство, когда учитель глуп,
И простоту, что глупостью слывет,
И как Добро покорно служит Злу.
Устал я жить, ушел бы от всего,
Но как тебя оставлю, на кого?
* * *
Прекрасные потомков дать должны,
чтоб зрелых роз краса не умирала
и чтоб наследник, чьи черты нежны,
Потом напомнил тех, кого не стало.
С лучами глаз своих же обручен,
свой яркий пламень кормишь ты собою,
собой ты сам от пира отлучен,
себе ты сам жестокий враг, с лихвою.
Теперь ты свеж, тобой украшен мир,
ты вестник многоцветности весенней,
но, скуп, как скряга, милый мой транжир,
гноишь себя в бутоне без цветений.
Мир пожалей, не съешь вдвоем с могилой,
Верни Природе то, что в долг ссудила.
* * *
Над всеми горами
ночи покой,
чуть веет ветвями
воздух лесной.
Птичье молчанье.
Стихли листы.
Кончив скитанья,
стихнешь и ты.