* * *
Пора отсчёта жёлтых птиц, смотри:
Она ещё почти не явна глазу,
Но, тайным зреньем полнясь изнутри,
Ей поддаётся сердце – всё и сразу.
Трилистник осени взошёл в тиши.
Ты канул в лето, а во время оно
Твой поцелуй – как солнечный ушиб,
Носила я под чёлкой непреклонной.
Отныне закругляется Земля
С раздачей манн, и ты меня не встретишь.
А в роще оголятся тополя,
Лишаясь на ветру последних вретищ.
С пером и пухом прошлого смирись:
Чертополохом плодоносит осень,
И в белых ворохах зарылась высь,
Где рвёт страницы лопоухий Осип.
* * *
Где чёртово молоко, проросшее возле тына,
Закрой мне глаза рукой и лоб поцелуй пустынный.
Молчание губ сорвав, ветрами умчится в поле
Сочувственный шелест трав дохнуть на фитиль тополий.
В муку изведут кору древесных жуков буравы.
Не горько, что я умру, к дождю б урожай убрали –
Безмолвно взошла любовь, последняя, яровая.
Не майся, не суесловь: накоплено мук до рая.
Отталкиваясь багром от берега, как от бреда,
Ты зреешь в багровый гром, в терпение короеда.
В истлевшего неба ткань – просоленную холстину –
Лети, дротик-дрозд, не кань за сердцем в слепую тину.
* * *
В логе вырос чистотел,
Вечер, выцветив трущобы,
Мне на голову надел
Сумерек мешок холщовый.
Зачинаются луна
И пчелиных ульев соты.
Я весной посвящена
В журавлиные заботы.
Близ рогозовых канав
Мне гнездо открыто птичье,
На трясине бытность трав, —
Всякий братственный обычай.
Мездроватой тропкой гать
Целит в псиные заставы,
И не страшно умирать,
Выпив ведьминой отравы.
* * *
Лёгкий месяц над водою
Раскачался как гамак,
И осанкой молодою
Истончился полумрак.
Сок течёт по подбородку —
Свет невысказанных строк.
Лба заоблачная корка
Посреди тугих осок.
Где ты будешь, чем ты
станешь,
Я тебя не повторю —
Капля каменная капищ,
Пригвождённая к огню.
* * *
В туман кургузый и смуту сумерек
Ступай, покуда стеной не врос,
Прочь от курганно-степного ступора
И стеариновых свеч берёз.
Махнувши всуе накидкой
ки́рзовой,
Обезоруженно обнаружь
Меж тростников – вестового призрака,
Вопрос, пронзающий сутью глушь –
Гнездо, покинутое утятами.
Но плакать рано: сыра кутья,
И плавни-раны – гляди –
затянуты
Узорной ряской небытия.
Сквозным призором коснётся
ангел и
Твоей вымаливавшей горсти,
И возожгутся рогозов факелы,
Зарёй затронуты по пути.
* * *
Растратились обрядно ясени,
Изряднее земли покров —
Краплёный, как перо неясыти,
Сквозной, как праздность вечеров.
Над рядом строк склоняюсь часто я,
Приятен этот дар и нов.
Я чуть другая — не несчастная
Несбыточностью слов и снов.
Молчу, предчувствовать усталая.
Из уст ветров, у образов
Узнаешь ты, какою стала я,
И вздрогнешь —
светел и суров.
* * *
Смолёной луны окурок
Осенней золой пропах.
Застыл на увале сумрак
И красный монах —
сумах.
Единое на потребу
До тайны прихода
стуж —
Мясистая мочка неба,
Гусиная кожа луж.
И схема необратима.
Лишь слышится, как впотьмах
Листвы раздувает схиму
Крыла двуединый взмах.
Над кроткой обителью абрис вознёсся прощальной звезды.
О, сколько ещё возожжётся? Затерпнет, Господи, сколько?
Язычникам алой звезды отдана чистота бересты,
Июль – это низменность, белая известь на стёклах.
А город явил неминуемо облик разнузданный свой:
В цветении срубы стояли, спеленаты и дощаты,
Во тьме взъерепенился ветер – не выспавшийся часовой,
И башням площадным, от плача не знавшим пощады,
Ощупывал зло деревянные рёбра, тянул за язык
Литого из царственной меди соборного краснобая,
И белые кости известий бросал для столичных борзых,
И кровь, остывая, по стогнам лилась голубая.
* * *
Где в синеве осенний зов,
Станицы туч идут на нерест.
В сосновых рощах рдеет вереск,
Предвестник журавлиных снов.
Блестят, как косяки хамсы,
Дождя уклончивые струи,
Летя в распоротость сырую,
В осоловелые овсы…
Всё исчезает наяву,
Сливается с листвою зыбкой.
В её тиши разноязыкой
Превозмогая тлен, живу.
Сквозят лозины за стернёй.
Уже несбывшиеся тени
Во мгле соединились с теми,
Что в горнем сговоре со мной.
* * *
Прощания воздушный жест
Посолонил ресниц солому,
И на священном — цвель и крест,
И существуешь по-иному.
Входя тайком в оглохший парк,
Где по ногам взбегают травы,
Глотаешь серебристый мрак
И птицы заговор картавый.
Во тьме угадываешь цель —
Летучий силуэт качели,
А на священном — крест и цвель,
Качели стон виолончельный.
Беседка клятв насквозь пуста,
Как будто клетка горностая,
И ломкой статуи уста
Целуют крест, не уставая.
Словно сомкнули кулисы —
Тихо здесь впредь и отсель.
Через края перелился
Мглы остужённый кисель.
Взгляд осовелый не застит
Самодовлеющий злак.
Ива закинула снасти
В неизгладимый овраг.
К бездне склонилась упрямо,
Никнет и сеет листом.
Так в оркестровую яму
Тянет в театре пустом.
В ноздри не воздух, а войлок.
Вместо глазеющих сот —
Мглы остужённое пойло
К завтраку осень несёт.
27 августа 2017
Этот город – в дым, он – дымковская свистулька:
как скудель обожжён, весь зелен, белёс и рыж.
Лихорадку летнюю буднями обмишуль-ка,
дынный гул свободы попробуй-ка, не расслышь!
Солнце греет вплоть до ведренного заката,
ждёт расстригу обратно солнечный монастырь,
скрип восточных ворот и стон золотой набата –
как зарок: солому часов не порастранжирь...
Голубой мечтой встаёт предо мною море –
словно севрский фарфор, глазуревый окоём.
Да и вся загвоздка в крамольной одной каморе*,
бурой тучей плотно висящей над «трудоднём».
Злой кукушкой срок отмеривает будильник,
в нашем деле тугом батрацком не жди утех.
Только каплей тикает в темечко: не пойти ль мне
к сатане отсюда, зарыв трудовой лемех?
В голове – мечты плодовая крепнет завязь,
не расслышь, попробуй, взрезающий дыни – гул!
И, сложив на комод часы, про себя сверяясь
с мятным следом морской улитки, иду в отгул.
Уклончив тайный смысл примет -
Мазками птиц на небосклоне.
А сны видны как на ладони
Сквозь листопада трафарет.
Ещё в полях не убран лён,
Мышиных гнёзд не обнажили.
Но инеем посеребрён
Денной луны рожок двужильный.
Предчувствие коснётся лба
И нитью отлетит паучьей...
Леса стоят, полны беззвучий,
И вин полынных – погреба.
Обречена пастьба в степях,
Волхвует мельница на воздух,
Как птица, тщится сделать взмах
И грезит, что ещё не поздно.
11 июля 2017