Евгенії Більченко
Вірші – воїни. Віршам воля
Переходити мінне поле,
Як Христос проходив по водах,
Навіть не тамувати подих.
Чи Майдани, а чи Майданеки,
Справжній вірш – трепет серця Данка,
Смолоскип болючої плоті,
Що палає на автопілоті.
Справжні вірші – танок на дроті.
Справжні вірші – завжди супроти.
Справжні вірші – завжди оскаржені.
…Тільки хто їх напише, справжні?
В божевільні чи в буцегарні?
Справжні вірші геть незугарні!
(Валерія Богуславська)
Перевод - Евгений Голубенко
Стихи – бойцы. Видны их только спины,
Когда идут стиховым полем минным,
Как Иисус шагающий по водам,
Идут забыв про страх, забыв про отдых.
Через Майдан идут, через Майданек
И за собой ведут, как сердце Данко,
Огнём души своей, пожаром плоти
На авто, на подкорочном пилоте.
Щемящие, как танец на канате,
Щемящие – не в нюнях и не в злате.
Щемящие - верхушкам не угодны.
Щемящие – по-зечьи не свободны.
Дурдомные, тюремные изгои.
Стихи идут, магнитя за собою.
5&Qq~Я кровь в себе союзную ношу
Который год с оглядкой и опаской,
Вымарывая в памяти маршрут
Ведущий от провинции до Спасской.
Досталось доживать свой век в стране,
Где попраны и совесть, и законы
И где в братоубийственной войне
Схлестнулись христианские иконы.
И этот стих я спрячу в дальний схрон
До лучших дней, до возвращенья Бога,
До той поры, когда со всех сторон
В престольную потянутся дороги.
Я складывал годами строчки в стол,
Боясь хулы и травли из-за слова.
Но вот отматерело ремесло,
Стоп-кран молчанья с потрохами сорван.
Вчерашний друг сегодня злейший враг.
Пустынна прежних плодородий чаша.
Полуголоден я и полунаг,
Полуопущен в оклейменьях ваших.
Апостолы, что слушали и шли
Моей дорогой, в суе потерялись.
Серебряников жалкие гроши
Вросли в тела, пуская корни в зависть.
Я сам на сам со словом и строкой,
Идя к кресту своей дорогой божьей,
За царствие себе, за упокой
Прокрустово освечиваю ложе.
Трётся день о день, утюжа боль,
Но не всё отглажено и чинно.
Триста с лишним суток не со мной
Алина…
Девочка хорошая моя,
Как тебе у Господа живётся?
Триста с лишним я и сыновья
Без солнца…
Щёки мокрым выкрасит ноябрь.
Не узнать где слёзы, где осадки.
Триста с лишним мне и сыновьям
Не сладко…
Ангел мой, почаще прилетай.
Ждут тебя домой твои мужчины.
Триста с лишним возвращалась в рай
Алина …
Ночь обнажалась, приспустив закат
На край земли, за коим солнце село,
Чтоб вновь примерить пение цикад
На чёрный цвет подлуненного тела.
Убийственна для ночи тишина,
Несвойственна, цианисто-цикутна.
Ночь звуками напичкана до дна,
По горлышко, по маковку, по утро.
Как много можно слышать по ночам,
Прошитым комаринистою нотой.
Июнно лунный бубен зазвучал.
Фонарный свет разбавлен позолотой.
Роскошествуй, дразни своим добром,
Бравируй многозвучной тишиною…
О том, какая ночь бывает днём
Я помолчу, я рот не приоткрою.
Стихотворство, подобно болезни,
Не появится из ничего…
Но, возникнув, уже не исчезнет
И ничто не спасёт от него.
Как мучительны те неполадки,
Как безропотно входишь в огонь.
И горишь в истязаниях сладких…
И опять, что ни ночь, то бессонь.
Ты не ты, всё диктуется свыше
В подзавязшее в строчках перо.
Чтобы стих беспомарочным вышел.
Чтоб от зависти челюсть свело.
Это в нас родословное что-то
Пробудилось и вышло на вы.
Стихотворство, увы, не работа,
Стихотворство – разлад головы.
Эти муки, подобны болезни
Той, которую не излечить.
Ну, а если она вдруг исчезнет.
То на кой безболезненным жить?
Усни на левой, божьей стороне,
Где сердце бьёт копытцами чечётку,
Где голос прорицательницы чётко
Предскажет срок непризнанной войне.
Отец идёт на сына, мать - на дочь…
В огне костёлы, церкви, синагоги.
Разверзла хляби, оголив чертоги,
Ночь мракобесья, гугенотов ночь.
Всё то, что сохранял на чёрный день,
Ни завтра, ни сейчас не пригодится.
Сгорят дотла желудки, ягодицы,
Дома, деревья, дедовский плетень.
И сколько их – содом, помпей, гоморр
На землях наших в груды превратится,
Что даже Феникс, выжившая птица,
Не облетит весь этот кругомор.
Сейчас, уснув на левой стороне,
Сигналу sos позволь морзянкой биться,
Чтоб прыгать на майданах по столицам
Перехотелось и тебе, и мне.
На звёздный тюль,
на золото костра,
на грудь волны
в сквозной одежде пенной
я насмотрелся…
Только нагота
натурщицы
пленяет неизменно.
От века Ноя
до межзвёздных лет,
похлестче,
чем в роденовских виденьях,
фиксирую
твой обнажённый свет
внутри себя,
на подсознаньях генных.
Не смоет время,
не сожрут пески
густых мазков
многоязыкой кисти
с полотен,
где бутонные соски
дороже и доходчивее истин.
"0","]��hz��Какому молиться Богу,
Дойдя до порога грани?
Доели дожди дорогу
По самые глухомани.
Ни звёздного неба ночью,
Ни солнечных бликов ранью…
У песни прощальной, волчьей
Все признаки вымирания.
В душе ни огня, ни рыка.
Глазницы – озёра пыли.
Ни сил на последний выпад,
Ни шанса истлевшим крыльям.
Быть вне человечьей своры,
Вне кворума есть причина –
Завистников наговоры
За ангельскою личиной.
Какому молиться Богу,
Дойдя до порога грани?
Доели дожди дорогу
По самые глухомани.
Смеркается. До сна рукой
подать.
Но в эту ночь не смей смыкать ресницы.
Вокруг огнём сверчковые зарницы
Изыдивают чёрных воев рать.
Купальщина прилаживает цвет
На папоротник, мастерски вживляя
Геномы ада в непорочность рая,
Дух похоти в невинный силуэт.
Под метр с кепкой, лилипутна ночь,
Фиглярно напомажена кострами,
Швыряет храбрецов попарно в пламя,
Как хворост, как валежники, точь-в-точь.
Очищенную воду пьют венки,
Припав телами к родниковой глади,
Чтобы затем, обореолив пряди,
Необручённых вырвать у тоски.
Солнцестояние, солнцеворот,
От прадедов явившись, в дверь стучится.
Чтоб то случилось, что должно случится.
Сегодня или, скажем, через год.
Трётся день о день, утюжа боль,
Но не всё отглажено и чинно.
Триста с лишним суток не со мной
Алина…
Девочка хорошая моя,
Как тебе у Господа живётся?
Триста с лишним я и сыновья
Без солнца…
Щёки мокрым выкрасит ноябрь.
Не узнать где слёзы, где осадки.
Триста с лишним мне и сыновьям
Не сладко…
Ангел мой, почаще прилетай.
Ждут тебя домой твои мужчины.
Триста с лишним возвращалась в рай
Алина …
Я не пишу сортирную мазню,
Что вслед иным подобным канет в Лету.
Судья мне Бог, а он имеет нюх
На дар в иконописцах и поэтах.
Живей живых распятый мной Христос:
Эллинист, притягуч, звучащ, фактурен.
Пусть, как собакам сахарная кость,
Послужит он ценителям культуры.
Прохладна ночь. Реке подобен сон,
Не знающий ни отмели, ни брода.
И в этом сне Миссия был спасён
И вознесён без смертного исхода.
Видение сместить на полотно
Доподлинно, дойотно получилось…
Тьма Космоса, парящий Крест и Тот,
В чьём теле к нам явилась Божья милость.
Удерживая, как атланты, Мрак
Всем телом, каждым атомом и геном,
Смотрел Он понимающе, да так,
Как будто заболевшего ренгенил.
Мой страстотерпец был лишён стигмат,
Следов побоев, пыток и увечий.
Из высших сил, что под землёй и над
Он был ей – богу самый человечный.
Но наших чёрных дел не искупить,
Хоть посылай для этих целей роту.
Мы жили так, живём и будем жить
В безвыходе, от пота и до пота.
Я в старости вернусь в забытый Храм,
Как в Порт - Льигат уставшие галеры,
Раздав не слишком ценное грехам,
Оставив сокровенное для веры.
Слабеет притяжение Земли:
Ни женщин, ни наследников, ни дома…
Вся чернота, что пряталась внутри,
Стекает потом в Космос, в невесомость.
Дождался, дотерпел, не сорвалось
Уйти без бегства, путь земной осилив.
Венец терновых скомканных волос
Несу достойно, зрелищно, красиво.
Включай софиты избранный народ,
На лоб в елее лютый гнев обрушив.
Мне 33. Я – Царь царей. Я тот,
Кого ничьи спецслужбы не заглушат.
Люстрации помойной мастера,
Заочные участники майданов,
За мной стадами шедшие вчера,
Во мне сегодня ищите изъяны.
Достали вы меня от сих до сих,
Твердя, что, если Бог, яви нам чудо,
Исправь косноязычных и косых,
И наплевать Аллах ты или Будда.
Устал чудить, умаялся, пора
И восвояси. Пухнут чемоданы.
Прощайте все! Ни пуха ни пера!
В раю подозализываю раны…
(Евгении Бильченко)
Текстовщица, провидица, перла…
(Если что, обзову послащей) .
Какого тебе, Женька, быть первой
Между местных маститых мощей?
Тут, в провинциях, пляжно, степенно,
По спокойному солнце печёт.
Беспонтово здесь выглядеть сценно,
А бесценно – глупее ещё.
Коль послала всех на…, то послала.
Это личное, это твоё.
Здесь нехватка для всех пьедесталов
И подавно сдано всё жильё.
Разглагольствуй, витийствуй, бравируй,
Проявив и сноровку и прыть.
Ну, а мы обмозгуем и миром
Порешаем – так быть иль не быть
Текстовщицей, провидицей, перлой,
Супер-пупер и кем-то ещё.
Не пси***, не трепи, Женька, нервы.
Не скальпируй под левым плечом.
Заявил намедни Пётр,
Пряча трёхрублёвку,
Что ни Бог, ни Чёрт не пьёт
Всякую дешёвку.
Что покуда не жара,
Мэтры, сна не зная,
Лепят с ночи до утра
Жителей для рая.
А когда с небес печёт
Так, что пот аж градом,
То тогда и Бог, и Чёрт
Лепят люд для ада.
Повидавший виды Пётр,
Ключник, страж порядка,
От дневных, ночных работ
Подсобрал остатки.
Всё свалив в один замес,
Вылепил такое,
Что теперь и Бог, и Бес
Лишены покоя.
Хоть всегда вином разит
От Петра реально,
Только петькин индивид
Супергениаленый.
Райскоадское дитя…
Промысел Господень...
Крылья выбраться хотят
В мир из под исподен.
Всё от Бога. Всё при нём.
Хоть видок не гладкий,
Но глаза горят огнём
И чертовской хваткой.
Что ж довольно говорни,
Нече пудрить разум.
Лучше в зеркало взгляни
И поймёшь всё сразу.
Очахотившись стократ,
Не прикрыв гортани,
Небо выхаркнет закат
Над полями брани.
Где гниют в земле сырой
Недруги и други.
Где щемящий ветра вой
Рыщет по округе.
Кто был прав, а кто не прав,
Отче не рассудит.
Как ковчеги, в море трав
Отплывают люди…
Вернулись герои, вернулись с войны,
Где их поджидали сто тысяч смертей.
Скажите, герои, а сколько же вы
Убили ни в чём не повинных детей?
Скажите, герои, а сколько же вы
Убили ни в чём не повинных старух?
И молча геройская тень головы
Склонилась на тень окровавленных рук.
На быстротечность дней,
Родная, не ропщи.
Со снежностью кудрей
Пришла пора морщин.
В чём я, в чём ты права
Итожить не берусь.
Сладка, как пастила,
Отстоянная грусть.
Природа красит нас
В неповторимый грим.
И наступает час,
Где каждый миг ценим.
На быстротечность дней,
Родная, не ропщи.
За снежностью кудрей
Спешит пора морщин.
Ночь обнажалась, приспустив закат
На край земли, за коим солнце село,
Чтоб вновь примерить пение цикад
На чёрный цвет подлуненного тела.
Убийственна для ночи тишина,
Несвойственна, цианисто-цикутна.
Ночь звуками напичкана до дна,
По горлышко, по маковку, по утро.
Как много можно слышать по ночам,
Прошитым комаринистою нотой.
Июнно лунный бубен зазвучал.
Фонарный свет разбавлен позолотой.
Роскошествуй, дразни своим добром,
Бравируй многозвучной тишиною…
О том, какая ты бываешь днём
Я помолчу, я рот не приоткрою.
Стихобродное, стихородное,
Не доходное ремесло.
Нынче сверху спустили вводную,
Чтобы снова писали в стол.
И с украдкою, и с оглядкою,
Выдирая то ложь, то гниль,
Над своей стихотворной грядкою
Взаперти коротаю дни.
Стол кухонный бумагой полнится,
Становясь через пару лет
То ли камерой, то ли горницей,
Где я с Господом тет-а-тет.
Мой мир, где в небе облака
Акациева цвета,
Где тополиный пух слегка
Тревожит ноздри лету,
Где дух морской и дух степной
Сплелись в цветочновинный,
Где горизонт, застыв тесьмой,
Похож на пуповину.
Мой мир, где говор птичьих гнёзд
Всегда многоголосен,
Где лютый, мраморный мороз
Дырявят свёрла вёсен,
Где пляжный нежится песок,
На солнце грея спину,
Где в сердце каждый уголок
Готов к сороковинам.
Царствия небесного,
Други, одесситы.
Царствия небесного,
Души тел забитых.
Царствия небесного,
В раннем мае павшие.
Царствия небесного,
Правоту не сдавшие.
Царствия небесного,
Света и смирения.
Царствия небесного,
К звёздам отземления.
Ранним солнцем пометив небес плащаницу,
Воскресал над Одесским заливом рассвет….
Но не тот нынче город, не те нынче лица,
Белопенным не станет стигматовый цвет.
Багровеют пионы, тюльпаны, гвоздики,
Повязав аксельбанты георгиевских лент…
Дом Союзов стал чёрен, стал пепельноликим,
Стал таким, что никто не подымет с колен.
Ранним солнцем пометив небес плащаницу,
Воскресал над Одесским заливом рассвет….
Город - чайка, невеста, морская столица,
Нет прощенья тебе, и толпе твоей – нет.
Шкуры овечьи сняты.
Над Куликовым дым.
Город, цветной когда-то,
Стал до корней седым.
Ночь измеряют наци.
Гулок и чёток шаг.
Городу всех акаций
Нечем теперь дышать.
Город, когда-то вольный,
Струсил, смирился, сник.
Над Куликовым полем
Женщин горящих крик.
Сердцу больше не петь,
В кровь протиснулась ржа.
К остановочке - Смерть -
Стала жизнь подъезжать.
Ты всегда был бойцом
И поддерживал строй.
Так что смерти в лицо
Песню лучшую спой.
Развернись, воссияй,
И задай нужный тон.
Разбудив россиян,
Всколыхни тихий Дон.
Кровавое месиво
к лицам подошв
липло, как тесто к рукам.
Из туч кровавых
кровавый дождь
за ворот ресниц стекал.
Горело всё,
что могло гореть,
себя доводя дотла.
И в чёрном небе
чёрная смерть
чёрную дань ждала.
Мы красно – чёрный
упрячем стяг
до новых, до лучших дней.
А дети наши
пусть нас простят
и будут отцов сильней.
Не замаливал, а заманивал,
И причём на глазах у всех.
Каждой клеткой, ячейкой, гранулой
Примерял сладострастья грех.
Извиняйте, седьмая заповедь,
За безбожественность мою.
Только я за мелькнувшим запахом
Убыстряю стократ аллюр.
Дотянуться бы до касания,
До чертят у неё в глазах,
До безумия, до заклания,
До диверсии в тормозах.
Мы вне Библии… Мы вне времени…
Мы рождающийся цветок…
От мизинцев бежит до темени
По телам наслажденья ток.
Страну мою на вертеле Днепра
Воткнул Господь в огонь междоусобный.
И тьма за тьмой по улицам текла,
Всю злобу единя на месте лобном.
Клубилась, матерела, зрела тьма,
Бесчинствовала, как в девятом круге.
Но ночь прошла…
И с паперти утра
Убрали тьмы никчемные потуги.
Отгорчить отгорчило…
Прилив переходит в отлив,
Пустоту оголяя
от верха до самого низа.
Не твоя в том заслуга,
что я уцелел, пережив
безразличие скорых,
которым плевать на мой вызов.
Не твоя в том заслуга,
что я продолжаю дышать…
Пусть не так откровенно,
волнующе, ярко, глубинно.
Но пока на задворках
моя шевелится душа,
будет полниться кровью
меж сердцем и ней пуповина.
Что ни слово, то жёстче,
отвесней, опасней провал
в отношениях наших,
упрямо идущих на убыль.
Даже в лучшее время,
когда я тебя целовал,
безответными были
твои неприступные губы.
Отгорчить отгорчило…
Остался последний глоток.
Ароматный миндаль
опускаю во влагу металла…
Я любил, как умел.
Я старался быть рядом, как мог.
Так чего же ещё
в этой жизни тебе не хватало?
Тиха украинская ночь…
Тиха ль? Неужто?
В ней всякий походя не прочь
Ругнуть Борушко.
Мол иноземец, мол плебей
И не указ нам.
«Ату его! Бей! Не робей!
Зло и клыкасто!
Такие надцать лет назад
Топтали б дали…
Их в Полюс ввинчивал по зад
Товарищ Сталин.
Иди-ка в Лондон от греха,
Олег Борушко.
Здесь у любого петуха
Своя кукушка.»
По мелочам, по пустякам
В угоду бесам,
То тут то там, то тут то там
Бурлит Одесса.
................................
................................
................................
................................
Но в ступе нечего толочь
Всю ересь эту.
Тиха украинская ночь,
Как тень поэта.
Не прячь глаза, потупя в землю взгляд,
Мой первенец, мой ученик, Иуда.
Твой выбор сделан… Нет пути назад.
Прощенье - блеф. Напрасно ждёшь ты чуда.
Ты лучшим был. Ты от моих щедрот
Брал, что хотел, что сердцу было любо.
Теперь распят я. Полюбуйся, вот,
Укором дышат сомкнутые губы.
Живи сто лет... живи, живи, живи,
От глаз людских души упрятав пятна.
А я закат и краешек зари
Чуть обагрю и … не вернусь обратно.
Поговорим начистоту,
Откроем карты.
Пока строка кипит во рту,
Нас не закаркать.
Под свист, под брань, под улюлю
Живём, не стонем.
К плечу плечо стоим в строю
Сталебетонно.
Как в засуху воды глоток,
Как с неба манна,
Спасаем плазмой наших строк
От соли в ранах.
Себя не холим, не щадим.
Горим растратно,
Творя духовный новый Рим
Для геростратов.
Удавкой, пулею в висок
И прочей дрянью
Отпущенный итожим срок
Без до свиданья.
Но, знайте, вскоре после нас
Придут другие.
И будет в радужках их глаз
Цвет ностальгии.
Нам бы хлеба и зрелищ
Да так, чтобы впрок, под завязку,
На дурняк и халяву,
До меры бери - не хочу.
Мы такими родились…
И каждый с пелёнок натаскан
Потребителем быть
От шестых до двенадцатых чувств.
Пусть сгорают безумцы,
Себя пепеля до остатка,
На аренах и сценах,
Вблизи и в далёких краях.
Нам бы хлеба и зрелищ…
И чтобы всё сытно и сладко.
И не надо софитов
Для тех, кто на третьих ролях.
Мы отнюдь не Христосы,
Есенины, Блоки, Царёвы.
Те, которым Всевышний
Позволил себя не щадить.
Если надо согнуться,
То мы и согнуться готовы.
Нам бы хлеба и зрелищ…
И жить бы, и жить бы, и жить.
За час до смерти памяти песок
Перебираю медленно, крупично.
Но не за тем, чтоб подвести итог
Прошедших лет, как делают обычно.
А лишь за тем, чтоб в миллионный раз,
Закрыв глаза, грудей представить контур
И смаковать покадрово оргазм
Всем телом: от мизинца до аорты.
Не вытравить, не выветрить летам
Твой тельный запах, с разума сводящий.
За миг с тобой остаток дней отдам:
Рутинных, затяжных, ненастоящих.
Знаки препинания не в счёт:
Лишни, непригодны, неуместны.
Разжурчавшись ласковость течёт
Непрерывным ручейком словесным.
Мурочка, Катёнка, божий дар,
Дай мне отдышать твои ознобы,
Чтобы бело-карие глаза
Отозвались светом высшей пробы.
Глупышка, от бессмертья откажись
И коротай года свои по-бабьи.
Ведь музами нашёптанная жизнь
Полна и непролазью, и ухабьем.
Не сыщешь ни покоя ни семьи
В погоне за наитием и страстью.
И волосы пахучие твои
Начнут опепеляться лунной мастью.
На кой тебе, глупышка, божий бред
И всякие там творческие вспышки.
Живи по-бабьи девяносто лет,
А жребий свой отдай другой глупышке.
И зеркало тоже раскрыло бы рот,
Имея оно этот орган,
Настолько божественен был твой живот
И груди в преддверии оргий.
И малую малость и всю целиком,
Себя в обнажённость упрятав,
Хотела ты каждым зеркальным зрачком
Рассмотренной быть и заснятой.
Чтоб тысячи тысяч уставленных глаз,
Название чьё – амальгама,
Тебя отражая, входили в оргазм
От столь совершенного срама.
Не зря же веками природа и Бог
Трудились упорно и зрело
Над формой груди, над точёностью ног,
Над роскошью женского тела.
Как только ночь за днём захлопнет дверь,
А звёздный жир сквозь ткань небес проступит,
Твой образ, обретая жизнь и твердь,
Войдёт в мой мир и робко взор потупит.
Струясь меж пальцев, лунный цвет волос
Пропах тобой и влёк неодолимо.
Так с райского изгнанья повелось
Воспринимать и чувствовать любимых.
Пресветлая, не скоро мыть заре
Замаранное небо белой пеной.
Прижмись ко мне и прирасти ко мне
Всем телом: каждой порой, каждой веной.
Зачитываюсь, солнышко, тобой,
Губами осязая буквы тела.
Неопытность свою, свою незрелость
Уничтожаю сотой повторьбой.
Лишь зреньем иллюстрации твои
Не могут быть освоены глубинно:
Столь многогранна юная невинность-
От запаха до мушки на груди.
Усердней школяра учусь читать
Все закорючки в эрогенных зонах,
Чтоб в сотый раз хотела ты опять
Сходить с ума перед рожденьем стона.
Выкармливаю строки темнотой.
Той темнотой, в которой звук слышнее,
И где дыханье комнаты пустой
Узнаешь, не вытягивая шею.
По пульсу мрака подгоняю ритм
Сырой ещё, недорождённой строчки.
И дышит стих, и обретает вид,
И матереет, приближаясь к точке.
Затем он молча чистку в лёжке ждёт,
Покуда солнце парится над реей.
И лишь тогда придёт его черёд,
Когда немного день завечереет.
В круговерти, друг за другом,
Будто конные бега,
Раззадоренные вьюгой
Куролесили снега.
Расправляя крылья птичьи
Или что-то вроде них,
Снег врывался в подресничье,
В край озёрных вод живых.
Где по белому скольженью
Распласталась впопыхах
Синь. И воздух зимней гжелью
Весь до кончиков пропах.
Ангел
Круглые сутки в любую погоду
Ангел парит по небесному своду.
Нас окружая теплом и заботой,
Тихо свою выполняет работу.
Хоть и не видим наш Ангел–хранитель,
Но единят нас духовные нити.
Барабан
В барабан ударил брат
Девяносто раз подряд.
БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-БАМ-
Бил братишка в барабан.
Но из-за усердий братца
Барабан решил сломаться.
Воин
Каждый мальчишка становится взрослым:
Смелым и сильным, красивым и рослым.
Скоро и я стану ладен и строен,
Как настоящий защитник и воин.
Буду Отчизну родную беречь.
Буду границу надёжно стеречь.
Гуси
Где гусыня, где гусак
Разобрать не мог никак.
Но зато почти всё лето
Убегал от пары этой.
Добрый дом
Дедушка строил когда-то наш дом
Ладно, умело, с сердечным добром.
Вот потому мы стараемся тоже
Вместе с братишкой добро приумножить.
Чтобы входящий мог сразу заметить,
Что в этом доме есть добрые дети.
Едок
Классным будет тот ездок,
Кто не слишком был едок.
Если мальчик ест и ест,
Набирая лишний вес,
То скачи он хоть на пони,
Но улитку не обгонит.
Ёж
Ёж был на ёлку немного похож:
Всюду торчали иголки.
А, искупавшись в зелёнке, наш ёж
Стал зеленее, чем ёлка.
Ёжик готовился на карнавал.
Он самый лучший костюм подбирал.
И вот стоят, как близнята,
Ёжик и ёлка под ватой.
Жмурки
Захотела как-то Мурка
Поиграть с мышонком в жмурки.
Но, кошачьи зная штучки,
Тот нырнул под будку Жучки.
Мурка в гневе. Мурка злится,
Ведь опять ей день поститься.
Йети
Знают взрослые и дети,
Что косматым ходит йети,
Что черны от грязи лапы,
Что его ужасен запах,
И что, если год не мыться,
Можно в йети превратиться.
…..
….
Церковь
Церковь с цветком удивительным схожа.
Запах её проникает под кожу,
Тянется к сердцу, стремится к душе
И помогает душе хорошеть.
К храму пришедший, ты меру за мерой
Впитывай церковь и в Господа веруй.
И в слякоти случается пробел
Не длительный, не чаемый, но всё же
С какой охоткой свежий снежный мел
Измажет черноту земельной кожи.
А через час – мир по уши в снегу:
Над белотравьем виснут белокроны.
И год-младенец первое агу
Произнесёт и будет в снег спелёнут.
Но нас, южан, не балует зима…
Туман с утра сугробы измочалит.
И от красот мы не сойдём с ума.
И будет слякоть, что была вначале.
Пока хватало в радужках чернил,
Настоянных на скорлупе ореха,
Я взглядом, будто кистью, выводил
Твой каждый штрих, от грустных нот до смеха.
Густел мазок. Он стал почти медов,
Маститей от касания к касанью.
И, набухая, контуры сосков
Топорщились под блузочною тканью.
Любимая, плотней ко мне прижмись
И прояви порыв шальной и рвенье,
Чтоб я в тебя вдохнул с бессмертьем жизнь
На первый взгляд простым стихотвореньем.
Купольное золото Собора
Отблеском насытило листву,
Втиснув рыжеватый цвет узоров
В отзвучавшей зелени лоскут.
Осень входит в эру Златостоя,
Заявив на всё свои права.
И, как истый мастер, слой за слоем
Лакирует звуки и слова.
И.Э. Бабелю
Войдя в костёр, огня не избежишь,
Хоть ты во всём проныристей проныры,
Но комиссаров красные ножи
Следят за тем, куда укажет Ирод.
Уже разобран для шельмовки мел
И воронок отправлен за добычей.
Молчит мой город. Город онемел.
Лишь стук ночной в квартиры стал обычен.
Нет больше белых. Красных больше нет.
Есть только зеки. Каждый третий в зеках.
А в небе тучи, цвета чёрных лент,
Зрачок накроют лунным ложным веком.
Пиши, писатель… Исповедь чернил
Своею кровью втиснулась в бумагу.
Ты видел всё. Ты очевидцем был.
Теперь вперёд. Теперь назад ни шагу.
Свидетельствуй. И через сотню лет
Твои рассказы будут, как вещдоки,
Всем объяснять, откуда наш рассвет
Берёт свои багряные истоки.
Пока в верхах зачаточна гроза,
А ткань небес видна в заплатах рваных,
Не зачерствеет тропка на вокзал
Для тех людей, чья жизнь на чемоданах.
И каждый год, все триста с лишним дней
От первых Тор, без продыху, доныне
На свет в туннеле мудрый Моисей
Ведёт народ исхоженной пустыней.
Так дай вам Бог достичь конца пути
И жизнь прожить без травли и гонений,
И с полной чашей дом там обрести,
И чтоб рождался, что ни сын, то гений.
Впадает в спячку знойный континент,
Где пот, как нефть, тягуч, тяжёл и мрачен,
Где небо чернозёмно, ну, а свет
Лишь лунной оболочкой обозначен.
Край мира. Край безводья. Пыл да жар.
Горнило для пиратов и поэтов.
Лоскут земли, что влагою так сжат,
Что с космоса казалось – капля это,
Которая течёт на севера,
В снега Европы, в непролазь России,
В ту землю, что давным-давно ждала
Пришествия курчавого мессии.
Мой Пушкин, мой наставник, мой собрат.
Дух неуёмный в неприглядном теле.
Я, как и ты, иду путём утрат
От гениальной строчки до дуэли.
Мы оба африканистых кровей
И общая к словам у нас дорога.
Мне только чуть бы удали твоей
И хватки той, что у тебя от Бога.
Мой Пушкин, Александр, сукин сын ….
И сколько бы тебя не обвирали
Ты был, ты есть, ты будешь лишь один
Стоять на стихотворном пьедестале.
Ну что, светлейший, как вам там стоять
Бессмертномедным, молчаливозрячим
И наблюдать за тем, как нищих рать
Ярлык полуглупца вам присобачит.
Не та осанка и не блещет взор,
Как в прежние лета перед атакой.
Причина, видно, в том, что под надзор
В губернию был выслан к вам писака.
А двум светилам вместе, ну, никак.
Двум гениям в соседстве не ужиться.
Любая ссора и любой пустяк
В конце-концов аукнутся сторицей.
Служака вы. Вас ценит государь.
А африканец – лодырь и повеса.
Но вы больны. Вас ждёт второй удар.
А Пушкин ждёт ответный шаг Дантеса.
Судить о том, кто прав – не мой удел.
Не учен я тому. И слава Богу!
Один за слог, другой за важность дел
В Одессе бронзовеют понемногу.
Захлестнула осень желтизною
Площади рассветный силуэт,
Подмешав оттенки цвета зноя
В тротуарной пепельности цвет.
А когда купюрой златолистой
Осень расплатилась за постой,
Ранний воздух дымчатый и мглистый
Превратился в бархатный настой.
И смотрела площадь благосклонно
Сквозь веселье уличной гульбы
Как, склонившись, рыжие поклоны
День - деньской старалась осень бить.
Победа! Сердцу сладкий час!
Пою хвалу отцам и дедам,
Не давшим испоганить нас
Французам, туркам, немцам, шведам.
Русь не согнуть в бараний рог
И не поставить на колени,
Хотя и наградил нас Бог
Неограниченною ленью.
В славянских генах спит медведь,
До времени сосущий лапу,
Но не пришлось бы пожалеть
Тем, кто на нас пойдёт нахрапом.
И в час беды и час грозы,
Когда нагрянут супостаты,
Не сыщешь ни одной избы,
Где не пошёл бы брат за брата.
Великоросс и малоросс,
Мы вышли из одной купели.
И зов степей, и сок берёз
Клокочет кровью в каждом теле.
Нас никому не победить
Ни двести лет тому, ни ныне.
И вера эта будет жить
В отце моём, во мне и в сыне.
Не страшен ей ни Божий суд, ни ад,
Ни всякая иная ахинея.
Страшнее то, что вслед за телом взгляд
Тускнеет…
Холёное нашествие мужчин
Окончено. Ни толп, ни одиночек.
И днём она в объятиях морщин
И ночью…
Покрылся прежний бронзовый загар
Чудным нарядом плесени со мхами.
Теперь тереть ей времени нагар
Веками…
Устав к утру качать качели сна,
Ночь по-кошачьи проползла под дверью,
Позволив дню на пальчиках привстать
И расфуфырить солнечные перья.
Отбросив хлам, сплетённый из дремот,
Дом возрождал охотку к говоренью,
К многоязычью, к ранней спевке нот,
К гульбе и смеху, к слов столпотворенью.
А ты спала… Сон тих был и дразнящ,
И краской дня подчёркнут был умело,
Как будто лёгкий утренний сквозняк
Румянец солнца напылил на тело.
Вождю Украйны не мешает
Его невежество. А зря.
Ведь у людей, чьи хаты с краю,
Вообще не может быть вождя.
Здесь каждый сам себе хозяин
И пуп земли, и царь, и бог.
Здесь вкось и вкривь верхи склоняют,
А после ползают у ног.
Здесь прав лишь тот, кто льстив и хваток
И кто успел в кормушку влезть.
Любых оттенков депутаты
Сумели нарулиться здесь.
Не зря же умники в скрижалях
Напишут, подводя итог:
«Мы самостийно выживали
И кто где мог, и кто как мог.
У нас у всех одна судьбина:
Под каждым паном побывать.
Ну, а вожди? На кой вожди нам?
Итит их мать!»
Чтоб из нутра достать строку
С последом, с кровью, с пуповиною,
Воспоминаньями секу
В себе горластость соловьиную.
Пока живу, пока могу
Слух будоражить незатасканным,
Пикируйте на зёрна букв
И рот измажьте краской красною.
Не торопись… Продли на доли миг,
Окрестности наивностью испачкав.
Чтоб зритель приподнялся и затих,
Как затихают ждущие подачку.
Твой взгляд младенцем учится ходьбе.
От подбородка опускаясь ниже.
И вот уже я мысленно раздет,
Уговорён, уластен, обестыжен.
Плутай по телу томно, не спеша,
Дразня меня наборами касаний.
Чтоб ароматом смог я подышать
Твоих волос, и губ твоих, и дланей.
И пусть цветёт на сцене райский сад.
И зал следит, разинув рот, за пьесой.
Где зрелище из действий и тирад
Суфлирует отъявленный повеса.
Сакартвело. Сакартвело…
Плечи гор в наряде белом.
И в шумах речного плача
Воздух эхом обозначен.
Сакартвело. Сакартвело…
Синь без меры, без предела.
В небе, в озере, во взоре
Цвет пронзительно лазорев.
Сакартвело. Сакартвело…
Гроздь янтарная созрела.
Чтоб затем парчовой ниткой
Быть вплетённой в ткань напитка.
Сакартвело. Сакартвело…
Рай для сердца и для тела.
Край, где кормят лунным сыром
Всех, пришедших в горы с миром.
Сакартвело. Сакартвело…
И птенец, и щенок,
Как и всякий сынок,
Был с младенчества мамой обласкан.
Был ухожен и сыт,
Был от хвори привит
И покрыт жизнерадостной краской.
И покуда луна
Океаном плыла
Сотый раз или тысячный кряду,
То птенец и щенок,
Как и всякий сынок,
Подрастал и дарил маме радость.
Этот стих мой о том
Как птенец со щенком,
Пропитавшись родительской лаской,
Стали жить – поживать
И друзей наживать
С жизнерадостной той же окраской.
Север с югом, север с югом
Обвести бы белым кругом,
Охраняющим от бед.
Только столько мела нет.
И трещат и рвутся узы.
Был Союз, и нет Союза.
Оттого, что с первых лет
Стяг в закатный крашен цвет.
Север с югом, север с югом
Меловым спасти бы кругом,
Охраняющим от бед.
Только столько мела нет.
Вот бы снова. Вот бы в мире.
Вот бы цвет снегов Сибири
И прибрежной пены нить
В круг один соединить.
Север с югом, север с югом
Белым нимбом, белым кругом
Охрани, Господь, от бед
На ближайших тышу лет.
Боженька, родненький, выслушай мя
Также прилежно, как слушал бы сына.
Некому мне на судьбу попенять.
Ну, а безмолвствовать – невыносимо.
Чем-то мой дед стал похож на тебя.
Тих, серебрист, но понур и угрюмен.
Даже когда он сидит у огня,
Всё повторяет: « Скорее бы умер »
Бабушка с мамой черны, как наряд,
Что не снимают почти всю неделю.
Шёпотом плачут и горько молчат
С кем папа, как папа, что с папой, где он.
Там за холмами не то чтоб гроза,
Что-то гораздо грознее гремело.
Папа тогда взял походный рюкзак
И удалился на ратное дело.
Боженька, сделай, чтоб стихло кругом.
Ты же всесильный, ты справишься, сможешь.
Папу верни. Напои светом дом.
Деда заставь, чтоб до лет твоих дожил.
Гор заснеженную накипь
Срезав скальпелем луча,
Солнце капли красных маков
Стало яро изучать.
И от этих буйств лучистых
Снежный наст, идя на слом,
По морщинам каменистым
Водяным течёт зерном.
Расплескалось буйство красок
На холстах твоих, Кавказ.
Край красавиц тёмновласых
И оливкоспелых глаз.
Ряд сравнений перегружен.
Но не мне молчать о том,
Что цветов кровавых лужи
Тут везде к плечу плечо.
Может в том виной природа,
Что господствует окрест.
Только больше год от года
Прометеев здешних мест.
Рвут двуглавые им печень…
Но всему есть свой предел.
И за эхом грозной речи
Придет эхо грозных дел.
Ближе к вечеру река,
Выглядя усталой,
Прячет тело в облака,
Как под покрывало.
Допотопные дома
В поселеньях старых
Облепили грудь холма
Каменной отарой.
И вполголоса трава,
По весне воскреснув,
Колыбельные слова
Превращает в песню.
* * *
«Засыпай, малыш мой, засыпай.
Бархатистый сон укутал край.
Тихо горы спят и спят орлы.
Под грудное пение Куры.
Винный куст не шелохнёт листвой.
Мир во всём. Безветрие. Покой.
Лишь к рассвету звёздная роса
Обесцветит сумрак в небесах.
Лунный диск, спеша в свою кровать,
Потускнеет, станет убывать.
И младенцем из лазурных вод
Розовый проклюнется восход.
Спи, малыш мой, глазки прикрывай.
Баю – баю, баю – баю – бай."
Скажи, Иосиф, что мне смастерить
Из некогда раскидистого леса?
Трон или крест?
Молчишь?
Что ж, так и быть…
Я в душу в грязной обуви не лезу.
Настойчиво вгрызается пила
В горячую мякину древесины.
Кипит работа; спорятся дела,
Пропитанные запахом осины.
А где-то рядом сын блудницы ждёт
Свой звёздный час, свой выход, свой черёд.
Трещит по швам разболтанный ковчег.
На стыках чувств образовались течи.
Бессмыслен был предпринятый побег
В иллюзию от сути человечьей.
Нам не спастись вовек от нас самих.
И не помогут десять постулатов.
Мы вместе, лишь покуда не возник
На горизонте контур Арарата.
А дальше врозь, а дальше кто куда.
Ни запах твой, ни тень твою не встретить.
Но я прошу: «Продли наш плен, вода,
Не уходи, тяни мгновенья эти».
Любимая, хоть малость подожди,
Не рвись в пучину и не хлопай дверью.
Ведь там, за ней, стеной идут дожди
Из женских слёз, из капелек неверья.
Зима развесит паутину
От сих до сих.
И под оснеженной картиной
Напишет стих.
Зубри, читай его на память,
Катай во рту.
И выдавай созвучий замять
За чистоту.
Кавказское небо, уткнувшись в конечности гор,
Сосёт из грудей не молочные соки, а снежность.
И, вдоволь напившись, гюрзой уходя от врагов,
Холодную влагу протиснуть пытается между
Камней молчаливых, всегдашнего эха и мхов
Речною дорогой вблизи умирающих башен,
Хранящих в сознании сотни старинных грехов,
Что здесь совершались в неравных боях рукопашных.
Настенные тени от кладбища правых десниц
К отмщению кровно, призывно, гортанно взывают.
И слёзные реки с вершин устремляются ниц.
И плач не уймётся, пока ледники не растают.
Но лавой весенней спускается с гор изумруд.
Отборную зелень повсюду возводят на царство.
И овцы тучнеют, и птицы любовней поют,
И воздух становится самым надёжным лекарством.
Озёрными красками выкрашен бег Теберды
Чуть-чуть плутоватой, настойчивой и оголтелой.
Которая кровью своей ледниковой воды
Спасает от жажды Кубани растущее тело.
Под стать этим рекам и ты, седовласый Кавказ,
Не давший пришельцам бесчинствовать и верховодить.
Покуда, склонившись, холмы совершают намаз,
В горах откликаются эхом призывы к свободе.
Вы скажете, что столько не живут,
Что исповедь моя – сплошные враки.
Так почему я здесь нашёл приют
С тех пор, как неприрученной собака
Искала дичь, а небом плыл орёл,
Гортанные выдумывая звуки?
Вы скажете, что столько не живут?
Да, не живут… А выживают в муках.
Я пробовал, чтоб не сойти с ума,
Молиться звёздам, рекам, травам, скалам.
Но только одиночества тюрьма
Плотнее круг вокруг меня сжимала.
И я лепил из камня и песка,
Из-за нехватки подходящей глины,
Округлость спелых бёдер, вкус соска,
Не найденной пока что половины.
Вы скажете, что столько не живут?
Конечно же, вы все чертовски правы.
Мой склеп, очаг, убежище, приют
Был переполнен воздуха отравой.
Но годы шли. Скрипел гончарный круг.
Пройдя горнило холода и жара,
Из-под резца, из-под умелых рук
Рождался твой кавказский род, Тамара.
Покуда закат не успел докраснеть,
С пронзительным клёкотом воинство божье,
Кроша и тараня небесную твердь,
Впивается грудью в Кавказа подножье.
Вчерашняя гвардия, белая кость
Сегодня записана в нелюдь, в изгои,
Ведь всех конкурентов товарищ Господь
Оставил вне власти, вне шанса, вне боя.
Прими их, спаси их, укрой их, Кавказ,
В скалистых ущельях под снежной папахой
От горького слова, завистливых глаз,
От пули и сабли, от потного страха.
И пусть, чернокрылые, вы не в чести,
Но снежность иных непрочна, мимолётна.
Я все прегрешения вам отпустил.
И небо ночное отдал для полётов.
Согласно генетике,
умной науке,
у злого дракона
наследники злюки.
Но раз на столетье –
Ни чаще, ни реже –
Драконыш рождается
Добрым и нежным.
Мы разные с вами,
но очень похожи –
двуруки, двуноги,
с загаром на коже.
И всё же, и всё же
назло всем законам
пусть каждый становится
добрым драконом.
Я пальцами кофейные соски
ощупывал, как скульптор ищет глину
для нового творения. Эскиз
уже готов. Осталось пуповиной
соединить художника и холст,
поэта и перо, смычок и скрипку.
И расплатиться серебром волос
за прежние просчёты и ошибки.
По ручейкам, по струйкам бледных вен
губами брёл от низа, от лодыжек
по миллиметру вверх и вверх, и вверх
к желанной цели. С каждым вдохом ближе
я подбирался. Жар катил на жар.
Мы исходили потом, страстью, стоном,
стараясь обоюдно удержать
наш млечный путь, уже плывущий лоном.
Янтарная мозаика листвы
Покроет серый грунт материками,
Дрейфующими вдоль корней сосны
Тропою, что спешит нырнуть под камень.
Который с незапамятных времён
Знавал не раз осады и накаты
Листвы, сейчас ползущей на поклон,
Разноязычной, ломкой, жилковатой.
Сегодня осень, будто рыжий пёс,
Скулит у камня тихо, желторото:
Что срок истёк, что весь в дымах погост,
что в рай листвой не найдены ворота.
Большой Фонтан
расправит в октябре
деревьев крылья
и махнёт за море
жар-птицею.
И будут две зари
друг перед другом
щеголять нарядом.
Два золотистых облака
в одно сольются.
И родится день.
И нити,
живые нити солнечных лучей,
парчой облагородят побережье.
Большой Фонтан
прохладен в ноябре.
Листвы резной
шагреневая кожа
уменьшилась.
И жёлтой саранчой,
багровые зализывая раны,
зависнет осень
у морской черты.
До той поры,
пока её желудок
не переплавит медный цвет растений
в субстанцию, подобную закату.
Но съеденного оказалось мало…
И саранча тянуться стала к солнцу,
Чтобы, настигнув, обескровить сферу
И мраком опечалить горизонт.
Тиха украинская ночь.
Сквозь воду неба звёзды блещут.
И, будто раковины, вещи
Пустующе лежат у ног.
Но вскоре трепетный мотив
Был смят нахлынувшей волною.
Прилив, отлив, прилив, отлив
Под обнажённою луною.
Я вдох и выдох целовал.
Взрывался красочно шутихой.
Но шторм иссяк, девятый вал
Окончился. И стало тихо.
У меня сегодня праздник,
Я сегодня не проказник.
Я без лени, покабудке
Помогал сестрёнке Людке:
За неё зубрил уроки,
Сделал ей в причёске локон,
В нашей комнате подмёл,
Влажной тряпкой вытер пол,
Мусор вынес из корзины,
Был три раза в магазине.
И она за всё, за это
Мне дала свои конфеты.
Только жаль, что сласти Людки
Тоже были покабудке.
Здравствуй, осень, вот моя ладошка.
Протяни и ты свою ладонь.
Я не буду жать, я лишь немножко
Твой хочу почувствовать огонь.
Некусачий, спелый, бархатистый,
В свежих брызгах краски золотой.
И на землю высыпались листья
Из осенней царской кладовой.
Сколько их?! Я цифр таких не знаю.
Может триллиард, а может два.
В листья, будто в море, я ныряю
И никак не достаю до дна.
Ты лучшая, кто б что ни говорил.
Ты самая. Ты рядом, а не где-то.
Не найдено, не создано мерил,
Которые оспорили бы это.
Я знал иных, но это всё не то,
Не тот костёр, не тот накал и вышкол.
С тобою сердце, будто решето,
Где каждое отверстие от вспышки.
Пускай сгорю за день, пускай за два,
Но этот миг весомее, чем вечность.
Ничей язык не вправе отругать
Меня за безрассудство и беспечность.
Шаг осени пока ещё пуглив,
Небросок, ненавязчив, осторожен.
Но признаки вечерней первой дрожи
Я с каждым днём всё чаще находил.
Природы тело пахнет тишиной,
Хотя до позолоты две недели.
Но где-то в кронах ждут свой день метели,
Чтоб желтизною вспыхнуть неземной.
Всё ближе время облачных седин,
Дождей стожильных, клиньев вбитых в небо,
Озёр остывших, где последний лебедь
Описывал бы зыбкие круги.
Но я не стану осень торопить…
Сейчас природа пахнет тишиною.
Начало сентября. И надо мною
Такое небо, что нельзя забыть.
На кисть и краски денег не наскрёб,
Так что прости, я обойдусь без оных.
Пью из сосков твоё тепло взахлёб,
Которое копила в двух бутонах.
Пью ненасытно после стольких жажд.
Пью повсетельно, пью из каждой поры.
Ты мне нужна, ты так губам нужна,
Как иудеям мудрость древней Торы.
Чем дальше в лес, тем будет больше дров.
И ты моим желаньям потакая,
Слилась со мною, снова став ребром
Тем женородным, чем была до рая.
Но коротка, чертовски коротка
Весною ночь, а в пол восьмого в школу.
Ну, что ж, моя глазастая, пока…
Беги играть в активность с комсомолом.
Спаси и сохрани своих детей невинных,
Чтоб не впиталась ночь в полоснозвёздный флаг.
Идя по сентябрю, как будто полем минным,
Помедли совершить одиннадцатый шаг.
Позволь ещё чуть-чуть пожить обычной жизнью,
Не призывай к себе, не надо, не спеши.
Но поздно… Вороньё, нутром предвидя тризну,
Уже идёт в хвосте летающих машин.
Но поздно… Счёт пошёл на миги и на доли.
Над грудой рваных тел витает груда душ.
Господь, невинных всех прими в своей юдоли,
А праведный свой гнев на смертников обрушь.
Десятый раз сентябрь начнёт помин дождями.
Десятый раз гореть деревьям, как свечам.
Десятый раз подряд вы с нами и не с нами
За каждою спиной у правого плеча.
Пусть мир многоязычный будет нем:
Беззвучен, бесшуршав и безгортанен...
Любимая, я всё отдам взамен
За строчку учащённого дыханья.
Пусть блекнут краски, пусть тускнеет свет…
Есть только ты, а прочее неважно.
Любимая, губами силуэт
Рисую твой, смешав тепло и влажность.
И ночь, и день, и снова ночь и день
Одной тобой живу, дышу и брежу.
Любимая, как сладко быть в тебе,
Подпитывая лаской страсть и нежность.
Не подпускает Питер близко
Кого попало,
А ты вне квоты и вне списка
В него попала.
Не лимитой и не занозой
Входила в тело.
Аккордами, стихами, прозой
Сроднилась, спелась.
Так что иди, пока идётся,
Дорогой торной.
Так что живи, пока живётся,
До речки Чёрной.
Всё мишура: фанаты, блёстки,
Успех, седины.
Есть лишь прицелы перекрёстков,
Глядящих в спину.
Ура! Ура!! Ура!!!
Ликует детвора.
Трёхкратное «Ура»
Во всех концах двора.
Каникулы! Каникулы
С утра и до утра.
Каникулы! Каникулы!
Ура! Ура!! Ура!!!
На небе круглоликая
Весь день царит жара.
У солнышка каникулы.
Ура! Ура!! Ура!!!
Глядит светило радостно
На детский шум и гам,
Наращивая градусы,
Волнуя пап и мам.
Коль солнцем, будто кушаньем,
По горло сыт, тогда
С обливами и душами
Во двор придёт вода.
И умные, и глупые
Не станут отрицать,
Что быть в жару искупанным -
Такая благодать.
Каникулы! Каникулы
С утра и до утра.
За наши, за каникулы
Ура! Ура!! Ура!!!
Куда древнее зерновых культур
Позыв и трепет, вышедший из тела.
И предвкушая близость за версту,
В объятия стремимся оголтело.
Две ауры в одну соединив,
Круша границы личного пространства,
Направленный в себе готовим взрыв
Со спермой, с овуляцией и трансом.
Блюстители надуманных «чеснот»,
Твердившие, что нет в Союзе секса.
Вы победили! Вымер мой народ!
Державы нет! И не сыскать наследства…
Чертовка ты и норов твой ершист,
Топорщится, как готика, углами.
Но, что ни вечер, ты ко мне спешишь
И арку конструируешь ногами.
Чтоб я вошёл, как воин, как герой
В твою страну, в заждавшееся лоно.
И чтоб холённый мускулистый строй
Был встречен междометьями и стоном.
Фантазиям твоим я волю дам,
Чтоб навыки свои пуская в дело,
Позволила бы прикипать губам
К моим губам и всем частичкам тела.
Устрой мне гонку в сотни, сотни вёрст,
Чтоб обронил и гонор, и степенность,
До искр в глазах, до падающих звёзд,
До загнанных коней покрытых пеной.
Со мной природа заодно:
День погрузивши в омут,
Заката красное вино
Ночным бодяжит ромом.
Ты обещала быть к восьми,
Когда совсем стемнеет,
Когда прибившийся москит
Заноет посмелее,
Когда не различить ни зги
За сумеречным стадом,
Когда и сердце, и мозги
Тоской взяты в осаду.
Когда уж нету мочи длить
Разлуки свистопляску,
Приблизь, озвучь свои шаги
И дай предлог для встряски.
В былые чувства дважды не войти,
И понарошку верной быть не надо.
Я не зову, я сердцем отпустил
На все четыре, прямиком до ада.
Иные звёзды в небе стали зреть.
Иной рассвет сменён иным закатом.
Как ни старайся, но не буду впредь
Дышать тобою, как дышал когда-то.
В былые чувства дважды не войти…
Уйди с дороги. Нам не по пути.
Сквозь кутерьму неразберих
По-детски, шатко, бестолково
В меня протискивалось слово,
Чтоб место застолбить под стих.
Шло зло, настырно, наобум
В утробу звукового теста,
Чтоб выпечкою стать с подтекстом,
Пройдя процесс в горячем лбу.
И был бессилен анальгин,
И боль была неугомонна,
Когда, вовсю круша кингстоны,
Сквозь поры стих в меня входил.
Копоть ночи, как моль, шлифовала закат,
Заменив красный вечер бордовым,
Где небесный рубин в миллионы карат
Тканью сумерек был окантован.
И всё больше и больше теней и темнот
В полуночном порту швартовалось,
Из небес и растений, из грунта и вод
Вытесняя багровость и алость.
Чернолистыми розами космос расцвёл,
Опьяняя и близи, и дали.
А скопление звёзд, будто полчища пчёл,
Оседавшую тьму опыляли.
И дождавшись момента, чтоб ветра волна
Прилизала небесную сажу,
Ретушировать вышла толстушка луна
Полинявшие за день пейзажи.
Начинай, заклинатель, волшебною флейтой дразнить
В летаргическом сне задремавшую чувственность кобры.
Чтоб из сгустка материи зрелищный образ возник,
Должен быть заклинатель всегда до предельности собран.
Подражая тебе, с детских лет я уменье впитал
Пробуждать откровение в женщинах музыкой пальцев.
И хотя я сегодня и сед, и в приличных летах,
Но касаньем нарушу любой неприступности панцирь.
И спадают одежды, и тает, блаженствуя, плоть
От мелодии рук, от гипноза горячих касаний.
И желаний не смять, и хотения не побороть
Ни отъявленной кобре, ни вечно трепещущей лани.
Сама почувствуй, как тебя хочу.
По запаху, по взгляду, по настрою.
С таким же нетерпением на Трою
Шли греки. Троя грекам по плечу.
Из поцелуев тку тебе колье,
Которое украсит грудь и шею.
Я постараюсь, справлюсь, я сумею
Расшевелить огонь в ночной золе.
Переплетёмся, сблизимся, да так,
Чтоб сдать экзамен на нерасторжимость.
У нас друг к другу тяга, одержимость -
И это не слова, и не пустяк.
Прислушайся и темп не торопи.
Пускай поводырём послужит тело,
Чтоб не спеша, пошагово, умело
Ты шла за ним по этому пути
До грани, до вершины, до небес,
До остановки выдоха и вдоха,
Чтоб после долго чувствовать в себе,
Как было всё действительно неплохо.
В постели вероломство не в чести,
Но я любые новшества приемлю.
И коль в себя рискнёшь меня впустить,
То райские внутри открою земли.
Не стану ни тиранить, ни щемить,
А вычерпаюсь, выложусь до капли.
Доколе мне ночами волком выть,
Ведь порох сух и боем бредит сабля.
Веди меня в атаку, в пыл, в ура
До прежде непреступной амбразуры…
………………………………………….
………………………………………….
А дальше что? А дальше лишь дыра
В сюжете из-за происков цензуры.
Не препятствуя тёмным тонам
Проникать через стёкла в квартиру,
Между туч затерялась луна,
Как в конфетнице бледность зефира.
Только, что мне луна и зефир,
И лихая красивость сравнений.
Никакие на свете стихи
Не заменят твоих откровений.
Никакие на свете слова,
Хоть поштучно используй, хоть скопом,
Не сумеют тебя срисовать
И разрывы меж нами заштопать.
До утра со сноровкой слепца,
Будто книгу, вычитывал тело,
От лодыжек твоих до лица
Сотни ходок губами проделав.
На потом, на потом, на потом
Оставляя и сон, и усталость,
Осязал любознательным ртом
То, что раньше запретным казалось.
С тобою разве, милая, уснёшь,
Когда в тебе переизбыток прыти,
Когда необъяснимый нетерпёж
Неугомонен, жаден, ненасытен,
Когда под кожей полная луна
Рождает похоть и щекочет нервы,
Когда отрез ночного полотна,
Как не крути, но будет безразмерным?
Не в силах я, не вправе отказать
И ласкою на ласку не ответить.
И мы летим на рваных тормозах
Без удержу до пристани в кювете.
На тыльной стороне твоей руки
В том месте, что чуть-чуть пониже сгиба,
Дыханием рисую лепестки
Цветов нездешних и чешуйки рыбьи.
В ладонное пространство забредя,
Которое сравнимо с брачным ложем,
Стараюсь спровоцировать тебя
И ласками невинность растревожить.
Но то, что ты по-зимнему чиста,
И таянье твоё так неумело,
Даёт возможность распознать кристалл,
Упрятанный в нетроганное тело.
Позволь мне только стать твоей весной
И быть причастным к почконабуханью,
Капель моя, подснежник мой лесной,
Зазнобушка, души очарованье.
Продолжая твой запах искать
В каждой складке измятой постели,
Я на место разбоя, как тать,
Возвращаюсь без видимой цели.
И плевать мне, что ночь в паранджу
Всех одела, от края до края.
Как собака, кругами хожу,
Твой затерянный след обретая.
И ласкаю в виденьях тебя
В сотый раз или тысячный кряду.
На молекулы запах дробя,
Всё пытаюсь дышать этим ядом.
В малых дозах вобрав аромат,
Обронённый тобою в постели,
Продолжаю сошествие в ад
Бесконечно, неделя к неделе.
В чернильнице моей немало слов
Нагуливают красоту и силу,
Сближая стихотворца ремесло
С витиеватым ремеслом мессии.
Густеет неокрепших строчек суть,
Становится опасной и чреватой.
Обмолвишься не так, рискнёшь чуть-чуть -
И в сытое заказан путь обратный.
Скрипи, скрипи, гусиное перо,
Делись со всеми донорскою влагой.
И, чтоб на миг от сердца отлегло,
Всю боль мою препоручай бумагам.
Рисунок черт твоих неприхотлив,
Но мне изысков никаких не надо.
Лишь разреши мне ощупью найти
В твоих сосках упругость винограда.
Грешу и каюсь, каюсь и грешу
Бессчетно, откровенно, вдохновенно.
Вхожу в тебя, как в шутку входит шут,
Почувствовавший зрителей и сцену.
Раскрепостись, не будь настороже.
Пускай в крови взыграют краски юга.
Один из очень преданных пажей
Готов облечь в алмаз твой чёрный уголь.
Им вечно по двадцать, тогда и сейчас,
В коричневой рамке на фото –
Надёжные парни, советский спецназ,
Живая девятая рота.
За тысячи, тысячи, тысячи вёрст
От жён и от отчего крова
Под пулями снился им запах берёз
И звал к себе снова и снова.
Но надо держаться и надо держать
Рубеж чужеземный, кровавый
До мига, до часа, до дня дележа
Скупой и сомнительной славы.
Утихнет и боль, и коррозия чувств,
И горечь в черствеющих венах.
А светлая память поставит свечу
За всех на войне убиенных.
Припев:
Дед Саша домой не вернётся с войны…
Дед Миша не встретит приход седины…
Дед Лёша, как сотни советских ребят,
Отдаст девять жизней своих за Герат.
Седой монетою лунной
Оплатит небо сполна
И твой надрыв семиструнный,
И твой лавинный финал.
Хрипун, любимец Союза
И всех соцлагерных стран,
Никто в обозах, в обузах
Твоих следов не сыскал.
Никто не пел оголённей
Ни до, ни после тебя,
Хотя крылатые кони
Вовсю плодят жеребят.
Склонило небо закатом
Тяжёлый цвет кумача.
Союза нет, но накатно
Тебе звучать и звучать.
Погашен свет. Последний дан звонок.
Зал притаился, замер, обездвижен
И верным псом, послушно сев у ног,
Он, будто руку, сцену взором лижет.
Зал ждёт начала. Рукоплещет зал.
Но сцена неба в трауре, во мраке.
Зал ждёт звезду. Он ждёт во все глаза,
Во всё чутьё охотничьей собаки.
Звезда явилась. Зал вилял хвостом
И пел в душе на все лады осанну…
А кровь младенцев за грудным Христом
Лилась вослед по замыслу, по плану.
Расплатившись червлёной данью,
Леденел оголённый сад,
Устремляя сухие длани
К наклонившимся небесам.
И месила, зверея, вьюга
Неподатливый снежный ком.
Тот, в котором деревья цугом
Шли в кипящее молоко.
Обречённо, с надломом, с хрустом
От побегов и до корней
Сад входил в ледяное русло,
Чтобы вынырнуть в феврале.
И страданья упрятав в сучья,
Напросив у небес весны,
Птичьим трелям он стал созвучен
И по - юному стал красив.
От зимы до зимы каждый день, каждый час, - ожиданье…
Но твоими следами не мечен мой белый порог.
Почему не спешишь, почему не идёшь ты за данью?
Что за прожитый год для тебя лишь копил и берёг.
Наплевать мне на тех, что твердят, мол, заело пластинку.
Даже если её заиграю и вправду до дыр.
Все стихи лишь о ней, Кате, Катьке, моей половинке.
Что в полуденный жар оказалась глоточком воды.
Сколько раз ловил себя на том,
Что хотел бы к матери поехать.
Но сдвигал поездку на потом,
Повторяя: «Это всё не к спеху».
Только старость к ней ходила в дом
Закадычной кумушкой-соседкой.
Каждый вечер, сидя за столом,
Оставляла на хозяйке метки.
Почему меня ты не звала?
Почему тихонечко терпела?
Всем внушая: « У него дела.
А ко мне приедет после дела».
Я похож на всех, как ни крути.
Буду рваться, лишь когда приспичит.
А пока, родная, потерпи.
Посиди с соседкой, как обычно.
В чём-то ты похожа на луну.
Вам двоим темно и одиноко.
Я очнусь, поверь, я всё пойму
И вернусь испить живых истоков.
Доберусь в заветные места.
Окунусь в тебя, глотая нежность.
Будем память, как альбом листать,
Наполняясь ласковостью прежней.
Сколько раз ловил себя на том,
Что хотел бы к матери поехать.
Но заброшен нынче отчий дом.
Да и мама спит, укрывшись снегом.
* * *
Если в небо месяц вышел
И завис над веткою,
Должен ты поднять повыше
Кулачок с монетками.
А затем, немного выждав,
Повторить ты должен трижды:
"Месяц, месяц, не скупись,
Серебром со мной делись,
Чтобы я во много раз
Увеличил свой запас!"
* * *
Не беда, когда твой путь
Кот перебегает.
Снисходительнее будь
К кошкам, не ругай их.
Даже если кот, как чёрт,
Чёрного окраса,
Через левое плечо
Сплюнь всего три раза.
Можно пуговку ещё
На пальто потрогать,
Коль слабо через плечо
Сплюнуть на дорогу.
И ступай, куда ты шёл,
Прибавляя газа,
Веря в то, что хорошо
Будет всем и сразу.
* * *
Должен ты успеть всегда
Без напоминания,
Если падает звезда,
Загадать желание.
И оно, мой друг, поверь,
Если не забудется,
После дождичка в четверг
Непременно сбудется.
Заявила Зайка Заю:
«Всё, что хочешь, сосчитаю!»
И ответил Зайке Зай:
«Ты не хвастай, а считай!»
Раз, два, три, четыре, пять…
Стала Зайка всех считать:
«По ночам всегда луна
Путешествует – ОДНА.
Норку рыли мы с тобою,
Ты и я. Нас было - ДВОЕ.
А зайчишек, посмотри,
Сколько в норке нашей? ТРИ!!!
Для меня всех лучше в мире
Ты и дети. Вас – ЧЕТЫРЕ.
В норке дружно мы живём
Всем семейством, ВПЯТЕРОМ.»
Ах, как жалко! Ох, как жалко,
Что окончена считалка.
Раз, два, три, четыре, пять -
Вот бы заново начать...
Кому угодно лги, но не себе,
О том, что всё прошло и всё забыто…
Не стоит на потеху голытьбе
Из горла черпать горечи избыток.
Кому угодно лги, светись враньём,
Упрятав стон в искусанные губы.
Пусть дохнет с голодухи вороньё
Над повидавшим виды однолюбом.
Кому угодно лги, что всё окей,
Улыбчивые примеряя лица.
Смири своё отчаянье, заклей
Все поры и не дай ему излиться.
Кому угодно лги, но не нутру,
В котором всё любовью прежней дышит.
Кому угодно лги, но не перу
И не бумаге, что дыханье слышат.
За окнами октябрь, подыскивая ноты,
Грустинку желтизны в мелодию вплетёт.
И спелая листва, набредившись полётом,
Планирует к земле с насиженных высот.
С прохладой по ночам и тонкой долькой света,
Которую зовут то месяц, то луна,
Стареющий октябрь уходит вслед за летом
Туда, где в кумачах вчерашняя страна.
Судьбу не изменить, не стоит прекословить…
Слагателю стихов безумства не к лицу.
Прощаясь с октябрём, прощаюсь и с любовью,
Которая вот-вот и подойдёт к концу.
Не уступлю резцу творца,
Словарный мрамор в гибкость плавя,
Лишь не гони, не отрицай
Того, чья жизнь и так вне правил.
Законов вне, понятий вне,
Вне истин признанных и чтимых.
Зайди в меня, живи во мне,
Во мне, не ми…, не ми…, не мимо…
Дай жар вкусить и снова жить.
Дай озаренья, чувство света.
Дай, как когда-то, ощутить
Себя последним из поэтов.
В осьмом часу, паря с верхов,
Воздушно, кротко, паутинно
На фоне дальнего кармина
Ночь опускается до мхов.
И, чтобы сумрак остывал,
Вовнутрь, в пространство меж заборов
Ковш смолянистого раствора
Неспешно месяц подливал.
И в этом чёрном янтаре,
В прозрачных, как витрина, нишах
Прощупывались взглядом крыши
Домов и складки на коре…
Октябри, октябри занавесили листьями небо.
Полыхая, шумит, как прибой, золотая метель.
И поди разбери, то ли быль за окном, то ли небыль,
Если осень тайком даже в сердце сумела влететь.
Дозревает тепло, до сердечных щедрот дозревает.
И глаза, и слова излучают участия жар.
Октябри, октябри, мой подрадужный мир озаряя,
Желтолистым огнём над осенней землёю кружат.
С небесной тверди соскоблив закат
И собирая с высей зёрна-звёзды,
Ночь-замарашка прячет лунный взгляд
В наплывших тучах обложных и слёзных.
А после ливня петушиный зов,
Из дальних далей утренность накликав,
Измажет сладко спящий горизонт
До всех окраин спелой земляникой.
Всё было так, божусь, всё было так:
Сад чистил перья сиплыми ветрами,
И старый август, зачехлив свой стяг,
У кромки лета на минуту замер.
Уходят поэты, уходят один за другим
Из жаркого лета в холодную жадную Лету.
Куда ни посмотришь - по глади круги и круги,
Как будто роняют последний автограф поэты.
Ничем не вернуть их: ни словом своим, ни теплом.
И слёзы стекают по капелькам в реку забвенья.
Поэты уходят… Помянем поэтов светло,
Губами нащупав их лучшие стихотворенья.
За сребреник луны, за тридцать жалких лун
Меня ты предала и напрочь позабыла.
Я – стар, я слишком стар. Он – юн, он сладко юн.
И удержать себя тебе не хватит силы.
Мне дни, как валуны, подсовывал июнь.
И тратил я весь пыл, их в сторону сдвигая.
Я – стар, я слишком стар. Он – юн, он сладко юн.
И ты себя сдержать не в силах, дорогая.
За сребреник луны, за тридцать жалких лун
Я отдавал тебя, идя к своей осине.
Я – стар, я слишком стар. Он – юн, он сладко юн.
И это изменить я, кажется, не в силе.
Я кровь смывал небесной синевой,
Втирая в тело облачную пену.
Все чувства, что роднили нас с тобой,
Мы раскромсали, как живые вены.
Упрёки в ступе нечего толочь –
Не будет ни прощенья, ни возврата.
Пусть чёрным цветом полыхает ночь
Над высохшею влагою заката.
Я столько за тобой слал кораблей,
Что небо захлебнулось парусами.
У горизонта на десятки лье
Мой белый флот в дневном пространстве замер.
Ветрила млели в небе день-деньской…
Лишь к вечеру темнеть полотна стали.
И чёрный флот, проплыв над головой,
Тебя искать в иные мчится дали.
Ну помоги мне, слышишь, помоги...
Надеждой заали его полотна.
К сближенью сделай первые шаги
И дай напиться влаги приворотной.
И грифа чёрную дыбу,
И боль распятия струн
Мы так познать не смогли бы
Без Вас, московский хрипун.
Из тысяч прежних кумиров
Лишь Вас сподобил Господь
Помазать песней, как миром,
Болящим душу и плоть.
За грифа чёрную дыбу
И за распятие струн
Прими людское спасибо -
Поэт, Певец и Хрипун.
За маму ложечку.
За папу ложечку.
Ещё немножечко,
Совсем немножечко.
Давай, мой умница.
Давай, мой ладушка.
Потом на улицу
Пойдёте с бабушкой.
Давай за кошечку.
Давай за Мурочку.
Урчит животик твой,
Желая булочку.
Ещё кусочек съешь,
Ещё пол капельки,
Чтоб был хорош и свеж
Малыш мой маленький.
Возьми лишь чуточку,
Потом пол чуточки.
Пожуй минуточку.
Хоть пол минуточки.
За твой курносый нос.
За губки алые,
За то, чтоб крепким рос,
Съешь кроху малую.
Давай ещё разок.
Давай до донышка.
Пускай жуёт роток.
Ешь, моё солнышко.
Под уговорочку,
Под аппетитную
Жуй кашку сладкую,
Жуй кашку сытную.
За маму ложечку.
За папу ложечку.
Ещё немножечко,
Совсем немножечко.
Я сдавал рубежи, отползая назад,
За окопом окоп, за крупицей крупицу.
Как тебя удержать? Как приклеить твой взгляд?
Хоть соломинку дай, чтобы мне уцепиться.
Я крошился на боль, на безрадость, на тлен,
Изменяясь в лице и во всех отголосках.
Осушив до конца сердцем чашу измен,
В рваных чувствах хожу, будто в жалких обносках.
Как тебя удержать? Как тебя удержать?
Как тебя удержать? Я готов даже в омут!
Между нами – межа. Между нами – межа.
Между нами - межа. Мёртвый след по живому..!
Гоняют наперегонки,
Задев гардины,
Обрывки строк и сквозняки,
Марина.
И длится их извечный спор,
О том, кто первый
Дотянется до наших пор
И нервов.
Чем заразиться, чем болеть
Решаем сами:
Строкой, что не забудем впредь,
Иль сквозняками.
И склонился вороной
Над червлёною водой,
Чтобы жажду утопить злую, жгучую.
Он из всех из конских сил
Пил закат, молчал и пил.
И катился пот звездою падучею.
Осушив багрянь и синь,
Смоль свою конь уносил
На кулички, за края, в земли дальние.
Становилось горячей…
Кисть из солнечных лучей
Доводила неба цвет до сусального.
1
Прими в подарок девственный сонет,
Не знавший глаз чужих прикосновенья.
Лишь бабкой повивальной смог рассвет
Присутствовать в часы его рожденья.
И встретившись с тобою тет-а-тет,
Пусть он усилит дозу увлеченья.
Пусть выполнит своё предназначенье,
Став почвой, из которой хлынет свет.
Я ничего не попрошу взамен:
Ни прекращенья ветренных измен,
Ни влаги, что бежит по струйкам вен,
Ни прочих судьбоносных перемен.
Прими сонет и спрячь в тайник души.
Пусть там лежит. С возвратом не спеши.
2
Прими сонет и спрячь в тайник души.
Хоть далеки созвучия от злата,
Копи детей бессониц, слов гроши,
Не допускай утери и растраты.
Чтоб полновесным стал словесный клад,
Свои до йоты вытрясу запасы.
И жемчугами гласных и согласных
Тебя осыплю с головы до пят.
Звучи сонет, сверкай во имя той,
Которой даже боги с неба внемлют,
Мечтая вслед за ней сойти на землю,
Или к себе взять в облике святой.
Звучи сонет, тревожь собой века,
Чтоб мне достались – сердце и рука.
3
Звучи сонет, тревожь собой века…
Пусть зависть искусает локти с горя.
Любить, как я, не требуя, не споря,
Не всем под силу, ноша велика.
Безропотно, одним дыханьем чувств
Приворожу, проникну, растревожу.
Тебя одну всю жизнь любить учусь
От родинки до каждой поры кожной.
Единственная, светоч мой земной,
Ты песнь моя, что полностью не спета.
И если час настанет кануть в Лету,
То разреши мне рядом быть с тобой.
Но знай, что даже из небытия
Мои сонеты выведут тебя.
Над Невой кричат надрывно чайки,
Заходя в пике на серость вод.
Не случайно, Питер, не случайно
Ночью твой седеет небосвод.
Утром снова, опустив забрало
Из железных разводных мостов,
Прячешь одинокость и усталость
В глубину подвалов и пустот.
Ты уже по грудь вошёл в трясину
Мраморно-гранитный исполин.
Не спасло, что полчища босые
Под свои устои наслоил.
Всё своё болотное, паучье
Тащишь за собой из жизни той…
Питерскую дозу вводишь в тучи
Длинной Петропавловской иглой.
Над Невой кричат надрывно чайки…
Ветер тучи гонит на юга…
Я тебя не возьму в свой последний полёт,
В седину, в одиночество, в стужу.
Кто любил, тот меня, безусловно, поймёт
И молчаньем поддержит к тому же.
Я тебя не возьму, по-английски уйдя.
Лишь сочувствие выкажут двери.
Мой задумчивый след смоют слёзы дождя
И к луне морды вытянут звери.
Я хотел бы тебе: «До свиданья», - сказать.
Но не будет, не будет возврата.
Мы старались любить и старались прощать,
От рассвета шагая к закату.
Я тебя не возьму в свой последний полёт…
Снегопад вокруг перины стелит.
Мягко так!!! Аж ёкнуло внутри.
Ветер загляделся, не метелит.
В тишине и ель, и снегири.
Грудка к грудке, парами на ветках.
Ну, а снег, он рядом, тут как тут.
И пока в задумчивости ветер,
Ветви шаль со снегирями ткут.
Незаметно, почти на английский манер,
День уходит, как в щель, в горизонта каёмку.
И, сумев перепрыгнуть заката барьер,
Вечер всюду развесит сушиться потёмки.
Я весь день ждал тебя, только дня уже нет.
Я и ночь жду тебя, но и ночь на исходе.
Ты найди полчаса, чтоб вернуться ко мне,
И чуть-чуть поболтать о делах и погоде.
Ты найди пять минут. Мы успеем, поверь,
Завершить недосказы, загладить размолвки.
Я теплом своих чувств пропитал даже дверь,
Чтоб тебя заманить необычной обновкой.
Ты найди только миг, самый крошечный миг,
Чтоб в глаза заглянуть и себя там увидеть.
У любви, мне поверь, нет путей обходных.
Ты приди. И у нас непременно всё выйдет.
Я от белого цвета бываю хмельной
Да ещё я вдобавок на запахи падок.
Чтоб меня соблазнить, паутинкой льняной
Кто-то ночью нашил светлых платьев для сада.
И стою, обалдев, округляя глаза.
И не верю, что я до подобного дожил.
И двух слов не могу подходящих связать.
Только слышу, что кровь неспокойна под кожей.
Повсеместно пчелиным акцентом молва
Раструбила о том, что десерт уже подан.
И доселе простые земные слова
Срифмовались, притёрлись, пошли хороводом.
Мне от яви такой захотелось в разнос…
И пьянил я себя белопенным отваром.
И с тычинками лез целоваться взасос.
И выдумывал то, чего так не хватало.
Поверхность пня – потёртый старый диск,
Где стрекоза иголочкой скользила.
И в танце крыльев музыка сквозила
Навязчиво, как комариный писк.
Но записать желая звукоряд
На паутине, как на нотном стане,
Не думала, что быстро так устанет,
И что глаза так скоро угорят.
Ведь тотчас же, укутав крохкость крыл
Сиюминутно сшитой пелеринкой,
Стерильно, чтоб не капнула кровинка,
Паук ей без наркоза вены вскрыл.
Тихо пели капели,
Пробивался ручей.
За неделей неделя
Я ничья, ты ничей.
От зари до заката
Без корней вековать
Молодым кукушатам
Суждено, вашу мать.
Мы не выкажем боли,
За улыбкой оскал.
Отче наш сердобольный,
Ты не там нас искал.
Неприкаян, не понят…
Жребий мой больно крут.
Нас не знают, не помнят,
Нас не любят, не ждут.
Но авансом прошу я
Нам грехи отпустить.
Скоро мы прокукуем
Сколько вам ещё жить.
Тихо пели капели,
Пробивался ручей.
За неделей неделя -
Я ничья, ты ничей...
Десять солнц прошло, десять лун,
Десять сумерек, десять зорь…
Десять раз ночную смолу
Натощак глотал горизонт.
Где ты? Где? Отзовись, мой свет.
Чтоб услышать, я век не спал.
Но ответа нет... и надежды нет.
И душа без тебя пуста.
Десять солнц прошло, десять лун,
Десять сумерек, десять зорь…
Десять раз ночную смолу
Натощак глотал горизонт.
Декабрями ангелы линяют,
С неба так и сыпется перо.
Декабрями месяц невменяем,
Землю засевает серебром.
Декабрями грусть моя сильнее,
Достаёт до самой глубины.
Декабрями я болею ею
И стихи лишь ей посвящены.
Декабрями снегом всё вскипает,
Будто бы иного цвета нет.
Декабрями, удаляясь, тает
Дым её любимых сигарет.
Ты всегда уходишь декабрями…
У вас за минус холода
И снега вволю.
А тут вода, кругом вода
И даже с солью.
Здесь море пенится, бурлит.
В природе ругань.
Пляж устилающий гранит
И тот напуган.
А чайки носятся, крича,
Над цветом хаки.
И волны рвутся на причал.
Вперёд! В атаку!
И ветер в клочья пену рвёт,
На берег мечет.
Волна назад, волна вперёд.
Не сдержишь. Нечем.
У нас вода, кругом вода
И даже с солью.
А нам бы ваши холода
И снега вволю.
Закатных нацедив чернил,
Твою измену пряча в строчках,
Я чувства наши хоронил
Под каждой буквой, вплоть до точки.
И, строчек усмиряя прыть,
Нарушив ритм, размер, каноны,
На слог, на два хотел продлить
В тебе намёк на благосклонность.
Но всё впустую, всё впросак,
Как говорят – «не тут-то было»…
В любви, в желаниях, в стихах,
Остыв, осыпались чернила.
Не исписан чернилами снег декабря –
Ни строфы, ни строки о тебе целый месяц.
Жадно слушал себя, только всё это зря –
Не стыкуются буквы, им горько быть вместе.
Не молчун я, и не разучился писать,
И плевать мне, что зимний покров обагряню.
Добреду, дотащусь, доползу до листа
И словами бумажную душу израню.
Накатило, прорвало, со стоном пошло...
Дотянуться бы только... Достигнуть бы цели…
Пью - пока ещё белых - страниц порошок,
Понимая, что это и есть панацея
Это заразно, Марина, ей богу заразно.
Слово, как вирус, а строчка - рассадник любви.
Стих твой, Марина, меня будоражит и дразнит,
Признаки хвори я всем существом уловил.
Болен, Марина, по самые кончики болен.
Это, как схватки, вот-вот и начнется, пойдёт.
Каждою буквой, Марина, подмят, подневолен.
Перенасыщен стихами мой разум и рот.
Не излечим я, Марина, я ополоумел.
Перебирая, как чётки, губами слова,
Слышу тебя лишь одну в окружающем шуме
И продолжаю по буквам тебя создавать...
О диночество
Д ушу данью
И твою и мою обложило.
Н естерпимо
О снову ранит,
Ч етвертует и тянет жилы.
Е репениться
С мысла нету.
Т ерпеливо приимем схиму.
В идно это – удел поэтов –
О диночествовать... и сгинуть.
Движенью волн близко движенье строк,
Оно подобно, родственно и схоже.
И это понимаешь даже кожей,
Когда по горлу слов идёт поток.
Прислушайся, пусть с виду полный штиль,
Но море мерно и ритмично дышит.
И чем волна к песку прижмётся ближе,
Тем чётче рифма прозвучит на ш-ш-ш.
Стихия моря и стихия слов,
Притягивая, вводят в бесконечность...
В них что-то неразгаданное, нечто
От сути, от истоков, от основ.
Без продыху зубрю азы стихий,
И капли слов в изгибы волн вплетаю.
Читателей своих, как чаек стаю,
Кормлю переживаньями с руки.
У берега, где дно рукой достать,
Вода хрупка, прозрачна, невесома.
И солнца свет, пронизывая гладь,
Себя ведёт заправски, будто дома.
Снуют лихими стайками мальки
Поодаль от напыщенной медузы.
И, как глазунья, смотрятся буйки,
Пришпиленные неподъёмным грузом.
На циферблате стрелки метят путь,
Минуя полдень, в сторону заката,
В багрянец солнца силясь обмакнуть
И моря холст и гибких волн покатость.
А чтобы ночь вечерний силикон
В морскую гладь вводила аккуратно,
Прошедший день был втиснут целиком
В заката остывающие пятна.
Пусть солнце расплывается в улыбке,
Скользя по васильковым небесам.
И пусть подснежник, горсть капели выпив,
Возвысится, на цыпочки привстав.
Пусть возродятся птичьи новоселья,
Зимой без них сиротствовал пейзаж.
И пусть, проснувшись, аромат весенний
Округу всю возьмёт на абордаж.
В небытиё пусть катятся морозы
Под крики птиц и первых почек взрыв.
И гроздью солнц порадует мимоза,
Своим теплом весну опередив.
Из облачной пряжи
В апреле сад вяжет
Фруктовым деревьям узорный наряд,
Чтоб Золушки-почки,
Расправив листочки,
Устроили сказочный бал-маскарад.
И в такт птичьим трелям,
Весну заметелив,
Теплынью окатит воздушный прибой
Всех жителей сада
И неба громаду
Попутно окрасит в мотив голубой.
Жужжащие пчёлы
В оранжево-чёрном,
Над сладостью белой цветущей паря,
Споют серенады
Угодливо саду
И каплю нектарную заянтарят.
Но сколь день ни ласков,
Конец есть и сказкам…
Волшебных нарядов растаяла нить.
Темны и дремучи
Сползаются тучи.
И это нашествие не разрулить.
Хоть тучи и строги,
Но всё же в итоге
Всё будет чуть лучше, чем было всегда.
И вишни, и груши
В охотку покушать
Сумеет зашедшая в сад детвора.
Эту давнюю-давнюю сказку,
Этот самый старинный секрет
Придаю повсеместной огласке,
На молчанье нарушив запрет.
Начинаю.., и пусть вам приснится
Мир простых и понятных чудес.
Мир, в котором ночные жар-птицы
Красят радугой купол небес.
***
Давным-давно, давнее не бывает,
Был заключён на небе уговор,
Что солнце ночью мирно отдыхает,
А днём луна не кажет нос во двор.
Из века в век так было и так будет,
Что всё тепло, весь жар своих лучей,
Зимою солнце не выводит в люди,
Чтоб летом быть премного горячей.
В стране у эльфов, в дальнем подземелье,
Где северных сияний водопад,
Колодец вырыть мастера сумели
И солнца жар в нём бережно хранят.
А ближе к лету солнце на подпитку
Заходит к эльфам тихо, невзначай.
И на своей большой электроплитке
Им нагревает сладкий майский чай.
Так повелось от первых дней творенья,
Что подземельный крохотный народ
Стерёг зимой приход тепла весенний
И ярких летних красок хоровод.
Но был ещё неведомый доселе
Секретный, сокровеннейший обряд,
Когда под Новый год из подземелий
Наружу шли мальцы, как на парад.
Несли кто в чём - по каплям, по крупицам -
Бесценный дар – «Людской нектар тепла»,
Чтоб в наши души солнышка частицы
Налить, и чтоб душа росла, росла...
И сами мы, совсем того не зная,
Под сердцем срочно радость ощутив,
Друг дружку нежим, пестим, обнимаем,
Мурлычем с детства памятный мотив.
И станет мир добрей, светлей и краше,
Велик у солнца нежности запас.
Так пусть же, крохи, всё старанье ваше
Стократной дозой выплеснет из нас.
И мы теплом затопим всю округу.
Пусть боль утрат уносит Старый год.
Спасибо вам за тайные услуги
Мой новогодний, маленький народ.
***
Вот и сказка подходит к итогу,
Даже шорох в постели затих.
Может где-то приврал я немного,
Но виновен во всём только стих.
Все распросы оставим на после.
Потерпите, друзья, до утра.
Разбужу вас без четверти восемь.
А пока баю-бай, спать пора.
С чего же сказку летнюю начать?
Такую, чтоб никто ещё ни разу
Ни в сагах, ни в былинах, ни в рассказах
Подобного не смог бы отыскать.
Для этого я Музу призову.
Доколе ей, бродяге, бить баклуши.
А вы, ребята, навострите уши
И слушайте диковинку мою.
* * *
В июльский зной… Нет, было всё в июне,
Чтоб не соврать, второго так числа…
На огород я вышел в полнолунье,
Когда клубника в меру подросла.
Смотрю вокруг, своим глазам не верю,
Себя за бок стараюсь ущипнуть,
Две грядки распахнулись, будто двери,
Наружу эльфам открывая путь.
А эти крохи, вдвое меньше спички,
Наверх спешат, кто шагом, кто бегом.
Наверно им дорога та привычна,
Хоть я ни разу их не видел днём.
Уверен был, что эльфам место в сказках,
А тут всё явь. Скорей иди, смотри…
Везут бидоны краски на колясках
И тащат с ароматом пузыри.
Весь огород бурлит ночным движеньем,
Снуют в заботах чудо-мастера,
Чтоб всё вокруг своим преображеньем
Нас удивляло с самого утра.
Девчонки красят в красный цвет клубнику,
Мальчишки красят зелень в нужный цвет.
Они к работе с первых дней привыкли.
Им до безделья просто дела нет.
И вот кипит под звёздами работа.
Подобран колер, найден верный тон.
Успеть бы за ночь, чтоб с утра в субботу
Все в огород зашли с открытым ртом.
И удивленьям не было бы меры.
Ещё вчера бесцветный огород
Вдруг потерял свою былую серость,
А краски дружно водят хоровод.
О,запахи..! Что может быть вкуснее,
Чем то, как пахнет ранний помидор.
И пусть мы повзрослеем, поумнеем,
Но запах этот помним с детских пор.
Всё оросив своим одеколоном,
С названьем "Аромат на каждый вкус",
Прошли мальцы малярным батальоном
От сельдерея до цветных капуст.
Ведь ежегодно летними ночами,
Чуть только подымается луна,
Подземные мои односельчане
Берутся за волшебные дела.
За просто так, от всех щедрот сердечных,
Нам дарит счастье крохотный народ.
Готовясь в подземелье каждый вечер,
Украсить летний чудо – огород.
* * *
Ну, разве папы, бабушки и мамы
Вам эту не рассказывали сказку?
Чтоб сами вы смогли карандашами
Раскрасить огородную раскраску.
Что и ни слова, и ни полнамека
Не говорили о таких раскрасках?
Тогда в киоск сходите до уроков
И там купите эту чудо – сказку.
Маленький мышонок
В норке тихо спал.
Маленький мышонок
Не подозревал,
Что большие мыши
Ночи напролёт
На соседней крыше
Водят хоровод,
Что большие мыши
В эту ночь не спят,
Что большие мыши
Дразнят всех котят.
Маленький мышонок,
Подрастай быстрей,
Чтоб с любимой мышкой,
Встретить «Год Мышей»,
Чтоб под пышной ёлкой
Спящему коту
Ёлочной иголкой
Щекотать в носу.
Маленький мышонок
Счастья целый воз
В крохотную норку
С праздника привёз.
Куча карамели,
Пряника кусок,
Веточка от ели,
Шерстяной носок.
Там же помещались
Сыр и мишура…
Праздники кончались,
Всем в постель пора.
Новогодний вечер
В ночь перерастал,
Догорели свечи,
Мой мышонок спал.
Весь в папу и в маму,
Весь в бабушку с дедом,
С кошачьей походкой,
Урчащ и зебрист,
Игривый тигрёнок,
Малыш-непоседа,
Был цвета такого,
Как осенью лист.
Он юн был, как солнце
В минуты рассвета.
И золото пряча
В зелёность ветвей,
Не зная каникул,
Он целое лето
Усердно старался
Взрослеть побыстрей.
Копировал чутко
Повадки и звуки
И папы, и мамы,
И прочей родни.
Азы постигал он
Тигриной науки,
Наполнив зубрёжкой
И ночи, и дни.
И выдержав с честью
Звериный экзамен,
Он стал настоящим
Тигриным царём.
Был раньше ребёнок
Он папин и мамин,
А нынче стихи
Сочиняют о нём.
Беги, душа, беги, не уставая.
И каждые полвека новый круг.
В семнадцать петь впервые начинаем,
В семнадцать петь впервые начинаем
И сразу отбиваемся от рук.
За пятьдесят. И всё опять впервые,
И бес в ребро, и сам уходишь в лёт.
Мы юные, мы знаете какие…
Мы юные, мы знаете какие…
Такие, что ничто нас не уймёт.
И каждые полвека всё сначала:
Душа поёт и строчки льёт перо.
Отмерено нам так ничтожно мало.
Отмерено нам так ничтожно мало,
Но каждому отмерено своё.
1
Укутавшись во тьму, дремал рассвет,
Не шевелясь и не щетинясь храпом.
Затмение. Луна сошла на нет.
Небесный стяг лишь мечен звёздным крапом.
Безлуние. И всем не по себе.
Всё пропиталось внутренней тревогой.
Иммунитет настолько ослабел,
Что помыслы тянуться стали к Богу.
Для тёмных сил час шабаша пришёл.
Грехам земным настал черёд воспрянуть.
Неладно стало так, нехорошо,
Напряжно, зло, постыло, окаянно.
И в этот миг, и в этот скорбный час
Твоя звезда на небе родилась.
2
Твоя звезда на небе родилась
Невдалеке, поблизости, под боком.
Вокруг неё кружился звёздный вальс
Под музыку, написанную Богом.
Струился на тебя желанный свет
Спокойный, первозданный, вдохновенный.
И, прикоснувшись, оставлял свой след
В душе, в сознанье, в затаённых венах.
Впитав до капли весь наплыв щедрот,
Вобрав в себя небесное свеченье,
Взрослела ты, не ведая забот,
Пока опять Луну не скрыло тенью.
Так с первых дней на свете повелось,
Жизнь состоит из череды полос.
3
Жизнь состоит из череды полос.
И ход судьбы не может быть нарушен.
Как неизбежна седина волос,
Так неизбежна накипь в наших душах.
Другим легко достался в жизни хлеб.
А ты с трёх лет, испив сиротства меру,
Столкнулась с тем, что мир и глух, и слеп,
И лишь себе во всём до йоты верен.
Живи и жди, покуда Бог подаст.
Не смей бороться, рваться, прекословить.
Неси свой крест, извечный свой балласт,
Мишенью став для хамства и злословья.
Но боль пока оставим на потом,
Любовь стучится в твой сиротский дом.
4
Любовь стучится в твой сиротский дом.
И ей мешать никто уже не вправе.
Сметая все преграды, напролом
Вошла в тебя, осколки льда расплавив.
Лавина страсти вырвалась вовне
Из недр твоих, из тайников и копей.
До сей поры страсть зрела в глубине,
А нынче за минуту мир затопит.
Неудержимо, яростно, стремглав,
Взахлёб, азартно до черты, до края
Любовь все ощущенья напрягла,
Желаньями запреты подминая.
Но этот карнавал и этот пыл
На время лишь невзгоды поглотил.
5
На время лишь невзгоды поглотил
Любовный бум. Волна безумной страсти
Прошла, иссякла, выбилась из сил,
Сильней и жёстче очертив напасти.
Шла череда предательств и измен.
И каждый день был горестен и чёрен.
Крупицы счастья превращая в тлен,
Зрел урожай затменных лунных зёрен.
И тихо гасли проблески борьбы.
Волна обид неслась сплошным накатом.
А силы света были так слабы,
Скупы, дряхлы, устало - виноваты.
И заунывно ныли поезда.
И где-то с неба падала звезда.
6
И где-то с неба падала звезда,
В подругах близких пробуждая зависть.
Но выпорхнув за нею из гнезда,
Глупышки на снежинки распадались.
Огромной стаей миллионы звёзд,
На землю опускаясь снегопадом,
Дурманили до кончиков волос
Меня и всех других, живущих рядом.
Стараюсь стих заканчивать светло.
Во всю стараюсь для тебя, родная.
Дорогой строк меня к тебе влекло,
А вот признаться – букв не хватает.
Лишь напоследок вывело перо:
Как мне с тобою Катька повезло.
7
Как мне с тобою Катька повезло.
Ты помогла стихам во мне проснуться.
Хоть неумелый первый мой мазок
Корявым был, нескладным, тусклым, куцым.
Но с каждым днём уверенней рука
В полотна строчки сочные вплетала
И музыкой для танца мотылька
Чертила подходящие лекала.
Твои черты во всём я подмечал,
В любых телодвижениях природы.
Ты для меня начало всех начал,
И миг, и час, и день, и время года.
В себя упрятав часть твоих примет,
Укутавшись во тьму, дремал рассвет.
Доктор Время,
займитесь, пожалуйста, мною.
Я надёжнее ваших лекарств не встречал.
Доктор Время,
мне так не хватает покоя.
Ну, хоть каплю, хоть несколько грамм по ночам.
Километры,
меж нами разрыв увеличьте,
растянитесь на целое множество вёрст.
Километры,
найдите дыру поприличней,
чтоб себя я пусть даже силком, но увёз.
Дорогая,
с тобой мы не будем прощаться.
Просто утром пойму, что тебя рядом нет.
Это счастье – уметь без надрыва расстаться
и исчезнуть на тысячи, тысячи лет.
Доктор Время,
займитесь, пожалуйста, мною…
Первым снегом ко мне приходи.
Приходи первым пухом морозным.
Осознай это, сердцем пойми,
Никогда возвращаться не поздно.
Будет день, будет ночь, будет рань…
Возвращайся без стука, без дрожи…
На окне в ожиданьи герань
И постель в ожидании тоже.
В нашей комнате запах духов
В самых дальних углах тихо бродит.
Поистрёпанный томик стихов
Приоткрыт и забыт на комоде.
И пока ночью чертит мороз
На окне верный путь к возвращенью.
Ты прими этот стих мой всерьёз,
Как весомый довесок к прощенью.
Осень, обороты набирая,
Студит душу ранним холодком.
Как ты там, Катюха, поживаешь,
Думаешь, заботишься о ком?
Дни, недели, месяцы и годы
Не смогли тоску мою унять.
Жизнь теперь – сплошная непогода.
Слякотно и зябко нынче, Кать.
Всё враньё, что время раны лечит.
Как болели, так же и болят.
Сколько лет прошло, а мне не легче,
Оттого-то и зову назад…
Хвостом махнула и ушла.
Попутного, попутного.
Неважно как ты там жила,
Чужие карты путая.
Неважно как, неважно с кем
От случая до случая.
А нынче вырвалась совсем,
Любовь моя, болючая.
Держать тебя иль не держать?
Не знают даже вороны.
Беги, коль хочется бежать,
На все четыре стороны.
Разбирая каракулей бред,
Что оставила чаячья стая,
Море птичий бесхитростный след
По слогам шепеляво читает.
И просеяв сквозь волны песок,
Одичавших в бездействии пляжей,
Море ищет доходчивей слог,
Что проймёт, осенит, взбудоражит.
Не беда, что зелёный прибой
Обновит интонацию к маю,
Всё равно за губастой волной,
Будто школьник, слова повторяю.
Краски рассвета и краски заката
Осень сумела свести воедино,
Чтоб желтизною айвовой цукатной
Выкрасить листья, добавив кармина.
Красным, оранжевым, бурым, медовым,
Сотней нюансов и сотней оттенков
Осень стремилась раскрасить портовый
Город и пригород, крыши и стены.
Мир канифолевый, мир золочёный
Переплелись, дополняя друг друга.
И по брусчатке, в том веке мощёной,
Ветер проносит из листьев хоругви.
Ширилась осень, звала, разрасталась
Неудержимо, объёмно, вулканно.
И на мгновение всем показалось –
Это надолго, на постоянно.
Свернув гастроли, бархатный сезон
Уходит за осенние кулисы,
Где, радуясь своей окраске лисьей,
В янтарь природы город погружён.
На дальнем пляже нынче ни души.
Закончилось нашествие народов.
Лишь волны хором из морской глуши
Пригнали пену сероводорода.
Как близок мне осенний этот мир.
И чем-то я сродни одесским пляжам.
Присев у кромки, нежно волны глажу,
Седых кудрей набрав у них взаймы.
Снег был таков, что не хватало слов, -
Пуглив и нежен, гол и непорочен.
И я старался, чтобы мой улов
Весь состоял из лучших снежных строчек.
Чтоб суть узреть, смотрю во все глаза.
Не прозевать бы снега сердцевину…
Он был таким и год, и век назад,
Умевшим чувства собирать в лавину.
Я под гипнозом этих белых чар
Стою, иных тонов не замечая.
Вокруг штормит, а снежный мой причал
Меня зовёт знакомым криком чаек.
Потрёпанный одесский старый двор,
Мелодию нащупывая скрипом,
Семи ветрам объятья распростёр:
Шальным, залётным, бесшабашным, сиплым.
И тает незатейливый мотив
По-доброму, по-свойски, по-житейски,
Разумно, с тактом, с чувством совместив
Мелодию Успенской и Еврейской.
Мой старый двор, который век поёт
Тепло, светло, знакомо, колыбельно.
И сердце тихо ёкает моё,
Скрипучей потревоженное дверью.