Тяжело тебе, Родина, Родина,
И в пчелиный восторженный гуд,
И когда зацветает смородина,
И когда листья, вспыхнув, спадут...
И коль звучные вёсны не радуют,
По душе ли безмолвие зим?...
Как отрада последняя - радуга
Над гнетущим простором твоим.
Ты бредёшь по нему неприкаянно,
Как стреноженный конь по росе,
Как печатью безумного Каина
Мы с рожденья помечены все.
Словно выпал птенец из скворечника,
Вся ты мечешься в скорби земной,
И тропу потерявшая прежнюю,
Не нашедшая тропки иной...
Синевою глаза затуманены,
То ль с печали, а то ли с тоски
Тихо светят сединами ранними
На висках твоих березняки...
Мне от забот куда бы деться,
От них кружИтся голова,
Я подсмотреть мечтаю с детства,
Как распускается листва.
Но замечаю только почки
И вспоминаю про листву,
Когда зелёные листочки,
Желтея, сыплются в траву.
Вот так и жизнь – промчится быстро,
Как лес, что ожил и - погас…
Но каждый год желтеют листья,
А мы седеем только раз…
О чем задумался, печальный,
Среди кладбищенских оград
России-матушки страдальной
Извечный труженик — солдат?!
Давно вниманьем не обласканный
О чем грустишь ты - о былом?
И «планки» светятся на лацкане,
И бьет рукав пустой - крылом...
Но в сердце боль иглою тонкой
Прожжет сильнее, чем свинцом,
Когда куражатся подонки
Под сигаретный дым - в лицо.
Когда, и горя не изведав,
Хрипит на подлости мастак:
«Кабы не ваша, дед, победа,
Мы жили б, может быть, вот так!»
Вот так: все было и не стало,
И где времен живая нить?
Вождей снимают с пьедесталов,
А смертных - что и говорить...
Как часто буднями унылыми,
Где вечный сумрак и покой,
Ты тихо плачешь над могилами,
Слегка лицо прикрыв рукой...
Здравствуй, здравствуй, родное Малахово!
Как назвать этот стынущий дол,
Что старательно трактор запахивал? –
Слишком поздно к тебе я пришел…
Ни кола, ни двора, ни околицы –
Настоящему грустный укор,
Только больно терновник уколется,
Одичавший с тех пор…
Лишь окликнет косяк журавлиный
Эту грустную пашню с небес,
Эти дали безлюдные синие,
Да темнеющий сумрачно лес…
Только в памяти выплывут резвые,
Дорогие ушедшие дни.
Как случилось, что корни подрезали,
Животворные корни свои?!
Как случилось, что время – запахивать
Память нашу – зияющий ров..?
Поклонюсь: здесь стояло Малахово –
Тридцать восемь дворов…
Про жизнь забыл я городскую,
Живу среди лугов и нив
И по асфальту не тоскую,
Себе ни в чем не изменив.
Здесь даже звезды ближе, ближе,
И задушевней соловьи.
Заря еще не раз залижет
Все раны острые мои.
Земля моя! Творец и лекарь!
Начало всех земных начал!
Каким немыслимым калекой
К тебе не раз я приползал!
Но ты снимала боль, и снова
Я ощущал приливы сил,
Прости, что ласковое слово
Тебе сказать я не спешил…
Вот и теперь, когда мне тяжко,
Спешу к тебе в твой птичий гам
Прильнуть к трепещущим ромашкам,
Как к теплым маминым рукам…
Я ушел осторожно, твой сон не тревожа,
В эту ночь в нашем городе шел первый снег.
Для меня этот день безвозвратно был прожит,
Для тебя он еще продолжался во сне.
Из тепла я шагнул в этот мир запорошенный,
Словно в добрую сказку попал наяву.
Для меня ты уже – мое милое прошлое,
Для тебя я еще в настоящем живу…
И огни полустанков, врываясь в хорошее,
Вдруг осветят печальной души пустоту,
Словно выхватят в памяти прошлое
И швырнут в темноту!
Ты проснешься – я буду уже во вчерашнем,
Ты поймешь, отчего так шумят воробьи,
Оттого посветлело, что в городе нашем
Лег снежок, очертив нам границы любви…
Первый снег! Первый снег! Лег в разлуке – на память,
Он растает, когда я назад возвращусь…
А сейчас он лежит – белый лист между нами -
Для письма, где опять я в любви признаюсь…
Вот опять надо мной журавли…
Память вновь возвращается в детство,
К белой роще, где словно наследство,
Мне два холмика бурой земли…
Каждый раз, никого не спросясь,
Сердце с птицами рвется упорно –
В том краю мои крепкие корни,
Продолжается вечная связь…
Я спрошу себя: так ли живу,
Тем ли следую жизненным меркам?–
Дорогие черты не померкли,
Как сейчас вижу их наяву.
Вот, обед завернувши в холсты,
Бабка в пойму спускается лугом,
Где шагает багровый с натуги,.
Дед мой, землю ворочая плугом,
Словно памяти вечной пласты…
4
Я снова в лесу, ещё многое помнящем,
Где пусто, и птицы пока не поют,
Где в час роковой, не взывая о помощи,
Нашли два героя последний приют...
И снова в душе оживают мгновения,
И кажется вовсе не прожита жизнь.
Мелькнувшее прошлое, как дуновение,
А жизнь, словно конь, - на скаку удержись!
Как знак межевой, чтобы помнили, помнили,
Зияет, саднит и болит на века -
Воронка, апрельской водою наполнена,
Что, как поминальная чаша, горька...
И в круге скорбящем - березы поранены,
Под ними чуть-чуть приподнявши листок,
На цыпочках тянется к свету: не рано ли?-
И прячется в ворохе первый росток.
Пора уж... и листик, сиреневый, маленький,
Прошил уже солнцем обласканный склон,
Вот-вот из-под снега сбегут на проталинку
Подснежники всех прошумевших времен...
Ещё их тугие бутоны не лопнули,
Покуда в березах не тронулся сок,
Всхожу я как будто на место на лобное,
И ветер, -как ствол вороненный, - в висок.
И чувствую плотью берез излучение,
И раны земли, что в душе не избыть,
Все беды земные, людские мучения,
Чтоб выстрадать право судить и любить.
В душе исчезают мирские сомнения,
И видится зримо мелькнувшая жизнь,
И совести цвет иль души затемнение -
Здесь, как на экране таись-не таись!
И дрогнет стрела монумента ракетою,
Качнется нацеленно в звездную высь,
И снова продолжится песня неспетая,
Как, впрочем, и вся его вечная жизнь...
И в рокоте сосен - чу: голос ли, эхо ли?!
Молю, затаивши дыханье, судьбу:
"Протяжка! Есть старт! Зажиганье! По-е-ха-ли!!!"
И пальцы строив, подношу я ко лбу...
Спаси-сохрани его, силы небесные!
Спаси-сохрани его в дальнем краю!
Спаси-сохрани всех, кто были безвестные,
А нынче продолжили песню свою...
Спаси-сохрани их от лютого ворога,
Спаси-сохрани их от липкой молвы,
Спаси-сохрани все, что вечно и дорого,
Все то, без чего мы б не знали любви...
Спаси-сохрани!- умоляю Всевышнего,
Спаси-сохрани -заклинаю, как стон, -
Владимирским храмом, владимирской вишнею,
И скорбными ликами с древних икон.
Молюсь я неистово -мыслью ли, словом ли,
Молюсь на воронку, где канула жизнь,
На эту березу с вершиною сломленной,
Которая вновь устремляется ввысь!
Молюсь на иконы со скорбными ликами,
На холмики древних осевших могил,
Молюсь я на фрески Рублева великие,
На Русь, что стреножена и... без удил.
Он нужен нам всем: и земле с перелесками,
И полю, где клевер тревожно цветет.
Врага побеждали мы с именем Невского,
Сегодня от скверны Гагарин спасет!
Поля моей Родины! Светлыми узами
Связали героев и это жнивье.
Есть поле Донского, есть поле Кутузова,
И есть у Гагарина поле своё!
Весною оно пламенеет тюльпаново,
Зимою колючей пургою звенит,
Как Русь поднялась с Куликовского заново,
Россия взошла с Байконура в зенит!
И если Отчизна взывает к отмщению,
Чтоб скверну избыть и огнем, и мечом,
Нет места вернее для душ очищения -
Поляны святой под лесным Киржачом!
И как на причастие исповедальное,
Ценя эту дружбу превыше всего,
Приходят сюда пред дорогою дальнею
Небесно-крылатые братья его...
Россия! Взыграй в свои трубы неистово,
Знамена былые священные взвей!
Листы ещё есть неисписанно-чистые
В той Книге Бессмертья и Славы твоей!
Сирот собери, их отмой и, отпаренных,
Душевным теплом одари, не тая,
И вызреет новое племя Гагариных,
И снова продолжится слава твоя...
И время придет - не заводчиков-баринов,
Другое наступит -судить по уму,
И вновь будут в книгах портреты Гагарина,
И жизнь будем снова сверять по нему!
И я доживу, доползу и отпраздную,
Как самую главную веху в судьбе,
Я счастлив, что жить в эту пору прекрасную
Возможно придется - не мне, так -тебе!
3
Вот годы прошли, быстротечные минули,
И что-то случилось при смене систем,
Как будто бы душу из каждого вынули,
А может наполнили чем-то не тем?!
Лишь только рождаемся, тонем в греховности,
По миру плетемся с холщовой сумой,
Зависнув над бездной глухой бездуховности,
Она, а не СПИД, стала новой чумой.
И скверною этой, как похотью липкой
Замараны все, кто родился и впредь...
Неужто, согретый бессмертной улыбкой,
Остыл этот мир, и его не согреть?!..
Неужто же холод и мрак отчуждения
Вошли глубоко в наши поры и в кровь?
Неужто забыты в бреду наваждения
Инстинкт материнский, тепло и любовь?!
...То ль пискнула ранняя птаха в кустарнике,
Иль кот, ворошивший в контейнере грязь,
Но дворник Василий, прошедший майданеки,
Осел возле бака, за сердце схватясь...
Грех детоубийства -то факел бензиновый,
То в землю, то в воду, то в мусор -живьём!!!
Но сердце пронзит писк комочка без имени:
Не в Спарте ли древней сегодня живём?!
В той Спарте, что нравом жестоким прославлена,
Хоть время другое, но тот же исход:
Там в пропасть бросали детишек ослабленных,
Здесь просто ненужных - туда же... в расход...
А сколько в приютах их, в детских приёмниках?
А сколько по белому свету всему?!!
Россия, в часы покаяния припомни-ка:
Кого раздавала незнамо кому?!!
Иную припомни ты веру-религию,
Когда становилась земля горяча,
Детей эшелонами, словно реликвию,
Везла в вглубь страны от огня и меча...
Там Вечный огонь погасили в безденежье,
А тут забросали песком дикари.
Куда же ,Россия, от срама ты денешь их -
Подонки -блудливые дети твои...
Убийцы детей и убийцы родителей -
Как струпья заразы, эпохи изъян,
Встает силуэт не пещерного жителя,-
Тупого, безмозглого, - из обезьян !
То в холод бросает, то снова испарина:
Понять ли, насколько цена велика!-
С торгов уплывает скафандр Гагарина,
Святыни идут за кордон с молотка!!!
Сегодня скафандр, а завтра и Родина,
Не дай, бог, дожить мне до этих времен!
Но плиты несут по ночам в огородины -
Бессмертные плиты священных имен...
Как вместе мы горюшко мыкали - было ведь?!
И воем село откликалось на смерть?!
Хапугу XX века бы выловить!
Поймать и в пустые глаза посмотреть...
В глазницах тех светлое что-нибудь топчется?
Хоть искорка света, продлившая род?
Увы, неминуемо катится общество
К опасной черте -бездуховность грядет...
Россия, очнись!
Русь великая!
Родина!
Воззри отрезвленно, вставая с колен!
Не все, что ещё продается, распродано,
Гудят верховые ветра перемен,
Но скоро опустятся, хлынут низовьями,
И в миг очищения ты не забудь:
Ты вспомни -ступни почерневшие Зоины,
Матросова Саши пробитую грудь...
Болят они -вечного времени выстрелы,
И в ветренный полдень, и в хмурую ночь...
Ты силы найди, чтобы боль эту выстрадать,
Чтоб глухость избыть, слепоту превозмочь.
Быть может поэтому стали мы хмурыми,
Что подвиг героев для нас не пример -
Все меньше ребят называем мы Юрами,
Всё больше на западный метим манер?!
Покуда беснуются все сытомордые
И кто в наркоте пропадает зазря,
Но вот над страною восходит свободная
Заря очищенья, спасенья заря!
С далеких времён, от мечтавшего Пушкина,
Желавшего дерзской свободы глоток,
Всё ширится зарево, шире отдушина,
И свежего воздуха хлынет поток!
Поле бессмертия
( поэма )
1
А все же, -- с чего начинается Родина?
Как пели когда-то всей дружной страной:
С болотистой речки, поросшей смородиной?
C березовой рощи, веселой, грибной?!
С грача, прилетевшего самого раннего?
Да с вербы, что вздумала буйно цвести?
А может быть, с русского поля бескрайнего,
Которое жизни не хватит пройти?!
Оно позовет нас из дома тропинкою,
И спину не раз перекрестят тайком.
Сюда возвратимся мы позже, с сединками,
Сглотнув со слезами непрошенный ком.
Здесь все поисхожено дедом и прадедом,
И все мне знакомо, родное вокруг,
Все полито потом солёным и праведным -
Недаром сияет, как зеркало, плуг.
А встречу случайного сельского жителя
У крепкого дома с изящной резьбой:
Как звать Вас?" - Ответит мне: "Юра..."
"Скажите-ка!
По - гречески мы - “земледельцы” с тобой!"
Выходит, что нам с тобой поле завещано,
Отборное щедро роняя зерно,
Беречь его, словно реликвию вечную,
Иначе заглохнет, погибнет оно...
Случалось, плуги отставляли мы в сторону,
Нетронутым стыл на лужайке обед,
Когда над просторами каркали вороны -
Предвестники горя людского и бед.
И глохла бурьяном земля плодородная,
И только надежда на чудо жила,
И зрели в полях гроздья гнева народного,
Но как эта жатва была тяжела!
Хлеб-солью встречаем гостей у околицы,
А тем, кто непрошенно лез напролом,
Поля беспредельные крепко запомнятся
Меж Волгой и Доном, меж Курском - Орлом...
Поля моей Родины! Вечная музыка
Звучит над осенним поникшим жнивьем...
Есть поле Донского, есть поле Кутузова,
У каждого в жизни есть поле своё!
Есть поле, где радуют всходы хорошие,
Другое дыхнет одичалой тоской...
...Есть поле бесславья, травою заросшее,
Есть поле Бессмертья -знак славы людской!
2
Вся грустная повесть, как песня неспетая,
Лишь вспомню, и к горлу подкатится ком :
Я вижу: Гагарин летит над планетою,
С которой навек обвенчался витком...
Летит над полями -смоленскими, гжатскими,
Над малой речушкой и сельским прудом,
Над Русской равниной - с могилами братскими,
Где в гулких просторах родительский дом.
И вновь вспоминается утро апрельское
И прерванный в школе последний урок,
И светлые слезы учителя сельского,
Сдержать он которые так и не смог...
Прорыв тот, взорвавший планеты спокойствие,
Наделавший шума, смятенья в умах,
Явил, что не только покорность нам свойственна -
Высокий полет и вселенский размах!
О, мудрость славянская с русскою удалью!
Тебе выстилали тропинки из роз
Базары Каира и улочки Суздаля,
Где в давние годы мужал я и рос.
Радушие встреч с хороводами, пением -
Впервые с тех майских победных времен
Народ мой за все свое долготерпение
Сполна этим праздником был одарён.
Я счастлив: - тогда и была мне подарена
Живая, не с телеэкранов и книг,
Такая родная улыбка Гагарина -
Далекого детства счастливейший миг!
Планеты Земля стал он сыном прославленным,
Полпредом великой доселе страны,
И вновь отступал, огрызаясь затравленно,
Повсюду маячивший призрак войны...
Мы с ним одного были имени-племени,
Нас русские матери так нарекли.
Мы гордые дети великого времени,
Все так начиналось! Мы столько б смогли...
Но дикая воля... Судьбы ли крушение...
Беда начала свой отсчитывать срок...
Однажды, Земли одолев притяжение,
В тот день роковой одолеть он не смог...
Земля распахнула объятия преданно,
Секунду бы -две: лишь разверзнется мгла...
Когда-то, пустив его в путь неизведанный,
В обычный полет отпустить не смогла...
Найдутся ль слова, как совет утешительный,
Чтоб в жизни остаться на самом краю:
Рвануть бы ему рычаги порешительней
И вырвать у смерти секунду свою!...
Но взрыв покатился над Русской равниною,
И ахнули Альпы, и вздрогнул Памир,
И схлынули белые снеги лавинами,
И замер в недобром предчувствии мир.
Глухая деревня, Смоленщина, Прага ли -
Услышали в штопор свалившийся вой,
И девочки две безутешно заплакали
В притихшем лесном городке под Москвой.
Старушка из рук уронила вязание,
И сгорбился сразу, потупился, сник -
И рикша в Бомбее, и негр в Танзании,
И скрипнул зубами седой фронтовик...
В тот день я лишился святого наследства
И, став сиротою, на все был готов.
Как будто в тот день схоронил своё детство,
И жить не хотелось в семнадцать годов...
Секундами мертвыми путь их был вымерен,
И только рассеялся въедливый дым -
Вдруг стало светлее в лесу под Владимиром
И больше ещё одним местом святым...
Не верю, не верю, что смерть неминуема,
Что сделала вечным высокий полет.
Читал уж сто раз про мгновенья последние,-
В сто первый читаю, - а вдруг повезёт?!...
3
Есть что-то дорогое в тихом быте,
В укладе жизни стороны лесной.
И время то на ниточке событий -
Жемчужинка, нанизанная мной.
Цветастые качнутся занавески,
Герань воспламенится на окне,
И станет так светло по-деревенски
В глухой, забытой богом стороне!
Не свяжет солнце кружевных узоров,
Чтоб красотою поражали той,
Как бабушкины скромные подзоры,
Наполненные милой теплотой.
Уют мой деревенский, домотканый!
Волнуешь и зовешь издалека:
Букет лесных цветов в простом стакане,
Краюха хлеба, кринка молока…
Пиджак на стуле, как деталька быта,
Коса в забор уткнулась во дворе…
"Сынок приехал! Тише, не будите,
Устал, косил поляну на заре…"
8
Той поре уже тысячу лет,
Все горит ее благостный свет.
Этот свет, что ни с чем не сравним,
К нам пришел с византийских равнин,
Ветер гнал семена в непогоду.
Долетели, купаясь в пыли,
В благодатную почву легли,
Дали дружные добрые всходы.
Эту поросль негаснущих сил
Князь Владимир крестом осенил…
И пошло на Руси с той поры:
Разбудили простор топоры,
Поднимались церковные своды.
Что ни селище – свой богатырь,
Словно плечи раздвинули вширь,
Будто стали мы новой породы.
И ведомые свыше перстом,
На восток осеняясь крестом,
Уходили с родного порога.
И была не одна лишь крепка –
Меч вздымавшая в сечах рука –
Но и Вера великая в Бога.
Словно отблеск грядущих побед,
Полыхнул Александр Пересвет,
Как предтеча высокого взлета,
И крестьянин, оставивший твердь,
Перед выбором: жизнь или смерть,
Уводил иноземцев в болота!
Колыхнулась страна, и Сибирь,
Как великой Руси богатырь,
В подмосковных сугробах глубоких,
Протянув вековечную связь,
С трехлинейкой, двуперстно крестясь,
Шла на танки фельдмаршала Бока…
Нить нетленная славных имен
Дотянулась до наших времен,
Несмотря на разврат и на смуту,
И явилась, крепка и чиста,
На измятом снегу блокпоста,
Склон воронки прошив под Бамутом…
Удлинилась на имя одно,
Обнажив благодатное дно
Бездны подвига славного,
ибо
Рядовой среди хлама войны
Сделал больше для нищей страны,
Чем любой генерал и кто-либо…
Как воистину русский солдат,
От огня не качнулся назад,
А бесстрашно шагнул он к барьеру…
Посмотреть – не велик, не удал,
Всеми преданый, сам не предал
Ни друзей, ни Россию, ни Веру.…
Поразившая общество хворь
Не проникла в души его створ,
Видно, был он другого покроя,
Доказал, что Россия – жива,
Будет жить – и не век, и не два,
А пока есть такие герои!
Этот подвиг солдата велик,
Он, как свет через толщу веков –
В потускневших киотах и рамах.
Не его ли страдальческий лик
Прорисовывал в фресках Рублев
В полутемных владимирских храмах?!
Раз в столетье иль в тысячу лет
Сходит с неба божественный свет.
И в лихую годину, и в мор,
И в раздрай, и вселенский раздор,
Когда люд в нечистотах увяз,
Как в репье извалявшись в пороках,
Нам Господь посылает пророка –
Врачевателя струпьев и язв…
Он, шагнувший на небо до срока,
Ярко высветил наши пороки.
9
Орден Мужества в виде креста –
Неспроста!
Словно кровь, его цвет - не случаен...
Ведь по воле Господня перста
Каждый подвиг - несенье креста,
Доброту и любовь излучает...
Крест – дорога в четыре конца,
Начинаясь с родного крыльца,
Простирается главная – к храму.
Вправо, влево, вперед – до могилы
Он прошел, рассчитав свои силы,
Помня Бога, Россию и маму...
В чем глубинная подвига суть? -
В том, что это - возвышенный путь:
Начинается к храму с дороги?!
Он дарован тому, кто не лгал,
Кто на верность служить присягал
С детства - Родине, людям и Богу...
Вот, рывками взлетая на кран,
Крановщица в слепой ураган
Вглубь отводит его, где потише,
Чтобы, падая, вздыбленный вспять,
Не успел он стрелою распять
Спящих в детском саду ребятишек...
И ракета нацелилась ввысь,
Улыбнись еще раз, улыбнись,
Всему миру знакомой улыбкой!
И не зная, вернется ль назад,
Он безмерно и счастлив, и рад
Той стезе своей, призрачно-зыбкой...
Подвиг - это не праздная жизнь,-
Труд такой, - что в седле удержись!
И смиренья, и скорбей в избытке...
Жизнь в мольбах, не вставая с колен, -
Тот же подвиг - мучительный плен,
Как одна бесконечная пытка...
Зоин подвиг - врагу не урон?!
Не устроив ему похорон,
Она звонко дала оплеуху
Штурмбанфюрерам разных пород,
Взяв одну из незримых высот
Монолитности русского духа...
С каждым днем все земля горячей,
Все трясет нашей жизни повозку.
На асфальте все больше свечей –
Хватит ли воска?!..
Свечи... свечи... У входа в метро,
Выворачивая нутро,
Суету разгоняя мирскую,
Словно совесть - их пламя огней:
Под землей, на земле и над ней -
И вглуби - через толщу морскую...
Свечи... свечи - как море огней,
Сумрак душ или мрак наших дней
Раздвигает их свет поминальный...
Тот же подвиг - подняться в свой рост
И войти в обреченный «Норд-Ост»
Иль в распятую школу Беслана...
День расцвечен зеленой травой,
И небес напоён синевой,
Он в награду нам дан иль в наследство?!
И о ком ты не ведал порой,
Вдруг в мгновенье: подлец иль герой -
Кто к чему был готов еще с детства?!
Жизнь без цели длинна и пуста,
То не путь – от креста до креста,
Путь житейский – не лист без помарок,
Больше меток – он светел и ярок…
Кто-то путь озарил свой огнем,
Сколько ярких отметин на нем
Он оставил в служении Богу!
Тот прошел - от креста до креста,
Оглянулся – дорога пуста…
Значит, не было к храму дороги…
А давно ли колосьями хлеб
Величаво вплетался в наш герб –
Хлеб, ходивший волнами у рощи –
В будни, в праздник – всегда на столе,
Величальная песня земле –
Символ счастья, достатка и мощи?!
За него без шумихи и слов
В рост встает Анатолий Мерзлов!
Шаг в бессмертие – в пламя пшеницы.
Честь и совесть, и жизнь - на кону,
Он не поле закрыл, а страну, –
Шелестящие славой страницы…
Жизнь, как мудрая Книга Пути,
От нее не сбежать, не уйти -
Сами пишем её ежечасно.
Солнца свет иль кругом вороньё -
Мы старательно пишем её:
Кто - по белому черным, кто - красным...
На земле все цвета хороши,
Цвет чернил ¬- он от цвета души,
Что впитала в себя ещё с детства.
То ль лампадка внутри, то ли ночь -
Никому уж теперь не помочь...
Это выбор судьбы... Как наследство!
10
Мироточит икона в тиши,
Он не просит помин для души,
То не плач, а слеза умиленья.
И встает горизонтом заря,
Жизнь, как всполох, и все же – не зря,
Маяком - молодым поколеньям!
Его подвиг – во имя Христа,
Это подвиг в защиту Креста,
Этот подвиг во имя России,
Чтоб горел ее свет негасимый!
И бессмертью души это гимн
Завещание многим другим…
8 октября 2006 – 6 марта 2009
7
Может, час протянулся иль два,
Звон в ушах, и гудит голова,
И в глазах то круги, то свеченье.
Уж ребята затихли внизу,
Силы нет проронить хоть слезу,
И скорей бы конец всем мученьям…
Неудобны их позы – ничком,
Из-за спин кулаки их – торчком,
Вот и сузился жизненный круг –
Он один, и бандиты вокруг…
Всеми преданный, даже в Кремле,
Как последний солдат на земле…
Жжет колени земля, как зола,
У бандитов ¬- « совет да дела»,
Обугрились их шеи по-бычьи.
Ослепленная солнцем скала,
Распростертые крылья орла,
Стерегущего зорко добычу…
* * *
Знаю точно: есть в каждом из нас
До поры скрытой силы запас.
Детонатор к ней – скопище боли.
Наступает и день тот, и час,
И диктуется сердцем приказ:
Из кипящей души, клокоча,
Рвется лава наверх, горяча, –
Сплавом мужества, силы и воли!
–Что с него нам – ни мяса, ни шкуры,
Может, грохнем, как этих гяуров?
–Потерпи, дарагой, это рано,
Ми зарэжем его, как барана,
Прежде вырвем поганый язык!
Ми зажарым его на шашлык!
Слушай, эй, голопузый солдат,
Твой начальник ¬ Москва будет рад,
Мы отправим ему твой шашлык,
Вай! Как вкусно! – запрыгал кадык.
– Испугался, упрямый солдат?!
Может смерти мучительной рад?!
Выбьем – выхаркнешь с кровью начинку…
Только час или два попытать –
Твое время покатится вспять,
И покажется небо с овчинку!
И другая откроется жизнь,
Только твердое слово скажи,
Смерть-старуха уйдет пожилая.
Снимешь крест свой и примешь ислам
И послужишь Аллаху и нам,
Будет все, что душа пожелает!
– Ты не воин аллаха – торгаш,
Разговор не получится наш:
Языкам мы обучены разным –
Ты – мертвяк и смердящий скелет,
В коем чести и совести нет,
Потому и война тебе – праздник…
Мне с колен, а подальше видать:
Время, нет, не покатится вспять,
Те часы завели мы упруго.
Сразу станет в горах веселей,
Как последних возьмем из щелей,
И моя будет в этом заслуга!
Разложил, как купчишка, товар:
Выбирай, коль – дрожащая тварь,
Но дороже мне благ ваших - Имя!
Не куплю я свободу свою,
Лучше в муках погибну в бою,
Верно, – мертвые сраму не имут…
– Перегрелся…– Ахмад! Охлади! -
Струи хлынули с плеч и с груди,
Посвежел на мгновение воздух...
Этот миг, чтоб вздохнуть, улучил,
И носком сапога получил
Прямо с лету да с вывертом, в «поддых»…
...Как в ночи непроглядной окно,
Засветилось призывно пятно
В самом чреве разверзнутой бездны.
Это – сон или явь, иль мираж –
Проявляется зимний пейзаж:
Серый, зябкий и лунно-небесный…
И скала изо льда – не скала,
Вот слегка шевельнулась скула,
Слабо дрогнули в инее веки.
- Вы как будто…
– Узнал меня, брат?
Вот такой генерал и солдат,
Коль поставлен, стоять уж навеки…
Да и твой подошел уже срок
На развилке размытых дорог,
Верстовым встать военных обочин.
Ты прошел этот путь до конца,
Сохранил честь и совесть бойца,
Отчего ж так, сынок, озабочен?..
– Мало, мало я сделать успел
На земле этой радостных дел,
В час откроюсь я, исповедальный…
– Не беда, ты все сделал, что смог!
Ты о Родине думай, сынок,
Перед этой дорогою дальней…
Скоро все поглотилось метелью,
Ставшей враз генералу шинелью,
Скрыв его очертанья во мгле.
Был ли – нет? Его светлая милость,
Иль в мозгу воспаленном приснилось
И поземкой пошло по земле?...
Той войны нет подлей, где подряд
На одном языке говорят
С той и с этой враждующих армий.
Прежде вместе сдавали зачет,
Комсомольский носили значок,
Не в одной ли служили казарме…?!
А теперь– ты мне зверь, я– твой зверь,
Чьи клыки и чьи зубы острей?!
"Крестик – снять? Вот – шнурок: резани –
Был и – нет! Восхотели они,
Чтобы сам я низверг все, что нажил,
Чтоб отрекся и предал Христа,
Маму, дом свой, родные места,
А потом русской кровью повяжут…
Крест воюет за землю свою,
Разве брошу оружье в бою?!
Для меня – это дом, это мать –
Отказаться, отречься и - снять?!
Крестик мой - он и плоть, он и кровь,
Всю вобравший печаль и любовь,
Ставший сутью моей и судьбой
В бесконечных терзаньях с собой?!
Нет! Пусть короток вышел мой путь,
За горизонт не случилось взглянуть,
Пусть уж так, но никто не осудит…
День рожденья и смерти – один,
Что ж, судьбы моей Бог – господин,
Так уж вышло… Другого не будет…"
– Ну, так что ж ты надумал, гяур?
Долго тянется твой перекур,
Напоследок задумайся трезво…
Ты ж не глупый и храбрый солдат,
Будешь счастлив и многому рад,
Нам такие нужны "до зарезу"?
– Без упрека ли, «рыцарь», без страха –
Каждый воин священный аллаха, –
А по - нашему – головорезы…
И враги, как бараны, для вас,
Припасенные в жертвенный час,
Как сказал ты сейчас – "для зарезу"…
-Что мой крестик нательный для вас:
Ведь не мина он и не фугас?
Или вам, как для черта, он – ладан? -
Тут же брызнули искры из глаз,
Вспыхнул свет и мгновенно погас
От удара в затылок прикладом….
... Снова выплыли дрожь и озноб,
Вместо треснувшей почвы - сугроб:
Ни вздохнуть и ни охнуть - не туго ль -
Опоясала боль - не уйти
И спасенья в снегу не найти -
Снег горит, раскаленный, как уголь...
Сквозь метели порывистый бег
Проступает во мгле человек,
Резко сдвинув упрямые брови,
Под ревущий неистовый вой,
Кто ты - с гордой идешь головой,
Искусавшая губы до крови?!
Кто ты, девушка, чьей ты мечты,
Или это чернеют кусты, -
Обезумев, дошел я до точки?..
У меня - ни сестры, ни жены...
Что ж ступни твои обожжены?
Почему на морозе - в сорочке?!
- Брат мой, разве меня не признал?
Барабана и горна сигнал,
Пионерского, школьного, - вспомни!...
Это были хорошие дни...
Здесь, в звериных горах, мы одни,
Коль не брат по несчастью - ты кто мне?!
- Вспомнил... Зоя! - Портрет на стене
И цветы... Всей знакома стране,
Всей стране - от конца и до края!
Твое имя носил наш отряд,
Каждый сбор, как священный обряд...
Значит, вот ты какая...
-Так уж вышло.. Кого в том винить,
Что все тоньше незримая нить,
Что судьба обернулась жестоко...
Мы с тобой - побратимы невзгоды:
Той зимы сорок первого года
И весны девяносто шестого...
Час подходит мой: плачь иль не плачь -
Равнодушно-спокоен палач...
Пусть жесток он, пронырлив и ловок -
Умирать за народ вышло мне,
Двести нас миллионов в стране,-
Перевешать? - Не хватит веревок!..
...Вот средь мрака едва различим:
В Туркестанском полку младший чин -
Проступает... Россия, он - сын твой!
Русский воин - Данилов Фома,
Да ведь это ж Россия сама! -
Ее гордый немеркнущий символ!
Он, кипчаками пойманный в плен,
Не вступил на дорогу измен.
Весь светясь христианской любовью,
Чашу скорби испил он до дна.
Жизнь его, как страница одна,
Обагренная праведной кровью...
Что грозит ему - знал он и сам,
Всей душой отвергая ислам,
За черту не вступил межевую...
- Слышишь, друг, озверели они,
Кожу всю со спины, как ремни,...
Посдирали! Слышь, братец, - вживую!..
...Тихий свет замаячил вдали,
Не лампадку ль во мраке зажгли?!
Жив! Не канул в безвестную небыль!
Слабый взмах переломанных крыл -
Он с усильем глаза приоткрыл,
И качнулось бездонное небо...
Ослепленная солнцем скала...
Распростертые крылья орла...
В первый раз и в последний - до дрожи...
Хриплый гогот гривастых быков...
И, лишаясь незримых оков,
Он рванулся и плюнул им в рожи!..
– Нечестивец, ты вздумал дерзить?
Твоя жизнь – тоньше волоса нить –
Жизнь одна, если жертвовать – всем ли?
Кто б назвал тебя здесь подлецом ?–
Вон, свидетели, ткнулись лицом,
Успокоившись, в грешную землю…
– Ну, а как же ваш строгий Коран?
Или мало у вас мусульман? –
И на счет - каждый воин Аллаха,
Что иуд собираете вы
Под знаменами цвета листвы,
Всех, – на подлость готовых от страха?!
Прежде б им не сносить головы,
Их удел – иль петля, или плаха!
Против шерсти – (сдержался едва!)
Показались бандиту слова,
Он кивнул, и один из уродов
Подскочил, обнажая кинжал,
Больно к горлу солдата прижал,
Вздернув к небу его подбородок.
– Что, неверный, ведь хочется жить?
Знаю, вижу, ведь хочешь – скажи!!!
...И солдат, повернувшись к нему
И кровавою пеной давясь,
Прохрипел: "Бородатая мразь,
Убивай! Я креста не сниму…"
ОТ КРЕСТА ДО КРЕСТА
(поэма)
Светлой памяти воина-мученика Евгения(Родионова) и иже с ним пострадавших
воинов Андрея, Игоря и Александра, казненных 23 мая 1996 года под Бамутом, посвящается
…Так вот как яростно и просто
Умеют люди умирать…
С. Васильев, из поэмы "Достоинство".
1
Жизнь как будто, по сути, проста:
Это путь от креста до креста –
От купели святой до могилы...
Путь неблизкий, и хватит ли силы,
Чтоб его одолеть и пройти?!
Все случается в долгом пути…
От креста до креста – не верста,
Это путь многотрудный Христа,
Коль душа не покрылась коростой.
И под свист, как под выстрел, хлыста
Шансов выжить – лишь десять из ста,
А погибнуть – так все девяносто…
2
А завязка поэмы проста:
Снег в крови у ворот блокпоста.
Лишь придушенный вскрик и возня –
В ранних сумерках зимнего дня,
Ветра вой да ночи чернота.
Пустота…
На заставе не гавкнули псы,
Время замерло, встали часы.
Мрак, зловещая тишь: ни гу-гу –
Только кровь на измятом снегу…
Как жестоки удары судьбы:
Из солдат – в одночасье в рабы,
В подземелье, где сырость и тлен,
В беспросветный, безжалостный плен…
Все крещены, но только один
Крест нательный хранил на груди,
А теперь уготовано им
Непосильный страдальческий крест,
Как с подножья на пик Эверест,
С той минуты нести четверым.
3
Их не сразу хватились, не вдруг,
Не обшарили местность вокруг,
Не рванули ни в ночь, ни в пургу,
Словно кровь не цвела на снегу…
Смена поздно пришла, поутру,
Никого не нашла... На ветру -
Сиротливый свидетель потерь -
Лишь скрипела на петельках дверь...
Что же наши «отцы – командиры
Не порвали чужие мундиры
Об российские наши штыки»,
На дыбы не подняли округу,
Проутюжив всю местность по кругу,
Все аулы и все уголки?!
Растерялись отцы-командиры,
Проглотив неприятную весть,
Озаботились "честью мундира",
Разменяв офицерскую честь…
И "в штыки" не рванула застава,
Бедолаг выручая своих,
А, не мудрствуя боле лукаво,
Назвала дезертирами их…
Словно не было в горном логу
Крови, крови – на черном снегу…
4
И пошла на родительский кров,
Хлынув ливнем с поникших голов,
В кровь внося леденящую дрожь,
Не кричащая правда утрат,
От которой и свету не рад -
А безумная, дикая ложь...
Телеграмма ¬- как в сердце свинец:
"Сын ваш в розыск объявлен – беглец…"
В одночасье обрушился мир:
"Сообщаем: ваш сын – дезертир…"
И пошло-покатилось: с крыльца
По селу – от конца до конца,
Подло, в спину, не прямо ¬- с лица:
"Мать дезертира", "отец беглеца"...
Как клеймо, как тавро, как печать!
Только б волосы рвать и кричать:
Нет!!! Не верим! Не верим! Сынок…
Поступить так не мог он, не мог!!!
В Подмосковье искали, в Орле,
По сараям, домам, в барахле,
Среди хлама, в столетней пыли –
Рылись, нюхали и – не нашли!..
По три раза являясь на дню,
Всякий раз «убивая» родню.
В это время в сиротстве своем
Гнили пленники в яме живьем…
Неисповедимы Господни пути,
Знать, судьба ¬-¬ через это пройти.
Что еще предстоит испытать... –
Дай Бог сил тебе, Русская Мать!
***
Нет, они – не рабы, не рабы!
Не пригнули к земле свои лбы.
Раб – лишенный присутствия духа,
Сердце чье безнадежно и глухо,
А пока, если духом не слаб,
Даже ты на коленях – не раб!
Беспросветность, мучительность плена
Сзади бьет по ногам – на колени!
Но в глазах у несчастных - огонь:
Бей! Пластай! А вот душу - не тронь!
5
Так недели – одна за другой,
И беда за бедой чередой,
Потянулись, и день, как полвека.
Непосильный им выпал удел,
И немыслимо, есть ли предел
Для терпенья и сил человека.
Вековая как будто бы тень
Скрыла солнце для них: что ни день,
То допросы, то пытки да казни.
Редкий случай – отстанут от них,
И хоть раз не получишь под дых –
Этот день почитай как за праздник…
Третий день не дают им еды
Кроме хлеба да кружки воды,
Хоть не бьют, и спасибо на этом.
– Вон, знакомая наша, шурша,
Мышка вылезла – тоже душа!
Покормить бы, да корочки нету…
– Слышь, братва, а чего это вдруг –
Тишина – и ни звука вокруг?
Присмирели, что ль, гордые горцы?…
Может, завтра – свобода, не плен,
Ведь, слыхал я, бывает обмен,
Эта…– миссия, ну, – миротворцы?!..
– Размечтался… Забыли про нас,
Кто когда-то отдал нам приказ,
Коньячок попивают на дачах.
В эти наши нелучшие дни
Три сестры у нас общей родни:
Лишь терпенье, надежда, удача…
И, добро, в стенах этой тюрьмы,
Что речам не поверили мы,
Их словам обольстительно - лисьим,
Что души не открыли засов,
Что не дали своих адресов
И домой не отправили писем!
Да и где б наскрести нам деньжат,
Как в тисках, всяк нуждою зажат,
А сейчас ненароком подумал:
Только души родимые рвать,
Как представлю несчастную мать –
С письмецом, что в плену, мол…
Жизнь и так свой оставила след
На лице ее – в сорок-то лет!
Ведь на трех испласталась работах…
Все заботы, как вечный нарыв,
Скачет белкой, себя позабыв,
А не то, что про сон и про отдых…
У тебя, что ль, не так?
– У меня
Мать, отец, две сестры – вся родня,
А с девчонками больше и траты.
По обновкам, когда мой черед,
Я все время хитрил наперед:
Ни к чему мне, ведь скоро в солдаты…
– Вот, подумай, – домой написать,
И на деньги, что вышлет мне мать,
Измываться над нашим же братом
Кто-то будет, обкуренный вдрызг, –
Глотку сразу б тому перегрыз,
Не судьба коль сразить автоматом!
– Нет, без денег – на вечный покой…
И не тешьте себя чепухой,
Не солдаты, а дети вы что ли?
А всю жизнь, пробиваясь горбом,
В лучшем случае – лучшим рабом
Быть у них – не дай, Бог, эту долю!
Нет чудес, и не сдали б сердца
Этот путь нам пройти до конца.
Через казни прошли, через пытки.
Дашь слабинку и станешь роптать,
Озвереют и будут топтать,
Как клубок, размотают до нитки…
Как-то ночью я долго не спал,
Мне явился седой генерал,
Помню: что-то читал о нем в школе,–
Как попал он контуженный в плен,
Не согнул пред врагами колен,
Не сломился в фашистской неволе.
С благородной и чистой душой,
С верой в жизнь неизбывно-большой,
Не принявший ни лесть, ни угрозы,
Крепкий был он и мудрый старик,
Вмиг брандспойтами в страшный ледник
Превращенный на диком морозе.
«День последний наступит когда-то,–-
Он сказал мне,– послушай, меня:
Нет спасительней чести солдата,
Эта честь – оберег и броня.
Мне, казалось, – оставили силы,
Было тяжко порою, хоть плачь,
Когда кровью душа исходила,–
Это все не увидел палач!
И на сердце запало с тех пор,
Прозвучавшее голосом вещим:
Кроме смерти страшнее есть вещи:
Грех паденья, бесчестья позор…
Если дрогнешь, в шакальем их стане
Будешь ползать (когда-то потом),
Никогда с ними вровень не станешь,–
Разве только – рабом иль скотом…
Цель у них – растоптать, обесчестить,
На весах – жизнь раба или честь:
Мне – Отчизну продать, тебе – крестик,
Для тебя он – Отчизна и есть!
День наступит, закатится солнце –
Не дай, Бог, чтобы дрогнула стать!
Умирать все равно ведь придется, –
Важно как ¬- чтоб Иудой не стать!…
Вспоминай про родные места,
Про закаты над гладью озерной
И мечтай, потому что мечта –
Это добрые мужества зерна…
И когда тот приблизится срок,
В час последний, исповедальный,
Ты о Родине думай, сынок,
Перед этой дорогою дальней…»
Тут проснулся я… Зябкий рассвет
Бесприютно сочился в оконце.
День вставал без надежды на солнце,
Лишь в душе разгоравшийся свет,
Словно кто-то затеплил лампадку,
Будоражил, давал еще сил:
Кто стонал, кто во сне голосил.
Мокрый снег опускался в распадке…
– Ни царя, ни вождя за мессию
Не почел и погиб за Россию,
Выше долга не знал ничего.
¬-¬- Дай, Бог, памяти: помнилось прочно…
Вроде – Дмитрий Михайлович? – точно!
Вспомнил! – Карбышев – звали его!
– Крепок духом был «твой» генерал,
Как мучительно он умирал,
И – ни звука! А мы так смогли бы?!
Встать над смертью, царящей кругом,
Над трясущимся в злобе врагом,
Ледяною – и все-таки ¬- глыбой!
6
Утром звякнул засов: – "Выхады!"
Холодок поселился в груди,
И приклад прогулялся по спинам.
Кто-то буркнул: – Полегче, не скот
Выгоняешь на дальний умёт.
Вот, совсем озверели, кретины…
– Глянь, ребята, садов благодать,
Из-за цвета листвы не видать!..
– Дома садят картошку… Никола!
– Мать одна…В этот год не помог…
– В школе нынче последний звонок,
Эх, сеструха закончила школу…
–Слышь, братва, а куда это нас,
Может быть, попугать, как в тот раз?
Может, только куражатся, слышь?!
– Вряд ли, – денег у нас – ни гроша,
А на кой хрен им наша душа –
Им один бог желанный – "бакшиш"…
– Знать, не зря по утрам: тарарам!
Знать их крепко прижали к горам,
Озверели, чинят самосуд…
– Плохо братцы, наверно – "каюк",
Никого, как в пустыне, вокруг…
– Может, наши поспеют, – спасут…
– Мной потерян уж времени счет.
Что сегодня у нас – двадцать треть…?
Погоди…погоди…Не хватало еще
В день рождения свой умереть…
– Братцы, слушай: коль дело – "труба",
Умирать, так не смертью раба:
Ни слабинки – сломают, как спичку!
С нашей верой для них мы – враги,
Их в пыли целовать сапоги,
Быть у них в каждой бочке затычкой?!...
Не до-ждут-ся!!!
– Кончаем базар!
Эй, гяуры, кому я сказал! –
И послал им вдогонку окурок.
«Неужели обрушится мир?
Может, знает чего конвоир,
Да и знает, не скажет… придурок...
Ах, какое палящее солнце!
Может, как-нибудь все обойдется?..»
* * *
Говорят, что в воронку подряд
Не ложится повторно снаряд.
Говорят…
В ней спасенья незримая сила.
А сейчас у нее на краю
Каждый думает думу свою:
Неужель она станет могилой?!..
Их накроет землей – не снарядом,
И, возможно, лежать будут рядом
Или их разбросают тела,
И обгложет зверье эти кости,
Иль бензином плеснут – и дотла?! –
Ни могил, ни холма на погосте…
Реквием
Браток, налей перед обедом,
Я не вернулся с той весны,
Убитый за день до Победы,
На третий час после войны…
Из жести кружки поднимая,
Коль "горькой" нет – пьем "самопал" –
За всех, кто пал восьмого мая,
Кто до восьмого мая пал…
Я в землю вмят машиной адской,
По мне прошли ее плуги
В окопах битвы Сталинградской,
В траншеях Огненной дуги.
Я пойман пулей на излете,
Сгорел в мучительном огне
К земле на бреющем полете,
В кипящей танковой броне.
И смерть не выдавила стона
И даже слез из наших глаз,
Когда открыли мы кингстоны,
И вены лопнули у нас…
Не ведал райские я кущи,
Была тоска моя остра
В чащобах Беловежской пущи
У партизанского костра.
Я не зарыт в могиле братской,
Не сплю в могиле мировой,
Исторгнут пастью бухенвальдской,
Иду дождем на мостовой.
Я многолик – солдат Победы,
Дозорный всех дорог войны
Я слишком многое изведал,
И в этом нет моей вины...
В любой избе в российской дали
Жива та память о войне:
Кругом медали да медали
И рамки, рамки - на стене…
Я жив, пока живёт на свете
Святая память о войне,
Когда кругом смеются дети,
Не убивайтесь обо мне!
Ты слышишь, там, в дубравах чистых,
Под ветерком, на склоне дня,
Где о любви лепечут листья –
Там поминают и меня…
Налей, браток, налей к обеду
Себе - полней, немного - мне:
За радость светлую Победы!
За всех погибших на войне...
Я косички Ольгины трогаю,
И нежданно-негаданно сердце
Наполняется смутной тревогою,
От неё никуда мне не деться...
Бухенвальд... Вижу сердце в сосуде,
Кожа узников стала «вещичкой»,
А в углу из свалявшейся груды
Молчаливо глядят две косички.
Две косички - льняные, русые,
Может, Катины, может быть - Даши,
Может, чешские, польские, русские,
Но, уверен, славянские, наши!
Я готов за них насмерть драться,
Всё снести и стерпеть, что пришлось бы,
Лишь бы не для набивки матрацев
Подрастали у девочек косы...
Вот так живёшь, не зная часто,
(Лишь грудь в медалях заблестит),
Что твой сосед не только мастер
Корзины крепкие плести...
И станет многое понятно,
И спазмы сдавят, словно жгут,
Стыда малиновые пятна
Невольно щеки обожгут.
Поймешь, как даль зовёт с откоса,
И то, что снятся неспроста
Ему лесные сенокосы,
Грибные давние места.
Что не ходок - виной не возраст,
И ни его радикулит.
Болит... пронзительно и остро,
Нога... которой нет... болит...
* * *
В рощу случайно зашёл,
Мог бы пройти себе мимо…
Господи! Как хорошо!
Непостижимо!
Вырвался после зимы
В мир, в суете позабытый.
Пленники, пленники мы
Вечного, вечного быта…
А за душой - ничего,
А на поверку – беспечность!
Боже мой, жить – то всего…
Кажется - вечность…
Фальшь, суета, словеса…
Рядом, бессмертьем ранимы,
Мудрые смотрят леса,
Вечные дремлют равнины…
Я почувствовал нынче весну
После снежной лихой канители.
Ах, как долго держали в плену
Меня цепкою хваткой метели!
Как душа моя долго спала
Под немолчную снежную замять –
Прошлых весен недолгая память,–
Сохраняя остатки тепла!
А сегодня в саду поутру
Дивный звук родился среди вишен,
Зазвеневший струной на ветру,
Мною знак этот добрый услышан.
Еще в сердце хватает огня,
Еще мир для добра безграничен,
Он – и в посвисте желтых синичек,
Бравших зерна с руки у меня.
Я сегодня стихи сочинил,
Немудреные тихие строки,
Возвращаясь туда, где истоки –
Нерастраченный юности пыл.
Я увидел сегодня рассвет –
Ярко-красный – на месте заката,
Как уж напрочь забытый когда-то,
После схлынувших прожитых лет.
То не сказка, не сон, наяву, –
Растопляя печать заточенья,
Я почувствовал: снова живу,
Все другое уже не имеет значенья
Я это время помню чётко,
Как нас война стегала плёткой,
Уже за гранью тишины,
Врываясь в бабушкины сны
Она - лишь полночь - на порог,
Срывала бабушку с постели,
Бранился дед: «На самом деле, -
Ну что ты всё: «Сынок, сынок...»
Она вздыхала за стеной,
Не в силах выдернуть засова,
И как в мольбе твердила снова:
«Сейчас, сынок, сейчас, родной!»
И возвращалась на порог,
Таинственно, как призрак - в белом,
Вздыхая тяжко: «Не успела...
Прости меня, прости, сынок!»
Война... война... Всё ты, всё ты
Саднишь и тянешь след багряный,
Бинтует время эту рану,
Но кровь сочится сквозь бинты...
Море выбросило пулю,
Сорок лет её хранило.
Покрывало мощным гулом
И затягивало илом.
Но открылось, кровоточа,
Исстрадавшееся море.
Видно, тоже, между прочим,
От войны хлебнуло горя…
В грохоте, в набатном гуле,
Словно после скорбной тризны,
Море выбросило пулю –
Точку в чьей-то юной жизни…
День рождался по-летнему весело,
В щебетании птиц у воды,
Но уже горизонт занавесили
Распростертые крылья беды...
И над тишью серебряно-чуткою
Занесен был безжалостно кнут,
Было что-то зловещее, жуткое,
В обреченности этих минут...
Вот сейчас тишина будет взорвана,
И накроет почти полстраны,
Как крыло исполинского ворона, -
Беспросветная темень войны...
* * *
Отгремела война
Последним глухим раскатом.
Лишь трактор задетой миной
Напомнит о днях роковых,
Но плакать не кончили матери,
Но снится война солдатам,
И до сих пор ещё траур
Числится в списках живых.
Я вхожу с содроганьем
В массивные двери,
Вспомню всех поимённо,
Кто замучен, истерзан, убит,
Чтоб представить себе,
Так представить - поверить,
Что здесь каждый предмет
Стонет,
Плачет,
Скорбит...
Только что это? Плач?
И как будто бы стон?
Тихий сдавленный стон,
И как звон ветерка?!
Это стонут они,
Воплотившись в бетон,
Встав скульптурами здесь
На века, на века!
Это стонет «НЕСЛОМЛЕННЫЙ»,
Умирая избитый,
Тихо плачет «УНИЖЕННАЯ»
От стыда и обиды.
Это «МАТЬ» взглядом скорбным,
Не смирившись, не сгорбясь,
Молчаливо кричит
Безысходною скорбью.
Это всех заверяет
Торжественно «КЛЯТВА»:
«Не сойдём ни на шаг!
Не пропустим и выстоим!»
«СОЛИДАРНОСТЬ», «РОТ-ФРОНТ»
Вторят ей, как заклятье,
Как молитву ей вторят
В общий голос неистово:
«Выстоим! Выстоим!»
Я стою на земле,
Кровью политой щедро,
Так дождями она
Не питалась вовек.
Крови столько в земле,
Что прорвавшись сквозь недра,
Она бьёт, словно пульс,
В каждый листик, побег.
Земляникой сочится
Под каждой берёзой,
То вдруг маком прольётся,
То гвоздикой степной.
Здесь сажают всегда
Белоснежные розы,
А когда расцветут -
Белых нет ни одной!
Только... что это? Вдруг
Сердце снова заныло,
Ноги ватными стали,
Подкосились без сил -
На песчаной земле
Точно так же, как было,
Точно так же, склонившись,
Мальчик что-то чертил.
Неужель это он?
Неужель... Наважденье!
Быть не может! Не мо...
Слава богу! - не он!
Мальчик поднял глаза
И, вздохнув с наслажденьем,
Посмотрел на отца,
А потом на бетон.
«Папа, здорово, да?
Правда, очень похоже?
Ну, куда же ты смотришь?
Вот, смотри, - на стене!»
И вдруг всё, что храню,
И чего нет дороже,
Вмиг проснулось в душе,
Всколыхнулось во мне.
Этот мальчик и тот,
Словно слепок и оттиск,
Время то - время это,
Смерть и жизнь - что затмит?!!
Дети! Дети!
Всегда вы детьми остаётесь,
Если смерть - всё равно
Остаётесь детьми!
Люди! В светлое путь -
Через прошлое, страшное,
Чтобы не было войн -
Оглянитесь в войну!
Как бы ни было скорбным
И жутким вчерашнее,
Ради ваших детей --
Оглянитесь в войну!
Пусть будет исчеркан
Мелками асфальт,
Пусть больше прибавится
Солнечной сини! -
Об этом набатом
Гудит Бухенвальд,
Об этом же вторят
Взволнованно в лад
Колокола Хатыни!!!
1970 – 1973 г.г.
.. Десятки тысяч несмышлёных пленников -
Скажите, в чём их детская вина?!
На свете есть такие преступления,
Что их не в силах оправдать война.
Кто возместит раздавленное детство?
Кто вновь возвысит жизнь на пьедестал?
Верь, каждый, кто прошёл сквозь эти зверства,
И плакать, и смеяться перестал!
Не мыслю дня без радости случайной,
Так и детей без смеха и затей.
Я знаю, страшно взрослое молчанье,
Куда страшней - молчание детей!
А в нём была и ненависть, и ярость,
Когда они, кривя от боли рот,
В молчаньи защищались от ударов,
Худые руки выставив вперёд.
За слёзы, за бесчестье, изуверство
Вставали люди, как один, подряд.
Убийцы жгли нас формулами зверства,
Мы возводили ненависть в квадрат!
И был к ней шнур бикфордов, словно волос,
И ждал, готовый к взрыву, механизм.
И коль уж дети возвышали голос,
То это значит - продолжалась жизнь!
...Какой-то мальчик, худенький оборвыш,
Настолько ослабевший, чуть живой,
Болезненно и не по-детски сгорбившись,
Сидел, к плите склонившись головой.
Он рисовал, и гамма всех созвучий,
Палитра всех нюансов и тонов
Сквозь паутину ржавчины колючей
К нему пробилась из далёких снов...
Движенье рук ослабленных, и - солнце,
И милый незатейливый квадрат,
Ещё шесть тонких линий и - оконце,
Пучки лучей, врывающихся в сад...
Ложилась пыль на плиты, падал пепел,
Он ничего не видел, не слыхал,
Мечтаний мир его был тих и светел,
И счастья круг был несказанно мал...
Но он вложил в рисунок то, что жаждал,
Чуть загорелись щёки и глаза.
О, как умеют дети вдруг однажды
Немногим чем-то многое сказать!
То многое: весь ужас заточенья,
И солнца луч, что тих и золотист,
И в переносном, и в прямом значении
Почувствовал подкравшийся фашист.
Он ждал, садист... И тупость злая
В зрачках ломала солнечный узор -
Мальчишка, сам того не замечая,
Фашизму вынес смертный приговор!
Вдруг цветом жизни, ярко отгоревшей,
Кровь оживила солнце, домик, сад...
И долго бился в лапах озверевших
Отрывистый жестокий автомат...
...Столкнулись жизнь и смерть - два антипода,
Столкнулись крепко - насмерть, не на жизнь!
Восстали человечность и природа,.
А против зверство подлое - из лжи.
И злобно смерть в жестокой схватке этой
Душила всё, что жаждало тепла,
Но жизнь растеньем, тянущимся к свету,
Сквозь смерть и трупы буйно проросла!
(поэма)
На 18-ом километре шоссе Рига - Даугавпилс
проселочная дорога сворачивает в лес. Здесь,
в этих сосенках, в годы войны был самый
большой из всех 23 концлагерей на территории
Латвии - Саласпилс. В лагере содержалось
большое количество детей, над которыми
проводили бесчеловечные опыты, брали у них
кровь. Ослабевших детей умерщвляли ядом...
Идут года, и прожитое, страшное,
Лишь изредка врывается к нам в сны.
Казалось бы, минули во вчерашнее
Чудовищность и ужасы войны.
Нет! Изменив звучанье и окраску,
Они встают, окрашенные в синь.
«Сонгми» звучит не только по-вьетнамски,
Оно на русском значится - Хатынь!
И матерям, наверное, не спится,
Чьим сыновьям по восемнадцать лет,
Опять ветра бушуют на границах,
И холодит от утренних газет...
Всю ночь сегодня ветер в стекла бился,
И темнота стелилась, словно дым...
...Представилось: я - узник Саласпилса,
Один домой вернувшийся живым.
И - вмиг в глазах - замученные дети,
От наважденья смерти не уйти.
Нет! Как единственный свидетель,
Я должен людям правду донести!..
* * *
«Саласпилс»... Что может быть на свете
Страшней безумных детских глаз,
В которых неподдельный ужас смерти
Всё вытравил в немой тоске...
От смерти здесь на волоске
Томились матери и дети,
О них сегодня мой рассказ, -
Что может быть трудней на свете?!
Здесь матери были за то,
что детей любили...
Здесь дети были за то,
что тянулись к солнцу...
Здесь деды были за то,
что землю любили...
Все вместе за то,
что любили жизнь,
Все вместе за то,
что хотели жить...
Здесь из людей людское вытравлялось
С единой целью - зверское вложить.
Здесь жизнь людская просто обрывалась,
Как ветхая натянутая нить.
Казалось, мир перевернулся словно,
Что даже смерть обычная - не в дрожь,
Нет, Саласпилс, подобной родословной
Нигде, пожалуй, больше не найдёшь...
... Худой барак, весь почерневший, старый,
Сочится дождь сквозь щели в потолке.
В одёжке грязной, скорчившись на нарах,
Две девочки играют в уголке.
Из тряпок куклы, из лохмотьев - платья,
Страшней другое - слышать наяву:
Грозит Марина пальчиком : «Спи, Катя!
Не то я Линду с плёткой позову!»
Сегодня ауфзеерки «добрее» -
Случилось что-то важное вчера,
Лишь для порядка плёткою огреют,
На аппель-плац не выгнали с утра!
Голодные, холодные, в неволе,
На земляном мороженом полу
Играли дети: Янисы и Оли -
Жизнь пробивалась к свету и теплу!
... Шестой барак... Здесь всё намного проще:
Тут плёткой, подзатыльником, взашей -
Вышвыривают строиться на площадь,
Срывая с нар притихших малышей.
Игрушки - тряпки, камешки и склянки
Не по нутру блестящим сапогам.
Кто это там, на нарах, -- симулянтка?
И - плёткой! Плёткой! Больно - по ногам!
Она вся сжалась в маленький комочек,
Такая ноша ей не по плечу,
Она и с куклами играть не хочет,
Одна молитва: «Хлебушка хочу!»
В седьмом бараке слёз, увы, не меньше,
В едином гуле - ропот, вопль и стон.
Опять в Германию увозят женщин --
О, господи, будь милостив! За что?!
«Катюшка! Дочка! Катенька!!! -
За что мне
Такая бездна горестей и зла?!!
Держись за тётю Мирдзу, дочка... Помни! -
Ты - Катя Иванова! Из Орла!
Ты - Катя! Помни - Катя Иванова!
Я не забуду номер на руке!..»
Рванули студебеккеры, и снова
Вой прокатился гулко в сосняке...
... Лаборатория... Стерильность сводов...
Передвигаешь ноги, значит - жив!
Вот пятилетки — доноры проходят,
Из-под лохмотьев руки обнажив...
Как тонки вены крохотных ручонок!
Как слабо в них простукивает жизнь!
Один удел мальчишек и девчонок -
Кровь отдавай, цепляйся, но держись!
И шприцы-пиявки полнятся с излишком
Чистейшей драгоценнейшею влагой,
Неужто звери верят - кровь детишек
Вернёт им снова силу и отвагу?!
Одно не видят варвары в цинизме,
То, перед чем бессильна медицина, -
Что кровь детей в животном организме
Увы! Не приживётся, как вакцина!
Ещё немало вынести придётся,
А слабый - каплю яда, и - готов!
Бог знает, кто из них в барак вернётся,
А кто сегодня будет брошен в ров...
...Вот лай овчарок, окрики и стоны,
Вот звякают массивные ключи,
И пополненье новых заключённых
В ворота загоняют палачи.
Пока ещё не срезаны их косы,
Пока ещё игрушки в их руках...
Уже глядят надсмотрщики косо,
Удерживая псов на поводках...
А ветер пламя то притушит,
То, всколыхнув, прижмет к плите,
Как будто убиенных души,
Блуждают блики в темноте.
И, словно гром с небес в тиши, -
Что за традиция такая? -
Запляшут медные гроши,
В горелку пламени стекая,
Быть может - на помин души?!
И станет горько, мерзко, дико,
И пусто станет на душе...
Опять с могил крадут гвоздики,
Отполыхавшие уже.
Прижжет подонок папиросу,
Ему Огонь - не Высший суд.
И вновь идет на дзот Матросов,
И Зою вновь на казнь ведут...
Война не упускает шанса
Ворваться болью старых ран...
Страшней со свастикою Ганса -
Родства не помнящий Иван!
А память - есть ли ей цена?
Не затоптать её ногами.
Платить придется нам сполна.
Но не деньгами, не деньгами...
Тихие, теплые ночи июля!
Кажется мне: только сердце стучит.
Что же за звуки сон мой спугнули,
Сколько таится их в чуткой ночи?!
Где-то букашка в стене завозилась,
Грянет сверчок – и опять замолчит,
Пискнет птенец – что-то птахе приснилось,
Прошелестит электричка в ночи…
Тысячи звуков живут не стихая,
Но среди них – так люблю горячо –
Теплое ровное рядом дыханье –
Прямо в плечо…
* * *
Это временем боль припорошена,
А в глазах - затаившийся страх.
Словно выплыло давнее прошлое,
Снова беженцы в наших краях...
Как в военное то лихолетье,
Бросив всё, из насиженных мест
Ковыляют за взрослыми дети
И покорно несут этот крест.
И средь тех, кого примет Россия,
Обогреет, возьмёт на постой,
Вижу девочку в капоре синем -
Валентинку из повести той...
А вдали, словно два стебелечка,
Кто же это бредет впереди?!
Боже мой! - Не жена ли да дочка?!
Дочка с куклой, прижатой к груди...
В май цветущий я шагнул с порога,
Солнце затопило светом сад.
С добрым утром, дальняя дорога,
Будь трудна вперёд, легка назад!
Воробьи щебечут мне с куста,
Славя жизнь, ликуют над окошком,
Громче всех - который без хвоста,
Мной спасённый от соседской кошки!
Голоси признания в любви,
Ведь вчера унёс ты еле ноги!
С добрым утром, братья-воробьи,
Пожелайте светлой мне дороги!
Тот день настал, и чудо совершилось!
Платок намокший нервно теребя,
Крестилась бабка: «Господи, случилось!
Дошла моя молитва до тебя!»
Крепясь, она кусала кончик шали,
Но слезы градом хлынули опять...
Дед чертыхался, что ему мешали -
Мешали костыли ему сплясать!
И рвали сердце радость, гнев и жалость,
И чувство перед павшими вины
За то, что вновь весна в окно стучалась,
Что им дожить до праздника досталось!
Земля ждала семян и пробуждалась,
Душою отходила от войны...
Жизнь продолжалась!...
Вновь дяде Пете вспомнилась война –
Всю жизнь не заживающая рана,
Давно душа седого ветерана
Недугом этим тягостным больна.
Боль затаив в морщинках возле глаз,
Затягиваясь крепко "Беломором",
Что видел он вдали за косогором,
Так тяжело вздыхая всякий раз?!
Шла дружная весна в цветеньи трав,
И день сиял – и радужен, и светел,
А дядя Петя мрачен был, и ветер
Трепал его подоткнутый рукав…
С вербочкой пришла ко мне непрошенно,....
Я ли звал в мои врываться сны?
Уж давно душа моя взъерошена
Вероломным натиском весны.
Может, в этом радость и спасение,
Когда в души заползает мгла?!
Как же перепутать воскресения -
Вербное с Прощёным ты могла?!
Только сердце к горечи отходчиво,
В гордом одиночестве, в глуши
Так однажды праздника захочется
Для истосковавшейся души!
Если сердце снова бьётся молодо,
И опять свиданья назначай,
Как в ловушки, в лесопарки города
Угодило солнце невзначай.
Сколько было в прожитом хорошего,
Отчего опять тепло в груди,
Торопись прийти ко мне непрошенно,
Торопись, ну, что там - впереди?!
Ах, апрель, апрель – кудесник древний!
Кто с тобой сравнится в колдовстве?!
Скоро почки лопнут на деревьях,
Скоро птицы вспомнят о родстве.
В жилах - кровь или вино хмельное?
То бросает в жар, а то в озноб!
Сколько же на улице весною
Милых привлекательных особ!
Как родник чисты глаза девичьи,
У другой - что васильки во ржи…
Задержи подольше, чем обычно,
Взгляд на мне пытливый задержи!
Ничего, что с серебром мой волос,
Что морщинки сеточкой у глаз,
В этом виноват совсем не возраст,
Просто солнце больше любит нас!
Просто солнце красит нас особо
И виски до срока серебрит
Меткою мужской высокой пробы,
Что об очень многом говорит!
© Co
Густеют сумерки за садом
И опускаются, тихи…
Давай с тобой вязать засядем,
Ты – кружева, а я – стихи.
Я подберу слова надежней,
Ты – нити – крепче и верней,
Чтобы связать, насколько можно
Две наши жизни посильней.
Но этот мир смешала резко
Рука, жестока и груба,
И между нами встала дерзко
Неумолимая судьба…
Неужто нити все истлели? –
Ты их взяла, не поглядев?
Неужто не дошли до цели
Мои слова и мой напев?!
Мне долго ждать, когда за садом
Вновь будут сумерки тихи,
Когда опять с тобой засядем
За кружева и за стихи…
Зима с весной ушли на новый круг,
И вот опять вовсю бушует лето.
Сад одичал давно без женских рук,
Не знающий ни ласки, ни привета.
Грустит давно осевший набок дом,
И быт мой без тебя такой непрочный,
Я на звезду гляжу в тиши полночной,
Ее молю всего лишь об одном,
Чтоб ты пробилась сквозь глухую мглу,
Бог даст тебе негаснущие силы…
А туфельки твои стоят в углу,
Как будто никуда не уходила…
Вот, наконец просиял небосвод!
Тучи разверзлись, и мгла поредела.
И уж, казалось бы, гиблое дело
Вновь принимает иной оборот.
Радуясь солнцу, что вышло в обход,
Тучи развеять, явившему смелость,
Дружно на липах грачи расшумелись
Как по душе им такой поворот!
Снег на неделе последний сойдёт,
Липнет к подошвам раскисшая глина.
Яблони сбрызнуть, подрезать малину –
Время неспешных житейских хлопот…
Мне по душе этот гомон и гам,
Как и в деревьях – движение сока.
Птицы летят над равниной высоко –
К старым гнездовьям, к родным очагам…
Чёткий, безудержный времени ход,
Вечное: церковь с крестами в деревьях…
И на холме две глухие деревни –
Общее кладбище, общий приход…
Покупалось, наверно, на вырост,
А теперь коротко пальтецо...
Как осенняя зябкая сырость
Разожгла тебе, мальчик, лицо!
Провожая глазами вагоны,
Головой вертишь, как воробей!
Ты кого-нибудь ждешь на перроне?
Кто приедет сегодня к тебе?
Кто приедет? Как тут ответить?
Как назвать их? В какие концы
Разбежались по белому свету
Беззаботно отцы-удальцы?
Эй, вы, папы - туристы и странники!
От газет оторвите свой взгляд:
Здесь, на маленьком полустанке, -
Может ваши детишки стоят?
И не жди, мальчик, с мамой - вернее,
Будет трудно, но знаю, пройдет...
Лучше это пальтишко - хоть греет,
Чем подачка, которая жжет...
Блеклым листком на ветру
Кружишься в жизни, как в вальсе.
Сам же придумал игру,
Сам же попался…
От очага к очагу
И от объятий к объятьям,
Прикосновение губ…
Шелест вечернего платья..
В той недостало тепла,
Эта и вовсе знобила,
Но ведь была же! Была!
Та, что любила! Любила!!!
Годы прошли… Не у дел.
Холодно… пусто.. убого…
Где ж ты ее проглядел! -
Ту - что от Бога?!
* * *
Кому-то я всё-таки нужен,
Две женщины есть у меня:
То в холод ввергают и стужу,
То в пламя бросают огня...
Как вышло – с ошибки ль досадной
Им выпало разными быть:
Одной – чтоб злословить нещадно,
Другой - чтоб безумно любить!
Меж злом и добром я на грани,
Живу жизнью призрачной той,
Когда одна горечью ранит,
Другая спасёт добротой...
Взаимностью им отвечая,
Опять пропадаю в лесу
И вновь по букетику к чаю
Я им земляники несу.
И этот порядок извечен,
Живу я, сверяя часы,
Меж милых и любящих женщин,
Рождённых под знаком «Весы»!
* * *
Ударив крылом похоронным,
Беда ворвалась в этот дом,
Печальную весть из района
Под вечер привез военком...
И в вихре безумного вальса
Прошла эта ночь, как озноб.
Отец всё пилить порывался
Запаянный цинковый гроб.
Как зверь, напружинивший тело,
Метался он в сумерках дня,
И с плеч его шумно летела
Всё женская больше родня...
Хмельные размазывал слезы
В щетине невыбритых щёк,
То тихо скулил, то с угрозой
Рычал - так не плакал ещё.
И стихнув на самую малость,
Упруго гонял желваки,
И в такт разжимались-сжимались
Тугие его кулаки...
1982
Здесь люди жили, сеяли хлеба,
И детский смех звенел, как колокольчик,
Кто мог подумать, что в их жизни прочерк
Поставит скоро жуткая судьба...
И вот однажды варвары пришли
И, не щадя ни малых, и ни старых,
Ломая руки, волокли в амбары
И, обложив соломой, подожгли...
Как жуток был и страшен дикий вой -
Зверьё в лесах шарахалось в испуге.
Мгновенно пламя поглотило звуки,
И ветер поднял пепел над землёй.
Была деревня - и ни изб, ни хат,
И ни одной травинки чахлой близко,
И только трубы, словно обелиски,
Чернея, над пожарищем стоят...
Вглядитесь, люди, в страшные слова,
В таблички скорби, горечи и боли,--
Ведь против каждой Светы или Оли:
«Три года. Три. Два с половиной. Два».
Скорбит здесь всё: и лес, и неба синь,
И колокольчики на трубах тонко-тонко
Звенят-звенят, и голосом ребёнка
Поёт и плачет вечная Хатынь...
1974
МАЛАХОВО
Здравствуй, здравствуй, родное Малахово!
Как назвать этот стынущий дол,
Что старательно трактор запахивал? -
Слишком поздно к тебе я пришел...
Ни кола, ни двора, ни околицы -
Настоящему грустный укор,
Только больно терновник уколется,
Одичавший с тех пор...
Лишь окликнет косяк журавлиный
Эту грустную пашню с небес,
Эти дали безлюдные синие,
Да темнеющий сумрачно лес.
Только в памяти выплывут резвые,
Дорогие ушедшие дни.
Как случилось, что корни подрезали,
Животворные корни свои?!
Как случилось, что время - запахивать
Память нашу - зияющий ров...?
Поклонюсь: здесь стояло Малахово -
Тридцать восемь дворов...
* * *
Поют петухи во Владимире,
Поют, нарушая уют,
Горланят, живые – не вымерли!
Да как незабвенно поют!
Средь кранов высотных и башенных,
Соборов, маршрутных такси –
С такою поют бесшабашностью,
Как пели всегда на Руси!
И кто же сказал, что в молчании
Петух деревенский охрип,
Что реже буренок мычание,
Колодцев осиновый скрип?!
Кто песню сложил эту грустную,
Что все пролетело – прошло,
Что наше исконное русское
Травою–быльем поросло?!
Так нет еще – живо родимое!
А с ним и душа молода!
Поют петухи во Владимире,
И дай, Бог, чтоб пели всегда!
В новогоднюю ночь так положено:
Как открытки по всем адресам,
Снег слетает легко и восторженно,
Словно белый пушистый десант.
Миллионами парашютиков
Зависает, бесшумно скользя,
Посмотри, дорогая, прошу тебя!
Пропустить эту сказку нельзя!
Где с шампанским бокалы хрустальные?
Подставляй, это к счастью, поверь!
Мы разложим костры им сигнальные
И откроем балконную дверь.
Чтобы с улицы, прямо с улицы
К нам с тобой заносило их!
Мне нисколечко не ревнуется,
Что они - на ресницах твоих!
В новогоднюю ночь так положено -
Поздравленьем по всем адресам
Снег спадает легко, заторможенно,
Словно белый безмолвный десант...
В лес декабрьский вхожу, как в палату,
Где от снега светло и стерильно
И где ветер, как доктор в халате -
То в движенье, то сникнет бессильно...
То опять по велению долга -
Весь в делах, отдыхать ещё рано,
Он к деревьям прильнёт ненадолго,
Берестой забинтует им раны.
И затихнет, слегка озабочен,
Боль чужую чувствуя остро,
И березы стоят у обочин -
Милосердия сёстры...
В царство нехоженых тропок и просек
Вновь отправляюсь ни свет, ни заря.
Долго стоит небывалая осень,
Видимо, это не зря…
Ветер вздохнет – шевельнется дорога,
Желтый на гребне поднимется дым.
Лес просветлевший, как пастырь пред Богом
В день причащения к Тайнам святым…
В этом шатре с поредевшим навесом
Чувствую с деревцем каждым родство.
С осенью только ль прощаюсь да с лесом?! –
Может быть, – больше того?!…
Сердце колотится пойманной птицей,
Словно дитя, своих чувств не тая,
Радуюсь жизни, ведь может случиться –
Это последняя осень моя…
* * *
Клин журавлиный в дымке тающей
На склоне гаснущего дня
С печальным криком пролетающий,
Прошел, как ток, через меня.
Внутри как будто что-то хрустнуло
И в тот же миг оборвалось,
На эту песню дивно-грустную
Всем, что в душе, отозвалось…
Осиротело поле стылое,
Когда растаяли вдали,
Как будто что-то очень милое
Они с собою унесли…
И грустью давней, и усталостью
Опять повеяло с полей.
Так каждый год все ближе к старости –
От журавлей до журавлей…
* * *
Взойду на мамино крыльцо,
В окошко стукну синей ранью,
Ее лицо мелькнет в герани,
Родное, милое лицо!
И вновь за много лет и зим
Наш дом веселым, шумным станет,
Отец соления достанет
И все положенное к ним!
У этих стен секрет простой,
Свое целительное свойство –
С души уходит беспокойство,
И обретается покой!
И все, что было – отлегло,
Я словно груз нелегкий скину…
И кот сибирский, выгнув спину,
Потрется об ногу тепло…
Люди!
Замрите!
Минута
Молчания.
Пусть только
Сердце
Бьётся
Отчаянно,
Пусть только
Птиц
Не смолкает
Звучание -
Им так положено,
И не случайно!
Эта минута -
Минута
Молчания -
Не от отчаяния,
Не от отчаяния!
Эта минута -
От жизни минута!
Память кому-то!
Память кому-то!
Пусть поживут
Среди нас
Хоть минуту!
В это мгновенье
Их так помянуть бы:
Всех - поимённо!
Всем - по минуте!
И в миллионах
Бесценных
Минут
Десятилетия
Скорби
Пройдут..
Холод ползёт
По спине
Не случайно,
И тишины
Жутковато
Звучание,
Пламя огня
Завывает
Отчаянно -
Так догорает
Минута
Молчания...
Вот и кончилось лето моё…
И опять над распаханной пашней,
Как над полем боёв рукопашных,
Целый день – вороньё, вороньё…
И опять, как уж водится встарь:
Птицы шумно сбиваются в стаи,
Всё листаю, листаю, листаю
Порыжевшей листвы календарь.
Видно, осенью ценим сильней,
Что когда-то терять не боялись:
Дней грядущих зелёную завязь,
Память прошлых остуженных дней…
Вот и кончилось лето моё…
Наше кончилось лето с тобою.
Где когда-то бродили вдвоём,
Вдруг ударит волною прибоя
Ворох листьев в оконный проём…
Это время готовиться к бою,
Время верить и спорить с судьбою!
Мы ещё свою песню споём…
* * *
Опять позвала меня осень
В цыганские дали свои,
Туда, где меж бронзовых сосен
Полощется пламя зари.
Опять позвала, не спросила,
Готов ли, – назначила срок.
Призывная скрытая сила
Шагнула ко мне на порог.
В лампадном огне листопада
Душою очиститься рад –
За всех, кто обижен когда-то,
За всех, перед кем виноват!..
Тряхнет на ухабах российских,
И в памяти встанет на миг:
Ромашковым лугом росистым
Бреду босиком напрямик…
И прошлое дальше листаю,
И грустью туманится взгляд.
А листья, как бабочек стаи,
Летят на дорогу, летят…
* * *
И пошатнулись осени устои,
Когда под вечер стихло все, и вдруг
Снег полосою повалил густою,
Таинственно смешавший все вокруг.
Он осыпАл раскидистые ивы,
Преобразил в мгновенье старый сад,
Он шел такой доверчиво - стыдливый,
Как будто в чем-то был он виноват…
Он сразу обновил ребятам горку
И этим был желаннее всего.
Щенок юлой вертелся от восторга,
Все нюхал снег и лаял на него!
И было необычным ощущенье
Взволнованности, счастья, красоты!
Как будто в светлый праздник очищенья
Был ясен ум и помыслы чисты!
Р О Д Н О Е
Трактора рокот негромкий,
Тишь да белесая мгла.
Леса далекого кромка
По горизонту легла.
Тонет в безмолвии рокот,
Тихо кругом и свежо,
Лишь прострекочет сорока,
С ветки осыплет снежок...
И в тишине онемелой
Дремлют стога на лугу.
Этот пейзаж черно-белый
Долго в душе берегу.
Прочно, до крайнего срока
В память впечаталось так:
Снег... На заборе - сорока...
Стог на лугу... Березняк....
БЕСЛАН, сентябрь 2004
Есть обычай такой – и по праву,
Ширь души, хлебосольность, размах, –
В том, что царствуют в праздник и в траур
Пироги в осетинских домах.
Чтобы каждый был к действу причастен,
Кому радость и скорбь дорога,
Выпекают и, надо же, к счастью,
Чаще три, редко – два пирога…
Так и было в тот день повсеместно:
В дружных хлопотах у очага
С доброй шуткой, со смехом и песней
Выпекалось по три пирога…
И откуда взялась только туча!
В бесконечном кипеньи огня
Наползла беспросветно и жгуче –
Черным крепом на зеркало дня…
Пепел в души ложился, в листве ли
Оседал, как знаменье конца…
Пироги все черствели, черствели…
И чернели, чернели сердца…
Городок, пребывающий в коме,
Стал распятьем, незрячим от слез…
Три пекли пирога в каждом доме,
Только выставить два привелось…
* * *
Метут снега, метут по всей России,
Который день – призывно и светло,
И лишь метель стихает, обессилев,
Другая вновь ложится на крыло…
Лежит земля – бела и первозданна,
Лишенная обычной суеты,
И каждая безмолвная поляна,
Как совесть, – самой высшей чистоты!
Что в белизне? Какая мощь и сила?
Какие краски в стынущих полях?
Но мне милей без ретуши Россия,–
Как мама, что умаялась в делах…
И сердце вдруг пронзительно уколет
Предчувствием недальняя беда,–
Что мир неповторим, и это поле
Я не увижу больше никогда!..
Березняки из простенького ситца,
Где в сумерках светло, как будто днем…
Как ты смогла, Россия, поместиться,
Большая,– в сердце маленьком моем…
* * *
Согреет ли душу горящий осинник,
Проникнет ли в сердце всевидящим оком -
На родине милой мне в сумерках синих
Не так одиноко, не так одиноко...
Не эта ли родина грустно манила,
Являлась мне в снах далеко в зарубежье,
И в душу вливалась незримою силой:
Черемух разливом, ромашек безбрежьем.
То пылью дорог, истомившихся в зное,
То запахом буйно цветущей крапивы,
Под вечную мысль, как раненье сквозное:
Покуда мы любим, до тех пор и живы!
И дорог мне вечер задумчиво-мглистый,
С ватагой гусей, ковыляющих к дому,
Их лапки, как будто кленовые листья,
Шуршат по тропинке, до боли знакомой...
* * *
Кончилось лето, кончилось лето,
Снова в саду поутру «сентябрит».
Лето мелькнуло песней неспетой
В шуме берёз, в плеске ракит...
Лето промчалось — когда? - не видали...
Отшелестело, и шум его стих...
Вспыхнули ярко осенние дали,
А погляжу — вижу прошлое в них...
Кончилось лето, обычное лето,
Солнце глядит из-под хмурых бровей.
Кончилось лето, четвёртое лето
Дочки моей, дочки моей!
Может, поэтому чуточку грустно,
Вот и мечусь, словно гонят меня...
В мире притихшем тоскливо и пусто -
Нету огня, нету огня!
Лето пропало в тумане и в дыме,
И на излёте страдает душа:
Хочется дольше побыть молодыми -
Дочка моя, ты расти не спеша!
С прошлым сильнее нетленная нить -
Хочется жить!
Ах, как хочется жить!!!
В БОЛЬНИЦЕ
Ты – в окне освещенной палаты,
Долго машешь рукой, в горле – ком…
Ты мне кажешься в пестром халате
Беззащитным слепым мотыльком.
Прилетела на свет, вот и бьешься,
Руки-крылышки к стеклам прижав,
Прикоснешься к окну, обожжешься,
Я уйду, ты затихнешь, дрожа…
Я в удушье проснусь среди ночи,
И под ложечкой больно кольнёт:
Как ты там, мотылек, мотылёчек,–
Продолжаешь шуршащий полет?!
И недоброе что-то почуяв,
Не усну, промечусь до зари,
Ничего не хочу, не хочу я,
Только ты не сгори… не сгори…
* * *
Не обижайте матерей,
На матерей не обижайтесь!
А. Зарецкий.
Ах, мама, мама... Грустные глаза,
И грустная улыбка, и тревога...
Сейчас автобус тронется в дорогу,
А я опять не всё тебе сказал...
А я опять спросить тебя не смог:
Когда ж ты только, мама, постарела?
Когда сменить косынку ты успела
На этот чёрный с розами платок?!
Казалось, будет вечным этот срок,
Твоей согретый лаской и любовью,
Но незаметно, судорожно, с болью,
Опять сглотну нахлынувший комок.
Теперь уж не успею всё равно
Хотя бы только взглядом повиниться,
Лишь письма виновато, словно птицы,
Стучаться будут крыльями в окно.
Ты их впусти, укрой и обогрей
Они тебе тихонько пощебечут
О том, как на чужбине душу лечат
Слова, глаза и руки матерей...
В.П. и Г.А. Сипатовым
* * *
Вот снова в Камешкове осень,
И вновь горчит дымок с усадьбы,
И ветер ласковый доносит
То детский смех, то отзвук свадьбы
Еще меня друзья здесь помнят,
Еще встречают у порога,
И сердце радостью наполнит,
Как в детстве, – к празднику дорога…
Еще не все, о чем мечталось,
Вишневым цветом облетело,
Еще смертельная усталость
Пока не сковывает тело.
И словно не было печали,
И радость с легкой грустью рядом,
Не журавли ли накричали,
Не принесло ли с листопадом?!
А ветер песню вновь доносит,
Такую – только подпевать бы,
Покуда в Камешкове осень,
Покуда в Камешкове свадьбы!
* * *
То ельник, то мхи и болотца,
То снова болотца и мхи…
Упасть, о траву уколоться
И выдохнуть с болью стихи!
Упасть, о траву уколоться
И слушать, как в гулкой дали
Водой родничковою бьётся
Глубинное сердце земли.
И думать под северным солнцем
Под шум, навевающий сон:
Так чьё ж это сердце так бьётся –
Земли иль моё – в унисон?!
И мысли стремятся в полёт,
И сердцу становится тесно.
А лес всё поёт и поёт
Свою бесконечную песню…
* * *
Всего минуту это длилось:
Клонилось солнце на закат
И в лес монеткой провалилось,
Как в телефонный автомат.
Но не связало… не связало…
Меня с тобой… меня с тобой…
И мне аукнулись с вокзалов
Гудки короткие – отбой.
Сгорел закат, полоска гаснет,
Но завтра вновь приду сюда
С надеждой робкою на счастье
Когда-нибудь услышать: "Да!"
* * *
Все реже дней безоблачных сияние,
Но и они неспешно отгорят…
И утомленный сумерками ранними,
На наши плечи ляжет снегопад.
Последнее тепло в прощальном всплеске
Мелькнет вдали вкраплением рябин,
Как будто в ожерелье перелесков
Горит искусно вправленный рубин.
Все ближе снег – земли седины ранние,
Но он грядущей старости не в счет,
Над Родиною тихое сияние –
Наверно, не последнее еще…