Фокин Леонид

Венок памяти. Сергей Кормилов

Киммерийский (крымский) сонет.

Стеты

Эпоха Потрясающая копьём

4-4-2-4 Когда названия нет

Триолетно-октавный сонет

.......................... 19 июля 2020 года Триолетно-октавному сонету исполнится 100 лет

чешуйки слов на каменных губах
не улыбайся, станешь снулой рыбой,
оставившей под лунной белой глыбой
чешуйки слов на каменных губах

был синим, но теперь стал черным страх
когда внутри живого дыба к дыбе

чешуйки слов на каменных губах…
не улыбайся, станешь снулой рыбой

плывущей к сети в низких берегах
в сухой крапивы шепот либо-либо
спеши сшивать одиннадцать рубах
с двенадцатой апостольской из липы

из глины в снег, чтоб снегом вновь стал прах
в русалочьих поющих облаках

Так пишет снег: сначала по земле,
Потом по коже рук, дорогам, векам,
Перечеркнув себя и человека,
Так пишет снег: сначала по земле.

И белый цвет еще живет во мгле,
Сковав плеск волн, смакующие реки.

Так пишет снег: сначала по земле,
Потом по коже рук, дорогам, векам.

Приносит ветер запах о золе
Костров, чья память кочевых набегов,
Принюхавшись пес грезит о тепле
И видит, как из тьмы идут калеки

К нему, и сквозь, по-ангельски легко,
подняв его над миром, высоко.

от тьмы остались шкурки серых крыс
от света, - пух декабрьской серой птицы
когда тень в камень превратила лица
от тьмы остались шкурки серых крыс

снег первый таял и ручьями с крыш
стекало небо выцветшей столицы

от тьмы остались шкурки серых крыс
от света, - пух декабрьской серой птицы

все пепельно на косточках игры
в те времена которым не случиться
часов ли стрелки порывались скрыть
что и они умеют петь как спицы

затягивая петельки минут
к двенадцати, ночным, еще чуть-чуть

Коломенский сонет

Содержание:

- Коломна. Кремль. Восточная стена
- Среди людей, похожих на деревья
- Темнеет. Зажигают фонари
- там, где живешь не стоит умирать
- и небо потемнело, встреча скоро
- прижаться к неживому: камню, стенам
- Когда приходишь с улицы, то пахнешь

======================================= 

*** Коломна
.
...........................................Роману Гацко
.
Коломна. Кремль. Восточная стена
ещё в наростах домиков-ракушек
и несколько, вздыхающих старушек,
проходят мимо тёмного окна.

Со службы?.. Нет?.. Из Царствия теней
ноябрьских, но давно прошедших дней...

Покажется, - остановилось время.
И что оно такое? Небо, хлеб,
избитая во всех столетьях тема:
проклятий, ожидания, хвалеб...

Рябины куст, гроздь красных ягод, звон
колоколов доносится, откуда?
Когда я сплю, измученный простудой
И вижу жизнь, сквозь неизбывный сон. 


*** 

Среди людей, похожих на деревья,
Бреду к беседке долгого дождя,
Переводя туманы и маревья
На языки утраченного дня.

Возможно этот вечер повторится
в другом, но это тайна вещей птицы

со сломанным, распластанным крылом
по берегу реки, дороги, ветра
качаются, дрожат кривые ветви,
указывая на небесный дом,

на тучу, на готовность сыпать снег,
на след чумной ноябрьской едкой хлоркой
и на окно, со сломанною створкой,
зовущей солнце скрипом на ночлег.



*** 

Темнеет. Зажигают фонари.
Свое не скрыть в ноябрьских серых рюшах
По максимуму детское внутри
По минимуму взрослое снаружи

Не первый снег, не солнца тонкий луч
Стада не разгоняют низких туч..

Гниет листва, лишь луковое горе
Веснушчато и радуется дню,
И призывает дальнюю родню
С ним поиграть в осенний этот город.

Стоят неразведенные мосты,
Гудят дороги мертвых перекрестков
И этот гул от поздней маяковской
Ведет туда, где ранние кресты.


***

там где живешь не стоит умирать,
поэтому стихи рисуют город,
где абсолютен свет, а выпить повод,
всего лишь осень, дождь, безлюдный сад.

пусть зрение растрачено бездумно
на темноту, зачем казаться умным,

когда вся эта жизнь не по уму
и "Летний" по названию не точен
зачем сшивать себе из многоточий
дорожную, голодную суму,

крошить слова не воробьиным сходкам
не сизарям, предавшим синеву,
не отраженьям брошенным в Неву,
а выползшим на берег ржавым лодкам..


***

за окнами все так же плачет дождь.
переболеть бы им, страшась молчанья.
к какому гостю тот упавший нож,
которым я порезался случайно?..

приметы это кухня, стулья, стол,
на скатерти, просыпанная соль,

заложенная перышком страница
не книги ли песка. не мир жесток.
шагреневая кожа с лоскуток
заветного желания пылится,

как и открытка с надписью: не жди
меня пока не возвратятся птицы
к суглинкам немоты из-за границы
где так легки поющие дожди


*** 

…и небо потемнело, встреча скоро,
но с кем? Что за дары в его руках?
Как звали вора? Гестас? Димас?.. 
Ворон
уже не отражается в глазах

            их
            нет,
         но
             есть
                  их
        стон,
                   их
            боль,
                  их
                страх.
                шаг
                     в ночь,
            лишь
                 вздох,
                     и
                 мир
                     был
                 свет,
                        стал -
                 прах

так начинался дождь и капли слов
по слогу наполняли чашу-город
и из подвалов поднимался шорох
к воркующей прохладе чердаков

так проявлялось в пыльной мгле "прости"
за то, что усомнившись не поверил,
что где-то там вверху открыты двери,
лишь шаг 
и боль прошла 
и ветер стих.


*** 

прижаться к неживому: камню, стенам
услышать то, о чем не скажет дождь
как можно вылезать из мертвых кож 
ноябрьской немоты ростком ячменным

пока еще не встал на финском лед
и прибалтийским видится исход

по белому в покой гипербореи
по звездам, что усыпали траву
и чувствуется прошлое острее
как только лбом упрешься в синеву

как только сердце защемит, заноет
пастуший ветер в тонких ребрах рам
и истина как небо прописное
из черных строк воздвигнет светлый храм.


***

Когда приходишь с улицы, то пахнешь
дождем и ощущаешь в глубине
своих тревог распаханные пашни,
молящиеся небу о зерне...

(... когда ж наступит новая зима
на серую ноябрьскую эмаль?..)

и хрустнет скорлупа замерзшей лужи
прочертит первый снег след воробья
желаньем необъятное объять
и свет что был внутри блеснет снаружи?..

кипящий чайник на плите - сердит
забыт, не понят, никому не нужен,
как старомодно всё и неуклюже
всё, - возвращенье к пеплу из орды.

Шоколадки в оловянной фольге

*** Снежинки

Когда снежинки еще сцепляются в воздухе серебряными сороконожками и щекочут мерцающие отражения фонарей в пустых магазинных витринах, я просыпаюсь, подхожу к окну, чтобы видеть спящий город, машины и людей, двигающиеся во сне, задевающие тонкие кружева балдахина с вышитыми по нему насекомыми, которые как и снежинки сцепляются в клоунов на высоких ходулях, жонглирующих белыми булавами, кольцам, шарами и даже белыми яблоками, громко надкусывая их и смеясь накрашенными ртами над неподвижностью воплотившегося за оконным стеклом.

Снег, и только снег

в деревьях

и в окнах

*** Один, два, три

Бабушкины сказки, из которых были сплетены самые первые зимние сны, иногда представляются белым медом, над которым кружится такая же белая мошкара, иногда чистыми листами бумаги, самый верхний из которых обязательно исцарапан лучами солнца, пробившимися в комнату через узоры легких колыхающихся занавесок, а иногда мелодией деревенской дудочки, которая тоже сладкий белый мёд, остающийся на губах долго-долго – хочешь вернуться в сказку – облизни их, закрой глаза и досчитай до трех. Один, два, три…

Фарфоровые слоники

на буфете

Один, два, три..

*** тсс

Она бросает луну в чашку с кипятком вместо пакетика чая, а потом маленькой серебряной ложкой добавляет сладкие кристаллики звезд и как бы невзначай спрашивает: - Разве не на песке был оставлен первый след всех дорог? - а ты задумчиво дуешь на воду, окрасившуюся в бледно желтый цвет, отрываешь руку от белого, ставшего невыносимо горячим фарфора и касаешься указательным пальцем ее губ – тсс… так тает всё, рожденное ночью.

Воздушный змей

Запутавшийся в ветвях

Ночная птица

*** первый день весны, в котором уже нет снега

Когда чья-то жизнь переходит в плоскость чьей-то памяти,- разбивается чашка и кафель кухни покрывается осколками разных величин и порезы на ладонях времени начинают кровоточить, меняя цвет запертого в четырех стенах воздуха, раскиданных предметов, вещей и теней, мыслей, поднимающихся только до уровня глаз, изменивших свой цвет.

Цветы на окне

опадают

чувствуя осень в доме

*** Зачем?

Морозная ночь примирила снег и соль, скользкую дорогу и идущего по ней, свет фонарей и темные глубины подворотен. Зачем? Надолго ли? Подчиненные луне мысли; ледяные десны; слепое эхо, ищущее подъезд в котором спрятался голос; очищение ветра от собачьей шерсти; когтистый запах далекого костра, блуждающий уже сотни лет и прячущий за опущенными ресницами зеленые глаза, под остроконечным капюшоном рыжие волосы; дрожь земли, коснувшейся неба и дрожь неба коснувшегося земли. Что это как не равноденствие; крик черной птицы, переполненный зовом белой; выживание без желания жить, умирание без желания смерти.

Кусок льда под ногой

Раздавленная тишина

Серая пыль

*** Потешные свистульки

Обмажь крылья птиц глиной, и они запричитают потешными свистульками об акации, цветущей вдоль берега южного моря, о выстиранных говорливыми прачками облаках и застеленных чистым бельем постелях. Они будут клевать снег и проклевывать в нем дыры окон спящих на своих бетонных боках домов, пробивать днища приготовленных на случай наводнения лодок, пробираясь пернатыми кротами по тайным ходам в свое прошлое, под скорлупу еще не распакованных событий.

Следы на снегу

это в субботу

дети играли в зверей

*** Состояние смотрящего сквозь время

Вода озера настолько прозрачна, что можно видеть в глазах извивающихся корней отражения серебряных рыбок и гладких валунов, вросших в песчаное дно по самую макушку. Это состояние смотрящего сквозь время схоже со звучанием ручейков птиц, вливающихся в сердцевину окаменевшего дерева и проклевывающихся голосом безупречно прозрачной воды, чей путь не от корней к ветвям, а наоборот - от дающего неба к принимающей дары земле.

Вечер

Воронье перо в паутине

и тени

*** Птицы и спички

***

Птицы кажутся живыми только потому, что вокруг них изменяется плотность света и он перемешанный с морозным воздухом приводится в движение ветром. Это как поезда: стоит тот за оконным стеклом, которого более печальные глаза.

Перрон

то влево, то вправо

снег

***

Спички, соль, керосин.. пока их запас вселяет надежду революционные матросы у красных кирпичных стен расстреливают тех, кто хочет жить своей личной свободой. Пли.. и красная крошка смешивается с кровью и лучами заката триединым поклоном. Пли.. и лампа затухает стеклянным зевком.

Грецкий орех

расползается черепашками

скорлупа

*** Внутри твоего сердца

Когда вблизи проходят поезда, до этого задиристый ветер прячется за твою спину, и ты вместе с ним и приземистыми уставшими от десятилетий домами вздрагиваешь, наклоняешься из стороны в сторону, становишься похож на танцующего изрядно выпившего старика чьи движения похожи на раскачивание древней пожарной каланчи во время землетрясения случившегося не где то там а внутри твоего сердца.

масляное пятно

одного цвета

небо и ветошь

*** Гало

Один. Берег ледовитого океана, усыпанный древесной щепой, просоленной и отбеленной холодной водой, щепой высушенной и принявшей причудливые формы.

В полярный день ей можно любоваться и днем и ночью не теряя ход времени, потому что солнце и есть время - золотая стрелка, превратившаяся в каплю, которая летит над линией горизонта, чертя невидимую окружность, защищающую тебя от вселенской тьмы.

И ты идешь один, поднимая то хвост дракона, то долгий крик птицы, то бивень мамонта... и вдруг своего двойника, потерянного в сибирских реках, разбитого о камни и выброшенного на этот пустынный берег.

И тогда в небе загораются сразу три солнца, три волхва в золотых одеяниях, идущих мимо, проявившихся только затем, чтобы ты поверил в них, а значит и в себя, потому что вера никогда не бывает одинокой.

ледяной ручей

в прозрачной воде

прозрачные камни

*** Рыбий ход

Опять один, встречающий ночь на берегу океана, которая так велика, что дыхание растворяется в ней не успев уловить близкий стук сердца, еще глубоко в груди, в самом своем начале, трусливом как сон лемминга и дорогом как мех песца, почувствовавшего приближение холода и согласие жертвы на ритуал инициации, пока черная вода внутри завязанных глаз прорастает костью рыбы на острие которой Святой Эльм зажигает зеленый фонарик, чтобы в его свете Смутье мог подать кусок черствого хлеба и кувшин воды, но не для того чтобы утолить голод и жажду, а для того чтобы ты встретился с тем, кто вернет тебе зрение в темноте.

Рыбий ход

притоплены поплавки сетей

и только шаги по воде

*** Следы теней на песке

И опять тоже самое: неведанное не прежде, не теперь моё скучное я, гадающее на прибрежных камнях, щепе и осколках льда о времени смыкания тропы со тьмой, знающее о том, что образ без движения – камень, в движении - море, говорящие о змеях, свернувшихся в кольца и перенесенных взглядом на свежий срез старого дерева, что свободное пространство до рождения новой поэзии, - сова выискивающая внутри полярного круга свою добычу, а утолив голод и жажду, превратившаяся в красный туман, оставшаяся неуслышанной, а лишь отраженной в темной воде и исчезнувшей за тучами того же самого скучного одинокого я.

След краба

Прячется за третий камень

Мой – за второй.

*** Вечерняя служба

Будто невидимые священники идут по заснеженному полю вокруг невидимого храма, не оставляя следов, размахивая кадилами в виде коровьих голов, из чьих ноздрей вырывается белое благовоние. Молочная тишина. Облака, то ползущие по синей траве стадом, то разбредшиеся во все стороны, бросают тени вниз, целясь в невидимые колокола, чтобы первыми возвестить о начале вечерней службы глухим и тихим звоном, о непогоде, крадущейся из чужих стран серым зверем.

На ветке ольхи

Ледяной колокольчик

Дзинь-дзинь.. треснул

*** Игра

Увлекательная игра – превращать девичьи косы в растрепанные женские волосы, считать короткие прерывистые вздохи и останавливать счёт на одном глубоком и долгом стоне, сжиматься до мгновения, а потом расширяться до бесконечности, впитывая в себя запахи сладкого пота и травяных духов, замкнутых в четырех прозрачных стенах. Осенний дождь и ветер, то бросают на них, сорванные с тополей и берез листья, заставляя их дрожать и стекать вместе со струями воды вниз, то оставляют в покое, друг на друге соединенными как синее небо дня и черное небо ночи, как две ладони.

Ночные фонари

отвернулись

от темных окон

*** Цу Е Фа

Сочетание камня дерева, снега. Черные глаза исполинов под белыми неподвижными веками – камни; кариатиды, держащие на сотнях устремленных вверх руках небо – деревья; раскрошившиеся ладони гипсовых барабанщиков и горнистов – снег. Замкнутые в одном пространстве, не находящие друг для друга слов, они стираются временем, исчезают бесследно, в одно мгновение цу-е-фа, не замеченными мальчишками, играющими на интерес.

На камне снег

И на ветвях деревьев

Зимняя пряжа

*** Возвращение к исходу седьмого дня

Перестроенная под церковь психиатрическая лечебница, раньше была церковью. Это возвращение принесло и осознание текущих проблем. За многие годы вплотную к ней подступили жилые дома, и сама она обросла разного рода пристройками и подсобками,сократив до минимума пространство веры, циркуляцию воздуха и время распознавания еще незамоленного греха на пути от и до. Колокольный звон собирал жалобы и расшатывал нервы оставшихся без надзора и помощи пациентов, чей голос становился все громче и громче звона колоколов и звучал дольше их, перекрывая гул города и дороги ведущие из него, оставляя возможность для бегства только крысам.

в июльской воде

еще плавает серая льдинка

похожая чем-то на сердце

*** Не зима, а мука, рассеянная повсюду

Не зима, а мука, рассеянная повсюду, просеянная сквозь ледяное, с мелкой сеткой, сито морозной ночи, сквозь кружковидное дно полнолуния, замешанная со снежным молоком, расфасованная по овальным корзинкам из очищенных стеблей ротанговых пальм, превращенная в растоянное тесто, бережно вываленное сугробами на пергамент опавших листьев, которое почувствовав свободу начинает расти вверх и вширь, вдоль дорог и стен неприметных домов. А потом белый огонь насыщает жаром терракотовый камень и по всем временам голубоглазым белокурым ветром разносится запах сладких сдобных булочек и пышек.

Глаза дочки

Лишь следы на тарелке

от двух пирожков

*** Белое сено, пахнущее зимним утром

Белое сено, пахнущее зимним утром, фарфоровые рысаки рядом с чалыми и форелевыми, инцитаты и маренги бьют копытами и фыркают от удивления, наблюдая за тем как сено становится молочным ручейком, рекой, океаном и уносит конюшню, опустошенным ковчегом за тонкую линию горизонта, к неведомому Арарату, а они остаются стоять среди волн. И волнам в такт приходят в движение фарфоровые, чалые и форелевые шеи вверх-вниз, вверх-вниз. Припадает инцитат губами к источнику жизни, делает глоток, а в это время маренга вдыхает в себя солнечный ветер и бесконечно синее небо. И так раз за разом. И вот уже показались макушки заиндевелых деревьев, крыши домов на пригорке, и вот уже мир вернулся в себя, в запах зимнего утра.

Сёдла в сарае

Мальчишки лепят из снега

Японский мостик

*** К бестиарию славянской мифологии

Водомерки, примерзшие к стальной воде; лай собак, осыпающийся подтаявшим снегом с крыш; ночные фонари, разжигающие у своих ног белоснежные костры, лишь для того, чтобы их быстрые хамелеоньи языки без устали выхватывали из темноты белых мотыльков, оставаясь голодными, не смея ими насытиться до рассвета. Смешные мысли похожие на лай водомерок в белом огне зимы, маленькие чудища так и не попавшие в бестиарий славянской мифологии, ведь живут и примерзают в долгие зимние ночи к стальной воде стекол, а мы их всё также кормим с рук своими страхами и надеждами.

В руке снежок

нижняя ветвь рябины

уже в сугробе

*** Музыкальные инструменты для игры через сотню дней

Сколько же вокруг музыкальных инструментов.

Барабаны замерзших с водой бочек, приставленные к стенам домов и развешенные на краях крыш барабанные палочки сосулек, ждущие условленного сигнала солнечного дирижёра.

Аккордеоны заборов с растянутыми вдоль улицы пыльно-снежными мехами, готовые сжаться и выдохнуть, оглушающее на сотни километров вокруг себя звучание разбуженного времени.

Саксофоны фонарных столбов, порывающиеся хрипеть в темноте ночей тусклым мерцающим светом упавших и умерших на земле комет.

Белый рояль теплицы, занесенный снегом, с колышущимися клавишами из полиэтилена или, если ты устал себя чувствовать простым человеком, из крыльев стрекоз, ждущих теплого ветра и мечтающих повиснуть над землей радужными течениями воздушных ручьев.

Хруст утреннего снега,

Передо мной

Ворон

чистит о камень клюв

*** Стихотворение, написанное для шепота во сне

Стихотворение, написанное для шёпота во сне, пророчествующее спасение птицы, потерявшейся в январской метели среди каменных деревьев, чьи плоды и зимой, то вспыхивают жёлтым светом, то угасают, чья рыхлая мякоть безвкусна и пропитана табачным дымом и запахами двухдневной пищи.

Стихотворение без слов, написанное сменяющимися образами и смыслами, спрятанными под легкими рисунками на белых листах бумаги, строчками, похожими на гнезда в переплетенных ветвях горных деревьев, повисших над городом, в котором бушует метель.

На руках гончара

Засохшая белая глина

С оттиском птицы

*** Пересечения

развязка восьми дорог сверху напоминавшая корнет-а-пистон, положенный на зеленое сукно ломберного стола, за которым когда-то собирались исполнитель марш-пасодобля, уличный музыкант и трубач оркестра попеременно ангажированный летними дворцовыми парками и зимними маскарадами вдруг оказалась прижатой к губам раскаленным на белом огне тавром и боль воскресила память, и стон воскресил страх и отражение стало эхом обрезавшим точно скальпелем бесконечное до пяти пальцев окаменевшей руки в которой осталась последняя карта прожженная в самой середине насквозь

карточный домик

за оконным стеклом

ветер

*** Чтобы сделать глоток свежего воздуха

Тропинка петляющая в белых волнах, упавших с неба облаков, не скрывающих своего возмущения и не умеющих обрести покой в нижнем мире своих снов, пока не прилетит алконост, не отложит в гнездо свитое из ледяной тины хрустальные яйца, не погрузит их в снежное кипение зимнего моря.

Тук-тук-тук… отмеряют часы время до начала шторма.

Тук-тук-тук… все спокойнее и тише стук сердца

Тук-тук-тук… пытаются пробить скорлупу птенцы, чтобы, обретя жизнь, вернуться в горний мир облаков…

Холодный и теплый,

Светлый и темный

воздух

Приоткрытая форточка

*** Сказка, рассказанная по пути в детский сад

Хлопья падающего снега – семена, разбрасываемые зимой, из которых ночами прорастают белые ящерицы и черепахи с ледяными панцирями. Постучи по ним колотушкой холодного ветра и услышишь эхо внутри каждого двора, похожее то на рык тигра-альбиноса, чья шкура исполосована лунными тенями, то на тихий звон колокольчиков гологорлого звонаря, проспавшего рождение единственно чистого цвета…

Первые следы

На снегу рядом с домом

Детская варежка

*** Освобождение из вязкой глубины зимнего янтаря

Освобождение из вязкой глубины зимнего янтаря духов дыхания с татуировкой полярных сов на тонких губах, чей шёпот – шелест раскрытых в полёте крыльев загадочен как стихи, написанные кровью певчих птиц на белых листьях расцветшего на ночных стеклах папоротника, притягивающие к себе тряпичных кукол с раскрашенными кирпичной пылью ртами и подведенными печной золой глазами лишь для того, чтобы вдохнуть в них не жизнь, а сразу старость, смерившуюся с погружением в освободившуюся вязкую глубину зимнего янтаря.

Облако, луна

Спит, укутавшись в одеяло

Тряпичная кукла

*** Глиняное эхо, ледяная тень

- Может быть нам поменяться глазами? - спросил глиняный аука у ледяного. Маленькое, пузатое, с круглыми щеками эхо покатилось от сухой березы до голой ели, от голой ели до мшистого пня, от мшистого пня до заросшей ложбины, спрашивая голосом ледяного ауки глиняного: – Может и нам поменяться глазами? - и маленькая, пузатая, с круглыми щеками тень уже катилась от заросшей ложбины до мшистого пня, от мшистого пня до голой ели, от голой ели до сухой березы. Так дни обретали постоянство, а качели времени покой…

Зимний туман

В тенях белых ветвей

Колышутся белые камни

*** Алансонский закат вне времени и пространства

Маленький трудолюбивый паучок, живший по ту сторону стекла в верхнем левом углу окна, наверное, забылся долгим зимним сном, спрятавшись в еле заметной трещинке деревянной рамы или улетел на сотканном белоснежном ковре-самолете, оставив на память вологодское кружево, которое теперь сверкает замерзшими в его тонких нитях осенними дождями, пойманным теньканьем синиц, зацепившимися и рассыпавшимися на мелкие кристаллики снежинками…

По ту сторону стекол

Золотые стрелки часов

В белой сирени

*** Что ж, значит человек

Снег... что ж, значит – снег. Белые мыши, все разом, выползли из своих норок искать сырную поземку и сами стали поземкой, потянувшейся по пустынным улицам от дома к дому, от двора ко двору; стали мыльным потоком, вылитым из корыта ночи на землю, ждущую иных поводов для радости, но готовую принять и эту малость – ветер… что ж, значит – ветер.

Фонарный столб

Наклоняя голову, входит в темный подъезд

человек

*** Тряпичная правда

Даже у куклы есть своя тряпичная правда, - засушенный цветок, хранимый в тайной ладанке, в чехольчике, завязанном алой нитью от распущенного банта. Развяжи, вынь и ночи пойдут на убыль, подгоняемые пролетевшими сквозь замерзшее стекло снежинками- светлячками, кружащими и звенящими в пространстве комнаты. Спрячь обратно и засеребрится за окном утро, наполняя пластмассовые глаза добрым светом и вечная улыбка неизменных пухленьких губок будет дариться всем, без разбора, без исключения.

Кукла разводит руками,

просунутые в неё пальцы

знают, что делать

*** Деревья, дивьи люди и пёс

Стволы и ветви деревьев, похожие днем на бредущих по занесенным снегом дворам перехожих каликов, в поисках страждущих слушать, но не способных слышать песни промерзших насквозь сердцевин и годовых колец, ночью превращаются в дивьих людей, рассеченных секирой зимнего ветра на черную половину памяти и белую половину сна, которые под тусклым мерцанием фонарей начинают танец ледяных гусениц складываясь пополам, одной ногой опираясь на одну руку, чтобы сделать шаг в сторону ускользающего времени, следя одним глазом за отбрасываемыми им тенями...

Свет из окна

Наступив на лёд, поскользнулся

Мимо идущий пёс

Подборка. Пятистопный ямб

Содержание

- Гуденье пчел изводит донных рыб

- Не ночь пришла, а пасечник принес

- Из фотографий юношеских лет

- Не сотвори себе кумира.. в дождь,

- Ночь не закрыть в чулан, не запереть

- Под крышей прошлогоднее гнездо

- Забытая в египетской строке

- Рот рвет зевота. спать.

- Парк стал светлей. Спилили тополя

- Но там где мне не быть не быть и нам

- Косая тень в дверях от фонаря

------------------------------------------------------------ Слип-поэзия

- Пора забыть и вспомнить. Прошептать

- По четным числам дни идут на юг

- В черновике под утро написал

- Июнь, обутый в холод и стекло

- Нет главного в тетрадях. Нет тепла

- Открыто время для полночных игр

- Санкт-Петербург, теперь в блокаде, ты.

- Из Мерва одеяния и ткань

- Июньский день учил лепить зверьков

- На обороте неба и стекла

- Везде где город - кремль, а ворон - смерть.

- Вчерашний гость- чернильный карандаш,

- Серьёзный разговор на красный цвет

- Вне этого пути нет ничего

- Я стар, я нем, я глух... и с улиц в дом

- Пять сиклей серебра цена вполне

__________________________________________________________

СЛИП - стихотворение, которому характерно отсутствие рифмы в первых строфах и её наличие в последней строфе или только в последней паре строк, с чередованием тезы/антитезы и мгновенной фиксацией (катарсисом) в окончании.

В данной подборке представлены стихотворения, написанные только пятистопным ямбом с чередованием мужской/женской рифмы.

***

Гуденье пчел изводит донных рыб,

задумавших подняться к горним тропам

по хрипам вросших в ил дремучих глыб,

по позвонкам похищенной Европы

туда где синь и время, и закон,

где рыбарям нет места в утлых лодках

и рыбий глаз намоленных икон

не кажется уже таким холодным

***

Не ночь пришла, а пасечник принес

Обкуренные сладким дымом улья,

В них пчелы приютили диких ос,

Сквозь них растет задумчивый багульник.

Еще цветы не превратились в прах,

В пыльцу небрежно брошенного слова

И май как май в сиреневых крестах

Все мается, но мается лилово..

Зачем же мерить подлинность его

Дренажными колодцами беззвучья,

В которых гниль веков, раздумий голь

Слегка прикрыты мудростью паучьей.

***

Из фотографий юношеских лет

Я вырезаю ножницами лица

Но составляя (кажется) портрет

Я перепутал улицы столицы.

На Божедомку налетел Арбат,

По Красной Пресне проплыла Варварка

И Патриарших, потускневший взгляд

Застыл под бровью Триумфальной арки.

Знать неспроста дарованы огни,

Сжигающие изнутри живое.

Чужое слово выпало из книг

У двери на полу скулит и воет.

Но не закончен (кажется) портрет.

Лиц не хватает завершить улыбку

По набережной, встретившей рассвет

От губ гранитных побежалой зыбью.

***

Не сотвори себе кумира.. в дождь,

прошедший сквозь стекло пустой гостиной,

где Александры Федоровны брошь

ещё блестит над черным клавесином.

Забытое всегда в цене вдвойне,

Но нет в России в призраках нехватки.

Дремучий бред о мировой войне

не в их, обшитых бархатом тетрадках,

не в их глазах любовь к чумным пирам,

к пустым словам, к непризнанным поэтам.

Забытый мотылек среди двух рам

и эта брошь.. Молчит, молчат об этом.

***

Ночь не закрыть в чулан, не запереть

Среди вещей потёртых и не нужных,

Пусть лучше оживёт и будет петь,

Готовя на веранде поздний ужин.

Шкворчит на сковородке окунёк,

Кочан луны нарублен и заправлен

Тягучим маслом, выжатым из строк,

Дорожек сада и оконных ставен.

Всё то что есть во мне полынь-трава,

Раскиданные тени вдоль ограды

И майский жук, заползший на кровать,

Гадать кроссворд, который не разгадан.

***

Под крышей прошлогоднее гнездо.

Ни жизни, ни надежды, ни тревоги.

Цветет багульник прямо в тёмный дом,

Приманивая ос к его порогу.

Но стал не сладок вересковый мёд

И нет печных чернил в гусиных перьях.

Каких гостей он вечерами ждёт,

И для кого его открыты двери?

Ещё зубаст некрашеный забор,

От нищеты куснёт то тень, то ветер..

И мрак ночной, как самый честный вор,

Оставит рубль луны в подарок детям.

***

Забытая в египетской строке - лиса - лишь в профиль

а на самом деле -

беда и боль. Песок течет к реке и почернел картофель.

за неделю

он тоже превратится в прах и в пыль,

как все и все,

но нам дороже слово

на мертвом языке.

наш дом уныл

и рядом с ним

все разом пали овцы.

и скарабей нашел свою луну, но потерял в движении

по тверди, которая дарована огню давным-давно,

еще до нашей смерти.

*** Пятничное

рот рвет зевота. спать.

до девяти, до десяти,

до мутных глаз субботы,

омлета с ветчиной

и долго пить

вишневые домашние компоты, смотря в окно

не в черную дыру

проваливаться

задевая ветви

в сирени дым

в тепло прозрачных рук

всю мелочь мыслей враз пустив на ветер.

и так дышать, как дышит только в май

опальная черемуха, заметив,

что солнце перелилось через край

высоких крыш и устремилось в лето.

***

Парк стал светлей. Спилили тополя,

Расширили бетонные дорожки,

Но отчего тогда глаза болят,

Не он, а я как будто огорожен

Забором, домом, улицей, тобой,

Идущей рядом в черно-белом платье.

Здесь цвел когда-то желтым зверобой

И тихо колокольчик синим плакал.

Зачем мне мир, зачем мне этот плен

Холодных глаз и серого пространства..

Я так давно согласен на обмен

Забытого на каменное царство.

***

но там где мне не быть не быть и нам

бег в ночь из дней для двух не долг и Бог с ним

звон тих и стих и где взять лепт на храм

на хлеб на соль на жизнь год худ и Бог с ним

но там где нам не быть не быть и мне

май встань со мной на край рви нить и Бог с ним

я знал что мир не рай что тьма не гнев

что страх не тень что дождь не снег и Бог с ним

***

Косая тень в дверях от фонаря,

Из мая в май всё так же рядом с почтой

Цветёт сирень и призрак почтаря

По адресам разносит письма. Точно

В одно и тоже время, за спиной

Тяжелая, потрёпанная сумка.

Его ли ждал ветхозаветный Ной,

Примяв гладь вод ореховой скорлупкой;

О нём ли вспомнил Бруно на костре,

Прикрыв глаза от солнечного света

И Гоголь, не проснувшись на заре,

Ему доверил снов своих секреты..

Зачем мне знать. Цветет сирень. И май

Колдует у потрепанных порогов,

Бросая лепестковый разгуляй

На фалды тёмно-синего покроя.

------------------------------------------------------------ Слип-поэзия

*** птицей sl

Пора забыть и вспомнить. Прошептать:

аллилуйя за штемпель в аусвайсе.

От белой ночи бесится гроза,

меняющая свой небесный почерк

на штрих, на код, на каменный браслет

моста в запястье барышни-канавки,

чахоточной, как всякий невский свет,

врачующий себя у книжных лавок.

в саду фонтаны и лебяжий пух,

но лета нет, оно ещё не снится..

Пора покинуть странную страну

не Бродским, - Блоком (или тайно) птицей.

*** между sl

по четным числам дни идут на юг,

а по нечетным думают, что север

и есть тот юг, забытый между зим

в (по летнему) придуманное утро

в полях пасутся тучные стада,

в полете птицы.. что ж болят предплечья

пока кладет колосья мах косы

на землю между тьмой, ручьем и речью.

***

В черновике под утро написал:

пропащий, потому что верю в лето

гонимое, голимое во всем,

закружит ветер в темном переулке

и в тупике с разбитым фонарем,

единственным собратом по несчастью,

застрявшем в этом мире на года.

В гостинице, похожей на гостинец

нетрезвого, не частого отца

мне жить до окончания недели.

Летит в окно пух с тополей, пыльца

то сорной конопли, то дремы белой.

*** милость sl

Июнь, обутый в холод и стекло,

в себе самом, дрожащее от звона..

на тонких стрелках утра серый клок

завис над девятью часами. Позже

о тапки споты-каясь, я проснусь,

с опаской загляну в глаза сирени,

которую поил вчерашний дождь

настойкой из нелепостей весенних.

Чем дольше этот мир живет во мне,

тем незаметней пятна и побитость

высоких стен, теней и голосов,

воркующих за солнечную милость.

***

Нет главного в тетрадях. Нет тепла

лучистых строк и солнечного зайца.

Да, мой восток сегодня как и все

базарен, вороват и бесталанен,

точнее так. его талант в другом -

быть зазывалой на кресты и плахи,

где пыль и грязь под черным сапогом

и белый флаг разорванной рубахи.

***

Открыто время для полночных игр

в мелодии для флейт и темных стекол,

вчерашних гнутых спиц,

ничейных лиц,

уснувших птиц

на памятных страницах..

Копить минуты и топить котят

бумажных в неисписанных чернилах,

пока дожди, в клубок свернувшись, спят

на лестницах, уткнувшись лбом в перила.

*** Санкт-Петербург

Санкт-Петербург, теперь в блокаде, ты.

За Ленинград, прости, никто не встанет.

Не улицы пусты - твои глаза

И Ладогу штормит, и ветер гонит

рой саранчи, и поднята Невой

вода до восемнадцатой ступени

у Горного, и с дамбы дикий вой

слышней чем рядом голос песнопений.

объект не явлен, храм не предстоит,

я в следующий раз, возможно, вспомню

того, кто захотел меня стереть

с холодных замутненных ночью стекол.

Санкт-Петербург, наверное, ты слеп

в аккордах, прикипающих к граниту

двадцатая ступень ещё видна

но дверь моя уже воде открыта.

*** Абиссиния

Из Мерва одеяния и ткань

из Химса носят румские рабыни

но тот дом счастья северней. На мне

бурнус магрибский да и то с чужого

плеча. Над Абиссинией плывут

ладьи не задевая волн соленых,

гребцы жуют кунжут, гребцы молчат

вкус вспоминая губ небесных гурий.

Их тень на мне, но память в них моя

и кто из нас кого теперь обманет:

в моих глазах давным-давно земля,

а в их глазах невольниц юных танец.

*** лемминги sl

Июньский день учил лепить зверьков,

похожих на обычный лист бумаги

изрядно мятый. Океан шептал

о рыбе чайкам, облакам о небе

внутри себя, в холодной глубине,

дышать которой могут только камни

и то не долго; о своей душе,

нанизанной на пулковские рёбра

меридианов, вызванных на бой,

за белый череп выдуманных чисел

чья сумма - вдох, присыпанный землёй,

а разность - выдох, оперённый высью.

*** цепочка sl

на обороте неба и стекла,

запутавшийся в сумерках кофейник

и близорукий плюшевый енот,

играющий с часами на цепочке

не золотой, не медной – ледяной

не тающей, не рвущейся - последней,

изранившей и исцелившей зной

внутри всех снов прохладой многолетней.

*** бабье лето sl

везде где город - кремль, а ворон - смерть.

цветенье астр всё помечает белым..

бумагой челобитной под сургуч

не грязно рыжий, а небесно синий

под облачные всполохи белья,

развешенного между сладких окон

варенье варят.. медные тазы

в шипящей пенке и гудящих осах.

на чемодане шляпа, не присесть ..

в дорогу? навсегда? что ж в бабье лето..

в тени репей прочесывает шерсть

двух голосов в уже осеннем свете.

*** гость sl

вчерашний гость- чернильный карандаш,

сегодняшний - уже его огрызок

пора оплакать горький вкус дождей

и белые развалины лечебниц

расшифровав ступенчатость икон -

провалов окон в темноту безбожья

ночь упакует всех за упокой

и в сновиденья впишет бездорожье

*** Сомнения/ Волхвы

Серьёзный разговор на красный цвет

отреагирует зеленой вспышкой

мели’ссы, мелиссы’? где лес и дождь

настойчивы в стремлении быть ближе

естественному ходу вечеров,

ночным скрижалям облаков и звездной

истории загадочных волхвов,

являющихся сквозь звенящий воздух.

*** Дрозд

Вне этого пути нет ничего,

точнее - ничего не изменилось

Цветенье яблонь, скрипы половиц.

и эхо за рыбачьими сетями

не спряталось, - споткнулось о ведро

загромыхало?.. нет?.. защебетало,

как прилетевший желтоклювый дрозд

искать у чёрных гнёзд своё начало.

*** Прочитанное по губам старого авийского жреца

"Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не приидет Примиритель" Быт.49,10

- Я стар, я нем, я глух... и с улиц в дом

за ночь намёл песка восточный ветер

не желтого, а белого и с ним

перо мне неизвестной птицы.

...........................Солнце,

как и всегда, смотрело свысока

на тучный скот, бредущий к водопою,

на сад, в котором зрелый виноград

на землю падал.

...........................- Долгожданный жребий -

возжечь на жертвеннике фимиам -

мне наконец-то выпал, как же долго

в своей чреде черёд свой ждал, всё ждал…

.

Закрыл глаза, в руках дощечка с воском

и выведено будто "Иоанн",

а может быть, так тень легла, неброско.

*** Пять сиклей

"Только первенец из людей должен быть выкуплен, …а выкуп начиная от одного месяца, по оценке твоей, бери в пять сиклей серебра." Числ., гл.18 ст.16

.

.

Пять сиклей серебра цена вполне

приемлемая и для всех едина

который век. Тридцатый минул день

пора платить, ведь Бог приимет выкуп.

Священник стар, священник стар и мудр,

высокий лоб, глубокие морщины..

- что ж пусть живет твой первородный сын,

а эту дань я отложу на время.

Всегда есть тот, кто любит, но предаст.

Всегда есть те, кто, веря, не поверят.

Мы все песок, который каждый миг

куда-то гонит одинокий ветер...

Священник замолчал, Иосиф встал,

пошёл домой, к своей жене Марии,

а за спиной осеребрилась даль

и кровью проступило имя

Сына

Четырнадцать дней о нас

.                                                                                                                 Венок темперированных сонетов

День первый

.   Теперь возможна ты, сухая глина, дрожащий красным уголь. Над камином фарфоровый болванчик всё кивает тяжелой головой. Ты огибаешь сон между льдом и Лазарем. Нет ветра в осанне нищим. Ночь ветхозаветна, как все слепцы в стесненном первозванном молчании. Ты молишься, скучая о каменной воде, о мягком камне внутри зимы, о царской десятине с прозрачных губ, о белоснежной дали для нас двоих. Возможно ты причина всех мыслей о тепле. Внутри картины холодная вода у стен причала…


День второй

Холодная вода у стен причала не отражает неба. Ты сказала: мне нужен камень в имени; мне нужно дыхание вне стен; мне нужно имя в дыхании и камень в серых стенах ещё одной зимы; мне нужен ветер внутри зерна и воздух над камнями, над снегом и зерном; мне нужен голос, кричащий в стенах имя ветра, в зимах, поющий снегом о неопалимом дыхании зерна; мне нужно верить надорванному голосу и серым дорогам дней, и пусть непоправимо вторичны первый снег, речная тина…


День третий

Не встретить первый снег. Речная тина насквозь промёрзла. Бесконечно длинный колючий день. То солью в снег, то правдой в глаза, а то изменой в сердце. Холод ждёт за закрытой дверью, ищет повод ворваться внутрь. Ты делишь счастье на два молчания, желая быть не равной себе самой, молчишь о самом главном: о том, что стёрто небо с замутненных ненастьем стёкол; как-то отвлеченно течёт по венам кровь и монотонно скребётся ледяная мышь под тёмным покровом ночи. Боль перед иконой исчерпана. Любовь ещё в начале.


День четвертый

Исчерпана любовь ещё в начале пути
по кромке льда к весне.
Ты знала, я буду рад не встрече –
дорогому портвейну на одну персону;
слову «спаси…» без продолжения;
соблазну не видеть в отражениях знакомой фигуры  
и тому, как кормят с тонких прозрачных игл бесстрастных кукол Вуду,
засохшим от страданий, хлебом.
Воздух и известь неизменно равнозначны
в ответах пришлым сумеркам  
и кругу, стирающему мел до пальцев
в звоне промерзших глаз.
Не мы с тобой едины в безветрии.
Первичны не причины.


День пятый

В безветрии первичны не причины происходящего, а то, что снова обещаны осадки. Бесполезна моя вода в гниющих зёрнах. Тихо скребутся мыши. Я - не я. Но после полуночи я - мышь, которой нужно найти свой дом во тьме, за отражённой чужой водой. Когда мои потери уравнены зерном, зерно не знает о мёртвой и живой воде, о свете в конце тоннеля, позабытом где-то под плинтусом, о том, что каждой ночью я превращаюсь в мышь, что все начала - неудовлетворенность. Ты устала.


День шестой

Неудовлетворенность.
Ты устала и говоришь «я» - боль…  
Но почему же тогда всё так двусмысленно?  
Два слова как будто в ссоре?  
Снег молчит на тёмной от возраста земле,
и белый запах съедает воздух.  
Фонари на запад бросают тени.  
В стёклах, расплетённых на сто соцветий –  
лапы елей тонко вонзают когти в крылья птиц.
Узорный пейзаж из блёсток льда заплачет только весной.
Ну а пока ты встретишь вечер без радости.
Ты смотришь внутрь картины
на дверь, на стены.
Но не стоит долго искать глазами осторожность линий.


День седьмой

Искать глазами осторожность линий внутри зимы,
а находить под вечер, везде и всюду снег.  
Пространство речи наполнено лишь им,
живым, разумным, холодным.  
Прежде чем уснуть, закроет глаза он, а не я
и, возвращаясь из сна,
он, а не я сместит акценты начала дня
вдоль неопровержимых осей X-Y-Z,
вдоль приграничных постов и зон,
вдоль бесконечно-странных дорог от дома «А»
до пересадки к домам «Б-В-Г-Д»,
и так до встречи с водой, готовой стать началом снега
в скупых пересечениях.
Нас мало.


День восьмой

В скупых пересечениях нас мало, так мало, что я помню только ветер и снег в твоём лице. В нас не заметен, стал цвет зерна. Осталось ждать недолго рассвета, после ночи за попыткой восстановить внутри давно забытых эклеров сладость, возвратить вкус неба на кончик языка. От тьмы налево звенит свеча, и хлебный колокольчик поёт над каплей красного густого вина псалмы, замёрзшей между строчек воды. Ты станешь на просвет полынью, и запах глины возвратится к пальцам. Пока мы верим, наши чувства явны.


День девятый

Пока мы верим, наши чувства явны
как стол и стул. А хочешь, в запах света  
добавь немного мяты, чтобы вспомнить
вкус неба, и добавь немного соли
и цитруса в простую воду, чтобы
поднять волну в эгейском море. Камни
всегда готовы ждать.

Ты говорила о дне рождения голубоглазой змеи; о том, что надо непременно его отметить втайне от всех старых знакомых. Больше не ищи предлога закрыться в дальней комнате. Все клятвы наедине с субботой, воскресеньем как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи.


День десятый

Как дрожь ресниц,
зола зрачков,
цвет кожи
во мне вторично время.
Я жду ночи, когда уснут на листьях ледяные улитки слёз;
стекло услышит вещий плач отражений,
выучивших шёпот дорог внутри полночных глаз.
Крест-накрест: то руки, то слова, а то и ветви.
Внутри меня челночный город в гнутых железных скрепах
на сожжённых в пальцах замерзших спичках  
бродит, оставляя в снегу вороний след,
в сорочьих гнездах – блестящие слова, зерно и камень,
обилие воды и льда.
Вой ветра как разговор несчастного о счастье.


День одиннадцатый

Как разговор несчастного о счастье тепло в осаде зимних дней. Улыбки гуляют, запирая лица в доме на семь замков, грехов и прочих скучных никчемных дел. Я был бы рад стать дымом, нашедшим чёрный ход, в не вечный город, в котором вечер – явь теней, сон ветра в одном окне. Но ты не замечаешь: чем дольше в нас молчание, тем дальше от нас весна; что черный хлеб грамматик пошел на красный квас, сдвигая вправо начала строк, глазные бревна, берег в камнях и тине. Но слова об этом внутри меня. Мы сорок бед не равны.


День двенадцатый

Внутри меня мы сорок бед.
Не равны дистанции.
Пока мы спим, поделим себя на «ты» и «я».  

Чуть позже двадцать четвертого - колючий снег в окрестных дворах и шестидневная округлость в сугробах, в сердцевине водосточной трубы листва и лёд, а над подъездом, похожим на собачью пасть, кривые, растущие из ржавых дёсен зубы сосулек. Так, наверное, неспешно кончается вода.

Пока в субботу мы не поделим дом
на влажный воздух и тихий вздох,
не доверяя больше воде и льду.
Зима помочь не сможет.


День тринадцатый

Воде и льду зима помочь не сможет выращивать слова до вкуса сладкой черники букв, съедобного от века желания знать больше. Берег неба в ракушках облаков на бело-синей воздушной ткани. Жаль мне эту глину чувств без воды и жаль мне рыжий остров, сжигающий себя. Наперсток с пальца способен защитить иглу от встречи с бессильной плотью, болью комариных игр с абсолютным слухом. В доме вечер уже не гость, - ещё не на законных правах владельца. Стоит ли пытаться нащупать время на больных запястьях?


День четырнадцатый

Нащупать время на больных запястьях
 не просто и не сложно. Ты всё чаще
испытываешь холод, но он больше
тебя. Включаешь тусклый свет и видишь
себя. Ты мерзнешь изнутри, сгорая
желанием согреться, понимая,
что белое не значит - пух. Что стены
уже не стены. Хочешь прислониться
и сразу боль пронзает красный иней,
раскрашивает белый воздух в шёпот
холодных губ над шеей, над плечами,
всё ниже, ниже,.. И не надо думать
о свете. Он погаснет сам. Замерзнув.
Теперь возможна ты… Сухая глина.


Магистрал

Теперь возможна ты, сухая глина,
холодная вода. У стен причала
не встретить первый снег. Речная тина.
Исчерпана любовь ещё в начале.

В безветрии первичны не причины
- неудовлетворенность. Ты устала
искать глазами осторожность линий.
В скупых пересечениях нас мало.

Пока мы верим, наши чувства явны
как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи,  
как разговор несчастного о счастье.
Внутри меня мы сорок бед не равны.
Воде и льду зима помочь не сможет  
нащупать время на больных запястьях.

============================================****

День первый

.     Теперь возможна ты, сухая глина, дрожащий красным уголь. Над камином фарфоровый болванчик всё кивает тяжелой головой. Ты огибаешь сон между льдом и Лазарем. Нет ветра в осанне нищим. Ночь ветхозаветна, как все слепцы в стесненном первозванном молчании. Ты молишься, скучая о каменной воде, о мягком камне внутри зимы. Оброк и десятина - с прозрачных губ, проросшее сквозь веки зерно зрачков. Возможно ты причина всех мыслей о тепле. Внутри картины: холодная вода у стен причала…

День второй

.     Холодная вода у стен причала не отражает неба. Ты сказала: мне нужен камень в имени; мне нужно дыхание вне стен; мне нужно имя в дыхании и камень в серых стенах ещё одной зимы; мне нужен ветер внутри зерна и воздух над камнями, над снегом и зерном; мне нужен голос, кричащий в стенах имя ветра, в зимах, поющий снегом о неопалимом дыхании зерна; мне нужно верить надорванному голосу и серым дорогам дней, что снова станут зримы «не встретить», первый снег, речная тина.

День третий

.     Не встретить первый снег. Речная тина насквозь промёрзла. Бесконечно длинный колючий день. То солью в снег, то правдой  в глаза, а то изменой в сердце. Холод ждёт за закрытой дверью, ищет повод ворваться внутрь. Ты делишь счастье на два молчания, желая быть не равной себе самой, молчишь о самом главном:  о том, что стёрто небо с замутненных  ненастьем стёкол; как-то отвлеченно течёт по венам кровь и монотонно скребётся ледяная мышь под тёмным покровом ночи. Боль перед иконой исчерпана. Любовь ещё в начале.

День четвертый

.     Исчерпана любовь ещё в начале пути по кромке льда к весне. Ты знала я буду рад не встрече - дорогому  портвейну на одну персону; слову «спаси…» без продолжения; соблазну не видеть в отражениях знакомой фигуры и тому, как кормят с тонких прозрачных игл бесстрастных кукол Вуду, засохшим от страданий, хлебом. Воздух и известь неизменно равнозначны в ответах пришлым сумеркам и кругу,  стирающему мел до пальцев в звоне  промерзших глаз. Не мы с тобой едины в безветрии. Первичны не причины.

День пятый

.     В безветрии первичны не причины происходящего, а то, что снова обещаны осадки. Бесполезна  моя вода в гниющих зёрнах. Тихо скребутся мыши.  Я - не я. Но после полуночи я - мышь, которой нужно  найти свой дом во тьме, за отражённой  чужой водой. Когда мои потери уравнены зерном, зерно не знает о мёртвой и живой воде, о свете в конце тоннеля, позабытом где-то под плинтусом, о том, что каждой ночью  я превращаюсь в мышь, что все начала - неудовлетворенность. Ты устала.

День шестой

.     Неудовлетворенность. Ты устала и говоришь «я» - боль…  Но почему же тогда всё так двусмысленно?  Два слова как будто в ссоре?  Снег молчит на тёмной от возраста земле, и белый запах съедает воздух.  Фонари на запад бросают тени.  В стёклах, расплетённых на сто соцветий – лапы елей тонко вонзают когти в крылья птиц. Узорный пейзаж из блёсток льда заплачет только весной. Ну а пока ты встретишь вечер без радости. Ты смотришь внутрь картины на дверь, на стены. Но не стоит долго искать глазами осторожность линий.

День седьмой

.     Искать глазами осторожность линий внутри зимы, а находить под вечер, везде и всюду снег. Пространство речи наполнено лишь им, живым, разумным, холодным. Прежде чем уснуть, закроет глаза он а не я и, возвращаясь из сна, он а не я сместит акценты начала дня вдоль неопровержимых  осей X-Y-Z, вдоль приграничных постов и зон, вдоль бесконечно-странных дорог от дома «А» до пересадки к домам  «Б-В-Г-Д», и так до встречи с водой, готовой стать началом снега в скупых пересечениях. Нас мало.

День восьмой

.     В скупых пересечениях нас мало, так мало, что во всех цветах я помню твоё лицо произносимо только  в оранжевом. Осталось ждать недолго рассвета, после стона за попыткой восстановить внутри давно забытых эклеров сладость, возвратить вкус неба на кончик языка.  От тьмы налево звенит свеча и хлебный колокольчик поёт над каплей красного густого вина псалмы, замершей между строчек воды. Ты станешь на просвет полынью,  и запах глины возвратится к пальцам, пока мы верим. Наши чувства явны.

День девятый

.     Пока мы верим, наши чувства явны как стол и стул. А хочешь, в запах света добавь немного мяты, чтобы вспомнить вкус неба, и добавь немного соли и цитруса в простую воду, чтобы поднять волну в эгейском море. Камни всегда готовы ждать. Ты говорила о дне рождения голубоглазой  змеи; о том, что надо непременно его отметить втайне от всех старых знакомых. Больше не ищи предлога  закрыться в дальней комнате. Все клятвы наедине с субботой, воскресеньем как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи.

День десятый

.     Как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи, - надежды на свидание, на время: когда уснут на листьях ледяные улитки слёз; стекло услышит вещий плач отражений, выучивших шёпот дорог внутри полночных глаз. Крест накрест то руки, то слова, а то и ветви. Внутри меня челночный город в гнутых железных скрепах на сожжённых в пальцах замерзших спичках бродит, оставляя в снегу вороний след, в сорочьих гнездах – блестящие слова, зерно и камень, обилие воды и льда. Вой ветра как разговор несчастного о счастье.

День одиннадцатый

.     Как разговор несчастного о счастье тепло в осаде зимних дней. Улыбки гуляют, запирая лица в доме на семь замков, грехов и прочих скучных никчемных дел. Я был бы рад стать дымом, нашедшим чёрный ход, в не вечный город, в котором вечер – явь теней, сон ветра в одном окне. Но ты не замечаешь: чем дольше в нас молчание, тем дальше от нас весна; что черный хлеб грамматик пошел на красный квас, сдвигая вправо начала строк, глазные бревна, берег в камнях и тине. Но слова об этом внутри меня. Мы сорок бед не равны.

День двенадцатый

.     Внутри меня, мы сорок бед. Не равны дистанции. Пока мы спим, поделим себя на «ты» и «я». Чуть позже двадцать четвертого - колючий снег в окрестных дворах и шестидневная округлость  в сугробах, в сердцевине водосточной трубы листва и лёд, а над подъездом, похожим на собачью пасть, кривые,  растущие из ржавых дёсен зубы сосулек. Так, наверное, неспешно кончается вода. Пока в субботу мы не поделим дом на влажный воздух и тихий вздох, не доверяя больше воде и льду. Зима помочь не сможет.

День тринадцатый

.     Воде и льду зима помочь не сможет выращивать слова до вкуса сладкой черники букв, съедобного от века желания знать больше.  Берег неба в ракушках облаков на бело-синей воздушной ткани. Жаль мне эту глину чувств без воды и жаль мне рыжий остров, сжигающий себя. Наперсток с пальца способен защитить иглу от встречи с бессильной плотью, болью комариных игр с абсолютным слухом.  В доме вечер уже не гость, - ещё не на законных правах владельца. Стоит ли пытаться нащупать время на больных запястьях?

День четырнадцатый

.     Нащупать время на больных запястьях не просто и не сложно. Ты всё чаще испытываешь холод, но он больше тебя. Включаешь тусклый свет и видишь себя. Ты мерзнешь изнутри, сгорая желанием согреться, понимая, что белое не значит - пух. Что стены уже не стены. Хочешь прислониться и сразу боль пронзает красный иней, раскрашивает белый воздух в шёпот холодных губ над шеей, над плечами, всё ниже, ниже,.. И не надо думать о свете. Он погаснет сам. Замерзнув.

Теперь возможна ты… Сухая глина.

Магистрал

.     Теперь возможна ты, сухая глина, холодная вода. У стен причала не встретить первый снег. Речная тина исчерпана. Любовь ещё в начале, в безветрии. Первичны не причины - неудовлетворенность. Ты устала искать глазами осторожность линий в скупых пересечениях. Нас мало пока мы верим. Наши чувства явны как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи, как разговор несчастного о счастье внутри меня. Мы сорок бед не равны воде и льду. Зима помочь не сможет нащупать время на больных запястьях.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++ верлибр

День первый

Теперь возможна ты,

сухая глина, дрожащий красным уголь.

Над камином фарфоровый болванчик

всё кивает тяжелой головой.

Ты огибаешь сон между льдом и Лазарем.

Нет ветра в осанне нищим.

Ночь ветхозаветна, как все слепцы.

В стесненном первозванном молчании ты молишься,

скучая о каменной воде,

о мягком камне внутри зимы.

Оброк и десятина - с прозрачных губ,

проросшее сквозь веки зерно зрачков.

Возможно ты причина всех мыслей о тепле.

Внутри картины холодная вода у стен причала.

День второй

Холодная вода у стен причала не отражает неба.

Ты сказала:

мне нужен камень в имени;

мне нужно дыхание вне стен;

мне нужно имя в дыхании и камень в серых стенах ещё одной зимы;

мне нужен ветер внутри зерна

и воздух над камнями, над снегом и зерном;

мне нужен голос, кричащий в стенах имя ветра,

в зимах, поющий снегом о неопалимом дыхании зерна;

мне нужно верить надорванному голосу

и серым дорогам дней,

что снова станут зримы: «не встретить»,

первый снег,

речная тина.

День третий

Не встретить первый снег.

Речная тина насквозь промёрзла.

Бесконечно длинный, колючий день.

То солью в снег, то правдой в глаза, а то изменой в сердце.

Холод ждёт за закрытой дверью,

ищет повод ворваться внутрь.

Ты делишь счастье на два молчания, желая быть не равной себе самой,

молчишь о самом главном:

о том, что стёрто небо с замутненных ненастьем стёкол;

как-то отвлеченно течёт по венам кровь

и монотонно скребётся ледяная мышь

под тёмным покровом ночи.

Боль перед иконой исчерпана.

Любовь ещё в начале.

День четвертый

Исчерпана любовь ещё в начале пути по кромке льда к весне.

Ты знала, я буду рад не встрече –

дорогому портвейну на одну персону;

слову «спаси…» без продолжения;

соблазну не видеть в отражениях знакомой фигуры

и тому, как кормят с тонких прозрачных игл

бесстрастных кукол Вуду,

засохшим от страданий, хлебом.

Воздух и известь неизменно равнозначны

в ответах пришлым сумеркам

и кругу, стирающему мел до пальцев

в звоне промерзших глаз.

Не мы с тобой едины в безветрии.

Первичны не причины.

День пятый

В безветрии первичны не причины происходящего,

а то, что снова

обещаны осадки.

Бесполезна  моя вода в гниющих зёрнах.

Тихо скребутся мыши.

Я - не я.

Но после полуночи я - мышь,

которой нужно  найти свой дом во тьме,

за отражённой чужой водой.

Когда мои потери уравнены зерном, зерно не знает о мёртвой и живой воде,

о свете в конце тоннеля, позабытом где-то под плинтусом,

о том, что каждой ночью  я превращаюсь в мышь,

что все начала - неудовлетворенность.

Ты устала.

День шестой

Неудовлетворенность.

Ты устала и говоришь: «я» - боль…  

Но почему же, тогда всё так двусмысленно?  

Два слова как будто в ссоре?  

Снег молчит на тёмной от возраста земле,

и белый запах съедает воздух.  

Фонари на запад бросают тени.  

В стёклах, расплетённых на сто соцветий –

лапы елей тонко вонзают когти в крылья птиц.

Узорный пейзаж из блёсток льда заплачет только весной.

Ну а пока ты встретишь вечер без радости.

Ты смотришь внутрь картины

на дверь, на стены.

Но не стоит долго искать глазами осторожность линий.

День седьмой

Искать глазами осторожность линий внутри зимы,

а находить под вечер,

везде и всюду снег.

Пространство речи наполнено лишь им,

живым, разумным, холодным.

Прежде чем уснуть, закроет глаза он, а не я

и, возвращаясь из сна, он, а не я сместит акценты начала дня

вдоль неопровержимых  осей X-Y-Z,

вдоль приграничных постов и зон,

вдоль бесконечно-странных дорог

от дома «А» до пересадки к домам «Б-В-Г-Д»,

и так до встречи с водой,

готовой стать началом снега в скупых пересечениях.

Нас мало.

День восьмой

В скупых пересечениях нас мало,

так мало, что во всех цветах

я помню твоё лицо

произносимо только  в оранжевом.

Осталось ждать недолго рассвета,

после стона за попыткой восстановить внутри давно забытых эклеров сладость,

возвратить вкус неба на кончик языка.  

От тьмы налево звенит свеча

и хлебный колокольчик поёт над каплей красного густого вина псалмы,

замершей между строчек воды.

Ты станешь на просвет полынью,  

и запах глины возвратится к пальцам,

пока мы верим.

Наши чувства явны.

День девятый

Пока мы верим, наши чувства явны как стол и стул.

А хочешь, в запах света добавь немного мяты,

чтобы вспомнить вкус неба,

и добавь немного соли и цитруса в простую воду,

чтобы поднять волну в эгейском море.

Камни всегда готовы ждать.

Ты говорила о дне рождения голубоглазой  змеи;

о том, что надо непременно его отметить

втайне от всех старых знакомых.

Больше не ищи предлога  закрыться в дальней комнате.

Все клятвы наедине с субботой, воскресеньем

как дрожь ресниц,

зола зрачков,

цвет кожи.

День десятый

Как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи,

- надежды на свидание, на время:

когда уснут на листьях ледяные улитки слёз, -

стекло услышит вещий плач отражений,

выучивших шёпот дорог внутри полночных глаз.

Крест накрест то руки, то слова, а то и ветви

внутри меня

Челночный город в гнутых железных скрепах

на сожжённых в пальцах замерзших спичках

бродит, оставляя в снегу вороний след,

в сорочьих гнездах – блестящие слова,

зерно и камень,

обилие воды и льда.

Вой ветра как разговор несчастного о счастье.

День одиннадцатый

Как разговор несчастного о счастье тепло в осаде зимних дней.

Улыбки гуляют, запирая лица в доме на семь замков, грехов

и прочих скучных никчемных дел.

Я был бы рад стать дымом,

нашедшим чёрный ход,

в не вечный город,

в котором вечер – явь теней, сон ветра

в одном окне.

Но ты не замечаешь:

чем дольше в нас молчание, тем дальше от нас весна;

что черный хлеб грамматик пошел на красный квас,

сдвигая вправо начала строк, глазные бревна, берег в камнях и тине.

Но слова об этом внутри меня.

Мы сорок бед не равны.

День двенадцатый

Внутри меня, мы сорок бед.

Не равны дистанции.

Пока мы спим, поделим себя на «ты» и «я».

Чуть позже двадцать четвертого –

колючий снег в окрестных дворах

и шестидневная округлость  в сугробах,

в сердцевине водосточной трубы листва и лёд,

а над подъездом, похожим на собачью пасть,

кривые, растущие из ржавых дёсен зубы сосулек.

Так, наверное, неспешно кончается вода.

Пока в субботу мы не поделим дом

на влажный воздух и тихий вздох,

не доверяя больше воде и льду.

Зима помочь не сможет.

День тринадцатый

Воде и льду зима помочь не сможет выращивать слова

до вкуса сладкой черники букв,

съедобного от века желания знать больше.  

Берег неба в ракушках облаков

на бело-синей воздушной ткани.

Жаль мне эту глину чувств без воды

и жаль мне рыжий остров,

сжигающий себя.

Наперсток с пальца способен защитить иглу

от встречи с бессильной плотью,

болью комариных игр с абсолютным слухом.  

В доме вечер уже не гость, -

ещё не на законных правах владельца.

Стоит ли пытаться нащупать время на больных запястьях?

День четырнадцатый

Нащупать время на больных запястьях не просто и не сложно.

Ты всё чаще испытываешь холод,

но он больше тебя.

Включаешь тусклый свет и видишь себя.

Ты мерзнешь изнутри, сгорая желанием согреться,

понимая, что белое не значит - пух.

Что стены уже не стены.

Хочешь прислониться и сразу боль пронзает красный иней,

раскрашивает белый воздух в шёпот холодных губ

над шеей, над плечами, всё ниже, ниже,..

И не надо думать о свете.

Он погаснет сам.

Замерзнув.

Теперь возможна ты… Сухая глина.

Магистрал

Теперь возможна ты, сухая глина, холодная вода.

У стен причала не встретить первый снег.

Речная тина исчерпана.

Любовь ещё в начале, в безветрии.

Первичны не причины - неудовлетворенность.

Ты устала искать глазами осторожность линий

в скупых пересечениях

нас мало

пока мы верим

наши чувства явны как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи,

как разговор несчастного о счастье

внутри меня

мы сорок бед не равны воде и льду.

Зима помочь не сможет нащупать время на больных запястьях.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

 векок сонетов

День первый

Теперь возможна ты, сухая глина,

дрожащий красным уголь. Над камином

фарфоровый болванчик всё кивает

тяжелой головой. Ты огибаешь

сон между льдом и Лазарем. Нет ветра.

В осанне нищим ночь ветхозаветна,

как все слепцы в стесненном, первозванном

молчании. Ты молишься, скучая

о каменной воде, о мягком камне.

Внутри зимы оброк и десятина -
с прозрачных губ, проросшее сквозь веки

зерно зрачков. Возможно ты причина

всех мыслей о тепле. Внутри картины

холодная вода. У стен причала.

День второй

Холодная вода у стен причала

не отражает неба. Ты сказала:

мне нужен камень в имени; мне нужно

дыхание вне стен; мне нужно имя

в дыхании и камень в серых стенах

ещё одной зимы; мне нужен ветер

внутри зерна и воздух над камнями,

над снегом и зерном;  мне нужен голос,

кричащий в стенах имя ветра, в зимах,

поющий снегом о неопалимом

дыхании зерна; мне нужно верить

надорванному голосу и серым

дорогам дней, что снова станут зримы:

«не встретить», первый снег, речная тина.

День третий

Не встретить первый снег. Речная тина

насквозь промёрзла. Бесконечно длинный,

колючий день. То солью в снег, то правдой

в глаза, а то изменой в сердце.  Холод

ждёт за закрытой дверью, ищет повод

ворваться внутрь. Ты делишь счастье на два

молчания, желая быть не равной

себе самой,  молчишь о самом главном:

о том, что стёрто небо с замутненных

ненастьем стёкол; как-то отвлеченно

течёт по венам кровь и монотонно

скребётся ледяная мышь под тёмным

покровом ночи.  Боль перед иконой

исчерпана.  Любовь ещё в начале.

День четвертый

Исчерпана любовь ещё в начале

пути по кромке льда к весне. Ты знала,

я буду рад не встрече – дорогому

портвейну на одну персону; слову

 «спаси…» без продолжения;  соблазну

не видеть в отражениях знакомой

фигуры и тому, как кормят с тонких

прозрачных игл бесстрастных кукол Вуду,

засохшим от страданий, хлебом. Воздух

и известь неизменно равнозначны

в ответах пришлым сумеркам и кругу,

стирающему мел до пальцев в звоне

промерзших глаз. Не мы с тобой едины

в безветрии. Первичны не причины.

День пятый

В безветрии первичны не причины

происходящего, а то, что снова

обещаны осадки. Бесполезна  

моя вода в гниющих зёрнах. Тихо

скребутся мыши. Я - не я. Но после

полуночи я - мышь, которой нужно  

найти свой дом во тьме, за отражённой

чужой водой.  Когда мои потери

уравнены зерном, зерно не знает

о мёртвой и живой воде, о свете

в конце тоннеля, позабытом где-то

под плинтусом, о том, что каждой ночью  

я превращаюсь в мышь, что все начала –

неудовлетворенность. Ты устала.

День шестой

Неудовлетворенность. Ты устала

и говоришь: «я» - боль…  Но почему же,

тогда всё так двусмысленно?  Два слова

как будто в ссоре?  Снег молчит на тёмной

от возраста земле, и белый запах

съедает воздух.  Фонари на запад

бросают тени.  В стёклах, расплетённых

на сто соцветий – лапы елей тонко

вонзают когти в крылья птиц. Узорный

пейзаж из блёсток льда заплачет только

весной. Ну а пока ты встретишь вечер

без радости. Ты смотришь внутрь картины

на дверь, на стены. Но не стоит долго

искать глазами осторожность линий.

День седьмой

Искать глазами осторожность линий

внутри зимы, а находить под вечер,

везде и всюду снег. Пространство речи

наполнено лишь им, живым, разумным,

холодным. Прежде чем уснуть, закроет

глаза он, а не я и, возвращаясь

из сна, он, а не я сместит акценты

начала дня вдоль неопровержимых  

осей X-Y-Z, вдоль приграничных

постов и зон, вдоль бесконечно-странных

дорог от дома «А» до пересадки

к домам «Б-В-Г-Д», и так до встречи

с водой, готовой стать началом снега

в скупых пересечениях. Нас мало.

День восьмой

В скупых пересечениях нас мало,

так мало, что во всех цветах я помню

твоё лицо произносимо только  

в оранжевом. Осталось ждать недолго

рассвета, после стона за попыткой

восстановить внутри давно забытых

эклеров сладость, возвратить вкус неба

на кончик языка.  От тьмы налево

звенит свеча и хлебный колокольчик

поёт над каплей красного густого

вина псалмы, замершей между строчек

воды. Ты станешь на просвет полынью,  

и запах глины возвратится к пальцам.

Пока мы верим, наши чувства явны.

День девятый

Пока мы верим, наши чувства явны

как стол и стул. А хочешь, в запах света

добавь немного мяты, чтобы вспомнить

вкус неба, и добавь немного соли

и цитруса в простую воду, чтобы

поднять волну в эгейском море. Камни

всегда готовы ждать. Ты говорила

о дне рождения голубоглазой  

змеи; о том, что надо непременно

его отметить втайне от всех старых

знакомых. Больше не ищи предлога  

закрыться в дальней комнате. Все клятвы

наедине с субботой, воскресеньем

как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи.

День десятый

Как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи,

- надежды на свидание, на время:

когда уснут на листьях ледяные

улитки слёз, - стекло услышит вещий

плач отражений, выучивших шёпот

дорог внутри полночных глаз. Крест накрест

то руки, то слова, а то и ветви

внутри меня. Челночный город в гнутых

железных скрепах на сожжённых в пальцах

замерзших спичках бродит, оставляя

в снегу вороний след, в сорочьих гнёздах –

блестящие слова, зерно и камень,

обилие воды и льда. Вой ветра

как разговор несчастного о счастье.

День одиннадцатый

Как разговор несчастного о счастье

тепло в осаде зимних дней. Улыбки

гуляют, запирая лица в доме

на семь замков, грехов и прочих скучных

никчемных дел. Я был бы рад стать дымом,

нашедшим чёрный ход, в не вечный город,

в котором вечер – явь теней, сон ветра

в одном окне. Но ты не замечаешь:

чем дольше в нас молчание, тем дальше

от нас весна; что черный хлеб грамматик

пошел на красный квас, сдвигая вправо

начала строк, глазные бревна, берег

в камнях и тине. Но слова об этом

внутри меня. Мы сорок бед не равны.

День двенадцатый

Внутри меня, мы сорок бед. Не равны

дистанции. Пока мы спим, поделим

себя на «ты» и «я». Чуть позже двадцать

четвертого – колючий снег в окрестных

дворах и шестидневная округлость  

в сугробах, в сердцевине водосточной

трубы листва и лёд, а над подъездом,

похожим на собачью пасть, кривые,

растущие из ржавых дёсен зубы

сосулек. Так, наверное, неспешно

кончается вода. Пока в субботу

мы не поделим дом на влажный воздух

и тихий вздох, не доверяя больше

воде и льду. Зима помочь не сможет.

День тринадцатый

Воде и льду зима помочь не сможет

выращивать слова до вкуса сладкой

черники букв, съедобного от века

желания знать больше.  Берег неба

в ракушках облаков на бело-синей

воздушной ткани. Жаль мне эту глину

чувств без воды и жаль мне рыжий остров,

сжигающий себя. Наперсток с пальца

способен защитить иглу от встречи

с бессильной плотью, болью комариных

игр с абсолютным слухом.  В доме вечер

уже не гость, - ещё не на законных

правах владельца. Стоит ли пытаться

нащупать время на больных запястьях?

День четырнадцатый

Нащупать время на больных запястьях

не просто и не сложно. Ты всё чаще

испытываешь холод, но он больше

тебя. Включаешь тусклый свет и видишь

себя. Ты мерзнешь изнутри, сгорая

желанием согреться, понимая,

что белое не значит - пух. Что стены

уже не стены. Хочешь прислониться

и сразу боль пронзает красный иней,

раскрашивает белый воздух в шёпот

холодных губ над шеей, над плечами,

всё ниже, ниже,.. И не надо думать

о свете. Он погаснет сам. Замёрзнув.

Теперь возможна ты… Сухая глина.

Магистрал

Теперь возможна ты, сухая глина,

холодная вода у стен причала.

Не встретить первый снег. Речная тина.

Исчерпана любовь ещё в начале.

В безветрии первичны не причины.

Неудовлетворенность. Ты устала

искать глазами осторожность линий.

В скупых пересечениях нас мало.

Пока мы верим наши чувства явны

как дрожь ресниц, зола зрачков, цвет кожи,

как разговор несчастного о счастье.

Внутри меня мы сорок бед не равны.

Воде и льду зима помочь не сможет

нащупать время на больных запястьях.

 -------------------------------------------------------------------------------------

Темперация (от лат. temperatio — соразмерность,) — небольшое отклонение от текстовых интервалов, изменяющее первоначальное звучание текста.

Сто посвящений несбывшейся мечте Гарсиа Лорки

- Кaрmen
- Проблемы прохождения временной мели
- О том, что невозможно увидеть
- Внешняя сторона ночи
- Ангелочек
- Старые книги
- Святой угодник
- Гость
- Преследуй снег
- Имярек
- Соблазн
- Стихи на стёклах
- Безумство бессмертия
- Прогулка в си-бемоль мажоре
- Прежде, чем мы научились любить
- Обратное
- Ты спрашиваешь, как
- На литейном
- Повозка не спешит
- Путаница
- Бесконечная пустота понимания мелочей
- Разлука
- Смещение во времени и в пространстве
- Почти безумье
- Кукольное
- О девочке, которую звали чернильный чёртик
- За десять тысяч лет дождей и засух
- Устал
- Неправильное завершение вечерней встречи
- Хвалеба на седую голову
- Есть дверь, нет ножниц
- Свадьба
- По мотивам ритурнеля Т. Ящука
- Зимняя Верона
- Сомнение
- Ледоход
- О небе, в котором нет птиц
- Прогноз погоды
- Ангел Верроккьо
- Вид из окна в Танжере  

- Искушение
- Отчаяние
- Отражение
- Похолодало
- Гляжу в себя - бессмысленно, подолгу...
- Не о Москве
- В течении текущего мгновения
- Падшая

- Неволя
- Свечи
- Полночные стихи и их имена

- Арбат. Театр Вахтангова..
- Бобэоби
- Сонет Цурэна
- Ересиарх из Ливии
- По трын-траве, по медному алтыну
- Впервые
- Пантомима
- Птеростигма (из механики полёта насекомых)
- В коробке из-под туфель
- Параллели
- Рисунок
- Окна
- Игра в наречья
- Устав от звуков мартовской капели
- Цветочница укрылась под навесом.
- Летнее кафе
- Однажды ты ушла
- Маньчжурской липы мёд
- Причина
- Ассиметрия

- Так проявляется холод
- В эпоху Мин
- Несовершенное
- Мой голос в песне
- С другой стороны стены тоже есть пространство
- Я верю
- Открытки к... Ты знала, после будет только плохо..
- Открытки к... Коллекцию догонских масок лучше
- Открытки к... Нет на раздумье времени. Весенней
- Открытки к... Сессиль смеялась, танцевала, пела.

- Офорт на меди
- В брошенном доме
- Грузинская седмица
- 33
- О девочке с косичкой и горбатых атлантах
- Чакос
- За гранью зренья
- Окна и тени
- Дуэнде
- Постскриптум
- Любовь здесь не придумать
- Поговорим, переставляя стулья
- Не зеркало разбито, но тревожно
- Чернильный остов лодки, берег в тине
- Ночь проявилась в облике собаки
- Хоть раз в году ослабить власть привычек
- Чем выше - холодней, чем дальше – горше
- Три четверти зимы. Февраль на ветер
- Я вещь в себе. Испорченная кукла
- На синем полотенце с белой птицей
 


*** Кaрmen

Кармен не спит, не будет спать, не вспомнит
ни слов молитвы, ни движений танца.
Зари вечерней мякоть спелой вишни.
Пролился сок у двери белой в спальню.

Спеши быть страстной! но в ответ — молчанье.
К случайной встрече не зовёт гаданье.
Готовиться не надо. С грубых пальцев
прими как данность красное венчанье.

Уже не напугает призрак комнат,
в ночи крик птицы, утром лай собаки..
Как будто соглашаясь с платой скромной
сомкни ресницы и бреди бездомной
по облакам, вышептывая тайну:
Кармен не спит, не будет спать, не вспомнит.


*** Проблемы прохождения временной мели

Проблемы в том, что идолы из камня
переживут январь и не заметят
движенье света сквозь сетчатку веток
к фрагментам знаний майя об улитках.
Вчерашний вечер переплавят в слитки
конквистадоры в латах из омелы,
поднимут крест чуть выше чёрных меток
голов-игрушек - смуглых бонбоньерок.

Что наша песня небу: вера? память?
- всего лишь ветер зимних акварелей.  
Что ждёт, сидящий ворон в пыли белой
никто не знает. Выдержат ли нервы,
когда начнёт весна по-женски плакать
о том, что ей не быть в желаньях первой.


*** О том, что невозможно увидеть

Пока твой дождь не прячется в цветенье
китайских яблонь, я имею право
смотреть на небо бледно-голубое.

Скворцами из снежинок утомлённых
лететь к апрелю, падать на ресницы,
в восточных мифах обнажаться болью.

Патическая нежность свяжет с тленьем
бумажный шорох, жёлтые страницы..

Везёт подроcток-рикша в старый город
хмельное солнце в розовой накидке,
о плате не заботясь, из столицы.

Теряя силы ледяной улиткой
за ними следом ночь ползёт и, тая,
качается луна на тонкой нитке.


*** Внешняя сторона ночи

Так отмирают звуки над роялем,
над скрипкой и смычком, над флейтой-немкой..

За тонкими свечами гаснет солнце.
я вновь один в себе, в своей неволе
вином густые краски разбавляю.

Страх не печалит, не изводит ревность.
Где вечно время, там нет смысла верить
в мгновенья жизни, - жёлтые песчинки
в пустыне бесконечной откровенно
гоняет ветер (то на север с юга
то с севера на юг).. Не ад кромешный,
а мы, вдруг осознавшие друг друга,
бегущими по замкнутому кругу..

И ночь светла, но это только внешне.


*** Ангелочек

В дешёвой лавке куплен ангелочек,
играющий на флейте сякухати,
тебе не надо знать его печали.

Прощальных взглядов листья облетали.

Любить, как прежде ты уже не сможешь.

За скрипом двери серой пыли клочья,
таятся страхи детства, синей дрожью
туманы, морок застят стены зданий.

В крестах моё наследство, в красном лязге
хранится годы и верней нет места,
А город привыкает к зимней лести
к бродяжьим песням, где-то по-соседству,
к холодному, не искреннему: здравствуй,
я остаюсь с тобою, как с невестой.


*** Старые книги

Французский сад с беседкою в партере.
Ждёт Оноре февраль и варит кофе.
Соблазн увидеть вновь за белой дверью
орфических мистерий женский профиль,
мираж-улыбку отсылает к бездне.

Забытый в прошлом вздох, разрушив Трою
неотделим сегодня от героя,
от цвета снега, от игры в дороги.

Не забывай касанья осторожность,
холодных пальцев ледяные строфы.
Не говори в рассвете с тенью бледной
о прошлой ночи, о своих тревогах,
ведь всё за нас давно придумал гений:
мы в строчках книг стареем понемногу.


*** Святой угодник

От серых кошек с рыбьими глазами,
стрекозьих стёкол зимнего заката,
мне не отвыкнуть сразу. Брось же камень
старухе вместо хлеба. Память – зависть,
подай целковый нищенке у храма...
Святой угодник, я ещё не каюсь.
Мои молитвы снегу горше кары,
молитвы ветру не приносят радость.
Гром прогремит январский. Птичьим градом,
вороньим граем вычернится небо,
наполнится пространство белым страхом
моей свободы. В чём искать измену..
.. однажды расцветут кусты сирени
по краю стёкол. Вот и вся утрата.


*** Гость

Не приноси конфеты и молчанье
в мой дом плывущий по изгибам веток.
В снегу глубоком прорезают тени
кривую плоть сарая, пятна света.
Уже не спрятать в книгах ожиданье.
На зимней даче всё молчит о лете.
Не слышны разговоры, споры, ссоры,
соседей громких, только воет ветер.
Рождественский подарок будет скромным..
"Как будто к другу" не иди, не стоит.
Днём прилетает ворон, - гость мой тёмный
с еловой шишкой, с голубым простором
и долго долго слушает с забора
как бубенцы звенят холодных комнат.


*** Преследуй снег

Преследуй снег в одном мгновенье ночи,
в другом сорви лицо с тряпичной куклы.
Две спальни рядом. непрерывность комнат
слонам хрустальных индий дарит угол.
Идти по кругу тень сбивая в уголь,
по коридорам вяжущим и тёмным,
по лунным картам англий за наукой,
забыв о ноше и любви друг к другу..
Топча мясистой лапой нервы строчек,
столы и стулья, рыжие диваны
терять шаги в пространствах зимних вотчин
забытых в прошлом словно рубль в кармане
и греть дыханьем ледяные руки
того, кто скажет правду.. и, обманет.


*** Имярек

Теперь, когда на полустанках зимних
нет никого с глазами юной жриц ,
с листа бумаги стряхиваю иней,
снимаю небо, чтобы видеть лица..
Очистить слово данное от плевел
ночная птица сможет клювом острым.
Висит над нищим кровом туча-пепел.
Я вспомнил детство, брошенное в осень.
Сны режут, словно лемех, до рассвета
сырую землю, пахнущую воском,
мою любовь к ресницам, к майским грозам,
к цветенью вишни, к ветру в пьяных рощах..

Теперь, когда лёг белый снег на ветви,
вернуться в мир туманов стало просто.

*** Соблазн

Кораблики, солдатики, послушай,
иглу Кваренги опуская в тучи,
гранит стал розов, он тебя научит
в последнее столетье штопать души.
Напившись крови в невских повалушах,
дворцовый ангел выглядит чуть лучше,
крест поднимает выше белых ручек,
вороньих плясок, поцелуев душных.
Качаются деревья, с ними невский,
колонн ростральных два клыка-лопаты.
Ссыпает берег в небо чёрный морок,
песок и гальку, зимние туманы..
Мы поднимаем чьих-то крыльев ворох,
распихиваем в спешке по карманам.


*** Стихи на стёклах 

В окне нет солнца. Шмель басит профундо.
Под серым небом двор. Цветы не ярки.
На яблоне засохшей дремлет птица
и паутину треплет лёгкий ветер.

Изломанные ветви так похожи
на тишину в моём холодном доме.

Две наши жизни - пыль со следом пальцев
на полировке шкафа. Голос ночи
на трещинки стекла набросил соло
шмеля, что улетел в мгновенье прошлом
в иную явь. Прости моё молчанье.

Ты мне поможешь только тем, что будешь
писать стихи на стёклах вязью трещин,
искать со мной придуманное утро.


*** Безумство бессмертия

Таксисты и бармены рассуждая
о нас, смеясь, втыкают зубочистки
в остатки хлеба. Странные распятья.

Нам не поверить в марте и в апреле.
Слетайтесь птицы мы не носим платья.
Расклюйте души до кривой постели,
крича над малой невкой в низком небе.

Безмолвных сфинксов не пугает вечер,
дочь фараона носит им недели.  
Платок из саржи прячет её смуглость.
и мягко её имя в нашей грусти,
и сладки губы в истонченном свете.

Что ж мы боимся привыкать к безумству,
к шагам кошачьим, к северному ветру.


*** Прогулка в си-бемоль мажоре

Начав с прогулки в си-бемоль мажоре
теряем город, летний сад, проспекты.
Обман закатов связываем с тенью,
прикосновенье пальцев к пальцам - с бездной.

К губам засохшим ты приходишь с влагой
прозрачной кисти, снега, поцелуя.
Обвалы комнат дарят взгляду небо,
мазки по стёклам - розовую пену.

Зачем искать разлуку, верить слепо..
За чёрной дверью тот же серый невский.

Привыкнуть легче к клетке, к воскресеньям
к зиме, друг другу, к белым занавескам,
к тому, что в ритуале возвращенья
пальто и платье брошены на кресло


*** Прежде, чем мы научились любить

Примерно между осенью и домом
раскачивает детские качели
холодный ветер. Падают с каштана
и веера, и звёзды в час вечерний.

Сегодня лишни наши отраженья.
Спасать не стоит город тёмных улиц,
потерянное имя несвободы,
мечты и листья, тени и сутулость.

О кофте белоснежной, бе-ло-снеж-ной
тебе в подарок говорило небо,
дрожа шептали ветви, плакал призрак
и я устало пел примерно между
засохшими цветами и стеною,
забыв о том, что это было прежде..


*** Обратное

Царапин свежесть на лице. Случайность?
Февральских веток иероглиф. немость?
Обратным счётом очищаю небо
от птиц летящих к югу. Дальше - лето.

Бреду за снами вымоленных чаек,
придумав сроки отраженьям в стёклах,
хождения по мукам, по иголкам,
по пыли сцены, по закатам долгим.
 
За ледяным дыханьем веет ветер.
Прошедшей ночи лампы гаснут, вспыхнув.
Касторовое масло, - маска вёсен
смегчает кожу, возвращая в зиму
ресницы на которых белый иней,
глаза, в которых бесконечна осень.


*** Ты спрашиваешь, как

"Ты спрашиваешь, как я стал безумцем.."
Вчерашний сомелье теперь священник.
Открыты двери в нечто, это нечто
холодный воздух ночи греет сердцем.

От снов излечит утреннее солнце.
Возможность видеть снег - читать прощенье,
любить повадки кошки, воскресенье,
чай в белой чашке и вчерашний вечер,
глаза, в которых небо - откровенье.

За первой маской прятаться не легче.
Флейтисты в переходах не влюбляясь,
играют это чувство, привыкая
к шуршащей мешковине постоянства.
сходя с ума, вскрывают рыбьи вены.


*** На литейном

Печные трубы в доме на литейном
завыли на луну, на тучи в небе.

Одни ошибки - ночь, другие - утро.

И пусть шальная скрипка за стеною
звучала страстно. я как будто умер.

Мне быть бы смелым, но не быть собою.
сквозь блузку запах тела и желанья
пьянил сначала. То мерцанье в прошлом.

Не поддавался грифель, откровенной
строке сонета, ласкам незнакомки.

Теперь усталость слева, - сгусток венный
и мало света. Тонет мир. В потёмках
на циферблате замирают стрелки..
Зима во мне останется надолго.


*** Повозка не спешит

"Повозка не спешит... там где дорога
встречается..." с твоею книжной лавкой
ползут улитки с телом-оригами,
стоят цыганки в юбках. блеск пайеток
на белых листьях ветра не случаен.

Молчанье скрасив лаем чёрных кошек
должны шуметь браслеты, ожерелья
на птичьих лапках и на тонких шеях.

Темницы татуана ждут прилива.

Укрась цветами волны новой ночи,
их розовая песня будет долгой.

Должна остаться тыквенная маска
на молнией сожжённом обелиске -
на дереве священном поцелуя.


*** Путаница

Ты слышишь скрипы губ из цедры в окнах
открытых на Алжир, на кофе в зёрнах,
на вёдра с пылью, с угольною крошкой.

Набросишь плащ факира на окошко, -
проснётся кошка и задушит птицу.

В март возвратишься, чтобы удивиться
на белый лунный пепел сигареты.

Остатки снега с грустью ждут рассвета,
тень режиссёра рыщет по неделям,
находит кадры, староневский, доски.

Сюжет случаен. Чувства, встречный ветер
картинки свяжут, чтоб потом в полоски
порезать лабиринты и подмостки.

Ты слышишь: скрипы губ из льдинок - вечер.

*** Бесконечная пустота понимания мелочей

Крапивный лист обжёг язык ягнёнка.
Круженье мух у глаза. Даже странно

Проснулось стадо сразу всё. В тумане
движение неспешно и обманно
от луга к лугу по тропинкам ломким.

Пастух-мальчишка с дудочкой в кармане,
пёс с рваным грязным ухом лает громко,
с утра на службе. Вот и вся охрана.

Зачем же метить небо тонким шрамом,
кнутом свистящим, заговорным спуском.
По чёрно-белым пятнам пишут травы:
искать свободу в этом мире рано.
И кажется, что все по жизни правы,
но на душе лишь бесконечно пусто.


*** Разлука

За омулем нырнула (справа) нерпа.
Мой амулет густых седин не старше.
Удары вёсел по шуге, как кашель.
Прожектор гасит звёзды. Зона ветра
от сердца слева. Здесь чужих и наших
помирят волки, оборотни в белом,
пунктир побега в завтра, тень расстрела
и город ночи в снежно-рвотной каше.

Я возвращусь нежданно чёрной домной
за предрассветьем, потеряв заплечик
поруганного слова в чреве комнат.

Мужская верность - выброшенный нечет.
Стою у дома час, а может вечность..
разлуку легче понимать по окнам.


*** Смещение во времени и в пространстве

Подробности вчерашнего спектакля
не разглашай. Всё было на афише.
Цветным бульваром любовались с крыши
крылатые сатиры в белых шляпах.
Прошли, играя на бумажных флейтах,
на барабанах пустотелых фишек
для нимф в косынках красных пионеры...
За рыжим солнцем выплыли галеры.
Во времени и в мифах всё смешалось.
Гремят трамваи, прорезая скверы,
сидит довольный зритель и не дышит
на дынной дольке, словно понял тайну:
болезнь не так подробна, как желанье
увидеть мир, в котором зреют вишни.


*** Почти безумье

Раздумий чад об угольных ресницах
той, кто живёт в пещерах под Сантьяго
почти безумье и намёк для Ницше
писать трактат о спичке в женских пальцах.
В рубахе серной прислониться к искре.
Под жаркой лаской съёжится бумага.
Душа скитальца – пепел, а не хитрость.
Над тенью дома правит ритмы сальса.

Не северный, но скверный взгляд. Усталость.
Вечерний ветер держит звёзды, птицу.
Сегодня клочья неба - крап на лицах,
на сером серы.. По пустым страницам
скрипит перо без капельки чернильной..

И не понять того, что будет дальше.


*** Кукольное

Ручная кукла с серыми глазами.
От рыбы тай дарю тебе монисто.
Холодный сумрак снова будет чистым.
Придуманное имя не запомню.
В осенних листьях твой картонный домик.
Прошло то время с солнцем и цветами
и вечная улыбка стала томной,
немного стёрлась и, теперь ты дама.

Не угадать сомнений. Тень востока
По датам, числам добралась до рамы.
Зеркальный календарик тёмных окон  
давно разбился или брошен камень
искусственного сердца в рыжий морок
того, что изначально было нами.


*** О девочке, которую звали чернильный чёртик

Чернильный чёртик плачет в авторучке.
Москва стоит на красном светофоре.
Малыш его назвал закатным солнцем.
Оно теперь на перекрёстках улиц.

Как много в стёклах схожих отражений
с намёком "стойте", дальше путь опасен.
Я не согласен, я - поборник ночи,
прекрасной дамы в лайковых перчатках.

Совсем не важно, как ты красишь губы,
наводишь тени и кладёшь румяна.
Со мной ты входишь в образ самой лучшей.

Я отвыкаю, всё со мной в порядке,
от зимних дней, от шелухи и капищ,
от снежных баб с тверской и ленинградки.


*** За десять тысяч лет дождей и засух

За десять тысяч лет дождей и засух
всё также смотрит каменная птица
на храм из мела чёрного как солнце.

Я перепутал, кажется, звучанье
флейт тростниковых и аккордов скрипки,
но спас от разграбленья древний город.

Кому он нужен и кому я нужен..

Свет фонарей на угольные нити
опять нанизан. Голубой стеклярус
в цене как место для ночных свиданий,
мозаика безумий и наитий.

Хранящий на ладонях мрак и слёзы,
из гипса лица, срез рассветных бликов,
мираж домов и улиц.. Я спокоен.


*** Устал

- устал?
- устал..
..искать в котах бездомность,
бездонность в окнах северо-восточных,
которым солнце дарит на мгновенье
пустое утро и чужое небо.

Стихи больны вчерашнею простудой,
посудой грязной, скатертью, где крошки
расположились точно это руны,
которые мы бросили нарочно
в пространство ночи, чтобы не увидеть
что ждёт нас завтра, то, что очень лично.

Мы вновь вольны придумать снегопады
в конце апреля и себя в скитаньях.
И только снами нам делиться поздно
в них ничего цветного не осталось.


*** Неправильное завершение вечерней встречи

Ты пьёшь агуардьенте с юным мачо
и без акцента говоришь по-шведски.
Фан-френч с акрилом тает в синем свете,
лицо прикрыто тенью..  к белой маске
остыло сердце. с ришелье салфетки
в кафе безлюдном вечер обозначат.
На два часа смещают время влево
амура стрелы взятые на сдачу.

Наверно так надёжней бросить невод.
Глаз карих омут - вот она удача.
Откроет бесконечность страсти Евы
просторов зимних - первый сон Адама,
а утром тот, кто будет рядом скажет:
таких как ты и я сжигали раньше..


*** Хвалеба на седую голову

Открыты окна будут... или были?..
Метёлочкой смахни с рояля зиму.
Легко качнутся занавесок крылья,
цветы в хрустальной вазе и.. застынут.
Нет перспективы без иллюзий. Стыдно.
жить продолженьем образов незримых..
Ажурной летней шляпки сны простые,
латунных скрепок связь с бумажным миром
однажды опредметят вид на небо.

Желанья душу слепят с птицей хлебной.
Февраль уже не плачет, коротышкой
весну встречая, бегает по крышам,
сход снега предлагая как хвалебу
тому, кто из подъезда в вечер вышел.

*** Есть дверь, нет ножниц

Есть дверь, нет ножниц.
                    Зимние лекала -
вороньи крылья, тени подворотен..

Сто раз солжёшь, - и это станет правдой.

Не приручить сквозняк с глазами кошки.

Страх в страхе - холод. Повод стать богаче
на восемь жизней, на уменье помнить
о доме в доме, о кирпичной кладке
моих одежд.. и забывать о боли.

Есть соль, нет солнца. Пусть соседи спорят,
роняют стулья, повышают голос,
посуду бьют, тарелки с жирным пловом..

Есть рис, нет моря.
                    Есть одна свобода -
перемещать в пространстве слов изнанки
до льда на стенах и до крови в горле.
 

*** Свадьба

Снежинки путь по полю мной прочерчен.
Пусты реченья. Год из года ветер,
терзающий не флюгер - мою душу,
промёрзшую насквозь зимою этой.

Над крышей пыль собралась в тучу снова.
Не снег летит, а моль, личинки моли.
Я ухожу без шума. В сердце – мелочь.
Мой взор - зерно в итогах поздних сборов.

Трепали вьюги край смешной афиши.
Повсюду дыры - окна, двери дома
насквозь до хляби ночи, чёрной свадьбы.

И пусть весна теплом в затылок дышит.
Опять иду путём снежинки к храму
из веток вербы.. Незаметно тая.

*** по мотивам ритурнеля Т. Ящука  

Качается под абажуром крестик.

Твои касанья (как мне не заметить!)
и с нежным и с прозрачным ароматом
знакомым сердцу и хранящим тайны.

Одно мгновенье (как весны цветенье)
предстали мне во всполохах дурманных
твой лёгкий силуэт, твои движенья.

Возьму, смущаясь (я с вечерним ветром)
тебя за пальцы тонкие, как стебли,
поверю в вечность и поверю в счастье.

Пусть я исчезну (мы исчезнем вместе),
пусть стану тенью, только тень реальней.
Ты станешь светом и наполнишь бездну.

А над землёй плывёт туман миндальный.


*** Зимняя Верона

Признайся в том, что зимняя Верона
не помнит о Ромео и Джульетте,
что смерть влюблённых не очистит чувства..
Размыты отраженья, дождь, Адидже
на мутных стёклах глубже мутных стёкол.

Усталость - платье, то что скрыло раны.
Не пешка рвётся в дамки - падший ангел.
Открытки, письма вспыхнули в камине.
Итогов нет. Наука - вспомнить старость,
холодный камень Понте Пьетра в иле.

За крепостные стены в красном тоне
заходит вечер с книгой философий
эпохи Возрождения. Пустынно
на улицах от брошенного слова.
 

*** Сомнение

Ты звал меня: бегущая с волками,
осенним воробьём на голой ветке..
Мои мечтанья снова слились с тенью.

Кому теперь расскажешь о субботе,
о новых туфлях, о своей работе..
 
Как трудно плакать перед воскресеньем
сиреневые губы не целуют.

Улыбка, пусто...  Я, как птица в клетке

На длинные ресницы в час вечерний
спустилось солнце сладкой барбариской.  
Теперь ты не услышишь песню ветра,
слезы молитвы, голоса рожденья
зимы в моём открытом ночи сердце..

Ты не услышишь, как уже не дышат.
 

*** Ледоход 
 
Тринадцатое. Пятница. О главном
не рассказать иначе, как забывшись.
Февраль в миноре. На открытках стёкол
увядшим декабристом отразилась
любовь. Разлука обнажает город.

С тобою рядом амфоры Гоморры
раскатывают ветром с серной пылью
ладони листья, что готовы вспыхнуть.

Коснуться плотью плоти, жаром - жара -
простить, поверить нищете Содома.

Ночь, колокольчик вздрогнет в бездне дома
над чёрной дверью повторенья марта.
Взгляд неподвижен. Что же будет завтра,
когда придут в движенье льдины комнат..


*** О небе, в котором нет птиц

Ты говоришь: сухие травы станут
добычей изголовий, сонных тлений,
одной вселенной для двоих и больше.

Созвездий белых кошек на бумаге
для счастья мало. Грифель ветра сломан.
Не кровь по венам гонит тучи комнат
дорогой хлебных крошек и прощанья.

Бегут закаты от богов мышиных,
а в бездне мутных окон лик размытый
большого дома охраняет тайну,
полынное дыханье веры тёмной.

Надело платье ожиданье. Помни,
твои слова, открыв неспящий город,
сравнят глоток надежды с небом.. мёртвым.


*** Прогноз погоды

Прогноз погоды не благоприятен.
Растянутся брюшной пружиной койки
на две недели сырость и ненастье.

Зима возьмёт отгулы и исчезнет.
В сердцах завидуй этому капризу.

Рейс из Вероны до родных суглинков
доставит сны Джульетты, с ними вместе
мечты Ромео о любви и счастье,
вечерние туманы на картинках.

Пишу на память тонкою иглою
по золотой изнанке тайной встречи
воронью клятву, обнажая плечи,
которые укрыты были мглою,
которые насытят вместо хлеба.


*** Ангел Верроккьо

Потерянные кольца летних ливней
под снегом не найти. На лапке птичьей
мадонна Дони и мадонна Литта.

Открыты окна в небо. Дверь закрыта.
Случайна встреча за седьмою нотой.
Ветрам не сдаться пойманными флейтой.

Пространство комнат в замке одиночеств -
улитки домик, чёрная воронка,
под слоем позолоты глаз вороний.

Ржавеет солнце на игле дороги,
на бледно синем платье от Версаче,
упавшем в ноги страстного синьора.

И ангел Верроккьо слетел иначе
на холст, затмив собою сына Бога.


 *** Вид из окна в Танжере

Вид из окна в Танжере от Матисса
напомнил ночь, глаза арабских женщин,
песочный замок с башенками, небо..

Нет имени владельца синих капищ
в старинных свитках Касбы и Медины..
Бросают в волны тени кипарисы..

Прозрачные лепёшки "с пылу / с жару"
торговцы счастьем понесли по пляжам.
Кричат всё громче чайки, зависая,
хвалу Хассану на излёте мая.

В окне кувшин с цветами цвет меняет,
встречает утро чуть скромней, чем вечер
и чаровница прикрывает плечи
лучами солнца, золотом играя.

*** Искушение

Иди за мышью и найдёшь жилище,
с хрустящей коркой хлеб под полотенцем,
приют на годы, воду из криницы..

В ночи очаг не гаснет. Нам не спится.
Не скрипнут двери. Это ли тревожит?..

Длинноты горла вырезаны тенью.
Не говори я слышу за мгновеньем
войну и холод, ледяные лица.

Не искушай ладонью. Осторожно
колени, плечи обойди касаньем.

Мне на любовь земную в этот вечер
ответить нечем. Можно я останусь,
кричащей птицей бьющейся о стёкла

снаружи завтра.. Там, где память - ветер..
 
 
*** Отчаянье

Бумажной птицей или птицей в клетке
сложусь как веер, пачкой старых писем.

Атласной ленты не найду. Бечевкой
след на конверте верхнем сделав глубже,
как шрам от бритвы, успокоюсь. Впрочем
зачёркнут город мой от "С" до точки.
По улице закатов катят бочки,
не ходят пары и авто ржавеют.

Захлопни как шкатулку с балериной,
с алмазной пылью, с рыжей шерстью лисьей
мои глаза. В них тени ровных строчек
не верят в ночи и понять не смеют:
что я любя сильнее - онемею,
что разлюбив,
в полёте
крылья
сброшу.


*** Отражение 

Мой ангел, не откладывай свирели.
Война и холод чувствам не помеха.
Лицо как в маске, но глаза открыты.
Узнай сирени ветку в мутном блеске,
в стекле оконном, в голом отраженье..

Углём рисунок кажется светлее.

Ночь входит в дом и в город тайным сыском
за мной по снегу. Взяли след ищейки.

Пусть звёзды догорели, слава Богу,
остались спички и немного виски.

Дым сигареты долог, как же долог,
как боль в апреле, в солнце, в небе, в сердце.

Ну вот и всё. Открыта птичья клетка
и ангела со мной не будет больше.
 

*** Похолодало 

Похолодало.
Снег скрипит сильнее
чем ты шептал мне:
будь со мною ночью.
Оглохли галки.
Сумрачное солнце,
как будто снова в ссоре
с вечерами .

Окно и ветка,
занавески,
тучи
неразличимы скоро станут.
Скоро
в следы стекают тени и
немеют,
густеют слепки их.
Закрылась почта.

Сны на лотках бумажных
писем лучше,
стыдливо-ярки.
Цену не назначу.

Шкатулку для закатов с этой кучи
возьму в подарок вместе с именами,
которые помогут быть иною
за серыми февральскими снегами.


*** Гляжу в себя - бессмысленно, подолгу..

На запах кофе с дымом сигареты
не соберутся в этот вечер гости.
Коктейль разлуку с горечью полынной
я пью одна и плачу.. Это просто
в холодном доме забывать о счастье.

Быть может свечи мне зажечь, быть может,
моё согреют сердце их шептанья,
осветят душу и прогонят тени.

Весна пришла, котёнком бестолковым
сидит у двери, даже не мяучит..

Но почему, скажи мне, в мрак мгновений
входить не хочет призрак доли лучшей?..

И зеркала потрескались и стены..
А за окном плывут к рассвету тучи.


*** Не о Москве

Не о Москве сегодня моросило,
Не обо мне.. нелепая погода..
Сквер у высотки.. сколько старых яблонь..

Наверное не стоит даже думать -
искать здесь встречи - знать, что всё напрасно.

Больные ветви кривы и склонёны.
Дрожат от ветра или умирая
от гула улиц, ждут весну проститься.

Плюс десять и неважно, что приснится.
Что было прежде, - было слишком рано.

Озябший серый город, шум трамваев.

Неловко помнить радость первомая.

Ты шёл со мною рядом, словно зная
о том, что нашим снам уже не сбыться.


*** В течении текущего мгновения

Шварцвальдовский вишнёвый торт.. Разрежем?..
Коржи вечерних Альп, туманов сливки..
И солнце в небе с косточкой, а сердце
Мечтает о ненастье..  День – безбрежен.
И я с ним вместе привыкаю к песням..

Затянут тучи синь из ранних вёсен,
Окна проём. Двенадцать совпадений
Не время встречи в круге тонких стрелок.

Колдун из детской сказки, сбросив тени,
Сегодня весел и немного странен.
Кладёт на чёрный бархат откровений
Звезду и крестик, медное колечко,
С которым превращенья бесконечны
В течении текущего мгновенья.
 

*** Падшая

С божницей рядом спи лубочный ангел.
Ходебщики ушли алтынник спрятав.
Шепчу молитву вместо колыбельной,  
а злые духи пляшут под лучиной
от скляницы вина уже хмельные..
Их разве остановит голос падшей..

Вчерашний странник - призрак, хитрый демон.
Зачем впустила в сердце с чёрной лаской,
зачем его любила ночью грешной
русалочьей одаривая страстью..

Пустые дни.. Щепоть горчичных зёрен..
Зачем иду, крестясь, к базарам бедным
туда, где поп без места смотрит вором,  
готовый за гроши служить обедню?..


*** Неволя 

В забытые силки попалась птицей.
И биться - лишь ломать о землю крылья.
Смирюсь наверно и, спою прощанье,
весне отдав надежды, всё что было.

Устало сердце. Не храню то в тайне.
Любить и верить так хотелось, только
нелепая неволя всё сгубила.

Луна качнулась, - в ней я вижу солнце.

Не вспомню шорох листьев перед ливнем
и не забуду туч, плывущих в небе.
По горлышко заполнюсь тишиною.
Холодным утром милость тонких веток
меня напоит талою водою,
накормит напоследок синим хлебом.



*** Свечи

Лохматый бражник прежде был мне другом.
Но крылья сжёг над жёлтою свечою.

Прекрасный махаон был прежде другом.
Он крылья сжёг над чёрною свечою.

Павлиний глаз в окно стучался ночью
И я его впустила в дом без страха.
Он крылья сжёг над белою свечою -

Развеяла по ветру горстку праха.

Я бабочка, что знала слово Будды.
От сербской мары на руках ожоги.
Я польская чертица с белой грудью.
Глядишь на крылья - представляешь - ноги

Ты думаешь, что всё тебе доступно?

И ты сгоришь над алою свечою.


*** Полночные стихи и их имена

Полночные стихи в венок сплетаю.
В стекле окна уже давно седая.

Три птицы в чёрном в гости прилетели.
Кормлю их именами и рыдаю.

Иван, Василий, Константин не злитесь,
горбушке хлебной кланяться не надо.
Давно пора быть в небе мне разлучном
Над тёмной тучей, сеющей ненастья.

Червонцы золотые под корсетом,
В копилке сердца прячу аккуратно.
Жду вора-лиходея, а не принца.
Пропасть, отдаться разве это счастье?

Дома напротив язвами покрылись.
Егор, Владимир.. Время коротаю.

*** Арбат. Театр Вахтангова..

Арбат. Театр Вахтангова, а рядом
флейтист с чертами Ницше, может завтра
и он сойдёт с ума, сыграв Чинмоя.

Прохожий в чёрной шляпе с тонкой тростью
передразнил его, сжав тонко губы
и улыбнулся девушке в бордовом..

Закат спешит окрасить стены дома
и фонари зажглись, затмили звёзды.

Зачем в себе хранить сиянье солнца,
когда не ночь приходит вслед за ночью,
а непременно утро.. Чередою
весенних дней разыгран как по нотам
реальный мир и мы, и наши чувства..

Но изначальна только невозможность.

*** Бобэоби

Гудки, гудки.. Гробницы-телефоны.
По книге мёртвых мой находишь номер..

Плюмаж вечерней тучи ярко-красен.

След крыльев птицы ляжет на запястья
и кто-то рядом скажет: бобэоби.
 
Звонок подруги выведет из транса
и превратит бумажные пространства
в холодный дом, мгновенья и дорогу.

Я понял вдруг, что нет в прошедшем Бога,
а в будущем, наверно, что-то будет.

Всё как в тумане. Губы, шеи, руки
и кто из нас кого теперь целует
совсем не важно и совсем не страшно..

Короткие гудки весенней боли.


*** Сонет Цурэна

Как лист увядший падает на душу
с дождём осенним, с утренним туманом -
так я ищу покоя в этой жизни,
а нахожу сырой земли молчанье.

Кто жаждет правды - должен знать о смерти:
она всегда приходит слишком рано.

Вино горчит и губы женщин.. Тоже..

Кто жаждет счастья - должен знать о боли
чуть больше пятилетнего ребёнка.

Хочу проснуться в чёрном небе ночи,
увидеть сверху игры всех влюбленных,
имея совье зренье или волчье.

Хочу понять, что потерял... Прощаясь,
я не пьянею, хоть и пью всё больше.


*** Ересиарх из Ливии

Заходит в лавку древностей, сутулясь,
ересиарх из Ливии, но пусто
в венецианских зеркалах, и только
сквозняк качает шторы из бамбука,
играет колокольцами Кентуки.

Гербарий листьев из Эдема выцвел,
вода потопа высохла в бутылях,
похожих на беременных пигмеек,
и ладан пахнет так, как пахнет известь.

А за окном по мартовской капели
ползут улитки к солнцу вместе с домом
из синего и жёлтого картона.

Ждёт покупатель продавцов, как чётки,
перебирая пальцами их вздохи.


*** По трын-траве, по медному алтыну 
 
По трын-траве, по медному алтыну
за часом час, за тенью тень, за мною
шесть граней ночи не приставить к векам.

Под ледяною коркой дышит утро,
размытый берег, лодка с дыркой в днище,
следы собаки, брошенный окурок,
осенний воздух, роща.. Там, где ливни
стекли по стёклам не сбываться птицам,
не будет ранних всходов листопадов.

И в доме пусто. Это и приснится.
Со мной играет в лето рыжий чёртик,
из воска кукла плачет чей ребёнок,
отождествляя отраженье с прошлым,
с холодным домом, зеркалом, стеною..


*** Впервые 

Не зеркало, а трещина по краю
его стекла уводит в бесконечность
так глубоко, что нет во мне дыханья.

Кресты. Их ряд. Их эхо в листьях клёнов
готово плыть, не задевая окон,
по небу, что стекает вниз дождями
и гасит свечи.. Память - это знанье
всего того, чем я не жил, что предал.

Блеск глаз - их пустота. И одуванчик
уходит с ветром, каждою пушинкой
готовый вспыхнуть в солнечной излуке.

Но чёрное так крепко держит руки,
что мне не смочь его быть тенью даже
тогда, когда очнусь.. от снов.. впервые.


*** Пантомима 

Мой Плавт сегодня пишет о безделье,
об ангелах святых, мостах и Риме,
перевернувшем жёлтые кастрюли
с бульоном неба синего.
                                            На площадь
выходит группа мимов. Самый старый
дурак-рыбак, а рядом, помоложе
дурак-торговец с кошельком-ведёрком,
служанка-дура, штопальщица, сваха.

Толпа вокруг уже, вовсю, смеётся.

Под гримом облаков сухая кожа
и вечный зуд, и боль, но смыть попробуй
и сразу ночь вонзает иглы-звёзды.

Античный век, средневековье, завтра
и я проснусь, вдыхая этот воздух.


*** Птеростигма (из механики полёта насекомых)

Фасеточные глазки, сон, имаго.
С лимоном кофе - кислая отрава.
Куда лететь, уплыть, идти не знаю.

Дома-стрекозы, разовое право
однажды избежать себя, расклеив
афишами на серых, грязных стенах,
подрисовав смешную эспаньолку
углём, который вытащен из топки
вечерних окон майского заката.

Фарфоровая кукла виновата.

Как я устал от пристального взгляда
Её, сидящей на двух толстых книгах.

И «Русь и Рим» повержены.. Над ними..
течёт река с чужими облаками.


*** В коробке из-под туфель 

В коробке из-под туфель, из по неба
теперь хранятся тучи, звёзды, бусы
и зеркальце-луна. Спит кукла барби
под одеялом из закатной ваты.

А мне бы рот зашить суровой нитью.
Не слышать ропот моря, гомон детства.

Надежды прожигают лист тетради,
в чернильных дырах расцветает бездна
черёмухой. Опустошенье, холод.

Весна идёт своей дорогой к лету.
От камня к камню чайки след и краба.
Песчаный берег, сколько же песчинок
останутся ненужными. В коробке
сегодня будет дождь и чья-то свадьба .


*** Параллели 

От тени тень. От света свет. От Бога..
Над нами бездна и над нами небо
кровоточи'т кислотными дождями.

Две параллели - две хромых собаки.
Скамейка в парке синяя.. Я дома
бываю реже с каждым годом, мыслью.

Пути ведут чужие.. и с чужими
мешками, чемоданами, поклажей
я рву холсты да Винчи, повторяясь
в улыбке одинокого вандала,
забывшего о том, что нет здесь Рима,
а только серебро поэтов мёртвых
оболганных, забытых, невозможных..
за три напёрстка у семи оврагов.

*** Рисунок 

Дома. Дома. Вода. Вода. Воронка.
Меня закружит ночь с шестеркой бубен
в кармане пиджака из чёрной замши.

Цветок увядший - роза. Тень. Дорога
с хромой собакой сдвинулась немного
и стала дымом, рыбой, птицей, звуком,
татуировкой на руке подруги,
с которой я встречался тайно..
                                                    прежде.

Семь рёбер слева. Справа ветви клёна.
И бабочки порхают одиноко,
придумав свет в закрытых плотно окнах,
свет фонарей и отраженья солнца
от камня, от стены, спиралей лестниц,
ступеней, уводящих в небо город.


*** Окна

Закрыты окна. Ветер белый в окна
стучится утром, вечером и ночью,
как будто помнит клятву, волчью тайну.

Три статуэтки бронзовых на полке:
пастушка, менестрель и с тонкой тростью
нездешний господин. Три жёлтых розы.

Гитары ренессансной звуки. Осень.
уходит в зиму нищенкой бездомной.
Растрепанные волосы, котомка.
Не надо ждать того, что будет после
Почтовый голубь кружит, кружит, кружит

А я другою птицей окольцован.

Мой мир простужен и уже не нужен
Мне вид из окон, ставший мёртвым, город.


*** Игра в наречья

Невысказанный свет расколот болью

Стена к стене. Огонь к огню. Молитва
о дыме утром - серые осколки.

У страха ты не спросишь о прошедшем.

Нет слов у ветра. Платье незнакомки
ему ловить губами интересней.

Окно открыто. Приглашенье. К небу
 
ты подойди поближе и танцуя,
успей стать птицей - тенью Серафима.
 
Твой голос - время ночи, сумрак речи.
Молчанье - вечер, поцелуи плечи.
Абстрактное начало песни песен,
забытой встречи и игра в наречья
назло, нарочно, спьяну, сдуру, в шутку.


*** Устав от звуков мартовской капели

Устав от звуков мартовской капели
уйду опять в себя, в незавершенность.  

Ночные отраженья - книг страницы
на стёклах (полу)мира, (полу)комнат,
в которых не разгаданным героем
живёт двойник и тени тонких веток,
иллюзии всех прошлых откровений.  

Как Достоевский в кандалах - бумажный
путь от рассвета до маньчжурских сопок.
И можно сжечь себя на дыбе света,
и можно сжечь себя в каминной топке.
Всё тот же пепел, те же превращенья.

Тягучим соком кровь не станет. Небо
весеннее, фальшивое, пустое.  


*** Цветочница укрылась под навесом

Цветочница укрылась под навесом
торговой лавки. Ливень хлынул сразу
на розы, на тюльпаны, на дорогу
и покупатель не дождавшись сдачи
схватил букет, в авто нырнул ругаясь.

Пигмалион Бернарда вышел в марте,
но до сих пор афишами пестреют
дорожки парка и глухие стены
домов, в чьих чревах зависть к Галатее
кипит как суп в эмалевой кастрюле.

Как мне связать твоё "не понимаю"
с антрактами спектаклей и ночами
с холодной тишиною пробужденья
в двенадцать ровно, сразу после мая.  


*** Летнее кафе

Я соглашаюсь с тем, что дым и небо
имеют сходство и имеют души.

Краплёных карт рубашки и шотландки
похожи, если всмотришься в них глубже.

Куда идёшь, то что не замечаешь
Всегда чуть ближе, чем весна, чем осень
И межсезонье пёс с тарелки слижет
и разгрызёт свиною полой костью

у летнего кафе. Свиданье, здравствуй.

Оно открылось рано и пустые
столы несут искусственные розы
навстречу свету солнца. В мутных стёклах
их отраженья, отраженья наши.

Что мы закажем?.. Водку, сны и слёзы


*** Однажды ты ушла

Курьер доставил мне весну. О почте
не думалось лет двадцать или тридцать.

К чему такая странная забота
и почему скрыл имя отправитель..

Угадывать не стану. Всё, что было
привыкло к свету с запахом ванили
на пыльных листьях комнатных растений,
к бумаге пожелтевшей и чернилам,
в которых нынче от воды и сажи
осталось лишь звучанье зимней ночи,
скрип снега, скрежет льда.. Зачем я вспомнил
тебя (и ты ответила мне тем же..)

Ещё о фотографиях в альбоме:
квитанция (в ней расписался ветер).


*** Маньчжурской липы мёд

Маньчжурской липы мёд намного слаще,
чем имя той, что думает о ветре,
смотря в окно так долго, что рассветы
забыли назначенье и движенье
минутной стрелки, света солнца, тени..

Толпятся нищебродами за дверью
и молча ждут не слова - подаянья.

Вдруг падает копеечка им в ноги
и неизбежна в продолженье драка.

Вселенная с изнанки - наши лица.
Но нет ответов, словно не от Бога
вопросы. За сомнениями - вера..

За тишиною - шумная столица
с семи холмов счищает язвы снега.


*** Причина

Причина: приближение апреля
к сетчатке глаза. От витринных стёкол
отскакивает свет и отраженья
машин, домов, людей и ожиданье
дождя с прозрачным посохом У-Вэя.

"Мысль - это мысль о мысли". Недеянье
имеет руки, ноги и привычки,
но всё вокруг и мы синологичны
и даже Время - стихший южный ветер
в ветвях маньчжурских яблонь. Осознанье
того, что мы не зрячи, неизбежно..
что наши бельма не белы', а схожи
со скорлупою грецкого ореха,
раздавленного кухонною дверью.  


*** Ассиметрия

Свет лампы. Кресло. Стол. Окно и шторы.
Слова теряют смысл, любое слово
сравнимо с рыбой, что гниёт на леске.

Зимою этой к брошенному дому
не раз водили продавцы клиентов.
Тропинку протоптали. Как знакомы
улыбки их, кивки, движенья, жесты.    

Живу напротив, жил, уже не важно,
Дневник пылится между книг на полке.
И справа, слева чувствуется серость
и сырость, что пронзила стены комнат.

Что помнить? Как завидовал соседу,
тому, что он свободен, что художник,

дорогу, лужи, отраженья неба?..

*** Так проявляется холод
                                        jette les cailloux dans un bol
                                        la couleur apparait dans l'eau
                                                            Эмманюэль Окар
          (брось камни в чашу / и цвет проступит в воде)


Всю ночь. Весь день. Всю ночь стучит по крыше
Не дождь, а капли с веток, с тонких веток.
Весь день. Всю ночь. Весь день дождя не слышу.
Тогда откуда эта дробь?.. Ответь мне.
К засохшей кисти ландыша не стоит
Нам возвращаться, здесь нам не воскреснуть.
На мутных стёклах окон, тёмных стёклах
Нет отражений жениха с невестой.
Ты знаешь, что сверчки окаменели,
В огромном доме больше не стрекочут
И мыши не шуршат, и всё на свете
Рисунок на бумаге серым пеплом
Незавершённый.. Вновь к нему зачем-то
Я прикоснулся. Пальцы встретил холод.


*** В эпоху Мин

В эпоху Мин мы встретились, а дальше -
глубокий снег и долгий сон о мае.

Пью чай и вижу свет в восточных окнах.
Фарфор из Цзиндэчжэня на подносе
стал бледно-розов и опасно тонок.

Пчела повисла, крылышки не вздрогнут,
на лепестке пиона места много.

Кисть ловит ветер, чтобы быть правдивой.

Беседу не продолжим. В наших книгах
слова - росинки, синие стрекозы
сорвутся и исчезнут в небе утра
за тенью птицы, что летит над домом,
оставив то, что называют грустью
все те, кто нас двоих уже не помнит.


*** Несовершенное
                                          "совершенное сердце?
                                            оно, наверное, белое..."
                                                         Вера Волконская

С реки неспешно дождь стирает небо
до дна, до ила, до останков рыбы.

О белом говорить уже не модно.
крик хищной птицы не длина, но мера
другого цвета и чужого дома.

Рисунок тушью, на стекле оконном:
несёт рыбак ошмётки дней весенних.
Кому он нужен здесь с таким уловом.

Остановился в блеске мутных капель,
куда идти не знает. Поднял ворот.

Теперь и он не ведает о смерти.

С обратной стороны вечерней тучи
навис он, как медведь над гладью водной,
готовый вырвать жабры скользкой жертве.


*** Мой голос в песне
                                "у воды нет ни жизни, ни смерти,
                                                          ни голоса в песне"
                                                                  Митоми Кюё

Туман во мне плотней, чем на заливе.
Плеск волн, похоже, говорит о чайках,
которых я не вижу ранним утром.

Пустынный берег, только он со мною.

К пятнадцатому камню мелкой вязью
ведёт след краба. Вот она — забава:
пойду за ним, теряя очертанья
и может быть тогда раскрою тайну
о том, кем я не стану в этой жизни.

Песок шуршит холодный, вязкий, долгий.
Края ракушек — уши, те, что слышат
мой голос в песне и моё молчанье.

Качнулась лодка, стукнулась о мостик.
дорогу к дому мне искать не надо.


*** С другой стороны стены тоже есть пространство

Из мастерской, где запах апельсинов
смешался с ароматами сюжетов,
выходит солнце в розовой накидке.

С той стороны стены рисуют дети
мелками разноцветными приметы
моих надежд.
                              Наверно по ошибке

весна должна быть ранней, как и лето.

Но снег не тает, а уходит в ночи
собакой грустной по дороге тёмной.

запомни это и отыщешь нежность,

взгляд глаз бездонных.
                                В них ещё случаен
намёк на то, что я увижу небо
за утренней утратой равновесий
в иронии дождя над летним садом.


*** Я верю
                          когда закружит ветер спящий флюгер
                                         оцепенеют крыши
                                                                я - всё вспомню

Когда закружит ветер спящий флюгер
Ты вдруг поднимешь веки. Я твой ангел?
Кусты сирени ждут начала лета.
В них аромат знакомый я вдыхаю
в апреле, представляя, узнавая
его в намёке глаз твоих, в дыханье.

Подарит встречу провиденье, случай,
А мы уже мешаем встречу с дымом.
От горечи оцепенели крыши.
От дрожи в нас прозрачны стали руки.

Чего боялись?.. Не удары сердца
пугали нас... Ведь так?.. Ты вдруг заплачешь
и тихо скажешь: Ангел, я всё вспомню,
ты только стань таким, каким был раньше.


*** Открытки к... Ты знала, после будет только плохо..

Ты знала, после будет только плохо..
По крайней мере здесь, где запах мяты
пронизывает вечность тихих комнат.

"Сессиль и Ариана" - целый город,
бутик напротив и киоск газетный,
остатки снега и вечерний морок.

Зачем писать о том, что очевидно,
что фея дома стала феей дыма.
Четыре буквы в слове, но одною
играя ночью мы поймём, что слева
нет больше сердца.. что засохли сливы..

Забудем и о том не будем думать,
подняв глаза на млечный путь и звёзды,
дождёмся неба чёрного прилива.


*** Открытки к... Коллекцию догонских масок лучше

Коллекцию догонских масок лучше
отдать в музей. В квартире мало места,
чтоб говорить в полголоса и тише.

О том, что было и о том, что будет,
О тех, кто не уходит, хлопнув дверью.

Кричит ворона с мокрой чёрной крыши,
а фея дыма собирает звёзды
в коробочку из-под румян и пудры.

Ты помнишь утро? Нет? Ты помнишь вечер,
как собственное имя в соль наречий
макаешь хлебом, как суставом хрустнет
герань на подоконнике, а ветер
подвоет, намекнёт: на сердце пусто.
А ты не слышишь... Так наверно легче.


*** Открытки к... Нет на раздумье времени. Весенней

Нет на раздумье времени. Весенней
капелью перебив часов занудство,
«Сессиль не Ариана» гравирует
на стёклах солнце, ослепляя светом.

Не упрощая кратким «нет» ответы,
с успехом можно упрекать в неправде,
что кратна слову «да» твоих сомнений.

Без передышки ищут поцелуи
глаза и губы, но мы знаем оба,
что это ветер огибая церковь,
становится безумным и греховным,
лицом к лицу столкнувшись с пустотою

Сны говорят о прошлом, может стоит,
увидеть, вскрикнув, в зеркале осколки.


*** Открытки к... Сессиль смеялась, танцевала, пела.

«Сессиль смеялась, танцевала, пела.
Она любила и она хотела.
скорее превратиться в фею дома.

«Сессиль не Ариана» Объясненье.
я, как и ты, подарок не от Бога,
хотя вот это «не» немного лишне.

На самом деле жизнь и наши жизни.
одно и тоже на одно мгновенье,
две сущности, не принявшие выбор
созревшей сливы и цветущей вишни.

Я не даю уроков, но хотел бы
понять своё незнанье вечных истин
любви и веры, страха и печали,

накрыв постель не одеялом – снегом.

*** Офорт на меди

Офорт на меди с полевой геранью..
старуха за облупленной конторкой..
такая жизнь.. судьба.. земные дали..

Откроет двери в дом из белой кости
цена запретов и тоска участья,
игра на чувства с дюжиной вопросов
о том что было до.. что будет после
ночей и дней, сплетённых с нашим счастьем.

Когда мы вспоминаем осторожность
шагов котёнка к миске с пшенной кашей
нам кажется мы знаем голод зверя.

Двухкомнатной квартиры серый бархат
лет через двадцать станет тёмно синим,

мы в снах сравним его с вечерним небом.



*** В брошенном доме

По затхлым, тёмным, смрадным переулкам
от прачечной китайской до ломбарда
не носит ветер золотые листья.

Котомки туч по небу разбросали..

След нищих всюду.. Не они ли это..

Из старых писем связанных бечевкой
сегодня разгорится быстро, жарко
огонь под крышей брошенного дома.

Холсты, тетради, стулья в ржавой бочке
тепло подарят, связь, теряя с прошлым
в осенний долгий вечер.. ближе к ночи..
случайным людям, чьи надежды горше,
кричащих страстных строчек трубадура,
к исчезнувшей навеки незнакомке.



*** Грузинская седмица

Бесцветные слова, подносы с солнцем,
селений горных гроздья вдоль дороги,
вьюнок, прилипший к брошенной телеге.

К забору перед домом привыкая,
звенит от ветра медный колокольчик
(забавы ради дети привязали).

Придумывают песни певчим птицам
ворона с галкой, сидя у развилки.
Проходит мимо странник улыбаясь.

Кривой клюкою (той, что помнит осень)
считает дни апреля, дни до смерти,
года, столетья (что на них молиться?..)

Ещё совсем чуть-чуть..  легко и просто
страстная станет светлою.. седмицей.


*** 33

Вкус кисло-сладкий губ, а может яблок..
Устань со мной смотреть на небо юга..

Когда от ночи остаётся мякоть,
тогда мы отнимаем друг у друга
признания и громкий шум прибоя,
не вспоминая северную вьюгу
и три часа полёта над молчаньем
страны без дна в которой мы родились.

Всего три дня и ты уже скучаешь..
Тропические фрукты надоели..
Песчаный берег после шторма в иле
и крики чаек.. И начав с начала
зачем желать чужого.. В этом мире  
таких как мы уже предельно мало.


*** О девочке с косичкой и горбатых атлантах

Горбатые атланты смотрят сверху
на маленькую девочку с косичкой,
бегущую из школы в дом из камня
по миллионной
в ярких каплях
ливня.

Промокшие тетради и ботинки.
Зелёных глаз восторг и страх наивный
засвечены на старой киноплёнке.

Уже лет тридцать как лежат в коробке
надежды детства с грустным трубадуром.

Письмо из Бонна штемпелем возвратным
мышей пугает,
а смычок от скрипки
похож на длинный ключ,
указку,
шпагу.

Уже не помню снов.. не засыпаю,
прислушиваясь к шорохам за дверью.


*** Чакос

По золоту легенд найдём в Провансе
распятие и плётку. Ты согласна
владеть слезами-чётками столетья,
чтоб в сотом сне отдать их Доминику?..

Марией, Магдой я зову смятенье.

Меняют лики многие, но душу
менять нельзя. Лишь потерять. Ты помнишь
у Сент-Баума высохший терновник,
и гостию в ладони с чёрной раной?..

Как свет сквозь листья мы проходим толпы.
Но кто вложил, прощаясь, свет надежды
в мои глаза, закрасив карий солнцем?..

Кто от Иуды дал мне с подношеньем
Евангелие, чёрное как ночи?..


*** За гранью зренья

Уже не снег, - тяжёлый серый пыльник
обочины дорог прикрыл от взгляда
летящей птицы. Мода здесь на север.
Не тронут ветви сада туч закатных,
не встретит зависть на пороге дома.

Молчит Мария, приручая тени.
Волхвы ушли, оставив дух пустыни,
цвет жжёной охры, странные молитвы,
на каменных страницах роспись ветра,
глаза голгофы - серые на сером...

Всмотрись в них и увидишь в тусклом свете
лицо мессии, что за гранью зренья
достигло слова брошенного прежде,
чем понял ангел страх своей свободы.

*** Окна и тени

У наших окон тени марта или
чужие тени бледных францисканцев,
обет молчанья (давший откровенье),
туманы над дорогой в час рассветный,
дней незаметных призрачное братство.

Зима растает так и не начавшись
картинками на стёклах дребезжащих
трамвайным эхом, ставшим чем-то давним.

Прими моё участье в снах случайных
в небесной стыни, в памяти о главном..
Мы правы лишь прощаясь ненадолго..
«прощать забывшись» научившись..

знаешь

чужие тени вновь у наших окон
целуются влюблёнными, не прячась.


*** Дуэнде 
                              "Всюду, где черные звуки..."
                                                               Мануэль Торрес

Касанье привлекает только звуком
Вдоль шеи до груди упругой тёплой
Чуть ниже солнца там, где полог ночи
Окрасит страсть цыганки в рыжий клёкот,
В цвет чёрный - губы, в белый - нежность пальцев.

Трава забвенья или кровь закатов
На брачном ложе сохнет третий месяц,
Чтоб вскоре вспыхнуть, всё объяв пожаром..

Истома хабанеры. Мчится всадник.
Ножа острее тень цветы срезает.
Скажи о том, как любишь, рассмеявшись,
Ударом в сердце он ответит..

Утро,

Качает листья пальм ливийский ветер,
Быков клеймят и платья шьют на праздник.

*** Постскриптум

p.s. ты меня уже не помнишь.

Теперь могу ничейным стать, бездомным,
влюбиться в город рыжих одиночеств,
собакой беспризорной выть на звёзды.

По кличке "ангел" может быть найдётся
для камнепадов поводырь-подросток.
Моя душа открыта не для гостьи.
Почти что бездна мой забытый возраст.

Кормить не надо, силу слышать небо
даёт мне ветер в шкуре леопарда.
Ласкать не надо, верность - шаг к измене,
измучит сердце серость, холод марта.
Мы оба знали то, что будет завтра...

но не хотели говорить об этом.

 
***  Любовь здесь не придумать

Любовь здесь не придумать. Осень. Ветер.
В окно стучится дождь, за ночью утром
Знобит как будто в лихорадке. Это
Ещё не дно, но данность. Просто сердце
Болит и ни во что уже не верит.

Дружить здесь можно только с тихой грустью.
Смотрю в глаза ей — вижу: пятна, тени,
Стена в разводах серых. Молча встречу
Зарю и так же незаметно, молча
Вернусь в себя, забуду всё, исчезну..

.. и проявлюсь над морем белой чайкой,
Акацией, цветущей вдоль дороги
Волной прозрачной, гладкой черной галькой,
В ином пространстве: светлом, чистом, тёплом.
 
 
***  Поговорим, переставляя стулья

Поговорим , переставляя стулья
в квартире, где комфортно только крысам
и то ночами, например, о грустном:

твоей любви к нарядам, старым куклам,
поездкам в гости, бесконечным будням..

Поговорим о том, что не тревожит,
но наполняет пустоту до дрожи
осенних листьев, отражений в лужах,
тяжелых красных штор..
                              остывший ужин
и наши чувства – параллельны.
                                Впрочем,
мы говорим, переставляя ночи,
как будто это книги или стулья.

Как будто ночи обретают форму
того, что мы не приняли друг в друге.
 

*** Не зеркало разбито, но тревожно

Не зеркало разбито, но тревожно,  
Рассыпана не соль, но лихорадит.  
По чёрной полосе московских вёсен
Полночный дождь чуть слышно барабанит.
 
Ещё стекло окна надёжней кожи,
Что огрубела от ветров и стужи.  
Я во Христе, но я ещё безбожен,  
Я жив ещё, но я уже не нужен.  

По лужам сыпь тифозная, похмелье.  
Всё туже петли для смышлёных кукол.  
Привет, поклон, два долгих шага влево,  
Двенадцать быстрых вправо, в тёмный угол,  
К ходам мышиным, к тараканьим кладкам,  
В ещё одно бессмысленное утро.
 

*** Чернильный остов лодки, берег в тине

Чернильный остов лодки, берег в тине.
Сухой осины ветви, старых сосен.
Чернильный мостик и, как будто, осень
Дрожит над синью, ждёт к себе Мессию
Речного неба..
              Господи, я знаю
В зрачках чернильных Ты пройдёшь безвидно,
Ночные тени заплетая в косы,
Поющей рыбы тихие молитвы..

Я рисовал тебя немного ветром,
Толкающим пугливых водомерок
Исполнить танец на зеркальной глади.
Всезнающим, вселюбящим, наверно,
Я был наивен и самоуверен,
Я рисовал Тебя с собою рядом.
 

*** Ночь проявилась в облике собаки

Ночь проявилась в облике собаки.
На стёклах битых тени, только тени.
Твоя молитва от моих страданий,
Моя молитва от твоих сомнений.

Но тот, кто дышит, не прощает слабость.
Её не слышит тот, кто в мире вечен,
И тот, кто ниже бросит в небо камень,
И тот, кто выше им придавит ветер.

Я помню, как открыть ключами двери,
В дом не впустив ни холода, ни страха,
Чтоб глух был звук металла по металлу,
Не колыхнулись, чтобы занавески
И не задели белыми краями
Кривые стены и углы дивана.
 

*** Хоть раз в году ослабить власть привычек

Хоть раз в году ослабить власть привычек
и разрешить немного сумасбродства
Прожектора простреливают с вышек
сетчатку глаз, и временное сходство
с Вараввами не унижает. Впрочем,
любой ответ как и вопрос не точен,
зашорен в осторожной перспективе
любви к камням холодным в тёмном стыке
зимы и ночи..  Я наверно болен,
я обнулён остекленевшим солнцем
и солью, потерявшей ярость в ране,
последней каплей в перебитом кране,
как кость собаки.. И свободы право
всё тот же сыр. Всё то, что было даром.
 

*** Чем выше - холодней, чем дальше – горше

Чем выше - холодней, чем дальше – горше.
Вокруг зимы ручьи, весенний клёкот,
в котором голос мой совсем не слышен
и если разобраться будет лишним
настолько, что узнаю непременно
о том, когда скажу хотя бы слово.

Оно ли нужно в иллюзорном хоре?

Душа – мой постоянный собеседник
привычно обосновывает время
с позиции безвременья, не веря,
что я смогу понять иную данность,
что нет ни ветки сломанной, ни ветра,
ни стен, ни тени, ни любви, ни страха..

всё, - чёрный звук…
                   всё, что не тронешь – бездна.


*** Три четверти зимы. Февраль на ветер

Три четверти зимы. Февраль на ветер.
Четвертый день не молится, лишь плачет
так тихо, словно изучает пламя
одной свечи во мраке..
                              Это плата
за платье маскарадное, за правду.

Прошедшее и будущее в ссоре.
Возьмёшь брелок со змейкой и ключами
и вспомнишь: дома нет – есть только двери,
за ними коридоры в тусклом свете
и лестницы, ведущие в подвалы,
на чердаки…
                  и стены, стены, стены…

Бери их и используй как бумагу,
кусочком льда не тающим в ладони

пиши, что хочешь и рисуй, что хочешь.
 
 
*** Я вещь в себе. Испорченная кукла

Я вещь в себе. Испорченная кукла
лежит на кресле в мятом красном платье.

Она читала Канта с чашкой кофе
в фарфоровой руке. Так и забылась
любовь к весенним мартовским разводам,
к дневным капелям, кошкам и запретам.

Теперь она ловушка-дом для бесов,
тех семерых, что каждую неделю
закатывают солнце за изломы
железных крыш..
                         "Забытые Голгофы" -
цикл, ставший модным в дорогих салонах,
заказан ей и выполнен пастелью,
за несколько минут до пробужденья
во мне закрытом, тёмном и холодном.
 

*** На синем полотенце с белой птицей

На синем полотенце с белой птицей
Протёрта ночь и выпадают звёзды
С противным комариным писком в дыры,
Похожие на профили пророков,
Не говорящих правды о болезни,
Чья давняя тревога разрушает
Всё то, что попадает в область взгляда.

Я не смотрю в твои глаза, наверно,
Из-за того, что вижу отраженья
В них глаз своих. Прости меня за это.

Прости меня и уходи в безбрежность
Пустого неба, за глухие стены.

Твоих теней так много, что не дышит
На синем полотенце наша птица.

Комплекс Дай Ли. Роман

Диптих. Север-Юг

Игра на придуманные облака