В.Т.
Уметь играть, да так, чтоб верил зритель.
Хотя верней: уметь на сцене жить.
Бес-искуситель, ангел ли хранитель –
Всего себя в любую роль вложить.
Уметь молчать. Нет, говорить глазами
Красноречивее говорунов.
Чтоб души, как цветы, раскрылись сами
Навстречу смыслу всех безмолвных слов.
Уметь любить. Не больше и не меньше.
Талант любви сквозь роли проносить.
Кумиром стать для миллионов женщин
И бесконечно одиноким быть.
Лишь иногда приходят дочь и внуки.
Жена – в Москве, не виделись давно.
И в серой тишине листают руки
Сценарий неотснятого кино.
Любил ли он хотя б одну,
Дам соблазняя строчкой сладкой?
Да, женщины на рифмы падки,
Клюют, как рыбки на блесну.
Ни бриллианты, ни меха
Красоткам не дарил игривым.
Стихотвореньем шаловливым
Он доводил их до греха.
Что будет с дамами потом,
Его не слишком занимало.
И что довольствовались малым
Они − не он виновен в том.
Что мог он женщинам отдать,
Что не подвластно лет теченью?
Он наделил их тем влеченьем,
С которым трудно совладать.
Настолько чувства хороши,
Что в них Вселенная вместилась.
И в каждом слове приютилась
Частичка пушкинской души.
И все ж: любил иль не любил?
Имеет ли вопрос значенье?
Он каждой - вечность подарил
Короткой строчкой посвященья.
N.N.
Не разрешать душе сомнений…
С трудом пытаться устоять,
Когда записывает гений
Свои стихи в твою тетрадь…
Строке ли – страстной и небрежной! –
Тропы к душе не проторить?
Кому ещё дано так нежно
И так зазывно говорить?
С кем разделить восторг мазурки
И, находясь в плену мечты,
В им нарисованной фигурке
Вдруг узнавать свои черты…
Признанья слыша – улыбнуться,
Поверить чувственным словам…
Легко позволить прикоснуться
К подола тонким кружевам…
Кому – на память о свиданье −
Дать в рифму страсти жар облечь…
Хранить в душе воспоминанья,
А ворох писем бросить в печь…
Пусть на листах запляшет пламя,
Сжигая нежных строк мотив,
И близость чудную меж нами,
В безмолвный пепел превратив…
Уйти, не жаждать возвращенья,
Зажав разлуки боль в горсти…
И тайну строчки посвященья
В седую вечность унести…
Письмо
Мой друг, уж ночь клонится к свету,
А я не в силах лечь в постель...
Тебе признаюсь по секрету,
Что утром еду на дуэль.
Увы, дурных предчувствий полон,
Пишу я горестно. Прости.
Недавно снилось, будто ворон
Накаркал мне конец пути.
Тогда отринул я тревогу,
Приметы вздорные коря,
И в робости молиться Богу
Не стал, а нынче понял – зря...
Зато, дружище, я заметил
То, что верней любых примет:
Тьму петербуржских грязных сплетен
Выносит подло высший свет,
И, словно мухи на варенье,
Кружится светской черни рой.
Прости, что горьким наблюденьем
В последний раз делюсь с тобой,
Хоть о другом сказать намерен:
Его едва ли я убью.
Скорее, он меня... Уверен,
Ты просьбу выполнишь мою.
В знак нерушимой дружбы нашей
Я завожу об этом речь:
Прошу тебя мою Наташу
От всех наветов уберечь.
Она ни в чем не виновата.
Во всем виновен лишь Дантес.
Прощай! Люблю тебя, как брата.
Храни Наташу. Твой А.С.
***
***
Любить до умопомраченья.
Любить, как любят божество.
Знать, что мое предназначенье
В том, чтобы быть женой его.
Простить ему все увлеченья.
Средь всевозможной шелухи
Имели для меня значенье
Лишь письма мужа и стихи.
О, сколько раз, благоговея,
Я их читала наизусть,
В них предугадывать умея
Его восторженность и грусть!
Сколь сладким было счастье наше
В тот миг, когда наедине
Он говорил: «Люблю, Наташа!»
И улыбалось небо мне.
Но счастье слишком торопливо.
Зато безжалостно вдовство!
Как без любимого тоскливо!
Как невозможно без него!
Два года траура – попытка
Печаль на сердце заглушить.
Года безмолвия, как пытка,
Которую не пережить.
А память снова возвращает
Меня в минулое. И там
Он ненасытно приникает,
Как к роднику, к моим устам…
В Екатеринославе
Меня сослали в этот город.
Пробыв в нем восемнадцать дней,
Я изнемог! – ведь был я молод
И города не знал скучней!
Среди девиц красоток мало!
Весьма все были смущены,
Когда явился я средь бала,
Надев кисейные ...штаны!
Но действо тихого скандала
Меня ничуть не развлекло:
Как прежде, общество скучало,
Моих заслуг не замечало,
Штанам оценки не дало!
Да, тошнотворна до зевоты
Жизнь захолустного мирка!
И я сбежал туда, где воды
Несла могучая река.
Она своей играла силой,
Преображая все окрест,
Преграды запросто сносила
И в сердце трепет пробудила:
Мой прадед был из этих мест.
Бессчетных островов раздолье
Я взором жадным изучал.
И показалось, лукоморье
Для дивной сказки повстречал.
А два разбойника, что плыли,
Чтоб от возмездия уйти,
Мой взгляд к себе приворожили,
Сюжет позволили сплести.
Ах, окунуться б в эту реку!
Но вот подстерегла беда:
Ведь я не знал, что человеку
Вредна весенняя вода.
Меня нашел в убогой хате
Раевский. Он был встрече рад.
А я в бреду лежал в кровати,
Глотал холодный лимонад.
Друг увести меня решился
И разрешенья испросил.
А Инзов тотчас согласился,
Знать, я ему обузой был.
Я уезжал. Спасибо другу.
Ямщик нахлестывал коней.
Я был готов забыть про скуку,
Про безотрадность этих дней.
Но часто жизнь весьма лукаво
Устраивает западню:
Я вид Екатеринослава
Зачем-то в памяти храню.
Чужие жизни я спасал не раз.
И действуя решительно и смело,
Как ювелир, что оправлял алмаз,
Я под живую душу правил тело.
Что знал тогда я о добре и зле?
Мне почему-то представлялось ясно,
Что я – наместник Бога на земле,
Ведь жизнь и смерть моим рукам подвластны.
Как я бесстрашно людям обещал,
Что им писать не стоит завещаний.
Как часто Бог с небес меня прощал
За безрассудность этих обещаний.
И вот однажды Он мне дал урок.
Я только пациента обезболил,
Как отключил его сердечко Бог,
А снова запустить мне не позволил.
Я делал все, на что способен был.
И пред Всевышним я не лицемерил,
Когда от всей души Его молил
Спасти того, кто мне себя доверил.
Я за урок Творца благодарю.
Наука не бывает в жизни лишней.
С тех пор я пациентам говорю,
Что я – всего лишь врач, а не Всевышний.
Снова лес, где давно потаенные страхи живут,
И, наверно, поэтому с легкостью пишутся сказки.
По сравнению с ним отдыхает любой Голливуд,
Ибо каждая ветка свои сочиняет побаски.
Что расскажешь теперь? Чем потешишь меня, дорогой?
Что губами зелеными нежно прошепчешь при встрече?
Я к тебе ненадолго. Всего на денечек-другой.
Наберусь вдохновенья и снова уеду далече.
Расскажи, исполин, как ты жил без меня столько дней?
Полагаю, ничто твоего не смущало покоя.
Ты, мой друг, поседел. Стали кроны заметно пышней.
А к морщинкам стволов так и тянет прижаться щекою.
Зудит комар. Намеренья ясны.
Агрессора - прихлопнуть без вопросов.
На руку сел, и стали мне видны
И крылышки его, и хоботок.
Пожалуй, ты, приятель, мелковат.
И почему-то жалко кровососа.
Ну разве этот малый виноват
В том, что его вампиром сделал Бог?
Рукой взмахнув, прогнала комара.
И появились удовлетворенье
И столь необходимая с утра
Уверенность, что мир живет в любви.
И кажутся весомее дела,
Улучшилось заметно настроенье.
А все лишь потому, что я смогла
Души и рук не выпачкать в крови.
В тазу на плите закипает варенье.
Неспешно мешаю его и ликую.
Я к зимнему чаю люблю в дополненье
Дать летнего солнышка ложку-другую.
Разнежились вишни в горячем сиропе,
И скоро я пенками душу уважу.
А рядом на сахарном белом сугробе
Разлегся лимон, как китаец на пляже.
Повсюду вишневое благоуханье,
Способное вызвать умиротворенье.
И только одно возникает желанье:
Чтоб жизнь была сладкой, как это варенье.
Мне контрабандой завезли талант.
А я не знаю, что с ним делать надо.
Он в маленьких горшочках, как рассада.
Предполагаю, вырастет гигант.
Продать его? О чем мы говорим?!
Я выращу его не на продажу,
А раздарю друзьям своим и даже
Тем, кто не знает, для чего он им.
Как мотовство мое воспринимать?
Вы, господа, всё поняли превратно.
Мне радостью воздастся многократно,
Когда таланту буду я внимать.
А если откровенно говорить,
Я от людских способностей шалею
И в глубине души мечту лелею:
Друзей таланту сопричастной быть.
У женщины есть грация цветка
И миром не разгаданная тайна,
Которые влекут необычайно
Мужчин всех возрастов во все века.
Случайный взгляд. Изящная рука.
А ветер локон тронул шаловливо.
И вот уже мужчины горделиво
Кружиться начинают у цветка.
И норовят доверие внушить
Внезапно восхитившему растенью.
Одни – чтоб поддержать его цветенье.
Другие – чтоб сорвать и засушить.
Ненужным оказался я щенком,
Что под дождем хозяином был брошен.
Мне рядом с ним хотелось быть хорошим.
А вот теперь заботиться о ком?
А дождь такой, что вымок целый свет.
Шерсть отсырела и уже не греет.
Как хорошо у теплой батареи
Сушиться. А теперь и дома нет…
Но кто пищит столь жалобно? Кому
Так неуютно в этом сером мире?
Котенок! Знать, мечтает о квартире.
Бедняге одиноко одному!
Не бойся, друг! И мне непросто жить
Такою неприглядною порою.
Давай я от дождя тебя прикрою.
Тебя же должен кто-нибудь любить!
У теплого моря, где волны целуют песок,
Где настежь распахнута бездна высокого неба,
Хочу поваляться на солнце хотя бы часок,
И чаек подкармливать крошками свежего хлеба.
Большую ракушку найти в голубой глубине,
Куда вездесущие птицы порою влетали.
Сквозь толщу воды видеть рыбок снующих на дне,
И следом за ними поплыть в бирюзовые дали,
Где месяц седой в серебристой пучине потух,
Где музыка моря звучит, будто струны дутара,
И где ветерок, словно неутомимый пастух,
Кудрявых барашков все гонит и гонит отару.
О, этот листопад календаря,
В котором нескончаемая осень!
Жизнь так немало радости приносит,
Что непонятен привкус ноября.
И все же жаль ушедшие деньки.
Вернуть бы промелькнувшие мгновенья,
Чтоб вновь познать восторг и наслажденье,
И жить хандре осенней вопреки.
Глянь: звезды в черном небе устраивают пляски,
Луну-подкову кто-то прибил наискосок.
А ночь-Шахерезада рассказывает сказки.
И бархатист и нежен девичий голосок.
Рассказчице внимают деревья за окошком,
Цветы от наслажденья сомкнули лепестки.
Серебряною нитью шелковую дорожку
Искусно вышивает течение реки.
Земля укрыта тайной. Слетает сон-услада.
Али-Баба с рассветом придет, неотразим.
Но, прерывая сказку, вздохнет Шахерезада:
«Давайте впустим солнце. Открой-ка дверь, Симсим!»
Смотрю, как горячее пламя камина
Без устали лижет сухие поленья,
Как близится вечер – пора откровенья.
И носятся искорки цвета кармина.
Их отблеск на стенах легко предсказуем.
О чем же грустишь ты, седой мой мальчишка?
Давай-ка мы губы с тобой согласуем,
И ты почитаешь мне новую книжку
Про север и холод. Про подвиг героя,
Который я словно воочью увижу.
Вина отхлебну, ноги пледом укрою,
А кресло придвину к камину поближе.
И ты мне героем представишься этим,
Ты все одолеешь, сражаясь усердно.
Мой мальчик седой, самый лучший на свете!
И в книге, и в жизни я жду тебя верно.
Июнь обжигал жарою.
От солнца ли ждать пощады?
Мы даже ночной порою
Мечтали про час прохлады.
Чтоб тучи, грозу пророча,
Прошли по небес паркету,
Где черный котенок ночи
Лакал молоко рассвета.
Так много трудных пройдено дорог,
Но кажется порой, что мне лишь годик.
И я учусь ходить, а папа-бог
Меня за ручку осторожно водит.
Мне невтерпеж. Мне хочется бежать
За пролетевшей птичкой и за кошкой.
А папа продолжает мне внушать,
Что нужно при ходьбе смотреть под ножки.
Года промчались пулей у виска.
И опыта накоплено немало.
Но часто снится папина рука,
Которая меня оберегала.
Не откладывать жизнь на потом. Успевать насладиться
Каждым даром судьбы из несметных ее закромов.
Ощутить, как чиста в пробудившейся речке водица,
Как рельефны века на изношенных стенах домов.
Слыша гул мостовых, вспомнить голос ушедшей эпохи.
И слезу уронить, если тронули душу стихи.
На морском берегу под волны регулярные вздохи
Развести костерок, наварить первоклассной ухи.
Осознать, как хрупки у танцующей бабочки крылья,
Как холодной звезде одиноко на небе пустом.
Никуда не спешить. Не страдать от хандры и бессилья.
И конечно любить. Не откладывать жизнь на потом.
За день до рожденья ребенок спросил у Бога:
- Я мира не знаю, куда мне пора идти.
Насколько опасна, скажи, для меня дорога?
И много ли встретится трудностей на пути?
- Не бойся, малыш. Будет Ангел с тобою рядом,
Который тебя защитит от возможных бед,
И крылья тебе отрастит, и согреет взглядом,
Гордясь, как своею, любой из твоих побед.
Твой Ангел, поверь Мне, надежный и верный самый.
- А как его имя? Я к встрече уже готов.
- Как имя – не важно. Зови его просто мамой.
Он будет всегда отзываться на этот зов.
- Погоди, Соломон. Я хотел бы тебе передать
И тревоги свои, и мечту, что не смог воплотить.
- Рад послушать, отец, и доверье твое оправдать.
Если царь говорит, я не в праве его торопить.
- Мальчик мой, с той поры, как на царство меня возвели,
Я покоя не знал и не ведал счастливого дня.
Но желал всей душой процветанья родимой земли.
И лишь доля страны, Соломон, волновала меня.
Я сражался всю жизнь, ни себя, ни людей не щадил,
Я родную страну от набегов врагов защищал.
А у Неба просил, чтоб дало мне достаточно сил,
Дабы выполнить все, что Всевышнему я обещал.
Я доволен и горд тем, что многое сделал в пути,
Хоть победы всегда мне давались немалым трудом.
Но я знал, что Господь в мой шатер не захочет войти,
Что на нашей земле надо Господу выстроить дом.
Мне Творцом не дано возвести Вседержителю храм:
Прегрешения есть, да и руки по локоть в крови.
Но хочу показать, что Создатель – Он милостив к нам,
Что еврейский народ удостоился Божьей любви.
Наш Всевышний сильней. Значит, капища будем сносить.
Я хотел, чтобы ты поддержать эту мысль был готов.
- Нет, отец, подожди. Я решился тебе возразить:
Государство сильно единеньем людей и богов.
А кумирни снесем – будут вспыхивать бунты в стране.
Так недолго, поверь, на кусочки страну разорвать.
Да, мы выстроим храм. Только он, представляется мне,
Должен силу Творца и величье Его показать.
Я хотел бы, отец, Божье Слово в стране утвердить
Не насильем, а тем, что людскую вражду превозмог.
- Ты всегда был умен, мальчик мой. Ты умел убедить.
Помоги тебе Бог, Соломон, помоги тебе Бог…
- Так нужно, друг мой. Ты предашь, -
Учитель повелел Иуде.
- Запомни: не должны знать люди,
Про этот тайный сговор наш.
Ты духовенство вразуми:
Пусть отведут меня к Пилату.
А за предательство оплату
Ты без смущения возьми.
Не вздумай пренебречь ценой.
Должно быть действо достоверным.
Ты средь учеников был первым,
И потому ты избран мной.
А у Пилата не балуй,
Тверди, что я достоин ада.
Тебе за преданность награда
Моя – прощальный поцелуй.
- Учитель! Разве я смогу?!
Как жить потом с такою ношей?!
- Иуда, друг ты мой хороший!
Я пред тобой в большом долгу
За то, что людям мы дадим
В добро и справедливость веру.
Я сделаюсь любви примером,
А ты – предателем моим.
Тебе значительно трудней:
Веками станешь проклинаем.
Но то, что мы с тобою знаем,
Сокрыто будет от людей.
Мы разыграем все хитро.
Но наша жертва не напрасна.
Мы ею людям скажем ясно,
Что в жизни главное – добро.
Мы мир освободим от зла,
Взяв на себя грехи людские.
И пусть намеренья благие
В пути нам укрепят крыла.
Твои глаза полны огня
И веры в истинное чудо.
Так что ответишь мне, Иуда?
- Спасибо, что избрал меня!
Он от фашистов прятался у тех,
Кого учил, что музыка – основа
Вселенной, что звучит в ней Божье слово
И красотой своей пленяет всех.
Старался научить детей играть,
Им исправлялась каждая ошибка.
Есть дети, Божья музыка и скрипка –
Ну что еще, скажи, с еврея взять?
Когда на мир обрушилась война,
Его ученики его скрывали
В своих домах и жизнью рисковали,
И знали: людям музыка нужна.
По очереди прятали его,
Боясь на всю семью навлечь ненастье.
А он шептал, что звуки дарят счастье,
Что в музыке таится волшебство.
Война узлом связала их пути,
А на сердцах оставила ожоги.
Спасенья гамму, полную тревоги,
Непросто до финала довести.
Когда война на запад отползла,
Стоял он пред ребятами неловко.
Дрожали руки, гладя их головки,
Была душа уставшая светла,
А слезы и горьки, и горячи.
Но маленький скрипач дарил улыбку,
Учителю протягивая скрипку:
- Не надо плакать! Нас играть учи!
Мой сыночек родной! Трое суток, как ты затих.
Прижимаю тебя к груди, согреваю телом.
Покормить бы тебя, только пусто в сосках моих.
И сама я уже не помню, когда и ела.
А соседка моя съела умершее дитя.
Пусть не знает никто вовек этот голод жуткий.
Ты не бойся, малыш, не обижу тебя, хотя
Мне мерещится хлеб, и мучает боль в желудке.
Я тебя, дорогой, не дам у себя отобрать.
Потому и они тебя не съедят, мой милый.
Мне бы хлеба чуток. Может кто-нибудь хлеба дать?
Я не помню, когда сынка молоком кормила…
Ей велели зубною щеткой мести асфальт.
И сорвали с нее одежду. О, стыд момента!
А какой-то вандал, разломав дорогой ей альт,
Стал ее избивать обломками инструмента.
Этот город, что был любимым, сошел с ума.
И хотя обучила музыке тьму детишек,
Пред безумной толпою стояла она сама.
На душе и теле не счесть синяков и шишек.
Унижение – хуже смерти. И в этом суть.
Утверждаться за счет обиженных так убого!
Небеса, прогремите! Скажите хоть что-нибудь!
Но молчит Господь, бесполезно молиться Богу.
Сколько зла вокруг! Справедливость давно слепа.
Разве людям бывают в радость людские слезы?!
Над убитой еврейкой злорадствовала толпа.
Но никто не сыграл мелодию Лакримозы.
Этой ночи бессонной тягучий настой
Насыщает минуты густой темнотой.
Но не вылечить время от паралича,
Хоть сгорает луны восковая свеча,
И отрывочных мыслей тяжелая муть
Не дает ни стихи написать, ни уснуть.
В лесу просыпается баба-Яга.
И, свесив с кровати корявые ноги,
Ворчит, чертыхаясь, что март на пороге,
А крышу избушки накрыли снега.
Паук паутину развесил в углу,
Посуда не мыта, а хочется супа.
И так прохудилась от времени ступа,
Что, видно, придется освоить метлу.
И кот разорался, совсем оглушил,
И ухает филин, играя на нервах.
Но Леший букетик подснежников первых
Яге на окошко уже положил.
Я это понял только ныне.
Уставший от пути и жажды,
Когда бы там, среди пустыни,
Я по скале не стукнул дважды,
Когда бы не просил у Бога
Ни помощи, ни утешенья,
Когда бы не была дорога
Трудна до головокруженья,
Мне б не хватило сил, чтоб дольше
Наш путь людскою кровью мерить.
Похоже, Он мне верил больше,
Чем я сумел Ему поверить!
И вот за то, что верил мало,
Сердца не зажигая верой,
За то, что мне толпа внимала,
Сочтя мои слова химерой,
Наказан я. Передо мною
С минутой каждою заметней
Земля, рожденная мечтою!
Но мне не сделать шаг последний…
Белый лебедь зимы улетает от нас, улетает.
Не догнать, не вернуть, хоть беги за ним, хоть не беги.
И остатки сугробов туман по утрам доедает,
Как пропахшие медом блинов ноздреватых круги.
А сурок предсказал затяжную весну, затяжную.
Ничего, мы дождемся, нам к трудностям не привыкать.
Только б выбрать судьбу не такую, как прежде, иную,
Птицу счастья привадить навечно и не отпускать.
Нет, болезни – зло, конечно,
И пилюлям мы не рады.
Подрасту я и успешно
Излечу всех шоколадом.
От ангины и коклюша
Ты напрасно нос повесил.
Шоколада ломтик скушай –
Исцелишься, будешь весел.
От царапин и ушибов
Шоколад всегда поможет.
Даже в школе от ошибок.
И от двоек в школе тоже.
Твое явление на свет
Я жду с особым нетерпеньем.
В судьбе весомее рожденья
Ни одного мгновенья нет.
Легко могу предугадать
Твой сладкий запах, нежность кожи.
Мои черты в тебе, похоже,
Нетрудно будет увидать.
И, поднося тебя к груди,
Я помолюсь смиренно Богу,
Чтоб облегчил твою дорогу,
Что круто вьется впереди,
Я попрошу друзей добром
Тебя поддерживать, малышка.
Ты – это новенькая книжка,
Рожденная моим пером.
Январь земле добавил новизны,
А небесам – прозрачности и сини,
Навеял елям сказочные сны
Под колким пледом белоснежной стыни.
Гирлянда воробьишек на ветвях
Звенела, чуть качаемая ветром.
Дней самоцветы в солнечных лучах,
Переливались при морозе щедром.
Я шла сквозь них в реальности иной,
И воздух опьянял, подобно браге.
И свежей первозданной глубиной
Был близок снег, как чистый лист бумаги.
Итак, приходит год свиньи.
Что принесет он нам, не знаем,
Но радостно его встречаем
В кругу своих друзей, семьи.
Готовясь принимать гостей,
Мы припасли (чего уж проще?)
Для свинки в августовской роще
Мешок прекрасных желудей.
Мы угостим ее сполна,
Известна свинская натура.
Но нам не свинство, а культура
Для выживания нужна.
И я Всесильного Судью
Прошу всем сердцем, как умею,
Быть к нам добрее и щедрее
И не подкладывать свинью!
А вот и первый гололед,
И первый шанс упасть, разбиться.
Скользит по зеркалу народ,
Когда в квартирах не сидится.
Погода – словно на беду.
Но люди смотрят изумленно,
Как лихо катится по льду,
Картаво каркая, ворона.
Она картонку на карниз
Приносит, а потом отважно
На ней съезжает сверху вниз,
Как на санях, и смотрит важно.
Что в этом зрелище смешном?
А то, что веселей в дороге,
Хотя по городу идем,
С трудом переставляя ноги.
Ты слышишь, как скрипит земная ось?
Какая накопилась в ней усталость?
Земле от нас немерено досталось
И претерпеть немало довелось.
Но человек - зловредный паразит -
Стремится к окончательной победе,
Как будто завтра он отсюда съедет,
А сжечь мосты сегодня норовит.
Увы, какими б ни были пути,
Земля навечно - наш ковчег нетленный.
И в черной бесконечности Вселенной
Другой такой планеты не найти.
А по прогнозу завтра – холода.
Дрожит последний лист на ветке клена.
И небо леденящая звезда
С высот на нас взирает изумленно.
Озноб осенний в души не проник,
И мы любовью изнутри согреты.
Давай упрячем щеки в воротник
И будем вспоминать хмельное лето,
Читать стихи и веровать в добро,
Придумывая ужин новогодний.
Ведь холод только завтра. А сегодня
Мороза нет, хотя и не тепло.
Когда в кромешной тьме часы кукуют звонко
И в звездных лепестках ночное полотно,
Дружище, улыбнись прелестнице-японке,
Что пристально глядит с небес в твое окно.
Казалось бы, что ей до дел твоих и строчек?
Казалось бы, что ей до всех твоих забот?
Но с нежностью она заглядывает в очи
И дарит свет тебе уже который год.
Когда-то над твоей она сияла зыбкой.
С младенчества тебя пленит ее краса.
Так одари ее восторженной улыбкой,
Чтоб теплотой души согрелись небеса!
Казалось,
никогда теперь не бегать вольным,
И арестант – твоя единственная роль.
Уже давно тебя пожизненным конвойным
Преследует шаг в шаг безжалостная боль.
Но стоит ей уйти – и отрастают крылья,
И тотчас ты готов весь мир преобразить.
Возьмешь любой блокнот – и строчки в изобилье
Задышат со страниц, и ноты, может быть…
И больше не нужны ни помощь, ни участье,
Исчез томивший страх удушливых неволь.
О, кто бы только знал: какое это счастье,
Когда хотя б на миг уходит злая боль!
Я каждый
день в молитвах поминаю
Создателей и Скайпа, и Фейсбука
За то, что ежедневно вижу сына,
Живущего за тридевять земель.
Но я была бы счастлива безмерно,
Когда б они придумали возможность
Передавать не только вид и голос,
А теплоту объятий, например.
Часы перевели на час назад.
И, вглядываясь сам в себя упорно,
Признайся: разве ты не будешь рад
Хотя бы час один прожить повторно,
Чтоб начисто его переписать
Без всяческих ошибок и помарок?
Похоже, время новую тетрадь
Тебе преподнесло на час в подарок.
И с ней немало перспектив дано.
Но грусть-тоска в сердечко постучала:
Час короток, а жизни полотно
Не удается отмотать к началу,
Где розовая дымка впереди,
И где судьба не шепчет человеку,
Что сколько стрелки ни переводи,
Нельзя войти в одну и ту же реку.
«Бабы всегда плохо работали.
Это и названия профессий отразили».
Из разговора.
Ненавижу слова с
унизительной гендерной сутью:
Поварих и ткачих, стюардесс, поэтесс и т.д.
Кто, когда и зачем насыщал нашу речь этой мутью:
Врач несет исцеленье, врачиха придет – быть беде?
Муж хорош или плох, муж талантливый или бездарный,
С золотыми руками иль лечащий нас абы как.
Только женщинам разве нельзя быть за труд
благодарным?
Почему вы твердите, что в деле их что-то не так?
Вы всегда называли их бабами, не уважали.
Потому и язык в отношении женщин таков.
Но и мы хороши! Кто мне скажет: зачем нарожали
Столько много спесивых, неумных и злых мужиков?!
Осенняя
сумрачность гложет…
Дождей нескончаемых бунт…
И больно царапают кожу
Колючки бегущих секунд.
В ответ на щемящую милость
Поблекших небесных вершин
Лишь свежая кровь появилась
В густой позолоте рябин.
Увидев ее, обмираю.
И вот уже кажется мне,
Что осенью душу теряю,
Чтоб вновь отыскать по весне.
У этого времени года
Особенная благодать
С извечной загадкой ухода,
Которую не разгадать.
Все ближе зима и все больше мелодий венчальных.
Но в воздухе горечь опавшей листвы разлита.
И в птичьих руладах, таких нестерпимо печальных,
Грядущей разлуки возвышенная простота.
Мир жаждет покоя: не слышно привычного гама,
Не балуют рынки обилием летних сластей.
Лишь солнце осеннее, как постаревшая мама,
Последним теплом согревает озябших детей.
Для старушки-Братиславы утомительны галопы.
Ей по силам неторопкий, а по нраву – лёгкий путь.
Потому она присела на скамеечку Европы,
И подумала, что надо хоть немного отдохнуть.
И пока сидит старушка, познакомлюсь с ней поближе.
Рассмотрю и венки улиц, и морщинки площадей.
А глазах её блестящих Братиславский град увижу,
Монастырь, костёл, театр, исторический музей.
А потом пройдусь по рынку, покатаюсь на трамвае,
Попрошу официанта в кофе мне добавить льда.
И уверюсь в том, что в жизни с городами так бывает:
Братислава в то же время и стара, и молода!
До чего же в Люблине ярмарки весёлые!
Зазывают в лавочки, угощают всех
Сыром и колбасами, мёдом, кока-колою…
А повсюду слышатся песни, звонкий смех.
А ещё на ярмарке много всякой всячины.
От народных промыслов взгляд не отвести.
И, гуляя, граждане смотрят озадаченно:
До чего же хочется всё приобрести!
Люди приодетые, музыка красивая,
Танцам-развлечениям не видать конца!
А над Старым городом эхо гомонливое
И гостям, и жителям радует сердца!
Соборы Люблина… Я в них не заходила.
И вот зашла – и в изумлении стою.
Их красоты всепобеждающая сила
Пленила душу восхищённую мою.
Здесь всё исполнено и смысла, и значенья.
Здесь избавляешься от боли и тревог.
Ведь красота – мощнейший способ излеченья,
Который нам с небес прописывает Бог!
В Люблине опера и филармония,
На площадях музыкантов не счесть.
Городом издавна правит гармония,
В жителях тяга к прекрасному есть.
Это на каждом шагу наблюдается,
Ткётся мелодий цветастая нить.
В музыку Люблин влюблён, как в красавицу:
Не надышаться и не разлюбить.
Нет, с чумой совладать нелегко.
А вера на красе замешана,
И это, думаю, не зря.
Люблю Собор святого Стефана,
Парящий в небе сентября.
Его особую наполненность
Органом вплоть до куполов.
И потрясающую солнечность
Произносимых в храме слов.
Мне нравится и запах ладана,
И лёгкий треск свечей в тиши,
И та любовь, что неразгаданной
Вдруг прорастает из души.
В Бельведере есть парк и фонтаны, дворцы и картины –
То, что радует душу, сердечную гонит печаль.
Я брожу по музею с утра, все заботы отринув.
И пора уходить, но с музеем расстаться мне жаль.
Что ж, спасибо ему за прохладу тенистой аллеи,
За покой и возможность подумать у сотен картин.
О свидании с ним я, поверь мне, ничуть не жалею,
Я запомню его потому, что такой – он один.
Неважно, что вокруг тебя снуют.
Есть ты, и есть полотна пред тобою,
Которые душе твоей дают
Возможность насладиться красотою.
И вот уже ты полон до краёв
Историей картин и содержаньем,
И время раздвигается твоё,
И ширятся границы пониманья.
Разбушевался шторм высоких чувств.
И мысли стали ёмкими мгновенно.
Таков Музей истории искусств,
С которым встречу щедро дарит Вена.
Город танцующих белых коней,
Город, пьянящий роскошным барокко.
Вена всё лучше с течением дней,
Словно вино, что зависит от срока
Выдержки. Город, где музыка – бог,
Живопись переполняет музеи,
Храмы шикарны, а солнца желток
Вызолотил и сады, и аллеи.
Город, где дразнят на каждом шагу
Запахи кофе и «Моцарт» конфеты.
Где одарить я стихами могу
Всех, кто считает поэзию светом.
Город, где можно бродить и бродить,
Радуясь зданиям, людям, Дунаю...
Город, в котором нельзя не любить…
Город, который душой принимаю.
Густав Климт «Юдифь»
Вена, Бельведер
https://artchive.ru/res/media/img/oy1200/work/225/294051.jpg
До чего же Юдифь хороша в золотом облаченье!
Приоткрытые губы, манящий и чувственный взгляд…
Никакой Олоферн одолеть не способен влеченье,
Коль девичьи глаза, как полночные звёзды, горят.
Посмотри на неё! Захлебнись от восторга слюною!
Как тебе объяснить, что пока есть мечты, ты – живой.
Но почти ничего не сумеешь добиться войною.
Ты готов за любовь расплатиться своей головой?
Все ленивее Ярило.
Птиц не слышнее спозаранку.
Осень миру подарила
Золотую вышиванку.
Он теперь красивым, ладным,
Словно предложенье сделал,
Женихом стоит нарядным,
Ожидая зиму в белом.
Клод Моне «Повар (г-н Поль)»
Вена, Бельведер
http://ayay.co.uk/backgrounds/paintings/claude_monet/the-chef-pere-paul.jpg
Этот повар просто супер! В белоснежном облаченье
Наблюдает, как клиенты все съедают на ура.
Он гостям готов любое приготовить угощенье.
Я б у Поля попросила принести мне фуа-гра.
Он лукаво улыбнется, свежий анекдот расскажет
И отправится на кухню срочно выполнить заказ.
Там, над печенью колдуя, повар так меня уважит,
Чтобы в этот ресторанчик я пришла еще не раз.
Франц Эйбль «Читающая девушка»
Вена, Бельведер
http://img.photobucket.com/albums/v341/Madigan24/EyblReadingGirl_zps5abf15be.jpg
Как интересно за ней наблюдать!
Нет ничего восхитительней чтенья!
В книге рассказы? Роман? Приключенья?
Этого мне не дано угадать.
Мир сократился до белых страниц,
Все остальное на время забыто.
Только тревога во взгляде прикрыта
Тенью распахнутых длинных ресниц…
Фридрих фон Амерлинг «Лютнистка»
Вена, Бельведер
https://s017.radikal.ru/i408/1601/78/794c05c7e296.jpg
А лютня под рукой поёт о чувствах нежных,
И грусть её светла, и чуть дрожит струна.
Душа уже не ждёт денёчков безмятежных,
Мелодия любви в аккорды вплетена.
Ах, милая, играй! Пусть трепет пальцев тонких
Разбудит сладких чувств живое волшебство,
Пусть слышит милый твой всю гамму звуков звонких,
Пока, лютнистка, ты играешь для него.
Вальдмюллер «Розы в вазе»
Вена, Бельведер
https://i.pinimg.com/474x/07/54/e7/0754e75ce498d94c0c983430e961de30--art-flowers-flower-art.jpg
Не верится, что это – полотно.
Цветы прелестны и благоухают,
И лепестки, как бабочки, порхают,
И от восторга не хмелеть – грешно.
А стоит только руки протянуть –
Шипы исколют мягкие ладони,
На книгу розы веточки уронят,
И нежность до краев заполнит грудь.
https://gulaytour.ru/wp-content/uploads/2017/07/Albertina_museum_4609628436-1024x680.jpg
http://359style.bg/wp-content/uploads/2016/01/12510799_675332662503194_1431593028_o.jpg
https://www.kiplingtours.co.uk/wp-content/uploads/2017/01/vienna_art_2.jpg
https://m.smedata.sk/api-media/media/image/quiz/3/22/2297973/2297973_900x.jpeg?rev=3
Альбертина… Альбертина…
И рисунки, и картины,
И эскизы, и наброски –
Сплошь столетий отголоски.
Я хожу неторопливо.
До чего же все красиво!
Хорошо в музее этом!
И душа лучится светом!
Питер Брейгель Старший «Художник и знаток»
Вена, Альбертина
Оба смотрят на одно и то же.
Но насколько взгляды не похожи:
Строг художник, а знаток доволен,
Словно все он держит под контролем.
Так во всем. У нас разнятся взгляды.
Только на Земле живем мы рядом.
Потому существенно уменье
Уважать во всем чужое мненье.
Леонардо да Винчи «Апостол»
Вена, Альбертина
Потрясающий взгляд, до основ прожигающий душу,
Будто будущность наша известна ему одному.
Говорит он о том, как прожить, чтобы мир не разрушить,
И при этом себя сохранить для служенья Ему.
Словно знает, зачем Вседержитель Вселенную создал,
Словно ведает то, что пока не подвластно уму.
Леонардо был прав, называя рисунок «Апостол».
Убеждающий взгляд. Невозможно не верить ему.
Дюрер «Этюд 93-летнего старика»
Альбертина, Вена
https://i.pinimg.com/736x/36/f6/e3/36f6e34d2bc1090acbaba08c84513358.jpg
Этот дюреровский старик…
Видно, пережил он немало.
Испещрили морщины лик,
Борода сплошь седою стала.
И ютится в глазах тоска…
И шапчонка совсем убога…
Вот утешить бы старика,
Вот помочь бы ему немного…
Франц Эйбль «Читающая девушка»
Вена, Бельведер
http://img.photobucket.com/albums/v341/Madigan24/EyblReadingGirl_zps5abf15be.jpg
Как интересно за ней наблюдать!
Нет ничего восхитительней чтенья!
В книге рассказы? Роман? Приключенья?
Этого мне не дано угадать.
Мир сократился до белых страниц,
Все остальное на время забыто.
Только тревога во взгляде прикрыта
Тенью распахнутых длинных ресниц…
Диего Веласкес «Портреты инфантов»
Вена, Музей истории искусств
https://artchive.ru/res/media/img/oy1200/work/a9e/311732.jpg
Это детские портреты.
Так роскошно все одеты!
И украшены не хило!
Только что-то в них застыло.
Не шалят, не веселятся,
Словно жить они боятся.
Вена, Музей истории искусств
Под белой простыней – лежанка,
На ней раскинулась вальяжно
Венера? Может, куртизанка?
А впрочем, так ли это важно?
Пленяет глянцевая кожа.
Сны оседают на ресницы.
И украшенье осторожно
Меж холмиков груди змеится.
Я улыбаюсь без причины,
Когда мужчину рядом вижу.
Мне показалось, что мужчины
Не против к деве быть поближе.
Жозеф Дюплесси «Портрет Кристофа фон Глюка»
Вена, Музей истории искусств
https://artchive.ru/res/media/img/orig/work/f73/84563.jpg
С портрета смотрел на меня музыкант.
Казалось, что музыка слышалась в зале.
Как птицы, по клавишам руки порхали,
Спинет воспевал музыкальный талант.
Сияли большие глаза в пол-лица
Таким вдохновением и откровеньем,
Такое фон Глюк подарил наслажденье
Что музыка в сердце не знает конца.
Бронзино «Святое семейство»,
Вена, Музей истории искусства
Какие лица! Сколько в них красы,
Того неиссякаемого света,
Которым согревается планета
Во все немилосердные часы.
Такою добротою веет тут,
Что понимаешь: если станет плохо,
Достаточно единственного вздоха –
Тебя услышат и тебя поймут.
Питер Брейгель-старший «Вавилонская башня»
Вена, Музей истории искусств
https://artchive.ru/res/media/img/oy800/work/d4e/485434.jpg
А эта башня не могла не развалиться.
Взгляни на полотно: ведь в ней ошибок тьма.
Не зря Господь с высот увидел в наших лицах
Избыток спеси при отсутствии ума.
Но, как когда-то, мы, тягаясь с небесами,
Считаем: Человек – сильнейший из владык.
А мы, увы, себя не понимаем сами,
Нам не дано создать для всех один язык.
Гвидо Каньяччи «Смерть Клеопатры»
Вена, Музей истории искусств
http://www.abc-people.com/phenomenons/death/z-1.jpg
Спокойна я. «Не надо плакать!» -
Служанкам верным я велю.
В земли истерзанную мякоть
Лёг тот, которого люблю.
И что теперь? Делиться властью
И жить в позоре и слезах?
Смешались ненависть со страстью
В Октавиановых глазах.
Но Клеопатру одолей-ка,
Когда ей жизнь не дорога!
Вот эта маленькая змейка
Сильнее лютого врага.
Судьбой очерченного круга
Я для себя не признаю.
И смерть, как лучшая подруга,
За честь заступится мою.
Пусть победитель не увидит
Меня, склоненную, у ног.
Октавиан! Ты взял Египет,
Но Клеопатру взять не смог!
Тепла Антония могила,
У вечности манящий вид…
Нас жизнь в любви соединила,
И смерть в любви соединит!
Пауль Рубенс «Шубка»
Вена, Музей истории искусств
http://smallbay.ru/images/rubens_36.jpg
Он совсем не ради шутки
Углублялся в красоту.
Он писал Елену в шубке,
Чуть прикрывшей наготу.
Вот и спорят о картине:
Рубенс в живописи – бог!
Он в жене обрел богиню,
Иль жену возвысить смог?
То ль Венеру он восславил,
То ль признанием жене
Он любовь свою оставил
Навсегда на полотне?
У автопортрета Рембрандта,
Вена, Музей истории искусств
http://im3.turbina.ru/photos.4/5/5/2/7/5/2657255/big.photo.jpg
О, эта царственная Вена,
Где вещие приходят сны,
Где понимаешь постепенно
Все откровенье тишины,
Чтоб грань меж правдою и ложью
Пытаться в слове воплотить,
И чтоб тепло ладони Божьей
Своей макушкой ощутить!
Были б люди вольными, как птицы,
Упразднили всякие границы
И летали бы куда угодно,
Ощущая, что душа свободна.
Верю, что когда-то так и будет:
Заживут в добре и мире люди,
Станет Шар Земной единым домом,
В каждой точке каждому знакомым.
Мне не доведется видеть это,
Но преображается планета
И, возможно, правнуки, как птицы,
Смогут миром вдоволь насладиться.
Расплавился август, как солнечный слиток,
И светом горячим на землю стекает.
А ветер листвы прохудившийся свиток
С посланием лета неспешно читает.
Прочтет до конца – и порвет его в клочья,
Добавив пространству осенней печали.
И мир закружит золотым многоточьем –
Постскриптумом к Слову, что было вначале.
А лето истаяло, словно пломбир:
Работа, заботы, семь пятниц недели…
Мы дольше теплом насладиться хотели,
Но осень уже постучалась в наш мир.
Нет, с летом еще не разорвана связь,
Хоть копится в листьях сусальное злато.
Но время, как будто оно виновато,
Сбегает от нас, наказанья боясь.
Вернется ли? Глупо об этом молить.
И странная мысль посещает однажды,
Что жить – это значит: испытывать жажду,
Которую нам не дано утолить.
Просто домик в горах у седого, как лунь, водопада,
Где алмазные брызги украсили бархат листвы,
Где из кубка небес восхитительно пьется прохлада
И нельзя надышаться коктейлем пахучей травы.
Просто домик в горах, что обласкан лозой винограда,
Где дано наблюдать, как скользит стрекоза по лучу.
И, быть может, для счастья вам что-то существенней надо,
Мне бы - радугу в небе, а большего я не хочу.
Гашинову Ю.С.
Я – только нотка средь бессчетных нот
Многоголосой партии молчанья.
У каждой ноты собственный полет,
Свои судьба, и смыслы, и звучанье,
Востребованность или забытье,
Свои пути, ведущие к бессмертью.
Мне дорого молчание мое,
Я растворяюсь в звуков круговерти.
Одни поют и часто, и легко,
Другие дарят миру откровенье.
Зато мое молчанье глубоко,
И я звучу всего одно мгновенье.
Всего одно мгновенье не молчу,
Но слушатель заметил справедливо,
Что если в нужный миг не прозвучу,
То весь концерт окажется фальшивым!
Ты для меня построил рай
И сад взрастил весьма искусно,
Где неба пышный каравай
Кунжутом птиц посыпан густо,
Где изумительны цветы,
Еду берут с ладони ламы,
Где множество услад. Но ты
Любимый и желанный самый.
И разве сложно угадать:
Во мне, обласканной судьбою,
Живет готовность все отдать
За счастье рядом быть с тобою…
Наверное, не раз смотрели вы,
Гармонию в картине находя,
Как катятся по бархату листвы
Прозрачные жемчужины дождя.
Смотря на них, нельзя не замечать,
Что мир отмыть – задача непроста.
Зато потом возможно жизнь начать,
Как говорится, с чистого листа.
Скороговорка летнего дождя
С приятною картавинкою грома…
Я, бочку подходящую найдя,
Спешу ее поставить возле дома
И дождевой водицы запасти,
В которой ночью звезд увижу стаю.
И если ты надумаешь прийти,
Руками для тебя звезду поймаю.
Цена свободы
1.
Марина накладывала в тарелки жареную картошку, но руки предательски дрожали, и несколько ломтиков упало на стол. Супруг нарезáл хлеб, озабочено поглядывая в сторону жены.
– Малыш, ты нервничаешь? – спросил он, укладывая аккуратные кусочки на блюдо. – Что-то на работе?
– Саш, я не знаю, что делать. Это не справедливо!
Муж отложил хлеб.
– Так, спокойно и по порядку.
– Сегодня вышел приказ о выплате премий. Нашу группу Ник вообще не включил, будто мы не работали. А премию по нашей теме выплатят группе Виктора. Но это не справедливо. Я же в прошлом квартале ходила к Нику и предлагала пересмотреть отношения в лаборатории. И он, как завлаб, мог это решить. У нас же две группы с перекликающейся тематикой. Но неразумно каждой группе изобретать велосипед и разрабатывать математику с нуля. Можно и нужно делиться результатами работы. Мы не в разных государствах находимся и по сути одно дело делаем. Я сказала, что мы готовы показать все свои наработки, но, чтобы не тратить время, хорошо бы в расчётах применять и методы, созданные группой Виктора. А Ник мне тогда ответил, что Виктор ничего нам не даст, а здоровая конкуренция помогает работе. Мы после этого всё сами рассчитали и работу сдали в срок. Но премию выплатят не нам. Я Нику сказала, что готова идти к директору и добиваться справедливости.
– А что он?
– Велел не раздувать скандала, если я хочу работать в нашем НИИ. Дескать, раз приказ подписан, то исправить ничего нельзя. Но этого мало. Он ещё стал требовать, чтобы я сдала научные статьи, хотя никто из старших научных сотрудников нашей лаборатории статей не пишет. А я, видите ли, научный сотрудник, и должна сдать.
– А как группа отреагировала?
– Возмущены, но понимают, что протестовать бесполезно. Саш, мне не тяжело статью написать, хотя перед моей фамилией, как всегда, впишут тех, кто к работе непричастен. Но я устала доказывать, что мои методы ничуть не хуже методов группы Виктора. Я устала от бесконечных согласований, от того, что с каждой новой идеей мне выламывают руки. Я не могу так больше.
– Но ведь твои разработки внедряются, значит, они – лучшие!
– В том-то и дело. А отношение сам видишь, какое. Я не знаю, как быть.
– Нужно доказать Нику, что он не прав. А если не получится – искать другую работу.
– Ты шутишь?! Как искать работу, если я ухожу в семь утра, а возвращаюсь – затемно? Не с работы же звонить! И кто мной заинтересуется, если паспорт смотрят раньше, чем диплом, а первый вопрос – о наличии детей. А у меня пятая графа и маленький ребёнок. До разговоров об авторских на изобретения дело и не дойдёт. И ещё, Саш, разве я смогу найти работу близко к дому? Я и так малого за полчаса до начала приёма в садик привожу. Сердце заходится, когда его одного оставляю, а нянечки ещё нет. Добегаю до работы – и сразу звоню в сад: всё ли с сыном в порядке. Спасибо, что из сада его твоя мама забирает. Если работа далеко будет, то мне не подойдёт. Я просто в отчаянии.
– А если твоего научного руководителя попросить о помощи? Ты у него училась, и он тебя весьма ценит.
– Александра Максимовича? Это – мысль! Сейчас ему и позвоню.
Саша, глядя на остывшую картошку, прислушивался к разговору жены по телефону, пытаясь предугадать ответы её собеседника. Через несколько минут Марина положила трубку и вернулась на кухню:
– Профессор сказал, что недавно его просили порекомендовать сотрудника. Пообещал связаться с просившим и, если вопрос ещё актуален, дать мой телефон. Но это – проектный институт, другая специфика. Он позвонит мне после разговора.
– Знаешь, Малыш, даже если там не сложится, ты скажи Нику, что нашла работу.
– Зачем? Скажу, что нашла, а сама не уйду? Он же издеваться будет. И зачем ты меня на обман подбиваешь? Разве забыл уговор?
Нет, уговор Саша не забыл. Пять лет назад он ухаживал за Мариной, и девушка ему настолько нравилась, что он изо всех сил старался произвести впечатление. В тот день он рассказал ей, что может по звуку определить, какой самолёт пролетает в небе, и, не видя автомобиля, по гулу мотора узнать марку машины. Марина не поверила, сочтя этот рассказ простым бахвальством. Но Александр был серьёзным.
– Знаешь, – сказал он, – я никогда не лгу. Врун – он заложник, раб своей лжи, ибо должен помнить, что, кому и когда соврал, дабы не запутаться, и чтобы его не разоблачили. А правда даёт свободу, ибо она – одна, и других быть не может. Я предпочитаю быть свободным человеком. А если ты меня когда-либо на лжи поймаешь – можешь бросить. Но и за собой я такое право оставляю. Поймаю тебя на лжи – уйду. Про машины я тебе правду сказал. Вот, проверяй, – он повернулся спиной к трассе и стал называть проезжающие автомобили: «Жигули», «Москвич», «Волга»… А Марина с изумлением подтверждала его слова. С тех пор уговор не лгать был одним из главных правил в их семье.
– Я пошутил, Малыш, – извинительным тоном произнёс Саша. – Давай, наконец, ужинать.
2.
Вечером следующего дня позвонил Александр Максимович.
– Марина, я говорил с Юрием Ивановичем – завотделом института, о котором вчера шла речь. У него уже есть несколько кандидатур, и, похоже, одна ему подходит. Но окончательное решение ещё не принято. Я тебя рекомендовал и дал твой телефон. Возможно, он позвонит.
– Александр Максимович, спасибо!!!
– Марина, честно говоря, мне не хочется, чтобы ты ушла из НИИ. Тема тобой разработана. Будет жаль, если её передадут кому-то другому. А с твоим уходом это – неизбежно.
– Александр Максимович, я сама не хочу уходить. Но не складывается, как должно. Ещё раз спасибо Вам!
– Поблагодаришь, если позвонят. Удачи тебе! – он завершил разговор.
Марина положила трубку и обратилась к мужу:
– Саша, Александр Максимович звонил, – и она пересказала супругу разговор с научным руководителем.
– Думаешь, этот Юрий Иванович свяжется с тобой? – задумчиво глядя на жену, спросил Саша.
– Скорее всего, нет. Но всё бывает. А вдруг?
– Счастье нужно делать своими руками, – хитро произнёс муж, отводя глаза в сторону.
– Ты это о чём?
– Да так, философствую…
3.
Через два дня Ник по селекторной связи попросил:
– Марина, зайдите, пожалуйста, ко мне. Вам по городскому звонят.
«Неужели Александр Максимович дал номер Ника? Мог же дать лабораторный или мой домашний», – мысленно удивлялась Марина, направляясь в кабинет завлаба. Но додумать не было времени.
– Алло! Слушаю!
– Здравствуйте, Марина! Меня зовут Юрий Иванович. Мне этот телефон дал Александр Максимович и рекомендовал принять Вас в наш отдел. В связи с этим, я хотел бы задать Вам ряд вопросов. Не возражаете?
Голос был неожиданно молодым. «Видимо, кадровая политика этого института ориентирована не на возраст и опыт, а на деловые качества», – подумала Марина.
– Нет, не возражаю. Я благодарна Александру Максимовичу за рекомендацию.
– Скажите, пожалуйста, каким математическим аппаратом Вы владеете?
Марина перечислила алгебру множеств, включая пространства и комбинаторику, действия над матрицами и матричные преобразования, графы и алгебру логики с минимизацией булевых функций, вероятности и преобразования случайных величин.
Она рассказывала, а Ник в это время смотрел в экран монитора, но Марине казалось, что его ухо повернуто в её сторону и покраснело от напряжения.
– Неплохой набор, – похвалил Юрий Иванович. – Я могу предложить Вам должность старшего инженера с окладом сто пятьдесят рублей. Вы согласны?
– Нет, Юрий Иванович. Мне нет смысла менять шило на мыло. Если предложите должность ведущего инженера с окладом не менее ста восьмидесяти, я, пожалуй, соглашусь.
– Хорошо. Я обговорю этот вопрос с руководством. Если получу «добро», я позвоню Вам. До свиданья.
– До свиданья, Юрий Иванович, – Марина положила трубку.
– Марина, присядьте, пожалуйста, – обратился к ней Ник. – Вас хотят переманить?
– А почему бы и нет?
– Но ведь и мы, кроме интересной работы, можем Вам что-то предложить.
– И что же?
– Должность старшего научного – сразу, а оклад сразу намного повысить не получится, но в течение полугода до двухсот поднимем.
– А что я ребятам в группе скажу? Премии лишили всю группу, а преференции получу я одна?
– Вопрос с премией изменить не удастся. Но я могу послать Вас в командировку в Москву на недельку. На выставку. День посмотрите выставку, а потом походите по магазинам, привезёте что-то ребятам в качестве компенсации. Идёт?
– Идёт, если впредь нас обходить с премиями не будут.
– Считайте, что я пообещал.
– Ребята, я в Москву еду. Пишите списки, что кому надо, – объявила Марина, входя в лабораторию.
Вечером она поблагодарила Александра Максимовича, сказав, что ей предложили повышение, и она из НИИ не уйдёт.
– Странно, мне казалось, что я диктовал ему другой номер телефона, – озадаченно проговорил профессор. – Но я рад, что ты остаёшься.
3.
К концу года Марине постепенно повысили оклад. И отношение Ника стало подчёркнуто внимательным. Но всякий раз, давая новое задание, он говорил:
– Марина, эта задача не имеет решения. Потому я даю её Вам.
– Вы хотите сказать, не имела решения? – улыбалась Марина. – Будем искать.
И она была счастлива, погружаясь в работу с головой, и находя решения заковыристых задач. И даже когда серьёзно заболел сын, и Марина вынуждена была два месяца сидеть на справке по уходу за ребёнком, что не разрешалось законом, Ник убеждал кадровиков, что Марина – ценный сотрудник, и он не позволит её уволить.
4.
Прошло пять лет, перевернув мир с ног на голову. Страна распалась. НИИ, в котором работала Марина, преобразовался в акционерное общество. Оборудование было распродано за копейки, а когда продали и само здание, институт прекратил существование. Сотрудникам пришлось переквалифицироваться. Устроились все по-разному, но остались друзьями и иногда перезванивались и находили поводы, чтобы встретиться. Марина возглавила экономический отдел одного из крупных холдингов. Работа хорошо оплачивалась и приносила удовлетворение, но блаженства, как после решения трудных задач, Марина не испытывала и частенько сетовала на это. Как-то после разговора с одной из своих бывших сотрудниц она сказала Саше:
– Я до сих пор благодарна судьбе за то, что не ушла из НИИ. Было несколько счастливых лет, когда работа приносила радость.
– Судьбе, говоришь? – переспросил муж.
– Судьбе. И тебе за то, что надоумил обратиться за помощью к Александру Максимовичу.
Профессору за то, что не отказал, а переговорил с Юрием Ивановичем, который предложил работу. Ведь тот звонок всё решил. После него Ника как подменили.
– Малыш, думаю, пора признаться, – смущённо улыбнулся Саша. – Когда твой профессор сказал, что в проектном институте есть кандидат, который их устраивает, я понял, что надо действовать. Но я честно ждал два дня, надеясь, что тебе позвонят. А потом решился. Договорился со своим приятелем по работе, придумали, о чём тебя спросить, я ему дал служебный телефон Ника, и он позвонил. Как видишь, достаточно было намёка на то, что ты востребована, чтобы отношение изменилось в корне.
– Ты?! И столько лет молчал? И не говорил правды?! – у Марины перехватило дыхание. – А почему сейчас признался?
– Малыш, я стал мудрей. Правда даёт человеку свободу. И чувствовать себя свободным – это прекрасно. Но иногда цена свободы непомерно велика. Разве не стоило пожертвовать ею, чтобы видеть твои, светящиеся счастьем, глаза? Малыш, я нарушил уговор. И ты вправе меня бросить.
– Саша, – прошептала Марина, прижимаясь щекой к плечу мужа, и чувствуя, что на него можно положиться, – пожалуй, я тоже нарушу уговор. Я не хочу тебя бросать, – и она нежно поцеловала супруга.Наверное, рыбы вспотели в реке,
Настолько на солнце прогрелась водица.
Поэтому хочется оздоровиться,
Купаясь, как в сказке, в речном молоке.
И берег кисельным недаром слывет,
Ведь запахи ягод его захлестнули.
И эту волшебную сказку июля,
Не лень перечитывать нам каждый год.
Был лес густым, речушка – мелкой,
Сладкоголосым – соловей,
И день июльский рыжей белкой
Скакал по зелени ветвей.
Он убегал в нелепой спешке
Покою лета вопреки.
А мне хотелось взять орешки
И покормить его с руки.
Золотою солнечною нитью
Вышит леса изумрудный шелк.
А давай устроим чаепитье
Под шумливый птичий перещелк.
Столько нот звенит в тенистых кронах,
Что и чай становится вкусней.
До чего же в зарослях зеленых
Ублажает душу соловей.
Мы иных услад в лесу не чаем:
Наберем малины кузовок,
Разожжем костер, согреем чаю,
Птичий хор послушаем чуток.
Как больно сознавать, что постарела мама,
Что трудно ей ходить, что путает слова.
Хотя еще вчера была проворной самой
И танцевала так, что кругом голова!
А вот сегодня мир скукожился до внуков,
Длиною давит день, тяжка бессоньем ночь…
Гляжу на маму, и сжимает сердце мука:
О, если б я могла ей не стареть помочь!
Снова в путь меня дороги
Зазывают откровенно,
И похода просят ноги,
И ночами снится Вена.
Вновь распахнуто пространство,
Новизна – глазам услада.
Вены пышное убранство
Принимать душою надо.
Венский вальс и венский кофе,
Венский стул и венский штрудель…
Этот город просто профи
По уменью делать чудо
Из всего, чего коснется!
А ведь чудо душу лечит.
Оттого ли сердце рвется
В ожиданье нашей встречи?
1.
Светка стояла перед большой афишей и никак не могла дочитать ее до конца. Слезы, выступавшие то ли от резкого зимнего ветра, то ли от волнения, мешали. Женщина сердито вытирала их кулаком, и фотография улыбающегося мужчины во фраке казалась резче. Рядом с портретом на афише зазывала надпись: «Скрипичный концерт. В исполнении лауреата Международных конкурсов Леонида Гуревича прозвучат произведения Моцарта, Бетховена, Грига, …»
- Этот шанс упустить нельзя, - бормотала про себя Светка, пялясь в афишу. – Что делать?
Сорок лет назад с Ленькой Гуревичем они два года учились в одном классе. Светка была дочерью генерала, отца пригласили на преподавательскую работу, их семья переехала с Дальнего Востока в Киев, и Светка попала в класс, где учился Леонид. Гуревич увлекался музыкой, самозабвенно играл на скрипке, за что ребята прозвали его Нотой. В новенькую он влюбился сразу и два года пожирал ее глазами. Но произвести впечатление на одноклассницу так и не смог, хотя занимательно рассказывал о композиторах и музыкантах. А девчонке казались смешными и нелепыми и сам Ленька с большими, похожими на крымскую шелковицу, черными глазами, и его манера слегка краснеть, поглаживая скрипку, словно пальцы его скользили не по чуткой деке, а по нежной девичьей талии, и его родители, постоянно твердившие сыну: «Еврей, чтобы получить пять, должен все знать и выполнять на десять!» Светка беззастенчиво использовала парня, когда ей требовалось списать контрольную или проверить сочинение. А Ленька был счастлив, помогая ей.
В те годы евреям разрешили выезжать в Израиль, но тех, кто хотел воспользоваться разрешением, клеймили позором, как предателей Родины. На предприятиях проходили собрания трудовых коллективов, где осуждали решивших уехать, а эти порицающие шоу постоянно транслировали по телевидению. Когда Светка сообщила отцу, что семья Гуревичей собирается уехать, тот сурово посмотрел на дочь и сказал:
- Света, нам не нужны проблемы. Гони этого Гуревича подальше. Тебе поступать скоро, а этот еврей тебе запросто характеристику испортит. Будь умной. Это приказ.
И когда Ленька, прощаясь, объяснился Светке в любви и поклялся скрипкой, что непременно вернется, чтобы жениться и увезти любимую с собой, девчонка, памятуя слова отца, покрутила пальцем у виска и произнесла:
- Вот только еврея мне и не хватало!
Ленька с родителями уехал, но не в Израиль, а в Америку. Светка поступила в вуз. Став студенткой, она продолжала быть на содержании отца, не знала недостатка в деньгах и легко делилась ими с Оксаной, которая училась с ней в одной группе, но как иногородняя жила в общежитии. На первом курсе Светка вышла замуж и бросила учебу. Однако семейная жизнь не задалась. После нескольких лет непрерывных скандалов, она ушла от мужа. Отец помогать взбалмошной дочери отказался, предложив ей взяться, наконец, за ум, и женщина была вынуждена устроиться на работу. В отличие от Светки, Оксана получила диплом, сумела открыть свое дело и держала на рынке несколько торговых точек. В одну из них она и взяла Светку продавцом, помня, что та всегда ее выручала. Работа и окружение сделали свое дело: Светка огрубела, охрипла, научилась ругаться и выпивать, и от юной красавицы, которая так нравилась Гуревичу, не осталось и следа. Время тянулось тоскливое. Рынок реагировал на изменения в стране. Светка в своих невзгодах винила отца, который не захотел ей помогать, а пропустив пару рюмок, вспоминала Ноту и гадала, как бы сложилась ее жизнь, не обидь она его перед отъездом.
Этот день был предпраздничным, и торговые палатки закрылись раньше. Продавцы выпили по рюмке за наступающий и разошлись по домам. Город, дополнительно освещенный праздничной рекламой и многочисленными гирляндами, походил на сказку. Но ветер был резким, холодным, пронизывал до костей.
- Надо из сумки варежки достать, а то руки обморожу, сказала себе Светка, направляясь к светящемуся рекламному щиту.
Взгляд ее скользнул по анонсу, и сердце бешено заколотилось: с афиши, улыбаясь во весь белозубый рот, на нее смотрел Леня Гуревич.
2.
Непослушными от мороза пальцами Светка набрала номер Оксаны.
- Оксана, привет! Почему звоню? Нет, ничего не случилось. В магазине порядок, на охрану поставили. Я тебя с наступающим поздравить хотела. Но главное – мне твоя помощь нужна. Нет, не деньги. Хотя и они тоже. Может, встретимся, чтобы я рассказала? Да понимаю, что праздник вот-вот… - Светка заплакала.
Встревоженная Оксана назначила место встречи, и через час они сидели в небольшом уютном кафе.
- Ну, выкладывай, что произошло.
И Светка рассказала о своей юности, о Ленькиной любви, о том, как по глупости обидела парня. Пожаловалась, что личная жизнь не сложилась потому, что она, успевшая привыкнуть к ненавязчивой заботе Ноты, мысленно во всем сравнивала мужа с Ленькой, и сравнения были не в пользу супруга. Сожалела, что Гуревич даст всего один концерт, значит, будет в городе недолго, а ей необходимо встретиться с ним, чтобы извиниться. Призналась, что ей хочется побывать на концерте. Вдруг это шанс начать все с начала?
Оксана смотрела на Светку с недоумением:
- Подруга, ты на себя в зеркало давно смотрела? Или крышу сорвало окончательно? Ты что же думаешь, что Гуревич, ставший мировой знаменитостью, польстится на тебя, торгующую на рынке морковкой?
Из глаз Светки брызнули слезы, и Оксане стало жаль непутевую подругу.
- Ладно, не реви. В жизни все бывает. Говорят, первая любовь не ржавеет. Что ты о нем знаешь? Женат ли? В какой гостинице остановится?
Она на минуту задумалась, а потом продолжила:
- Давай так: я постараюсь разузнать о его личной жизни, о том, где остановится. И билет на концерт тебе куплю. Но на партер не рассчитывай. Балкон – в самый раз. А тебе рекомендую ему письмо написать и в гостиницу, где остановится, отнести. Надо же его к вашей встрече подготовить.
- Оксана, мне в театр и пойти-то не в чем – с мольбой в голосе произнесла Светка.
- Что-нибудь из своего гардероба дам. Благо мы один размер носим. Когда-то ты меня модными тряпками баловала, теперь – я поделюсь. Прости, отвозить тебя не буду: надо к празднику подготовиться.
Оксана оплатила счет за кофе и умчалась. А Светка побежала к метро, сочиняя по дороге письмо Гуревичу.
3.
Оксана позвонила через несколько дней:
- Света, слушай внимательно. Пятнадцать лет назад Гуревич женился. Жена – тоже музыкант. Через пять лет у них родилась дочь, а когда девочке исполнилось шесть, жена попала в аварию и погибла. С тех пор он воспитывает дочь сам. В Киеве будет всего день, значит, тебе нужно такое письмо написать, чтобы он ради вашей встречи пожертвовал какими-то другими делами. Он в Премьер-Паласе остановится. Номер двухместный, похоже, приедет не один. В день концерта на работу не выходи, я тебе найду замену. Я со своим парикмахером договорилась, зайдешь к ней, она тебя причешет. И ко мне забеги, билет возьмешь, платье подберем, я тебе на всякий пожарный деньжат дам. Все. Пиши письмо.
И Светка написала. Попросила у Леонида прощения за свою юношескую глупость. Призналась, что хочет его увидеть, поговорить, что следит за его судьбой. Сообщила, что придет на концерт. Вспомнила трогательные эпизоды их школьной жизни. Пообещала рассказать о себе при встрече, если у него возникнет интерес. Вложила письмо в конверт, написала имя адресата и отнесла в гостиницу, уплатив секьюрити за то, что отдадут Гуревичу в руки.
4.
Светка не помнила события, которое с таким нетерпением ждала, и к которому так готовилась. День концерта был суматошным. С утра она поспешила в парикмахерскую. Мастер, колдовавшая над ее прической, старалась изо всех сил. Но когда-то роскошные льняные волосы давно поредели, обрели цвет жухлой соломы, стали непослушными. Соорудить из них что-то впечатляющее не получилось. Но, привыкшая к своему ежедневному виду, Светка была довольна. Потом она забежала в гостиницу, чтобы спросить у секьюрити, удалось ли передать ее письмо. Дежурный заверил ее, что письмо отдали, и что Гуревич был удивлен, получив его. Большего они не знали. Светка, надеясь, что письмо пробудит Ленькино любопытство, помчалась к Оксане. Платье, данное Оксаной, было строгим.
- В театр и ресторан сейчас и в джинсах ходят, строгость в одежде, надеюсь, скажет ему о твоих серьезных намерениях, - пояснила Оксана свой выбор.
В театр Светка пришла раньше времени и нетерпеливо ждала, когда начнут пропускать. Взяла бинокль, нашла свое место на балконе и попыталась успокоить сердце, которое бешено колотилось. Ей казалось, что ее сердцебиение оглушает весь зал.
5.
Гуревич вышел на сцену в черном фраке и элегантной бабочке. Годы наложили свой отпечаток: в шевелюре появились седые пряди, походка стала чуть тяжелей. Но привычка поглаживать скрипку выдавала в нем все того же юного Леньку.
Он подошел к микрофону:
- Здравствуйте, друзья! Рад встрече с вами и с Киевом! Я слегка волнуюсь потому, что сорок лет не был в родном городе. А Киев – мой родной город.
Аплодисменты заставили его улыбнуться.
- Недавно вышла моя книга о композиторах и музыкантах, с которыми меня свела судьба. Сейчас в вестибюле мои помощники раскладывают ее для продажи. Тем, кто после концерта пожелает книгу приобрести, я с удовольствием ее подпишу, - он поправил микрофон.
- Сегодня я приехал к вам не один. Вместе со мной приехала юная принцесса – моя дочь Александра Гуревич. Несмотря на юный возраст, она - лауреат международных конкурсов в Базеле и Санкт-Петербурге. И сегодня она вместе со мной постарается доставить вам удовольствие.
На сцену вышла девочка в белоснежном платье, держащая в руках виолончель. Это была маленькая копия отца с такой же манерой держать и поглаживать инструмент.
Слушатели встретили ребенка аплодисментами, а Леонид продолжил:
- Сегодня мне передали письмо. В зале, надеюсь, присутствует женщина, которая много лет назад была мне дорога. Встреча с дорогим человеком после многих лет разлуки – это улыбка фортуны. Сегодня я буду играть для нее.
Слезы покатились из глаз Светки, музыка всколыхнула ее душу и понесла по волнам перемежаемых мечтами воспоминаний. Ей казалось, что концерт только начался, а слушатели уже стояли и громко аплодировали кланяющимся музыкантам.
Светка помчалась с балкона вниз, в вестибюль, купила Ленькину книгу и ждала, пока Гуревич начнет подписывать. Вскоре он вышел, и люди наперегонки бросились к нему, протягивая книги для подписи. Светке пришлось изрядно поработать локтями прежде, чем дошла ее очередь. Она протянула Гуревичу книгу и улыбнулась. Леонид, мельком взглянув на нее, поинтересовался:
- Как Вас зовут?
- Света я – ошарашено ответила она, не в силах осознать случившееся.
Гуревич протянул ей книгу с дарственной надписью и взялся подписывать следующую.
«Он при людях говорить не может», - подумала Светка и, схватив в раздевалке пальто, побежала к служебному входу в театр. Ждать пришлось долго, Светка окоченела, всматриваясь в лица выходящих сотрудников. Рядом со входом дежурило такси.
«Его дожидается», - решила Светка и не ошиблась.
Наконец показался Леонид, одной рукой державший за руку дочь, а другой – футляр со скрипкой. До Светки донесся разговор:
- Папа, а та женщина, о которой ты говорил, не пришла на концерт?
- Нет, Саша. Видимо, что-то ей помешало. Если бы она пришла, я бы ее узнал. Она была очень красивой.
Женщине хотелось крикнуть:
- Леня, разуй глаза! Это – я, Света! – но комок, подкативший к горлу, не позволил произнести ни звука.
Отец с дочерью сели в такси, и машина рванула с места.
Светка долго смотрела вслед уехавшему такси, пока не услышала телефонный звонок. Звонила Оксана.
- Света, что ты молчишь? Ты видела его? Вы встретились? Поговорили?
Светка заплакала:
- Оксана, он при всем театре сказал, что играет для меня, что я ему – дорогой человек, а наша встреча – улыбка фортуны.
- Здорово! – обрадовалась Оксана. – Так чего же ты ревешь?
- Я не знала, что она бывает такой горькой…
- Ты о чем, Света? Что горькое?
- Улыбка фортуны, - и Светка отключила телефон.
В глубинах глаз твоих таится страх,
Когда я улетаю за межу.
Но знай, любимый: и в других мирах
Я одному тебе принадлежу.
Ты без меня не можешь быть собой.
Мне без тебя любой нектар горчит.
Мы – спаренные звезды. Нас с тобой
Никто и никогда не разлучит.
Мне предрекали: «Жди несчастий,
Едва начнешь писать стихи.
Поэт частенько в контрах к власти,
Он не умеет есть с руки.
Тебя судьба располосует!» -
«Ну что ж, сыграем с ней гамбит.
Меня не власть интересует.
Во мне страна моя болит.
Не провоцирую конфликты,
Но не смогу прожить во мгле.
Поэтов странные реликты
Еще блуждают по земле.
Зло видя, не проходят мимо.
Не говорят себе: «Молчи!»
Ведь совесть в них неисцелима.
И тут бессильны все врачи».
Какой чудак придумал рай?
Кто может дать ответ?
Там хоть со скуки помирай –
В раю работы нет.
Там ни создать, ни сотворить,
Преображая свет.
Там по душам поговорить –
И то желанья нет.
Легко прожить без дела день,
Чтя отдых и Творца.
Но как, скажите, холить лень,
Которой нет конца?
Как скуку рая не учесть?
Безделье – не халва.
В аду хотя бы дело есть –
Заготовлять дрова.
Как душу в праздности держать?
Ей тошен райский сад.
И очень хочется сбежать
От вечной скуки – в ад.
Над городом висел зловещий дым.
Он был густым, и горьким, и седым.
Большой пожар – огромные убытки.
Но варвары стояли пред огнем
И наслаждались тем, что тают в нем
Пергаменты, папирусы, и свитки.
Вандалов невозможно вразумить:
Огню, как зверю, жаждали скормить
Побольше книг – лихое развлеченье.
Не понимали дикие умы
Что в книгах – отразившиеся мы,
Но лишь в ином – бумажном – воплощенье.
С тех пор горели книги много раз,
Как только варвар пробуждался в нас,
Как только в нас терялось человечье.
Сгорают книги? Будь настороже:
Быть может, рядом строятся уже
И для людей пылающие печи.
Господь из глины нас создал, и были мы равны.
И ты, Адам, тогда не знал желаннее жены.
Мы рай делили пополам, нас чувств поток кружил.
Так почему же ты, Адам, возвыситься решил
Не силой, славою, умом, желаньем мир познать?
Ты захотел построить дом, чтоб мною управлять.
Ты стал командовать, Адам. Ты так вершил дела,
Чтоб я, припав к твоим ногам, покорною была.
Да у тебя, любимый мой, амбиций - через край!
Я не смирюсь с такой судьбой! Я покидаю рай!
С тобою я порвать решусь, вернуться - не зови!
Я никогда не соглашусь с неравенством в любви!
Ты в жажде власти глуп, и груб в желанье - покорить.
Но вкус моих пьянящих губ тебе не позабыть!
Моих обид не расплести, не стоит ворожить!
Огонь не трудно развести, но сложно потушить.
Я – страсть, и жажда, и порыв, я таинству сродни.
Тебе, покой и сон забыв, страдать по мне все дни.
Во всем искать мои черты и вглядываться в ночь!
Я – тот соблазн, который ты не сможешь превозмочь!
Я – рана, что давно болит, а боль – не одолеть!
Огню, зажженному Лилит, в душе твоей гореть!
Завывающий ветер – пронзительный голос беды.
Так звучала на сцене гроза в исполненье оркестра.
А в Неаполе люди той ночью смыкали ряды,
Провожая молчанием скорбным в бессмертье маэстро.
Только цокот копыт взрезал ночи саднящую тьму.
Даже гений, увы, не способен избавить от смерти.
Но и через века будет мир благодарен ему,
Потому что бессмертна великая музыка Верди.
1.
Дряхлая лошадёнка, впряженная в большую телегу, нетерпеливо прядала ушами. Мама сидела в повозке, держа на коленях мою годовалую сестрёнку с куклой в руках. Волосы куклы были заплетены в косу, на которой красовался большой красный бант. Троих братишек прижала к себе мамина сестра, сидевшая впереди на узлах с пожитками. Я помогала отцу открывать ворота, когда во двор с плачем вбежала соседка тётка Марья и бросилась в ноги отцу:
– Лазарь Моисеевич! Спаси, дорогой! Уже сутки дочь родить не может, не дай Бог помрёт! Сил нет смотреть, как мучается! Помоги, Лазарь! Ты же – врач!
– Марья, немцы уже три дня, как в город вошли. Мне семью увезти нужно. Они, знаешь, евреев не жалуют.
– Своих, значит, спасаешь, а моя дочка пусть умирает?
– Ладно, не кричи. – Отец подал вожжи маминой сестре. – Езжайте. Ася мне поможет, а потом мы вас догоним.
Мама заплакала:
– Лазарь, как же мы без тебя? И Асю зря задерживаешь! Тебе всегда чужие дороже своих!
Отец хлестнул лошадёнку:
– Пошла! – и обернулся ко мне и соседке – Бегом! Чистые простыни и горячую воду приготовьте сразу!
До дома тётки Марьи бежали дворами. Её дочь Ирина обессилено лежала на кровати и воспалёнными от боли глазами смотрела на нас.
Отец вымыл руки, снова велел мне греть воду, дал распоряжения тётке Марье и занялся роженицей. Мы слышали, как он говорил с Ириной в перерывах между схватками, которые становились всё чаще. Марья исполняла папины распоряжения и, не переставая, читала молитвы. Прошло несколько часов, прежде чем мы услышали плач ребёнка. Но Ирина потеряла много крови, и оставить её без врачебной помощи отец не мог. Он виновато взглянул на меня:
– Нам нужно подежурить здесь пару дней, а потом пойдём.
Я кивнула, обмыла и запеленала малыша.
Тётка Марья хлопотала у постели Ирины.
– Лазарь Моисеевич! Спасибо, дорогой! Ирина моя, доченька, жива, и внучок – тоже, хотя слабые они совсем! Но Бог поможет! Я сейчас на стол накрою.
Внезапно во дворе послышались шаги и голоса. Дверь распахнулась и в комнату, пахнув перегаром, ввалились когда-то раскулаченный Иван Гаврилюк и отсидевший срок вор по кличке Хромой. Увидев нас с отцом, Иван зло прохрипел:
– Шо, жиды, не успели утечь? Во, видали? – Он указал на повязку полицая на своём рукаве. – Я вас до утра в сарае запру, а утром немцы с вами разберутся.
– Иван, побойся Бога! Он мою Ирину от смерти спас! – запричитала тётка Марья. – И дочка, и внучок – слабые. Заберёшь Лазаря – им не жить!
– Умолкни! А то следом пойдёшь! – рыкнул Хромой, и нас с отцом повели к стоящему между дворами одинокому сараю, втолкнули внутрь и заперли дверь.
2.
Всю ночь мы просидели, прижавшись друг к другу. Отец корил себя за то, что задержал меня, не дал уехать с мамой, просил прощенья. Я старалась убедить его, что он поступил правильно, как и должен был врач. Он соглашался, что как врач он прав, а как отец – нет. И не находил себе оправдания.
Когда в щели между досками пробились первые лучи, послышались шаги. Дверь отворилась. На пороге стояли Иван и его сын Михаил, в этом году окончивший школу.
– Поднимайся, пошли – приказал Иван отцу. Потом, посмотрев на меня и злорадно усмехнувшись, сказал сыну – Бери, раз хотел.
Он толкнул отца, и дверь за ними закрылась.
У меня сердце ушло в пятки. Уже два года Михаил не давал мне прохода, преследовал, дрался с ребятами, которым я нравилась. И встреча в этом сарае не сулила мне ничего хорошего. Я старалась не подать вида, что боюсь, и дерзко спросила:
- Думаешь, гад, силой взять? Сыну кулака и полицая всё можно?
Михаил побледнел. Я увидела, как его руки на мгновение сжались, но он сдержался. С минуту смотрел на меня, а потом повернулся и вышел из сарая. Дверь осталась открытой.
Я сидела, боясь пошевелиться. Затем осторожно выглянула из сарая и, увидев, что вокруг никого, побежала, куда глаза глядят.
Три дня я шла вдоль дороги, скрываясь от людских глаз, изнемогая от жажды и голода. Наконец, вышла к железнодорожному полотну, которое привело меня на станцию. Судя по воронкам, её недавно бомбили. Станционное здание было разрушено, но дорожное полотно не пострадало. Очень хотелось пить, я искала воду и шла, внимательно оглядывая всё вокруг. Возле одной из воронок лежала кукла. Та самая, с большим красным бантом в косе, которую держала моя маленькая сестра, когда я видела её в последний раз. Силы оставили меня, земля поплыла из-под ног…
Очнулась я в санитарном поезде. Военврач сказала, что меня нашли на станции, лежащую без сознания, и вместе с ранеными погрузили в эшелон. Обморок случился из-за голода. Постепенно в голове прояснилось, я почувствовала себя окрепшей и стала ухаживать за ранеными. Поезд шёл в тыл, где развернули военный госпиталь. Работы было много круглые сутки. Спать приходилось урывками часа по два. Но в работе было спасение от душевной боли и одиночества. А стоило закрыть глаза, и перед ними вставали лица родных, унесённых этой безжалостной войной.
3.
Подходил к концу 43-й год. Я работала в госпитале, который стал мне домом. Когда-то, до войны, я мечтала стать врачом, как папа. И обязанности санитарки выполняла старательно. Военврач Татьяна Николаевна была довольна мной. Она отличалась строгостью и педантичностью, но с подчинёнными была справедливой. У неё на войне погибла дочь, у меня – пропали все родные. И мы – две одинокие души – поддерживали друг друга. Иногда, после долгих часов у операционного стола, Татьяна Николаевна просила согреть чаю. А когда я заносила ей закипевший чайник, она приглашала меня чаёвничать. И тогда она рассказывала о дочери, о своей довоенной жизни, о муже, от которого не было известий. А я делилась воспоминаниями о родных. Мы не позволяли себе плакать, но эти воспоминания согревали и сближали нас.
Перед Новым годом поступило много раненых. Я целый день подмывала, подтирала, носилась с вёдрами, утками, бельём, кормила лежачих, поправляла подушки.
– Устала, дочка? – спросил один из раненых. – Посиди с нами чуток. И ты передохнёшь, и нам приятно. Меня Ильёй Сергеевичем зовут.
Я посмотрела на него. Лет сорок на вид. В глазах доброта плещется. А ранение – в грудь и, видимо, тяжёлое.
– Давайте, Илья Сергеевич, я вам постель поправлю. И скажите, что нужно, я сделаю.
– Ася? – приподнялся на соседней койке раненый с забинтованным лицом. – Узнаю голос. Ася?
– Да, я – Ася. А мы знакомы?
Раненый опустился на подушку и промолчал.
С этого дня, стоило мне зайти в его палату, он замолкал. Никогда ничего не просил, всячески стараясь избегать моей помощи. Я спросила о нём Татьяну Николаевну. Она сказала, что у него обожжено лицо, и спасти глаза будет трудно. Что по документам он –Олег Лебедев. Его фамилия была мне незнакома, и я терялась в догадках.
Однажды выдался относительно спокойный вечер. Я засиделась у Ильи Сергеевича, который любил поговорить.
– Ася, – просил он, – расскажи о себе. Что до войны делала? Как здесь оказалась? Девка ты красивая, небось, не утки носить мечтала.
– Училась я, Илья Сергеевич. В школе училась. Мечтала врачом стать, как папа. Едва ли кто-то из моей семьи живым остался, хотя я очень на это надеюсь. Мне удалось спастись. Один гад мной воспользоваться хотел, а потом, похоже, побрезговал. Ушёл и дверь запереть забыл. А я сбежала.
Олег, лежавший на соседней койке, вздохнул, но промолчал.
– Забыл запереть? – переспросил Илья Сергеевич. – Не похоже. Гады не забывают. Что-то здесь не так, Ася.
4.
Когда с Олега сняли бинты, я почувствовала что-то знакомое в его облике. Но шрамы исказили черты до неузнаваемости. Олег ослеп на один глаз, а вторым видел очень слабо и был комиссован. Он простился с соседями по палате, зашёл попрощаться с Татьяной Николаевной. Я увидела, как он направился к дверям госпиталя, и окликнула его:
– Олег, вы ничего не хотите мне сказать?
Он повернулся на голос, отрицательно качнул головой.
– Тогда я скажу. До свиданья, Олег!
– Прощайте, Ася.
Двери за ним закрылись. Я чувствовала, что чем-то его обидела, но не знала, что сделала не так.
5.
На следующий день, я увидела на тумбочке Ильи Сергеевича портсигар. Сердце бешено заколотилось. Этот портсигар я узнала бы из миллионов: его мама подарила отцу, на нём был выгравирован Посох Асклепия. Она гордилась тем, что папа – врач.
– Илья Сергеевич, откуда у вас этот портсигар?
– Олег оставил, велел тебе отдать на память. А что ты побледнела-то?
– Илья Сергеевич, а куда он направился? Вы его адрес знаете?
– Нет, Ася, не знаю. Да что ты так разволновалась? Обещал написать, как устроится.
Я даже представить не могла, с каким нетерпением буду ждать письма от Олега. Если у него был портсигар, значит, он знает о судьбе отца. И меня знает. Кто же он? Почему не отдал портсигар сразу? Почему говорить со мной не захотел? Я терялась в догадках.
Полгода известий от него не было. И я всё больше волновалась.
Наконец, долгожданное письмо пришло. Олег писал, что осел в небольшом городке соседнего района. Приютил его старик, работающий на вокзале. То ли пожалел, то ли Олег ему погибшего сына напоминал. Вот комнату сына Олегу и отдал. Кровать, стол, стул есть. Что ещё надо? А вот чему Олег действительно обрадовался – трёхрядке. Он до войны неплохо на гармони играл. Пока воевал, пальцы от клавиш отвыкли. Но как взял инструмент в руки, всё в душе всколыхнулось, играл долго, словно жажду утолял. Вот оно – дело, которое вспомнить нужно, Олег ведь после школы ничему научиться не успел. По памяти весь свой давний репертуар восстановил. С гармошкой пришёл в городской клуб, надеясь найти работу. Но директор даже слушать не стал:
– Куда с такой рожей-то? Зрителей распугаешь. Не возьму.
Но жить как-то надо. Стал ходить на станцию, играть. Наденет медаль, растянет меха – на еду и пару стопок себе и старику насобирает. Всё бы ничего, да просить стыдно, и милиция смотрит косо: много ныне калек-фронтовиков побирается.
Я дочитала письмо, вытерла слёзы, застилавшие глаза, и пошла к военврачу:
– Татьяна Николаевна, уехать мне надо. Письмо от Олега Лебедева пришло. Он вам привет передавал.
– Да ты что: влюбилась? С чего вдруг ехать? Он, пока у нас был, в твою сторону и не смотрел. Ася, подумай: куда и зачем ты едешь?
– Татьяна Николаевна, так надо. Я не могу всего рассказать. Да и сама мало что понимаю. Не сердитесь на меня.
– Едешь куда?
Я назвала город. Татьяна Николаевна улыбнулась.
– У меня там давняя знакомая живёт. Я её оперировала. Дай-ка, я ей письмо напишу, попрошу тебе помочь.
- Спасибо, Татьяна Николаевна!
– Но пообещай: если будет плохо, ты вернёшься.
– Обещаю.
6.
Выйдя из вагона, я подошла к дежурному по станции и выяснила, как добраться до знакомой Татьяны Николаевны. Улица была недалеко от вокзала, и нужный дом я нашла быстро.
Письму военврача хозяйка обрадовалась, глаза её потеплели, и она предложила:
– Поживи у меня. Места хватит. Меня Зоей Александровной зовут, а работаю директором школы. Располагайся.
И она показала мне комнату.
С утра я начала поиски Олега. Он писал, что играет на вокзале. Вчера мой поезд пришёл под вечер, и на вокзале было безлюдно. А сегодня на перроне заливалась одинокая гармошка. Видимо, старик, у которого жил Олег, прогонял с вокзала других музыкантов, обеспечивая жильцу заработок. Я пошла на звук. Олег сидел на скамейке, закрыв глаза и перебирая клавиши. Рядом в пыли лежала пустая фуражка. От него исходил запах перегара.
– Здравствуйте, Олег!
– Ася? Зачем приехала? Пожалеть решила? Я в твоей жалости не нуждаюсь!
Я подняла его фуражку:
– Концерт окончен! Поговорить нужно. Показывайте, где живёте! – и я решительно взяла его под руку.
– Почему окончен? Я ещё не заработал сегодня. Мне деньги на хлеб нужны. Всем деньги на хлеб нужны. Сами инвалиды не нужны, а деньги нужны. А вот раньше, когда воевали, мы тоже нужны были…
Я не знала, как заставить его замолчать. Боялась, что его пьяные речи кто-то услышит, и тогда беды не оберёшься. Решение пришло мгновенно: я резко дёрнула его за руку. Олег не удержал равновесия и наклонился ко мне, а я изо всех сил впилась в его пахнущие водкой губы.
Протрезвел Олег сразу. Он ошеломлённо смотрел на меня, пытаясь осознать происшедшее.
– Ты это зачем?
– Дома поговорим. Показывайте, где живёте!
– Здесь недалеко. – И Олег, пошатываясь, повёл меня домой.
Хозяин квартиры был дома.
– Здравствуй! – ответил он на моё приветствие. – Ты кто будешь?
– Я – Ася. Я из госпиталя, где Олег лечился.
– Ага. Приехала, значит. Ну, проходи, коли так. Направо – его комната.
Когда вслед за Олегом я вошла в комнату и прикрыла за собой дверь, он предложил:
– Поговорим?
– Поговорим. Только проспитесь сначала. – И я подтолкнула его к кровати, на которую он привычно упал и сразу заснул. А я поставила в угол гармошку и устроилась на стуле дожидаться пробуждения Олега.
7.
Из кухни потянуло табаком. Осторожно, чтобы не разбудить Олега, я вышла из комнаты. Старик курил, а руки его ловко сворачивали очередную самокрутку. Увидев меня, жестом указал на табурет рядом.
– Ты, Ася, с чем приехала? Жизнь с ним строить будешь, али прогуляться решила?
– Что же вы, дедушка, вопросы задаёте, а имени своего не назвали?
– Алексеем Ивановичем зови. Меня все Стариком кличут. Ты вот «дедушкой» назвала. А мне ещё и пятидесяти нет. С тех пор, как сын погиб, горе и состарило. Так с чем приехала?
– Мне с ним поговорить нужно. Важный разговор. Да и помочь ему хочу. Он же пить стал. А это до добра не доведёт.
– Гложет его что-то. И на работу не взяли. Жаль парня. Он мне как сын. Я, как жену схоронил, сына сам поднимал. Всё мечтал: женится, внуки пойдут…
– Что же вы, Алексей Иванович, ему пить позволяете?
– Да как его удержишь, если куда ни придёт, всюду себя ненужным чувствует…
– Значит, ходит не туда.
– А ты подскажи, куда надо-то. Сходи с ним. Может, что путное и получится. У тебя жить-то есть где?
– Спасибо, Алексей Иванович. Я устроилась.
– Слышишь? Стул отодвинул. Проснулся, поди…
Я поспешила к Олегу.
8.
– Зря ты, Ася, приехала. Всё у меня хорошо, и жалеть меня не нужно. А что работы нет, так таких, как я, полстраны сейчас, сама знаешь. У меня хоть руки-ноги есть, всё легче.
И Алексей Иванович – добрая душа – рядом. Так что всё хорошо.
– Олег, я не жалеть вас приехала. Вы мне портсигар передали. Это отца моего портсигар. Как он попал к вам? Что вы знаете об отце?
– Ничего не знаю. Портсигар нашёл. А потом тебе на память оставил. Что не так-то?
Но я чувствовала, что Олег говорил неправду.
– Где нашли? При каких обстоятельствах? Я отца последний раз видела, когда его полицай уводил. Может, ему сбежать удалось? Мне же удалось спастись. Помните, я рассказывала, что сын полицая, гад, дверь в сарай, где нас держали, не закрыл?
– Что-то припоминаю. Но только то, что ты рассказывала. А где портсигар нашёл, не помню.
– Олег, портсигар у отца был. Он его ни забыть, ни потерять не мог. Это – мамин подарок, которым отец дорожил. Вспомните, пожалуйста, это для меня очень важно.
– Не помню, Ася. У меня с памятью плохо: работы нет, пить стал, не помню.
Разговор не клеился. Я не верила Олегу, а он, похоже, не верил мне.
– Я попробую вам работу найти. Только пить бросайте.
– Какую, Ася? Я ведь, кроме как на гармошке, ни на что не способен.
– Посмотрим.
9.
Больнице нужен был младший медперсонал. Работа мне знакомая, привычная – и я, не задумываясь, устроилась санитаркой.
А вечером я говорила с Зоей Александровной.
– Слышала: в школе нет учителя музыки.
– И что?
– На вокзале безработный солдат на гармони играет. Он у нас в госпитале лечился. Воевал. Медалью награждён. Зрение потерял. А теперь, получается, он никому не нужен? Потому, что жизни за страну не жалел? На его примере ребят не только музыке – мужеству учить. Возьмите его, Зоя Александровна. Не пожалеете.
– Ася, да таких побирушек ныне пруд пруди. Небось, и играет плохо. И детей друг от друга из-за зрения не различит.
– Играл бы плохо – я бы вас не просила. А детей по голосам знать будет. И не ошибётся. Я к доброте вашей взываю. Вам же дети доверены. Как же их человечности учить, если от своих солдат отказываться?! А если он плох окажется, вы в любой момент его уволить можете.
Зоя Александровна со вздохом посмотрела на меня:
– Ладно. Не надо мне морали читать. Приводи своего солдата. Давно учитель музыки нужен. Но если что – сразу уволю.
Утром к Олегу я летела на крыльях. Старик уже ушёл, а солдат старался подобрать на слух песню, которую слышал по радио.
– Я вам работу нашла! В школе! Учителем музыки!
Олег изумлённо посмотрел на меня:
– Не может быть!
– Может! Но попробуйте теперь к водке прикоснуться – сразу работу потеряете!
– Ася, никогда больше… Но зачем ты обо мне заботишься?
– Надеюсь, пить бросите. Может, память ваша восстановится.
Олег помрачнел. А я тщательно выстирала его гимнастёрку, до блеска начистила медаль.
– Идёмте. Я помогу вам написать заявление.
10.
Олег не мог нарадоваться работе. Стоило нам встретиться, он начинал рассказывать о каждом ребёнке, о его голосе, о его музыкальных данных. Рассказывал, какие песни разучили, какими композиторами ребята интересовались. Глаза его, плохо различающие свет, горели внутренним огнём. Как-то он попросил меня после работы брать в библиотеке книги для него. А по вечерам он приходил, и я читала их вслух, помогая ему подготовиться к урокам на завтра. И чем больше он жил музыкой, школой, ребятами, тем больше я к нему привыкала, тем большую радость в этом находила.
День Победы принёс противоречивые чувства. Было счастье, что эта изнурительная война наконец-то закончилась. Но был и страх, боязнь потерять ни с чем не сравнимое удовольствие от наших вечеров.
– Знаешь, ты стала для меня единственным родным человеком, – сказал Олег. – Выходи за меня замуж.
– Олег, не надо. Родному человеку не лгут. Родному человеку доверяют, делятся с ним сокровенным. А вы мне до сих пор не сказали, где взяли портсигар. Значит, нет между нами доверия. Я ведь, когда сюда приехала, на вашу помощь надеялась. Сама, чем могла, помочь старалась. Но, видимо, всё зря. Не заслужила я вашей откровенности.
Олег дышал с трудом, его невидящие глаза увлажнились.
– Что же с тобой откровенничать, если ты в людях лишь гадов да врагов видишь? У меня, Ася, глаза слепыми стали, а у тебя – душа. Говоришь, сын полицая дверь закрыть забыл? Да он её не закрыл, чтобы ты сбежать могла. Он жизнь тебе спас, а ты его гадом зовёшь.
Жизнь у тебя не сахар, но у кого она нынче лёгкая? Почему же ты добро от зла отличить не можешь?
У меня комок к горлу подкатил.
– Видели бы вы, как он на меня смотрел в том сарае, не говорили бы. Но вам-то что за дело до этого?!
– Прямое дело, Ася. Я – не Олег. Я – Миша, Михаил Гаврилюк. Меня из-за шрамов узнать трудно. Я тогда тебя у отца выпросил. Сказал ему, что хочу с тобой позабавиться. Это был единственный способ остаться с тобой наедине. Думал, как отец уйдёт, я тебя из города выведу. Но и слова сказать не успел, а ты меня сразу в гады записала. Потому я дверь не запер, чтобы дать тебе возможность спастись. А Лазаря Моисеевича мой отец расстрелял. Сказал, что жид сбежать хотел. Он мне с той поры врагом стал. Знал же, что я в тебя влюблён, а пошёл вас немцам сдавать. Не вы его раскулачивали, а он на вас свои обиды выместить решил. Я тогда сразу из города подался, домой возвращаться не стал. А ночью вернулся, чтобы отца твоего похоронить. Портсигар у него из кармана выпал, когда я отца в яму опускал. Я подумал, если тебя встречу, отдам на память об отце. Потом сумел документы раздобыть, а через месяц уже в армии был. И медаль мной честно заслужена. Только не моё имя в наградном удостоверении значится. Когда тебя в госпитале встретил, обрадовался. Думал сразу всё рассказать, портсигар отдать. Но услышал, как ты обо мне отзываешься, и понял, что я для тебя – сын полицая. Разве такой может человеком быть? А я ничего плохого не сделал. Потому портсигар тебе передал, а говорить ничего не стал. Теперь ты всё знаешь. Иди, сдавай гада.
По моим щекам текли слёзы, которых Миша не видел, но которые чувствовал.
– Простите меня О… Прости меня, Миша, если сможешь. Я ведь и вправду в тебе человека не видела. А ты меня от смерти спас, папу похоронил, портсигар сберёг… Я только сейчас поняла: самое страшное на войне – это когда душа слепнет, свет различать перестаёт.
– И ты меня, Ася, прости. И я не безгрешен. Раньше надо было поговорить с тобой.
Я представила папу, в душе которого житейский опыт совмещался с острым чувством справедливости. Он всегда советовал выходить замуж за еврея, чтобы избежать непонимания в семье. Наверное, против Миши, спасшего мне жизнь, он бы не возражал.
Никакой свадьбы мы не устраивали. Просто я переехала жить к Мише.
11.
Весной 46-го я родила сына. Назвали Лазарем, в честь папы. В документах значилось: Лазарь Олегович Лебедев.
Время было голодное. Граммы хлеба, получаемого по карточкам, съедались мгновенно, но не насыщали. Миша делил свою порцию пополам:
– Ешь! Тебе мальца кормить!
Мучило чувство голода. Но хуже было другое. Маленький Лазарь внешне был точной копией своего деда Ивана. И хотя дети меняются, пока растут, сын с каждым днём всё больше походил на деда. Видеть в своём ребёнке ненавистные черты было нестерпимо больно. Я пыталась уговорить себя, что он похож на Мишу. Но Михаил совсем не был похож на отца, а с ожогами и подавно. Увы, внешность малыша не изменить. Значит, мне до конца своих дней терзаться, глядя на него. Я кормила сына и беззвучно плакала от безысходности.
Михаил чувствовал, что со мной что-то происходит, но ждал, что я расскажу сама. Наконец он не выдержал:
– Ася, что случилось? Лазарь здоров? Почему ты всё время плачешь?
Отмолчаться не получалось.
– Миша, Лазарь здоров. Но он…
– Что он?
– …Он на твоего отца похож…
Лицо Михаила исказила гримаса. Он несколько раз прошёл по комнате из угла в угол. Потом подошёл ко мне, попытался своими невидящими глазами заглянуть в мои.
– Ася, он – наш сын. Понимаешь? Твой и мой. И он ни в чём не виноват!
Он снова прошёлся по комнате и внезапно улыбнулся.
– Ася, а что если тебе в медицинский поступить? Ты же хотела врачом быть? Вот и будешь. А я – в педагогический. Как думаешь?
– А сына куда денем?
– Алексей Иванович поможет. Он к Лазарю душой прикипел, словно к внуку.
12.
Потянулись годы учёбы. Сказать, что мне было трудно – не сказать ничего. Страна медленно залечивала раны, нанесённые войной. И хотя продуктовые карточки в 47-м отменили, и можно было не бояться потери или кражи талонов, проведённая денежная реформа облегчения не принесла. Но быт был не самой большой трудностью. Вечерами я сначала читала вслух учебники по педагогике, чтобы помочь Мише освоить программу, а потом допоздна засиживалась над своими, зубря латынь, анатомию и прочие предметы. Подрастающий Лазарь требовал всё больше внимания, и Алексею Ивановичу было с ним тяжело. Но мы оставались одной семьёй, помогающей и поддерживающей друг друга.
Радость от получения Мишей диплома омрачилась смертью Алексея Ивановича. Мы потеряли не только друга и помощника, мы потеряли родного человека. Мне до получения диплома оставался ещё год, и Михаилу приходилось заниматься сыном, что для него было непросто. Но вот и я получила диплом и с гордостью показывала его дома. Гордиться было чем: диплом с отличием! Миша – педагог, я – врач, жизнь продолжается!
13.
Я очень хотела найти своих родных. Несколько раз я ездила в наш с Мишей родной городок, надеясь там узнать об их судьбе, расспрашивала людей, обращалась в различные инстанции, писала письма. Увы, никто ничего о них не знал, и моя душевная рана не зарастала.
Постепенно жизнь налаживалась. Михаил организовал школьный хор, который выступал на разных смотрах, и это было его особой гордостью. Некоторые его ученики поступали в музыкальные училища, радуя мужа несказанно. Я заведовала хирургическим отделением в больнице, отдавая работе всё время. Лазарь с медалью окончил школу, потом – военно-морское училище и получил направление на Северный флот. Мы с Мишей ждали от него писем и ежедневно проверяли содержимое почтового ящика на двери.
В тот день я вынимала газеты, надеясь среди них найти письмо от сына. Моё внимание привлекла фотография в газете. Председателю какого-то колхоза вручали медаль. С фотографии на меня смотрело лицо Ивана Гаврилюка. Я вскрикнула. Миша поспешил на мой возглас.
– Ася, что случилось?
– Миша… Тут в газете… Тут фотография твоего отца…
– Ася, сядь. Ты уверена? А в связи с чем фотография?
Я стала читать заметку о награждении.
– Миша, это точно он. Что делать?!
Михаил молчал. Его молчание казалось мне бесконечным. Я понимала, что его решение должно определить нашу дальнейшую жизнь. Я не смогу простить, если он станет покрывать Ивана. Но быть на его месте я не хотела бы ни за что на свете. Наконец он заговорил.
– Ася, напиши в редакцию газеты. Пусть подключат органы, проверят.
– Миша, но он – твой отец! Если подтвердится, это и тебе повредить может, и Лазарю. Но вы-то ни в чём не виноваты!
– Ты за кого боишься сейчас? Кровь, конечно, аргумент важный. Но не главный. Знаешь, я всегда мечтал передать сыну фамилию, за которую не стыдно. Я отца за кулачество не обвиняю. Работал он, чтоб семья в достатке жила. Что в том плохого? А то, что выместить зло на других решил, людей убивал – этого не прощу. Я ещё подростком понял, что никакие обиды не должны совесть в человеке убивать. Совесть – главный аргумент. Пусть всё по совести и будет. Пиши в газету.
И я написала.
14.
Вскоре я получила повестку к следователю, и колесо завертелось. Не я одна опознала Ивана по фотографии. Гаврилюка арестовали. А потом состоялся суд.
Я выступала свидетелем. Иван сидел на скамье подсудимых с отрешённым взглядом. Когда я закончила говорить, он нагло посмотрел на меня и, ухмыляясь, спросил:
– А что Мишка мой? Позабавился с тобой вволю?
Я не смогла скрыть презрения:
– Нет, Иван. Михаил настоящим человеком оказался. Отпустил он меня, не тронул.
Лицо Гаврилюка перекосила злоба:
– Предал, значит, отца.
– Нет, Иван. Не он отца, а отец его предал.
Мне показалось, что в Иване что-то сломалось.
15.
Гаврилюку был вынесен приговор, и я возвращалась домой, раздумывая, надо ли писать обо всём этом Лазарю.
– Ну, рассказывай, как всё проходило, – встретил меня Миша. Он не поехал со мной потому, что его сердце стало сдавать, и я хотела оградить его от лишних переживаний.
Я рассказала о том, как проходил суд, о выступлениях свидетелей. Грехов за Иваном водилось много, и наказание было справедливым.
– Хорошо, что ты поехала, – сказал Михаил. – Всё по совести. А знаешь, сделай-ка чаю.
Я поставила чайник, а когда вернулась в комнату, Михаил лежал на диване, прижимая руку к груди.
– Ася, сердце болит.
Я заподозрила инфаркт и вызвала скорую. В больнице делали всё возможное, но Мише не становилось лучше. И я дала телеграмму Лазарю: «Прилетай! Отец при смерти».
Лазарь прилетел на третий день. Я как врач находилась при Мише постоянно. Узнав, что сын прилетел, муж попросил:
– Пропусти его ко мне. Я его увидеть хочу.
Я не стала возражать, понимая, что другого случая ему может не представиться.
– Только недолго, – предупредила обоих, оставляя их наедине.
Вскоре Лазарь вышел из палаты. Лицо его было сосредоточенным, взгляд обращён в себя. Но меня поразила боль, прозвучавшая в его голосе:
– Папа мне всё рассказал. Как вы с этим жили?!
16.
Через день Миши не стало. Хоронить его пришло много народа. Его ученики помнили и любили своего учителя. Лазарь взял все хлопоты по погребению на себя.
А через год мы установили памятник, на котором было выбито «Олег Андреевич Лебедев», а ниже слова Миши «Всё должно быть по совести». Лазарь погладил рукой гранитную плиту:
– Ничего от Гаврилюков не осталось. Отец под другой фамилией лежит. Правильно ли это, мама?
– Папа большую часть жизни эту фамилию носил. Она его добрыми делами освящена. С этим именем его люди помнят. И мы с тобой много лет эту фамилию носим. Давай постараемся продолжить её и не запятнать. И это будет по совести.
Почти прочитан мартовский роман.
Остались послесловия страницы.
Но кто подскажет, как могло случиться,
Что ожиданье солнышка – обман?
Цепями льда надежно скован март,
Под пышным снегом улицы похожи.
И кажется: весенний день погожий
Нас не сумеет разыскать без карт.
Изрядно утомили холода.
Не потому ль мое воображенье,
Нарисовало лебедя скольженье
По голубому зеркалу пруда?
Иногда устаешь от пришедшей средь марта зимы,
От дурной суеты надоевшего серого быта,
Одинокого "я" вместо нежно звучащего "мы" -
И душа, словно дом, что заброшен, и двери забиты.
Иногда изнываешь под грузом смертельных обид
И почти ненавидишь к тебе обращенные лица.
Но прислушайся к сердцу: оно ли чуть слышно стучит,
Иль спешащий на помощь Учитель тихонько стучится?
Мне пели дифирамбы: доросла
До наивысших премий и медалей.
А мне дала поэзия крыла,
Чтоб в поднебесье рифмы долетали.
Награды? От подобной чепухи
Бегу и мысль о них искореняю.
Что может быть ценнее, чем стихи?
Я их на поощренья не сменяю.
Признания, конечно, хороши,
Но не они в приоритетах главных.
Что может быть важнее для души,
Чем говорить с читателем на равных?!
Их было много: тех, кто отдавал
Себя до капли красоте созвучий,
Кто, навсегда влюбившись в мир певучий,
Про радости другие забывал.
Но повстречавшись с музыкой хоть раз,
Был оглушен мелодий совершенством.
И неземное чувствовал блаженство
От построенья музыкальных фраз.
А кто творил, не покладая рук,
Захваченный аккордов круговертью,
Мог обрести известность и бессмертье,
Но счастье растворялось, будто звук.
А музыка платила, как могла.
Частенько нищетою и злословьем.
И я не помню, чтоб она любовью
Творцу за сочиненья воздала.
Но ветреной беспечности полна,
Не став своим приверженцам рабою,
Все ж позволяла им владеть собою,
И тщательно хранит их имена.
Остановись! Ты слышишь эти звуки?
В них небеса готовятся к разлуке
С уныло-серым холодом зимы.
Веселое крещендо птичьих трелей
В сопровожденье мартовских капелей,
И чуда ожидающие мы.
В них ветви клена, ставшие светлее,
Усеянные лужами аллеи,
Где легкая пастель голубизны.
И глаз твоих лучистое свеченье,
И звонкая до умопомраченья
Симфония рождения весны.
А музыка приходит по ночам.
Ключом скрипичным открывает двери.
Я узнаю Амати и Гварнери
По скрипок темпераментным речам.
С ее оркестром в лунный бубен бью,
Осваивая звонкие высоты.
А звездочек серебряные ноты
Легко скользят с небес в тетрадь мою.
О эти ночи дивной красоты!
Насколько с ними жизнь моя богаче!
Так почему я в дальний ящик прячу
Исписанные нотные листы?
Симфония истории звучит
Торжественно и очень гармонично.
События – лишь узелочки нот
На бесконечном нотоносце дней.
Мелодия красива, если в ней
Все темы развиваются логично,
Написанные истинным Маэстро.
Но если кто-то жаждет изменить
Любую партитуру под себя,
Мы слышим фальшь, истории не верим.
А если заставляют нас играть
Симфонию с фальшивой партитурой,
Тогда гармония обречена:
Ей в душах не рождать священный трепет.
���d�t:Дали далек, хоть красок зов
В душе всегда рождает чувства.
Он сделал даже из усов
Произведение искусства.
Пусть не люблю сюрреализм,
И эпатажа избегаю,
В его штрихах и пятнах – жизнь
До невозможности земная!
Вчера зима сошла с ума:
Смешала землю с небом в кучу.
Дождя и снега кутерьма
Казалась вечной, неминучей.
Но утром солнца благодать
Явилась нам в законной силе,
Как будто, вздумав наказать,
Нас неожиданно простили.
Ϡ\�Есть у любви такой понятный вид,
Когда легко постичь ее черты.
Ты заболел – и у меня болит,
Взгрустнулось мне – и стал печальным ты.
Когда слова, по сути, не нужны,
Поскольку можно обойтись без них.
Зато объятья - жарки и нежны,
Поделены все вздохи - на двоих.
Когда привычен звук твоих шагов,
Твое дыханье рядом – благодать.
И не пугает тиканье часов,
А боязно друг друга потерять.
У одного царя слуга хороший был.
Что в жизни - к счастью все, частенько говорил.
Охотничий азарт в душе царя играл,
Помощника-слугу он на охоту брал.
Но, видимо, в тот день царь Небо прогневил:
В оленя не попал и палец отстрелил.
Слуга был тут как тут: царя перевязал,
Что в жизни - к счастью все, монарху рассказал.
Но царь вскричал, что боль не нравится ему.
И своего слугу отправил он в тюрьму.
С тех пор монарх один охотиться ходил.
И к людоедам он однажды угодил,
Когда в густом лесу дорогу потерял.
Там каннибал его сожрать пообещал.
Простился с жизнью царь: придется умереть.
Но людоед решил монарха осмотреть.
Взглянул и закричал, что плох его обед:
На царственной руке большого пальца нет.
Ущербного нельзя ни жарить, ни варить.
И потому царя придется отпустить.
Вернулся царь домой, не в силах счастье скрыть.
И приказал слугу на волю отпустить,
Сказав ему: «Прости за то, что был не прав.
Я жизнь сумел спасти, лишь палец потеряв.
Ты направлял меня, а я бродил во тьме.
Но разве к счастью то, что ты сидел в тюрьме?»
И отвечал слуга: «Я, царь, счастливым стал.
Когда бы ни тюрьма, с тобой бы в плен попал.
А там бы довелось сполна изведать страх,
Поскольку у меня все пальцы на руках…»
Гораций, я давно хочу задать вопрос:
Как в Риме с воровством? Считают ли преступным?
А вот у нас, мой друг, лишь тот во власть пророс,
Чей краденый кусок явился самым крупным.
Я знаю, что у вас таскали кошельки.
Мы по масштабу вас давно опережаем.
У нас есть новый спорт: красть наперегонки.
И кто стащил быстрей, тот больше уважаем.
Гораций, а у вас с размахом воровать
Имел возможность тот, кто был поближе к трону?
У нас, чем выше пост, тем проще надувать,
И можно под себя переписать законы.
А правда, что у вас ждала злодея казнь,
И жадное ворье боялось красть открыто?
У нынешних сильна особая боязнь:
Страшатся потерять местечко у корыта.
Ну как тебе прогресс? Смотри, не занедужь
От этого письма. А я пишу – и плачу.
Гораций, ясно мне, что нужно гнать чинуш!
Чем меньше их в стране, тем наша жизнь богаче.
Ученики учителя спросили:
- Скажите, почему Вы не женаты?
Признайтесь, Вы кого-нибудь любили?
Иль женщин рядом было маловато?
- Друзья! Моя история печальна.
Такой невесты сердце захотело,
Чтоб в ней соединились идеально
Души богатства с красотою тела.
- Достойных нет? И в этом вся причина
Того, что Вы доныне не женаты?
- Нашел! Влюбился! Но она, ребята,
Искала идеального мужчину…
Однажды встретил старый пес
Щенка, ловившего свой хвост.
- Поймал ли хвост? – спросил щенка.
- Не получается пока.
- А для чего, позволь узнать,
Ты хвост стараешься поймать?
- Его ловлю я неспроста.
Живет на кончике хвоста
Собачье счастье. Мчусь за ним.
Поймаю – сделаю своим.
- Выходит, тратишь силы зря.
Ведь, откровенно говоря,
Куда бы ты ни шел, друг мой,
Плетется счастье за тобой!
Явился некто к мудрецу,
Спросил его нетерпеливо:
- Ответь, мыслитель, пришлецу:
Что это значит – быть счастливым?
- Сейчас ответить недосуг,
Хотя вопрос предельно ясен.
А ты видал ли, милый друг,
Насколько мир вокруг прекрасен?
Пока я занят, посмотри
И полюбуйся им немножко.
Но вот тебе большая ложка,
Там масла капелька внутри.
Ходи, прекрасное ищи,
Пусть глаз красою насладится.
Но масло ты не расплещи,
Оно нам может пригодиться.
А позже человек опять
Пришел и рассказал тревожно:
- Держал я ложку осторожно,
Чтоб масло в ней не расплескать.
- А что ты видел?
- Ничего!
Вниманье масло приковало.
- Придется все начать сначала!
Взгляни на мир! Пойми его!
И человек на мир взирал,
В глазах восторженность не гасла.
Но в этот раз, забыв про масло,
Он даже ложку потерял.
- Я видел многое, мудрец!
Во многом принимал участье!
Но, может, что такое счастье
Ты мне расскажешь, наконец?
- Ну что сказать тебе, мой друг?
Каким помочь тебе советом?
Ведь счастье – видеть все вокруг,
Но масла не пролить при этом.
Подморозило. И сразу
Мир обрел богатый вид:
Снег на всем, что видно глазу,
Белым золотом лежит.
Все исполнено значенья
И величия. К тому ж,
Белизна – как очищенье
В суете погрязших душ.
Люди смотрят изумленно,
Ветер стих и ни гу-гу.
Только черные вороны
Раскричались на снегу.
Небо светлое, как милость,
Оседает на дома.
Наконец-то ты явилась,
Долгожданная зима!
http://www.pravoslavie.ru/sas/image/102381/238173.p.jpg?mtime=1464769317
Мучительно сжатые руки, разбитые ноги,
А взгляд напряженный в глубины души обращен.
Что ищет Спаситель на этой пустынной дороге?
С кем в споры вступает? Кому так противится Он?
Вопросы, вопросы… На них я не знаю ответа.
Но хочется верить, что в этот томительный час
Он ищет тропинку, которая выведет к свету
И, может быть, станет дорогой спасенья для нас.
Пусть выбор меж злом и добром на Голгофу приводит,
Спаситель решился, Он шаг этот сделать готов.
Рассвет за спиною, но солнце еще не восходит.
А как бы хотелось, чтоб правила миром любовь!
Город утопает в праздничных огнях.
Но не стоит речи заводить о снеге.
Новый год обычно мчится на санях,
А сегодня прибыл на большой телеге.
Расцвели гирлянды – зимние цветы.
Умиляют душу фейерверка краски.
Только не хватает снежной чистоты,
Не хватает сердцу ощущенья сказки.
От детства не осталось ничего:
Утеряны игрушки, книги, ноты.
Лишь старенькая кукла все пустоты
Заполнила в душе, как божество.
Сегодня отобрали и ее.
И надо бы не обращать вниманья,
Но слишком больно жгут воспоминанья –
Утраченное прошлое мое.
Что привлекает в Рождество? И тайна, и надежда,
И страхи, что рожденный Бог беспомощен и мал.
И очень хочется укрыть Его своей одеждой,
Чтоб Малыша в яслях не вол дыханьем согревал.
Что привлекает в Рождество? Наверно, вера в чудо,
Возможность все начать с нуля, не ошибаясь вновь.
И доброта, и дивный свет, что льются отовсюду.
И белой розою в душе расцветшая любовь.
Природа замерла, предощущая чудо.
Дробятся в тишине осколки голосов.
И новая звезда меняет амплитуду,
Качаясь в небесах, как маятник часов.
Приходит в мир дитя, отсчет времен меняя,
Вложив высокий смысл в обычные слова.
Вселенской красотой все души наполняя,
Торжественно текут минуты Рождества.
Есть истины, изложенные ясно.
Я ими руководствуюсь в судьбе.
Чужих богов не пну не из боязни,
А из-за уважения к себе.
Куда бы ни вела меня дорога,
Я сдерживаю сердце: «Не спеши,
Войдя, как в храм, построенный для Бога,
В надломленность и мрак чужой души».
Есть правила, что выполняю свято.
Чтоб встретить меньше боли впереди,
Я каждый день словами Гиппократа
Сама себя прошу: «Не навреди!»
Земля пошла на новый круг.
Зимы все яростней атаки.
Но приходящий год собаки,
Надеюсь, человеку друг.
И я кормлю его с руки
И глажу ласково по холке.
А на стоящей рядом елке
Уже резвятся огоньки.
И небо новую звезду
Цепляет елке на макушку.
Я пса тихонечко за ушком
Чешу и важно речь веду:
«Ты дом от зла оберегай!
Не пропускай во двор напасти!
А всем друзьям моим на счастье
И на удачу лапу дай!»
У мужа было сразу две жены.
Но обе ревностью заражены:
Свидетелем не раз была округа,
Как приставали женщины к супругу:
«Которая из нас тебе милей?!
Чтоб не дрались мы, дай ответ скорей!»
И муж решил с враждой покончить сразу.
Два ожерелья, что приятны глазу,
Купил и женам тайно подарил.
И женщин он легко уговорил
Свои дары хранить секретно, чтобы
Не вызвать у другой супруги злобы.
И каждая уверена была,
Что в муже чувства нежные зажгла,
И этот огонек довольно ярок,
Раз муж секретный делает подарок.
Когда заполыхали споры вновь
О том, кто из двоих его любовь,
Муж проронил с усмешкою незримой,
Что ожерелье подарил любимой.
Любви примета тайная сладка.
И жены, друг на дружку свысока
Взглянув, подарки тщательно скрывали.
А мужа с той поры не ревновали.
Лекция 3. "Книга судей"
https://www.youtube.com/watch?v=XbIQODZbMoA&feature=youtu.be
В одной семье отец имел трех дочерей.
На старших посмотри – и сердце затрепещет.
А младшая проста. И внешностью своей
Не привлекает взгляд, и разумом не блещет.
Но вот пришел жених и оглядел невест.
И указал отцу на младшую: «Вот этой
Я лучше не встречал средь девушек окрест.
Я сто баранов дам и заплачу монетой,
Когда позволишь ты ей стать моей женой».
Но возразил отец: «Цена несправедлива.
За старших - в самый раз. За младшую одной
Достаточно овцы, коль дева некрасива».
Но настоял жених и сто баранов дал.
А через год отец и старших смог устроить.
С тех пор он жил один и очень тосковал.
И, наконец, решил, чтоб душу успокоить -
Проведать дочерей. Две старших – хороши.
На младшую глядит – и сердце замирает:
Она красива так, что хоть портрет пиши.
И полной чашей дом, и внуки в нем играют.
«О, дочка! От тебя и глаз не оторвать!
Как изменилась ты? Поведай без обмана…»
«Я расцвела, отец, когда смогла понять,
Что я - прекрасней всех, и стою ста баранов!»
В одном селе красавица жила
Веселая. И юноши села,
В нее влюбившись, жаждали жениться.
Но местный маг сказал, смотря вперед:
«Кто деву поцелует, тот умрет.
Кто хочет в предсказанье убедиться?»
И с этих пор красавица была
Всегда одна, всегда невесела,
Не пела, хороводов не водила.
Всех женихов предвестье унесло.
Но как-то удалец пришел в село.
Увидел деву – сердце защемило.
Он дожидаться случая не стал,
Красавицу в уста поцеловал
И предложил ей стать его женою.
Она так долго радости ждала,
Что в тот же миг согласие дала
И полюбила парня всей душою.
И тотчас был назначен свадьбы срок.
А юноши со всех бежали ног,
Чтоб маг им пояснил, как получилось,
Что поцелуй юнца не погубил,
Что в предсказанье маг неточен был,
Но даже солнце в небе не смутилось.
Маг рассмеялся и сказал: «Глупцы!
На счастье претендуют храбрецы,
Которых напугать нельзя ценою.
Я все, что будет, знаю наперед.
А удалец, конечно же, умрет,
Но не сейчас, а жизнь прожив с женою!»
Однажды человек явился к мудрецу,
Хотел узнать тропу, вздымающую к Богу.
Задумался мудрец: "К Небесному Отцу
Довольно труден путь. Осилишь ли дорогу?
Ответь-ка, человек: как ты на свете жил?
Какое ремесло из всех тебе знакомо?
А главное - кого ты всей душой любил?
Скучаешь ли по тем, кого оставил дома?"
Но человек вскричал: "Мирская суета -
Никчемная любовь, царящая повсюду.
Она мне не нужна. Мне ближе высота.
А на Земле любить я никого не буду!"
Расстроился мудрец: "Любовь - лишь суета?!
Ну что тебе сказать, чтоб сразу ясно было?
К Творцу ведет подъем. И лестница крута.
А ты одну ступень преодолеть не в силах!"
Однажды в дальние края
Меня забросила судьба.
И там нежданно встретил я
Неординарного раба.
Что всё проходит, он твердил,
Что будут лучшие года.
Он не похож на прочих был
И тем запомнился тогда.
Меня повторно в те края
Привел торговых дел этап.
Визирь встречал. Да только я
Глазам не верил - бывший раб!
Знать, он судьбину укротил!
Видать, сильна его звезда!
Что всё проходит, он твердил,
Что будут лучшие года.
Потом я снова торговал,
Возил с товаром короба.
И в падишахе узнавал
С восторгом бывшего раба.
Меня он щедро одарил
За честность тяжкого труда.
Что всё проходит, говорил,
Что будут лучшие года.
Когда я снова посетил
Его страну, был трудный год.
Я на его могиле был
И думал: "Это не пройдет!"
Спустя года я вновь туда
Сумел прийти издалека.
Но нет от кладбища следа:
Разлившись, все снесла река.
И я подумал: "Ты был прав.
Проходит все, как суета.
Лишь, времена переиграв,
Твоя осталась правота".
Один монарх советника искал,
Оклад приличный, должность обещал.
И к трону, как зверье на водопой,
Все претенденты ринулись толпой.
Монарх вопросы подготовил им,
Чтоб люди красноречием своим
И мудростью смогли сразить его
И проявить свое профмастерство.
Царь дух соревнованья пробудил.
В толпу немой случайно угодил:
Хотел царю подать прошенье он,
Но был толпою к трону оттеснен,
И наблюдал беззвучно, как народ
За лакомый кусок борьбу ведет.
Но вот монарх решил: "Быть по сему:
Немого я в советники возьму.
Запомните до окончанья дней,
Что выглядят молчащие умней.
Поскольку говорить он не горазд,
Советов неразумных мне не даст
И глупость совершить не подтолкнет.
С немым мне безопаснее, народ!
А коль придется в случае чего
Свои грехи повесить на него,
Он, защищаясь, не начнет орать,
И я смогу немого покарать!"
Так знайте же, решившие молчать:
Вам за грехи чужие отвечать.
Мне так хотелось в молодые годы
Мир изменить, но не хватало сил,
Хоть не боялся никакой работы
И Небеса о помощи просил.
Не потому ли, поражая мощью,
Твое веленье сотрясло эфир:
"Юнец! Займись-ка чем-нибудь попроще!
Оставь в покое этот бренный мир!"
Я старше стал. В моей душе горело
Желанье изменить свой ближний круг.
Но Ты велел: "Найди другое дело!
Их изменить тебе не хватит рук!"
Теперь я стар. Прошу Тебя устало:
"Дай изменить себя! Поставь печать!" -
"Ты не успеешь. Дней осталось мало.
А следовало с этого начать!"
В купе сидели четверо: отец
И сын лет двадцати на вид, а рядом
Супружеская пара, чьи глаза
На юношу смотрели непрерывно
Со страхом и сочувствием, ведь он
Рассказывал восторженно и громко
Про всё, что видел, будто сам он был
Не взрослым человеком, а ребёнком.
"Отец, взгляни: вдали блестит река!
Деревья выбегают нам навстречу!
За поездом несутся облака!
Дождём сегодня светлый день отмечен!"
Отец вздыхал, следы дождя со щёк
С улыбкой вытирал: "Всё так, сынок!"
А женщина отцу сказала тихо:
"Похоже, сын ваш не совсем здоров.
Его бы показать специалистам..."
"А мы как раз из клиники. Врачи
Ему помочь сумели. И впервые
Сегодня сын мой смог увидеть мир!
Простим же парню свежесть восприятья.
Жаль, мы её утратили давно..."
https://www.youtube.com/watch?v=TlW92S2o05I&feature=youtu.be
Средь насыщенной тьмы, просочившейся из облаков,
Утро каплей молозива пахнет призывно и сладко.
Новый день - как дитя. Он проснулся у звездных сосков
И, глаза приоткрыв, наблюдает за миром украдкой.
Мы хотим-не хотим, а должны за него отвечать.
Коль научим добру - обретем и покой, и усладу.
Ну а если в любви не сумеем его воспитать,
Приумножится мрак. Значит, так нам, бездарным, и надо!
Мой друг! А надо ль в ноябре
Вздыхать по светлому апрелю?
Давно ли юностью звенели,
А нынче – осень на дворе.
Тогда судьба нас не свела,
Хотя пять лет учила вместе.
Но обо мне, как о невесте,
И мысль возникнуть не могла.
Зачем же сетовать, дразня,
На то, что прежде порознь были?
А помнишь, как стихи всходили
И прорастали сквозь меня?
Ты был учебой умудрен,
В моих словах нужды не зная.
Зато сегодня, их читая,
Ты силой чувства покорен.
Мы дружбы не уберегли,
Нас годы вместе не спаяли.
Мы что-то оба потеряли,
Хотя точней – не обрели.
Унылы старые дома,
Когда пусты глазницы окон,
И бесконечная зима
По ним блуждает одиноко.
В них даже воздух удручит,
Он пахнет прелью незнакомой.
Стена покинутого дома
Клыком обломанным торчит.
Когда в скрипящей тишине
Ветров сквозящих изобилье.
Когда висит, прибитый пылью,
Забытый снимок на стене.
https://www.youtube.com/watch?v=V1AbUzgre4s
Этот город мне - брат. Он внимательный, добрый, красивый.
Что ни сделаю я - он поможет, от бед защитит.
К сумасбродствам моим он относится так терпеливо,
Словно вместе со мною и сам пошалить норовит.
Мы гуляем по парку, горланим стихи у фонтана,
Моем рыжее солнце в излучинах синей реки.
Он мне в косы вплетает прозрачные ленты тумана,
Я ласкаю глазами родные его уголки.
А когда по ночам от усталости я засыпаю,
Он, луну притушив, словно лампу, что слишком щедра,
Темнотой укрывая, тихонечко мне напевает,
Как заботливый брат охраняет мой сон до утра.
Это - чудо игры. Это - власть над внимающим залом.
Это - крыльев размах, что возрос до размеров души.
Я подмостки люблю, хоть о них никогда не мечтала,
Потому что не знала, насколько они хороши.
Там возможно отдать всю себя до последнего вздоха
И, волнуясь, летать под прицелами пристальных глаз.
Там представить легко и свою, и чужую эпоху,
Умирать и рождаться бесчетное множество раз.
Там сфальшивить нельзя ни на йоту ни в крупном, ни в малом,
Но дано воплотить всю палитру бесстрашных надежд,
Быть один на один с тишиной, полумраком и залом.
Там реальность больней, потому что душа без одежд.
Почему тяжело, словно к сердцу подвешены гири?
Я по шее лебяжьей гитару поглажу рукой.
Ощутима тревога в осеннем заплаканном мире!
Кто сумеет вернуть мне утраченный ныне покой?
Пальцы тронут струну, и она затрепещет, забьется
И расплещет в пространстве бесхитростный грустный мотив,
Словно мертвую воду, что взята из бездны колодца.
А душа отзовется, в ней жизни тепло ощутив.
Уже который день немотствует душа,
И тяжелы слова, и неподъемны строки.
На письменном столе, ненужностью страша,
Забыт альбомный лист пустой и одинокий.
А осень за окном рифмует все подряд.
И ни на миг ее не умолкает лира.
Куда ни посмотрю, куда ни брошу взгляд,
Летят ее листы, легко летят по миру.
Грусть осеннего сезона
Где-то в сердце заскреблась.
Опадают листья клена,
Как мечта, что не сбылась.
Под кружащих птиц прощанье
Небо, ставшее тусклей,
Пьет туманное молчанье
Отдыхающих полей
И цветов последних радость.
Но, забвением страша,
В эту горестную сладость
Погружается душа.
Возможно ли любить и правых, и неправых,
И жертв, и палачей, над схваткою взлетев,
Стремясь не замечать идущих битв кровавых
И сохранять себя в лукавой чистоте?
Иные так живут. Видать, не понимают:
Вчерашнее тепло не возвратить назад.
Мне их безмерно жаль: они не ощущают
Неистовую боль бесчисленных утрат.
Надев лицо и каблуки,
Пройдусь по сентябрю.
Листы опавшие горьки,
Но я, печали вопреки,
Их золото люблю.
Люблю смотреть издалека
На чудо из чудес:
Набив, как яблоко, бока,
Светило катится слегка
По крутизне небес.
А если вдруг сорвется вниз
В земную глухомань,
Под этот солнечный анис
Я подстелю опавший лист
Как золотую ткань.
Сломай шаблоны! Удиви!
Внуши, что можно жить красиво!
Король женился по любви
И подарил Марысе диво.
То Вилянувский был дворец
И сад вокруг неповторимый.
На тридцать лет связал венец
Судьбу Собеского с любимой.
А говорят, у королей
Счастливый брак подобен чуду.
Но заблужденья одолей -
И о тебе не позабудут.
Бессмертны чувства. Их волна
Ни с чем на свете не сравнима.
В саду, где царствует весна,
Любви дыханье ощутимо.
Там дворец на воде. В ней резвились роскошные рыбы.
Там прелестнейший парк, где позировал важно павлин.
Белок столько, что их бесконечно кормить мы могли бы.
Но звучавший рояль был в огромной Вселенной один.
Мы услышать его, как о сказочном чуде, мечтали.
Даже воздух, наполненный музыкой, благословен.
Не за тем ли вздыхающим сладкоголосым роялем
Сочинял полонезы, ноктюрны и вальсы Шопен?
Там, где памятник ныне, где озеро звуки впитало,
Где крылами звенела, касаясь цветка, стрекоза,
Там, внимая Шопену, душа от любви трепетала,
И, блаженства полны, от восторга слезились глаза.
До свиданья, Берлин! Я не знаю: удастся ли снова
Повстречаться с тобой, насладиться твоей красотой,
Срифмовать для тебя напоенное нежностью слово -
Городских впечатлений пьянящий ядреный настой.
Ты заставил прозреть и серьезно подумать о многом.
Но домой мне пора: все слова и часы сочтены.
Я спокойна теперь, ибо знаю, что будет итогом
Нам навязанной подлой не нужной народу войны.
Но об этом - потом. А пока нам пора попрощаться.
Я желаю тебе процветания и не таю,
Что безумно хочу, чтобы люди могли возвращаться
К этой грустной строке, открывающей душу мою.
Кафедральный собор, что удвоен зеркальностью Шпрее,
И красив, и богат, и дорос до небесных высот.
А вокруг него сплошь развлеченья, фонтаны, музеи...
Он - единственный страж, что людские сердца бережет.
И едва органист опускает на клавиши руки,
И свечей аромат заполняет до купола храм,
Представляется мне, что доходят до Господа звуки.
А за их красоту Бог прощает все глупости нам.
Граффити наших солдат на стенах
Покрыли немцы сверхпрочной краской,
Поскольку надписи те бесценны,
Не превращают былое в сказку.
Теперь открыты они в Берлине -
Надгробный камень рейхминистерству,
Чтоб не сумел никогда отныне
Народ немецкий вернуться к зверству.
А мы-то что? Наших дедов кости
Не все еще мы в полях собрали.
На немцев глядя, шипим от злости:
- Мы победили? Мы проиграли?
Мы победили, но нету силы
Жизнь обустроить. Клянем эпоху.
Какие, к черту, врагов могилы?!
Мы и свои-то содержим плохо.
Здесь гуляет тьма народа
Из немыслимых чужбин.
Бранденбургские ворота
Открывают мне Берлин.
Лучше нет ориентира
Для туристской мельтешни.
Звали их вратами мира,
Были белыми они.
Но французский триумфатор
Укрепить решил престиж:
Снял квадригу император
И послал ее в Париж.
А когда его разбили,
То домой из дальних мест
Всю четверку возвратили,
На ворота водрузили
И богине дали крест.
А когда за преступленья
Сам Берлин был разделен,
То к воротам населенье
Не пускали с двух сторон.
Лишь когда сломали стену,
Стал народ опять един.
Вновь врата, как авансцена,
Открывают всем Берлин.
Только стало грустно что-то,
Я задумалась слегка:
Дай-то Бог, чтоб сквозь ворота
Не ходили в бой войска!
От картин Берлинской галереи
Словно от шампанского хмелею
И брожу сомнамбулой по залам,
Хоть музеев видела немало.
Пусть имен созвездие не ново,
Замерло восторженное слово,
Ведь желанье самое простое:
Пропитаться этой красотою.
Джотто, Рафаэль и Кранах Старший...
Их работы - свет душе уставшей,
Что болит и просит непрестанно
Дюрера, Гольбейна, Тициана,
Жаждет видеть Рембрандта собранье.
От него сбивается дыханье,
И сердечко бьется часто-часто,
Плача от нахлынувшего счастья...
София-Шарлотта! Непросто построить дворец,
Но вам удалась эта дивная ода искусству.
Похоже, по мудрой головке вас гладил Творец,
И ваша обитель - альянс философии с чувством.
А вечное время скрывается в рамах картин,
Почти незаметно стекает пролетами лестниц.
И кажется: стоит разжечь белоснежный камин -
Теплом привлеченный появится в комнате Лейбниц.
Польется беседа. Рояль оттопырит крыло.
Ворвутся в окно ароматы цветущего сада.
И явятся строки. Шарлоттенбург! Мне повезло
Добраться до сути в красотах твоих и усладах.
И, может быть, кто-то, кому эти строки нужны,
Их будет беречь, отыскав в них карат откровенья.
Так чудный дворец, изувеченный в годы войны,
Как прежде хорош и способен дарить вдохновенье.
Мой древний Люблин, я вернулась,
Чтоб приобщиться к благодати.
Ты ширину зеленых улиц
Вмиг распахнул мне для объятий.
Твой облик – смесь былого с новым –
Обворожителен и ярок.
Тебе рифмованное слово
На юбилей везу в подарок.
Моей душе всего дороже
Твои забота и вниманье.
Хоть польский с русским мало схожи,
У нас - взаимопониманье.
Но всякий раз, бывая в Польше,
Я ощущала сердцем ясно:
Здесь украинский любят больше.
И это радостно и классно!
На Самаре на реке
Звезды тонут в молоке.
Воду как ни баламуть -
Отражает Млечный путь.
Ветер сдует облака,
Словно пенки с молока.
И попробуй отгадать:
Где здесь плавать, где - летать?
Когда над морями сгущается мгла,
Прибой шепчет берегу странную сказку,
Что в царстве Нептуна русалка жила,
Безумно любившая синюю краску.
И жемчуг в ракушках, и блеск янтаря
Ей нравились меньше, чем волны и пена.
Нептун, развлекая ее, постепенно
С небесной лазурью смешал все моря.
Русалка, забросив на время дела,
Чтоб цветом любимым полней насладиться,
Помчалась туда, где синее водица,
Но с неба вернуться домой не смогла.
От горькой обиды Нептун стал седым,
А воды с тех пор зеленеют от горя.
Лишь звезды небесные падают в море,
На миг освещая его голубым.
И если прислушаться к зову глубин,
Когда нет привычного дню тарарама,
То можно услышать, как шепчет упрямо
Русалочье имя соленая синь.
Сегодня слушала Пиаф -
И вновь душа больна Парижем.
А город весел и лукав,
И я его гарсоном вижу.
И снова хочется пройтись
По гулкой набережной Сены
И, неба впитывая высь,
Раскрепоститься постепенно.
С восторгом, будто подшофе,
Бродить, не чувствуя нагрузки.
В уютном маленьком кафе
Взять кофе с солью по-французски.
И радоваться, что пьянит
В любых красотах бездна смысла,
И радужное коромысло
Над башней Эйфеля висит.
Стоит в почетном карауле
У лета солнышко само.
И тает первый день июля
Как сладкий шарик эскимо.
Жара еще не надоела,
Хоть переносится с трудом.
О, как бы я сейчас хотела
Побыть на взморье золотом!
Мечте увидеть альбатросов
Осуществиться не дано.
Но этот месяц абрикосов,
И опьяняет, как вино.
Промчится он, и звонкий зяблик
Откроет августа сезон,
Где грохот падающих яблок
Со стуком сердца в унисон.
Наступит август чист и светел,
И щедр на сладости, и прост.
В нем паучок раскинет сети,
Чтоб наловить летящих звезд.
А если море на рассвете
Пригонит свежую волну,
Услышим, как упорно ветер
Дробит прибоем тишину.
И разольется запах меда
В ночи по липкой полутьме.
И станет ясно, что природа
Уже готовится к зиме.
Каждый дружит со временем так, как привык с рожденья.
Тот - его обгоняет, а этот - его торопит.
Но не всякий способен замедлить его теченье,
И согласны не все в нем усматривать просто опыт.
Время очень пластично. И мы не по слухам знаем:
В ожидании - длинно, а в спешке - предельно кратко.
Ох, как часто по дурости время мы убиваем!
Как частенько страдаем от времени недостатка!
Если ты одинок, то унылы твои минуты.
Тешишь душу с людьми, значит, дни - веселы и ярки.
Устремляясь вперед, ты времен разрываешь путы.
А как встретишь любовь, то мгновенья и те - подарки.
Время-времечко, ты нам кукушкой года считаешь
Из гнездовья души. Потому никуда не деться,
Если клетке грудной ты свободу предпочитаешь
И, увы, замолкаешь с последним ударом сердца.
Добро уже давно утратило права.
И правит светом ложь, подобная вампиру.
Но истина сильна, как вешняя трава,
И рвет асфальт времен, себя являя миру.
Ее не удержать. Ее не запретить.
Стараться утаить - и это не поможет.
И не пытайтесь ложь правдивой объявить:
Ее во все века от истины корежит.
Но хочется понять, как застит ложь умы,
Куда бегут от нас сомненья и тревога.
Вы помните тот день? Простили вора мы
И, злом ослеплены, тотчас распяли Бога!
2006
Неизменно, Гораций, в почёте лишь деньги и власть,
Человечности суть до нуля обесценило время,
И удачлив лишь тот, кто сумел незаметно украсть,
И кого на престол посадило бездумное племя.
Правду можно купить. И Фемида, увы, не строга.
И любовь – лишь товар. И не знают величия духа.
Мог ли это не видеть теряющий зренье Дега?
Мог ли это не слышать Ван Гог, отрезающий ухо?
Эта странная жизнь, где вещичек накопленных воз
Называют «добром», не изведав душевных сомнений.
Ах, Гораций, ответь: неужели мы только навоз
Для расцвета иных, приходящих сюда поколений?
2017
На первое письмо ко мне не долетел,
Гораций, твой ответ. Но я не злюсь на это.
Ты, видно, утруждать себя не захотел,
А, может быть, решил, что я не жду ответа.
Прошёл десяток лет от прежнего письма.
Как изменился мир? Чем мы живём сегодня?
Гораций, всё как встарь: вокруг обмана тьма,
Продажность, воровство... Хотя народ свободней.
Гораций, помнишь день, когда явился Брут
И соблазнил тебя военною стезёю?
Вот и у нас война. Противник внешне крут,
А пристальней взгляни, так он – свинья свиньёю.
Но глупости у нас достаточно своей.
Ты мог бы написать «Сатиры» нашей власти
И высмеять её. Хотя всего смешней
Желанье нищеты искать в Европе счастье.
Гораций, ты был прав, когда оставил Рим,
Для Августа писал поэзию иную.
А мы найдём покой, как только победим
И «братскую любовь», и дурь свою родную.
Я знаю: ты опять не станешь отвечать.
А может быть, черкнёшь мне для разнообразья?
Похожести времён нельзя не замечать.
Не правда ли, мой друг?.. Молчанье – знак согласья!
Город тонет в ароматах и акации, и липы.
Оплывает на каштанах белых свечек теплый воск.
А цветы вокруг такие, что украсить рай могли бы,
И фантазии природы позавидовал сам Босх.
Это - город мой пьянящий. Это - город мой весенний,
Удивительно красивый, устремленный, молодой.
Но ценю я в нем особо человечьих лиц цветенье,
Напоенных синью неба и днепровскою водой.
Ты нас изгнал из рая навсегда
И повелел забыть дорогу к дому.
Мы, плача, шли неведомо куда.
Был мир вокруг чужим и незнакомым.
Нам не хватало отчего тепла,
И мудрости отцовской, и заботы.
А Ева так напугана была,
Как перед кошкой птенчик желторотый.
Мы жаждали вернуться в отчий дом.
Но ангел, что врата стеречь остался,
Назад нас не пускал, грозил мечом,
В гордыне человечьей убеждался.
А мы пытались научиться жить,
Еще не зная, что грядет утрата.
Твою любовь стараясь заслужить,
Наш глупый сын убил родного брата.
Исполнив волю высшую Твою,
Мы перестали счет вести потерям.
Но, изначально жившие в раю,
Уже и сами в этот рай не верим.
Жалел ли Ты о том, что слишком строг?
И правда ли, что зябкими ночами
На небе плачет одинокий Бог,
Изгнавший нас и позабытый нами?
Приветствую тебя, мой вдумчивый читатель,
Приверженец и друг, а часто - критик строгий!
В известной мере ты - соавтор мой, создатель
Отточенной строки грядущих антологий.
Спасибо, что ты есть, что даже в час суровый
Ты не прощаешь лжи, расхлябанности, лени.
А стоит заболеть - меня врачуешь словом,
Читая наизусть мои стихотворенья.
Он был красив, апрельский снегопад,
Обрушенный большими облаками.
Снег налипал тяжелыми комками
На первую листву. Весенний сад
Преображался в зимний. Белизной
Притягивал, будил воображенье.
Казалось, шар земной прервал движенье,
И снег насыщен вязкой тишиной.
И вдруг ветвей ломающихся стон,
Деревьев повсеместное паденье,
Расколотых стволов нагроможденье,
Куда ни посмотри - со всех сторон...
Слепое время усмиряло бег
И, замирая, ежилось от страха.
И выглядел смирительной рубахой,
Связавший сад и город, белый снег.
Не узнаю знакомые места.
Гляжу вокруг и думаю с тревогой:
Какой неописуемо жестокой,
Убийственной бывает красота.
Мир становится моложе,
Обновив зеленый цвет.
Вот и мне охота тоже
Скинуть пару-тройку лет,
Каблучками цокнуть гулко,
Знать, они из хрусталя,
Так пройтись по переулку,
Чтоб ребята - в штабеля!
Чтобы мной, наивно-вешней,
Не тревожа красоту,
Любовались, как черешней
В бело-розовом цвету.
http://www.poetry-bible.ru/files/davidBathsh.gif
Услышь, Вирсавия!
Услышь, Вирсавия, услышь!
Не плачь, любимая, не плачь!
Всевышним отнят наш малыш,
И я от горечи незряч.
Неистребима эта боль,
Но всё же милостив Господь,
И нам дарована любовь,
Как способ горе побороть.
Приди ко мне, моя краса,
Прижмись, желанная, к плечу.
Твои солёные глаза
Губами высушить хочу.
Уйми души озябшей дрожь.
Давай надежду сохраним.
Ты вновь мне сына принесёшь,
Что будет Господом любим.
И закружится голова,
И со слезами на глазах
Начнёшь придумывать слова,
Чтоб славить Бога в небесах!
https://user.gallerix.ru/art_kunaieva/pp/molitva-za-shaste.jpg
Ты навсегда оставил этот свет,
Простив толпу, Пилата и Иуду.
Еще не зная то, что смерти нет,
Просил Отца явить такое чудо,
Чтоб убедить людей, пройдя сквозь боль,
Что мир земной готов для излеченья,
Что в нем наиважнейшее - любовь,
И нужно ей отдать бразды правленья.
Ты навсегда оставил этот свет.
Исчезла тьма, а исцеленья нет.
Века не изменили род людской.
Не потому ли с искренним волненьем
Прошу тебя о малости одной:
Дай не утратить веру в исцеленье.
http://s41.radikal.ru/i093/1009/ce/b2415283eb82.jpg
Мелхола
Отцовский страх лишал меня достоинства,
И с той поры огонь во мне потух.
Что проку, если мужа хвалит воинство,
Коль он, хоть и помазан, а пастух?
Могла ли я остаться безразличною
И за насмешки не пенять судьбе,
Когда раздетый царь терял величие,
Танцуя пред ковчегом при толпе?
Не оценил он ни мои старания,
Ни верности смиренной, ни любви.
Глуха во мне стена непонимания,
Пуста душа с кипящею в крови
Надменностью царей. И жить не хочется.
Улыбка навсегда ушла с лица.
За что плачу я стылым одиночеством?
За честь свою? За вечный страх отца?
http://www.artwall.ru/files/products/poster_p-46590.jpg
Как свет почернел без Рахили! На Вениамина
Обиду в душе затаил я: рожденьем своим
Нить жизни её он порвал. С обретением сына
Желанную я потерял. Ту, которой любим.
А в долгой ночи без Иосифа – Вениамина
Лицо мне являлось сокровищем главным. Сын был
Последним подарком её и мучений причиной,
Собою мир света и сумерек соединил.
Теперь не летать мне: дрожат от волнения крылья,
Хотя, как и прежде, ясны и доступны пути.
Он должен был стать сыном силы моей – стал бессильем,
Моим одиночеством, явленным мне во плоти.
Вот так и дышу. И душа моя рвётся на части.
И видеть его не могу, и боюсь отпустить.
В нём вся моя боль и беда, и услада, и счастье.
Немыслимо горькое счастье – в нём память любить.
http://www.staratel.com/pictures/rafael/pic7.jpg
Много ль нужно моей натуре,
Коль пьянили, как добрый эль,
Тициан, Каналетто, Дюрер,
А, особенно, Рафаэль.
В стенах Дрезденской галереи,
Где Мадонна спускалась в зал,
Прямо в душу мою смотрели,
Обжигая, её глаза.
Как показаны чувства тонко!
Сколь правдив материнский вид!
Как же людям отдать ребёнка,
Зная, что Ему предстоит!
Столь грядущее ужаснуло,
Что, в желанье спасти проста,
Вместо сына сама б шагнула
В нестерпимую боль креста.
Но сомнение сердце гложет:
Защищая от всех обид,
Мать сберечь для себя не может
То, что миру принадлежит.
Отойду я к полотнам прочим,
Где не столь солона слеза,
И отныне частенько ночью
Будут сниться её глаза.
http://www.artholland.ru/art/r/rembrand/img/112.jpg
Что печалишься, храбрый воин?
Дай тебя развлеку с усердьем.
Чем, Саул, ты обеспокоен?
Что ты бледен, как перед смертью?
Жаждет славы душа больная
И готова плести интриги?
Но деянья царя, я знаю,
Возвеличит народ твой в Книге.
Я сыграю, а ты послушай.
Зря ревнуешь к любви народной.
Чтоб тоска не терзала душу,
Не должна быть душа холодной.
Успокойся, Саул, не кисни.
Я открою тебе с любовью:
Смерть не только поскриптум к жизни,
Но и к вечности предисловье.
https://img-fotki.yandex.ru/get/4414/163544370.30/0_13527b_17b5e501_X4L.jpg
Пора дела вершить толково,
Не назначать царя по виду.
Наверно, я б избрал другого,
Но предпочел Творец Давида.
Помажу отрока - и в Раму.
Всевышний, не узри коварства
В том, что сперва, не зная сраму,
Саула я возвел на царство.
Но если Ты избрал Давида,
Держа весь мир наш на контроле,
Тебе, Всевидящий, открыто:
Юнец готов для этой роли.
Приятна в отроке безгрешность.
Такой и мухи не обидит.
Я - человек. И вижу внешность.
А вот Создатель сердце видит!
http://bibliagravury.narod.ru/olderfiles/7/090.jpg
Ты, право, как дитя. То в пику небесам
Стремишься заслужить доверие людское.
То, ежели прижмет, ты, не вопя "Я сам!",
Укрыться норовишь под Божьею рукою.
В тебе плохой замес! Хотя не глуп, не трус -
Смиренья нет в душе. Живешь вне Божьих правил!
Иди-ка ты домой! И намотай на ус:
Бог пожалел, что Он царем тебя поставил!
http://barnascha.narod.ru/pict/schnorr/3/088.jpg
Когда ты злу не противостоишь,
Его легко вершат твои родные.
Не пресекая лиха, ты - бесстыж,
Ведь прикрываешь их дела срамные.
Как смели вы у Господа украсть?!
Как вы народ решились объегорить?!
Всевышний обуздает вашу власть
И не позволит Господа позорить.
Но этот грех падет на весь народ,
Который не сказал злодеям:"Хватит!"
Творец у татей жизни отберет.
Народ защиту Божию утратит.
Что ждет теперь страну - подумай сам.
Спешит бесславье следом за алчбою.
Ты должен был внушить своим сынам,
Чтоб посягать не смели на чужое!
За все вам доведется отвечать!
На лиходеев Бог найдет управу!
Придется филистимлянам отдать
Страну, Ковчег Завета, жизнь и славу!
Запомни и потомкам передай:
Кто грабит свой народ и грабит Бога,
На небе не найдет дорогу в рай,
А на земле отыщет в ад дорогу!
http://www.mfua.ru/about-the-university/muzeyno-vystavochnyy-tsentr-mfyua/dvoryanskoe-sobranie/011.png
Еще не все познала я, как мать.
Но данное сдержать хотела б слово.
Хоть горько мне ребенка оставлять,
Тебе, Господь, отдать его готова.
Я пожила, а потому - мудра.
Зато мое дитя пока не знает:
Чем больше в этот мир несем добра,
Тем он больнее нас в ответ кусает.
Но Ты, Отец, учи дитя любить,
Чтоб свет не расплескал в души сосуде,
Чтоб мог обиды тяжкие простить
И красотой сердца наполнить людям.
Чтоб не забыл про свой родимый дом.
Пусть обойдет его тоска-кручина.
Чтоб почитал Тебя, Творец, отцом,
Ты не ученика прими, а сына!
http://www.calvin09.de/daten/Image/Bild_Upload/3851.jpg
Помоги мне, Всесильный Господь,
Материнское счастье познать!
Отомкни для дитя мою плоть!
Дай возможность ребенка зачать!
Дай услышать родной голосок!
С чем сравнится его красота?
Дай изведать, как тонет сосок
В мягком омуте детского рта!
Дай на мир по-иному взглянуть,
Все привычное видя не так!
Дай пройти самый сладостный путь:
Первый взгляд, первый зуб, первый шаг!
А пройдя все этапы пути,
Попрошу у Тебя одного:
Сына в храм мне позволь отвести,
Чтоб узнал он Отца своего!
Весне и солнцу изумляясь,
Приемля март в календаре,
Я вновь, как девочка, влюбляюсь
В мой светлый город на Днепре.
О нем рифмую строки снова,
Не надышусь его красой.
На всей планете нет второго
Такого города, как мой!
Придите! Убедитесь сами,
Что он - открытый и большой -
Мой город с мудрыми глазами
И чистой детскою душой!
https://user.gallerix.ru/weles/pic/simeon-i-iisus.jpg
С твоим рождением, дитя, мир станет лучше и светлее.
А Ты - связующая нить меж небесами и людьми.
Постичь народу помоги любви великую идею
И нас, заблудших, на добро и справедливость вразуми!
Мы сможем мир преобразить, когда впитаем Божье слово,
Усовестимся выставлять свою греховность напоказ.
Мир обречен на красоту, хотя хрупка ее основа.
Как не уверовать в добро, когда Господь - один из нас?!
У нас противоречий нет,
А все различия - пустяк.
Сестра, ты любишь яркий свет -
Я обожаю мрак.
Обеим по сердцу цветы:
В них отраженье бытия.
Живым друзьям их даришь ты,
А всем умершим - я.
Ты - егоза, всегда спешишь
И созидаешь день-деньской.
Мир изменить ты норовишь -
А я даю покой.
Твой - белый цвет. Мой - черный цвет.
Ты веселишься, я - в слезах.
Всегда прекрасен твой портрет,
А я внушаю страх.
Но почему с любой судьбой
В какой угодно стороне
Проводят краткий миг с тобой,
А вечность дарят мне?
https://fotki.yandex.ru/next/users/cerkov-od/album/214759/view/469880?page=0
Я и думать не смела,
Что Бог меня так наградит!
Просто счастья хотела -
И вот мне ниспослан Овид!
Сын Вооза и внучек
Свекрови любимой моей.
Теплый солнечный лучек,
Какого не сыщешь светлей.
Подрастай, моя крошка,
Опорой родителям будь.
Повзрослеешь немножко -
И с Господом свяжешь свой путь.
Чтоб в душе поместились
Надежды и веры ларцы.
Чтоб тобою гордились
Земной и Небесный отцы!
http://www.solliday.org/wp-content/uploads/Boaz.png
Тебе зерна отсыпать я не прочь.
Ты подаешь достойные примеры,
Любя свекровь, приняв народ и веру.
Как можно, зная это, не помочь?
Не собирай зерно по-воровски:
Я слугам накажу, чтоб оставляли
Тебе воды и хлеба, чтоб не гнали,
Когда ты подбираешь колоски.
В трудах и вере время промелькнет.
И если ты, Всевышнему в угоду,
Пришла с любовью к Божьему народу,
От голода пропасть не даст народ!
https://gallerix.ru/pic/H/237329/4785.jpeg
Ноеминь, Ноеминь! Ты напрасно слова расточаешь.
Я не брошу тебя, от тебя никуда не уйду.
Я же вижу, как ты по сынам и супругу скучаешь.
Только мне невдомек, как нам выдержать эту беду.
Муж не раз говорил, как мудра и заботлива мама.
Я любила его и привыкла ему доверять.
Почему, Ноеминь, ты меня отсылаешь упрямо?
Ты давно не свекровь мне, а добрая чуткая мать.
Я последним куском поделиться с тобою готова.
Я Творца признаю и в Божественной вере тверда.
Твой народ - мне родной, не хочу я народа другого.
Не гони, Ноеминь! Все равно не уйду никуда!
http://nearyou.ru/rubens/bibl/405samson.jpg
Я в этой жизни куролесил много,
Побед и поражений вкус познал.
Но изначально посвященный Богу,
Я никогда Творца не предавал.
Да, влюбчив был. Но разве это плохо?
Я был нечеловечески силен.
Зато теперь сдержать не в силах вздоха,
Закован и врагами ослеплен.
Далила, хорошо ль тебе в постели?
Не снятся ль ночью простыни в крови?
Чего в бою добиться не сумели,
Враги добились с помощью любви.
На чувства мне предательство ответом.
И поделом: не там любовь искал.
Но что важней: моя душа при этом
Была слепа. Прозренья час настал!
Слепым и жалким выглядит верзила,
Оплеванный разнузданной толпой.
Верни, Всевышний, мне былую силу -
И я умру, врагов забрав с собой!
https://tvkinoradio.ru/upload/ckeditor/article/images/.jpg
Да, лев, теперь тебе не сдобровать!
Ты, скалясь и рыча, зовешь сразиться,
Ты жаждешь человека разорвать
И думаешь, что я не буду биться,
Поскольку Бог людей не наделил
Копытами, когтями и клыками.
Но у меня, вражина, хватит сил
Порвать тебя и голыми руками.
Я буду биться до смерти! Калек
От войн вполне хватает средь народа.
Ты - царь зверей. А я-то человек!
Я Богом наречен царем природы!
http://www.meisterwerke-online.de/govaert-flinck/original1678/manoahs-opfer.jpg
Я догадался: Ты - посланник неба,
Предрекший нам рождение дитя.
А жертвенник завален мясом, хлебом -
Я расстарался, Божью волю чтя.
Любовью к сыну души мы согреем.
Я знаю, Ангел, что жена должна,
Чтоб вырастить мальчонку назореем,
Не стричь его и не вкушать вина.
Хотя не так просты ограниченья,
Пообещать Всевышнему хотим,
Что выполним свое предназначенье,
Служенью Богу сына посвятим.
Пусть впереди немного лет осталось,
Я прозреваю: Бог дитя дает
Не для того, чтоб скрасить нашу старость,
А для того, чтоб укрепить народ.
http://www.artita.ru/dat/g/gentileschi/16.jpg
Не ты ль, Сисара, два десятка лет
Так издевался над народом Божьим?
Пришла пора за все держать ответ.
Давай твои деянья подытожим.
Я приглашу тебя войти в шатер,
Дам молока свежайшего напиться
И расстелю для отдыха ковер,
Уверив: от погони можно скрыться.
Когда уснешь ты, в руки я возьму
Тяжелый молот, кол остроконечный
И по виску так стукну твоему,
Что приколю тебя к земле навечно!
Поступку моему Господь - судья.
Но должен враг познать коварству цену.
Я - серна тонконогая. Но я
Утихомирю злобную гиену.
Вараку хладный труп твой покажу,
И этим мы победный дух умножим.
Не смейте, люди, преступать межу!
Нельзя глумиться над народом Божьим!
Писать стихи... Сомнения с лица
Смахнуть назло напыщенным бомондам.
Взглянуть в себя... Найти в себе творца
И радоваться новым горизонтам...
Не выясняя, кто кому кумир,
Благодарить "пророков" за науку...
Есть только двое: я и Божий мир.
И мы, похоже, нравимся друг другу.
http://bible-illustrations.gatchina3000.ru/241/073.gif
Ну что тебе сказать, народ мой, на прощанье?
Нам выпал долгий путь, и было нелегко.
Зато Господь свое исполнил обещанье!
И в наших землях сплошь и мед, и молоко!
А в каждый день пути Всевышний был с народом
И нас оберегал от всех невзгод, любя.
Чтоб не забыли мы ни веру, ни свободу,
Чтоб не пошли назад, не предали себя.
Пусть данный нам надел отныне раем будет!
Исполнится зерном в сиянье золотом!
И пусть со дня сего навек запомнят люди:
Есть вера и земля! Все прочее - потом.
http://s7.drugiegoroda.ru/1/90/8967-Dore_joshua_sun-1024x880.jpeg
Стойте, солнце и луна!
Чтоб враги не убежали!
Чтобы мы внесли скрижали
В наши земли до темна!
Нам Творец помочь готов!
Схватка с Господом нелепа:
Он кидает камни с неба
На бесчисленных врагов.
И союз пяти царей
Одолеть нам Бог поможет.
Мой народ их уничтожит,
Ибо нет его храбрей!
Привлекают впереди
Земли, данные народу,
Где желанную свободу
Мы сумеем обрести!
http://www.beesona.ru/images/museums/picture/137/5662040a146fea8c7e7fae0973970f8212148.jpg
Шесть дней вокруг Иерихона
Ковчег носили, в трубы дули.
Шесть дней молчали затаенно
И слово молвить не дерзнули.
А в день седьмой пришли с рассветом -
Сильны, напористы и грубы.
Опять несли Ковчег Завета
И, что есть сили, дули в трубы.
И вдруг все разом закричали
Так, будто небо надломилось!
И городские стены пали!
И город сдался им на милость!
А у руин Иерихона,
Победу славя, ликовали,
Взирая удовлетворенно
На то, как стены догорали.
Кто против Божьего закона
Пойдет, кто Богу не поверит,
Тот пусть судьбу Иерихона,
Как платье, на себя примерит.
http://barnascha.narod.ru/pict/schnorr/2/066.jpg
Я чувствую, что вы пришли не зря.
Вокруг витают слухи о народе,
Который, будто на небо заря,
Из рабства фараонова уходит.
Твердят, что помогает людям Бог,
Что отступает перед ними море,
Что путь к свободе труден и далек,
Но одолим. И мне ли с Богом спорить,
Когда Он вас привел в страну мою?!
Я помогу вам, но пообещайте,
Что сохраните дом мой и семью.
Что зла не причините - слово дайте.
Да, у меня немалая родня,
А ваша честность будет ей залогом.
Надеюсь, в грозный час и за меня
Замолвите словечко перед Богом.
Пусть Он, оберегающий народ,
И на меня когда-то взгляд уронит.
Вы клятву дали. А теперь - вперед!
А я сумею задержать погоню!
http://barnascha.narod.ru/pict/schnorr/2/063.jpg
Мой пробил час. Теперь, Навин, тебе
Вести людей в обещанные земли.
Заботься, что есть сил, об их судьбе,
Возглавь народ и слову Бога внемли.
Ведь не напрасно долгих сорок лет,
Одолевая трудности похода,
Мы шли вперед, мы шли на Божий свет,
Что нам сулил и землю, и свободу.
Отныне осознается людьми,
Что хуже нет безбожного разброда.
А веру и свободу отними -
И нет ни человека, ни народа.
А если кто-то сути не поймет,
Пусть вспомнит то, что говорю сегодня:
Я выводил из рабства не народ -
Я выводил из рабства мир Господний!
И пусть дорога трудною была,
Мы постигали вольности науку.
Ты заверши, Навин, мои дела -
И небеса твою направят руку!
http://www.wm-painting.ru/plugins/p19_image_design/images/3/668.jpg
Ну что ты бьешь меня, неумный человек?!
Раз Бог велел стоять, то я идти не буду!
Так что ж ты задрожал и побелел, как снег?
Ослица говорит - Творец являет чудо.
Зачем клянешь людей, подумай, Валаам?
Зачем желаешь зла Господнему народу?
Благослови его! Отец Небесный сам
Ему пообещал и земли, и свободу!
Скорей разуй глаза и Ангела узри!
И бойся осквернять уста привычной ложью!
Благослови народ! А палку - убери.
Ослица говорит! Вещает волю Божью!
http://myisrael.at.ua/_ph/13/35562328.jpg
Ну вот я и привел тебя, народ,
К тем землям, что обещаны нам Богом.
По ним текут и молоко, и мед,
И благодати в них должно быть много.
Жаль, мне не суждено туда войти,
И мой уход Всевышнему угоден,
Но счастлив я, что отыскал пути,
Из рабства приводящие к свободе.
Какая бы ни грянула беда
В любых просторах Божеской Вселенной,
Уверен я: отныне никогда
Тебе, народ, не быть рабом смиренным!
Теперь запомнят люди навсегда,
Как сорок лет бродили по пустыне.
А я о них заботился тогда,
Как мог бы лишь отец о милом сыне.
Был труден путь. Но стал народ мудрей
И научился сердцем верить Богу.
Иди вперед! Владей землей своей!
И не теряй заветную дорогу!
Ну что еще сказать тебе, любя?
Ты наделен землей и верой в Бога,
Чтоб над собою ты взлетел высоко,
Чтоб вместе с верой ты обрел себя!
http://f.rodon.org/p/10/080205231838.jpg
Пусть медный змей людей убережет
От гадов, что с небес Господь послал им,
Поскольку убежденности в них мало
И веры, сохраняющей народ.
Взгляни на змея – и останься жить,
Когда отравлен ты змеиным ядом.
И, может быть, поймешь, что верить надо,
А не роптать на Бога, не грешить…
О, если б взглядом исцелиться мог
Любой, кто злым неверьем был ужален!
Не для того ли нам даны скрижали,
Чтоб души наши пользовал Сам Бог?!
Итак, февраль! И сколько той зиме,
Как яблоком тугим, хрустеть морозом?
И сколько ранних сумерек склерозом
Держать нас в надоевшей полутьме?
Да будет свет! Да здравствует тепло!
Пусть голубиный вальс согреет душу
И эту ленность белую нарушит,
И нас, как птиц, поставит на крыло!
http://bibliotekar.ru/muzeumLondon/33.files/image001.jpg
Что творите?! Пока даровал мне Всевышний скрижали,
И пока я их бережно нес, осознаньем томим,
Вы отлили тельца и его, как божка ублажали,
Сделав мерзкого идола признанным богом своим!
Что вам, люди, сказать? Как поведать про Божью обиду?
Он свободу вам дал, но любимым народом забыт!
Разве мог вас спасти рукотворный какой-нибудь идол,
Будь хоть тысячу раз он из чистого злата отлит?!
Я скрижали разбил и златого тельца уничтожу!
А тебе я скажу слово Господа, грешный народ:
Тем Он жизнь сохранит, только тем Вседержитель поможет,
Кто Его не предаст и по Божьей дороге пойдет!
http://img1.liveinternet.ru/images/attach/c/0/113/494/113494793_large_4638534_1777.jpg
Бог заповеди дал! И как нам жить
Теперь народу должен рассказать я.
Пусть сердцем примут их мои собратья,
Чтоб человечность миру предложить.
Вот на скрижалях - Господа печать.
Надеюсь, что народ мой обучаем,
Хотя добра от зла не отличаем,
А нужно научиться отличать.
Народ мой! Силу веры обнаружь!
Пусть заповеди нам шлифуют души,
Чтоб не смогли мы Божий мир разрушить
Несовершенством человечьих душ!
http://vsdn.ru/images/data/mus/70750_big_1371801046.jpg
Что же ноете вы, нетерпеньем голодным горя?
Почему до сих пор вы отравлены рабства дурманом?
Бог не бросил народ! И едва разгорелась заря
Дал вам вольности хлеб - эту сладкую белую манну.
Соберите ее и набейте свои животы!
Вознесите Творцу благодарность за щедрости неба!
Бог ведет нас туда, где исполнятся наши мечты.
Он народ никогда не оставит без мяса и хлеба.
Так внимайте Творцу! Исполняйте Заветы Его!
Пусть в смиренных сердцах появляются вольности всходы!
С неба сыплется хлеб. Бог нам чудо явил, волшебство.
Докажите Ему, что народ наш достоин свободы!
http://paintingart.ru/joomgallery/originals/__2/__7/daniel_gerhartz_12/_20111008_1471723528.jpg
Расступайтесь, воды!
Обнажайся, дно!
Божьему народу
Здесь пройти дано!
Волей освещенный
Подгоняет час.
Войско фараона
Не догонит нас .
Со свободой сладкой
Обретет народ
Землю, где в достатке
Молоко и мед,
Где Господь умножит
Веру в нас навек.
И тогда все сможет
Вольный человек!
Пред дивным огнем изумленный стою,
И страх, и восторг полнят душу мою,
И дрожь сотрясает холодной волной,
И свет открывается мне неземной.
А куст впереди, не сгорая, горит.
Он голосом Бога со мной говорит.
Господь предрекает дороги-пути,
Велит из неволи народ увести.
Но я возражаю Ему, не тая,
Что полон сомнений: достоин ли я,
Что волю Всевышнего выполнить рад,
Но косноязычие - хуже преград.
А свет все пронзительней, все горячей!
И, кажется, сердце горит от лучей!
Творец убеждает внимать небесам,
Моими устами глаголет Он Сам:
«К тебе обращаюсь, еврейский народ!
В неволе о радости речь не идет.
А чтобы наполнилась счастьем судьба,
Ты должен в себе уничтожить раба!
Иди же скорей Моисею вослед,
Испробуй свободы живительный свет!»
Когда предвечерней истомы
До края полны небеса,
Звоню я родным и знакомым,
Чтоб их услыхать голоса.
И если их тембры спокойны,
То прежде, чем встретить зарю,
За все, что молитвы достойно,
Всевышнего благодарю.
И вмиг исчезают напасти.
И я ощущаю в тиши,
Как хрупкая бабочка счастья
Порхает по саду души.
Юлиус Шнорр "Моисей заступается за соплеменника"
http://myisrael.at.ua/_ph/13/2/694949416.jpg?1483971979
Наверно, нет прискорбнее судьбы
Осознавать, что твой народ – рабы.
Любая тля, не говоря про власть,
Над ним готова издеваться всласть.
Евреев бить надсмотрщик горазд,
Как будто Бог Египту не воздаст.
И прежде, чем вмешаться небесам,
Я негодяя уничтожу сам.
Но раб есть раб. Хоть справедлив мой суд,
Рабы всё фараону донесут.
Мне доведется из страны бежать.
Но есть в них то, что можно уважать:
Рабы – лишь те, в ком Божий дух ослаб,
А в ком есть вера – тот уже не раб.
И коль Всевышний обратится к ним –
Они построят Иерусалим.
Священная река младенца принесла!
О, сколько лет богов о сыне я просила!
И Моисеем я ребенка нарекла,
Поскольку он приплыл ко мне по водам Нила.
Похоже, он - еврей. Родители - рабы,
Которые дитя скрывают от закона.
Забыть о них скорей! Я слышу глас судьбы:
Отныне он - мой сын! Наследник фараона!
Теперь я говорю для тех, кто здесь сейчас.
Те, кто решат предать, узнав мои секреты,
Немедленно умрут! Предупреждаю вас:
Предателям - не жить! И помните об этом!
Я поручаю вам кормилицу сыскать,
Чтоб подрастал малыш здоровым и красивым.
Как мир похорошел! Мечта сбылась: я - мать!
И всей душой хочу, чтоб сын мой был счастливым!
Неси его, река! Неси дитя к спасенью!
Покачивай его заботливо, как мать.
И под твоей волны встревоженное пенье
Я Бога попрошу дитя не оставлять.
Пусть та его найдет, кто в нем увидит сына,
Кто сердцем прикипит к младенцу моему.
Но почему река безлюдна и пустынна?
Как долго крохе быть придется одному?!
Что ждет тебя, малыш? Я так молила Бога
О том, чтоб Он тебе не причинил вреда.
И все же не могу унять в душе тревогу.
В реке от слез моих соленая вода...
http://ros-vos.net/img/izo/vz_moisey_asknaziy.jpg
Прости, Всевышний, что тревожу я,
Но у меня в опасности ребенок.
Он – ценность наивысшая моя:
Жемчужина средь раковин-пеленок.
Советуют вручить его Тебе,
Чтоб жив остался и нашел дорогу.
Ты главным будь, Господь, в его судьбе,
Чтоб мальчик мой узнал и принял Бога.
И, видя зло, не вздумал промолчать,
А более всего ценил свободу.
Чтоб, встретив в рабстве собственную мать,
Не устыдился своего народа.
Чтоб не прельстил его чужой венец.
Ты не сочти слова мои за ересь.
Я в трудный час пришла к Тебе, Отец.
И вот молюсь, и верю, и надеюсь…
Мелодии зимы морозные аккорды
Торжественно звучат вселенской глубиной.
А Новый год спешит взойти походкой твердой
Из сумрачных пространств на светлый Шар земной.
Мне хочется встречать его Токкатой Баха,
Где от хаоса путь к гармонии пролег,
Где песнь миров звучит с немыслимым размахом,
И где творенья миг и близок и далек.
Лед памяти скует все зло, что было прежде,
Грядущему добру пристанище найдет.
Так пусть Токкатой Бах подарит нам надежду
И ею озарит пришедший Новый год.
http://www.logoslovo.ru/media/pic_full/2/7492.jpg
Напутствие
Корми, дитя, корми ее с руки!
Взгляни, насколько Божий мир прекрасен!
В нем небеса, как мысли, глубоки,
А каждый жест добра в нем не напрасен,
Поскольку сверху смотрит твой Отец
И радуется твоему взросленью.
Он тоже - пастырь. У него овец
Гораздо больше есть для вразумленья.
Расти, малыш, и свет преумножай!
От зла и тьмы - Вселенной мало проку.
Ты Отчий мир любовью украшай:
Любовь способна указать дорогу.
Устав от стыни неба серого,
От лжи, от крови, от невзгод,
Так хочется воскликнуть: "Верую!",
Взгляд устремив на небосвод,
Где в снежной выси затуманенной
Искрится Божье серебро,
Где для любой души израненной
Живет надежда на добро,
Где длится светлая феерия
Волшебной сказкой наяву,
Земля, отринув тьму неверия,
Летит навстречу Рождеству.
http://sr.gallerix.ru/1265835004/_UNK/551794004/
Отец наш предпочел тебя,
Меня решил изгнать из дома.
Что ты разнюнился, сопя?
Теперь все будет по-другому.
Хоть ты ни в чем не виноват
И слишком мал, чтоб смыслить что-то,
Теперь, Ицхак, ты мне - не брат!
А эту палку видишь? То-то!
Грозит нам с матерью беда,
А мать твоя, гляжу, довольна.
Теперь, Ицхак, тебе всегда
Я постараюсь сделать больно.
С тобою буду до конца
Решать вопросы только силой.
Поступок нашего отца
Тебе аукнется, мой милый!
http://www.renesans.ru/anthology/i/03_01.jpg
Нет, я не виноват! Она, Господь, она
Мне яблоко дала, попробовать велела.
Я думаю, за ней скрывался сатана.
Вот он-то и подбил меня на злое дело.
А сам я не хотел. Почти протестовал.
А если и молчал, протест мой был не меньше.
Нет, я не виноват! Запретный плод не рвал.
А если в мире зло - оно идет от женщин!
Нет, я не виноват! Боюсь, грядет беда.
Прошу Тебя, Господь: избавь от страха душу.
А я клянусь Тебе: отныне никогда
Не буду ни за что советы женщин слушать!
http://opisanie-kartin.com/uploads21/image050.jpg
Ну почему изгнали нас из рая?
Поступок наш настолько плох, Адам?
Как жить, добра от зла не отличая?
Скажи, зачем такая участь нам?
А рай сулил все прелести покоя
И вечного блаженства благодать.
Но не учел Всевышний в нас людское
Мятежное стремленье познавать.
Мы получили стыд, и боль, и муку,
И тяжкий труд, и вязкий пот рекой.
Мы однозначно поняли, что скука
Сопровождает благостный покой.
Нам все теперь даваться будет сложно.
Но верим: Бог простит, когда поймет,
Что невозможно, просто невозможно
Жить, не вкусив познанья дивный плод.
Изгнанье – кара за непослушанье,
За то, что не хотим бродить во мгле,
За то, что ощущаем смысл познанья
Как оправданье жизни на Земле.
http://myisrael.at.ua/_ph/12/230870554.jpg
Хоть потом земледельца я пропах,
Растил детей и в Бога верил свято -
Все позабудут о моих делах,
Запомнив то, что я - убийца брата.
О, если бы Отец меня любил,
И мы дары полей вкушали вместе!
Я б не возревновал и не убил,
А мир не знал жестокости и мести.
О, если б раньше я представить мог,
Что обрекаю сердце на мученья!
Хотел Твоей любви добиться, Бог,
А получил лишь страх разоблаченья.
И потому измаялась душа.
На лбу - печать. И я уже не скрою,
Сколь короток бывает путь в изгои:
Всего-то шаг.
Один
неверный
шаг...
Ты повелел, чтоб в жертву я принес
Свое дитя в знак верности, Владыка.
Я распалю огонь многоязыкий,
И сын поймет, ведь он уже подрос.
Роптать не стану и не возражу,
А порешу дитя, коль это надо.
Подобного кровавого обряда
Я не свершал. Но Богу услужу.
Тебе, Всевышний, нужен сын – бери!
Я отдаю его во славу Божью.
А Ты Свой плод отдать народу сможешь,
Не выжигая душу изнутри?
А знаешь, мне привиделась сейчас
Пронзительно слепящая картина,
Как Ты, Отец, приносишь в жертву Сына,
От нас самих спасти желая нас.
Но Бог с небес воскликнул: «Авраам!
Испытан ты. Не надо больше крови!»
Боюсь, Творец, Тебя не остановим,
Когда Ты Сам доверишь Сына нам.
Что скажем людям? Прав ли Авраам,
Которого испытывал Ты строго?
И нужно ли, чтоб наша вера в Бога
Была сильней, чем чувства к сыновьям?!
http://www.photokonkurs.com/liebkind/stihi/rezenzii/pics/HendrikGoltziusGrehopadenie.jpg
Ах, Ева, Ева! Что тебе сказать,
Когда меня смущаешь вольнодумством?
Полынный мед мой! Ты сродни безумству,
Змеей умеешь в душу заползать!
Съесть плод? Сравняться с Богом? И тогда
Не приходить к Создателю с повинной?
Я цельным быть хочу, но половиной
Твоею обречен стать навсегда.
И, что смешно, - не жажду перемен,
Легко неся всю тяжесть женской власти.
В моей душе кипят такие страсти,
Что я благославляю этот плен!
Ты и Создатель... Кто из вас хитрей?
Лукавством вы равняетесь друг другу.
Но говорить спасибо за подругу
Творцу я буду до последних дней!
Дай мне, Мудрейший, дело по плечу,
Открой доныне запертые двери.
Стать Моцартом в поэзии хочу,
И чтобы рядом гений был Сальери.
Дай, сочиняя радостно, без мук,
Почувствовать в ритмической основе
Не только концентрированный звук,
А суть миров, заложенную в слове.
Позволь постичь глубины тех миров
И, зажигая души, словно свечи,
Дай показать не звезды наших слов,
А всю Космичность человечьей речи.
Когда ноября загорается в небе лампада,
Уводит нас осень от будничных вязких забот
Туда, где она сочиняет мотив листопада,
Туда, где гармония мира начало берет.
Послушайте осень! Она - гениальный маэстро!
И так вдохновляет, что петь начинает немой!
Она позволяет Вселенной большому оркестру
Выдерживать паузу между жарой и зимой.
Мы музыку осени любим до самозабвенья.
И, слушая, не забываем поблагодарить
За то, что веками дарила она вдохновенье
Поэтам, художникам - всем, кто умеет творить.
Так поздней осенью щемит предощущение ухода,
Такою горечью полны и вдохновенье, и порыв,
Что не пугает серый цвет бездонных высей небосвода,
К ним устремляется душа, про тело бренное забыв.
Пусть увлекательны кадриль сменяющих друг друга красок,
Летящих листьев и дождей необозримый хоровод,
Пускай последний теплый день, как убегающий подпасок,
Светло играет на рожке и вдаль загадочно влечет -
Унылость осени, друзья, я принимаю изначально.
Ее слезливость и хандру я с детства знаю наизусть.
Но отзывается душа такой возвышенной печалью,
Что я готова каждый год пить эту сладостную грусть.
В продрогших нервных небесах видна осенняя усталость,
С отяжелевшей высоты летит прощальный птичий звон,
И так мучительно щемит листва, что кое-где осталась,
И важно в сердце накопить тепло на пасмурный сезон.
Еще предложит листопад глоток серебряной печали,
И слух смутит внезапный хруст хрустальных луж под каблуком…
Мы столь горчащей красоты порой осенней не встречали.
Она готовностью к слезам напоминает о Крамском.
Не надо, Авраам, не спорь со мной.
Увы, родить мне годы не позволят.
Но мудрой быть обязана женой.
Я привела Агарь. Но не неволит
Тебя никто. А чтобы передать
Потомкам мы могли дела и веру,
Должны родить дитя и воспитать,
В дальнейшей жизни стать ему примером.
Не хмурься, Авраам, от тяжких дум.
Взгляни, Агарь красивая какая!
А явит добродетели и ум –
Ее дитя как сына воспитаю.
Поверь, мой муж, для крепости семьи
Я допущу ее к тебе на ложе
И за дитя молиться буду тоже,
Когда увижу в нем черты твои.
В Нимфенбурге есть все: и дворец первоклассный, и сад,
С подогревом купальни, музеи карет и фарфора...
Но любой из гостей задержаться в той комнате рад,
Где портреты прелестниц пленяют и радуют взоры.
Если вслушаться в звоны музейной густой тишины,
А потом посмотреть на портреты, то будет казаться,
Что красивые девушки вдруг соскользнут со стены,
Рассмеются заливисто и побегут развлекаться.
В остальном - как положено в замках: тьма всяких утех
Для души и для глаз, а для слуха - в саду гомон птичий.
Почему же внезапно мне слышится девичий смех
И такой будоражащий юностью голос девичий?
Давно забылось летнее тепло.
Плащ надеваю в убежденье твердом,
Что рэпер-дождь занудно бьет в стекло
Единственным освоенным аккордом.
И надо взять с собой цветастый зонт,
Чтоб разбавлять осеннюю унылость
И улетать в мечтах за горизонт -
Туда, где лето нынче очутилось.
Зал Антиквариум. А в нем
Скульптур и росписей без счета.
И приглушенный мягкий свет
Чуть брезжит, освещая грот.
Легко иду, боясь спугнуть
Роскошное безмолвье грота,
В котором, чувствую душой,
Сама история живет.
Немного дальше - длинный зал,
Где в изумлении я млею:
Те, чьи портреты здесь висят,
Не пребывают в забытьи.
Златые рамы на стене
Образовали галерею,
Увековечив во дворце
Всех представителей семьи.
А дальше - залы. В них фарфор,
Сервизы, мебель, гобелены,
Хрусталь, короны, ордена,
Великолепные колье...
О, сколько дивной красоты
С трудом вмещают эти стены!
Но что, скажите мне, сравнить
С красой театра Кювилье?!
Мне очень нравится бродить
По галереям и музеям,
Где мысль остра, где яркость чувств
Оттенки придает словам,
А создающий человек
Не представляется пигмеем:
Он, сотворивший красоту,
По праву равен божествам.
Мариенплац и ратуша на ней.
И обе фантастически красивы.
Я радуюсь длине сентябрьских дней,
Настраивая фотообъективы.
И навсегда спешу запечатлеть
Все то, что представляется весомым,
Чтоб дома, не спеша, пересмотреть
И, может быть, улучшить что-то дома.
Мне видится: средь множества идей
Мы в ключевом неравенстве не правы.
Понятие "держава - для людей"
Равно понятью "люди - для державы".
И хочется спокойно погулять,
Вглядеться в окружающие лица.
И, видя красоту, мудрее стать,
И сделать жизнь красивее стремиться.
http://opisanie-kartin.com/uploads9/image025.jpg
За что, Господь? Что сделали они,
Младенцы наши? В чем они виновны?
Ты накажи зачинщиков резни,
Ты покарай убийц всех поголовно!
Безумный царь, издавший злой приказ
Убить детей... Послушные солдаты...
Они не только веру губят в нас -
Изводят наше завтра, супостаты.
За кровь невинных Ты им отомсти.
На Божью справедливость уповаем.
Такую муку им изобрети,
Чтоб ад в сравненье с ней казался раем.
Во все века убившие детей
Пускай ни дня не ведают покоя.
И кроме Божьих ледяных плетей
Познают пусть презрение людское!
Но если Ты решил, что мы сейчас
Идем неподобающей дорогой,
Тогда пусть гнев небес падет на нас!
Нас проучи, а малышей не трогай!
http://ic.pics.livejournal.com/leonardo_studio/21994054/60847/60847_320.jpg
У Леонардо три цветка
Здесь нарисовано, я знаю.
Одним, младенца развлекая,
Играет женская рука.
Другой цветок - младенец сам.
Он пахнет молоком и медом.
Цветок чудеснее природа
Явить едва ли сможет нам.
А третий - глаз не отвести.
Его гармония бездонна.
Цветок особенный - Мадонна.
Ей для Создателя цвести.
В детали вглядываясь вновь,
Я резко прозреваю нынче:
Цветком четвертым у да Винчи
На полотне цветет любовь...
http://www.beesona.ru/images/museums/picture/347/343823644f12ad5e3dc410460f591b1d1795.jpg
С восторженною нежностью Она
Глядит, как на руке уснул малыш,
Едва касаясь лбом Её груди.
Улыбка озаряет детский сон:
С Ним ангелы небесные играют.
В младенце этом вся Её любовь,
Надежда на чарующее завтра,
Где сладко наблюдать: дитя растет,
Мир познает и делает открытья.
Иосиф, посмотри, как Он прекрасен!
Любуются... А в капле молока -
Жемчужинке на розовом соске -
Играет свет, что никогда не гаснет.
И в нем прощенье миру...
В мюнхенской пинакотеке Рубенс, Дюрер, Кранах Старший...
И брожу по светлым залам я, дыханье затая.
Сколько боли на картинах, красотою вечной ставших!
Сколько мудрости и силы на полотнах вижу я!
Хорошо бы научиться слышать предостереженья.
Хорошо бы научиться понимать искусства глас.
И тогда, наверно, в жизни мы увидим улучшенья
Потому, что явим миру человеческое в нас.
Мюнхен слишком красив, чтоб его отдавать мусульманам,
В привокзальных кварталах скопившихся так, что не счесть.
Наступает пора европейским задуматься странам:
Есть и вера своя, и свой путь исторический есть.
А во всем остальном этот город веселый, уютный.
В каждой мелочи ты ощущаешь его благодать.
Не утратить бы все из-за глупости чьей-то минутной.
Доброта хороша, только варварство следует гнать.
Над шутихами Хельбрунна вечное время не властно.
Славны лебеди в парках, и рыба в прудах хороша.
И театр сохранен, и дворец. Это все не напрасно:
Здесь должна красотой вдохновляться живая душа.
В лабиринтах и гротах, открытых зимою и летом,
Средь фигурок смешных, что сумела вода оживить,
Ты себе позволяй быть художником или поэтом,
Чтобы всю мимолетность земной красоты сохранить.
Время - тот еще варвар, извечно сидящий в засаде.
Нападает на все и разрушить весь мир норовит.
Сбереги красоту и проси у него о пощаде.
Пусть не душу твою, так хоть дело твое пощадит.
Этот город на Моцарте с легкостью сделал гешефт,
Даже имя представил таким незатейливым брендом.
А ведь Моцарт лечил мир созвучьями, как терапевт,
И никто в этом деле не смог стать ему конкурентом.
А сегодня конфеты, рубашки, ликеры, духи
Носят имя его. Людям хочется обогатиться.
Нет могилы его, чтоб молитву прочесть и стихи,
Чтоб цветы возложить, низко праху его поклониться.
Если именем гения улицы мы назовем
Не для выгоды, а исключительно в знак уваженья,
Это будет, мне кажется, лучшая память о нем,
Чем попытка нажиться на имени и достиженьях.
В глубинах кафедрального собора,
Под куполом, расписанным Масканьи,
Желая поднебесного фавора,
Играл безусый Моцарт на органе.
А стены жадно впитывали звуки,
Мелодию вобрать в себя хотели.
Касались клавиш маленькие руки,
И, музыке внимая, души млели.
Сегодня в исполнении оркестра
Звучат здесь и концерты, и этюды.
Но ждет собор: сейчас войдет маэстро
И явит чудо.
Спешу увидеть с высоты,
Взойдя на крепость Хоэнзальцбург,
И город над рекою Зальцах,
И Альп зеленые хребты.
Хочу взлететь над суетой
Туда, где бренность не тревожит,
Чтоб день был не напрасно прожит,
А скрашен строчкою простой.
Туда, где сердцу дарит Бог
Необозримое приволье,
Зато в душе оставит болью
Следы исчезнувших эпох.
I
Здесь влюбленный епископ сады для любимой разбил,
Чтоб его Мирабель не познала тоски и печали.
Он жениться не мог, но любимую боготворил.
И в садах с той поры люди часто любовь замечали
Там, где гномы живут, где скульптурам местечко нашлось,
Где в тенистых аллеях достаточно мест для свиданья.
Здесь довольно легко набрести на любовную ось,
Вкруг которой веками вращается все мирозданье.
II
Осень властвует всюду. И только в садах Мирабель
Несмотря на сырую прохладу безумствует лето.
Здесь цветы и фонтаны, сливаясь в одну акварель,
Изумляют изысканной свежестью белого цвета.
Здесь приятно гулять без усталости до темноты,
Наполняя душевный сосуд красотой и мечтами,
И пытаясь понять: то ли в небе блистают цветы,
То ли звезды спустились на землю и стали цветами.
III
Красоте и любви друг без дружки никак не прожить.
Если коротко все впечатленья мои подытожить,
То всегда красота порождает желанье любить,
А любовь норовит и создать красоту, и умножить.
Ну вот и август отзвучал аккордом падающих яблок.
Пришел заплаканный сентябрь с осенним ворохом забот.
А ты как в юности твердишь: «Не надо грустных песен, зяблик!
Взгляни, как щедр на жемчуга необозримый небосвод!».
И я внимаю всей душой твоим словам акварелиста.
Вхожу в барокко сентября на той особенной волне,
Когда игриво и легко дождя звенящее монисто
Осенний ветер, хохоча, на шею надевает мне.
Мне снова снится красота
Нехоженных дорог.
Деньков сентябрьских суета
Выводит за порог.
И созревает новый план
Уйти из скорлупы
На перекрестье разных стран
И собственной судьбы.
Я вновь хочу разбередить
Знакомый непокой,
Чтоб вдоволь душу насладить
Земною высотой,
Чтоб, не смущаясь, говорить,
Что мне не надоест
С восторгом время проводить
Средь знаменитых мест,
Где память о былом хранят,
Где делятся добром.
Но неизменно в сердце свят
Мой город над Днепром.
С незнакомцем говорить мне не велено.
Я в стремительной любви не уверена,
Хоть приятны мне слова твои сладкие,
Но, боюсь, на них все девушки падкие.
Я не думала еще о замужестве.
Ты б с отцом потолковал о пастушестве.
Через время, если чувство останется,
Назовешь меня своею избранницей.
http://www.cirota.ru/forum/images/122/122580.jpeg
Мой любимый Иаков, и я от желанья горю.
Но боюсь, что пока нам с тобою нельзя целоваться.
Я призналась отцу, что желанного боготворю,
Но отец повелел мне вне дома с тобой не встречаться.
Потерпи, мой родной. Мы теперь воздержаться должны.
А когда истекут семь годов напряженной работы,
Обещаю, что ты не отыщешь нежнее жены,
Я тебя окружу и душевным теплом, и заботой.
А еще я хочу от тебя народить сыновей.
Да таких, чтоб они на отца своего походили.
Чтобы, глядя на них, ты скучал по овечке своей,
По своей чернокудрой глазастой овечке-Рахили.
Что же больно в груди от пророческих мыслей таких?
Чуть прикрою глаза – представляются детские лица.
Подскажи, мой родной, почему мне так страшно за них?
Я о наших сынах не устану пред Богом молиться…
http://www.artsait.ru/art/a/acknaz/img/3.jpg
Я много видел, я изведал многоИ разочаровался до конца.
Просил я сердце мудрое у Бога,
А лучше бы искал удел глупца.
Чтоб, если душу что-то разохотит,
Поманят высота и красота,
Я не читал на перстне: "Все проходит",
Не знал, что вечна только суета!
http://img0.liveinternet.ru/images/attach/c/7/97/419/97419844_4000579_00078420_1_.jpg
`
Ангел Господень летит и трубит.
Перед Ковчегом танцует Давид.
Люди, ликуя, шагают за ним.
Ангел ведет их в Иерусалим –
Город, где будет Ковчег пребывать.
Город, где будет Господь вековать.
Город, где каждая тропка хранит
Память о том, как танцует Давид.
Город, вводящий Давида в искус
Славить Творца каждым видом искусств:
Песнею, танцем, игрой колдовской
И стихотворной душевной строкой.
Город, где Ангел Господень трубит,
Где пред Ковчегом танцует Давид.
http://smallbay.ru/images7/velasquez_09.jpg
Земля уходит из-под ног
При виде крови на одежде.
Иосиф! Мальчик мой! Сынок!
Ужель пришел конец надежде
Любя смотреть в твои глаза
И узнавать глаза Рахили?!
За что, скажите небеса,
Меня вы радости лишили?
Любимой нет. И сына нет.
И тяжелы удары рока.
Как бесконечно одиноко
Взирать на помрачневший свет!
http://ic.pics.livejournal.com/marinagra/32470728/1685328/1685328_1000.jpg
Его одежда? Вся в крови?
О нет! Не может быть! Не верю!
Мой сын! Цветок моей любви!
И вдруг - растерзан диким зверем?!
За что Ты сердишься, Господь?
Ведь невозможно не заметить:
Иосиф - кровь моя и плоть .
От лучшей женщины на свете!
За что меня Ты покарал?
В чем гнева Божьего причина?
Сначала Ты Рахиль забрал.
Сегодня - отнимаешь сына.
Я сам у жизни на краю,
Хотя молитва и целебна.
Создатель! Если жизнь потребна,
Возьми не мальчика, - мою.
Прошу Тебя: за все прости
И укрепи в духовной силе.
Но дар любви моей Рахили, -
Молю, Всевышний, - возврати!
http://elit-master.net/bible/i2Ch0111_Solomon.jpg
Господь мне дал свой век опередить,
Сквозь время видеть то, что всем не видно.
Представьте, как немыслимо обидно
Знать то, в чем невозможно убедить.
Но верить, что терпимость - благодать,
Что правоту со временем признают.
Отнюдь не Бог людей разъединяет,
Отнюдь не Бог зовет нас воевать.
Отец небесный вовсе не свиреп.
Все войны из-за жадности и блуда.
Мир на земле - божественное чудо!
Как это показать тому, кто слеп?!
В саду на ветке яблоко росло.
А по ночам оно смотрело в небо
И видело хрустальную звезду,
С высот на мир взирающую тихо.
И яблоку хотелось стать звездой,
Такой недосягаемой, парящей
В бескрайнем небе. Но себе оно
День ото дня казалось тяжелее,
Как если бы не соком налилось,
А горечью не сбывшихся мечтаний.
Но вот однажды ветер налетел,
Сорвал звезду с небес и кинул наземь.
И яблоко рванулось вслед за ней
И тоже полетело... Сладкий миг!
Недостижимый прежде миг полета!
Ему казалось, что оно - звезда!
Мечтали храм для Бога возвести,
Все купола покрыть чистейшим златом.
Чтоб захотел Творец в него войти,
Храм должен быть просторным и богатым,
Над миром возвышаться не в глуши...
Но вдруг прозрели: скромно и безвестно
Живет Господь в каморочке души.
И там Ему не бедно и не тесно.
http://booknik.ru/static/interactive/quizzes/questions/132-425.jpg
Пляши, Давид, пляши! Восславь Ковчег Завета!
Толпа благословит в тебе народный дух.
Ей вечно восхвалять то памятное лето,
Когда пращой сразил врага простой пастух.
И пусть ты стал царем - душа в тебе все та же.
Не потому ль она так искренне поет?
Не потому ль она всегда стоит на страже
И чувствует себя в ответе за народ?
Царь сблизился с толпой. И нет светлей примера,
Хотя жена шипит со злостью: "Не блажи!"
И пусть навек сплотят людей добро и вера!
Пусть Бог живет в сердцах! Пляши, Давид, пляши!
Воистину август - для сердца отрада:
Из дынь и арбузов - пахучие горы.
То манит янтарная гроздь винограда,
То сочные персики радуют взоры.
То просятся в рот ежевика с малиной,
То - сливы, то - груши, то - яблоки с веток.
А сласти изысканной и витаминной
У августа вдоволь для взрослых и деток.
Взгляни: знакомое до боли,
Но взволновавшее, как стих,
Цветет подсолнухово поле
Пахучей бездной солнц земных.
Над этим зрелищем пьянящим
И столь обыденным на вид
Народ пчелиный работящий
С живым усердием гудит.
И в этом нет для нас загадок,
Зато пример необходим
Того, что труд настолько сладок,
Что горек мед в сравненьи с ним.
http://rembr.ru/myphology/rembrandt-virsaviya.jpg
Она предчувствием полна
Неотвратимости паденья.
Она в печаль погружена.
Царь повелел. И нет сомненья
В его желании. И в том,
Что он пленен ее красою,
Ее греховностью нагою,
Томленьем в тереме пустом.
О сила царственных оков!
Ему до чувств ее нет дела.
Его влекут упругость тела
И виноградины сосков.
И плоский маленький живот,
И сладость персиковой кожи.
А лоно женское, похоже,
Его особенно влечет.
И можно только сожалеть,
Что красота во всем повинна,
Что в ней всех женских бед причина,
И что судьбы не одолеть.
https://artchive.ru/res/media/img/oy1000/work/1ae/31413.jpg
Сегодня, низко кланяясь, гонец
Вручил мне
предписание царя.
Там велено: когда
взойдет заря,
Безропотно явиться
во дворец.
Ослушаюсь, не
выполню приказ -
Меня к Давиду силой
приведут.
Супруг меня одну
оставил тут,
А сам домой с войны
не кажет глаз.
Увы, не защитит мой
властелин.
Скорей, свою жену
царю отдаст.
Скажи, Господь,
зачем Ты создал нас
Игрушками для
прихотей мужчин?!
Коснись губами губ моих,
Испробуй патоку желанья –
И мир, деленный на двоих,
Иные явит очертанья.
Он станет чище и ясней,
В нем зазвучит струна живая.
И тьма холодных декабрей
Перерастет в цветенье мая.
И будут в помыслах людских
Царить добро и милосердье.
Коснись губами губ моих –
И обретет любовь бессмертье.
Мы – сиамские близнецы
И во многом с тобой похожи.
Чуть заметным оттенком кожи
Отличались у нас отцы.
Нас держали в одной среде.
Мы срослись и душой, и телом,
Стали неким единым целым,
Заблудившимся в пустоте.
А потом разделили нас
Без малейшей анестезии.
Мы от ужаса голосили,
Боль слезами лилась из глаз.
Лишь когда перестанем выть,
Осознаем: мы – не уроды.
Нам вернула судьба свободу,
Право собственной жизнью жить.
Ведь когда соединены,
Мы друг другу помочь не в силах.
Коль болезнь одного скосила, -
Значит, оба обречены.
Нам еще предстоит понять
Все законы иного круга.
Но ответственность друг за друга
Лишь свобода способна дать.
Покатилось лето яблоком в траву
Наливным, манящим, ароматным.
Эти дни июля - сказка наяву.
Жаль, что утекают безвозвратно.
Мой зеленый город, тонущий в цветах,
Разукрашен брызгами фонтанов.
Он медовым духом до основ пропах
И сластями радует гурманов.
Вот и я знакомых летом привлеку.
Шик у нас особенный: днепровский.
Приезжайте в гости. Я вам испеку
Фирменный пирог от Некрасовской.
Считалось в давние года: чтоб избежать напасти,
Судьбу задобрить, - стоит нам лишь имя изменить.
И одолеем духов зла, познать сумеем счастье,
Ведь как корабль свой назовешь, так он и будет плыть.
Сегодня - двадцать первый век, но мы мудрей не стали.
Хотим добро приворожить заменой паспортов.
Не выплавляем больше мы ни чугуна, ни стали,
Зато стремимся обновить названья городов.
Давайте свой осмыслим путь! Обрящет тот, кто ищет!
Давайте строить мир таким, каким он должен быть!
И станут наши города уютнее и чище.
Не важно, как их называть, когда комфортно жить.
Славно: в жаркую погоду
Сигануть с разбега в воду;
Видя камешки на дне,
Покачаться на волне;
А потом, гребя руками,
Оказаться за буйками
Там, где кит, как мнится мне,
Держит Землю на спине.
После плаванья немножко
Съесть холодненькой окрошки,
Чуть позднее вечерком
Угоститься шашлыком.
Наблюдать, как долго вечер
Зажигает в небе свечи,
Разливает "Хванчкару"
И баюкает жару.
В цирке мне не интересно.
Потому ли перед вами,
Как под куполом небесным,
Я жонглирую словами?
Жизни трепетные нити
Ощутив под каблуками,
Я любую цепь событий
Перервать могу руками.
Перед зрителем не стану
Демонстрировать, что трушу.
Словно зайца из кармана
Достаю из тела душу,
Признавая: как ни странно,
Мне по нраву быть паяцем,
Несмотря на боль и раны -
Улыбаться, улыбаться!!!
Рояль из дома вынесен давно.
Не потому ли еженощно снится,
Как музыка встревоженною птицей
Пытается влететь в мое окно?
Стучит и бьется грудью о стекло,
Роняя звуки, будто капли крови.
О, музыка моя! В твоей основе
Так много света, что в ночи светло.
А пальцы о мелодиях грустят,
Хотя душа и клавиши в разлуке,
И сердце разрывается от муки...
Зачем ты, птица, просишься назад?
Когда слова беда рождает, -
Зарифмовать их поспеши,
Пока меж ребрами летает
Цветная бабочка души.
Когда слова рождает счастье, -
Слагать строку не торопись.
Побудь в их безраздельной власти,
Их красотою насладись,
Испробуй звукопись восторга,
Испей гармонию тепла,
Учи напамять, чтоб надолго
Любовь их силу обрела.
И лишь потом, изведав радость,
Когда все помыслы легки,
Укрась изысканную сладость
Хмельною вишенкой строки.
Этот день я ждала долго и с его приближеним чувствовала нарастающее нетерпение и волнение. Продумывала каждую деталь, представляла все, что должно произойти, и душа наполнялась радостным предчувствием счастья.
Сегодня я иду на свидание с Ним. Одежда для этого свидания подобрана давно и ждет своего часа. Итак, колготки. Они тончайшие, элегантно облегающие, телесного цвета. Прозрачная паутинка ощущается на ногах новой кожицей, подчеркивая их красоту и привлекая внимание мужчин округлостями коленок. Пусть смотрят! Сегодня я буду самой красивой для Него.
Туфли на изящной шпильке сделают походку летящей, словно мечта. Надо постараться так проплыть перед глазами прохожих, чтобы они позавидовали, что рядом с Ним иду я!
Юбка короткая, свободная. При ходьбе она взлетает, слегка приоткрывая длину ног и заставляя предугадывать все, что прикрыто. Блузка с роскошным распахнутым воротником подчеркивает высоту и нежность шеи.
Не забыть про косметику. Чуть оттенить глаза, нанести тушь на ресницы, придавая им объем. Ресницы должны отбрасывать легкую тень, чтобы взгляд из-под них был теплым и светлым, как солнечный лучик. Прикоснуться помадой к губам, добавляя им выразительности и чувственности.
Что еще? Прическа. Волосы освободить от заколок. Он так любит играть прядями, когда они водопадом обрушиваются на мои плечи и спину. Сегодня – никаких духов! Я хочу надышаться Им!
Ну вот, я почти готова. Закрываю глаза, представляя миг встречи и Его объятия. Почти ощущаю, как нежно коснется Он моей щеки, шеи, мягко зароется в русые локоны, заглянет в глаза.
Каждой клеточкой тела я почувствую Его присутствие и буду счастлива, хотя знаю, что Он не пропустит ни одной проходящей мимо девицы, дергая их за шарфики. И пусть! Ведь их Он только дразнит, а идет со мной. И я чувствую себя невестой.
А потом мы начнем любоваться пронзительно-синим небом, и кормить птиц, доверчиво склевывающих крошки прямо с моей ладони. Он будет легкомысленно поглаживать пташек, и взлохмаченные перышки сделают их похожими на маленькие пушистые клубочки.
А когда Он прижмется ко мне, я вдохну его нежный цветочный аромат, и моя голова закружится от ощущения Его близости.
….
Наконец, я открываю глаза, выхожу из дома и оказываюсь в Его объятьях. Здравствуй,
мой любимый, мой желанный, мой неподражаемый Весенний ветер!
http://artnow.ru/img/918000/918745.jpg
Твердят, что Соломон весьма умен
И понимает птиц, и рыб, и гадов,
И что народам воевать не надо...
Скажи мне: это правда, Соломон?
Что лучше торговать, чем воевать?
А умножать богатства можно мирно?
Я привезла и ладана, и миро
Тебе в подарок. Соизволь принять.
А знаешь, есть загадки у меня.
Сумеешь отгадать - тогда поверю,
Что слухи подтвердились в полной мере,
И то, что ты умен, - не болтовня.
Я вижу: у тебя немало жен.
Ты, говорят, терпим ко всем их верам.
И эта мудрость стать должна примером
Для всех. Но и в любви ты искушен.
Мне нужно возвращаться. Но с собой
Я захвачу в далекую дорогу
Твои терпимость, отношенье к Богу
И мудрость. А еще - свою любовь.
Хочу предостеречь: ты обретешь
Богатства, несмолкающую славу.
Но все разочарует. И лукаво
Ты мир Господний тленом назовешь.
Поверь: мне очень трудно уходить.
Я знаю, что тебе не безразлична
И понимаю: в мире все вторично.
Первично - лишь желание любить!
А липа цветет. И ее ароматом
Пропитаны город и воды речные.
И в воздухе летнем, слегка сладковатом,
Неспешно плывут облака кучевые.
Торговой флотилией в дальние страны
Отвозят дожди с тонким запахом липы.
Похоже, что гром служит там капитаном:
Он грозно командует голосом хриплым.
И первые капли срываются шустро,
Как будто матросы приказ выполняют.
Но мне почему-то становится грустно
И хочется в путь. Да дела не пускают...
Жизни стеариновая свечка
С каждым днем становится короче.
А неугомонное сердечко
Радость откровения пророчит,
Воспевая звонкие рассветы,
Провожая грустные закаты,
Сочиняя мудрые сонеты,
Исполняя страстные сонаты.
И хотя не ведает покоя,
Не должно без дела оставаться,
Чтоб не утерять одно простое
Человечье счастье - изумляться
Точности строки, душе ранимой,
Зыбкости небесной светотени
И ни с чем на свете не сравнимой
Нежности твоих прикосновений.
Татьяне Валовой
Я поверила сразу, услышав твои стихи.
Распахнула душу, сказала: «Входи, подруга!»
Миллионы людей абсолютно к словам глухи.
Мы – открыты строке, потому и нашли друг друга.
Ты меня принимала по капельке, по чуть-чуть,
Осторожно и вдумчиво, словно брела на ощупь.
Ты по картам и компасу мой измеряла путь.
Я смиренно ждала, понимая: тебе так проще.
Но «спасибо за встречу!» с тех пор говорю судьбе.
Мне по нраву твои прямота, откровенье, дружба,
И умение взять самый трудный кусок себе,
И подставить плечо, если это кому-то нужно.
Нас давно породнил увлекающей рифмы звон,
Нам дано ощутить, сколь глубинные смыслы хрупки.
И звучит твой голос, как истинный камертон,
Проверяя на верность слова мои и поступки.
Ты стало сдержанным, перо.
На всех не делишь боль утраты.
Твоей поэзии тавро
Не метит памятные даты.
Словами - главной из основ -
Ты не бросаешься напрасно.
Тебе давно предельно ясно:
Немногое достойно слов.
Ты стало сдержанным, перо...
Они сражались за страну,
Которой нет уже в помине.
Встречать надеялись весну,
Но вслед за ней пришла зима.
Они хотели лучше жить -
Комфорт освоен был другими,
А стать свободными людьми
Мешала Родина-тюрьма.
Как много сделано не так!
Но мы гордимся их Победой,
Хотя сменили с той поры
Мировоззрение и флаг.
Да, мы во всем стремимся быть
Похожими на наших дедов.
И, очевидно, потому
Столь много делаем не так.
Я знала дружбы высоту,
Она дарована богами.
Но перешли друзья черту,
Друзья становятся врагами.
Спешат бездумно обвинять,
Не понимая, не приемля
Ни окрыленную меня,
Ни обновляемую землю.
Спешат унизить. Свет потух,
И невозможно примиренье
С утратившими разом слух,
И осязание, и зренье.
Бессмысленно идти к врачам,
Когда диагноз - ностальгия.
Так что ж мне снятся по ночам
Моих друзей глаза больные?!
Сколько можно, друзья, поливать нашу землю слезами?
Нам бы зла избежать, чтоб взросли семена доброты!
Нам бы тьму одолеть, чтоб ослепшими видеть глазами,
Как росточек надежды пробьет безнадеги пласты.
Дай нам, Господи, сил дошагать до намеченной цели!
Дай ума никогда не вести меж собою бои!
Дай уверовать в то, что и мы, наконец, одолели
Созиданью мешавшие тяжкие хвори свои.
На вопрос "Как дела?" дай не слышать ответного вздоха,
Только радость и счастье встречая в родной стороне.
Дай и нашей земле пережить Возрожденья эпоху,
Чтоб страна расцвела, как черешневый сад по весне.
Ах, какая красота:
Мир становится зеленым!
Голубь в танце бьет поклоны!
Страстность в песнях у кота!
А каштаны на посту
Всех свечами покоряют.
Только Вишня примеряет
Робко белую фату,
Сомневаясь, что Весна
Ей сосватала Апреля.
Но пройдет еще неделя -
Заневестится она.
http://sotvori-sebia-sam.ru/wp-content/uploads/2016/06/virsavija2.jpg
Пусть говорят, что похотлив мой взгляд,
От вожделенья капает слюна.
Послал я за красавицей наряд,
Безропотно прийти она должна.
Пока купалась, видел: хороша!
А что жена вояке - наплевать.
Пусть насладятся тело и душа,
А после - хоть гулять, хоть воевать.
Мне предначертан небесами путь,
А в нем - народ, страна и Божий свет.
Но хочется расслабиться чуть-чуть,
Поскольку в царской спальне Бога нет.
Вот и она. Иди ко мне, иди...
Не стой, потупив очи, в стороне!
Но почему так больно жжет в груди?
Не чувства ль пробуждаются во мне?
Испить всю сладость губ твоих! Бог мой!
Ответить на рождающийся пыл...
Тебя придется отпустить домой,
А я б тебя вовек не отпустил!
http://classic-online.ru/uploads/000_picture/358100/358073.jpg
Она, как роза в мае, хороша!
Ей невозможно не залюбоваться!
И мальчик, помогающий купаться,
Рот приоткрыл и смотрит не дыша.
Зато супруг забыл, что он женат.
Ему важней военные скитанья.
В её глазах не влага от купанья,
А слёзы затаённые блестят.
И по губам легко прочесть мольбу
О женском счастье, материнской доле.
Она ещё не знает Божьей воли,
Что царский взгляд решит её судьбу.
http://nearyou.ru/rubens/bibl/435virsav.jpg
Служанка гребнем черепашьим
Расчесывает косы мне
И говорит, что на войне
Супруг мой всех сразил бесстрашьем,
Что храбрость Урия похвальна.
Но мне горьки ее слова.
А я-то кто? Жена? Вдова?
Мне одиноко и печально.
Зачем отдали за служаку,
Который знатен и богат?
Ведь я ценила во сто крат
Любовь дороже, чем отвагу.
Мешает жить обида злая:
Он мог бы взять меня в обоз,
Когда б душой ко мне прирос,
Когда бы куклой не была я.
О, если б нежностью томима
Могла я мужа ожидать!
Но холодна моя кровать,
А молодость проходит мимо!
И вдруг посланник с порученьем.
Давид в письме велит: «Приди!»
И сердце замерло в груди,
Уже предчувствуя влеченье…
А в Любляне меня напоили настойкой вишневой.
Я читала стихи, и меня угощали за чтенье.
Но такая оплата являлась отнюдь не дешёвой:
Воздавали напитком за каждое стихотворенье.
Там на площади были торговцы различным товаром.
Мне они предлагали всё то, что казалось красивым.
Я же книги свои и стихи раздавала им даром,
Но бесплатно принять - не считалось у них справедливым.
Потому я домой увозила в изящном сосуде
Не наливку, а солнце Словении, пахшее пряно.
И прекрасное фото. На нём аплодируют люди
Поэтичному слову на площади старой Любляны.
Уже бурлит в ветвях тепло весенних соков,
Воздушная струя певуча, словно альт.
Над головою - синь бездонна и высока,
А под ногой - трава приподняла асфальт.
Весна! Во всем весна! Слова сложились в строчки,
И девственность листа нарушило перо.
Но если разрешить ему не ставить точки,
Проклюнется в груди надежда на добро.
Как ты, воздух страны моей, пахнешь бедой!
Как ты горек на вкус без крупицы надежды!
Ты пугаешь меня духотой, пустотой.
Ты сплошной чернотой придавил мои вежды.
Но когда, надышавшись чужой тишиной,
Возвращаюсь домой, не могу не заметить,
Что страну только ту ощущаю родной –
За которую я перед Богом в ответе.
С обнаженной души отслоилась вчерашняя кожа.
Возродился в глазах обжигающе-чувственный свет.
Я прошла пред тобой на весёлую юность похожа.
Ты уверился в том, что желаннее женщины нет.
И не важно, что нам восемнадцать давно миновало.
Не стареет Амур и по-прежнему меток в стрельбе.
Он прицелился и спровоцировал марта начало.
А весну без любви невозможно представить себе.
Мама мне сказала строго:
- Вова, Костика не трогай.
У братишки грипп. Он болен.
Кто бы этим был доволен?
Раз нельзя мне с ним играть,
Начал к маме приставать.
- Помнишь, мама, на неделе
Мы грибы в сметане ели.
Костик грибом заболел
Потому, что много съел?
Знают даже ребятишки,
Что живут в квартирах мышки.
У компьютеров они
Спят на ковриках все дни.
А домашние коты
Не питают к ним вражды.
Глянь: на коврике одном
Кот и мышка спят вдвоем.
Неистребимо зло
Неистребимо зло. И нету осознанья,
Что можно жить, другим не причиняя мук.
Но миллионы лет, борясь за выживанье,
Мы пилим под собой небезопасный сук,
Хоть сердцем и умом принять необходимо:
Нам некуда сбегать, как в море с корабля,
Все долгие века мы - граждане единой
Безумнейшей страны с названием Земля,
Где кирха и мечеть, костел и синагога,
Пришпилив к облакам молитву за крыло,
Корнями от земли растут руками к Богу,
Как будто в небесах рассыпано добро.
Из века в век одно и то же
Из века в век одно и то же:
Кровавы поиски добра,
То страх нас перед завтра гложет,
То сожаленья о вчера.
Все человеку нет покоя,
Воюет он с самим собой
И рушит, думая, что строит
Мир, утверждая в нем любовь.
Людоеды
Безжалостней, чем человечья стая,
И злее не отыщешь людоедов.
Настолько запах крови возбуждает,
И так спешим друг другом пообедать,
Что это наслажденье стало первым,
Как радующее чужое горе.
Что ж мне страшней, чем оказаться жертвой,
Стать лающей в преследующей своре?
Все та же кровь и та же боль
Все та же кровь и та же боль,
Вокруг бурлящие веками.
Вновь расшматована кусками
Земли давнишняя юдоль.
Все та же ненависть. Порой
Мы, утверждая человечность,
Своим богам пророчим вечность
И оскверняем храм чужой.
Но в разных уголках Земли
Спасителя и света жаждем.
Мессия не придет однажды:
Его, как совесть, извели.
Мы - не зверье
Мы - не зверье. Мы хуже, ибо лживы,
Себеподобных любим истреблять.
Зверей не мучит вечный дух наживы,
А нас он продолжает искушать.
Зверь, если сыт, не источает злости,
Его чужая не манит земля.
И только люди человечьи кости
Бросают удобреньем на поля.
Мы изуверы, но себя не судим,
Самоубийства продолжая путь.
Мне даже показалось: слово "люди"
Страшней звериной отражает суть.
Тьма парсеков, где лишь одиночество
Тьма парсеков, где лишь одиночество, уйма пространства,
Где ни теплого взгляда, ни голоса нежного нет.
Мы ж воюем друг с другом с нелепым и злым постоянством
За химеры богатств и свобод на одной из планет.
Обладатели высшего счастья земного рожденья
Осознать не способны небесную щедрость даров
И того, что ни кровь и ни смерть, а любовь и общенье
Наполняют безумный хаос красотою миров.
Мы ненавидим смерть
Мы ненавидим смерть, хотя она -
Единственный и главный стимул жизни.
Нам вечность в ощущениях дана:
Стремленье к красоте, любовь к Отчизне
И жажда сделать что-то для людей,
Поступки сверив с этикой Господней,
Накапливать добро, рожать детей,
Чтоб в них суметь продлить свое сегодня.
Вкусив существованья благодать,
Кончину гоним дальше от порога,
Ведь в смерти нет желания отдать,
Что человека приближает к Богу.
Искать в сердце Бога, а в Боге - себя
Искать в сердце Бога, а в Боге - себя
Свечою горящею, словом нетленным,
Тем шатким мостом меж душой и Вселенной,
Что был для любви возвведен и любя,
Абсурдную истину тщетно искать,
Шалея от чувств, цепенея от мысли,
Испробовать все, и внезапно понять,
Что истинный смысл в соискании смысла.
Учитель! Ты, все знающий, ответь мне
Учитель! Ты, все знающий, ответь мне:
Зачем необучаемыми нас
Ты сотворил? К чему тысячелетья
К Тебе бесцельно ходим в первый класс?
Что проку во вселенском шарлатанстве,
Которое не может научить
Осмыслить время, оценить пространство,
Увидеть жизни рвущуюся нить?
Когда бы не просить, а с Ним искать общенья
Когда бы не просить, а с Ним искать общенья,
Благодаря за честь беседовать на ты,
Принять, как щедрый дар, минуты озаренья,
Понять, что атом есть лишь сгусток доброты,
Из коей соткан мир: весь - от вершин до впадин.
Все было б хорошо, но тают миражи.
Души не уберечь от синяков и ссадин.
Гуляет по Земле смертельный вирус лжи.
О, если б осознать, и вымолить прощенье.
И, может быть, тогда не оборвется нить.
Но продолжаем мы не с Ним искать общенья,
А, как у входа в храм, лишь милости просить.
Конечно, столь узка нам бесконечность рая
Конечно, столь узка нам бесконечность рая,
Столь любопытства дух в душе неукротим,
Так возгордились мы, внезапно понимая:
Вот - плод, лишь надкусить - и мы сравнимся с Ним.
Так торопились мы наказ Его нарушить,
Так испугались: вдруг воздастся за дела.
Мы под покровом лжи спешили спрятать души
Куда проворней, чем под листьями тела.
И знаний терпкий вкус изведали напрасно.
О, если б угадать, что нам несет беду!
Наверное тогда, чтоб не было соблазна,
Под корень ты б срубил все яблони в саду.
Совсем не идеален был народ
Совсем не идеален был народ,
В нем всякого намешано и много.
Но он нашел Всевышнего, и вот
Поверил мир в им созданного Бога,
Как в лучшее из всех земных чудес,
Средоточенье истины и света,
Как в то, что справедливость в жизни есть.
Необходимо людям верить в это.
Искал народ. Теряя и скорбя,
Он обретал свой путь, свои заветы,
И начинал все сложное с себя,
Учась людьми быть в жестком мире этом.
А если в ком-то избранность его
Рождает злость и ревность, и опаску,
Пусть сочиняет Бога своего
Да так, чтоб мир поверил в эту сказку.
Исход
Из века в век, из года в год
Без устали и суеты
Куда идешь ты, мой народ?
Что бесконечно ищешь ты?
Взгляни: король, как прежде, гол.
И миром правят зло и ложь.
А ты, всю мудрость, что обрел,
За так желающим даешь.
Знать, грезились не барыши,
Несправедливый миф губя,
А вечность, как Исход души,
Для обретения себя.
Что проку искушать судьбу
Что проку искушать судьбу?
На глубине не сыщешь брода.
Но все упрямее свободу
Тащу, сгибаясь, на горбу.
Пусть хлеб отдам вам, не скорбя.
Вас охраняя, не усну я.
Зато оставшуюся пулю
Приберегаю для себя.
Зажги фонарь, душа
Зажги фонарь, душа, смотря в чужие лица,
Пытаясь отделить в них истину от лжи.
Зажги фонарь, душа, чтоб впредь не заблудиться,
Чтоб с трудного пути не сбили миражи.
Зажги фонарь, душа, когда сжигает совесть,
Внутри и вне тебя все обратив в золу.
Зажги фонарь, душа, когда, сомненьем полнясь,
В сто двадцать первый раз читаешь каббалу.
Ты не слепая, нет, хоть каждый шаг на ощупь,
И знаешь наизусть учебник и словарь.
Зажги фонарь, душа, хотя не станет проще.
Но в мире будет свет. Так зажигай фонарь.
Изнашиваем платья, души, лица
Изнашиваем платья, души, лица
И судеб фолиант сдаем в утиль,
Ведь молью лет побитые страницы
От памяти тепла крошатся в пыль.
Эпох прошедших забываем повесть,
Где рвущихся времен протерта нить.
А я прошу Всевышнего, чтоб совесть,
Пока живу, не дал мне износить.
Постаревший февраль в полушубке, подшитом метелью
Постаревший февраль в полушубке, подшитом метелью,
Подпоясанный ветром, сегодня особо суров
Потому, что командует месяцев зимних артелью,
Набивающей снегом большие мешки облаков.
Работенка на редкость ответственна, тяжеловата.
А февраль, как начальник, придирчив, серьезен и строг.
То проверит, легка ли снежинок лежалая вата,
То лучи золотые заправит в небесный челнок.
Он до смерти боится того, что изменится мода,
Устареет продукция, станет артель не нужна.
И напомнят ему про одышку, про силы и годы,
И отправят на отдых, поскольку наступит весна.
Мелхола
Отцовский страх лишал меня достоинства,
И с той поры огонь во мне потух.
Что проку, если мужа хвалит воинство,
Коль он, хоть и помазан, а пастух?
Могла ли я остаться безразличною
И за насмешки не пенять судьбе,
Когда раздетый царь терял величие,
Танцуя пред ковчегом при толпе?
Не оценил он ни мои старания,
Ни верности смиренной, ни любви.
Глуха во мне стена непонимания,
Пуста душа с кипящею в крови
Надменностью царей. И жить не хочется.
Улыбка навсегда ушла с лица.
За что плачу я стылым одиночеством?
За честь свою? За вечный страх отца?
Авраам
Любимый народ мой!
Пред кем преклоняешься ты?!
Не в
силах душа принимать этих идолов хилых.
Я истину
знаю. Пред нею бледнеют мечты.
Дорога
светла, и с нее не сверну до могилы.
О как
убеждали меня, что повсюду лишь мрак!
И мерзким
божкам поклоняться учили с рожденья!
Но
чувствовал я, сколь они несуразны, и как
Я громко
смеялся, народ, над твоим заблужденьем
И сам
познавал я: отчаянны к Богу пути,
Хоть
часто казалось, что истина рядом витает.
Как
страстно хотелось мне Бога такого найти,
Склонясь
пред которым, себя человек обретает!
Я долго
искал, я упорно блуждал в темноте,
Стараясь
постичь: Он - звезда ли, вода ли, мгновенье?
И лишь
осознав, что един Он всегда и везде,
В душе
ощутил теплоту при Его приближенье.
Я с Ним
говорил! И во мне разлилась благодать.
Знать,
прожил не зря. И поэтому счастлив без меры,
Уверенный
в том, что и детям смогу передать
Бесценным
для жизни сокровищем - Бога и веру.
А Он
обещал, что моих не оставит детей,
Что свет
перед ними нести никогда не устанет,
И мир
весь наполнит безбрежной любовью своей.
Я верую,
Господи! Пусть это сбудется! Амэн.
Ева
Да, мой милый Адам, я - всего лишь ребро.
Но оно, согласись, мой кумир,
От нежданной беды прикрывая хитро,
Защищает твой внутренний мир.
Я слегка любопытна, но те же черты
Ты в характере встретишь своем.
Я впитала душой мирозданье, а ты
Эту мудрость постигнешь умом.
Убедись: на Земле притяжения нить
Всеми силами не разорвать.
Мне достаточно чар, чтоб тебя соблазнить –
А способен ли ты устоять?
От любовных непросто избавиться пут,
Постарайся понять и принять:
Я - ребро, близ которого крылья растут
У того, кто способен летать.
Лея
Господь! Прошу Тебя помочь!
Ко мне супруг придет не скоро.
Позволь купить за мандрагоры
Любви нечаянную ночь,
Каприз, взращенный на одном:
Муж с женами не одинаков.
Зато, когда со мной Иаков,
Я забываю обо всем!
А он прикован сердцем к ней.
Несносно жить, об этом зная.
Я злую ревность ощущаю
Душой истерзанной своей,
Хотя сестру любить должна.
О как непросто быть женою!
Иаков холоден со мною,
А я желанием пьяна.
Позволь испить мне до утра
Любви душистого настоя.
Пусть одиночество ночное
Хоть раз отведает сестра.
Нет, я не враг ей. Но порой
Мне кажется, что мы - не сестры.
Поймет ли, как вдвойне непросто
Быть нелюбимою женой?
Но позабыв насмешки, страх,
Молю, Творец, вступись за Лею,
Пусть каждой черточкой своею
Муж прорастает в сыновьях.
Ты справедлив, Господь. Видать,
Ты платишь мерою за меру.
Дай мне любви его! И веру
Смогу я детям передать!
Соломон
Испробовано все: богатство, власть,
Служение и Богу, и народу.
Но никогда под этим небосводом
Меня догнавшей славе не пропасть.
Твердят: "Мудрец!" Нет, он во мне погиб,
Хотя в делах величья было много.
Прости меня, Всевышний, но и Бога
Испробовать хотел я на прогиб.
И к вере приведя немало жен,
Я с остальными был терпимым тоже,
Был справедливым. Но тогда за что же
Болезненным предчувствием сражен?
Ведь пелена с моих очей снята:
Все, что построил, рухнет в одночасье.
Как ты лукав, Творец! Здесь нету счастья!
Все в этом мире тлен и суета!
Закат Давида
Ты помнишь, Господи: когда я молод был,
Победы вдохновляли, жены, дети?
О как я одинок теперь на свете!
Былое вспоминать и то нет сил.
Все отдано за то, что совершил
Ошибку. Но пойми, великий Боже:
Когда б и Ты ее увидел тоже,
Уверен, что и Ты бы полюбил.
Прости меня за все, в чем виноват,
Хотя мой путь насыщен был и ярок.
Но как тяжел, Всевышний, твой подарок!
Как жалок и постыл такой закат!
Мне кажется, что лучше умереть,
Затихнуть, как мелодия напева,
Коль юная прекраснейшая дева
Ни оживить не может, ни согреть.
Скажи, я разве мог смиренно ждать,
Когда желаний полон был и молод?
О Господи! Как нестерпим твой холод!
Как бесконечна мертвая кровать!
Предчувствие
Склонясь над спящим
мальчиком своим,
По-матерински
любовалась им.
Во сне
малыш держал ее за палец.
На небе
сквозь ночные холода
Светила
неизвестная звезда,
На сене
рядом шевельнулся старец.
Он о жене
молился горячо.
Внезапно
посмотрел через плечо,
Спросил:
"Мария, что с ним будет после?"
И, словно
тьму увидев впереди,
Схватила
сына, поднесла к груди
И
прошептала: "Страшно мне, Иосиф!"
Рахиль
Я Иаковом избрана так, как народ избран Богом:
Всей душой и навечно. Но кто объяснит, почему
Бесконечно черна приводящая к счастью дорога?
Он желал лишь меня, но сестру подложили ему.
И теперь между ними союз по-особому прочен.
Эту нить не порвать мне: она и длинна, и крепка.
Плодовита сестра, как лоза винограда под осень,
А под сердцем моим только первенец бьется пока.
Что ни делала я: у отца терафимов стащила,
Обрела мандрагоры, чтоб сына быстрее родить.
Но привидилось мне, что хотя и люблю, и любима,
За надежду на счастье я жизнью должна заплатить.
Иезекииль
- В этих жутких костях я уже по колено увяз.
И куда ни ступлю - только хруст или стук, или лязг.
И куда ни взгляну - от костей, как от снега, светло.
Почему же, Господь, Ты считаешь, что мне повезло?
Мне от этих видений едва ли куда-то уйти.
Под ногой шевеленье, и кость прилипает к кости.
Что я должен понять, что почувствовать должен, Господь,
Видя, как этот прах облекаешь Ты в кожу и плоть?
Как сквозные ветра Твои духом наполнили их?
Они были костями, а Ты из них сделал живых?
И печальный ответ с потемневших небес прозвучал:
- Я, пока не создал вас, детей не имел и скучал.
И признаться хочу, что с тех пор, как имею детей,
Постоянно учусь к дурачью относиться добрей.
Вы мечтали опору увидеть в небесном отце,
Но для вас Я - и мать и отец - все в едином лице.
Как ругать вас за то, что бесчестье царит на земле,
Если выросли вы в непутевой, неполной семье?
Я устал укорять.
- Но, отец, как найти верный путь?
- Душу можно терять: человечья и только в ней суть.
А чтоб жизни огонь на земле никогда не угас,
Сохраняйте свой дух, как частичку Всевышнего в вас.
Не пугайтесь, прощу, всей душой неразумных любя.
К жизни вас возвращу, ибо Я уважаю себя.
А когда на земле обретете и мир вы, и храм,
Я вернусь навсегда к пристыженным и праведным вам.
Одиночество Иосифа
Жена Потифара
Неужто я с собой боролась мало?
С тех пор, как появился в доме он,
Я притворялась, что не замечала,
Как он красив и молод, и умен.
Давала указанья постоянно,
Как муравья работой загрузив,
Командуя, искала в нем изъяны,
А он так обольстительно учтив,
В глазах мерцают искорки живые.
О, что же ты наделала, судьба?
Я испугалась, чувствуя впервые,
Что перестала видеть в нем раба,
Что загораюсь под смущенным взглядом
В богатых комнат липкой тишине,
Мне нестерпимо мало быть с ним рядом,
Остаться жажду с ним наедине.
Не выдержала, все ему сказала.
Хочу коснуться губ, что так манят...
Но почему он выбежал из зала?!
Как он посмел ослушаться меня?!
В отчаянье одежду разрываю
И, криком изойдя, его гублю.
Коль не со мной, пусть женщины не знает
Ничтожный раб, которого люблю!
Иаков
Как свет почернел без Рахили! На Вениамина
Обиду в душе затаил я: рожденьем своим
Нить жизни ее он порвал. С обретением сына
Желанную я потерял ту, которой любим.
А в долгой ночи без Иосифа Вениамина
Лицо мне являлось сокровищем главным. Сын был
Последним подарком ее и мучений причиной,
Собою мир света и сумерек соединил.
Теперь не летать мне: дрожат от волнения крылья,
Хотя, как и прежде, ясны и доступны пути.
Он должен был стать сыном силы моей, стал бессильем,
Моим одиночеством, явленном мне во плоти.
Вот так и дышу. И душа моя рвется на части.
И видеть его не могу, и боюсь отпустить.
В нем вся моя боль и беда, и услада, и счастье.
Немыслимо горькое счастье в нем память любить.
1. Пророчество
Тот странный час, когда я родилась,
Богами был указан не случайно:
Луна, хранящая ночные тайны,
По светлому лицу растерла грязь.
А зябким утром к домику отца,
О камни на пути сбивая ноги,
Растолковать, чего желают боги,
Пришли три прорицателя-жреца.
И в свете пробудившегося дня
Провозгласили внемлющей деревне,
Что храмовый закон, святой и древний ,
Признал дитя хранителем Огня
И знаний, что дарили Небеса,
Способных возродить и уничтожить.
Я слушала и чувствовала кожей,
Как дребезжали старцев голоса:
"Когда пройдет шесть раз по десять лун,
То девочку препроводит с почтеньем
На дальний остров в храм для обученья
Всесильный предсказатель и колдун".
Ушли жрецы, пророча храм вдали.
Родители благословляли случай.
А я росла, осознавая участь,
Которую мне старцы предрекли.
2. Путь
В предсказанную ночь мне не спалось:
Предугадать грядущее старалась.
И времени оставшаяся малость
Накручивалась на земную ось.
Вздохнула потревоженная дверь,
Впустив того, кто знал дорогу к храму.
Я слышала, как всхлипывала мама,
Как на чужого не залаял зверь.
А он, во что-то белое одет,
Скрыл серебро волос под капюшоном,
И взгляд его казался отрешенным,
Хотя из глаз лучился теплый свет.
Но тяжело по-старчески кряхтя,
Он мне сказал, протягивая руку:
"Тебе пришла пора постичь науку.
Пойдем со мной, великое дитя".
Мы шли дорогой к берегу реки,
А память жадно впитывала лица.
Которые потом мне будут сниться,
Спасая от нахлынувшей тоски.
Но вот и челн. Бездонностью маня,
Волна в ладонях свет небес качала,
И в лунных бликах чудилось начало
Грядущего загадочного дня.
Мы долго плыли. Наступил рассвет -
Тяжелой ночи легкое наследство.
И слишком далеко осталось детство,
К которому возврата больше нет.
Белеет храм в звенящей тишине,
Скрывая напророченные знанья.
Что вы несете? Радости? Страданья?
Зачем вас боги обещали мне?
3. Храм
"Отныне и навечно - здесь твой дом.
Ты по нему пройди и осмотрись.
Когда ж воткнется в солнце кипарис,
Вернись сюда. Поговорим потом".
Старик ушел. Осталась я одна,
Как среди клумбы высохший осот.
Дорогу, павильон, беседку, грот
Свинцовая сковала тишина.
Внезапно открывался водопад;
Источник в чашу плакал за леском,
Где шаткий мост дрожал над ручейком;
И радовал ухоженностью сад;
Ландшафт слегка выпячивал стволы
На выбоинах каменных террас;
Был храм укрыт от любопытных глаз
Тревожащей завесой полумглы.
Я удивлялась каждому цветку,
А солнца колесо катилось вниз.
Когда его коснется кипарис,
Я поспешу навстречу старику.
4. Урок
Внезапно жрец предстал передо мной,
Вобрав пространство в бездну черных глаз,
А блестки солнца сыпались на нас,
Соскальзывая змейкой озорной
По завиткам серебряных волос,
Скрывались в складках тоги голубой
И мягко увлекали за собой.
Мы двинулись. Ученье началось.
Незримая тропа вводила в грот,
Где у стены - ступени вниз, во тьму.
Где страхи, неподвластные уму,
Давно обжили каждый поворот.
Учитель путь на ощупь находил -
И двери обнаруживала я,
И обмирала, слыша: "Тут змея
И старый верный сторож - крокодил".
Пространство сжалось в узкое кольцо.
Казалось, что дороги дальше нет.
Оканчивался мир, но резкий свет
Пронзительно ударил мне в лицо.
В отверстие сквозь толщи он проник
И, выхватив из тьмы внезапный зал,
О стены раздробившись, освещал
Вселенную, что собрана из книг.
"Учитель! Неужели это мне?
Все эти книги я смогу прочесть?!"
"Ты будешь знать о том, что в мире есть,
И рассчитаешь время по Луне.
Ты сможешь предсказать разливы рек
И навести на вражье войско мор.
Так было сотни лет до этих пор,
И храму покорялся человек.
А, научившись отводить беду,
Ты станешь мудрой, молодость храня.
В последний час назначенного дня
В Хранилище Огня тебя введу".
"Учитель, а когда наступит срок?"
"Сто лун - длина великого пути.
А нам уже наверх пора идти.
Закончим на сегодня наш урок".
Безмерно трудно вверх себя нести.
А на земле нас встретил лунный глаз.
Он так смотрел загадочно на нас,
Как будто ведал, что там впереди.
Уснула я. Мелькали сотни лиц
Деревни нашей. Всхлипывала мать.
А жрец не уставал мне объяснять
Величие пергаментных страниц.
5. Величие
Я постигала в храмовой тиши
Дух тела и материю души,
Одолевая трудности пути,
Чтоб семь ступеней мудрости пройти;
Услышав, как в безмерной глубине
Вселенная пульсирует во мне,
Я, внутреннее зренье обретя,
Осознавала: выросло дитя.
А память, размотав цепочку дат,
Отсчитывала много лун назад.
Тогда впервые за мои дела
Молва меня Великой нарекла.
Тот день с утра был сумрачен и сер.
Частил сердечный ритм небесных сфер,
Загадочным волнением дыша,
Интуитивно напряглась душа.
Великий жрец на миг прервал дела,
Когда девчонка, плача, в храм вошла.
Дрожали руки, расплелась коса,
Отчаяньем наполнены глаза.
В ней поражали тонкие черты
Какой-то обреченной красоты.
"Великий жрец! Прошу тебя: прости.
Мне, кроме храма, некуда идти,
А помощь мне немедленно нужна:
За мною по пятам идет война.
Я сызмальства осталась сиротой,
Но боги наградили красотой,
А с ней покоя в жизни нет ни дня.
Два брата домогаются меня
И разжигают злобную войну.
А я страдаю, чувствуя вину
За то, что не пасется мирно скот,
И на полях пшеница не растет.
О, жрец! Устали люди от войны
И кровью до того изнурены,
Что, бойню бесконечную кляня,
Грозят камнями забросать меня.
Я потому прийти решилась в храм".
Она растерла слезы по щекам.
Я слушала, не находя ответ:
Зачем любовь приносит столько бед,
А люди ей готовы жизнь отдать,
Спокойствия отвергнув благодать.
Меня все глубже увлекала мысль,
Но жрец велел: "Великая, займись!"
Девчонка разрыдалась, не шутя:
"Великая?! О, жрец, она - дитя!
Да разве покорятся ей вожди?"
Я руку поднесла к ее груди,
Вложив, как в содержанье главных строк,
В нее живой энергии поток,
Пронзивший плоть израненной Земли:
"Рассказывай, что видишь ты вдали?"
Послушно распахнув глаза, она
Описывала: "Там гремит война.
И алый нескончаемый ручей
Стекает с окровавленных мечей.
Но вдруг у тех, в ком ненависть легка,
Повисла плетью правая рука.
И братья присмирели, словно кровь -
Кипящий гнев рассерженных богов.
Раскаявшись, осознают вину,
Мечи бросая в красную волну.
А, значит, хлебом прорастут поля,
И радостью наполнится Земля.
О, жрица! Ты воистину сильна,
Когда война тобой побеждена.
Я видела, что ты свершила там,
Не покидая этот дивный храм!
Отныне, преклоняясь и любя,
Я буду звать Великою тебя!"
Во мне тогда не пробудилась спесь:
"Послушницей останешься ты здесь,
Трудясь и проводя часы в мольбе".
Несла ли я добро ее судьбе?
С тех пор я, совершая чудеса,
Всегда благодарила Небеса
И, украшая мудростью чело,
Стремилась, чтоб величье возросло.
6. Новость
"Мы в нижний храм сегодня не пойдем", -
Уставший голос выдал старика.
Его когда-то сильная рука
Подрагивала. Над высоким лбом
Чуть поредел привычный завиток.
С волнением внимала я словам:
" Мы не пойдем с тобою в нижний храм.
Сегодня - завершающий урок.
Предугадав когда-то твой венец,
Тебя сюда доставив на челне,
Я верил, что помогут боги мне.
И я горжусь тобою, как отец.
Ты путь звезды считала - и не раз,
Предсказывала ветры и дожди,
И все, что ожидает впереди,
Умеешь облекать в туманность фраз;
Ты исцеляла и в часы войны,
На вражье войско насылала мор.
И люди свято верят до сих пор,
Что храм всесилен и жрецы нужны.
Великая, ты превзошла меня!
Когда родится новая луна,
Я волей, что богами мне дана,
Введу тебя в Хранилище Огня!"
Он вытер повлажневшую ладонь,
Заканчивая долгий разговор.
"Учитель! Что мне делать до тех пор?"
"Найти ответ: так что же есть Огонь,
И для чего тебе хранить его?
Да, я не рассказал тебе всего:
Под стены храма вынесла река
Сегодня чуть живого рыбака.
Похоже, он провел в воде всю ночь
И только чудом не пошел ко дну.
Устал я нынче. Лягу отдохну.
А ты попробуй бедному помочь.
Послушница дежурит с ним с утра.
Наверно, отпустить ее пора».
7. Встреча
Я захватила снадобье с собой
И поспешила через верхний храм:
Мосток, террасы, водопад, а там
Пульсирующей жилкой голубой
В виски Земли стучащая река,
Разинутою пастью темный грот;
Садовник, злясь на мир, кусты стрижет,
Пронзив колючим взглядом рыбака,
Которого дыханием своим
Послушница пытается согреть,
Чтоб отогнать воинственную смерть,
Еще с утра витавшую над ним.
И словно вняв теплу ее мольбы,
Сменили боги линию судьбы.
Рыбак вздохнул и приоткрыл глаза,
Едва коснулся девушки рукой,
"Какая ты красивая, - сказал. -
Мне до сих пор не встретилось такой".
Я жестом ей идти велела прочь.
Ему дала целительный бальзам.
Он попытался приподняться сам.
Но мне хотелось слабому помочь.
Он строен, как с высот сошедший бог.
У смуглой кожи тонкий аромат.
Пытливые глаза светло горят
Предчувствием нехоженых дорог.
Когда бальзам подействовал, сморил,
Я выпрямилась. Прикажу, чтоб в храм
Его перенесли. Он встанет сам,
Лишь отдохнет и наберется сил.
8. Просьба
Тропа свернула к храмовой стене.
Услышав бормотанье за спиной,
Я оглянулась. Тонкою струной
Девичий голос показался мне.
"Великая! Прошу тебя: прости!"
"Послушница, тебя послали прочь.
А ты упорно хочешь эту ночь
У пасти крокодила провести.
Чего тебе? " - "Позволь, вопрос задам.
Садовник... Он давно в меня влюблен.
Сегодня, рыбака увидев, он
Возревновал. Беда приходит в храм.
Как удержать свирепого быка?
Великая! Вступись за рыбака»!"
С мольбой и страхом распахнув глаза
И судорожно сжав хитон в руке,
Ждала ответа. По ее щеке,
Сверкнув алмазом, потекла слеза.
Накапливаясь на сердечном дне,
Тревога вырывалась из груди.
"Я обо всем подумаю. Иди".
Но что-то пробудилось и во мне.
9. Раздумья
Считался храм пристанищем добра,
Людей спасая от невзгод и лжи.
Но в мысли прочно вплавила жара:
Любовь - не повод обнажать ножи.
Учителю сказать я не могла
О ревности садовника, ведь он
Не раз, верша великие дела,
От смерти был садовником спасен.
Но как ревнивца уберечь от драк?
Послушница напугана не зря.
Мне жаль ее, но, честно говоря,
И мне безумно нравится рыбак.
А боги, замесив, как тесто, день,
Пекли его на солнечном огне.
Мне не хотелось, чтобы сплетен тень
Коснулась храма, чтимого в стране.
Манил прохладой скрытый полумглой
Под грузным сводом каменных колец
Знакомый грот, в котором над водой
Задумался о чем-то главный жрец:
”Великая! Поговорить пора.
Я должен, коль традиции храню,
Пред тем, как отвести тебя к Огню,
Найти в твоей душе цветок добра.
А ты, одолевая этот путь,
Раскрыв богам и сердце и ладонь,
Должна сказать: так что же есть Огонь,
И в чем его божественная суть?
А трепет на концах твоих ресниц
Мне говорит о многом. И пойми:
Ты станешь меж богами и людьми
И будешь величайшею из жриц".
А мне казалось: доля нелегка,
Ведь жизнь дала еще один урок,
Где надобно распутать узелок,
От ревности спасая рыбака.
10. Решение
Потрескивал в тиши небесный свод,
Как длинный караван тянулась ночь.
А я – богов любимейшая дочь -
В реке своей души искала брод.
Проснулась ревность и лишала сил.
Нет, рыбаку с послушницей не быть!
Хотела я, но не могла забыть,
Как о красе её он говорил.
Когда тугой набрякшей тишиной
Цедился как молозиво рассвет,
Решенье, как избавить храм от бед,
Взросло цветком под старою стеной.
Садовник, от макушки и до пят,
Внимая мне, почтением объят.
«Великий жрец спустился в нижний храм,
Велев мне сделать добрые дела.
Я думала всю ночь и поняла:
Пока учитель пребывает там,
Я выращу в душе бутон добра.
Мне нужно три таланта серебра.
Монеты я сложу в сундук большой,
Велев его установить на челн.
Доверившись богам и воле волн,
Отправлюсь, взяв послушницу с собой.
Тебе же поручение даю:
Чтоб тайны сохранить от вражьих глаз,
Ты в верхний храм переведи сейчас
Большого крокодила и змею.
Не надо их подкармливать пока.
Да охраняй получше рыбака".
Садовник опустил горящий взгляд.
Казалось, что с ресниц стекает яд.
И я удар дослала в тишине:
"Послушницу теперь пришли ко мне".
Она вошла испуганно-тиха.
Я повелела срочно рыбака
Найти и уложить в сундук большой.
А сверху серебра насыпать слой,
В глубокой тайне действия храня.
Потом в пути сопровождать меня.
В ее глазах счастливые лучи.
Ревнующее сердце, не кричи
От боли и девчонку не жалей.
Пусть будет так: не мне, но и не ей.
11. Цветок
А звезды умывались по утрам
В речном луной пропахшем молоке.
Мы плыли. За спиной остался храм
С тревогой о пропавшем рыбаке.
Поодаль сонно терлись берега
О краешек серебряной волны,
И месяц, бычась, вскидывал рога
На красный плащ рассветной тишины.
Рыбак сидел на груде серебра,
Разглядывая что-то на пути.
Рассказывала я, что до утра
Придумывала, как его спасти,
Боясь поверить, что еще чуть-чуть -
И вынесет безжалостно река
К деревне, где, заканчивая путь,
Мне отпустить придется рыбака.
Послушница грустила позади,
Печальный взгляд уставив на поток.
Рыбак привстал: "Великая, гляди!"
Он перегнулся и сорвал цветок,
Который распустился на воде,
Где нежных бликов занялась игра,
И был подобен маленькой звезде,
Продолжившей купание с утра.
"Держи!" - рыбак протягивал цветок
Послушнице. Но в девичьих глазах
Помимо благодарности он смог
Увидеть неизбывный темный страх.
Я гордо замолчала. Берега
Приобретали деревенский вид.
Заканчивался путь. Но рыбака
Не отпущу: пусть знает, что творит.
На сильное плечо взвалив сундук,
Он с легкостью в деревню нес добро.
Тебе цветок аукнется, мой друг,
Когда раздам я людям серебро.
12. Серебро
"Великая! - рыбак меня просил, -
В тени оливы наберемся сил.
Ты укажи мне, где конец пути".
"Я не хочу к правителю идти:
Он вороват. И я не жду добра,
Боясь недосчитаться серебра.
К тому же, мы - на площади. Народ!
Кто жаждет денег, пусть сюда идет.
Тяните руки! Я монеты дам.
Такая щедрость нравится богам".
И люди - кто богат, а кто раздет -
Тянули руки, чтоб набрать монет,
Дрались, толкались, обступив сундук.
О бесконечный лес просящих рук!
О не смолкавший гам молящих уст,
Пока сундук не оказался пуст!
О толпы, озверевшие от драк,
Едва источник денежный иссяк!
И лишь усталость от борьбы и зла
Сердцам успокоение несла.
Стихала ненасытная толпа.
Рыбак, вздыхая, вытер пот со лба.
С высот, очарования полна,
Послушницу напомнила Луна.
И он тоскливо пил ночную тьму.
Сейчас я выбор предложу ему.
13. Выбор
Казалась неожиданной гроза,
Когда, всего мгновенье погодя,
Качалась молний старая лоза
В созревших виноградинах дождя.
Они, срываясь, падали во тьму,
И стук разбитых ягод был глухим.
Я видела: не терпится ему,
И начала: "Давай поговорим.
Тебя спасала я от злобных сил.
Я - жрица, я моложе и умней.
А ты цветок послушнице дарил.
Так что же ты, рыбак, находишь в ней?
Дай мне любви изведать благодать».
- ”Хранилище Огня - твоя стезя.
Тебе ли, о Великая, не знать,
Что по приказу полюбить нельзя?
Коль гнев твоих рассерженных богов,
Как и садовник, предвещает смерть,
Я предпочту послушницы любовь,
Поскольку с ней смогу семью иметь.
Есть лишь одно желанье у меня,
Судьбы определяющее нить:
Увижу свет Великого Огня -
Смогу свое решенье изменить.
Но мне вернуться в храм придется вновь.
А там садовник скачет, словно конь.
Решайся же. Покажешь мне Огонь –
Я подарю тебе свою любовь".
Дождь ягодами нас лупил опять
И тек холодным соком по спине.
Рыбак, казалось, должен выбирать,
А выбор предстояло сделать мне.
Я очутилась в чувственном плену.
Но ты, рыбак, судьбе не прекословь,
Ведь научившись побеждать войну,
Я одолею ревность и любовь.
Когда рассвет рассеял облака,
Последней каплей обласкав ладонь,
Я позвала, решившись, рыбака:
"Пойдем. Я покажу тебе Огонь".
14. Возвращение
Опять судьба меня вводила в храм.
И я повторно покорялась ей,
Решив, что надлежащее воздам
Тем чувствам, что росли в душе моей.
Но озаренья внутреннего нет,
Как будто кто-то факел потушил,
Чтоб в нижний храм не смог проникнуть свет,
И мой бальзам не смог прибавить сил.
Служителей бесчисленный отряд,
Предпраздничную трепетность храня,
Готов свершить торжественный обряд,
Тиару приготовив для меня.
Не выказать стремясь дрожанья рук,
К учителю пошла я в тот же час,
Препоручив послушнице сундук,
Скрывавший рыбака в который раз.
Учитель, не покинув нижний храм,
Встречал меня в торжественной тиши.
"Я серебро дарила беднякам,
Чтоб проявить добро своей души.
Но, видимо, и мне понять пора,
Что деньги не несут толпе добра».
- "Я знаю это. Но когда луна
Растает как мечта в сиянье дня,
Настанет срок. И завтра ты должна
Войти со мной в Хранилище Огня.
Но прежде мне ответить не забудь:
Что есть Огня божественная суть".
- "Учитель! Я обдумаю ответ.
Когда, коней безудержно гоня,
На небо резво вылетит рассвет,
Я расскажу тебе про суть Огня.
Но если ты желаешь мне помочь,
Позволь побыть мне в храме в эту ночь".
Он был внезапной просьбой удивлен,
Но разрешил остаться до утра
И, натянув поглубже капюшон,
Сказал устало: "Мне уже пора".
Шагнул во тьму и растворился в ней.
А сердце колотилось все сильней
В моей груди и вырывалось прочь
Из тесноты в тревожащую ночь.
15. Кража
Не дожидаясь завтрашнего дня,
Я подошла к Хранилищу Огня
И перед ним в волнении стою,
Подробно вспоминая жизнь свою:
Рождения таинственна звезда,
Ученья напряженные года,
Величье, растворенное в крови,
И трепет зародившейся любви,
И ревность, свой оставившая след,
И боги, наложившие запрет
На счастье быть с любимым навсегда,
И бесконечно долгий путь сюда
Сквозь жгучий, непроглядный, липкий мрак,
Чтоб смог, коснувшись пламени, рыбак
Не помнить о послушнице своей.
Пусть будет так: не мне, но и не ей.
О как непросто совладать с собой,
Умерив сердца барабанный бой!
В обширном зале средоточьем чар
Мерцал голубоватый хрупкий шар.
Казалось, боль и радость всей Земли
В том шаре воплощение нашли.
Все чувства мира отражались в нем.
Он полыхал загадочным огнем.
Я протянула дерзкую ладонь
И понесла бушующий огонь,
Но в спину болью врезались слова,
Что боги не прощают воровства.
16. Ночь
Выхватывал Огонь из темноты
В полночный страх одетые кусты,
Тропинку, убегающую в грот.
А к ней объятый ужасом народ
Уже спешил и, сгрудившись во мгле,
Разглядывал лежащих на земле.
Послушница, садовник, крокодил -
Тот, что когда-то в нижнем храме жил, -
Лежали бездыханны и тихи.
А рядом, сжав ладонями виски,
Скуля и проклиная ночь и мрак,
Раскачивался стонущий рыбак.
Забыв Огня нещадное тепло,
Спросила я: "Что здесь произошло?"
Мучительно распахнуты глаза,
В них черною жемчужиной слеза
Переливалась, отражая свет.
Дрожащий голос прохрипел в ответ:
"Неужто боги снизошли до нас?
Великая, я знаю, был приказ:
Чтоб тайн утрата не грозила нам,
Переместить обязан в верхний храм
Садовник крокодила и змею.
Он точно волю выполнил твою,
Их не кормив. Но жизнь безмерно зла.
Послушница по этой тропке шла.
Садовник, словно зверь, следил за ней
И прятался в расщелинах камней.
Вдруг крокодил схватил ее хитон.
Раздался крик, переходящий в стон.
Ах, как тропинка жизни коротка!
Я тотчас поспешил из сундука
На помощь. Но садовник ближе был.
Наверно, ярость добавляет сил:
Он каменную глыбу ухватил -
И рухнул побежденный крокодил.
Карали боги ревность без причин!
Из нас двоих им нужен был один.
О горе неизбывное мое!
Он на траву укладывал ее
В тот самый миг, когда я прибежал.
И вдруг он поскользнулся и упал
И стукнулся о камень головой.
Великая! Их нет, а я - живой!
Но мне хотелось видеть свет Огня!
За это боги прокляли меня,
Оставив жить на свете без нее!
О горе неизбывное мое!
Зачем теперь Огонь в руке твоей?!
Великая! Убей меня! Убей!"
Я подошла к послушнице. Она
Лежала бездыханна и бледна.
Но жизни ускользающую нить
Я все-таки сумела ощутить
И ей влила целительный бальзам.
Живи! Я умереть тебе не дам!
Шар, выскользнув, упал к моим ногам.
И молнии пронзили нижний храм,
Испепелив Хранилище Огня.
А мне казалось, что сожгли меня.
И снова вплыли в памяти слова,
Что боги не прощают воровства.
Мне незачем идти в обратный путь:
Разбился шар, и нечего вернуть.
Отныне векового храма нет.
Но все-таки, когда придет рассвет,
Жрецы к ответу призовут меня.
И я им расскажу про суть Огня.
17. Бунт
Когда беременную ночь пронзило предрассветной схваткой,
И неба выпуклый живот смягчал биение Земли,
И окровавленный Восток, дрожа, выталкивал, как матка,
Из чрева первые лучи, и рвался горизонт вдали,
Я шла куда-то наугад, не узнавая тропок храма.
И был бессмыслен и смешон неимоверно горький путь.
И повстречавшимся жрецам в тоске кричала я упрямо,
Что наконец-то поняла Огня божественную суть.
В ней вечный сплав добра и зла - непостижимое понятье,
И краткий миг, когда срослись и радость острая и боль,
Сплетая жизнь и смерть в одно благословенное проклятье,
Давно ввергающее мир в пучину с именем Любовь.
Что из того, что храм разбит, и воровство мне не простится,
Когда с рождения любви лишить задумали меня?!
О боги! Гляньте с высоты на человеческие лица!
У нас у каждого в душе свое Хранилище Огня!
Но что-то колется в груди. И пот прошиб. И жарко стало.
И нужно щеки остудить прохладой бирюзовых струй,
В которых старая змея, шипя, высовывает жало.
И я тяну ладони ей: "Целуй меня! Целуй! Целуй!"
Есть миг
"Вы не обязаны изменить мир, но вы также не имеете права отказаться от попыток "
Тафон
Есть миг, когда приходит осознанье:
Мир, как и прежде, грешен и смешон.
Зачем же я, овцою на закланье,
Несу себя на жертвенник времен,
Где три сестры - любовь, надежда, вера -
Не предлагают Ариадны нить,
И где живуча вечная химера
В слепой попытке что-то изменить?
Смерть - переход знакомой пустоты
Смерть - переход знакомой пустоты
В иную незаполненность пространства.
Один короткий миг непостоянства -
И протяженность, с вечностью "на ты".
Удушлив страх надуманных потерь.
Готовность прозябать в непониманье
Привычнее, чем странное желанье
Самим открыть в неведомое дверь.
Привязанностей спутанный клубок
Сознание заякорило прочно,
Чтоб не спешили никуда досрочно,
Чтоб человек сомненья превозмог,
Сыскав несуществующий ответ
На глупости не заданных вопросов.
Ведь каждый в глубине души - философ,
Пришедший неспроста на этот свет.
Эзоп сказал
"Огонь, женщина и море - три бедствия"
Эзоп
Эзоп сказал: "Есть три беды:
Огонь и женщина, и море".
Возможно, он со мною спорить
Не стал бы из-за ерунды,
Но у меня иное мненье.
И сложно опровергнуть мысль:
Когда дыхание- горенье,
То сам огонь, пожалуй, - жизнь?
И море - тоже не беда.
К чему все наши укоризны,
Когда в нем главное - вода -
Источник и основа жизни?
И женщина, сколь ни стремись
С лукавством говорить об этом
Единстве темноты и света,
В подлунный мир привносит жизнь.
О чем же спорим мы тогда
С тобой, прославленный философ?
Я не задам тебе вопросов
Иных, но разве жизнь - беда?
Пусть переход
"Все, что вызывает переход из небытия в бытие, - есть творчество" Платон
Пусть переход, пусть творчество - лишь миг,
Но предопределяющий рожденье.
И счастлив тот, кто ощутил, постиг,
Хотя бы раз изведал вдохновенье,
Восторженно осмысливая то,
Что творчество - этап полета в вечность.
Огромный мир - безмерное ничто.
И нужен миг, чтоб появилось нечто.
Мы убеждаемся воочью
"Сколько ж есть вещей, без которых можно жить!" Сократ
Мы убеждаемся воочью,
Что мир вещей излишне сложен.
Ведь мы живем погасшей ночью
И с приболевшим солнцем тоже,
Без дома, правды, веры, чести,
Культуры, счастья, песен, воли,
Страны, в которой жили вместе,
Без ностальгии и без боли,
Без радости и без кручины,
С нехваткой хлеба и одежды,
Живем вне жизни, без мужчины,
И без любви. Но без надежды
Прожить не можем. В том и дело:
Она присутствует незримо
Во всем, хоть не нужна для тела.
Но для души необходима.
Знать, стремление к открытиям - попросту мания
"Я знаю, что я ничего не знаю". Сократ
Знать, стремленье к открытиям - попросту мания.
И недаром земляне осмыслить сумели:
Чем обширней и глубже людские познания,
Тем, в конечном итоге, мы дальше от цели.
Так зачем же бредем по дорогам нехоженным,
За сомнительность истин пытаясь сражаться?
Неужель в человечьем геноме заложено
Наслажденье самим над собой приподняться?
В храм не пойду
В храм не пойду: короткая дорога
Зациклена в извечной ерунде.
А человек затем и создал Бога,
Чтоб самого себя держать в узде,
В свое предназначенье свято веря.
Не потому ль ранимая душа
Встречает в мире доброты потерю,
Но кается, отчаянно греша?
Не оттого ль приходим и уходим,
Осознавая в свой урочный час:
Жизнь - подиум. На ней, согласно моде,
Душевных ню устроили показ,
Слегка прикрывшись верой, откровеньем,
Благодаря за божью благодать,
Рассыпавшийся жемчуг вдохновенья
Собрав на миг, чтоб снова потерять...
Умирать не страшно. Уверяю
Умирать не страшно. Уверяю.
А вчера почувствовала я,
Что куда больней, когда стреляют
По тебе давнишние друзья,
По пятам шагавшие вначале,
Словно ожидали благодать,
А потом стыдливо промолчали,
Побоявшись ложью ложь назвать.
И теперь, как душу не лечите,
А итог банален и знаком:
Горблюсь я, как старенький учитель,
Преданный своим учеником,
Тем, кому изменчивая слава
Через годы будет по плечу.
Выстрел слева, следом выстрел справа
Я по старой дружбе всем прощу.
С чем мне себя соотнести?
С чем мне себя соотнести?
С лучом? С зерном? С ночной прохладой?
Или с мгновеньем вечности,
Текущим в рай из бездны ада?
В чем суть того, что стало мной -
Случайным сгустком сжатых знаний?
Зачем надмирной глубиной
Болеет мысль, что правит нами?
А мы по кругу вновь и вновь
А мы по кругу вновь и вновь
Бежим который век.
Разруху, боль, войну, любовь -
Все видел человек.
Но к Стиксу всех ведет прогресс,
Греши иль не греши,
Ведь жизнь - химический процесс
Горения души.
Всеобщий вирус нетерпимости
Л. Улицкой
Всеобщий вирус нетерпимости
Гноил людское существо.
А мы стеснялись, как судимости,
Происхожденья своего,
Меняя имена, фамилии,
Забыв культуру прежних дней,
Ту, что веками накопили, и
Мир нам не смог простить корней,
Того, что мы, себя предавшие,
На всех делили Божий глас
С не любящими, не признавшими,
Не понимающими нас.
Дебора
Из веры чистого колодца
Хлебнуть безмерной глубины,
Быть женщиной и полководцем,
Судьей и символом страны,
Верша, ведя и вдохновляя.
И страх на дне души скрывать,
Ведь я совсем не понимаю
Того, как нужно воевать,
Но, продолжая улыбаться,
Многозначительно молчу.
О, как мне хочется прижаться
К мужскому сильному плечу!
Я б этой радости вкусила
Так, чтоб вовек не позабыть!
Хоть раз, Господь, даруй мне силы
Девичью слабость проявить,
Позволь мне в сонме дел бурлящем
Постигнуть мира благодать,
Где проигрыш для женщин слаще
Мужского счастья побеждать.
Самсон
Неужели они? И, похоже, меня не узнали.
Робко жмутся в дверях и мешки разложили у стен.
Долог лет караван. С той поры, как меня продавали,
Постарели они. Да и я изменился совсем.
Как тогда я вопил, пробудить в них отчаявшись братство!
Как я был одинок! Сколько боли с тех пор превозмог!
Но страшила не смерть, а чужбина, предательство, рабство.
Хорошо, что в пути постоянно поддерживал Бог!
Как надменность тогда искажала родимые лица!
Но увиденный сон оказался реальным вполне.
Фараона слуге норовят до земли поклониться,
Чтоб от голода спас. А поклон их достанется мне.
Зло нельзя наказать, раскрывая при этом объятья.
Мне давно ни любовь, ни погибель семьи не нужна.
Но какие ни есть, а они - моя кровь, мои братья!
Это выше, чем месть. Эй! Насыпьте пришедшим зерна!
Киеву
Туда, где Днепр тяжелою водой
Границы раздвигал береговые,
И, напоенные его водой,
Врастали в небо сосны голубые,
Где косно* натирали облака
Висевшую большой монетой медной
луну, и где прелепотно* река
Крутых холмов украшена обедной*,
Где помыслы чисты и высоки,
И сила порождается землею,
Туда пришел, гласит легенда, Кий,
Двух братьев и сестру ведя с собою.
Зело красна* девица и умна,
И не напрасно скальд* про Лыбедь бает*,
Да расхворалась, бедная, она,
И огневица* все не отпускает.
Простер десницу* Кий - привычный знак,
Чтоб спешиться и высушить поняву*.
Здесь край особый, убедится всяк:
И ловище*, и трапеза на славу.
"Камо грядеши*, Лыбедь?" - "Я - к Днепру.
Опаки мнится*: стоит окунуться -
Перун* мороки* заберет к утру,
И на ланиты* сможет лал* вернуться".
Поверил Кий и город заложил,
Найти родней какого не берусь я.
И только время добавляет сил
Земле, с любовью названною Русью.
Словарь старинных слов
косно - медленно
прелепотно - красиво
обедна - ожерелье
зело красна - очень красива
скальд - сказитель, бард
бает - говорит
огневица - лихорадка
десница - правая рука
понява - род грубой льняной одежды
ловище - охота
камо грядеши - куда идешь
опаки мнится - снова кажется
Перун - самое почитаемое божество древних славян
мороки - виденния, бред
ланиты - щеки
лал - рубин, красный яхонт
Венчание Руси
Была напуганно-убога
Она в те юные года,
Когда насильно с верой в Бога
Ее венчали навсегда.
А византийское наследство
Судьбу опутало, как нить.
И про языческое детство
Теперь придется позабыть.
Идя от отчего порога,
Она вносила в новый дом
То дорогое, что немного
Напоминало о былом.
Но, примирясь с тоскою, вскоре
Благие множила дела.
И вот от моря и до моря
Навзрыд поют колокола.
И перед будущим в ответе,
На эпохальном рубеже,
Передавала веру детям,
Чтоб ощущали мир в душе.
А защемит под сердцем где-то,
И в ночь купальскую опять
Она уходит до рассвета
Цвет папоротника искать
Туда, где густотой отрадна
Архаика исконных слов.
А храмы светятся нарядно
Венчальным златом куполов...
Мать и сын
1. Мать
А за окошком черным зверем
Металась раненая ночь.
Княгиня обходила терем
И отгоняла думы прочь.
Потом прислушалась немного,
Внимая сонным голосам,
Но постоянная тревога
Ее тянула к образам.
"Недавнее - тягарь на вые,
А будущность - не по плечу.
В который раз тебе, Мария,
Свечой икону золочу.
Древлянам Игоря отмстила,
Но не утешилась, увы.
И совершенно не по силам
Мне участь княжеской вдовы.
Но не о том теперь пекусь я.
Мария, ты ведь тоже мать!
Скажи, Владычица, как с Русью
Мне сыну веру передать?
Пусть он поймет, что вера - посох,
И с ней сподручнее в пути,
Она - спасение для россов,
Возможность истину найти.
И, княжа в Киеве по праву,
Не убоявшись никого,
Пусть славит русскую державу
Да имя сына твоего".
Умолкла Ольга утомленно,
Приникла к лику, трепеща.
И задрожала пред иконой
Живым дыханием свеча.
2. Сын
"Опять гонца прислала мать
И снова говорит о вере.
А я не стал бы открывать
Пред Византией наши двери.
И суть не в том, что бог один
Куда сильней и лучше многих,
А в том, что в доме господин
Лишь тот, кому подвластны боги.
И, прикрывая эту суть,
Чтоб веру выказать святыней,
Желают россов обмануть
И гордость объявить гордыней.
Я не хочу, чтоб чей-то бог
Давался нам, как подаянье,
Не допущу, чтоб кто-то смог
На Русь оказывать влиянье,
И потому не уступлю
Словам достойнейшей из женщин,
Хотя безмерно мать люблю,
Но ведь и Русь люблю не меньше.
Я, не жалея живота,
Готов, покуда носят ноги,
Доказывать, что Русь свята
Без веры о едином боге.
Но мать зачем-то до утра
Его о милости молила.
А, может, каяться пора,
Взывая: "Господи, помилуй!?"
Густо кровью пропитано время
Густо кровью пропитано время на сивой реке,
Резкий воздух насыщен горчинкой шальных изотопов.
Потому-то страну невозможно постичь вдалеке,
Попивая шартрез в ресторанчиках старой Европы.
А прикрою глаза, и взволнует: из центра земли
С диким храпом и гиканьем где-то на киевском склоне
Мне навстречу летят, подминая собой ковыли,
Под чубатыми хлопцами серые сильные кони.
И сжимается в точку планеты воинственный шар,
Постигается Русью свободы великая школа:
Печенегов набеги, разгульные пляски хазар,
И пропахшие лошадью дикие души монголов.
Приоткрою глаза - двадцать первый стремительный век.
Снова кровь и усобицы рвут эту землю на части.
Изменилась эпоха, но не изменен человек,
И затравленно мечется в поисках денег и власти.
А Европа торенный торопится путь указать.
Но напрасны надежды, что Русь можно взять на поруки.
Видно, каменным бабам вовек на курганах стоять
И в молитвах за землю по-скифски заламывать руки.
Гетман
Литва, Россия, Польша, хан Гирей -
И земли Украины в вечном плаче.
Соседям не по нраву дух казачий,
Который извести хотят скорей.
Но этой ночью, гетман, твой черед,
Ведь не сложней, чем на Сечи рубиться,
Понять: лишь православная столица
От поруганья веру сбережет.
И невозможно прекратить борьбу,
Когда душа корежится от боли.
А не отнимет ли Россия воли
За право разделить ее судьбу?
Устала от сомнений голова,
Приемля неспеленутой свободу,
Раздумывая, чем помочь народу,
Пока в руке резвится булава.
Ворочается гетман и не спит,
Прислушивается к дыханью сына.
А за окном притихла Украина,
И время, цепью звякая, дрожит...
Это чувство страны
Это чувство страны прорастало сквозь строфы,
Загрудинною болью рождаясь внутри,
Словно гибельный, тягостный путь на Голгофу
Шел по самому краешку русской земли
С бесконечной борьбою, раздольем и пьянством,
Но умением свет обнаружить во мгле,
И с завидным и горьким ее постоянством,
Обожая стихи, их душить на земле.
В прогоревшей душе остывает желание быть
В прогоревшей душе остывает желание быть.
А сердечный пожар заливает прогорклая морось.
Стали краски безрадостны, словно поникшая сыть,
Да и звуки охрипли, как низкий простуженный голос.
Бесполезно искать в этом пепле остатки любви.
Только преданный пес прижимается тепленьким тельцем.
Но напрасно он ждет. Я тебе не скажу: "Позови",
Хоть не знаю, куда в этом мире идти погорельцам.
Я не встречаю Новый год
Я не встречаю Новый год, а с грустью
провожаю старый.
В хвоинках мельтешат огни, шампанское врастает в лед,
По телеку который раз показывают "... с легким паром".
Бокал упал. Осколки. Кровь. И горечь: милый не придет.
Я отключаю телефон не в состоянье больше слушать
Ни откровенности друзей и ни сочувствия врагов.
И этой ночью, как жгутом, потуже стягиваю душу,
Чтоб на стерильность скатертей поменьше капала любовь.
Так хочется давно вникая в суть
Так хочется, давно вникая в суть
Того, зачем вращается планета,
Устало на плече твоем уснуть
В прохладно-взбитом молоке рассвета,
Себя доверив твоему авто.
Ты за рулем, и потому не важно:
Куда, откуда, почему, за что,
На долго ли. И все-таки мне страшно.
Притормози и отдохни со мной,
И ощути, как медленно и странно
Ворочается утром шар Земной,
Как в гамаке, в сети меридианов,
Как бесконечно труден долгий путь
В любви и понимания обитель.
Давай приобретем какой-нибудь
На общем языке путеводитель.
Когда на нудный день напялен скучный вечер
Когда на нудный день напялен скучный
вечер,
И пуст карман души в нашлёпинах заплат,
И нечего дарить, и огрызаться нечем,
Изломаны слова о камни мертвых дат,
Я нахожу в шкафу стихов неброский томик,
Твоих до запятой знакомых мне стихов.
И как тогда, в раю, в огромном мире, кроме
Тебя, нет никого. И дарит Бог любовь...
Сердце дышит предчувствием встречи
Сердце дышит предчувствием встречи,
Но не радости, - боли.
О любви ничего не отвечу,
Словно двоечник в школе.
Твоего не утратить вниманья -
Вот и все, что хочу я.
Но всплывает из подсознанья
Ожог поцелуя...
Мастер и скрипка
Было что-то не так в той, измучившей
Мастера, скрипке.
Он проснулся. Голодная ночь доедала свечу.
И опять чертежи и промеры, и поиск ошибки,
От которой хрипит инструмент, прислоненный к плечу.
Узловатые пальцы ощупали теплую деку,
Попытавшись найти перепад гениальной кривой,
Дабы скрипка его, подчиняясь руке человека,
Богом созданный мир освятила земной красотой.
Сколько раз он во сне слышал эти шафранные звуки!
Сколько лет наяву был мучительной тайной влеком!
Как уставшая девочка, скрипка просилась на руки
И, прижавшись к нему, лопотала густым шепотком.
Он усердно молился, у Бога ища откровенья,
Признавая Гармонию центром Вселенских забот,
И желал одного, и для скрипки просил исцеленья,
Чтоб запела она, выплетая узоры из нот.
Он испробовал все. Даже больше. Но надо признаться,
Не почувствовал тонкий единственно верный момент.
Посмотрел на нее и погладил: "Пора расставаться.
Может, кто-то иной изготовит другой инструмент".
Самым острым ножом он проткнет неподатливость деки
И уставшее сердце - не принятый музыкой дар.
Но рука отскочила, со скрипкой простившись навеки,
Нанеся ей повторно отчаянный, жесткий удар.
Что за стон из-под струн, преисполненный страсти и муки?
"Скрипка, девочка, ты ли вместила все краски Земли?!"
И протягивал Мастер впервые дрожащие руки,
А у прорези в деке соленые звезды текли.
Любовь в душе моей
И капелькой стекла любовь в душе моей
Прозрачна и чиста, как озеро лесное.
И мой любимый стих в опале. Не жалей,
Что, растворяясь в нем, я остаюсь собою.
Юбчонки, кружась, оголяли колени
Юбчонки, кружась, оголяли колени,
Сердечек девичьих был ритм напряжен.
И падали белые звезды сирени
Под звуки оркестра на зелень погон.
Казалось, недавно гроза отгремела,
И мир очищался от боли и зла.
Мечтою о счастье немыслимо белой
Назло всем невзгодам сирень расцвела.
Средь бесконечной лжи, бесчестья и ругательств
Средь бесконечной лжи, бесчестья и
ругательств
Хочу себя сберечь для будущих времен,
В которых можно жить без боли от предательств,
Где день приносит свет, а ночь - покой и сон.
Проклюнется любовь и расцветет под вечер,
Оттенком доброты насытив нашу речь.
Ты, сняв с небес, зарю накинешь мне на плечи,
Меня от хлада звезд стараясь уберечь.
И будет в радость труд и по душе искусство,
Разнежится струна, смычку себя даря.
В расплавленной строке застынут наши чувства,
Чтоб пережить века, как в капле янтаря.
Ты заметил, что я перестала писать о любви?
Ты заметил, что я перестала писать о
любви?
Не ищу, не звоню, избегаю любых пересудов,
Но мечтаю ночами и робко прошу: "Позови!"
А под утро себе обещаю, что все позабуду.
Мне б уехать туда, где царит нескончаемый день,
Чтоб не видеть, не слышать, не знать, не желать и не верить,
Чтоб ушло ощущенье, что я - это зыбкая тень,
От тебя отсеченная ветром захлопнутой дверью,
Чтоб душа обнажилась, как дно пересохшей реки,
Той, в которую мы безрассудно по-детски ныряли,
Чтоб себя отыскать малой точкой последней строки.
Только б эту строку о любви иногда повторяли.
Люби меня
Люби меня, люби! Не трать напрасно время
На кавардак страны и мира суету.
Есть высшая из сил, что правит нами всеми.
Не ошибись, мой друг, поставив не на ту.
Как важно, чтоб ты знал: когда беда случится,
И над твоей судьбой внезапный грянет гром -
Безмолвно подойду и принесу напиться,
Согрею и пойму, и предложу свой дом.
А ты опять про то, что жизнь вокруг недужна
И что в своей стране ума и лада нет.
Прости, родной, прости. Мне просто очень нужно
Хотя б на краткий миг забыть, что ты - Поэт.
Ты помнишь: мы звучали в унисон
Ты помнишь: мы звучали в унисон,
Как две струны, натянутые туго,
А мир катился в пропасть колесом,
Туда, где невозможно друг без друга.
Но не расслышать чувств внезапный бунт
Сквозь тишины густую напряженность,
И острыми осколками секунд
Впивалось время в нашу обнаженность.
Ты обо мне давно забыть готов
Ты обо мне давно забыть готов:
Мы, не стыкуясь, по орбитам кружим.
Но на Земле не существует слов,
Чтоб объяснить, насколько ты мне нужен.
Мне осталось недолго
Мне осталось недолго. Я скоро умру от
любви.
Это нежность в душе переходит в прощальную фазу.
Доктор был удивлен уплотнением чувства в крови.
Он с таким проявленьем еще не встречался ни разу.
Ты – лекарство мое, что действительно может помочь.
Принимать ежедневно, пожизненно, внутрь и наружно…
Но напрасно с рецептом по городу мечется ночь,
Ведь аптеки закрыты, а все остальное – не нужно.
Душа опять болеет осенью
Душа опять болеет осенью,
И никуда уже не деться
От неба с утомленной просинью,
Пролившейся в районе сердца,
От этого слегка печального
Чарующего листопада
И прожигающе-прощального
Тобой подаренного взгляда.
Как больно бьем мы тех, кто нам всего родней
Как больно бьем мы тех, кто нам всего
родней,
От глупости своей их не оберегая,
А время, подобрав ошибки прежних дней,
У дорогих могил нас памятью стегает.
И горько, что нельзя поворотить назад
Туда, где мир пророс нежнейшими словами,
Где тает вкус обид и согревает взгляд,
Умеющий прощать содеянное нами.
Этот привкус утраты себя
Этот привкус утраты себя
Средь любви, что смешна и нелепа...
И растет ощущение склепа,
На корню все живое губя,
Оставляя рубцы от потерь
В безграничности мрака дневного.
А заря разгорается снова.
Для чего?! Нет ответа теперь.
А я на меже между тенью и светом
А я на меже между тенью и светом
Летучею рыбкой (попробуй слови!),
Порхая в расплаве кипящего лета,
До слез промерзаю в твоей нелюбви.
И грежу теплом, уплывая в глубины,
Ныряя за каждой жемчужинкой слов,
Молясь ежечасно о счастье мужчины,
Не мне посвятившего песнь про любовь.
В сети парадоксов запутались годы,
Но если порвать эту странную нить,
То ты удивишься закону природы,
В котором и рыбы умеют любить.
Сказал бы: "Не люблю!"
Сказал бы: "Не люблю", - и
партия понятна.
Но ты хлестнул больней - и обомлела я:
Ведь легче осознать, что есть на Солнце пятна,
Чем выслушать слова "мне не нужны друзья".
Твой голос ни на тон не сбился от испуга,
Прицельно нанося удар не по врагу.
Мне ж горько без любви, невмоготу без друга,
И волком меж зверья прожить я не могу.
Я слишком человек. Хочу согреть душою,
Понять и накормить, и прекратить войну.
И в сердце что-то есть возвышенно-большое.
Так что же по ночам я вою на Луну?!
Завороженный зал
Завороженный зал, концерта скоротечность.
Но близился финал, как фатум, как итог.
А в нас опять стихи будили человечность
И совесть, и добро. И слово было - Бог.
Уже измерен мир в каратах емких строчек,
Озвучена цена, и неуместен торг.
И вырывались прочь из тесных оболочек
Души вся наша боль и радость, и восторг.
Уж март
Вновь чистый лист, как поле снежное
Манит оставить свежий след...
Достать чернил, рыдать по-прежнему...
Уж март, а все покоя нет!
Мои стихи собрать и сжечь
Мои стихи собрать и сжечь,
Чтоб никому не рвали душу.
Бог с ним, что их желают слушать
И засоряют ими речь.
Мне лучше просто помолчать
На заболтавшейся планете.
Пусь тишина на строки эти
Поставит главную печать.
Исконное наше - копаться в себе и в других
От сложного атома до заурядной Вселенной,
А душу ломтями стругать и забрасывать в стих
Горяче-больной и восторженно-обыкновенный.
Исконное наше - себя потерять впопыхах,
Как старый насос проржавевшего велосипеда,
А после найти среди хлама в забытых стихах
И злиться на то, что с собой неприятна беседа.
Исконное наше - уже о любви не молить,
Чтить нерасторжимость понятий "вчера" и "сегодня",
Тупым инструментом пилить ненадежную нить,
Земля на которой висит, словно шар новогодний...
Поверишь ли
Поверишь ли, приснилось мне однажды
(И ты случайным это не зови):
Страна, своих не любящая граждан,
На паперти молила о любви.
Бомжихою к церковному подножью -
Нетрезвая, уставшая от драк,
Заискивая перед молодежью -
Приволоклась выпрашивать пятак.
Рассказывала, что была красивой,
Свободною и гордою была,
Историей - ворованною ксивой -
Оправдывала прошлые дела.
Не извинялась, матерясь безбожно,
Срамным лукавством оскверняя храм,
Ощупывала взглядом осторожно
И снова о любви твердила нам,
О том, что - мать, и даже - героиня.
Да вот беда: опоры в детях нет.
И повторяла всуе Божье имя,
Протягивая руку для монет.
Выпрашивала чувства, словно милость,
Прикидывала, что доход немал.
И громко и неискренне молилась
О тех, кто жалость медью отсыпал.
Не случайно
Когда Творец, страдая от избытка
Своих фантазий, создавал наш мир,
Сшивая Землю на живую нитку,
Своим дыханьем отогрев эфир,
И нас кроил по божеским лекалам,
Предугадав рождавшуюся боль,
И дав нам созиданье, как начало
Великой пытки с именем Любовь,
Он так устал, соединяя части,
Что вздумал отдохнуть на облаках.
И лишь сосуд, где сберегалось счастье,
Не удержал в натруженных руках.
С тех самых пор, на небо глядя часто,
На протяженье множества веков
Мы ждем, что просочатся капли счастья
Сквозь вату обветшалых облаков.
И лишь пытаясь жизнь свою итожить,
Свои деянья вынося на суд,
Осознаем: Творец был осторожен,
И не случайно Он разбил сосуд.
Стать звездой
В стародавние времена,
В бездуховной еще природе,
Где ни Солнышко, ни Луна
Не царили на небосводе,
Проникала колдунья-ночь
В человеческие жилища,
А ее изгоняли прочь
Только отблесками кострища,
В эти давние времена,
У огня собирая племя,
Вождь сказал: "Мне была дана
Тайна. Ею делюсь со всеми".
И метнулся тревожный взгляд
В ожидавшие чуда лица,
По тому, как глаза горят,
Понимал, что в сердцах творится.
Вот, уверенно и легко,
Опершись о копье рукою,
Дышит влажно и глубоко
Молодой и отважный воин.
Он три месяца как женат,
И жена примостилась рядом.
Заблудился влюбленный взгляд
В нежных складках ее наряда.
А у самого у огня,
Вечно мерзнущий и недужный,
Оголтелую смерть дразня,
Сел старик, никому не нужный.
А за ним еще сотни глаз
Растворялись во тьме тягучей.
И сливался вождя рассказ
С хрипотцою горящих сучьев.
"Знайте, люди, чтоб жизнь пошла
Совершенно другой дорогой,
Чтоб и света в ней, и тепла
Стало с этого часа много,
Должен кто-то один из вас
Для других пренебречь собою.
И, взойдя на костер, тотчас
Взвиться ввысь молодой звездою".
Вождь опять оглядел народ.
Но, притихшие от испуга,
Словно воду набрали в рот,
Люди прятались друг за друга.
Воин крепче сжимал копье.
Но на скулы легли сомненья.
Как оставить жену? Ее
Пальцы стынут в оцепененье.
И внезапно привстал старик.
Что терять ему в жизни этой?
Грязен, всеми забыт и дик -
Станет людям отныне светом.
Не раздумывая - в костер.
Пламя вспыхнуло, жизнь приемля,
И взметнулось. И с этих пор
Солнце светом согрело Землю.
Люди ахнули. И жена
Отпустила рукав супруга.
Но вскричал он: "И мне дана
Столь великая сила духа.
Догоню старика". В костер
От стыда побледневший воин
Следом прыгнул. И с этих пор
В небесах засверкал Луною,
Но не смог старика догнать.
Потому и твердят, наверно:
"Если хочешь звездою стать,
То обязан во всем быть первым".
Канут долгие времена,
А чтоб помнили мы об этом,
Вслед за Солнцем спешит Луна,
Отраженным сияя светом.
В тетрадях осени дожди
В тетрадях осени дожди
Линуют полосы косые.
С кленовых скомканных листов
Стекает золото чернил.
Слова сплетаются в стихи
Чарующие, колдовские.
Всю эту осень, как сонет,
Наверно кто-то сочинил.
А в нем начало и итог,
Как путь проложенный без лоций,
Как поиск смысла бытия
И таинства ночной тиши.
Поэзия - не сумма строк,
А высший пилотаж эмоций,
Способных мир воспламенить
Накалом собственной души.
Секунды жизни коротки,
Но бесконечна цепь гармоний.
И быть Поэтом на Земле -
Всегда особенная честь.
И нам судьба свои стихи
Вписала линией в ладони,
Чтоб мы ее черновики
Смогли когда-нибудь прочесть.
В тетрадях осени дожди...
Октябрь
Роскошествует осень на пленэре
Полутонами солнечного цвета.
Теплынь в неоклассической манере
Янтарным блеском завершает лето.
Несовременны на рябинах клипсы
Средь тонких веток серого агата.
Хрустят, ломаясь, листья, словно чипсы
С волнующим и пряным ароматом.
Все чаще и сильней сердцебиенье.
Неточной рифмой грустно строчка виснет.
И снова наплывает настроенье
Искать глубинный смысл короткой жизни.
Листопад
Во влажном мареве рассвета,
Что расплескался впереди,
Где сквозь дуршлаг озябших веток
Тягуче цедятся дожди,
Листвы прощальный выдох пылок.
И чудится: случайно тронь -
Сусальным золотом прожилок
Вмиг оцарапаешь ладонь.
Под слоем теплой позолоты
(Щекой прижмись и оцени!)
Природы тонкая работа,
Что гениальности сродни.
И доктор, осени подвластный,
Рецепты пишет всем подряд:
"Миг красоты.
Три капли счастья.
Стакан рассвета.
Листопад."
Утро
Дрожала "Лунная соната"
В замерзших пальцах декабря,
Неслась задумчиво куда-то
Сквозь звуки юная заря,
Морозом скованные ноты
Крошились, сыпались, звеня,
И пробуждали к жизни что-то
Волшебное внутри меня,
И блекло-кремового цвета
Плыл островочком тишины
В густом молозиве рассвета
Кристаллик тающей луны.
Декабрь
А декабрь забелит и завьюжит,
Приберет мокрохлюпую грязь,
Исцелит неглубокие лужи,
Как Земли гормональная мазь,
Всхлипнет форточкой, охнет фрамугой,
Серебря шевелюры домов,
И в душе закружит "Айлавьюгой",
Пробирая стихом до основ.
Весеннее
Весна - и чуть смелей разрез на юбке,
И чуть свободней блузы отворот,
И кажутся нелепыми поступки,
Продуманные на сто лет вперед,
И нравятся внезапные оттенки
В желаниях и то, что без причин
Под тонкими колготками коленки
Смущают целомудрие мужчин.
Томит, с высот прорвавшаяся, нега
И солнышка нечаянный каприз,
И улици раздетые, без снега
Показывают мартовский стриптиз.
Любовью соблазняет Мефистофель,
Орут коты, обрадовавшись ей.
И город, что пропах весной и кофе,
Кружит в любовном танце голубей.
Баркарола
Под звуки баркаролы отчаливает барка,
Чешуйчато зеркалит излучина Днепра.
Монетой солнце в реку заброшу - и не жалко,
Зато не будет жарко до самого утра.
А берега поодаль уже набрали скорость,
И ветер ублажает горящее лицо,
И ночь большой ракушкой приоткрывает полость,
А в ней манит, как жемчуг, искомое словцо.
Проглядывают звезды. Стихает постепенно
Дневной, многоголосый, такой привычный гам.
А баркарола реку взрезает, словно вену,
И тянет прокатиться к нездешним берегам.
Поэты
"О, Александр! Ты был повесой
Как я сегодня хулиган"
С. Есенин
"Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!"
А. Пушкин
Как панацею, как лекарство,
Мощней какого не проси,
Мы получали дух бунтарства,
Неистребимый на Руси.
Как соль земли, как признак главный
Страны из тюрем и церквей.
Из нас - простых, наивных, славных -
Выковывали бунтарей.
Нам приводили сто примеров,
Что бунт- отнюдь не ремесло,
Но заражали светлой верой
И в справедливость, и в добро,
Чтоб мы делами и слезами
Отмыли землю добела,
Звоня рожденными стихами
В небесные колокола.
Так пасмурно в душе
Так пасмурно в душе, что хочется к роялю,
На клавиши излить преддверие дождя,
На паруснике нот задумчиво отчалить
И в звуков звездопад ворваться погодя.
И снова пережить и счастья скоротечность,
И ревность, и любовь, и тяготы вины.
Но прямо из-под рук крадет аккорды вечность
И растворяет их в коктейле тишины.
Испробовать время
Испробовать время на запах, пространство на вкус,
Возможно, измерить любви алкогольную крепость
И пластику слова в горниле бушующих чувств,
Постичь гениальность, что скрыта в понятье "нелепость".
Как ток через сердце - все это сквозь душу свою,
Хватило бы только выносливости и отваги.
И, может, почувствовать это мгновенье в раю,
Где матовый блеск ожидающей строчку бумаги.
У рояля
Слегка заденешь, чуть ударишь -
И побежит по нервам ток,
Чтоб откровенья ждущих клавиш
Нетерпеливый слышать вздох,
Чтоб у себя в Днепропетровске
Была я звуками полна,
Чтоб на минуточку Чайковский
Вошел и замер у окна,
И стали пальцы непослушны,
И трепетало естество
Во всех без исключенья душах,
Внимавших музыке его,
Когда потоком чувств и света
Преображался старый зал,
И вспоминался альт Башмета,
И дух Флоренции витал,
И полнились глаза слезами,
И вдохновение пришло,
Чтоб, как у Пушкина, стихами
Душа стекала на перо.
На концерте
О, эта мощь безмолвной глубины,
И полнота струящихся созвучий
В звенящей бесконечности могучей,
Как нерв миров, натянутой струны
Его альта, и шепот о любви,
И крик о боли или о рожденье,
Внезапное и сладкое кипенье
Адреналина в стынущей крови,
И чистота, родившаяся вдруг
В харизме уникального оркестра,
И ощущенье: целый мир Маэстро
Добром кормил из гениальных рук.
Средь поэтических экзотик
А. Кабанову
Средь поэтических экзотик
Постмодернизму вопреки
Люблю кабановский наркотик
Рельефно-слаженной строки,
Ту бесшабашную ранимость,
Которой боязно дышать,
Как полюсов несовместимость
В одном коктейле размешать,
Ту нежность, выросшую в резкость,
Что так давно жует молва,
И мудрость, впаянную в детсткость,
И чудо-кубики: слова.
Писать стихи?
Писать стихи? Да, это горький труд.
Кричащей болью стих по сердцу вышит.
Не знаю: может, так сейчас не пишут,
Но с каждым днем все чаще так живут.
За чашкой кофе с рюмкой коньяка
За чашкой кофе с рюмкой коньяка
Такой бывает легкою строка
На кухоньке, где лампы тусклый свет
И фантики от съеденных конфет,
Густеет дым любимых сигарет,
Заботливо нагретый табурет
Гостями отодвинут, а пока
За чашкой кофе с рюмкой коньяка...
Мед из мелодий
Плавятся плавно плавни Днепра.
Парко. Пьянит "Хванчкара" в баккара
И Райхельсона соната. CD
Мед из мелодий мешает в груди
Тщательно, тщась заготавливать впрок
Счастье на самый немыслимый срок.
А мы, как прежде, о стихах
А мы, как прежде, о стихах
Все спорим, утверждая кстати,
Что вырождается в веках
Поэт, а главное - читатель,
Что в мире ценностей иных
Так много взято за основу,
Что никому не нужен стих,
И, старясь, доживает слово.
О, аргументов суета,
Рожденная в пучине споров!
Но убеждает красота,
Когда, уйдя от разговоров,
Простреленные пустотой
Стихов антибиотик глушим,
И рифм целительный настой
Легко врачует наши души.
И не постичь, не объяснить,
И все опять идет по кругу,
В котором стих - как право жить
И способ понимать друг друга.
"Реквием" Моцарта
Зарождаясь, пульсирует звук,
Словно музыки клетка живая.
А мелодия рвется из рук
И границы миров раздвигает,
Утверждая для каждой из нот
Суть религии нового рода:
Жизнь и творчество - только Исход,
Смерть и музыка - это свобода
И полет средь пространств и времен
В безупречность глубинного звука.
И ответить, где - явь, а где - сон,
Не сумеет сегодня наука.
Но, когда начинает дышать
Гениальный цветок "Лякримозы" -
Не смахнуть, не унять, не сдержать
На душе закипевшие слезы.
Болит фантомная любовь
Болит фантомная любовь,
Промокла памяти повязка.
Я, сочинив тебя как сказку,
Разворошила рану вновь.
И по живому нужно рвать
Те чувства, что опять тревожат,
Молчанье, сладкий запах кожи
И невозможность целовать.
Чувств воспаленный окоем -
Парадоксальная услада,
Как запоздавшая награда
За одиночество вдвоем.
Люблю ли тебя?
Люблю ли тебя? Откровенно отвечу: не
знаю.
Как прежде клюется в груди заточенная птица.
Спешу на звонок и привычно тебя ожидаю,
Но не у порога, где встреча могла бы случиться.
А разум твердит, что нелепо зависнуть над бездной,
Взаимности нет, и не стоит тянуть одеяло.
Возможно, он прав: независимость душам полезна.
Но жизнь стала пресной и ценность свою потеряла.
Был ли сказочный бал?
Был ли сказочный бал? Был. И я там
блистала,
Позабыв про посуду, что мыла с утра.
Я, простушка, была королевою бала
И тебя, то есть принца, все время ждала.
А вокруг суетились поэты и мимы,
Белоснежным убранством отсвечивал зал.
Только ты почему-то прошествовал мимо
И ответил мне: "Нет", и меня не узнал.
Что ж , бывает и так. Я - принцесса плохая,
Но хочу эту роль довести до конца
И хрустальную туфельку быстро снимаю,
Чтоб оставить ее на ступенях дворца.
Бьет двенадцать. Пора. Я к любви не привыкла.
И, пока на вратах не прогнали взашей,
Я спешу запрягать в перезревшую тыкву,
Чуть придушенных кошкой, пятерку мышей.
Табу
Я на слово "любовь" налагаю
табу.
И сегодня любимый мой будет забыт.
Будем жить, не кляня и не славя судьбу,
Прикоснувшись случайно на стыках орбит.
У меня не родится лирический стих.
У него же стихов не рождалось сто лет.
Он, как должно мужчине, решал за двоих,
Но озвучить сумел негативный ответ.
Я, бутылку откупорив, выпью сама,
Понимая, что станет полегче едва ль.
От обид, к сожаленью, не сходят с ума.
А вот стих, как ребенка, воистину жаль.
Как ребенка? А вдруг на одной из дорог
Надо мною зажжется иная звезда,
И его продолженье дарует мне Бог.
Расскажу ли об этом ему? Никогда!
Вспоминаю подружку, твердившую нам:
"Вы, девчонки, навеки запомнить должны,
Что не все ребятишки нужны мужикам,
А рожденные лишь от любимой жены".
И, наверно, она по-житейски права.
Я судьбу не желаю испытывать вновь
И делить с ним на детскую душу права,
И делить с ним права на ребячью любовь.
Ничего не хочу. Ни о чем не прошу.
Я сама сочиню жизнерадостный гимн
И сумею отдать своему малышу
Всю любовь, что дарить собиралась двоим.
Но промчатся года, нас меняя в лице
Сквозь давнишних обид остывающий пыл.
И ребенок решит разузнать об отце.
Я отвечу, что самым любимым он был.
Ломбард любви
То, что дорого мне, называлось: любовь.
Я сегодня ее заложила в ломбард.
Средь старинных гравюр, бриллиантов и карт
Она смотрится скромно в фольге голубой.
А оценщик - пузатый, картавый, рябой -
Говорит мне с издевкой: "Скажите, мадам,
Разве это товар? Разве он ходовой?
Я Вам больше десятки, поймите, не дам".
"Как десятка?!" А впрочем уже все равно.
"Говорите десятка всего? Ну и пусть.
Сколько в маркете стоит сегодня вино?
А дешевле? О, Господи, и не напьюсь!"
Я червонец замызганный прячу в карман
И квитанцию мятую рядом кладу,
Понимая отчетливо: самообман,
Я второй раз сюда никогда не приду.
Где-то там, на углу, звуки скрипки горчат.
И у ног музыканта - открытый футляр.
Я десятку бросаю ему сгоряча -
Безответной любви обжигающий дар.
Воровство
Ты спал, когда мне вздумалось уйти,
Твоей любви уже не принимая.
От счастья захлестнувшего немая
Я попросила мысленно: "Прости", -
И с робостью коснулась губ твоих.
Ты, как ребенок, улыбнулся сонно.
Дыханье стало легким, монотонным.
Рука легла спокойней. Ты затих.
Я любовалась высотою лба,
Морщинками на загоревшей коже,
А ты одновременно был похожим
И на патриция, и на раба.
Я вышла в утро, в бриз воздушных струй.
А совесть, воровства стыдясь, роптала.
Душа рвалась назад: ей было мало
Украсть твой самый нежный поцелуй.
Убегавшую зиму кормила с руки
Убегавшую зиму кормила с руки,
Но сгорали снежинки на теплой ладони.
Так неистово к лампе летят мотыльки.
Так от скачки безудержной падают кони.
Этот плачущий снег, и маня, и дразня,
Обжигал, очищал, приносил облегченье.
Я его не держала, надеясь, меня
За нечаянный холод простят в воскресенье.
Отлюбилось
Отлюбилось. Отжелалось.
Отжилось самообманом.
И хотя плодится жалость,
Ни о чем жалеть не стану.
Перевернута страничка
Ученической тетрадки.
А мгновенье счастья вычту
Из дневного распорядка
Потому, что эта кроха -
Суть иного исчисленья.
И глобальна, как эпоха.
Да задача - без решенья.
Отбылось. Устало длиться.
Надломилось по основе.
Знать, мгновенье - единица
Измерения любови.
С каждым часом синей
С каждым часом синей край окном
окаймленного неба,
И взорвал телефон глубину голубой тишины,
Подписала пейзаж бирюзовою веточкой верба,
Значит, март погасил мой билет на проезд до весны.
Так отсыпь же стихов. В них целительность аквамарина
Составляет строку столь сияющих солнечных слов,
Чтобы таяла боль, как последняя зимняя льдина,
И качала в глазах васильковые волны любовь.
Философия любви
О философии любви уже говорено немало
От Соломона до Христа, от Бэкона до новых книг.
Сплелись материя и дух и дали сущему начало.
Любовь - основа красоты и вдохновения родник.
Но в старый мир добра и зла привнесено любовью много
За эти долгие века, что мы пытались осознать:
Неужно нежный дар в груди у каждого - частичка Бога?
И всепрощающа любовь, а, значит, будет благодать?
Мне в это верится с трудом: без Ада смысла нет и в Рае.
Но если не принять любовь, то для чего на свете жить?
Не потому ль конечно все, и мир во времени сгорает?
Не иссякает лишь любовь. И я хочу ее испить.
Несказанность моя
Несказанность моя, неслучайность моя,
неслучимость,
Неизбывная нежность моя, неизбежность и неизлечимость.
Вновь июньские дни, и столица стихами торгует.
Помнишь, губы мои пахли медом твоих поцелуев?
И созревшие строки в Подол, как черешня, ссыпались.
Помнишь, мы целовались, стихи собирали, опять целовались?
Я бреду как в бреду сквозь любви стихотворной туманность.
Неизбежность моя, неслучайность моя, несказанность...
Еще не поздно
В расплавленную платину реки,
Как в зеркало, глядятся звезды, хмурясь.
Мониста фонарей совсем легки
На вытянуто-тонких шеях улиц.
А ночь снимает черное пальто
В прихожей городских микрорайонов,
Смешав морзянку мчащихся авто
Со светотенью беглого неона.
Уставший люд торопится домой,
В рельефные в оконных пятнах стены,
Где чуть дрожит встревоженный покой
На длинных рожках комнатной антенны.
И снова я завариваю чай,
Нарезав, как лимон, на дольки вечер,
И веря, что сегодня невзначай
Мой телефон от немоты излечишь.
И, глаз твоих представив огоньки,
Осознаю: еще совсем не поздно,
Хотя в остывшей платине реки
Шипят с небес сорвавшиеся звезды.
Август
Кипит адажио в аду,
И предречен авгуром август.
Тебя придумав, я приду,
Чтоб убедиться в том, что нравлюсь,
Что под ресницами давно
Любовью льдинка засверкала,
Звезды зеркальное звено
Звенит о краешек бокала,
Шуршащий шелк волшебных струй,
Махрова персиков прохлада,
И созревавший поцелуй
Совсем по-августовски сладок.
Давай эту ночь разольем на двоих по бокалам
Давай эту ночь разольем на двоих по
бокалам,
Чтоб склянки звенели мелодией вздрогнувших звезд,
Чтоб вечность слезою в глазах до рассвета сверкала,
А губы вбирали любви утверждающий тост,
И руки горели неистовством зревшего чуда,
Дробились слова на ласкательных суффиксов чушь,
И пела от счастья на полках серванта посуда
В классическом ритме сливавшихся радостью душ.
С недавних пор
С недавних пор блажит душа моя:
Ей буква Ю дороже буквы Я.
C обветрившихся губ лижу шершавость слов
С обветрившихся губ лижу шершавость слов.
Покалывают грудь молекулы озона.
Босою по душе прошлепала любовь,
Придав особый смысл всем жизненным законам.
И тороплюсь сказать: "В усталости ночей
С бесцельностью дорог бездомного пространства
Я буду ждать тебя всех дольше и верней
С наивностью надежд в огранке постоянства.
И, принимая все: жару и частый дождь,
И радужность миров, я не устану верить
В тот самый звездный миг, когда ты подойдешь
И тихо постучишь в незапертые двери."
Хоть стол накрыт
Хоть стол накрыт, на елке огоньки
Резвятся и подмигивают славно,
Я в Новый год сбегаю от тоски,
Боясь себе признаться в самом главном.
А дикторша по ящику спешит
На завтра предсказать прогноз погоды,
И нужно аудит своей души
Успеть закончить перед Новым годом.
Пассив с активом привести к нулю,
Выказывая всю свою наивность,
Когда в пассиве: я тебя люблю,
В активе: без надежды на взаимность.
Но дарит праздник новые мечты
На очевидной жизненной спирали.
Загадываю нежно: я и ты
Наперекор сомнительным "едва ли".
Безысходность дождя
Безысходность дождя. И смущенной весны
виноватость.
И озябшее солнце в пуховом платке облаков.
Невозможность мечты, так нелепо разбитой когда-то
На бессмысленность горьких сжигающих заживо слов.
И душевных пустот си-бемольно-бездонная гулкость.
И хрусталик надежд, раскрошившийся в мертвой крови.
Где же силы берет неожиданно нежная хрупкость,
Робкой первой травой прорастая сквозь камни к любви?
Как страшно жить
Как страшно жить и ничего не значить
Для тех, кому хотел бы жизнь отдать,
На пожеланье счастья и удачи
Кивать согласно, зная: благодать,
Но не твоя. Тебе же без сомненья
Куда дороже всяческих наград
Тот миг, когда любовь заденет тенью
И бросит, словно милостыню, взгляд.
В длиннющий вечер
Под скучный день длиннющий вечер
Подводит долгую черту.
Неиссякаемость невстречи
Невольно множит пустоту.
И я случайность сочиняю,
И, очевидно, потому
Тебя все больше принимаю,
Себя все чаще не пойму.
Бесконечность
Мы постигаем бесконечность,
Когда соприкоснемся с ней.
О нежности просила вечно,
И внял Господь мольбе моей,
И чувством вымостил дорогу.
Мне было невдомек, любя,
Что только пять шагов до Бога,
Но бесконечность до тебя.
На вокзале
Поцеловал и выдохнул: "Держись!"
И на краю разлучницы-дорожки
Я навсегда тебе вверяла жизнь,
В твою ладонь вложив свою ладошку.
Но твой вагон, теряясь впереди,
Колесами выстукивает скерцо.
И оглушает тишина в груди,
Где столь недавно громыхало сердце.
Слегка взволнованно и грустно
Слегка взволнованно и грустно
Ты говорил о нас с тобою,
О том, что сладостного чувства
Мне не отпущено судьбою.
Но, надрывая кашлем глотку,
Отхаркивать кровавой пеной
Любовь, как старую чахотку,
Так медленно и постепенно,
Что, истомившись от страданья,
Уже не веруя в свободу,
Заплакать и, как подаянья,
Молить летального исхода -
Такой любви (и слава Богу!)
Тебе не выпало отведать.
Я накормлю тебя обедом
И промолчу перед дорогой,
А после провожу до двери
В тот день, что так нелепо начат,
Чтоб, уходя, ты был уверен,
Что ты в любви меня богаче.
А Мастер плакал перед Маргаритой
А Мастер плакал перед Маргаритой,
Рассказывая ей про род людской,
Про то, что правда временем сокрыта,
А он устал и хочет на покой.
Припомнил, как роман писал когда-то,
Как прост и безыскусен был сюжет
С пленительною пластикой заката,
Легко перетекавшего в рассвет,
И тем одним из вечного народа,
Пытавшимся постичь своим умом
Идею безграничности свободы,
Когда о небо стукаешься лбом,
И совместимость честности и власти,
И тот неугасимый интерес
К вопросу: "Как добиться в жизни счастья?", -
Хоть счастье - не итог, а сам процесс
Длиною в жизнь - лишь крошечную точку
На смерти, как оси координат.
Но плакал Мастер, поджигая строчку,
Хоть рукописи, верил, не горят.
Он создал Тьму
Он создал Тьму и Свет, и Землю,
И звуки сочные нашел.
И сотворенное приемля,
Решил, что это - хорошо.
На жизни пестром карнавале
И мы, не ведая стыда,
Все время что-то создавали:
Сонаты, книги, города,
Чтоб где-то на изломе судеб
Постичь измученной душой,
Что ничего уже не будет,
А все, что было - хорошо!
Ты и вправду Малыш?
Ты и вправду Малыш? Извини: я ответ не расслышал.
Я сейчас прожужжу по-над самым твоим потолком,
А потом полетим прогуляться по вымокшим крышам
И по лунной тропе, что протоптана летним дождем.
Ты заглянешь в дома и увидишь, как выглядят люди.
Это очень смешно. И неважно, что ты еще мал.
Мама с папой поймут и тебя никогда не осудят.
Не поверит лишь тот, кто всю жизнь ни о чем не мечтал.
Мы собаку найдем самой лучшей на свете породы.
Будем с нею втроем мы по лужам бродить до утра.
Только знаешь, Малыш, ничего нет прекрасней свободы
Ощущать высоту. Но домой возвращаться пора.
Я еще прилечу. Никуда друг от друга не деться.
Подсади на окно. Да на кнопку не сильно дави.
Одиночество я или Карлсон, что родом из детства.
Я - не найденный друг, а, быть может, начало любви.
Что ж ты, милый, ревешь? Говоришь, у тебя день рожденья?
Ну, держи. Я дарю. Мне для друга нисколько не жаль
Этот сказочный мир, как огромную банку варенья.
Пригуби и почувствуй, как горечью пахнет миндаль.
Ухожу навсегда
Ухожу навсегда.
И мосты за собою сжигаю,
Чтоб никто не догнал,
Не заставил вернуться назад.
Ухожу в никуда,
Где не будет ни ада, на рая,
Ни извечных вопросов
"Что делать?" и "Кто виноват?".
Там не будет друзей,
Так спешащих поставить подножку
И радушных врагов,
Так злорадно глядящих вослед.
Там, наверно, любовь
Потеряю на дальней дорожке,
И, возможно, слова
Никогда не сольются в сонет.
Будут только поля,
Раздразнившие запахом хлеба,
В золотых колосках,
Как на шишкинском дивном холсте.
Будет только мечта:
Дотянуться душою до неба
И омыть утомленную
В синей его высоте.
Письмо Горацию
Неизбывно, Гораций, в почете лишь деньги и власть,
Человечности суть до нуля обесценило время,
И удачлив лишь тот, кто сумел незаметно украсть,
И кого на престол посадило бездумное племя.
Правду можно купить. И Фемида, увы, не строга.
И любовь - лишь товар. И не знают величия духа.
Мог ли это не видеть теряющий зренье Дега?
Мог ли это не слышать Ван Гог, отрезающий ухо?
Эта странная жизнь, где вещичек накопленнных воз
Называют "добром", не изведав душевных сомнений.
Ах, Гораций, ответь: неужели мы только навоз
Для расцвета иных, приходящих вослед, поколений?
Как безумно манит запах яблок Эдемского сада
Как безумно манит запах яблок Эдемского сада,
Их тугая хрустящая мякоть под розовой кожей.
Любознательность наша - проказа? А, может, награда
С неуемным желаньем понять и почувствовать тоже?
Нам познания смертью грозили уже изначально,
Но рвались мы вперед, создавая науки и саги,
Чтобы детям своим под конец признаваться печально,
Что меняется мир, только люди по-прежнему наги.
Старый Ной
"Вот и день отгорел. Видишь, Боже, измученный Ной
В утомленном ковчеге упавшие звезды качает.
И слезится душа. И над горькой, постылой волной
Ной остался один, кто молитвой Тебе докучает.
Позабыть бы о том, как построен был мрачный ковчег,
О соседях, друзьях и родне, ребятишках и прочем.
Я доподлинно знал, что уже обречен человек,
Но без воли Твоей разве мог я хоть чем-то помочь им?
А когда напирала, с высот низвергаясь, вода,
И в отчаянье люди бежали под прорванным небом,
Я за них не молил, малодушно боялся тогда
На себе ощутить отголоски великого гнева.
Помнишь, юную мать заливало холодной водой,
А она, протянув мне бутон верещавших пеленок,
Зарыдала: "Спаси! Умоляю о милости, Ной!
Ведь ни в чем не виновен сегодня рожденный ребенок!"
Я до смерти своей этим криком, как грязью, облит.
И устала душа принимать эту горечь без меры.
Потому-то, наверное, старое сердце болит,
Что придавлена совесть моей стопудовою верой.
Что мне делать, Господь? Я давно потерял аппетит
И смотреть не могу на сынов помрачневшие лица".
"Успокойся, старик. Видишь: голубь назад не летит.
Значит, будет весна. И Земля для любви возродится".
Игра
Финальный акт в активе у актера,
Где пьеса - жизнь, а случай - режиссер,
И Бог уставший в будочке суфлера
Уснул и сладко дремлет до сих пор,
Где звуки, заблудившиеся в зале,
Затеплят озаренье сотен глаз.
Что жизнь - игра давно мне рассказали.
Обидно, что играю только раз,
Что в контрапунктах сумерек и света
Немало боли вынести пришлось,
Понять, что суть не в поисках ответов,
А в том, чтоб сформулировать вопрос.
Я на стихи саму себя пластую
И раздаю до донышка, до строк
С надеждою, что реплику простую
Подскажет пробуждающийся Бог.
И если это кто-нибудь оценит,
То, может быть, потом, когда умру,
Опохмелясь, собрат по мизансцене
Мне выдохнет: "Спасибо за игру".
Счастье
Ах, где мы только счастья не искали,
Какие только дали не прошли.
Ведь мы за ним гоняемся едва ли
Не с мига сотворения Земли.
Летаем к звездам, бороздим планету
И килем режем толщу водных масс,
Не понимая, что оно не где-то,
Не рядом даже, а внутри у нас,
Когда бредем знакомою дорожкой
Вдвоем к привычным радостям земным,
Когда ты просто жаришь мне картошку.
Обычную.
С лучком.
По выходным.
Вид из окна
А вид из окна - хоть багет натяни:
Прозрачны, почти акварельны узоры,
И мягко спускаются с неба огни
На купол стоящего рядом собора,
Чьи луковки к Месяцу устремлены
В молитве за общее наше спасенье,
Туда, где в глубинах пришедшей весны
От корня Исхода растет Воскресенье.
И хочется верить в прорвавшийся свет,
Как в первооснову, как в первопричину.
И рама оконная, словно багет,
Любви и надежд замыкает картину.
Все ближе горизонт
Все ближе горизонт - мой Рубикон,
Неотвратимость зреющих решений.
Под тетивой натянутых времен
Дрожь напряженья на стреле сомнений.
Лишь миг - и потеряю на пути
Все неизменно дорогое в жизни,
Чтоб там, у горизонта, обрести
Уверенность в ошибочности истин.
Рабочий
На ящике пустом из-под снарядов,
Лежащем у стола для резки хлеба,
Стоял мальчишка и уставшим взглядом
В разбитое окно смотрел на небо.
А руки сами делали работу.
Светился хлеб в нарезке ломтем тонким.
Рубашка, побелевшая от пота,
Прилипла к позвоночнику мальчонки.
Ну, наконец-то завершилась смена.
Он тщательно собрал в тряпицу крошки.
За них он завтра должен непременно
Братишке молока купить немножко.
Ведь он теперь за старшего в семействе
С тех пор, как разбомбило эшелоны.
Они тогда бежали с мамой вместе,
Но мама вдруг упала у вагона.
И хоть на хлеборезке трудно очень,
Он все-таки втянулся понемножку.
Зато он в десять лет - уже рабочий,
Есть карточка, а после смены – крошки.
А вот, когда отец придет с победой,
Каким бы год ни выдался тяжелым,
Он купит детям по велосипеду
И мяч футбольный. И отправит в школу.
Ответит он на трудные вопросы.
При нем никто не сможет их обидеть.
Мальчишка навернувшиеся слезы
Смахнул украдкой, чтоб никто не видел.
Скрипач
Дом, где наша семья обитала,
В прошлом не был ничем знаменит,
А стоял средь других у вокзала,
Совершенно обычный на вид.
Но зато в нем бывало известно
Кто, когда и к кому приходил.
К нам однажды зашедший профессор
Несказанно меня удивил.
Но, счастливую пряча улыбку,
Объяснила визит этот мать:
«Ой, сынок, я куплю тебе скрипку.
Он сказал, что ты должен играть».
И с тех пор обрекал я на муки
Всех соседей, как зрительный зал:
Ведь отнюдь не волшебные звуки
Я из скрипки своей извлекал.
Шли года. И когда аттестаты
Принесли мои сверстники в дом:
«Ой, сыночек, нужнее солдаты.
Я и скрипка тебя подождем.
А когда ты вернешься с победой
(Знаю я: обойдет тебя смерть),
Пригласим мы тогда всех соседей,
Всех друзей на твой сольный концерт».
Сквозь войны оголтелое пламя,
Сквозь разрывы снарядов и мин
Я о скрипке мечтал и о маме,
С одинаковой нежностью к ним.
Но победа куется нескоро,
Но от крови земля горяча.
И талантливы руки сапера.
И упорна душа скрипача.
А когда под бренчанье медалей
Узнавал я свой город с трудом,
То внезапно глаза увидали
Уцелевший случайно наш дом.
Что же горло так резко осипло?
Ведь закончилась эта война.
«Где ты, мама?» Забытая скрипка
Одиноко лежит у окна.
И соседская девочка Галя
Говорит роковые слова:
«Всех евреев тогда расстреляли.
В сорок первом. За домом. У рва».
Руки скрипку держали, а ноги
Уносили меня наяву
По сжимающей сердце дороге,
По дороге ко страшному рву.
Но пригрезилась мамы улыбка,
Будто время повернуто вспять.
И гортанно расплакалась скрипка:
«Ой, мой мальчик, ты должен играть!»
***
«Ты - женщина, и этим ты права».
В. Брюсов
Нет, я не умею вставать на пуанты,
Легко, словно бабочка, в танце кружиться,
Внимать комплиментам, вывязывать банты,
Задорно смеясь, потакать небылицам.
Зато я умею до остервененья
Полы натирать и обеды готовить,
Варить из клубники желе и варенье,
Быть мужу послушной и не прекословить.
Но в жизни так много нелепых моментов.
И кто объяснит, почему так бывает:
Мне дарят улыбки, цветы, комплименты.
А муж варит борщ и полы натирает.
Был день шестой
Был день шестой от мира сотворенья.
Адам устал и на траву прилег,
Хотел переосмыслить впечатленья,
Как грандиозно мир задумал Бог.
Но где-то зарожденные глубоко
Томили душу странные мечты
О том, что нужно жить не одиноко,
А он один средь этой красоты.
Смежала ночь пушистые ресницы.
Адам впервые в жизни видел сон
О женщине с глазищами жар-птицы,
О том, что будет он в нее влюблен,
Еще о том, что их судьбина злая
И не убережет их от невзгод,
И вскоре Бог изгонит их из рая
И не благословит грядущий род.
А в бесконечной череде столетий,
Всевышнего о вечности моля,
Друг друга убивающие дети
И кровью опьяненная земля.
Адам проснулся, пот холодный вытер,
Но лишь один вопрос сумел задать:
«Зачем ты сотворил меня, Учитель?
Какой урок хотел мне преподать?»
А с неба звезды капали слезами,
Тупая боль пронизывала бок,
И женщина с волшебными глазами
Чарующе дремала возле ног.
***
На клавиши старинного органа,
Дрожа от напряженья, пали руки.
И мощные, как волны океана,
Взметнулись растревоженные звуки,
В неистовстве ударились о стены,
Спеша в пространстве зала раствориться.
И музыка, как хлопья белой пены,
Осела вдохновением на лица.
***
Гроза в феврале, будто в мае.
Окно занавесила тьма.
А мне по душе голубая
Под пледом колючим зима.
Природа уснула устало.
И не передать на словах,
Как легкий морозец крахмалом
На снежных скрипит простынях.
Сугробы наметены пышно.
Спокойнее времени бег.
И тихо настолько, что слышно,
Как медленно падает снег.
***
Стекала ночь на нижний ярус,
Как охлажденная вода.
Заглядывал в окно Антарес –
Большая, яркая звезда
В моем зодиакальном знаке.
Тихонько, чтоб не разбудить,
Он предрекал мне, как оракул,
Все, что сокрыто впереди,
Вещал о том, что было прежде,
Чему не повториться впредь,
Смеялся над моей надеждой,
Париж увидев, умереть.
И то ли грежу, то ли вижу,
Что я, как ведьма на метле,
Несусь над дремлющим Парижем
В воздушном шаре Монгольфье.
Глаза то тьма, то ветер режет,
Но в сердце ощущаю боль,
Когда в отчаянной надежде
Дотла сжигаю жирандоль.
Лишь час остался до рассвета.
Антарес, что же ты спешишь
Жизнь, как разменную монету,
Принять за снящийся Париж?
***
Храню любовь, как скрипку Страдивари,
От всех температурных перепадов.
От пыли я держу ее в футляре.
И мучаюсь в душе: а так ли надо?
И с каждым часом все сильнее муки,
И сердце надрывается от крика:
Ну, где же вы, чарующие звуки?
Ну, для чего я сохраняю скрипку?
Но есть надежда: завтра утром ранним
Придет скрипач. Футляр откроет смело.
И скрипку загрустившую достанет.
И струны оживит смычком умелым.
Звездный ветер
Всему определение дано.
И, как свеча, душа почти погасла.
И Аннушкой давно пролито масло.
И вечность бьется бабочкой в окно.
И все сильней одолевает грусть.
Но вслушайтесь: он тих, едва заметен,
Но веет во вселенной звездный ветер,
Любовью наполняя слабый пульс.
И я себе командую: «Живи
Наперекор нелепым предсказаньям!»
И каждый миг твержу, как заклинанье:
«Усилься, ветер! Дай вдохнуть любви!»
***
Смакую слово, как коньяк
С лимонной долькой.
Приятно от него и как
От спирта горько.
Округлость в нем и острота –
Всего навалом.
Оно и славило Христа,
И распинало.
И как поверить в чистоту
Твоих признаний,
Где нет любви, но за версту
Пьянит словами.
На работу
Пурга была неистова и люта.
Неделю за окном царила тьма.
Циклон бесился, землю с небом путал.
А снег по крыши засыпал дома.
Мы замирали при метеосводках.
Но ветра вой, казалось, в уши врос.
И, наконец, хорошую погодку
Пообещал синоптиков прогноз.
Услышав, что уже пурги не будет,
Что снегопад утихнет среди дня:
«Мне в город надо. Там больные люди, -
Сказала мама, - Ждут они меня».
«Но как мы доберемся? – я вскричала, -
В таком снегу мы не осилим путь».
«Ты собирайся, - мама отвечала, -
Да школьные тетрадки не забудь».
Наш городок военный неприметно
Стоял у дальней сопки на реке.
До города пятнадцать километров
По трассе, а двенадцать - по тайге.
Меня лесные тропы убедили
В том, как силен бывает человек.
Мы шли, ползли, откапывались, плыли,
Когда по грудь проваливались в снег.
После пурги крепчал морозец яро,
Глаза слепило снега белизной,
А мы все шли, окутанные паром,
Как будто выходили из парной.
Уже с трудом передвигались ноги,
Но все-таки сбываются мечты.
После часов мучительной дороги
Мы добрались до городской черты.
А город пробивался из-под снега,
Откапывал дома и фонари.
И к ночи к месту нашего ночлега
Мы с мамой к поликлинике пришли.
Там стулья по-над стенкою стояли.
Я, помню, приземлилась на один.
И оказался жесткий стул едва ли
Не самой лучшей из земных перин.
А за окном уже рассвет забрезжил,
Тускнел на небе блеск светил ночных.
В халате медицинском белоснежном
Спешила мама принимать больных.
Прошли года, а мы остались те же.
Нас изменить невзгоды не смогли.
Лишь у кого-то кудри стали реже,
А у кого-то дети подросли.
Не из-за денег, не из-за почета
Мы покидали теплое жилье.
Мы просто добирались на работу,
Чтоб после честно выполнить ее.
Время быть уже побегам
Время быть уже побегам,
Но на землю и дома
Сыплет, сыплет, сыплет снегом
Неуемная зима.
Сквозь разорванные тучи
Солнца луч едва проник.
Заставляет снег колючий
Прятать щеки в воротник.
Но не вечно быть морозам.
Перестали верить мы
Этим яростным угрозам
Обезумевшей зимы.
И замерзшие, как черти,
Радость чувствуем сполна:
Ведь в метельной круговерти
Зарождается весна.
Мой верный спутник - одиночество
Мой верный спутник – одиночество -
Мой старый друг, моя собака.
С тобою вместе мне не хочется
От одиночества заплакать.
Привыкнув к твоему присутствию,
К тому, что ты шагаешь следом,
Я на последний рубль, не мудрствуя,
Всегда кормлю тебя обедом.
И стены в трещинах – царапинах
Давно с тобою разделила.
Тебе читаю письма папины,
С которыми не так уныло.
А в письмах – ропот дальше некуда
На спор с начальством и рассрочки.
Упрек, что за друзьями некогда
Мне написать домой ни строчки.
И я сажусь в дивана полосы,
Где от окна не слишком дует.
А из угла привычным голосом
Мне одиночество диктует,
Что все в порядке в нашем племени,
Что вышлю деньги на рассрочку.
Пришли друзья. И нету времени
Черкнуть домой хотя бы строчку.
Сегодня я проснулась рано
Сегодня я проснулась рано.
Вокруг звенела тишина.
Она, как звуки фортепиано,
Оттенками наделена.
А речка дымкою укрыта.
И в пробуждающийся лес
Стекал рассвет вином пролитым
По синей скатерти небес.
Вдали, готовые к удою,
Отяжелевших туч стада.
И к утреннему водопою
Спешит последняя звезда.
И день спешит, и ночь течет,
И время предъявляет счет
За все слова, за все дела,
За жизнь - коктейль добра и зла,
За тьму накопленных обид,
За невостребованный стыд,
За то, что ложь не замечал,
А подлость видел, но молчал,
За то, что в суете мирской
Старался обрести покой,
За мнимых целей грозный вал,
Где сам себя и потерял.
Какая б ни была вина,
А время взыщет все сполна.
И подчеркнуть вопрос дерзну:
Что жизнь, коль имя на кону?
Ах, Каналетто!
Ах, Каналетто, Каналетто!
Какой
волшебный поворот
В
прозрачность голубого цвета,
В теплынь
венецианских вод,
В
правдивость красочной натуры,
Плеск
весел, гондольеров крик
И кружева
архитектуры,
Ведутой*
замершие вмиг.
А все
вселенские вопросы
Про
вечность и про бытиё
Там, во
"Дворе каменотеса",
Где
сохнет чистое бельё.
*Ведута -
городской пейзаж, выполненный с топографической точностью
В прощальную роскошь осенних базаров
В прощальную роскошь осенних базаров
Спешили
мы как-то, из дома уйдя.
А после
гуляли влюбленною парой
Под серой
стеной проливного дождя.
Когда же
его музыкальные звуки
Растаяли,
клена живая свеча
Нам
сбросила листья в озябшие руки,
Как шубу
соболью с царева плеча.
Всю жизнь мы ждем
Всю жизнь мы ждем. Сначала - чтобы вырасти,
Потом -
любви, взаимности, добра,
Мифической
какой-то справедливости,
А после -
промелькнувшее вчера.
В копилки
собираем не из жадности,
Детишкам
передать, как долг велит,
Одни -
простые маленькие радости,
Другие -
вороха своих обид.
Решений
ожидая, часто мечемся,
Смахнув
усталость, словно пот, с лица.
А по
ночам вздыхает человечество
И ждет,
как в сказке, доброго конца.
Душа металась
Я преданная и верная
Я преданная и верная,
А надо бы быть иной:
Бунтаркой, нахалкой, стервою.
А, может, твоей женой?
Не бойся вопроса важного:
Я с горечью, но шучу.
Безумства – они не каждому
Любимому по плечу.
Пусть не будет ни кола, ни двора
Пусть не будет ни кола, ни двора,
Мне вослед не пожелают добра,
Только стыд перед своею семьей
За счастливый миг быть рядом с тобой,
Не хочу тебя на час, напрокат,
Не верну тебя вещицей назад.
Вероятно, я чрезмерно горда,
Раз желаю быть с тобой навсегда.
Только где-то заблудилась весна.
И, наверно, я тебе не нужна.
Было сумрачно и поздно
Было сумрачно и поздно.
Теплый вечер липой пах.
И раскачивались звезды
На серебряных цепях,
Словно люстры в бальном зале.
Но торжественностью полн
Танец тот, что мы плясали
Под накатный рокот волн
На пустынном диком пляже
Под ущербною луной.
И на танец этот даже
Загляделся Царь морской.
А когда в пушистой пене
Утром нежилась заря,
Дал он нам благословенье
Пригоршнею янтаря.
И с тех пор в шкафу на полке
Навсегда сохранены
Все янтарные осколки
Той, поломанной луны.
Любовь как заблудившаяся птица
Любовь, как заблудившаяся птица,
Настойчиво в мою стучится грудь.
А я стою, боясь пошевелиться
И это чувство нежное спугнуть.
И, кажется, впервые в жизни каюсь
За каждый миг, что прожит мною до...
И радуюсь, когда любовь, как аист,
Так по-хозяйски вьет в душе гнездо.
Весенний сонет
И будет все, как в первый раз:
И нетерпенье, и желанье,
И близость твоего дыханья,
И робость в уголочках глаз,
И нервный трепет тонких рук,
Полуулыбка, полуслово,
И будет вальс волшебный снова,
И мой нечаянный испуг,
И отразится седина
В блестящем зеркале паркета -
Пришедшей осени примета,
Но мы не станем верить в это,
Не зря в названии сонета -
Весна. Ты чувствуешь? Весна!
Официально мы "на Вы"
Официально мы "на Вы".
Но как мне хочется порою
Сломать приличия устои -
Оплот докучливой молвы.
Как хочется сказать Вам "ты"
И руку с нежностью погладить.
И в удивленном Вашем взгляде
Прочесть оттенок доброты.
Наивно верю
А я наивно верю в чудеса,
Хоть дорог алый шелк на паруса,
И только Эльма светятся огни.
Не обмани меня, не обмани.
Чем ближе март
Чем ближе март, тем сумрачней в душе.
И тем сильней предчувствие утраты.
Пожалуй, я открою Бомарше
И улыбнусь строке его крылатой.
И погружусь в счастливый мир любви,
Смешных интриг, веселого коварства.
Поэзии всесильное лекарство
Настаиваю на своей крови,
Чтоб встретить март и, может быть, тебя,
Твоих стихов в источнике напиться
И, безответно этот мир любя,
В его пространстве светлом раствориться.
Не расскажу тебе
Не расскажу тебе, не расскажу
О том, как зябко наплывает вечер,
О том, как просто твой автоответчик
Стер между нами времени межу,
О том, что стынут слезы на очах,
И я звоню, объята нетерпеньем,
Но вновь не оставляю сообщенья
И опускаю трубку на рычаг.
И согреваюсь призрачным теплом,
И наслаждаюсь отзвучавшей нотой,
Сулящей счастье долгого полета
И ожиданье в голосе твоем.
Не расскажу тебе, не расскажу...
Наверно, все предрешено
Наверно, все предрешено
У Бога в человечьих списках.
Я - не Веласкес. Живописцем
Вельможным быть мне не дано.
И это мне стократ милей.
Встречать свои творенья рада
В пылу борьбы, на баррикадах,
А не в покоях королей,
Монаршей милости моля.
Но, может, высшая свобода -
Писать историю народа,
Пусть и в портретах короля?
Что жизнь, в которой нет любви твоей!
Зачем дана? Я в ней не вижу смысла.
Вокруг противно, серо, скупо, кисло
И с каждым днем нелепей и скучней.
Что жизнь, в которой солнце не взойдет,
И длится ночь неизмеримо долго,
И счастья нет, а есть лишь чувство долга,
Все остальное не беру в расчет.
Такое вот расхожее клише.
Но, может, я не те читала книги,
Раз эти добровольные вериги
Ношу всю жизнь на собственной душе?
И скинуть бы, да нет на это сил.
Но знаю, что и ты свои не сбросишь.
И быть с тобою рядом не попросишь.
А было б счастье, если б попросил.
2006
Ассоль
Ты заказывал устриц в прибрежной таверне
И лениво с подвыпившим боцманом спорил,
Ну, а я грациозною маленькой серной
На свиданья к тебе прибегала у моря.
Мы бродили вдоль берега вечером длинным.
Ты показывал мне корабли у причала.
Я тогда поняла, что твоя бригантина
Для тебя много больше любви означала.
Ах, зачем я когда-то поверила Грину.
Видно, в этом ошибка моя заключалась.
Как мечтала я встретить твою бригантину,
Как ждала, что сверкнет для меня алый парус!
Только сказка и жизнь – это разные вещи.
Ты поднял якоря с предрассветным приливом.
Это в сказке любовь морем ласковым плещет.
В жизни – белые чайки кричат сиротливо.
Статуя
Рассказ о статуе из глины,
Быть может, скрасит ваш досуг.
В одном из городков старинных
Однажды скульптор жил. И вдруг
Влюбился он. Такой напасти
Не удается избежать.
Но о любви предмету страсти
Никак не мог он рассказать.
И стала жизнь невыносимой.
И все острей молчанья боль.
И в статуе из белой глины
Решил он выразить любовь.
И страстная его натура
Забыла сон, еду, покой,
Пока желанная фигура
Не задышала под рукой.
И так глаза глядели пылко,
И так легка была рука,
Что запульсировала жилка
На белой глине у виска.
Но глина разъедала руки
И растирала до крови.
И статуя рождалась в муке
И оживала для любви.
А он творил и любовался,
Покуда вечер не погас.
Он оторвать свой взгляд боялся
От этих говорящих глаз.
А ветер, налетавший сзади,
Ей платье теребил едва.
И вот в ее горящем взгляде
Вдруг отпечатались слова:
"За то, что душу дал ты глине,
За силу нежную твою,
Я обессмерчу твое имя,
Я о любви тебе спою.
Ты не сумел сказать словами
О чувствах, что росли в груди
И пробудили даже камень.
Теперь же слушай и гляди".
И вдруг из глиняного горла,
Наслав на скульптора испуг,
Его творение исторгло
Необычайно чистый звук.
И были веские причины
Забросить всякие дела,
Ведь статуя из белой глины
Впервые звуки родила.
И приходил народ послушать
Те звуки дивной красоты.
И завораживали душу
Прекрасной статуи черты.
Но вдруг среди толпы, гудящей
О чудесах последних дней,
Заметил скульптор взгляд грустящий
Любимой девушки своей.
И, подведя ее поближе,
Сказал, смущенья не тая:
"Прими любовь мою. Прими же.
Отныне статуя твоя.
Ее лепил я долго очень.
Ее я делал много дней.
И в эти дни, и в эти ночи
Я, кажется, сроднился с ней.
Зачем же ты грустишь напрасно?
Прими моих усилий плод.
Взгляни же, как она прекрасна!
Послушай, как она поет!"
Но статую погладив нежно,
Сказала девушка в ответ:
"В твоей душе живет, конечно,
Одна она". И слышит: "Нет.
Спроси любого живописца,
И подтвердит тебе любой:
Не сможет статуя сравниться,
Моя любимая, с тобой.
Спроси любого музыканта:
Великолепна звуков нить,
Но все-таки ее бельканто
С твоею песней не сравнить!"
И в тех словах его звучала
Такая подлинная страсть,
Что статуя вдруг замолчала
И как-то странно напряглась.
Затем лицо окаменело,
Потухли дивные глаза,
И по щеке молочно-белой
Стекла горячая слеза.
И собралось народу много.
И удивлен был белый свет,
Что по щеке, как от ожога,
За той слезой тянулся след.
И пали на колени люди.
И с трепетом твердили вновь
О чуде, о великом чуде.
А это плакала любовь.
И статуя из глины белой
С тех пор молчит, грустит одна.
Но помнят люди, как сумела
Любовь без слов воспеть она.
И пусть взаимности добиться
Не суждено, как видно, ей.
Но дай нам, Боже, так влюбиться
И спеть так о любви своей!
Мадонна
Белый мрамор моей души
Отогрев теплотой ладони,
Легким трепетом нежных рук
Обозначив овал лица,
Ты ваять меня не спеши,
Придавая черты мадонны,
Дай прочувствовать сладость мук,
Мук рожденья из-под резца.
Ты создашь меня на века,
Ты подаришь мне бесконечность,
Чтобы время игривым псом
Где-то рядом у ног легло.
Но, прошу, не спеши пока
И подумай: зачем мне вечность?
Мне ведь нужен обычный дом
И любовь, и твое тепло.
Клеопатра
Антоний мой! Моя надежда!
Мой муж! Мой Бог! Моя любовь!
Чернеет на твоей одежде
Уже запекшаяся кровь.
Твои последние минуты
Бегут разбитым войском прочь.
А я все помню почему-то
Ту нашу сладостную ночь.
И вновь Исида звезды сыплет
С небес. И, чувства не тая,
И жизнь свою, и весь Египет
К твоим ногам слагаю я.
Люби меня, пока есть силы,
Целуй меня, любимый мой.
А, впрочем, нет. Антоний, милый,
Прошу: возьми меня с собой.
Твои я обмываю раны
И гневом праведным дышу.
Позволь, письмо Октавиану
Прощальное я напишу.
"Земли Египетской царицей,
Октавиан, ты не любим.
И за твоею колесницей
Я не войду в священный Рим.
Патрициев великих жены
Не усмехнутся мне вослед.
Да, пал Египет побежденный,
Но Клеопатра - вовсе нет.
Как, Август, ты самонадеян,
Коль не увидел до сих пор:
Горды потомки Птолемеев.
Им смерть милее, чем позор.
Лишь об одном тебя царица
Египта хочет попросить:
Меня с Антонием в гробнице
Одной вели похоронить".
Ну, вот. Лишь подпись нарисую.
Антоний, милый, подожди!
Змея горячим поцелуем
Коснулась мрамора груди.
Восточная сказка
Меня не будит муэдзин протяжным криком с
минарета.
Так что же грезится Восток, да так, что кругом голова?
То принесенная тобой светло-коричневого цвета
На тонком блюде на столе распахлась свежая халва.
Ты заварил зеленый чай, придвинул блюдечко с изюмом
И, полотенчатый тюрбан на голове соорудив,
Ты принимаешь строгий вид и притворяешься угрюмым.
А я шепчу тебе: "Мой хан! Как ты божественно красив!"
Пусть я законная жена всего одна в твоем гареме
(О расширении его ты, дорогой, и не мечтай!),
Я отлюблю тебя сполна, не возвращаясь к этой теме,
И за себя, и за Зухру, за Лейлу и за Гюльчатай.
Артисты цирка
Мы до головокруженья отрабатывали трюки.
Замирал от восхищенья, на арену глядя, зал
И, лавиною оваций нам оплачивая муки,
Заразительно смеялся и в волнении стонал.
И тогда мы забывали сотни трудных репетиций,
Все полученные травмы, неустроенный свой быт,
И дарили людям радость блеском цирковых традиций,
И артист, как на ладони, честен был и был открыт,
Словно старость не нагрянет, словно праздник вечным будет,
Словно кресло инвалида не привычный наш удел,
С верой в то, что лучше станет, да и зритель не забудет.
Горько знать, что государству не до нас и наших дел.
Но покуда мы не стары, сознавая жизни цену,
Разрывая на мгновенья все оставшиеся дни,
Под гремящие фанфары мы выходим на арену,
Начинаем представленье. Зажигает цирк огни.
Люблю, когда со сцены глядя в зал
Люблю, когда со сцены глядя в зал,
То тишиной, то смехом наслаждаясь,
Встречаю ваши умные глаза
И сопереживанья добиваюсь.
Когда творю, живу, дышу для вас,
Желание играть неодолимо.
Мне кажется, что музы в этот час
Меж зрителей присутствуют незримо.
Микеланжело. Сотворение Адама
"Не будь мы Господу душой под стать,
Погрязли бы в никчемности презренной,
А нас пленяет красота Вселенной,
И тщимся тайну вечности познать".
Микеланжело
(перевод Ф. Тютчева)
"Пред фрескою, как пред иконой,
Вобравшей чаянья сердец,
Стою коленопреклоненный
Перед Тобою, мой Творец.
Благодарю, что дал мне силы
И вдохновение мне дал.
А помнишь ли, как это было,
И как Адама я писал?
Как в самых неудобных позах
Я линии свои искал,
Когда впитавший краски воздух
Уже совсем тяжелым стал,
И одеревенело тело
Настолько, что текла слеза,
Как ныло все, как все болело,
Почти не видели глаза,
А я писал. Писал упрямо
С утра и до заката дня,
Чтоб Ты, кто сотворил Адама,
Ни в чем не упрекнул меня.
И как мне было не стремиться
Писать, чтоб каждый мускул - зрим,
Чтоб Ты Адамом мог гордиться,
Как лучшим детищем своим,
Чтоб был в нем и поэт, и воин,
И чтоб, огромный мир любя,
Был человек всегда достоин
Отцом, Творец, назвать Тебя.
Писал я до седьмого пота.
Я сделал все, что только мог.
И вот окончена работа,
Что лишь с Тобой под силу, Бог.
И коль Адам Тебя достоин,
Ты ничего не говори,
А лишь коснись его рукою.
Коснись и душу подари".
Саломея
Напрасно ты думаешь, я не сумею
Нарушить тобою хранимый покой.
Сегодня же вечером ты Саломею
Узнаешь танцующей перед тобой.
В атласную кожу одетые плечи
Едва драпированы негой шелков.
И ты унесешься мечтою далече,
Туда, где уже разгоняется кровь,
Где запахи, звуки и влажные взгляды
Любовью окутаны, как пеленой,
Где шире распахнуты складки наряда,
И тело призывно манит белизной,
Где множат любовь зеркала в изголовье,
Где в кончиках пальцев желания дрожь.
И сердце, истекшее за ночь любовью,
Под утро на блюде ты мне принесешь.
Я - не Тамара
Я - не Тамара. Я другая.
И нужен мне другой подход.
Не руки, что меня ласкают,
Но слово, что в полон берет.
И мне иное выраженье
Так видеть нравится у Вас.
Нет, не любовь, не восхищенье,
Но вдохновенье Ваших глаз.
Последние шаги
Фашист стоял, слегка расставив ноги,
А рупором усиливалась речь
О том, что для евреев нет дороги,
Иной дороги, чем дорога в печь.
Надменность и презрение во взгляде.
И черный автомат наперевес.
Казалось, утро в лагерном наряде
Легло к его ногам, сойдя с небес.
А женщина стояла у барака.
Раздели заключенных догола.
Война, как кровожадная собака,
Давным-давно всех близких унесла.
И право жить, дарованное Богом,
Утеряно, как полушалок с плеч.
И женщина шагнула на дорогу,
Дорогу, упиравшуюся в печь.
Но будто натолкнулась на преграду,
И, словно молоко, вскипела кровь:
Фашист сверлил ее надменным взглядом.
Так смотрят на зверей и на рабов.
А до конца шагов осталось мало,
Но ей не одолеть стыда черту.
Она себя руками прикрывала,
Руками прикрывала наготу.
И этот жест, знакомый всем от века,
Казалось, объяснил ему без слов:
Она прожить стремится Человеком
Оставшиеся несколько шагов.
И столько в жесте женственного было,
Что он внезапно понял, почему
Жила в еврейке нравственная сила
Быть Человеком вопреки всему.
И в этой мысли новизна сквозила
Такая, что он дрожь сдержать не смог.
Она его, фашиста, победила.
Он понял это. И нажал курок.
Отступление
Мы отступали. Шел десятый день.
Стелился над землей багровый дым.
И был таким щемящим и родным
Сиротский вид российских деревень.
Я шел, сморгнув горячую слезу,
Усталый и от голода чумной,
Внезапно увидав перед собой
Колхозницу, доившую козу.
Стекали в кружку капли молока.
Я руку протянул, но в тот же час
Заметил, что следят издалека
За мной пять пар голодных детских глаз.
А женщина поправила платок,
Метнув тяжелый взгляд из-под бровей,
И глухо позвала: "Иди, сынок.
Последнее, а все-таки испей".
И, видя, что отказываюсь брать,
С печалью, ей добавившей морщин,
Сказала: "У тебя ведь тоже мать
Ждет-не дождется, чтоб вернулся сын".
Я кружку взял, но дрогнула рука:
Во взгляде были жалость и укор.
Вы знаете, я помню до сих пор
Тот горький вкус парного молока.
Гойя
Этот бал Сатаны с загнивающей рыжей гвоздикой,
Громко воют коты, как металлом по краю стекла.
И толпа, что вокруг, безобразна, пестра, многолика.
И гогочет, юродствуя, ночь раскалив добела.
И раздавлены звезды. И я по осколкам - душою
Сквозь кровавый, нелепый, отчаянный времени бег.
Подарите мне кисти. И я полотно небольшое,
Написав, озаглавлю: "Капричос. Сегодняшний век".
Медсестра
Я снова вижу этот сон,
И страшно
так же, как когда-то.
В нем бой
ведет наш батальон,
И рядом
ранило солдата.
Всего
лишь метрах в двадцати.
И пусть
вокруг осколков гуща,
Спешу
быстрей к нему ползти.
Ах,
метры! Как же вы длиннющи!
Держись,
браток! Держись, родной!
Еще
немного. Помощь рядом.
Как долго
длится этот бой!
Как
близко ухают снаряды!
Еще два
метра – и кусты,
И
полминуты передышки.
И вновь
ползу, тащу бинты.
Ты
потерпи чуток, братишка.
Я верую:
поможет Бог,
И
невредимой доползу я.
Еще всего
один рывок,
И я тебя
перебинтую.
Но щеку
обожгла слеза
В нелепой
девичьей обиде:
Твои
огромные глаза
Открыты,
но уже не видят.
Проснусь
– давно окончен бой.
Но всякий
раз едва заметно
Прошу:
«Солдат, прости, родной,
Меня за
эти двадцать метров».
А знаешь, когда Новый год постучится в окно,
И время иссякнет серебряным звоном в часах,
Откупорим это, вобравшее солнце, вино
И выпьем за то, чтобы радость искрилась в глазах,
Как можно скорее растаяли вечные льды
Раздора и зла. Чтобы в душах ютилось тепло.
Весною не шквалистым ветром ломало сады,
А цветом вишневым все тропочки в них замело.
Мы выпьем за нас. Ты бокалы, дружок, приготовь.
И пусть исчезают любые тревоги с лица.
Мы выпьем за то, чтобы правила миром любовь,
И это правленье вовеки не знало конца.
Нам близок был поэта гений
Нам близок был поэта гений,
И, книгу положив на стол,
"Я помню чудное мгновенье",
Слегка волнуясь, ты прочел.
А после, не найдя управы
На бунт страстей, что грудь терзал,
Ты восхитительные главы
Мне из "Онегина" читал.
Пока свечи алело пламя,
И месяц по ветвям скользил,
Его волшебными словами
Ты о своей любви твердил.
И были мы пьяны стихами,
Хоть рядом пенилось легко
Для встречи купленное нами
Санкт-Петербургское клико.
Ночь перед дуэлью
Уже окончен бал,
Разъехались кареты,
И музыкант в футляр
Вложил виолончель,
И опустевший зал
Под всхлипы менуэта
Торжественно молчит…
А завтра ждет дуэль…
А рядом на столе
Чернила и бумага,
И тает за окном
К заутрене звезда,
Строка пришла на ум,
Но до утра два шага,
И скоро призовут:
«К барьеру, господа!»
Простите, Натали
И дети, и Россия,
Что вас не уберег
От горестных потерь.
Да только у меня
Роднее и красивей
На свете никого…
А завтра ждет дуэль…
Бабочка
Сказал ты: "Прощайте, мадам
Баттерфляй!"
И я развернула дрожащие крылья.
А ветер стелился осеннею пылью.
И было мучительным слово "прощай".
Но окна твои излучали тепло.
Казалось, за ними спокойно, уютно.
О, как безнадежно, о, как безрассудно
Разбить я пыталась тугое стекло.
А мир был огромным, холодным, чужим
И горьким от пепла сжигаемых листьев.
И только большие, тяжелые кисти
Призывно алели на ветках рябин.
И я к твоему прилетала крыльцу,
Как призрак давно отзвучавшего лета,
Любовью твоею ничуть не согрета,
Стряхнув на порог золотую пыльцу.
И пусть за дверьми у тебя благодать,
Меня закружило, как листик рябины.
Прости, мой хороший. Прощай, мой любимый.
Я больше не буду к тебе прилетать.
Мне передали: ты звонил
Мне передали: ты звонил
Издалека, с чужой планеты,
Где нет ни воздуха, ни света,
И думать трудно, и нет сил.
Тяжел и долог твой маршрут,
А здесь тепло и солнца много,
А на полотнах у Ван Гога
Всегда подсолнухи цветут.
Но, что тебе наш отчий дом,
Цветов и листьев филигранность,
Когда ты так влюблен в туманность,
Дырою черною пленен.
Ты, говорят, читал стихи
С каким-то неземным названьем.
Увы! Не лечат расстоянья
Ни от любви, ни от тоски.
Я среди множества светил
Твое отыскиваю взглядом.
Как жаль, что мы с тобой не рядом.
Зачем ты все-таки звонил?
Я помню
Я помню: летний день был жарок.
И вы шептали мне: "Катрин!
Я обещаю вам подарок
В чудесный вечер именин".
И вот цыганские кибитки,
Шелк пестрых юбок, храп коней.
И обжигали душу скрипки
Горячей музыкой своей.
Вы мне дарили вечер этот,
Усами руку щекоча.
И обрамляли эполеты
Широкий разворот плеча,
Играли блики в позументе.
И я просила: "Дорогой!
Наденьте, слышите, наденьте,
Наденьте ментик голубой!"
Подружки в креслах у камина
Судачили про наш роман:
"Князь - обаятельный мужчина!
На нем прекрасный доломан!"
Но, как снегурочка весною,
Я знала, что грядет беда,
Что вы расстанетесь со мною
И не вернетесь никогда.
Лилось шампанское. Фужеры
Звенели чистым хрусталем.
Я приглашала офицеров
Почаще посещать наш дом.
Но вот мазурки расписали.
И вы, простившись, мчались прочь.
Ах, скрипки! Как они рыдали
В ту восхитительную ночь!
Снежинками звезды летели навстречу
К картине Джеймса Уистлера "Ноктюрн
в золоте и голубом "Снег в Челси"
Снежинками звезды летели навстречу
И с хрустом ломались у нас под ногами.
Какой это был удивительный вечер:
Мы азбуку чувства вдвоем постигали.
Тем звездам летящим давая названья,
Теряясь в проемах светящихся окон,
Ты все теребил, затаивши дыханье,
Волос непослушных каштановый локон.
А снег размывал геометрию линий,
Смешав все, что было и будет когда-то.
И мир нам казался пронзительно-синим
В сверкающих пятнах оконных квадратов.
О счастье грядущем несмелые мысли
Окрасили щеки оттенком пурпурным.
А свет завораживал, словно Уистлер,
Богатой палитрой волшебных ноктюрнов.
Я не верю тебе
Я не верю тебе. Не верю.
Этой болью живу давно.
Но когда запираю двери,
То распахиваю окно.
Для чего? И сама не знаю.
Но, как рыба на берегу,
Надышаться тобой желаю,
А вдохнуть уже не могу.
Ушла зима
Ушла зима - ушла пора надежд.
Весна - пора принятия решений.
Мы выросли из наших отношений,
Как дети вырастают из одежд.
И горько мне, и грустно визави,
Но с этим невозможно не считаться:
Мы повзрослели и пора расстаться
С несбыточною сказкой о любви.
А утро начиналось как всегда
А утро начиналось как всегда
Метаньями меж кухнею и ванной;
И слышной от соседей речью бранной
О том, что в кране кончилась вода;
Яичницей, сгоревшей невзначай;
Косметикой, наложенной неловко;
Толпой людей на каждой остановке,
Штурмующих троллейбус и трамвай;
Плакатами "Изменим старый быт!",
Развешенными над привычной трассой.
И вдруг тобою сказанное: "Здравствуй".
И мир качнулся и сошел с орбит.
Сыграть!
Сыграть! Да так, чтоб зал рукоплескал!
Цветы в
корзинах, шоколад, букеты,
Улыбки,
крики "Браво!", вспышки света
И пенного
шампанского бокал.
Потом в
уборной протереть лицо,
Салфеткой
промокнуть остатки грима,
Одеться,
не спеша, и выйти в зиму,
В колючий
снег, на скользкое крыльцо.
Поймать
такси, доехать, а потом,
Ключи
нащупав в темноте кармана,
Войти и
сесть на краешек дивана.
И только
после расстегнуть пальто.
И,
приготовив вазу для цветов,
Усталым
взглядом обвести квартиру.
И знать,
что любят все мужчины мира.
А лучше
бы один. Весь мир - ничто.
Все чаще сковывает страх
Мужу
Все чаще сковывает страх
Уйти не долюбив,
Души не выразив в стихах,
Обиды не простив,
Столь много не успев сказать,
Не завершив свой труд.
Бесспорно, может наказать
За это Высший суд.
Но я боюсь не пустоты,
Не адского огня.
Я за тебя боюсь: как ты
Здесь будешь без меня.
Клавиша белая, клавиша черная
Клавиша белая, клавиша черная.
Звуков
волнующих бешенный вихрь.
Жизнь
отзвучала мелодией вздорною
И
безнадежно запуталась в них.
Клавиша
белая, клавиша черная.
Строит
судьба гармонический ряд,
Только
вплетает в аккорды минорные
Все
диссонансные звуки подряд.
Мыслей и
чувств благозвучное крошево
Сетью
морщинок легло возле глаз.
Вот бы
собрать все, что было хорошего,
И
наиграть, как шопеновский вальс.
Клавиша
черная, клавиша белая.
И
интермеццо летит из-под рук.
Что же
ты, жизнь, как душа оробелая,
На alla
breve* сбиваешься вдруг.
* Alla
breve - укороченный (итал.) музыкальный размер 2/2
Стекала ночь
Стекала ночь на нижний ярус,
Как
охлажденная вода.
Заглядывал
в окно Антарес -
Большая,
яркая звезда
В моем
зодиакальном знаке.
Тихонько,
чтоб не разбудить,
Он
предрекал мне, как оракул,
Все, что
сокрыто впереди,
Вещал о
том, что было прежде,
Чему не
повториться впредь,
Смеялся
над моей надеждой,
Париж
увидев, умереть.
И то ли
грежу, то ли вижу,
Что я,
как ведьма на метле,
Несусь
над дремлющим Парижем
В
воздушном шаре Монгольфье.
Глаза то
тьма, то ветер режет,
Но в
сердце ощущаю боль,
Когда в
отчаянной надежде
Дотла
сжигаю жирандоль.
Лишь час
остался до рассвета.
Антарес,
что же ты спешишь
Жизнь,
как разменнную монету,
Принять
за снящийся Париж?
Нам опять подарили сосуд с золотистою грустью
Нам опять подарили сосуд с золотистою грустью.
Вы
наполните ею хрусталь своих душ до краев.
Плещет
осень, смешав мегаполисы и захолустья,
Оставляя
нам горькое счастье опавших стихов.
Обнаженные
ветви вальяжны средь золота кленов.
И уже к
завершению движется начатый год.
Лишь душа
остается, как прежде, такой же зеленой
Молодой и
колючей, как елка у старых ворот.
В красном пламени гранита
Гранит, которым отделана гробница Наполеона, был найден в
Карельских лесах
В красном
пламенни гранита
Жилки
нежно-голубые.
Этот
камень для гробницы
Привезен
был из России
Для
французского кумира
Самого
Наполеона,
Что желал
над целым миром
Водрузить
свои знамена.
Таковы
уроки судеб.
Если б
знал гордец французский,
Что
лежать он вечно будет
Под
могучим камнем русским!
Мир не по правилам устроен
Мир не по правилам устроен:
Нет общей
формулы добра.
И кто
сегодня стал героем,
Мог
палачом прослыть вчера.
Лишь к
справедливости стремленье
Навечно
замыкает круг.
И Гамлет,
говорящий с тенью,
Давным-давно
мой лучший друг.
Глядя в зеркало.
Я расскажу вам без прелюдий,
Простите за высокий слог.
Вокруг меня простые люди,
А я один красив, как бог!
Передача «Окна»
Сколько претензий взаимных,
Чтобы страна догадалась:
Лучше фаллический символ,
Чем символический фаллос.
***
Народ в любви добился цели,
Закон взаимности открыл.
Его ведь те вожди имели,
Которых он боготворил.
***
Нас не сломают катаклизмы,
Не сломит нас страны бардак,
Ведь высший признак оптимизма
Слова «Какой я был дурак!»
***
Даже, если выглядишь не уркой,
Даже, если примешь мудрый вид,
Если ты общаешься с придурком,
Знай: и он не с умным говорит.
***
В новостях говорят, что бандитов немало,
Распоясался, дескать, народец преступный.
А в последующих двадцати сериалах
О ментах говорят, как они неподкупны.
***
Фарфор, мельхиор, зеркала у камина.
А память зачем-то хранит до сих пор
Дрожащие свечи, слезу стеарина,
Сбегающую на персидский ковер.
Роскошные кресла мореного дуба
Манили устроиться в них поскорей.
Но окрик смотрителя громко и грубо
Напомнил, что время покинуть музей.
Вот так разыграется воображенье.
Вот-вот ухвачу путеводную нить.
Но окрик судьбы. И исчезло виденье.
И нужно в привычную жизнь уходить.
Исповедь
Когда в сырой весенний вечер
Окно, распахнутое в сад,
Дарило, как букет при встрече,
Деревьев сладкий аромат,
На ветках звезды расцветали.
И в тучи куталась луна.
Но юноша стоял печален
У растворенного окна
И слушал. Уползало время
Куда-то в призрачную даль.
А за спиной, забытый всеми,
Звенел рассохшийся рояль.
А рядом на кровати старой
Лежал больной его отец.
От жизни и невзгод усталый
Он ждал, что призовет Творец.
С большим трудом приподнимаясь,
Стараясь не растратить сил,
Старик, в подушку упираясь,
Тихонько сына попросил:
«Осталось мне совсем немного
Уже на этом свете жить.
Но, милый, перед встречей с Богом
Грехи мне нужно отпустить.
На улице темно и пусто.
Но страхи пересиль свои.
Веди любого, кто отпустит
Мне прегрешения мои».
И сын на улицу помчался.
А там царила тишина.
И созерцала мир печально
Большая бледная луна.
Уже устало слушать ухо,
Вокруг мерещились враги,
Но, наконец, достигли слуха
Неторопливые шаги.
Душа так встреченному рада.
И сын ведет его к крыльцу
В колышущийся сумрак сада,
Чтоб отпустить грехи отцу.
И незнакомец у постели
Присел, оглядывая дом:
Вы исповедаться хотели…»
Старик рассказ повел с трудом:
«Хоть от рождения до тризны
Прожил я много долгих лет,
Но грешен в том, что больше жизни
Любил жену Элизабет.
А двадцать лет назад впервые
У дома посадил я сад.
И целовал ее родные,
Ее счастливые глаза.
Мне столько радости досталось
От юности и до седин.
Я помню, как она смеялась,
Разбив фарфоровый кувшин...»
Он на подушки опустился
Во власти памятных стихий.
Но незнакомец торопился:
«Я отпускаю Вам грехи.
Последнее желанье Ваше
Теперь я выслушать хочу.
Но здесь темно и жутко даже.
И надо бы зажечь свечу…»
«Я бы хотел, - старик ответил, -
Увидеть наш цветущий сад,
Увидеть лучшие на свете
Ее веселые глаза.
Я бы хотел такую малость
Для умирающей души:
Услышать, как она смеялась,
Разбив фарфоровый кувшин».
В свечи колеблющемся свете
Дом облик обретал иной.
И незнакомец вдруг заметил,
Почувствовал: старик – слепой.
Он встал и подошел к роялю.
И звуки брызнули в окно
И закружились, оживляя
Все пережитое давно.
Они неслись и удалялись,
И возвращались в тот же миг.
Они рыдали и смеялись.
«Я вижу! – закричал старик. –
Я вижу время нашей встречи!
Я вижу наш цветущий сад!
Ее улыбку, руки, плечи,
Ее чудесные глаза!
В них даже солнце растворялось,
С небесных падая вершин!
Я слышу, как она смеялась,
Разбив фарфоровый кувшин!
Спасибо Вам. Я все увидел!»
А сын, прощаясь у дверей,
Просил: «Как Вас зовут, скажите?»
«Да просто. Моцарт Амадей».
Он вышел. Улица пустынна.
Луна с небес лила печаль.
Но долго-долго в сердце сына
Звучал рассохшийся рояль.
Дед пал
Дед пал. И мы не знаем, где могила.
Лишь похоронка с запахом свинца.
Я той войне проклятой не простила,
Что мама подрастала без отца.
Она давно когда-то рассказала,
Как в год победной, памятной весны
Они с подружкой бегали к вокзалу
Встречать солдат, вернувшихся с войны.
В мечтах она не раз отца встречала.
И, предвкушая счастья светлый миг,
Несла с собой от школы до вокзала
Пятерками усыпанный дневник.
Подружка же ее ленилась часто
И часто получала трояки.
Однако жизнь ей подарила счастье:
Отец пришел, хотя и без руки.
И мама, спрятав слезы, наблюдала,
Как с радостно светившимся лицом
Подружка гордо каждый день шагала
На встречу с возвратившимся отцом.
Хотя о похоронке мама знала,
Но в сердце заглушив обиды звук,
Одна ходила каждый день к вокзалу
С упрямою надеждою. А вдруг?
С мечтой лицом уткнуться в гимнастерку,
Вдохнуть знакомый запах табака,
И чтоб за принесенные пятерки
Погладила отцовская рука.
Но счастья ей судьба не подарила.
И у меня особый счет к войне
За то, что мама в детстве говорила
С большим портретом на пустой стене.
И пусть твердят: в прощенье - благородство,
Но с каждым часом все яснее мне,
Что не прощу я мамино сиротство
Той ненавистной, горькой той войне.
***
Опять зовет меня с собой,
Над домом с шумом пролетая,
В края чужие, в мир иной
Гусей гогочущая стая.
Она уже сложила клин
И распорола день осенний
На «до» и «после» в миг один,
Как дата под стихотвореньем.
А сердце силится понять,
Оно не в праве ошибаться,
Что, научившихся летать,
Нас заставляет оставаться.
Потом придется сожалеть
О том, что стаю не догнала.
Но очень хочется допеть
Ту песню, что во мне звучала.
* * *
Уйду в стихов живительную свежесть
От жарких споров, от бесед пустых.
Там о любви вздыхает чья-то нежность
Изысканной красою слов простых.
Там длится день от слова и до слова.
Там сердце выбивается из сил.
Там золотого месяца подкову
На счастье кто-то к небесам прибил.
Молитва
О, слово, что сначала было Богом!
Тебе молюсь. Воистину ты – Бог.
А Бога я хочу просить о многом,
Хоть не привычен мне молитвы слог.
Ты отврати от зависти и чванства,
Избавь меня от всяческих интриг,
Яви во вдохновенье постоянство
И озарения счастливый миг.
И языка могучего безбрежность
Вложи в пока молчащие уста.
Дай ощутить блистательную нежность
И бархатистость чистого листа.
И омовенье родниковым словом
Позволь мне ежечасно принимать.
И братьев по перу твореньям новым
Даруй мне наслаждение внимать.
* * *
Уже заканчивалась книга,
Но с каждым словом все сильней
Страшила неизбежность мига,
Несущего прощанье с ней.
Теперь она к судьбе причастна.
Так бескорыстно, так навек
Дарившая и боль, и счастье,
Словно любимый человек.
* * *
Хоть не люблю вещей программных,
Но раз за разом я сперва
Мажорные долдоню гаммы,
Чтобы достигнуть мастерства.
И пусть они давно не модны,
Но только после мук моих
Звук станет точным и свободным,
Как Микеланжеловский стих.
* * *
Когда словом простым я врачую вам души,
Зажигаю глаза, воспаляю сердца,
Сомневаюсь, что есть гениальность – писать.
Но уверена: в вас дар Божественный – слушать.
Звездный ветер.
Все решено и определено.
Душа, словно свеча, почти погасла.
И Аннушкой давно пролито масло.
И вечность бьется бабочкой в окно.
И все сильней одолевает грусть.
Но вслушайтесь: он тих, едва заметен,
Но веет во вселенной звездный ветер,
Любовью наполняя слабый пульс.
И я себе командую: «Живи
Наперекор нелепым предсказаньям!»
И каждый миг твержу, как заклинанье:
«Усилься, ветер! Дай вдохнуть любви!»
Русские музы
Матисса, Леже, Мура, Пикассо, Дали вдохновляли русские жены
Нади, Татьяны, Вавы и Гали!
Как вам жилось от России вдали?
Как вам любилось? Как вдохновляли
Мура, Матисса, Леже и Дали?
Русские музы двадцатого века
С нежностью, страстностью, редкой красой.
Как вы возвысить могли человека,
Чтобы "Голубку" создал Пикассо!
Что ж вы потупили, милые, взгляды?
Стали шедеврами ваши черты.
Мир потрясен русской щедростью вклада
Чувства в сокровищницу красоты.
* * *
Давай не начинать сначала
И не плодить, не множить ложь.
Я ожидала и молчала,
Надеялась, что все поймешь.
Оттанцевала танго осень.
Не возвратишь, как ни зови.
А мы с тобой давно не просим
У жизни эликсир любви.
А мы по-зимнему озябли.
Но, как и прежде, горяча
В старинной бронзе канделябра
Тобой зажженная свеча.
Разговор с Божьей Матерью
О любви я ее спросила,
Но ответила Божья мать:
«Я ведь, дитятко, не любила.
Мне не ведомо, что сказать.
Я законно иль незаконно,
Но мечтала любовь познать,
А не ликом святым иконным
Мир от мерзости заслонять.
Я хотела на этом свете
(Как представлю – бросает в дрожь),
Чтобы сын, как и должно детям,
На любимого был похож.
И моя нелегка судьбина.
Уж не знаю, поймешь ли ты:
Проступили в лице у сына
Незнакомые мне черты.
И все ходят и ходят люди,
Плачут, молятся предо мной.
Но сама, как о высшем чуде,
Я прошу о любви земной».
* * *
Раскололось. Не сложить. Не склеить.
Раскрошилось где-то в середине.
Ты – орел степной. Я – белый лебедь.
Не летать нам парою отныне.
Видимо, спокойнее в разлуке
Наблюдать судьбы своей кульбиты.
Но к тебе сынишка тянет руки,
Перевесив все мои обиды.
Признание.
Трамвай почти пустой. Народу мало.
Читаю, чтобы время не терять.
Кондуктор молча рядом постояла
И отошла билеты проверять.
Вдруг голос. Я от книги отрываюсь
И чувствую, что смотрят на меня.
Мужчина говорит и, не стесняясь,
Оценивает, как цыган коня:
«Я не из тех, кто будет ныть и плакать,
Но дело, понимаете ли в том,
Что у меня элитная собака
И надоело быть холостяком.
Мой пес, поверьте, первым будет в драке.
И сам я тоже только с виду тих.
Теперь, благодаря моей собаке,
Я самый респектабельный жених.
Я в Амстердам вожу ее на случку.
И должен Вам, душа моя, сказать,
Что нужную для спариванья сучку
Мы ближе не сумели отыскать».
Сказал, в надежде потирая руки
И разговору подводя итог:
Я, видите ли, в выборе подруги,
Как мой кобель, необычайно строг».
Я, улыбнувшись, вышла из трамвая.
Иду, смеюсь, прохожих веселя.
На что польститься все-таки должна я?
Как ни крути, видать на кобеля.
* * *
Его считали аферистом.
А он ведь был по существу
Чувств человеческих магистром.
А это близко колдовству.
Хоть чародейское искусство
Обречено иметь успех,
Но наши будничные чувства
Он изучал прилежней всех.
Он испытал и страх, и жалость,
И ужас, леденящий кровь.
И лишь одно из чувств осталось
Им не испытано – любовь.
Европа много дам известных
В его объятья привела.
Увы! Ему не интересны
Ни души их и ни тела!
А в той заснеженной России
Под белый колокольный звон
Случайно встретился с Марией.
Взглянул – и понял, что влюблен.
Он все законы Мирозданья
Готов к ногам ее сложить,
Чтоб заслужить ее вниманье,
Крупицу счастья заслужить.
И, одолев немногословность,
Суметь ей главное сказать:
В любви важней всего готовность
Жизнь за любимого отдать.
* * *
Какое счастье: рано просыпаться,
Пока не утомила всех жара.
И ветерок бежит к реке купаться,
И птица голос пробует с утра,
И перекличка бодрая лягушек
Торжественную нарушает тишь.
Раскидывая кудри по подушке,
Ты безмятежно, как ребенок, спишь.
А сердце, не смущаясь, ласки хочет.
Тихонечко поглажу твой висок.
Но только нежно щеку мне щекочет
Твоих ресниц уснувший мотылек.
***
Пока играла молодость в груди,
Казалось, будто счастье впереди.
А зрелость методично объяснила,
Что счастье только в юности и было.
***
С пословицей согласна я была,
Но опыт у подружек столь богатый,
Что не любовь, как утверждают, зла,
А что козлов на свете многовато.
***
Слабость в мужиках не без причины.
Объясненье найдено в народе:
Переходный возраст у мужчины -
Он от бабы к бабе переходит.
***
Всяк свои прокладывает тропы,
Видно так судьбой заведено.
Прорубил нам Петр окно в Европу.
Мы с тех пор и прыгаем в окно.
Государь и сам тогда не верил
В то, что хватит нам ума и сил.
А иначе б он в Европу двери
Своему народу прорубил.
Когда душа годами не измята,
Когда вприпрыжку ты бежишь куда-то
И сетуешь при этом на цейтнот,
Когда творить вполне способны руки,
Не зная ни усталости, ни скуки,
И радует наличие забот,
Тогда ты жив. Тогда ты можешь много.
Преодолима каждая дорога,
И постижим любых учений свет.
Но коль судьба приносит испытанья,
Искореняя смысл существованья,
Чем наполнять объем бесцельных лет?
Да, я боюсь толпы. Я видела немало,
Когда она неслась, уже раскалена,
И на своем пути преграды сокрушала,
Как будто на причал обрушилась волна.
Как правило, толпа безлика и жестока.
Средь многих рук и спин ты будто заперт в клеть.
Но если сквозь нее проходишь одиноко,
Едва ли будет шанс напор преодолеть.
И все же, тьму людей окидывая взглядом,
Для каждого из них хочу добра. К тому ж,
Молю Тебя, Отец, не дай увидеть рядом
Ни безразличных глаз, ни отрешенных душ.
Есть у деяний и поступков
Градация добра и зла:
Топор войны и мира трубка,
И слов горячая зола.
Но мы, наученные с детства
Зло и добро не совмещать,
Всегда изыскиваем средство
Размазать четкую печать.
Не потому ли ожидаем
В нас кавардак страстей лихих:
Мы все чужое осуждаем
И чтим гнобящего своих.
Не потому ли обалдело
Врем и воюем каждый год,
Цвет черный называем белым
И удлиняем цепь невзгод.
Красуется Краков у зеркала лет.
А видимых признаков старости нет.
И город как в юности весел.
Подчеркивать любит, что добр и умен,
Что он не взирает на лики времен,
И небо на шпили повесил.
Но сердце у города бьется как встарь,
Прилавки на рынке усыпал янтарь,
А девушки рвутся в возницы.
И Краков по площади кружит меня.
И нынешний день от вчерашнего дня
Не может никак отделиться.
2015Расплачется осень, растянется скукой,
Листву рассыпая по улицам влажным.
А пред расcтаванием, перед разлукой
Сто раз подчеркнет то, что кажется важным,
Что серого цвета она не боится,
Что доброй и щедрой прослыла по праву,
Что наши земные обычные лица
В кленового золота вставит оправу,
Отмоет сады от скопившейся пыли,
Гусиным пером по небесной эмали
Напишет стихи, чтоб ее не забыли,
Чтоб долгой зимою ее вспоминали...
Ноябрьская теплынь - осенняя интрижка.
Листвы под каблуком шуршащая фольга.
А ветер по ветвям проносится в припрыжку,
Бессовестно раздев деревья донага.
И не угомонить веселого повесу,
Его не устрашить грядущею тоской.
Пока занудный дождь не отыграет мессу,
Он разукрасит мир злаченою фольгой.
Что, Зеркало, с твоим лицом?
Тебе, похоже, песня снится
И кажется, что ты - жар-птица,
Чье горло залито свинцом.
Кричи! Ори! Исторгни звук!
Не можешь - расколись на части!
Хотя в твоей ли это власти:
Внезапно вырваться из рук?
Не отражать другого, нет!
Явить себя, звенеть, смеяться!..
И совершенно не бояться,
Что в небесах погасят свет...
- Что ты делаешь, друг?
То восторжен твой взгляд, то суров...
Расскажи мне про жизнь,
Я за этим к тебе и пришла.
Ты слагаешь стихи?
- Я огонь добываю из слов
И дарю его тем,
Кто нуждается в капле тепла.
- Это как? Поясни.
Расскажи хоть немного еще.
И огонь добывать
Научи, я прошу тебя, друг.
- Слово в душу вложи.
Если сердце твое горячо,
То возникнет огонь
И согреет стоящих вокруг.
- Говорят, Прометей
У богов это чудо украл,
Чтобы людям отдать...
Был за это прикован к скале.
- Это было давно.
Он о слове горящем не знал,
А оно раньше звезд
Теплый свет отдавало Земле.
Вот с тех пор и горит,
Если в душу его положить.
Вопреки холодам
Согревает людские сердца.
И чем ярче горит,
Тем нам более хочется жить,
Созидать и творить,
Вдохновенью не зная конца.
Душа мучительно болит:
Немало пройдено.
Любви и страха монолит
Везде, где Родина.
А стыд и гордость пополам -
Наследство отчее.
Такая вот досталась нам
Родная вотчина.
Кричать тебе иль промолчать,
Душа ранимая?
Оксюмороном совмещать
Несовместимое...
В Варшаве Королевский путь
Доводит до дворца.
А вдоль дороги - россыпи
Бесчисленных красот.
Как будто кто-то ценности
Сложил на дно ларца.
И ими восторгается,
Любуется народ.
А сам дворец от площади
Центральной в стороне.
Он внешне скромно выглядит,
Богатством не потряс.
Зато внутри роскошен он.
И показалось мне,
Что в мире много мудрого
Придумано для нас.
Хлебать бы мудрость ложкою,
Но это нелегко.
Порой до откровения
Идем немало дней.
Но кто же в этом тереме
Шепнул мне на ушко:
"Чем души в нас роскошнее,
Тем внешне мы скромней"?
И кто бы предсказал, что я, пока не сгину,
Пока достанет сил, всё буду воспевать
Прекрасную свою родную Украину.
Недаром говорят: земля - вторая мать.
Но я и родилась не здесь, и подрастала.
И долгие года не трогала меня
Чарующая речь. И верба не пленяла.
Мне пламенный гопак не добавлял огня.
Зато когда домой вернулась издалёка,
Истосковавшись и об отдыхе моля,
Прозрела, ощутив, что я не одинока,
Что здесь мой дом, семья, и здесь моя земля.
Я помню до сих пор сумбурный день осенний.
Был весь продрогший мир от инея белёс.
Я вышла из толпы и стала на колени.
И землю целовать хотелось мне до слёз.
Ах ты, страна моя, девочка милая!
Слишком нелегкий ты выбрала путь.
Сколько желающих взять тебя силою!
Сколько охочих тебя обмануть!
Свет впереди, а действительность - черная.
Не уберечься от вязкой беды...
Капельку меда тебе животворную
В каждый стакан родниковой воды!
Грохочи, громила-гром!
Горизонт изгрызли грозы.
Как приятно под дождем
Без жары смертельной дозы!
Капли, брызги... От воды
Нет желанья уклоняться.
Люди спрятали зонты
И не могут надышаться.
В библиотеке тишина,
Но сколь кричащая она!
Там, в бесконечном мире книг,
Немало собрано интриг,
Загадок, радости, побед,
А с ними боли, крови, бед,
Всех человеческих страстей
И знаний всяческих мастей.
Не потеряться в мире том
Нам помогают день за днем,
Из года в год, из века в век
Служители библиотек.
У этих фей особый труд:
В нем сласть чарующих минут,
Когда мы с книгой тет-а-тет
Осмысливаем белый свет.
И этот труд необходим,
А потому спасибо им
За чтения волшебный миг,
За царство книг!
Приветствую тебя, величественный лес!
Позволь хоть пару дней побыть в твоих чертогах.
Хочу тебе служить смотрителем чудес,
В дозоре постоять на всех лесных дорогах.
И оду сочинить, где слышен шум листвы,
Где радует строку живое птичье пенье,
Медовый аромат твоей плакун-травы,
И пчелки над цветком веселое гуденье.
Мой добрый исполин! Мой сказочный герой!
Меня бросает в дрожь от предвкушенья встречи.
Я часа жду, когда ты веткой озорной
Щекотно и тепло мои погладишь плечи…
Когда бы тоннами не крали
Добро из общего гнезда,
Так беззастенчиво не врали,
Не предавали никогда,
Когда бы честно выполняли
Все то, что выполнить должны,
То и в раю бы не сыскали
Столь изумительной страны.
Похоже, дождь необходим.
И он - само очарованье.
В живое зеркало реки
Швырнет алмазных капель горсть,
Всему, что видится за ним,
Придаст иные очертанья,
И даже ритмику строки
Нарушит, как внезапный гость.
Отбарабанит по стеклу
Неудержимое стакатто,
Нацедит свежесть в вышине,
Взъерошит сонную листву.
Но спрятав молнии иглу,
Вдруг заторопится куда-то
И, растворяясь в тишине,
Уронит жемчуг на траву.
Куда нас времечко ведет
И с каждым днем быстрей?
На сколько раньше был народ
Щедрее и добрей!
Делился хлебом, молоком
И яблоком в саду,
Радушно приглашая в дом
Тех, кто попал в беду.
А если кто на помощь звал,
Народ, отринув страх,
Пошире двери раскрывал,
Как душу - на распах.
Сегодня лучше стали жить,
Богаче мы теперь.
Но разве можем положить
От дома ключ под дверь?
Зато готовы повторять
Без устали: "Сынок!
Не надо двери отворять.
Сначала глянь в глазок!"
Когда на земле проживают в любви и достатке,
Подход у людей к пониманью комфорта один:
Комфортно тебе, если все у Отчизны в порядке,
Комфортно стране, если счастлив ее гражданин.
И не отыскать актуальней обыденной темы -
Детишек растить, и работать, и счастливо жить.
Чем реже в стране возникают любые проблемы,
Тем чаще готов ты ее интересам служить.
Я очень тороплюсь: средь бесконечных буден
Желательно успеть сказать, пока жива,
Знакомым и родным, моим любимым людям
Хорошие слова, заветные слова.
Горят года и дни в костре воспоминаний.
Размытые черты сгущаются в вину.
Но робкие слова сомнений и признаний
Останутся навек у памяти в плену.
И если вдруг судьба окажется сурова,
То с солнышком мои слова отождестви.
И станет мир щедрей. И обогреет слово,
В котором звук и смысл - признание в любви.
Моя сестра. Моя кровинка.
Ириша, Ирочка, Иринка…
Мой маленький надёжный друг.
Где б я рассветы ни встречала,
Я по тебе всегда скучала,
Поскольку не люблю разлук.
У нас у каждой семьи, дети…
Но хорошо, что есть на свете
Мобильник. Мне ничуть не лень
Звонить с тревогой и любовью,
Спросив про новости, здоровье,
Про то, чем был наполнен день.
Твоей душевностью согрета,
Я радуюсь, что в мире этом
Сердечко есть без темноты,
Что есть общения привычка,
Что есть подруженька-сестричка,
И что сестричка эта – ты.
Я к проявленьям жадности строга
И не люблю людей, которым мало
Большой страны, большого пирога.
Но я бы всем большой души желала,
В которую поместится и свет,
И бесконечный опыт человечий.
Где есть любовь, а озлобленья нет
В извечной гамме всех противоречий.
Говорят, однажды встарь
Пояснял боярам царь:
Царь
- Я поведаю вам планы,
Пусть запишет секретарь.
Если я свою страну
Под соседа чуть нагну,
А народ, что жаждет воли,
Безнадежно обману,
То тогда, сосед сказал,
Мне за то, что я удал,
Он навечно трон подарит,
О котором я мечтал.
И тогда я, братцы, вам
Тотчас должности раздам.
Мне же нужно, чтобы кто-то
Помогал мне тут и там.
Секретарь
- Ты, конечно, мудрый царь, -
Мягко стелет секретарь, -
Хоть за жизнь одну лишь книгу
Прочитал. И та - букварь.
Только ежели народ
Не поверит, не поймет?
Что ты, мудрый, будешь делать,
Если он тебя пошлет?!
Царь
- Ты об этом не гутарь.
Ты - невежа, секретарь.
Кто послать меня посмеет,
Если я - законный царь?!
Боярин
- Ох! - боярин говорит, -
За дверьми народ шумит.
Раскричались, что свободу
Царь пущать к нам не велит.
Царь
- Я народа не боюсь,
Но забыл, что тороплюсь.
Лучше сбегаю к соседу,
У него и задержусь.
Соседский царь
- Я принять тебя не прочь.
Я всегда готов помочь.
Мне любой сосед-негодник
Ближе, чем родная дочь.
Хоть меня ты обманул
И Отчизну не нагнул,
Ты мне можешь пригодиться
Потому, что глуп, как мул.
Эй, подручные! Сейчас
Принесите унитаз:
Исполненье обещаний
Обязательно у нас.
Этот трон отныне твой.
Он хотя не золотой,
Но вручен тебе навечно.
Наслаждайся, дорогой!
За шелестом, за шорохом, за вздохом
В бескрайне-голубую вышину
Умчать бы бесшабашным скоморохом.
И сказку сочинить. И не одну...
О том, как ларь открыли с чудесами,
Как осветила ранняя заря
Девчушку с лучезарными глазами -
Слепое счастье без поводыря.
О том, как там, за речкой говорливой,
Где дремлет луг в ромашковом цвету,
Рассвет краснеет юношей стыдливым,
Увидевшим девичью красоту.
Я этих сказок сочиняю много:
Они отвлечь способны от невзгод.
Но почему растет в душе тревога,
И в серый цвет окрашен небосвод?
Длиной четыре метра,
Но если запоёт,
За десять колометров
Внимает ей народ.
Трембита
Вчера не стало прекрасного поэта Павла Баулина. "Возлбюленный смерти" - название его последней книги, которую он прислал на память.
Павлу Баулину
Он воспевал ее, как божество.
И полнились глаза его слезами.
А Смерть уже смотрела на него
Глубокими и мудрыми глазами.
Не призывала, но и не гнала,
Испытывая странное влеченье.
А может, просто-напросто ждала,
Не сделав для Поэта исключенья...
Они на сцене, как в бою.
В их песнях - удаль и раздолье.
Но славя Родину свою,
Поют и с гордостью, и с болью.
То радость слышится, то грусть,
Слова исполнены любовью...
Они поют. А я молюсь
О песнях их, об их здоровье.
Поверить в свободу - и больше не плакать.
Дорогу избрать - и с нее не свернуть.
Идти неустанно за Солнцем на запад:
Оно освещает спасительный путь.
Оно на востоке блестит не унылой,
А как ни смотри, заурядной звездой.
Чем к западу ближе, тем ярче светило,
И небо залито волной золотой.
Мы тоже пленяемся целью, как раем,
Надеясь найти и покой, и уют.
А эту дорогу, что одолеваем,
Однажды Исходом сыны нарекут.
А в книгах, дошедших до нас сквозь века,
Ни вымысла нет, ни обмана.
До акта Творенья у Бога - тоска,
А после - душевная рана.
Понятно, что Он созидал первый раз,
А опыт - важнейшее дело.
Напрасно бессмертной душе, как каркас,
Дано наше бренное тело.
Когда же Он понял, что сделал не так,
То просто, без всяких смущений,
Пытаясь исправить допущенный брак,
Дал нам череду воплощений.
Притом наказал к совершенству идти
И быть человеком, не слизнем.
Но как отыскать к совершентсву пути,
Не помня о прожитых жизнях?
Просчеты Всевышний не стал обнажать,
Анализ свершенного зыбок.
И глядя на Бога, как нам избежать
Своих, человечьих, ошибок?
"Чтоб ни боли, ни войны"
Марк Шехтман
Нам наврут о войне сполна.
Нам навяжут за мир бои.
А страна тяжело больна,
Если целят в своих – свои.
Это – каинова печать
За столетнюю власть иуд,
За привычку на всех стучать,
Возведённую в абсолют.
То-то до смерти рад сосед,
Отхвативший чужой кусок.
Закипает в экранах бред,
Повергающий в страх и шок.
Под ногами на ощупь – дно.
Но не кончат никак разбой.
Даже небо – на всех одно –
Рвут на клаптики над Землей.
Уехал сын. Живет, как мы хотели.
Он заслужил сей жребий благодатный.
И только мы с отцом осиротели,
Не веря, что вернется он обратно.
Однако отпускать мальчишек надо:
Они в полете укрепляют крылья.
Сыновние успехи - нам отрада,
Когда нагрянут старость и бессилье.
Я учила детей. И довольна, что доброе дело
Им легко позволяет нацеливать помыслы ввысь.
Но обидно до слез, что родная страна не сумела
Человеку за труд обеспечить достойную жизнь,
Что десятками лет на корню изводила науку,
Перестала бороться за светлые наши умы.
Потому-то и правят повсюду бездарность и скука,
А под серостью пышной просвета не чувствуем мы.
Пусть в иные края путь во всех измереньях неблизкий,
А часы приживления, как ни крути, нелегки,
Жаль, что внуки мои будут песни слагать по-английски,
Удивляясь, что я не пишу по-английски стихи.
Есть город, где вечность разводит мосты.
Они, словно руки, простертые к небу
В молитве спасти, уберечь от беды,
Дать горестный ломтик блокадного хлеба.
Но в людях заметна особая стать,
Она порождается невской водою.
И ясно, что их невозможно сломать
Ни черной, ни красной, ни прочей ордою.
И видно: вольготнее дышит народ,
Как будто услышал хорошую новость.
Поэтому город веками живет
В преддверии мига, где царствует совесть.
Опять болит молчание в груди,
И этой боли - ни конца, ни срока...
Я призываю Музу: "Приходи!
Мне без тебя темно и одиноко,
Мне без тебя ни песен, ни стихов
Не продает сердечная аптека.
А мир вокруг огромен и здоров...
И в этом мире только я - калека..."
...А мне за звуками идти
По территории блаженства,
На нескончаемом пути
Отдавшись страсти совершенства,
Которого - сколь ни желай,
Ни пей! - измучит жажда снова!
И я за ним не только в рай -
Я в пекло побежать готова!
Пришла весна. Усилилась тревога.
Жить в липком страхе мы обречены.
За этот год скопилось очень много
В сердцах остервененья от войны.
Но все-таки мы выдержали зиму,
А было трудно - хоть ложись костьми.
Теперь весну прожить необходимо.
И быть людьми. Назло всему - людьми.
Уходят друзья. Возвращаются в зиму.
И мучает колкое чувство вины:
Идут не навстречу, не рядом, а мимо,
Хотя понимают, что очень нужны.
Наверное, с нами друзьям неуютно,
Раз мы не избавили их от проблем.
И зябко, и страшно, и на сердце смутно,
И солнце туманное видно не всем.
Он всё искал, но отыскать не мог.
Ощупывал подкладку и карманы,
Тёр напряжённый лоб, который взмок
От злобной матерщины непрестанной.
И обречённо вглядываясь в даль,
Он теребил потёртые бумажки,
А каждую надежду и печаль
Старательно глушил, хлебнув из фляжки.
"Что потеряли, милый человек?
Могу помочь". Но он в угарном раже
Нежданно предложение отверг
И буркнул: "Совесть. Ну и хрен с пропажей!"
Поверь, удачи и ненастья
В пути встречаются не вдруг.
Когда с душою ты в согласье,
Тогда комфортен мир вокруг.
А если сам с собою в ссоре,
На небеса не уповай.
А впрочем, это ли не горе,
Когда в душе царит раздрай?
А значит, вывод неизбежный
Обдумай, мысль не торопя:
Комфорт и внутренний, и внешний
Зависят только от тебя.
"Старость начинается в тот день, когда умирает отвага"
Андре Моруа
Дрожат колени? Почвы зыбки.
Одышка? Сердце не в порядке.
Замерзли руки? Это осень,
А ты перчатки позабыл.
Морщины? Следствие улыбки.
Спина? Отсутствие зарядки.
Зато твой дух амбициозен,
Неукротим любовный пыл.
Виски седые? Это модно.
Медлительность? Не лошадь в мыле.
Воспоминанья льнут к бумаге?
Бесценный опыт ей доверь.
Пусть зубы вставлены добротно,
И ты еще кусаться в силе,
Но коль пришел конец отваге,
То старость постучалась в дверь.
Говорят, по подобью Божьему
Сотворен человек Всевышним.
Только силы у нас ничтожные,
Да и голос - не гром, чуть слышный.
А клыки у зверья внушительней,
И острее чутье намного.
Почему же мы так решительно
Признаем, что подобны Богу?
В чем основа такого вывода,
Если в душах не видно света?
Знать, подобие - в праве выбора
И в ответственности за это.
Когда войной заточено перо,
Противоборство - трудная задачка.
В ней главное - приумножать добро,
Ни мир, ни душу злобой не испачкав.
И правду от неправды отличать,
Не став ни москалем, ни правосеком.
И сохранить умение прощать,
Как право оставаться человеком.
Я у зимней стихии стихов не просила,
Не срывала безмолвия тягостных пут,
Всё ждала Новый год: с ним появятся силы,
С ним стихи, как второе дыханье, придут.
И хотя долгожданный пожаловал поздно,
С той поры, как явился он, видом суров,
В славно пахнущем ёлками небе морозном
Кружат белые-белые звёздочки слов.
Под праздник украшен город гирляндами и шарами.
Деревья, дома, машины в накидках цветных огней.
На лицах горят улыбки, как будто война не с нами,
Как будто козел грядущий - залог развеселых дней.
И хочется в это верить, шампанским залить клубнику
И выпить, и знать, что дети спокойные видят сны.
Пусть будет страна богатой! Пусть будет страна великой!
Пусть будет страна счастливой, и братья придут с войны!
А знаете, я богата,
Поскольку мне нужно мало:
Чтоб дождик играл стаккато,
Чтоб солнце с утра вставало,
Чтоб я воробьям залетным,
Смеясь, насыпала крошки,
Чтоб муж по ночам щекотно
Мои целовал ладошки.
И нету меня богаче,
Ведь радостей в мире много.
А тот, кто живет иначе,
Наверно, не понял Бога.
Страна Магдалиной стоит на виду, на ветру.
Толпятся соседи и камни кидают в нее.
Ну где Ты, Спаситель? Вступись за нее поутру:
Больнее камней изъязвляет людское вранье.
Взгляни, как безгрешны ее голубые глаза
В густом обрамлении золота длинных ресниц.
В печальной тени затаилась и стынет слеза.
Ну разве бывают такие глаза у блудниц?!
За что обижают? За то, что к их воплям глуха,
Словам Твоим верит, где вольности воздух разлит.
Скажи-ка, Спаситель, кто в этой толпе без греха?
А злы потому ли, что совесть, скукожась, болит?
Приди, успокой их, умерь их воинственный пыл,
Позволь стать мудрей и добрей, справедливость любя.
Надеется дева, что Ты про нее не забыл,
А боль одолеть помогает ей вера в Тебя.
Еще предстоят Магдалине счастливые дни.
А те, кто решили камнями ее угостить,
Исчезнут во мраке, как будто не жили они,
Порвав безрассудно любви и доверия нить.
"Воспоминания - это единственный рай, откуда нас невозможно изгнать"
Жан Поль
Ты помнишь, мама, я была мала,
А ты меня от зла оберегала?
И сказки мне волшебные читала,
И косы золотистые плела.
Потом, ты помнишь, я была юна?
Любовь впервые сердце опалила.
А ты со мной о счастье говорила,
О том, что я найти его должна.
Ты помнишь, мама, молодость мою?
Себя познать - нелегкая наука.
Ты, как умела, баловала внука
И радовалась за мою семью.
Спешу добром за все тебе воздать,
Но папу воскресить, увы, не в силе.
Когда ты плачешь на его могиле,
Что делать мне и что тебе сказать?
Пока жива, я буду вспоминать
О том, как ты при разговоре с Богом
Просила, выбирая путь-дорогу,
Не дать мне одиночество познать.
Ты помнишь, мама?
Идти вперед, хотя давно устал.
Стараться тем, кто рядом, быть опорой.
Не строить из амбиций пьедестал.
Валун забот выкатывать на гору.
Задач различных, встреченных в судьбе,
Искать не тривиальные решенья.
И каждый день доказывать себе,
Что список дел далек от завершенья.
Как хорошо, что их невпроворот!
Отличный стимул двигаться вперед!
Уже все сказано. Абзац.
Я не могу не огорчаться,
Что невозможно достучаться
До тех, в ком совести эрзац.
Но что стенание мое
Для них, вкусивших ложь на блюде?
Они - одни на свете люди,
Весь прочий мир для них – зверье.
И пусть свирепствует вранье,
Зато чрезмерно модным стало
Отцовской славы одеялом
Прикрыть ничтожество свое.
Постыдный век, унылый час,
И очень важно разобраться:
А надо ли на них равняться,
Как было принято у нас?
Когда Земля пойдет на новый круг,
Когда душа излечится от боли,
А на губах иссякнет привкус соли,
В глазах не будет прятаться испуг,
Когда начнем обиды забывать,
Не видя в них идей и мыслей здравых,
Когда простим и правых, и неправых,
И шедших, и не шедших воевать,
Когда, благославляя тишину,
Сумеем думать только о хорошем,
Навечно отторгая в общем прошлом
Огромную и злобную страну,
Тогда неосязаемо легки,
Душе напоминающие брагу,
Улягутся на белую бумагу
О светлой жизни светлые стихи.
Скажите, вспомнят ли когда-то
Дурных российских депутатов?
А Макаревич – он вне срока,
Он на века – легенда рока.
Но многих слишком раздражает
Мировозренье без пробоин.
Не потому ль нули решают,
Чего и кто из нас достоин?
Опять моей строке желанны перемены,
Бродяжничества дух давно в душе бурлит.
И хочется испить целебный воздух Вены,
И дрезденский восторг, и пражский колорит.
Подслушивать у стен тысячелетий шепот,
Отгадывать века по гулу мостовых,
С доверием принять чужих ошибок опыт,
Чтоб меньше совершать оплошностей своих.
В борьбу добра со злом внести свою толику,
Пытаясь обрести на истину права.
И мудрость черпать там, где красота велика,
Пока в костре души раскалены слова.
И.М. Левитасу
Девятое ава воистину время потерь.
Уходят друзья, а без них одиноко и плохо.
Не хочется верить, что их не увидим теперь,
И горько читать в некрологах "Уходит эпоха..."
Но наши сердца - это самый надежный архив,
В котором закладок и папок немыслимо много.
Покуда мы живы, мы помним. А значит - он жив,
Наш друг, поспешивший уйти от родного порога.
Распахни, дружок, ресницы -
Удивишься волшебствам:
Развеселою жар-птицей
Скачет солнце по ветвям.
А сквозь колкий сумрак елки,
Как сквозь прорванную шаль,
Раздроблённые осколки -
Звуков сыплется хрусталь,
Будто сельская гармошка
С каждым часом всё звончей.
Глянь: упала на ладошку
Пара пёрышек-лучей.
Сулико 1. Клятва
Николай: – Сержант Хуцешвили! Георгий, братишка, держись!
Тебя до своих дотащу обязательно я.
Ты в прошлом бою снял фашиста, спасая мне жизнь,
А в этом тягаться со смертью – забота моя.
Трассируют пули. Зловещ их блестящий пунктир.
Пора отползать: пристрелялась поганая рать.
Потерпишь немного, Георгий?
Георгий: – Постой, командир!
Пока не прервалось дыхание, должен сказать.
Один остается сынишка. Где б ни был детдом,
Его отыщи. У мальца больше родичей нет.
Пусть вырастет вместе с твоим. Будь обоим отцом.
Пусть делят московские щи и тифлисский шербет.
Уже мне не пить пряный воздух родной стороны,
Соседа-духанщика персиком не угощать.
Ты сына найди обязательно после войны.
Врачом его видеть мечтала погибшая мать…
Николай: – Ну, что ж ты, Георгий, оставил меня за двоих?
Пред смертью твоей в этом страшном кровавом аду
Клянусь, Хуцешвили, дружище: останусь в живых,
Где б ни был твой сын, я его непременно найду.
Как несправедливо, Георгий, прощаться с тобой,
Но надо ползти, ведь победа ещё далеко.
Прижмусь напоследок солёной и мокрой щекой
К дружку своему, так любившему петь «Сулико»…
Сулико 2.Встреча
Николай: – Вот так-то, директор. Георгий погиб в том бою.
Я после войны, чтоб найти Хуцешвили Вано,
Во всех детдомах побывал, помня клятву свою.
Сирот нынче столько, что сердцу вместить не дано.
Когда ехал мимо, на ваш указали приют.
Решил заглянуть, обо всём разузнать по пути.
Что плачешь, директор?
Директор: – Сейчас к вам Вано приведут.
Николай: – Ох, мать моя! Правда? Неужто сумел я найти?!
Идёт… Так похож на Георгия статью, лицом!
Как южная ночь согревают большие глаза.
Ну, здравствуй, Вано! Мы с твоим воевали отцом
И крепко дружили.
Вано: – Так вы – Николай Дереза?!
Однажды в газете на снимке вы были вдвоём.
А рядом – фамилии. Я узнаю вас легко.
Ещё там писали, что после тяжёлых боёв
Сержант Хуцешвили солдатам поёт «Сулико».
Николай: – Да, было, Вано. Эту песню отец твой любил.
Директор, не плачь. Лучше выпиши нам документ.
Я жизнью обязан Георгию и не забыл,
Как он мне сынишку доверил в последний момент.
В Москве нас Алёшка заждался. Теперь подрастать
Вдвоём предстоит им. Всё лучше, чем каждый – один.
И Вера нас ждёт. Будет мальчику добрая мать.
В семье Дерезы появился ещё один сын.
Сулико 3. Знакомство
Николай: – Знакомься, Алешка: твой брат Хуцешвили Вано.
Георгию я обещал, что его разыщу.
Друзьями и братьями вырасти вам суждено.
И, думаю, всё предстоящее вам по плечу.
Алексей: – Вано Хуцешвили? А я – Дереза Алексей.
Идём, покажу нашу комнату, шкаф и кровать.
А после увидишь весь город и двор, и друзей.
Я буду, коль драка случится, тебя защищать.
Вано: – Я драки науку в детдоме освоил давно.
Я сам буду драться и в битве стоять до конца.
Пусть знают обидчики: я – Хуцешвили Вано,
Я буду стараться во всём быть достойным отца.
Алексей: – Гляди, во дворе пацаны собрались погулять.
Айда, познакомлю. А вон с тёмно-русой косой
Наташка-скрипачка спешит в музыкалку опять.
Ну, что ты застыл? Ты не первый, сражённый красой.
Вано: – Гулять? Ну конечно. А как познакомиться с ней?
Алексей: – С Наташкой-скрипачкой? Задела, видать, глубоко?
А что ты ей скажешь?
Вано: – Не знаю ещё, Алексей.
Скорее всего, я ей просто спою "Сулико".
Сулико 4. Драка
Наташа: – Мальчишки, зачем вы опять увязались за мной?
Ну, что за привычка всё время ходить по пятам?
Я вам в сотый раз говорю: возвращайтесь домой.
Скажите: преследовать девочек нравится вам?
Алексей: – Хотим проводить. Музыкалка твоя далеко.
Меня Алексеем зовут, а братишку – Вано.
Я скрипку могу понести, он споёт "Сулико".
А феей смычка разрешение будет дано?
Наташа: – Раз так, я не против. Держи инструмент, Алексей.
Вано: – Но я возражаю. Я сам провожу и спою,
И скрипку Наташину сам донесу до дверей.
Отдай.
Алексей: – А, быть может, ты силу докажешь в бою?
Ну, что испугался?
Вано: – Ничуть. Как тебе мой приём?
Алексей: – Держи-ка ответный. Я тоже был в драках не раз.
Наташа: – Вано, Алексей, прекратите! Мы или втроём
До школы идём, или я отправляюсь без вас!
Вы оба испачкались. Дайте я вас отряхну.
Алёша, вот скрипка. Вано, дай почищу плечо.
Защитнички тоже мне! Взять и затеять войну!
Но что за мелодия дивная! Спой-ка ещё!
Вано, ну, пожалуйста, спой. Я послушаю вновь.
Какую красивую песню сложил твой народ!
О чём же она?
Вано: – Понимаешь, она про любовь.
Влюблённое сердце о трепетном чувстве поёт.
Наташа: – Ну, вот и пришли. Провожатым признательна я.
И очень прошу вас, друзья, обходиться без драк.
Вано: – Прости, Алексей, дурака. Но вина вся моя.
Алексей: – Я тоже хорош: не сумел удержаться никак.
А батя велел, чтоб мы дружбу несли высоко.
Представь, как, узнав обо всём, будет он огорчён.
Вано: – Скажи, Алексей, а ты тоже в Наташу влюблён?
Алексей: – Заметно, браток? Только я не пою "Сулико".
Сулико 5. Выпускной
Наташа: – Алёша, Вано, вот и школа уже позади.
Представьте, друзья, мне со скрипкой проститься невмочь.
Алёша, прошу, на ладошку мою погляди
И, если сумеешь, грядущее мне напророчь.
Вано: – Ну что ты, Наташа! Пророчества – это моё.
Алёша такую задачу осилит едва ль.
Со скрипкой понятно: тебе не прожить без неё.
Ты будешь играть, из сердец изгоняя печаль.
Наташа: – А как же Алёша? Кем будет, по-твоему, он?
Вано: – Карьера военного ждёт не дождётся его.
Дослужится запросто до генеральских погон.
И кроме скрипачки не будет любить никого.
Алексей: – Вано, а скрипачка ответит взаимностью мне
Иль будет молчать, нашу давнюю дружбу храня?
Вано: – Ответит, Алёша. На этой душевной струне
Ты сможешь играть, к сожалению, лучше меня.
Наташа: – Признайся, Вано, а тебе кем хотелось бы стать?
Вано: – Хирургом в Тбилиси. Желанье там жить велико.
Я буду врачом, как мечтала погибшая мать.
Давайте, друзья, на прощанье споём «Сулико».
Наташа: – Вано, разреши: я сама эту песню спою.
Вано: – Какая, однако, в тебе музыкальная прыть.
Попробуй, Наташа. Твой голос под стать соловью.
Но петь «Сулико», значит, мудрость любви пережить.
Сулико 6. Ссора
Наташа: – Тебе мы с Алёшею рады! Ну, здравствуй, Вано!
Входи, не стесняйся, мы сделали в доме ремонт.
Вано: – Держите, друзья. Вот грузинское наше вино.
Нет больше подарков: сегодня вся Грузия – фронт.
Алексей: – Ребята, давайте к столу и за встречу нальём.
Хозяйка старалась, еда не должна остывать.
А ну-ка, Наташа, достань наш семейный альбом.
В нём столько моментов, которых нельзя забывать.
Наташа: – Ты помнишь, Алёша, мы были в Тбилиси в тот год.
Водили сынишку по паркам, дивясь чудесам.
Вдруг он побледнел и схватился рукой за живот.
Спасибо Вано: сына он оперировал сам
И выходил парня. Беда обошла стороной.
А это ты помнишь? На море дырявый матрас.
Не видела я, что сдувается он подо мной.
Спасибо, Вано, что тогда утопавшую спас.
А это сосед наш снимал. Мы на фото втроём.
Совсем не хотелось в проблемы Вано вовлекать,
Когда мы на даче построить надумали дом.
Взял отпуск Вано и примчался, чтоб нам помогать.
Сроднила война нас. И я понимаю едва:
Распался Союз. Но зачем враждовать меж собой?
Вано: – Ты знаешь, Алёша, Россия сейчас не права.
Алексей: – Вано, прекрати! То грузины свершили разбой.
И будь я моложе, сегодня бы там воевал.
Военного опыта я накопил – будь здоров!
Горячие точки прошёл, боевой генерал,
И за интересы Отчизны сражаться готов.
Вано: – Постой, Алексей. Отдели-ка ты мух от котлет.
Да, есть интересы, но правда на свете одна.
Алексей: – Вано, перестань!
Вано: – Да, знакомы мы тысячу лет.
Свела нас война, и разводит опять же война.
Пожалуй, пойду. До вокзала от вас далеко.
Билет заменю - и домой из чужого гнезда.
Наташа: – Ну что вы, ребята! Давайте споём «Сулико!»
Вано: – Наташа, прошу, эту песню забудь навсегда.
Тебя я люблю, но и Родину тоже люблю.
И дружбою нашей старался всегда дорожить.
А песню не трогай. Твой голос под стать соловью,
Но петь «Сулико», значит мудрость любви пережить.
Сулико 7. Признание
Наташа: – Ну здравствуй, Вано! Да, Наташа. Звоню из Москвы,
Читаю, какие в Тбилиси идут поезда.
Как долго пробуду? Дела у меня таковы,
Что я бы хотела приехать к тебе навсегда.
Случилось, Вано. Ты же знаешь, где корни мои.
Отец из Донецка, а там полыхает война.
По сводкам всё время идут затяжные бои,
А наша страна слепотою, похоже, больна.
Алёша туда помогает наёмников слать.
Бессмысленно с ним говорить, он не слышит меня.
Твердит, что подольше в Донецке должно полыхать,
Что выгодна нам подковёрная эта возня.
Ты знаешь, Вано, я себя ощущаю чужой.
Я не разделяю желания всех наказать
И не понимаю, как город с великой душой
Стремится ближайшему брату войну навязать.
Решенье уехать далось мне отнюдь нелегко.
Мучительно трудно оставить Отчизну и дом.
Ты знаешь, Вано, как мне хочется спеть «Сулико».
И мы эту песню с тобой непременно споём.
Душа снимает гипс. О, ветер вольтерьянства,
Открывший в новизне знакомые черты.
С ним запросто постичь разреженность пространства,
Но не преодолеть всю плотность пустоты.
С ним хочется всего отнюдь не постепенно:
Попробовать, познать, почувствовать, испить…
С ним пригоршня песка – как зеркало Вселенной,
Что вечности тщету пыталось отразить.
С ним не пересчитать все степени свободы:
В каком бокале - жизнь, в каком бокале – яд.
С ним белым табуном летят над миром годы
И в черных небесах подковы их блестят.
И потому манит словесная стихия,
И меду предпочтен сухой соленый чипс.
С ним радость правоты, сомнений эйфория,
С ним хочется летать. Душа снимает гипс.
Когда припустит лжи тяжелый грязный ливень,
Так хочется отмыть обитель добела,
Чтоб человечий свет стал чуточку счастливей,
Чтоб истина, как друг, чаек попить зашла,
Чтоб войны прекратить, чтоб в брате видеть брата,
Чтоб шаг навстречу дню планировать в судьбе,
Чтоб четко понимать: людские жизни святы,
Чтоб никогда не лгать ни миру, ни себе.
Все проспекты пропахли клубникой, черешней, цветами.
В многочисленных парках мелодия лета слышна.
И не хочется верить, что здесь где-то рядышком с нами
Как разнузданный варвар по городу бродит война.
Потому мы торопимся взглядами впиться в экраны,
Принимая обманчивых сводок лекарственный яд.
Говорят: время - доктор. Оно нам заштопает раны,
Но останутся шрамы, что долгие годы болят.
Только лето пройдет. И война с ним окончится тоже.
Так сменяет рассвет беспокойную душную ночь.
Об одном лишь прошу: научи нас, пожалуйста, Боже,
Этот ворох обид, эту тяжкую боль превозмочь.
А испив до конца обжигавшую горечью чашу,
Умоляю Тебя: все, что хочешь, Всевышний, возьми,
Но, прошу, научи в заблуждавшихся недругах наших
Видеть только людей и самим оставаться людьми.
Этот город, взметнувшийся южной столицей,
Со Вселенским масштабом амбиций, престижа,
Суетою Москвы, вечным праздником Ниццы
И уютом бессчетных кафешек Парижа.
Здесь искрятся созвездия в глуби днепровской,
А проспекты в плену аромата акаций.
И когда поднимаешься по Философской,
Понимаешь, что запросто в небо подняться.
Этот город, дарующий крылья любому,
Ставший прочным мостом меж Землею и высью,
Где с тобою всегда ощущение дома,
И душа согревается этою мыслью.
Мне доводится ездить и видеть немало.
Красотой и просторами я наслаждаюсь.
Но лишь эта страна мне родимою стала,
И без этого города я задыхаюсь.
Как хочется верить, что завтра случится рассвет,
Окажется мир хоть на пару каратов мудрей,
Что сжалится небо, лишив нас безумства и бед,
Что я всех озябших согрею строкою своей.
Как хочется верить, что сказки живут на Земле,
Что в душах людских неизбывная жажда добра,
Что завтра проснемся, забыв о сегодняшнем зле,
Поднявшись над горечью, жизнь омрачавшей вчера.
Как хочется верить...
Гремит салют в честь Дня Победы,
А в сердце боль и сожаление:
Ведь легендарных наших дедов,
Увы, уходит поколение.
И это - повод к постижению
Для человека и Отчизны:
Победа - не уничтожение,
Победа - продолженье жизни.
Этой пасмурной весной
Плачет небо надо мной,
Над родимою страной,
Над единственной.
И хотя цветут сады,
Все исполнено вражды,
В полушаге от беды
Мир воинственный.
Час за часом день-деньской
Уменьшается покой.
Алой кровушки людской
Свет пугается.
Помоги, Всевышний, нам
И воздай всем по делам.
Видишь: сердце пополам
Разрывается.
Как хочется любви! Как хочется покоя!
Озябшая душа устала от войны.
А время до краев наполнено тоскою,
И не родит надежд присутствие весны.
Что может мне помочь от боли излечиться?
Спасают лишь стихи, точеный чистый слог.
Возможно ли строкой так истово молиться,
Чтоб искренности слов на небе верил Бог?!
Не ты ушел к другой, не я ушла к другому,
Но песни о любви сменила тишина.
А люди говорят, что бродит возле дома
Разлучница-война, разлучница-война.
Она тебя манит неведомою силой,
Но ей не быть твоей законною женой.
Я не устану ждать, пока ты с нею, милый,
С разлучницей-войной, разлучницей-войной.
Пусть ходит по пятам за мной молва людская,
Отважно я в глаза сопернице взгляну
И за косы ее по-бабьи оттаскаю
Разлучницу-войну, разлучницу-войну.
За счастье впереди еще сражений много,
Но я прошу тебя: люби меня одну
И навсегда гони от нашего порога
Разлучницу-войну, разлучницу-войну.
2014
Читала в детстве: "Крокодил
Живое солнце проглотил.
И жизнь пошла совсем не так:
Вокруг сгустился липкий мрак,
Явился страх, истаял свет..."
Не может быть такого! Нет!
Года промчались чередой.
Я стала мудрой и седой.
Читаю внучке: "Крокодил
Живое солнце проглотил.
И жизнь пошла совсем не так:
Вокруг сгустился липкий мрак,
Явился страх, истаял свет..."
А вот неправды в сказке нет!
Всё в нашей жизни одолимо,
Хоть злу не видится конца.
Но слишком больно лакмус Крыма
На ложь тестирует сердца.
Ведь тот, кто был любимым братом,
Кто в унисон дышал с тобой,
Не ощущает виноватым
Себя, свершившего разбой.
И понимает, вне сомнений,
Что разорвал живую нить,
Что нужно много поколений,
Чтоб кровность воссоединить,
Что мы простим обиду людям.
Но всякий раз при слове "брат"
Искать невольно взглядом будем
В руках у брата автомат,
Хоть в нас любовь неутолима.
И потому я не совру,
Твердя, что все преодолимо,
Когда от зла идешь к добру.
Все щедрее весна. Но такая вокруг безнадега,
Будто скорбь мировая отныне - сугубо моя.
Представлялось: друзей у меня удивительно много,
Но беда доказала, увы, что они - не друзья.
Значит, быть иль не быть? Пусть в ответе не будет испуга,
Хоть безрадостно время, как долгая душная ночь.
И чужой президент в телеящике - признак недуга,
А наркотик стихов мне от боли не может помочь.
Брат мой Каин! Зачем по пятам ты за мною идешь?
Посмотри: впереди пропыленная стадом дорога.
Для чего за спиной ты скрываешь заточенный нож?
Неужели меня ты ревнуешь к всесильному Богу?
Но в поступках моих не найдешь заурядного зла,
Я во славу Творца приуменьшить решил поголовье,
Поднося небесам в виде жертвы степного козла,
Кровь людскую навек заменяя козлиною кровью.
Нашим детям теперь не бывать принесенными в дар.
Что ты хмуришься, брат? Чем же сердце твое недовольно?
Но в ответ на добро ты нанес мне внезапный удар.
Вот и кровь на ноже. И дышать удивительно больно.
Как в испуге земля торопливо бежит из-под ног.
Каин, нехотя ты?! Ведь убийство тебя не достойно!
Что ты скажешь, когда обо мне будет спрашивать Бог?
Впрочем, ты же мне брат! Так живи, если сможешь, спокойно...
Плачет кровью душа. Мир расколот, и горек, и гадок.
Облачается ложь двух сторон в обличительный вой.
БТРы в Крыму. Там наводится "новый порядок",
Словно мы возвратились в эпоху второй мировой.
Не приносят тепла трафаретные праздники марта,
А испуг заменил ожиданье весенних чудес,
Ведь страна и народ - это просто разменная карта
В той игре, где у всех очевидный и злой интерес.
По улицам Ниццы гуляя,
В хмелю от заморских красот,
Увидишь собор Николая -
И сердце в груди запоет.
Как будто средь долгого круга
Скитаний, которых не счесть,
Встречаешь надежного друга
И слышишь хорошую весть.
Так что же в душе происходит?
Запутаны нити в узле,
Где крылья стремятся к свободе,
А корни - к родимой земле.
И в этом легко убедиться.
Вселенную исколеси -
Почувствуешь: нравится Ницца,
Но невмоготу без Руси.
Отчизну рвут под крики "Слава!"
И под признания в любви.
Ужель Кобзарь мечтал державу
Увидеть в смуте и крови,
Чтоб от столицы до окраин
К вражде собратьев приучать,
Чтоб, кто там Авель, кто там Каин,
Не удавалось отличать?
Мальчишка выдувает мыльный шар
И радостно бежит за ним вдогонку.
Шар лопается, пав на тротуар,
И весело становится ребенку.
Не сыщется бесцельнее игры,
Но кто-то развлекается беспечно,
И наших жизней мыльные шары
Столь радужны и столь недолговечны.
"Ах, Сан-Ремо, Канны, Ницца!" -
Повторяю нараспев.
Море сонное лоснится
И урчит, как сытый лев.
Небо - просто радость взору,
Притягательная сласть.
За таким бы я на гору
Прямо к солнцу поднялась.
Там над миром позолота,
А души настрой таков,
Что для полного улета
Не хватает лишь стихов.
Это роскошь побережья: пальмы, парки, замки, пляжи,
Колкий ветер океана, вкус трески, изыск приправ.
Это светлый дух свободы: вдохновение и даже
Счастье просто прогуляться по смарагдам редких трав.
Это путанные тропы: долгий поиск пониманья,
Не скрывающие тягу к слову русскому глаза.
Это гложет ностальгия по родимой глухомани,
Где над золотом пшеницы вызревают небеса.
Этот город не зря привечают певцы и поэты.
Крепость времени в нем ощущается даже во мгле.
И когда постоишь на балкончике юной Джульетты,
Понимаешь тщету нескончаемых войн на Земле.
Хорошо бы в сердца прописать человечьи законы...
Хорошо бы добро привнести в свирепеющий мир...
Ведь немало красот сохранилось у старой Вероны,
Но помянешь её - убедишься, что вечен Шекспир.
И опять чередой перекоры, раздоры, напасти,
А любовь меж людьми понимается, как волшебство.
Хорошо б на Земле началась эпидемия счастья,
И под страхом тюрьмы запретили лечить от него...
Опять сомнение тревожит
И мал доверия кредит
К тому, что друг в беде поможет,
Раз он успеха не простит.
Ведь есть накопленный громадный
Горчайший опыт у меня,
Что презираем безлошадный,
Но злит имеющий коня.
И все же нет во мне испуга,
Не ужасает жизни плеть:
Я не страшусь утратить друга,
Боюсь себя не одолеть.
Когда в душе рифмуются мечты,
И радужностью звуки опьяняют,
Когда слова восторгом высоты
Все естество мое переполняют,
Когда под вдохновения струю
Тяну ладони, не поверив счастью, -
Все это извиняет в одночасье
Над строчками бессонницу мою.
Я бутылку беру с пробуждающим память портвейном.
Сколько сладких мгновений в пьянящем напитке бренчат?
Всколыхнется душа в созерцании благоговейном.
Помнишь Порту, когда так пронзительно фаду звучат,
И плывет пред глазами по кафельной плитке Сан-Бенту
Бирюзовая роспись - истории давней печать?
Кто из нас не хотел примиренья дождаться момента?
Кто разлуку решил по вокзальным часам отмечать?
Нас несут поезда, расстояний превысив рекорды.
Но медлительна жизнь, словно каждый в минувшем застрял.
Обжигает вино, вспоминается солнечный Порту
С терпким привкусом счастья, налитого в тонкий бокал.
Чудеса на Земле не иссякли когда-то.
Возвратятся они в обозначенный срок,
Коль сумеем за это внести предоплату
Золотою монетой рифмованных строк.
Фейерверками вспенится небо повсюду,
Громким боем часы поприветствуют год,
Души смолкнут на миг в ожидании чуда,
И оно обязательно произойдет.
Опять стремятся навязать,
Кого читать и что писать,
Что можно думать, говорить
И чьи слова боготворить,
Куда ходить и как нам жить,
Чем в этой жизни дорожить,
Какие тряпки надевать,
Какой надежный путь избрать,
Какую музыку любить,
Каких врагов когда бомбить,
И как в родном своем краю
Маршировать в одном строю.
Хоть я Италии дорог уже немало исходила,
И столько видела всего, что пресыщенья мучит страх,
Но это озеро меня своим безбрежьем поразило,
И тем, что тридцать городов хранят покой его в веках.
Здесь так рельефны времена, что ощутимы их основы,
И сформулировать дано простые принципы основ:
Чтоб приподнять и вознести, чтоб обессмертить нужно слово,
А для того, чтоб опустить и растоптать, не нужно слов.
Здесь так доступна высота, что я почувствовать сумела:
Способен каждый человек свою мечту осуществить.
Чтоб приподнять и вознести, чтоб обессмертить нужно дело,
Зато безделия вполне хватает, чтобы умертвить.
Здесь так обычна красота, что породниться с нею просто.
И нужно только разрешить душе возвыситься и сметь,
Когда поймешь, что жизнь и смерть по существу - родные сестры,
Но чем прельстительнее жизнь, тем отвратительнее смерть.
Здесь столько хочется постичь, что я, исполнена азарта,
Пытаю взглядом глубину и, широко раскрыв глаза,
Смотрю на дымку вдалеке, где голубые воды Гарды
Так удивительно легко перетекают в небеса.
Олегу Карпову
Как ждал рояль! Как ждал его рояль!
Дрожали молоточки от волненья!
А клавиш каждый ждал прикосновенья,
Роняя звук в мятущуюся даль.
Как он играл! Как чувственно играл!
И музыка его была пластична,
Столь искренна, мощна и поэтична,
Что зал в немом восторге замирал.
А он творил живое волшебство,
Хоть был весьма застенчивого нрава.
Рождало несмолкающее "Браво!"
Смущенную улыбку у него.
Наверно небу музыка нужна,
Раз мы внезапно радость потеряли.
И в глубине озябшего рояля
Обиженно расплакалась струна...
Ни на кого ни в чем не быть похожим.
Прямолинейность творчества крушить.
Старательно, как высохшую кожу,
Неверие свое отшелушить.
Провозглашая новые каноны,
Где плавные кривые хороши,
Почувствовать присутствие дракона
В любом порыве собственной души.
Фантазиями вымостить дорогу,
Где только покаяние к лицу,
Где щедрый дар, полученный от Бога,
Весь без остатка посвящен Творцу.
В архитектуре вольность воплощая,
В душе хранить смирения закон.
И в вечность воспарить из-под трамвая
Под Барселоны сиротливый стон...
Фантастический город, в котором творил Гауди,
Где округлость пространств изумительна в обликах зданий,
Где нельзя предсказать, что увидишь на шаг впереди,
Ведь реальность давно превзошла высоту ожиданий.
Где свободна душа, не приемля тисков и оков,
Словно мир - лишь подмостки для истинного лицедейства.
Где, гуляя, легко провалиться в глубины веков
И легко воспарить с базиликой Святого семейства.
Где привычно внимать и Каррерасу, и Кабалье,
В симбиозе искусств постигая гармоний основы.
В этом городе можно ходить и ходить в забытье,
Непосредственность чувств переплавив в раскованность Слова.
Суметь вписаться в этот мир,
Где каждый атом необъятен,
Где я - транжира из транжир -
Духовной жажду благодати.
Не накопительства вериг
Ищу, бесценное итожа:
Тот, кто прочел полсотни книг,
Бесспорно, сотню жизней прожил.
И я записываю стих,
На то безмолвно уповая,
Что виночерпий дней моих
Фиал души нальет до края.
Видишь, Атлантикой я пьяна.
Опровергать нелепо.
Нежится стонущая волна
В жарких объятьях неба.
Там, где вскипает у скал вода,
Манят ветра далёко...
Что же меня привело сюда,
К славному мысу Рока?
Здесь, где не знает душа тоски,
Рвется в просторы смело,
Запросто: птиц покормить с руки -
Птиц вдохновенья белых.
Лиссабонский трамвай словно бриг в штормовом океане:
То взлетит в высоту, то обрушится в черный провал.
Налетать на дома он способен не только в тумане,
Он на улочках узких, как судно в расщелинах скал.
Лиссабонский трамвай - деревянный хранитель эпохи -
Постоянно частит, как в волнении пульс городской.
Пусть прогулки на нем романтичны, да искренни вздохи:
Дребезжащий ворчун нарушает душевный покой.
Лиссабонский трамвай, Португалии ставший визиткой,
Меж людьми и домами привычно летя, не зевай.
Продолжай удивлять, неожиданно верткий и прыткий,
Несмотря на года, молодой лиссабонский трамвай.
Ну вот и пройден путь, что слыл неодолимым.
И сделан первый шаг, ведущий за черту.
Не тянет плечи груз, казавшийся любимым,
И рухнула душа в густую пустоту.
Отныне нет причин гонять себя до пота.
И можно отдохнуть от вязкой маеты.
Но если у тебя ни дела, ни заботы,
Признайся сам себе: кому же нужен ты?
Старый Эрфурт - город славный.
Реставрирован с любовью.
В бесконечных закоулках
Мы плутали. Вот дела!
Но внезапно меж домами
Подошли к средневековью.
Будто древняя легенда
Пред глазами ожила.
Чем-то странным крыли крыши,
Стены выгнулись, как блюдца.
Речку Геру о каменья
Берег мягко шлифовал.
Вот с цветочного балкона
вздумал Шпигель улыбнуться.
Из соседнего окошка
Лютер знаки подавал.
А кварталы магазинов
Душам радость приносили.
И смеялись мы, пакеты
Русских семечек найдя.
Словно время шло по кругу,
Словно старую Россию
Посреди земли немецкой
Обретали мы шутя.
Это выглядело странным.
И сердца стучали гулко.
И детали вспоминались
По мечтаниям и снам.
Словно старый город Эрфурт
Пригласил нас на прогулку,
Чтобы мы могли спокойно
Побродить по временам.
Привет, Мадрид, Верона, Ницца,
Монако, Эрфурт, Лиссабон!
В который раз Европа снится
Под русской рифмы перезвон.
А значит, ждет восторгов зала
Родник родного языка,
Чтоб крепость душам даровала
Целебность нашего стиха.
Как будто всем, кого встречала
Вне дома русская строка,
Земля, любя, передавала
Стакан грудного молока.
Меня избрали, чтобы я тебя, Давид, согрела телом,
Чтоб ты не мучился, не мёрз и ощущал себя царём.
Но не спросили мудрецы о том, чего бы я хотела,
И мило ль мне со стариком делить постель свою и дом.
Когда-то ты легендой слыл и бил врагов, не зная лени.
И рада каждая была связать грядущее с тобой.
Теперь угас любовный пыл, дрожат иссохшие колени,
И право согревать царя сродни насмешке над судьбой.
Кому пожаловаться мне? Кому мне выплакать обиды?
Ведь коль не выполню наказ, суровым будет Божий суд.
Но сердце сжалось от тоски: я не могу согреть Давида.
А летописцы боль мою в анналы вечные внесут.
Конечно, хочется любви, но я подать не смею вида.
Царя стараюсь ублажить, красу и молодость губя.
Что старость делает с людьми! Мне бесконечно жаль Давида!
Хотя на донышке души мне бесконечно жаль себя!
Озябшей душе в угоду
Поэзии пью вино.
А пятое время года
Тревожно стучит в окно.
И чудится в нем синица,
А хочется журавля.
Возможно ли так напиться,
Чтоб жизнь написать с нуля?
Зачем бессмертие душе придумал чей-то странный гений,
Коль телу бренному дана судьбы коротенькая нить?
Зачем со всех сторон твердят про опыт прежних воплощений,
Когда немыслимо его ни оценить, ни применить?
Как совершенствовать себя, не зная, что бывало прежде?
Сопоставлять свои дела? Пытаться сравнивать мораль?
А может, главное как раз в неиссякаемой надежде
Вернуться в лучезарный мир, с которым расставаться жаль?
Л. Смыкаловой
Я на нее во все глаза глядела,
Когда мы шли по Львову не спеша:
Как уместилась в маленькое тело
Такая необъятная душа?
За многое бралась, все успевала.
Ее теплом был каждый обогрет...
Но вдруг представлю, что ее не стало -
Как будто в сердце выключили свет.
И думать так всё горше и труднее,
И нужно не скатиться до нытья...
Вся наша жизнь становится беднее,
Когда навек прощаются друзья.
Мне так хотелось вопреки
Всем предсказаниям суровым
По взлетной полосе строки
Бежать, захлебываясь словом.
Быть с высотой накоротке,
Парить в небесной оболочке,
Входить в глубокое пике,
Когда душа запросит точки.
И, не смущаясь, грезить вслух,
Искать в обыденном иное,
Чтоб перехватывало дух
У находящихся со мною.
Познать зенита благодать
Чтоб чудесам не ведать счета,
Чтоб с каждым, жаждущим летать,
Делиться радостью полета.
Казалось, впечатлений пыл исчерпан,
Фонтан воспоминаний поутих.
Так почему же грезится Антверпен,
И рвется на бумагу новый стих?
Припомнилось, что Рубенса таланты
Блистали на антверпенской земле.
Теперь в витринах блещут бриллианты,
И очень жаль, что деньги на нуле.
А впрочем, я совсем иным богата,
И этим дорожу с недавних пор:
Стараниями фотоаппарата
Приобрету Антверпенский собор,
Живого льва в старейшем зоопарке,
Верблюда на фасаде в уголке.
Отыскивая тень, поскольку жарко,
Чуть отдохну на "Брошенной руке".
И надышусь до головокруженья
Простором Шельды, улиц кутерьмой,
Чтоб вместо бриллиантов впечатленья
Блестящим грузом повезти домой.
Валерии Андерс
Твой дом, и сад, и роз кусты
Цветущей колкою стеной.
И удивительная ты,
Внезапно ставшая родной.
Нежны голландские слова,
Мой услаждающие слух,
Во всем оттенки мастерства,
Пленителен старинный дух.
А по сиреневым волнам
И ночью звездною, и днем
Плывет веселый Амстердам
Большим торговым кораблем.
Теперь Голландия в судьбе
Светла подобно волшебству.
И я признательна тебе
За эту сказку наяву.
Этот город – Амстердам,
Фору даст селеньям многим.
Здесь дворец и площадь Дам,
И музей при синагоге.
И продажная любовь
Напоказ в окошках красных.
И наркотик есть любой,
Чтоб не кукситься напрасно.
Но каналов кружева
Перехвачены мостами.
И соборов острова
Проплывают меж цветами.
Здесь легко прожить денек,
На диковины глазея.
Здесь и Рембрандт и Ван Гог
В государственном музее.
И должна признаться вам:
Путешествуя по свету,
Я влюбилась в Амстердам,
Мне по нраву город этот.
С годами только лучшее приемля
И ожидая истинных чудес,
Не жажду небо опустить на землю,
Людей не возвышаю до небес,
Но видя замечательного много
И восхищаясь гением людским,
Твержу, что созидатель ближе к Богу,
Коль совершенно созданное им.
Что вопреки привычному земному
Не в Космос устремленному труду,
Стал акушер подобен астроному,
Открывшему сверхновую звезду.
Что всяк из нас - вполне земная птица,
И полетит, коль к делу будет строг.
Но почему непросто так добиться
В своих твореньях совершенства строк?
Я люблю этот лес: в нем деревья и травы родные,
И прохладен уют, и сестренка-синица поет,
И ежата снуют, как братишки мои озорные,
И силач-муравей стрекозу в муравейник несет.
Чуть поодаль река зазывает, манит глубиною,
Но в просветах ветвей много глубже небес синева.
От корней до вершин все наполнено светлым покоем,
Даже рифмы к стихам ненавязчиво шепчет листва.
Я люблю этот лес, будто зыбку качающий небо,
Ибо звезд молоко зарождается в недрах земли.
А вот мудрость его не зазорно освоить и мне бы,
Чтоб, стремясь к облакам, опираться на корни свои.
На небесном холсте все ясней проступает рассвет.
Скоро золотом солнце раскрасит вершины дубов.
Над проснувшимся лютиком бабочек яркий дуэт,
И кузнечик-скрипач новый вальс наиграть им готов.
В этот час открывается искренность первых лучей,
Трепет юного ветра, пугливость предутренней мглы.
Дятел в шапочке красной, как заведено у врачей,
Осторожно и чутко выстукивать начал стволы.
От заботы его у дубов молодеет кора.
Птичьи трели сливаются в звонкий веселый поток.
Воздух пахнет июнем, и чувствую я, что пора
Утро, как мотылька, приколоть на тетрадный листок.
Они всегда ходили парой.
И несмотря на нимб седой,
Она при нем была не старой,
Он рядом с нею - молодой.
Друг другу ставшие опорой
Еще в году сороковом,
Они дорогою не скорой
Сквозь лихолетья шли вдвоем.
И не заметить невозможно,
Что им в согласии тепло:
Он вел ее так осторожно,
Как будто нес в руках стекло,
Как будто если подскользнется
Она на тонких каблучках,
То целый мир перевернется,
Померкнет солнце в облаках.
Любовь, подмеченная мною,
Прекрасней всяческих картин.
Так почему же сердце ноет?
Впервые он идет один.
Идет, пути не выбирая,
Не различая тень и свет,
Как будто в ад попал из рая
И постарел на сотни лет.
Зарыдает гроза, пригрозит ли ненастьями небо,
Сквозь бинты облаков станут видимы молний рубцы -
Стоит солнцу блеснуть, эта боль превращается в небыль,
Да и ночь подсластят раскатившихся звезд леденцы.
Потому и люблю неустойчивость летней погоды.
Мне капризы ее, как ни странно звучит, по душе.
Знать, такою была и сама я в наивные годы.
Жаль, такою нельзя на сегодняшнем быть рубеже.
Когда б найти источник понимания,
На той воде сварить пшеничной кашицы,
Добавить мед, чтоб кашу сделать сладкою,
И досыта голодных накормить!
То и тогда найдутся недовольные:
Кто переел, кому пшеница горькая,
Кого сонливость мучит после трапезы...
Видать, во всем источник виноват.
И будет тот, кто грязь возьмет обычную,
И ею испоганит воды чистые,
А после этой грязью бросит в повара,
Навек отбив стремление к стряпне.
Уже не раз все это было прожито,
Но чудаки, увы, не переводятся,
А ищут вновь источник понимания,
Чтоб кашею голодных накормить.
Опять глазам прозренья хочется,
Чтоб чистоту небес впитать,
И звезд высокое пророчество
По книге Космоса читать,
Живописать земное, бренное...
Но лишь слова в строку сложи -
И потеряется Вселенная
В необозримости души.
Я тебя избрала среди тысяч других городов.
Ты - мой юный король, ты достоин любви и величья.
На проспектах твоих не навязчиво бремя годов,
А красоты твои иссушили сердечко девичье.
Но любовь - не тюрьма, и меня не удержишь стеной.
Я должна понимать, что собой представляю на деле.
Я хочу, чтобы ты возлюбил и гордился бы мной,
Чтобы нашу любовь даже те, кто ослеп, разглядели.
А когда я вернусь, став на тысячелетья мудрей,
Согреваясь, зажгу на окошке субботние свечи,
Коронуй меня, город, высокой любовью своей,
Соболями небес мне укутай озябшие плечи.
Опять небесные ворота
Закрыть забыли на засов,
И снова рвется на охоту
Большая стая Гончих Псов.
И кровь предчувствуя, и мясо,
Оскалив грозные клыки,
Поспешно рвет у Волопаса
Из рук тугие поводки,
Чтоб в два прыжка достигнуть цели -
И жертва корчится в зубах.
Ах, как ты грозен, Ян Гевелий,
Вписавший в небо этот страх.
Какая редкая суровость,
Провозгласившая закон,
Что Псы твои, как наша совесть,
Свершают еженощный гон.
Мы их обходим стороною,
Не предлагаем хлеб в горсти,
От них испуганно рысцою
Бежим по Млечному пути,
В отчаянье достигнув края,
В душе раскаянье копя,
Бежим от Псов, не понимая,
Что убегаем от себя.
Пусть яхты нет и хата мелковата,
Не сыщется в приятелях ферзей,
Но если б знали вы, как я богата,
Имея столько преданных друзей,
Как счастлива, родные видя лица,
Как рада быть уверенною в том,
Что мы всегда готовы поделиться
Оставшимся последним сухарем.
А потому должна себе признаться
Средь множества незавершенных дел:
Нельзя болеть и ныть, нельзя сдаваться,
Я не имею права на предел.
Но коль судьбы бушующее пламя
К последней оттеснит меня черте,
Уверена: друзья подхватят знамя
И водрузят на нужной высоте,
Чтоб и тогда, незрима между ними,
Как ветер, жизнь дающий ветряку,
Навек осталась с милыми своими
Конечной точкой, вставленной в строку.
С тех пор, как повсюду (вы видите сами)
Построили башни с большими часами,
Не прячется время за версты и мили,
Его как собаку на цепь посадили.
Ошейник часов натирает мозоли,
А время желает свободы и воли.
И столько в минутах тоски и печали,
Что лучше бы времени не замечали.
Он воевал, надеясь на победу,
И знал: когда окончится война,
Он станет мужем, и отцом, и дедом,
И будет счастьем полниться страна.
Преодолев военные напасти,
Вкусив победы сладкий карамболь,
Он смог удостовериться, что счастье –
Короткий миг, когда уходит боль.
К словам пора бы относиться строго:
Ведь каждое - какое ни возьми! -
Первоначально было в небе Богом,
А после замусолено людьми.
Но как бы ни сложилась наша сага,
Слова хранят присутствие Творца:
Напишешь их - оплавится бумага,
Произнесешь - засветятся сердца.
Быть с вечностью на ты, дружок, сумей-ка,
Иначе зря рассказываешь всем,
Что смерть несправедливо звать злодейкой,
Она нас избавляет от проблем.
И если посмотреть на жизнь иначе,
То наша суетливость не нужна,
Ведь в мире нет мелодии богаче,
И и глубже, и мощней, чем тишина.
Время кружит оголтело,
Дерева в цвету нежны.
Только вот какое дело:
Я не чувствую весны.
Мне не хочется свободы,
Не по силам антраша.
То ль на плечи давят годы,
То ль состарилась душа...
И не радует цветенье,
И пичуги не нужны...
Мне б на миг уединенья
И стихов, и тишины.
Играть себя среди кривых зеркал
И свято верить в точность отраженья.
Среди абсурда верное движенье
Найдет лишь тот, кто истину искал.
Познать тепло в золе горячих глаз,
Но ощутить, что мир давно расколот,
Что не огонь, а леденящий холод
Сильней, чем пламя, обжигает нас.
Обиды, боль, предательство... Опять
Горчат слова потерянной моралью,
Чтоб мы, себя увидев в зазеркалье,
Сумели что-то важное понять.
На подходе сирень. Пряный воздух насыщен победой
Над снегами и льдом, над всесильем свирепой зимы.
Ах, как хочется жить! Посмотри: воробьи-непоседы
Возле лужиц снуют и теплу напевают псалмы.
Все еще впереди: и трава, и листва, и цветенье,
И жужжание пчел в аромате черешен густом.
Ах, такою весной надышаться бы до опьяненья!
Но карету к дверям подают с медицинским крестом.
Сложить строку - достигнуть понимания.
Как сладко обретенья торжество!
И пусть строка - песчинка мироздания,
Но мирозданье без нее мертво.
Чем чаще читаю я Эллу Крылову,
Тем больше хочу перечитывать снова.
Ведь мир предстает не разъятым на части,
И в этом единстве - особое счастье.
А лучшая из всевозможных религий -
Поэзия - дышит в подаренной книге.
И сладко, в себе ощущая студента,
Учить, словно алгебру, "Сон Фиолента".
Ликующий март, над капелью колдуя,
Смывает обломки ледовых границ.
А солнышко спящую землю целует
Несмело и нежно, как сказочный принц.
Шустрее бежит поседевшее время,
В лазури отчаянней птичий полет.
И нового чувства набухшее семя
В оттаявшем сердце вот-вот прорастет.
Опять зима и кутерьма в душе и за окошком.
Опять начальство на вопрос дает такой ответ:
"Не говори о воровстве. Вот помолчишь немножко,
И кто узнает то, что Икс присвоил строки Зет?"
А для меня такой расклад сродни паденью в бездну.
А для меня подобный шаг немыслимо тяжел.
Боюсь, что из трясины лжи не выберусь, исчезну.
Но что придумать, чтоб спасти тех, кто за мной пошел?
Чтоб не обрушились на них и света не лишили,
Чтоб не принудили ребят безропотно молчать.
Сегодня выбор предстоит нелегкий: или-или.
И только совести за все придется отвечать.
Как мало мы могли, сколь многого хотели,
За выгоду дрались, поставив жизнь на кон.
Чтоб созданных богов щедроты не скудели,
Мы разбивали лбы пред ликами икон.
Мы жаждали в богах свои же видеть страсти,
И жертвы-взятки дав - авось не громыхнет! -
Считали, что они, как мы, стремятся к власти,
Что власть над нами - суть божественных забот.
Что проку к небесам взывать теперь в тревоге?
Мы наделили их подобием своим.
Мельчает человек, а с ним мельчают боги.
И горько сознавать: процесс необратим.
Лившицу Л.М.
Какие мне найти слова,
Чтоб даже небу стало ясно:
Благодарю Вас ежечасно
За то, что я еще жива.
За то, что Вы смогли помочь
Не только мне, а очень многим.
За разделенные тревоги
Благодарю Вас день и ночь.
За щедрость, что у Вас в чести,
За то, что с юмором в избытке
Не пресекли моей попытки
Себя в поэзии найти.
За мудрость все видавших глаз,
За сердца чуткую основу
Я, как за самого родного,
Молю Всевышнего за Вас:
"Господи, Ты знаешь это слово,
Ведь прошу Тебя не первый год:
Тщательно с пути его любого
Убери булыжники невзгод.
Думаю, Тебе давно известно,
И мою настойчивость прости:
В сердце у него хватает места
Каждому, кто встретился в пути.
Дай ему удачи и покоя,
Всех его родных обереги.
Господи, за все его людское
Просто быть счастливым помоги".
Жить только радостью полета
И жаждой власти над судьбой,
И каждый день хотя б на йоту
Приподниматься над собой,
В душе отыскивать резервы,
Поскольку дух неукротим.
И вдруг постичь: хоть трудно первым,
Сто крат труднее быть вторым.
Время множит вопросы, но я себя утихомирю,
Чтоб осмыслить один на коротком земном рубеже.
Что рожденье мое? Просто миг появления в мире
Или сладостный миг ощущения Бога в душе?
Коль алгебра души и совести двоична,
Я к "да" и "нет" свожу решение проблем,
А после выбор свой отстаиваю лично
В какой-нибудь из двух этических систем.
Конфликт добра и зла - есть зло в одной системе,
Меж ними компромисс - есть лихо во второй.
И как себя найти меж этими и теми?
И как познать себя: преступник иль герой?
Нелепо ожидать, что пронесутся годы,
Вершить добро легко мне будет, как дышать.
У совести одна из степеней свободы,
И что - добро, что - зло, ей всякий раз решать.
Ответственность свою деля на дней остаток,
Все чаще нахожу в итоге бесконечность,
Но каждый миг земной весомее, чем вечность,
Ведь он неповторим, значителен и краток.
И все-таки к нолю стремится знаменатель,
Известен результат, делите - не делите.
Какой же в этом смысл? В ответ молчит Создатель,
И мается душа, хранящая числитель.
Опять не те в моей стране у власти,
Опять не в моде мой родной язык.
В парламенте нешуточные страсти,
Но к этому народ давно привык
И потому надежды не питает
На то, что, оторвавшись от сохи,
Когда-нибудь с восторгом прочитает
О светлой жизни светлые стихи,
На то, что нами найденные тропы
Обогатят великие умы,
А старенькая бабушка-Европа
Не будет нас бояться, как чумы.
Хотя, сказать по правде, страшновато,
Когда на протяжении веков
Страна неиссякаемо богата
Во всем за исключеньем вожаков,
Когда на необъятном небосводе
Сияет лучезарная звезда,
Ведущая не к благу и свободе,
А всякий раз куда-то не туда.
Он твердил, что научил меня творить,
Что основы преподал и вывел в люди,
Что всегда готов задатки поощрить,
Может даже огранить, коль время будет.
Он стихи мне предложил публиковать,
Но, чтоб я надежд особых не питала,
Пояснил, что не зовет меня в кровать,
А без этого таланта слишком мало.
Потому свои стихи послал в журнал,
А в моих легко нашел шероховатость.
Но редактор вдруг мои стихи издал,
А ему не преподнес такую радость.
Стал он вместе наши тексты отсылать,
Но редакторское сердце тверже стали.
И потоком шли мои стихи в печать,
А его стихам пути перекрывали.
Вот и злился он, издания кляня,
Дескать, я - неблагодарная зараза,
Ибо мир литературы ждет меня,
А ему идут отказы раз за разом.
Мне так жаль его, что не пересказать.
Но сомнение волчонком душу гложет:
Может, стоит с мужичонкой переспать,
И тогда он стать талантливее сможет?
А кто в округе? Безразличных рать,
Пяток врагов, три друга со щитами.
Как тяжело меж ними выбирать,
Когда судьба меняет их местами;
Когда все то, что числилось добром,
Не вызывает откликов душевных;
И даже Бог в пришествии втором
Едва ли соберет Своих подшефных;
Когда разорвалась спасенья нить;
А ты противоборствуешь устоям...
Как хочется себя не уронить,
И как невыносимо стать изгоем,
Хотя на перепутье лет лихих,
Любой идеологией поросших,
Опасно быть хорошим средь плохих
И трудно быть хорошим средь хороших.
Хоть царствует январь - на улице плюс десять.
И шубы не нужны, и куртки нараспах.
И хочется гулять, и петь, и куролесить,
И душу изливать в классических стихах.
Пусть близится февраль, грозящий зимней стужей,
Но как поверить в то, что холод предстоит,
Коль клейкая листва торопится наружу,
И обретает высь вполне весенний вид?
Так что же ты, весна, приходишь раньше срока?
Зачем ты дразнишь нас ненужностью одежд?
Тебе ли да не знать, как сердце одиноко,
Когда погружено в несбыточность надежд,
Когда в груди не жар, а ледяная глыба,
И рифм не отыскать, и муза умерла?
Недаром январю хочу сказать спасибо
За этот краткий миг весеннего тепла.
Если нужно помочь, я готова подставить плечо,
Поддержать, подсказать, заступиться за Вас, поработать.
Я доподлинно знаю, как жизнь беспощадно сечет,
Если с рядом идущим нельзя поделиться заботой.
Я готова быть другом в высоком значении: Друг,
Кто не бросит в беде, а пришедшую радость умножит.
Только ежели мой угловатым окажется круг,
Я надеюсь на то, что меня не оставите тоже.
Хоть путь человеческий труден,
Горчит обретенный итог.
Воюют безумные люди
За то, чей всесильнее бог.
Дерутся за землю, за небо,
За деньги ложатся костьми,
Забыв, что людская потреба
Одна - оставаться людьми.
Убийственна непримиримость,
Коль краток отпущенный час.
И только людская терпимость
Божественна в каждом из нас.
Зимой тяжелые ресницы,
Никак усталость не стряхну.
Все чаще масленица снится,
А значит, сердце ждет весну.
Решила: встану завтра рано,
Чтоб солнце красное встречать.
А напеку блинов румяных -
Начну соседей угощать.
Один попросит: "Смажь икрою",
Другой - "Сметаною полей".
Вот так разделаюсь с хандрою.
И станет сердцу веселей.
За окном на деревцах белые перчатки,
Укрывается земля заячьим боа,
Замерзают на снегу птичьи отпечатки,
И разлита в небесах тайна Рождества.
На камине две свечи тают понемногу.
А Медведица блестит звездами в ковше.
И готова я внимать тишине и Богу,
Ожидая перемен в мире и душе.
Мы всё рвались узнать, опробовать, изведать,
Со всей Вселенной нам хотелось быть на ты.
Казалось, полетим - и одолеем беды,
А наш полет придаст планете высоты.
Ни собственная смерть, ни гибель наших братьев -
Ничто в нас победить желаний не могло
Огромный звездный мир принять в свои объятья,
Неисчислимых солнц почувствовать тепло.
Небесной глубины мучительны уроки,
Но делают они рельефнее мечту.
А все ли для Земли мы сочинили строки,
Пытаясь умножать родную красоту?
Братишка, не спеши любимое отринуть,
Уверовав, что ждёт сверхновая звезда.
Сумеешь ли Земли родимый дом покинуть,
Навечно улететь из отчего гнезда?
Ну здравствуй, добрый Новый год!
Как все, ушедшие доныне,
Ты обещаешь мне полет
И полюса, моря, пустыни,
Мечты далекую звезду
В воображении рисуя.
Но я иное попрошу и,
Возможно, даже обрету.
Будь щедр к тому, кого люблю,
Чье на устах лелею имя.
Тогда я стану к декабрю
На год мудрей, на год ранимей.
Цветом золотистым
Опьяняют листья,
Ворожит кудесник вечер,
Мы, на осень глядя,
Тонем в листопаде,
Радуясь чудесной встрече.
А навстречу нам,
Словно по волнам,
По листве поплыли пары
В золоте аллей,
Улиц, площадей,
Переулков и бульваров.
Припев:
Ты мне вновь и вновь
Шепчешь про любовь,
И другого мне не надо.
Пусть звучат слова,
Кругом голова...
Это танго листопада.
Трепет и волненье,
Рук прикосновенье,
Нежность - это дар особый!
Клены догорают,
Вечер нас венчает
Золотом осенней пробы.
Падая, листва
Обожжет едва
Горьким привкусом прощанья.
А у нас с тобой
В песне про любовь
На двоих одно дыханье.
Припев.
Время годы нижет,
Мы с тобой все ближе,
И у нас одно желанье:
Вспоминать про эти
В золотистом свете
Листопадные свиданья.
Осени мотив
Нежен и красив,
Полон мир осенней страсти.
Мы идем с тобой
В дымке золотой,
А душа поет от счастья.
Припев.
А вот и первый снег, как первая влюбленность:
То робкий, то шальной просыпался из туч.
Взгляни, какая в нем от мира отрешенность,
Взгляни, насколько он то мягок, то колюч.
Но белизна его исполнена значенья.
Ладони протяни: так легче ощутить,
Что послан он душе как средство очищенья,
Чтоб все смогла понять и все смогла простить.
Сегодня подошел, обнял, поцеловал,
Сказал, что я - талант, а он гордится встречей.
А пару лет назад спокойно предавал
И лгал, и созывал хулителей на вече.
Я не держу обид, хоть не срослось крыло.
Но как поверить в то, что нынче был он честным?
Я строю Карфаген, хотя мне тяжело.
А он готов поджечь, чтоб сделаться известным.
А ливень в декабре противен и не нужен,
Особенно когда за ним грядет мороз.
Обрывки серых дней запомнятся по лужам.
И кажется, что мир насквозь промок от слез.
И мучает озноб. И тягостны картинки,
Где от густых дождей распухли облака.
И даже до крови, как тесные ботинки,
Натерла душу мне нежданная строка.
Александре Кравченко
Уходят друзья, как вода из колодца.
Душа застаревшею раной саднит.
Никто из ушедших назад не вернется,
На чай не нагрянет и не позвонит.
И пусть обещания вечности лживы,
А фото в альбоме - безмолвный музей,
Но в памяти нашей, покуда мы живы,
Есть место для всех уходящих друзей.
Мне бы в сутках тридцать шесть часов -
Воплотить все то, что намечталось.
Запираю душу на засов,
Чтобы не проникла внутрь усталость,
Чтоб на много дней хватило сил,
Щедрости сердечной, вдохновенья,
Чтобы всем, кто помощи просил,
Раздавать себя без сожаленья.
Поменьше рассуждать: каким он будет, дом?
Взять кирпичи, раствор, и начинать укладку.
А разговоры все оставить на потом,
Прихлебывать в обед чай с сахаром вприглядку.
Потом растить детей и сад, и сеять хлеб.
А изредка стихи записывать в тетрадку.
И думать, что твоя средь множества судеб
Не хуже остальных. И, значит, все в порядке.
Ждать писем от детей, ушедших далеко.
Не забывать гонять козу с капустной грядки.
"Как дети? Им, поди, сегодня нелегко".
И дом им завещать. И все стихи в тетрадке.
Заменили названия городу и реке,
На давнишнюю боль наложили навек табу.
Только хвост фортуны удержат ли в кулаке?
Да помогут ли эти меры смягчить судьбу?
Но соборы стирают память в воде реки,
Хоть отстроен город, открыт университет.
А студенты и гномы обжили все уголки,
Веря в то, что отныне невзгод и несчастий нет.
Уже Европа знает привкус страха,
Уже Брюссель растерян оттого,
Что множество приверженцев Аллаха
На шоколадных улицах его.
Что, веря в силу права, силу духа,
Смущается стыдливо не впервой,
Коль европейка в спину слышит "шлюха",
Шагая с непокрытой головой.
Что ежели раздуется скандальчик
Тут мусульманским племенем лихим,
На свалке будут писающий мальчик
И ценности Европы вместе с ним.
Толпа кипела: "Слушать Баха сложно!"
Толпа орала: "Бах чрезмерно длинен!
Такое построенье невозможно!
Такие сочиненья мы не примем!"
Лишь Мендельсон толпе перечил строго:
"Не все, что непонятно, значит - плохо.
Бах не случайно поцелован Богом,
Ведь в музыке грядет его эпоха.
Утерян камень, что стоял над прахом.
Кто скажет, где покоится Маэстро?
Я памятник в честь Иоганна Баха
Сооружу на собственные средства".
Воспринял Лейпциг музыкальность фразы,
Но радоваться не было резона:
За то, что гений Баха понял сразу,
Припомнили истоки Мендельсону.
Кто пояснит идущее с размахом
Из века в век одно и то же действо:
Ты миру открываешь гений Баха,
А мир тебе пеняет за еврейство?
Дождь в Париже
Пусть телеящик врет о том, что дождь в Париже,
Хочу с тобой туда слетать на выходной.
Хотя зачем Париж? И что я там увижу?
Пройдусь по Фонтенбло и возвращусь домой?
А впрочем, так и быть. Поговорим о Сартре,
Поход в Булонский лес оставим на потом.
Спокойно посидим в кафешке на Монмартре
И устрицы запьем изысканным вином.
Как много лет назад ты мне подаришь каллы
И строки о любви взволнованно прочтешь.
Но капельки небес обрушатся в бокалы,
И удивишься ты: "Смотри: в Париже - дождь..."
2012
Расплескать впечатленья несложно
Расплескать впечатленья несложно,
Разобраться в увиденном - труд.
И несу я себя осторожно,
Как с живою водою сосуд.
А бумага под грифелем рвется,
Упакована в снимки краса.
Только память горячая жжется,
Как студентов Сорбонны глаза.
2012
Что-то холодно мне
Что-то холодно мне. Превозмочь не
сумела волненье.
Почему же боюсь, ведь была на подмостках не раз?
Дивный вечер... Париж... Нужно людям создать настроенье...
Вот и зал, что согрет добротой предвкушающих глаз.
Одолею себя, чуть поправлю воланы на блузке,
А на сцене замру, продлевая волнующий миг.
И стихи о любви не спеша прочитаю по-русски.
Если б знал ты, Париж, как к лицу тебе русский язык!
2012
Нотр-Дам де Пари
Нотр-Дам де Пари! Если станет немного потише
Гомон пестрой толпы у седой Галереи Царей,
На мгновенье замри. И тогда непременно услышишь
Эсмеральды шаги у твоих отворенных дверей,
Где в красавца любовь превращала любого урода.
Чувство столь велико, что нельзя его перебороть.
Помнишь, там, наверху, у гаргулий стоял Квазимодо
И звонил так, что звук разрывал колокольную плоть.
Нотр-Дам де Пари! Эти стены пропитаны болью.
Нет героев Гюго, но о них не смолкает молва.
Нотр-Дам де Пари! Вспоминая их, перед тобою
Для молитв о любви подбираю простые слова.
2012
Консьержери
Консьержери вызывает в памяти, главным
образом, кровавые времена революции. Осматривая камеры и изучая тайны их
устройства, посетитель как бы проделывает путь тех, кто был обречен на смерть;
имена многих из них известны. На нижнем этаже, в большой комнате с крестовыми
сводами заключенные могли за определенную плату приобрести тюфяк, чтобы
выспаться перед казнью.
Когда страна за преданность мою
Воздаст, как многим пишущим, тюрьмою,
Не сдамся, не сломаюсь, не завою,
Но песню философскую спою.
И, неразменный вытащив пятак,
Стараясь не замазать душу грязью,
Чтоб вдоволь отоспаться перед казнью,
Приобрету соломенный тюфяк.
А после предприимчивый народ,
Меня провозгласив большим поэтом,
Тюфяк определит в музей. При этом
Туристы неплохой дадут доход.
Зачем же я танцую от строки,
Коль для страны важнее тюфяки?
2012
Призрак Оперы
Плафон расписывал Шагал,
Повсюду золото и мрамор,
Но бархат кресел манит в зал.
Растаял свет. Оркестр замер.
"Гранд-Опера", дворец Гарнье -
И Призрак Оперы навстречу,
Как будто вызов, брошен мне...
Я на него душой отвечу.
Отметит память странный факт,
Что Эндрю Вебер стал мне ближе,
Поскольку сердце бьется в такт
С прекрасной музыкой Парижа.
2012
Джоконда
Какая загадка в твоей светоносной улыбке,
Сводящей с ума на нее посмотревших людей?
Туман вдалеке удивительно теплый и зыбкий.
И как же посмел на красу покуситься злодей?
Тебя защитили, меж нами воздвигли преграду.
Картине теперь не страшны кислота или нож.
Но кажется мне, что исчезла доверчивость взгляда,
Ведь мир перестал быть на Божье творенье похож.
Спасет ли его красота, я сказать не сумею:
Немало веков на земле продолжается зло.
Подумалось мне, что и правильнее, и честнее
Отнюдь не картину - людей поместить под стекло.
2012
Перед "Большой одалиской" Жана-Огюста Энгра
Что мне линии Энгра, которые он удлинил,
Что мне верность пропорций, которую дерзко нарушил,
Если фоновый бархат пролитых им черных чернил
Помогает сквозь тело разглядывать женскую душу.
И ее красота очевидна без жестов и слов,
А попытка представить гармонию в цифрах наивна.
По спине Одалиски мой взгляд опускается вновь,
Вызывая желанье смотреть на нее непрерывно.
2012
Парижанка
Известно, что идею возведения Эйфелевой башни
одобряли не все парижане. Некоторые из них считали эту затею ужасающей. Против
"возведения в сердце города Эйфелевой башни, бесполезного монстра, от
которого даже Америка отказалась бы..." - высказались 47 "протестующих",
среди которых были Ги де Мопассан, Александр Дюма, Шарль Гуно, Виктор Сарду и
другие "поклонники красоты Парижа".
"Бесполезная" горожанка
Не вводила людей в обман,
Став изысканной парижанкой,
Став любимицей парижан.
Разукрашенная огнями
Смотрит с легкостью с высоты,
Чтобы мы изменили сами
Понимание красоты.
2012
У Дома Инвалидов
Когда бы наш премьер для наших инвалидов,
Измученных войной, возвел большой дворец,
Не стал бы на него никто держать обиды,
И промахи ему простили б, наконец.
Когда бы президент издал распоряженье
Себя похоронить в обители солдат,
Наверное, и он снискал бы уваженье,
Поскольку в мире нет весомее наград.
Когда бы... Но, увы, смотрю и вспоминаю,
Как в той войне смогли французам дать под дых.
И хочется спросить: "Скажи, страна родная,
Когда полюбишь ты защитников своих?!"
2012
В Люксембургском саду
В Люксембургском саду, где трепещет покой
И клубится сентябрьская тишь,
Не возможно поверить в бесстрастный такой
И умиротворенный Париж.
Жизнь бушует вокруг, словно адский огонь,
Здесь же зеленью манит газон.
И лишь бабочка, севшая мне на ладонь,
Убеждает, что это - не сон.
2012
Базилика Сакре-Кёр
- Ах, Жанна, девочка, меч тяжел.
Тебе ли спасать страну?
- Я знаю, шаток у нас престол,
Закончить пора войну.
Уже не в силах моя земля
Испытывать эту боль.
Долой сомнения короля!
Я дам тебе трон, король!
- Ах, Жанна, девочка, королю
Признательность не грозит.
- Я больше жизни страну люблю,
Но смертью она сквозит.
Мне даже снится с недавних пор
В предутренней тишине,
Что для меня разведут костёр,
Помогут согреться мне.
- Ах, Жанна, на полтысячи лет
Останешься ты одна!
- Вам нужно выслушать мой ответ?
Была бы моя страна!
2012
В "Мулен Руж"
Этот танец - ураган,
Захвативший наши души.
Ослепительный канкан
В кабаре звучит. К тому же
Этот танец - карнавал,
Враг застоя и рутины.
Вот Лотрек и придавал
Танцевальный дух картинам.
И хотя не пляшешь сам,
Усидеть нужны усилья.
Здесь возносят к небесам
Мельниц пляшущие крылья.
Только танец-афоризм
Огорчает мыслью странной,
Что несется наша жизнь
Упоительным канканом.
2012
Тертр
Мне частенько хотелось, взяв краски с
мольбертом,
Побродить по Монмартру, дойти, не спеша,
До изысканно красочной площади Тертр,
Чтоб на ней как пичуга запела душа.
Как давно я рисунки друзьям раздарила.
Потому ль неуверенным стал карандаш?
И трепещет сердечко, поскольку забыло,
Как дышать начинает рожденный пейзаж.
Вот и Тертр. Смешаю, как в юности, краски,
Нарисую узоры монмартовских крыш,
Чтоб домой привезти эту дивную сказку:
Вдохновение мне подаривший Париж.
2012
В версальских зеркалах
В версальских зеркалах, дворцах, фонтанах,
парках
Живая красота, рожденная людьми.
Ее не оценить ни в долларах, ни в марках.
Ты это, человек, как должное прими,
Поскольку к красоте стремишься, словно в Мекку,
И связываешь с ней и планы, и мечты.
Да, красота всегда потребна человеку.
Всегда ли человек достоин красоты?
2012
Когда восторги от Парижа
Когда восторги от Парижа
Уйдут, как вешняя вода,
Когда душе намного ближе
Другие будут города,
Когда иные интересы
Определят иной престиж,
Вернусь в Париж (он стоит мессы,
Неописуемый Париж!),
Чтоб, восхищением объята,
Услышать "Фауста" Гуно,
Дышать французским ароматом
И пить французское вино,
Волненье превозмочь не в силах,
Все описать, как реалист,
И легкий ворох слов красивых
Стихами высыпать на лист.
2012
Желая сделать мир добрей и краше,
Осмысливая прошлые дела,
Всё ищет справедливость память наша,
Предотвращая повторенье зла.
И в Кёльне возле Домского собора
Немало фотографий дней войны,
Запечатлевших разбомблённый город,
В котором лишь развалины видны.
Отстраивать - особая забота
С вложением и денег, и трудов.
Но почему не ставят рядом фото
С руинами советских городов?
Это осень, мой друг. Беспросветная нудная осень.
Мы ее никогда не могли перепутать ни с чем,
Ибо дни одиночества мы тяжело переносим,
Пряча души в хаос многомерных житейских проблем.
А толпа, что вокруг, не спасает от боли и грусти,
Раздражая порою сквозным безразличием лиц.
Не отпустит нас осень, мой друг, никуда не отпустит,
Нам, увы, не дойти до ее отдаленных границ.
А давай-ка прижмем к облетевшему клену ладони
И прильнем осторожно к морщинистой коже сосны,
И поверим на миг в то, что счастье нас все же догонит.
Надо чуть подождать, потерпеть до ближайшей весны.
В путь - и горизонт опять манит.
В путь - дорога тянет, как магнит.
Там, где рельсы светятся в ночи,
Ждут от неизвестности ключи.
В путь - и пусть сбывается мечта.
В путь - волнует душу красота.
В путь - и проводник предложит чай.
В путь - и снова "здравствуй" и "прощай".
Припев:
А за окном
То лес, то плес.
И мы поем
Под стук колес.
В путь - и вот в купе погашен свет.
Спит на верхней полочке сосед.
Ночь. Глаза привыкли к огонькам.
Звон - то бьется ложка о стакан.
Но не удается нам уснуть.
Вновь нас растревожил дальний путь.
Жизнь готовит новый поворот.
Что за поворотом этим ждет?
Припев:
А за окном
Звезда горит.
А поезд мчит...
А поезд мчит...
В наши ладони с высот сыплет звезды август,
Ветер таинственно шепчет, что я вам нравлюсь…
С вами мечтали мы так давно
Ночи старое пить вино,
И пьянит, как любовь, этот лунный градус…
Припев:
Город зажег огни,
Светят в ночи они,
Но ваших глаз ясней
Не найти мне огней.
Звезды ладони жгут,
Сладостней нет минут,
Вот бы почаще
В август за счастьем
Нам пролагать маршрут.
Сочная лунная долька с небес нас дразнит,
Звезды созрели и падают – это праздник.
Слов о любви необычный вкус
Август нам подарил, и пусть
На двоих нам подарит большое счастье.
Припев.
По бульварам, жарой утомлённым,
В город осень крадётся с рассветом,
Освежив опалённые клёны,
Сняв сонливость уставшего лета.
В поднебесье снующие птицы
Укрепляют спасительность крыльев.
Август нотой последнею длится,
И базары пестрят изобильем.
Озабоченней кажутся лица.
И уже предвкушает сознанье,
Как сентябрьским вальском закружится
Вся осенняя грусть мирозданья,
Как в прощании с августом вольным,
Одержима грядущей тоскою,
Я с Парижем, Брюсселем и Кёльном
Поделюсь стихотворной строкою.
Кто людям открыл огонь, тот был настоящий гений.
На пламени человек не только сварил обед.
Огонь защищал в ночи и тысячам поколений
Позволил улучшить мир, даря им тепло и свет.
С огнем познавали мы всесильную мощь металла,
Пьянея стояли с ним у звездного рубежа,
Писали, любя, стихи... Ведь чтобы строка звучала,
Живительный огонек в нее привнесла душа.
Кто людям открыл огонь, тот ими забыт однажды,
А имя в туман унес времен седогривый конь.
Мне б искру самой добыть. Забудут? Не это важно.
Возможно, осветит путь кому-нибудь мой огонь.
Коль в небо взлететь захотела,
Руками зазря не маши.
Прекрасна энергия тела,
Да крылья растут из души.
В ней сила не знает предела,
В ней склад всевозможных чудес.
И запросто бренное тело
Возносит она до небес.
Так стоит ли тратить усилья,
Чтоб птицею вольною стать?
Душа белоснежные крылья
Расправит, - и можно летать.
Занавешены зеркала.
Остывает пустая подушка.
И забытая дремлет игрушка,
Что с собою она не взяла.
Чьи-то вымокшие глаза
Натолкнулись на куклу случайно.
Между воплями и отчаяньем
Сгустком боли зависла слеза.
01.10.79
Уже рассвет заглядывает в окна,
Предвосхищая утра благодать.
Блестят слезинки радости на стеклах,
И зябкий сумрак вынужден бежать.
Уже готов высокий гомон птичий
Обрушиться со звонницы небес.
И даже сон - загадочный возничий -
Кобылу-ночь погладил и исчез.
Стасу Кузьмину
В суровый час приходят с покаянием:
"Мудрец, пророк, невзгоды отведи!"
И слушают с почтительным вниманием,
Какие бури будут впереди.
Грядущее узнать народу хочется.
Но так сложилось с давешней поры:
Чем ярче исполняется пророчество,
Тем жарче для пророков жгут костры.
Не потому ли, над строкою мучаясь,
Я постоянно думаю о том,
Как нелегко избегнуть страшной участи,
Коль не молчать в Отечестве своем.
Поэт - не поэт... И не видно конца пересудам.
Наверное, трудно усвоить простейший урок:
Лишь время, гонимое сердцем по ломким сосудам,
Приносит душе кислород зарифмованных строк.
Зачем же опять разжигать стихотворные страсти,
Коль толку немного, а точка кипенья близка?
И время - единственный созданный Господом ластик,
Способный стереть иль оставить строку на века.
Ты просишь каждому удачи?
И предпочтительно большой?
Но этот мир не предназначен
Для зверя с доброю душой.
Здесь всяк живет мишенью в тире.
И тяжело осознавать:
Чтоб сохраниться в этом мире
Необходимо убивать
Цветок ли, птицу ли... Кровавый
У песни-смертушки мотив.
Вы слышали, как плачут травы,
Слезами росы распустив?
Так почему несправедливо
Вселенную устроил Бог
И этот мир, такой красивый,
До невозможности жесток?
Поэт людей частенько учит жить,
Найдя для них различные слова.
Но кто ему позволил всех учить,
Кто выдал разрешенье и права?
Поэт не предсказатель, не пророк,
А чудо стихотворчества - не факт
Того, что средь бесчисленных дорог
Поэт предугадает верный тракт.
Тогда зачем он рвется из штанов
И, остро ненавидя и любя,
К отчаянному подвигу готов
На роль Мессии выдвинуть себя?
Ужель ему по нраву эта роль?
Ужель он видит все, что впереди?
А может быть, невыносима боль,
Когда слова горят в его груди?
Иль попросту, предчувствуя финал,
Он к славе рвется из последних сил?
Пусть будет ложью все, что предсказал,
Зато запомнят то, что говорил.
И коль веска словесная печать,
То так приятно сирых поучать.
Как бесконечно радостна картина,
Где море устремляется навстречу,
И синяя бездонная пучина -
Вместилище восторгов человечьих.
Разбуженная светоносным утром,
Я морю говорю: "Привет, дружище!
При этом освещении минутном
Ты кажешься и трепетней и чище.
Волнением объяты не напрасно
Твой нежный шепот, ласковые струи.
А ты спешишь, любовник сладострастный,
Мои ступни прохладные целуя".
То ли снова душа занялась накоплением опыта,
То ль молчанием вновь оттеняется слов серебро,
Для рожденья строки слишком много сердечного ропота
И первичной боязни тупить о бумагу перо.
Потому и молчу, чтобы силы сберечь для сражения,
Ведь вчерашней себе каждый день объявляю войну.
Приподняться б суметь, чтоб почувствовать миг постижения
И на матовый лист золотую плеснуть тишину.
Ужель война - лишь репетиция
Всего того, что нам не надо?
Когда смеется оппозиция,
Охота взяться за гранаты.
Не оттого, что власть продажная
И демократия мешает,
А потому, что обезбашенность,
Увы, Отчизну не спасает.
Вся украинская политика
Давно больной исходит кровью.
И не найдется аналитика,
Чтоб возвратить ей мог здоровье.
Еще чудачит май, хоть расцветает липа,
Внезапно уличив во лжи календари.
И мир сошел с ума от солнечного клипа,
Что крутят небеса с зари и до зари.
Но кто-то наверху разбил флакон с духами.
Пролился аромат на город и на лес.
Не ранить бы души пахучими стихами
С иголками стекла в подушечке небес.
Везде, где жил еврей и ждал Мессию,
Влюблялся он навязчиво и страстно
В Испанию, Германию, Россию.
Да только безответно и напрасно.
Весьма наивен в истовом стремленье
Быть нужным, деловитым и пригожим
Настолько, чтобы в дальнем поколенье
Стать на свою привязанность похожим.
Всегда гонимый, по тропинке узкой
Он уходил печальный и влюбленный,
Храня в душе ладино, идиш, русский,
А в сердце - боль тоски неразделенной.
Воистину чудно придумал всё Создатель.
Благодаря Ему и мы понять должны,
Что если на Луну не смотрит наблюдатель,
Возможно ль утверждать, что в мире нет Луны?
Возможно ль пребывать во многих точках сразу,
Привычные забыв законы бытия?
Коль спутанность частиц постичь не в силах разум,
То я и тут и там - ужель и вправду: я?
Мы многому ещё не знаем объяснений,
И как устроен свет, сказать никто не смог.
И силится понять наш человечий гений
Всё то, что за шесть дней спокойно создал Бог.
Снова снится это поле,
Онемевшее от боли,
Умерщвленное металлом,
Опаленное войной.
Почерневшие останки...
Обездвиженные танки...
И кровавое пространство,
Что набухло тишиной.
В темном небе дым клубится...
Исказило смертью лица...
И пронзает будто пуля
Острой горечи струя...
Нет ни солнца и ни птицы,
И нельзя пошевелиться
Потому, что снится поле,
А на поле этом - я...
Спешащий май, настраивая день
На камертоны соловьиных лир,
Вдруг опрокинул пьяную сирень
В пчелиный гул, которым полон мир
С высокой в одуванчиках травой,
Манящей пробежаться босиком,
И пахнущей лугами синевой,
Где звезды истекают молоком...
И хочется весне поверить вновь,
Но страшно видеть льющуюся кровь...
Столь убедительны примеры,
Что нет неверия сильней,
Чем у людей, что жили верой,
Разочаровываясь в ней.
Но и другое видел свет.
Не потому ли мир неистов,
Что яростней служенья нет,
Чем вера бывших атеистов?
И потому, слагая стих,
Пока не высохли чернила,
Прошу, чтоб жизнь меня хранила
От убежденностей былых.
С тех пор, как я стала совсем одинокой
С тех пор, как я стала совсем
одинокой,
С тех пор, как ушел ты, все чувства презрев,
Меня называют холодной, жестокой
И самой суровой среди королев.
С тобой я бывала веселой и нежной,
Любила тепло, обожала цветы...
Сейчас я зовусь королевою Снежной,
Мой дом ледяной неземной красоты.
Не пробуй во мне пробудить человечность,
Замерзшие чувства назад не зови.
А мальчик пытается выложить "вечность"
Из колких осколков твоей нелюбви.
2011
Я часа жду, когда увидишь ты
Я часа жду, когда увидишь ты,
Когда признаешь, наконец:
Любовь - вино особой выдержки
В старинных амфорах сердец.
А примешь чарочку зелёного -
И дышишь рыбой на песке,
И понимаешь вздох влюбленного
На всяком сущем языке,
Ведешь от красного до светлого
Счет обретений и потерь.
И не отведать зелья этого
Сочтешь ошибкою теперь.
2011
Любовь, всегда ли ты права?
Любовь, всегда ли ты права?
Вокруг свирепствует молва,
И произносятся слова
Грозно.
А я гоню сомненья прочь.
Манит малиновая ночь.
Пытаться чувства превозмочь
Поздно.
Но перспектив на завтра нет
И предстоит немало бед.
Размазан по небу рассвет
Вишней.
Что проку мыть его до дыр
И волновать стихом эфир,
Коль без тебя мне целый мир
Лишний?
2011
Тюльпаны
Крепчал декабрьский мороз
В хрустящей тишине.
Мужчина три тюльпана нес
Под Новый год жене.
Повсюду блеск. И тут, и там
Все елки в огоньках.
Но так уютно лепесткам
В заботливых руках.
Цветы он спрятал на груди,
Спеша к своей родной,
Чтоб встретить все, что впереди,
С надеждой и весной.
2012
Как придет весна
Как придет весна, прорастет трава,
Из заморских стран птицы явятся,
Зазвенят вокруг о любви слова,
Что ни девица - то красавица.
Как придет весна, будет негу лить,
В тучи солнышко чтоб не куталось.
Меж влюбленными серебра есть нить,
Только наша-то вдруг запуталась.
Распусти ее да в клубок смотай.
Как придет весна, будет брошенным.
Мы за ним пойдем бездорожьем в рай,
Ведь пути туда не проложены.
Как в земном раю зацветут сады,
Ты мне сделаешь предложение.
И со мной всегда будешь рядом ты,
Как велит закон притяжения.
Как придет весна...
2012
Ты реки, река
Ты реки, река, плеском пенистым
Про пути свои многотрудные.
И про Сокола, и про Финиста
Ты поведай мне сказку чудную.
Но скорбит река: за большой горой
Он сразиться смел с вражьей силою.
И теперь ему не лететь домой,
Зря сердечко ждет птаху милую.
Ты реки, река, бережок крутой,
Как хожу к тебе с каждой зорькою.
Не узнает он, долгожданный мой,
Что вода твоя стала горькою.
Если ты уходишь из дому
Если ты уходишь из дому,
Мир ввергается во тьму.
И ни сладкому, ни кислому -
Я не рада ничему.
Зависает как пророчество
В небе черная звезда.
И кричат от одиночества,
В ночь сбегая, поезда.
2012
Не прельщает меня новизна
Не прельщает меня новизна,
И не нужно мужчины другого,
Если мне по ночам не до сна
У плеча твоего дорогого.
Если плавны движенья руки,
Поцелуи не знают предела,
И знакомы мне все бугорки,
Все ложбинки любимого тела.
Если смелых желаний экстрим
Умножаю на яркость мгновений,
Восхищаясь уменьем твоим
Длить и длить полосу наслаждений.
Если ворох восторженных слов
Отсыпаешь мне чистосердечно.
Если чувствую я, что любовь
Как желанье твое - бесконечна.
2012
На подножке трамвая в былое умчался февраль
На подножке трамвая в былое умчался февраль,
Чтоб мгновенье найти, где и судьбы сольются, и рельсы.
А вот наши с тобою пути параллельны, и жаль,
Что из всех расписаний исчезли в минувшее рейсы.
Но на улице - март, и смущают мне душу мечты!
Так пускай же вернётся, о чём и помыслить не смели!
К чёрту старца Евклида! Я верю, что именно ты! -
Ты найдёшь то мгновенье, где сходятся все параллели...
2013
Подари мне апрель!
Подари мне апрель опьяняющий, солнечный,
птичий,
Чтоб искрилась душа после зимних скукоженных дней.
Подари мне апрель, нарушающий нормы приличий
Укороченной юбкой, чтоб ноги казались длинней.
Подари мне апрель, чтобы скинуть лет надцать, не меньше,
С упоеньем себе позабытую легкость внушить.
Подари мне апрель, чтоб среди существующих женщин
Я была той одной, без которой тебе не прожить.
Подари мне апрель! Будь на вешнюю нежность щедрее,
Чтоб губами ласкала я имя твое в забытьи.
Подари мне апрель! И тогда, ни на миг не жалея,
Без остатка себя положу я в ладони твои.
2013
Скукожился совсем небес промокший штапель,
Пропитано водой пространство до основ.
Ты только посмотри на жемчуг мелких капель,
Нанизанных дождем на нити проводов.
От сырости весны минуты стали уже.
Но это не беда. Ты только посмотри,
Как тщательно дома почищены снаружи,
Как бережно сердца промыты изнутри.
И графика, и звук исполнены значенья,
Но их глубинный смысл откроешь погодя.
Ты только посмотри на силы очищенья
Питающего жизнь весеннего дождя...
Когда уйдем в туман - одни, другие, третьи -,
На пыль былых дорог метнув прощальный взгляд,
То камни мостовых, впитавшие столетья,
На нашем языке легко заговорят.
И будут сыновья, узнавшие не сразу
Частички наших душ в рассыпанном песке,
Разгадывать слова и полнить смыслом фразы
На непонятном им забытом языке.
И будут лишь ветра гулять по циферблатам,
Да звезды в небесах - восторженно тихи -
Начнут припоминать звучавшие когда-то
Любовью и войной прожженные стихи.
Говорят, что хаос созидателен.
Утверждениям этим не верю.
Но зачем-то открыты Создателем
В бессистемность скрипучие двери.
Краски, музыка, формулы... Много ли
Наслаждения в мире гармоний?
Но ни душу, ни сердце не трогает
Несусветный поток какофоний.
И в строке, где слова не смыкаются,
Я не вижу ни смысла, ни чувства.
А меня всё уверить пытаются,
Что в бессвязности этой - искусство.
Кто разлил в поднебесье промозглую серость?
Может, врет календарь, что на улице март?
Вероятно, весне отоспаться хотелось,
А не мчать на дежурство, блуждая без карт.
Пусть на ветках озябших нахохлились почки,
И к продрогшему воздуху птицы глухи,
Только медленно божьей коровкою строчка
Поползла по блокноту. И это - стихи.
Тысячелетья суеты достали до печенок.
Зачем и кем обречены на эту круговерть?
Мы, как подопытная мышь, мы, как слепой котенок,
Не знаем: что такое жизнь и что такое смерть.
Хоть поиск смысла бытия - излюбленная тема,
Многозначительный намек в молчании небес,
А есть ли счастье на Земле - всего лишь теорема,
Которой сотни аксиом невзгод в противовес,
Но в непрерывности времен, дискретности пространства,
Стремясь молекулы любви отыскивать в судьбе,
Тысячелетия подряд с немыслимым упрямством
Мы продолжаем долгий путь, нелегкий путь к себе.
Как прежде я не понимала,
Что небом дан нам знатный куш:
Ведь нет божественней начала,
Чем человечность наших душ.
Теперь, на мир взирая строго,
Я говорю себе: "Пойми,
Чем выше мы стремимся к Богу,
Тем больше быть должны людьми".
Раз, два, три - взрываясь, почки
Голым веткам дарят зелень.
И тревожит многоточье
Недосказанных капелей.
Раз, два, три - под солнцем жарко,
Легче, призрачней одежды.
В небе радужная арка
Утверждает цвет надежды.
Раз, два, три - и позолота
Проступает на растеньях,
И звенит печальной нотой
Камертон дождей осенних.
Раз, два, три - ветра суровы,
Прямо в душу дуют смело.
И природа на оковы
Серебра не пожалела.
Раз, два, три - мелькают лица.
Раз, два, три - сменились даты.
Время мчится, мчится, мчится...
Не спеши! Постой! Куда ты?
Но оно летит, как птица,
У него свои заботы.
И судьба моя кружится
На три счета, на три счета
Под мотивчик этот странный,
Что всего из трех созвучий
Повторяемых, как мантра:
Будет завтра, будет лучше.
Зима в подвенечном наряде
На март предъявляет права.
Но в каждом встречаемом взгляде
Надежда на лето жива.
И в воздухе дух алкоголя,
И голубя танцы нежны.
И солнышко сонною молью
Проело перчатки сосны.
И хочется душу раздеть и
О снежной забыть кутерьме.
Я нынче мечтаю о лете,
Как в знойные дни о зиме.
Жемчужину строки творит ментальность,
А душу дома - созданный уют.
Так небесам высокую хрустальность
Вполне земные птицы придают.
Сегодня робкая весна в морозном воздухе проснулась,
Презрев графичность февраля, улыбкой солнца расцвела,
Погладив ласковым лучом сугробов серую сутулость,
Давнишний выпачканный снег стремясь очистить добела.
Но не пришла еще пора. И пенья птичьего не слышно.
И можно только представлять, как, разомлев от вешних нег,
В обжитом скворушкой саду роняет старенькая вишня
На первозданную траву душистый и чистейший снег.
Вчера походила по сети и была удивлена количеством своих стихов, размещенных кем-то на незнакомых сайтах. Но еще больше удивлена количеством своих стихов, которые размещены без указания автора, а то и под другим именем.
Опять крадут мои стихи и порождают чувства
Обиды, ибо промолчать - не лучший вариант,
И радости, ведь раз крадут, то в строчках есть искусство,
И обретается в душе пусть малый, но талант.
А чувство юмора во мне с усмешкою коварной
Твердит, что глупо воевать со всеми, кто крадет.
А если сделались стихи настолько популярны,
То скоро в авторах у них окажется народ.
И вот тогда, наверно, мне предъявят обвиненья,
И вот тогда придется мне ответить за грехи:
Всяк норовит обворовать народные владенья.
Кто тащит газ, кто тянет лес, а я краду стихи.
Откровение - это всю душу открыть до крови.
Для кого-то - чрезмерно, а кто-то не может иначе.
Но сомнения ядом ты сердце мое не трави:
Если нет откровения, жизнь разве что-нибудь значит?
Откровение - это уменьшить количество тайн,
А раскрытие тайны всегда удивительно сладко.
Но каких откровений страницы, мой друг, ни листай -
Для тебя навсегда я останусь великой загадкой.
А скажите, друзья, если сшить вы решили штаны,
Дилетантов советы ужели ли при этом важны?
Вон как спорят они, чтоб избрать большинством голосов
Плотность ткани, расцветку, а также размер и фасон.
И хотя вы едва ли напялите эти штаны,
Но зато плюрализм с демократией соблюдены:
Там ликуют довольные, здесь оппозиции вой,
Хоть достаточно было, чтоб взялся за брюки портной.
А когда выбирают развития путь для страны,
Все при этом равны, будь умны иль дурны, иль больны.
То-то спорят, кричат, создавая бессмысленный шум,
Ибо электорат в управленье страной ни бум-бум.
А чтоб выбранный путь от камней был действительно чист,
Должен делом любым заниматься лишь специалист.
Для чего же тогда в демократию игры нужны,
Если только портной может брюки кроить для страны?
Всё человек улучшить мир стремится,
И это - не пустая похвальба.
Всевышний подарил Земле пшеницу,
Но только люди выпекли хлеба.
Не потому ли чувствуем блаженство,
Испытываем радость, как в раю,
Когда, добавив миру совершенства,
Мы выполняем миссию свою?
А между мною и сестрой вдруг выросли барьеры,
Умножив трудности, внеся колючки в нашу жизнь.
А между мною и сестрой ее слепая вера
И мой, нажитый за года, махровый атеизм.
А между мною и сестрой былого лада нету,
И плачет мама: для нее все наши споры - боль.
Но все же верит, что любовь травой прорвется к свету,
И мы поймем, что веры нет важнее, чем любовь.
А город готовился к Новому году:
Добавил огней и наладил погоду,
Стреножил оленей в огромных витринах,
На каждом углу разложил апельсины,
В кульки рассовал мандарины и сласти,
Дал елкам игрушек стеклянное счастье,
А мне, чтобы рифмы рождались в макушке,
Тетрадь подарил и перо из подушки.
И я благодарна ему за вниманье,
Ведь важен не праздник - его ожиданье.
На всех языках пред Всевышним Единым
Народы про свой говорят интерес.
Вон там мусульманин согбенную спину
Легко подставляет под взоры небес.
А тут христиане застыли в смиренье,
С глубоким поклоном молитву творят,
Надеясь на то, что Создатель оценит,
Что станет добрее Божественный взгляд.
И для иудея молитва - святое.
Но он даже в вере свободолюбив.
Поэтому Господу молится стоя,
Пред Богом и то головы не склонив.
В любой из молитв - человеческий гений.
А в гордом сознании - дух мудреца:
Никто не поставит народ на колени,
Коль он и пред Богом не прячет лица.
В. Стефанову
Когда звучат мелодии Стефанова,
Мне кажется, что я рождаюсь заново.
Такие в них глубины и свечение,
Что нет для сердца лучшего лечения.
Мне нравится молитва фортепьянная,
Насыщенная пылкостью Стефанова,
Где в нежности ритмичного звучания
Все чувства от прощенья до прощания.
А хочешь наслажденья постоянного,
Ты напевай мелодии Стефанова.
И мир вокруг окажется симфонией
С изысканной стефановской гармонией.
Стихи в тебе. А сам ты погружен
В матрешку мира большего размера,
Там незнакомый ритм, другая эра,
Иное восприятие времен.
И что твоих стихов сплошная боль
Для этой бесконечности вложений,
Пред зеркалом небесных отражений
Какая уготована им роль?
И все-таки с ответом не спеши,
Для новых строк выращивая солод.
Возможно ль отогреть Вселенский холод
Частичкой поэтической души?
За слова вели на расстрел,
За слова сажали в тюрьму.
А теперь сплошной беспредел,
И до слов нет дел никому.
Наплодил двадцатый калек,
Двадцать первый век - лиходей.
Было слово - был человек,
А теперь ни слов, ни людей.
Стон и крик срываются с уст,
В безразличье канут кулис.
И готов ты выйти на "бис",
Только зал безжизненно пуст...
Не запасаю пищу впрок
И перед голодом не трушу.
Но дай, Всевышний, манну строк
Насытить жаждущую душу.
Дай в этих строчках обрести
Внезапность свежего звучанья,
Чтоб через слово дорасти
До гениальности молчанья.
Купальни Мишкольц-Тапольце.
В пруду заросшем - лебеди.
На солнечных прогалинах
Осенние цветы.
А я в коротком платьице
На пуговицах спереди.
И на меня, как в юности,
С восторгом смотришь ты.
В купальнях Мишкольц-Тапольце
Внезапно время замерло.
И лишь водица теплая
Слегка волнует кровь.
А жизнь клубочком сказочным,
Куда не знамо, катится.
Любви напиток заново
Мне, милый, приготовь.
И будут утки прятаться,
И станут воды синими,
А на листве проявится
Осенняя печать.
Купальни Мишкольц-Тапольце
Изысканно красивые.
И мы с тобой не чаяли
Здесь юность повстречать.
Природа перед сном снимает платье,
Раскладывает свежую постель.
Уже манит спокойствие кровати,
Лебяжьим пухом теплится метель.
Еще немного - и поблекнут краски,
Предстанет ночь оттенком полутьмы.
И будут упоительными сказки,
Седые сказки бабушки-зимы.
Частенько жизнь подкидывает фанты,
Мою любовь к прекрасному ценя.
Друзей неисчислимые таланты
Всегда безмерно радуют меня.
И потому в минуты откровенья,
Учитывая то, что жизнь мала,
Прошу друзьям добавить вдохновенья,
Ведь основное им судьба дала.
Я, не стесняясь, делаю признанье,
Что мне вполне хватает одного:
Я так богата вашим дарованьем,
Что в мире нет богаче никого.
Котляревского "Инэиду"
Не напрасно читал народ.
От Инэя того, как видно,
Падуанцы ведут свой род.
В саркофагах хранят бессрочно
Содержанье родных могил.
Жаль, спектральный анализ точно
Век Инэя не подтвердил.
В городишке красива площадь,
Знаменит университет,
А в соборе святые мощи
Сберегаются сотни лет.
Здесь неспешно живут, со вкусом,
В стороне от больших дорог.
И когда бы ни грязь и мусор,
Был бы миленький городок.
Пронзает красота, касаясь голых нервов,
Восторженная тишь рождает непокой.
Мне дорог Ватикан не уймою шедевров,
А гением людским и гордостью людской.
Созвездие имен здесь временем не стерто:
Бернини, Рафаэль, и Джотто, и Манцу,
И Перуджино, и Джакомо Делла Порта.
Здесь дар людских сердец Небесному Отцу,
Здесь к звездной высоте взлетает купол серый.
Я увидать его лелеяла мечту
И вот хочу понять: какой должна быть вера,
Сподвигшая создать такую красоту?
Сквозь Дверь Добра и Зла пройти, быть в Старом Гроте,
Услышать, как века взывают к нам со стен,
И, впитывая боль "Пьеты" Буонаротти,
Душою ощутить: что отдано взамен.
За что на Помпеи обрушился гнев Земли?
За то ль, что развитием опережали Рим?
За то ли, что собственный путь под Луной нашли?
За то ли, что стало море для них своим?
За красочность фресок? Подсветку на мостовых?
Дорогу Гробниц, по которой возили соль?
За то, что, чтя мертвых, заботились о живых?
За что же дана Помпеям немая роль?
Ответы ищу, сопрягая слова в стихи,
Хоть знаю: в Театре нарушена связь времен.
А улицы замерли, вслушиваясь... Тихи...
И город в воспоминания погружен..
Контрасты для Неаполя типичны.
И в гавани соседствуют привычно
И яхты белоснежные крутые,
И лодочек рыбачьих запятые.
Везувием подчеркнута красиво
Синь Неаполитанского залива,
Где возлежат яйцом средневековым
Массивы древней крепости Дель"Ово.
На площади центральной Плебисцита
Велосипеды ржавые забыты,
Трущобы уживаются с дворцами,
Но спорят, будто отпрыски с отцами,
О том, что возраст - плюс, а мусор - минус.
И только кофе, выпитый в "Гамбринус",
Да русский стих в Умберто галерее
Неаполь сразу делают роднее.
Ах, Тиволи! Его фонтаны
Неповторимы и прекрасны:
Свежа вода в Большом стакане,
Роскошны крылья у Пегаса.
Каскад Овального фонтана
Хорош, но не пройдите мимо
Жемчужин Водного органа,
Рометты - маленького Рима.
У Кипарисовой ротонды
Вся прелесть парковой культуры,
Там шум воды Орлов, Драконов,
И Ариадны, и Натуры.
Есть Рыбные садки, в которых
Форель увидеть даст Фортуна.
А вот фонтан Совы и ворох
Вздымающихся струй Нептуна.
Пленяют вихри белой пены.
В жару они, как Божья милость.
И понимаешь постепенно,
Что вечность здесь остановилось.
Ах, Тиволи! Не усомниться,
Что будут сниться постоянно
Твои цветы, деревья, птицы,
Твоя аллея Ста фонтанов!
Но разъедает мрамор время,
Чуть слышен шепот струй унылых.
И гложет сердце сожаленье
О том, что сохранить не в силах.
Признаюсь: ожидала от этой поездки сюрприза,
Привлекали меня, как жемчужины на глубине,
Лигурийское море, а рядом старинная Пиза,
Уголочек Тосканы, давно полюбившийся мне.
Город смог разорить мусульманский богатый Палермо,
Был им нрав сарацин агрессивных навек усмирен.
Галилей здесь рожден, и известно о том достоверно,
Первый сад ботанический в городе был учрежден.
Отчего же тогда мне на солнечных улицах страшно?
И внезапная мысль обретает особенный вес:
Ненадежен наш мир и красив, как Пизанская башня,
И стоит, покосившись, как башня на Поле Чудес.
Флорентийские узкие улочки... Данте...Петрарка...
Но дома, как деревья, растут в ширину - с высотой.
Этой осенью здесь неожиданно сухо и жарко,
А от байкеров местных и вечность теряет покой.
Купола Брунеллески царапают неба глубины,
В галерее Уффицы привычно толпится народ.
И Давид молодой, не познав вековые седины,
С припасённой пращой Голиафа свирепого ждёт.
Да, человек грешит, поэтому и смертен.
Но смертны почему другие существа?
Всеобщая война в житейской круговерти
За логово и хлеб, за разные права.
Зачем придуман мир, где столь кровавы цели?
Не лучше ли, чтоб жизнь спокойною была?
Вот яблоко растет. Ужель затем, чтоб съели
И семя отнесли подальше от ствола?
Но думать не с руки, поскольку нужно драться.
Один другого ест. И это - Божий свет.
А если перестать на миг сопротивляться,
Поймает и сожрет тебя любой сосед.
Что же Господь так мало
Создал для мира счастья?
Если и даст, то каплю
И далеко не всем.
Было б оно, допустим,
Воздуха главной частью,
Думаю, на планете
Не было бы проблем.
Что же Господь придумал
Мир, как сплошные сласти?
Сколь ни живем, а просим
Новых и новых лет.
Видно, Творец, как доктор,
Знал, что избыток счастья,
Коль не остановиться,
Вызовет диабет.
С рожденья и до смерти в должниках.
Мы всем должны: и предкам, и потомкам.
И долг тяжел - не удержать в руках,
На дне души его не скрыть потемкам,
К оплате, словно чек, не предъявить,
И не разбить, как древние скрижали.
А вы б могли уверенными быть,
Что ничего себе не задолжали?
Пусть давит так, что выжить нелегко,
И в сердце нет болезненней осколка,
Не для того ли пьем мы молоко,
Чтоб силы обретало чувства долга?
И все же груз дотащим до конца,
Не выбрав для себя путей хороших,
И пожалев убогие сердца,
Которым не досталось этой ноши.
Последнее тепло сентябрь рассыпал щедро.
Он добр и норовит сластями угостить.
Но в воздухе горчит грейпфрутовая цедра,
И липнет паучка летающая нить.
Еще совсем чуть-чуть, и тишина укроет
Крахмальной простыней пространство за окном,
И явится зимы холодный астероид,
И хрупкая любовь одна согреет дом.
Мы станем вспоминать, как сыпались каштаны,
За осени глоток судьбу благодаря.
И будет с каждым днем все более желанным
Прощальное тепло сластены-сентября.
Выйди вечером за околицу,
Звезды зрелые оборви.
Слышишь: Бог с небес людям молится,
От бедовых Он ждет любви.
Надоевшее одиночество
Одолеть нет сил никаких.
Как же Господу верить хочется
В прочность светлую чувств людских!
Пройдет немало долгих лет,
Меня не будет.
Иной появится поэт
На радость людям.
Он стих мой, благостью томим,
Возьмет из пыли,
Издаст под именем своим,
Чтоб не забыли.
Коснется черствою душой
Без проволочек...
Глядишь, и стих уже чужой,
Лишь мой подстрочник...
Сентябрь ступает на порог -
И грустно очень.
Срок летней нежности истёк,
Чудачит осень.
Опалена листва жарой,
Сожженных трав хруст...
Вчера чарующей порой
Прощался август,
Даруя яблоко в меду -
Вина предтечу.
И вот опять я лета жду...
До новой встречи!
Когда на кухнях шепотком
Мы по ночам вели беседы,
Боялись друга и соседа,
Был страх пред чёрным воронком.
Густое было решето,
Чтоб не проникли к нам напасти.
Ах, как тогда боялись власти,
Что станет "всем" иной "никто".
Нам запрещала говорить
Свободно милая держава.
Зато рабы имели право
Отчизне преданными быть.
Теперь запретов нет былых.
И давний страх почти не гложет.
Но почему же так похоже,
Что мы среди глухонемых?
По прихоти Садовника привиты
Мы, разные, к единому стволу.
Одни по нам гуляют паразиты,
Нас поливают разом поутру,
Живем мы общей жизнью, хоть при этом
Приносим непохожие плоды:
Одной из веток маловато света,
Другая больше требует воды.
Но кроны не разнять. Нелепы споры,
Чьих листьев шелест душу тронуть смог,
Как русская поэзия, в которой
Ветвей еврейских животворный сок.
Мне на всех перекрестках путей и дорог
Говорили друзья: "Не ходи поперек,
Если можно пройти потихонечку вдоль,
Не узнав на пути столкновения боль.
Это выполнить запросто, это пустяк".
Только я не могу научиться никак,
Убеждая себя: "Дорогая, изволь
Сделать пару шагов, как положено, вдоль,
Чтоб освоить один примитивный урок,
Ведь бунтарства твои вызывают упрек.
Что за мода такая: направиться вбок?"
Но себя обретаю, живя поперек.
Скажи, Всевышний, не молчи:
Во время той смертельной битвы
Ужель не слышал Ты молитвы
Сожжённых заживо в печи?
Ужель Тебя в надмирной мгле
Тень состраданья не коснулась?
Как синь небес не содрогнулась
От преступлений на Земле?!
Нас торопились убивать
За счастье быть детьми Твоими.
Всего лишив, отняли имя.
Лишь веру не смогли отнять
В несокрушимость Божьих правил.
Скажи, вопрос предельно прост:
Ужель, чтоб возродить Израиль
Потребовался Холокост?!
Не потому ли я, скорбя,
Не в силах счёт вести потерям?
Нет, я умом в Тебя не верю,
Хоть сердцем чувствую Тебя!
То ли вязкая ночь разлилась, как варенье вишневое;
То ли кошка Луны взобралась на верхушку Плеяд
И, от страха дрожа, опасается слезть, бестолковая;
То ль, созрев, осыпается звездный хмельной виноград -
Жизнь, как отпуск в селе, дорога чудесами знакомыми
И усталой строкой, что в блокнот прилегла отдохнуть.
Почему же друзья так нередко уходят из дома и
Выбирают один самый трудный неведомый путь?
Зачем бездумно следовать Завету,
Где вера - открываю не тая, -
Есть поиск человеческих ответов
На Божии вопросы бытия?
И пусть порой ответы бестолковы,
Зато не может мысль не согревать,
Что небо подарило не оковы,
А тягу вечно истину искать.
Доказывать шакалу, что - шакал,
Бессмысленно. Ведь если согласится,
То гордо скажет: "Бог таким создал!"
И снова будет к падали стремиться.
Доказывать глупцу, что он глупец, -
Терять напрасно и часы, и силы.
И даже мысль такая посетила,
Что сам с ним поглупеешь, наконец.
Какая это кара: Богом быть
Не узнанным, не понятым людьми,
Оболганным спешащими забыть,
Назвавшимися Божьими детьми!
Как больно понимать, что всё не так,
От пропасти любви спасенья нет,
Содеявшему Солнце видеть мрак,
Теряя веру во вселенский свет!
Так мать, когда рождается урод,
Боится поднести к соску его,
Но всё же молоко ему даёт,
Поскольку жаль живое существо.
Как трудно признавать: не найден путь,
Утерян компас в звёздной вышине.
Но, может быть, потом когда-нибудь
За веру в них детьми воздастся Мне?
Л. Ф.
Здравствуй, город металла, дарующий небо Земле!
Мне дыханье твое с каждым часом становится ближе.
По утрам поднимаюсь на синем днепровском крыле
И залитые солнцем проспекты широкие вижу.
И все больше влюбляюсь в просторы твоих площадей,
Возносящие улицы, непредсказуемость зданий...
И стараюсь беречь проживающих рядом людей,
Согревающих мир золотыми своими сердцами.
Ни на Земле, ни в небесах
Повторной жизни нет, возможно.
И так пронзительно тревожна
Поспешность стрелок на часах.
Ничтожен времени запас
И удручает скоротечность.
У судеб - миг, у смерти - вечность.
Ужель обманывают нас?
Иль в суетливости мирской
Мы столь подвержены горенью
И так хотим отдохновенья,
Что нам даруется покой?
Шла кавалькада хмурых дней.
Орех, продрогший до корней,
Услышал жалобу небес.
Мрачнее стал притихший лес,
Лишённый солнечных лучей.
И только ветер-книгочей,
Смакуя новую главу,
Переворачивал листву,
Чтоб мир мгновенье погодя
Узнал Поэзию дождя.
Мы позабыли дома боты.
И плач небес не переждём.
Черно высокое болото
И переполнено дождём.
Семь дней Потопа пробежали -
Для шашлыка не сыщешь дров.
Вот ёлки выползли ежами,
На иглы дождик наколов.
Но с неба пасмурную пену
Сдувает ветер поутру.
Луна бледнеет постепенно
И мечет звёздную икру.
Верхушка леса золотая
Под пробудившимся лучом.
И птиц взволнованная стая
Полощет горла хрусталём.
Если рюмочку к обеду
Под застольную беседу,
Под лосось, грибы в сметане,
И привычный винегрет,
Под окрошку с русским квасом,
Расстегаи с сочным мясом,
То вселенское цунами
Не испортит вам обед.
А когда стоят закуски
Без бутылочки по-русски,
И огурчик малосольный
На зубах уже хрустит,
Холодец с горчицей дружен,
То блины с икрой белужьей
Даже тем, кто всем довольны,
Не улучшат аппетит.
С вечной болью живу, не имеющей в сердце предела,
Превращающей солнечный день в непроглядную ночь,
Порожденной обидой, что я не смогла, не сумела
Уходящих друзей удержать, им вернуться помочь,
Что не в силах моих упразднить эту несправедливость,
Чтобы вновь зазвучали родные душе голоса.
Что есть жизнь на Земле? Неужели небесная милость?
Или данная нам в наказанье утрат полоса?
Мне бы птицей перелетною - на юг,
Мне бы солью голубою подышать,
Отогреться от недавних злобных вьюг,
Чтобы все одежды сбросила душа.
Только солнце стало яростным врагом.
От него, как от чудовища, бегу.
Но смотрю на небо чистое тайком
И мечтаю посидеть на берегу,
Посмотреть на проходящий пароход,
На дельфинов спины черные в воде,
А потом, легко разрезав толщу вод,
Плыть к купающейся утренней звезде.
Всё, что в нас и вокруг, отражается в слове.
Наша речь - это неба особенный знак.
Я б сравнила ее с биохимией крови,
По которой поставить диагноз - пустяк.
И какая б сейчас ни царила эпоха,
Слово было и будет основой основ,
Ведь от первого крика до смертного вздоха
Мы судьбу измеряем каратами слов.
В них и радость, и боль, и любовь, и тревога,
Ярки вспышки прозренья в космической мгле.
Слово - то, что роднит человека и Бога,
И дарует надежду на счастье Земле.
Тела непрочны, мысли скоротечны,
Да и дела значительны едва.
Не потому ли души наши вечны,
Что в них живут бессмертные слова?
***
Стихи наделены своей судьбою,
Тусуясь в чьих-то блогах и блокнотах,
Хоть в них мои минуты непокоя,
И боль, и сердца трудная работа.
Они, моей души являясь частью,
Открыты и легко доступны людям.
И это дарит острый привкус счастья:
Продолжат жить, когда меня не будет.
Какая красота в преддверии июня!
Целителен и густ зелёный сочный цвет.
А травы и листва - как вымыты шампунем,
Губительной жары нет выжженных примет.
Всё словно в первый раз: мир чувственней и ближе,
И восхищает то, с чем ты давно знаком.
И сладко наблюдать, как одуванчик рыжий
Качают небеса под лёгким ветерком.
В загадочной дали всё неопределённо,
Судьбы не угадать, былое пролистав.
Царапает вагон седая ветка клёна,
Пытаясь удержать сбегающий состав
Натруженных минут. Стучит на стыках время
И ускоряет ход настолько, что держись.
Так что ж мне с каждым днём дороже это бремя,
Ведущее в туман, и названное: жизнь?
В самой себе ищу ответ
Благословенью и проклятью:
Таится в мировосприятье
Источник радостей и бед.
Явленье истины одной
Я в темноте яснее слышу:
Придумал полночи Всевышний,
Чтоб поделиться тишиной.
Он часто дарит красоту,
Но если я черства при этом,
То обретаю слепоту
За несозвучье с Божьим светом.
Отыщется ль спасенья нить -
От моего зависит взгляда,
Поскольку может капля яда
И погубить, и исцелить.
Не родню изводить, извиваясь от боли,
Не стихами закидывать письменный стол, -
Я хочу умереть на ромашковом поле
Под прощальное сладкое пение пчел.
Певчей птице души предлагая свободу,
Понимаешь яснее, в чем прав и не прав.
Жизнь - лишь капелька меда с горчинкой ухода
И щемящею негой неведомых трав.
Почему не росла с возведением башни тревога?
Разве нам посулили в небесных мирах благодать?
Мы с надменной гордыней понять вознамерились Бога,
Но утратили счастье: людей на земле понимать.
Вавилон, Вавилон! Мало проку в уроке вчерашнем,
Потому-то и правят извечные алчность и страх.
Будто камни твоей до любви не достроенной башни,
Как наследство отцовское, мы сохраняем в сердцах.
"Непонятно, почему мы, русские, считаем Ветхий Завет святой книгой? Что, очень хочется служить высшей расе?"
Геннадий Дмитриев, "Роль Моисея и задача Христа", журнал "AVE" №10, 2011 г.
Господи! Когда же это кончится?!
Мир ничуть не сделался мудрее:
Сколько людям лучшей жизни хочется,
Столько обвиняются евреи.
От рождения и до агонии
Борются с евреем-супостатом,
Но в землетрясении в Японии
Разве не евреи виноваты?
Нет, на камнях разрушенных сомнений
Уже нам не воздвигнуть храм навечно,
Как не постичь, в чем мудрость поколений,
Людей уничножающих беспечно,
Как не придумать способа рожденья
Иного, чем вначале данный Богом.
Зато мы казней выдумали много
Всей мощью своего воображенья.
А если верно то, что наши дети
Являются, чтоб стать нам доброй сменой,
Ужель и мы явились на планете
Наследовать Родителю Вселенной?
Не потому ли войны полыхают,
Чтоб мы скорей достигли пониманья:
Мы те, на ком природа отдыхает,
Как ни горчит подобное признанье.
В море споров не отыщешь дна
Даже если повод - небылица.
То ли правда в мире не одна,
То ль у мира всё в глазах двоится?
Подытожив дела под настигший хмельной юбилей,
Достиженья сочтя и судьбу обозвав интересной,
Ты за щедрым столом собираешь давнишних друзей,
Хоть важнее враги, без которых жизнь кажется пресной.
Перед зеркалом совести душу раздев донага,
Оглянувшись назад, понимаешь с внезапным испугом,
Как из лучшего друга ты запросто делал врага,
Но ни разу не смог сделать недруга преданным другом.
Чем же хвастаешь ты и на что ради дружбы готов?
Не случайно раздумья тропинку на лбу проложили.
Что удачи твои, если ты не прощаешь врагов?
Что успехи твои, если люди тебя не простили?
Непокорность есть в людской породе.
Часто откровенно споря с Ним,
Мы мечтали страстно о свободе
Выбирать всегда и всё самим.
Как мечта исполнилась лукаво!
Разве мы могли предугадать
То, что нет мучительнее права,
Чем простое право выбирать?
Ну вот он - первый день весны,
А ни тепла, ни пониманья.
Как на велюровом диване
Ворона на ветвях сосны
Расселась и пророчит мне
Небес бесчисленные "КАРы".
А снег вокруг лежалый, старый,
Как злобный евнух при весне.
И туч измызганных налет
И тяжелей и неизбежней.
А все же вслушайся: как нежно
Пичуга малая поет!
Кажется, что холод нескончаем,
Сказки ночью зимнею длинны.
А давай согреем душу чаем,
Чтобы наблюдать приход весны.
Вот и сердца легкая заминка,
И восторгом полнятся глаза,
И рассвета розовый фламинго
Царственно взлетает в небеса...
Из молнии и грома, и огня
Энергия земли рождала слово.
И небо высоту ему дарило,
А море наделяло глубиной.
В нем были тайны ночи, краски дня,
И составляла музыка основу.
Но слово в одиночестве бродило
По девственной поверхности земной.
Там человек был странный. На рассвет
Взирал он с восхищеньем, как на чудо.
И слово прикипело: "С ним я буду!
Он дик и нем, но он уже - поэт!"
Как сознавать и видеть это тяжко:
Не дав стране стабильности и славы,
Поскольку не умеет не травить,
Чиновничья никчемная букашка
Нахально узурпировала право
От имени Отчизны говорить.
Теперь она решает: что мне делать,
Могу ли называться я поэтом,
И на каком наречье мне писать.
Душе ли устанавливать пределы,
Когда она, как птица, рвется к свету?
Но этого букашке не понять.
Это выглядит нелепо,
Но взгляните-ка: вон там
Обмороженное небо
Расползается по швам.
И легко летит в прореху
Снег - осколки битых звезд.
Воробей-февраль под стреху,
Чтоб не мерзнуть, прячет хвост.
Вот и я мечту лелею
(Хоть иные к ней глухи):
Сесть поближе к батарее,
Отогреть в душе стихи.
Я внимаю Деборе, а мысли уносят вперёд.
Эта женщина мне и бессмертья и славы дороже.
Убеждает она, что я должен возглавить народ.
Я ж далёк от войны и любуюсь прозрачною кожей.
Нет в стране никого, кто защиты её не искал,
Протоптали тропу, принося бесконечные беды.
Я ж на зов поспешил, а до этого встреч избегал,
Ведь победа над ней мне важней, чем в сраженье победа.
Я дарю ей века, позволяя подняться на рать.
И упорно молчу под её испытующим взглядом.
Но сражаться пойду, чтоб собою её защищать.
В жизнь привносится смысл, если наши любимые рядом.
Только душу мою прожигает Дебора до дыр.
Ну кому, как ни ей, в нескончаемой славе купаться?
Я к любимым ногам положил бы поверженный мир
И мучений не знал, позволяя любимой сражаться.
Будут сплетни потом, на которые мне наплевать,
Дескать, струсил Варак и за женщину спрятался в драке.
Только кто из мужчин согласился бы славу отдать?!
Не рубите сплеча, коль заводите речь о Вараке.
Хочешь сделать другим услугу?
Но подумай: что будет после.
Не увидят ли в том, подруга,
Твой подложенный в туфлю гвоздик?
В доброте ли ты преуспела,
Коль в остатке сухая горесть?
Почему же всю ночь зудела
Нестерпимой ветрянкой совесть?
Грозит за окнами зима
Колючим снегом, стылым ветром.
Там не укроешь уши фетром,
Хотя у нас не Колыма.
Открою старый шифоньер,
Достану рыжую шубейку.
Давно забытую цигейку
Встряхну от антимольных мер.
Она сегодня раритет,
Но я в желаниях упряма:
Надену! Пусть увянут дамы,
Представив, сколько шубке лет!
Наверно скучно было б на планете,
Когда б в одну объединились страны,
Все нации одним народом стали
И на одном общались языке,
Чтоб счастливы и сыты были дети,
Предательства исчезли и обманы,
А люди бы людей не убивали
И доверяли правящей руке.
Придумали искусственную пищу,
Умножив достижения науки,
Слова забыли "боязно" и "больно",
Друг другу не пеняли на грехи,
Сердца и души становились чище,
Удача прилетала прямо в руки.
Настолько жизнью были бы довольны,
Что вскоре задохнулись от тоски.
Давно обходит сон мою кровать,
А в темноте острей вопрос банальный:
И я могу квадрат нарисовать,
Но так ли, как Малевич, гениально?
Мне тоже геометрия близка,
Хотя душа сомнением объята:
В каком из четырех углов квадрата
Высокая божественность мазка?
Так в чем загадка? Где прозренья свет?
Глубины в простоте отнюдь не редки.
Я заперта в квадрате, словно в клетке.
Возможно ль в черноте найти ответ?
Разобраться с судьбой, отделить от земного небесное,
Многократно пройдя заблуждений немереный путь,
Из бессчетных чудес отобрав лишь одно расчудесное
Одоленье себя. В нем величие жизни и суть.
Не на гору взойти, а в себе превозмочь заурядное.
Не стихи сочинить, а душою объять высоту.
Не детей воспитать, а неверье изжить безотрадное,
Чтобы им передать устремленность, любовь и мечту,
Научить восходить по расшатанной лестнице времени,
Даже если запас иссякающей храбрости мал,
Чтоб причислить себя к триумфаторов гордому племени,
Кто не сдался фортуне, в борьбе за себя устоял.
Эйфория побед над собой удивительно сладкая.
Коль попробовал раз, то иных не захочешь утех.
Пусть трудна и сурова всегда эта жесткая схватка, да
Опьяняет она, и медалей хватает на всех.
Ночь осторожно извлекает сны
Из дальних закоулков подсознанья
И выбирает лучшие. Важны
Такие, где заветное желанье
Вот-вот осуществится, где спеша
За ним, находим тропку, что не зрима
При свете дня. На ней одной душа
Соприкоснется с неосуществимым.
И зазвучат родные голоса,
И оживут ушедшие навечно.
Но промелькнут мгновеньем полчаса,
Поскольку ночь, как жизнь, увы, конечна.
А все же повстречаться удалось!..
И тщетные старанья до рассвета
Успеть задать мучительный вопрос,
В который раз не выслушав ответа.
"Квартал" заполонил экраны Киева
В предновогодний праздничный момент.
Опять смакует вся страна грехи его,
Знать, жизнь нам продлевает президент.
Канал российский даст нам успокоиться:
Сплошные звезды, песни и стихи.
И юморок намного ниже пояса,
Чтоб ненароком не задеть верхи.
Переключаю ящик с грустной миною,
Никак своей душе не угодив.
А за весельем в эту ночку длинную
Напрасно ехать даже в Тель-Авив.
Палитра новогодних пожеланий,
Хоть светлых перспектив на завтра нет.
Но розовый, как детское дыханье,
По небу расплывается рассвет.
Знать, время перепутала природа.
И как ни напрягаюсь, не пойму:
О чем жужжит пчела пред Новым годом
Над вишней, расцветающей в Крыму?
Когда отчаянье болит,
Не мстить, не сделаться угрюмой,
Не заполнять душевных трюмов
Большими бочками обид.
Обидчикам не отвечать,
Но свято помнить о хорошем,
А в сердце неразменным грошем
Сберечь умение прощать.
Пить примирений молоко
И делать то, что интересно.
Любитель драки скажет: "Пресно!"
А мне б хоть год прожить легко...
По небесной реке, где несется звезда, как лосось,
Норовя берега устелить драгоценной икрою,
Два медведя бредут, чтоб найти знаменитую ось,
Потереться спиной и ускорить вращенье земное.
И когда Новый год пролагает знакомый маршрут,
Люди в детские сказки готовы поверить, как прежде.
А покуда без устали в небе медведи идут,
По прогнозам - любовь. И сердца зажигают надежды.
Когда Господь возвел меня на трон
И повелел возглавить свой народ,
Я не предполагал, что вскоре Он
На смену мне Давида приведет.
Я юношу всем сердцем полюбил
За песенность души, за нрав и лик.
Но видеть в нем соперника нет сил,
Ведь в том, что я отвержен, он - велик!
Он мной и ненавидим, и любим,
Он дорог тем же, чем и виноват.
Тропа побед, проложенная им,
Мне кажется моей дорогой в ад!
За что б Давид ни взялся - с ним Господь.
В любых его поступках нет греха.
Вот и Мелхола - кровь моя и плоть -
И любит, и стыдится пастуха.
В родимом доме будто вражий стан,
Где чтут и уважают удальца,
Где даже мой наследник Ионафан
Из чувства дружбы предает отца.
Кому адресовать мне свой упрек,
Когда в глаза изменникам взгляну?
Как мне общаться с Богом, если Бог
Из-под меня вдруг выдернул страну?
По всей земле лишь о Давиде речь,
Как будто он один непобедим.
Как мне любовь людскую уберечь,
Продажной девкой легшую пред ним?
Я не смогу терзаний избежать.
Любовь и ревность к славе - мой удел.
Как, ненавидя, сыном называть
Того, кто стать преемником посмел?!
Еще не атакована зимою
Свернувшаяся кольцами река,
Но тяжело ползут над головою
Беременные снегом облака.
Не обнаружить праздничных молекул
Во влажном ветре, но растворено
В нем давшее веселье человеку
Студеное декабрьское вино.
И все же из Лапландии морозной
Летят олени, не сбавляя ход,
А правит ими юный и серьезный,
Надеждами звенящий Новый год.
Снова октябрь, аква альта, Венеция тонет,
Вновь обжигает Пьяццетту морская слеза,
И нескончаема на полотне у Джорджоне,
Как предсказанье небес, полыхает гроза.
Но, несмотря на нее, перепутав эпохи,
Дабы сберечь и умножить свою красоту,
Город давно собирает прощальные вздохи,
Чтоб многократно усиливать их на мосту
Там, где гондолы волну разрезают, как бритва,
Словно смеясь над бездонной угрозой пучин,
Чтоб в гондольеровой песне расслышать молитву
И купола окунуть в поднебесную синь.
В мире едва ли есть город на этот похожий.
И, продлевая его карнавальные дни,
Ты сохрани его редкой жемчужиной, Боже,
Здесь - между небом и морем - его сохрани.
В соборе Святого Вита
В соборе Святого Вита,
Возвышенном, как молитва,
Просителей слишком много,
Химеры к толпе глухи.
А я наберусь отваги
На улицах старой Праги
И буду с восторгом Богу
По-русски читать стихи.
Пускай небеса услышат
О том, чем живем и дышим,
Когда овладел умами
Простой стихотворный ритм,
Ведь люди возводят храмы,
Чтоб к звездам вздымать слова, но
Раздавлена куполами
Живая слеза молитв.
В соборе Святого Вита
Душа для любви открыта,
В стекле витражей святые
Величественно тихи
Настолько, что даже слышно,
Как стрелки часов Всевышний
Замедлил, пока впервые
Под сводом звучат стихи.
2010
Сикстинская Мадонна
Много ль нужно моей натуре,
Коль пьянили, как добрый эль,
Тициан, Каналетто, Дюрер,
А особенно Рафаэль.
В стенах Дрезденской галереи,
Где Мадонна спускалась в зал,
Прямо в душу мою смотрели,
Обжигая, ее глаза.
Как показаны чувства тонко!
Как правдив материнский вид!
Как же людям отдать ребенка,
Зная, что Ему предстоит!
Столь грядущее ужаснуло,
Что, в желанье спасти проста,
Вместо сына сама б шагнула
В нестерпимую боль креста.
Но сомнение сердце гложет:
Защищая от всех обид,
Мать сберечь для себя не может
То, что миру принадлежит.
Отойду я к полотнам прочим,
Где не столь солона слеза,
И отныне частенько ночью
Будут сниться ее глаза.
2010
Венская прогулка
Невозможно нынче хмуриться:
В превосходном настроенье
Я оглядываю улицы,
Я вальсирую по Вене.
Вот легко кружатся здания
В светлом праздничном барокко.
Штраус кличет на свидание,
С ним ничуть не одиноко.
Подвезут лошадки, цокая,
Прямо к опере, и буду
Сердцем впитывать высокое
Притягательное чудо.
Огоньки вокруг манящие,
Словно фейерверк затеян.
Всюду запахи дразнящие
Многочисленных кофеен.
Здесь в такие дни осенние
Согревают душу люди,
Запивая с наслаждением
Венским кофе венский штрудель.
На Дунае Пратер славится
Колесом для обозрений.
"Ты мне нравишься, красавица", -
Признаюсь с восторгом Вене.
2010
Б.А.
Мне нравилось, как он о ней говорил.
Такой теплотою пронизана речь,
Как будто он женщину боготворил,
От горечи мира хотел уберечь.
А ныне слова холодны и сухи,
Бездонного горя несносен накал.
Уходит поэт - остаются стихи.
Но он свой божественный мир потерял.
Утешить спешу теплотою звонка,
О ней говорю, о бессмертных стихах.
А он мне - как с трепетом ищет рука
Ее вдохновенье на мятых листках.
Немало езжу и упрямо
Стараюсь выяснить пустяк:
Чем больше золота у храма,
Тем крепче вера? Если б так...
Чужих земель архитектура
Яснее свитков мудрецов.
Знать, начинается культура
Людская с храмов и дворцов.
И чем их больше, тем полезней
Для человечьего житья.
Но почему же чем помпезней
Они, тем меньше верю я?
Ты издавна пленял величием своим,
Надменностью церквей, помпезностью строений.
Обилие красот людской явило гений.
Какой из городов с тобой сравнится, Рим?
Стремлением царить ты и доныне полн,
Хоть выдержал веков томительное бремя.
И потому теперь на попранное время
С достоинством глядит Капитолийский холм.
Куда ни посмотри - взлетает к небу храм,
Виктории крыла простерли в бронзе серой.
Ты христиан казнил, но захлебнулся верой,
Смиренно принеся себя к Его ногам.
Но и былым богам ты верен до конца.
Твой услаждают слух Лукреций и Овидий.
И мне до боли жаль тех, кто еще не видел
Умение твое притягивать сердца.
О люди, вы задумывались редко,
Ведя сраженья в шахматной игре,
О том, что пешки ходят лишь по клеткам,
И ненавидят клетки на земле.
Я - пешка, но сопернику в угоду
При трудностях сдаваться не хочу,
А рвусь туда, где чувствую свободу,
Где мне любое дело по плечу.
Но пешкам и природе человечьей
Непросто разломать любую клеть.
И время обогнать бывает легче,
Чем собственную немощь одолеть.
Пусть кони - справа, офицеры - слева,
Стремлюсь до края поля дошагать.
Я превращусь из пешки в королеву,
Коль научусь себя превозмогать.
К заветной цели двигаясь успешно,
Я побеждать соперников люблю.
Я просто пешка, рядовая пешка,
Но мат дерзну поставить королю.
- Завершенье пути. Но осмыслить хватило бы сил
Революций беду и войны бесконечный разгул...
Так скажи мне, Всевышний, зачем же я все-таки жил,
Восходил на вершины и в черных пучинах тонул?
Почему я покоя не знал, отправляясь в поход?
Почему мне ни разу не выпал счастливый билет?
Для чего, не скупясь, Ты отмерил мне бездну невзгод?
Для чего наделил невозможным количеством бед?
- Люди знать не должны, для чего появились на свет.
- Но, Всевышний, прошу, до того, как я буду в раю,
Дай уверенность мне, дай услышать Господний ответ,
Убедиться позволь, что исполнил я волю Твою.
- Хорошо. Вспоминай: в годы юности в горы ходил,
Поднимался весь день, а под вечер устроил привал...
- Нет, не помню, Отец. О таких мелочах позабыл.
Ну, ходил. Ну, и что?
- Ты девчушку в горах повстречал.
- Повстречал? Ну, и что? Ты о главном сказать соизволь:
Что деянья мои и каков предстоящий финал?
А девчушка...
- Она попросила насыпать ей соль.
- Дать ей соль? Ну, и что?
- Ты ей запросто соль передал.
- Хоть убей, не дошло. Ты дарил мне немало идей.
Я сражался, любил, одолел и сомненья, и боль...
- Говорил: не поймешь. Божьи замыслы не для людей.
Ты родился затем, чтоб вручить этой девочке соль.
Не приписывай Мне постоянство своих неудач.
Если цель укажу, то достигнуть умение дам.
Дал ей соль - это все, что исполнил из Божьих задач.
Остальные задачи, болезный, ты выдумал сам.
И первый взгляд, и первый зуб,
И первое родное "мама".
Ни разу в жизни не был груб,
Хоть на своем стоял упрямо.
Но повзрослел и перерос,
И стал единственной опорой.
И первый о любви вопрос,
И до утра о книгах споры,
В которых суждено понять,
Насколько он душою тонок.
И вот сегодня услыхать:
"Ах, мама! Ты совсем ребенок!"
Читаешь? Я не потревожу
Читаешь? Я не потревожу,
Но, если хочешь, подойду...
Вот жемчуг розоватой кожи,
Как будто персики в меду.
Взмахну ресниц тяжелым шелком,
Чтоб ты ко мне навек прирос.
И ливень расплетенных кос
Внезапно хлынет из заколки.
Узнаешь ты, что значит рай
С его блаженством наслажденья
От нежности прикосновенья.
Газета свежая?! Читай...
2010
Зря вы со мною не спорьте, родимые
Зря вы со мною не спорьте, родимые.
Муж - безусловное необходимое,
Нежно любимое, сердцем хранимое.
Кто утверждает, что это - вранье?
Вот оно, вот оно, рядом лежащее,
Нудно ворчащее, громко храпящее,
Самое, что ни на есть, настоящее
Неимоверное счастье мое.
2010
Когда мы стобою идем через вязкий туман
Когда мы с тобою идём через вязкий туман
В безжизненный космос, минуя промёрзшее солнце,
В саду почерневшем, припомнив давнишний роман,
Мы вдруг понимаем, что здесь навсегда остаёмся.
А спросят: "Зачем?" Чтобы в памяти нежно хранить
Вишнёвого снега легчайшее прикосновенье
И малую птаху, чьё так прозвучало "Фьюить",
Как будто она на свиданье дала разрешенье.
И шёпот листвы столь зелёной, что в милых глазах
Качалась вселенная вся изумрудного цвета.
Такой ощутимый и неудержимый размах
С небесных высот прилетевшего юного лета.
В нас память жива. А вот сад довелось потерять.
Зачем мы остались? К былому не будет возврата,
Но кажется важным, чтоб кто-то сумел рассказать,
Каким было счастье, что здесь вызревало когда-то.
2010
А ты все чаще мне спешишь доставить радость
А ты всё чаще мне спешишь доставить радость
Стихами на столе, охапкой свежих роз.
Мне тяжело дышать, и, зная эту слабость,
Меня в июльский лес недавно ты привез.
Здесь блики на ветвях, как на варенье пенки.
И дятлом задан ритм для птичьей трескотни,
И радуют глаза зеленые оттенки
На солнце - с золотым, и с просинью - в тени.
Сбежала тишина предутреннею ранью,
Примятая трава хранит ее шаги.
А ты давно не спишь и мне для похуданья
Горячие достал с малиной пироги.
Вверху над головой пушистый хвост мелькает.
Там в беличьем дупле запасы к декабрю.
Но боязно душе, поскольку я не знаю,
Как выразить тебе признательность мою.
Когда верхом на сером волке
Когда верхом на сером волке
Скакали мы в густом лесу,
Когда вокруг седые елки
Качали темень на весу,
Меня от зла оберегая,
Ты удивлялся, не тая,
Что для меня желанней рая
Любовь волшебная твоя,
Что я легко и сумасбродно
Хлебец ломаю на куски,
Чтоб в небе стайку звезд голодных
Кормить доверчиво с руки,
Что забываю о невзгодах,
Весьма суровых наяву,
Что скоро тридцать и три года
С тобою, сказочным, живу.
2010
Соединяю разные занятия
Соединяю разные занятия
Душевному покою вопреки:
Ночей бессонных долгое проклятие
С благословеньем найденной строки.
Но слух и сердце снова рифмой мучаю,
От времени отрезав новый круг.
Твое дыханье мягкое, тягучее
Затягивает в бездну нежных рук.
Там, обманув бессонницу, как пристава,
Приказываю рифме: "Замолчи!"
И чувствую, как жарко и неистово
Уже звенят во мне твои ключи.
2010
У любовной реки с каждым часом опасней теченье
У любовной реки с каждым часом опасней
теченье,
Перепады размолвок - и ссор плодороднее ил.
Я запуталась в гласных: прощанье, а, может, прощенье?
Насладил ты мне душу иль в сердце моем наследил?
2010
Потихоньку цедить загустевший ноябрьский сироп
Потихоньку цедить загустевший ноябрьский сироп
Из дрожащего воздуха с медом опавшей листвы.
Осторожно листать скорпионий чудной гороскоп,
Удивляясь тому, что прогнозы правдивы, увы.
Угадать холода в отношеньях, бессмысленность встреч
И слова, что, продрогнув, немотствуют долгой зимой.
Ненароком вдохнуть и, покуда не скована речь,
Пылко выдохнуть в осень: "Назло предсказаньям ты - мой!"
2010
А знаешь, я внезапно поняла
А знаешь, я внезапно поняла,
Что даже дня не выдержу в разлуке,
Что если ты на миг ослабишь руки,
Замерзну я, лишенная тепла
Твоих объятий, в льдинку превращусь,
Слезами исходящую в бокале,
Касаясь губ, которые ласкали,
Пока горячим был напиток чувств.
А знаешь, я внезапно поняла,
Что без тебя мне этот мир не нужен,
Что я хочу тебе готовить ужин,
С волненьем ожидая у стола,
Прислушиваться, как сопит малыш,
Медведя обнимающий в кроватке.
Взгляни, как наше счастье дышит сладко...
И ты похож на сына. Так же спишь,
Как будто видишь сказки наяву,
Их извлекая из-под одеяла.
А я еще вчера не понимала,
Что без тебя и дня не проживу.
2011
Когда на земле был рай
Когда на земле был рай, то в нём обитали
птицы.
Потом он взлетел в зенит, и кто там теперь поёт?
Возможно ли в небесах мелодией насладиться
Чудесных лесных певцов, вовеки не знавших нот?
Когда на земле был рай, то в нём промышляли звери.
Теперь в небесах живут медведи и старый рак.
Надменны и холодны, но я высоте не верю,
Поскольку в родном саду не ведали зла и драк.
Когда на земле был рай, то ревности я не знала.
Лишь изредка с Богом ты общался погожим днём.
Теперь нам подарен мир, но целой Вселенной мало,
Чтоб в маленький райский сад опять превратить наш дом.
2011
В этом месяце стал актуален лишь солнечный цвет.
С приближеньем зимы даже время становится гуще.
Но минуты октябрь словно мелкие семечки лущит,
Усыпая дворы шелухою осенних примет.
Телебашенный шпиль со светилом играет в серсо,
Отражаясь в реке, где озябшие лодочки редки.
И задумчивый город похож на огромную клетку,
Где бельчонок судьбы продолжает крутить колесо.
Мне не прощают русские корней,
Но упрекают в русскости евреи.
И с каждым днем надрыв души больней,
И с каждым часом больше сожалею,
Что та страна, в которой я жила,
Где в пору детства все казалось гладко,
Еврейского-то мне и не дала,
А в русском растворила без остатка.
А мне б и той культуры и другой,
Чтоб не считать себя кривым уродом,
Все время ощущая: я - изгой
У каждого из двух родных народов.
Где в ручьях карловарских трепещет форель,
Где земною слезой колоннады согреты,
Где прозрачна воздушных слоёв акварель,
Там бесплатна вода, но за кроны клозеты.
И гуляя по улочкам Карловых Вар,
Где нередки эмиров и шейхов гаремы,
Понимаешь внезапно: сортирный товар
Бесконечно дороже элитной Богемы.
Ведь готовы немалые деньги платить,
Что "трудом непосильным" за год накопили,
За возможность простой туалет посетить,
Если с жадностью воду халявную пили.
Чешский Крумлов, затерявшийся в веках,
С древним замком и медведями во рву.
Я мечтала по-над речкой на мостках
И отгадывала время, где живу.
А в реке, казалось, пиво, не вода,
Столь прозрачно и маняще, и хмельно.
Я бывала здесь неведомо когда,
Мне давно знакомо местное вино.
Узки улицы и старые дома,
Чьи легенды устрашающе-легки.
Время замерло, сводя меня с ума,
Воплощаясь в нерожденные стихи.
Сентябрьский Будапешт в ночи похож на сказку.
В дунайских зеркалах парламента огни.
Прольет Луна с высот серебряную краску,
И видишь, как растут и множатся они.
Базилики орган - отец густых аккордов,
Рыбацкий бастион белеет впереди.
В волнении душа горит, как шнур бикфордов,
И сердце разорвать торопится в груди.
Будайского дворца торжественны покои.
Немало королей года считали тут.
А рыцари стоят на площади Героев,
И город от беды, как в сказке, стерегут.
Снова снились тайга, сахалинские пестрые сопки,
Кисло-сладкая щедрость кровавых брусничных полян
И гурман-медвежонок, икру добывавший торопко
Там, где в реки, как в банки, кету прессовал океан.
В сентябре берега опьяняли грибным ароматом,
Но ушли сейнера на путину, волну теребя.
Здравствуй, детство мое в островных бирюзовых закатах.
Здравствуй, каторжный край, ибо каторга - жить без тебя.
Три дня ходила Сарра, как чумная,
А после просветлела: "Эй! Агарь!
Натрись маслами и зажги фонарь,
С тобой о важном говорить желаю.
Пойми, Агарь: к чему добро в копилке,
Коль нет детей? Но мне ль теперь рожать?!
Сегодня не у двери на подстилке,
А с Авраамом будешь ночевать".
Хозяйке возражать - себе дороже.
И все же улыбается судьба,
Ведь если мне зачать Господь поможет,
То я рожу дитя не от раба!
Он удивлен был, но с женой не спорил
И нежностью излился предо мной.
Мне сын ниспослан. Это значит вскоре
Я из рабыни сделаюсь женой!
Растет наследник стад, богатств, товара.
А я ему не кто-нибудь, я - мать!
Чего ж ты хочешь, немощная Сарра?
Та царствует, кому дано рожать!
Всегда за обретением потери:
Господь хозяйку сыном наградил!
Ей девяносто! Я глазам не верю:
Ведь родила, и сын заголосил!
Мой Исмаил! Ты - первенец. Но Сарра
Мне не простит насмешек и обид.
Нас изгоняют, милый. Это кара.
Но с нами Бог. И Он нас защитит.
Постигая под вечер молчанье миров Мураками,
С приземленных желаний срываясь в бездонную высь,
Непрерывное время дискретными выпью глотками,
Чтобы лучше понять парадокс под названием жизнь.
Распахнув темноту предрассветной обугленной ночи,
Обжигаясь душой о Вселенских ветров круговерть,
Захочу разгадать смысл стоящих в строке многоточий
И найти в уравненье: чему же равняется смерть.
Золотыми деньками осыпалось лето,
На две трети уже похудел календарь.
Но внезапны сентябрьская свежесть рассвета
И в руках первоклашки пахучий букварь.
Загудели, как улья на пасеке, парты,
Школа первым звенящим восторгом полна.
Осень птичий пунктир на небесную карту
Нанесла, и на год повзрослела страна.
Владимиру Сорокину
Мой друг, нелепо русскостью кичиться,
Впадая от российского в экстаз.
По мне: национальностью гордиться
Глупее, чем гордиться цветом глаз.
Россия потому сердцам родная,
Что, словно полноводная река,
В себя вбирала, не пренебрегая,
Водицу из любого ручейка.
И ты, пиная чуждые святыни,
Себе в подмогу правду не зови.
От ненависти в душах лишь гордыня,
А гордость - порождение любви.
Как больно повстречать осенние приметы
На маминых висках, в глубинах мудрых глаз.
И горько сознавать, что отступает лето,
Где мамина любовь отогревала нас.
А мы до седины вели себя как дети,
Морщинок дорогих стремясь не замечать.
Как хорошо, что есть тот уголок на свете,
Который от невзгод готов нас защищать;
Где насыщал не хлеб - родных ладоней манна,
Умеющих вбирать Вселенной благодать;
Где были мы с сестрой любимы и желанны;
Где память об отце в нас сберегала мать.
И, став на день мудрей, молясь пред небесами,
Пожаловавшись им на мира кавардак,
Хочу лишь одного: прошу здоровья маме.
А остальное все существенно не так.
Золотыми пелёнами сад выстилая легко,
Наполняя купель в небесах затяжными дождями,
Повитухою осень готова к приёму стихов.
А земля на сносях. И её распирает словами
С предвкушением счастья, ведь скоро появится гость,
Новый смысл привносящий в давнишнего мира картину.
И срывает земля для него звездопадную гроздь,
И кладёт повитухе в луны кружевную корзину.
Прочитано, осмыслено, известно,
Но обожжёт прозренье глубиной,
И видишь святость Матери небесной
В простом обличье женщины земной.
И чувствуешь, что всё неразделимо,
Как плотный узел с множеством дорог,
Ведь женщина, рождающая сына
Уверена всегда, что мальчик - Бог.
Её любовь приводит к заблужденью,
Но в счастье мать не ведает стыда
И верит, что зажжётся в миг рожденья
Над сыном Вифлеемская звезда.
Жил веселый барон. У него я училась отваге
Эту робкую жизнь скакуном поднимать на дыбы
И себя за вихры извлекать из любой передряги,
И вкушать, усмехаясь, любую перчину судьбы.
Говорили не раз, будто он сочинял небылицы,
Что ему без вранья и минуты прожить не дано.
Только байки его убеждали: нельзя покориться,
Если заперта дверь - прорубай поскорее окно.
Я смотрела, как он поднимался на небо повыше,
Со ступенек дивясь изобилью разинутых ртов,
Меж рогов у оленя срывала созревшую вишню,
И жалела иных, не способных отведать плодов.
Возможно, я скажу банальность,
Но, что поделаешь, прости:
Еврейство – не национальность,
А право Бога обрести.
И, утверждая это право,
(Ты слово Сарры помяни!),
Мир нахлебается кровавой,
Нечеловеческой резни.
Но, Авраам, с тобой покуда
Я о другом, и не шутя.
Я не надеялась на чудо,
На то, что Бог нам даст дитя.
И, видя, как дряхлеет тело
И нет в нем прежней красоты,
Я всей душою захотела,
Чтоб повторился в сыне ты.
А потому своей рукою
Взвалила на душу тягарь.
Томясь бездетности виною,
К тебе направила Агарь.
В моих страданиях причина
Того, что ты обрел крыла:
Я твоему с Агарью сыну
Безмерно счастлива была.
Но и меня Господь утешил,
А потому не потерплю
Служанки дерзостных насмешек –
Я мужа ей не уступлю.
Ведь мы с тобой сроднились в деле,
Мы, как соратники, дружны.
Ужель за подвиги в постели
Ты ей доверишь роль жены?!
Темно на сердце и тревожно,
Но я, мой друг, убеждена:
С тобой постель делить возможно,
Но только я – твоя жена.
Противно глупое кокетство,
Изгнать негодницу хочу.
Я за сыновнее наследство,
За право веры хлопочу.
Перечить добрый муж не станет,
Поскольку вера - не пустяк.
Смотри: к тебе ручонки тянет
Соединивший нас Ицхак.
Сомненья душу разъедают
При каждом выборе пути,
Поскольку в ад дорога к раю
Частенько может привести.
Не зря овеяный веками,
Идущих повергавший в дрожь,
Лежал на перепутье камень:
"Пойдешь направо - обретешь...
Пойдешь налево - потеряешь..."
И, подбородок теребя,
С холодным страхом ощущаешь
Вдруг датским мальчиком себя.
И так близки его заботы,
Что надо заново решить
За предстоящим поворотом
Былое: быть или не быть.
На светлое Солнце недаром надета корона.
Гармонии света и мы подчиняться должны,
Ведь звездные буквы на своде небесных законов
Навек скреплены золотою печатью Луны.
Монетками света оплачены наши занятья,
Мы светом стремимся наполнить построенный дом.
А всю черноту, что у нас вызывает приятье,
Мы с чистою совестью искренне светлой зовем.
Так что же есть свет, нам подаренный Вечным Факиром?
Нам в поисках истины не избежать темноты.
А, может быть, свет - это боль сопричастности миру
И теплые зерна засеявшей мир красоты?
Жар нещадный сушит росы,
Поседели тополя,
Золотистым абрикосом
Перекормлена земля.
А погода к листопаду
Поворачивает руль,
Хоть горячим шоколадом
На губах горчит июль.
И блаженство не испито,
И смущает впереди
Неба старое корыто,
Накопившее дожди.
Время требует проверки
В убегающих часах.
Звезды, словно водомерки,
Заскользили в небесах.
На крыло встающий аист
Пьян от первой высоты.
И вот-вот уронит август
Календарные листы.
За почившую Отчизну
Не обидно, господа,
Ибо жить при коммунизме
Мы не будем никогда.
Зря обещано народу
Достославное враньё,
Что к двухтысячному году
Будут все иметь жильё.
Власть сменили. И Отчизна
Предпочла другой маршрут.
Но дороги к лучшей жизни
Почему-то не ведут.
И опять страна родная
Строит планов громадьё,
С наслаждением пиная
Население своё.
И опять расценки газа
Вздул какой-то лиходей.
Знать, изводят, как заразу,
Сохранившихся людей.
А чтоб каждый поимённо
Получил своё сполна,
Важный возраст пенсионный
Отодвинула страна.
Тут Европа за кредиты
Нам советы подаёт,
Как родимые бандиты
Обирать должны народ.
Господа, не для проформы
Предстоит нелёгкий труд.
Вожделенные реформы
К вымиранью приведут.
И начать бы всё сначала
С просветлённою душой,
Чтоб страна своею стала,
А не тёткою чужой.
Эх, родимая скворечня,
Бестолковые дела!
Я б уехала, конечно,
Да корнями приросла.
Ну, совершенно совесть потеряли
Соседи на небесном этаже!
Ремонтом до того людей достали,
Что надобно наказывать уже.
Вчера, к примеру, трубы поменяли.
Слепили сваркой молний дотемна.
При этом так стучали, грохотали,
Что всей округе было не до сна.
Потом включили воду. Правый Боже!
С высот лились потоки до зари.
Ковер травы, дорожки сада тоже -
Все мокрое, куда ни посмотри.
Пока мы спешно ведра подставляли,
Кипело раздражение в душе:
Ну, совершенно совесть потеряли
Соседи на небесном этаже!
А сердце мое не вмещает отсутствия моря,
Как узость окна не способна объять горизонт.
Глаза прикрывая, купаюсь в небесном просторе,
Представив насыщенный йодом колючий озон.
Хоть солнечный луч, как волна набежавшая, светел,
И птицы мелькают вдали, как верхушки буйков,
В небесном Гольфстриме играет неистовый ветер
Расхристанной пеной несущих грозу облаков.
Я к морю вернусь. Пусть не сразу, но все же однажды
Прохладную воду поглажу горячей рукой.
И выступят слезы, рожденные длительной жаждой,
И тотчас смешаются с родственной солью морской.
Сочится теплота сквозь сито тонких веток,
Деревья норовят вонзиться в небеса,
Прорезав полумрак полуденного света,
Рассеяв по листве лесные голоса.
Вся эта акварель зеленая неброска,
Легко пленяет слух веселый птичий пир.
Но ты открыл альбом Иеронима Босха,
И показалось мне, что в нем реальней мир.
Бесконечная ночь. Агрессивна её чернота.
Я бреду наугад, спотыкаясь о мелкие звёзды.
Невозможное счастье, как птица, вспорхнуло с куста.
И его не поймать, а приваживать, видимо, поздно.
И боюсь, что оно не захочет вернуться сюда,
Если мне неизвестно, какую державу построю:
Украиной своею по самое небо горда,
Но по-русски пишу и себя ощущаю изгоем.
Потому-то наверно так трудно блуждаю в ночи,
Хоть отлично училась и карты читаю неплохо.
А, быть может, слепа? Пропишите мне капли, врачи,
Чтоб за длительной тьмой наступила рассвета эпоха.
Из местной меня изготовили глины -
Обычный сосуд на гончарном столе.
И крепче, чем к матери, я пуповиной
Навек прирастала к родимой земле.
А с ней то мятежной была, то послушной,
Наивно суровое время дразня.
Чем больше к Отечеству неравнодушна,
Тем чаще оно забывало меня.
Саднила досада, но я без укора
Спешила извлечь из обиды урок.
Ведь только на родине тонким фарфором
Способен простой зазвучать черепок.
Там, у самого края горячего лета,
Где дрожит горизонт при полуденном зное,
Из прозрачных икринок чистейшего света
Зарождается осени чудо простое.
Там кленовой листвой небеса опадают,
Золотистые звезды шуршат под ногами,
А дождей перелетных пугливая стая
Одиноко кружит над седыми стогами.
Там стихи наливаются словом медовым,
Животворными соками солнца согреты,
Удивляясь плодам вдохновения новым,
Их в блокноты легко собирают поэты.
Озверело комарьё!
И кружится, и кусает.
Фумигатор, ё-моё,
Совершенно не спасает.
Надоели жуткий гнус
И тату из красных пятен.
Неболезненный укус
Сильным зудом неприятен.
Вот включу-ка пылесос
И от радости заплачу.
Искусительный вопрос
Будет выглядеть иначе.
Как? Охотясь до утра,
С наслаждением чертовским
Я пойду на комара,
Как на гуся Паниковский.
Рвётся времени нить на фрагменты цветных фотоснимков,
А ведь каждое фото - с судьбою разыгранный блиц.
Здесь мы были юны и нелепо стояли в обнимку,
Здесь зарницами вспыхнуло в памяти множество лиц.
Но почти никого, к сожаленью, из них не осталось.
Чем заполнить в груди бесконечность саднящих пустот?
Длинный пел хорошо, черноглазому я улыбалась,
А бедняжки-близняшки хлебнули афганских щедрот.
Как жестока ты, жизнь! Не даёшь напоследок согреться,
Собирая друзей за обильно накрытым столом.
Потому тяготит, словно острый осколок у сердца,
Этот юностью нашей наполненный старый альбом.
Мне передали: "Царь Давид
Тебя с докладом ждёт в чертогах".
Я этим удивлён премного,
Поскольку мало знаменит.
Один из тысячи бойцов,
Который ценит выше жизни
Служенье людям и Отчизне.
Я и царю служить готов.
Ведь он не кто-нибудь - Давид,
О ком народ слагает песни!
Не отыскать царя чудесней,
Что в душах подданных царит.
А говорят, что у царей
Немало прихотей и дури.
Но кто-то сзади шепчет: "Урий!
Давид с Вирсавией твоей!"
О нет! От ужаса горю,
Любовь мне сердце рвёт на части.
Я с ненаглядной жажду счастья,
Но клялся в верности царю!
Пусть не сужу его причуд,
Но не смогу простить обмана.
Да, царь он. Но и царский блуд
Бесчестьем прикрывать не стану.
И не вернусь к своей жене,
А, доложив царю о битве,
Напьюсь до чёртиков. Молитву
Пусть прочитают обо мне.
Не намекая, не коря,
Отдам любимую Давиду.
И хоть болит в груди обида,
Готов погибнуть за царя!
Сначала Чайковский, потом Паганини -
И полнился светлою музыкой день,
И всё удавалось. Так было. А ныне
Болезненной памяти чёрная тень.
Рояль унесён. Ничего не поправишь.
Смеётся судьба, дорогое круша.
А пальцы тоскуют о чуткости клавиш,
И рвётся скрипичной струною душа.
Ушёл Поэт, чей дух вселенский
Осмыслить нам хватило б сил.
Он потому был Вознесенским,
Что всех нас к Слову возносил.
Сочиняли богов беспощадных, свирепых, опасных.
А потом торопились могуществом их наделять,
В небесах поселили старанием лучших фантастов,
Дав бессмертье и мощь, о которых посмели мечтать.
Создавали богов, но, устав поклоняться уродам,
Даже внешность свою им, как детям, давали любя.
И молились взахлёб потому, что боялись природы
И до спазмов сердечных веками боялись себя.
Подкупали богов, испросив за ошибки прощенья,
Подражали богам, в грозных битвах живое губя.
А когда доводилось искать непростое решенье,
Призывали богов, хоть надеялись лишь на себя.
Возвышали богов, уповая душой на опеку.
И, от злобы и глупости силясь себя удержать,
Воспевали богов, чтоб увидеть в себе человека
И когда-то суметь человечность в себе воспитать.
- Щука, как тебе не стыдно, -
Обратился к ней карась, -
И сому и карпу видно,
Что желаешь ты напасть,
Стережешь беспечных рыбок,
Чтоб схватить наверняка.
Вот покой в реке и зыбок.
Вот и пасмурна река.
- Ах, карась, душа родная, -
Щука молвила в ответ, -
Постоянно голодна я
Так, что черен белый свет.
И, когда я рыб хватаю,
Душит жалости слеза.
Вот, стыдясь, и обещаю
Съесть тебя, закрыв глаза.
Те, кто хищников стыдят,
Знать должны, что их съедят.
Осторожной змеёй подползёт тишина, поцелует.
И почудится мягкое жженье на левом виске.
И увидишь, как сумрак прикрыл высоту голубую,
Обнажённые звёзды купаться спустились к реке.
И внезапно поймёшь, почему погрузиться хотелось
В это таинство ночи. Его откровения ждёшь.
А в живом серебре, отражающем лунную спелость,
Словно стайка мальков, зарождается завтрашний дождь.
Из опыта семьи известно,
Что лишь тогда свекровь умна,
Когда не сына, а невестку
Спешит поддерживать она.
Примеры есть и поважней,
Не зря народ заметил строго,
Что пасынка любить трудней
Да и ответственней намного.
К несчастью, в мире разобщенном,
Как в лоне собственной семьи,
Все те же действуют законы,
Где есть чужие и свои.
Твержу сквозь ругани петлю,
Что захлестнула нас открыто:
Я не люблю антисемитов
И русофобов не терплю,
Не принимаю коммунизма,
Хоть представляю дело так:
Всегда от национализма
До путча Мюнхенского - шаг.
Ведь чтобы всем достичь покоя,
Чтоб светлым сделалось житье,
В душе должно болеть чужое
Ничуть не меньше, чем свое.
Май то нежен, то зол, будто чувства проснулись в подростке.
Вот и я заблудилась средь жизненно важных опор,
И трамвай-старикашка запыхался на перекрестке,
Где глаза воспаленные пялит на мир светофор.
Что-то в этом не так. Потерялась гармония света.
Расспросить бы о ней, но забылись простые слова.
Ночь нежна, как поцелуй
Ночь нежна, как поцелуй.
Обволакивает жаром.
У фонтана мягких струй
Приютилась в парке пара.
И у неба на виду,
Как положено по кругу,
Ловит в пригоршни звезду
И любуется друг другом.
Растревоженным отцом
Месяц в облачном окошке.
Тает мелким леденцом
Ночь со звездочкой в ладошке.
2009
Лившицу Л.М.
Господи, Ты знаешь это слово,
Ведь прошу Тебя не первый год:
Тщательно с пути его любого
Убери булыжники невзгод.
Думаю, Тебе давно известно,
И мою настойчивость прости:
В сердце у него хватает места
Каждому, кто встретился в пути.
Дай ему удачи и покоя,
Всех его родных обереги.
Господи, за все его людское
Просто быть счастливым помоги.
Из цикла "Белые ангелы"
Беда, как стая хищников, догонит.
Попробуй: убеги и схоронись.
Но, взвесив смерть на собственной ладони,
Гораздо глубже постигаешь жизнь.
Из цикла "Белые ангелы"
Как зима надоели стерильная бледность больницы,
Череда процедур. Безответны молитвы слова.
Но апрель за окном, золотится веселье на лицах,
И назло холодам прорастает сквозь камни трава.
А в палате цветы. Муж принес виноград, апельсины,
И тревогу в глазах прикрывает спокойным "Держись!"
На огромной Земле не отыщешь желанней мужчины,
С кем хотелось бы мне убежать в заоконную жизнь.
Из цикла "Белые ангелы"
Нет, ничего не выдумать хреновей,
Чем утренние скучные ответы:
Что ел, как спал, каков анализ крови,
С весомым видом доктора при этом.
Когда друзья несут не пиво - фрукты,
И разговоры сплошь о позитиве.
А ты лежишь, переводя продукты
На поиск смысла в дальней перспективе.
Из цикла "Белые ангелы"
Мазуру Н.В.
Миг перехода, сон и явь,
Сознанье скачет Сивкой-Буркой.
И то ли Богу, то ль хирургу
Слова слетают: "Не оставь..."
А, может, он и вправду - Бог?
Ведь белизною облаченный
Здесь, в царстве операционной,
Он удлиняет жизни срок,
Души сшивает лоскуты,
Находит, что сердцам полезней.
И отсекаются болезни,
Как ядовитые цветы.
От напряжения хмельной
(Представь, чего работа стоит!),
Он золотые руки моет
Обыкновенною водой.
И хоть молись, хоть не молись,
А у хирурга Божье дело:
Суметь в недужащее тело
Вернуть сбегающую жизнь.
Из цикла "Белые ангелы"
Преисполнена оптимизма,
Жизнь хочу возблагодарить.
Быть от капельницы до клизмы
Интереснее, чем не быть.
Что ж ты мучился, Гамлет, милый?
Что ж так долго искал ответ,
Если были здоровье, силы
И судьба в два десятка лет?
Что имеем, увы, не ценим?
Оттого ль испокон времен,
Не задумываясь о цели,
Я поставила жизнь на кон,
Ею, будто мячом, играла,
Словно ждут впереди века.
И наивно не понимала,
Как тропиночка коротка.
Никуда не спешу. Все, что мне суждено, я успею,
Даже если покажется, будто осталось немного.
Я жила, как дитя. А теперь постепенно взрослею,
Каждый день, каждый час принимая подарком от Бога.
Ах, как много дано! Почему же ничуть не ценила
Притяженье дорог и рассветного неба палитру,
И любви созидающей животворящую силу,
И дыхание музыки в нотах на старом пюпитре?
Как безумно хотелось мне творчества сладкого мига!
Как беспечно стремилась в рифмованных строках остаться!
Ах, как жаль, что поспешно листала великую Книгу,
С опозданьем признав: жизнь дана, чтобы ей наслаждаться.
Раздевающий март обольстительно дерзок и нежен.
Что в сравнении с ним поседевшие зимние дни?
Он трепещет от гомона вновь заселенных скворешен
И подснежники женщинам дарит: возьми, оцени.
Он безумно красив и смеется мальчишески звонко,
И, стремясь утвердиться, на лето заводит часы.
Теплый солнечный луч он в муку растолок и девчонкам
Золотистою пудрой с лукавством обсыпал носы.
Дай, Боже, мне упорство и решимость,
И трудные задачи по плечу.
Но не прошу познать непогрешимость
И скучной правоты я не хочу.
Дай счастье встречным людям улыбаться,
Большое в них и малое любя,
Пусть изредка, но все же ошибаться,
Чтоб не считать мне истиной себя.
Даруй стремленье, многое изведав,
Найти слова, чтоб стал весомым стих.
Но не позволь мне, радуясь победам,
Унизить поражением других.
Красива строгость формул? Не спеши
Бранить искусство, возлюбив науку.
Есть память у воды, тепло у звука
И запах незабудок у души.
Пока науке формулы искать,
И объяснять нам дивные явленья,
Искусство создает стихотворенья -
И мир готов их истину признать.
Чтоб однажды взлететь, начала я отращивать крылья,
Отыскала высокое место подальше от глаз,
Чтоб никто не увидел, как падаю я от бессилья,
Чтоб никто не подумал, что дерзость моя напоказ.
Наше поле с небес мне до боли хотелось увидеть,
Белый танец садов с неземной высоты наблюдать.
Я не знала тогда, как же будут меня ненавидеть
За простое желание птицею в небе летать.
Сколько падала я, сколько крыльев тугих поломала,
Часто кровь утирала, от боли губу закусив.
Сколько раз поднималась и все начинала сначала,
Сочинив для себя утешительно-резвый мотив.
И уменье пришло. Вот он - сказочный миг! Я у цели!
Вырывается прямо из сердца счастливая песнь,
Но с родимой земли кверху камни в меня полетели,
Ибо люди считали, что тяга к высотам - болезнь.
Я опять на земле. Снова сломаны крылья тугие
И злорадством пропитаны сбивших меня голоса.
Только им не понять этой звездной моей ностальгии.
А ведь крылья растут для того, чтоб лететь в небеса.
Зря зима под ледком шаловливый ручей сторожила.
На сосульках дробился на капельки солнечный луч.
Скинув снежный покров, полусонная ветвь обнажила
Свитки будущих листьев. Сиреневый воздух тягуч.
Мне обидно до слез, что утеряна тяга к мольберту,
Кисть моя не расскажет, как стихнет прохлады напор,
Мир замрет на мгновенье капеллою перед концертом,
И начнет с увертюры каштановой март-дирижер.
"Смирись. Да не судима будет
Твоя непрожитая жизнь.
На всех дается благодать
И воздаётся небесами
И тем, кто рассыпает камни
И тем, кто будет собирать".
Марина Старчевская
http://www.stihi.ru/2010/02/18/2637
Велишь смириться мне? О нет!
Хотя утрачен счет потерям,
Я в справедливость свято верю,
А также в искренность и свет.
Дух дружбы мне необходим.
И вопреки любым помехам
Я радуюсь друзей успехам
Ничуть не меньше, чем своим.
Я вас люблю, мои друзья.
Но и врагам я благодарна.
Раз есть враги - я не бездарна.
А совесть вредная моя
Не даст мне недругам желать,
Чего себе не пожелала б.
Я не умножу в мире жалоб,
Что трудно камни собирать.
Редакторский секач и цензорские вилы
Науськаны на слог и на бросок легки,
Вгрызаясь до крови, вытягивали жилы
Из раненых словес натруженной строки.
В ней выхолостив смысл, отправив стих на муки,
Стараясь извести поэтики геном,
Спешили палачи умыть скорее руки
И вытирали их кровавым полотном.
То Богу, то царю, то партии в угоду
Причесывали суть, губили естество.
Но жив поэт, пока жива его свобода,
Ведь стих на поводке не стоит ничего.
1948
Вернулась из военкомата мать,
Слезу смахнув усталою рукой.
-Я, доченька, хочу тебе сказать:
Звезду вручили. Твой отец - герой.
С фашистами сражался до конца,
Спас батальон, пожертвовав собой.
Будь, милая, достойною отца.
А звездочка - на память нам с тобой.
Ах, папа, папа! Я тобой горда.
Но плачет мама: нам не повезло,
Ведь ни медаль, ни орден, ни звезда
Не в силах заменить твое тепло.
Вложу звезду в шкатулку. Чехарда
Любых несчастий не заставит ныть.
Открою - и покажется тогда,
Что я могу с тобой поговорить.
1985
Ах, папа, папа! Достаю звезду,
И от обиды жжет слеза щеку.
Представь: сегодня в магазин иду,
Чтоб сыра с молоком купить внучку.
Там очередь длиной во весь квартал.
А впереди какой-то ветеран
Три раза подходил, три раза брал,
Крича, что он едва живой от ран,
Что на войне он получил права
И потому любому даст пинка.
Молчишь, отец? И впрямь: к чему слова?
А внуку не хватило молока.
Но суть не в этом. Просто больно мне
За тех немногих, потерявших стыд.
Ты честен был. Ты думал о стране.
Отец, а кто же внука защитит
От униженья в собственном дому?
Не отвечаешь. Лишь звезда блестит.
Как правнуку поведать твоему,
Что воевали не за дефицит?
2010
Ах, папа, папа! Как тяжел момент!
Когда б ты знал, ты б из могилы встал!
Велел считать сегодня президент
Того героем, кто в тебя стрелял!
Он примиренья дерзостно просил.
Ужель не знал, куда ведет стезя?
Не осквернив отеческих могил
Переписать историю нельзя.
Ах, папа, папа! Как внучку сказать,
Что я звезду недаром берегла?
Что мы должны Отчизну защищать,
Которая героев предала?
"я не очень люблю посвященческие стихотворения здравствующим поэтам"
Г. Семенченко
Нужны ли неживым признания в любви,
"Народная тропа", цветы и посвященья?
Ведь их не возвратить, зови иль не зови.
И только для живых имеет все значенье.
Бывает, одинок, затоптан, обойден,
А умер - и дела значительны, и мысли.
Вмиг туча муравьев ползет со всех сторон
И норовит себя к друзьям его причислить.
Они молчат о том, как, не подав руки,
Ему не помогли, как позвонить забыли.
Но тотчас сочинят, что издавна близки,
Что радость и печаль - все пополам делили.
Друзья, я не хочу у гроба говорить.
Когда героя нет - все мемуары лживы.
Позвольте вас любить, позвольте рядом быть,
Помочь и обогреть сейчас, пока вы живы.
Элле Крыловой
Посвященные строки внезапны, как приступы счастья.
Даже брызнули слезы, и кругом пошла голова.
Пред "Мерцающим островом" стоя, как перед причастьем,
Я пытаюсь найти адекватные чувствам слова.
И, хотя не курю, изменить я готова привычки,
В худсалоне резную сосновую трубку купить,
По карманам своим рассовать зажигалки и спички,
Как связавшую нас пониманья и нежности нить,
Как признанье в любви чистоте и величию Слова,
Как стремленье мое Вашим строкам внимать без конца,
А еще их дарить всем желающим снова и снова,
Наблюдая, как свет согревает людские сердца.
Я справлюсь с холодом сама.
Найдется внутренняя сила.
Хотя захватчица-зима
Законом снег провозгласила
И предписала холодам
Стоять на улицах дозором,
Чтоб не повадно было нам
С окошек списывать узоры.
Я справлюсь. Я глинтвейн сварю
На кардамоне и корице,
В хрустальный кубок январю
Плесну вина опохмелиться.
Пусть вкусит эту благодать.
А мне попроще будет стойко
До Масленицы дни считать,
Представив бубенцы и тройку.
Город пахнет свежим снегом с мандариновою коркой,
Венским кофе, шоколадом и горячей шаурмой.
Он пронизан звонким смехом ребятни, летящей с горки,
Хоть захвачен в плен отрядом дней завьюженных зимой.
А она морозит больно на трамвайных остановках,
С ней каток проспектов светел, только боязно ходить.
Но, песок мешая с солью, дворник лед посыплет ловко.
И пока смеются дети, город наш не победить.
В чуланах душ мы слово позабыли
Средь обветшалых лозунгов гнилья.
Оно там задыхается от пыли
И гибнет от всеобщего вранья.
Стихов бездарных мутная полова,
Пустые щи бессмысленных словес...
Каким безвкусным в них предстало слово,
Теряя привлекательность и вес.
А ведь оно - всему первооснова,
В нем суть явлений и закон миров.
Прости же нам, растерзанное слово,
Бесчувственность к великой силе слов.
Тревога в сердце крылья распростерла.
Собратья, вас о милости молю,
Ведь если слову сдавливают горло,
На собственном я чувствую петлю.
Не приписывайте Богу ни нелепостей, ни лени.
Он не будет человеку несуразности шептать.
Бесконечна гениальность всех божественных творений.
Так сравните человечье с тем, что Он сумел сказать.
И тогда понятно станет, что не Бог стихи диктует,
А земное и людское воплощается в слова.
Только избранных Всевышний награждает поцелуем,
Чтобы строки шлифовали, где поэзия жива.
Я - странница в престранном этом мире,
Где, развлекаясь, Бог в небесном тире
Сбивает не один десяток звезд;
Пейзаж ноябрьский выхолощен, прост;
Столкнувшихся пространств привычен скрежет;
А поезд на полоски время режет,
Стремясь в края, где сбитая звезда
Летит из ниоткуда в никуда.
Восторженно спешу звезде вослед,
Как будто мне всего семнадцать лет...
Длинна дорога. Много предстоит
Еще ошибок, взлетов и падений,
И вдохновенья сладостных мгновений
Средь разочарований и обид.
Но если буду не на высоте,
Слетятся все, кто жаждал посмеяться,
Кто улюлюкал вслед, и кто с прохладцей
Смотрел, как путь искала в темноте.
А если в слове окажусь легка,
То загалдит друзей воронья стая
И, зависть благодушьем прикрывая,
До смерти заклюет наверняка.
Зато у горизонта бьет родник
С живой водой благословенной речи,
Которая от всех болезней лечит
Любого, кто к струе ее приник.
И этот ключ я отыскать должна,
Преодолев препятствия и козни.
Хоть раз испить водицы той. А после
Мне даже смерть нисколько не страшна.
Вновь сладкого сердце хочет.
А выбор предельно прост:
Вот к черному чаю ночи
Сверкающий сахар звезд.
На блюдце небесном с кантом
(Не бойся, коснись рукой!)
Октябрь под нарядным фантом
Шуршит золотой фольгой.
И как совладать с желаньем
Всем доводам вопреки
Не думать о наказанье,
Стянув шоколад строки?
Вновь осенний туман совершает на город набеги.
Алой кровью рябины залили проспект, не щадя.
Ветер - старый Баян - песнь заводит о князе Олеге.
И вздыхают седые печальные гусли дождя.
Это осень опять перепутала время с пространством.
По опавшей листве, как по книжным страницам, бреду.
Кто мне скажет, зачем, сохраняя в душе постоянство,
Невзирая на век, словно в древности, витязя жду?
Октябрь. Душа меняет кожу.
Средь мишуры осенних дней
Она ранимее. Тревожит
Все предназначенное ей.
Горчат пронзающие мысли:
Напрасна тяга стать мудрей.
Чем гуще золото на листьях,
Тем отторжение быстрей.
Вечера продают на разлив тишину сентября.
Облака словно взбитые сливки в небесном стакане.
А у нас, к сожаленью, ни доллара нет, ни рубля.
Лишь помятая гривна одна заблудилась в кармане.
Ах, как хочется пить эту жгучую пряную тишь,
Вынув ломтик луны, чуть подкисливший зелье хмельное.
Пригуби же, мой друг. О деньгах ты напрасно грустишь.
Я сейчас уплачу за двоих серебром-сединою.
Врастая в украинскую ментальность,
Ты в самом главном, сердце, не греши:
Еврейство - мой оплот, национальность
При русском состоянии души.
Делить себя смогла бы я едва ли,
Немало общих выпало невзгод.
Мы столько раз друг с другом переспали,
Что, видимо, давно один народ.
Не отвечая никому в угоду,
Пред совестью своей ответ держу:
Я этому великому народу
И кровью и душой принадлежу.
Ярка осенняя бравада
Особой нежной теплотой.
Скрывают вздохи листопада
Страх перед зимней немотой,
Чтоб страсть прощального накала
Не захлестнула нас, губя.
Чтоб осень нас не отвлекала
От обретения себя.
"У поэтов есть такой обычай:
В круг сойдясь, оплевывать друг друга"
Дмитрий Кедрин
Нет, каждый из нас не Господь, не апостол, не гений.
Так что же мы так агрессивны в пылу обсуждений
И судим собрата, не зная сомнений и мук?
Как будто мы сами вовек не писали такого,
Как будто бессмертье обещано нашему слову,
Как будто Всевышний вскормил нас из ласковых рук.
А право судить - это трудное, горькое право.
Не даром не нами - народом даруется слава:
Работай поэт, и признаний придет полоса.
Так стоит ли тратить свое вдохновенье на склоки,
Покуда еще не написаны лучшие строки?
Поэзия неисчерпаема, как небеса.
Ожидаема осень, а все же приходит внезапно,
Пряча жухлости горечь в меду золотистых плодов.
Нам почти безразличны прогнозы погоды на завтра,
Мы не можем принять безраздельную власть холодов.
Мы совсем растворились, погрязли в безудержном лете,
С удивленьем осеннюю мудрость в себе ощутив.
Видно, Бог перепутал, сыграв на небесном кларнете
Вместо свежести утра печальный вечерний мотив.
Как дома хорошо, привычно и знакомо!
А, впрочем, на курорт никто не гнал взашей.
Там море и песок, но нет понятья «дома»,
Хотя полно стрекоз, дельфинов и мышей.
Им радостно отдав недельку иль другую,
Я пью морской коктейль с немыслимым трудом,
Душой стремлюсь назад, по городу тоскую
И более всего хочу войти в свой дом.
Ну, что ж, Господь, давай поговорим.
Не каяться пришла, но объясниться.
Скажи, Ты был когда-нибудь любим
Так, что слезою обожгло ресницы?
А если нет, то сможешь ли понять,
Что я не от избытка чувства вою?
При Урии живом была вдовою,
Не зная мужней ласки благодать.
И вдруг – Давид! Как солнце! Как рассвет!
Как ранним утром радость пробужденья!
Скажи, Господь, не Божий ли завет:
Любить друг друга до самозабвенья?
Признанием Тебя не обману.
Ведь если грезим счастьем на пороге,
Что нам страна, ведущая войну,
Герой-супруг и помыслы о Боге?
Как жестко Ты умеешь объяснять,
Не соглашаясь в доводах со мною:
Нельзя за счет других счастливым стать,
Нельзя счастливым быть любой ценою!
Вот этого Ты нам и не простишь.
Предчувствую суровость наказанья.
Но в чем, скажи, виновен наш малыш?
Зачем Ты оборвал его дыханье?
К чему вся покаянная возня,
Коль сына нет, а есть на жизнь обида?
Ты должен наказать? Казни меня!
Но, умоляю, пощади Давида!
Небо столько скопило дождя,
Что грозит повсеместным потопом.
Может, пару недель погодя
И обрушит его на Европу.
Поплывут Будапешт, Бухарест,
Прогибаясь под силой стихийной.
А вот Киев заявит протест
И напомнит, что он – самостийный.
Что не стоит с высот нас пугать
Газом, кризисом или дождями.
Что нам эти угрозы? Нас – рать!
Мы и с небом управимся сами.
Мне показалось: кто-то постучал.
Я громко позвала: «Come in! Войдите!»
Молчание в ответ. Вот так нахал!
Взгляну: кто неучтивый посетитель.
То был мышонок. Точечками глаз
Мой номер оглядел он с интересом
И в комнату шмыгнул. О, мне сейчас
Не доставало суеты и стресса!
Едва сдержавшись, чтоб не закричать,
И преодолевая отвращенье,
Я не залезла в страхе на кровать,
Хотя боюсь мышиного явленья.
Ведь этот пятизвездочный отель
Не где-нибудь, а посреди Европы!
Я пред мышонком распахнула дверь
И грубо указала: «Ну-ка, топай!»
Он, видимо, обидевшись, ушел,
Хвостом виляя, словно на помосте.
Под вечер я глотала валидол,
Коря себя за поведенье с гостем.
За тем ли он наведался ко мне,
Чтоб я гнала его без сожаленья?
Так стыдно до сих пор, что в тишине
О нем слагаю я стихотворенье.
Растрепаны моря кудряшки;
Прохладен прозрачный песок;
И мокрого неба тельняшка
Повешена наискосок.
Все видится важным, весомым
Сквозь тающей дымки слои.
И море любовником сонным
Вплывает в объятья мои.
А на море дожди. Беспросветная сырость и серость.
Удручает зловещий оттенок свинцовой волны.
Мы спешили сюда. Как нам запаха солнца хотелось
И, хмелея, вкусить густоту голубой тишины;
Мыть прибрежный песок, заболев золотой лихорадкой;
Хлебом чаек серебряных стайку с ладони кормить;
Погружаться в закат удивительный, кремово-сладкий,
Где под ветром трепещет стрекоз чуть звенящая нить.
Мы спешили сюда, чтоб забыть городское дыханье,
Утомленные души избавить от тесных одежд.
Нам пора уезжать, забирая с собой на прощанье
На губах только соль неоправданных летних надежд.
Что ж, бывает и так. Мы ничуть на судьбу не в обиде,
Ведь смогли испытать, как устойчиво плыл по воде,
Как спокойно скользил (кто подобное зрелище видел?!)
Чувства Ноев ковчег средь безбрежного моря в дожде.
Я жила в этом городе тысячелетья тому.
Там, где ныне церквушка, Дагона стояла храмина.
Я была влюблена и доверить могла лишь Ему
Эту девичью тайну, молясь о рождении сына.
Босиком на камнях, чтобы ночь поглощала шаги,
Тьмой укутавшись плотно, стояла под сводами храма
И взывала к Нему, и просила Его: "Помоги!",
На холодном полу отбивала поклоны упрямо.
А под утро едва покатилась по травам роса,
В слюдяные оконца пробились лучи золотые,
Трепеща от волненья, взглянула Дагону в глаза.
О проклятье небес! Идол слеп и глазницы пустые!
Я разбила божка, с пьедестала Дагона столкнув,
Я крушила в сердцах все, что под руку мне попадало.
Ах, никчемный болван! Как он подло меня обманул,
Ведь увидеть не мог все, о чем я его умоляла!
Много минуло лет, но я помню историю ту,
Потому никогда не молилась ни в церкви, ни в храме.
Я смертельно боюсь, я увидеть боюсь пустоту
Там, где должен быть Бог с голубыми земными глазами.
Не стало одного, а больно миллионам,
Сиротских горьких чувств уже не побороть.
Так в чем великий смысл Твоих земных законов
Скажи, Господь?
Зачем мы ищем то, что нам не обещали?
Кто счастье посулил средь жизненных дорог?
И не для нас ли все невзгоды и печали
Ты создал, Бог?
А нам бы созидать душою и руками,
С намеченной прямой стараясь не свернуть,
Предугадав в конце тяжелый скорбный камень.
И в этом суть.
Есть волшебная страна.
Называется она
Азбука.
Там не знают ссор и смут,
А ведь буквы в ней живут
Разные.
И хотя они тихи,
Но у каждой есть стихи
Добрые.
Если буквам другом стать,
То научишься читать.
Пробуем?
А
К
Посмотри, дружище, как
К танцует краковяк!
Ручку кверху поднимает,
Ножку лихо отставляет!
Сразу видно, что она
Танцами увлечена.
Ф
Подбоченившись, Федора
Перед зеркалом стоит:
"Ученицей стану скоро.
Повторяю алфавит.
А в зеркальной глубине
Ф подмигивает мне,
Формой новенькой дразня.
Так похожа на меня!"
Х
Нет хорошего стиха
Славить храбрость буквы Х.
Ведь, когда была война,
То ежом в земле она
Вражеский ломала строй,
Прикрывая мир собой.
Ц
Вот что было на крыльце:
Царь взошёл в цветном венце,
Поспешили с ним циркач
И целитель, и палач.
Царский цуцик там сидел,
А цыган украсть хотел
Цыпу, снёсшую яйцо.
Тут обрушилось крыльцо.
Ч
Чебурашке в стенку гвоздь
Забивать вчера пришлось.
Взял он в руки молоток
Да примерился чуток,
Стукнул криво, промахнулся.
От удара гвоздь согнулся,
Но и согнутый хорош,
Ведь на букву Ч похож.
Ш
Из подушечки торчат
Буквой Ш иголки в ряд
Потому, что из шиншиллы
Шапокляк шубейку шила,
Но закончила дела
Да иголки убрала.
Щ
След разлитого борща
Отстирать поможет Щ.
Будет пятнышкам щекотка:
Поработай, буква-щётка.
Ь, Ъ
"Сел" от "съел", а
"мол" от "моль"
Отличать, дружок, изволь.
Знай, что в слове не пустяк
Твёрдый знак и мягкий знак.
Хоть у букв похожий вид,
Каждый знаки отличит.
Но чтоб грамотно писать,
Нужно всё о них узнать.
Ы
Вы не слышали молвы:
Чтобы буквы спели хором,
Мягкий знак стал дирижером,
С палочкой похож на Ы?
Музыкальные умы
С той поры не знают сами:
Почему в обычной гамме
Нота «ми» звучит, как «мы»?
Э
Этот крепкий шампиньон
Был лесничим обронён.
Буквой Э во мху лежит,
Зеленеет от обид:
"Эх! Плоха лесная власть!
Эдак можно и пропасть!"
Ю
– Дед, за что твои медали?
– Их, внучок, за храбрость дали.
Юным был я в том бою,
Защищал страну свою.
Скоро юбилей Победы.
Принеси-ка китель деда.
Буквы Ю – медали в ряд –
О былом заговорят.
Я
Буква скромная на вид,
Завершает алфавит,
Но советую, друзья:
Уважайте букву Я,
Находя в ней без прикрас
Личность каждого из нас.
Заключение
Завершён немалый труд.
Видишь: буквы в гости ждут.
Всё, что ты, малыш, постиг, –
Это ключ от царства книг.
Кто мне советовал такое:
Обои в комнате сменить?
Ведь даже в розовых покоях
Я буду беспокойно жить,
Как прежде мучаясь стихами,
С извечной думой о друзьях,
Звоня с утра пораньше маме,
Читая книги второпях,
Душой тонуть в мольберте, нотах,
Былую трепетность храня,
Забыв при всех своих заботах
Какие стены у меня.
Приложи-ка стих к больному месту.
Если исцелишься - он хорош.
Стих, как непорочную невесту,
В нынешнее время не найдешь.
Можно и к здоровому приладить.
Коль не заболеешь - ничего.
Значит, в поэтической тетради
Подчеркни название его.
Если же стихи ни то, ни это -
Не спеши выкидывать тетрадь.
Самобытным назовись поэтом.
И глядишь, надумают издать.
Пианино уносили,
Обновляли старый дом,
Дабы модным стал и стильным,
И свободно было в нем.
Но от горького испуга
Замерла душа моя:
Будто преданного друга
Изгоняли из жилья.
Захлестнула, закачала
Долгой памяти волна.
Застонала, закричала
Нотой раненой струна.
Как не плакать не пойму я,
Подскажи-ка мне, родня.
Словно музыку живую
Оторвали от меня.
Не напрасно мне не спится,
Не случайно я больна:
Знать, боюсь, что будет сниться
Голосившая струна.
Завершу ремонт в квартире,
Домового заведу,
Отыщу в подлунном мире
Путеводную звезду,
Оботру ее тряпицей,
Чтоб сияла за окном.
Станет сердце веселиться,
И друзья заполнят дом.
Домовой согреет чаем,
Даст бруснику к калачу.
Дорогих гостей встречая,
Я их рифмой угощу.
Захрипит, давясь слезами,
На столе свеча: бомонд.
Будет вечер со стихами,
Лишь бы кончился ремонт.
А дождь настырен
А дождь настырен. Стойко бьет в окно
Истрепанным бостоном листьев клена,
Что столь недавно здесь стоял зеленым
Немым статистом старого кино,
Где я блуждала и любви ждала
В нелепости настойчивых пророчеств,
Среди ста миллионов одиночеств
Найти стремясь источники тепла,
Загадывала встречу, как дитя,
Пока звезда раскалывалась оземь,
Не представляя, что наступит осень
С истошным стуком стылого дождя.
2007
То коньяк, то бальзам подливаю себе понемножку
То коньяк, то бальзам подливаю себе
понемножку,
Потускневшее фото в альбоме опять тереблю,
О пузатый кофейник озябшие грею ладошки,
Но к чему прислонить бы промерзшую душу мою?
За окошком октябрь философствует, словно Гораций,
Отзвеневшим дождем об ушедшем июне скорбя,
Под горчащую взвесь угасающих ревербераций
Во Вселенной души, где давно не хватает тебя.
2007
Зачем же я опять его дразню?
Зачем же я опять его дразню?
Он по большому счету мне не нужен.
Но регулярно десять раз на дню
С настойчивым отчаяньем звоню,
Чтоб затянуть сердечный пояс туже,
Смеясь то над собою, то над ним,
И ничего уже не понимая,
Не оттого, что он необходим,
А потому, что рядом с ним другая.
2007
Ты взглядом льдинки не ласкай
Ты взглядом льдинки не ласкай,
Забыть о времени - беспечность,
Ведь слово призрачное "вечность"
Ты никогда не сложишь, Кай.
Давай придумаем весну
И сочиним ее законы,
И блеском солнечной короны
Насытим неба глубину.
Давай представим благодать
Взаимной пылкости. Отныне
Тебе в бесчувственной пустыне
Я не позволю заплутать.
Не надо, Кай, не прекословь
И не сочувствуй гордой Герде,
Со дня рождения до смерти
Наивно ищущей любовь.
2010
Средь холодов зимы
Средь холодов зимы внезапен твой звонок,
Рождающий во мне недоуменье,
Ведь айсберг чувств былых он растопить не смог,
Хотя грозил глобальным потепленьем.
К чему теперь оно? За долгие года
Я научилась жить под черным небом,
Мне дорог черный снег и черная вода,
И весь мой мир, где так давно ты не был.
А он промерз насквозь. Здесь ни слова, ни сны
Не принесут тепла воспоминаний.
Когда б ты понимал, как больно от весны
На широте несбывшихся желаний...
2009
Пугаясь робкого звучанья
Пугаясь робкого звучанья
Чувств, зародившихся в душе,
Я не позволила признанья.
Лишь начерно, в карандаше,
Уйдя за горизонты звука,
Себя испытывала я,
Когда накинула разлука
Густые сети бытия.
С тех пор не вырваться, не скрыться,
Да пут не разорвать никак.
Любовь растет, молчанье длится.
И остальное все - пустяк.
2008
Не буди непокой
Не буди непокой. В чудеса я давненько не верю.
Мне милее размеренность мыслей, спокойствие книг.
В ампутации чувств я привыкла не видеть потерю.
Для чего ж ты звездой на моем горизонте возник?
Для чего будоражишь остывшие недра вулкана,
Не внимая рассудку, не чувствуя в этом беды?
Звездный призрачный свет состоит из надежд и обмана,
И цунами любви только буря в стакане воды.
2010
Я тебя придумала, как сказку
Я тебя придумала, как сказку.
А потом искала наяву
Глаз твоих лукавую окраску,
Добрых слов шутливую канву,
Губ и рук настойчивую нежность,
Голоса густую теплоту...
Землю обойду, весь мир изъезжу,
А тебя, мой сказочный, найду!
Вот он - ты. Такой, как я искала,
С трепетом душевного огня.
Что ж не сочинила я сначала
Главное: чтоб ты любил меня?
2007
Летний снег
Все обильнее и светлей
Летний снег летит с тополей.
А во мне самой кутерьма.
Остуди мне память, зима.
Расписные сани готовь.
Пусть кружит метелью любовь.
Но не тает снег, а горит.
Удивителен этот вид.
Да не холоден снег ничуть.
Да не стелет он санный путь.
Что нелепей летней зимы?
Не врастаю я в слово "мы".
2008
Мы рядом долгих тридцать лет
Мы рядом долгих тридцать лет.
Пора судьбе сказать спасибо,
Ведь как в аквариуме рыба
Считаю: зла и суши нет.
Подводный мир освоен мной,
В нем главный козырь - постоянство.
Всегда заполнено пространство
Лишь отстоявшейся водой.
Но всем устоям вопреки
К цунами я неравнодушна,
Я не умею быть послушной,
Не научилась есть с руки.
Не оттого ли по ночам,
Когда луна сквозь линзу светит
Все тычусь в стенки: что за этим
Моим мирком? Что дальше там?
Хоть понимаю: не уплыть,
Мне дороги воспоминанья.
Но нет мучительней желанья -
Нет, не писать - заговорить.
2008
Путь
Пространство черным пластырем к окну
Прилипло навсегда, в нем фонарями
Покачивалось время, поезд нес
Меня по стылым рельсам перегонов
Туда, где песни ранены тоской,
Поскольку нет тебя, лишь бесконечно
Кружили потускневшие миры
По замкнутым орбитам одиночеств,
Рождая эту грустную строку,
В которой с каждым словом ближе точка.
Но было б светом все напоено,
Когда бы я не от тебя спешила...
2008
Я молчанье тебе возвращала в почтовом конверте
Я молчанье тебе возвращала в почтовом
конверте,
Но взъерошенным филином ухало сердце в груди,
А секундная стрелка спешила к разлуке и смерти,
Что вполне равнозначны всего в трех шагах впереди.
Там, вскрывая конверт, убеждаешься: нет в нем известий,
Только черная боль с неуемной горчащей тоской,
Да осколки часов, что случайно разбили мы вместе,
Попытавшись напиться вдвоем из любови одной.
2008
С дождя начавшийся сюжет
«Начну, как нынче принято, с дождя»
Ю.Л.
С дождя начавшийся сюжет…
Но под обложкою журнала
Я повстречала свой портрет,
Что Вам когда-то отсылала.
Раскрылся давешний обман.
Я призываю Вашу совесть:
Вы обещали мне роман,
А написали только повесть.
Мне запах Ваших сигарет
Казался запахом ванили.
Я сочиняю тот букет,
Который Вы не подарили,
Припомнив горькие слова.
Но губы Ваши! Ваши руки!
Опять кружится голова,
Вкушая мед сердечной муки.
Мелодией ушедших лет
Кровоточит струна живая:
«Я возвращаю Ваш портрет».
Я Ваши чувства возвращаю.
2007
Как в чистоту снегов поверить в Новый год
Как в чистоту снегов, поверить в Новый год...
Измученной душе придать счастливый вид...
Чтоб завтра зеркалам не отражать невзгод
Простить себя и мир за тяготы обид...
В распахнутом окне колючий снег вдохнуть...
С волнением внимать теплу твоей руки...
Представив: Дед Мороз прокладывает путь,
В подарок попросить хорошие стихи...
Шампанского бокал принять, благодаря...
На каверзный вопрос дать шуточный ответ...
Последний лепесток сорвав с календаря,
Пытаться отгадать: ты любишь или нет...
2009
Если любишь меня, не молчи
Если любишь меня - не молчи,
Окунись в пылкой страсти стихию
И горячей строкой излечи
Онемевшей души анемию.
Пусть проклюнется в сердце весна!
Пусть очистится солнце от пятен!
Я предчувствием обожжена,
Ты же, сдержанный, мне непонятен.
Если любишь меня - не молчи.
Пусть желание нас не обманет.
Посмотри: на весенней поляне
Бьют семейного счастья ключи.
2010
Манили нас неведомые страны
Манили нас неведомые страны,
Семейный бриг был крепким и большим.
Ты настоял: «Я стану капитаном».
Смеялась я: «Согласна рулевым».
Ты не обременял себя маршрутом,
Спокойно доверяя мне штурвал.
И наш корабль, пространства перепутав,
Частенько в яшму неба заплывал.
Я старый путевой журнал листаю,
Смахнув слезы нечаянный туман.
И седины твоей не замечая,
Шепчу, любя: «Командуй, капитан!»
2009
Как в засуху ливня хотят, так я жду тишины
Как в засуху ливня хотят, так я жду тишины:
Услышать рассвет, что солирует в хоре небесном;
И ветер, заползший погреться под ветку сосны;
Полет облаков, вечно ищущих лучшего места;
Да солнечный луч, что в бутоне проспал до утра,
Большую тычинку испачкав пыльцой золотою.
Он скачет по листьям. Такая в пятнашки игра
Способна весь мир наделить озорной красотою.
Я слышать хочу, как на кончиках длинных ресниц
Качаются сны твои, нежно прощаясь до завтра.
Уйду в тишину, сочинив миллион небылиц,
В коктейле с любовью тебе их оставив на завтрак.
2008
Ты ранний кофе мне сварил с любовью
Ты ранний кофе мне сварил с любовью,
Мой сладкий сон предутренний ценя.
Дымящийся напиток в изголовье...
Он ароматом разбудил меня
И, как и ты, горячий и желанный,
Слегка горчащий, новый день открыл.
Он, как и ты, дразнящий, долгожданный,
Душе и телу вмиг добавил сил.
Но только ты, разбивший кофемолку,
Рассыпал сахар и коньяк разлил.
Мне кухню отмывать придется долго.
Но, Боже мой! Любимый, как ты мил!
2008
Наберу в ведро перезвон дождя
Наберу в ведро перезвон дождя,
Вскипячу грозой молодой июнь,
Заварю траву и, тебя щадя,
Не вложу в питьё горьковатый вьюн,
Поднесу тебе дорогой бальзам,
Чашу редкостной пряной сладости.
Убедишься сам: в наслажденье нам
Зацвели вокруг травы радости.
Ты таких цветов не встречал досель,
Чтоб взошли они - счастье надобно.
Созывай друзей, приглашай гостей -
И поделимся нашим снадобьем.
2009
Покатилась шестая горошина
Покатилась шестая горошина
Из июля стручка золотого.
Сколько в жизни должно быть хорошего,
Чтобы ждать это снова и снова?
То я грежу клубникою сладкою,
То с ума лишь смородина сводит.
И в тебе, наблюдаю украдкою,
Скоро чувства хмельные забродят.
А жары бесконечная пагуба
Все накрыла и одолевает.
Как же нежности дикая ягода
В этот сладкий июль вызревает?
2009
Когда душа болит, как рана ножевая,
Ее не излечить микстурою дождя.
Полезна ей весна до зелени живая,
Спасительна любовь с повадкою вождя,
Что, зло перечеркнув одним движеньем грубым,
Определит поверх всех ценностей в судьбе
Пьянящие глаза и трепетные губы,
Живительным теплом манящие к себе,
Выздоровленья миг несущие, как милость.
И вот уже нельзя нажать на тормоза,
Желая одного: чтоб в мире повторились,
Благодаря тебе, любимые глаза.
2008
Снова город ночной рукотворные звезды зажег,
Отпугнув темнотищу - голодную злую волчицу,
Не успевшую сделать последний коварный прыжок,
И, проспекты подмяв, их беспомощностью насладиться
И агонией звука, и бельмами окон слепых,
От нее закрываемых шелковой кожицей шторок.
Обжигают огни. Дикий зверь затаился, притих,
Выжидая, когда утомленный расслабится город.
Лишь под утро, лакая реки почерневшую кровь,
На востоке почует рассвета нечаянный запах,
Громко лязгнет зубами, нарушив дремоту дворов,
Зло оскалясь, отступит, качнувшись на дрогнувших лапах.
О существовании Имануила Глейзера – непримиримого борца за поэтический вкус – я узнала задолго до нашего с ним знакомства. Когда зарегистрировалась на сайте, читала его отклики и рецензии, часто нелицеприятные, обремененные тяжестью нелестных эпитетов. И с трепетом ждала, что и под своими стихами увижу подобные следы его пребывания. Судьба распорядилась иначе. Им прислал мне стихи по почте. И был в них сплав такой душевности, одиночества, надежды на понимание, что не ответить я не могла. Так завязалась переписка. С Имом было трудно. Его невозможно было удержать в рамках. Не позволяя себе меня обидеть, он мог высказываться о ком-то другом, не понимая, что меня это ранит не меньше. И старался доказать, что сказанная правда приносит гораздо больше пользы, чем ложная похвала.
«Я и сам себя казнить готов
За промашки вкуса и таланта.
Не испортит никаких стихов
Планка, где видна суровость Данта».
Честен он был абсолютно. Ставя мне десятки, называя «талантливой» и «умничкой», он реагировал на каждое стихотворение, сражался со мной за каждую фразу, за слово, если считал его неверным, неискренним, требовал многочисленных правок. Но с какой гордостью и любовью говорил о тех, кто, по его мнению, писал по-настоящему: Горшкове, Кабанове, Гутковском, Дроботе, Бальминой, Габриэле, Сухареве, Минакове, Литвиновой и других! А еще Им был другом. Тем настоящим другом, счастье иметь которого выпадает нечасто. Я скупа на жалобы. А Им умел по единому случайно оброненному слову воссоздать всю обстановку и, если требовалось, предложить помощь. Помню, в одном из писем он написал: «Прочел о том, что ты осталась без работы и средств к существованию. Представляю твоё положение... Я понимаю, что всякое сильное сочувствие в этой ситуации как бы унижает человека, диктует ему нечто вроде "меня не надо жалеть"...Понимаю... Но не могу принять... У меня в Киеве у Саши Кабанова лежит 400 экз. моей книжки "Ближе к небу". Я хочу их тебе подарить - все! Если ты не против, я напишу Сане, он их отправит на твой адрес». Он был удивлен тем, что я отказалась. А когда узнал, что его стихи прозвучат в цикле «Современная русская поэзия мира», написал:
«СПАСИБО!
РАД И ПРИЗНАТЕЛЕН!
МОИ КНИЖКИ ЛЕЖАТ В КИЕВЕ У ВОЛОДИ ГУТКОВСКОГО! ВОЗЬМИ , СКОЛЬКО ХОШЬ!
ПРОДАЙ НА ПРЕЗЕНТАЦИИ ИЛИ РАЗДАЙ - МНЕ БАБКИ НЕ НУЖНЫ! ЕСЛИ ЕСТЬ КАКОЙ-ТО ФОНД МИЛОСЕРДИЯ, СИРОТСКИЙ ДОМ ИЛИ ЕЩЁ ЧТО-ТО ПОДОБНОЕ - НА ТВОЁ УСМОТРЕНИЕ!
ИЗ НОВЫХ СТИХОВ - ВСЕ НА САЙТЕ:
ВРЕМЯ,НАЗАД!
ОЛЕГУ ГОРШКОВУ!
Это непременно. Остальное - на твой вкус.
Если что-то ещё нужно, пиши!
СПАСИБО ОГРОМНОЕ!
твой Им»
А мне ничего не было нужно кроме одного: представить поэта, стихи которого трогают душу. Вся наша переписка была окрашена взаимным уважением и симпатией. В память об Име я опубликую ту ее часть, которая наиболее полно представляет его, как поэта и человека.
Им Глейзер
***
Не суди, не ряди,
Не сочти это репертуаром,
Не спеши завести
Под меня в мониторе тетрадь...
Лишь сегодня увидел
Красивую даму с гитарой
Лишь сегодня сподобился
Ей пару слов написать.
За окном у меня
Новогодний сгущается вечер
Первый день января
Полусонный, пустой, никакой.
Я гляжу на тебя...
И молчу... И похвастаться нечем...
Но и прятать не стану
Возникший в душе непокой...
Ты положишь легко
На послушные чуткие струны
Мой нехитрый мотив,
Слов моих безыскусную вязь...
Что мне делать, скажи,
С этой милой улыбкой Фортуны?
Я гляжу на тебя,
Красоте безнадёжно дивясь...
1.01.2006
Людмила Некрасовская
Что ответить тебе? Как сказать? Чем утешить? Не знаю...
Никого не хотела смущать на своем вираже.
Красота, говоришь? Нет, пожалуй, судьбинушка злая:
Чтоб покой сохранить нужно жизнь проходить в парандже.
02.01.06
Им Глейзер
Четыре строчки с ярких губ...
А хочется - письма!
Когда на краски мир так скуп,
А на душе - зима...
Не утешенья - просто слов,
Рассказа о себе...
О вираже узнать готов,
О самой злой судьбе...
Всю жизнь я прочь гоню покой
И сплю - наплакал кот...
Коснись моей струны рукой,
Услышишь - запоёт!
Пусть кто-то ходит в парандже,
И в маске, и в чадре.
Под ними так привольно рже
И муторно в норе...
Да, ты и впрямь прекрасней роз
И загляденье глаз,
Но я - не клён среди берёз,
Не рыцарь напоказ.
Нет, нарушитель всех границ,
Орфей и Одиссей,
Я обожаю певчих птиц -
Не кур и не гусей.
Прими воздушный поцелуй
И новенький стишок.
Устрой гитаре собантуй,
Давай - на посошок!...
2.1. 2006
За неИМением лучшего, спел себе на мотив "С берёз неслышен, невесом"
:))))
Не спеши переходить на прозу.
Третий час, а я ещё не сплю.
Сказочку про соловья и розу
Часто перечитывать люблю
:)))
Людмила Некрасовская
Один знакомый мне сказал,
Что обожает птичек певчих.
Зато не нравится ему
Оберегать домашних кур.
А мне казалось, что любовь -
Мотив еще не надоевший.
Да и домашность в нас отнюдь
Не означает круглых дур.
А все года и все века,
И даже все тысячелетья
Хранили женщины одну
Вполне понятную мечту.
Без мужика и очага
Непросто жить на этом свете,
Но горько песню о любви
Пропеть в чужую пустоту.
О, если б он сумел понять,
Как одинокой бабе страшно,
И гложет черная тоска
Вампиром, свесившись со стен.
А птичка певчая в душе
Всегда завидует домашней,
Готова песни променять
На будничный домашний плен.
Им, это не ответ тебе. Это твои строчки навеяли. :-)) Люда
Им Глейзер
БЛЕСК!
Жаль, что у меня первый час ночи, а тяп-ляп я не пишу, ты же знаешь...
Отвечу!
До стихов!
И ещё дело есть - завтра расскажу!
ОК?
Прорвёмся!
твой Им
Не ответ, а тоже навеяло... :)))) Улыбнусь... Можно?
***
Когда бы, старый ловелас,
Тебя увидел я на улице,
То, верно, положил бы глаз
И петухом бы стал при курице.
И свой мобилизуя пыл,
Фантазию и красноречье,
Всю сладость губ твоих испил
Не в первый, ну так в третий вечер.
Нет, там, где встретилась ты мне,
Такой сценарий невозможен.
Там звёздные ветра в окне,
А не расстеленное ложе.
Ты знаешь, что творится там.
Я повторять тебе не буду.
Там птичек судят по стихам,
По мере приближенья к чуду.
И пусть у многих чик-чирик,
Прыг-скок и потолочек низкий,
Там можно душ расслышать крик
И оправдать сам факт прописки.
Там сразу видно -" ху из ху"
И не показывая фото :
И по строке, и по стиху,
По песне, словно по полёту.
Каким бы ни был разговор,
Но птицу в небе и на ветке
Не променять на птичий двор
И на кудахтанье наседки.
**************************
До завтра, Люд!
Людмила Некрасовская
Им, ты так славно улыбаешься... А мне можно?
Им Глейзер
НЕ МОЖНО, А НУЖНО!!!
============================
Людмила Некрасовская
«Когда бы, старый ловелас»
«А не расстеленное ложе»
И. Глейзер
На этих двух словах споткнулся глаз:
Под старость бесполезен ловелас.
Но, видно, наговариваешь даром:
Пусть ловелас, зато не слишком старый.
И если к слову вспомнил про кровать,
То незачем на возраст уповать.
А, впрочем, ни к чему считать грехи,
Когда объединяют нас стихи.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Им Глейзер
Хоть возраст и не очень важен,
Но скажем - ловелас со стажем!
Людмила Некрасовская
Ты говорил, что любишь певчих птиц.
А тема лишь одна: о перелетах.
И я стихи читаю со страниц.
С твоих страниц. И грустно отчего-то...
И плавлюсь на словах, как на огне,
Жалея, что знакомы мы заочно:
Ты не во всем еще понятен мне,
Хотя стихи писать умеешь точно.
Но вовсе не о певчих птицах речь:
Ты просто любишь мастерское пенье.
А курам и гусям за неуменье
В сердцах готов и головы отсечь.
И хорошо, что послабленья нет
Ни для друзей, ни даже для любимой.
Но мне хотелось получить ответ:
Ты в чем еще такой непримиримый?
============================
Им Глейзер
Я певчих птиц люблю...Не тех, что в моде,
Не по окраске и календарю...
Но не о перелётах - об Исходе
С тобою, как умею, говорю.
Я верю в то, что улетел недаром,
Рад, что душа доверилась уму...
И пусть ни скрипачом, ни комиссаром
Не быть ни мне, ни сыну моему...
Я сроду не оплакивал берёзки,
В глаза не видел длинного рубля,
Был нрав судьбы моей скупым и жёстким
И под ногами - шаткая земля.
И не хватало спутников и спутниц,
И зависала жизнь- на волоске.
Но сторонился сытых и уютных
И не гулял у них на поводке.
И что б со мною в жизни ни творилось,
Я жить старался, голову задрав,
А не штаны... Моя непримиримость-
Прямое продолженье певчих прав.
Покуда живы зрение и память
И слух встаёт от фальши на дыбы,
Мне соловья не спутать с воробьями
И на кормушки не сменять судьбы.
=========================
16.1.2006.
Целую -
твой Имушкин
От этой мысли делается грустно:
Неведение наше - благодать.
Когда б мы знали формулу искусства,
Нам легче было б вечное создать.
В таблицы был бы вписан одинаков
И скучен вдохновения момент,
Рассчитан всем до надцатого знака
Талантливости коэффициент
И в паспортах проставлен для взиманья
Налогов. Да отчетности квартал,
Чтоб славить всех, кто выполнил заданье,
И всыпать тем, кто недосочинял.
В колонке "муки творчества" - не густо.
Создать шедевр - любому по плечу.
Наверно, проще с формулой искусства,
Но я по ней работать не хочу.
По нашей памяти ножом
Прошлись безжалостно опять,
Когда на слом пустили дом
С Красноармейской тридцать пять.
А там Алейхем жил. И вот
Подведена уже черта,
Сиротствуют Тевье и Мотл,
И звезд блуждающих чета.
Возможен ли подобный срам
В какой-нибудь иной стране?
Разрушили культуры храм,
И потому так больно мне.
Пристало в юбилейный год
Признательность в дела облечь,
А безалаберный народ
Не может памяти сберечь.
Дома, картины, книги, речь...
Как называть себя людьми?
Неужто нас, беспечных, жечь
Не будет стыд перед детьми?
А Старый Новый год хитёр:
Он спрятал сам себя под ёлкой.
Там пожелтевшие иголки
Чуть тронь - и лягут на ковёр.
Медовым запахом свечи
Насыщен воздух. Но в бокале,
Куда клубничный сок вливали,
Напиток радости горчит.
И лишь подаренный цветок
Украсит праздника пространство,
Где счастье хрупко, как в шампанском
Спешащий кверху пузырёк.
Там пустота и мрак, и тленье,
Энергетический распад,
Но постоянное стремленье
Вернуться в этот мир назад,
Присниться детям ли, строкою
Созвучье в душах обрести,
Фамильной тонкою чертою
В обличье внуков прорасти,
Всегда с любимыми в обнимку
Быть в застеклённой тишине
На потускневшем фотоснимке,
Давно висящем на стене.
Опять душа осиротела.
В который раз!
Того, кто жизнь счастливой делал,
Уж нет средь нас.
Он, насыщая песни светом,
Ломал предел.
И затихала вся планета,
Когда он пел
О свадьбе, о морском просторе
Так, что держись!
И кто бы знал, что сиротою
Он прожил жизнь.
Был баритон красой и силой
Неповторим.
И детство было, счастье было,
И пел Муслим...
-Скажите, скажите, здесь Музыка не пробегала?
Она сорвалась и уносится из-под смычка.
-Какая она?
-Очень искренним, чистым началом
В ней неповторимость живет полевого цветка.
Глаза цвета юности ранней. В них мудрость Вселенной
Как в коконе прячет нагую свою доброту.
Порыв и степенность в ней царствуют одновременно.
Да разве опишешь подробно ее красоту?
То ластится, то обжигает со страстью вампира.
В ней легкость веселая всех площадных танцовщиц.
Не зря и ничтожнейший раб, и великие мира
Трепещут пред нею и с радостью падают ниц.
В ней воплощена бесконечность земного таланта.
И боли, и счастья познала она торжество.
-А любит ли?
-Да, всей душой влюблена в музыканта.
Но жаждет свободы и часто бежит от него.
-Так Вы - музыкант? Значит, Музыка - Ваша беглянка?
-Да полно, милейший, я вовсе ее не держу.
Она молода, необуздана, словно цыганка,
Желает весь мир покорить, преступает межу,
Сбегает в народ, чтоб наслушаться там комплиментов.
Вернется усталой, задумчивою и - молчок.
-А что тогда Вы?
-Ожидаю блаженных моментов,
Когда она страстно вручает мне старый смычок...
Пока к чему-нибудь стремлюсь, я словно птица, что взлетела:
Покуда крыльями машу, возьму любую высоту.
А коль сложу их - рухну вниз под весом собственного тела.
И не достигну ничего, и ничего не обрету.
Так дай же, Господи, мне сил, не зная страха, вверх стремиться,
Неуспокоенности дай, желаньем одари благим
Не знать усталости, когда я рассекаю небо птицей,
И быть счастливою, когда подняться помогу другим.
Овец считаю до изнеможенья:
Отары черных, белых и рябых...
Но если поднапрячь воображенье,
В тетрадный лист прольется новый стих
О том, как тишина густеет в мире,
И звезды вязнут в липких небесах;
О том, как время бродит по квартире,
Секундной стрелкой топая в часах;
О том, что спозаранку день настанет,
К работе побуждая города;
И президент, возможно, не обманет;
Россия не потребует суда;
Премьер все возвратит, ведь обещала;
Мы заживем, как люди, наконец;
Я книгу завершу... А для начала
Мне сосчитать неплохо бы овец.
Листва и ливень: две стихии,
Срывающие с якорей.
Сквозь них плывет осенний Киев
В ночной гирлянде фонарей,
Ноябрьским золотом груженный
От куполов до мостовой,
Где бродит дождь Подолом сонным,
Как неусыпный постовой.
Убежать от себя, от беспечной, наивной, вчерашней,
В непонятное завтра, где так одиноко и страшно,
Где дорога идет только вверх по ухабам да кочкам,
Где подмога не ждет всех, решивших брести в одиночку.
Убежать от себя, никому не оставив записки,
Пусть одобрит лишь тот, кто был искренним, строгим и близким,
Кто стоял на посту, охраняя заветное слово,
И кого в высоту речь звала чистотой родниковой.
Убежать за мечтой к новым звездам и новым причалам,
Чтоб небес высотой колокольной строка зазвучала.
Пятак Луны в щель горизонта вбросив,
Куплю билет услышать поскорей,
Как птиц живые нотки в эту осень
Усядутся на нотный стан ветвей,
Маэстро-ветер свой смычок поднимет,
И потечет волнующе чиста
Неспешной увертюрой к сказке зимней
Мелодия падения листа.
Как страшно вырастать из погремушек
И делать шаг. И сознавать: он первый.
Собрать в кулак желанье, волю, нервы,
Но, падая, не подстилать подушек.
Как трудно не жалеть о том, что вырос.
Как важно не бояться оступиться.
Как больно упираться взглядом в лица,
Где пустота Вселенной отразилась.
Мгновенье емко и бесценно,
Коль обнажает откровенно,
Что жизнь - лишь выбор направления
Между бессмертьем и забвением.
Снова плакса-сентябрь по щекам окон слезы размазал,
И с небесных высот снова сеется мелкая грусть.
Но на грабли вранья я опять наступила два раза,
В кровь изрезала душу, и вот ничего не боюсь.
Мне уже все равно, что для лжи вас придумал Создатель,
Из подлогов и подлости сшит ваш парадный сюртук.
Я сама по себе. Лишь бы были стихи и читатель,
Эта осень и дождь, и беззвездное небо вокруг.
Какими тропами душа
Блуждает в полумраке мира?
В каком немыслимом эфире
Выделывает антраша,
Чтоб, прикоснувшись, обрести,
Постигнуть таинство земное,
И поэтической строкою,
Как озареньем, прорасти?
Малевич, малевавший свой квадрат,
Недаром в черный цвет его окрасил.
Вглядись в него и сделай вывод, брат.
Едва ли смысл тебе не будет ясен:
Зловещий мир нахрапист и угрюм.
Но сладок звезд рассыпанный изюм.
А он сидел в углу и ногти грыз.
Вдруг взял перо и обмакнул в чернила.
И аккуратно вывел: "Ах, Людмила!
Слагать стихи - нелепейший каприз.
Куда нас только ни толкает бес.
Но вы держите ушки на макушке".
И подписался: "Александр Пушкин",
Раскланялся учтиво и исчез.
Вскочила. Сердце бьется горячо.
Слегка дрожит стихов его страница,
Как будто от дыханья. Мне все снится?
Да, но строка не высохла еще.
Оборвался август нитью паутинки.
Стало сердцу больно. И взглянуть хотя бы,
Как под каплю солнца золотую спинку
Подставляет юркий паучок-сентябрь,
Как с повадкой лисьей, мудростью земною,
Вкрадчивым нажимом, что порой не сносен,
На кленовых листьях первой сединою
Жданно и нежданно проступает осень,
Чтобы убедиться: все опять по кругу.
Я приметы эти знаю наизусть и
Жажду прогуляться с музою-подругой
Скрытою тропинкой, выстланною грустью.
Исходит август дынным соком,
Изнемогая от жары.
И было б очень одиноко,
Когда бы ни его дары.
То рыжей кошкой на подушке
Я солнце спящее найду.
В дожде, что спрятался в кадушке,
Купаю павшую звезду.
То тишину в кленовых листьях
Забыл спешащий ветерок.
И грустные приходят мысли
О том, что скоро выйдет срок
Дней летних веренице длинной,
Медовым яблокам в горсти.
Прорежут гуси небо клином,
За счастьем проложив пути.
Без них уныло мне, но справлюсь
И буду в памяти хранить
Душистый август, сладкий август,
Который не с кем разделить.
Когда на солнечном просторе
Просохла звездная роса,
И то ли небо пало в море,
То ль море взмыло в небеса,
Рыбак надуманным уловом
До завтра хвастаться готов,
А берег хитро зашифрован
Морзянкой чаячьих следов,
Я не могу с собою сладить
И тишину ищу с утра.
А ветерок вплетает в пряди
Волны по нитке серебра.
Ее украсив, с наслажденьем
Играет золотом песка
Там, где песчинки, как мгновенья,
Пересыпаются в века.
Когда привидится нелепое:
То слон в полоску фиолетовый,
То солнышко - квадрат Малевича,
То круглый красный огурец,
Со мною странное случается:
Все взрослое во мне кончается,
И снова детство возвращается,
И просыпается творец.
Манит, как прежде, мир непознанный,
И речка та, где небо звездное
Своей высокою бездонностью
Качается при ветерке,
Земля, как мяч, куда-то катится,
И жизнь чудна, как каракатица,
И вся огромная Вселенная
Блестит слезинкой на щеке.
Тугие брюшки разбивая в кровь,
Лосось на нерест шел по рекам узким.
И не было противнее закуски,
Чем бутерброды с красною икрой,
Которой холодильник был набит,
Она в литровых банках засыхала.
А мама каждый день напоминала:
"Вне Сахалина это - дефицит.
Когда на материк пора придет
Вернуться нам, там лакомства не будет.
А красная икра полезна людям,
И станет жалко, если пропадет".
Уверенное, словно приговор:
"Щедрее мажьте хлебушек, ребята!"
Удерживает память до сих пор
Икры и детства вкус солоноватый,
Ведь мне, рожденной у воды Днестра,
Тогда сластей хотелось, винограда.
Зато теперь я бутербродам рада:
Они, как детство, кончились вчера.
Все реже - любимые лица.
И я заклинаю: "Держись,
Душа - перелетная птица,
На миг залетевшая в жизнь:
Наполнить любовью котомку,
Почувствовать в этом добро,
Успеть обронить для потомков
На долгую память перо,
Приметить крутую дорожку
И, не постигая конца,
Расклевывать времени крошки
На щедрой ладони Творца".
Бесконечная лестница в небо все выше и выше.
Кто идет впереди, те не видят меня. И не слышат
Отстающие все, будто я одинока на свете.
Лишь ступени, ступени, ступени и стонущий ветер.
Мне нельзя на пути оступиться и остановиться
Потому, что у всех, кто догонит, суровые лица.
И, быть может, осудят меня не конкретно, а в общем,
Да того и гляди, не заметят и просто затопчут.
А у тех, кто рванулся вперед, ощущаю насмешку.
Я за ними спешу неустанно, стараясь не мешкать,
Но для них навсегда остаюсь только младшей сестрою.
Никогда не узнать им, чего я воистину стою.
Крепко зубы сцепив, поднимаюсь, не ведая лени.
Что меня ожидает? Ступени, ступени, ступени...
Видно, скоро осень: разлетелись дети,
Постарел внезапно онемевший дом.
Все теперь иначе выглядит на свете:
Предстоит ребятам жить своим умом.
А гнездовье комнат синей грустью дышит,
Долгая тревога скрыта полумглой.
Может быть, приедут? Может быть, напишут?
Может, не забудут позвонить домой?
Только б с молодыми не случилось лиха,
Но о стены гулко бьется тишина.
И молчат подолгу аист с аистихой,
Часто на дорогу глядя из окна.
Хвала придумавшему баню,
Где соли, травы и масла,
Обернуты благоуханьем
Разгоряченные тела,
Где пара влажного суровость
Не предвещает нам беды,
А теплых простыней махровость
Вбирает капельки воды.
Хвала придумавшему это
Разнообразье банных чар!
На тело бренное поэта
Накину легкий пеньюар
Или уютнейших халатик
Расцветки девичьей мечты
И... упаду в твои объятья.
Что баня, если рядом ты!
Никак не согласую звукоряд.
Меж сердцем и умом такой разлад,
Такое неумение простое
Друг друга слышать, что ушли слова.
Пьяна душа, но голова трезва,
А сердце рвется, не найдя покоя.
И вновь самокопанье до основ.
Видать, бессмертен дедушка Крылов:
Во мне самой те лебедь, рак и щука.
Зачем же от зари и до зари
Ищу согласья у себя внутри?
О, кто бы знал, какая это мука!
Милые читатели, поверьте:
Я не жду востроженного "Ах!",
Не гонюсь за призрачным бессмертьем.
Просто мне вольготнее в стихах,
Раздробив пространство на минуты,
В каждой солнце новое открыть
С верой, что строка моя кому-то
Валидол сумеет заменить.
Быть полезной - вот и вся награда.
А иного ничего не надо.
Пойду бродить по небу босиком.
Кузнечиками звезды из-под ног
Выпрыгивают. С лунным молоком
Большую крынку август приберег
И угощает. Пью. А по губам
Веселых капель зачастил пунктир.
Мне хочется еще один стакан.
Но молоко пролилось в спящий мир,
Оставив ярко-желтые следы
На листьях кленов. Августу смешно,
Он завтра дождь пригонит: без воды
Не отстираешь пятен все равно.
И месяц подливает молока,
Указывая мне за окоем:
Там тучи, нагулявшиеся днем,
Почесывают черные бока.
А время робко слушает цикад.
Так много их вокруг, что ночь поет.
Жаль, ноги утомленные гудят,
Предупреждая осени приход.
Шагая задом наперед,
Страшась взлететь, боимся падать.
Жаль, что природа не дает
Нам генетическую память.
А хорошо б найти в душе
Все то, что с нами от скорлупок
Растет, чтоб нам на вираже
Достойный совершить поступок.
Так, помню, папа поступал,
Когда, метеосводку зная,
Он все дороги объезжал,
Людей замерзших подбирал,
От верной смерти их спасая.
И хорошо б, когда влюблен,
Волненье передать словами,
Которыми когда-то он
Признался в нежных чувствах маме.
Мы б стольких избежали бед,
Мы, к мудрости идя упорно,
Изобретать велосипед
Не начинали бы повторно.
Но, может быть, я не права:
Нам потому не дали память,
Чтоб все важнейшие слова
Всегда мы находили сами?
Проникновенно скрипка горевала,
Смущая тихой жалобою зал.
И, вторя ей, исполненный металла
Орган всей грудью медною вздыхал.
Все было так возвышенно и слитно,
Что закипала на глазах роса.
Не музыка, казалось, а молитва
Мелодией взлетала в небеса.
Этот город печальный и юный
С рыжиной одуванчиков первых
То ласкает душевные струны,
То, сорвавшись, играет на нервах.
Он стихи сочиняет к рассвету,
Строки улиц сплетая хореем.
Он сегодня проснулся поэтом
И бузит. Я его пожалею.
Знаешь, город, и я, как немая,
Слово в рифму ищу всю неделю.
Потому-то твои понимаю
Фонари, что глаза проглядели.
Все приемлю: и ритмы, и строки,
Многоточьями площади эти.
А поэты всегда одиноки
Среди многих поэтов на свете.
Предощущенье высоты
Еще задолго до полета.
Так неозвученные ноты
Сжигают музыкой листы.
Так удивительно легка,
Еще не видевшая света,
Во мне самой под сердцем где-то
Уже толкается строка.
Назойливое радио. И крик
Ребенка. Нестерпимо тусклый свет.
Скрипят нещадно двери в туалет.
Во сне храпит, как динозавр, старик.
От мелкой дрожи дребезжит стакан.
Такая духота, что не заснуть.
Романтика дорог - самообман.
И лишь строка звала продолжить путь.
"А званья раздадут потом." Сергей Шоргин
Мы от судьбы не ждем регалий,
Почетных грамот и побед,
Ведь нам дороже всех медалей
Простое звание: Поэт,
Мы свято верим, что наступит
Счастливый долгожданный миг,
И рядовой читатель купит
Все многотомье наших книг.
Страницы с трепетом листая,
Пульс ощутит живой строки,
Взмолившись: "Тихо! Я читаю.
Здесь - настоящие стихи!"
Не объяснить, не передать густую серость межсезонья,
Когда туманом по утрам упрямо окна моет март,
По тонкой кожице земли стекая пряным благовоньем,
Белесым ластиком дождя стирая точность зимних карт,
Озябшим хмурым воробьем с недоуменьем наблюдая,
Как высыпает на асфальт неисчислимых луж гурьба,
Среди которых заплутал продрогший червячок трамвая,
Ползущий в стылую весну неотвратимо, как судьба.
Мой проснувшийся город разнежился в первых лучах,
После долгой зимы потянулся проспектами к солнцу,
Он до самых костей черным тающим снегом пропах,
И смущенно весна улыбается в каждом оконце.
Мой чарующий город, даривший цвета и цветы,
Где мостов, как стрекоз, над рекой удивительно много,
Где нельзя не принять самобытной его красоты -
Безупречный аккорд анфилады Днепровских порогов.
Мой безумнейший город в грядущее ищет пути,
Отключив тормоза, обгоняя секундную стрелку.
Он безудержно юн и еще продолжает расти,
В океанах веков для него, словно в лужице, мелко.
Величавый мой город не знает нелепых границ,
В нем душа нараспашку, но не разгадаешь с наскока
Бесконечное счастье приветствовать тысячи лиц.
Ненаглядный мой город, в котором я так одинока...
Лик земли моей и достоинство -
Колокольный звон с неба громами,
А у храмов - древного воинства -
Купола блистают шеломами.
В ратных подвигах и мирских делах
Очи ясные, руки сильные,
И атласны ленты в твоих венках
Бело-красные, желто-синие.
А сама-то ты не разгадана,
Бесконечная, многоликая.
Чабрецом пропахла и ладаном
Мова чистая, речь великая.
Что ж ты, милая, со смирением
Позволяешь всяким охальникам,
Озверевшим от вожделения,
Пред тобой стоять, как начальникам?
Потому хожу я, как пьяная,
И болит душа дни и ноченьки:
Не любить тебя, окаянную,
Нету сил моих, нету моченьки.
Горько смотреть на них, как на обузу.
Все, что накоплено, - лишь седина,
Грудь в орденах да тоска по Союзу
Та, что давно никому не нужна.
Грустно от них, постаревших, недужных,
Что добровольцами шли на войну,
Но, оказалось, и детям не нужных,
Ибо не ту защищали страну.
Корчит история жуткие рожи:
Деды всегда обожают внучат,
Да не отыщешь теперь молодежи
Там, где военные песни звучат.
Ах, независимость! Меры и квоты
Совести, дел обнищалая рать.
И для того, чтобы слыть патриотом
Нужно немного: былое предать.
Снежинки - привычные мелкие звезды,
Рожденные круглым беременным небом -
Типичный примерчик, что жизнь несерьезна,
Ведь быль на земле превращается в небыль.
Мы тоже на детской ладошке растаем -
Грядущему времени первооснова,
Но хочется верить, что сможем оставить
На память хоть слово. Правдивое слово.
Зима врастает плавно в крещендо длинных улиц,
Где шумных перекрестков просчитаны синкопы,
А в заоконном мире, чуть от неона жмурясь,
Нелепы манекены в бикини из Европы.
Они столь недвижимы, что время упреждают,
С улыбкой предлагая в кредит товары к лету:
Купальники для ада и зонтики для рая
С назойливою скидкой на лишние предметы.
Но лето так нескоро. Вокруг царит движенье
Мелодии февральской, где колются снежинки.
И грустно от того, что и времяощущенье
Изрядно износилось, пора сдавать в починку.
Олегу Горшкову
Отломи краюху-строчку
Мне, голодной, во спасенье.
Но и фиговым листочком
Задушевных посвящений
Не прикрыть мою влюбленность
В строк твоих шальную негу
И хмельную окрыленность
То ли лесом*, то ли снегом*,
Если ищешь дом для друга*
В недосказанности* строгой,
Тихих трав* медвежий угол*
Византийствует эклогой*,
Пусть еще не слова* жажду,
Но молитвою* зависло
В памяти* моей однажды*
Тихое аста ла виста*,
Сопричастны с тишиною*
Все окраинные люди*,
Если Бог в дверях* со мною,
То мерещится - жизнь* будет.
Отломи краюху-строчку
Мне, голодной, во спасенье,
Где до боли редки точки,
Словно ритм сердцебиенья.
* - Олежкины стихи
Над собою и смеюсь, и плачу,
А слова наивны и тихи.
Ведь хочу не счастья, не удачу -
Пустячок, безделицу - стихи.
Стоит затянуть молитву, сразу
К основному я перехожу:
"Господи! Дай в творчестве экстаза!
Вот и все, о чем Тебя прошу".
Новогодняя ночь расплеснулась каскадом огней,
Тем в далекую юность меня возвратив на часок,
Где в заснеженность улиц вросли леденцы фонарей
С мандариновым привкусом светлых грядущих дорог.
На вселенских часах даже век пролетает как час,
Человека и мир изменяя при этом хитро.
И давно нет страны, сочиняющей сказки для нас.
Что ж я праздника жду и по-прежнему верю в добро?
Приносит каждый день нелепые гостинцы,
Запомниться стремясь в когорте долгих лет.
Мы стали выбирать великих украинцев,
Не ведая, чему отдать приоритет.
Но раздробились вновь по пунктам обитанья,
По крови, языкам, по верам и делам.
Как горько, что достичь не можем пониманья:
Зачем опять дележ навязывают нам?
Зачем пересдавать на преданность экзамен,
В мятущейся душе одолевая страх?
Пусть русский мой язык с еврейскими слезами
За Украину молится в стихах.
Черневшая, как новогодний снег,
Стонавшая от ветра заоконность,
Притягивала изумленный взгляд
Вмороженной в надменность высоты
Большою генеральскою звездой.
Под ней несовершенный человек
Вплывал в размытых линий завершенность,
И в бесконечно долгий звукоряд,
Даривший углубленность темноты
Рождавшейся мелодии ночной,
Где столь внезапен, льющийся с небес,
Густою синевою си диез.
Не писала давно. Чистый лист непривычно прохладен.
Загипсована речь. И ее разрабатывать боль-
Но уставшей душе со следами ожогов и ссадин,
Пустотою зимы объяснив белоснежье неволь.
Хотя зима не наступила,
Земля озябшая простыла,
Ведь бесполезное светило
Ленцой прохладной проросло.
Грядущим холодам внимая,
Себя стихами согреваю
С недоуменьем: что же в мае
Не консервируют тепло?
Во мне внезапно умер вечный страх,
Сарказм распеленавшийся притих,
Когда заговорили о стихах
В троллейбусе два парня молодых.
О том, что строки на душу легли,
Что были столь весомыми слова.
И показалось, что из-под земли
Поэзия вскричала: "Я жива!"
Так ощутимо: выстоит народ,
Покуда не чужды ему стихи.
Но почему прекрасное живет
В нас не благодаря, а вопреки?!
Все, как у всех: параллели и меридианы.
Но на пространстве не чувствуем общей страны,
Стычки политиков вклеены в телеэкраны,
И работяги с поэтами им не нужны,
Холодно в доме, в душе - будто продали братья...
В мир золотой помечтать о хорошем пойду
Там, где октябрьских невест подвенечные платья
Кружат метелицей первой в осеннем саду.
Одолевая высоту,
Ни перед чем уже не трушу.
Но углубленность в простоту
Мне завораживает душу.
Хоть простота святая та
Бывает воровства похуже,
Но гляньте: музыка проста,
И переводчик ей не нужен.
И мне бы в сочетанье слов
Той простоты достичь когда-то,
Чтоб в каждой строчке про любовь
Звучала лунная соната.
Не хочу о любви
Не хочу о любви. Мне до боли уже надоело
Одинаковых слов омертвевший букет ворошить,
Где манит беззастенчиво юная пластика тела,
Заслоняя собою пластичную мудрость души.
Не скажу о тебе. Я надеждой уже отболела.
Промолчу о себе, погрузившейся в зимний покой.
Остаются стихи. Не спугнуть их на листике белом,
Где дышать начинает, родившись, строка под рукой.
2007
8�Типичен кризис затяжной, очерченный понятьем "осень",
Когда с простуженных небес легко стекает наземь грусть.
От лихорадки золотой ни трав, ни снадобий не просим,
Хоть с ветки жизни год слетел, как лист, нечаянно. И пусть...
Бог - старенький сторож в небесном саду -
Гремел колотушкой, покрикивал грозно,
Он август созревший задел на ходу.
Как яблоки, сверху посыпались звезды,
А на полотенце махровой травы
На цыпочках утро неслышно ступило.
Уставшее за ночь, бледнело светило,
Еще не успев преклонить головы.
А я, обжигаясь хрустальной водой,
Небесный ранет собирала в корзину:
Друзьям пригодится в суровую зиму.
Вы пили когда-нибудь чай со звездой?
Инне Богачинской
На взлете серой полосы
Внезапна мудрая сердечность.
А Вы дарили мне часы,
Выписывая пропуск в вечность,
Где время обретало звук
И осязаемость. Поверьте:
Я приняла из Ваших рук
Овеществленное бессмертье.
В нем к Разуму и Свету зов
Столь неслучайный, что, казалось,
Блестящих маленьких часов
Сама Поэзия касалась.
Мы основам искусств у природы учились когда-то,
Чтоб вытачивать камни и звуки слагать в сонатины,
Прогрунтовывать небо насыщеной охрой заката.
Сочиненье стихов оказалось особой вершиной,
Для какой не потребны ни струны, ни кисти, ни глина;
Только сам человек, растворенный в красотах Вселенной,
Где пульсар его сердца - великая стихопричина,
Ибо радость и боль в нем рождаются одновременно;
Составляя слова, мы не ведаем, что с ними будет,
Понадеявшись: в мир излучаем добро не напрасно;
И уходят поэты - обычные смертные люди,
Оставляя стихи, над которыми время не властно.
Наверное, все мы завидуем птицам.
Изношено время на старых часах,
А люди лелеют мечту научиться
По птичьи свободно летать в небесах.
Как часто мечты начинаются с мысли:
Любому, кто в небо подняться дерзнет,
Дано совершить, пусть единственный в жизни,
Зато совершенно свободный полет.
Куда бы ни вздумали мы устремиться,
Возможно, раскинув крыла за спиной,
Взлететь, вознестись, воспарить, насладиться,
Суметь вдохновиться большой высотой.
А с небом обняться нам хочется очень,
Манит синева и зовет красота.
И пусть ожидает промозглая осень,
Бог с ней, если в жизни была высота.
А где-то есть остров счастья
С янтарными берегами.
Там птицы в кедровый воздух
Вплетают хрустальный звон.
И месяц дырявит небо
Серебряными рогами,
И море листает волны -
Страницы живых времен.
А где-то к концу недели
Мы будем там непременно.
Билеты всегда свободны,
И мы заказали два.
А, знаешь, там проживают
Смешные аборигены,
Которые в нашем мире
Зовутся: любви слова.
А путь на счастливый остров
Не должен казаться резким.
И к местному колориту
Чтоб каждый из нас привык,
Мы купим словарь потолще
Сегодня, и до поездки
Припомним аборигенов
И выучим их язык.
Умрет поэзия едва ли.
Она истории нужна.
Поэты все существовали,
Чтоб дать эпохам имена.
И мы к поэзии привыкли,
Не замечая в том проблем,
Что дней стихи вплетаем в циклы,
Или года - в сюжет поэм.
И во Вселенском подсознанье,
На строки вечность разделив,
Мы о своем существованье
Оставим будущему миф,
Где том стихов, как запятая,
Что между строк должна стоять,
Поможет тем, кто прочитает,
Былое с будущим связать.
1. Школа
"А я б таких не принимала в ВУЗы! -
Кричала Танька, стоя у окна, -
Они - враги Советского Союза!
Страна им совершенно не нужна!"
Десятый - А насупил брови грозно.
А я на взглядов резком сквозняке,
Ее спросила: "Таня, ты серьезно?
Ты, с пышной клумбой двоек в дневнике?
Да, люди уезжают. Но веками
К мечте брели, одолевая страх.
И Родина в душе - отнюдь не камень
На шее, и не путы на ногах.
Запачкать мы спешим чужие жизни,
Когда свои не взяты рубежи.
А хочешь доказать любовь к Отчизне -
Своей учебой это докажи".
Но класс мрачнел, пока звучало слово.
В стране тогда важнейшею из тем
Являлось осуждающее шоу
С решившими уехать насовсем.
Мне выступленье стоило медали.
Не знаю, кто в доносе виноват,
Но за учебу золота не дали,
Впаяв одну четверку в аттестат.
А чтоб душа не чувствовала груза,
И усмирила детской правды прыть,
Мне объяснили, что студентом ВУЗа
Любой отличник может и не быть.
Стал болевой порог довольно низким,
Задачек - закавык не сосчитать,
Поеживаясь, я читала в списках
Поставленную кем-то цифру "пять".
Наверное, меня не доломали.
Но с этих пор обиднее всего,
Когда до ожидаемой медали
Мне не хватает балла одного.
2. Институт
А институт, гудящий и огромный,
Затягивал в большой круговорот.
Взрывной, многоголосый, неуёмный -
Учебными делами жил народ.
Был каждый день расписан по минутам
На лекции и НИС, ЛИТО и дом.
Катила жизнь троллейбусным маршрутом
До пересадки, названной "Диплом",
С которым прорастало в сердце много
Надежд на приносящий радость труд.
До мелочей знакомая дорога
Привычно торопила в институт,
Вбирали солнце новые высотки,
А из открытой форточной дыры
Хрипел уже простуженный Высоцкий,
Как кофе, дефицитный до поры.
Царицей не была еще реклама,
А быт являл собой сплошной конфуз.
И громко обсуждались вести с БАМа
Или стыковка «Апполон-Союз».
Прилежный старичок из ветеранов
Стремился отоварить свой талон.
Был город, пробуждающийся рано,
По-утреннему скудно освещен,
Но как-то по особому упрямо
Мыл улицы, расчесывал дворы.
Страдали озабоченные мамы
От мелочных капризов детворы.
Цвели улыбкой встреченные лица
Сквозь раздражавший сигаретный дым.
Мы у аптеки ровно в восемь тридцать
Орбитами пересекались с ним
И загорались, повстречавшись взглядом.
Красив и в лейтенантской форме он.
Да столь высок, что, окажись мы рядом,
Едва бы я достала до погон.
Любовь взрывоопасна, словно порох.
И я сбегала от сердечных мук
Туда, где в кафедральных коридорах
Витал неповторимый дух наук.
Где, разбирая формулы и схемы,
Как в ноты погруженный музыкант,
Я забывала баллы и проблемы,
И то, что есть влюбленный лейтенант.
3. Знакомство
Я на минуты ночи, как на нити,
Нанизывала бусины задач,
Чтоб отыскать молекулы открытий
И обнаружить атомы удач.
Так сладостно решать без остановки,
Себя все большей сложностью дразня!
Но львиный рык проснувшейся Петровки
Уже провозгласил начало дня,
Когда во власти чертежей и формул
Поток людской студентку к ВУЗу нес.
И кто-то сильный в лейтенантской форме
Вдруг выхватил меня из-под колес.
О, этих глаз кричащих выраженье,
И ощущенье незнакомых пут!
"Простите: не представился. Я - Женя.
Вернее, Женька. Так меня зовут".
День потянулся необычно, странно
За медленными стрелками часов.
Он ждал меня под вечер у фонтана,
Вплетая нежный взгляд в букет цветов.
4. Друзья
Жизнь закружилась, будто кинолента.
А Женька демонстрировал размах:
Он пел, играл на разных инструментах
И говорил на многих языках.
Мы плыли по реке литературы
Меж островов талантов и удач,
Причаливали к берегу культуры
Решения технических задач,
Читали про загадки древних сфинксов,
Разгадывали Кио новый трюк,
И думали, чем фирменные джинсы
Удобнее отечественных брюк.
Пьянило счастье находиться рядом
Столь дорогое – хоть сдавай в музей.
И были нипочем шальные взгляды
Моих подружек, Женькиных друзей.
Когда на день рождения однажды
Ребята пригласили нас двоих,
Он выложил доверчиво и важно:
«Друзья ко мне приклеили – «Жених».
Звонок прервал страданья фортепьяно,
Дверь ахнула слегка, впуская нас.
Хозяюшка представилась: «Оксана», -
И указала на супруга – «Стас.
Володя обещал придти позднее.
Сказал: «Дежурство сдам и прилечу».
И Стас жену погладил по плечу:
«Сообразите что-то повкуснее».
Оксана, томной грацией полна,
В веселых шутках растворяла вечер,
Смешав коктейлем пряный запах лечо
С хмельной горчинкой терпкого вина.
Пока ребята воспевали дружбу,
Мне открывалась мудрая душа:
«Для офицеров нет важнее службы.
А я хочу любви и малыша».
И поспешила в исповедь мою
На позолоту чувств поставить пробу:
«Фундаментом закладывай учебу,
А кровлей сделать следует семью.
Замужество не строят впопыхах,
Вычерчивая жизнь согласно моде.
Звонят как будто? Видимо, Володя.
Ну, так и есть. С дежурства. В сапогах».
Командовал Володя, улыбаясь:
«Оксана, отряхни-ка пыль с иглы
И ставь пластинку. Для тебя стараюсь.
Достал по блату. Радуйся: «Битлы».
Вручив друзьям подарки и цветочки,
Он радостно дорвался до еды.
Но не нарезал мясо на кусочки,
Взял целиком и со сковороды.
На Женькином лице сквозила мука.
Он прошептал: «Хотя мы и друзья,
Но этикет – особая наука.
И пренебречь им попросту нельзя».
Я молча отшатнулась. Усмехаясь,
Влепила, как пощечину, ответ:
«А знаешь, если я проголодаюсь,
Мне безразличен будет этикет».
И стало на душе темно и горько.
И побледневший мир стыдом объят,
Как будто ненавистная четверка
Опять мне отравила аттестат.
5. Семья
В тот выходной мы захотели снова
Полюбоваться лебедем в пруду.
Но Женька спохватился: «Дал я слово,
Что я тебя обедать приведу».
И вот уже родители в прихожей
Мне, улыбнувшись, говорят о том,
Что сын у них серьезный и хороший,
И просто так девчат не водит в дом.
И мама расстаралась в честь обеда,
А папа, угощая: «Знатный гусь!»,
Повел неторопливую беседу
О том, как хорошо, что я учусь,
Как это важно в жизни современной.
И протянул шампанского бокал:
«Вы говорите, Ваш отец - военный?
Так вот и я, представьте, генерал!»
Среди высокомерья неуютно
И потому, боясь попасть впросак,
Я стала тенью стрелочки минутной,
Гадая, что же делаю не так?
Предотвращая приближенье шторма,
Подмигивал мне Женька: «Ничего.
У каждого по три прибора – норма».
А мне вполне хватало одного.
И, поблагодарив за угощенье
И пожелав родителям добра,
Закончила взаимные мученья
Обычной фразой: «Мне уже пора!»
Мир набухал обидой и слезами,
А Женька молчаливо провожал.
И снова жизнь устроила экзамен,
А я не получила высший балл.
6. Признание
Каникулы! И лучшею наградой
За целый год учебного труда
У нас считались будни стройотряда
С надуманным названием «Звезда».
И, возводя коровники и фермы,
Все удивлялся строящий народ
Тому, как он сдружился в этот первый,
Насыщенный занятиями год.
По-дружески наполнив ядом фразу,
На откровенность предъявив права,
Девчонки донимали: «Ах, ни разу?!
Какой пассаж: слова, слова, слова!»
А после, взгромоздившись в кузов ловко
Веселой, жизнерадостной гурьбой,
Врастая кожей в грубые штормовки,
Мы, распевая, ехали домой.
Едва успев поцеловать домашних,
Услышала осипший телефон:
«Ты дома? Ну, конечно это важно.
Докладываю: я в тебя влюблен.
Я на такси с Оксаною и Стасом,
С цветами при параде и звоню.
Как для чего? Остался час до ЗАГСа.
Поторопись. Приеду – объясню».
Скользя по платьев легкому безумью,
Осмысливала странный разговор.
Дверной скворец прервал мои раздумья:
«Ну, что ж ты не готова до сих пор!»
Охапка белых роз в росе алмазной
Подчеркивала чувственный накал.
«Давай-ка, Женя, медленно и связно».
«Я виноват, что раньше не сказал,
Но в группу войск попасть хотел давно я.
Отец подсуетился. Есть приказ.
Зато поеду не один – с женою.
Без проволочек ЗАГС распишет нас.
Чуть позже посидим в кафе с друзьями.
Заказаны билеты. Ночью сбор.
А поутру со свежими мечтами
Осваивать неведомый простор».
«А что моя учеба? Пролетела?
На то, чтоб все оформить, нужен час».
«Зачем тебе? Жена – иное дело.
А время лишь на сборы. Есть приказ».
Все это было сказано серьезно.
Оксана, сердце помнит твой совет!
«Ах, Женя! В этих планах грандиозных
Нет мелочей: моей учебы нет,
Стремления наукой заниматься.
И не учел ты, что моя родня
Решенье это примет без оваций.
Нет, милый, отправляйся без меня».
Зависла болью тишина густая.
А по стеклу, мгновенье погодя,
Уже ползла горячая, живая
Слезинка обжигавшего дождя.
И словно прорвалось над миром что-то,
А сверху гром в раскат захохотал
Над тем, что жизнь (в который раз по счету!)
Дразнила, не поставив высший балл.
7. Отъезд
Состав шипел змеею у перрона,
В далекий путь настойчиво маня.
И холодно, с обидой затаенной,
Прощаясь, Женька целовал меня.
Оксану осторожно чмокнул в щечку,
Владимира и Стаса по-мужски
Обнял и на прощанье, ставя точку,
Сказал: «Ловите письма, мужики».
«И мне пиши», - я на руке повисла.
Но этими словами обожжен,
Как выдохнул: «Не вижу в этом смысла».
И, отстранившись, он шагнул в вагон.
Сюжет романа превращался в повесть,
Судьба предполагала поворот.
Мучительно и тонко вскрикнул поезд
Совсем лениво набирая ход.
И, словно груз вины неся, Оксана,
Взглянув на убегающий состав,
Посетовала: «Вот и нет романа.
Хотя герой, по-моему, не прав».
И Стаса ухватив за руку крепче,
Помочь не в силах горю моему,
Спросила напрямую: «Что ты шепчешь?
Кто ставит балл? За что и почему?»
8. Ожидание
А я опять в учебу и науку
Старалась погрузиться с головой.
И вечерами, приходя домой,
В почтовый ящик заглянув, (пустой!)
Ругала гонор, глупость и разлуку.
Слипались дни в бесформенную массу
Бессчетных дат, событий и судеб,
Чтоб из нее историк выжал масло
На свой властями вымеренный хлеб.
Год завершался. Треть задач готова.
Доцент устало одобрял итог.
И вдруг: «Руководителя другого
Я подыщу, чтоб он тебе помог».
«Но почему?!» А он прервал беседу,
Как будто хлопнул старую печать:
«Коллега пошутил, что я уеду.
И мне решили в душу наплевать».
«За чью-то шутку? Как же могут люди?
Вам как специалисту нет цены!
Я не уйду!» - «Поверь, так лучше будет.
А ты учись. И жертвы не нужны».
И предстояло все начать сначала.
А мне казалось, что иду ко дну.
Не понимала и не принимала
Любимую жестокую страну.
И, с мыслями о чести и свободе,
В трамвае протянула на билет.
Вдруг радость узнавания: «Володя!
Мы целый год не виделись! Привет!
С тобой столкнуться в транспорте: нежданно!
За год, наверно, столько новостей,
А я не знаю. Как там Стас? Оксана?
Да и от Жени никаких вестей».
С минутой каждой улыбаясь шире,
Рассказывал Володя, не спеша:
«Стас и Оксана далеко, в Сибири.
Уже прислали фото малыша».
И вдруг, смутившись, он сказал потише,
Но все-таки в трамвайной толкотне
Я услыхала: «Женя часто пишет.
Да, регулярно Женя пишет мне.
В порядке он. Ты не волнуйся, право.
Смог даже отличиться. Награжден
И боевым. Да, Женька – наша слава!
Все звезды в небе – для его погон».
Володя говорил еще о чем-то.
Трамвай на поворотах дребезжал.
А маленькая глупая девчонка
Беспомощно теряла высший балл.
9. Встреча
Я забрала сынишку из детсада.
И радостно рассказывал мне сын
О том, что для занятий детям надо
Купить в большой коробке пластилин.
Доверчивою теплою ладошкой
Тянул меня в ближайший магазин:
«Я на игрушки посмотрю немножко.
Конструктор там с моторчиком один».
Задумавшись, стояла я у кассы,
Пока малыш исследовал отдел.
И вдруг весомо и спокойно: «Здравствуй!
Не ожидал увидеть. Но хотел».
От боли сердце сжалось на мгновенье,
И голос от волненья задрожал:
«Спасибо за желание, Евгений.
Ты выглядишь отлично. Возмужал».
«А ты совсем не изменилась внешне.
Зато кольцо на пальце. И давно?
И раз ты здесь, то дети есть, конечно?
Ну, надо же: столкнуться, как в кино!»
Сын появился, волоча коробку,
Военный вдруг привлек ребячий взгляд.
И, глядя вверх, малыш промолвил робко:
«Мам, погляди, какой большой солдат!»
«Я – офицер», - он наклонился к сыну,
Взял на руки, сказав: «Я заплачу».
А я не знала, по какой причине
Малыш притих, прильнув к его плечу.
10. Дорога
Мы шли домой. Недолгая беседа
Приобретала мягкую канву.
Что прибыл в отпуск, Женька мне поведал,
А после – в академию в Москву,
Решил всерьез заняться кандидатской,
Большие перспективы впереди,
Хоть образ жизни – холостой, солдатский.
И он поправил орден на груди.
Я вспомнила, как муторно и длинно
Вмерзала в ожиданий пустоту,
Когда искала главную причину,
Заставившую преступить черту.
Тогда, казалось, в чувственной пустыне
Взаимности окончился сезон.
А сердце, как песок, в ночи остынет,
Едва, как одеялом, горизонт
Укроет солнце. Было очень странно
И даже больно впитывать слова
О том, что я любима и желанна.
Я помню: закружилась голова.
Парнишка, замирая, ждал ответа.
Он был чуть больше месяца знаком.
Но искренен (я чувствовала это)
И честен, и красив, и дураком
Не выглядел, и сам учился (значит,
Мою учебу принял без труда).
И перспектива виделась иначе.
Ломался мир. И я сказала: «Да».
А мысленно себе пообещала
Не дать судьбе смеяться надо мной.
Былое зачеркнуть. Начать сначала.
И стать хорошей преданной женой.
Сгорали дни до свадьбы, словно спички.
А я, приговорив себя сама,
Избавиться пыталась от привычки
Ждать каждый день заветного письма.
И наконец, поправив пену кружев,
Надела перед зеркалом фату.
Почтовый ящик был уже не нужен.
Я словно провалилась в пустоту.
Потом защита. И настолько долгим
Был путь, что в это верилось с трудом.
Студенты, будто бурлаки на Волге,
Тащили на плечах своих диплом.
Как я была довольна назначеньем!
Озвучивала выводы свои
Комиссия по гос. распределенью:
«На должность инженерную в НИИ».
Сын задал смысл иной существованью,
Своим рожденьем нити бытия
Переплетая с любящим вниманье
Понятием: хорошая семья.
И было за него слегка тревожно.
И предстояло с малышом опять,
Стремительность сменив на осторожность,
Все удивленье жизни повторять.
А мир в его глазах восторгом светел.
Но, глядя на него, взрослела я.
Ведь нет наук сложней, чем наши дети.
Как нет задач весомей, чем семья.
Но вот и дом. А сын, на Женьку глядя,
Вдруг уцепился за его плечо
И прошептал: «А ты – хороший дядя.
Мам, попроси, чтоб он пришел еще».
Предотвращая приближенье шторма,
Подмигивал мне Женька: «Ничего.
У офицеров три свиданья – норма».
А мне вполне хватило одного.
11. Отпуск
Но он пришел. И вновь довел до дома,
Чтоб утром мог дознаться весь детсад,
Что есть у сына офицер знакомый,
Огромный и взаправдашний солдат.
А Женька, возраженьям не внимая,
Нас ежедневно провожал домой.
И вдруг сказал: «Я завтра уезжаю.
Вот так и завершился отпуск мой.
Я глупым был. Теперь - иное дело.
Люблю, как прежде. И зову с собой.
Ты в группу войск со мной не захотела.
Но есть надежда соблазнить Москвой.
Теперь не тороплю тебя напрасно.
Обдумай, не спеша, мои слова
Бери сынишку, приезжай. Мне ясно:
Ты отрицаешь, но любовь жива».
И вновь состав змеею у перрона
Шипел негромко, в дальний путь маня.
На этот раз с надеждой затаенной,
Прощаясь, Женька целовал меня.
А сердце снова мучилось и кисло,
Услышав, что намерен он писать.
«Не стоит, Женя. Я не вижу смысла.
Прошу тебя: не порть мне жизнь опять».
И было неожиданно и странно
Предчувствовать болезненный финал,
Как будто жизнь дала мне роль Татьяны,
Но за игру не ставит высший балл.
12. Письма
Мне стоило немереных усилий
Сменить в себе душевный шторм на гладь.
Работа, дом внимания просили.
Я им спешила должное воздать.
С утра в НИИ, оттуда в садик прямо,
Стараясь доказать себе одной,
Что нужно жить и быть хорошей мамой,
Сотрудником научным и женой,
И ни к чему вся чувственная вьюга.
Я наблюдала, радуясь, опять:
Мои мальчишки проросли друг в друга!
Кто дал мне право жизни им ломать?
И от добра ль искать другое что-то?
А время душу вылечит само.
Володя позвонил мне на работу:
«Уже томится в ящике письмо».
«Но для чего? Я все уже сказала.
Зачем ты провоцируешь скандал?»
«Не суетись. Чтоб не было скандала,
Конверт я от себя переписал».
Обжег глаза давно знакомый почерк,
Жила надеждой каждая строка.
И оживал перед глазами очерк
О буднях и душе холостяка.
А письма были все длинней и чаще,
Как будто он стремился показать:
Любовь лилась рекою настоящей,
А реку никому не удержать.
Но положенье виделось дурацким,
Рвалось души живое полотно.
И как-то, в день защиты кандидатской,
Он выдумал, что я и сын в кино,
И на троих спешил готовить ужин,
Себя надеясь обмануть хитро,
И ждал, представив, что любим и нужен.
Но есть не смог. Все выбросил в ведро.
Нет, я на письма те не отвечала.
И даже раздражали иногда
Готовность Женьки все начать сначала
И вера в то, что он услышит «да».
Но часто мысли мучили другие
О том, что в жизни длинной колее
У Женьки не любовь, а ностальгия
По юности, по дому, по семье.
И все же, не показывая виду,
Что тих, но жив на дне души родник,
Я затаила на судьбу обиду
За то, что «пять» не ставит в мой дневник.
13. Беда
Когда река мощна и полноводна,
Не представляем, что настанет час,
Когда она иссякнет, и свободно
Вся сушь небес обрушится на нас.
Не стало писем. Это было странно,
В последнем – ни намека на итог.
И появилась ноющая рана:
Не пишет Женька – чувству вышел срок.
Но сердце в это верить не хотело,
Как засухе не верят у воды,
Хотя не обнаружено предела
Предощущенью будущей беды.
Володя встретил утром возле дома,
Был непривычно сдержан и помят,
И голос стал глухим и незнакомым,
И отводил, как виноватый, взгляд.
А снег вокруг исхожен совершенно,
Как будто зверь топтался у двери.
И даже водкой пахнет откровенно.
«Ну, не томи, Володя, говори».
А он тянул и отвернулся снова,
И вдруг, собравшись, выдохнул ответ.
И прозвучало выстрелом три слова,
Три диких слова: «Женьки больше нет».
И будто сломан сдерживавший клапан,
Слова внезапно потекли рекой:
«Три дня назад звонил мне Женькин папа.
Был взрыв на полигоне под Москвой.
А Женя что-то к докторской придумал
И, опытный спасая образец,
Не уберегся». Помолчав угрюмо,
Добавил глухо: «Вот такой конец».
Дальнейшее припоминаю смутно.
Куда я шла? Куда Володя шел?
Впервые в это пасмурное утро
Судьба в мой аттестат влепила «кол».
14. Командировка
Москва. Последний день командировки.
Поставлена заветная печать.
Моим мальчишкам куплены обновки.
И было время просто погулять.
В больших витринах солнца отраженье,
Как прежде, суетлив людской кагал.
А помнишь ли, Москва, когда-то Женя
По улицам твоим легко шагал?
Пройтись бы там, но адреса не знала,
И шла, сама не ведая куда.
Володя, чтобы не было скандала,
Конверты переписывал тогда.
Нахлынули, как дождь, воспоминанья,
Все оживив, что было позади.
И вдруг знакомым показалось зданье,
И что-то подтолкнуло: «Заходи».
Парадное, у лифта три ступеньки,
Облезший лак у лестничных перил,
Дверь отворилась, я вздохнула: «Женька!» -
И пол внезапно из-под ног поплыл.
Когда нашатырем запахло резко,
Открыла с удивлением глаза.
Высокий парень в форме офицерской
Мне говорил с упреком: «Так нельзя.
У Вас командировочное рвенье?
С утра поди не ели ничего?
Вы почему меня назвали Женей?»
«Да Вы слегка похожи на него.
И форма та же. Да и рост примерно.
Хотя, казалось, он такой один.
Мне от воспоминаний стало скверно:
Погиб недавно Женя Головин.
Я по Москве брожу часа четыре,
И, кажется, что он ведет меня».
«Ведет?! Да он же в этой жил квартире!
До гибели! До рокового дня!
Жилье-то академия давала.
Попейте чай. Такси я заказал.
Заедемте на кладбище сначала,
А после провожу Вас на вокзал».
Настолько больно было мне впервые.
Горячей солью обожгло цветы,
И грустно улыбнулись, как живые,
Глаза с холодной мраморной плиты.
Мы запалили тоненькие свечи,
А солнца луч на памятник упал.
Казалось, подарив мне эту встречу,
Судьба пообещала высший балл.
15. Балл
Был почерк на конверте незнакомым,
Но адрес отправителя – Москва.
Вскрывала я, предчувствием ведома
Настолько, что кружилась голова.
Два листика: поуже и пошире.
И вот развернут наугад один.
«Вы помните, как были на квартире,
Где жил когда-то Женя Головин?
Так вот, для наведения порядка
Перебирал я старый книжный хлам.
В одной из книг нашел письмо-закладку.
Там Женин почерк. Видно, это Вам».
Как от удушья становилось плохо.
Ну, где ты, долгожданная гроза?
Но мир сужался до листка, до вздоха,
И Женькин почерк обжигал глаза.
А сердце, как набат, в груди стучало.
Нет, ты не солгала, судьба моя.
Всего пять слов. За каждое по баллу.
«Родная, здравствуй! Это снова я!»
В больном уставшем сорок пятом,
Оглохшем вдруг от тишины,
Был город раненым солдатом,
Домой вернувшимся с войны.
И как положено героям,
Занявшись домом и страной,
Старался долюбить, отстроить
Все то, что отнято войной.
В себе ценивший человека
Во все суровые года,
Он понимал: библиотека
Нужней не меньше, чем еда.
Ее открытие впервые
С восторгом встретила страна.
Звенят года сороковые,
Как боевые ордена.
Но сколько было трудных буден,
Пока настал счастливый миг,
От всей души даривший людям
Блаженство света, знаний, книг,
Тех первых, собранных с любовью
В лихой послевоенный год,
Объединивших все сословья
В один читающий народ,
Чтоб город, вставший из развалин,
Военный отряхая мрак,
Стал городом машин и стали,
И сделал в космос первый шаг,
Чтоб, напитавшись мощью века,
Он расцветал на радость всем,
А с ним росла библиотека
Наиважнейшей из систем.
Сюда спешили не случайно
Студент, профессор и поэт:
Здесь старых рукописей тайны
И новый космос - Интернет,
Возможность прикоснуться к свету,
Так привлекавшая народ.
Здесь сердце города. И это
Сюда всегда людей влечет.
Поклон тебе, библиотека,
За ежедневный важный труд
И за любовь, и за опеку,
За то, что ты - добра сосуд,
За тишины твоей условность
И за науку, и за стих,
За постоянную готовность
Помочь работников твоих,
За филиалы на массивах,
За делового центра речь,
За то, что умным и красивым
Старалась город наш сберечь.
А потому и в веке новом
Мне пожелать давно пора
Под руководством Шамычковой
Тебе расцвета и добра.
Снова затоптано самое важное,
Снова пытаются нас разделить.
И Украину, как девку продажную,
Каждый спешит под себя подстелить.
Господи, дай же ума Победителям
И хоть немножечко честности дай,
Чтоб не взрастить нам на радость вредителям
Бед всенародных большой урожай!
Сынишка тянул меня за руку на заснеженную аллею. Все вокруг было белым, и только деревья были черны от огромного количества сидевших на них птиц. Я вспомнила, как еще совсем недавно так же тянула сюда своего папу.
- Папа, кто это?
- Это вороны.
- Они черные и огромные. Страшно.
- Да, они похожи на людей.
- А почему они так кричат и дерутся?
- Они голодны. Их нужно накормить.
- Чем?
- Когда я был таким, как ты, я отдал им свое сердце. Они клевали его, и на какой-то миг становилось тихо.
- А сейчас? Чем их накормить сейчас?
- Отдай им свое.
- Но я боюсь. Это больно?
- Да. Но ты должна потерпеть.
- Не хочу.
- Тогда они убьют друг друга. Это еще страшнее. А птицы должны жить.
Я разломила сердце и половину положила на снег. Он окрасился в красный цвет. Птицы мгновенно слетели с деревьев и набросились на еду, хрипло каркая, и отталкивая друг друга. Несколько из них подлетели ко мне и выхватили у меня из рук вторую половину. Но им было мало. Запомнилась нестерпимая боль и ужас, охватившие меня. Всю жизнь я думала, прав ли был папа, и нужно ли было платить такую цену за миг тишины. Ответ я не нашла. И вот сынишка тянет меня за рукав.
- Мама, а почему птицы так кричат?
- Они голодны. Их нужно накормить.
- Чем?
- Отдай им свое сердце.
Прочитанное было просто дико,
В угаре самомнения и крика.
"Нет, все-таки нелепая эпоха!
Бездарный образ! Милосердный Боже!
Позволь мне объяснить, что это плохо,
Дай вразумить, что этот стих ничтожен!"
И прозвучал ответ над облаками,
А голос был и ласковым и странным:
"Дитя! Входи в поэзию стихами,
А не борьбой с отпетым графоманом.
Не строй сопротивленьем пьедестала".
В словах заключена такая сила.
"Ты это мне?" - Его переспросила.
"Я это всем!" - и тишина настала.
Там, где месяц молодой
Коромыслом над водой,
И мерцает свет звезды
В хрустале речной воды,
Где, пленяясь красотой
Гениальной и простой,
Молодежь и старики
Славят город у реки,
Новостроек юный лес
Меж старинных зданий влез,
И гудка протяжный звук
По утрам бурлит вокруг,
Где большой реки стрела
Главной улицей легла,
В этой сказке наяву
Я сегодня и живу.
Не дать зерну за зря пропасть!
И волею судеб
Мы предпочли войне за власть
Сражение за хлеб.
Чтоб взвесив зерна на руке,
Почувствовать смогли,
Что в каждом хрупком колоске
Спасение Земли.
Чтоб добром, как лицом, каждый стал на Земле узнаваем,
Чтоб себя мы сумели понять и принять без борьбы,
Мы в четыре руки постоянно с тобою играем
Пьесу жизни и смерти на клавишах нашей судьбы.
Тоскливо-белый цвет стены.
Двухмерный мир. И пахнет дрянью.
И до окна, как до Луны,
Неодолимо расстоянье.
Но край халата теребя,
Внеся динамику в картину,
Мне врач вручает от тебя,
Как луч надежды, томик Грина.
Масштаб вселенский у азарта.
И век от века испокон
И Бог и Черт играют в карты
И судьбы ставятся на кон.
И небо - словно стол игральный.
И звезды - медью под расчет.
А карты выпали случайно
И показали: мой черед.
Но я - не пиковая дама.
Мне чужд в игре и жизни блеф.
И Бог и Черт меня упрямо
Все величают Дамой треф.
Возможно, так игра сложилась.
Но с этих пор, как ни крути,
Мне, как божественную милость,
Дано трефовый крест нести.
Еще царила эта ночь
Еще царила эта ночь,
И танцевал огонь в камине,
Еще гитарная струна
Теплела под моей рукой,
И золотистый паучок
На серебристой паутине
Дремал тихонько в уголке,
Не нарушая наш покой.
Сгорая, плакала свеча,
И пенилось вино игриво,
И любопытная луна
Запуталась в ветвях берез,
И только ветер за окном
Выл по-собачьи сиротливо,
Как заблудившийся щенок,
И было жаль его до слез.
Но раскололся первый луч
О дно хрустального бокала,
Уполз куда-то паучок,
Остыл камин, расстаял звук,
И почему-то я тебе,
Мой драгоценный, не сказала,
Что берегла лишь для тебя
Тепло души и нежность рук.
И, не дождавшись, ты ушел,
Обескуражен, беспокоен,
В тот мир, с которого рассвет
Ночные тени отряхал,
Хоть я до самого утра
Любовь, как зелье колдовское,
Под перебор гитарных струн
Все подливала в твой бокал.
Он будет долгим, день разлук,
Но непременно будет вечер,
Ведь чародейства моего
Ты не сумеешь превозмочь.
Я разожгу опять камин,
Налью вина, расставлю свечи,
А пальцы струны всколыхнут,
И снова воцарится ночь.
Готова подарить улов
Любому рыбарю,
Ведь души на блесну стихов
Ловлю, ловлю, ловлю...
Их жаль удерживать в сачке
И, обрывая нить,
Я по Поэзии-реке
Всех отпускаю плыть.
Блеснет волшебная строка
И спрячется в песок.
А мне б ее, как червяка,
Наладить на крючок.