На берега твои падает новый снег,
Стаи озябших рыб громко молчат в прибой,
В окнах, держу пари, сказочный Бробдингнег.
Как ты живешь, старик, что там сейчас с тобой?
Я много лет подряд вижу песок, жару,
День переходит в день, словно волна к волне,
Крыши домов пестрят, выйдет узор ковру.
Как ты живешь теперь, думаешь обо мне?
Ходишь, скрипит тропа, валенки жмут, мороз,
Тащишь в своих санях что-то до самых скал,
Старый твой друг пропал, новый — слепой матрос,
Это ли ты нашел, если уже искал?
Я прихожу с утра, долго смываю соль,
Колотый лёд летит в полупустой стакан,
Рядом горит экран, просит простой пароль.
С кем ты сейчас один? Не отвечай пока.
Время других бесед, где непонятен тост,
Нет никаких корыт, чтобы сидеть, скорбя.
Ты же всё вяжешь сеть, веришь в двойной захлёст.
Но ни одна из рыб не узнаёт тебя.
уленшпигель уленшпигель
где твоя скороговорка
не подделываешь смыслы
не жонглируешь словами
над серебряным проспектом
под светилами любыми
проходи в любые двери
называйся кем захочешь
по рукам твои замерзшим
мы найдем координаты
по глазам твоим холодным
прочитаем катастрофу
ты давно его играешь
ты давно в него не веришь
ты до самого рожденья
навсегда себя запутал
и вышагивает ветер
дверь открыв ногой тяжелой
и ненужные вопросы
снежным комом нарастают
и на крем-брюле роняя
слёзы жгучие большие
отвечает тихий мальчик
с белой в клеточку тетрадью
дышит в круглое окошко
непонятными словами
пишет жалобную книгу
ровным почерком воздушным
а потом уходит ночью
по широкой автостраде
по намокшей автостраде
никуда не повернув
Мзымта уходит ночью от Кардывача
Тихо уходит слышно как звезды дышат
Смотрят вполглаза стражи с вершин Цындышхи
Знают кого уже новой женой назначат
Сильно дрожа и кутаясь в покрывало
Плачет о чем-то ноги босые пряча
Мзымта уходит ночью от Кардывача
Просто куда-то где еще не бывала
Мало ли что там слышали те с Лоюба
Вольно додумали поняли всё иначе
Мзымта уходит ночью от Кардывача
Ей уже новую жизнь бы начать свою бы
Что там кричала стулья ломала била
Всё это было но ничего не значит
Мзымта уходит ночью от Кардывача
Лишь потому что сильно его любила
И начинает бежать и бежать бежать и
Сквозь водопады камни ущелья скалы
Словно увидев то что давно искала
На расстояньи стольких рукопожатий
В радости или в горе тепло и сыто
Без колебаний кивая о чем ни спросят
Перед последним шагом одежды сбросив
Мзымта впадает в море и нету Мзымты
(ноябрь 2015, мост через Мзымту)
Уже ноябрь таится у запруд,
Уже не знаешь, где тебя запрут,
Не строишь лодку, не готовишь сани.
О где вы, спринг и саммер, спринг и саммер,
Какой вы нынче выбрали маршрут.
У перехода бочка, в бочке царь,
Он говорит от третьего лица,
Он продает антоновку навынос,
Через неделю обещают минус,
И будет снег, и глупо отрицать
Что, сидя в батарейной тишине,
Ты наконец забудешь обо мне,
Записки телефонные листая,
Где каждая пустая запятая,
Как сотни лет по выгодной цене
Как хрупкое, прозрачное «всегда»,
Когда и холода туда-сюда,
Стеклянный шарик, руки ледяные.
И вот уже уходят остальные,
А ты еще стоишь, как пионер,
И рот открыв, и сердце, например.
Пишет незнакомый человек
Вероятно, даже иностранец
Пишет непонятные слова
Думает, что я его узнаю
Думает, что я давно живу
В этой зашифрованной квартире
Где и в тишину, и в телефоны
Только телемаркетинг стучится
Ради бога назови себя
До меня тут жили астрономы
Маленькая рыжая собачка
И еще наверно кто-то жил
Складываю в стол пока твои
яркие и частые открытки
штемпели из разных континентов
Как ответить, чем остановить их
Где живешь ты, странный незнакомец
Подскажи мне следующую точку
Вместо непонятного рисунка
вензеля и нервного наклона
Укажи особые приметы
Индекс, город, абонентский ящик
Или просто имя напиши мне
Имя адресата на строке
Но приходят новые пейзажи
Океаны, горы, небоскребы
Женщины в нарядных экипажах
Длинные железные дороги
Острова чужих архипелагов
Крепости и парк аттракционов
Порошки индийские цветные
Двор у Лувра, утренний фломаркт
И нигде ни слова ни намека
Кто же ты, зачем тебе всё это
Почему ты не угомонишься —
Ребусы, шарады, города...
Но когда
проявится
по букве
Имя незнакомое, чужое,
Имя, отключенное когда-то, —
Перестанут письма приходить.
Просто раз — и не было как будто.
Лучше не приходи и лишнего не говори ты,
Не шурши причастными оборотами.
Всё, что ты принимаешь за Персеиды,
оказывается самолетами.
Смотришь наверх и видишь над облаками
Белое какое-то море с заплатами облаков,
А я не знаю, куда нам с нашими рюкзаками
полными черновиков.
Ты говорил, что в числах не видишь прока:
Подходишь к ним сбоку — они всегда исчезают.
Так нарушает маленький ветерок
порядок ярких мозаик.
Ты накрывал нашу историю слой за слоем,
точно не помня, что раньше существовало,
В клетку или в линейку, доброе или злое —
лишь бы не продувало.
Лучше не приходи, говорила тебе: вира — майна,
запад или восток, пустошь и толкотня.
Очень большая тайна, слишком большая тайна
есть у меня.
Каждое утро мы наблюдали, как
Солнце изобретало велосипед.
И важные смыслы выделялись италиком
И помещались в макет.
Никто до сих пор не верит — думают, было иначе всё,
Кому бы ни пела, кому бы ни говорила.
Но воздух — раскачивался, но ты — облокачивался
На мраморные перила.
попробуй-ка на глаз определи
пока зима касается земли
пока луна проста и однобока
и волны после третьего урока
совсем не то на берег принесли
который час для каждого из нас
и что мы сможем враз определясь
припасть к оси убавить свет иное
узнать правописанье паранойи
или стоять вот так не шевелясь
ты подобрал как солнце из воды
просчитанные осенью ходы
пока декабрь всё выше и быстрее
подпрыгивал в нетерпеливом трее
и вот теперь стоишь и угадай
и намекаешь где-то не тому
про почему ты здесь и потому
про никогда всегда чуть-чуть отчасти
и может быть про временное счастье
или как тихо осенью в крыму
не разберу и ты не повторишь
и лишь обводишь лишь обводишь лишь
ботинком на песке следы на вырост
приехал до среды скажи на милость
поёшь про клён скворечник мастеришь
но ни о чем таком не говоришь
— Помнишь летали на Землю, видели пирамиды? —
мне говорил приятель Сингумерон Дарджилинг, —
Я возвращался позже, я подождал заката,
Волны еще большие словно ковры катались.
Я обошел планету — боже, какие виды!
Вот бы еще неделю там бы с тобой пожили...
Я б отключил случайно звездный нотификатор,
Я бы забрал барашка, поговорил с котами.
— Нет краткосрочной визы, хочешь — лети транзитом,
Камнем, кометой, снегом по маякам высоток,
Над голубым хайвеем сказочным баттерфляем.
Мудрой программой создан — не говори пустого.
Будешь опять в Гонконге, долго не тормози там,
Будешь опять в Лесото, не обнимай красоток,
Но если будешь в Риме,
там, где тогда гуляли,
не подходи к фонтану вечером в полшестого.
Ты же не хочешь видеть, как исчезает время.
зима легка где память коротка
ты выпиваешь небо до глотка
под сводами сговорчивого юга
где в каждом камне профиль моряка
мальвина перекрасится опять
и тут же перестанет горевать
искать воображаемого друга
и расстилать огромную кровать
гонять гостей за водкой и едой
и целоваться с синей бородой
и может быть просить его остаться
под слоем плит под утро под звездой
ты видишь дверь в другие времена
и если б знать какая тишина
с какой другой готова сочетаться
мы с легкостью вольем полутона
соединим чулан и сеновал
здесь кто только уже ни ночевал
веселый друг
печальный клоун
мастер
и неба золотистого овал
мальвина стала новою ассоль
пока гоняли мы за колбасой
она взяла оранжевый фломастер
ушла в рассвет
забытой и босой
— Мне нужно тебе кое-что сказать,
Ты сразу не отвечай,
Когда еще будет в Москве гроза
Такая же, как сейчас
И мы тут застряли на вечер, пусть,
А то, может, дня на три...
— Ну надо же, думала, не дождусь!
Придумала всё, смотри:
Возьмем ипотеку, построим дом
В какой-нибудь там глуши,
Накопим на лодку с прозрачным дном,
Ну, это потом решим
Поедем с тобой в Леруа Мерлен,
На рынок, в универсам,
А хочешь, мы дочь назовем Марлен?
Про сына придумай сам
Еще будет много у нас котов,
И будет кастрюль не счесть,
И я буду звать вас: «Обед готов!»
А вы — хохотать и есть
И будет красивый закат, рассвет
В окне без тугих гардин,
И мы проживем девяносто лет,
А может, и сто один
И тысячу раз прогремит гроза,
И будет четверг, среда...
Ты это хотел ведь сейчас сказать?
Короче, ответ мой: «Да!»
...
Раскатывал гром, колотился град,
И воду вода несла,
И молнии били сто раз подряд.
До крыши и до стола
И рыбы гребли поперек двора
И боком, и на спине,
И был искаженным корабль Петра
В огромном, как мир, окне
А он что-то долго крутил стакан,
Под ритмы былых стаккат,
А после сказал:
— Я пошел, пока.
И, в общем, ушел в закат.
(21 августа 2015, Бостон)
Мой старый друг — с которым пьем арак
На берегу изменчивого моря,
О чем угодно говорим и спорим.
Мой новый друг — с которым в разговоре
Слова не подбираются никак:
Чуть что — и всё, я в домике, чик-трак.
Такая драма, в сущности, прикинь:
Ты можешь останавливать моменты,
Брать города, срывать аплодисменты
И обращать любого в ассистенты
Одним кивком, движением руки...
А тут — молчишь, и как-то не смешно.
В твое окно влетает птица-гриф —
Метафорой, быть может, или просто.
Не наливай, пока не знаешь тоста.
Восходит месяц маленького роста,
Как будто переходит на тариф,
Где все молчат, уже отговорив.
Гори-гори, как правая щека,
На перепутьях Азии широкой,
Где мчится ветер с юга и востока,
И нет паролей жаждущим анлока,
И нет границ внутри материка.
Подумать только — не было границ.
Так много лиц, что света не видать,
Но ищут, никого не беспокоя,
И тихо так, и, в общем-то — такое...
И нужно, чтоб оставили в покое,
Когда приходит время побеждать.
Так долго ждут, что могут подождать.
(11 июля 2015, Тель-Авив)
Гюнтер берёт аппарат и прикладывает к планете:
Пульс нитевидный — похоже на вечер, печаль, ручей.
Где-то растет цветок, он явно один на свете.
Может, ничей.
Ирвин ложится на землю, слушает, как стучатся
Маленький хитрый гном, Дюймовочка и трамвай.
Если найдешь ключи, то можешь не возвращаться.
Передавай.
Ганс переходит площадь, четко идет на запад,
Если заденет стены, вырастет молочай.
Чайник пересвистит вступление Фрэнка Заппы.
Не выключай.
Трое терзают память в ботинках на босу ногу,
Встали не с той ноги и вряд ли уже друзья.
Кто-то пытался падать, да так, что найти не могут.
Это не я.
Виновник вышел, и гроза прошла
У прошлого нет места и числа
В случайной точке всех тысячелетий
Не ставится отметка на билете
Но есть незавершенные дела
Ведут ожесточенные бои
Минуты с ежедневником твоим
И все шестнадцать с проседью джедаев
У выхода без спроса поджидают
Раздай же имена двоим-троим
И спи уже, пока не рассвело
И есть кровать, и ночь стучит в стекло
И поздно пировать, когда впервые
Растянутые будни трудовые
Рисуют на ладонях не число
И подшутить пытаешься любя
Но выдаст дождь, на фразы не дробя
Чтоб молния ударила в ворота
И хочется бояться об кого-то
Но все уже боятся за тебя
Бывает посмотришь в стекляшку —
И, словно весна напрокат,
Бетономешалка в ромашку
Промчится боками в закат.
И крутят, и цвета не жалко,
И дождь полирует бока,
Ромашки бетономешалки,
Художества крановщика.
Барашка просили, барашка,
Но вышла, цветами шурша,
Бетономешалка в ромашку,
Ах, как же она хороша!
И мчится в деревни и сёла,
И машет волшебным плащом,
Ну, как паровозик веселый,
Но только мешает ещё.
И хипстер помедлит над фляжкой,
И фотка в закатных страстях
Бетономешалки в ромашку
Появится вмиг в соцсетях.
И может быть многотиражка
Напишет поверх трепачей:
«Бетономешалка в ромашку:
предвестник весны и грачей».
И будет рождать небылицы,
Вот так по Земле колеся,
А, может, и в космос умчится,
В ромашках, как водится, вся.
И вы мне расскажете сразу,
Как радостно солнце встаёт,
Когда вы хоть краешком глаза
Увидите где-то её.
Вчера был снег, сегодня — ничего.
Включили свет подъезда ничьего.
Во всей Москве неспящих меньше тыщи,
Ты так считаешь, всех до одного.
Не рыщет беспородная дворня
в глухом дворе. Глуха твоя броня,
Лишь карусель раскручивает нищий,
В бутылочку влезая за меня.
И вероятность близится к нулю,
что к февралю (смешно же — к февралю)
со множеством невнятных отговорок
я наши разговоры удалю.
Пока еще никто не обещал
Не придавать значения вещам
таким, когда вокруг уже под сорок,
И всё, что было, некуда вмещать.
Скажи: произошел системный сбой.
Пусть кто-то говорит с самим собой
за ржавчиной газетного киоска,
где таксофон с оторванной трубой.
Не так уж много золотых крылец
в пределах третьих транспортных колец,
чтоб размещать невидимую сноску:
«Не с нашим счастьем» (перевод с немец.)
Когда еще расскажут нам о нас,
где только снег идет девятый час,
где от былых берез чернеют пятна.
Так бледен мир, что оторопь берёт,
и каждый след, как «нет» наоборот,
желает затянуть тебя обратно.
Где хоровод - опасная игра,
И строчками не крепятся в тетрадь
слова простые, что зима постила,
просила их запомнить, повторить,
пока окно над городом горит,
и темнота тебя не захватила.
Кого предупреждали, те молчат,
лишь клавиши предательски стучат
в густом пространстве комнаты беззвучной.
Не доверять, не открывать фейсбук,
капслочный спам, полночный Петербург,
законы тишины благополучной.
И вот мы здесь, на глубине греха,
лишь головы над белизной стиха
и контуры другого континента.
А ты все шлешь под видом платежа,
что будем в этой комнате лежать,
что вот любовь - надежная легенда -
представлена в детальных чертежах.
Говорят таких немного,
Кто молчит уже с порога,
От задела до итога,
В первый час, в последний час.
Но, смотри, четвертый лишний,
Мы вошли и тут же вышли,
То ли свет был никудышный,
То ли выдумали нас.
И по сторонам квадрата
Раздавались звуки чата:
Не узнать, о чем молчат там —
Мерность пауз, верность слов.
Но смеркалось и читалось,
И пока что всё считалось.
Всё считалось, что осталось,
и к чему еще готов.
Помнишь, я окно открыла
И тебя потом укрыла,
Тишина тогда накрыла,
Стало будто всё мало.
Будто свет зажат и тесен,
Воздух сух и голос пресен.
Ты сидел до самых песен
И ушел, когда прошло.
Раз корона, два корона
Гамаюна, Угомона,
Все четыре телефона
отключают времена.
Ночь, луна на одеяле,
Как в конце или в начале.
Но кому бы ни кричали —
не подходят имена.
Без разницы: мерзнуть в Москве или в Греции — греться.
И есть ли билеты на нужное нам число.
Полжизни назад мне последний раз разбивали сердце,
Секунду назад показалось, что всё прошло.
Луну закрывает облако в форме Италии.
Казалось бы, что ему стоит отплыть, гребя.
«Ты что-нибудь видишь?» — ты любишь вдаваться в детали.
Секунду спустя мне кажется, что — тебя.
Я долго брожу впотьмах, пропадая где-то
с корзиной пустой и красной строкой на старт.
И вот я звоню тебе, и уходит лето.
Но в ту же секунду стучатся февраль и март.
(6-7 сентября 2014, Берлин)
У нас говорили так: скажи мне, кто твой источник.
А еще было небо цвета итак
и размером с пятак, четвертак —
кто сколько видел в замочную скважину.
Утром на каждом крыльце оставлял записку молочник.
Если ты выходил, то менялся в лице.
Если твоя жена, то видно, что не накрашена,
чем-то разочарована, местами не расшифрована —
ей было страшно наверно,
но, к счастью, тут некому спрашивать.
А разобраться — был где-то июль примерно,
нервы, поля земляники, новые ники, ночные крики.
Ты начинал три книги и тут же бросал все книги —
Нет ни интриги, ни фриков, ни драк,
вообще поди разбери, кто кому враг, кто дурак,
кто главный герой, кто отец, а кто управляет жарой.
Рассчитайся на первый-второй.
Ты молодец, он молодец, она молодец.
Но вместе вы черт знает что —
шапито, спортлото, одно на троих авто,
пишете в стол, говорите не то, проживете лет сто.
Да и то...
Этот подстрочник не высечен на камнях,
и пусть максимально близок к тому, что имел в виду
твой анонимный источник на хинди, фарси, урду —
Пустая всё болтовня, как фары при свете дня,
как выкрикнуть, не поняв.
Там нет ничего про меня,
Когда я домой иду.
в небе тьма воздушных змеев
каждый словно серафим
хочешь прилечу к тебе я
мы посмотрим диафильм
про врагов-друзей заклятых
с багажом волшебных фраз
малышей семидесятых
и пришедших после нас
полно меряться талантом
с пленкой выцветшей в руке
отдавай — подсветим лампой
прямиком на потолке
день затянет в шорох сквера
чтоб неспешно пролистать
и в закат строчит ээро
для умеющих читать
соглашайся я в квартале
ведь иначе нам хана
все вайфаи замотали
и в эфире тишина
скоро будет пусто страшно
передумаю сама
солнце падает за башни
камень ножницы бума...
В этот медленный вечер в седьмом кругу
Намекнул бы хотя бы логин-пароль.
Перебором могу, но солью врагу,
Вот подходит один и ползет второй.
Здесь врывался на скорости в шелест штор
Соблазнительный, ветреный твой вай-фай,
И закрыл монитор голубой простор:
Позывные свои отбивай давай.
На таких скоростях, что не снились там,
Отключи ту дорожку, где клавиш стук,
И тогда повезет болтунам и нам,
И на кончиках пальцев поймаешь звук.
Полустертых пробелов станки, станки,
Разбежишься и вроде бы всё прошло.
Ты вчера обнаружил изгиб реки,
Где обычно ночами горит табло.
А еще пролетели комар, сова,
Пробежал никому не известный кот,
И всё туже сплетались слова в слова,
И нечаянно все прозвучали вот...
***
Говорят, что под утро стоял туман,
И другие пытались стучать, кричать.
Я хотела, как ты, написать роман,
Но полжизни решаю, с чего начать.
не киргуди, когда приду
пробив картонный потолок
рассвет рисует ерунду
и закругляет диалог
и нераспознанная фальшь
выходит, жалуясь на свет
о ком ты думаешь, тефаль
ведь «нас» давно уж больше нет
проверь, закрыт на кухне кран
и до полудня отползай
уже погас альдебаран
и закрываются глаза
и все закрутится опять
и пронесется, дай нам сил
как будто в памяти прибрать
слепой продюсер попросил
и вот последние штрихи
того гляди пойдет пейзаж
а ты все ждешь, пока стихи
электризуют карандаш
а там шумит уже листва
в воображаемом дожде
и вот тогда придут слова
но не запишутся нигде
Ты присылаешь мне фотографии:
вот ты пьешь лимонад, украшаешь собой закат,
катаешься на слоне,
гладишь чужих собак, ходишь в чужой кабак,
стоишь на горе, лежишь на спине, не думаешь обо мне,
ходишь в гости к соседу, ведешь беседу,
празднуешь чью-то победу.
И говоришь: у меня полчаса, отвечай.
Жду ответа. Скорее давай отвечай.
А я в это время, к примеру, домой на трамвае еду.
В окне то Чертановский пруд, то маяк, то дома
и снова дома.
Я могла бы приехать к тебе сама.
Я могла привезти нормальную камеру,
сфотографировать тебя со штатива.
Мы закрывали бы вместе глаза и умирали по таймеру
от одного вкуса, одного и того же мотива.
Держались бы за руки, смотрели на солнце,
диковинных рыбок, песок, забирающий воду,
напивались до крайне веселого состояния.
Строили дерзкие планы на пятницу или субботу,
в шагах, а не в тысячах миль
измерялось бы страшное расстояние.
Что у тебя, например, сегодня (читай — всегда),
если завтра будет среда?
Утром симпозиум, вечером пляж, вода,
другие потом города?
Присылай свои фотки, пиши мне в прозе,
я срочно нуждаюсь в дозе,
желай мне спокойной ночи —
отключайся скорее, короче.
Я сделаю вид, что скучаю,
но, в общем, не так, чтобы очень.
Если бы всё было так — с этим солнцем, руками
и прочим таким, и прочим,
И мы бы ловили себя на том, что о чем-то таком бормочем
и слишком часто хохочем,
и пошлые чайки кричали о чем-то своем, печальном —
Это беда.
Не выбрались бы никогда.
Точно тебе говорю.
Отвечаю.
Очень красиво плывут облака
там, где реки не коснулась рука,
там, где и сверху и снизу река,
да и под ней что-то наверняка.
Ужин нескоро, но щелкни пока
дважды теленка и трижды щенка.
Гулко вокруг, словно сжались века
(так напишу на полях дневника).
Я же как правило издалека:
много пейзажей, чуть-чуть ветерка,
капля фантастики — втянет бока
солнце, схватившись за край парника.
В этой галактике слышно сверчка,
крик игрока или скрип гамака,
ночь глубока и звезда далека.
Как же люблю я тебя, дурака.
Что у тебя за спиной, не пойму — там город ли, сити ли?
В полдень тени вернулись, втянулись в своих носителей.
Сильно за тридцать, жилы железных дорог обжигают вагонам пятки.
Две пересадки.
Темза качает воду, на день притворясь экстремальной рампой,
Солнце роняет голову, рыбы растут под настольной лампой,
Направо открытка, налево открытка, прямо тоже открытка —
Не город, а пытка.
Где там твоя переменная облачность, пошлость, порочность?
Вытягивай голову, я проверяю тебя на прочность,
Крути перископом, смотри на меня, плевать, что тебе неловко.
Моя остановка.
Если ты слышишь меня — начинай бить тревогу, я чаще молчу помногу,
Тебе, слава богу, такое знакомо, уже засветил берлогу,
Я в колесе, там, где все, в пятой капсуле сверху круги считаю.
Никак не взлетаю.
Если ты спросишь, ну как там, осадки? Я молча кивну, осадки.
Если ты спросишь, ну как ты, в порядке? Я честно совру — в порядке.
Я в свою очередь тоже спрошу: ну когда ты всё это бросишь?
Если ты спросишь, конечно, спросишь, конечно, спросишь.
(Лондон - Москва, июнь 2014)
небо сегодня небо сегодня ах
даром что в проводах
ты прилетел на днях и улетишь на днях
с пламенем на камнях завтраком в номерах
только не отбирай только не говори
ты же держу пари только и видишь как
выставить дураком всякого кто дурак
выставить за порог всякого кто не смог
передавай же соль и собирай мангал
лезет в глаза песок сколько бы ни моргал
сколько бы ни смотрел всюду одна стена
если стоишь спиной это одна цена
если идешь в обход рядом идет она
пусть и едва видна
скоро исчезнет вся только спадет жара
скажет кому пора или куда пора
скажет иди открой и передай мне лёд
спросит какой тут год и ужаснется от
только потом уйдет только потом уйдет
и самолет зашьет слишком большим стежком
все что успел начать и раскачать стишком
все что успел пропеть но говорить не стал
все от чего устал все от чего устал
новый закат багров не наломать бы дров
дождь начинает бить в окна чужих домов
лишь бы не перестал
Течет река
С водой пока
Обычная река
И мне понятен Сыктывкар
и красная строка
И я фанат всего, что не,
И прайваси во сне
В любой стране
С любым «да-нет»
На каждой из планет
Я прохожу в девятый ряд
Где ты кому-то рад
И давят белый виноград
И красный виноград
Не опоздаешь тут никак
И ставки на чик-трак
Выходишь утром на насдак
А вечером херак
Ты никому тут не пиши
И не желай жи-ши
Любые тексты причеши
И глубоко дыши
Идет вода
Бежит вода
Сгорает иногда
Такой бесчувственный радар
Такая ерунда
Не приходи ко мне вчера
Попридержи коней
И восемнадцать лет назад
Не приходи ко мне
Тут бьется град о дно ведра
Растушевав Москву
И больше нечего сказать
Тебе по существу
1.
Перемотай назад: вы едва знакомы,
солнце прямо в глаза, экзамены,
толпы, что по Тверскому,
все растворяются где-то в районе ТАССа.
Что ни стакан — пластмасса, что ни стихи — пластмасса,
хочется всё и сразу, с песнями, дольками ананаса
и кадрами Тинто Брасса.
2.
Ты просыпаешься ночью среди погрома,
Черная даль, как на взлетной аэродрома.
Все незнакомо. Считаешь до десяти, надо уже идти.
И вот ты выходишь из дома.
Идешь, и как будто вот-вот разорвет на части,
Но навстречу сосед, и он говорит тебе здрасьте.
Еще добавляет, что выглядишь ты отлично,
Тут же расскажет о жизни подробно (а повезет — схематично).
Видела, спросит, что снег уж четвертый (не пятый?) день —
Шапочку, детка, надень.
Ну что тебе стоит.
А ты всё не можешь понять, что конкретно тебя беспокоит —
Домик из хрусталя, ракеты «земля-земля», выжженные поля...
Или что он не звонит тебе где-то с нуля-нуля?
(было двенадцать лет пятого февраля)
3.
Будет пятнадцать лет пятого февраля.
Временная петля, не уходи с поста.
Я напишу о тебе на всю ширину листа,
строчки — как поезда.
Ты расскажи, какая вон там звезда смотрит сюда,
светит прямо сюда?
Разницы нет — вторник или среда,
В терминах никогда что ни строка — вода.
Даль потолка близка, если над головой,
Разницы нет — мертвый или живой,
лишь бы звонил домой.
Лишь бы звонил домой.
И вот он звонит домой.
Любая луна уплывает вправо,
когда ты полночи сидишь на месте,
То окна откроешь и крикнешь «браво»,
То окна закроешь и двести взвесьте
Кому говоришь, никогда не слышит,
Кому отвечаешь, не ждет ответа,
А звездами будто бы символ вышит —
увидишь, когда посидишь без света.
Какие дороги шаги считают?
В палате весов на какие встанешь?
У каждой стены за шалтай болтают
и в каждой сети до пяти забанишь.
Собака настойчиво так скулила,
когда ускользала луна за раму,
А ты и не понял, что это было,
как будто бы кто-то закрыл рекламу.
(10 мая 2014, Берлин)
Вот и лето из желтка рассвета:
Краски гуще, линии сочнее.
Шансов нет у лишнего билета,
Но еда вкуснее, по идее.
В панике предельного накала
версии откуда-то берутся:
А моя лошадка ускакала,
А твоя успела не вернуться.
Что-то неразборчивое с крыши
мудрая нашептывает птица.
Но пока я делаю потише,
Всё на свете может прекратиться.
Многое понятно многократно:
Предсказуем плюс в двадцатых числах,
Выгоднее брать туда-обратно.
Остальное — не имеет смысла.
Ответь-ка, что мне делать, если
С одним веслом плыву по Висле
А мы в такую степь полезли,
Куда не смели и помыслить
Разрушен берег, дети плачут,
Сдают игрушки надувные
Ну, пожелайте мне удачи
И оплатите проездные
Я третий год пытаюсь вникнуть,
Как развернуться в три приёма
Но доживаю до каникул
И нахожу себя у дома
Год, запечатан не печалью,
Ведь и она как будто в прошлом:
Прикосновения случайны,
Лишь обстоятельства нарочны
(3 мая 2014, Варшава)
У вас, говорят, тишина, сумерки и война.
У нас не поймешь ни хрена, но тоже скоро война.
И, вроде, Земля одна, и, вроде, шпана одна,
Но лишь тишина, она до самого дна видна.
И больше нет ничего: данайских даров, тревог,
И вот ты сидишь глядишь, а дальше восьмой урок,
Рывок и бросок, рывок и через порог кивок.
Черкни адресок и ок, ложись на песок и ок.
Смотрю на тебя в лучах, косая сажень в плечах,
Пустые слова едва так сильно в груди стучат.
Сосед вызывал врача, а будто бы палача,
Теперь по ночам кричат на «Площади Ильича».
И только кнопка «скачать» маячит, мешает жить,
И ты выбираешь чад и верхние этажи.
Когда всё поймешь, скажи, когда упадешь — скажи.
Чтоб знали, когда включать предложные падежи.
И, лампочка, не дрожи.
И другого ведь такого не выдумать —
Мы как будто не совпали во времени,
Остается мне угадывать, видимо,
Из какого ты индейского племени.
Где ты был хотя бы в прошлом столетии
(я уже не говорю — в эту пятницу).
...Не пойму вот только, ужин-то греть ему?
Угадать, какие песни понравятся?
И, казалось бы, ни город, ни улица
Никогда двоим своим не покажутся.
И чертовски долго всё это грузится,
И неясно, чем в итоге окажется.
То ли сумрак, то ли снег перед ливнями
Освещают фонарями китайскими.
...А подумать, не сказал даже имени,
Обещал лишь разбудить перед майскими.
Ослепительное солнце рассветное,
День наполнится дарами кофейными,
Не испортить бы загадку ответами,
Не заполнить бы молчанье морфемами.
Шаг за шагом не пойми во что верится,
Только скорость сохранить получается.
Потому-то и Земля еще вертится,
И никак ее завод не кончается.
И когда подойдут корабли, корабли,
я, конечно, устрою, чтоб нас увезли,
в трюме спрячем каскадные стили
и цветной корешок с дневниками Дали,
и четырнадцать файлов, что чудом нашли,
но от радости не сохранили.
Мы тогда поплывем, полетим, полетим
не куда захотим, а когда захотим.
Ты привыкнешь и к этому тоже.
И дримтим на ходу замутим, и дримтим,
и идей наплодим, и детей создадим,
на тебя и меня не похожих.
И какой-нибудь наглый придет робингуд,
голым торсом сверкая за мир и за труд,
и за парня того, и за парня.
И, наверное, цены на нефть упадут,
в жизни новой, нелепой, немыслимой тут,
неожиданной, транспланетарной.
Там мы тощую сбагрим козу в космозу.
В новом доме смешной магазинчик внизу
заработает, хватит на старость.
До утра будут звезды плескаться в тазу,
а потом я из города Л. привезу
всё, что в прошлом случайно осталось.
Вспоминай же меня по плечам, по речам,
восстанавливай мелочи по мелочам,
разбирай все мосты и тоннели.
Узнавай остановки по первым лучам,
пусть найдутся причины не спать по ночам,
чтоб соседи, встречая, краснели.
***
Раньше времени реки покроются льдом.
Не о том ты сейчас, не о том, не о том.
Больше летних не ждут расписаний.
Неизбежный потоп отложи на потом.
Не пойму, что за темень шумит за бортом,
настигая за десять касаний.
(28 марта 2014 г., Ливерпуль)
Ветерок со вкусом карамели,
Новенькая чашка про запас.
Сорок электричек отменили,
Никому из нас не позвонили,
Сдай меня в залог под или-или,
чтоб росли проценты каждый час.
Принимай сигнал в прямом эфире,
Эта жизнь — пока еще не чат.
Хороша акустика в квартире
И темно, когда уже в четыре
мы скорей сгорим на штрих-пунктире,
чем другие нас перекричат.
Не переживай, что не узнали,
чей портрет на реверсах монет.
Главное, что было не в начале,
а когда мы Землю раскачали.
И теперь летит она ночами
И чужих касается планет.
Там дальний свет выискивает точку,
там о других читают через строчку.
Здесь можно всё забыть, хозяин — барин,
и ты уже давно не популярен.
Давно уже случился ряд событий,
в календаре отмеченных кружками,
а ты такой в углу, с черновиками.
Давай ты постараешься забыть их.
И, например, туман ушел под утро,
И все ушли под утро, и кондуктор,
он в неприлично утреннем трамвае,
вот он тебя совсем не понимает.
А ты такой большой и бестолковый
на фоне незначительной Вселенной.
Я пропустила несколько столетий,
пока ты всё неспешно распаковывал.
Падает искусственное солнце,
словно лёд спасает лимонад.
Девочка встречает незнакомца,
хочет с ним остаться и на танцы,
и двумя абзацами нотаций
вряд ли тут её отговорят.
Снег опять плотнее ламината,
по прогнозу вечер у плиты.
Тексты вылезают из-под ката,
новый ключ страшнее дубликата.
Где ты пропадаешь до заката,
если так боишься темноты?
О, эпоха яблочного мака —
на дашбордах пуговицы в ряд!
Эфемерны индексы Насдака,
будущее минимум двояко.
Девочка читает Керуака,
это не совсем её формат.
Сказанное дважды выйдет грубо,
завтра отменяют хит-парад.
Девочка в экранчике ютьюба —
жизнь в переключениях альт-таба.
Новости вселенского масштаба
утром непременно повторят.
Ни Гантенбайн, ни Лорбрульгруд,
Скажите, как его зовут
Как обратиться-то к нему
Когда зима под минус тридцать
Шкет, снизошедший до «привет»,
Тебе каких-то сорок лет,
И ты не нужен никому,
Кто мог бы завтра возвратиться
Силлабо-тоникой твоей
Разрушен скрежет январей
Как будто ваш исландский ад
Ушел вчера из лексикона
Я подожду на берегу
Не побегу, не помогу,
Терпи который день подряд,
Пока сидит твоя корона.
Бывают дни, когда я раньше встаю.
Тогда говорю: «Просыпайся». А ты мне: «Где ты?».
Ну где же мне быть, я здесь, привожу в порядок свою планету.
Твою планету, твою планету, твою.
Не читай меня на ночь.
Я, бывает, пишу такое, что утром страшно.
Очень важно поймать всё, что потом не cумею.
Вот человек идет по Бродвею,
в плотной толпе раскрашенных дам вообще никуда не деться.
В руках телефон, седина на висках, на экране скайп,
в нем женщина, и она говорит что-то из Фицджеральда и Хемингуэя.
Сердце ее младенца
бьется уже две с половиной недели,
какой это кайф.
Эффект от встречи,
когда он еще не решил, а она уже всё решила,
вряд ли сравнится с твоим уникальным подходом.
Это как в тихий январский вечер
в пустом городе единственная машина
сталкивается с единственным пешеходом.
Что это? Легкий намек? Разрушительный повод?
Ты что-нибудь слышал такое и о таком?
Господи, как же ты от меня далек,
как же молод, молод!
Но все эти годы прикидываешься стариком.
Не говори, молчи, о чем тут кричали в чате.
Я знаю много ненужного, вижу, когда уйти.
Ты говоришь, снегом заносит Крещатик,
У меня Луизиана стрит
в середине зимы начинает цвести.
Ну давай, продолжай, шути.
P.S.
Будет время — постскриптум пересмотри.
Промотай два экрана, три, четыре экрана.
Со второго прочтения будет не так отчаянно.
И точно уже не рано.
(1-6 января 2014, Нью-Йорк — Хьюстон)
Дождь на всём белом свете от Москвы и до Подмосковья.
Где-то над облаками летит самолет на запад.
Девочка смотрит в окно и какое-то там такое,
Что хочется плакать или как минимум за борт.
Если долго смотреть вперед, можно увидеть точку,
Всё остальное будет в сильнейшем блюре.
Каждая строчка... Ладно, каждая третья строчка
Нуждается в акупунктуре.
Почту не носят четвертый день, никому не надо,
И так весь декабрь получать открытки и слать открытки.
Все ждут не дождутся такого вот настоящего снегопада
Хоть с пятой попытки.
Ты не поверишь, тот год был тоже длиной в неделю.
Быстрая стрелка — на самом деле ведь, часовая.
И поди разбери, всё ли успели, и что хотели,
И как бы узнать точнее, это что-то не называя.
А самолет летит, и за ним этот след невозможно белый.
В доме напротив зачем-то включили ёлку.
И вот ты берешь телефон и точно знаешь, что дальше делать.
Но толку.
(28 декабря 2013)
Ночной маршрут трамвая номер три
до Янгеля, где ты из леса вышел.
Железо крыши высоко, но выше
Неотраженный свет, что фонари
Кидают в ночь от всех своих щедрот
и сверху вниз глядят без сожалений
на нас на всех, давно бегущих от
любого удивленья проявлений.
Ты переходишь двор наискосок,
Скрипит тропинка под свежайшим снегом,
Ты словно сна подсмотренный кусок,
Что снится после праздника коллегам.
Заходишь в дом, прижав магнитный ключ,
Проходишь, задыхаясь, три пролета,
Ложишься спать. Пока я среди туч
Машу тебе из окон самолета.
От А до Б — экватор или два.
Зашкаль же, счетчик дней и расстояний!
Когда от Рождества до Рождества
Выходим мы из разных состояний.
Я вижу океан, ты тоже там.
Я буду далеко, ты не был близко.
Сближает нас вот эта высота
И, может быть, московская прописка.
Ты приходи ко мне, заходи в окно,
я даже не знаю,
ты же всегда только так умел.
У меня тут всего полно:
мармелад, мороженое, карамель.
Чайник в который раз только что вскипел,
через восемь минут снова начнет вскипать.
Допустим, жду тебя в пять.
Вот уже три недели жду тебя в пять,
Пора уже привыкать.
Приходи, например, когда
я уже лягу спать.
Не дожидайся утра, завтра будет среда,
просто скажи, что был.
Кружку не убирай, кружку не убирай,
я все равно допью этот холодный чай.
Там за окном кто-то другой, не ты,
снеговика слепил.
На столе мармелад, в окне отраженье плиты,
искры чужих петард падают прямо в снег,
падают в темноту прямо из темноты.
Нет, жду тебя в шесть.
Вот уже много лет жду тебя в шесть.
Не начинаю есть
и забываю спать.
Если ты есть, не приходи опять.
Не уходи опять, не приходи опять.
Я даже не знаю,
ты же всегда умел запутать меня.
Нет, ну не всю же ночь мне здесь у окна стоять.
Ты приходи в четверг, где-то в начале дня,
чтобы наверняка.
Не говори, в какой, не усложняй пока.
(13.12.13)
Теплым шубам белым шумом
Над прошутто снег на шутку
Не похожий. Так-то, боже.
По-другому быть не может.
У тебя хватило такта
Над подарком не кудахтать —
Ничего тебе под силу,
Я его и попросила.
Так-то безусловно проще,
Освещает ёлка площадь,
И над всем твоим «не надо» —
Шуберт. Шуберт, «Серенада».
(6 декабря 2013, Прага)
Земля насажена на вертел,
И горизонт пока горит,
А ты найдешь письмо в конверте
Тяжелым, как метеорит.
И на продавленном диване
закончишь думать о нирване,
как пить, проваливаясь в сон,
что был вчера незавершен:
Роняют груз кариатиды,
камнями полнятся бока,
льды закипают Антарктиды,
недооткрытые пока.
На входе предъявляют чеки
все претенденты на ковчеги,
и скорость близится к нулю,
пока тебя еще люблю.
Смотри, темно во всей Вселенной!
Лишь мелочь звезд, как мошкара.
Кого во сне зовешь сиреной,
не обнаружится с утра.
Но спи. Такое нынче в мире,
что будь будильник на четыре,
все попадутся — кто на ком.
И память выйдет с узелком.
Такая ночь. Мы все в эфире.
(8 ноября 2013, Дублин)
Вечнозеленая осень с очень простым рисунком,
Где в градиентах этих будем чертить границы?
Мяч перекатит поле, не доверяя лункам,
Мальчик бежит за папой, папа занят девицей.
Патина статуй — тоже часть игровой палитры,
Небо оттенка кофе будет за час до бури.
Пересчитать успейте (скоро помчатся титры)
В плюшевом леприконе зеленоглазых фурий.
В зернах своих сомнений вырастишь дома шемрок,
Скоро пойдут побеги, будет не так обидно.
Ты достаешь пельмени. Падает с крыши Шерлок.
Дальше почти понятно, но ничего не видно.
(7 ноября, Дублин)
Ах, как легко разжечь камин
для девочки со спичками.
А поезд едет на Берлин
с российскими табличками.
Звенит в стакане метроном —
Размешивай Смоленщину.
А вдруг на этот раз — оно,
или она — как женщина.
От двадцати часов пути
не выспаться, не спрятаться.
А в ресторане ассорти,
как нулевая матрица.
И ты стоишь на берегу,
как дроги, неотесанный,
И видишь Родину в снегу
с дурацкими вопросами.
А электрический разряд —
случайная история,
И поезд катится назад
в иные территории.
Где, появись она в окне,
Успел бы ты опомниться.
Ведь на волне, как на войне
Стрела за пулей гонится.
(3 ноября 2013, Дублин)
Эта осень обалденна, словно в Болдино
Я такой уже не помню, хоть и взрослая
Дворник Жора непредставленного ордена
Словно листьями, забрасывал вопросами
Сколько пробовал, но все же не распробовал
Ничего здесь просто так не получается
И захочешь — не услышишь слова грубого
И другой такой страны не повстречается
Тут и дождь ежесекундно передумывал
Заливал, командировочный, с три короба
Говорил: настроить в следующем году бы вам
относительную радость было б здорово
Вот пригонят времена для зимней обуви
Вот начнут нести пустую околесицу
Раздражать отцов невест стихами новыми
Целоваться до утра на черной лестнице
Только осень не какая-то прошедшая
Я ее и не признаю за экзамены
Только листья, только цвета сумасшедшего
На столе в тяжелом чайнике заварены
Этой осенью, друг мой, такое, что болд не болд.
Как бы с осью дурного не вышло (кручусь пока).
Под окном на веревке гуляет козленок Уолт,
А за ним далека и долга Поликлиника.
Третьи сутки подряд забивает эфир кефир,
За помехами суть разобрать не могу никак,
Знал бы ты, как боюсь позабыть предыдущий мир,
Здесь опять Палэ-Вырэ, Тай-Тай и в конце Чик-Трак.
Я бы имя свое распознал за водой помех,
Записал бы, что мог, подарил бы тебе слона
Полюбил бы твой смех, стал сильнее и лучше всех,
Но не ловится, кажется, больше моя волна.
В этом детском саду, будто в графском пруду (иду),
(Много листьев и все ненавистнее сон дневной.
Спал бы с плюшевой рысью, но надо иметь в виду,
Забываются все — кто и спал, и не спал со мной.
***
Слушай, кажется всё — от отца и того лица
Принимаю решение: да, отключай миры,
Начинаем сначала, глядишь, и получится.
В крайнем случае, вот — новый код призовой игры.
Пришли мне чек на полтора часа,
Украденных тобой из общей жизни.
Когда б не эта склонность к дешевизне,
Никто б не стал сенсацию писать.
Дороги звонче, сдачи не бери,
Переходи на темную аллею,
Я в этот раз тобой не заболею,
Держу пари.
Когда б не фонари,
Ты здесь не появился бы вчера,
Никто не верит точности расчета.
Но день как день и скоро на работу.
Давай заснем часа на полтора.
Видел удивительные страны,
Хочешь в ноябре на Эверест.
Говорят, что ты немного странный.
Бог не выдаст дом твой и подъезд.
Этот день в огонь не подливает,
Пусть неблагозвучен перевод,
Просто по-другому не бывает:
Скоро школа, старость, новый год
Маленькие звезды, тусклый месяц,
Липовые блики на окне —
Будто выбирай одну из лестниц
И взбирайся весело по ней.
Ты молчишь, что странно для поэта,
Этот фильм не то чтобы немой.
Просто непростительное лето.
Бесят пробки, хочется домой.
Какие долгие прелюдии,
Какие лужи по колено!
Одна отрада: чай да штрудели
под слоем полиэтилена.
Слепого солнца луч проплаченный
сравним со стоимостью ренты,
где наш сосед штыри вколачивал
В сырого неба градиенты.
Иной сентябрь, прогиб которого,
Как фронта линия при натиске.
И нарисованные головы
дождь размывает неприятельский.
Считают дни комбинезонные
Очаровательные песики,
И лишь старушки всесезонные
Всё тащат сумки на колесиках.
Сидим, молчим и слушаем Морчибу.
Скажи спасибо, что скажу спасибо,
Когда дойдем до трека "Be Yourself".
Задуй огонь двухтысячного года,
Во всей Москве нелетная погода,
И душно солнцу, запертому в сейф.
Потом допьем и может дотанцуем.
И, больше не употребляя всуе,
Обнимемся, поднимемся, пора —
Уже снега на подступах к столице,
Полиция не даст повеселиться
Лицом к стене за песни у костра.
Приемный день молочней за туманом,
Родной — давно сказал, что по домам нам
Пора закончить срочные дела.
Мой милый друг, вот циркуль, вот светило,
Я ничего тебе не посвятила,
Но передай, что я подождала.
Бывает, в десятом проснешься
(не классе, а в девять ноль шесть),
Уверенный, что не возьмешься
Всего до обеда прочесть
Проверить стежки, запятые
И знать, закрывая тетрадь,
Что осень мешки золотые
Уже начала собирать
Что плотно зашторены окна,
И праздное свернуто в трей,
И хочется око за око,
Чтоб ярче, бодрей и быстрей
Чтоб отзвуком модного писка
Без мягкого знака «любов»,
И трескать ириски без риска
Остаться вообще без зубов
И ты повторяешь кого-то
Что больше к тебе не приду,
И осень с лицом пулемета
Сбивает все листья в саду
И где-то под ярким экраном,
Который не ты подарил
Косая полоска шафрановая
сбежит, не касаясь перил.
В морях, на холмах и равнинах,
Где ветер взлетать норовит,
Так плохо без дыр на штанинах
И так хорошо без любви.
Такие большие недели
Растянешь на месяц-другой,
И вот уже парки раздели,
И башня болтает ногой.
Какие миры за мирами
Откроешь ты ближе к снегам,
Куда бы тебя забирали
По вторникам и четвергам
Клубничного джема розетку,
Ботинки с гвоздями внутри,
Студентку, брюнетку, соседку
И номер на девять-шесть-три.
И вроде, всего выше крыши,
И даже почти глубина.
И осень выводит, ты слышишь,
На окнах свои имена.
И все, что попробовал летом,
От этого и до того,
Висит на прищепке пакетом
И ветер качает его.
1.
Языковой барьер сильно снижает планку:
дальняя Касабланка,
ближняя Касабланка
или метро «Полянка» —
все на один манер, если миллионер.
Скатится самобранка до неплохой огранки:
множество плоскостей для дорогих гостей
завтра проедут танком
в скромный твой интерьер.
И ничего такого, если без «например».
2.
Но, например, сверху висит икона:
девушка с татуировкой дракона,
женщина с татуировкой дракона,
бабушка с татуировкой дракона.
А рядом схема вагона,
а ниже вагон жаргона,
а дальше — твои погоны.
И нет ничего такого,
чтобы спокойно на звезды смотреть с балкона.
Вообще ничего такого.
3.
В окно на Центральный парк видна спина бегуна.
Кем бы ты был, если бы не выучил времена.
(август 2013, Нью-Йорк — Москва)
Мальчик собирает пирамидку:
Красный-синий, красный-синий-белый.
Радиус уменьшится к вершине,
Кончатся детали на полу.
Мальчик удивительно серьезен,
в каждом пассе чувствуется стержень.
Стопку плоских бубликов венчает
голова космической совы.
Смотрит удивленными глазами:
Руки стали больше и сильнее,
Небо чуть касается макушки,
Много слов, а маме шестьдесят.
Почему-то завтра - на работу,
В холле неисправен выключатель,
Нужно отвезти жену в Икею,
Старшему оставить на кино.
А еще отклеились обои,
А еще машинка не сливает,
И на ужин, кажется, пельмени.
И как будто ужин - каждый час.
И тогда ты вновь садишься на пол,
Разбираешь это слой за слоем,
Срочно плоский круг за плоским кругом,
Белый-синий-красный, синий-кра...
И опять всё близко и нормально.
И в таком прекрасном беспорядке!
Мама объявляет: мойте руки.
И ты снова медленно живешь.
Слушай, командир мой, командир,
Роботы захватывают мир.
Скоро будет дождь, а после — осень.
Шум в окне, заслушанный до дыр.
На ладони видно не ладонь.
В споре что ни реплика — огонь,
Реже вспоминают о вопросе,
Чаще распечатывают бронь.
Что там, недолет ли, перелет?
Лед в стакане, под ногами лед.
Ты успел, а я не преуспела —
Эта осень пленных не берет.
Телефон повадился звонить.
Я теряю нить, теряю нить.
С мая нет вестей из Винтерфелла —
Не о чем, как видишь, говорить.
Ладно тебе, ну чего ты ни бе ни ме?
Главное, что жива и в своем уме.
Главное, что поем о своем вдвоем,
Грамотно врём и поводов не даем.
Вот бы взобраться сейчас на вершину Икс,
Сверху смотреть, как переплывают Стикс —
Вот же идея фикс, не игра, ура.
Шутка стара? Но крепко стоит гора.
Видимо, твой браслет ослабел, слетел,
Точки до «Л», а вот после «Л» — от тел.
Мой телефон на три, городской, сотри.
Не говори!
Кто там горит в аду, подолью пойду.
Сколько еще примечательных дней в году.
Не пропаду.
Когда в ночи приходит полумесяц
и говорит: «Как тихо в стратосфере!»,
Ты отвечаешь: «Всякое бывало»,
Немедленно проваливаясь в сон.
Будильник в десять всё уравновесит,
Воздав по вере дуре в полной мере,
Накрыв многоугольным одеялом,
Открыв сомнамбулический сезон.
И только на прозрачной оболочке,
Куда луна еще не попадала,
Вдруг отразится радостное что-то,
Как будто показалось и ушло.
И наволочка счастья напророчит,
Пока вдруг не почувствуешь: устала.
И тут же соберешься на работу.
Лишь гейт отобразится на табло.
У меня хай сосаити всегда было в хай прайорити.
Почему вы меня бросаете, правнуков не приводите?
Апельсинов авоську, ведро аскорбинок, фанточку?
Я лежу и смотрю, не дышу и смотрю на лампочку.
И она здесь такая, в общем, как небо, синяя.
За какого там сына, духа и снова сына я?
Не похоже, что здесь бывают другие правила.
Вот к соседке пришла медсестра, простыню поправила.
А другая соседка, Элла, поет ла-ла-ла-ла-ла.
Мне уже сто двенадцать, я много успела, сделала.
Революцию помню и лет через сорок конец войне
И Гагарин летел, его каждый видел в своем окне.
Может штору прикроем, такое солнце палящее.
Всё теперь настоящее, даже жизнь настоящая.
Приходи, например, в четверг в полвторого с яблоком.
Я пока, говорю, побеседую с тем вон облаком.
Эни-бени, сложный счет,
Я нашел, хочу еще.
Если не поверишь клюкве,
Выходи на нужной букве.
Камень, ножницы, бумага,
По ту сторону оврага
Лес погуще, потемней,
Приходи скучать по ней.
Боевые пале-выре,
Мы одни в пустой квартире.
Ради бога, Кукумак,
Пусть пока что будет так.
Раз кукушка, два кукушка
У тебя одна макушка,
Три-четыре, пять в груди,
Я не спрятался, иди.
Звездные войны, пора открывать сезон,
Переводной Майдан, переменный Брайтон.
Парни уже доказали, что есть бозон,
Но не нашли пока неизвестный край тот.
Что там стоят за числа у копирайта,
Если в условии нет никаких таймзон?
В холле безмерных безменов под ход часов
Определяются точно Апрель и Родина.
Крутится зимнее-летнее колесо —
Кажется, счастливы все и здоровы вроде бы,
Подиум только скрипит. При такой погоде
Вряд ли решить уравнение хромосом.
Дождь засветился, и скоро прольется свет,
Где-то кричит кукушка, на деле — горлица.
Если давал совет, пригласи в буфет:
Пусть ошибешься и новое имя вспомнится —
Самое время уже подкормить бессонницу,
Пусть через столько лет, через столько лет.
Когда в Москве включают эскалаторы,
В Нью-Йорке зажигаются огни.
А ты встаешь, допустим, в полдевятого
И где-то пропадаешь до семи.
Дела обычно срочные и точные,
Обычно всё горит, и дым — как яд.
И только ночью смыслы междустрочные
С тобой, как со звездою, говорят.
Бывает, что, спрямляя траекторию,
Какой-то астероид номерной
В окно заглянет: где там та, которая
Когда-то обещала быть со мной.
И ты, допустим, выбежишь в парадное,
Без шапки, с коньяком и сквозняком,
И ждешь, пока пройдет она, нарядная.
Но не проходит, хоть и далеко.
Почувствуешь момент, когда накатится,
Но всё, что не случилось, не сравнить:
Вот в прошлом веке не залез под платьице,
Вот в нынешнем не смог заговорить.
И дальше спорно всё, помимо этого:
Где выпала звезда — теперь изъян.
Но видишь, снег с планеты фиолетовой
В огромный попадает океан.
Пока мы ищем, письменность жива,
Когда б услышать всё, что не пропето.
Ах, это лето — будто бы не лето,
Какая-то другая синева,
И девочки уже не с факультета.
Гудят суставы, солнце не в струю,
Прогноз погоды поменялся круто,
Хотя не объявляли почему-то,
Но льет с утра, полцарства за ладью,
Которая плыла бы по маршруту.
Любые мысли легче сотни лет,
Когда б другие их произносили.
Мы столько униформ поизносили,
Что сомневались, промотав куплет,
В ниспосланной кому-то суперсиле.
И надпись «Осторожно, хит-парад» —
как благодатный отжиг за кустами.
Мы завтра поменяемся местами,
Когда расформируется отряд.
И будем жить, пока не перестанем.
Едет фиолетовый трамвай.
Виолетта, не переставай!
Служба газа, шарфик Исидоры,
Дальше, чем Кудыкино, — не горы.
Сложен выбор, если Каравай.
Где-то намечается рассвет,
Где-то день за ночь, а где-то нет,
Окружай пространство именами,
То ли еще будет завтра с нами,
Если не откроют кабинет.
Близок день какого-то числа,
В стоге сена острая игла,
Ленточка гимнастки улетает,
Но и так чего-то не хватает,
То ли соли, то ли помела.
Как сказал Иванов-МакКормик,
Пока были еще друзьями,
Покрываются двор и дворник
Историческими слоями
Где ковры выбивала Алла
Из одиннадцатой квартиры
Много снега вчера упало
Жаль, что белого не хватило
Не попросит лыжню никто тут
Не запахнете смолой и воском
А под вечер опять цейтноты
или чай со своими в доску
И команды «Сережа, место!»
Инородным не будут звуком
Но пока три часа сиеста
А потом до утра с худруком
Это раньше в слепом угаре
По пути к комсомольской стройке
Приходили ко мне бояре
Молодые и так, на тройку
А теперь выбивает ветер
Из последних ковров узоры
Мы живем дольше всех на свете
Неприметные режиссеры
ужасно хочется уйти
куда-то к дальнему разъезду,
где не для всех осталось место
вне зоны действия сети
но перетопчемся, пройдет,
переночуем где попало,
когда бы не попасть в опалу,
и не влезать на разворот
уже забыты адреса,
и беззащитны кандидаты,
до ручки номерной палаты
иные слыша голоса
и ночь мощна, как великан,
и не исписаны тетрадки,
но, в общем, знаешь, все в порядке
пока
всё, весна, отстань уже,
видишь, стынет ужин,
гаснут яйца фаберже
белые снаружи
и ложится новый снег
на блесну отлива,
всякая весна — к весне,
пусть нетороплива
новый день включает свет
дорого и плавно,
то, чему названья нет,
скоро станет главным
и ко всем проводникам
поспешат заказы,
чтобы «миракл ту кам»,
в общем, всё и сразу
так под шорохи машин
красных и воскресных
ты наметишь нам вершин
небезынтересных
но сумеешь всё забыть,
только станешь взрослой,
после снега, может быть,
после, после, после.
Вот обыкновенный вечерок:
Из духовки яблочный пирог,
Тает сахар в чае из пакетов,
И как будто не было пикетов
На пересечении дорог.
Сумерки, обычный снегопад,
Где-то заряжается айпад,
Светит лампа, лает телевизор,
Истекает годовая виза,
Дети спят, а взрослые не спят.
Теплый плед утаптывает кот,
Кто-то для кого-то что-то шьет,
На часах разброс минут на десять,
Если больше некуда повесить —
На стене болтается ружье.
И по сути только это бесит.
ты очень хороша, когда на чердаке
читаешь чуть дыша в зеленом парике,
повсюду дым и хлам, и век пока другой,
богатый вязью глав, написанных тобой
ты, кажется, легка, но видно - тяжела,
пусть этот расстилал, но этому дала,
где африк темнота, распахивалась дверь,
простая красота, и где же ты теперь
сорока, не воруй, покуда не блестит,
приборов серебру - последний аппетит,
отчертишь итого, чтоб дальше ускользать,
но отыщи его, не потеряй опять
Заметает зима, заметает зима,
всё, что было и будет, дома-терема,
и мосты, и посты, и посты у плиты,
только ты из-под снега торчишь, только ты.
Вот ты вымахал, времени гриб-маховик,
из-под всех орфографий, играя, воздвиг
от столпа до столпа, что отмерзла стопа,
посыпают тропу и чернеет тропа.
Перекрестным огнем фонари, фонари,
убери за собой декабри, январи,
переставь календарь, даме льда наколи,
чтоб упала звезда, и соседи ушли.
Я пробуду недолго в твоей стороне,
чтоб процеживать правду в пустой болтовне,
но когда без ключа ты не сможешь идти,
всё равно не крути, не крути, не крути.
В моем окне качается луна,
Трясет береза мокрой головой,
И если вдруг нагрянет тишина,
Завоют трубы песней горловой.
Вокруг одна вода в конце концов,
И вот уже лежишь, закрыв лицо,
И падаешь, овец не посчитав,
В какой-нибудь небесный Кокчетав,
Проваливаясь в сонное желе.
Чтоб через миг тебя не пожалел
Убийственный будильника звонок.
В твоем окне — качается кино.
Девятый час, зима уже,
тускнеют крыши гаражей,
и окна верхних этажей
засветятся, а ты...
твои «Березка» и «Самшит»,
и белыми рукав зашит
и всё тебе принадлежит
в пределах темноты.
Шумит проточная вода,
в лоточке кислая среда,
и лето будет навсегда,
застывшее в ч/б.
И нет пропаж, пока фиксаж,
берет космический пейзаж,
и всё, что ты мне не отдашь,
принадлежит тебе.
Перешагнули в новый век
опухших век и ипотек,
а за окном такой же снег,
и не видать лица.
и если веришь в инстаграм,
то впереди — набор программ,
а смерти нет. Лишь по утрам
не просыпается.
Оставьте нас наедине
и о какой-нибудь фигне
я напишу с особым смыслом.
Пока доступен абонент,
не изменить набор планет,
и будет снег к двадцатым числам,
а может зайчик на стене.
Прикройте поплотней окно,
кому замерзнуть суждено —
дрейфует без того на льдине,
и местечковый сирано
одну из многих параной
сожмет в сюжетец пародийный,
чтоб над убогими грешно
смеяться.
Времени станок
весь день бумагу линовал,
чтоб не болела голова,
кому и где пересекаться.
А ночью выросла трава —
и соль да хлеба каравай,
и с пятницы до воскресенья танцы.
И слишком ты уже сова,
чтоб спать пытаться.
(2005, 2012)
Серый дождь над головой,
Проходи, пока живой,
Здесь какая-то девчонка –
Может, выгонишь домой.
Входишь, «здрасьте» проскрипев,
Чайник страстен, докипев,
В холодильнике сгущенка,
И по радио припев.
Подоконник, Пастернак,
Пусть пока что будет так,
Над Землей аэростаты
Пролетают не под знак.
Хватит кнопки нажимать,
Доставай свою тетрадь,
Не растащим на цитаты
и не станем отбирать.
За потерянную нить
Можешь не благодарить,
Ночь подставит табуретку
И научит говорить.
В ежедневнике среда,
Небо тянет провода,
У тебя часы с подсветкой,
У меня всё навсегда.
Забери свое «эскузо»,
Все мы родом из Союза
И коллекция монет —
Марки, форинты, песеты.
У тебя мои кассеты,
Никого на свете нет
Ни дороже, ни богаче,
Все уехали на дачу,
Чтоб Протва или Ока.
И скажи еще спасибо,
что невиданная рыба
Не орет на рыбака.
Здесь не реки — океаны,
Страны, страны, страны, страны,
С перерывами на сон.
Если верить интернету,
Там, где бросили монету,
Завершается сезон,
Лето, шорты, газировка.
Не поможет трассировка,
Если некуда идти.
И как будто бы неловко,
Что ни жизнь — командировка,
Без обратного пути.
Есть в Турции провинция Нигде,
Там каждый камень тянется к воде,
И жизнь течет, где будешь посторонним,
Пытаясь придираться к ерунде.
Есть в Турции провинция Нигде.
Имеют представленье о плодах
сухого лета, зимних холодах —
Какой вам подойдет этнохороним,
нигдешники в подземных городах?
Где сутки исчисляются в годах.
Хороший день кончается ничем,
Во всем отличном множество причин,
Когда их ни к чему не приурочат.
И совпаденья не разоблачить,
Хоть третью жизнь историю учи.
Здесь города уходят в никуда,
Когда идет холодная вода,
Когда она, врываясь среди ночи,
Наверх не успевает передать:
Распредели, кому не пропадать.
И где вода касается моста,
Включается иная широта.
Я усну и мне приснится
(но под утро, как всегда)
Кто-то в белой колеснице
И прозрачная вода
Мяч, безадресно летящий
Не в Европу, а куда?
Новый год ненастоящий,
С чувством снега или льда.
Год с насечками рулеток,
Карандашный дождь в окне,
Тени первых пятилеток
В тихом омуте, на дне,
Свет с годами на Кудаме,
Шум эсбана в банный день,
Дом с холстами,
Змей с хвостами,
Май,
Апрель,
Трень-брень,
сирень!
...Нет ни слова в новой роли,
Но таблички к городам,
Как секретные пароли,
Кому надо передам —
Не мешают палки в спицах
И ума не по годам.
Я люблю, когда не спится.
И еще кого-то там.
Он говорит, иду, готовь еду,
А в трубке ливень, не переставая.
Она идет по линии трамвая.
Он родственник по линии отца,
Но дальний, как от Химок до кольца
в погожий день в двенадцатом году,
когда близка иная мировая.
Он ни о чем таком не говорит.
Блестят пути, схожденье допуская
За остановкой улица Сумская.
Он проезжает столько знаков "стоп",
Не находя других препятствий чтоб
Войти в хрущевский малогабарит,
Как, например, в песок вода морская.
Ну в смысле — раствориться, слиться с
ночной лавиной близкого шоссе,
Правительство дождя не распуская.
---
Есть телевизор, мягкая кровать,
Но поздно и не время пировать.
Звонок. Она не хочет открывать.
Пора, просыпайся, смотри же, смотри,
Под облаком где-то летят пузыри,
И в каждом втором барабанщик внутри!
Не понял пока ты, но город покатый
К прозрачной земле воспарил.
Смотри, указатель за тысячу вёрст,
Туда же никто никого не довёз,
Но эхо басит про какой-то утёс,
Где людно и тесно, но лестницу местный
завклубом куда-то унёс.
Бывает, забрезжит зарею восток —
Восторг и смятенье, азарт и восторг,
Никто со светилом контракт не расторг.
Но, переживая, вода неживая
Шумит и шумит в водосток.
--
Я пальцы ломаю, к цветку пришивая
Последний седьмой лепесток.
Я пробую выписать твои волосы,
Беру их на карандаш,
Мой старый телевизор давно не в голосе —
И вынести сложно, и никому не продашь.
Каждый листок с рельефами подписи,
Каждая нота прикидывается бене,
Пытаюсь представить, какое ты сегодня
Мог бы произвести впечатление.
Радуйся, я не представляю тебя, печалься!
Передавай другому развернутый разговор!
Проблема в том, что здесь и сейчас
Нет уже никого.
Я, кажется, уже понимаю динамику —
Сравниваю фотографии от визы к визе.
Но вдруг что-то знакомое доносится из динамиков
Соседа снизу.
От одного только имени твоего холодею,
И каждый раз, отходя ко сну,
Думаю, что забыть тебя, в общем-то, неплохая идея.
Завтра уже начну.
одна была, как зеркала,
другой не отражался,
одной была душа мала,
и коридор сужался —
направо дом, налево дом,
такой же дом напротив,
одна была как подо льдом,
и был другой не против
одна была одной строкой,
и чтобы штиль был полный,
одна хотела,
а другой
искал невольно волны
одной давно за пятьдесят,
другой часы заводит,
но говорят,
что каждый свят,
пока по морю ходит.
И, например, Марина
выйдет к тебе в старинной
вытертой серой куртке,
с виду как постовой
Будет дорога длинной,
Дольше недели блинной
В мартовском Петербурге.
Черный и листовой
Ты в кипятке заваришь,
Скажешь, привет, товарищ
Стопку листков измятых
Вынешь из рюкзака
Имя протараторишь,
Глухо окно зашторишь,
Чтоб о других десятых
Поговорить пока
Сколько десятков клавиш
Ласковым словом ранишь,
раз перейдя границу,
переходя на ты
Звездами озаглавишь,
Наверняка прославишь,
Определишь в петлицу,
Выставишь у плиты
Не приходи к обеду,
Не приноси победу,
Ветер подует в спину,
Зашевелит крыло
Завтра уже приеду,
Не прерывай беседу,
Слышит тебя Марина,
Дышит в твое стекло.
Рождественский доеден гусь,
Разомкнут хоровод.
Вот, кажется, уже проснусь,
А в мире – никого.
Иголками усыпан двор,
След санок на снегу,
Мигает дальний светофор,
подобно очагу.
Пустые улицы пусты,
И холодна зима.
Пойдем, проверим все посты,
дома и закрома.
Я имя не произносил,
И если часовой
Найдет записку «я тут был» –
Пусть вертит головой.
зима, декабрь, жара на всех фронтах,
чекинов больше в аэропортах
и не предложат лишнего билета,
у аварийных выходов ногам
гораздо лучше, и хвала богам,
что будем спать не возле туалета
лети-лети, на запад, на восток,
никто не станет поливать цветок,
уйдет в песок и ниже этажами,
где вечно до утра горит окно
и видно то мужчину в кимоно,
то женщину в малиновой пижаме
не будет связи снега и зимы,
и нет сумы, где урожай хурмы,
но вяжет и без этого — от вдоха,
простые люди, елки, борода,
дороги, города и провода,
куда ушла великая эпоха
мы все летим как будто по делам
и чемоданный парк прижат к столам,
голы забиты, телефон заряжен,
и торренты ограблены на треть,
но нечего и не на что смотреть,
когда исчезнет двор под фюзеляжем.
Она говорила яблоко, она зажигала яблоко,
а он выбирает публику и песни для никого.
Она не снимала ролики, домой уезжала в Зябликово,
его ничего не трогает в процессе как таковом.
Она говорила — дорого, но не выносила старого,
а он ежедневно новые выкидывал номера.
Она не ломала голову, когда он читал Гаспарова,
а он забывал всё начисто и вещи не забирал.
На ней все балансы белого, на нем — реверансы гениям,
она отдыхает в Греции, а он доедает суп.
И если ее концепция — приемное отделение,
то он у окошка целится, а мимо других несут.
Какие-то фото в рамочке и письма потом выбрасывал,
Как будто стирал из памяти. Но память не жжет карман.
И только цветные бабочки, летающие над трассами,
Вели над его небрасками подсвеченный караван.
Да, собственно, больше нечего. Молчит она, кроме прочего,
а он никого не слушает, и тоже не говорит.
Но где-то в почтовом ящике зацепятся междустрочьями
и снова начнут историю, не влезшую в алфавит.
Не мусоль свой пионерский галстук
Накрути его на карандаш
Звезды зажигаются и гаснут
Если не успеешь — не продашь
Видишь, вьются флаги ресторанов
По ветру названья повтори
Раскупают жареных баранов
В ящиках твоих экзюпери
Едут многослойные дороги
Высыхают реки под землей
И опять какой-нибудь Георгий
Ускакал с какой-нибудь змеёй
Что придумать, с кем договориться,
Если исчезают без следа
И страна березового ситца,
И совсем иные города
Бывает на день замираешь
В такой рокировке планет
Как выйти отсюда, не знаешь?
Совсем указателей нет
Ни рыбок на фоне Гольфстрима
Ни клина, где к югу спешат
И я задыхаюсь от грима
Хоть в принципе есть, чем дышать
Вокруг ни единой опоры,
И прошлого ворох внутри
Романы сдаются в наборы
Из серии сам собери
Но только подумаешь резко
Что вроде бы дел дофига
Как тут же придет эсэмэска
О скидке в четыре шага
(1 октября, Берлин)
такое иногда в прожекторах
что замираешь в ужасе на месте
то платье не понравилось невесте
то эхо заблудилось во дворах
и например какая-то звезда
прогнозам и угрозам не внимая
следит чтоб параллельная прямая
к другой не потянулась никогда
примерно половина сентября
проходит под эгидой батареи
где спрятались твои гипербореи
чтоб ветер им тетрадки проверял
и если эту землю побелить
координаты не определить
и клен без нарушений оштрафованный
не отразится в луже заштрихованной
У попа была собака
в зоопарке — кенгуру
ты — никто по зодиаку
я — от старости умру
ночь от марса до урана
фонари чужих планет
вышел месяц из тумана
может вынет, может нет
хлещет дождь, качает лужи
растворяет все пути
я внутри, а ты снаружи —
диагностика сети
и земля многолитражна
в перестуках по трубе,
где число слогов неважно
все равно водить тебе
По сентябрю по сентябрю
На листьях цвета айрн-брю
Возникнут схемы поездов
Ненаших городов
Такие были города
Но там среда, а мне куда?
Везде дороги без следов
Двухтысячных годов
В глубоких лужах сапоги
Еще не выбраны враги
Никто не знает про вождя
И шумно от дождя
И кажется, мне только шесть
Где хочешь есть и счастье есть
И позовут, в себя придя
Немного погодя
Ночь длинна,
В эфире тишина,
Падают старушки из окна.
Все они не пойманы — не воры,
Только я прекрасная одна.
Cпи спокойно, мокрая страна,
Комнатой дождя отделена
Все твои пустые разговоры —
Тоже небольшая глубина.
Будет в огороде бузина
Или на подушках ордена —
Разные находятся глаголы,
Но примерно эти времена.
Здравствуй, радость моя неземная, мыльные пузыри
Там, где квартиру с тобой снимали — глина и пустыри
Выбелен тот старик, сморщены гобелены, пошли дожди
Трижды звонок и земля из-под ног: «Входи».
Так ли трава зелена, глубока страна, перелет далек
Быстро ли свет догорает, садится легким на уголек
Тот, через два пролета и три световых передал привет.
Выключи свет.
Падаешь ниц, эти луны, прошедшее время, какой залог
Все перекрестки пройденных улиц ложатся на потолок
Утренний крик, перевёрнутый нимб, батарейный чат...
Он не нашел ключа, глина и пустыри, начал уже лепить, вылепил до плеча.
(лето 2011, Берлин)
сначала она придет и спросит тебя ну как
а ты лепетать летать и крылья на сквозняке
и если пропал рыбак найдется другой рыбак
смотри поплавки в реке как лампочки на щитке
не хочешь но скажешь всё когда получил пером
она же качает да а может кивает нет
и вешает ватман сейл на первом и на втором
а после выходит в свет на несколько долгих лет
сначала идут дожди потом мерзлота и та
а ты почему-то ждешь и скроллишь на юг и вест
и если какой-то вдруг увидит в себе кита
напомни про тех двоих из очень далеких мест
блесна полоснет лучом откроет тебе глаза
сожмет кулаки реки любитель взбивать масла
и в общем она придет вернется как ты сказал
в каком-нибудь феврале тринадцатого числа
Дано: начало февраля,
В окне дома из хрусталя,
Спустил собак на белый снег
Хозяин у авто,
Двенадцать футов под крылом,
И без тропинки, напролом
Бежит какой-то человек,
Забывший кое-что.
А фонари еще горят
И, продолжая звукоряд,
Влетит в открытое окно
Четвертая строка,
Запахнет хлебом с молоком,
И будешь полным дураком
Без прочих «если» и «дано»,
Уже наверняка.
Ты время, вроде, указал,
Теперь смотри во все глаза
И слушай: скоро Джо Дассен,
Пока рука легка,
Раскрутится на трёх блатных
И звук знакомых позывных –
Из позабытых мизансцен –
Из трёхпрограммника.
И стало как-то хорошо –
Я помню даже снег пошел
И отзывался при ходьбе,
Барометры дробя.
Лишь свет в окне накал снижал.
Но помнишь, кто-то там бежал?
Так, может, он спешит к тебе,
А ты не у себя.
Не дойдут уже до брега
Тридцать три богатыря -
Вывоз мусора и снега
За границу декабря
Там, где связанные елки
И развал не бахчевой,
Кроме томика на полке,
Не осталось ничего
Мать грозит не отморозку
(Шалуны сидят в кино)
И закатная полоска
На просторе ледяном
Ветер чешет снег на крыше,
Шелестит тряпьем афиш,
Если ты меня не слышишь,
Лучше сделай вид, что спишь
За тебя ловлю желанья,
Что за эльфы? не смеши!
Идеальное посланье
В мануале напиши
Будут стоны, яхты, фьорды,
Но сначала день сдадим -
Триста шестьдесят четвертый.
А потом еще один.
Мой Джим, руки не подавай,
Не жди, пока уйдет трамвай,
А поступи как хореограф –
Расставь всех «бывших» в «каравай»
И сочиним, как Вонг Кар Вай,
Убийственный кинематограф.
Мой друг, тут всё наоборот –
Изобретен водопровод
И жарят зимы батареи,
Стареть тут некогда совсем,
И если просыпаться в семь,
То доживешь до юбилея.
Смелее в бой, конкистадор,
Я наблюдаю в монитор
Весь мир под нашими ногами…
Нетерпеливое «Мотор!»
И остается коридор
Отмерить нервными шагами
И вот, кирпич на кирпиче,
И есть название на «Ч»,
И кульминация – в начале.
Но фильм как будто бы ничей,
Пока звучит виолончель,
И имена не прозвучали.
Моя любовь – в твоем календаре,
Где неизвестный месяц на дворе,
Квадратны графы, числа посерёдке –
Давай с тобой по водке да селёдке
И ночью повисим на фонаре.
В такую глушь не всякий забредёт
Кто знает, что еще произойдёт,
Пока сорочку в проруби полощешь.
Кто говорил, что скоро будет проще,
Не перенес недельный перелёт.
И, как тогда, в бревенчатых стенах
Мы выберемся на полутонах
К прозрачной мысли – было ли начало,
Когда сильнее сердце застучало?
И есть ли толк в прошедших временах.
Когда блесна тускнеет на глазах
И звезды отражаются в тазах,
Где красный парус в пене ариэля –
Внезапно понимаешь, что сгорели
Индейский лик и соль на волосах.
О, где же ты, дурная пахлава,
Какие-то другие острова
Тебя не знают, сливки на клубнике
Ненатуральны, пошлы и безлики
И подбирать приходится слова,
Чтоб расплатиться с местным визитёром.
А за забором – едкая трава,
Но дом – не тот, и так себе жратва,
И в небе пролетают метеоры,
И всякая Луна – как голова.
ну весна, и что это такое?
просто буквы пляшут над строкою
и нетерпеливо щебеча
кто умеет - мимо пролетает
или оставляет комментарий
или зависает у врача
праздные роящиеся мысли
как же быть и что же делать если
близко дно и мечется блесна
щука ли, поймать на свежий ветер
приручили, стало быть, в ответе
вот об этом, кажется, весна
или небо - выше, а не рядом
словно кто окинул свежим взглядом
градиент поправил, а потом
разбросал абстракцию такую
что пока ее не досмакуем
будь хоть трижды скрипкой и альтом
не поймешь ни музыки, ни смысла
это уж потом, к двадцатым числам
осознав, присядешь у окна
за которым синь и хлорофиллы
и асфальты мелом разграфило
где напишут наши имена
ты уйдешь от нас без звука
поколение фейсбука
не в сети привороженных
с полой лирой, на мели
там, во внутреннем бодайбо
тридцати пяти не дал бы
и вопросы дирижеру
сформулированы ли
в вашем теле телегады
если дьявол носит прада
ни к чему нам эта правда
что бы ты ни говорил
в феврале такие горки
за окном кому-то "горько"
с братом брата брата брата
и распитием чернил
я и дверь тебе открою
и впущу тебя, как в трою
пустобрюхим, деревянным
как замерзший маск-халат
предлагайте тему тоста
есть тут кто из девяностых
не порвавшие баянов
не пропившие талант
Всё объемнее дни, даже глобус
Не скрывает размокший ландшафт
Перелетные фотоальбомы
С наболевшим до шума в ушах
Легкий трепет и запах осенний
Прерывающий ветер на всхлип
И туман над открытым бассейном
И вечерний сеанс в воскресенье
И мигалка в созвездии Рыб
Ночью кажется – днем пропадает
Это роскошь – под утро заснуть
Слишком быстро листва опадает
Словно кто-то над нами гадает
Опуская по столбику ртуть
Вспоминай, говорится, от печки
Что за красный тревожный алярм
И лишь только затянется речка
Разглядишь наверху человечка,
Что следит за тобой в окуляр
Мой зонт – реликтовая птица,
Ты видишь – клён наш обнищал,
Шумит осенняя столица
Дождем на уровне плаща
Гудит, как в раковине море,
На неизвестной частоте
Про эти джунгли в Эквадоре
А может, кстати, и про те
Ко всем чертям галапагосским
Жару у них же на рогах
Милей по улицам московским
Ходить в высоких сапогах
Ведь ты ж пойми, она такая,
Покруче, чем девятый вал –
То желто-красным развлекает,
То белым-белым намекает,
Чтоб кто-то снег при-тя-ги-вал
аутомне, аутомне
шорох, шелест, шепот, шаг
я тебе еще припомню
голоса твоих собак
все березовые вскрики
за дождем в манящей мгле,
этот стикер небезликий
на закапанном стекле
на асфальтовой наждачке,
зачищавшей этот стих,
счастье - где билетов пачка,
красных, желтых и других
и понять еще, за что мне
слышать ваши имена -
аутомне, аутомне -
шелест, шепот, тишина
Говорят, что опять воровка твоя сорока
А на море горят золотые твои ворота
Словно шапка. Такие нынче пошли деньки.
Ты же знаешь, у нас, прибрежных, со сроком строго
И напомнить про все глубины – твоя работа
Голубиною почтой общаются рыбаки
Этих слов не отыщешь в брокгаузах и ефронах
Помогай уже, соль на лице и зюйдвестит в бронхах
Словно девочка-элли в домишке своем летит
А вокруг – вселенных в капронах и при патронах
Просто не-со-счи-тать – ни ахов твоих, ни охов
Если я не вернусь к обещанным девяти.
В страны, жаркие, как споры
Я тебя не увезу
Вырви корень мандрагоры
Чтоб попробовать на зуб
Пролети через планету
С визгом тысячи ракет
Я пожарю нам котлеты
Как бы что ли на обед
Где там в пламенном моторе
Выжечь нужные слова
Льется песня на просторе
Моря не из рукава
Белый парус, новый полюс,
Воздух терпкий, словно чай
Я уже сказать готовлюсь
Главное - не отвечай
ай да лето, ай да ледоход
в свежезамороженных киосках
незадекларирован доход -
без загара тонкая полоска
запах снега, словно урожай
о котором в новостях расскажут
и всё больше хочется лежать
чтобы небо только обожать
и всё чаще хочется бежать
просто так, без направленья даже
догорать оставлю головню
над воздуходувными мехами -
грубую мужскую болтовню
разбавляя женскими стихами
и представь, что ливень проливной
падает в мифическую крышу
и дурацкий шорох за стеной
и земля с ладонь величиной
словно ты заговорил со мной
не боясь, что я тебя услышу
разнолетние разносолы
из двухтысячных в никуда
было много средь вас весёлых
и полезных, и без вреда
боевых и как будто-то близких
строевых и почти своих
доедай же мои огрызки
незадавшийся вялый стих
я тебя месяцами нянчу
провожу вечера с тобой
и кормлю твой безмолвный ящик
гарнитурами на убой
перестанешь ты пререкаться
ляжешь смирно срамной строкой
алфавитных интоксикаций
или будешь всегда такой
пустословный, корявый, бледный
улетающий утром в треш
долго думать бумаге вредно
вот тебе еще буквы - ешь
Напиши мне письмо про любовь
И особое чувство добавь
Чтобы с привкусом лета клубничного
И могло с полуслова срубать
Тут земля по-другому дрожит
И неясно, где щит, а где шыт,
Перейдя на родной с непривычного
Так что в горле слегка запершит
Там не знают про «дело к зиме»
И держать это нужно в уме,
Автоматом вводя обстоятельства
В оправдательный свой документ
Табуируй на чистом листе -
Наша очередь в самом хвосте,
Потому что стоять и стоять здесь нам
В ожидании всех новостей
Наплети, что у нас на плите
Щи не те и пельмени – не те
Хорошо еще – дождь собирается
И живешь на другой долготе
Тучи в небе злословят, и мат
Разлетится в пятьсот киловатт
И как прежде кому-то не нравится
Что слегка перевод кривоват
Чтобы понравиться тебе,
Она играет на трубе,
А ты как будто не у дел
И предоставлен сам себе
И вот такая канитель –
Что нет вестей и не в постель,
И, заполняя города,
Бежит холодная вода
А ты, попробуй убеги, –
И «ну тебя», и «трижды гад»,
Уже промокли сапоги
От этих спичечных регат
Тай-тай, води, но не страдай –
Растает снег, и цвет лица
Тебе вернут, а календарь
Переворачивается.
Ноево судно страдает от демографии, такелаж -
Есть совокупность того, что нет. Простой человек
На ниочёмный вопрос из серии «Как дела?»
Не отвечает.
Обычное утро и грязный снег, по колено в нём
вялые тени отдельных заспанных горожан
тебя не встречают, проходят мимо,
их ход ферзём на твой ход конём –
похоже, что мат. Неизбежно и – значит, необходимо.
Ты переходишь улицу, где телефон-автомат
будто машина времени. Сгорая от нетерпения,
бросишь монетку и ждёшь сигнала иных миров:
«Здравствуй, дружище Ной, далеко ли гора Арарат,
И вообще – как ты жив-здоров (если жив-здоров)?»
Не отвечает. Видимо, продолжается наводнение.
На мосту, над быстрой речкой,
То ли в воду, то ль в века,
Там и вышка, там и вечка,
И луна за облака
Насмотрелся свет столицы
Так, что свет уже не мил,
На бездарные страницы
В синих язвах от чернил
Проплывает под ногами
Многотонная вода
В избах пахнет пирогами
Наступают города
Разный груз везут баркасы
Сигареты, пастилу
И клеймо свободной кассы
Из фастфуда на углу
Оскотинится за шмотки
Незнакомый человек.
Но пока что тишь и с лодки
Ловит раков местный грек.
Разница? Ее немного.
Ближе к краю подходи.
……
Первый ходит в гости к богу,
А второй живет один.
Сим-Салабим,
На два слова тебя дробим,
Станешь один –
Нашим тебя сдадим.
Переводи.
Стой, Калита,
Это твоя плита,
Всё, полетал,
Видишь, Ита… - и та.
Тра-та-та-та.
Первый, как слы…
Где там твои ослы
Родина-мать
Будет тебе кивать.
И пару досок наспех вколотив,
Кроссовками примерившись к овражку,
Наденешь эту белую рубашку
(Так будет проще взять тебя на мушку),
Все спрятались – води и выходи,
Ищи свою весёлую подружку.
За лесом, где Кащея халабуда,
(Сам говорил – читал и не забуду)
Там теремок - ни низок ни высок
И еле-еле слышен голосок -
Но ты туда, известно, ни ногой,
Ведь у невесты есть уже другой,
И вся она такая-растакая,
Из тени в свет, тебя не упрекая,
Летит как реактивный самолет.
И как бы разобраться, кто здесь врёт,
Что всё неправда – лето, лес, рассветы…
Живи как хочешь с шумом в голове ты -
Глухой забор или абстрактный плен,
Игла в яйце, слоны втоптали панцирь -
Ведь главное, что все навеселе
И в клубе танцы.
Вот мы и вышли на вёсла, на след, на кнут
Нам вдоль расшатанных изб борозда не вброд
Эй, дотянись, борода, до секунд, минут
Я не уверен теперь, что и год не врёт
Разные были дела – у быка доска
Море пролили, что впрок берегам кисель
Звезды раздали, что где их теперь искать
Были поля голубы, да пропали все
Нам выходить, говоришь, а за кем стоим
Если и это не ты, кто же тот, второй
Вот же случилось, что серы дела твои
Мог бы и крикнуть, когда поменял пароль
Не прикрыты головы коронами
Пища не для всякого ума
Макароны пахнут макаронами
А туман по виду как туман
Над землей фигуристое облако
И на нем ссутулившись слегка
Образец для местного теолога
Ну давай, порадуй старика,
Расскажи, как было все, каурая,
Не части да фальши не мели
Так и быть - останешься на уровне
Метра два, не дальше, от земли
Буря мглою будет крыть по-новому,
Чтобы снег поскрипывал легко
Дворник Лазарь машет участковому
И туман похож на молоко
В паре от воды кипящей щуришься —
И плывут заветные слова,
Проявляя все изгибы улицы,
что вчера февраль зашифровал
Медленно оттаивают лавочки,
И во всех фигурах смысловых
Есть такое чувство, что до лампочки
несколько десятков световых.
А настроение твоё -
Что тот подпольный олигарх,
Но под ногами водоём
Весь в этих рваных берегах.
Смотри, чудовище, внизу
Такой изысканный ландшафт.
И порт похож на стрекозу,
Распластан, голову поджав.
Как будто больше тридцати,
Но явно меньше сорока.
И сразу в воду не войти,
Покуда греются бока.
Но если бог на пляж не лёг,
Уговори садиться тут.
И ты берешь под козырёк,
И ловишь лето на лету.
Не дело, не к зиме,
Пока еще не поздно,
У осени твоей
весёлые глаза,
Но думается мне,
Что прошлый високосный
Был сильно веселей.
Отвечу за базар.
Припоминаю Крым
И пьяного факира,
Цветастый дастархан
Во внутреннем дворе,
Данайцы и дары
Да съемная квартира
Подальше от греха.
И Питер в ноябре.
Запить бы все, что есть,
Оставив то, что было,
Чтоб тамбуры в снегу…
Слова, слова, слова.
Пока еще я здесь
И кружка не остыла -
Могу еще, могу,
Жива еще, жива.
Жил человек с возрастом и без фио
(не потянет и с пивом),
Носил очки и сандалии,
Но купил вот кроссовки,
Примкнул к молодежной тусовке
И ему закивали -
Он практически «ваше высочество»,
Все зовут его по имени-отчеству,
Только девочка Оля
Дала себе волю
И зовет его так, как ей хочется -
Николашей.
Вокруг нее свита:
Девочки, девочки!
Какая же в голове у него каша!
А он поправляет очки
И проходит, вида не подавая,
А у самого кашемировый свитер.
Но если бы кто-то из этой, условно, элиты
мечтал выйти замуж за Николая
Ва-ле-ри-а-но-ви-ча,
У лучшего футболиста
Отказало бы чувство мяча.
Чисто
В пустом коридоре
Только девочка Оля
Плачет -
Горе! Какое горе?
Олю просто часто укачивает.
Не более.
До фонаря, точнее — от сих до сих ты,
Как часовой, точнее — по часовой
Ходишь по кругу и любишь одних басистов.
Дождь из одной категории весовой —
В общем, всё чисто.
Вот и волна шипящих накрыла площадь
Там, где рука залезла под облака,
Небо дырявое над головой полощет —
То ли начало черновика,
То ли попроще…
И хоть ты тресни, не смейся, но этот бесит
Красный закат стигматами по домам.
В городе детства кромешная темень в десять —
Кажется, это пришла зима.
Переоденься.
Ты как обычно врёшь, в смысле, ты говоришь, что рад,
Кем бы ты ни был, главное, чтоб рассказать о чём -
Вчера среди ночи попала в пробку на Ленинградке,
Слушала радио, думала, кем/чем ты на этот раз увлечён
Такая Москва, оторвет полчаса, но отдаст полжизни,
Только бы лето было бодрящим, такая малость,
С неба не падает, но ты говоришь «ложись» -
Не одобряешь, чем бы я нынче ни занималась
Вот говорят, такая ровно погода и, в общем-то, лето лечит.
Я закрываю окна, это фигура речи.
Ла-ла-ла
Лала была всегда во главе стола
Ладной была, могла быть всеми любимой
Ладно бы люди не поняли, отдала
Лала такое имя. Кому теперь, Лала, такое имя?
Лала могла стоять на краю, где втроем поют -
Алеаторика, Лала, теперь это вроде сонат Булеза.
Лезли на стену, Лала, пожалуй, что весь район
Долгое время страдал от сомнамбулизма
Ах, до чего же ты здорово всем врала,
Где же вода твоя, Лала, в которой вилы?
Ла-ла-ла
Господи, что же ты, Лала, такого сделала,
что прогневила.
Пожалуй, это просто полоса -
Не вижу цвет, не слышу голоса
Куда ведет – вперед или обратно,
В какие часовые пояса?
Я занимаю левые ряды -
Призы за скорость, плата за труды,
Не жалко повторяться многократно,
Обидно плакать из-за ерунды -
Вот, например, избитый монолог,
Про то, как волк ягненка уволок,
А лес большой и думаешь пока ты,
Не грех принять пролог за эпилог.
Но если нет обратной стороны
И всё равно – не то, что все равны,
Как быть по-настоящему богатым?
Не в смысле денег, в смысле глубины.
И в этот гибкий переулок ты
Свернешь, но как там ни крути -
Не между Линуксом и Вологдой
Граница вечного пути
Где, вроде, бог с вами, но с письмами
Распродаются задарма
Твоя кургузая Киргизия
Моя натальная зима
Где перехрустывать банкнотами
Уже давно удел копуш
И мы записаны банкротами
В контексте душ
Я просыпаюсь в тишине –
Как будто родина
А раньше думалось-то мне -
Такая жадина
Берет одно, дает взамен
А я распутывай
И держит префиксы в уме
Немодный сотовый
Вот только ночью по стене
Гуляют ходики
На фоне всех неврастений
Ты любишь худеньких
Какой там огнегривый лев,
Обычный пьяница
И этот чертов пдф
Не сохраняется
А жизнь как будто настоящая,
Где за окном ходили нищие,
И две колонки телеящика
На подоконничной корме
Грассировали передачами.
Внушал удачи за удачами
На карте цветом обозначенный
Бульвар, к примеру, Сен-Жермен,
Где рядом с культом Микки Мауса
Весна докучливая мается -
От плясок масленниц до матрицы
Жонглированьем париков.
Но там, за моросящим маревом,
Ты мартом город раскумаривал,
А здесь у нас такое Марьино,
Что перемены без звонков.
Знаешь, я припоминаю – вроде, вечер был, зима, и не с тобой ли заключили мы пари на Тюильри? Что до самых до окраин разгадаем много тайн. И полетели, соскочили, стартовав на раз-два-три.
В этом городе промокшем написать хоть пару строк - считай, с тобой нам не по морде делать умное лицо. Где шанели с номерами очень сложно в панораме на раскрученном Конкорде не подсесть на колесо
Здесь и воздух в ре-миноре в многозвучном разговоре, в этом городе ноэльном, где и елкам грош цена, за стеклом с лицом подлизы искривилась Мона Лиза - моногамна, неподдельна, чрезвычайно холодна.
Снизу слышатся куплеты. Разноцветный – где ты, где ты? Гармонирует с гитарой монохромный Сакре-Кёр. Но опять же, третий лишний, кто покажет на Париж мне, над холмами пролетая, разведет на разговор.
Расскажи да расскажи, как там писательская жилка. В голове эгю и гравы, высота не между строк повышается, как цены. Рассечет косая Сена - берег левый, берег правый и какой-то островок.
И тогда мальчишка, Пьер, к примеру, Поль, к примеру, Жан, к примеру, скажет (надо ж, имени не помню, хоть убей): «Видел, видел, над Парижем пролетала пара рыжих, пара белых, пара серых, пара красных голубей?».
Раскосый снеговик лишится головы,
На нем любовь-морковь расти уже не может,
И, словно время лет мурашками по коже,
Скоропостижный снег растает до травы
Весенним звонарям плевать на тишину,
Сбоит их календарь шипованной резиной,
Гори оно огнем и сквозняком сквози нам,
Чтоб землю - в ширину и небо – в глубину
Здесь будет синева, там – солнце над рекой,
Вертлявая тропа, и как пройти к вершине
Я кажется пойму, но только подскажи мне,
Какая тут страна, и год уже какой
Ты знаешь роли –
Я теперь на воле,
Но лишь лицо, знакомое до боли,
Из снов не доплывает до утра.
С годами я все больше отрицаю,
И старое - как странное мерцанье,
С открытыми волшебными ларцами,
Внутри которых черная дыра -
И скрутятся, как в старой магнитоле,
Две жизни, параллельные вчера.
Вот жалко только – музыки не будет.
Странное время – и тесно, и есть, где вовсю разгуляться эху
Он обвиняет жену в разврате, а сам – рассказать, убьет
Кажется, только глухой не слышит, слепой не видит. Бабулька сверху
Перебирает старые фотографии, где нет её.
В полночь сигналят девушке с пятого этажа
Чуть-чуть подстроить клаксон и будет марш Мендельсона
Но из окна высовывается неизвестный мужчина в пижаме
Который каждую пятницу играет здесь в Робинзона
Девочка пишет на запотевшем стекле какое-то имя
Рисует сердечко, мама ругает и машет тряпкой
Есть ли жизнь между стеклами, между первыми и вторыми?
Мальчик с собакой, я вижу тебя, давай поиграем в прятки
Выйдя на тему Кая, избитого слова его из ледышек
Сделаешь что угодно – изобретешь второй вариант колеса
Будешь скакать от счастья и плакать, и если дышишь -
Даже стихи писать, когда не о чем их писать
я умею рисовать по клеточкам
так называемые «косички» – сплетение
обреченных параллельных линий,
обман зрения, что-то угловатое
без тени смысла,
как это беспорядочное мельтешение,
с зарплатой или без зарплаты,
названное кем-то взрослой жизнью.
или как там у вас говорят.
поднаторев, рисуешь так быстро,
что из карандаша вылетают искры,
а листы отрывного календаря
выдираются пачками,
что даже расторопные дворники
не успевают накалывать их на шесты -
вот неделя, когда пошел снег,
вот месяц на море,
вот день, когда ты меня отпустил,
а это – просто пара листов для кратности -
еще одна
память о несуществующих днях,
слишком пустых,
чтобы видеть на них хоть какую-то
точку отсчета...
но теперь уже
рисуй, говорю, рисуй,
ты умеешь.
Ни кроли, ни брассы, не точены лясы, ни сразу с тремя, ни удар по мячу, ни рыба, ни мясо, но всё извинялся за рыбу, за мясо, за всё по чуть-чуть. Он словно освистан — ни мистер, ни твистер, по росту пиджак, недырявый карман, свой врач и стилист... Но махнули по триста — и вот он, пожалуйста, самообман. Бессонные чаты, тавро и печати, и все близоруки, и слышат не то. Пусть где-то кричали, что в самом начале, где всё по науке, — неявно ничто. С борщами на ужин, при доме, при муже, при чем здесь любовь я уже не скажу...
…печален, простужен, но галстук потуже, а вечером в лифт к своему этажу. Посуды не бьются, без яблок на блюдцах, казалось бы — жил бы себе поживал, но что-то незримое пало, как Рим, и кому ты расскажешь, что жизнь тяжела. Ему бы напиться под снег над столицей, ему бы похвастать, да нечем пока. Она мастерица, но тоже боится сказать уже «баста», чтоб наверняка.
— Прошло уже много, больное не трогай — срослось, затянулось.
— А рана была?
— Исхожено в ногу уже, слава богу… — она улыбнулась. — Такие дела.
Море уже не волнуется –
Будущее в тумане
Камень о камень
Не сразу
Трется
Сотая итерация
Теперь уже слишком гладко
Девочка предъявляет маме
Разбитую вазу
Мальчишки зовут на улицу
Покуда посуда бьется
Не о чем волноваться
Девочка повторяется
Кто там кого не съест
Что-то еще меняется
От перемены мест
Планы, кричит, вынашивал
Думал, взлетим, взлетим
Как это все по-нашему
Лишь бы не по пути
Землю жевал, горбатился
Вырастил сто голов
Девочки в белых платьицах
С шашками наголо
Все в карауле, сонные
По берегам реки
Родина невесомая
Вечные поддавки
До дождя остались как всегда
Понедельник, вторник и среда
Три часа родительской субботы
Еле говорящий тамада
Магазин с квадратиком «кооп»
Всякое не по лбу и не в лоб
Полчаса от дома до работы
Юность, перешедшая в галоп
Кофе в турке и сосед Фомин
Пепельница, кресло и камин
Четверговый дождь уже прокапал
Разливая в вены витамин
И в какой бы омут с головой
Чтоб со всей тоскою мировой
Скорость немудрящего мейк-апа
Снова становилась световой
(август, Манавгат)
Когда достанется тебе, что выше крыш
Взлетят какие бы то ни было салюты
Они откроют за углом обмен валюты
Они теперь не хуже нашего, они ж…
Еще мне кажется, что ты заговоришь
Как попадал не раз в безвылазный карман
Перерывая жизнь на мелкие купюры
Немые сцены за невидимым тапёром
Ничейный друг, переживающий роман,
Хотя мне кажется, что ты эротоман
Когда уйдешь куда глаза, когда строка
Не на глазах, а на торгах растет, как репка,
Когда дорога, как вельветовая кепка,
Все чаще кажется, что это на века,
И не хватает только мышки для рывка
Здесь как будто дома и развилки,
А на деле – ковер-самолёт.
Каждый первый здесь джинн из бутылки
И последний пятак отдаёт.
Каждый третий влюблен не по-детски,
Каждый пятый бросает курить.
Хорошо ли ты знаешь немецкий,
Чтобы запросто здесь говорить
О дороге, досуге, работе,
Цвете пива, луны или глаз.
Указатели на повороте
Доведут до открытых террас
До простого, как «данке» и «битте»,
Полуночного шелеста лип,
И, покуда летят килобиты,
И мигалка — в созвездии Рыб, —
Что успеешь — расскажешь стихами,
Что захочешь нальешь на двоих.
И еще б голоса не стихали
Перекрестного «я» или “ich“
И луна, словно снимок нерезкий,
Проскользнет за оконную гладь
Хорошо ли ты знаешь немецкий,
Чтоб его в темноте угадать.
(лето-2007, Берлин)
Бывает так, что ночь длинней полярной,
Но если день привстанет на локтях,
Застрянут пчелы в сотовых сетях,
И мир наш - тоньше нити капиллярной -
Просветится, и где-то вдалеке
Уже бежит кораблик по реке,
Идут дожди, стада и сенокосы,
И обещанье, взятое без спросу,
Сгорает черной меткою в руке,
В пересеченьи наладонных линий.
Попробовав с полсотни эльдорад,
Живу в режиме бесполезных трат,
Которым нет конца, и только ливень
Идёт-гудёт с восточной стороны,
Осталась из предметов старины
Лишь черная серебряная ложка.
И катится весь мир, что твой Сережка,
На красном самокате из страны.
Разум ли твой ни разу не твой и раз -
Кем бы ты был теперь, если б жил средь нас
Там ведь трава не та и слова не те
Греешь ли ты вино на своей плите
Носишь ли ты тоннаж на своей спине
Это и важно мне и не нужно мне
Жаришь ли ты чертей или ну их на
Где же твоя вина и твоя жена
В каждом дворе поет теперь свой монтан
В каждой дыре лафа городским котам
Кройка, шитье и что там за шыт с икрой
Ел бы ее руками с такой игрой
Мина твоя бессовестная, плевать
Ей бы с моей бессонницей ночевать
Ей бы сказать, куда и соврать, зачем
Кто там развел базар на твоем плече
Вот застучат колеса, вплывут леса
Скроется город в каких-нибудь полчаса
Скоро объявят будущее, как пить
Сходят на нет, узнав, когда выходить,
Все пассажиры, тамбур пустой, шестой
путь. Я, пожалуй, пойду, да и ты не стой.
Послушай, не для протокола,
Средь арманьяков и метакс:
Что было окнами на школу,
То стало окнами на загс,
А жизнь спустя – на богадельню,
На землю, далее – везде
И как прекрасен понедельник
В недоосвоенной среде
Мы знали лишь по междукнижьям,
Где пыль стирать запрещено,
А ключ в замке и ящик – нижний,
И за зимой пшеным-пшено
Как легкий номер при пожаре
Всегда мы помнили о том,
Что жизнь нам только угрожает,
Что мы ее переживем
Но вот вчера игра достала,
Когда хотелось, и моглось,
Всю ночь сверкало, грохотало,
Но ничего не полилось.
Джонни, скажи, дружище, к чему нам такая правда
Лучше бы ты всю жизнь собирал бутылки
Эта, с четвертой, пишет, но, видно, сама не рада
Будто ты бросил Ленку совсем не с тоски по Ирке
Будто каким-то маем, ты просто уехал к морю
Знал ведь, подлец, в телефоне всегда нам ответит робот
А у девчонок, ты будешь смеяться, – такое горе
Будто тебя переехал трактор на Эбби-роуд
Будто бы ты сиганул с самого Импайра
Ангелом стал или больше того… Да куда уж больше
Мы ли с тобой не знаем, никто тут тебе не пара
Годы идут, ну а ты (возрази?) такой же
Куришь такую дрянь, что всегда сквозняки да сплины
Видно, на козьи ножки извел Керуака с Кизи
Было бы весело, парень, когда бы не так тоскливо
Нам без тебя.
Без подробностей, Джонни, и take it easy
Знаешь, сегодня был многоцветный ливень
Ты же любил смотреть на что-нибудь в этом роде
Я собираю капли, Джонни, и буквы кривы
Это была вода, основное - на обороте
Полночь скрывает, срывает, вскрывает крышу, дом у воды
Снова бессонница, надо же, вроде еще не июнь, дела идут на поправку
В чем там Луна или в ком, но легко, сладковатый дым,
Мне и писать об этом сейчас неловко
Соседи ходят по стенам, болтают громко и курят травку
Сейчас поймаю авто, позвоню, поймаю авто и приеду к тебе, делов-то
Ветер подует северный или западный, например
Будет лишь рыбка в банке розой ветров, плавниками ломая компас
Хочешь, давай выбирай побережье – Бали, Гонолулу, Каир, Кемер
Главное, чтобы дом у воды, дом у воды, дом у воды, дом -
Последний рейс. На какую-такую планету твой вОда закинул мяч
Тай-налетай, переводят время, транжирят время, бери, пока есть, за что
Те, за кого мы болели в среду, опять проиграли матч
Сейчас поймаю авто, позвоню, поймаю авто, позвоню, поймаю авто…
когда отсыпаются нелюди
и закрывают лопасти,
диоген твоего тела погружается в бочку
и становится архимедом.
плавать на льдине,
как мамонтенок, поющий про "мама, где ты",
а мама вроде бы рядом, но все еще неодета —
она смотрит какой-нибудь сериал или как его,
где маленький мальчик, похожий на леонардо ди каприо,
просто смеется, выкупив смех, как тим или талер,
а потом вырастает и становится похожим на иосифа сталина,
он курит трубку и пьет крепчайшее куантро,
ездит в метро,
перебирает жизни, как спички в маленьком коробке,
держа на крючке
твой беспокойный сон, зацепив его за губу,
и жизнь, еще вчера вылетающая в трубу,
(будто это и не жизнь, а какая-то инсталяция)
звучит нотой "ля"
целый день потом идет дождь.
Ты знаешь, Грета, здесь такое лето
Что небо с морем скручивает в нить
Меня уже не хватит на биглэттер
А телеграммой не санахронить
Волна катает с плавностью глиссандо
С десяток пальм и дом на берегу
И знаешь, здесь такие круассаны,
Что о высоком думать не могу
Уже неисчислимы снимки с камер
И актуальны до тех пор, пока
Весна не зачастила с отпусками
Пока еще есть силы отпускать
Здесь тот же день, темнеет в шесть, не позже,
Чтоб солнце не палило сгоряча
Да, здесь весна на радость не похожа.
Пожалуй, все. Пока. Не отвечай.
(март 2007, по дороге в Фивы)
Когда настанет лето
Закроют детсады
Я буду, буду где-то
У самой, у воды
Бросать, наверно, камни
Смотреть, положим, в даль
И, боже, дай ума мне
Чего-то ожидать
А берег будет синий
Невиданных красот
И красно-желтый символ
Всосет за горизонт
Нелепый, как умляут
С судьбой над головой
Пока звучит чилл-аут
Над первой яровой
И будь закат не фейком
Остались бы дела -
Стучать по батарейкам
Чтоб музыка была
На дачу свалят предки
Всего на день, но все ж…
А нынче – пить таблетки
И ждать, пока уснешь
Минуты коротая
Без видимых причин
И кто-то пролетая
В окошко постучит
И, может, без билета
Прокатит на метле
Когда настанет лето
Когда настанет ле…
И даже если родители тщательно застегивали на нем «либеро»
Все равно не вышло вырастить лидера
Школа вошла всего на полслова, и он ее откусил
Косуха со сломанной молнией, плоский экран пи-си,
Пассы над старой колодой, женщина старше на одиннадцать лет,
Скрип софы, перемены климата, белый билет
Из дома, сразу в шестую или двенадцатую строфу,
Скелеты в шкафу,
Марлевая форточка с видом на дом-музей
Зеркало, в котором всегда отражалось девять его друзей,
(они синхронно откусывали и прожевывали лимон)
Потому что трюмо
Рюмочная за углом каждый вечер кишела публикой
Которую можно было сажать на лопату и вбрасывать как уголь,
Как будто дверь на улицу – это топка, а поезд едет
И кто-то на верхней полке обязательно оказывается на диете
И стук колес прерывается взрывами хохота и звоном, звоном
И неважно, что платформа не приближается, потому что ведь город – вон он,
Маленький такой город, можно зарисовать в блокноте и еще останется место
А на столе два стакана и булочка из слоеного теста
И еще этот звук, когда на каждую слабую долю ложки звенят –
Так, что под этот звон можно безнаказанно изменять
И если в дверь никто не стучался, и, тем более, не вошел -
Все хорошо.
Чай остывал, в одночасье настал белый день, белый клоун сломался, он больше не шутит, он больше не может кричать, заливаясь слезами, и ахать, и охать
Если вы даже подпустите близко магнитное поле земли, стрелка компаса выйдет на юг, а снаружи начнется зима с ледяными глазами – и будет неплохо
Я никогда не смогу сосчитать всех долгов, переменных нулей и заигранных фильмов, ведь как это сделать, чтоб не попрощаться, попробуйте сами
Был бы ты просто набор белых букв на скользящем мелованном фоне страниц, или просто абстрактное тело - легко отличаться двумя полюсами -
Ты бы сказал, каково, по какому такому, и прав ли считающий это пороком – уйти, окружить себя самым высоким забором, и спать до рассвета
Кажется в этом году выход в город за длинной бетонной стеной, разрисованной снами, и было ли с нами вот это: последний вагон и такое короткое лето
Хоть этим никого не удивишь,
Похоже, я опять хочу в Париж,
Как будто здесь все из стекла и стали
А там и пояса спадают с талий,
И греются мальчишки у огня
И, кажется, не выдумай меня,
Я все равно стрясусь. Такая слякоть,
Что впору эту реку переплакать
И где-то на пологом бережке
Смотреть во все глаза коту в мешке,
Следя еще, чтоб шею не продуло
А я вчера вернулась из Стамбула,
Там в шесть по местным будит муэдзин,
А к вечеру все улицы в грязи,
Где стоит уловить каштанов запах -
И вот они, как зэки на этапах,
Все жмутся на большой сковороде
А у весны капуста в бороде…
А у весны такие небылицы
Что неудобно ей не удивиться
Особенно когда совсем не то
Рассказывал знакомый баритон
Когда ему другие не мешали
Но в сотый раз, как девочка на шаре,
Раскручиваю жизнь на адреса,
Хожу, как часовой по поясам.
(Стамбул - Москва, февраль-март)
Раскрашен город снегом с крыш
И ты зачем-то говоришь,
Что все уехали в Париж,
А ты остался,
И этот буквенный запой,
И красный синий голубой,
Я не хочу играть с тобой
В трех ипостасях
Мы расчертили, раз-два-три,
Не мелом классики, смотри
На неподкупное жюри,
На чет и нечет,
И прыгай, детка, вкривь да вкось,
Чтоб как нарочно не сошлось,
Пока докручивает ось
До новой встречи
Не для того нам голова,
Чтоб по слогам читать слова
И со знакомыми едва
Бежать в подъезды,
И если ты не идиот,
Продолжишь прерванный полет,
Лишь только год приложит лед
К больному месту
Мы поворачиваем вспять,
В уме стараясь не считать,
Одно другому не чета
И без того там…
Но знаю точно – за глаза
Ты не молчишь, как партизан,
И этот день, и день назад -
Твоя работа
Белым людям и загар не загар
Словно карты от плеча до плеча
Джельсомино не попал под Апгар
До последнего врача домолчал
Даже делал первый шаг, не дыша
А боялись, не пойдет никогда
Это девочка с его этажа
Показала на песке города
Сколько было их потом – не считай
Лишь записывай в блокнот путевой
Как менялись имена на щитах
Словно не было вообще ничего
Ни противников во всех падежах
Ни охотников до белых китов
Даже девочки с его этажа
В длинном шифре телефонных счетов
Пролетают журавли, норовят
Клинописные задеть письмена
Вот же вымахал какой здоровяк
Эпигон и ни на ком не женат
Не стремился ни к каким рубежам
Не запомнил никакого тепла...
Здесь бы девочка с его этажа
по сюжету хорошо подошла
Навряд ли наш земной маршрут
Исколот точками на глобусе
Куда еще нас заберут
В отдельно взятом аэробусе
Пойдешь направо – степь да степь
Налево – снег на дальней станции
Уже промерзнешь до костей,
Когда подумаешь «остаться бы»
Еще не взяты города -
Такая очередь, но, в общем-то
Водопроводная вода
Уже почище и с лимончиком
Лежат на письменном столе
аккумуляторы для камеры
А за окном - норвежский лес
Тот, что битлы намуракамили
(3 декабря, Осло)
Знаешь, здесь такие травы
Курят ниже этажом
Ходят люди безрукавы
И на полке - пирожок
Ты не вздумай есть его
В пять утра по-местному
Здесь не жизнь, а так – потемки
Не дорога, а дуга
И не луч ползет по стенке
И не месяца рога
Все такое мутное
И туман предутренний
Намочил стекло и пластик
И закрылся до ночей
В первом утреннем подкасте
Рубани погорячей
Все насамомделится
И дорога стелется
Здесь и кошки понемножку
Привыкают к темноте
За неоновым окошком
Местный спит авторитет
Пожелаем сна ему
Слишком много знаем мы.
(1 декабря, Осло)
Кормил закат осеннею травой
Тот самый из десяткого неробка,
Как будто и вольготно, и Хоккайдо…
Была игрушка старая такая -
Овца. И на картонную коробку
Приклеен был артикул мировой:
«Животное качает головой».
А ведь кругом, куда ни погляди,
Гуляет жизнь, выращивают фикус,
Ложатся спать, идут по темноте,
И эти же, другие, а не те,
Поют, смеются, исправляют прикус,
И снова кто-то первый, впереди -
Не возжелай, не лги, не укради
Как будто перевернуто и на
Такой наполовину сдутый мячик,
Который прокусили два щенка,
Еще не поцелована щека,
Но вот уже вторая замаячит,
В условиях задачи нам дана
Какая-то условная страна
А где-то дети тащатся домой,
Их рюкзаки набиты до отказа,
Торчат оттуда буквы и нули,
И соль земли, и даже пуп земли,
В тетрадке недописанная фраза,
И посреди картины мировой
Животное качает головой
Пишу тебе без лишних реверансов,
Наверно, просто ужин пересолен.
Сейчас октябрь и ветер до террасы,
Но прочитаешь, если мы не в ссоре.
Неделю дождь и дни автомобильны,
За окнами зонты и капюшоны,
И где-то в трубах звуки лесопильни
С началом отопительных сезонов.
Желтеет вид на стройку, загс, дорогу,
Ковер, сервант, китайские сервизы.
И видишь всё, и всё не слава богу,
И так легко уснуть под телевизор
Прошло сто лет с веселого замута,
Я помню всё, но вспоминаю редко,
Каким ты был, и дела никому тут,
Что жил у моря и играл в рулетку.
Остынет чай, пока приходят мысли,
Шлагбаум за окном похож на минус,
Через неделю снег, и в этом смысле
Пока что ничего не изменилось.
Ты напиши четыре пустяковых
Строки — воды, чего-нибудь такого,
Что осень на исходе, дождь в Мисхоре
И, в общем, ничего не происходит.
(2006, 2013)
Эти ноги, эти руки,
Тень любви на потолке,
Ты выписываешь звуки,
Я гадаю по строке
И бегут-бегут куда-то
Сытый день, вечерний звон
Освещенного Арбата,
Ветер, вечер, несезон
Как мне быть, когда такое
И настолько, и вот так,
Над строкой и под строкою
Без пера, чернил, бумаг
Без людей, без автомата,
Где на триста шестьдесят
Поворачивал когда-то
Диск, над цифрами вися
Как над городом планеты,
Над планетами ключи
К двухкопеечным монетам
И двухкамерной печи
С контрамарками к вершинам,
Где смогли уже пройти
Поливальные машины
И обычные дожди
И на что мне эти руки
И короткая строка,
Ты выписываешь звуки
Неродного языка
И гремит, гремит ключами
И пытается войти
Мир молчания ночами
С перепутьем впереди
Даже если есть страна такая
То она в тени тяни-толкая,
Аюдагов, прочих горбунов
Солнце до ночей эффералганит
В полстакана моря и пока нет
Лодки до соседних островов
Там с утра из грота выйдет Грета
Выдохнет оранжевым рассветом
Барби разбросает кружева
И пойдут причудливые тени
Стягивать игрушечные стены
И другим бойцам передавать
Флинту – деревяшки Урфин Джюса
Капитану – редкую медузу
Маленькому юнге – шоколад
И полдня накаливая прутья,
Небеса сворачивает ртутью
ваша фаренгейтова шкала
Мысы там трагично-именные
И мячи, как сердце, надувные,
Бьются по воде и по бортам
Петухами в зарослях азалий
Мышью белой да в кальянном зале
В общем, не поверишь, красота -
Ни тоски, ни почты электронной
Только лед в тени рододендронной
Накрывает правильной волной
И не нужен русский и английский
Если берег узкий, путь неблизкий
Плюнь на все, поехали со мной
(Конаклы, 10 августа)