Елена Орлова

Слава Герострата

По мрамору, что под шестиметровым

Пластом наносов древнего Каистра,

Бредёт мертвец в молчании суровом

И, вдруг споткнувшись, высекает искры.

В глазах у мертвеца кумир стогрудый,

Кумиру служат верные куреты.

Пред ним развалин мраморные груды

Взметнулись и сложились в минареты.

Но рухнули тотчас в болото сами,

Едва лишь небо бледное пронзили,

И вот уже, сравнимы с парусами,

Раздулись нефы мраморных базилик.

Но тут же истончились и, растаяв,

Стекли в Каистра илистое лоно…

И вот из пепелища вырастают

Обугленные жуткие колонны.

На миг рванувшись, пламя отступило,

И страшные колонны просветлели,

Сухие деревянные стропила

Всей тяжестью легли на капители.

И с факелом, нервически оскалясь,

Глядит мертвец презрительно и дерзко:

Да, если боги где-то и спускались

На землю – это в диптере эфесском!

Но времени уже осталось мало,

В истлевшем сердце вновь заныла рана.

Любуйтесь, боги, как заполыхало!

Как жадно занялся надменный мрамор!

Извечная бесплодная надсада

Для тех, кто поступает против правил,

Уже восходит солнце Александра,

Который, как известно, всё исправил.

Уже стремятся жреческие жёны

Воздать кумиру честь, боясь Аида,

Уже стоит величьем окружённый,

Во весь алтарь безмолвный древний идол.

Безумный грек, не выдержавший пыток,

Ушёл в своё бессмертье неохотно,

Но что топтали конские копыта,

Что выжгла македонская пехота,

Увы, для нас посильная утрата,

И болью в сердце вряд ли отзовётся.

Я славлю мир, где судят Герострата

И лаврами венчают полководца.

Моя в пожаре рухнувшая крыша

Сплавляет рифм обугленные звенья.

Я славлю мир, где нету чести выше

Позорного и вечного забвенья!

Как сладостно бродить...

Как сладостно бродить в мерцающем тумане,

В пронзительном огне сияющей луны,

Покуда не кольнёт в чарующем обмане

Холодная игла неведомой вины!

И хрустнет под ногой стекло разбитой склянки,

Здесь не было дождя, но что такое - дождь?

Кругом рассыпан снег, искрящийся и яркий,

Вдохнёшь его - и вдруг на выдохе помрёшь!

Стараясь не дышать, в предчувствии недобром

Подъемлешь от земли осколочек стекла

И режешь им ладонь, озноб стучит по рёбрам,

Пусть рана глубока, но кровь не потекла!

Увидев на руке с полдюжины отметин,

Ты рухнул, вверх подняв дурманящую взвесь.

Как ясно вспомнил ты, что тотчас после смерти

Ты всякий раз опять оказывался здесь!

В тумане силуэт забрезжился неясно,

Приблизился к тебе, да это же - Она!

Блеснул в луче луны флакон в руке прекрасной!

Как ясно вспомнил ты, чем склянка та полна!

Ты ясно вспомнил всё, но вот опять забвенье,

Последняя тебя опять колотит дрожь,

Ты в прахе распростёрт, и сон бежит по вене

Про тот забытый мир, где с неба льётся дождь!

Как сладостно бродить, пока ещё не поздно,

Зелёный серп луны зашёл за край земной!

Ты смутно сознаёшь: должны светиться звёзды,

Но в ясных небесах не видишь ни одной!

Разбитое стекло впилось в босую ногу,

Его не достаёшь, поскольку не кровит.

Ты смутно осознал, что помнишь очень много

Да мало повидал в плену земных орбит!

И вот опять Она в своём прикиде голом,

В руках её блестит в стекляшке волшебство,

Из пятки взяв стекло, ты ей - хлобысь! - по горлу,

И вдребезги флакон, но жаль тебе его!

Предчувствия не лгут, и без анестезии

От ломки всё равно не сдюжишь перемен,

Но способ есть один, и вязнет, как в резине,

Осколочек стекла в тягучей плоти вен.

Сперва не потекла, потом - куда деваться!

К нетающим снегам ты в муке пригвождён!

Ну, всё, тебе пора на звёзды любоваться

И первую творить молитву под дождём.

Сане вечно было мало...

Сане вечно было мало,

Бизнес вёл как воротила.

И таджиков нанимал он,

И таджикам не платил он.

В суши-бар с женою юной

Заходил он беспрестанно,

Там ему в васаби плюнул

Повар из Таджикистана.

А ещё немного после

Он застал жену с таджиком

И про хрен узнал японский,

И про то, что не мужик он.

Одолела грусть-тревога,

Дорогим напившись виски,

Обратился Саня к Богу.

Бог ответил по-таджикски.

Мозг не циклится на грешном...

Мозг не циклится на грешном,

Нимб сверкает ярко-бел,

Пресс качаю я, конечно,

Маникюр мой так себе.

А приёмов уйма разных

К совершенству самому:

Нацепить на ногти стразы,

Расписать под Хохлому.

А когда заняться плотно,

То возможны чудеса,

И под Рембрандта полотна

Лак растрескается сам.

Я нездешних тем наследник,

Мысли стройны и тихи,

Принесу на суд последний

Откровенные стихи.

Улыбнётся ангел гордый

Низверженью мелкой лжи...

Мне стихами (хопа!) в морду:

"Ну-ка ногти покажи!"

Впервые полирую пятки шоллом...

Впервые полирую пятки шоллом,

От смеха всуе дрыгаю ногой,

Была я девкой, всё-таки, дешёвой,

А вот старухой стану дорогой!

Сперва мне за немыслимую плату

Подкожно золотой вживят каркас,

Потом вошьют нескромные импланты

По стоимости брюлликов как раз!

И буду я отнюдь не понарошку

Под слоганом "Шалава, не старей!"

Блестеть, как бриллиантовая крошка

На шолле за двенадцать косарей.

Смертельная игра навроде пряток

Со старостью сегодня начата,

Но я пошла в обход, начавши с пяток.

(Я ж дамам-то приличным не чета!)

Сама за секс платившая мужчинам,

Рожавшая от "всё равно кого"...

Не зря вертится адская машина

В начале угасанья моего!

Чтоб в скуке кафедрального покоя,

Когда мне руки свяжут на груди,

Предстать во гробе с внешностью такою,

Как будто правда - вечность впереди!..

Луны пасхальной круг ущербный...

Луны пасхальной круг ущербный

За алтарём облапал ельник,

Окрест ободранною вербой

Встревожил Чистый понедельник.

Очнулась в полночь - рядом Гестас,

Наутро, паники не пряча,

Бегу, как в церковь, в турагентство

Купить билет под Стену Плача.

Тоску языческой Рассеи

Сменю на Град Обетованный,

Но там - жиды и фарисеи,

И море Мёртвое, как ванна.

Спустив последние баблосы,

Проплакав ночь в отельных стенах,

Не то что в храм простоволосой -

В мечеть ввалилась в лабутенах!

Трусы сквозят из-под подолу,

Весь облик дёшев и продажен.

А там - намаз! Все гнутся долу…

И ни один не взглянет даже!

Стих помрачнел без былого огня...

Стих помрачнел без былого огня,

Жив еле-еле,

Хахаль, от рифм отдирая меня,

Тащит к постели.

Я вырываюсь, почуяв судьбы

Грубую лживость,

Славы не будет, а секс бы и был,

Но не сложилось.

Брезжит безумья грядущего пасть,

Путая карты,

Каждый, конечно, мечтает попасть

Завтракать к Канту.

Если гордыни тяжёлая муть

Разум затянет,

Лишь бы нашлось, чем в аду козырнуть

Перед чертями.

Там, где любое исчадие зла

Плачет однажды,

Где осознанье, что дурно жила,

Больше не важно.

В море бушующей магмы ладонь

Вцепится в рифы,

И оживит тех мучений огонь

Мёртвые рифмы.

В галактических туманах...

В галактических туманах

Кто подолом бойко машет?

Это Федька, сын Басманов,

В сарафане бабьем пляшет.

Федькин грех в сиянье звёздном

Херувимам горше редьки,

Старый чёрт Иваном Грозным

Подтанцовывает Федьке.

Увлечённый студным танцем

Там, где высятся Плеяды,

Пётр Великий замечтался

С графом Меньшиковым рядом.

Где закон даёт слабинку,

Херувимы не задремлют:

Федька с Ванькою в обнимку

С неба грохнулись на землю.

Той же ночью в царской спальне

Федька мерил бабью кику,

На него, уже опальный,

С неба Меньшиков хихикнул.

Херувимам то и дело

В спальнях праведного дома

Снился сон, что всё сгорело,

Кроме гнусного Содома!

А на утро, как на праздник,

Гром раздался в небе ясном:

Это Меньшиков, проказник

Похотливый, досмеялся!

То не уличных брать охламонов...

Всю неделю он думал о том,

Как во вторник с бригадой ОМОНа

Героиновый брали притон.

Он прильнул к задымившему бонгу,

Огляделся, прилёг на кровать.

Неужели его-то избёнку

Тоже можно притоном назвать?

Он пойдёт в огороде побродит,

Спрятав снадобье в русской печи.

Про сорняк, что растёт в огороде,

Мы сознательно здесь умолчим.

Он, бывало, прихватит в подружки

Похотливых, дешёвеньких шмар,

Вот тогда-то и плыл над избушкой

Вдоль посёлка тяжёлый кумар.

А стемнеет - с котами по крыше

Прогуляет всю ночь напролёт...

Странный парень...

Но сам не барыжит!

И барыгам житья не даёт.

Я стащила ништяк...

Марианне Б.

Я стащила ништяк и теперь оказалась в ответе,
Заблудился сюжет на задворках счастливой судьбы,
Неслучившимся снам, словно маленьким брошенным детям,
Тоже хочется сбыться и празднично-радостно быть.

Тихо фильтр догорел в исхудавших, изломанных пальцах,
Тихо сотовый сдох, струны волн загибавший в дугу,
Да, мне снова пора ждать чудес, на судьбу залупаться:
В смысле, пирсинг воткну, да и чёлку пойду постригу...

Если дело - труба, значит, есть ещё искра в запале...
Ох, высоким ли штилем писать про такие дела?
В сентябре, так в начале, под Яриком мы переспали,
А в начале июня под Вологдой ты родила.

Я сейчас в Костроме, вспоминаю десятые числа
Всё того же июня, Смоленские виды... (Прости!)
В центре города днём нас опять отвязало так чисто,
Что стеснялись менты подойти, чтобы нас загрести.

Я, конечно, грущу, я мечусь, не найду себе места,
Если долго страдать, то однажды не вспомнишь по ком...
Вот и всё, я пошла так, без компаса, без джи-пи-эса
Непроглядную тьму разгонять золочёным пупком.

Тебе плесну я молока...

кошке Дусе

Тебе плесну я молока,

А в молоко намну и мякиш.

Вон округлилися бока!

Не зря урчишь, пока хомячишь.

Разогнала котов взашей?

Разорвала порочны узы?

Давай сама лови мышей,

Пусть нелегко с таким-то пузом!

Не привыкай ни к чьим рукам,

Не всё так просто с этим миром:

Котят растят по чердакам

И тихо топят по квартирам.

Берут за шкварник и - в ведро!

С ума сойдёшь на всё на это!

Но прочно женское нутро,

Жизнь порождающее к свету...

И свет забрезжит впереди,

Единый миг - и мрак растаял...

Ну что, наелась? Приходи

Ужо за рыбьими хвостами.

До срока к неизбежному привыкнув...

До срока к неизбежному привыкнув,

Не верю в совпаденье половин!

Куплю себе увесистую тыкву

И вырежу ей пасть на Хэллуин.

Никто меня не предал и не кинул,

И я, придя с подругами в кабак,

Почувствовала - с пробками такими

Ни пиво пить, ни раков есть никак

Мне, вечно одинокой и счастливой,

С мужьями их натешившейся всласть!

И я, покинув ужин их тоскливый,

Затее с тыквой дома предалась.

А в качестве финального аккорда

Затеплила я в тыковке свечу.

Светись, моя бессовестная морда!

Я верить и надеяться хочу.

В унылой спальне снявши паутину...

В унылой спальне снявши паутину,

Звезду намалевавши на стене,

Я в светлый день Святого Валентина

Всем сердцем помолилась сатане,

Прося разбить божественные козни -

Свести меня прекраснейшим из чувств,

Поскольку я, себе вгоняя гвозди

Под ногти, быть бесчувственной хочу.

В задёрнутые шторы солнце лезло,

Журчанье за окном рождало вздох.

И тут дошло – молиться бесполезно,

И старый чёрт к молитвам глух, как Бог.

Ни злобы, ни холодного разврата…

Лишь нежность, хоть закатывай глаза,

Как в первый раз, когда я об обратном

Молилась в церкви много лет назад.

Вода во тьме...

Вода во тьме нашёптывает мантры,

Амур переломал полсотни стрел,

А мы глядим, как пляшут саламандры

На масленичном праздничном костре.
На Волге тает лёд, не сыщешь брода,

Скользит в воде и падает народ.

Молчи про окисленье углерода,

Не верю я в твой пошлый углерод!

Смотри, как, полыхая в снеге талом,

Огонь скользит над тёмною рекой:

То пляшут духи, то — элементалы,

Я этих тварей трогаю рукой!

Откуда простота душевной лени?

Чего бормочешь, руки теребя?

Ещё хотя бы звук про окисленье,

И саламандры слопают тебя!

И вот, когда заглушит вопли ветер,

Сквозь пламени мятежного разгул

Поведай всем, что всё обман на свете,

И боль твоя — лишь импульсы в мозгу.

Ну, где же вы, Шварцнеггеры с Вандаммами?

Кун фу ему в живот, а в глаз - ушу б ему!

Пришёл сэр в ресторан

с прекрасной дамою,

А вышел с дорогою дамской шубою.

И вместо Кубы сказочной с агавами

За шубу в миллион краса богемная

Попала на допрос к менту плюгавому,

Сто тысяч в год имеющему с гемором.

Себя заместо вора чуя пойманной,

Обвитая соплями и заботами,

Красавица так внятно и не вспомнила,

Когда на эту шубу заработала.

Бабёнок симпатичных – миллионы...

Бабёнок симпатичных – миллионы,

Возьмёшь любую, главное – начать!

Но ты обрёл синдром Пигмалиона,

Болезнь души, имеющей печать

Иных миров

таким лиловым штампом,

Какой стоит на тушках поросят.

В участках, размягчённых этим штаммом,

Твоих мозгов вселенные висят.

Найдя на ощупь нужную из метрик,

Втекаешь в их кромешную звезду,

Всплываешь до глубин

в нейтринном ветре,

Где инфразвук поверхности раздул.

Узнал её, испуганное тельце

Не видишь, ибо свет их не таков.

Берёшь её. Крадут богинь пришельцы

Иных вселенных испокон веков.

Садишься. От посадочного плюха

Луну в окошке сразу не узнав,

Проснёшься, и храпит земная шлюха

В руках твоих, прекрасный астронавт!

Инокиня Анна думает о вечном...

Инокиня Анна думает о вечном,

Теплятся тихонько на божнице свечи.

Вот уже три года, как она постится,

К ней с иконостаса тянутся жар-птицы.

А когда святая промолчала годик,

Улыбнулся сам ей Николай Угодник.

Анне бы за рвенье нимб носить лучистый,

Да приходит в келью ночью сам нечистый.

Улыбнётся тонко, да заглянет в очи...

И боясь, чтоб только от него не кончить,

Анна вся бледнеет, замерев от страха,

Как бы достучаться ей до патриарха?

Да просить защиты пред честным народом.

Но святейший куплен со всея Синодом,

Куплен тем же чёртом за рубли простые,

И за то по кельям маются святые,

Мучимы развратом, мучимы содомом,

А была когда-то церковь божьим домом.

И желает Анна, как была, в исподнем

Убежать за чёртом в пекло преисподней.

Но пока сияют на божнице свечи,

Инокиня Анна думает о вечном…

Стояла гиблая погодка...

Стояла гиблая погодка,

И по утрам в кафе пустом

Мне подавали кофе с водкой,

А ты оплачивал потом.

Мне развлечений было надо,

И, закусивши удила,

Я догонялась шоколадом,

Когда и водка не брала.

Сама я помню очень плохо,

Как я осталась не у дел:

Моим пушистым нежным лохом

Ты больше быть не захотел.

С другою крутишь шуры-муры,

Она без водки кофе пьёт.

Молю, поверь, что эта шкура

Тебя покрепче разведёт!

Зачем воротишь гордый профиль?

Мои слова – что горький дым,

Мне мать разводит ложку кофе

На полведра святой воды.

Я и сама жена и мамка,

И так беспечно низко пасть!

И не занюхать валерьянкой

Вдруг разгоревшуюся страсть.

Как тучи низкие тихи...

Как тучи низкие тихи,

Свалялся снег кровавой ватой…

Прости же, господи, грехи

И ниспошли эвакуатор.

И санитаров ниспошли,

Пусть в алый снег окурки тушат,

Приподнимая от земли

Вдрызг окровавленные души.

Меж протокольных гнусных слов

Не сыщешь истин, даже скудных;

Я не виновна – занесло,

Вон гололёд какой, паскуда.

Сижу в кювете у шоссе,

Уж снег из алого стал рыжим,

Сомнений нет подохли все.

Пошли же, господи, хоть лыжи!

Дабы не сдохнуть тут и мне,

Раз нет ни варежек, ни водки,

Неадекватны при луне

В мороз дырявые колготки.

В снежинки вмёрзнувшая кровь

Уж реет в звёздной круговерти.

Хочу в тепло – отметить вновь

Смерть прочих и своё бессмертье.