Юнга Юрий был на юге
И на полюсе, где вьюги,
Землю обогнул по морю.
С Юрием теперь не спорю,
С ним на глобус я смотрю,
Он похож на букву «Ю».
***
Пригласила единица
Нолик в танце покружиться.
Люли-люли, ай-лю-лю –
И танцуют, и поют.
1-й
Р
глядела в гладь воды
на знакомые черты.
Тишь…
И лишь одно не так:
отраженье –
Ь
слева к букве выполз рак,
получился
Ъ.
2-й
Спорят в алфавите знаки.
Мягкий знак:
– Играю роль,
превращая угол всякий
в уголь,
мол парит,
как моль.
Твёрдый знак:
– Объединяю
части в съезд, объезд, подъём.
Кто важней из них не знаем,
Но учить мы их пойдём.
3-й
Мягкий знак попал на мель.
Ера звал на помощь Ерь:
– Подгони, брат, водоём,
Увеличь его объём.
Ер скомандовал: Подъём,
Мель мы победим вдвоём.
И исчезла мель, как мел.
Знай, у знаков много дел.
4-й
Мягкий знак взобрался вверх на ель –
Подразнить уснувшую метель.
Разъярилась вьюга не на шутку,
Ель надела меховую шубку,
А для съёмок шляпку на макушку.
Объясняла кумушкам кукушка:
– Предъявляя буквам белый флаг,
Мягкий знак застыл, как твёрдый знак.
5-й
В королевстве трищербатом,
Запустением объятом,
Мягкий знак пищит: Король,
Слово вымолвить позволь.
С твёрдым знаком не за злато
Въедем в кариес проклятый,
Разъедая боль, как соль.
Пасту оценить изволь.
1-й
Между щупленьких жердей
В щебне шелестел ручей.
Обрывался путь ручья,
Превращаясь в букву «Щ».
2-й
Щёголь кот жевал котлетку,
Пел щегол, качая клетку,
Щекотал в носу пушок –
Буква «Щ» пришла в стишок.
3-й
Верещали днём сороки
В кущах о простых вещах:
Щель, щеколда, щепки, щёки,
Щиколотка, - всё на «Щ».
Их неугомонный щебет
Вызвал ощущений шквал.
Мама, нам живой учебник
Букву «Щ» нащебетал!
4-й
У звуков «Ц» и «Ш»
ребёнок – буква «Щ».
Как щупальца, на спинке
растут от «Ш» щетинки,
но цокает притом
«Щ» острым каблуком.
5-й
Возмущались «С» и «Ч»:
Вместе мы звучим, как Ще,
Можем счастливо в словах
Не на птичьих быть правах.
Не шипите сгоряча, –
Щерясь, отвечала «Щ».
– «Ц» и «Ш» я, вроде, дочка,
«С» и «Ч» – подруга в строчках.
6-й
В мешочках «Щ» есть вещи
волшебные – поверь:
не щипчики, не клещи,
не щАвель, не щавЕль,
не щепки, не прищепки,
не пащенок-щенок,
не щёлки от защёлки,
не щит и не щиток,
не щёлочи щепотка, не щупальца…
Что там?
«Щ» щупает, хохочет, мол, догадайся сам.
7-й
Как всегда, плохие вести
В трищербатом королевстве.
Тщетно щурит глаз король,
От щедрот остался ноль.
1-й
Я шампуня не боюсь,
Пусть шипит, как страшный гусь.
Буквой «Ш» сомкну реснички,
Душ промоет глаз кавычки.
2-й
Три ростка взошли на грядке.
Зашептали малыши:
- Ландыши, как «Ш» в тетрадке,
Аккуратнее пиши.
3-й
Шелестит шафран листвой,
Шмель шумит, как заводной,
В камыше шуршит шиншилла –
Скрепка «Ш» их вместе сшила.
4-й
Ё и Е скучали на траве.
Вышло солнышко, пригрело,
Ё скорей очки надела,
И поёт душа.
А потом легли на спинки,
Загорать.
Как на картинке
Обе - буквой «Ш»
5-й
Принц любил конфеты в детстве:
Шоколад, шербет, грильяж.
В трищербатом королевстве
Формой «Ш» весь антураж:
Вилы, вилки, гребешки,
Грабли, сабли и горшки,
Башни, пашни, тополя
И даже зубы короля.
Ч задать вопрос хотела,
руку изогнула,
но,
что за чем,
как ни пыхтела,
не припомнит всё равно.
Бормотала по привычке:
Чей-то,
что-то,
чем-нибудь…
Букву «Ч» возьмём в кавычки,
чтобы чувства ей вернуть.
***
С буквой «Ч» - силач плечист,
Чётко бьёт артист чечётку,
Трубку чистит трубочист,
В зеркале девчонка - чёлку.
С буквой «Ч» готова речь
Речкой течь красноречивой
И чудесно будет печь
Пироги печь с черносливом.
***
«Ч» – крючок.
Висят рядком:
чепчик,
чуни,
черпачок,
чайник,
чан с чугунным дном,
чечевица, паучок.
Чепуха
и чехарда
с «Ч» соседствуют всегда.
Хлам чердачный,
чушь кругом
там,
где «Ч» торчит крючком.
«Ц» - бачок, но в нём водица,
Дольше часа не хранится.
Снизу струйкою вода
Утекает, вот беда!
Поздно цокать языком.
Цыц!
Займитесь, братцы, дном.
Натянув канат, шнурок
Между ровных стен,
Можно начинать урок –
Это буква «Н».
***
«Н» напомнит нам кроватку.
Мама, голову склонив,
Напевала на ночь сладко
Нежный, песенный мотив.
Вне конкурса:
***
Раскопали в огороде
корень, формой - буква "Н",
оказалось, что в народе
называется он "хрен".
***
Народ на трибунах шумит Ниагарой,
На поле борьба двух напористых стен -
Нельзя пропустить ненароком удара,
Чтоб мяч ненормальный влетел в букву «Н».
***
Нам Прокруст решить поможет,
уложив в пределы "Н",
кто длиннее, а быть может,
короток - не равен всем.
Нестандарт найдёт Прокруст –
Давит кнопку, слышен хруст.
))
Букву «М» пойдём учить мы
К стенам каменным Кремля –
МММММ – молчат гранитом плиты
У могильного огня.
Взявшись за руки, стоим.
Монумент звучит, как гимн.
***
Пирамиды две в пустыне –
Не мираж, а чудо света.
Солнце спряталось за ними –
Буква «М» в их силуэтах.
***
С мамой мы ходили в горы.
Повторяло эхо всем
Звук, покоится который
В двух вершинах – буквой «М».
***
К – не только звук, значок,
К танцует «Казачок»:
хлоп в ладоши,
стук подошвой –
обломила каблучок.
***
«К» напомнит нам слегка
В баскетболе игрока.
Под корзину встал игрок -
Метко выполнить бросок.
***
Если кинуть мячик в стену
Сверху под косым углом,
Мяч отскочит непременно,
«К» получится притом.
***
Словно вождь нам буква «К» -
Кверху поднята рука!
(Всем «учиться и учиться»
Завещал он на века).
))
Буква «З» – такая злючка –
Закорючка с закорючкой,
Извивается змеёй.
Вот заноза - 3-х голова
И замкнуть замок готова
На запястьях за спиной.
Она носила в старом кошельке
процессий шорох,
кольца страха,
в дрожащей, тонкой,
высохшей руке
платочек (скорбный вздох).
Крупицы птахам,
морщинами сияя на лице,
ссыпала перед статуей,
тоскуя.
Машины бесновались на кольце,
разбрызгивая щедро в спину
струи.
Но лёд солёный
всех прошедших лет
щадил её прогулки с передышкой,
и проторённый оставался след
до крошек -
их клевали воробьишки
из-под мелькающих
куда-то мимо ног
у памятника
с чёрным пьедесталом.
Она в себе носила шум эпох,
и крошек оставалось в сумке мало...
А ночью
лишь ущербная луна,
направив долгий взгляд с вершины мира,
не думала о том,
когда она
освободит просторную квартиру.
Когда отшумят повседневные страсти,
является вечер под маской льстеца,
по-свойски приветствую мастера: Здрасте,
отведаем вместе сухого винца!
Он цедит сквозь губы заката полоску,
морщинит задумчиво тучами лоб,
потом, подымив, бьёт щелчком папироску
и светится искрами матовый свод.
Я лезу в его потаённый кармашек
за словом, там свалка, ну форменный хлам
из фантиков, чеков, билетов, бумажек,
а вечер смеётся: Раскладывай сам.
Тогда, как в лото, достаю по порядку:
любовь, макароны, горнило, часы,
вагоны, морковь, голова, мыло, тяпка,
погоны, молитва, корона, усы.
Мотив не понятен, тасую упорно,
меняю занятно местами слова:
погоны к вагонам, морковь к макаронам,
молитва к любви, а к усам – голова.
Но мыло не прёт, хоть и скользко, в горнило,
а тяпка разбила часы пополам.
Я к вечеру: Ты намекни только, милый,
как правильно их растолкать по местам.
Но льстивый зевает лениво и в спячку,
меня раззадорив, упал на бочок.
Один продолжаю словесную скачку –
была б голова и моркови пучок.
Сначала любовь со следами короны,
потом и вагоны, где мыло, часы,
горнило, погоны и вот – макароны
да тяпка под старость, молитва в усы.
Устало валюсь.
Но словесные шашни
по швам расползались в ночной тишине:
любовь прорастала морковкой
на башне
часы шли в горнило с молитвой
в ответ
погоны усы макаронили тяпкой
вагоны неслись в никуда…
вечер с тряпкой
тёр мылом корону – польстить голове.
Ни столбов, ни «колючки», ни стрёмных дворов.
Вдруг очнёшься при гомоне птичьем,
А в углу почивает, угрюм, Иванов
От Петрова ничем не отличен.
Не поймёшь – от чего, и не ясно – к чему,
В утлой свалке вселенской оставлен,
Цепко, пристально смотрит в трюмо, как в тюрьму,
Со страницы прищуренный Сталин.
И затейливо вьётся сквозь форточку дым
Недокуренной трубки кавказcкой.
А за окнами падает дождь – нелюдим
И в овраги струится с опаской.
Да молотит Молохом на площади гром,
Загоняя по спаленкам страхи.
Иванову приснится товарищ Петров,
Посыпающим пепел на плахи.
Но на диво разъяснится, будто вчера
Не барахтались тучи на крыше.
И прикроет снежок от бугра до бугра
Сон багровый указами свыше.
Слой суровый придавит долины с утра,
Словно прочными листьями стали.
Неужели проснуться ещё не пора,
Неужели так жить не устали?
Падает
каплей янтаря
солнце
в бронзовую оправу
забвенья.
Я протираю
зрачки календаря,
но не вижу
тебя.
Неужели
погасли огни
и распались
звенья любви,
ведь
качаются
волны событий,
вызванные нами,
и безглазые рыбы
надежд
безмолвно
шевелят губами
в ожидании зернышек слов.
Разве
между строчек
моросящих дождей
не останется места
для дыхания нежности?
Я раздвигаю тучи,
не находя в пустоте
проблесков лета -
значит
опускается осень
и листья
уносят в темноту
тепло.
Не уходи -
так необходимо
согревать тебя
в скупых лучах воспоминаний!
Бред
подстерегает за краем откоса.
Я буду поглаживать
твои косы
дрожащими
прикосновениями пальцев
и провожать взглядом
тени
мелькающих мотыльками
улыбок,
благословляя
их пылающие на закате
крылья.
Окна
смотрят на восток,
но
в океане жизни
исчезает
островок наших встреч.
Мы лето коротенькое проводим,
чуть бабочки-гиды вспорхнут над пыльцой –
рекламной фатой пирамиды Мавроди
пиарится мир прифонарной фарцой.
Не спрятаны в погреб земельные вклады,
разложен по банкам смородин процент.
Назойливо хором цыганским цикады
трамбуют эмоций непрочный цемент.
Но рушится кладка, мелькают фрагменты
сквозь щели, увитые страстно плющом,
и жадная осень, прося дивиденды,
грозит, как обычно, накрыться плащом.
Соломенный домик, шалашик влюбленным
недолго ютил вожделеющих рать
и катится, будто утюг раскаленный,
по пляжам светило – долги вышибать.
Мы лето коротенькое проводим,
чуть бабочки-гиды вспорхнут над пыльцой…
Напрасно пустой пирамидой на входе
гримасничал мир под фанеру попсой.
Цифры рядами, расчетами строгими,
строя остроги, плетутся в отчет.
Сальдо – убито, рыдают итоги,
боком выходит? – ногами вперед.
Слева - доходы, а справа – расходы,
справят поминки за общим столом.
Выгрустив разницу (стоп пароходы),
в жирную рамку опишут все то,
что не сошлось. Поквартально, помесячно
(всплески надежд, опечатанный факт)
незастрахованно плыли по речке, но
камбуз к причалу прижаться был рад.
Билась команда, то сдельно, то к премии,
рвали кредиты по швам,
но навалились, как тучи, до времени
неплатежи и вот: Вам
ринуться может в оффшорное плаванье?
Да не надежен маршрут
на острова, где налоги кораллами
сально под пальмами ждут.
…
Лопнет бюджет, просочатся убытки,
Белый флажок тут как тут.
Толпами цифры, спасая пожитки,
Из-под обломков сбегут.
Как сладко слышится в звонком лесу!
Звуки листва колыханием множит.
Рядом в селе поперхнулся петух,
прокукарекать, бедняга, не может.
Хмуры «ку-кха» да «ку-кхе» - день давно,
куры кудахчут на тесных насестах,
только понурый петух все одно -
как его терпят пеструшки-невесты?
Будто упал он с планеты такой,
где «ку» да «ку» сыпят скупо туземцы.
В горле песок – недосып, перепой –
гребень повис, подогнулись коленца.
Вот и гадает – в недолгом веку
сколько чужих гнезд, пластаясь, осилить.
Был петушок боевой, стал петух,
духом потух, заикаясь стабильно.
«Ку» – караул! до последнего «до»
не дотянул, даром яйца повсюду.
И не до блуда, не до «тэк-ван-до»,
где молодежь отучает от зуда.
Ах вы, подруги березки, ольхи,
ясен ваш день – шелестит торопливо.
И репетируют петухи
до хрипоты, чтоб проснуться крикливо.
Буква О упала на пол.
Я искал ее под шкафом,
чтобы в тексте вместо точек
встала буковка – комочек.
Но колесиком капризным
увлеклось оно туризмом
и как солнце сквозь туманы
покатилось О по странам.
О – сказал хОхОл – Це салО,
хОть сОбака Обкусала.
Нет - в Ответ ему пОляк –
этО ОкОрОк - кругляк.
Немец смОтрит с тОлком в дырку –
Das ist гОрлышкО в бутылке.
А француз тОму – ПардОн,
прОстО пОрванный баллОн.
ТОпнул каблукОм испанец –
Огненный фламенкО - танец.
ИтальянО прООралО –
АриОзО, хОр ля Скала.
Грек античнО возбужден –
Олимпийский стадиОн.
ЙОк – вОскликнул гОрдО турОк –
О – тюрбан. МОлчи, придурОк!
Огурец сОленый в бОчке –
Опнул ктО-тО, пьяный впрОчем.
ЗОлОтОе, вай, кОлечкО –
ЛОкОть ОгОлив - узбечка.
Дыня, курага, арбуз –
НевпОпад прОпел кОмуз.
Тут ОпОмнились индусы –
ЛОкОн, Ожерелье, бусы.
С кОлОкОльцами китайцы –
КОсть слОнОвая пОд яйца
И фОнарик, и пятнО.
А япОнец глядь в ОкнО –
Над гОрОю ФудзиямОй
О, Опять гОрит ОнО!
Покраснела О стыдливо,
в текст нырнула и застыла.
Из-под шкафа вылез я:
Вот же буковка моя!
Медленной мелодией - струей неуловимой,
Струной натянутой стоят березки в ряд.
Весна их ободряет, нестерпимо
Сережки желтые в ушах горят
Проклюнувшись.
Березки – малолетки,
Прозрачный воздух опекает их,
Подрагивают, оживая, ветки,
Остался миг – и вот он жадный вспых
Листочков восковых, зеленых, в лоске,
Обласканных покоем и теплом.
Березки, обнаженные березки
В неведенье разбуженном своем.
Как будто все исписаны страницы,
Нет нот? – обман, вот возникает шум.
Березки, словно на балу девицы,
Нарядов примеряют мишуру.
Небо как будто спросонья взъерошено,
Медлит сезон с пробужденьем весны.
Дремлют, посапывая калошами,
Лужи под брюхом носатых трясин.
Там утонув, рефлексируют выси,
В них искривились деревья, дома.
Роспись на стенах коричневой кисти
Грязными пятнами портит тона.
Блики, как птицы, бьют окна наотмашь,
Форточки настежь – застой наутек.
На подоконниках высится роскошь
Тонких ростков из картонных кульков.
Переливаясь из серости в зелень,
Плесень – завесой… но солнца бутон,
Рыхлость просверливая апреля,
Рвется подснежником на небосклон.
Вырастая из небес,
души ширились кудряво.
Слева – море, справа – лес,
бес попутал, значит прямо.
Зеленеет лес листвой,
Пенится, синея, море.
Только если по прямой -
Хмурый город – черен, черен.
Там, где город – грохот, дым,
Каменных строений глыбы.
Души старились над ним,
И чернели без улыбок.
Поедали города
Лес и море безвозвратно.
Прилипали навсегда
Сажа и мазута пятна.
И окалиной стуча,
Покрывались души коркой.
На окраинах пригорки –
Околевших душ причал.
Ах, сколько можно про котов писать!
Замучили писаки, как собаки.
Не писать он во двор, а погулять –
Со всех сторон лай, рыки, рвенье к драке.
Постой боксер, умерь тупой азарт,
Все враки про котов, что забияки.
Царапать и шипеть готов. Комар
Кусается больнее. Котик мягкий
Обходит бультерьеров стороной,
Овчарок и борзых дразнить не станет.
Дворняжек уважает. Хвост трубой.
К тому же дружит с доброй таксой тайно.
Обидеть мирного гуляку норовят,
Загнать на дерево корявое - в два счета.
Его глаза лукавые горят,
Напоминая в сумерках повадки черта.
На чердаке ночами благодать,
Увидеть можно звезд густую россыпь.
Но хочется коту везде гулять
Без опасения, без спроса.
Собакам не отравишь тонкий нюх,
А слух кота – предчувствие мелодий.
Гармонией он наполняет звук
И с таксой делится тем при любой погоде.
Как хомячок к концу жнитья,
Устал от ожирения,
Неторопливо-потного житья
Под звуки то сопенья, то храпения.
Желание подняться, побежать
В суставах страхом вызывает ломку,
Одышку, пульс тяжелого ежа,
Побрившего иголки перед волком.
Зарядка – голый обморок почти,
Прогулка с доберманом - только с криком.
Колючки на спине начнут расти
Альтернативой вздохам или всхлипам.
И чтобы не нарваться на конфликт,
Давлю порыв – через окно под тучи,
Как кнопку, вызывающую лифт,
Слона несущего наверх скрипуче.
Но мысли – скакуны - летят опять
И тело загнано, как на охоте заяц.
Подумал, может взять да обменять,
Быть может, кто-то о таком мечтает.
Вальяжном, неспешащим, с животом,
Так любящим покой, тепло, газету.
Возьмите вместе с креслом и котом,
Возможно, даже доплачу за это.
Послушай, бесноватый ухарь,
Довольно лужи мУтит март,
Сугробы, оголяя утварь,
Сползают кромками в кошмар.
Я знаю, воздух пересыщен
Влечением. Под пенье птах,
Зарылся в облака и ищет
Блаженства в кучевых боках.
Я знаю, началось броженье
Древесных соков под корой.
Под коркой тоже помутненье
Не только нос натерт сырой.
Я знаю, вектор помышлений,
Качается, зашкалив вдруг,
От стука каблучков, движений
Ресниц, улыбок, плеч и рук.
Я сам мечусь, как в лихорадке,
Маньячно маюсь наяву.
Так не мяуч истошно, гадкий,
Брысь!
Тук-тук-тук.
О, черт, мя-у-у-у.
Подряжусь подражать,
приобщаясь к великим творениям,
наберу горсть стихов,
пересыплю в другую, дивясь,
пестрым искрам – словам,
их игре, переливам, движениям
сквозь пространство и время,
сквозь прочую прочную вязь.
Наберу из ключей
изречений и образных мыслей,
стану их смаковать,
проговаривая и цедя,
словно капли дождя,
что увесисто, ярко повисли
на оранжевых листьях
в закате осеннего дня.
И однажды пойму –
подражанье – великая радость,
став дрожанием бликов
на глади пурпурной пруда.
Зарожденье эпох,
широты неразведанной градус.
Дождь прошел и закат
пожимает ладони кустам.
Отведав холода, октябрь
прилёг на свеженький снежок.
Его руками сгрёб - состряпать
из хлопьев-слов стишок-смешок.
Снежинки нежность излучали,
искрился в каждой свой узор,
сцепились пальцами случайно,
сплели сверкающий ковёр.
Комок из слов - в ковре прореха,
её загладит ветерок.
Снежок растает - лужа смеха,
стишком останется стишок.
Не уезжай! Раскроены все сроки,
их не сошьют вдогонку поезда.
Не уплывай! Корабль один из многих
Уснул, его баюкает вода.
Не улетай! Задымлены просторы -
стою преградой зыбкой, не вини.
Твой самолёт не заведёт моторы,
не вздрогнет, потеряв его, зенит.
Не разрывай ожившего сплетения,
цепочек жестов, кровотока слов
накопленных. Как твоего рождения,
боюсь и жду назначенных часов.
Останься! Пустотелой будет мало
для крыльев воздуха и ветра для огня.
Закатом стану, промежутком алым
от "до свиданья" до "дождусь тебя".
Но ты спешишь, меняясь постепенно.
Два образа в глазах - слезою вниз.
Не уходи! - во мне бушуют гены,
раздваиваюсь и молю - вернись.
Осень, с чем тебя сравнить бы,
чтобы выразить восторг?
С окончанием молитвы -
"минь" - затих последний слог.
Тишина повисла звоном
тетивы - отрыв стрелы -
"минь" - летит по небосклону
клином журавлей - "курлы".
В безграничном умиленьи,
невиновен, преклонён -
"минь" - дрожа листвой осенней,
вспыхнул, от стыда ли, клён,
от надежды ли нескромной
возродиться и шуметь? -
"минь" - напутствие в неновом
нежеланьи умереть.
В седине, как в паутине -
в непогоду, в холода -
нет! - не минет, не покинет
старость - хворь и маета.
Перед песней напоследок
длинных с шорохом аллей -
"минь" - свечой в руке - подлесок -
хор смиренных тополей.
А за ними на пригорке
зОлотом на голубом
высится берёза в скорбном -
"минь" - прошении своём.
Пространство с временем играли в преферанс.
На время - время, а пространство на просторы.
У времени мгновений про запас
навалом - море, даже круче - горы.
И у пространства тоже горы, но
разбросаны спирально по Вселенной.
А между, вспоминаем про кольцо,
дыра огромная, как черная каверна.
Дыру на кон пространство и кладёт.
Серчает время, пропадая в дырах:
Зачем мне пустота, где не течёт,
нормально время, лишь вихрится криво?
Пространство ухмыляется беспечно,
петлёй свернувшись туго, как питон:
Бери, бери и станешь бесконечно
в тех дырах путешествовать потом.
Бокйо бгеи по солавм без отсаонкви,
Бкувы млекьают, мнеяются - пресетанокви.
Сымсл отсаётся , ему не сбеажть, не утйи,
Галвыне бкувы - псоелдняя и вепреди.
Пространство шершаво -
язык тёплый кошки -
мало ему
шуршать для забавы
кустом под окошком,
оно в полутьму
раздуло прозрачный подол
занавески - ау!
Перевалило, свалилось на пол
котёнком, по-детски - бу-бух.
Гладит предметы,
всё так незнакомо и ново.
Шляпа с пером для примерки
упала на коврик.
Книга. Ш. Перро.
Взмахнула, лети,
бестолковая птица!
Умный клубок покатился,
и звякнули спицы.
Вдруг изумлённо - картина,
фрегат - под парусами.
Пенятся волны,
подуем,
не реагируют - странно.
А над часами
жуть - паутина,
натянута туго -
сети рыбацкие - это путина?
И тут же с испугом
с пола обратно на подоконник
и на свободу…
Стены шепнули друг другу:
Покажут такое.
Окно на щеколду.
Проклятая зубная боль,
ты из недугов редких,
когда бессилен алкоголь
и горькие таблетки.
Когда под каждым корешком
пульсирует сердечко,
боль сточенным стучит бойком,
и через раз осечка.
Лишь искры острые вразлёт
зигзагами незримо.
А беспощадный пулемёт
казнит неутомимо.
Пригнуться бы и побежать,
рвануть бы так, чтоб челюсть
осталась сзади скрежетать,
осклабясь ли, ощерясь.
Да мочи нет. Лежи ничком.
Боль-мышь грызёт и точит.
И скачет бешенным зверьком
из мозга в позвоночник, -
что с одичалостью в зрачках,
расплюснутых тупизмом,
клянешь родных счастливый "ах"
на первый зуб сюрпризный.
Как обречённо ты орал,
кривя лицо в обиде!
Ведь частоколом прорастал
костлявый притеснитель.
Застенок, каторга, режим -
их 32 тирана,
кому и сколько не служи,
с иезуитством кары
достанут иглы и кастет,
грозя самоубийством.
Альтернатива - кабинет,
игла, щипцы дантиста…
И довершив переворот,
прочь выплюнув тирана,
как рану прикрываешь рот
ижмученно, уштало.
Воздух у пиний
пропитан смолою для лепки
образов знойных,
дрожащих в тумане миражем.
Воздух у пиний
колышется шишкой на ветке,
низко склонившейся к камню
от тяжести жажды.
Взмахом павлиньим
витают спокойно лаванда,
мята,
примятой травы вплетено ожиданье
влаги небесной.
Губы морского гиганта
мягко и нежно ласкают
прибрежные камни.
В воздухе пиний
мелькают цветы олеандра,
ярких гирлянд бугенвиллий
на камнях заборов,
как ожерелье
на шее у смуглой горянки
трудной тропой поднимающей
воду на гору.
Вместе с цикадными скрипами
и скрежетаньем
стертых ободьев колес
о песок и о камни
вяжут лоскутики запахов пиний
анисы
пряными нитями
к пикам густых кипарисов,
что со знамёнами вислыми
запахов пиний
абрисным строем паломников,
копья воздев,
с выжженных склонов скалистых
спускаются чинно
к улицам тесным, тенистым,
к прозрачной воде,
где
воздух у пиний
колеблется в солнечных бликах.
Лапы мохнатые выгнув
просящим ковшом,
переломившись,
шепча золотую молитву,
пинии бредят
косым, моросящим дождём.
А вы стихи писать пытались йодом?
Немного щиплет и дурманит запах,
Поскрипывает спичка одиноко,
Выскакивают буковки в заплатах,
Бледнеют строчки, не дойдя до края,
Ожогом знойным снова возникают.
Злодейка ночь, окурком боль вонзая,
Скрипит зубами и скорбит, вздыхает.
А йода нет - пойдёт и кровь густая,
Не зря сочит подобием коварства.
Заря прильнёт любовно, исцеляя,
Лишь привкус медный на губах лекарства
Как бездну стихий
покоряющий Бог
в бездонном
библейском просторе,
из недр пианино
маэстро исторг
оркестром ревущее море.
Пучины гудят
нарастающим басом,
цепляют их тучи
в ответ, резонансом
клубятся космато,
вонзаясь в клок пены,
над утлым баркасом
снуют, как гиены.
А гребни врезаются
в скалы, как в гривы,
аккордами брызги
вздымаются дымно.
Но грудь исполинов
не хрупкая лодка -
руинами волны
сползают неловко
и вновь строй за строем,
наполнены гневом
со свистом и воем
колотятся в стены
и, силы растратив,
стихают, бесстрастно
качают обломки бортов
и оснастки.
В смолкающем хоре
над стонущим морем
лишь чайки и крики потери…
Руки твои,
словно волны прибоя,
бьются о клавишный берег.
Привет, Черныш, соседский пёс,
Ты лаешь радостно и звонко.
Тебе я косточку принёс,
В пакете кашу и тушёнку.
В глазах слеза и цепь мерзка,
Конец недели - пусто в миске.
Хозяйка - на TV звезда,
Вещает о вещах не близких.
А муж её неверный – босс,
Владелец мелких магазинов.
Его в Китай опять занёс
Торговый путь, щипнуть наживы.
У них проекты и турне,
От записей распухла книжка.
Пустая миска, видно - вне,
Ты вычеркнут, Черныш, из списка.
Но не из жизни. Твой вопрос
Читаю я в глазах тоскливых.
Ты - умный и хороший пёс,
Спешишь ко мне, но я не в силах
Порвать твою стальную цепь -
Есть цепи попрочней железных.
Я вою ночью тоже, верь,
И от тоски на стену лезу.
Я, как и ты, забыт в глуши,
Заброшен, родиной покинут.
С тобой мы оба – черныши.
Айда за водкой к магазину.
Звуки - росинки, от света дрожащие,
с листьев янтарных - кап!
Звуки - хвоинки, пучками торчащие,
взмахи мохнатых лап.
Искрозвенящие стеклышки-льдинки,
бусинки в ниточках нот.
Низко дудящие в поле тростинки
в гуле пчелиных сот.
Мыльные шарики - еле приметные -
в радуге солнечной - хлоп!
Брызги фонтана - гаммы стоцветные -
бах - и салюта сноп!
Трепет ресниц, засыпающих сладко,
лепет любимых губ.
Шелест зарниц под копытцем лошадки,
облака тянущей клуб.
Времени шаг в тишине небывалой,
часиков постук тик-так.
Дивный рассвет с полосой нежно-алой
стрелкам лучистым в такт.
Синих небес очарованный бубен,
яркий, пронзительный миг.
Музыки звуки - мир нов и чуден,
свой открывает лик!
Синус минусом ударив,
Отразил зеркально синус.
Реагировал банально
Косинус на тонкий минус.
И, волнения отбросив,
Плавными пошли рядами,
Заплетаясь дружно в косы,
Косинусинусы с синусАми.
Вьют верёвочки прозрачно,
В бесконечность убегают,
В плюс и в минус равнозначно,
Знаками, шутя, играют.
Перемножив с отраженьем
Синус, косинус попарно,
После точного сложенья
Сделал их струной гитарной.
В плюс - забьётся синус пульсом,
В минус - косинус струится.
А затихнут и сольются,
Снова - минус единица.
Загляну в колодец, а оттуда мрак
Недовольно буркнет: Уходи, дурак.
Но глаза упрямо навожу на дно -
Существует явно зыбкое оно.
Если бросить камень, опустить ведро -
Всплеском и кругами возмутится дно.
Если луч фонарный мглы прорвет сукно,
Бликом филигранным улыбнется дно.
Если без тревоги вжиться в шорох тьмы -
Медленный и долгий ощутится смысл.
Каплями сочится вод подземных ток.
Илистый и мглистый видится исток.
Дождевых и талых ручейков, озер,
Рек больших и малых и морей родство.
Ниточки единства в наслоеньях дна,
Здесь в колодце чистом ткёт и ткёт вода…
Так и с человеком - прям и прост на вид,
Не понять при этом, что душа таит…
Как сквозь темь такую, что черным-черна,
Разглядеть живую затаенность дна?
Тихо дышит яма холодом гнилья:
Может быть бездонна глубина моя?
Бахвалился чайник,
Снобился графин,
Брезгливо стаканы брюзжали,
Кастрюли молчали,
Надменный кувшин,
Надувшись, стоял, как начальник.
Утюг размышлял
Тяжело, тугодум,
Холодный без вилки в розетке.
Приемник шептал
Что-то, щурясь в углу
От пыли, в паучьей беседке.
А тумбочка злилась,
Прогнувшись под ним,
Не смея поправить салфетку.
Салфетка глумилась,
Свисая косым
Углом и дразня табуретку.
Сервант, фанфарон,
Весь фарфором сиял,
Зеркальным дробясь отраженьем.
Влюбленный вазон
Оды рюмкам читал
Размеренно, без выраженья.
Диван задремал.
Кресло, как в забытьи,
Расставило пышные чресла.
Шкаф пялил глаза,
Силясь взгляд отвести,
Не в силах и двинуться с места.
По стенам крутили
Из теней кино
В лучах, проникавших сквозь шторы.
И только светильник
Тянулся в окно
Вопросом: Ах, скоро ли, скоро?
Забыли предметы
Про быт и уют,
Разбились на группки и кланы.
Хозяина к лету
С хозяйкой не ждут.
Чу, едут. Как славно! Как славно!
1
Божок подул в витой рожок,
лук вскинул и… промазал.
Эх, как бы я сейчас, дружок,
тебе по морде вмазал!
Но златокудрый негодяй
взмахнул и растворился.
Труп - обнимай, не обнимай -
хлоп! и роман закрылся.
2
Но стик проник. Взбурлила кровь,
аж задрожала пуповина.
Сожмется сердце - как морковь,
а разожмется - свекловИна.
Я чувствую съестной недуг,
горит все тело посередке,
как будто в масле жарят лук,
а я, шкворча на сковородке,
всей пеной жирных пузырьков,
поднявшись, вожделею, боже,
куриных грудок и пупков,
задков и ляжек, круглых ножек.
Губами будто влипнув в шейки клей
и будто руку заложив меж бедер,
я представляю белых лебедей,
ощипанных под пенье, вроде:
Ла-а,
ли-лу-ла-ли-лу-у,
ли-лу-у,
ла-лу-у
…прощальный хруст крыла царицы,
печеных яблок кабалу
и сладострастный запах птицы…
3
Так размечтавшись по пути,
иду к подруге. Ей в прихожей
шепчу: Ждала давно, впусти,
дай есть, с утра сосет и гложет!
Она качнула головой,
заправив лямку лифчика:-
Ты перепутал, дорогой,
где - лебедь, где - синичка.
Есть суп-лапша, судак "ля-рус",
есть соус, но еда остыла,
как твой, чудила, чупа-чупс.
Со стуком дверь закрыла.
4
Прощай, любимая, напрасно
стучал я прежде и теперь,
не ведая, что впредь, несчастный,
как вепрь гоним, закрою дверь.
Ведь были двери, как в артели,
приветливо, вертясь, скрипели.
И были странные, но страстные
за драпировками атласными.
Бывали в мрачноватом стиле,
курили, смачно материли.
Но были настежь раствореные,
пыльцой цветочной освященые.
Смущенные - непросвещенные,
ученные - раскрепощенные,
жеманные и озорные,
изнеженные, заводные, -
вздымались маком в ритме Баха,
взрывались пылко фейерверком.
Погасли разом, как по взмаху,
как по приказу с верху.
5
Отвергнут паствой, пуст и зол
добрю крупу постылой пастой.
Знай, шаловливый стрекозел,
твой выстрел в будни был ужасным.
Спеша на блудни с бодуна,
в мои дела набухал перца -
в желудок ткнулась та стрела,
увы, минуя сердце.
Ужель гармония небес
разрушена Сатиром?
И, походя, курчавый бес
беснуется над миром.
Быть может здешний беспредел
до сфер добрался высших
и люциферный передел
крушит кумиров бывших?
Быть может черт теперь творец -
другого жарит черта
без музыки? Любви конец!
Все жрут кого-то, что-то.
6
Тут потемнел лазурный свод
и сквозь прореху в тучах
мне голос прогремел с высот
раскатистый, могучий.
Когда бесплатная халва -
гудит молва: Хвала и слава!
А с похмела одна хула,
что в спину камень запоздалый.
В любви путей запретных нет,
но и заветных тропок мало.
Не подставляйся - мой совет,
не обнимайся с кем попало.
Попал в опалу - не ропщи
и не кусай святыни сдуру.
Блюдя диету, бди фигуру,
а в пищу лишь простые щи.
С приветом,
Дедушка Амура!
Мой идеал. Далек? Высок?
Непостижим и многогранен.
Как будто выстрелом в висок,
В мир нереальный переправлен
Душой, а тело на земле
Живет, как взвесь, почти полвека.
Как много женщин встретил здесь,
Но идеала не изведал!
Блуждаю - атом? - по судьбе
С вопросом неэлементарным:
Молекула единства где?
Я распадаюсь на романы.
Соединить души порыв
с призывом душ, вокруг парящих,
не удалось: наклон орбит
иной, на всех - простые страсти.
Низвергнутые пустотой,
раздав восторги нелюбимым,
мы вознеслись над суетой,
и стали сутью неделимой.
Им пропитался словно лес
Сосновый влагою смолистой.
Его несу - поклонный крест,
Простой и прочный - веры чистой.
И, завершая крестный ход
Под вопли сытых и просящих,
Прославлю Женщину с высот,
Лишь ей одной принадлежащих.
И поклянусь в последний день
Тебе, непознанной доселе,
Любовью, брызнувшей из вен,
Душой, не пробужденной в теле.
Бабы длани мыли в бане,
Терли перси и ланиты.
А работали на БАМе -
Клали шпалы-монолиты.
Им, тем бабам, бы к арабам,
В прелести персидской нОчи.
Только кто же будет слябы
Здесь, на Родине, ворочать.
И, обласканы ветрами,
Так и маются поныне.
На строительстве - с ломами.
В бане - чистые богини.
Эх, дум дали!
Эх, дум дали!
Вы меня напрасно ждали.
Пар парящий,
Пар парящий
Настроений проходящих
Час качался, клокоча,
У счастливого плеча.
Легких бликов лютый пляс
Ликовал в полете час,
Заливая звонкий зал
Изумрудами зеркал,
Возбуждая жен чужих
Жемчугом желаний злых,
И, сверкая, под конец,
Самоцветами колец…
Трата страстная унята,
Стража встала у набата,
Заглушив шуршащий шарм
С шепотом "шерше ля фам".
Под цикадный цзум и цзом
С зацелованным лицом,
Исцарапанным венцом,
С царским цыком - за крыльцо,
Бунтаря бандитским лбом
В будни - бом!
Река шипела иногда.
Она, ха-ха, была сердита,
Что крепкой скорлупою льда
Её стремительность прикрыта.
Она со зла кусала лёд,
И тщетно извивалась круто,
Но не могла осилить гнёт,
Её и не было, как будто.
И лишь когда лучи огня
Вонзились в цепкие те льдины,
Река воспрянула, гудя,
Свободно разогнула спину.
Теперь сама была бедой,
Низины лихо заливала,
А о покорности былой,
Она, ха-ха, не вспоминала.
Мои нервы - гитарные струны,
Мое сердце - большой барабан.
И брожу разудалый и юный,
И звучу, как бродячий джаз-банд.
Мои бронхи - гудящие трубы,
Мои жилы - тугой контрабас,
Сотрясаясь натужно, упруго,
Выдают потрясающий джаз.
Я - последний приют музыкантов,
Погорельцев - солистов, певцов.
Неудавшееся контральто
И флейтист с не побритым лицом
Здесь сошлись, виртуозы каприсов -
Обалденные технари,
Фантазеры, творцы импровиза,
Очарованные бунтари.
По проселкам, поселкам и весям
Разношу их восторженный шум,
Как шутливый маэстро - повеса,
Увлекаю, играю, пляшу,
Развлекаю и завлекаю:
Торопитесь, толпитесь гурьбой!
Ярких звуков могучую стаю
Выпускаю и в холод, и в зной.
В такт шагаю, бренча, напевая,
Издавая то грохот, то звон,
Мимо публики в тесных трамваях,
Мимо арок, подъездов, колонн.
В этом марше бульварном, расхлестанном
По просторам дворов, площадей
Много силы бездарно расплескано,
Много сыграно даром ролей!
Но не встану, не скисну, не всхлипну,
Не сменю эгегею на стон.
Пусть поет мысли дерзкая скрипка
С саксофоном души в унисон.
Пусть закончатся ритмы когда-то,
Барабан остановится бацать,
Но поднимутся звуки крылато,
Унесут в сферы высших вибраций.