Продолжаю публикацию коротких стишков из цикла "Мелочь россыпью".
Предыдущая подборка была посвящена дамам. А на этот раз — без дам.
Если оглянуться...
Ямы, пробелы, прорехи да мели
Мне в этом мире достались.
Деньги испортить меня не сумели
(Сволочи! И не пытались!).
Курс молодого бойца
Я, как солдат,
Прохожу подготовку:
Взял автомат,
Разрядил обстановку...
Сила воли
Я стою, как крейсер на приколе,
И смотрю на грязную посуду.
Так я тренирую силу воли:
Вот хотел бы вымыть, а не буду!
Лучше не испытывай!
Нет, у меня не вздорный нрав,
Я – кладезь доброты.
Скажи хоть раз, что я неправ,
И я скажу, кто ты.
Родина слышит? Родина знает?
Припасли слов душевных немало
Для тебя, разлюбезная Русь,
А того, что в ответ ты сказала, –
Даже я повторить не берусь.
Из летописи
На троне то опричник, то дурак –
И снова кровь и слёзы густо льются.
Пора б на царство вновь призвать варяг,
Но те уже из греков хрен вернутся...
Льстивым борзописцам
Взывать не стану к вашему стыду,
Позорной лесть не назову ни разу,
Но если все дудят в одну дуду –
То очень просто подцепить заразу.
Хороша страна Япония...
Не бывал в Японии ни разу,
Для России интеллект храня,
Даже гейш не видел косоглазых...
Как японцы заждались меня!
Урок статистики
Статистика достигла супер-класса,
Такой не знали деды и отцы:
Ты ешь капусту, а чиновник – мясо,
А в среднем – вы едите голубцы.
Плач о трубадурах
То ли время виновато,
То ли климат здесь таков:
Трубадуров – маловато,
Много трубодураков.
Что такое мудрость
Суетиться в нашем возрасте на кой нам?
Знаешь, что такое мудрость, старина?
Мудрость – это когда задница спокойна
И давно уже не ищет ни хрена!
Есть такая игра
Болит душа при каждом вздохе,
И много горя от ума?
Да научись играть ты в похер,
И жизнь наладится сама!
О пользе курения
Не дожидаясь премий и похвал,
На службе, словно лошадь, я пахал,
Но закурил – и капля никотину
Во мне убила глупую скотину.
По пути из магазина
Что было – всё извёл на пищу я,
Бюджет мой нынче нулевой.
Зачем ко мне подходят нищие?
Или не видят, что я свой?
Про живот
Себя сомненьями не мучай,
Ведь мы с тобой не идиоты –
Пивной живот намного лучше,
Чем горб от каторжной работы.
Если что и абсолютно...
Понятно нам, как дважды два – четыре,
Что совершенства ждать – напрасный труд.
Ничто не абсолютно в этом мире...
Ну разве только водка "Абсолют".
Поучение мудрого старца
Запомни на века,
О юный недоумок:
Жизнь слишком коротка,
Чтоб пить из мелких рюмок.
Тест на логику
Разве только я один
Вопрошаю здраво:
"Если в кофе – кофеин,
Что тогда в какао?"
Я спросил у Яндекса...
Не болтаю с ясенем, а шагаю мимо я:
Знает всё о поиске тот, кто долго жил.
Я спросил у Яндекса: «Где моя любимая?» –
Сорок порносайтов мне Яндекс предложил!
Клерикальное
Батюшка вчера заметил строго,
Подводя дискуссии итог:
"Если Бога нет – то слава Богу,
А вот если есть... не дай нам Бог!"
Из истории языкознания
Се – хаоса небесного основа
И вечного земного беспорядка:
Действительно, в начале было Слово…
Но в это Слово вкралась Опечатка.
Возрастное
Ах, дело не в пойле и даже не в дозе,
А просто такие года.
Ужасная штука – понос при склерозе:
Бежишь и не помнишь куда!
Изменить нельзя
Сморщатся харизмы,
Смоются друзья,
Только место клизмы
Изменить нельзя.
Мемуары
Природа всё продумала сама –
Зачем же, вопреки её заботам,
Твердит кусок засохшего дерьма
О том, что был он сочным антрекотом?
Оптимистическое
Задорно и уверенно
Готов я повторять:
– Ещё не всё потеряно!
Терять нам и терять...
Клеветнику
Ты ложью знаменит,
Но я не жажду мести,
Пусть Бог тебя хранит...
В прохладном тёмном месте.
Примитиву
Тебе не хватило лоска,
С тобой поступили грубо:
Кора головного мозга
Досталась тебе от дуба.
Свято место
Я об этом говорю открыто,
И не надо спорить тут со мной:
Чтоб добиться места у корыта,
Надо быть порядочной свиньёй.
И я был тоже молодой...
И я был тоже молодой
И жил, как в сказках нас учили.
Нашёл я кран с живой водой,
Но воду сразу отключили.
О человеческой чёрствости
Увы, совершенства не сыщешь нигде,
У всех есть проблемы и беды.
"Как много встречается чёрствых людей!" –
Сказал людоед людоеду.
Благодарственное
Пока ещё, по счастью, мы не овощи,
Нам жизненный толчок необходим.
Спасибо всем, кто отказал мне в помощи!
Без вас бы я не справился один!
С отдельными миниатюрами из этого цикла уже знакомы читатели как "Поэзии.ру", так и некоторых других моих страничек. Но в своей книге "Закатный час" я их структурировал, разделив на две части: "Былое и дамы" и "Былое без дам". Сегодня публикую здесь первую, завтра выставлю вторую. Насчёт повторения ранее кем-то прочитанного прошу не возмущаться: у себя беру, имею право. :))
Только для мужчин
Кто ждал от женщины добра,
Тому вовек не стать пророком:
Она – из нашего ребра
И нам всегда выходит боком.
Лекарство от любви
Любовью болен? Се ля ви.
Но знай, коль не дурак:
Ничто не лечит от любви
Надёжнее, чем брак.
Серебряная свадьба
Да, четверть века с мужем – это сила,
Но скажут криминальные умы,
Что если б сразу ты его убила –
Уже давно бы вышла из тюрьмы.
Устами младенца
Я могу за хвост подёргать Рэкса,
Прыгнуть в лужу, плюнуть в тётю Свету…
А у бедных взрослых, кроме секса,
Развлечений, вроде, больше нету.
Цепи Гименея
В браке быстро я умнею
И давно мечтаю, чтоб
Мне тому бы Гименею
Той же цепью в тот же лоб…
Семейное положение
То, что я женат – скрывать не стану
И могу признаться, не тая:
У меня семь жён (под стать султану!) –
Шесть чужих и плюс одна своя.
Весенняя
ностальгия
Где вы, где вы, весёлые ночки?
Где объятья младых Афродит?
По весне распускаются почки…
А в печёнках супруга сидит.
Гораздо легче
Мужики, я сейчас сказану,
В чём основа семейной науки:
Всё же легче погладить жену,
Чем самим гладить галстук и брюки.
Два женских аргумента
Давай забудем лишние слова,
Что языком трепать, не уставая?
Во-первых, я, конечно же, права,
А во-вторых... опять-таки, права я.
Вопрос ребром
Спрошу читателя как друга
По поводу семьи и брака:
Ну почему из двух супругов
Одна всегда такая бяка?!
Что выросло, то выросло
От женщины пьянеем без вина,
Но, как её в объятиях ни тискай, –
Когда в семье всего одна жена,
То часто вырастает эгоисткой.
А что развод?
А что развод? Всё та же канитель!
Живём-то ведь пока что не на небе.
Сначала мы делили с ней постель,
Теперь взялись за остальную мебель...
Се ля ви
Противоречий жизнь полна,
Хоть и мутузит нас под дых:
Как от него ушла жена –
Не ел, не спал... А жрал и дрых!
Верность заветам
Учили деды в старину:
Не надо трудности копить,
Кто прокормить не смог жену –
Пускай попробует пропить.
Депрессивное
Мой путь тернист, не ровен и не светел,
Готов завыть и водку пить стаканами:
Я девушку с изюминкой не встретил,
Мне попадались только с тараканами.
О пользе совместных поездок
Побывали мы в Париже
И в Берлине побывали.
Я узнал её поближе –
И послал её подале.
Деревня, где скучал не гений
Деревню, что мила поэту,
Я этим летом посетил.
Жаль, крепостных крестьянок нету –
Уж я бы их раскрепостил...
Сила чувства
Я вместе с ней живу, считай, сто лет,
Да что там сто, пожалуй, целых двести!
Что это – чувство, в том сомнений нет...
Хотя, всего скорее, – чувство мести.
Любовь до гроба
Уже ни жара, ни озноба,
Восторги вянут, страсти тают,
Но шансы на любовь до гроба
С годами сильно возрастают.
Во сне
Порадовать может порою пустяк –
Известно доподлинно мне.
Женатому снилось, что он холостяк,
И он улыбался во сне.
По поводу одной отговорки
Супружеские знаю я права,
Не принимай меня за идиота,
А не болит у дятла голова,
Да только с дятлом – как-то неохота…
Пожелание
Прости меня за каламбур,
Но я мужчина правил строгих:
Не предлагай мне полных дур –
Лишь стройных дур и длинноногих!
Приходится признать
Мы с годами вовсе не умнеем,
Как подростки, пялимся на лица:
От красивой женщины – пьянеем,
С некрасивой – хочется напиться.
Чем больше женщину мы любим...
Хоть у японцев, хоть на Кубе,
Хоть в нашей северной стране –
Чем больше женщину мы любим,
Тем чаще дома врём жене.
Приписывается Вронскому
Вам о замужних женщинах скажу я,
Чтоб стало всем и каждому понятно:
Нетрудно увести жену чужую,
Куда трудней вернуть её обратно.
Если друг оказался вдруг…
Друзья наши с юности и до погоста
Порою несхожи, как осень и лето,
Но в женщине друга увидеть непросто...
Особенно если она не одета.
Как мы дружим
Не надо повод подменять причиной,
И ты поймёшь на уровне рефлекса,
Что дружба между дамой и мужчиной
Бывает после дружеского секса.
С голодухи
Пусть внутри я примитив и мужлан,
Но на секс смотрю я как на еду:
Не зовёте в дорогой ресторан? –
Ладно, я тогда в "Макдональдс" пойду.
Не о возрасте
Не спрашивай у дамы – сколько лет,
А кто не в курсе, тем готов признаться я,
Что возраста совсем у женщин нет,
Но есть износ и есть амортизация.
Коленонепреклонное
Вопрос совсем не в чёрствости и лени,
Не в том, что я чурбан и троглодит,
Но трудно пасть пред дамой на колени,
Когда она уже на них сидит.
Послесвадебное
Пускай не помогут уже сноровка
И мудрость, источенная до дыр,
Но если захлопнулась мышеловка,
То надо хотя бы докушать сыр.
Сварливой жене
Твой муж других мужей ничем не хуже,
Упрёками не надо портить речь.
Хотела обеспеченного мужа?
Так не вопрос! Возьми и обеспечь.
Об усмешках Фортуны
Не всё сложилось так, как мы хотели,
А большей частью, всё наоборот:
Один женат на женщине-модели,
Другой – с моделью женщины живёт.
Полуночное
Пока с тобой тут словоблудим,
Я опоздаю на трамвай,
Поэтому, давай не будем...
А если будем, то давай!
Предрассветное
Так ведётся испокон веков,
И потомкам тоже с этим жить:
С девушкой отужинать – легко,
А вот завтрак надо заслужить.
Гамарджоба, генацвале!
Русской дамы хитрая природа
Обманула даже Автандила:
Он дарил ей средства для ухода,
Но она никак не уходила.
Не надо бояться!
Когда ты не в ладах с культурой
И с головой ведёшь бои,
То не страшись казаться дурой,
Взгляни: кругом же все свои!
После парикмахерской
Причёска не вызовет шок,
Напротив: удачна на диво.
Одна голова – хорошо!
Вот две головы – некрасиво...
Богатые тоже платят
Я видел жизнь, и вывод мой таков:
Как олигарха из себя ни корчи, –
Большие деньги портят мужиков…
Но жёны с них снимают эту порчу.
Пора зрелости
Вступаю, наконец, в свои права я
И набираюсь зрелого ума:
Я женщину уже не раздеваю,
А жду, пока разденется сама.
Про это
Вот времени будет поболе –
Начну мемуары "про это":
И как дразнил девочек в школе,
И как я провёл бабье лето...
Обломное
Девушка о "Майбахе" мечтала,
Об особняке на Малибу
И о белой яхте у причала...
Но споткнулась о свою губу.
Такие разные
Пока между ними взаимности нет,
У них разный взгляд на мечту:
Мечтает она, чтобы вывели в свет,
А он – завести в темноту.
Очень девичье
C вопросом ко мне полез,
Как будто ему есть дело:
"А как ты снимаешь стресс?"
Да я его не надела!
Мечтательное
Капризам женским нет конца –
И с этим можно в землю лечь нам –
Поскольку каждая овца
Мечтает о своём... овечном...
А счастье было так возможно!
Как жаль, что рот раскрыла ты
И начала жевать мочало.
До женщины моей мечты
Всего чуть-чуть не домолчала...
Махнём, не глядя...
Чтоб не жить с подругой в споре
И сберечь ночной покой,
Я готов махнуть на море.
Хоть сейчас. Махнуть рукой...
Ещё упрямее
Для истины удача, что не дама я
И в спорах не валяю дурака.
Кто выдумал, что факты – вещь упрямая,
Тот женщин видел лишь издалека.
Виртуальный роман
Ещё недавно в виртуале
Они друг друга целовали,
Потом ушла она в реал,
Чем он сражён был наповал.
Иная реальность
Точно не помрём со скуки
Мы в реальности иной:
Властью, данной мне в Фэйсбуке,
Объявляю Вас женой!
Частушка
Дайте парус кораблю,
Дураку – извилин.
Пятый раз тебя люблю –
Я любвеобилен!
И ничего, кроме...
Покаяньем женщин не тревожь,
Гнев их может рушить города.
Женщина простит плохую ложь,
Но плохую правду – никогда.
Обидно, да?
Ах, обидно даже,
Но и впрямь, похоже,
Сердцу не прикажешь...
(Жопе, впрочем, тоже).
Прощальное
Расстаёмся навек,
память в сердце своём сберегу,
Но тебе никогда
не придётся назвать меня милым.
Слишком ты холодна,
я тебя полюбить не смогу!
Потому что не каждый мужчина
рождён некрофилом.
Вот такая арифметика
Я объездил немало сторонок –
Всюду лип к языку русский мат,
Потому что на десять девчонок,
По статистике, девять тупят.
Ей не дано предугадать...
Как только о будущем дама пророчит,
Скорей валерьянкой её успокой:
Ведь редкая женщина знает, что хочет,
Но даже и эта не знает – на кой?..
Противоожоговое
Женщинам русских селений
Женщин я попрошу принародно,
Чтоб не знали ожогов они:
Жеребца на скаку – как угодно,
Но в горящую избу – ни-ни!
Ода настоящему мужчине
Мужчина никогда не унывает,
Не станет ни скулить, ни голосить.
Невыносимых женщин не бывает!
(Но надо знать, куда их выносить).
О тяге к прекрасному
Так было, так есть и так будет потом,
От Африки до Канатопа:
Под самым красивым павлиньим хвостом –
Простая куриная жопа.
Если хочется, то можно
В любом краю, как ни зови его,
В России ли, в Германии ли, в Польше –
Но хочется всем бабам одного...
А некоторым двух и даже больше.
Женский склад
Так расхвалила ты себя сама,
Что мне уже становится неловко.
Зачем твердишь про "женский склад ума"?
Какой там склад! Да максимум – кладовка...
Тайна, покрытая...
Тверди себе неустанно
Весь день и ночами даже,
Что женщина – это тайна,
Покрытая... макияжем.
Разговорчивой даме
Красиво говорить – искусство,
Но в этом тоже знай ты меру.
Ведь есть и у мужчины чувства!
Ну, чувство голода, к примеру...
Проверка зрения
Когда блондинка вышла от глазного,
Был у неё весьма печальный вид.
– Что окулист сказал тебе такого?!
– Сказал, чтоб я учила алфавит!
В магазине
Такой красотки не видал я прежде,
Готов был ей навеки сдаться в плен.
Какая грудь! Улыбка! Стиль в одежде!
Но оказалось, это – манекен.
Ностальгическое
Такая нынче се ля ви –
Уходят годы без возврата,
Всё реже грезишь о любви,
Всё чаще хочется разврата...
Если у вас нету тёти...
В свой кошелёк угрюмо глядя,
Он так подумал о работе:
"Когда работаешь на дядю –
Не заработаешь на тётю!"
Плач Ярославны
Ой, на сердце стужа,
Ой, за что мне это?
Потеряла мужа
В дебрях интернета.
Полезные советы
В жизни семейной бывает несладко,
Кто с депрессухой сейчас не знаком?
Нет настроенья? Пожуй шоколадку!
Не помогает? Запей коньяком!
Гендерное
Не скрыт ли в женском имени
Бессмертия секрет?
Вот ящеры все вымерли,
А ящерицы – нет!
Женское гастрономическое
Пусть юные на эту шутят тему,
Но в зрелости сказать не премину:
Завоевать мужчину – не проблема,
Проблема прокормить его в плену.
Астрономическое
Одна планета есть, на ней
Веселье и уют,
Там девушки хотят парней,
А те им не дают.
Молитва
В молитве он твердил одно и то же,
Хоть верилось не очень самому:
"Даруй ей мозг, Всемилостивый Боже!
И приложи инструкцию к нему".
Дважды неудачник
Специалист по части брачной
Поведал горестный секрет:
Женат два раза, неудачно –
Одна ушла, другая – нет.
На дорожку
Я никого насильно не держу
И даже стал уступчивей немножко.
Мне женщина сказала: "Ухожу!" –
Я предложил: "Приляжем на дорожку?"
Что мне нравится
Я с собою лукавить не стану,
Вывел грустную формулу сам уже:
Что мне нравится – не по карману,
Не по возрасту или же замужем.
Генетическое
Разбирайтесь с генетикой сами,
Это ж можно гадать без конца...
Мальчик Мойша был русский по маме
И татарин по другу отца.
О праведных
Не все вокруг живут в грехе и блуде –
Встречаются и праведные люди,
Причём, не так уж мало их в итоге!
(Так думал я, читая некрологи).
Тут раньше жил колдун, чудной такой,
Не самый старый, но вконец усталый,
Его судьба настолько измотала,
Что выше воли он ценил покой.
Никак не мог решиться, хоть убей,
На видимое миру чародейство,
От гениев далёк и от злодейства,
Подкармливал на крыше голубей.
И голубиной почтой отсылал
В диковинные земли поздравленья,
А дождик капал без его веленья,
Да и закат без чар его пылал.
Лишь изредка он отворял врата
В мир древних сказок на лесной опушке,
Откуда детям выносил игрушки,
Конфеты и поющего кота.
Хотя его не жаловал народ,
Не насылал он на посевы – тучи.
Но и его сожгли. На всякий случай.
Ведь кто их, чародеев, разберёт...
* * *
Люди умирают одинаково:
Сердце остановится и – ша.
И душа легко покинет всякого,
У кого была она, душа.
Дальше – просто. Проще, чем вам кажется.
Ни к чему злословить на судьбу.
Кто всем телом в лаковый уляжется,
Кто – частями – в цинковом гробу.
Равнодушно, сволочей ли, светочей –
Примет всех одна и та же твердь.
Раз уже померк навеки свет очей,
Бесполезно плакать или петь.
Для земли едино – из барака вы
Или из хором вас призовут.
Люди умирают одинаково...
Но они по-разному живут.
Ни нынче, ни в давнюю старину
Не было краше Нелли.
Она говорила: «Не обману!» –
И верить ей все хотели.
И я был тоже из их числа,
От чар любовных пьянея,
Когда она меня позвала,
То сразу пошёл за нею.
И я оставил старую мать,
Родные поля и реки,
Чтоб в губы нежные целовать
Единственную навеки.
Когда же король призвал на войну,
Веры и славы ради,
Нелли сказала: «Не обману!»
И плакала, вслед мне глядя.
Огнём и мечом брали мы города,
Воспели нас менестрели.
В ночи палестинской лучилась звезда
Взором любимой Нелли.
Но вот и вернуться настал черёд
Туда, где ждала награда:
Зелёный лес, и наш тайный грот,
И женщина, что мне рада.
Заново все места узнаю,
Пригорки, ручьи, лощины...
И вдруг я вижу Нелли мою
В объятьях чужого мужчины!
Ту, кого честней не найдёшь,
Хоть обойди полсвета.
Её он спросил: «А завтра придёшь?» –
«Приду!» – был ответ на это.
Хоть Бога на помощь, хоть Сатану
Зови – слово ветром сдуло.
Она говорила: «Не обману!» –
Но всё ж его обманула.
Качалась дубами лесная мгла,
И филин беду пророчил.
Напрасно он ждал – она не пришла
Ни в ту, ни в другие ночи.
И день за днём, спотыкаясь, шёл,
И многие, как умели,
Искали её – но никто не нашёл
Моей ненаглядной Нелли.
А память по крепости – не гранит,
И Нелли ждать перестали.
А тайну мою надёжно хранит
Меч сарацинской стали.
Больше вовеки не целовать
Мне губы подруги милой.
Меч мой не только мог убивать,
Мог он и рыть могилы.
О нет, ты не дождёшься пониманья,
Не для того же я спускался в ад,
Чтобы гадать с покорностью бараньей,
В чём вновь перед тобою виноват.
Когда глаза откроешь среди ночи,
То, может, ощутишь в какой-то миг,
Что оказалась эта жизнь короче,
Чем перечень провинностей моих,
Что больше я с тобой ничем не связан,
Что можно ничего не обещать,
Что я уже нисколько не обязан
Ни понимать, ни верить, ни прощать.
И что теперь сказать могу, скорбя:
Моя любовь уже не для тебя.
* * *
Звезда любви, звезда порока
К утру погаснет непременно.
Школяр, уставший от урока,
Уверен: скоро перемена.
А мы опять в одной обойме,
В одной небьющейся посуде.
Но как же холодно с тобой мне!
И ведь теплей уже не будет…
Он, как бывалый тёщин зять
И всем желанный гость,
Мог многое от жизни взять,
Да как-то не срослось.
На ровном падал он пути,
Рос хилым, как назло,
И где другим могло везти –
Бедняге не везло.
Коль рюмку выпьет средь друзей
Под завыванье труб,
Вдруг разболится – ей же ей! –
Совсем здоровый зуб.
А на работе в лифт войдёт,
Имея бодрый вид, –
Так оглушительно чихнёт,
Что все решат: ковид.
В трамвае мест, конечно, нет,
Что ж, постоим давай.
Едва лишь купит он билет –
Сломается трамвай.
Придёт зима – опять напасть,
Ремонт на этаже,
А балке на кого упасть?
Вы поняли уже.
Судьбина не по-детски зла!
Обиднее всего,
Когда любимая ушла
С приятелем его.
И он воскликнул: «Как я жил!
Доколь терпеть зазря?!»
И в петлю голову вложил,
Но... порвалась петля.
Потом, переодевшись в туалете,
Сел ждать у запотевшего окна
Ту станцию, где утром встретят дети,
Коричневая такса и жена.
Если ездить в прошлое – лучше бы в карете,
Кучер бы прилизанный сел на облучок,
Кланялись прохожие, и кричали дети:
«Ваше благородие, киньте пятачок!»
Я вкушал за завтраком пудинг бы из рису,
Попивал бы кофию, что черней чернил,
А рукой проказливой баловал актрису –
И меня в харрасменте кто бы обвинил?
На проспекте Невском бы проживал счастливо,
Защищал без промаха на дуэлях честь,
Если же закончится в этом доме пиво –
На такие случаи крепостные есть.
Дни же, как положено, проводил бездельно,
А попозже – с Пушкиным лёгкий променад:
Он, бедняга, трудится аж еженедельно,
Вечерком развеяться очень будет рад.
О прогулке с гением грезят все на свете,
Если мне предложите, я скажу: «Мерси!».
Но одно условие: только чтоб в карете –
Неуместно в прошлое шастать на такси!
Сам одетый под буржуя,
В чьих делах – сплошной о’кей,
Вдоль по Гамбургу хожу я,
Мимо красных фонарей.
Не браните, умоляю,
Что в бордели захожу:
Я ж не просто здесь гуляю,
Здесь я Родине служу.
Резидент сказал: «Приятель,
Суть заданья твоего:
В Риппербане есть предатель,
Надо вычислить его.
Вот особая примета –
Без закуски хлещет ром,
А живёт в районе этом,
Рядом с красным фонарём».
Тут, скажу вам, не до жиру,
Я на подвиги готов,
Как какой-нибудь Боширов,
В крайнем случае – Петров.
Шеф моё оценит рвенье,
И засвечен будет тать,
Только мучает сомненье:
Как мне гада распознать?
Всюду сиськи, всюду попы
И разврат сплошной окрест.
Не богат мой личный опыт
Посещенья злачных мест.
Озираюсь я сердито,
Как на свалке – Мойдодыр,
А путаны вслед мне: «Вitte!»,
«Nehmen mich!» и «Komm zu mir!».
Быть бы с девками покруче,
Как мой кореш Мишка Штейн,
Но пока, на всякий случай,
Повторяю: «Nicht verstehen».
Тут одна красотка, Анна,
Засияла, как пятак,
Зазывает: «ПрОшу пана!
Иль ты, сука, не поляк?»
Раз уж прямо так спросили,
То ответ прямой я дам:
«Я не с Польши, я с России,
Я проездом тут, мадам». –
«О, земеля! Приглашаю
К моему, блин, шалашу,
С русских плата небольшая,
Заходи, не укушу».
Не привык я спорить с дамой,
Я же вам не Бармалей,
Только вдруг она – тот самый,
В смысле, типа Скрипалей?
Есть на всё своя причина,
Свой резон, своя цена.
Может, в прошлом он – мужчина,
А теперь он стал – она?
Разобраться непременно
В этом надобно сейчас,
Нынче пола перемена –
Дело плёвое у нас.
Плохо в этом понимаю,
Только я не дурачок.
Захожу, в руке сжимаю
Спрей, в котором «Новичок».
А она – давай вертеться,
Дверь закрыла на засов,
Помогает мне раздеться,
Оставляет без трусов.
Я креплюсь, но еле-еле,
Словно мамонт среди льдов,
Вижу: у неё на теле
Нет от скальпеля следов.
По всему выходит – баба,
Не агент она двойной,
Хоть, в теории, могла бы
Быть евонною женой.
Только мне какое дело?
Не она ж тот самый гад!
И в неё я сунул смело
Свой заветный агрегат...
Всё свершилось в лучшем виде,
Мы довольные вполне –
И красотка не в обиде,
И весьма приятно мне.
Молодёжи в назиданье
Говорю я от души,
Что шпионские заданья
Очень даже хороши!
Что от ведьмы в тебе осталось?
Только, разве что, омут глаз,
Где зелёная хмарь плескалась
И куда я нырял не раз.
Да колечко – его на счастье
Подарил старый граф, скорбя,
Да лиловый шрам на запястье –
След костра, что не сжёг тебя.
А кому ты беду пророчишь
Ночью чёрною при луне
И кого из мужчин морочишь –
Всё равно ты не скажешь мне.
Неуместны теперь укоры,
Так по полной же разливай
Колдовской настой мандрагоры,
Но не очень-то уповай
На отвар из травы забвенья –
Мало толку от той травы:
Не забыла любви мгновенья?
Ты же помнишь меня... живым?
Мест перемена не меняет суммы,
А ночь темна, и не видать ни зги.
Себе я удивляюсь: чем я думал,
Когда просил у Гудвина мозги?
Всё проще, если в голове солома,
А разум – и за грош ты не продашь.
Сейчас настало время дуболомов,
Скандирующих: «Мыс Зелёный – наш!»
Шпионы ремеслом живут паскудным,
Жандармы знают клич «Держи-хватай!».
Наш Город перестал быть Изумрудным:
Все изумруды вывезли в Китай.
За правду просто некому бороться,
Ум супротив дубины – ерунда,
Кто весел – тот давно уж не смеётся,
А кто искал – тот сгинул без следа.
Броня крепка, и пушки очень метки,
И – на словах – мы в мире круче всех.
Ворона Кагги-Карр загнулась в клетке,
В металлолом сдан храбрый Дровосек.
У черни злобный Джюс – пророка вместо,
И дуболомам он не надоест.
Как хочется сбежать в другое место...
Но что меняет перемена мест?
* * *
В тихом омуте черти вымерли:
Радиация виновата.
Из меня вчера душу вынули,
После вставили... кривовато.
Плюс она теперь вдвое сложена,
В извращённом каком-то вкусе.
А как жить с душой покорёженной –
Вы не в курсе?
Жили-были два скелета –
Женский и мужской –
И в одном гробу при этом
Спали день-деньской.
А когда ночные силы
Обретают власть,
Выходили из могилы
Да резвились всласть.
Свежим воздухом дышали,
Скалились во мрак
И пробежки совершали,
Чтоб размять костяк.
Вдруг услышали скелеты
Как, пронзая тишь,
Плачет, хоть легко одетый,
Но живой малыш.
Он, дневного мира житель,
Мелко семеня,
Умолял их: «Проводите
К выходу меня!»
И скелеты отвечали:
«Выведем на свет!
Заблудился? – для печали
Основанья нет.
Ну, не хнычь уж так, чего там,
Экая беда.
Довести тебя к воротам
Сможем без труда».
И затопали ботинки,
Пробуждая птиц,
И скатились две слезинки
Из пустых глазниц...
_ _ _
Не был я когда поэтом,
В пять неполных лет,
Мне об этом под секретом
Рассказал мой дед.
И добавил бесшабашно:
«Помни, внук, всегда:
Ночью с мёртвыми не страшно,
Вот с живыми – да...»
Когда я в ночную гляжу пустоту,
Вдруг тени мелькнут из угла,
И вновь вспоминаю я женщину ту,
Что в нашей Гоморре жила.
Она иссушала меня, как суккуб,
И я задыхался не раз
В плену её красных от жадности губ
И жёлтых от похоти глаз.
Но верность была ей чужда и смешна,
При трепете тонкой свечи
Гоморрских мужей принимала она
В горячей гоморрской ночи.
И кто-то был нежен, и кто-то был груб,
А кто-то монетку припас
За блеск её красных от жадности губ
И жёлтых от похоти глаз.
И кто-то был сед, кто-то юн – ну так что ж,
Терпеть больше не было сил,
И я вынимал свой наточенный нож,
И ревность я кровью гасил.
Потом горожане, убийцу кляня,
От пастбищ Гоморры и нив
Камнями и палками гнали меня,
Изгнанием казнь заменив.
Она ж усмехалась, я был ей не люб,
И тыкала, как напоказ,
В меня краснотой напомаженных губ
И жёлтою похотью глаз.
Да будет ей месть беспощадна и зла,
И в этом поможет мне Бог!
Я в жертву ягнёнка принёс и козла,
Моля, чтоб Всесильный помог.
Жестокой насмешки я ей не прощу,
Пусть тонет в горючих слезах,
И красным от страсти губам отомщу,
И похоти в жёлтых глазах.
И был я услышан! Гром грянул с небес,
И сера, и пламя, и дым…
И город Гоморра в минуту исчез,
И женщина та вместе с ним.
Она испытала ли чувство вины? –
Не видно от гари и мглы.
Но были глаза, словно угли, черны
И губы от пепла белы.
Увы, слишком поздно я понял тогда,
По выжженным плитам скользя:
К тому, кто стирает с земли города,
Взывать о возмездье нельзя.
Осталось, ни о чём не беспокоясь,
Пересчитать овец и прочих коз
И задремать в купе, пока наш поезд
Стремительно несётся под откос.
Поздняк метаться, ноя о потомках –
Что перед ними, дескать, есть вина.
Уже не важно, на каких обломках
И чьи они напишут имена.
Посвящаю Ирине Акс, с благодарностью за рифмы, которые
я использовал совершенно по-пиратски в первой строфе.
Там, где царят пассаты и муссоны,
Где сплошь вокруг солёная вода –
Бесчинствуют пейсатые масоны
И топят быстроходные суда.
Их кэп, что прозван Чёрным Соломоном,
Гроза испаноговорящих стран,
Смеётся во весь голос над законом
И вешает на рее христиан.
А если попадётся вдруг девица
Без нижней юбки и мантильи без,
Над нею он морально поглумится,
Бесчестить отказавшись наотрез.
Но вот однажды боцман Йося Длинный,
Великий мастер резать, жрать и пить,
Спросил: «Не запастись ли солониной?
И рому не мешает прикупить!»
И капитан кивнул ему: «Всё верно,
Проблему понимаешь ты нутром,
Хоть солонина, вроде, не кошерна,
Зато вполне кошерен крепкий ром».
Вразвалку побрели они по суше,
На время позабыть себе веля
Про море и загубленные души,
Про крыс, грызущих днище корабля.
В таверне ждут их две сестры-старухи,
Хозяйки провианта и вина,
Жаль, с недопоя вечером не в духе,
Ну, а с утра – не в духе с бодуна.
Пускай и стервы, знают счёт реалам,
Пиастрам тоже понимают счёт,
Но незадача: хоть еды навалом,
Бочонки рома все наперечёт.
Тогда сестрица, старшая по дому,
Сказала по-французски: «Се ля ви!
У нас сегодня недостача рому,
За ним ты через месяц приплыви.
Вы малость без него прожить сумейте,
Но чтоб не пересохло бы во рту,
Родимый наш боярышник попейте,
Он хоть не ром, а тоже на спирту».
...Там, где царят муссоны и пассаты,
Где солнца круг висит над головой –
Навек умолкли грозные пираты,
Отпел их старый ребе судовой.
Тот ребе выжил, ибо был бывалым
И много видел на своём веку,
Себя дурным питьём травить не стал он,
Заныкав впрок бутылку коньяку.
На балах все платья не из ситца,
Смотрят: как одет и как обут.
Потеряла Золушка у Принца
Очень важный дамский атрибут.
В кабинете нечто с ней случилось,
Выбежала в полночь – и вперёд.
А во что и что там превратилось,
Это уж сам чёрт не разберёт.
Трудно принимать слова на веру –
Принц усвоил твёрдо и давно.
Подобрать невесту по размеру
Было в королевстве решено.
Барышни съезжались отовсюду,
Будь то Вена, Прага или Рим
(Из Москвы – не знаю, врать не буду,
Можете спросить у братьев Гримм).
Коль в родстве ты с феей – однозначно
У тебя всё будет хорошо.
И примерка та прошла удачно,
Принц, как в сказке, Золушку нашёл.
Никакая мачеха не в силах
Помешать счастливому концу!
Радовался весь народ за милых,
Устелив шелками путь к венцу.
И никто, по пьяне и некстати,
Спрашивать не стал: когда и как
Потеряла Золушка бюстгалтер...
(Ну, а вы что думали – башмак?).
Уже утерян счёт былым победам,
Господень глас пророкам токмо ведом,
Жаль, не сыскать средь нас ни одного.
Но в Иерусалиме референдум:
Кого казнить и миловать кого.
Готовый хоть к труду, хоть к обороне
Стоит наместник римский на балконе,
И рожи стражей за его плечом.
Толпе решать, так сказано в законе,
Он, прокуратор, вовсе не при чём.
И с выраженьем нестерпимой скуки
Демонстративно умывает руки,
Какое ему дело до варрав?
А если кто-то осуждён на муки,
То разве может быть народ – не прав?
Первосвященник в одеянье строгом
Кивает: милосердье за порогом
У этого высокого суда.
Да мало ль кто себя объявит богом? –
У нас же референдум, господа!
С тех самых пор прошли тысячелетья,
Никто за суд Пилатов не в ответе,
Ни сам он и ни кто кричал: «Распни!»,
Зато сегодня скажут даже дети,
Как важен референдум в наши дни.
А кто бурчал: «В семье не без урода» –
Тот сам урод: не верил в глас народа,
Не вызубрил историю на «пять»,
Среди колонн он пятая колонна,
Раз не признал гуманного закона –
То, стало быть, распять его, распять!
Не разевай на чужих роток –
Сказано не вчера.
Чайник вскипел и издал свисток:
Дескать, домой пора.
Так, мол, и так, не застрянь всерьёз
В сумерках меж двумя,
Сказки – детишкам, а ты подрос,
И у тебя семья.
Встань и запасы игривых слов
Выкинь из головы.
Ты лишь к постели всегда готов,
А вот к любви – увы.
Молча, по-аглицки, без «прощай»,
Выскользни вон за дверь,
Мимо той кухни, где горький чай
Смешан с тоской потерь.
А на дубовом столе вино
Словно покрыто ржой,
И каравай тебя ждёт давно –
Но каравай чужой…
* * *
Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно.
К. Ваншенкин
Я люблю эту жизнь, как карась любит печься в сметане,
Моё чувство взаимно: сношу то удар, то тычок.
Наше время придёт, но меня оно вряд ли застанет,
Чтоб спасти и сберечь, или просто подставить плечо.
Ничего не вдолбишь поколению пепси и колы,
Все хотят воевать на чужой и ненужной войне.
Уважать только силу! – им это внушали со школы,
Доброта и гуманность не в моде, не в кайф, не в цене.
Ни молитва, ни пост не помогут погрязшим в пороке,
Тем, чья высшая доблесть – отнять у сиротки обед.
Их ведут лжегерои, отпустят грехи лжепророки,
Но гореть им в аду – даже если и впрямь ада нет.
Кавалер с моноклем и в пижаме
За своим бюро рассвет встречает:
Он всю ночь писал прекрасной даме,
Но она ему не отвечает.
Офицер, что хаживал в атаку,
Письменно жестокость обличает
Той же самой барышни, однако
И ему никто не отвечает.
Грамотный купец с пером гусиным
Пренебрёг и коньяком, и чаем,
Выглядел в письме совсем кретином
И, при этом, был не отвечаем.
Молодой поэт, способный, вроде,
В рифму, как положено поэту,
Барышне излил все чувства в оде,
Но и он остался без ответа.
Всё вокруг неё любовью дышит,
Где-то наверху Амур витает…
Почему же барышня не пишет?
Потому что барышня читает.
Ждут силки или пули
за гордые миги паренья,
Да и кто в небесах
защитит наши птичьи права?
Только нам в холода
не пристало менять оперенье
И свободное пенье –
на полные страха слова.
Пусть кукушка надрывно
горелую славит лощину,
Пусть грозит чёрный коршун
и щёлкает клювом удод.
«Вам, – кричат, – воробьям
перелётными быть не по чину,
Не по вашим крылам
за леса и моря перелёт!»
Вон снегирь красногрудый
нахохлился возле кормушки,
И ночная сова
слепо щурит неласковый глаз.
Но, по счастью, пока
нет команды палить в нас из пушки,
А ни камнем, ни палкой
уже не докинуть до нас.
Воробьиный наш клин
виден снизу всё хуже и хуже,
Ветер нас не собьёт,
мы уже с облаками на «ты».
Коль не светит нам край,
где совсем нет мороза и стужи,
Не упустим свой шанс
с надлежащей упасть высоты.
О друг мой Рикки-Тикки-Тави!
Ну кто, скажи, тебя заставил
Вернуться в край, где бой – без правил,
Ложь реставраций?
Здесь даже тот, кто теплокровен,
Пришипился, с ужами вровень,
И, чтоб меж змей не выделяться,
Стал пресмыкаться.
Что толку от твоей отваги,
Когда в стране лютуют Наги,
А что писалось на бумаге –
Быльём покрыто?
Ведь тут иного нет закона,
Чем воля серого питона,
А всё, что грело, – позабыто
Или убито.
Да хоть повесься ты с досады,
Не прекращают злые гады,
На нас испытывая яды,
Считать нас пищей.
Змеиные повсюду нравы,
Хитры, жестоки, и лукавы,
И мы покой напрасно ищем
На пепелище.
Бежать, покуда хватит силы,
Тебе придётся, друг мой милый,
Взгляни на отчие могилы,
Родные лики –
И снова в путь, по бездорожью,
Надеясь лишь на помощь Божью,
Оставь свой край, глухой и дикий,
О Рикки-Тикки!
А я заклинаю: не смейте
Геройство приписывать бреду
Своим воспеванием смерти
В мажорных стихах про победы.
Негоже, пусть даже невольно,
Быть бойни радетелем дикой,
Способны и «малые» войны
Лежать у истока великой.
Ужели добром помяну я
Привычных к боёв славословью?
Борьба за трубу нефтяную
Живою оплачена кровью.
Чем людям запомнитесь? Тем ли,
Что с властью повенчаны злою?
Вгрызанье в соседские земли
Сырой обернётся землёю.
Наденем же траур, поэты,
По «нашим» скорбя и «не нашим»,
Всем павшим водицу из Леты
Хлебать одинаковой чашей.
И я повторяю: не смейте
Петь гимны, когда убивают.
Но слышу: глашатаи смерти
На новую смерть призывают.
Миледи! Это не моя забота,
И без того хватает мне забот:
Меня ура- не любят -патриоты,
Поскольку я – ура! – не патриот.
И если ближний пьёт горилку с салом,
А я коньяк лакаю при луне,
То ближнего не двину по сусалам,
Хоть это в духе времени вполне.
Миледи! Слава Богу, я не воин,
Пополнится не мною славна рать,
И я, всего скорее, не достоин
Земель, что всем потребно собирать.
Тот, кто помянут вслух,– сто раз икает,
А я давно уж взвешен на весах,
Нелёгким признан, и не привлекает
Меня кремлёвский незабвенный птах.
С утра заметались патлатые клёны,
Руками колотят в окно.
А осень играет колодой краплёной,
И выиграть мне не дано.
Да кто ж это врал, что листва – золотая? –
На ней пятна крови видны.
И птицы тоскливо кричат, улетая
Из Богом забытой страны.
О, смилуйся, Отче, мне много не надо –
Не дай помереть от стыда
За то, что не смолкнет никак канонада,
Чужие горят города.
За то, что стране не отмыться вовеки
И мучиться чувством вины,
Что едут в Россию гробы и калеки
С неправедной этой войны.
21 cентября 2014 г.
В эти мрачные годы трусливых побед,
На краю Ойкумены изгнанье влача,
Я – не голоден, в чистую тогу одет,
За моей головой не пришлют палача.
Не существенно, был или нет виноват,
Дайте срок – и совсем позабудут меня.
А вот я помню всё, даже то, как в сенат
По приказу тирана избрали коня.
Перемены у нас не в чести, хоть убей.
Вечный город напыщен, криклив и жесток.
«Аве цезарь!» – скандирует пьяный плебей,
И опять легионы идут на Восток.
Как во все времена, жаждет жертвы война,
Содрогается форум от пафосных слов.
А по мне, так уж лучше в сенат – скакуна,
Чем ревущий табун кровожадных ослов.
Хватит хлеба и зрелищ на годы вперёд,
На соседей соседи наточат ножи.
За державную спесь благодарный народ
Императора славит… покуда он жив.
А помрёт – откопают, возложат вину
И за ложь, и за кровь, и за собственный бред,
И за то, что поэты воспели войну
В эти мрачные годы трусливых побед.
А в джунглях дорогого Индостана
Удавы очень выросли в длину.
Шакал Табаки выбился в Шер-Ханы
И развязал столетнюю войну.
Теперь его не то чтобы боятся,
Но избегают: запах – не того...
И только обезьяны веселятся,
Бездумно голосуя за него.
Они визжат и щёки надувают,
Сомкнув тесней хвостатые ряды,
Как будто стяги, гордо задирают
Свои патриотичные зады.
Слон Хатхи стар, но, как его учили,
Трубит подъём, за что его бранят,
А коршун Чиль вчера подался в Чили:
Свободы захотел для коршунят.
Медведь-шатун с охоты не вернулся,
Теперь везде полно кабаньих рыл,
А волк Акела сильно промахнулся:
Не вовремя про мир заговорил.
Где нашей вольной стаи честь былая? –
Кто был застрелен, кто ушёл в бега.
Да я б сама рванула в Гималаи!
В Килиманджаро! К чёрту на рога!
Лишь бы глаза не прятать виновато
И не завыть от боли и тоски,
Не слышать по ночам, как брат на брата
В безумье точит когти и клыки.
Уж новые обиды наготове
И старая соседская вина…
А я ничьей совсем не жажду крови,
Хоть я черна, и жизнь моя черна.
Похоже, тут я скоро одичаю:
Ещё немного – буду есть траву.
Мой Маугли! Я по тебе скучаю,
Но я тебя обратно не зову.
Пускай к другому ты прибился стану,
Всегда тебя в молитве помяну.
…А вот и радость: в джунглях Индостана
Удавы очень выросли в длину.
Набиты трюмы рыбой и вином,
Горланит гимны пьяная орава.
Войска плывут в Колхиду за руном,
Им боги даровали это право.
Не зря же говорил верховный жрец,
Ссылаясь и на миф, и на обычай,
Что золотая шерсть чужих овец
Считается законною добычей.
И надувает паруса Борей,
И брызги холодят хмельные лица.
Хотим руна и славы поскорей –
Всё будет наше! Всё нам пригодится!
В каюте улыбается Ясон,
Надеясь на предательство Медеи.
Солдаты погрузились в сладкий сон,
Навеянный
величием идеи.
Пусть большинство вернутся на щите,
А со щитом – совсем-совсем немного,
И дети одичают в нищете,
И вдовы зарыдают у порога –
Пусть! А пока что все забылись сном,
Сомнения не давят им на плечи.
Суда плывут в Колхиду за руном.
А там и до Тавриды недалече…
Да, мы уехали далече,
Живём по-новому давно,
Хоть время ничего не лечит,
Как ретушь – старое кино.
Так что ж вослед нам лает злоба,
С тупым усердьем сотни раз
Ярлык поганый «русофоба»
Навесив каждому из нас?
Кого бы поумней спросили,
И сможет подтвердить любой:
Совсем не мы – позор России,
А те, кто так горды собой.
Своей политикой угрюмой,
Своей басманностью суда,
Своей такой бездумной Думой,
Что можно сдохнуть от стыда.
Пускай дорога наша мглиста,
Напомнить я не премину:
Не мы лизали зад гэбиста,
Пустив обильную слюну.
Хоть загрызите – весь я вот он,
Копите волчий аппетит,
Но быть российским патриотом
Погромщик мне не запретит.
Холодно у нас по январям,
От позёмки нeкуда укрыться,
И летят погреться к фонарям
Быстро кочинеющие птицы.
И меня вот вьюга занесла
Вновь в твои объятья через годы.
Но не дарят фонари тепла
И совсем не делают погоды.
* * *
Меня закружило по свету,
Тебя удержало судьбой.
Не там хорошо, где нас нету,
А там, где я рядом с тобой.
Окончена наша баллада,
И ангел вспорхнул в небеса.
А писем уж лучше не надо –
Нам не о чем больше писать.
Казалось бы, сердце – на части,
Кругом вороньё и враньё,
Но вновь усмехается счастье,
Еврейское счастье моё.
* * *
Меня здесь нет.
Я в том разбитом доме,
Где прадед был зарублен при погроме.
В той мерзлоте,
Где стынет много лет
Свинцом в затылок вычеркнутый дед.
В чужом краю,
Где в воздухе змеится
Дахау дым и пепел Аушвица.
А здесь – не я,
А я в мирах иных,
Где не найти свидетелей живых.
Но ангел смерти
Огненным крылом
Там осеняет память о былом.
Бывает, что в глаза ударит свет –
И мир предстанет голым, скользким, белым,
А сам ты, хоть тебе немало лет,
Как заново из хрупкой глины сделан.
И вырвется из-под прикрытых век
Взгляд быстрый, оглушительный, мгновенный.
Таким на бритву смотрит человек,
Который как-то в прошлом резал вены.
Таким глядит измученный пловец
На берег, бесконечно отдалённый, –
В последний раз, когда всему конец
И набран полон рот воды солёной.
Но сам себе командует: «Держись!..»,
Безмерно поражаясь, замирая,
Что главного не понял он про жизнь:
Была ли эта? Будет ли вторая?
До поры непостижимо – и пока неинтересно –
Что назначили мне сверху или выбрали внизу,
Лето красное пропето, и цена ему известна,
А теперь иду по снегу и салазочки везу.
Никаких тебе спасений, никаких тебе спасаний,
Будь ты трезвый, будь ты пьяный или триста раз больной,
Ни суббот, ни воскресений, ой вы, сани мои, сани,
Мёрзлый груз десятилетий, что скопились за спиной.
Никогда не доводилось жить за пазухой у Бога,
Никогда ещё не бегал у Судьбы на поводу,
Только в качестве итога – эта белая дорога,
И ведёт дорога в гору, по сугробам да по льду.
Всё завьюжено в округе, холод – волчий, не собачий,
Даже если поскользнулся и над пропастью повис, –
Будет так, а не иначе, вот условие задачи:
Дотяну их до вершины – сани сами съедут вниз.
Обходя сторонкой горы, станут умники открыто
Потешаться над беднягой, что живёт не по уму,
А с немодным чувством долга, хоть давно уже забыто,
И кому я это должен, и за что, и почему...
Когда моя падучая звезда
Забьётся, налетев на провода,
Откель уже никто её не снимет,
То не спасут ни ангел и ни бес –
Полягут все на глубине небес,
На самом дне. И я, конечно, с ними.
В ночных мирах и круговерти дня
Кто там захочет поминать меня
И вспоминать, что должен божеству я
Свою любовь? Она не задалась
И потеряла надо мною власть,
Не проклиная и не торжествуя.
Да и кому потребно лить елей,
Скорбя о том, кто не был всех милей,
Любителе не кислых вин и басен?
Не зря же говорил один шутник,
Что Гудвин недостаточно велик,
Поскольку недостаточно ужасен.
Я сам-то иногда жалею тех,
Которые, пернатым для потех
И прихотям в угоду человечьим,
По горло были вбиты в пьедестал.
Но для меня час этот не настал
И не настанет: мне хвалиться нечем.
А просто, на лету глотнувши льда,
Закашлялась в тиши моя звезда
(Ведь и у них случается простуда)
И сбилась с курса в дебрях января,
Впотьмах свой путь сомнительный торя,
Извечный: в никуда из ниоткуда.
Уж пятый день декабрьская ночь
Темна, как у Юдифи намере́нья
И я не знаю, чем могу помочь —
Наверно, напишу стихотворенье…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Театр — жизнь и каждый тут актер…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Замкну́т периметр и некуда бежать…
Татьяна Грин
полный текст
______________________________________
Весь мир — театр.
В нём женщины, мужчины — все актёры.
Уильям Шекспир
это здесь
Уж пятый день в декабрьскую ночь
Поляки еле шевелят усами,
И я не знаю, чем смогу помочь:
Злой умысел имел Иван Сусанин.
Ещё один я помню чёрный план,
Достойный моего стихотворенья:
У англичан взят с боем Орлеан,
И это было Жанны намере́нье.
В недобрый, хоть и отдалённый, год
Юдифь вела себя и вовсе скверно:
Решив спасти совсем не тот народ,
Она впотьмах убила Олоферна.
Увы, несовершенен этот мир,
Замкну́т периметр, время ставить точку.
Но всех гнуснее поступил Шекспир,
Что у Татьяны Грин испортил строчку!
Дарила трели, птица певчая,
Жила рискованно,
А нынче будешь ты обвенчана
И окольцована.
Тебя назвали «наречённою»
Грачи с тетерями,
Ты въедешь в клетку золочёную
В престижном тереме.
Кричат синицы на венчании,
Да утки крякают,
А журавли хранят молчание:
Видали всякое.
Жених твой вырядился соколом,
Хоть служит коршуном,
А воронью вокруг да около
Давно накрошено.
Хотел бы прогорланить смачно я,
Чтоб ветка хрустнула:
«Не уповай на ложе брачное –
Оно прокрустово!
Скорее улетай за рощицу,
О легкокрылая,
Ведь заклюют – и не поморщатся,
Поверь мне, милая.
В конце концов, зачахнешь в клеточке…»
Давлюсь от крика я
Беззвучно. Сам сижу на веточке –
И не чирикаю.
Гляжу на стаю разнопёрую
И жду украдкою:
Придёт по наши души скоро ли
Судьба с рогаткою?..
О, как бы я хотел быть сибаритом
И наслаждаться жизнью без оков,
Ведь сибаритам дверь всегда открыта
В любой кабак и девичий альков.
Приятно жить в тиши, подобно уткам,
Не обижая словом чью-то мать,
И всё на свете познавать желудком,
А к сердцу ничего не принимать.
Меня бы не тревожила зарплата
Ни летом, ни студёною зимой,
И резвые ребята-кагебята
Чернить не стали б светлый образ мой.
И мне б, не скрою, было очень лестно,
Когда б вздохнул бандит, запрятав нож –
Мол, связываться с ним неинтересно,
Он сибарит, чего с него возьмёшь?
Не пряча глаз и не склоняя выи,
Духами и туманами дыша,
Я б не решал проблемы мировые,
Не мировые тоже не решал.
И даже те, кто надо мною ржали
Или таили злобу в темноте,
Меня б уже почти не раздражали,
Меня бы даже уважали те.
Не стал бы на людей взирать я строго,
Не стал бы говорить о ближнем: «Фу!» –
Ведь в нашей жизни удовольствий много
(О чём читайте первую строфу).
Нет, поздно оптимистом становиться,
Кина не будет – кончилось кино.
Вокруг тебя снуют такие… лица,
Что сердце кошкам отдано давно.
Три четверти назначенного срока
По малым каплям утекли в песок.
Жестоко? Ну, конечно же, жестоко,
Но ведь и ты бывал порой жесток.
Дорога – не паркет, она – дорога,
С колючками и сорною травой.
И не тревожь мольбой напрасной Бога:
Таких, как ты, до чёрта у Него.
Все песни про любовь уже пропеты,
И про здоровье тоже не свисти.
Ты ж сам орал: «Карету мне, карету!» –
Карета «Скорой помощи» в пути.
* * *
Над чем смеёшься ты, дружок,
Укрыв за хохотом рыданье?
Оно не так уж и свежо,
Твоё полночное преданье,
И катастрофою пока
Стать не успело, хоть на грани.
Ещё дрожит твоя рука,
И льдинки прыгают в стакане,
Как воробьи по проводам,
И темнота сомненья множит,
И грозный шёпот: «Аз воздам!»
Приемлешь не на слух, а кожей.
Ты, как безумный звездочёт,
Ошибся на одну планету,
И что-то в жизни ждёшь ещё,
Когда и жизни больше нету.
* * *
Ты права: не без греха я,
И почти что весь свой век
Легкомысленно порхаю
Там, где надо круто вверх.
На родное пепелище
Всё взираю с высоты.
Будет день — и будет пища,
Будет ночь — и будешь ты.
Будет смена декораций
В нашем старом шапито,
И, конечно, всем воздастся,
Но не сразу, а потом.
Вот и пусть никто не хает,
Что покуда, не спеша,
Всё порхает и порхает
Беспризорная душа.
А под нею — только крыши,
Да деревья, да река,
И не надобно ей выше,
И не тянет в облака.
Может, просто не готова
Покидать наш скорбный дом
И ещё полюбит снова,
Но не сразу, а потом.
* * *
Ах, выборы? Мы знаем сказки эти,
У нас отменный выбор, право слово.
Один добряк вещал: «Вам быть, как дети!» –
И дети шли за дудкой Крысолова.
Какая бесподобная элита –
И незамысловата, и речиста.
Нам вор предложит выбирать бандита,
Стукач предложит выбирать чекиста.
А кто-то умилялся: «О, Расея!
Ей надобно царя или героя!»
А я голосовал за Моисея
И за его пришествие второе.
И шорохи листвы,
И ночи окоём…
Как здорово, что Вы
Со мной сейчас вдвоём.
Мы можем без помех
И без банальных слов
Впадать в чудесный грех,
Известный как любовь.
Ах, бросьте эту чушь,
Что держит Вас семья:
Вам безразличен муж…
Как безразличен я.
Прошу любви, как подаяния –
Былая гордость, где ты, где ты?
Давно покинул поле брани я,
И руки к небесам воздеты.
Там, скрытый облачками белыми,
От раздраженья строит рожи
Крылатый мальчуган со стрелами,
Что в нас попасть никак не может.
Сама ведь знаешь: я, в душе, – хороший
И долго выжидаю, но затем
Тебя, как персиянку – Стенька, брошу,
Пускай не в Волгу, но зато – совсем.
О да, любил, как ту княжну, не меньше,
Об этом можно книжку написать,
Но я ещё настолько не помешан,
Чтобы не бросить, коль пора бросать.
Куда же от традиции я денусь,
Что дали нам казацкие вожди?
Она, не ровен час, найдёт везде нас
И завопит: «А ну давай, блюди!»
Что ж, соблюду, какие наши годы,
Чай, не Му-Му бросаем, не княжон,
Но, как велит нам громкий зов природы,
Приходится менять почаще жён.
Не вешаем на шеи якоря им,
Не вяжем их бечёвкой от гардин.
Ведь все мы так: плывём – потом ныряем
(Куда ныряем, знает Бог один).
А видеться теперь мы будем реже,
Но в этом вовсе нет моей вины,
Ну, просто – из-за острова на стрежень,
Ну, просто – на простор речной волны…
Уехал от женщины в Африку Гумилёв,
Решив, что биться негоже ему в сетях,
И, говорят, охотился там на львов,
И, говорят, у негуса был в гостях.
А Байрон от некой леди пустился вплавь
В далёкую Грецию, где, говорят, всё есть,
И постарался не думать о прошлой love,
На турок обрушив праведный гнев и месть.
Но женщины – что им турки и что им львы? –
Мол, хочется пострелять – глаз прикрой, косей,
Они надменной не повернут головы,
Ну, разве, помянут в стихах, да и то – не все.
Им как-то ближе британский родной туман
Или, допустим, заснеженный Петроград.
А говорят ещё, что любовь – обман,
Особенно, у поэтов. Так говорят…
Р. С.
Уложат под гранитом ли, под гравием –
На это дело я махну рукой.
Раз не для нас моление «Во здравие»,
Не в нашу честь и плач «За упокой».
Таких, как мы, уже немало выбыло,
Волною чёрной брошено за борт.
На нашу долю подвигов не выпало:
Хватало и без подвигов забот.
Ни света, ни покоя не обещано
Бродягам, рифмоплётам, хвастунам.
Но ведь за что-то нас любили женщины?
(А вот за что – об этом знать не нам).
Помянем всех (спасибо фотографиям),
Кто жил, тепло и дружбу нам даря.
А кто там под гранитом, кто под гравием –
Совсем не важно, честно говоря.
* * *
Легко сказать – держись,
Яви нам бодрый смех.
А если тает жизнь,
Как на ладони – снег?
А если вороньё
Слетелось на погост?
Бодрячество моё
Пойдёт коту под хвост.
Последнюю беду
Не в силах заглушить,
Я камнем упаду
С твоей больной души.
И то, что было мной,
Осядет налегке
Пылинкою одной
У Господа в руке.
Скучны про бизнес разговоры,
Вот мне хватило бы сполна,
Когда б имел златые горы
И реки, полные вина.
Ну, не вина – так хоть бы пива,
Раз невозможно без потерь.
Я смог бы жизнь прожить счастливо,
Куда счастливей, чем теперь.
И с высоты горы над веком
Смеялся б так, что сам устал,
Но человека человеком
Эксплуатировать не стал.
На зависть Гейтсу, Брину, Бошу,
И Дерипаске портя сон,
Лишь камушек я с горки сброшу –
И будет к пиву закусон.
А всяк, кто обделён судьбою
По части гор, полей и рек,
Ко мне сбегался бы гурьбою,
Такой я щедрый человек.
Как белорунные овечки
К воде стремятся в летний зной,
Мой гость помчит на берег речки,
Пускай не винной, но пивной.
И, погрузив туда посуду,
Чтоб было, что нести домой,
Меня восславит он повсюду,
Где б ни вращался шар земной.
А все про бизнес разговоры
Мне – как окурок кораблю,
Ибо любитель я фолклора.
И горы с реками люблю.
* * *
Совсем не хочется мне ныне
Казаться веселее всех,
Подозреваю, что унынье –
Ещё не самый тяжкий грех.
Хотя, конечно, очень вредно
Ночные видеть миражи
Тому, кто сгинуть мог бесследно,
Но до сих пор случайно жив.
Тому, кто, веку прекословя
И споря со своей судьбой,
Из многих радужных любовей
Себе не выбрал ни одной.
А выбрал чёрную, больную,
Что называют роковой,
Зато – шепнуть не премину я –
Хорошей может быть вдовой.
Парад сомнительной победы
Ещё чеканит бодрый шаг,
Но следом – горечь, страхи, беды,
И бесприютная душа
Напрасно молит о покое
В недобром и чужом дому.
Да только что это такое –
Известно Богу одному.
Наслаждаясь жарким пламенем пожара,
Пожирающего трепетное тело,
Ты прилежно Шэрон Стоун подражала,
Даже в чём-то превзойти её хотела.
За границей откровенья и позора
Обживала тёмной страсти закоулки…
Так, должно быть, любопытная Пандора
Подбиралась к тайнам запертой шкатулки.
Маски сброшены, и сброшена одежда,
И слиянье легче слова, легче взгляда.
Даже зная, что разлука неизбежна,
Останавливаться поздно и не надо.
До поры таятся беды, ревность, ссоры,
Бесполезная, навязчивая жалость…
А на самом дне шкатулки у Пандоры
Позабытая надежда задержалась.
Мы с тобою живём не в такт,
Прятки, прятки который год.
Если надо – я спрячусь так,
Что сам чёрт меня не найдёт.
Будет тыкаться по углам,
Налетая впотьмах на стул,
И ворчать, что весь мир – бедлам,
Хоть бы лампочку кто ввернул.
Цветом чёрного воронья
Обернётся белейший мел...
Впрочем, солнце гасил не я,
Я лишь прятался, как умел.
Не отыщет он никого
Даже с помощью ворожбы.
Только я ведь не от него –
Главным образом, от судьбы.
Где я спрятался – сам забыл,
Всё забыл, что скрывал, любя.
Главным образом, от судьбы...
И немножечко – от тебя.
С отдельными миниатюрами из этого цикла уже знакомы читатели как "Поэзии.ру", так и некоторых других моих страничек. А вот как выглядит более-менее цельная подборка.
Только для мужчин
Кто ждал от женщины добра,
Тому вовек не стать пророком:
Она – из нашего ребра
И нам всегда выходит боком.
*
Лекарство от любви
Любовью болен? Се ля ви.
Но знай, коль не дурак:
Ничто не лечит от любви
Надёжнее, чем брак.
*
Семейное положение
То, что я женат – скрывать не стану
И могу признаться, не тая:
У меня семь жён (под стать султану!) –
Шесть чужих и плюс одна своя.
*
Серебряная свадьба
Да, четверть века с мужем – это сила,
Но скажут криминальные умы,
Что если б сразу ты его убила –
Уже давно бы вышла из тюрьмы.
*
Цепи Гименея
В браке быстро я умнею
И давно мечтаю, чтоб
Мне тому бы Гименею
Той же цепью в тот же лоб…
*
Мечты, мечты…
Пусть я не гений чистой красоты,
А срок придёт – и вовсе стану старый,
Но, дорогая, если бы не ты,
Мы были бы с тобой чудесной парой!
*
Весенняя ностальгия
Где вы, где вы, весёлые ночки?
Где объятья младых Афродит?
По весне распускаются почки…
А в печёнках супруга сидит.
*
А что развод?
А что развод? Всё та же канитель!
Живём-то ведь пока что не на небе.
Сначала мы делили с ней постель,
Теперь взялись за остальную мебель…
*
Верность заветам
Учили деды в старину:
Не надо трудности копить,
Кто прокормить не смог жену –
Пускай попробует пропить.
*
На море с женой
Хочу нырнуть в морскую глубину,
Однако вечным чувством дорожу я:
На море каждый раз беру жену,
И каждый раз, естественно, – чужую.
*
Если друг оказался вдруг...
Друзья наши с юности и до погоста
Порою несхожи, как осень и лето,
Но в женщине друга увидеть непросто...
Особенно если она не одета.
*
Деревня, где скучал не гений
Деревню, что мила поэту,
Я этим летом посетил.
Жаль, крепостных крестьянок нету –
Уж я бы их раскрепостил...
*
Видимость и сущность
Напрасно так уверены всегда мы,
Что все красотки – кошечки и рыбки.
«Какая сука!» – думали две дамы,
Даря друг дружке нежные улыбки.
*
Легенда о счастливой паре
Я счастливую пару по свету искал,
Об одной мне поведал седой аксакал:
Жили долго и счастливо муж и жена
(Только счастливо – он, ну а долго – она).
*
Вопрос ребром
Спрошу читателя как друга
По поводу семьи и брака:
Ну почему из двух супругов
Одна всегда такая бяка?!
*
Устами младенца
(Размышления киндера)
Я могу за хвост подёргать Рэкса,
Прыгнуть в лужу, плюнуть в тётю Свету…
А у бедных взрослых, кроме секса,
Развлечений, вроде, больше нету.
*
Виртуальный роман
Ещё недавно в виртуале
Они друг друга целовали,
Потом ушла она в реал,
Чем он сражён был наповал.
*
Частушка
Дайте парус кораблю,
Дураку – извилин.
Пятый раз тебя люблю –
Я любвеобилен!
*
Любовь не ржавеет
Над чем я хохочу –
Попробуй, угадай-ка…
«Ввернись, я всё прощу!» –
Болту кричала Гайка.
*
О женской ножке
Хотя и склонны барышни бранить
Мужское предпочтение старинное,
Но женской ножкой нас не соблазнить,
Покуда в супе плавает куриная!
*
С чем подкатить к женщине
На женщин не моргай с опаской,
Подходы находи подкоркой:
К одной подъехать можно с лаской,
К другой, пожалуй, лучше с норкой.
*
И ничего, кроме…
Покаяньем женщин не тревожь,
Гнев их может рушить города.
Женщина простит плохую ложь,
Но плохую правду – никогда.
*
Ей не дано предугадать…
Как только о будущем дама пророчит,
Скорей валерьянкой её успокой:
Ведь редкая женщина знает, что хочет,
Но даже и эта не знает – на кой?..
*
Противоожоговое
(Женщинам русских селений)
Женщин я попрошу принародно,
Чтоб не знали ожогов они:
Жеребца на скаку – как угодно,
Но в горящую избу – ни-ни!
*
Родина слышит? Родина знает?
Припасли слов душевных немало
Для тебя, разлюбезная Русь,
А того, что в ответ ты сказала, –
Даже я повторить не берусь.
*
Из кавказской летописи
На троне то опричник, то дурак –
И снова кровь и слёзы густо льются.
Пора б на царство вновь призвать варяг,
Но те уже из греков хрен вернутся…
*
Льстивым борзописцам
Взывать не стану к вашему стыду,
Позорной лесть не назову ни разу,
Но если все дудят в одну дуду –
То очень просто подцепить заразу.
*
Плач о трубадурах
То ли время виновато,
То ли климат здесь таков:
Трубадуров – маловато,
Много трубодураков.
*
Игра в дурака
Мы испокон веков
Играли в дураков,
А дураки сейчас
Вовсю играют в нас.
*
Проверка зрения
Когда блондинка вышла от глазного,
Был у неё весьма печальный вид.
– Что окулист сказал тебе такого?!
– Сказал, чтоб я учила алфавит!
*
Мемуары
Природа всё продумала сама –
Зачем же, вопреки её заботам,
Твердит кусок засохшего дерьма
О том, что был он сочным антрекотом?
*
Если что и абсолютно…
Понятно нам, как дважды два – четыре,
Что совершенства ждать – напрасный труд.
Ничто не абсолютно в этом мире…
Ну разве только водка «Абсолют».
*
Про живот
Себя сомненьями не мучай,
Ведь мы с тобой не идиоты –
Пивной живот намного лучше,
Чем горб от каторжной работы.
*
Жертва статистики
Двух первых улыбкой приветил,
А третьему дал между глаз,
Поскольку прочёл: каждый третий
Среди мужиков – педераст.
*
Клеветнику
Ты ложью знаменит,
Но я не жажду мести,
Пусть Бог тебя хранит…
В прохладном тёмном месте.
*
И я был тоже молодой…
И я был тоже молодой
И жил, как в сказках нас учили.
Нашёл я кран с живой водой,
Но воду сразу отключили.
Хоть про луну плохого не скажу вам,
Но для меня обозначает свет
Та лампа под зелёным абажуром,
Что освещает женский силуэт.
Ваш силуэт. Ведь мы на «вы» с тобою?
Ты так хотела. Ладно, получи.
Ошиблись мы эпохой и судьбою,
Чужим – врачи, а близким – палачи.
Я слушаю. Не больно повинуюсь,
Но слушаю. Хотите простоты –
Как скажете. А, помнится, целуясь,
Мы с вами были, вроде бы, на «ты».
Проехали? Конечно. Пролетели!
Жаль, не изобрели ещё ракет,
Что мчат от одиночества в постели –
К орбитам обитаемых планет.
Или поближе. Скажем, до Алжира,
Где солнце, море, прочая мура…
Но счастье, как и ты, ужасно лживо:
Поманит, но не пустит во «вчера»,
В заманчиво-далёкое «когда-то»,
Где для любви открыты все пути –
Хоть в рыцари податься, хоть в пираты,
Тебя спасти и в Африку везти.
И в битве за любовь стоять горою,
Без «выканий» дурацких (что за бред!).
Но крайне трудно выбиться в герои,
Когда тебе давно за сорок лет.
Я стал до отвращенья современным,
От будней никуда не убежал
И знаю, что в отместку за измены
Не подниму на женщину кинжал.
Конь боевой не ждёт меня за вязом,
Страна за подвиг не благодарит.
Но к этой лампе, словно джинн, привязан,
А лампа всё горит себе, горит…
Нам не пристало обсуждать природу,
Которая, бесспорно, наша мать,
Коль у неё в семье не без урода,
То это – я, чего уж там искать?
Не будем говорить мы о потомках,
Что перед ними, дескать, есть вина –
Не так уж важно, на каких обломках
И чьи они напишут имена.
И о стихах речь заводить не стоит,
Хоть я люблю хорошие стихи,
Но море интернетного отстоя
Приносит горы всякой чепухи.
И нам, похоже, некуда деваться,
А чтобы над уныньем воспарить –
Давай-ка, дорогая, целоваться,
И вообще не будем говорить!
Выпьем, Сократ! Не заложим друзей ради «истин»,
Нам ли бояться молвы и бежать от навета?
Если кто словом владеет, кифарой иль кистью,
Будет к тому благосклонна прозрачная Лета.
Выпьем, философ! И времени воды раздвинем,
Что нам советы ксантипп, ксенофонтов, платонов?
Чаши свои опрокинем и руки раскинем,
Но не признаем всевластья неправых законов.
Выпьем! Не будем играть, чтобы не заиграться,
Нас погребали не раз и не раз отпевали,
Тяжек изгнания посох, а из эмиграций –
Та, что приводит к Аиду, всех хуже едва ли.
В паре не бродят по Аттике мудрость и сила,
Выпьем, Сократ, и не будем терять ни минуты:
Если на выбор даются Харибда и Сцилла,
Значит, сей выбор решается в пользу цикуты.
Эта сказка не имеет конца…
Жил на свете человек без лица.
Не носил он ни ресниц, ни ушей,
И за это его гнали взашей.
Неизменно задавали вопрос:
Где оставил он свой рот и свой нос?
Как же кашу поглощает и суп,
Совершенно без зубов и без губ?
Человек к таким подколам привык
И молчал, поскольку был безъязык.
Даже плакать он, бедняга, не мог –
Чем тут плакать, если глаз нет и щёк?
Как-то маску подарили ему,
Но решил он, что она ни к чему –
Разве можно быть таким подлецом,
Чтоб ходить с ненастоящим лицом?
Убеждали: ходят многие так!
Но не верил тот наивный чудак,
Продолжая жить совсем без лица
В странной сказке, не имевшей конца…
«Мы тоже дети страшных лет России…»
В.Высоцкий
Переживать нам вовсе не годится,
Тем более, бессмысленно жалеть,
Что не успели вовремя родиться
И пропустили сроки умереть.
Пускай мы не стояли на Сенатской,
Не мчались на тачанках, грохоча,
Но можем без стеснения признаться:
Молиться не пришлось на палача.
Героев не щадит молва и плесень,
И зла хватает на любом веку.
Мы не шептались «за погром в Одессе»,
Но другу не забыть погром в Баку.
Мы рождены не поздно и не рано,
А в память обжигающие дни,
Вобравшие в себя позор Афгана
И пахнущую нефтью кровь Чечни.
Нам памятны надежды и обиды,
Победы, кои стать грозят бедой…
Мы – дети затонувшей Атлантиды:
Горды уж тем, что дышим под водой.
На скалистом бреге океана,
В ореоле льдистого тумана,
Старый мамонт протрубил с утра
Свой уход. Он к смене декораций
Не готов и видоизменяться –
Не согласен. Вымирать пора.
Вот и мы – такой я сделал вывод –
Входим в ледниковый свой период,
Белоснежный, как халат врача.
Без потерь нам из него не выйти.
Протрубим же, други! Но не выть и
(Упаси нас Бог!) не верещать.
Я русским создан волею небес!
Красив душой и внешне – в фас и профиль…
……………………………………………………
Топил в Дону Мамаеву Орду...
……………………………………………………
С Петром Великим пил побед вино.
С Суворовым был Чёртов мост не страшен.
С Кутузовым стоял в Бородино,
А с Жуковым не сдал Кремлёвских башен.
…………………………………………………
Я в книгах ел истории шрапнель,
Шёл бечевой вдоль Волги без рубахи,
Мне Гоголь шил Акакия шинель,
А Пушкин просвещал: «Здесь Русью пахнет».
……………………………………………………
Мне создавал пейзажи Левитан,
Симфонии и оперы – Чайковский...
Николай Морозов
полный текст
Однажды Пушкин Гоголя спросил:
«Ты любишь ли, Васильич, с пивом раков?
Вот Левитан их оченно любил,
Хотя из этих был… из исааков.
Да я и сам по прадеду – арап,
А матушка твоя – аль не хохлушка?
Ещё бы к нам Морозова сюда б,
Он тоже – русский… Няня, где же кружка?»
Ему ответил автор «Мёртвых душ»:
«Не трожь его – Морозов делом занят:
С Кутузовым французов бьёт, к тому ж
В тылу Мамая лихо партизанит.
Ещё – по Волге тянет он баржу,
Ему Великий Пётр обязан славой,
Грозил Морозов: «Профиль покажу!» –
И шведы дали дёру под Полтавой.
Его способным был учеником
Лев Николаич, классик бородатый.
К Чайковскому он хаживал тайком:
Учил, как надо сочинять сонаты.
Герой небесным воинством храним…»
Тут нянечка вмешалась: «Да, недаром
Наполеон в одной палате с ним
И два врача с дежурным санитаром!»
Примечание:
Все классики, включая нашего... современника, в этом произведении не настоящие,
посему прошу "за классиков" на меня не обижаться.
ВАРИАНТ примечания в редакции Н. Разумовской:
При сотворении стихотворения ни одного классика не пострадало.
Что можем мы с тобой сказать друг другу,
Опричь безликих слов: «Прощай, прости…»?
Я слишком долго не снимал кольчугу –
Она успела к телу прирасти.
А вот на женщин не умел молиться,
Не отбивал поклоны их красе,
И если ночью вспоминаю лица,
То далеко не сразу и не все.
Но, впрочем, и они давно уснули
И в сновиденьях видят не меня,
А мой булатный меч висит на стуле,
Что тут пасётся на манер коня.
И по привычке тянется рука,
Взамен щита, к бутылке коньяка…
Ларе Леггатт
В Италию мы двинем, когда настанет лето,
И солнце нас пригреет от пят до головы.
Меж Римом и Орвьетто – вы знаете, где это? –
Живёт одна сеньора (замужняя, увы).
Но есть и сеньориты – совсем не кто попало,
Мы им «аривидерчи» вальяжно говорим,
Гондолы и каналы – уж этого немало,
А тут ещё дорога, что всех приводит в Рим.
Пройдя тропою торной, мог пилигрим прохожий
Аж к Папе Бенедикту попасть на рандеву.
Мы титулами схожи: ведь я же папа тоже,
Пусть даже и не Римский, но я переживу.
И в качестве музея – останки Колизея,
Какой-нибудь Юноне булыжник подарю.
Толпятся там, глазея, туристы-ротозеи…
Двенадцать евро с носа? Ах, нет, благодарю!
А магия имён их, что носят даже дети,
Причём, не кто везучий, а все до одного!
Прислушайтесь к звучанью: «Джульетта Капулетти»
(«Баранова Джульетта» – немножко не того).
Готов слагать сонеты, рондо, канцоны, стансы,
Мне это не составит малейшего труда,
Уверен, что скучают по мне все итальянцы,
Ещё бы вот финансы – и чао, господа!
Зачем же сразу точки над «и»,
К чему нам топтать мечты?
Я буду другом твоей семьи,
Которой гордишься ты.
Да, знаю, устала ты выбирать
И замуж вышла слегка.
А с мужем твоим я готов играть
И в шашки, и в «дурака».
Я буду совсем не хилый игрок,
Скажу тебе, не тая.
Ой, что ты, что ты, какой намёк?
Дурак-то не он, а я.
Мы с ним заведём о политике речь –
Солидный мужской разговор.
За ужином свечи не станем жечь,
Чтоб не испачкать ковёр.
Ведь пятна от парафина вам
Совсем на полу ни к чему.
А память – вздор, просто древний хлам,
Ни сердцу и ни уму.
Не должен дом превращаться в музей –
Тебе подтвердит любой,
Тень старой любви – не для новых друзей,
Таких вот, как мы с тобой.
Как друг семьи, я доволен вполне,
Признателен даже судьбе.
…А прыгнуть с балкона захочется – мне,
Ему или тебе?
Нашей дружбой мы оба богаты вполне,
И она нас надёжно хранит,
Но не надо про разницу в возрасте – мне,
Кто ровесник седых пирамид.
Кто к песку припадал, по барханам влача
Скудный скарб, с верой дом обрести,
И кого согревала меноры свеча,
Если холод пронзал до кости.
Были злыми наветы и колья остры
У спешивших на каждый погром,
И веками горят инквизиций костры
В несгораемом сердце моём.
Я отнюдь не вчера появился на свет
И признаться могу без затей,
Что я старше тебя на две тысячи лет
И на целое море смертей.
Сколько звёзд в небесах, ты попробуй, сочти,
Сколько в жизни потерь и разлук…
Так что рядом со мной ты – младенец почти,
Мой покрытый сединами друг.
Покуда не подрос,
В былинные года,
Я на любой вопрос
Ответить мог всегда.
Для детского ума
Сомнений горьких нет.
А что уходит? Тьма.
А что приходит? Свет.
Я знал, что мал пока,
Но вырасту большой,
Тогда наверняка
Всё будет хорошо.
А время мчалось прочь,
Отбрасывая тень.
А что уходит? Ночь.
А что приходит? День.
Покуда не старик,
Совсем не древних лет,
Но я уже отвык
На всё давать ответ.
Не ври мне про любовь,
От клятвы воздержись.
А что приходит? Боль.
А что уходит? Жизнь...
Можно и дальше в ту же играть игру:
Ночь – для любви, а утром зевать, немея.
Денег на опохмел на чужом пиру
Не выдают, а клянчить я не умею.
Можно и завтра пробовать делать вид:
Крохи разбитого мира искать – прикольно.
Но никогда не склеить то, что болит –
То ли душа, то ли глубже, но очень больно.
Можно две разные боли в одну сложить,
Сдвинув два одиночества чуть поближе.
Этого нам хватало, чтоб вместе жить.
Этого нам не хватит, чтоб вместе выжить.
Из тысяч нескончаемых утрат,
Из боли оглушительной вчерашней
Был выстроен твой персональный ад,
Вполне привычный и почти домашний.
Там стыли воды Леты, а за ней
Струились дни, и каждый день был – судный,
И стала тенью ты среди теней,
Безликой, безымянной, беспробудной.
Но я-то помню: ты была иной –
Земною и до крайности отважной.
И я спустился. Боги надо мной
Смеялись иль мужи – не это важно.
Но будет вечер чистым, как слеза,
Свет нежности поборет злые тени,
Я зацелую пальцы и глаза
И головой уткнусь в твои колени.
Так я решил – и, значит, будет так,
Не устрашусь огня или металла,
Ведь даже муки адские – пустяк
В сравненье с жизнью, где тебя не стало.
Хотя и не гожусь в поводыри,
Я вызволю любовь из пасти ада!
На это мне сказали: «Что ж, бери,
Но здесь в её лицо глядеть не надо».
Мы шли из невозвратной стороны,
И тени мне кивали равнодушно.
А стены были так раскалены,
Что фонарей и факелов не нужно.
Но вдруг меня объял ужасный страх:
А ты ль идёшь за мной дорогой зыбкой?
И я взглянул… И тьму узрел в глазах,
И встретился с циничною улыбкой.
Ты, выдыхая сигаретный дым,
Мне бросила: «Ну что же это значит?
Не нравлюсь? А когда был молодым,
То на меня смотрел совсем иначе.
Ужель теперь пришлась не ко двору?
А говорят ещё, что время лечит.
И за любовь я много не беру:
Две драхмы и стакан чего покрепче».
Уже виднелся выход впереди,
Но злое пламя позади мерцало.
И прошептал я тихо: «Уходи!» –
И тень любви немедленно пропала.
С тех давних пор прошло немало бед,
Но всё один лишь сон меня тревожит:
Из царства тьмы иду на белый свет,
Дорога длится, кончиться не может…
Ты веришь в параллельные миры,
Что воплощают испокон веков
Совсем иные правила игры
Для наших неизвестных двойников.
Не те, давно привычные, увы,
Где сильный – прав, а умный – не у дел,
Свирепы шавки и трусливы львы,
И правде установлен свой предел.
А там – не так, там чисто и светло,
И доброту не надобно таить,
Там дышат, любят, слушают битлов,
Не устают судьбу благодарить.
Кто не художник – стало быть, поэт,
А если не поэт – то музыкант,
И старости, конечно, вовсе нет,
И смерти нет, покуда жив талант.
Но в нашем измерении, прости,
Мечта не выживала никогда,
И нам с тобой совсем не по пути,
Нас разделяют страхи и года.
Оставим лучше споры до поры,
Наш выбор – не Гоморра, так Содом.
Ты веришь в параллельные миры,
А мне и в этот верится с трудом.
Хотя на высоте Парнаса
Мог я прилечь на склоне дня,
Мешает спать обиды масса,
Что тяжко давит на меня.
Да не останется секретом,
Пребудет вечною виной,
Как Вы пренебрегли поэтом
Одним большим, конкретно – мной.
Читатели узнают скоро,
Что шанс упущен – и, увы,
Не Вы мне стали Айседорой,
И Анной Керн не стали Вы.
Я Вам напомню между строчек,
Что с моего сойдут пера:
Просил я нежности глоточек,
Но не дождался… ничего.
А если буду я в подпитье,
Как весь наш трудовой народ, –
Для Вас такой найду эпитет,
Какой не всякий подберёт!
Не верю, не верю! Нашла дурачка!
Я нынче другой: я сорвался с крючка,
Когда про меня ты решила со вздохом:
Напрасно ловила – похоже, что сдох он,
Какие мы нежные, Боже ты мой,
Но хватит рыбалки, пора и домой.
И в этот момент расхотелось мне в вечность,
Тогда, всем нутром о железо калечась,
Я сплюнул, последнюю тратя слюну,
Махнул плавником и ушёл в глубину.
...Наживкой – твоё запоздалое «жалко».
Не верю! Не женское дело – рыбалка...
Когда на город наползает мгла,
Но Солнце длит обряд самосожженья,
Я сомневаюсь, что Земля кругла
И слабо верю в силу притяженья.
Нет больше силы, что тянула нас
Сгорать вдвоём, то плача, то немея,
Поэтому теперь в закатный час
Коперник мне не ближе Птолемея.
И трогательной сказке про китов,
Что держат этот мир снующих гномов,
Я более довериться готов,
Чем формулам учёных астрономов.
Ведь наша им неведома звезда,
Которая угасла навсегда.
Что в лоб, что пo лбу – одинаково,
Ну сколько можно повторять:
Потери устрашат не всякого –
Лишь не умеющих терять.
А я – теряльщик из отъявленных,
Грозить такому толку нет,
Зачем же снова мне заявлено,
Что ты уедешь – и привет?
Прибьёшься, мол, к другому дому там…
Тебе отвечу, не юля:
Не напугаешь щуку омутом
И синим небом – журавля.
Кроты давно привыкли к тёмному,
Не тает снеговик зимой,
Потерей дома мне, бездомному,
Не угрожают, ангел мой.
Но если гневу вдруг поверю я,
Тебя отчаянно любя,
И осознаю, что потерею
Большой не буду для тебя –
Тогда в разлуке я за главного,
Уйду в заоблачную даль:
Теряльщика такого явного
Нисколько потерять не жаль.
Любимая, поставь-ка свой бокал!
Ты – прелесть, я готов поклясться адом,
С тобой никто и рядом не стоял
Из женщин, что сидят с тобою рядом.
Взгляну в глаза – и, кажется, тону,
Как тонет рыба-меч в морском рассоле…
Но ты, подруга, тянешься к вину,
На это не могу смотреть без боли.
Шептала ночью ты, что я – король,
Да будь я даже Цезарь настоящий,
Скажу: для женщин вреден алкоголь,
Как никотин для лошади курящей.
На хрустале – и торт, и пирожок,
И ананас, сладчайший от природы.
Зачем тебе анжуйское, дружок,
Когда на свете соки есть и воды?
Вино – одна разжиженная ложь,
А ты ведь мать, не забывай об этом,
Какой пример ты сыну подаёшь?
Малец сопьётся, вырастет поэтом!
Вон юная судьба оборвалась
Намедни, мне девицу очень жалко:
Она перед купаньем напилась
И про себя решила, что русалка.
А тот, кто клялся век её любить,
Теперь ночами бродит, словно призрак,
И вопрошает: «Пить или не пить?»
Сам у себя, что нехороший признак.
В таком бреду – хоть шпагой заколись,
Не вынести мучительной потери…
Ой, глянь, а гости как перепились,
Один уже найти не может двери.
На дармовщинку кто же не алкал,
А мне потом – иди, сдавай посуду…
Прошу тебя добром: поставь бокал!
Остановись!
Не пей вина, Гертруда!!!...
Какое лето! – холодно до дрожи,
И ветер даже к полночи не стих.
Кому-то доживать ещё, быть может,
Непрожитую жизнь за нас двоих.
Любили мы на зависть всем влюблённым,
А нынче наступил суровый срок
Предстать перед тобой нелепым клёном
Без веток, чтоб обнять тебя не смог.
Всего глотком замедленной отравы,
Казалось, ты была в моей судьбе,
Ушла – и разводили сырость травы,
И долго сохли листья по тебе.
Стотысячная ночь идёт на убыль –
Как говорила ты, под хвост коту…
А губы по привычке ищут губы,
Но бьются в темноте о пустоту.
О, этот вечер был на зависть прочим –
Вино пьянило, свечи зажжены,
И всё готово было к чудной ночи
(Включая и отсутствие жены).
Вдруг чёрной вестью ты ошеломила
(Какая неприятность, Боже мой!),
Что ужином кота не покормила,
И потому тебе пора домой.
Ну что за испытание для киски –
Как завтра ты посмотришь ей в глаза?!
Мне легче самому не выпить виски,
Чем в «вискасе» котяре отказать!
Я всё могу понять не хуже многих,
Ведь я не живодёр и не злодей,
А очень давний друг четвероногих,
Которые честней иных людей.
Ах, нет, я не в обиде – что ж поделать,
Не мучайся нечаянной виной,
Хоть, говорят, у кошки жизней девять,
А у меня – в остатке – ни одной…
И наши разошлись пути-дорожки,
Допив бокал, ты изрекла: «Пора!»
…В душе скреблись и хохотали кошки
Ночь напролёт, до самого утра.
* * *
Неужели до сих пор ещё воюем?
И. Бродский
Мальчишечки зелёные опять хотят сражаться,
Им всё салюты видятся, победные огни.
А вот моим ровесникам ночами часто снятся
Ущелья кандагарские, предвестники Чечни.
И песни вспоминаются, похожие на плачи,
В которых горечь гневная, без проблеска вины,
Да без вести пропащие солдаты неудачи,
Потери неучтённые чужой и злой войны.
Привыкли не считаться за людей,
И к рабству, и к охранникам, и к плети.
А чтобы не плодился иудей –
Злым крокодилам скармливались дети.
И на похлёбку променяли стыд,
Который был неслыхан и неведом,
Гордясь лишь высотою пирамид,
Что строить довелось отцам и дедам.
Знай, по субботам от вина косей,
А в остальные дни – срамно и больно…
Но, наконец, явился Моисей
И посох взял, и возгласил: «Довольно!»
И сорок лет суровый дух его
Водил их по пескам во время оно,
Чтоб вымерли бы все до одного
Те, кто голосовал за фараона.
Уже исколесил почти полмира я,
Лишь по тебе до боли ностальгируя,
А сердце, чтоб не вырвалось, – в кулак.
Ты, помню, шла, чужая и печальная,
А я вдруг удивил тебя нечаянно,
Когда позвал в театр, а не в кабак.
А после я в твой дом ночами хаживал,
И в страсти мы вдвоём сгорали заживо,
И до утра кружилась голова.
Не знали мы ни страха, ни отчаянья,
Целуя, ты давала обещания,
Я брал на веру женские слова.
И не держала ты меня за лишнего,
За это я благодарил Всевышнего,
Но чувство не слепило нас уже.
И ты металась, мучаясь и мучая,
И даже не представила мне случая
Попасть в твою коллекцию мужей.
Я начал подражать тебе по лености,
Смеясь над разговорами о верности,
Менял подружек, мщенье затая.
Цыганки мне везение пророчили,
А рядом подрастали наши дочери,
Не общие: у каждого – своя.
Замкнулись годы серебристым ключиком,
И ты живёшь с очередным попутчиком,
И я живу… уж с той, какая есть.
Зима внушает колкими метелями:
Любовь не измеряется постелями.
А чем же измеряется? Бог весть…
Испил он из последней чаши,
Вздохнул и отбыл далеко.
А что ушёл, не попрощавшись, –
Вослед прощается легко.
Не стал Сократом и Жан-Жаком,
Не поразил прозреньем свет,
Зато теперь признать не жалко,
Что рядом с нами жил поэт.
Не пёкся о насущном хлебе
И часто был навеселе,
Но что-то написал на небе –
И всё случилось на земле.
Стекает мутная водица
Из уст недавнего врага,
Мог мемуарно прослезиться,
Да жаль, бумага дорога.
А мы вздохнём по-человечьи,
Стихи припомним, не спеша,
Не нанесём душе увечья,
Где б ни была его душа.
Какое дело нам, какое –
Что пил, с кем спал и как блажил?
Даруй, Господь, ему покоя –
Покойный это заслужил.
Пусть будет самый скромный ужин,
Качнутся рюмки, дребезжа –
И всё. А реквием не нужен:
Он этот жанр не уважал.
Как-то ночью иду на балкон покурить,
Вдруг доносится глас с небосвода:
– Михаил Леонидович, хватит дурить,
Не пригодны стихи для народа.
Никогда не научишь бескрылых летать,
На тебя же окрысятся вскоре.
Ну, а что повсеместно готовы читать –
Написали давно на заборе.
Сколько можно глаза кислых дур воспевать
Да припрятывать фигу в кармане?
Нынче время крутое – не время зевать,
Время бойко ковать мани-мани.
Брал пример бы с собратьев своих по перу:
Крепко держат властителя стремя…
Тут его перебил я: – Да лучше умру!
Голос буркнул: – Умрёшь в своё время.
А пока – не рисуйся, живи по уму
И не будь за все беды в ответе.
Даже сладкая лесть, согласись, ни к чему
При твоём-то, милок, диабете.
Никакого прибытка – бороться со злом,
Говорю как твой друг и учитель…
Я в сердцах обозвал этот голос козлом
И вскричал: – Пропади, искуситель!
Сразу серой пахнуло… В ночной тишине
Голос пятился, громко горюя…
…Не скажу, что мгновенно тогда поумнел,
Но, однако, с тех пор не курю я.
Бесшумно проходя по середине ночи,
Я шёл тебе сказать, что я давно иной,
Любовный эликсир истрачен и просрочен,
И магия твоя не властна надо мной.
У входа в твой чертог, куда из разных стран ты
Сумела заманить всех монстров детских снов,
Смотрели сквозь меня массивные Атланты –
Не знавшие страстей держатели основ.
Лежало позади лесное чернокнижье,
Предательство болот, кувшинки с камышом.
И выжить я не мог – но всё-таки я выжил,
Не должен был прийти – но всё-таки пришёл.
От трепета свечи дрожала занавеска,
И феями в ночи мерцали светляки.
Ты отворила дверь решительно и резко –
И нож, что я сжимал, сам выпал из руки.
Ты говорила мне: «Входи, я даже рада,
Садись-ка у огня, испей моё вино,
Да будет эта ночь – последняя награда
Любимому давно, забытому давно».
И с шеи ты сняла рубины цвета крови,
И скинула с себя затейливый наряд,
Я взял бокал с вином, сказал: «Твоё здоровье!» –
И осушил до дна, хоть знал, что это яд.
И вот теперь один лежу среди дубравы,
Навеки наделён я памятью больной,
Покой мой сторожат обманчивые травы,
И вороны кружить боятся надо мной.
Послушай, юный брат, меня,
Не зря я прозван вещим,
Мы не соперники в судьбе,
И вот моя рука.
Ты не пиши «на злобу дня»,
А только лишь о вечном –
И будет память о тебе,
Как та звезда, ярка.
Пускай кремлёвский вурдалак
(Из грязи – в князи ада!)
Готовит злое торжество,
Побоища любя –
Кто он пред Вечностью? Пустяк!
О нём писать не надо,
Кол в сердце чёрное его
Вобьют и без тебя.
А если друг тебя предаст –
Не нужно и подавно
Иуде вслед проклятья слать
Струной или пером,
Сиюминутный скинь балласт,
Пиши, как Ярославна
Умела ждать и поминать
Ушедшего добром.
Когда трепач и негодяй
Прикинется поэтом,
На все вопросы даст ответ
Лукавым «Се ля ви» –
Его ты молча презирай,
Но не пиши об этом,
Пиши – важнее темы нет –
О смерти и любви.
Пусть век не тот и мы не те,
А за покровом млечным
Грядут иные времена,
Всё тоньше жизни нить –
Не поддавайся суете,
Пиши стихи о вечном,
И Вечность наши имена
Сумеет сохранить.
А давай-ка придумаем разное –
Что пути все усыпаны розами,
Доктора накололись с диагнозом,
А гадалки наврали с прогнозами.
Мы пройдёмся дорогами птичьими,
Аки посуху, по небу шествуя,
Будем счастливы до неприличия,
До упаду и до сумасшествия.
Ночью в гости ворвёмся непрошено,
Чтобы пить и творить безобразия.
…Ну скажи мне, родная, хорошая,
Что вчерашняя смерть – лишь фантазия…
* * *
Не очерчивай контур мелом,
Не разбалтывай сны знакомым,
Если стану небесным телом,
Неприметным и невесомым.
Всё, что в памяти ты хранила,
Растворится, как сахар в чае.
Буду слышать твоё «любила»,
Только верить не обещаю.
Нам обратного нету хода,
Ты напрасно переживала:
Раз важней для тебя свобода –
Всё исполнится, как желала.
Больше нет ни страстей, ни фальши,
Ни раскаянья между делом.
И не спрашивай: «Что же дальше?»,
Если стану небесным телом.
Увы, нам не видать нирваны:
Грозят загнать до срока в гроб
Пожары, выборы, вулканы,
Землетрясенье и потоп.
Пока сидим, развесив уши,
И тупо ждём судьбы иной –
Уже пришли по наши души
И птичий грипп, и грипп свиной.
То террористы, то маньяки,
За каждой кочкой мельтеша,
Готовят всяческие бяки,
Хотят пришить из калаша.
Довольно! Я души богатство
На поруганье не отдам!
Доколь терпеть такое… гадство?! –
Спрошу я, не стесняясь дам.
Меня вы больше не ищите
Там, где поётся нота «до» –
Я перейду к самозащите,
И бокс освою, и дзюдо.
К чертям искусство и науку,
Виват гимнастике у-шу!
Вечнозелёного змеюку
Собственноручно задушу.
Себя готовя к переделкам,
Которых в жизни до хрена,
Займусь стрельбою по тарелкам.
Скорей неси сервиз, жена!
А тот, кто не помянут к ночи
(Герой бесхитростных сатир),
Меня в сортире не замочит:
Я не пущу его в сортир.
А сегодня я представил:
К небу лесенку приставил –
И давай себе наверх.
Наверху, конечно, спросят:
«Эй, кого там черти носят?
Что ты хочешь, человек?»
Им скажу слова простые –
Мол, хочу попасть в святые,
Ибо вдоволь терпежу.
Вы взгляните между делом,
Как, укрытый чем-то белым,
Я на облаке лежу.
Позабыв своё волненье
За младое поколенье
(Да гори оно в аду!),
Стану, будучи не старым,
Пить амброзию с нектаром
И попинывать звезду.
Веселясь и балагуря,
Раздразню смешливых гурий
(Я им песенку спою).
И с небесного карнизу
Погляжу на тех, кто снизу
Доживает жизнь мою.
А потом тебя увижу –
Захочу к тебе поближе:
Сообщить, что краше нет.
Долго медлить я не стану,
В две руки – по чемодану,
И – небесный мой привет!
* * *
Давай-ка лучше без затей,
Без разрушительных страстей,
Без этих сказок для детей
Про «навсегда», «по гроб...»
Нам «навсегда» – не потянуть,
Когда судьба вредна, как ртуть,
А гроб лишь стоит помянуть –
К нему уже топ-топ…
Закрыта в будущее дверь,
Живи сегодня и теперь,
В простое самое поверь:
Что я не подведу,
Что город накрепко уснул,
Что мой пиджак упал на стул,
И демон полночи задул
Последнюю звезду…
Ничего не позабыли,
Что ты там ни говори,
А какие девки были –
Просто чёрт меня дери!
Только мне милей одна лишь,
С кем не робок и не слаб –
Но мой друг сказал: «А знаешь,
Может, ну их, этих баб?»
О судьбе не беспокоясь,
Собирались жить до ста,
И на самый скорый поезд
Наплевали мы с моста.
Для сомнений нет причины,
И на всё готов ответ.
Настоящие мужчины!
Девяти неполных лет…
Про любовь мы не ведём разговор:
Я от этого словечка отвык.
Помню, ты мне предлагала на спор
Убедиться: одному – невпротык.
А зимою я опять поседел –
Вот такие ледяные дела.
Видно, Тот, кто на раздаче сидел,
Мне отсыпал слишком мало тепла.
Не удастся вознестись над судьбой –
Тяжеленько и в миру, и в дому.
Только спорил я совсем не с тобой
И проспорил не тебе, а Ему.
Об этом, други, плачь не плачь,
Но, вы уж извините, –
Положен каждому палач,
А вовсе не хранитель.
Покуда маешься виной
Иль кажешься задирой,
Стоит он молча за спиной
С наточенной секирой.
И маска с прорезью для глаз –
Венец его наряда.
Он терпеливо ждёт приказ
И выполнит, как надо.
Кому – петля, кому – костёр,
Гаротта или дыба…
Не он выносит приговор,
И не ему – «спасибо».
Да, всё меняется в судьбе:
Кто проклят, кто прославлен,
Приставлен ангел был к тебе –
Теперь палач приставлен.
– Тебя, – сказали, – не виним,
Что жил не в Божьем страхе,
Но слишком долго ты храним.
И сохранён. Для плахи…
(Цикл пародий)
I
Муки творчества
Я пишу тебе письмо на листке тетрадном
И задумчиво грызу ручки колпачок.
Опасаясь, что «Привет» прозвучит прохладно,
Осторожно вывожу: «Здравствуй, светлячок!»
…Пару слов за полчаса написал, а дальше
Непременно посмотрю – хватит ли чернил.
По бумаге я скриплю ручкою старинной
При свечах, ко всем чертям спрятав ноутбук…
Арсений Платт,
«Я пишу тебе письмо...»
.....................................................................
Я пишу тебе письмо ручкой и вручную
И уже успел изгрызть восемь колпачков.
Если кончится тетрадь – новую начну я,
Чтоб сказать, что ты не моль, а из светлячков.
Пара слов за полчаса – это мне по силам,
Зря ли азбуку учу я тридцатый год?!
Мне не нужен ноутбук для признаний милым,
Я ж его ко всем чертям… в мусоропровод!
Неуверенной рукой вывожу: «С приветом…»,
Или, может быть, теплей выглядит «превед»?
Что иссяк запас чернил – знаю, но при этом
У меня зато с водой перебоев нет!
II
Дождик-дождик, перестань!
Про то, что я лучший на свете,
Ты скажешь потом, а пока
Слова, превращенные в ветер,
Уносят с собой облака.
Но птицы не прячутся в гнездах,
Над полем уже не скользят.
Они устремляются к звездам,
Считая, что ниже нельзя.
Любимая! Радости лучик!
Весенней грозой прогреми
Про то, что я лучший из лучших.
И сразу изменится мир.
Арсений Платт,
«Весенняя просьба»
..................................................
Про то, что ты лучший на свете,
Узнал я сегодняшним днём:
Слова, превращенные в ветер,
Обрушились с неба дождём.
Но с ними попадали птицы,
От смеха на землю скользя –
А им про стихи не годится
Чирикать, что ниже нельзя.
Поэт! Нежной скромности лучик!
Растрогал меня до слезы!
Я верю, ты лучший из лучших
По влаге… что не от грозы.
III
Дар Венеры
…Мне холодное тосканское кьянти
Наливали, только вольному – воля!
Хмель Италии последний романтик
Не меняет на глоток алкоголя.
Угораздило в южанку влюбиться,
Не проверив, по карману ли плата.
Но тебя я, словно римский патриций,
У Венеры попросил хрипловато.
Улыбалась флорентийка лукаво…
Арсений Платт,
«Флорентийка»
.........................................................
Предлагали мне коньяк на рябине,
Угощали заграничной мадерой,
Только – фигушки: романтик я ныне,
Не прельщаюсь алкогольной химерой.
Из таких – один лишь я, может статься,
И остался, кто в страстях – невменяем,
Мы – патриции (не смей улыбаться!),
И на кьянти мы любовь не меняем!
Не проверив, по карману ли плата,
У Венеры я просил тебя лично.
И читатель про Арсения Платта
Скажет: «Как в его стихах… венерично!»
IV
Ты гори, моя лучина!
Был старенький светильник слабоват,
И тени на полу лежали густо.
"Ты только не меняй его на люстру!" -
Хотел сказать. Но кончились слова.
Мы думали, конечно, об одном
И, чуть смущаясь, не скрывали это…
Арсений Платт,
«Светильник»
.......................................................
Как можно керосинку променять
На эти электрические штуки?
Скорее у меня отсохнут руки,
Чем я сменю подстилку – на кровать!
Корыто – на стиральную машину?!
А рукомойник – на водопровод?!
Без печки на дровах – из года в год?!
Да это же убьёт во мне мужчину!
Одна лишь мысль смущала на заре
(И от людей я скрыть не в силах это):
Меня ведь кто-то держит за поэта,
А у меня удобства – во дворе…
V
Недомысленный
Уступая небу в выси,
Солнцу в свете, ночи в сне,
Я себя слегка домыслил,
Чтобы сделать постранней.
Арсений Платт,
"Уступая небу в выси..."
...................................................
Я проснулся очень странным:
Уши – в сажень, нос – трубой,
На наречье иностранном
Изъяснялся сам с собой.
В кашалота вышел брюхом,
И с душою дорогой
Почесать за правым ухом
Мог я левою ногой.
Кто за высь меня осудит,
Тот завистник, жлоб и хам!
Думал: не узнают люди…
Но узнали. По стихам.
VI
Скупой рыцарь
Вздрогнула ты и что-то
Вскользь обронила вдруг.
Холодом непогода
Наших коснулась рук.
Надо бы о простом мне
Думать. Нашел резон
И попытался вспомнить,
Где же лежит твой зонт?
Арсений Платт,
"Осень была, не так ли?"
..............................................
Вот о простом подумал:
Как без зонта теперь?
Видно, меня продуло:
Осень. Пора потерь.
Сердце стучит устало,
Хочется лечь в кровать.
Снова ты где попало
Стала зонты швырять.
Я-то, конечно, рыцарь,
Только ведь зонтик – мой.
Стало быть, не годится
Мокрым шагать домой.
Стынет в глазах досада –
Я простужусь совсем…
Не оброни, не надо
Слово на букву «м»!
VII
Самосудное
Если вершить самосуд над собой
С болью и гневом,
Не отмахнуться дрожащей рукой
Справа налево.
Мелкий бесенок во мне не затих,
Лезет лукаво.
Может попробовать руку вести
Слева направо?..
Арсений Платт,
«Если вершить самосуд над собой...»
.........................................................
Если так дальше, то полный капут,
Путь мне неведом:
Как бы так сделать, чтоб был самосуд,
Но – над соседом?
Локти готов от досады кусать,
Губы – тем паче:
Правой рукой приговор написать
Или иначе?
Мелкий бесёнок смеётся: «Хи-хи!
Той ли, другою –
Разницы нет. Но не надо стихи –
Левой ногою!»
VIII
Кем быть?
Шёпот слышится поэту
Из-за левого плеча:
Постреляй из арбалета
Вместе с Жанной в англичан!
....................................................
Пьянствуй с По, воруй с Вийоном,
Мни девчонок с Львом Толстым…
Арсений Платт,
«Не трусь, поэт!»
.................................................................................
Говорила Жанна – Сене:
– Пей, как Мусоргский, вино,
Стань Бутусовым – на сцене,
Достоевским – в казино.
Как Обама, будь ты чёрный,
Как Ван Гог, сойди с ума,
Будь учён, как кот учёный,
Порти девок, как Дюма.
Будь таким же бородатым,
Как Толстой, чего уж тут…
Кем угодно, но не Платтом:
Англичане засмеют.
IX
Самый-самый...
Найдется враг непримиримый,
Каких еще не видел свет…
С кем воевать? Конечно, с Римом!
Страшнее Рима зверя нет.
Арсений Платт,
"И сгинем мы..."
.....................................................................
Ах, Рим напрасно прозван «вечным»,
Похоже, час его настал:
Ну можно ль быть таким беспечным,
Когда подходит Ганнибал?
Иль это гунны на востоке
Готовят вилки и ножи?
О Рим, ну кто ж твой враг жестокий,
Кто самый грозный, подскажи?
Слон боевой трубил в печали,
Ровесник пирровых побед,
И хором римляне кричали:
«Страшнее Платта зверя нет!»
Х
Не тонет
Пытаюсь я не делать культа
Из долголетия… Зачем
Убогой жертвою инсульта
Лежать бревном в параличе?
Не встанут депутаты в Думе,
Не будет возмущаться МИД.
Не принесет премьер хурму мне,
И президент не посетит.
Арсений Платт,
"Чертовня!"
.....................................................................
Да, гении уходят рано,
Мне долголетье на хрена?
И так я знаменитым стану,
Чтобы запомнила страна!
Все депутаты вскочат разом,
И их охватит нервный тик,
Поскольку ум зайдёт за разум,
Едва прочтут любой мой стих.
И сам премьер предложит в камне
Запечатлеть мой мощный бюст,
Но я в ответ: «Нужна хурма мне,
С хурмой – без бюста обойдусь!»
А президент попросит слёзно
Издав, как паралитик, стон:
«Кончай писать, а то серьёзно
Обеспокоена ООН.
Там ржачка поднялась такая,
Что возмутился даже МИД,
От Антарктиды до Китая
Ты, Сеня, очень знаменит.
Тебя читая, от инсульта
Слегло немало, извини,
Последним пал служитель культа –
Иранский лидер Хомейни.
Теперь там жуткие волненья,
Шахиды начали вопить,
Тебя и все твои творенья
Они грозятся утопить.
Ты больше не пиши, не надо,
Прошу тебя от всей души,
Любая премия, награда,
Что хочешь, только не пиши.
Проникнись важностью момента,
Прими мой дружеский совет…»
На обращенье президента
Отвечу я суровым: «Нет!»
Пускай моё стихотворенье
Бранят завистники давно,
В одном уж точно нет сомненья:
Непотопляемо оно!
Всё совершится в лучшем виде:
Отмерят долгожданный срок –
И всем простится. Даже Фриде
(Не будут подавать платок).
И письма разошлют по ЖЭКам:
О прошлом поминать нельзя.
А палачи предложат жертвам:
«Возьмёмся за руки, друзья!»
Взовьётся фейерверк ночами,
Нас всех поздравят горячо,
И те, что на меня стучали,
Мне сообщат: и я прощён.
За что? – Ах да, мы ж побратимы
И дурака, и подлеца. –
Ну, хоть за то, что нетерпимый,
Не толерантный до конца.
Что с негодяем был неистов,
А с трепачом – брезгливым был,
И звал фашистами – фашистов,
Чем беспричинно оскорбил.
Не признавал безмозглых правил
(Дурной пример! Нехорошо!),
И власти подлые не славил,
А хлопнул дверью – и ушёл.
Не возжелал со злом брататься,
Не захотел по-волчьи выть.
И радость реабилитанса
Не заслужил, но так и быть…
…А на крыльце искрился иней.
И снег похрустывал в горсти.
И я амнистии не принял.
И не прощён. И не простил.
Недожаренный солнцем рыжим
И за что-то судьбой храним,
Я увидел Париж – и выжил,
После этого видел Рим.
И мелькали за далью дали,
Дни и ночи вели игру,
Словно листья, пооблетали
Пряди жёсткие на ветру.
Я шагал по мостам сожжённым,
Собутыльников звал «друзья»,
В чём-то клялся не нашим жёнам
И прощал, что простить нельзя.
Открывались на сердце раны,
И сжимались персты в кулак.
Я менял адреса и страны
И со следа сбивал собак.
Стены лбом сокрушал упрямо,
А когда, через сорок бед,
Ртом разбитым шепнул я: «Мама!» –
Оказалось, что мамы нет.
Поминальные гаснут свечи,
Тянут Парки тугую нить,
И неправда, что время лечит –
Время может лишь хоронить.
Одиночество встало гордо
У моих непослушных ног,
Я схватил бы его за горло,
Но до горла достать не мог.
Что ж, придётся – такое дело –
Уживаться: ведь мы близки…
Время мне серебра жалело,
А теперь серебрит виски.
* * *
Нынче настроение такое,
Что готов лететь за облака.
От осенней хмари далеко я,
И зима как будто не близка.
А душа томится на рассвете:
«В путь, наверх – давай, спеши, сбеги!..»
Что же держит? Лишь долги да дети.
Мой ребёнок и мои долги.
Да привычка жить не по указу,
Даже если жизнь – совсем не мёд…
Если кто не умирал ни разу –
То меня едва ли он поймёт.
Вот будь я котёнком, тебе о любви бы мурлыкал,
Свернувшись калачиком рядом с твоею рукой,
В молочное блюдце усатую мордочку тыкал
И радовал всех, что пушистый и мягкий такой.
А будь я щенком, то встречал бы заливистым лаем,
Домашние туфли тебе приносил бы в зубах,
И мячик гонял бы, хвостом от усердья виляя,
И грозно рычал, посторонним мужчинам на страх.
Будь я попугаем, всё мог за тобой повторять я,
Тревожа вечерний покой бодрым хлопаньем крыл,
И лапкой сквозь прутья тебя теребил бы за платье…
А будь я удавом, давно бы тебя удавил.
Неужто звезда боевая моя
Не будет ко мне справедлива?
Пустой холодильник, заела семья,
А главное, кончилось пиво.
Негоже с тобою весь век куковать
И ржавым лечиться нарзаном –
Я хату покину, пойду воевать,
Уйду в тёмный лес к партизанам.
Всегда за Отчизну готов порадеть,
А штатские брошу привычки,
С досады в засаде я буду сидеть,
Пускать под откос электрички.
Могу из врагов понаделать калек
Своим партизанским ударом.
Я всем супостатам – как Вещий Олег,
Что мстил неразумным хазарам.
Куда ни поеду, куда ни пойду –
Наполнят мне доверху кружку,
А если охота – ещё заведу
Себе боевую подружку.
Нам будет в землянке вдвоём хорошо,
Она улыбнётся счастливо…
…Сама виновата, что в лес я ушёл:
Ну что бы не сбегать за пивом?!
Когда слабеет дух и стонет плоть,
Когда вокруг я зрю чужие лица –
Ты в свой покой впусти меня, Господь,
Хочу к Тебе поближе поселиться.
Я знаю – там прекрасные врачи,
Я знаю – там стерильные палаты,
Но на двери табличка: «Не стучи!» –
Для тех, чьи души больше не крылаты.
Не много слов осталось про запас,
Моленья не помогут и гаданья,
Когда Тебе, кто лечит, – не до нас:
Ты исцеляешь язвы мирозданья.
Уже мне до небес подать рукой,
Струится время млечною рекою,
А я всё рвусь в приёмный Твой покой –
Чтоб приняли, оставили в покое…
Некий мастер душу мрамора раскрыл,
Он не спал, не ел и не ходил налево,
День и ночь трудился из последних сил –
И прекрасной вышла каменная дева.
Миг триумфа для ваятеля настал:
Этот лик собой затмил живые лица.
Скульптор статую поднял на пьедестал
И оставил в одиночестве пылиться.
Но однажды гость, прохожий человек,
Дух покоя в этом доме потревожил,
И хоть был он по рожденью древний грек,
Только выглядел значительно моложе.
Видно, путнику той ночью не спалось,
Заглянул он ненароком в мастерскую –
Никогда до той поры не довелось
Видеть женщину красивую такую.
Он по каменным погладил волосам,
Очень нежно тронул мраморные груди
И губами прикипел к её устам,
Сжав в объятьях, как умеют только люди.
Не осталась без ответа эта страсть –
Дело в мраморе, в богах или в моменте,
Но красотка ожила и отдалась
На своём, таком привычном, постаменте.
Дверь открылась. Побелевший, словно мел,
Входит скульптор, шум заслышав, весь в тревоге.
Он, любовников узрев, окаменел
И застыл навеки прямо на пороге.
Удивлялся после греческий народ:
Что за странная скульптурная затея?
«И зачем тут этот каменный урод?!» –
На него кривила губки Галатея.
Вздорная муза истории Клио
Линию чертит капризно и криво.
Возраст младенчества – время Адама.
Каин. Исход. Разрушение Храма.
Юности возраст. Костры инквизиций.
Всё повторится. И вновь повторится…
Войны. Чума. Мятежи и восстанья.
Солнце Испании. Горечь изгнанья.
Рейнские бюргеры. Польские паны.
Кровью – за кров, за надежды – обманы.
Пьяных казаков беспутные силы.
Гетман Хмельницкий. Могилы, могилы…
Нас не спросили, а мы не просили –
Шутка: еврей, а родился в России.
Зрелость. Погромы и поступь прогресса.
Клич «Бей жидов!». Кишинёв и Одесса.
Гром! (революций, гражданской войны ли?).
Прадед. Местечко. Его там убили.
Красный террор. Сталинизма победа.
Время расстрела профессора-деда.
Несть им числа – без вины виноватым
В тридцать седьмом – прочерк – тридцать девятом.
Новый порядок совсем недалече.
Время Дахау. Освенцима печи.
Клио пунктир провела неумело –
Гетто в Варшаве так долго горело…
Время новейшее, время парабол.
О Агасфер, возвращаться пора бы!
Только куда? Где отверженным рады?
Там ли, где бьют смертоносные «Грады»?
Там ли, где зёрна террора и страха
Сеет шахид, поминая Аллаха?
Клио, какая ты злая девчонка! –
Что за окружность выводит ручонка?
Не потому ли по кругу мы ходим,
Место себе на земле не находим?
Как же за эти века мы устали!
…А карандашик рисует спирали.
А сугробы-то – совсем не на годы,
Не нырнуть в них, как детишкам, с разбега.
И не выпросить взаймы у природы
Ни любви, ни прошлогоднего снега.
Хоть зима пока по-прежнему в силе,
Не дождаться нынче нам снегопада.
Мы и так уж, где могли – наследили,
А по белому топтаться не надо.
Наше прошлое нам дышит в затылок
Еженощно – и настойчиво очень.
Лёд непрочен, и февраль этот стылый
Основательно дождями размочен.
Не хочу ни горькой водки, ни чаю,
Ни играть, как будто трагик на сцене.
Слишком часто я делился печалью
С кем попало, а не с той, что оценит.
Мы с тобою, словно снежные люди,
Порожденья бесконечного спора.
Но зимой влюбляться лучше не будем,
Ибо зимняя любовь тает скоро.
Мы будем пить за тех, явленье коих
В пределы наших юношеских коек
Нам тонус поднимало и настрой.
О, где вы нынче – Светы, Риты, Наты?..
Хотя мы все давно уже женаты,
Вас вспоминаем с тайной теплотой.
Эй, кто подаст нам в прошлое карету? –
Проведать эту… или даже эту…
Ханжи заноют: «Бес в ребро! Каприз!»,
Но тянет с прежней силою влюбиться,
И пусть карета в тыкву превратится,
А кучер – в крысу. Я плевал на крыс!
Вдохнуть бы снова дух манящих комнат,
Где нас уже едва ли кто-то помнит:
Таких, как мы, дружков велик запас
У девочек, что на глазах умнели
И взять от жизни многое умели,
И нас совсем не ждут. А ждут – не нас.
Но это вздор! – Они нам будут рады,
И кто-то обретёт любви награды,
Да кто решил, что нам – не по годам?!
Так выпьем, старина, по сто на брата
За женщин, что любили мы когда-то.
И – стоя. Потому что пьём за дам.
Анне Людвиг
Пока крутились мы в водовороте дел,
Стремясь увидеть дно бездонного колодца,
От яблока судьбы весомый кус отъел
Прожорливый червяк, что временем зовётся.
Похоже, что на жизнь придётся поднажать,
Покуда нам с тобой Танатос дал отсрочку.
Не надо выбирать, в какой земле лежать,
Достойней понимать, когда поставить точку.
Пришла пора решать не на «авось», не «вдруг»,
Отмеривать слова ответственней и строже,
И сердце не беречь от горечи разлук,
И врезать от души по негодяйской роже.
И если надо плыть за горизонт опять,
Предложит хитрый рок шторма ли, глубину ли:
Ведь это не для нас – на отмели стоять,
О, только бы друзья так часто не тонули.
Пусть пьяный «патриот» с утра орёт «ура»,
Равняя нашу жизнь с ценой дорожной пыли,
Но мы горды не тем, что плавать мастера,
А тем, что никого другого не топили.
Ах, какой чудесный лайнер! – вот билеты, дорогая,
Поплывём по океану прямо в прошлое с тобою.
Там другая атмосфера, обстановка, жизнь другая,
Мы успеем расплеваться с сухопутною судьбою.
Капитан – в парадной форме, и блестит на солнце кортик.
Пассажиры в первом классе франтоваты и беспечны.
А оркестр корабельный грянет: «Ты морской мой котик!»
(Этот марш я сам придумал – про любовь, что длится вечно).
Вот уже платками машут – до отплытия минута,
И шампанское открыто с громким выстрелом и пеной.
Посмотри-ка, нам досталась обалденная каюта,
И форель на ужин будет, слава коку, обалденной.
Ты проблемами, мой ангел, не грузи меня сегодня –
В судовом журнале запись: я – Herr Niemand*, просто странник.
Ах, какой чудесный лайнер! … А когда убрали сходни,
Мы узнали: наш кораблик называется «Титаник».
_______________________________________________________
*господин Никто (нем.)
Твои глаза, как серые каменья,
Не пропускают солнце и дожди.
Какие мне ещё нужны знаменья? –
Зрачки кричат: «Спасения не жди!»
Я верю, что ещё во время оно
Они таили смертную печать,
И ты, моя милейшая Горгона,
Мужчин любила в камни превращать.
Но я тебе давно по духу ближний,
Не попадусь в расставленную сеть:
Мой взгляд и холоднее, и булыжней,
А сердце научилось каменеть.
И мне не страшно жить среди камней,
Как я, тепла лишённых и корней.
* * *
Город тихо каменел. Каждый провод – нерв.
Разве кто-нибудь умел так влюбляться в стерв?
Разве кто-нибудь мечтал о такой судьбе?
Голубь гадость прокричал. Значит, о тебе.
А потом какой-то дог пиццу ел из рук.
Видно, тоже одинок среди разных сук.
Слюни горькие не лей, пистолет – хвостом!
Верно, дома веселей, только где наш дом?
Что, хвостатый, изнемог? Где твои друзья?
Жить с нуля? О, ты бы смог, это мне – нельзя.
Мне бы надо на вокзал. Или в самолёт…
Я б такое ей сказал!.. Впрочем, не поймёт.
Разговоры нам двоим, что собаке – плеть…
Буду с городом твоим молча каменеть.
Ну за что, о Боже мой, сердце – на излом?
Знаю: мне пора домой. Только где мой дом?..
Ах, оставь нелепый гонор,
Гостья из дневного мира!
Ты сегодня – только донор,
Только пища для вампира.
И не я тому виною –
Знать, угодно высшей силе,
Чтобы ты ночной порою
Подошла к моей могиле.
Ты не верила в расплату,
Не догадывалась, что ли,
По кровавому закату
О своей печальной доле?
Умолять смешно и поздно,
Неужели позабыла,
Как любовь мою бесслёзно
Ты живьём похоронила?
После крестик в изголовье
Рисовала тонкой веткой…
Я ж спустился за любовью,
За своей несчастной деткой,
В царство мрака, что однажды
(Но навеки!) смертных ловит.
И обрёк себя на жажду –
На большую жажду крови.
…Больше нет любви и мести.
Смерть отметит час и дату.
Мы пройдём с тобою вместе
По кровавому закату.
Если встретимся когда мы
В счёт дарованных нам сроков –
У моей Прекрасной Дамы
Есть причины для упрёков.
Что промчались годы наши,
Близок час большой расплаты,
Ну, а я деньжат не нажил
И не вышел в депутаты.
Что плевал на пересуды,
Целовался с кем попало,
Долго холил веру в чудо,
А потом она пропала.
Что уже не слышу грома,
Загуляв по белу свету,
Что давненько не был дома,
Да и дома больше нету.
Что не выгляжу героем,
И всё чаще сердце – комом,
Что завыть готов порою
На наречье незнакомом.
У меня полно пороков,
Среди них два-три – опасных…
…Хорошо, что от упрёков
Отучил я Дам Прекрасных.
Ах, Гретхен, ни к чему нам философия,
Где правит страсть – дороги нет иной.
Ты даже не встречала Мефистофеля?
Нет, я – не он. А он идёт за мной.
Прекрасные мгновения – утопия,
И оптимизму, детка, не учи.
Ты знаешь, как от чёрной мизантропии
Мрут даже записные хохмачи?
А я – любитель: более ли, менее
Любил валять по жизни дурака
И ждал своё заветное мгновение,
Растягивая встречу на века.
С меня довольно безнадёжья этого,
Я все сомненья изгоняю прочь.
Чёрт – чёртово возьмёт, поэт – поэтово,
А мы с тобой – хотя бы эту ночь.
Потом исчезнет страсти опрометчивость,
Останется лишь память жарких тел.
Могу ли пожалеть твою доверчивость,
Коль душу я свою не пожалел?
Скорее упади ко мне в объятия,
Об этом после будет чудный стих.
Люблю сильней, чем сорок тысяч братьев, я
(Как позже скажет некий датский псих).
О том, что будет, – знаю всё заранее.
Как будто кровь, с небес стекла звезда.
Ещё успеем загадать желание,
Да жаль – ему не сбыться никогда.
(жалостная, написана в виде подражания жанру т.н. "вагонной баллады" и предназначена
для исполнения в пригородных поездах)
Я в гости шёл – да нет, летел –
К одной особе в день осенний,
Мечтая о сплетенье тел
И о сердец соединенье.
Себе твердил: всё будет так,
Я верил в добрые приметы
И прихватил с собой коньяк
Да шоколадные конфеты.
Мне пела гимн моя душа,
Я подпевал ей в том же тоне –
Уж больно дама хороша
(Прекрасней всех в микрорайоне!)
Бела, как ангела крыло,
Нежна, как бархат у индусов…
Но как, однако ж, подвело
Несовпаденье наших вкусов.
Едва бутылку достаю,
А у неё в глазах тревога:
Мол, то да сё, коньяк не пью,
Вот разве водочки немного.
Сижу в унынье и тоске:
Где справедливость мирозданья?
Все магазины на замке,
Поскольку час давно не ранний.
А утром надо на вокзал,
Ведь я работаю, однако.
Ну что ж никто не подсказал
Что только водку пьёт, собака?
Мы говорили о стихах,
О жизни не совсем удачной,
А я читал в её глазах
Тоску по белой и прозрачной.
Я анекдотик ей ввернул,
Я на гитаре выдал нотку...
(Эх, кто бы раньше намекнул,
Что пьёт, зараза, только водку).
Гляжу – неловко ей самой,
Заговорила вдруг о муже.
Я понял: мне пора домой,
Ведь здесь я никому не нужен.
Хотя – уютная постель,
Хотя – убойная красотка,
Но ей плевать на мой «Мортель»,
Нужна ей, стерве, только водка.
В башке был полный кавардак,
Я успокоился немножко
И махом выпил весь коньяк,
А после вышел… из окошка.
Я жив, но травма велика:
И ногу повредил, и глотку.
Не пью я больше коньяка –
Подкиньте, милые, на водку.
Не к лицу паникёрство мужчинам,
Но не будем темнить, господа:
Не подняться нам к светлым вершинам,
Нам остался лишь спуск в Никуда.
Что же тешить себя ерундою
И, как дерево, плыть по воде,
Если не разойтись с Никудою,
Если по уши мы в Никуде?
Не отвечу, с кем спустимся вместе,
Как планирует каждый живой:
Это райский приют многоместен,
В Никуда – путь для каждого свой.
Пусть ревнители в рвении строгом
Воздевают персты свои ввысь,
Ну, а кто возомнил себя Богом, –
Тот о Чаше уже не молись.
В то, что мёртвым не больно – не верьте,
Даже если в запасе века…
А бывает ли смерть после смерти –
Я про это не знаю пока.
ШУТКИ НОЧИ
А мне сегодня всё равно –
Как на духу, могу признать я –
С кем буду пить вдвоём вино
И чьи перетерплю объятья.
Не стану маяться виной,
Стоять, потупив долу очи:
Поскольку нет тебя со мной,
Всё остальное – шутки ночи.
А ночь шутить всегда вольна
И наводить свои порядки,
Она в любые времена
Впотьмах устраивает прятки.
И если ловятся не те,
То отпускать их смысла нету,
Ведь перепутать в темноте
Чего уж проще – ту и эту.
Но чуть рассвет – скорее прочь,
Забуду и слова, и лица:
Весь аромат, что дарит ночь,
С восходом солнца испарится.
И это, право же, смешно –
Тревожить днём ночные тени,
Ведь без тебя мне всё равно
Не знать ни муки, ни спасенья.
НОЧЬ РОЖДЕНИЯ
Луны залётный луч скользил по нашим лицам,
И падал на ковёр, и крался на кровать,
И был подобен он лишь детям или птицам,
Которые пока не научились врать.
А мы с тобой грешны, мы знали, что хотели,
Мелодия в ночи на наш явилась зов,
Но выучить слова мы так и не успели,
Поскольку было всё понятно и без слов.
И ворвалась к нам страсть, и не было печали,
Лишь только влага губ на мраморе плеча,
Нас музыка звала, но сами мы молчали:
Когда поёт Любовь, влюблённые молчат.
Как жаль, что рассвело, короткий век у глянца.
Две блёстки на полу и пустота в руке…
Заканчивалась ночь рождения романса,
Известного двоим, не спетого никем.
«Ах ты, мой уцелевший солдатик...»
Юрий Арустамов
Перо к моему не равняют штыку,
А ноги совсем устали.
Поэт про меня сочиняет строку,
Что мне не хватало стали.
И будут за мягкость меня порицать,
И быстро найдут изъяны –
Того очень просто склонять без конца,
Кто плавкий и оловянный.
Который тут «стойкий»? – стоять изволь
Не возле шатра маркитантки,
Но там, где поставит тебя король
(Что раньше служил в охранке).
Куда ты с любовью своей полез?
Ты просто позор для роты!
А выправка где? Где пуговиц блеск?
Стране нужны патриоты!
Отставить вопросы! – они не для вас,
Солдат рассуждать не вправе.
Ударить по шведам! Бомбить Кавказ!
И нет про любовь в Уставе.
Я буду смешнее, чем танк без брони,
Когда вскочу по тревоге.
А обе ноги – как болят они,
Хоть я давно одноногий…
Мне бы жизнь другую! – ту, мою,
Злостно слямзили которую.
Вот сижу, о бабах думаю
Да любуюсь местной флорою.
Угорать сейчас с принцессами,
Да с графинями бы маяться –
Я б командовал процессами
И не стал бы графоманиться.
Смог бы баловать их баньками
И учтивыми повадками,
Афанасьевскими байками
Да ликёрчиками сладкими.
Мне б, на зависть всем романтикам,
Чтоб не знал я огорчения,
Предлагали губки бантиком
И другие извращения.
Одарили б страстью пылкою,
Оценив моё внимание,
Не сидел бы я с бутылкою
От красот на расстоянии.
И вершин достиг бы скоро я.
А хочу того не дико ли?
…Мне бы жизнь вернуть, которую
Так бессовестно заныкали!
Молчалины блаженствуют на свете!
Карету мне!.. Но чувствую, друзья,
Объехать их не то что на карете,
Но даже и на «мерине» нельзя.
Молчащие ползут вперёд и выше,
В молчанье – сила, в нём же – и уют.
Вам могут подтвердить коты на крыше:
Порой за «мяу» очень даже бьют.
Зато у промолчавших жизнь – малина,
Все боли их обходят стороной.
(Как говорила некогда Марина,
«Мне нравится, что вы больны не мной»).
На кой им, извините, наша жалость?
Зачем в них мечем стрелы сгоряча?
О, как же замечательно молчалось
В эпоху Леонида Ильича!
Хотя свободы нам и не давали,
Но мог о ней молчать любой герой,
А мы из самиздата узнавали,
Что кто-то кое-где у нас порой…
Мы пережили бессловесность эту,
Что ж тошно так от молчаливых душ?
Готов орать: «Карету мне, карету!»
Куда угодно – в Баден, в Мюнхен, в глушь…
И вечер не вечен, и ночь не успеет помочь,
Застыну на старом причале в тоске и печали.
Мой транспорт речной отбывает из гавани прочь,
Вот только дождётся меня – и немедля отчалит.
Как холодно стало – к зиме не готов я совсем,
Но рад, что кончается эта бездарная осень.
Вчера – не поверишь – мне было всего сорок семь,
Вчера сорок семь, а сегодня уже сорок восемь.
Ещё я бутылку за здравие выпить могу,
И женщин люблю, и в монахи пока не постригся,
Но сам от себя свой последний обол берегу
В уплату Харону – до правого берега Стикса.
Да что же это делается, братцы? –
Как рано душу леденит усталость,
Уже не в силах весело смеяться,
Спасибо, хоть ирония осталась.
А помню, как тащили вверх салазки –
Крутой подъём казался пустяковым,
И верил я тогда в любые сказки,
Вверяя счастье сломанным подковам.
Мечтал: «Коль полюблю – так королеву!»
Сбылось: я полюбил, но – ледяную,
И чувствую, как холодеет слева,
И до весны едва ли дотяну я.
Ну вот и получили, что хотели –
Теперь куда нам друг от друга деться?
На брачной остывающей постели
Так зябко, что вовеки не согреться.
Ведь даже по ночам одно и то же,
Когда уж и постель – без интереса,
Когда объятье – как мороз по коже...
Но подрастает снежная принцесса.
А Герда – та на всё со мной готова,
Опять сулит любовь и тёплый дом мне.
…Из льдинок я выкладываю слово,
Но вот какое – я уже не помню…
Не прошло и часа – мы почти пылаем,
Если не пылаем, то уже искрим.
Цербер нас встречает дружелюбным лаем
И хвостом виляет только нам двоим.
Не прошло и года – мы почти остыли,
Разве что сердечки тлеют до поры.
Добрые данайцы путь к нам позабыли:
Что на нас данайцам расточать дары?
Не прошло и жизни – холод и простуда,
Просто даже нечем растопить тоску.
На десерт предложат фирменное блюдо –
Печень Прометея в собственном соку.
Мерцает тусклая звезда
В немыслимой дали…
Как тяжко знать, что навсегда
Оторван от земли.
Зачем я застил столько лет
Собою белый свет,
Когда в итоге смысла нет,
Когда опоры нет?
Я был, как вы, и жил, как вы,
О люди и кроты:
Не подымая головы
От вечной суеты.
Богов усердьем веселя,
Работал, сколько мог.
Но пробил час, когда земля
Уходит из-под ног.
И я сказал себе: «Чудак,
Перед тобою высь,
Ты жил не так, ты жил не так –
Попробуй, поборись!»
Я упивался той борьбой,
Пока хватало сил,
Сцепившись со своей судьбой,
Почти что победил.
А люди счёт иной вели
И ахали вдали:
«Ах, он оторван от земли,
Оторван от земли!»
И мелкой злобы не тая,
Что я не приземлён,
Насочиняли, будто я
Одной землёй силён.
Но помнит эхо древних скал
И помнит звёздный лес
Того, кто землю потерял
И не обрёл небес.
Когда тебя поманит бес налево,
А долг супружний как бы не велит,
Ты вспомни, что была не первой Ева,
Поскольку раньше всех была Лилит.
...Нам вечно суждено в Лилит влюбляться,
Однако в жёны Еву взять спешим.
Шалом, шалом, привет тебе, Моше!
Ту землю, что искал, нашёл ты ныне?
Во сне всё чаще плачет о душе
Твой блудный сын, оставшийся в пустыне.
Теперь короче дни, длиннее ночь,
А в остальном – обычная картина:
Здесь мой оазис, здесь жена и дочь,
Волы, ослы и прочая скотина.
Здесь моего шатра немая тень.
Здесь лишних сорок лет живу на свете.
А если нам назначен Судный день,
То так ли важно, где его мы встретим?
Мне говорили, что тебе видней
От прочих всех сокрытое до срока.
В пустыне, как известно, нет камней,
И это очень кстати для пророка.
Но я упал и руки распластал,
И берег свой обрёл, подобно Ною.
Мне повезло: ты для меня не стал
Посредником меж Господом и мною.
Все, кто ушёл, – в песках лежат давно,
Убитые смертельным переходом.
А я вот жив... Увы, мне не дано
Перед кончиной быть с моим народом.
Ни марша нам не надобно, ни вальса,
И раздражает самый робкий звук.
Факир был пьян, и фокус не удался,
Не помогла факиру ловкость рук.
Я расскажу – ты только сядь поближе –
Про то, как сильно я тобой болел,
И даже сам не знаю, как я выжил,
Каким случайным чудом уцелел.
Пускай факир наигрывает в шутку,
Но для змеи таких понятий нет,
Она не хочет танцевать под дудку,
А у него на яд иммунитет.
Я расскажу – ты только сядь подальше –
Про то, как пережил я этот год.
Из рук твоих я принял столько фальши,
Что никакая правда не убьёт.
Тот волосок таинственный порвался,
Которым я привязан был к тебе.
Играй, факир, раз фокус не удался,
Да что на дудке? – Сразу на трубе…
Я сижу на камушке у Понта.
Амфора пуста. Конец леченью.
И, конечно, вовсе не для понта
В ней пошлю папирус по теченью.
Друг мой, мы с годами не умнеем!
Я уже лет двадцать не был дома.
Сам себе кажусь не Одиссеем –
Бесприютным сапиенсом, хомо.
Обогнули самый хитрый риф мы,
Распознали бабские приманки,
А живу я у прикольной нимфы
(Где-то в чём-то – даже нимфоманки).
Мне уже порядком надоело
Шляться по гетерам с фраерами.
Пенелопа кличет по э-мейлу:
Можешь возвращаться, но – с дарами.
Но о ней наслышан я немало
Самой сочной прозой – не стихами:
Выткала, собака, покрывало
И на нём резвится с женихами.
Запустила дом, хозяйство, дачу…
Как-то написал я Пенелопе,
Что про Телемаха все судачат,
Будто запил он и лук мой пропил.
Вопрошал: где воспитанье сына?
Даже не ответила, собака.
Вымахал большой уже детина,
Абсолютно вне семьи и брака.
Давеча знавал одну деваху –
Мужиков в животных превратила,
Я б её сосватал Телемаху,
Красота – и впрямь большая сила.
Как осточертели бабы эти!
Скоро ворочусь я непременно
На Итаку, где жена и дети…
В общем, жди. С приветом от Сирены.
*
«Отдых на море с женой»
(Николай Мельник)
Хочу нырнуть в морскую глубину,
Однако, вечным чувством дорожу я:
На море каждый раз беру жену,
И каждый раз, естественно, – чужую.
*
«Никогда в Японии я не был...»
(Сергей Вебер)
Не бывал в Японии ни разу,
Для России интеллект храня,
Даже гейш не видел косоглазых...
Как японцы заждались меня!
*
"Я ловлю миллионы губами"
(Кошка в Заливе)
Алмазы лежат у меня под ногами,
И жемчуг зажат перламутрами щёк.
Ну да, я ловлю миллионы – губами,
Но чем выдаю миллиарды – молчок.
*
"Мне отчего-то вспомнился Есенин!"
(Олег Дегтярев)
Рождался день (естественно, осенний).
Бутылка водки стыла на столе.
Опять Олегу вспомнился Есенин
(Должно быть, он подумал о петле).
*
"Расчешу я кудри..."
(Ларита Цареградская)
Расчесала уже я кудри,
Подмигнула уже другому...
Вдруг он гаркнул: - Мозги не пудри!
Ну-ка, милая, марш до дому!
*
«Амур и Психея»
(Александр Бондарь)
Я вам скажу – Амур меня убей! –
Что у богов отвратные повадки,
И в наше время не сыскать Психей,
Зато весьма обильны психопатки.
*
«Не будем много говорить...»
(Полина Брейман)
Давай забудем лишние слова,
Что языком трепать, не уставая?
Во-первых, я, конечно же, права,
А во-вторых... опять-таки, права я.
*
«Мне сладок яд твоей любви...»
(Женя Ренар)
Когда огонь горит в крови,
Зачем слова, скажи на милость?
Мне сладок яд твоей любви...
Ну вот! Опять я отравилась.
*
«Виват аппендициту!»
(Геннадий Антонов)
Мне доктор, усмехаясь, говорит:
– Что ж ты воспел один аппендицит?
В твоих стихах прославиться могли б
Бубонная чума и птичий грипп.
*
"Я не боюсь забыть тебя"
(Алина Байбанова)
Предупреждаю, не грубя,
Еще не начиная драться:
Я не боюсь забыть тебя,
Но ты – не вздумай и пытаться!
*
"Что я ищу в твоих глазах?"
(Зарина Яруллина)
Ах, оставь свой глупый страх,
Будто я тебя пасу.
Что ищу в твоих глазах?
Что найду в твоём носу?
*
"Дайте мне таблетку от сегодня"
(Наталия Фиалковская)
Дай-ка от "сегодня" мне микстуру,
От "вчера" засунь таблетки в стол,
Поскорей измерь температуру
И от "завтра" сделай мне укол!
*
«Поэзия – почти шизофрения...»
(Виктор Евсеев)
Читатель виноват, куда не ткни я,
А с авторами нам должно везти.
Поэзия – почти шизофрения,
Но можно и нарваться без «почти».
Мой ангел в небеси играет менуэты.
Вчера ещё, как тень, он следовал за мной,
А нынче вышел срок, отбой пропели флейты,
Хранитель улетел, и пусто за спиной.
Да, он умел хранить, он в этом деле первый,
Умел бедовый нож от сердца отводить,
И вынуть из петли, когда откажут нервы,
И пьяному авто дорогу заградить.
Терпенья образец и ангельского долга,
Он так меня хранил почти до сорока,
Но наступил конец, я крикнул: "Ты надолго?"–
А он махнул крылом и взвился в облака.
Хранитель улетал, но по пути всё чаще
Оглядывался вниз и тихо повторял:
"Зачем хранить того, кто загодя пропащий,
Кто жизнь растратил зря и душу растерял?"
Его на небесах ждёт ангельское пенье,
Там арию ему сыграют на трубе.
А здесь остался тот, кто отдан на храненье
Лишь самому себе, лишь самому себе.
* * *
Не ревную! Значит, не люблю.
Я тебя от сердца отскоблю.
Постепенно выведу следы
Старой боли с запахом беды.
Лжива! Не добра! Не хороша!
…Отчего ж так мается душа?
Качнулась и скрипнула старая лодка,
И чайки над нею кружить не хотели.
Есть где-то на севере бухта Находка,
А нам попадаются бухты-потери.
Гребём без азарта, давно без азарта,
Ах, только б не рифы, ах, только б не мели.
А жизнь развернулась, как старая карта,
Легко обнажая свои параллели.
И страсть не прикинется больше любовью,
Зато под рукою, всегда под рукою
Тоска, что казалась смертельною болью,
И боль, что не стала последней тоскою.
Глядят удивлённо пугливые рыбки
На нас, что так много штормов пережили,
Но снова готовы платить за ошибки,
Причём за чужие, совсем за чужие.
А ветер солёные брызги сдувает,
А чайки над нами застыли в печали,
А берег всё дальше от нас уплывает,
И больше никто нас не ждёт на причале.
Судьба ещё не началась,
а жизнь уже за половиной.
Холодный ветер бьёт в лицо,
и листья мятые летят.
На чей же мне отдаться суд,
куда теперь идти с повинной?
С меня за всё по полной спросят –
и, уж конечно, не простят.
А ты качаешь головой
в своей жестокой укоризне:
Совсем, совсем не для меня
ты выплетала ночью сеть.
За каждый звёздный час с тобой
плачу десятилетьем жизни,
И только жаль, что до конца
мне расплатиться не успеть.
Про застарелые грехи, обиды и волненья
Забудут новые враги и прежние друзья,
Поскольку в этом мире всем отпущено забвенье,
Нельзя забыть лишь одному: забытому – нельзя.
Ведь он – забытый, и ему уже не будет хуже,
И можно по нему ступать и сквозь него бежать.
Теперь не то что зеркала, но даже просто лужи
Его прозрачное лицо не в силах отражать.
Он будет тихо повторять все траурные марши,
Ведь он – забытый, и ему не станут запрещать.
Он будет с мёртвыми молчать: они ведь тоже наши,
Они такие же, как мы, их нужно навещать.
Он может не спеша скользить среди имён и отчеств,
Среди калиток и оград, заржавленных давно.
И там, у них, и здесь, у нас, так много одиночеств.
Однако, всем дано забыть. Забытым – не дано.
Ему нельзя сказать: уйди, и это верный признак,
Что он надолго позабыт, навеки позабыт.
Что человеку человек – не более, чем призрак,
Кого судьба не сохранит – забвенье сохранит.
* * *
Под уклон идёт дорога –
Видно, жребий мой таков,
Но гоню я от порога
Всех гадалок и волхвов.
Может, снова настрадаюсь,
Только это наперёд
Не предскажет Нострадамус,
А предскажет – так соврёт.
Ибо Тот, кто гасит свечи,
Кем измерена вина –
Не прислушается к речи,
Не заглянет в письмена.
Наказуя и врачуя,
Он своё воздаст всегда.
А людского не хочу я
Оправданья и суда.
* * *
Небо завешено сеткой дождя,
Лужицы строят дурацкие рожи.
Сколько твердил: уходи – уходя,
Просто иначе уйти ты не сможешь.
Будешь стоять от любви далеко,
Тупо раскладывать даты и числа.
Раньше умел расставаться легко,
Только с годами совсем разучился.
Ты разучился не верить слезам –
Видимо, смолоду плохо учили,
Хоть разорён в твоём сердце Сезам,
Хоть и сокровища все растащили.
Время нельзя поворачивать вспять,
Даже не надо к нему прикасаться.
Так ли уж важно, с кем будешь ты спать?
Много важней, с кем хотел просыпаться.
Ты опоздал, и пощады не жди.
Вот лабиринт, что придумали греки.
Знаешь ведь сам: уходя – уходи,
Или рискуешь остаться навеки.
* * *
Я молчания не нарушу –
За меня всё прошепчет ветер
Под смывающей пятна фальши
Чуть косящей струёй дождя,
Еле слышно продует в душу,
Что пора уж распутать сети,
Что нельзя нам ни так, как раньше,
Ни по-новому нам нельзя.
Что любовь наша стала мукой,
Все сомненья плеснув наружу,
Все надежды топя в запрете,
Смяв сиреневые мечты.
Я тебе не скажу ни звука,
Я молчания не нарушу –
За меня всё прошепчет ветер...
...Но его не услышишь ты.
Напрасно дверь так плотно
Прикрыла ты, мой свет:
Я человек залётный,
В окошко - и привет.
Над домом и над садом
Взлечу, как рассветёт.
Не надо, ах, не надо
Меня, как птицу, влёт.
Таким не нужно в стаю,
Таким не вить гнезда.
Прощай, я улетаю
Отсюда навсегда.
Надену плащ походный
И шляпу набекрень.
Я человек залётный,
Я здесь всего на день.
А почему не на два? -
Зачем тянуть, мой свет,
Не надо, ах, не надо!
В окошко - и привет.
Прости, я улетаю,
И помни обо мне,
Покуда не растаю
В прозрачной вышине.
Ничего, что я пишу
Наудачу –
Ни о чём не попрошу,
Посудачу.
Прочитаешь, не браня –
И спасибо.
Как живётся без меня,
Meine Liebe?
Что узнала о судьбе?
Не укрыться?
С кем скучается тебе,
С кем не спится?
А на что свой вечный страх
Примеряешь?
А кого во всех грехах
Обвиняешь?
Или есть один, вдвойне
Виноватый?
Вспоминаешь обо мне
Хоть когда-то?
Не накликивай беду,
Сделай милость –
Мне удача на уду
Не ловилась.
Дом – другой, страна – не та,
Но не боле.
Я не нажил ни черта,
Кроме боли.
И в немецкой стороне
В песне спетой
Не помянут обо мне
Марта с Гретой.
Что тут ждать от сентября –
Неизвестно.
Мне не просто без тебя,
Если честно.
Нас никто за сотню лет
Не рассудит.
А назад дороги нет
И не будет.
Вот опять тебе пишу
Наудачу,
Нежных слов не попрошу,
Не растрачу.
Вспоминаешь, не браня –
Так спасибо.
И не плачь там без меня,
Meine Liebe.
Навязчивый мотив, немодный и унылый,
Ты будешь повторять, пока не надоест,
О грустный мой Пьеро, что смыл с лица белила
И сбросил мишуру, и в джинсы перелез.
Театра нет, а ты играешь поневоле –
Не то что за гроши, а просто без гроша.
Кому нужны твои трагические роли?
Кому нужна твоя печальная душа?
Ах, двадцать первый век брезглив и избалован.
Газетой не шурши, оставь свои мечты:
Хоть объявлений – тьма, но требуется клоун,
И вовсе никому не требуешься ты.
А курточка уже до дыр поизносилась,
И подтекает кран, и дребезжит кровать.
К тому же начался у Коломбины климакс,
На то, что рядом ты – ей глубоко плевать.
Припомнится тебе холодными ночами,
Как зал рукоплескал и сыпались цветы.
Но кто-то лишь пожал крылатыми плечами,
И занавес упал с небесной высоты.
Запеть бы от души, да что-то не поётся.
Всяк позитива ждёт, но где он, позитив?
Тебе смешно до слёз, и значит, остаётся
В полночной темноте насвистывать мотив.
Когда задёрнут занавес заката,
Показывает память, как в кино,
Того, кто на Амуре был солдатом,
На Волге с речниками пил вино,
Учил детей в провинциальной школе,
Носил значки, как будто ордена,
И был не из последних в комсомоле,
И верил в то, что родина – одна.
Он не привык и не умел сдаваться,
Всегда готов из храма гнать менял.
Жаль, поздно научился целоваться,
Чем сверстниц несказанно удивлял.
Он торопился жить – скорей, скорее! –
Как с ледяной горы, летел, скользя.
К тому же оказался он евреем,
И это было изменить нельзя.
А век гремел на площади парадом,
Вождей меняя в зеркале кривом.
И женщины ложились, как снаряды,
Всё ближе – в полном блеске боевом.
Придётся помотаться по планете,
Чтобы понять, спустя немало лет,
Что жизни смысл – не женщины, а дети,
Другого смысла, может быть, и нет.
Смотреть назад – недобрая примета,
Но он и Вечность – давние друзья.
К тому же оказался он поэтом,
И это было изменить нельзя.
Уж не надеясь выбиться в герои,
Вдруг осознал, прощаясь со страной,
Что жизнь бывает не одна порою,
А родины – и вовсе ни одной.
Когда-то он хотел быть капитаном,
Мечтал объехать сотни дальних стран
И переплыть четыре океана,
Но время сносит в пятый океан,
Которого совсем на карте нету,
Раскинутый не в ширь, а в глубину –
Тот океан, куда впадает Лета
И гонит Стикс тяжёлую волну.
Король разражается бранью отборной:
Поведали верные лица,
Что дочка-принцесса и юный придворный
Посмели друг в друга влюбиться.
На замок смертельный обрушился страх:
Любовник под стражей, принцесса в слезах,
Блестят алебарды сурово,
Все ждут королевского слова.
И старый король прохрипел: «Так и быть,
На плаху главу не положим.
Вы вздумали шутки со мною шутить –
Я тоже шутить расположен.
В тебе, рыцарь, я храбреца узнаю,
Поэтому шанс на спасенье даю.
Вот видишь две двери, закрыты? –
В одну из них должен войти ты.
И если судьба тебя нынче спасёт,
Жить в мире и счастье ты будешь.
За дверью одной тебя девушка ждёт,
Ты с ней о принцессе забудешь.
За дверью другой, чтоб смешней подшутить,
Я лютого тигра велел посадить.
Закончится всё до рассвета,
А дочь пусть посмотрит на это».
Не знаю уж как – не скажу, хоть убей, –
Хотя было времени мало,
Отцовскую тайну закрытых дверей
Принцесса внезапно узнала.
Известно ей всё: где красотка, где зверь.
Кивает принцесса на левую дверь.
Но рыцарь недвижим, однако,
Как будто не видит он знака.
Любовь – испытанье. Средь стольких потерь
В ней всяк при своём интересе.
Принцесса кивает на левую дверь,
Но можно ли верить принцессе?
Задумала, может, принцесса с тоской:
Пусть лучше умрёт он, чем будет с другой.
А может, напротив, решила:
Уж лучше с другой, чем могила.
Стоит он в раздумье, а выбор жесток,
И в нём он совсем не уверен.
...Не знаю, что дальше: здесь вырван листок.
Конец этой сказки утерян.
Зачем же мне вспомнилось это теперь?
Влюблённый страдалец... Закрытая дверь...
А может, опять повторится
Та сцена – но новые лица?
Я вижу себя. Предо мною стена.
Две двери. И дело – к развязке.
И женщина есть. И похожа она
На эту принцессу из сказки.
На что же решиться? Попробуй, проверь...
И снова конец неизвестен.
...Принцесса всё так же кивает на дверь –
Но можно ли верить принцессе?
О нет, меня не тянет в стаю,
Не надо ставить мне в вину,
Когда я шерстью обрастаю
И завываю на луну.
Мне самому обрыдло это,
По горло сыт такой судьбой,
Но очень нужно до рассвета
Порой побыть самим собой.
Картавым голосом вороньим
Оглашено в ночной тиши,
Что нет дороги посторонним
В дремучий мир моей души.
Тогда я ухожу из дома
Куда ведёт звериный глаз,
И я б не пожелал знакомым
Со мной встречаться в этот час.
А днём пыльцу лесного злака
С моей стряхнёшь ты головы.
По гороскопу ты – Собака,
Совсем не пара мы, увы.
Пора бы нам поставить точку –
Понятно и тебе, и мне,
Но мой детёныш – наша дочка –
Опять поскуливал во сне.
Она пока что ходит прямо,
Но клык уже торчит чуть-чуть.
Что ждёт её? Не волчья яма,
Так человечий скользкий путь.
Давно охотники уснули,
Но мне не греться у огня:
У них серебряные пули
Уже отлиты для меня.
Ой ты, память моя смоляная,
Помоги мне сгореть без следа,
О крамольной любви вспоминая,
Но любовь не имеет стыда.
Обо всём вспоминается разом –
Море, звёзды и губы твои...
Никого не удерживал разум,
Ибо разума нет у любви.
Так легко по судьбе пробежалась –
И исчезла, как тень меж камней.
Кто любви растолкует про жалость?
Это слово неведомо ей.
Я теперь от неё отгорожен –
Бесполезно, зови не зови –
Частоколом границ и таможен,
Только родины нет у любви.
Кто оставлен – тому остаётся
Пить и пьяные письма писать.
Но из бездны никто не спасётся:
Ведь любовь не умеет спасать.
Это вам не газета, тут не будет вранья.
О письме с того света вы просили меня.
Ждёте почту? Ну что же, я уже не спешу
И на собственной коже своей кровью пишу.
Не понять вам покуда, как мы жили в аду.
Я давно уже чуда никакого не жду.
Но по воле Господней, видно, чудо сбылось,
Если из преисподней мне уйти удалось.
Где отвесные скалы, вековечная сушь –
Обитает немало неприкаянных душ.
Словно древние боги, за скалистой стеной
Мы подводим итоги нашей жизни земной.
Здесь в огне не пылаю, здесь ожоги лечу,
Ничего не желаю, даже жить не хочу.
А тем более – денег: не искупишь беду.
А тем более – девок: их до чёрта в аду.
Но потерь не бывает, если знать наперёд:
Что один потеряет – то другой подберёт.
Даже если из лужи, даже если со ржой –
Только опыт не нужен, если это чужой.
Убывать год от года, не понять ни рожна,
А в конце – и свобода нам не так уж нужна.
И любовь – не награда, как душой ни криви.
Но не надо, не надо горьких слов о любви.
Не она же в ответе, что нельзя сохранить?
Коль зима на планете, то не вьюгу винить.
Не любовь виновата, что безумно в неё
Я поверил когда-то, как в спасенье своё.
Так и пращур понуро ждал в пустыне конца
И уверовал сдуру в золотого тельца.
Так и в рабской одежде, в вавилонском плену,
Люди жили в надежде на родную страну.
Так за миг до расстрела, дочь ко рву волоча,
Мать поверить хотела в добрый взгляд палача.
…В вечность жизни не верьте, ибо это всегда
Растяжение смерти на другие года.
Не имеет значенья, где оборвана нить,
Вечно – только мученье, и его не избыть.
Я давно знаю это, ни о чём не прошу
И письмо с того света потихоньку пишу.
Гость на собственной тризне, я вздохну о своём,
Потому что из жизни не уходят живьём.
Раньше плакал, сгорая, нынче горько молчу,
Ведь и вашего рая я уже не хочу.
Перелётные ангелы летят на север
А. Городницкий
* * *
От обилия влаги ли,
От предчувствия вьюг
Перелётные ангелы
Улетают на юг.
Серебристая вольница
Над домами парит,
То ль поёт, то ли молится,
То ли учит иврит.
Что грустить понапрасну нам?
Мы помашем вослед:
В этом городе пасмурном
Места ангелам нет.
Переписана набело
Песня долгих разлук.
Перелётные ангелы
Улетают на юг.
Здесь мрак непроглядный,
Здесь давит дремучая мгла...
О нить Ариадны!
Куда ты меня завела!
Летучие мыши
Шуршат перепонками крыл.
Я к пропасти вышел,
Я свой поворот пропустил.
Напрасно о лаврах
Я грезил в чаду суеты:
Здесь нет Минотавра,
Все залы темны и пусты.
Здесь души, как лица,
Грозят зарасти бородой.
И не с кем сразиться –
Вот разве что с этой стеной.
Смешно и досадно.
Уже не помогут слова.
И нить Ариадны
Натянута, как тетива.
Становится душно.
И в сон начинает клонить...
Смотрю равнодушно,
Как рвётся жестокая нить.
* * *
Ревут тромбоны на вокзале,
Из кожи лезут трубачи.
Мы обо всём уже сказали,
Теперь о главном помолчим.
И на последнем полустанке,
Когда домой возврата нет,
Гремит "Прощание славянки"
С одним евреем средних лет.
Марш перепонки сокрушает,
Грохочет медью по виску,
Но заглушает, заглушает
И боль, и горечь, и тоску.
Страх в твоих глазах мерцает немо,
Как очаг покинутого дома.
Полно! – мы бежим не из Эдема,
Мы с тобой уходим из Содома.
Кто, скажи, за это нас осудит,
Кроме с детства разума лишённых?
Вспомни-ка, о чём шептались люди:
Этот город – город обречённых.
Чаша гнева Божьего прольётся
За грехи отцовские и наши,
Всякий, кто в Содоме остаётся,
Отопьёт сполна из этой чаши.
Сгинет всё – дома и синагога,
Старец и младенец, скот и птица…
Пусть нам станет родиной дорога –
Лучше так, чем в пепел превратиться.
Злой Содом пропал за поворотом,
Обретём убежище мы скоро…
…Впереди – высокие ворота,
А на них написано: «Гоморра».