По солнечному лучу
Я к милой моей лечу.
Лечу, тяжело дышу,
Поскольку очень спешу.
В карманах табак да медь –
Без денег нельзя лететь,
Зане воровать цветы
Хреново с такой высоты.
Лечу и курю. Лечу
По солнечному лучу.
Луч трогать чужим не даю:
Кто сунется – морду набью.
Когда по лучу долечу,
Я всё, что хочу, получу.
1
Настоянный на хрупком серебре
Осеннего второго полнолунья,
Мир полон равнодушья и безумья,
Пропорции которых, на игре
В тысячелетья сказываясь, сами
Качели вечно путают с весами,
Особенно ночами в октябре.
И равнодушья краткий перевес
Сопровождаем мрачным созерцаньем
Того, как утвержденье с отрицаньем
Взлелеянный природой тёмный лес
Сжигают обоюдно в крепкой драке,
Слюнявых истин верные вояки.
Пока пожар сраженья не исчез,
Безумный мир, как скорая река,
Грохочет водопадами, каменья
Ворочает, и полное затменье,
На память не надеясь, на века
Пророчит. Увязая в серой пасте,
Бесследно исчезая, вспомни счастье,
Как бабочку, взлетевшую с цветка.
__________________
Закрой глаза и досчитай до двух.
На счёте “раз” представь меня, живого,
Однако бестелесного, как слово,
Как после слов переведённый дух.
На счёте “два” забудь меня, и снами
Случившееся позже и не с нами
Верни тому, кто к нашим просьбам глух.
Закрой глаза, считай до одного.
Чем проще числа, тем они точнее.
Чем ближе к бесконечности, тем с нею
Страшнее нам серьёзное родство.
Считай до одного, усни. А сон не
Придёт - начни сначала. Или вспомни
Меня, себя. А лучше - никого.
Закрой глаза. Тяжёлая земля
К усталому нежнее. Наши нужды
Почти необъяснимы, потому что
Для их осуществления и для
Их объясненья слов у нас негусто,
Когда великим кажется искусство
Сон вызывать, считая до нуля.
_______________
Покуда осень жёлтые листы
Роняет, как цитаты старых писем,
Под небом ходим, от него зависим
В той степени, в какой пред ним чисты.
Включая обезумевшую кошку.
Когда-то все учились понемножку
Смотреть на яркий свет из темноты,
Искать опору вместо рычага,
Стрелять из автомата по мишеням.
Уроки забываются с движеньем
Во времени, как в поисках врага.
Открытия простые вдохновляют
В пути, как полевые опыляют
Цветочки голенище сапога.
Каких фантазий ни налепит ночь
На острые ресницы! Те ли, те ли
События оставят знак на теле,
Другое тело, скорчившись точь-в-точь
В такой же позе, поздно, без одежды,
В другом краю изведает надежды
Такие же, стремящиеся прочь.
_________________
Лозою обострённой виноград
На одичавшей даче, вспомнив лето,
Сквозь задний дворик тянется, и света
Луны хватает тысячам карат,
Нанизанным на высохшие прутья.
Как небо, переполненное мутью,
На спелые сады свергает град,
Неяркий вид, взведённый полутьмой
В седьмую степень ужаса и дрожи,
Движение души по тонкой коже
Сопровождает стоном: “Боже мой!” -
И ветер, тронув стебли винограда,
Доносит шелестящее “не надо”, -
И страшно так, что хочется домой.
Но где наш дом? Куда мы держим путь,
Гонимые инстинктом возвращенья?
И где, ища покоя и прощенья,
Расслабиться мечтаем и уснуть,
Труд завершив. Слабея от усердья,
В тысячелетьях вычислены смертью,
Однажды мы поймём: не в стенах суть.
__________________
Тебе приснится голод и внутри
Стенных часов колеблющийся шарик.
Сиеной и белилами состарь их,
И пробудись задолго до зари,
И растопи плиту, укутай плечи
Верблюжьим пледом, и меха овечьи
Под ноги брось, задумайся, кури.
Тебе приснится отблеск маяка,
Звезды полярной лучик и Венеры
Тягучий кобальт. Выйди из пещеры
Сна - обнаружишь ночь, без огонька
Крадущуюся прочь. Учитель страха
Боится сам - не зелени, так рака.
Тебе приснится мирная строка -
Внемли покорно и не прекословь.
Спасенье мира, данное мазками
Неряшливыми, словно под руками
Не оказалось красок - только кровь,
Не оказалось кисточки - лишь руки,
Как два полярных символа разлуки,
Да голос, бесполезный как любовь.
2
- Не принимай лекарства из незнакомых рук, -
Произносила тихо и, помолчав немножко,
Добавляла: - Люби свободу, если умеешь, - вдруг,
Трижды моргнув, превращалась в большую серую кошку,
Спинкой пушистою тёрлась, бархатисто урча,
О колени и мягкой лапой катала по полу шарик.
- Не говори о прошлом, если тебе сейчас
Хорошо, не считай минуты, если тебе не жаль их, -
Мурлыкала спозаранку, когти точила о
Шкаф с тяжёлыми книгами. Перешивала платья.
Выметала мышей бумажных из-под своей кровати.
Шептала: - храни сегодня то, что вчера цвело.
______________________________
- Не задавай вопросов - и не придётся лгать, -
Вылавливала из миски рыбку. Читала сказки,
Рассматривала картинки, и не могла сказать,
Что угнетает в полдень в мире тепла и ласки.
Сидя в бесстыжей позе, переводила взгляд
С южной стены на окна северные и пела:
- Дом покосился старый, и зацелован сад
Ветром, дождём и снегом, - и укрывала тело
Пледом верблюжьей шерсти, и на меха овец
Падали слёзы, словно бисер к свиным копытам
Чуждой вселенной. В горле першило, тонком, увитом
Тёплыми янтарями: - у сказки плохой конец.
_____________________________
- Если темно, не бойся, если светло, не верь , -
Запрыгнув на подоконник, выглядывала наружу.
- Не придавай значенья громкому стуку в дверь, -
Прятала нос в подушку, предощущая стужу.
Сочувствовала несчастным. Читала журналы вслух.
Чтобы лбом ушибиться, всюду сук находила.
Скрывая сильные чувства, резала горький лук,
И ледяным молчаньем часто с ума сводила.
Толковала дурные сны, боялась земных потерь,
Суетилась, жалела время, потраченное впустую.
Бросала окурок с балкона в вечно юную тую:
- Если темно, не бойся. Если светло - не верь.
________________________
- Прячь лицо в полнолунье от млечных лучей луны, -
Фыркая и чихая, пыль выгребала из-под
Старого шифоньера. В самом конце войны
С пылью вдруг затевала с собственной тенью диспут,
Рукописи со стула смахивала хвостом.
Сквозь опустевший сад к зарослям пробегала
Дикого винограда, и никогда о том,
Что там делала, спрашивать после не позволяла.
Водила прозрачной кистью по холмистым холстам.
По запаху узнавала время, знакомых, город.
- Если устал - усни, ешь - если мучит голод,
И помни, где бы ты ни был, дорогу к родным местам.
_______________________
- Не принимай подарков, не привыкай к вещам, -
Учила, как школяра. Сооружала ужин
Из ничего и нежно гладила по плечам,
Спрашивая: - зачем нам весь этот ужас нужен? -
Обводила взглядом округлым острые миражи,
Растущие за окном. Сушила в мешочках травы.
Становилась вдруг неприступной: - нет у меня души,
Есть у меня два сердца - слева моё, а справа...
Верила мифам древним, словно своим очам.
В пасмурный день покинула, и ни пера, ни пуха.
Только осенней ночью вдруг раздаётся глухо:
- Не принимай подарков, не привыкай к вещам.
Осеннему цветку на мировые бури
Пристало положить последний лепесток.
Необходим простор естественной лазури,
Как тучному скоту зимою бурый стог.
Осеннему цветку непротивленье к стеблю,
К невидимым корням, и на ветру любой,
Любой фальшивый жест напоминает греблю,
Лишённую весла и глади голубой.
Крутому склону лба не отразить всей страсти,
Качающей судьбу от худа до добра.
И укрепляя дух, речь делится на части,
И морщится тетрадь от ревности пера.
И взгляд на жуткий мир сквозь нежные волокна
Бумажного листа светлеет, как заря,
За толщей облаков отметившая окна
Таинственным лучом в начале октября.
Как маленький восток, случайное начало
За тайну дарит мрак, за умолчанье срок.
Была бы жизнь права, она бы замечала
На лакомых устах невидимый замок.
Проси - и будет хлеб, молись - и будет небо,
Гаси свою свечу - и будет темнота,
И не ищи во тьме ни зрелища, ни хлеба, -
Лишь так и только так твоя душа чиста.
И тайные друзья с терпением у входа
Твой выход стерегут в любое время дня.
Налево - тёмный лес, направо - мать-природа,
А прямо - полный кайф, ты там найдешь меня.
Последний гражданин эпохи нежеланья,
Последний друг цветов (особенно травы),
Под расписаньем дней рожденья и закланья
Я разум напрягал загадкой тетивы.
Я видел длинный сон и просыпался в страхе,
И освещал свечой вечерние углы,
И стаями ресниц, застигнутых на взмахе,
Тушил пожар сует на том конце иглы.
Холодный небосвод, солёные озёра,
Узоры нищеты в пиру последних грёз.
Теперь, когда закат горит, как шапка вора,
И я, поклонник форм (особенно колёс),
Желаю здесь стоять, пережидая бури,
Употреблять слова, согласно словарю,
Вдруг ясная зима исподтишка: “В натуре,
Ну на хера цветы простому январю?
Ложись - и будет сон, молчи - и будет тихо,
Задуй свою свечу, и нюхай эту вонь.
Извилины судьбы от радости до лиха
Не перемелет ночь, не выпрямит огонь.
Осеннему цветку на мировые бури
От века положить последний лепесток.
Необходим покой собрату вечной дури,
Как птичке божий свет, как северу восток”.
Я больше не люблю, не грежу и не верю.
Я лишь хочу стоять, где можно лечь потом.
В конце эпохи как не ошибиться дверью,
Склоненьем, падежом, звездою да крестом?
День пережит (узорами лозы
Подчёркнута печаль. Дворовый запад
Окрашен нежно. Как родной язык,
Часов биенье. И знакомый запах
Подушки старой в сумерки, глядишь,
Напомнит то, другое, и улечься
Стараешься удобнее, и лишь
Одной из нот довольно, чтоб отвлечься, -
Так что не слушай. Птица, над сосной
Помедлив миг, садится на макушку,
Срастаясь на ночь с общей тишиной.
Как спрятанный фонарик под подушку,
Когда его в оцепененье вдруг
Достанешь, включишь, и узор обоев
Летит, как тополиный мягкий пух,
Навстречу взору, - прошлое. Удвоив
Переживанья дня за счёт теней,
Не воскрешая, но касаясь робко
Былых страстей, из безмятежных дней
В знакомый вечер вылетишь, как пробка
Из новогодней пены, в сей денёк,
В свою печаль, бессонницу, тревогу.
А как сверкал твой золотой конёк,
Врезаясь в голубую пыль - дорогу!
Нельзя вернуть тот вольный огонёк.
Наверное нельзя). - И слава Богу.
Запасала спички и серое мыло на случай войны,
Запирала в шкафу старье и боролась с молью.
Опасалась грядущего - все, кто будущему не нужны,
Очень его боятся. Жизнь измеряла болью,
Причиненной ей, а не ею. Грела свою кровать
Резиновой грелкой на ночь. Плевала на власти, зная,
Что и оплеванным тоже на нее наплевать.
Часто болела, тем самым близким напоминая
О себе: что ещё жива, что имеет право на их
Вниманье, что надо делать, чтобы помочь ей, что-то.
Держала все, что угодно, в доме, помимо книг.
Часто перебирала побитые временем фото,
Вспоминала о прошлом с обидой. Ходила в церковь - не то,
Чтобы верила, просто хотела отвлечься, или
Что-нибудь изменить - так надевают пальто,
Не ношенное давно, которое прежде любили.
Сидела с другими старухами вечером у крыльца
На лавочке. Полагала, что все, что ни скажет, - мудро.
Воспринимала мир, как черты своего лица.
Умерла во сне, в Новогоднюю ночь, под утро.
За гробом шагали дети, внуки, соседи - все,
Кто хотел проводить несчастную. Трубы выли,
На снегу алели гвоздики и мялись на колесе
Обгоняющего процессию красного автомобиля.
Продлят перспективу ямбы - значит, пришла зима.
И светит большее, нежели лечит, ласкает, греет.
Ложатся пастушьи тени на лакомый склон холма.
Я устал от сомнений - поэтому вечереет.
В тикающей тиши сражаясь по вечерам
С драконом опустошенья, просишь, сойдя на берег:
Дай мне немного радости! Только не надо драм,
Не надо никчемных слов и пустых истерик.
Пространство соленой бухты по вкусу луне пришлось,
И луна утонула в море. В конце аллеи
Нечто случилось, то есть тихо отозвалось,
А в остальном осталось прежним, не сожалея.
Только там, где душа, и возникает страсть.
Только там, где горело, и проступает сажа.
Когда наступает зима, мне кажется, что я - часть
Оставшегося без нас навсегда пейзажа.
_____________________________________
Стоя у косо сколоченной халабуды
Пляжного сторожа, сделав глоток-другой
Свежего воздуха, хочется под ногой
Ощутить нечто зыбкое. Больше я так не буду
Из лексикона песочницы соль выедать и стадо
Пересчитывать перед сном по головам слонов.
Хочется разувериться в прочности тех основ,
Которые наделяются взрослым словечком: надо.
Тик пожилой эпохи на берегу залива
Сохраняется в тайне, словно из-за черты привет.
Так приходя с мороза в доме включают свет,
И спасаются шторой от взоров с улицы торопливо.
Зима заметает снегом пляжную халабуду,
Скрывая корявость формы от посторонних глаз.
Так опускают шлагбаум, уберегая нас
От подходящего поезда. Так происходит чудо.
___________________________________________
Так происходит чудо. Я уронил фужер.
Пол от пролитой влаги блестит, как лед.
Дай мне немного радости. Только не надо жертв,
Не надо большого шума - и так пройдет.
Нет ничего обыденней встреч и проч.,
Включая потоки брани, похвал и слёз.
Не обращай внимания, не морочь
Голову, не принимай всерьез.
И, за предел возможного, как стрела,
Перелетев, не найдешь необычных черт:
Та же там жажда счастья, любви, тепла,
Те же инициалы - и Март, и Ферт.
Чудом перезимуем - наступит март.
Станет чуть-чуть полегче дышать, ввиду
Близости расставанья с рядами парт,
Скорости пролетанья недель в году.
__________________________________
Рисуя портрет эпохи, учитывай тяжесть век.
Владей языком штриха, изображая снег,
Чтоб покрытая снегом плоскость читалась так, как
Ты того пожелаешь. Ноги в дырявых тапках
Выглядят хуже рамы, а силуэт без ног
Станет мишенью домыслов - и хорошо. Станок
Выглядит натуральней, будучи весь в опилках.
Где пьянка, там будут гости - все при ножах и вилках.
Рисуя портрет эпохи, учитывай глыбу лба.
Пока оружейник жив, не исключена пальба.
Пока рожденные падать портят летящим крылья,
Не исключены бесстрашье, страх, иногда бессилье.
Рисуя портрет эпохи, учитывай то, что ты -
То её воплощенье у роковой черты,
Которое остается, прочее исключая,
Чтобы оставить след, рассеиваясь, легчая.
__________________________________
Когда наступает зима, пространство теряет веру
В свою долговечность, и перспектива, где
Все, что трепещет и ждёт, во всем соблюдает меру,
Скована страхом, страхом. Труднее всего воде.
Январь, как вороний клюв, жестоко пророчит: “Плохо
Придется в дороге пешему, всаднику и коню.”
Однажды из пустоты выходит на свет эпоха,
И мир на глазах темнеет. Труднее всего огню.
Когда наступает зима, сухое, как хлеб изгнанья,
Предчувствие гонит волны по сжатой под ночь скуле.
По правилам умноженья, сложенья и вычитанья
Проходят болезнь планеты. Труднее всего Земле.
Выклёвывая из глаз немых очевидцев виды,
Зимою проходит время с презреньем к своей ходьбе.
Слепой, как Саулов гнев, надежный, как щит Давида,
Взрослеет и мёрзнет век. Труднее всего тебе.
В гостинице, где твой ревнивый муж
С ножом вмешался в наши отношенья,
Случилось мне опять служить мишенью -
На этот раз ночных январских стуж.
Топили скупо - общая черта
Времён тревожных. Щедро расточая
Брань, я попил дымящегося чаю, -
Он не помог согреться ни черта.
Хранительница ценностей из лап
Хватательных второе одеяло
Не выпустила. Дрожь меня пробрала.
Минуя холл, услышал чей-то храп.
Я присмотрелся к спящему. Мой жест
Неосторожен был в холодном мраке -
Иной южанин с лёгкостью до драки
Дойдёт за взгляд на спящего. Но жесть
Характера стихийна. Так же скор
Южанин в зимней мгле на угощенье,
Как на расправу. Я: “прошу прощенья...”
Он: “ничего, какой тут разговор”, -
И через пять минут мы пили спирт
Под мандарины и слова ночные.
Беседы непоспешные, земные
В иную ночь дороже нам, чем флирт.
Историю его большой семьи
Я, к сожаленью, не запомнил спьяну,
Как он мою, пожалуй. Утром рано
Мы покидали номера свои,
Намереваясь выспаться в пути.
Он ехал торговать, а я без цели, -
Родные стены просто надоели,
И я рванул, чтоб с рельсов не сойти,
Куда-нибудь, в надежде на тепло...
Неумолимая, как паранойя,
Гостиница гудела в свете дня.
Мне дважды в этом месте повезло:
Что твой отелло не шустрей меня,
Что собеседник наравне со мною
Рад этому. И место для огня
В душе осталось, словно за спиною
Широкая и ровная лыжня.
Дома благополучно. Этой зимою снегу
Выпало меньше обычного. Как дочитавший книгу
Живёт её главным событьем ещё неделю,
Если она хороша, я по-зимнему медлю
И выбираюсь из дому редко и неохотно.
Судя по лодкам и по тому, как плотно
Они стоят у причала, жителей стало больше.
Рыба же стала мельче. Или была такой же,
Но казалась крупнее. Жду на письмо ответа
В самом конце весны, или в начале лета.
Буду его читать в беседке, при свете лампы,
Заранее предвкушаю слова, которые там бы
Могли содержаться. Свитку сердце своё доверив,
Возьму свой любимый веер из синих павлиньих перьев,
И под самодельным ветром буду считать недели,
Оставшиеся до встречи. Ваши друзья постарели.
Похолодало. Слабенькая жизнь
Напоминает миру вечерами
О маленьком своем существованьи
То пьяной песней, то шлепком ведра
О круглый край колодца. Скоро-скоро
Заморосит, и горькие костры
Из огородов опустевших в печи
Перекочуют и утратят горечь,
Хотя огню и все равно, что жечь, -
Листву с ботвою, или же полено,
И где гореть, пожалуй, безразлично:
Так мертвецу едино, где лежать.
И те, кто жив, без чувства превосходства
Решают, где копать сырую яму,
Решают, где лежать, как одеваться,
Где разводить и чем кормить огонь,
Теряются. Чуть-чуть похолодало.
Издалека неоновый квартал
Сравним с роскошным портом и судами.
Других счастливцев там терзает качка,
Других несчастных там увозят прочь
От нищих берегов. Похолодало,
И скоро не на шутку серый ветер
Рассердится и сбросит лисьи шапки
Высоких тополей в густую сеть
Дождя со снегом, в каменные лужи,
И как-нибудь с торжественностью древней
Сюда придет зима. Зима, зима...
Вторая половина октября.
Тепло, как возле неостывшей печки.
Отполыхавший жар еще гуляет,
Как алкоголь по венам, по углам.
Короткий день смотрящего в окно
Не успевает приучить к покою,
А сумерки чернильную печать
Уже кладут на старенький учебник,
И вторит ученик безмолвью звезд.
Кто не был одинок, тот не умеет
Ждать у дверей, дыханье затаив,
И принимать фальшивые подарки
Судьбы за подтвержденье правоты
Прочитанного тома, не умеет
Воспринимать чистосердечный дар
С таким нелепым, острым подозреньем.
Похолодало. Думая о прошлом,
Мы ищем спички, кутаемся в плед.
Запечатленный в памяти воды,
Октябрь выносит марево за скобки
Оград дощатых, отвлекает взгляд
От горизонта стаями и охру
Втирает в поредевшую листву.
Грядущих дней не следует страшиться,
Поскольку их кривые отраженья
Минувшее явило нам сполна,
И нечего бояться перемен,
Тем более благих и неизбежных,
Поскольку долог не прошедший год,
Но не настолько долог, чтобы осень
В нем затерялась, чтобы незаметно
Для нас прошла короткая пора
Похолоданья, увяданья, яви
Огня перед холодной и прозрачной
Водою. И теряешься в сомненьях
Унылою порой: куда ж нам плыть
И как нам плыть, и по чему нам плыть? -
Ведь быть воде водою или снегом,
Зависит не от нас, а ей, воде,
Пожалуй, всё равно, как безразлично
Затосковавшим осенью, что пить.
1
Не пошутил Господь,
Не передумал: осень
На самом деле, хоть
И ненадолго. Сносен
Из окон скорбный вид,
Приятен горький запах
Костров, и тонет кит,
Который держит запад
На матовой спине.
Короче дни. Короче
Дни жизни в тишине
Осенней длинной ночи.
2
Чуть за полночь - и стол
Томителен для глаза,
Особенно цветок
В красивой чёрной вазе.
При свете лампы нить
Раздумья, созерцанья
Способна сохранить
Душевное мерцанье,
И выдержанный вес
Вложить в простую фразу,
В минорный строй словес
Про розу и про вазу.
3
Цветок увял почти.
Сухими лепестками,
Как птица из горсти,
Он в мир стремится, а не
В надуманный покой
Прелестного сосуда.
Я трогаю рукой
В задумчивости чудо
Природы, той игры
В одни ворота, - ибо
Шипы ещё остры -
Безмолвное спасибо
4
За ласку, за тепло,
За воду с аспирином.
Но сей укол не зло,
Ведь даже ко скотинам
Неблагодарным не
Причислите растенье.
Тупая, как во сне,
Боль сводит наблюденье
На философский лад,
На сумрачную прозу,
На воздыханья над
Тобой: стара ты, роза.
5
Одушевляя тварь
До рокового срока,
Приберегая гарь
Разлуки, сколь жестока
Природа: день - другой
Цветенья, аромата
Сменяются судьбой
Безвестного солдата.
Что красота цветам?
А вверили им ум бы?
Все по своим местам -
Дома, теплицы, клумбы.
6
Я мыслил, ты цвела.
Я полагал, когда ты
Вдали меня была
Исчадьем аромата,
Которого мой нос
Не ощущал: когда бы
На месте дивных роз
Росли бы баобабы,
Я был бы так же хмур
И не сменил бы позы.
Среди красивых дур
Ты распускалась, роза.
7
Была ты, как они,
Не лучше и не хуже.
Ни расцветая, ни
Вдруг отражаясь в луже,
Не помышляла о
Итоге бытия, но
Несхожих душ родство
Подкреплено из крана
Мной налитой водой
В твой чёрный домик. Ты же
Склоняешься вдовой
Всё ниже, ниже, ниже.
8
Была ты молода.
Пурпурному бутону
Была мила вода
И свет, но что резону
Припоминать всё то,
Что радовало взор мой
Часов, быть может, сто.
Та роза в вазе чёрной -
Такое же вчера,
Как лето, клубы дыма.
Сегодня ты стара,
А завтра - заменима.
9
Я мыслил, ты цвела.
Теперь ты спишь, я мыслю.
Я все твои дела
В трёх строчках перечислю,
Бессильное дитя
Природы, ты отрадна,
Пока юна. Хотя
Оставим это. Ладно?
Земля, цветы, трава -
Всё остывает к ночи,
Ведь нежность такова:
Чем жарче, тем короче.
10
Мне грустно, роза. Птиц
Убавилось в округе,
И листья пали ниц,
А скоро дунут вьюги,
И южная печаль
Споёт мне нежно очень
Про то, что розу жаль...
А за окошком осень,
И лунное пятно
Сквозь тучи светит слабо.
Ведь ты бы всё равно
Замёрзла, умерла бы.
1
Опомнимся: скоро осень. Расставим точки над ё.
Душу потешим чувством, не обессмертив тела.
Посидим, из чужих стаканов выпьем вино свое,
Вспомним былые думы, вещи, былое дело.
Дело в былом, в уменьи суть из него извлечь,
Как из числа квадратный корень, сходя на конус
Вечности, отведенной на перед тем, как лечь,
Вслушиванье в бесстрастный, странно знакомый голос.
Голос расскажет сказку о темноте другой,
Точно такой же, только более ощутимо
Вросшей в рассудок, в сердце. Будто одной ногой
Встав на челнок, другую ногу поставил мимо,
И не успев воскликнуть, и, не услышав всплеск,
Водоросли раздвинув, быстро теряя воздух
Из неготовых легких, ты в темноте исчез,
Вынырнуть попытался, но в незнакомых звездах
Все перепутал. Падаешь. Липкая темнота,
И шелестенье воздуха, и приближенье тверди
Дна, ускоренье, слабость, ужас, и мышцы рта
Сжаты немым усильем в жуткую маску смерти.
И неведомым образом ты постигаешь: дна
В этом колодце нету. Зримой весомой тенью
Ты провалился в пропасть вечную. Тишина
Сопутствует не полету долгому, но паденью.
Опережая скорость крика, ты ждешь конца
Глупого представленья, запоминая боли,
В расчете на свет и зеркало, мускулами лица
Изгоняя тупое чувство бессмысленности неволи...
Комната. Ай да комната! Лампы неяркий круг.
Ворох бумаг под лампой. Лает барбос-задира
Где-то вдали, за шторами. Рюмка, как лучший друг,
Капельку приукрасит несовершенство мира.
Спатеньки! Надоело! Не пошатнуть основ
Зрелого организма ни комаром, ни прочим
Звоном во тьме, ни липким страхом кошмарных снов.
Скоро наступит осень, - пусть. И спокойной ночи.
Тот же бесцветный голос в той же ли темноте,
Или в другой, неважно - напоминает то, как
Ты лежал в колыбельке и на живом холсте
Изображал надежды и, разгибая локоть,
Трогал свои игрушки. Счастье, судьба, покой,
Влажная суета, лишнее обладанье,
Закономерность страха. Снова во тьме рукой
Трогаешь выключатель, чтобы свои страданья
Зарифмовать на память. Лампы неяркий круг
Взору дарует пир. Плоские стекла окон,
Диктующих взгляду виды, надоедают вдруг.
Ты выключаешь свет, прячешься в теплый кокон.
Голос расскажет сказку, не о тебе - другом,
Слушающем во тьме, - этой же, иль какой-то
Другой - они все похожи, - слушающем о том,
Кто потушил светильник, да и забрался в койку,
Вслушался в чей-то голос, может быть, даже в свой,
И испугался голоса до полусмерти. Тот же
Голос тебе расскажет о темноте другой,
Точно такой же, или этой же, - все похожи.
Словно мороз по коже, но без пера гуся
И без покорной палочке капли туши,
Ты оказался в прошлом, и перспектива вся
Тканью сырой обмотала глаза и уши.
Голос тебя окликнет и, не услышав “да”,
Или подобный отклик, снова окликнет. Через
Равные интервалы, как из трубы вода
Капает и невнятно, как шелестящий вереск,
Он позовет по имени из непроглядной тьмы,
Он заставит напрячься и отозваться: кто там?
“Мы встретились, если помнишь, в самом конце зимы.
Ты, не сказав ни слова, скрылся за поворотом.
Ветра порыв короткий, или животный вздох
Тронул буйную зелень. Рисовой чистотою,
Хлопковой рыхлой сухостью веет от лета... Плох
Вымысел, продиктованный вязкою темнотою.
Яблочный запах. Прелый запах листвы. И птиц
Флюгеры темных клювов не ошибутся, к югу
Стаи вот-вот отправятся. Желтые листья вниз
Будут лететь, как птицы кверху. Придётся туго
Зверю лесному...” - Голос вдруг исчезает. Так
В дебрях болотной клюквы перебирают кочки,
Так, повторяют ходики в тихую ночь тик-так.
Так расставляет осень галочки, птички, точки.
2
Кто полагал, что летом лучшая часть пейзажа -
Зеркало с отраженьем собственным, на продажу
Был бы согласен зеркала, но покупатель слеп,
И отошли нарциссы. И пригоревший хлеб
И в котелке Бориса, и на столе у Глеба.
Беседа вокруг пейзажа быстро сведется к хлебу.
Лепет вокруг поэзии сходит на нет в жару.
Темнота посторонним стоном вздрагивает: “умру”,
Я отвечаю: “жалко”, - и засыпаю крепко,
Как дровосек, и брежу: “где же моя конфетка?”
Сны преподносят розы. Я просыпаюсь, но
Розы не вижу. Слышу, как на ветру в окно
Бьется сухая ветка старого абрикоса.
В августе темной ночью гулко гремят колеса,
И поезда стремятся в недра материка,
Как под прозрачную кофточку жилистая рука.
Пауза между снами. Хоть бы приснилось море,
Гладкое, как улыбка в вежливом разговоре.
Я в гамаке качаюсь, делаю вид, что сплю.
Темнота посторонним шепотом давит на слух : “люблю!”-
Я отвечаю: “верю”, - и засыпаю крепко,
И кувыркаюсь в снах, как на ветру прищепка
На бельевой веревке, мну под собой белье.
Скоро наступит осень. Расставим точки над ё.
3
Скоро наступит осень. Расставим точки над ё.
Это просто, как выйти на станции, сдав бельё
Проводнице в суконной юбке. Представив август,
Выйти в приметы августа, под черносливы, под
Редкий вечерний дождик, капающий как пот
Со лба творящего глупость, питая жалость
Больше к себе, чем к разным глупым плодам труда.
Дни повторяют дни. Так по реке вода
Движется незаметно, ибо за каждой каплей
Движется ей подобная - не уследишь. И гипс
Невидимой неподвижности плюс неизвестность, икс:
Рыба ли попадется, дробь ли срастется с цаплей.
Август. Усни на воздухе, и зазвенит комар
Хищную серенаду. Тоже ли божий дар,
Или напоминанье о совершенстве дома
С массой москитных сеток? Крапинки на яйце
Застреленной перепелки - точки над ё. В конце
Лета густеет кровь, и в душе истома.
Так провожают взглядом задумчивого ежа,
Свернувшегося в клубок, жухлой травой шурша,
Уползающего за куст смородиновый, желая
Доброй, спокойной ночи. Так же, оцепенев,
Смотрят на циферблата тонкий секундный нерв.
Так прощаются с летом под переливы лая
Рыжего спаниеля. Птица покинет ель
И превратится в дичь - дробь настигает цель.
Утку уронит выстрел в озеро, и собака
Смело кинется в воду, но не чтобы спасти...
Ветер белый лебяжий пух принес в горсти,
И заиграет небо знаками Зодиака.
Скоро наступит осень. Перед разлукой взгляд
Удлиняет разлуку, ведь лебеди все равно улетят.
Все равно пожелтеют листья. Седой охотник
Ничего не убьет, над грушей старой луна в анфас
Иней позолотит. Как по команде “фас”,
Сорвется с цепи женатый, шустренький культработник.
Он и подарит шанс женщине средних лет.
Она бросит на дно фонтана тусклую медь монет.
Дождь унесет кентавра с комьями на копытах
В спальню. И в эту полночь лето пройдет, как флирт.
Так перед самым боем теплый глотают спирт,
Так перед тем, как выпить, делают шумный выдох.
4
Поселись в городишке Н. на квартире у Анны Щ.
Возвращайся с прогулки в сумерки и не снимай плаща,
Отказывайся от чая, чтобы не слушать вздора,
И, проскрипев паркетом длинного коридора,
Не зажигая света, запрись и ложись в кровать,
Не раздеваясь. Вспомни могущий взволновать
Камни, но не тебя, случай из жизни, случай,
Канувший в давних сумерках, будто свинцовой тучей
Небо весь день сулило ливень, но пронесло
Облако мимо. Вспомни мелочи и число
Тех мелочей, сложи их в свой сундучок, замочек
Запри и заветный ключик перед приходом ночи
Спрячь в потайное место. Перевернись, сними
Плащ и отбрось. Подушку мягкую обними.
Случаи повторимы. Знай, что из круга ада
Не возвращает в рай шёпот чужой “не надо”,
А осознанье сути преумножает скорбь.
Сделай еще усилье, сядь у окошка, сгорбь
Спину, держи руками голову и несчастье
Чувствуй, как первый признак жизни, когда ненастье
Серый, сырой, холодный вечер приблизит ко
Стёклам. Не верь, что скоро станет тебе легко,
Ибо звезда упала с той стороны фасада,
Где ты не мог увидеть и загадать. Из сада
Ветер доносит шелест - мелочи для души.
Не заводи будильник, тикающий в тиши,
Не обращай вниманья на за стеною стоны,
Не представляй стонавших, и не жди почтальона.
Не принимай на веру будущее, не верь,
Что соскочив с картинки, вдруг постучится в дверь
Та, о которой, вспомнив, делался жальче, мельче,
Та, от чьего прихода стало б стократно легче,
Но ненадолго, ибо... Сам понимаешь, сам
Все понимаешь. Можно не доверять часам
И уничтожить сутки, плотно задернув шторы,
Предотвращая ссоры, жить себе с той, с которой
Так хорошо... Но в дебри выдумок тех не влазь,
Лучше ложись обратно, мни под собою бязь,
Скидывай как попало на половик одежду,
Спи, пока не утратил сон, как свою надежду.
И открывай спросонья самый большой секрет,
Как воскрешает осень давний счастливый бред:
Узник проснувшись (утро вечера мудренее),
Видит сперва решетку. Небо за ней - позднее.
1
Есть места, где нельзя остаться, поскольку там
Совершается прошлое, как ритуал безмолвья
Над знакомой могилой. К тяжелым слоистым льдам
Тянет тонкие стебли осенний цветок с любовью.
Вспоминаются жесты, и краски, скупым мазком
Повторяя те жесты, живописуют пустошь
Под скалистым обрывом. Подошвы шуршат песком
Безоглядной пустыни эпохи - так долго, куст аж
До балкона дорос, и охрипли цепные псы
В незаметных дворах за дорогой, считая луны.
И следы на снегу под пушистым хвостом лисы
Превратились в листы бумаги во тьме чугунной.
2
Если сделаешь шаг осторожный, за ним другой
Воспоследует шаг, - и придется учиться счету.
Став на коврик у самой кроватки одной ногой,
Передумаешь встать и ляжешь, и на йоту
Не уступишь пространства комнаты тени той,
Что во сне примерещилась. Словно подушку на пол,
Все отбросишь, что лишнее, - комнату с темнотой,
Размышленья о будущем, мысли о том, что плакал
В темноте не ты, а ребенок, возможно по
Той же самой причине, которую ты невнятно
Называешь тоской во взоре. И, глядя в пол,
Представляя слова и тени, слова и пятна
3
Краски, туши, чернил, лепестков, колосков, стеблей,
Бесконечных осколков стекла, хрусталя, фарфора,
Знаешь, чем это кончится: выльется весь елей
Из дрянного сосуда, и кончится лето скоро.
Улетят, кто летает и знает, куда лететь.
Есть места, где нельзя остаться, и мало проку
Бесконечно удерживать, пряник менять на плеть.
Всякий плод созревает и перезревает к сроку.
Времена временами: лекарство лекарством, но
Иногда темнота возвращает в былые годы,
И печаль наполняет сердце, рассвет окно,
А кричащие стаи дрожа отражают воды.
4
В шапито, где надули шарики, чтобы все,
Кто билет приобрел, усвоили: быть надутым
Легче некуда, - весело. На одном колесе
Балансирует пьяный клоун, и лилипутам
На загривках собачьих мягко. И серый слон,
Проглотивший дрессуру, как сновиденье, брызжет
На жонглеров из хобота; долог его поклон.
И внимательный фокусник, помесь изжоги с грыжей,
Заподозрив интригу, обходит волшебный шкаф
С топором под плащом. И гимнасточка виновато
Смотрит в рот обезьянке, укутанной в желтый шарф.
Даже если канатоходка с шестом с каната
5
Навернется в песок, в опилки, то визг людей
Успокоит конферансье, ибо кровь - реклама.
Шапито не уедет, покуда сезон дождей
Не начнется над старой кучей тряпья и хлама.
Шапито только выдумка. Нашим речам порой
Не хватает фантазии, красочности начала.
Коль по мнению черни дебил, голубой герой
Должен бабу спасти, в пиджаке сиганув с причала,
Удалимся от моря, раскрасим героя в цвет
Серо-буро-ежовый, опомнимся, выпьем чаю...
И, поскольку настало утро, погасим свет
И устроимся на балконе, рассвет встречая.
6
Одиночество. Август. Эпоха. Слова, слова,
Многословье и мудрость прочитанных книг в остатке.
Наполняются пылью листва и трава. Трава
И листва наполняются грустью. Пустеют грядки.
Устают механизмы. Кончается лето. Есть
Времена нежеланья куда-то идти, куда-то
Уходить, удаляться, а сидя на месте весть
Получать хоть какую, - прогноз ли погоды, дату
Полнолунья ли, или газетный момент конца
Долгожданного света. Наверное, жизнь жестока
Только с теми, кто знает, какая печаль сердца
Наполняет в местах, где тихо и одиноко.
7
Иногда произносишь “август” и, сделав жест,
Повторяющий лист магнолии в знойный вечер,
Начинаешь теряться, поскольку не помнишь мест,
Где хотел бы остаться, - почти написал “навечно” -
Где хотел бы остаться на много ночей и дней,
Даже если такое место уже кому-то
Без тебя приглянулось. Мучительней и длинней
Продолжаются ночи, и путаются минуты
В настоящих часах. И незримых страстей каскад
Пролетает, как резкий град над макушкой пальмы.
И опять одиночество, и в темноте цикад
Сочиненные трели отчетливы и печальны.
8
Есть места, где нельзя остаться, и есть места,
Где нельзя кричать и смеяться, поскольку это -
Оскорбление голосом, коего пустота
Многократно усилится и повторится эхом.
На нелепый вопрос: “Как живешь?”, отвечаешь, где.
И кладешь на рычаг надоевшую трубку - зуммер
Повторит монотонность в твоем родовом гнезде.
Собеседник обидится или оценит юмор...
Ночи звездные-звездные. Этот прохладный мрак
В самый раз для любителей летнего карнавала
С фейерверком и плясками, и с переменой драк
На колючие прятки в пряности сеновала.
9
Отражение вкусов, врожденных пороков - стиль
Разговора, письма. Особливо письма - чем чаще
Соответствует бурям в рассудке холодный штиль
Образованных фраз, тем теплее общенье, слаще
Золотые посланья. О разности вкусов спор,
О невидимой разнице между дурными днями,
Обостряет вниманье к тому, как безмерно скор,
Как стремителен век, и какие у века няни
Нерадивые. Впрочем, усни, дорогой, остынь.
Стоит глазки закрыть - все исчезнет. Настанет утро.
Ветерок донесет птичий щебет и спелых дынь
Аромат пьяноватый с чужого стола. Все мудро.
10
Все устроено мудро. Все сделано так, чтоб мы
Восторгались порядком и справедливой долей.
Чтоб, столкнувшись с грядущим, мы мнительные умы
Не свихнули под расписаньем. Но часто, то ли
Стрекоза залетела в лампу, и едкий дым
Режет глаз, то ли звонкая песня неверно спета,
Мы боимся проснуться, коснуться воды, еды,
И однажды узнать, что закончилось наше лето.
Что наделали глупостей, что из-за нас стряслось
Нечто непоправимое (свистнул противник знамя,
Или там несмеяна на мир затаила злость),
И услышать свой лепет, мол, время играло нами.
11
Если время играет нами, то наш удел
Незавидный - считать и сравнить наши суммы.
Теплый воздух срывает вздохи и массу тел
Уменьшает до жалобы - громко и вслух - “кому мы
И зачем мы нужны?” - вопросительный знак. Отказ
Отвечать на вопросы. Жара, духота, тревога.
Время с нами играет и побеждает нас.
Чем разгромнее счет, тем короче во тьме дорога.
Ночевавшая тучка расторгла небесный брак,
Унеслась наподобье свершившего пакость мавра,
А утес неподвижен. И утро проходит, как
Торопливый циркач, фанаберистый, как литавра.
12
Есть места, где нельзя остаться, поскольку то,
Что ты чувствуешь в эту пору, проходит после
Повторяемых дней и ночей. Вспоминая стон,
Не вбегаешь в ту комнату, где он раздался. Возле
Отслуживших вещей продолжаешь дышать и жить,
начиная равняться их сумме, их ветхой пыли,
Их протяжному скрипу. Ты дышишь, покуда нить
Не прервалась. Пока способен “однажды были...” -
И так далее - вымолвить, и окунуть перо
В недра старой чернильницы, преодолеть дрожанье
В пальцах скрюченных, выдумать повествованье про
То да сё, судьбу не путая с содержаньем.
13
Был я счастлив. Ты утверждаешь, что тоже был.
И я верю, хоть это вдвое больней: о нашем
Бывшем счастье вдвоем толковать, вспоминая пыл,
И горячность, и запахи, краски лесов и пашен.
Эти чувства, все эти глупые голоса,
Побрякушки, звоночки, бутылочки, поцелуи
И следы на снегу. Все смахнула хвостом лиса.
Все свернулось в клубок ежа и уснуло. Ну и
Что с того, что все кончено? Нечего мне отдать,
Чтоб вернуть это все. Да и незачем. Грубой плоти
Тесновато в незримом августе, благодать
Какового душа находит в ночном полете.
14
Скоро всё это канет в шуршанье большой листвы
Под шагами прохожих, в коричнево-серый пепел,
В горьковатый дымок, в поджиганье листвы, ботвы,
Пожелтевших газет. Как философ один заметил
Справедливо когда-то: любая земная плоть
Из горячей дыры придет и уйдёт в сырую.
Все нелепо, что живо. По-видимому, Господь
В день восьмой отвернулся, забаву себе другую
В эмпиреях найдя. И планета кружит вокруг
Беспощадного солнца, то ближе к нему, то дальше.
“Раз – и ты уже умер”, - однажды промолвил друг,
Глядя в летние дали, - цинично, зато без фальши.
15
Есть места, где нельзя остаться, и есть места,
Где нельзя не просить мгновенье остановиться,
Вспоминая, как медленно тонкая тень листа
Пела ветру, как медленно в собственную столицу
Муравей перетаскивал щепку, и толстый шмель
Беспричинно взмывал и почти растворялся в сини.
Белка, спрятав по дуплам орешки и карамель,
С раскоряченной ветки на маленький гриб в корзине
С любопытством смотрела. Как, пузо набив, щенок
Изумленно скулил, обнаружив, что в миске пусто.
Как говаривал старый точильщик, отняв клинок
От визжащего круга: “Не стой на пути у чувства”.
На надёжные плечи вечер кидается из тумана
Испуганным одиночеством. И, достав из кармана
Ключи, задумчивый дьявол топчется возле двери
С осторожностью водолаза на незнакомом дне.
Оцепененье связано с приступом недоверья
К будущему, к участью в глупой его возне.
Новая жизнь. Всё кончено. Пробормотав невнятно
“Сезам”, - открывает дверь, смотрит на вещи, пятна,
Пыль, на следы под пылью, на островки позора,
Проступающие сквозь вещи, как сквозь белок желток.
Воспоминанья связаны с тем, что довольно скоро
Он ляжет в свою кроватку рожками на восток.
Прошлое абсолютно и, как морфин, бесполо.
Под языком приголубив звёздочку валидола,
Вздохнув, задумчивый дьявол веки смежает, чтобы
Вспомнить удачи жемчуг, нежной любви коралл.
Новым законам свойственны идиотизм и злоба,
То есть характер автора, чёрт бы его побрал.
Все мимолетно, даже то, чего нет. Включая
Дым папиросы с травкой, пар над стаканом чая.
Все исчезает, всюду знаками убыванья
Забавляется на ночь глядя бдительное ничто.
Новому делу свойственны формы соревнованья,
Блужданья в пустых потемках, как в рукавах пальто.
От бесконечных страхов тело скорей слабеет,
Чем от работы чёрной. В дар пожелав себе от
Скромности только мира, он созерцает местность
С адских высот балкона, глохнет от тишины.
Новому миру свойственны полная неизвестность
И сокращенье шансов - то есть черты войны.
Все, что никчемно, мнимо, вычурно, зло и голо,
От поисков обстоятельства, рода, лица, глагола
Спасается только лёжа. Бег изменяет внешность,
Внешность сбивает с толку, времени жаль труда.
Новым объятьям свойственны жар, суета, поспешность,
То есть черты побега - если бы знать, куда!
Новая жизнь. Все кончено. Выживет тот, кто молод
Ровно настолько, чтобы серп наложить на молот,
У кого за спиною крылья, а не судьба, кто слышит
Залпы родных салютов под небесами стран
Южных, где каждый холмик светлой мечтою дышит
Открыть незнакомому племени тёпленький океан.
На надёжные плечи вечер кидается из тумана
Испуганным одиночеством. И, достав из кармана
Ключи, задумчивый дьявол слушает птичьи трели,
Доносящиеся из прошлого, ставит всё по местам.
Новая жизнь начинается, как снегопад в апреле,
Как из-за собственной двери голос чужой: “Кто там”?
1991
Знакомый дом, где врали много
И много видели обид,
С окном на дальнюю дорогу,
В покое вечера стоит.
Там жизнь надломленною веткой
Вечерне клонится к земле,
Холодный ужин под салфеткой
На тёмном кухонном столе,
Клубок на ветхом табурете,
Под гобеленами кровать.
Молчит старуха на портрете,
Как будто нечего сказать.
Остановка в пути - дважды две отрешённых стены,
Да усталая склонность пустого лица к многоточью.
Деревянные стулья скрипучи особенно ночью,
В это время особенно мы никому не нужны.
Словно ломкий графит в позолоченном карандаше,
В позвоночнике осень, унынье, укор, увяданье.
Остановка в пути - по приметам и картам гаданье,
Вопреки накопленьям в тревожно растущей душе.
Ожиданья и запахи - прежде всего, говоря
О незримых вещах, это - запах одежды и кожи
Чемоданов у двери. Отъезды всегда не похожи
Ни на сон, ни на явь, ни на адскую смесь букваря
С окончаньем эпохи и бытом, лишённым всего,
Что могло бы напомнить нам вязкость и плотность иную,
Чем в наскучившем воздухе дома сего. Не ревнуя,
Не кляня, не любя, не щадя, как творят колдовство,
Время делает жест, оставляющий нас в меньшинстве
Перед яростным миром. Так, сцену покинув, актёры
Лезут в петлю, и так покрываются ряской озёра,
Превращаясь в болота. Так путь разделяют на две
Неразборчивых части, как будто мечтают найти
Середину шкалы, измеряя глубины такие,
О каких только в сказках. Храни нас, Господь, от тоски и
Укрепи нашу волю во дни остановок в пути!
Февраль и март - что может быть глупее! -
Растаяли, как неподвижный сон,
Как снег на косогоре. Как на камне
Едва заметен след босой ступни,
Воспоминаний омут неглубок
Об этих днях, таращащих большие
Запачканные окна в злую даль,
Лишённую абстрактной перспективы,
Не наделённую благим оттенком,
Готовую разрушиться в любой
Момент - и в том числе в неподходящий.
Час петуха и следом час грача
Не принесли душе успокоенья.
Горчит вино, и флаги над бронёй
Вмещают ветер целого столетья.
И с каждым лепестком, взращенным светом,
Всё меньше слов у старого блокнота.
Пожаловаться некому и слёз
Не осушить случайным поцелуем, -
Как сетовал однажды старый волк,
Клыками громко клацая в овчарне.
Печальное останется печальным.
Песчаный дом разрушится, и дом
Из пепла не согреет. Что, апрель?
Навалишься, как дед Мазай, на вёсла,
Подуешь острым ветром во дуду,
Застелешь новой скатертью дорогу?..
Что может нищий нищему подать? -
Пощёчину... Эпоха белых мух
Не беспредельна, звонкого цепного
Пса отвязали сторожить овец
От пастыря с добротными клыками.
Летают, и поют, и чинят гнёзда,
Вьют новые в заботе о птенцах
Вернувшиеся птицы. Что расскажут
Они о теплых странах и морях
Нахальному коту, вороне жёсткой,
О чём они споют среди ветвей,
Бессильные и лёгкие, как парус
Бумажный в струях мутного ручья,
И убоятся ли, что будет щебет
Невнятный их неверно истолкован?
Судьба на крыльях, запад и восток
На радугах нескромных быстрых глазок,
Коричневые лапки... Что, апрель?
Пасхальный, целовальный, однодневный.
Слетишь с высоких крыш в ненастный день,
Как набекрень газетная пилотка,
Не удостоясь сокровенных слов,
Разгонишь тучи, поднимая небо,
Засеешь отдохнувшие поля,
Усеешь сад вишнёвый лепестками,
Откроешь воду, и на дне колодца
Затихнет эхо, и забьётся сердце,
Забьётся тяжело - как тёплый май
Ступает по тюльпанам темной ночью,
Растаптывая пестики, тычинки,
Цветные лепестки, и комья грязи
Внимают дождевым, слепым червям,
Тихонечко поющим об апреле
На языке забвенья: май, май, май...
Силы смерти заметней у моря зимой.
Отдыхающее от сезона разврата,
Побережье ссыпает безмолвия злато
В лоно шторма. И некто, носивший домой
В клюве локтя по случаю купленный том
Драгоценного автора, инициалы
На песке осветленном и вымытом валом,
Может, даже девятым, выводит. Потом
Он спокойно уйдёт, не смотря ни на что,
Изучать жуть и вечность уснувших вулканов.
Поминальные грозы, как грохот стаканов
На фанере купе, где в помятом пальто
Сын неволи взволнован волной в январе,
Мокрым снегом стреляют, - но хлопья не ранят.
Испокон Рубикон проживания манит
Тех, кто бремя предчувствий на серой заре
Из души выцарапывать склонны. Их бром
Независимей распри с собою. И это
Так же странно, как то, что сгорает планета,
Сохраняя холодный прилив под ребром,
Как смертельные страхи у моря зимой...
Пляжный сторож считает дневные потери
Лежаков (ими славно топить). Он уверен,
Что лелеющий печку закончит тюрьмой.
Свет утренний в нетронутом снегу
Не тонет, отражается, и дали
Преображает. Старые медали
Так о давнишнем не нарочно лгут,
И так не договаривают рифмы
О прозаичных поводах стиха.
Так слушаем, дыханье затаив, мы,
Как осень, величава и суха,
Уходит, и зима приходит. Так же
Мы размышляем, стоя у окна,
О тех приобретеньи и пропаже,
Которые эпоха и страна
Готовят нам. И видим, как знакомо
Сгущается причудливая тьма,
В грядущее слетая невесомо,
Как тихий снег на старые дома.
- Истина, мальчик мой, не применима
На практике, сколь бы ни были велики
Познания, - натягивая носки,
Говорила старая П. И странная пантомима
Кошки в погоне за серым своим хвостом
Мимо цветочных кадок, падающая подкова
С гвоздя над закрытой дверью мысль уводили к слову,
Парящему осторожно над бумажным листом.
- И зачем ещё что-то искать, если всё и так, -
Раскрывая дырявый зонт, чтоб идти к сараю
За дровами, - предельно ясно, а умирая
Даже просто, - ворчала П. И в кромешный мрак
Выходила, и длилась вечность, росли слова,
Колебался маятник. Из темноты кромешной
Возвращалась без страха. С собою несла, конечно,
Вместо поисков истины спокойствие и дрова.
- Истина, мальчик мой, столь жестока,
Что… - засыпая под монотонный гул
Печки, снилось, что снится, когда уснул,
Медленный рост корней и травы… - до срока
Бесполезны познанья, как от горенья чад, -
Продолжала ворчать с утра. И туман сгустился.
– И какая разница, близко или вдали кричат.
Главное, чтобы крик всё-таки прекратился.
На обогнавший паланкин
Печально смотрит ослик скромный,
Косится солнце на Нанкин,
На вечереющий, огромный.
Звезда возникла изнутри
Лазури медленной и ясной,
И зажигает фонари
Квартал веселый и опасный.
Там люди летом и зимой
Товар скупают, чуть потрогав.
Вот возвращаются домой
Хмельные сборщики налогов.
Их промысел сердит и прост.
В харчевне слышен громкий говор,
Там суп из ласточкиных гнезд
Богатым варит хитрый повар,
Там лампа розы розовей.
В овальной клетке из бамбука
Поет персидский соловей,
Но в сладком горле лишь разлука.
И та разлука тем сладка,
Что много раз красиво спета,
Так вдохновенная строка
Смиряет с бедами поэта.
Он в тесной хижине живет
За старой пагодой, направо
От нового базара. Пьет
Общенья горькую отраву,
Смешит способных без него
Смеяться над любою чушью,
Не веря в злое колдовство,
По шелку пишет черной тушью,
Со слов знакомых узнает
О переменах в Поднебесной.
Когда он к пагоде идет
По улочке кривой и тесной,
Он слышит все, что говорят,
Влачит небрежную истому.
И чем длинней торговый ряд,
Тем дольше путь к родному дому.
Закат медовой полосой
Висит на треснувшем фарфоре.
Последний луч его косой
Летит в Шанхай и тонет в море.
Краснеет желтая река,
Теченьем лодочки качая,
И ласточка издалека,
Как черная чаинка в чае,
По небу чертит высоко
Недолговечный иероглиф.
И, опрокинув молоко,
Неповоротлив и уродлив,
Следит домашний павиан
Из-под ладони волосатой
За обитательницей стран
Небесных, легкой и крылатой,
К пирамидальным тополям
Ее, свободную, ревнуя.
И ночь по рисовым полям
Плывет в Монголию степную.
Листал себя давнишнего. Всплакнул
В том месте, где: “она сняла все шмотки,
Осталась нагишом. Мы плыли в лодке.
Она потом уснула, я уснул.
Так по теченью долго плыли мы...” -
Всплакнул. Возможно, это - отвращенье
К себе, каким я был в пылу общенья,
Пока волной старенья всё не смыл?
С утра страдал запором. Съел банан -
И полегчало, стало бесподобно.
(Процесс и ощущения подробно
В тетрадке номер семьдесят). Титан -
Как оказалось, вовсе не силач,
А вещество. Толок в сосуде влагу,
Отыскивая рифму к “мял бумагу”
Глагольную. Не выдумал, хоть плачь.
Опричь привычной банки осушил
Ещё баллон. Наверное, к субботе
Откажет печень. Главное, при рвоте
Не позабыть поохать от души.
Почти смеялся, прочитав, что в день,
Когда скончалась Н., был на футболе.
Пойти бы на могилку, вспомнить боли
Прошедшие, но добираться лень.
На той неделе заходила Б.
Всё получилось очень даже мило.
Она потом спросила (пошутила):
- Как это в твоём возрасте тебе
Так удаётся? - Я ей объяснил,
Достаточно доходчиво и тонко,
Чтоб усмехнулась дряхлая девчонка:
- Я для тебя всю жизнь его хранил.
Листал себя давнишнего: “... но мгла
Стояла над рекой, и где-то рядом
Сияло счастье, но обычным взглядом
Не рассмотреть вблизи его. Плыла
И наша лодка по теченью прочь
От тех холмов зелёных. Отчего я
Вдруг прошептал: “впусти меня!”? - живое,
Живое что-то жгло меня в ту ночь.
Ах, это был огонь! Вчерашний свет...
Сегодня в семь - свиданье у церквушки...” -
Устал читать, лежал на раскладушке
И бормотал: “Чему возврата нет,
Уж лучше даже памятью не тронь!” -
Но не хотел бы возвратить всё это.
Теперь во мне другие формы света.
Другой во мне огонь. Другой огонь.
Этой женщине не надо горы злата обещать,
Этой женщине не надо горечь прошлого прощать.
Снегом свадебным догонит память юга ревность вьюг,
Наш утюг ещё разгладит складки старых-старых брюк.
Этой женщине не надо говорить высоких слов,
Веет вечным неуютом от приевшихся углов.
Будет время вспомнить мудрость: сколь грядущим ни живи,
Отражается былое в старом зеркале любви.
Эту женщину не надо упрекать по мелочам,
И не надо свои крылья примерять к ее плечам.
Только сердце почему-то, хоть глазам привычен вид,
То таинственно сожмётся, то торжественно болит.
Как обмелевшая река,
Рассудок жалобно и сипло
О возвращеньи полной силы,
Бывает, взмолится. Тоска
Нагрянет вечером погожим,
И неохота говорить
Ни с кем - ни с другом, ни с прохожим.
И в это время, может быть,
Догадка осенит земная,
И, старый сон припоминая,
Склонишься над водой пруда,
И в стынущем нефрите рыбка
Всплеснёт, - и покачнётся зыбко
В ночной воде твоя звезда.
Приходит ночь, и говоривший “Да”
Сутулится, как лишний знак вопроса,
И, как в тумане горькая звезда,
В губах дрожащих гаснет папироса,
И, отменяя сладостный запрет
На мысль о смерти, Леты дуновенье,
В тяжелый дом влетает вдохновенье
На крыльях легких, как простое “нет”.
Великолепен промысел богов
Трудиться молча над созданьем света
И разрушеньем зыбких берегов,
Преодоленьем тесноты завета.
Прекрасней вечной жизни мысль о ней,
Сильней ударов щедрые замахи.
Страшнее смерти маленькие страхи
Безмолвья, равнодушья. Холодней
Прозрачных вод неведомой реки
Предощущенье погруженья в реку...
Приходит ночь, и гаснут огоньки,
Доступные любому человеку.
Окраина тиха. Молчит петух.
Остановились ходики. На крыше
Спит воробей, кошачьих лап не слыша.
Сказавший “Нет” настраивает слух
На шёпот мира, гневный окрик ос
Былых страстей, грядущего распада,
Сутул, как знак сомненья, как вопрос
Усталого: “Зачем мне это надо?”
Желанна близость ясного конца,
Какого-то исхода, проясненья.
Но ночь - и ночью горестней сомненья.
Он рук не отнимает от лица.
Приходит ночь, и говоривший “Мы”
В значеньи “Я”, становится печален.
Вокруг него громада зоркой тьмы,
Безмолвье, равнодушье многих спален,
Где мирно спят. И добрых снов залог -
Лампада у иконки, пёс у двери,
Младенец в яслях, тишина в пещере,
Звезда на небе, и повсюду - Бог.