Сладость яда, надежды горечь,
за ревущими рифами – пристань...
Я так верил в тебя, о, горе!
Будь ты проклята ныне и присно.
Я погиб и воскрес после смерти,
страха нет, и почтенье теряю...
Посмотри, там, где билось сердце,
пустота венценосно сияет.
И хлебать из твоих тарелок
я не стану. И сброшу одежды!
Будь ты проклята! Как я мелок!
Яда сладость и горечь надеждыВ тёплых струях ветра стыну.
Солнечная паутина
Чертит стрелками ресниц
Золотые блики боли,
Синий свет моей неволи
И пожар твоих темниц.
Я воскресну! Я восстану!
Дотянусь душой усталой
До высот и до глубин.
Навсегда с тобой расстанусь,
И совсем одна останусь,
И пойму, что ты - один.
\
Один, бог моей печали,
К скалам вечности причалит,
Прыгну я в его челнок
Утлый. Нет светлее доли -
Одиночества и воли
Хрупкий бешеный поток!
И снова горестен мой хлеб.
Скудна вода. И я устала
Упрямо начинать сначала.
И стих мой тёмен и нелеп.
Мне быть счастливой не пристало.
Ты прав. Накину чёрный креп.
Весна украсила вертеп
И соловьём, и розой алой.
А рядом, в этом мире странном,
На солнце тихо греет раны
Змея, влюблённая в мангуста.
Жизнь распадается, как атом.
Зачем же радостно и свято
Я верила тому, что пусто!
Я не люблю длиннот. Но эта нота,
Столь яркая, как солнце и восторг,
Горячая, как тишина в июле,
Сухая, как осенний холодок,
Что до костей тебя не проберёт,
Но сердце оцарапает колючкой,
Глубокая, как вечная зима,
И лёгкая – как поцелуй в апреле,
Она меня и лепит, и ведёт,
И посвящает в Орден всех влюблённых...
Плачет чёрная царица,
Возлюбила небылицы,
В полночь тёплый шорох трав,
Дом, в котором каждый прав,
Опрокинутые лица
Страстью пьяных до утра.
Стонет красная царица,
Ей сегодня снова снится
Злая нежность топора
К шее, сломанной вчера,
Земляничный запах ситца
У забытого костра.
Дышит белая царица,
Вам грешить, а ей молиться,
Это страшная игра,
И, когда молчать пора,
Пьёт из тьмы больная птица
Песню кончиком пера.
В дубовой роще под дождём
Мы, наконец, догнали солнце!
Так и приходит свет в оконце,
Когда его уже не ждём...
Я чудо лицезрела вкось.
А ты, отряхивая крылья,
Рулил туда, где всё искрило
Целенаправленно-насквозь.
Туда, где старая река
Набухла новым наводненьем.
В ней смутно плавали сомненья
И танцевали облака.
Тяжёлым, мокрым дымом круч
Струился берег близорукий
За грань, туда, где наши руки
Соединял янтарный луч.
Здесь всё чужое — улицы, мосты,
Скамейки в парках, облака и ветер...
И я не знаю, на каком я свете,
Когда в свой кабинет уходишь ты.
Дай, Боже, ночь прожить и утро встретить
На краюшке бездонной пустоты
В тот день, когда не подадут воды
Мои уже почти чужие дети.
Но я твержу себе, что я права.
Та жизнь, как луг, где не растёт трава.
А я закатом огненным дышу...
Законы притяжения проверив,
Гремят часы, я открываю двери
И на ладони яблоко держу!
Забыла голос. В декабре – гроза.
У города от слёз душа промокла.
На кухне газ горит, потеют стёкла
И кафелем блистает бирюза.
Не помню, как звезда сияла в окнах
И будущим вином цвела лоза.
Там взлётная гудела полоса...
Храни господь – кто был любим и проклят.
И вижу я, несбывшимся томима,
Что все мои дороги плыли мимо
Столь сущего – любви, надежды, веры.
И день за днём – сплошная суета.
Так миллиарды лет до нашей эры
Земля была безвидна и пуста.
Фиолетовое в жёлтом.
Флейта в рёве медных труб.
Тишина шуршащим шелком
Лепит онемелость губ.
Мир летит в полночном блеске
Горстью праха и тепла,
Озаряя бездну всплеском
Красоты добра и зла.
День и ночь неразличимы
Для всевидящих очей.
И молчит первопричина
Громогласностью речей.
Капля света, камень звука,
Времени дрожащий звон.
Как вселенной грудь упруга!
Как жесток ее закон.
Янтарём, застывшем в лаве,
Крик, бессильный и немой.
Смерть придёт ночной облавой.
Карой. Кровью. И золой.
Опустеет дом. И поле.
Сад. Душа. Весь шар земной.
Гиацинты цвета боли
Расцветут в золе весной.
_____
Но в цветущей муке лета
Ты вернёшься. Вопреки.
И, как гимн любви и свету,
Зазвучишь со дна реки.
Давай с тобой уедем из Москвы!
На юг, в пещеры, или просто в гости,
Где вдоль дорог уютные погосты
И зной белесым маревом застыл,
А ночью под созвездием Стрельца
Пылают пальмы на твоей рубашке,
И вся душа торчком и нараспашку,
И остро пахнет детством у крыльца.
Ну вот и совершилось чудо,
Фортуну я кормлю с руки,
И прячется на дне строки
Холодное изниоткуда.
Так в тёмной глубине реки
За малахитовой запрудой
Живёт жестокая простуда
Законам солнца вопреки.
Но дальше, прыгая по склону,
Вода булыжником зелёным
Просвечивает, измельчав.
Я выздоравливаю, будто
Устало многоликий Будда,
И пахнет липой жёлтый чай.
02.11.2011
Ступени в небо, плоские мостки –
Благословенно радостная нота!
И восхищённо врёт бессмертный кто-то,
Кладя на холст последние мазки.
Здесь летней ночью мне шепнул платан,
Что с каждым днём нам эта жизнь милее,
Что кровь кипит и сладко сердце млеет,
И так свежа земная красота…
Глициний фиолетовый огонь
И розовая трепетность горошка
Подсвечивают лунную дорожку
И лики монголоидных икон.
Тут вечность морем бьётся о гранит,
Сжимая годы и теряя числа.
Деревья спрячут в кроны наши мысли,
А белый город тени сохранит.
5 сентября 2011 г.
Время распустилось, как цветок,
Обозначив грани увяданья.
Я похоронила три желанья
Под горой. Ногами на восток.
Не домашним было то заданье,
Но пришлось мне выучить урок:
На Земле всему назначен срок,
Бесконечно только – ожиданье.
Уже на самом краюшке
забытый голос бабушки:
-Баю-баюшки, баю,
не ложися на краю...
Как любила, как хранила!
Загодя предупредила.
Только зря всё это было.
Вверх, хватаясь за перила,
не карабкалась - парила.
Повторилось, как ни билась.
Так же, как она - разбилась.
Вдребезги.
В бред. В пески.
И вдруг в пустыне, на краю,
я слышу: - Баюшки-баю...
горько плакать - сладко спать,
завтра будет день опять...
Открыты ворота – беда с поворота!
Пустых огорчений весёлая рота.
Висят неотвязно, долдонят о разном,
Прислушаться – жизнь прожила я напрасно.
Во сне не летала, любила несмело,
Тебя под венец подвести не сумела.
Венера остыла, Венецию смыло,
И шило никто не менял мне на мыло.
Но снова, как в детстве игрушку – у мамы,
Пред вечностью Бога прошу я упрямо
Оставить мне то, о чём суетно пела,
И тёплую тяжесть любимого тела.
И снова горестен мой хлеб.
Скудна вода. И я устала
Упрямо начинать сначала.
И стих мой тёмен и нелеп.
Мне быть счастливой не пристало.
Ты прав. Накину чёрный креп.
Весна украсила вертеп
И соловьём, и розой алой.
А рядом, в этом мире странном,
На солнце тихо греет раны
Змея, влюблённая в мангуста.
Жизнь распадается, как атом.
Зачем же радостно и свято
Я верила тому, что пусто!
Как больно резать по живому!
И запоздало понимать
В одном шагу с обрыва в омут:
Я – не жена, не дочь, не мать.
Я – птица малая. Ассарий –
Цена мне. Я вам буду петь
Обрывки из небесных арий.
На кровлю дайте мне взлететь!..
И с этой высоты убогой,
Предельно напрягая клюв,
Я попрошу живого Бога
Хранить вас. Ибо вас люблю.
Скошенным жалким перстом
Лоб осенив,ловлю я
Воздух накрашенным ртом -
Смилуйся... Аллилуйя...
Как равнодушна высь
К колоколам престольной.
Боже, прошу, нагнись
И посмотри - мне больно!
Ты, нас учивший любить,
Вещь мне скажи простую:
Смог он меня позабыть
И обнимать другую?
Столько нежности мне не вынести!
Стану сны хранить и венки плести.
Потеряла я в переулочке
Ключ от полной чудес шкатулочки.
Было? Не было? Только помнится,
Что заветное - не исполнится.
Время всё быстрей - месяц к месяцу...
И, когда в окне звезды светятся,
Чую венами и аортою -
Не живая я, и не мёртвая.
Почему мне так грустно?
Вишни светятся вкусно…
Люстра прячет искусно
Ржавый крюк в потолке.
Почему мне так грустно?!.
В доме чисто и пусто.
И озноб от капустной
Кочерыжки в руке.
Молчи, любимый! Это сберегу
Одна, на том, на дальнем берегу.
Я с именем – нельзя шепнуть в бреду –
Тропинками окольными бреду.
Соврал февраль, миндаль расцвёл не в срок...
Кого винить - погоду или рок?
Прощай.Твой виноватый взгляд
участием мне сердце рвёт.
День без надежды - стыл, и клят,
и горек - поминальный мёд.
Но кто посмеет мне помочь
над бездной, что меня влечёт!..
Как микеланджелова Ночь,
целую я своё плечо.
Всё будет хорошо, любимый...
Прозрачный взгляд куда-то мимо.
Обещанное выполнимо,
Наверно, лишь на небесах.
Прости мне чёрное проклятье
На свадебном, на белом платье.
Последний волк сегодня плачет
В покинутых луной лесах.
Точка. Рядом дышит дочка.
До последнего листочка
Не смогу тебя забыть.
Люди, кто меня осудит?
Утром солнышко разбудит...
Только б не казаться – быть!
Здесь училась я любить.
Собираюсь понемногу
В дальнюю дорогу. К Богу.
Цепи золотой арбы.
И венком терновым строчка –
Рядом дышит дочка. Точка.
Когда сказал ты обо мне: - "Вы все..."
Все те, что - из ребра, и что - из грязи.
Я не клялась. Я согласилась сразу.
Жила, смеясь. И плакала во сне.
Мы все любили, верили и гибли.
Нас предавали, продавали, стригли,
И забывали, что всего страшней.
В конце смогу, как все, без лишних вздохов,
Сказать, перекрывая сердца грохот:
- Сегодня ветер. Не забудь кашне.
Ночь глубока и печальна.
Гасит шаги тишина.
Обречена изначально –
Тень, отголосок, жена...
Славься, пречистая тайна
Солнечного волокна!
Выросла тёплая пальма
В чёрном квадрате окна.
Господи! – сердце на части –
Вымолила благодать
Сладкого женского счастья –
Мужа заблудшего ждать.
Я не умею шить. И предавать.
Как бабушка, я застелю кровать –
Ни складочки и лёгкая фата
(О, боже мой, какая красота!)
На двух подушках, белоснежно взбитых,
Из нежности и слов, давно забытых.
И жёлтая печаль уйдёт сама.
Сизифов труд – таких, как я, ломать.
И гром небесный грянул, но креста
Не положила я на лоб и плечи.
В мой яблоневый сад и в путь мой млечный
Я двери отперла, черна, проста.
Мёд сотовый по капле – твои речи.
Души нежнее, сладостны уста.
Я думаю, когда ты спишь, устав,
Что ярче вспышек молний наши встречи.
Я, как стена, и не позволю водам
Залить сосуд любви, небесным сводом
Клянусь, с такого чистого листа,
Где только ты и я, и время жизни.
В пространство это невозможно втиснуть
Ни женщину, ни камень, ни Христа.
С душой простилась – гостьей высших сфер.
Без света дом. А впереди – могила.
Плов поминальный, чей-то профиль милый,
Хлеб и вино – из области химер.
Нарядно рдел багряный интерьер.
Последнего спектакля пантомима
Не волновала. И, тоской томима,
Пересекла я огненный барьер.
Сжигало пламя ласково и страстно,
Даруя царство пепельной свободы,
Где боли нет, и где не властны годы.
И, как давным-давно, всё стало ясно...
В глазах ребёнка отразился город
И тень моя – кизилово прекрасна.
Притихла на твоём плече..
И бережно держали руки
Комок тысячелетней муки,
Что я - твоя, а ты -ничей.
И тихо гнулись небеса
Под взглядом нежным и далёким.
И плакали под божьим оком
Мои тенистые леса.
Две плоти стали плоть одна.
Но прорастала тишина
Неотвратимостью разлуки.
Слова струились словно дым.
Был безоглядно молодым
Вселенной маятник упругий.
I
Притихла на твоём плече,
О, боже мой, мне это снилось
В той жизни, серой, словно сырость
И монотонной, как мечеть.
Плыву меж облаков и звезд,
Вдыхая запах тёплой кожи,
Держи меня - мы так похожи! -
Вселенной выше в полный рост.
И ты, умеющий летать, -
Нашёптываешь мне, как тать,
Что смерти нет и нет разлуки,
Что всё земное - суета.
Над бездной лжи. Но нежно так
И бережно держали руки.
II
И бережно держали руки
Не тело - душу. Вторя музам,
Нам демон тьмы тишайшим блюзом
Преподавал любви науки.
А в миг слиянья пели хором
Святые мученики браков,
Заложники небесных знаков,
Грозящих смертным приговором.
Презрев условную рутину,
Творил ты страсти гильотину -
Лекарство от священной скуки,
Пока Земля под звёздным роем
Ждала горящий астероид -
Комок тысячелетней муки.
III
Комок тысячелетней муки,
Я - Господи, твоё творенье,
Твоё дитя - в миг наслажденья
Оплакиваю час разлуки.
Жестоко. Жажда быть любимой
Во мне сильнее страха смерти.
Ах, если бы еще поверить!
Тогда - все наказанья - мимо...
А ты мне пояснял, как быть,
Что мы осуждены любить
В плену всевидящих очей,
Что помнишь, кем был в жизни прежней,
Еще добавил, так, небрежно,
Что я - твоя, а ты - ничей.
I V
Что я - твоя, а ты - ничей,
Я это знала с первой встречи.
Твоей средневековой речи
Заманчиво журчал ручей.
Я из него пила вино
Бессмертия. Смеялись боги,
Суля нам разные дороги
И всё, что смертным суждено.
Вдруг выпадет кольцо из рук...
Предательства корявый круг
Раздавит злее колеса.
К закату грянула беда.
Со мной краснели от стыда
И тихо гнулись небеса.
V
И тихо гнулись небеса,
Своей не понимая силы,
Изнемогая словом - милый...
Не сетуя и не грозя.
Любви закон, он прост и глуп:
Любимый - Бог, и сила молний
В его руках. Лишь слово молви!
Ты лаской сыт. И к боли глух.
А молнии метать приятно.
Себя сжигаю безоглядно
И умираю с сердцем легким.
Но и под клекот чёрной стаи
Я снова синевой растаю
Под взглядом нежным и далёким.
V I
Под взглядом нежным и далёким
Стою с протянутой рукой.
Мой грошик счастья - твой покой.
Блаженство нищим и убогим!
У Бога я чего просила?!.
Любви, здоровья, дома, хлеба.
А надо было - пальцем в небо! -
Дай только для полёта силы.
И сын мой, гадкий мой утёнок,
Пускай летает он с пелёнок,
Не дай сгореть ему до срока.
Но выпал крест, и, сбросив крылья,
Брели тишайшие Марии
И плакали под божьим оком.
V I I
И плакали под божьим оком
Серебряные облака,
И отражала их река,
И прятала на дне глубоком.
Я слышу мокрыми щеками
Прохладу сумеречных слез.
У ног моих бездомный пес.
А на душе - огромный камень.
А мир, и добрый, и жестокий,
Прекрасен был. И на востоке
Уже алела полоса,
Как будто продолжалось лето.
И ласки жаждали, как света,
Мои тенистые леса.
V I I I
Мои тенистые леса,
Смолой янтарной истекая,
Рай обещали и по краю
Неслись, слепым зрачком кося.
И страсти смерч из смерти рос,
Стирая злую правду линий.
И благодарно смыли ливни
След обещаний и угроз.
В твоих глазах дремала вечность.
Я дверью хлопнула беспечно.
Висела полная луна.
И вдруг душа зашлась от боли.
Свершилось мимо нашей воли:
Две плоти стали плоть одна.
I X
Две плоти стали плоть одна,
Но врозь. Мое сбылось проклятье.
И яд твой стал противоядьем.
Я - Божья тварь. Ты - Сатана.
И в этой формуле простой,
Мою определяя гибель,
Чернеет складочка на сгибе
Твоей души, насквозь пустой.
Бравурно завершался день.
Всё выше становилось тень.
Растеряна, худа, бледна,
Стараюсь выглядеть получше.
И пряталась в углах колючих,
Но прорастала тишина.
X
Но прорастала тишина,
Дыша разверзшейся могилой.
Чем я нехороша, мой милый,
Твой "друг, учитель и жена"?
Что, постарела от тоски?
В работе огрубели руки.
И платье серой пахнет скукой.
Безумием горят виски.
О, пощади, изнемогаю!
Я отвратительно нагая
В своей беде. Мы не супруги -
Из горя сделать распродажу.
Казнь, медленная, как адажио,
Неотвратимостью разлуки.
X I
Неотвратимостью разлуки
Судьба наказывает нас,
Чтоб оценили мы сейчас
Вполне всю прелесть райской скуки,
Где каждый дух закону рад:
Любить, терпеть, прощать и верить.
Все, как с тобой. Я в эти двери
Уже вошла. Попала в ад.
Мой ад - слова любви, что грубо
Всплывают в памяти, как трупы
Из мутной тяжести воды.
Ты стал мне полем. После битвы.
И друг мой - ворон. И молитвы
Слова струились словно дым.
X I I
Слова струились словно дым
И плыли кромки неба выше.
Узор несчастья мной был вышит
Легко. Ты молча стал седым.
Лавины падали, скользя.
В немой тоске рвал тучи ветер.
Усни, при этом тусклом свете
Ни жить, ни умереть нельзя.
Мы будем доживать, поверив
В слепую невозможность веры,
Собой отчаянно бедны.
И плакать, отмечая даты,
И вспоминать, что мир когда-то
Был безоглядно молодым.
X I I I
Был безоглядно молодым
И тратил жизнь на звон и скорость,
Вино и тяжесть без укора,
Ты, медной лампы Алладин.
В тебе, быть может, гений сгнил.
Непонятый, ты мстил жестоко
Себе. И развивался локон
Твоей жены, считавшей дни
Безоблачного счастья. Мало
Их было, и она устала.
Бесценны времени услуги,
Что всё стирают безвозвратно.
И странен стороной обратной
Вселенной маятник упругий.
X I V
Вселенной маятник упругий
И без меня твердел, и рос,
И сокращался, как вопрос
Нечаянный о милом друге.
Где вновь тебе скажу я - да,
А ты по белой ручке - плетью!
Я не одна на этом свете,
Всегда со мной моя беда.
В ней рифмы плещутся устало.
Я зиму доживу. И талый
Весной нашепчет мне ручей:
Любви цена недорогая -
Покой отчаянья... Другая
Притихла на твоем плече.
Всю зиму деревья меня ненавидят.
Напрасно я брежу зелёным теплом.
Одна я. И сахара сладкий апломб
Мне гадок. А соли святое наитье
Царапает горло. И слово гранитом
Надгробным молчит. И пронизан мой дом
Бессрочным туманом и ветреным льдом.
В нём белый шаг мамы над вазой разбитой.
В нём тени другие, забытые мной,
И чёрного города облик иной:
По узенькой улочке, солнцем облитой,
Идёшь ты. И белый миндаль за спиной.
Спаслась от смерти. Радуюсь? Не знаю.
Не преступила чёрную кайму.
Но готику, что вырвалась во тьму,
Я с верой и свечой не догоняю.
Бумажные цветы вокруг. Кому?
Вощёная верёвка. Я, босая,
Во сне ступени серые считаю
И, мёртвая, бегу, бегу – к нему!
Меня спасли. Но, видно, сроки вышли.
Мысль странная мне голову томила,
Что из Тбилиси в рай – кратчайший путь.
Глаза открыть, и в этом смысл и суть:
В его руках пригоршня спелой вишни...
Но как проснуться – ведь меня убили.
Узнала ткань цыганской шали
Жестокость колкого жнивья.
Меня вели и утешали
Четыре пьяных муравья.
Я всё на свете потеряла,
Тетрадочку стихов храня.
Как славно мне её читали
Четыре пьяных муравья...
А сердце плакало о счастье,
И что оно – не для меня.
И в этом приняли участье
Четыре пьяных муравья.
Мы пели, прыгали, летали
От полновластья бытия!
Под вечер от меня устали
Четыре пьяных муравья.
Снова дождь прошел мимо.
Тучи - нежная гемма.
Вспомнить невыносимо
Имя милое – Эмма!
Поражённая громом,
Ночь погибнет на месте.
На небесном пароме
Поплывет к славе месяц.
А фальшивая клика
Оживляет портреты
Сшитой лживою ниткой
Пожелтевшей газеты.
Пусть зловещие тени
Листья гонят из сквера,
В дань божественной лени
Я открою Бодлера.
Белле Ахмадулиной
И, как обычно, ночь прошла,
обычно утро наступило,
Друзей встречали у стола,
с чужими осторожны были,
когда, все двери упразднив
и новые открыв пространства,
несообразно снег возник
и утвердил непостоянство.
Шептались, головы задрав.
Смеясь, ловили снег губами.
Он был непостижимо прав,
разрушив стены между нами.
Уставший петь, он пел без просьб,
небесно добрый дух полёта,
и, падая под ноги, рос
за облака высокой нотой.
А я смотрел ему в глаза,
и сквозь восторг мне всё казалось:
исчезнут эти небеса,
растает неземная шалость.
Так и сбылось. Январь принёс
другие думы и заботы.
Шёл дождь, растроганный до слёз
Печальной тенью самолёта.
Три дороги - на горе - три дороги.
Кто-то строгий - в серебре - кто-то строгий
Говорит мне - будь собой - говорит мне,
В Древнем Риме - будет бой - в Древнем Риме.
Спят когорты - ночь черна - спят когорты.
Ждёт кого-то - смерть. Сума - ждёт кого-то.
А за лесом - ждёт тюрьма - а за лесом.
Перевесит - дом, жена - перевесит...
10 сентября 2010 г.
Завтра я тебя увижу.
Знаю – невозможно ближе,
Если небо рядом дышит.
Завтра – невообразимо! –
Розы на воротах Рима
Скажут мне, что счастье – зримо.
Завтра – будущего бремя,
Где, подтягивая стремя,
Прорастёт разлукой время.
Покачнулась, покатилась
Красная луна.
Чашка мамина разбилась,
Полная вина.
Пятнами на липком платье
Тает колкий лёд.
Не меня ли на закате
Подстрелили влёт?
Не допрашивай с пристрастьем –
Почему жива?
Как цветы, хочу о счастье
Вырастить слова.
Засмеялись, подмигнули
Звёзды - их спроси!..
И серебряную пулю
К сроку припаси.
А пока что в доме, старом
И давно пустом,
Снова нежность прорастает
Розовым кустом.
31 июля 2010 г.
О, щедрость солнца, дарящего свет
Мне, рыжей кошке и коробке серой,
Которая считает себя домом.
О, мудрость тени, ночи тёплый след,
На заспанной щеке морщинка веры,
Сбежавшей от увесистого тома.
О. трепет жизни, капля на весле,
Оплаченный потрескавшейся дверью,
Закрытой и не выдохнувшей стона.
28 августа 2010 г.
Ни дня не проведу с тобой отныне.
Минуты не отдам на ожиданье
Того, кто так легко меня покинул,
Сдал прошлому и счастье и страданье!
Другая мысль влечёт меня сильнее
Предчувствием, что встречу я кого-то...
Я никогда не стану Дульцинеей.
Но я всегда любила Дон Кихота.
Качнётся вдруг планета,
Не в такт вздохнёт фагот,
Я, как Антуанетта,
Взойду на эшафот.
Скажи - моя до тризны.
И чудом назови.
Ещё секунда жизни!
Ещё глоток любви!
Да светится беспечность
Беспутному в пути!
Как сладко падать в вечность
Мне на твоей груди.
Пусть скатится головка
В кудряшках - не спасти...
В рай ангелу неловко
Распутницу вести.
И будет всё, что было:
Страсть, вероломство, месть...
В последнем вздохе - милый!...-
Моя погибнет честь.
Облака – как сахарная вата.
Самое плохое позади.
Как-нибудь потом ко мне зайди.
На Земле смешно бояться ада.
На своей подушке разбуди.
С этим сердцем никакого сладу...
Вспоминать – горчайшая услада.
Не с пути, так хоть с ума сойти!
Утонуть в пространстве голубом,
Видеть мысли под прозрачным лбом,
Уничтожить самый смысл потери.
Впасть в тебя, как в океан река,
Сладкие потрогать облака,
И, как в первый день, тебе поверить.
Как ветер в окнах голову морочил!
Как пели нам цикады до утра...
Всё в прошлом. А сейчас – прожектора
Не вырвут из кошмара дня и ночи.
Мне выбрали театр, эпоху, позу,
Отчаяния маску – на века.
Косится зло атласная щека.
И принца речь таит в себе угрозу.
Но я должна любить его, пока
Во мне моя наивность не остынет.
Чтоб сорок тысяч братьев нам простили
Безумие моё и яд клинка.
Что скрою я цветочками простыми?
Кто мне поверит – зал или река?
Ты улыбался...
И шелестели волосы ветра
В солнечных пятнах.
Ты улыбался
Розе в стакане, ясности спектра,
Яркому платью.
Ты улыбался?
Белый кузнечик таинство речи
Слушал ревниво.
Ты улыбался
Мести, упрёкам, радости встречи.
Мне терпеливо
Ты улыбался.
Устало
запястье
от яркой
коралловой
цепи.
Я в пасти
удава.
И он меня
любит
и лепит.
Устало
запястье
от жаркой
коралловой
цепи.
То режет
на части,
то в честь меня
служит
молебен.
Устало
запястье
от жалкой
коралловой
цепи.
Невольники
страсти,
мы прокляты
Богом
навеки.
Я пытаюсь всё объяснить.
А ты делаешь вид, что понял.
По воде бьёт копытом пони,
Полагая рассечь зенит.
Парк. Скамейка. Ты только помни:
Если золото растопить,
Золотая не рвётся нить
И не трескается, как оникс.
Не печалься, ломать – не строить.
Эта жизнь ничего не стоит,
Если каждый второй игрок.
Помолчим. Вот и солнце село.
И трава совсем поседела.
И нещадно болит ребро.
18 февраля 2010 г.
Беспечна, как прошедшая весна,
И беспредельна, как жара в июле,
Кладу в затвор серебряную пулю,
Чтобы в упор: что есть прекрасней сна?!.
И снова слышу сладкие посулы.
А в голубой воде дрожит блесна
И отражённо падает сосна.
В ней заблудившись, вместе мы уснули.
Нам снился рай, который навсегда.
Так пахнет мишура, когда беда.
И мне не надо ни тебя, ни рая.
...А ты, платком мне слёзы утирая,
Смеялся: жизнь – один апрельский день,
Где для нарцисса дождик, солнце, тень.
В последнем акте этой жалкой пьесы,
Бездомная, беспомощно слепая,
Я со стены торжественно снимаю
То ржавое ружьё, что ты повесил.
Мой зимний сад, где кровь – как розы в мае!
Я вновь с тобой, ну что ж ты так не весел?
Так просто, как по лесенке, мы влезем
На небосвод, друг друга обнимая.
Каймой туманной обведут нам взоры.
Смягчат тот ад, где самовластно воры
Жгут книги и в смоле поэтов варят.
Остудит скрипка рвенье труб стальное.
Помилуй их, Господь! А остальное
Пусть ветер унесёт, как запах гари.
Пришла, присела на крылечке,
Задумчиво глядела вдаль.
Гудело пламя в ржавой печке.
И стало ничего не жаль.
Ловила дождь пустой ладошкой,
Своя земле и небесам.
И злобой истекала кошка
Сквозь вертикальные глаза.
Я стать её сестрой хотела,
Как в сказке – “Отворись, Сезам...”
Но печка сладко грела тело,
И кошка льнула – не отдам!
Так совершенны небо и земля,
что, тишиной закладывая уши,
от глаз недобрых и от бед грядущих
под белым снегом спрятала зима
апрель твой и дорожку замела.
Мы там не целовались под дождём,
там не росла трава, не цвёл кустарник,
от ветра ночью не скрипели ставни,
и дома нет, но, если подождём,
мы сад посадим там и жить устанем.
6 февраля 2010 г.
И ты поверил, что так надо.
Во сне кромсал его мечом.
И всё вам было нипочём,
Нечаянным посланцам ада.
Он был тебе отцом и братом.
Ещё он был твоим плечом.
Жить, не заботясь ни о чём,
Не высшая ль твоя награда?
Он догадался. Мог убить.
Но... предпочёл убитым быть.
Теперь он Цезарь, ты же – Брут.
Ты не учёл такую малость...
Он гений. Ты – всего лишь! – зависть.
Про остальное люди врут.
Был болен, умирал вчера.
Сестра сейчас, наверно, плачет.
Он – демон. Властелин пера.
Я – ангел. Всё во мне иначе.
Уже как будто бы вдали
Мой милый сад и день холодный...
В Галактионе – свет Земли.
Небесный луч – мой братец сводный.
Врач рядом. Вечер. Смерти нет.
И ночь со мной поступит честно.
В Галактионе – синий цвет.
В моих стихах сияет бездна.
Был болен. Умирал вчера.
Сестра сейчас, наверно, плачет.
Он – демон. Властелин пера.
Я – ангел. Всё во мне иначе.
Был вечер. Было небо - твердь.
И тьма над бездною носилась,
Когда неведомая сила
Сама открыла эту дверь.
И я вошла. Мне это снилось.
Я это видела, поверь!
Я это чуяла, как зверь.
И приняла, как божью милость.
А ты растерянно спросил: -
“Ты без звонка? И – сквозь железо?
Ну постучи хотя бы жезлом...”
Банально дождик моросил.
И ночь прошла. И день прошёл.
И это было хорошо.
Волновались красавицы в розах,
Сплетни тенью плетень оплетали,
И амурные рдели вопросы –
От стрелы, мол, спасёшься едва ли...
Дорогие, отвечу вам прямо –
Об одной из вас все мои книги,
И на дне её глаз Бог припрятал
Гениальность мою и вериги.
Я вас любила больше облаков!
Украсите мне листьями могилу
За то, что вас живой водой поила
Из родника, чтоб вы цвели легко.
Река текла безумно далеко.
К ней вырваться вам не хватало силы.
Вам, летом, задохнувшимся от пыли,
Я открывала окна широко.
Я вас любила, лиственных и хвойных,
Цветущих и шуршащих в небе вольном.
Вы мне являли образ мысли чистой.
Нам не хватало воздуха и хлеба.
Но все мы выполняли волю неба:
Я – словом, вы – полётом, птичка – свистом.
То не небо дождями набухло,
Не Арагви сметала селенья,
Не обвалы крушили дороги –
Это я проклинала тебя!
И не травы ломались под солнцем,
И не ветер выл волком в капкане,
И не птицы кричали прощально –
Это я вспоминала тебя...
А сегодня я вымыла окна,
Накормила бездомную кошку,
Не спеша, прочитала молитву –
Это я разлюбила тебя.
Растрепавшийся локон поправишь.
Заломив непомерную цену,
Для тебя ветер сгонит на сцену
Километры мерцающих клавиш.
В тишине нервно скрипка заплачет.
Соло альта протянется к солнцу.
Струны стоном космических лоций
Хрупкость контура плеч обозначат.
И, забытая другом и небом
В жизни, тихо идущей на убыль,
Ты мелодией правишь упрямо.
Ничего не сравнить с этой негой!
Потому тебя музыка любит,
Нерасчётливо, нежно, как мама.
Снег кутал зимние сады.
Несли мужчины чёрный гроб.
Трепали флаги цвет беды.
В пустыне боли, ветром ранен,
Путь был угрюм, уродлив, странен.
Опять несли мужчины гроб...
Вороны каркали взахлёб.
Звони! Зови! В пустом тумане
Ещё один – на поле брани.
Снег кутал зимние сады.
Секунда восторга,
Привычная мысль:
– О, Боже! Из торга
Умчи меня ввысь...
Где руку вверх поднял
Грех твой в небеси,
Безумствуй – сегодня!
Сам завтра – спаси.
В неистовом вальсе
Пространство гудит.
О, Боже! На Марсе
Меня разбуди.
Служу панихиду
Я – сад твой пустой.
Прости мне обиду
И сном удостой.
Не верь мне, что близится время потерь.
И ветреным вечером, верой убитый,
В канаве ворчал недопитый апрель.
И что не люблю тебя больше – не верь.
Душа твоя – храм мне, а имя – молитва.
Свершилось, что должно. И с Богом мы квиты.
И завтра умру я. Но ты мне – не верь!
Морю хочется быть мелким,
Как нежнейшая колибри.
Утром с маленькой постельки
Прыгать в радостные игры.
Море сбрасывает тяжесть
Волн громадных океану.
И во сне, от страсти влажном,
Видит ножку китаянки.
Всё большое пахнет ложью.
И пиявкой в сердце – вечность...
От любви, наверно, можно
Каплей спрятаться в колечке.
Ощутить укол булавки!
Жить без славы и без цели.
Попугайчиком из лавки
Век раскачивать качели.
Но пришла со свитой фурий,
На воде чертила имя,
В маске, чёрной, словно буря,
Женщина с губами злыми.
Море взвилось, закипело!
Столб, закрученный, как Эйфель.
И себя не пожалело –
Стало королеве шлейфом.
Над рекой новый день открывает глаза.
Стынет розовый дым в окнах старого дома.
Тишину нарушая, летит стрекоза
Над прохладным течением аэродрома.
Кто помыслить бы мог, что, уже не у дел,
День услышит, когда будет солнце в зените,
Фиолетовый запах обугленных тел,
Вой старухи под праздничный грохот зениток.
И помолится полночь, глухая от слёз,
Над созданием божьим, что став мародёром,
Из горящего дома компьютер унёс,
Утонув в девяти поколеньях позора.
От зла и предательств смертельно устав,
Стандартные слушая враки,
Всё грезит она о прелестных устах
И юном пришельце во фраке.
Наивная ведьма чертовски мила
Глазами подстреленной лани.
Её по ночам выручает метла
И Лысой горы сияние.
Летит, поспешая, на призрачный пир.
Почти растворившись в тумане,
Её обнимает голодный вампир.
Он – ласковый. Он – не обманет.
Тонуло небо в лунном столбняке.
Ты всё искал какой-то довод веский.
Испуганно дрожали занавески
На ледяном от грусти сквозняке.
Мешал мне плакать чей-то голос резкий
И вышитая роза на платке.
За окнами бежали налегке
Поля, холмы, дороги, перелески...
Устало билась жилка на виске.
Там, где была душа – зияла рана.
И кончилась земля у океана
Пригоршней грязи в золотом песке.
А в тёплой глубине тяжёлых вод
Акулы спали рядом и вразброд.
Саламбо, ножкой голубиной
Привязана ты красной нитью
Век жить в течении глубинном
На дне погибшей Атлантиды.
Танит желала этой жертвы.
Пылает жертвенная ниша.
И Ганнибал предсмертным жестом
Ласкает меч, его сразивший.
Томленье сладостного плена.
Опустошённость чистых линий.
Спускают знамя Карфагена
К ногам поверженной богини.
Пусть плачут яблони Орпири
Под гулкий голос Мальдорора.
О, как светло в подлунном мире!
Но жаль, что расставаться скоро...
Ты спишь, не понимая песни.
Апрель. Второе. И мы – вместе.
Должно быть, ночью будет ветер.
Мой муж опять ушёл к певичке.
Ко мне вернётся на рассвете.
Не плачьте, алычи-сестрички!
Давно уж в пламени камина
Горят мои девичьи грёзы.
Обед приправлю горсткой тмина.
Цветут... Ох, не было б мороза!
Притащит утром он гребёнку
Моей соперницы несчастной.
Даст бог, рожу ему ребёнка.
Иль разорву его на части.
Прикажет строго: – Дай напиться
Мне из персидского кувшина.
И сладко скрипнет половица
О том, что в доме есть мужчина.
Я славная жена, наверно.
Он целовал меня сегодня.
В ночь выброшу, уже не первый,
Вином облитый галстук модный.
А что он смелый – не жалею.
Мне потакать ему привычно.
Мой драгоценный, пьяный, вечный!..
Уснёт он раньше, как обычно.
Мой потрясённый город, весь в руинах...
С морщинистыми веками старух.
В толпе я с небом говорила вслух
И видела твоё лицо в витринах.
Мечтам моим земля была, как пух.
А боль тонула в поминальных винах
И растворялась в равнодушных спинах.
Дорога мести превратилась в круг.
Поспешностью решающего хода
Король убит. И пешке нет исхода –
К руке припасть и Королевой стать.
На лёгких крыльях веры, как на троне,
Вдруг осознать – любое сердце тронет
Посадка головы, походка, стать.
Хочу, чтоб ты всегда лукавил.
И требую, чтоб ты – не жил.
Пролить кровь алую из жил
Твоих, о, мой бесценный Авель!
Держусь я из последних сил.
Мне не постичь нелепых правил.
Посеял ты. Господь добавил.
Суд праведный меня взбесил.
Стою, тоскуя, на краю,
Что мы не встретимся в раю,
Я – ревности кромешный пленник.
Как жить мне без тебя, брат милый?!
Пустыня... И твоя могила.
И семь веков до искупленья.
Тот май, тот июнь, тот июль
Ноябрь перегнал и сдул.
И жгучая страсть прошла.
Дворец поглотила мгла.
Лишь светятся у воды –
В тон листьям – твои следы.
На книге подсвечник спит.
А в книге – безумный скиф.
Несу я его лицо
В обитель святых отцов.
У входа, как чёрный снег,
На голову – фрески след.
И строгого свода свет.
Спасения нет, нет, нет!
Разрушат колокола
Свою колокольню дотла.
Пустынные ветры мстят –
Ты помнишь меня... – Свят!... Свят!
Лавины листвы – след бурь.
Ты брови в тоске не хмурь.
Зря ворон сулит февраль
С креста колокольни, враль!
Я снова в плену огня,
Который хранит меня.
И пусть донесут Ему
Молитвы мои сквозь тьму:
Газеллы – поэт-апаш,
Перчатку – дворцовый паж.
Стих – это не изображенье жизни.
Сонет – не очерк. Он, скорей, Нарцисс!
Ему нужна река с теченьем вниз
И отражение – предтеча тризны.
К кому прикован насмерть ты любовью,
Сонет мой? Чья коварная рука
Невыносимый облик двойника
Так утончённо заострила болью
И, погубив, бессмертие дала?
Кого скрывают гладью зеркала?
Кто так прекрасно дик, так щедро вечен?
Скажи, чьи это худенькие плечи
Противу мненья общего стоят?
Храни нас Бог!.. Я вижу – это я.
И, как цветок, я повернулась к солнцу,
Ломая основанье стебелька.
Держала крепко верная рука
И землю подо мной, и свет в оконце.
Бог знает, из какого далека
Заблудшие в дом возвращались овцы.
Сияла серебром вода в колодце,
И плавали по краю облака.
Рассеянно во сне скрипели двери.
За ними ложь сама жила когда-то,
И каблучки стучали виновато.
Ещё не люди, но уже не звери,
Двухтысячную праздновали дату.
А день сулил награду и расплату.
Над кипарисом, где тайно и пышно
Пиршество злое природа вершит,
Царствует ветер – незрим и неслышен,
Властной рукою касаясь вершин.
Узкая клетка молчания – стопы,
Небо пустое – его потолок,
Снова и снова ломается тополь
Лишь потому, что он слишком высок.
Хрупкая участь поэта – невинно
Пасть от жестокой руки высоты.
И не цветы под ногами, а – глина
Лживых свидетельств и грязь клеветы.
Но для него, там, где выше и выше
Звон колоколен на помощь спешит,
Царствует ветер – незрим и неслышен,
Властной рукою касаясь вершин.
Сбылся Париж, обиталище гурий,
Стлался полей Елисейских атлас.
Молнии ярче, внезапно, как буря,
Женщина в жизнь его – ворвалась!
В щелях беспамятства вспыхнуло пламя,
Путая суетность с сутью вещей.
Ввысь поднимая безумия знамя,
Женщина вихрем носилась в душе.
Вдруг сорвалась и глазами раскосыми
Рухнула роща, как конь с высоты.
Воды сомкнулись над чёрными розами
Смерти кругами бездонной беды.
Пена морская – любовь... Тень озябла.
Молнией выжжена пошлость и грязь,
Чтоб эпитафию высекла сабля:
"Женщина в жизнь его - ворвалась!"
И Паганини... Он скрипку роняет,
Слыша каприччио в рокоте волн.
Сцена надеждами вновь озаряет
Ноты расстроенных флейт и валторн.
Нем Паганини. Струна безнадежна.
Но наступает прощания час...
Женщина плачет так тонко, так нежно,
И хризолиты струятся из глаз.
Узкими пальцами трогает розу,
И, отразив торжество красоты,
В трещине зеркала рушится проза
И вырастает крыло высоты.
Ангелом рвётся из рук его скрипка,
В воздухе реют дворцы – всё она!
Льётся эфир, будто не было крика.
Тайна бессмертия разрешена.
Брызжут заводы слюной оголтелой.
Гений эпохи, Верхарн – новый Дант –
Ищет слияния стали и тела
В песне, играющий смертью гигант.
В беге колёс, исчезающих в паре,
Слышится хохот: – “Вер-ха-а-арннн!..” – Впереди
Мир, погибающий в чёрном угаре.
С этого поезда нам не сойти.
Время совсем обезумело – скорость
Душит горячими пальцами тех,
Кто её создал. А каменный город
Требует новых и новых смертей.
На раскалённые рельсы Руана
Дунул невидимый ветер вершин.
Тополь сломался. Убили Верхарна!
Слава тому, кто свой подвиг свершил.
И Достоевский... Как будто сто казней,
Сто смертных казней, и ночь, и туман...
Ночь, и туман, и палач безотказный
Целую вечность сводили с ума.
Кто разгадает, простит и оплачет
Тайну печальную этой судьбы?
Смелость безумную мыслить иначе:
Ад – это есть невозможность любви.
Слишком большой, он не просит спасенья.
Скрыла лицо его облака тень.
Он уже знает, что смерть совершенна
И безобразна в своей наготе.
На эшафоте глазами он ищет
Пана в толпе. И доныне тот взгляд
Ум омрачает, опасен, как яд.
Царствует ветер – незрим и неслышен...
Как сладок лени мёд в конце войны!
Им приправляю бархатную кашу
Из молока и солнца в синей чаше
Прозрачных сумерек моей вины.
И правду, горькую, как чёрствый хлеб,
В ней размочив, старательно глотаю.
И, онемев, отчаянно латаю
Прорехами зияющий рассвет.
Но ваши похвалы – всё та же брань!
Бог мой, какая золотая грань
Меня от прочих смертных отличает...
И вновь меня спасает терпкость чая,
Овечий сыр, просоленный насквозь,
И “Витязь” мой при свете красных роз.
Конца туберкулёзная усталость
Тебе идёт. И нам любить осталось
Одну терцину старого сонета.
Шайтан-базар закрыл духанов губы.
Плывёт луна, тяжёлая от трупов
Самоубийц. А ты – как пламень лета!
Ещё мы встанем на мосту Мухрани,
Чтоб утопиться. А пока – живём.
И Родина-паук на поле брани
Нас пощадит, чтоб завтра сьесть живьём.
За что мы чтим её самозабвенно?!
Здесь каждый смерть разлуке предпочтёт!
Я вижу морг, где нам разрежут вены,
Чтобы потом оказывать почёт.
О мучениках белых Атлантид
Пусть молится прекрасная Танит.
Соболезную. Тоскую.
Умер Блок.
Каждый перед болью злою
Одинок.
Приезжай! Как две сестрицы
Будем мы.
Сбрось агонию столицы
И зимы.
Летние сады Мтацминды
Скроют нас.
Померанцевого принца
Бог не спас.
Вас туманы обманули,
Каторжан.
Здесь – Испания в июле!
Приезжай!
У меня судьба другая...
Кто поймёт?
Солнце глянцевого края
Щёки жжёт.
Сладко на груди Тамары
Спит валун.
Подарю тебе над Джвари
Девять лун.
О, мечты очарованье!
Ты придёшь...Но скоро ль?
Мук любовных ожиданье –
Сладость без укора.
Лишь избранник твой услышит
Нежной доли лепет.
В жизни раз поёт – как дышит –
Белый, белый лебедь.
Нет, не счесть цветов у Денди
В королевстве Мона.
Ночью пьяный ветер бредит
Вздохом Трианона.
Вижу в зазеркальном срезе
Справа и налево:
Шуазель и Эстергези,
Я и королева.
И воспитанный, и властный,
Мой старинный, нежный
Стих, нечаянный, как ласка,
Сном смыкает вежды.
Только хрупкие фонтаны
И хрусталь Версальский
Краешком лукавой тайны
Мучают по-царски.
Королева! Конь мой синий
Ловит странной рысью
В синем лабиринте линий
Сильный ветер высей.
Рассыпает гриву трелью –
Дробью, дробью, дробью!..
Хлопья снежные в апреле,
Розовые хлопья.
http://www.face.ge/blog/2410
Над Батуми неслись облака цвета меди,
И плескалась под ласковым ветром вода.
Чуть потрёпанный жизнью, но всё-таки денди,
Корабля ожидая, рассказывал так:
Помню юную женщину, взгляд её смелый,
И такой же, как этот, летящий закат,
За оградой плоды золотые висели,
Там людьми и оркестром пульсировал сад.
Нимфа морщила лоб: ни знакомых, ни встречи...
В облаках одиночества я разглядел
Затаённым желанием пьяные плечи
И покорность – отмеченных Богом удел.
Вероника, Вероника, Верочка, Вера –
С полотна Веронезе сошедшая вниз.
В кабачках пили мы дорогую мадеру
И отчаянно резались в пульку и вист.
А потом понеслось!.. Небеса Петрограда
Отражённо дрожали в холодной воде.
Жизнь отдал бы за пьяную искорку взгляда...
Где искать тебя, Вера, Вероника – где?!
Падал день, как помятый платок из кармана.
Я стоял на мосту, отрешённо ничей.
И – насмешка мечтам моим – вдруг из тумана
Вышла женщина с чёрным ружьём на плече.
Я окликнуть хотел, но её окружали
Комиссары. Шагами их кончился мост.
И слова запоздалые в воду упали:
– Вероника! Вероника? – всплеском вопрос!..
Вспоминал я её до вечернего звона,
Тосковал по родной виноградной лозе.
“...Знаешь, страны чужие нас дарят короной
Одиночества сладкого, лёд – в бирюзе...”
Вероника. Вероника. Верочка... Вера!
С головой погрузился в то время, когда
В кабачках пили мы дорогую мадеру.
Карты врали, что горе – ещё не беда.
День второй. В скучной, мутной кофейне, под вечер,
Я услышал – и это сказала она:
– “Как любил он мои обнажённые плечи!
Никогда не пила я такого вина..."
Помолчала. Добавила: – “Власть наша будет
Крепче стали, опаснее зимней пурги
Для врагов. А потом станут праздником будни!”
И я понял: сегодня мы с Верой – враги.
Я не верил! – Вероника, Верочка, Вера...
Встречи день был, как дуб молодой на скале.
Это вечность – мы пьём дорогую мадеру –
Пусть придётся мне завтра в снегу околеть!
Третий день. Резкий голос. И класс - против класса!..
Началась перестрелка. Здесь белым был – я.
А дракон революции – серая масса –
Жёг сознание насмерть огнём бытия.
Слишком поздно увидел я в тусклом тумане
Мою Веру... Уж пуля пронзила мне грудь.
Но решив – перед смертью судьба не обманет,
Я взмолился: “Вероника, милая, будь!..”
Оступилась. Нагнулась. Я думал – заплачет.
Окровавленный снег отразился в глазах.
Не узнала меня. Её звали иначе:
– Эй, Калужская Верка, встань! – кто-то сказал.
Романтический взор скрыла взглядом незрячим.
Руки - крылья любви - изуродовал труд.
Не узнала, конечно, а как же иначе!..
Горе стало бедой. Видно, карты – не врут.
Вероника! Вероника! Верочка! Вера...
Брань. Казармы. Расстрелы. Разбойничий свист.
А мы... пили тогда дорогую мадеру
И отчаянно резались в пульку и вист.
Я библию толкую вольно.
Я выбираю тмин из плова.
Должно быть, Богу стало больно,
И родилось из боли – Cлово.
И стало Cлово биться в Бога,
Как бабочка ночная в стёкла.
Гудело Cлово: – Аз есмь Логос...
И надоело – чуть не проклял!
И, просто, чтобы отвязаться,
Из глины Бог слепил поэта,
И Cлово вдул в пустые пальцы,
И приказал молчать об этом.
Снова в невесомости душа...
Я уже привыкла не дышать.
А в моём растерянном саду
Падают деревья в высоту.
Беспощадно обнажает свет
Под глазами отпечаток лет.
Рвёт пространство старенький рэгтайм.
И, своих не раскрывая тайн,
Прячет в отражении стекло
Профиль твой и ангела крыло.
Дочка пела. Капал дождь.
Виноградники делили
Алазанскую долину.
В мире побеждала ложь.
Где нарву я белых лилий,
Если завтра ты придёшь?
Вынесла б аккордов дрожь,
Да мечтанья утомили.
Ночью, как глаза закрою,
Вижу дерево сухое
На церквушке за окном.
Дремлет чистый лист в конверте.
Я б хотела после смерти
Стать в твоей руке – вином.