Не нужны мне ни плащ, ни халат –
У меня бородища до пят.
При пробежке трусцой
Я своей бородой
Прикрываю и перед, и зад.
My Beard
My beard grows down to my toes,
I never wears no clothes,
I wraps my hair
Around my bare,
And down the road I goes.
Эдди видел лепрекона,
Кэт летала на метле,
Чарли вырастил дракона,
Лара клад нашла в дупле,
Сэмми ужинал у гнома,
Энн от эльфов без ума…
С волшебством и я знакома –
Я волшебница сама.
Magic
Sandra's seen a leprechaun,
Eddie touched a troll,
Laurie danced with witches once,
Charlie found some goblins' gold.
Donald heard a mermaid sing,
Susy spied an elf,
But all the magic I have known
I've had to make myself.
Я - моряк, а ты - маяк,
Светишь сквозь туман и мрак.
Твой неугасимый свет
Бережёт меня от бед.
Я - маяк, а ты - моряк,
Ходишь сквозь туман и мрак.
Счастлив я тебе помочь
Путь найти в лихую ночь.
Я шатено-брюнето-блондин
С лысовато-седой рыжиной.
А глаза у меня – жёлто-карий один
И голубо-зелёный другой.
У меня серо-буро-малиновый нос –
Оттенок красивый и редкий.
А какой я внутри? Очень трудный вопрос:
Нет названья у этой расцветки.
COLORS
My skin is kind of sort of brownish
Pinkish yellowish white.
My eyes are grayish blueish green,
But I'm told they look orange in the night.
My hair is reddish blondish brown,
But it's silver when it's wet.
And all the colors I am inside
Have not been invented yet.
Бедный Энгус
- Что ешь ты, бедный Энгус,
Когда сведёт живот?
- Взбиваю я себе омлет
Из облачных высот.
- А что ты носишь, Энгус,
Когда ветра гудят?
- Из лилий и надежды шью
Я тёплый плащ до пят.
- Кого ты любишь, Энгус,
Когда уходит Кэт?
- Тогда я верю, что меня
Бедней и вправду нет.
Poor Angus
Oh what do you do, poor Angus
When hunger makes you cry?
I fix myself an omelet, sir
Of fluffy clouds and sky.
Oh what do you do, poor Angus
When the winds blow down the hills?
I sew myself a warm cloak, sir
Of hope and daffodils.
And who will you love, poor Angus
When Catherine's gone from the moor?
Ah then, sir, then's the only time
I think I'm really poor.
«Племяшек, ответь: далеко твоя школа?».
«Нет, – я сказал, – две минуты пешком».
«А я в твоём возрасте, – хмыкнул мой дядя –
Топал до школы ПЯТЬ МИЛЬ босиком!».
«Какую, племяшек, ты тяжесть осилишь?».
«Осилю, – сказал я, – ведёрко с водой».
«А я в твоём возрасте, – хмыкнул мой дядя –
ТЕЛЁНКА подбрасывал левой рукой!».
«Ответь мне, племяшек: ты сколько раз дрался?».
«Два раза я дра… получал по ушам».
«А я в твоём возрасте, – хмыкнул мой дядя –
Лупил КАЖДЫЙ ДЕНЬ неприятелей сам!».
«Скажи-ка, племяшек: а кой тебе годик?».
«Семь с половиной», – сказал я в ответ.
«А мне в твоём возрасте, – хмыкнул мой дядя, –
Было, салага, уже ВОСЕМЬ лет!».
When I Was Your Age
My uncle said, "How do you get to school?"
I said, "By bus," and my uncle smiled.
"When I was your age," my uncle said,
"I walked it barefoot -- seven miles."
My uncle said, "How much weight can you tote?"
I said, "One bag of grain." My uncle laughed.
"When I was you age," my uncle said,
"I could drive a wagon -- and lift a calf."
My uncle said, "How many fights have you had?"
I said, "Two -- and both times I got whipped."
"When I was your age," my uncle said,
"I fought every day -- and was never licked."
My uncle asked, "How old are you?"
I said, "Nine and a half," and then
My uncle puffed out his chest and said,
"When I was your age...I was ten."
Вот что поведал возница, стоявший спиной к нам на козлах,
Смачно жуя свой табак и легонько коней погоняя,
Покуда при свете луны мы запах вдыхали табачный,
Глядя, как кнут извивается в воздухе пыльном.
«Опасность! Помилуйте, сэр – я скажу вам на этот счёт прямо:
Жизнь возможно иной раз и случаю слепо доверить.
Что? Видал я опасность? О нет! Так – пустяк да и только,
То ли дело мужчина с собакой, сидящий поодаль в повозке.
Как-то ехали мы Гейгер-грейдом* – в миле, поди, от вершины,
Хоть бы звёздочка в небе – ночь черней вашей шляпы.
С грохотом мчим под уклон, а из-под колёс каменюки
В пропасть летят – а до дна там ведь тысяча футов.
Полпути позади, и вдруг слышу я, сэр, жуткий скрежет,
Накренило нас вбок, аж нависли над кромкой каньона.
Глянул наверх – а за нами несётся вдогонку
Колесо – только что с задней оси соскочивши.
Раз я лишь глянул, затем подсобрал все поводья
Да и метнул их на вздутые шеи моих животинок.
До надрыва ору и воздух хлещу исступлённо,
А повозка всё шпарит и шпарит – на ТРЁХ-то колёсах.
Вся надежда на скорость, но вновь заскрипело зловеще:
Крак – второе сошло колесо, и кануло в омуте ночи.
ДВА у нас лишь осталось – но мы так разогнались,
Что и на ДВУХ (да на крепком словце!) дальше несёмся.
Так вот, подобно обломку скалы, что сорвался с уступа
И, раздольно скача, гонит робкую белку и зайца,
Наш «Пионер»** вниз по Гейгер-грейд молнией мчался,
А перед ним, обезумев от страха, скакали лошадки.
Да уж… Короче, ещё на равнину не съехав,
Вновь слетело у нас колесо – и во тьме затерялось.
И до самой до станции, может, с тысячу ярдов
Мы на ОДНОМ колесе болтались по страшной дороге.
Только мы встали, сэр, – карета и рухнула разом.
Вылез я с-под обломков, слышу – шумит в отдаленье.
Глядь, а три колеса, подобно трём лунам сверху несутся,
И, подкативши, у станции в пыль улеглись грациозно.
«Вот и весь сказ – я, конечно, с три короба мог наплести бы,
Но тому грош цена, кто не держится истины свято...
Что, не верите? Ладно, пускай приукрасил я, самую малость.
Джим, отплати-ка мне той же монетой – без скидок».
* Гейгер Грейд - дорога, связывающая Дайтон и Вирджиния-Сити
** Пионер - марка почтовой кареты
Посмотреть на езду в Калифорнии
The Stage-Driver's Story
It was the stage-driver's story, as he stood with his back to the wheelers,
Quietly flecking his whip, and turning his quid of tobacco;
While on the dusty road, and blent with the rays of the moonlight,
We saw the long curl of his lash and the juice of tobacco descending.
"Danger! Sir, I believe you,--indeed, I may say, on that subject,
You your existence might put to the hazard and turn of a wager.
I have seen danger? Oh, no! not me, sir, indeed, I assure you:
'Twas only the man with the dog that is sitting alone in yon wagon.
"It was the Geiger Grade, a mile and a half from the summit:
Black as your hat was the night, and never a star in the heavens.
Thundering down the grade, the gravel and stones we sent flying
Over the precipice side,--a thousand feet plumb to the bottom.
"Half-way down the grade I felt, sir, a thrilling and creaking,
Then a lurch to one side, as we hung on the bank of the canyon;
Then, looking up the road, I saw, in the distance behind me,
The off hind wheel of the coach, just loosed from its axle, and following.
"One glance alone I gave, then gathered together my ribbons,
Shouted, and flung them, outspread, on the straining necks of my cattle;
Screamed at the top of my voice, and lashed the air in my frenzy,
While down the Geiger Grade, on THREE wheels, the vehicle thundered.
"Speed was our only chance, when again came the ominous rattle:
Crack, and another wheel slipped away, and was lost in the darkness.
TWO only now were left; yet such was our fearful momentum,
Upright, erect, and sustained on TWO wheels, the vehicle thundered.
"As some huge boulder, unloosed from its rocky shelf on the mountain,
Drives before it the hare and the timorous squirrel, far leaping,
So down the Geiger Grade rushed the Pioneer coach, and before it
Leaped the wild horses, and shrieked in advance of the danger impending.
"But to be brief in my tale. Again, ere we came to the level,
Slipped from its axle a wheel; so that, to be plain in my statement,
A matter of twelve hundred yards or more, as the distance may be,
We traveled upon ONE wheel, until we drove up to the station.
"Then, sir, we sank in a heap; but, picking myself from the ruins,
I heard a noise up the grade; and looking, I saw in the distance
The three wheels following still, like moons on the horizon whirling,
Till, circling, they gracefully sank on the road at the side of the station.
"This is my story, sir; a trifle, indeed, I assure you.
Much more, perchance, might be said--but I hold him of all men most lightly
Who swerves from the truth in his tale. No, thank you-- Well, since you ARE pressing,
Perhaps I don't care if I do: you may give me the same, Jim,--no sugar."
Два героя
Тук-тук,
Неизменно
Сердце гонит
Кровь по венам.
О, кровь и сердце,
Как в бою,
Вы боритесь
За жизнь мою!
По-рыцарски,
За годом год,
Хоть битвы
Предрешен исход.
***
Enter, breath;
Breath, slip out;
Blood, be channeled,
And wind about.
O, blessed breath and blood which strive
To keep this body of mine alive!
O gallant breath and blood
Which choose
To wage the battle
They must lose.
Мой папа уходит всегда очень рано,
На трудной работе работает рьяно.
Он утром спешит на работу свою –
А я ещё сплю!
Выходит он из дома
В коричневом костюме,
В солидном котелке.
Несёт в глазах он дрёму,
Во лбу несёт он думу,
Портфель несёт в руке.
Мой папа приходит с работы так поздно!
Когда за окном уже лунно и звёздно.
Он смотрит тихонько тетрадку мою –
А я уже сплю!
Приходит он домой
В коричневом костюме,
С портфелем в котелке.
Несёт во лбу он дрёму,
В глазах несёт он думу,
А голову – в руке.
Нам вместе побыть ну никак невозможно!
И даже в субботу – почти безнадёжно:
Ношусь по квартире я, словно болид, –
А папа мой спит!
Лежат в субботу дома,
Уставясь в потолок,
Заношенная дума
В коричневом костюме,
И заспанная дрёма,
И мятый котелок.
Покуда не поздно, мы с мамой решили,
В луга увезти его в автомобиле,
Где нет ни унылых и скучных забот –
Ни разных работ.
Мы взяли на прогулку
Скакалку и сачок.
Конфетами набили
Солидный котелок.
И захватили булку,
Чтоб к нам слетелись птицы,
Мы будем их кормить
И с ними веселиться!
Мой папа по лугу бежит, как тушканчик,
Со мной обдувает седой одуванчик,
И заперты дума и дрёма в портфеле –
Вы так надоели!
Уж так надоели!
Картина Яны Фефеловой, по мотивам который написано стихотворение "Мой папа"
«Зовут в Италию. На кой?
Блажна сия причуда!» –
Епископ Крут сказал с тоской
И по столу хватил рукой –
Аж прыгнула посуда.
«Мы в адском пламени сгорим
Из-за поездки в чертов Рим!
Все проклянешь, покуда
Дотащишься дотуда».
До папы весть дошла, что Крут
Ругается безбожно.
И вот легат уж тут как тут
И просит в Рим на папский суд
Приехать неотложно…
На сотню непотребных слов
Дал отпущение грехов
Прелату добрый духовник –
И думал, что запас велик.
Чуть свет карета седока
Несет по кочкам ходко.
Внутри молчание пока.
В окне трясутся нос, щека
И складки подбородка.
Но мук подагры наконец
Не выдержал святой отец:
«Эй, кучер! Легче ты, баран!
Без ног доставишь в Ватикан!»
Прислужник в замке в нужный час
Не вспомнил про побудку.
«Дерьмо собачье!» В этот раз
Всерьез уменьшился запас –
Прелат струхнул не в шутку!
На въезде в Лемниц был овраг,
И колесо в овраге – крак!
Накладная поломка!
Крут выругался громко…
А вот и Мюнхен! Град хмельной!
Гуляй на всю катушку!
Цирюльник пьяною рукой
На требник вывернул в пивной
Епископскую кружку.
Такого Крут спустить не мог:
«Ах ты, мозгляк! Срамной стручок!
Вонючая отрыжка!
Тебе, мерзавец, крышка!»
Но вскоре опустил кулак:
Не говоря ни слова,
За кружку заплатил «мозгляк».
И Крут, хотя запас иссяк,
Сиял, как пфенниг новый:
«Мне Мюнхен люб! Случись сто бед –
Нужды скупиться больше нет!
Пусть в Риме духовенства цвет
Потерпит, бес им в ногу!
Не двинусь я, ей-богу,
Пока запас не обновят –
Я слишком мало, верхогляд,
Проклятий взял в дорогу!».
ОРИГИНАЛ
В конце сентября
Три богатыря
По веленью царя
Ни свет ни заря
Подняли якоря
И отправились за моря
Добывать глухаря.
Не простого глухаря –
Глухаря-ключаря.
У того глухаря
Ключи от ларя.
Три богатыря
Из резного ларя
Заберут втихаря
Корешок имбиря.
Беда у царя –
Не дышит ноздря.
Дадут лекаря
Царю имбиря –
И задышит ноздря!
Чу! Три богатыря
И с ними – егеря,
Царя костеря,
В лесу без фонаря,
На сов несмотря,
На волков несмотря,
Несмотря
На нетопыря,
Ищут во тьме глухаря.
Да всё зря!
Не видать глухаря,
Лишь утка, гостей коря,
Скажет порой кря-кря…
Три богатыря
В конце января
Бросили якоря
У дворца царя.
Сказали, мол, нет имбиря,
Мол, обман словаря…
А потом для царя
Достали нашатыря.
И задышала ноздря!
Он в сумерках вышел из прерии влажной,
С ленцою, не робко, но и не отважно.
Не выжить в коварной степи легковерам,
И к зарослям жмётся отверженный в сером.
Он тень на стерне, силуэт у колодца,
То скоком припустит, а то спотыкнётся,
Ушаст и мосласт, и таким-то манером
Бродяжит по жизни отверженный в сером.
Эй, Карло, дружище, он твой соплеменник!
К огню пригласи его, ветер свеженек.
Рычишь, брат? И рвёшься в погоню карьером?
Не свой и собакам отверженный в сером.
Я знаю, бродить в одиночку не сладко,
Не бойся, что хочешь бери, хоть украдкой.
Да будет для всех эта помощь примером,
Хвостатый монах в облачении сером!
Coyote
BLOWN out of the prairie in twilight and dew,
Half bold and half timid, yet lazy all through;
Loath ever to leave, and yet fearful to stay,
He limps in the clearing, an outcast in gray.
A shade on the stubble, a ghost by the wall,
Now leaping, now limping, now risking a fall,
Lop-eared and large-jointed, but ever alway
A thoroughly vagabond outcast in gray.
Here, Carlo, old fellow,--he's one of your kind,--
Go, seek him, and bring him in out of the wind.
What! snarling, my Carlo! So even dogs may
Deny their own kin in the outcast in gray.
Well, take what you will--though it be on the sly,
Marauding or begging,--I shall not ask why,
But will call it a dole, just to help on his way
A four-footed friar in orders of gray!
Полюбоваться койотом
Полоз
Полз полоз в Пльзень -
Приполз поползень.
Урюк
Урюк из рук в арык брык.
Из брюк бурак у абрека бряк.
Гуси
Сигали гуси из Тегусигальпы.
Гуськом сигали те гуси в Альпы.
Коклюш
Кашель и коклюш в школе.
Кошель и клюшка у Коли.
Калики
Калякали калики около околицы.
Калякал колокол у колоколицы.
Пень
В Мьянме пнём пень
И на пони - в Пномпень.
Куркуль
Клал куркуль куль лука на каракуль.
Куркуль, каракуль и куль лука откуль?
Море
В Варне нырнём в море.
Вынырнем в Нарьян-Маре.
Чайка
Чайка чает чаю.
- Чайка, отвечай, чай чей?
- Чаячий!
Пиратская считалка
Поднимаем
Чёрный флаг.
Наливаем
Ром из фляг.
Склянки бьют.
Скажи, Пират,
Где искать
Заветный клад?
Вежливый Пират
Плавал в море-окияне
Очень Вежливый Пират.
Не бранился, не буянил,
Всё твердил:
«Я очень рад!»
«Господа, мне так неловко,
Что вы угодили в плен.
Не натёрла ли верёвка?
Не привстать ли вам с колен?»
Право, мне ужасно жалко,
Что у вас неважный сон.
Посчитать ли вас считалкой?
Завести ли патефон?»
Изъяснялся он пространно.
Вдруг во время урагана
Бриг его пошёл ко дну.
Разговор оставя светский,
Завопил пират простецки:
«Помогите!
SOS!
Тону!».
Песенка Джона Сильвера
С виду я
Обычный кок,
Неказист
И одноног,
Плаваю
На кораблях,
А хожу
На костылях.
Только облик мой –
Обман:
Я – пиратский
Капитан.
Считалка про Чёрную метку
Шхуну скрыл
Густой туман.
Берегись,
Капитан!
У пиратов суд
Несложен:
Скоро будешь ты
Низложен.
Вот – пистоли,
Вот – ножи.
Метку чёрную
Держи!
Горе-пират
Молодой
Пират дон Кастро
Раздобыть решил
Пиастры,
Ибо плавать
По морям
Без пиастров –
Стыд и срам!
И на Острове Сокровищ
Клад он вырыл, точно овощ.
Сто дублонов,
Сто дукатов,
Да десятка два манатов,
Кроны с видом корабля
И российских три рубля.
Но глядит уныло Кастро –
Нет ни одного пиастра.
Клад нашёл –
А сам не рад:
«Ну какой же я пират!?»
И теперь
На суше
Кастро
Для души
Разводит астры.
Т-не Ищ-ко, которая, заполучив высокую должность, решила, что отныне старость ее обеспечена и что можно ничего не делать, так как все будет получаться само собой
Себя вдруг возомнила эта баба
Топ-менеджером наивысшей пробы,
Но гляньте на умишко сей особы –
Она не тянет даже на прораба.
Но в кресло то, не ведая стыдобы,
Она вросла покрепче баобаба;
Засела прочно, как в болоте жаба,
И желчью наливается от злобы.
Она решила, что причастна клубу
Судьбою избранных, угодных небу,
Хотя сама холопского пошибу.
Ну что ж, придется проучить голубу
И сбить охоту к дармовому хлебу –
Возьмемся мы и выкорчуем глыбу.
***
О-гу Ж-х, в совершенстве овладевшему искусством пресмыкаться перед начальством и одновременно нагонять страх на подчиненных
С ним сошка мелкая не забалуй!
Для них не сыщешь погонялы злей:
Он числит их нулями из нулей
И ручку подает на поцелуй.
Но с тем, кто рангом выше, он милей
И держится как истинный холуй.
И, кстати, не такой уж чистоплюй –
Готов лизать начальственный филей.
Его девиз: на подчиненных лай,
А пред начальником хвостом виляй,
Согласно тявкай и вертись юлой.
А ты судьбы подобной не желай.
Вглядись поглубже: он внутри гнилой.
А встретишь – с глаз гони его долой!
***
Ан-е Зн-ой, юной провинциалке, ловко выскочившей замуж за заезжего топ-менеджера и поставленной генеральным директором компании, которую она успешно довела до банкротства
О, девы двадцать первого столетья,
Забросив поварёшку и дуршлаг,
Вы встали под корпоративный флаг,
Причем не в строй, а в полководцы метя!
Лишь рыба вам по вкусу, а не рак.
Вы лезете наверх, расставив сети.
Пусть катится подальше милый Петя,
Коль Пётр Иваныч предлагает брак.
Он грезит, что супруга молодая
Ему подарит нечто вроде рая
За то, что он ее из грязи взял.
Но вскоре видит: жёнушка – ретива,
И, сеть интриг раскинув всем на диво,
Уже не генеральша – генерал!
***
В-ю И-ко, сыну Т-ны И., которого она, добравшись до высокого поста, пропихнула в руководители, и карьера которого завершилась оглушительным провалом через три месяца
Ну как не порадеешь за сыночка
И не пристроишь в тёплое местечко?
Она над ним кудахчет, словно квочка,
Ведь нет родней на свете человечка.
А он перед начальством – просто точка.
А он на совещаньях – ни словечка,
Лишь изредка заблеет, как овечка,
Лишившись от испуга голосочка.
В его отделе что ни день – то стачка,
С коллегами что ни проект – то стычка,
Зато стучать горазда эта штучка.
Однако петь тебе недолго, птичка:
Как ни старайся мамочка-ловкачка,
А ждёт тебя заслуженная взбучка.
Летают летом во весь дух
Над городом жуки и птицы.
И лёгкий тополиный пух
Летает, не угомонится.
Летают летом средь светил
Тарелки, блюдечки и миски.
Летает даже крокодил,
Но только очень-очень низко.
И я в летучем летнем сне,
Как тополиный пух, летаю.
Тянусь за блюдцем в вышине –
И вырастаю.
Позову к себе гостей
Для забавы и затей.
Угощу их пирогами
И попотчую стихами –
Весёлыми и грустными,
Очень-очень вкусными!
Вот начинка пирога:
Мёд, фундук и курага.
Вот начинка для стихов:
Пёстрые кусочки снов,
Попрыгушки,
Поскакушки,
Посидушки на подушке,
Поигрушки «лучше в прятки»,
Дв… ой!.. пятёрочка в тетрадке,
«Мур» пушистого кота,
Сокровенная мечта,
Снятая с варенья пенка
И большая переменка.
Дзынь-дзынь! Бим-бом!
Что ещё в стихи кладём?
Драку? Только понарошку.
Квас? Оставим на окрошку.
Шутки? Сыплем, да побольше –
Выпекать, их, правда, дольше.
Что ещё?
Для сладости
Я добавлю радости,
Громовое «э-ге-гей»
И улыбку до ушей!
А теперь начну готовку:
Ставлю пироги в духовку,
А стихи куда?
В рифмовку!
И пеку без промедленья
Их на масле вдохновенья,
На огне воображенья!
Вскоре не без волшебства
Подрумянились слова,
Пироги взошли на диво –
Приходите в гости живо!
Коль вы встали с той ноги,
Ешьте пир-ого-го-ги!
Коли вы не лопухи,
Почитайте стих-хи-хи!
Наливайте в чашки чаю!
Налетайте!
Угощаю!
По небосклону, раскалясь,
Звезда мгновенно пронеслась.
Красива, но на что она,
Неуловимая, годна?
Лишь прошептать желанье вслед,
Покуда догорает свет.
The Falling Star
I saw a star slide down the sky,
Blinding the north as it went by,
Too burning and too quick to hold,
Too lovely to be bought or sold,
Good only to make wishes on
And then forever to be gone.
Объелся я немного –
И заболел живот.
Мне врач сказал с тревогой:
«Открой пошире рот».
Засунув руку в глотку,
Он из меня извлёк
Игрушечную лодку,
Ботинок и конёк.
Он закричал: «О боже!
Я помогу в беде.
Но будь, мой мальчик, всё же
Разборчивей в еде!».
Examination
I went to the doctor –
He reached down my throat,
He pulled out a shoe
And a little toy boat,
He pulled out a skate
And a bicycle seat,
And said: ‘Be more careful
About what you eat’.
Велят мне вести себя вежливей, пристойнее, благочинней,
Добрей, деликатней, и я говорю по этой причине:
«Здравствуйте!»,
«Позвольте?»,
«Спасибо!»,
«Пожалуйста!»,
«Простите»,
«Конечно!»,
«Прошу вас»,
«Какая жалость!».
Вот сколько припомнил я вежливых фраз.
У вас есть ещё? Прошу вас,
Спустите их в унитаз.
I’m making a list
I’m making a list of the things I must say for politeness,
And goodness and kindness and gentleness, sweetness and rightness:
Hello
Pardon me
How are you
Excuse me
Bless you
May I?
Thank you
Goodbye
If you know some that I forgot,
Please stick them into your eye!
Глядят-галдят и млад и стар:
Воздушный шар!
Воздушный шар!
Из разноцветных лоскутков!
Парит, касаясь облаков!
На нём летит куда-то
Поэт чудаковатый.
Хоть в шляпе он,
А босиком,
Сидит под куполом
Верхом
На деревянном скакуне,
Играя с ветром в вышине
Любимою игрушкой –
Бумажною вертушкой.
Как высоко поднялся он,
Мечтой волшебной окрылён!
Теперь видны ему вдали
Все тайны неба и земли.
Ну как ему не страшно?
Он, верно, бесшабашный?
А просто знает наш поэт:
Надёжней шара в мире нет.
Ведь соткан каждый лоскуток
Из звонких стихотворных строк,
Мелодий и фантазий,
Весёлых безобразий!
Летит он в дальние края,
Где заждались его друзья,
И с ним – его ручной сурок
Да сорок сороков сорок –
Чудесное соседство!
Куда ж летит он?
В Детство.
Лети, воздушный шар, лети!
Счастливого пути!
Стихотворение написано по мотивам волшебной картины Яны Фефеловой (Днепропетровск)
http://i779.photobucket.com/albums/yy75/Graveside_epitaph/Jana%20Fefeleva/00008wkh.jpg
В понедельник я – моряк
В шапочке с помпоном.
Гордо реет в небе флаг
(Майка над балконом).
А во вторник я – пилот,
Нет искусней аса!
Приглашаю вас в полёт.
(Старт берём с паласа.)
В среду дрессировщик я
На арене цирка.
Кошка рыжая моя –
Лев (а ну, не фыркай!).
Я полки вожу в четверг
(От двери – к окошку).
В ужас я врага поверг
(Если честно – кошку).
В пятницу я – Чингачгук.
На моей тарелке
Ждёт меня пузатый лук
(У него две стрелки).
А в субботу я – сурок,
Сладко сплю в кровати.
Припозднился на урок
(Очень скучный, кстати).
Что ни день, то у меня
Новая причуда.
Отгадайте, кем же я
В воскресенье буду?
Воскресенье – выходной:
Буду я… самим собой.
«Она бранит – как не напиться?»
«Когда он пьёт – как не браниться?»
Не видят правды два супруга:
Она – мегера, он – пьянчуга.
WHICH THE CHICKEN, WHICH THE EGG?
He drinks because she scolds, he thinks;
She thinks she scolds because he drinks;
And neither will admit what's true,
That he's a sot and she's a shrew.
…А у него такая
Работа непростая:
Следи, чтоб неизменно
Сменялись ночь и день;
Чтоб восходило солнце,
Чтоб высыпали звёзды,
Чтоб щебетали птицы
«Тень-тень, тень-тень, тень-тень»;
Поди-ка ты, попробуй,
Так исхитриться, чтобы
Весна сменяла зиму,
А не наоборот;
Чтоб кончились метели,
Закапали капели –
И делать это нужно
Буквально каждый год!
А мелкие заботы?
Ведь на ночь должен кто-то
Cны сочинять для спящих
И закрывать цветы.
Мир погружён в дремоту,
А он в свою работу –
И даже не приляжет
С приходом темноты.
Подумай, если худо:
Ну разве мир не чудо?
Смотри, какой оранжевый
И круглый апельсин!
Он на твоей ладони –
Как маленькое солнце,
Смеющееся солнце,
Огромный витамин!
Так знай, кипит работа
И день и ночь до пота,
И, что бы ни случилось,
Ты в мире не один.
Кипит, кипит работа,
Ведь сотворил же кто-то
И это солнце в небе,
И этот апельсин!
- В холодильнике, поверь,
Обитает дикий зверь.
- Я не верю!
- Так проверь:
Приоткрой немножко дверь…
Слышишь рёв?
За дверью зверь!
Вон его морда
Торчит из торта.
Вон его зад
Раздавил салат.
А вон в масле
Когти увязли.
Он трескает треску,
Он чавкает чавычей,
Он набивает брюхо
Себе любой добычей.
Лакает он компот
И жадно лижет лёд.
В шубе белой и шикарной,
Может, он медведь полярный?
- Ну, ты веришь
Мне теперь?
- Д-д-а, з-за з-зверью -
Д-дикий д-дверь!
Bear In There
There's a Polar Bear
In our Frigidaire--
He likes it 'cause it's cold in there.
With his seat in the meat
And his face in the fish
And his big hairy paws
In the buttery dish,
He's nibbling the noodles,
He's munching the rice,
He's slurping the soda,
He's licking the ice.
And he lets out a roar
If you open the door.
And it gives me a scare
To know he's in there--
That Polary Bear
In our Fridgitydaire.
Так
хочет
пить
лентяйка
Мод,
но
Мод
на
кухню
не
идёт -
она
лежит,
разинув
рот,
и
ждёт,
и
ждёт,
и
ждёт,
и
ждёт,
и
ждёт,
покуда,
дождь
польёт.
Lazy Jane
Lazy
lazy
lazy
lazy
lazy
lazy
Jane.
She
wants
a
drink
of
water
so
she
waits
and
waits
and
waits
and
waits
and
waits
for
it
to
rain.
Будь ты ростом с ноготок,
Ты бы крошку торта мог
Кушать две недели.
В школу ездил бы верхом
На кузнечике лихом,
Спал бы ты укрывшись мхом,
А не на постели,
Будь ты с ноготок.
Будь ты ростом с ноготок,
Пролезал бы за порог
Ты под дверью в щёлку.
Брёл бы ты в универмаг
Целый месяц, и червяк
Был бы твой заклятый враг –
Пострашнее волка,
Будь ты с ноготок.
Будь ты ростом с ноготок,
Бороздил бы ручеёк
Ты весной в ботинке.
Были б для тебя, пострел,
Дождь и град – что артобстрел,
Но качаться бы умел
Ты на паутинке,
Будь ты с ноготок.
Будь ты ростом с ноготок,
Ты б людских боялся ног,
Крохотный страдалец.
Забирался бы ты спать
По стремянке на кровать.
Маму б ты не смог обнять –
Только мамин палец,
Будь ты с ноготок.
Будь ты ростом с ноготок,
Ручку было бы, дружок,
Двигать трудновато.
Написал я свой стишок
За пять лет (огромный срок!) –
В нём всего лишь сорок строк,
Но ведь я, ребята,
Ростом с ноготок.
One Inch Tall
If you were only one inch tall, you'd ride a worm to school.
The teardrop of a crying ant would be your swimming pool.
A crumb of cake would be a feast
And last you seven days at least,
A flea would be a frightening beast
If you were one inch tall.
If you were only one inch tall, you'd walk beneath the door,
And it would take about a month to get down to the store.
A bit of fluff would be your bed,
You'd swing upon a spider's thread,
And wear a thimble on your head
If you were one inch tall.
You'd surf across the kitchen sink upon a stick of gum.
You couldn't hug your mama, you'd just have to hug her thumb.
You'd run from people's feet in fright,
To move a pen would take all night,
(This poem took fourteen years to write--
'Cause I'm just one inch tall).
Вы были в Щасливляндии –
Стране счастливых грёз,
Чьи жители не ведают
Ни горестей, ни слёз?
Весь день они поют о том,
Как расчудесно жить.
О том, что в Щасливляндии
Не надобно тужить.
Щасливцы развлекаются
Буквально круглый год:
Они танцуют
День за днём
Лезгинку и гавот.
И день за днём,
И день за днём
Всё нюхают цветы.
Бывал я в Щасливляндии,
В счастливой Щасливляндии,
Но я из Щасливляндии
Сбежал
От скукоты.
The Land of Happy
Have you been to the land of happy,
Where everyone's happy all day,
Where they joke and they sing
Of the happiest things,
And everything's jolly and gay?
There's no one unhappy in Happy
There's laughter and smiles galore.
I have been to The Land of Happy-
What a bore
Тигр, о тигр, светло горя,
Можешь ты без фонаря
Различить, рассеяв мрак,
Кто твой друг, а кто твой враг?
Ты, возможно, нам и друг,
Но ужасно близорук.
Заведи скорее линзы,
Ведь оставил только джинзы
Ты от тётушки моей!
Разве можно есть людей?!
Обещай, не пряча глаз,
Что не тронешь больше нас,
А не то, даю зарок,
Я спущу сейчас курок,
И готовь тогда заплаты
Для пижамы полосатой!
Tiger
Tiger, tiger, in the night
How can you see without a light?
To separate your foes from friendes
Are you wearing contact lenses?
Remember, tho’, he’s from the jungle –
He once ate my Aunt and Ungle.
Eating people isn’t nice:
Wouldn’t you rather curry or rice?
So in your suit of striped pyjamas
Promise you will never harm us.
If you say you don’t give a hoot, you
See, someone will have to shoot you!
А вот кому сестрёнку! Сестрёнку! Сестрёнку!
А вот кому сестрёнку!
Недорого отдам!
Противную девчонку,
Плаксу и шпионку,
Негодную сестрёнку
Я с радостью продам!
Спешите-поспешайте,
Сестрёнку забирайте,
Я вовсе не шучу.
Толпою налетайте,
С руками отрывайте,
Цена вам по плечу.
Берите за полтинник!
За гривенник берите!
Берите за пятак!
Что, никому не надо?
Тогда снижаю ставку
Совсем снижаю ставку –
Берите просто так!
Неужто, ах, неужто,
Негодную сестрёнку
Не заберёт задаром
Какой-нибудь простак?
Не заберёт сегодня,
Не заберёт сейчас же –
Хотя бы и за так?
For Sale
One sister for sale!
One sister for sale!
One crying and spying young sister for sale!
I’m really not kidding,
So who’ll start the bidding?
Do I hear the dollar?
A nickel?
A penny?
Oh, isn’t there, isn’t there, isn’t there any
One kid that will buy this old sister for sale,
This crying and spying young sister for sale?
Ну надо же! Ну надо ж!
Как мне не повезло!
Меня питон глотает,
Голодный, как назло.
Голодный,
Голодный,
Голодный, как назло.
Как это неприятно!
Обидно!
Досадно!
Что у него в меню?
Он взялся за ступню.
Не вырваться из плена –
Дошёл он до колена.
Видать, не ел с утра –
Добрался до бедра.
Какая ж это жуть –
Я в нём уже по грудь.
Ужасно сожалею –
Я в нём уже по шею.
Скорей спасите! Ой!
Я в нём с голааааооо…
Boa Constrictor
Oh, I’m being eaten
By a boa constrictor,
A boa constrictor,
A boa constrictor,
I’m being eaten by a boa constrictor,
And I don’t like it—one bit.
Well, what do you know?
It’s nibblin’ my toe.
Oh, gee,
It’s up to my knee.
Oh my,
It’s up to my thigh.
Oh, fiddle,
It’s up to the middle.
Oh, heck,
It’s up to my neck.
Oh, dread,
It’s upmmmmmmmmmmffffffffff…
Такого не было досель –
Назрела в булочной дуэль!
Багет, от ярости пылая,
Перчатку бросил Караваю.
Причиной ссоры стала вновь
Неразделённая любовь.
На дуэлянтов, чуть не плача,
Глядит лепёшечка Фокачча.
Багет – галантный шалопай,
Но ей милее Каравай.
Готов он за любовь лепёшки
Бороться до последней крошки.
А в булочной стоит галдёж:
Кто за кого, не разберёшь –
Но жаждут все без канители
Узнать условия дуэли.
Хитрец Багет сказал: «Окей!
Тот победитель – кто длинней».
Но Каравай осёк повесу:
«Давай соперничать по весу».
Разволновался хлебный люд:
«Тот – прохиндей! А этот – плут!».
И все советы подают.
«Пусть верх одержит самый сочный!», –
Кричит с четвёртой полки Сочник.
«Свежайший будет награждён», –
Весомо заявил Батон.
«А может, лучше – самый вкусный?» –
Промямлил Пирожок Капустный.
По делу молвил лишь Лаваш:
«Коль нужен секундант, я – ваш».
Они бы долго так рядили,
Кричали, спорили, судили,
Но дуэлянтов… раскупили.
Поезд отпуск получил –
И на юг.
Он в дорогу взял вещей
Целый тюк.
Он от счастья
Загудел:
«У-у-у-х!»
С места тронул,
Громыхнув:
«Бух!»
Разогнался и запел:
«Чух! Чух! Чух!»
И помчался
По путям
Во весь
Дух.
И кидали тополя
В него
Пух.
А он только
Напевал себе
Вслух:
«Чух! Чух! Чух!»
«Чух! Чух! Чух!»
Вот и прибыл,
Вот и прибыл
На юг!
Замерев,
Устало выдохнул:
«Фу-у-х!
Скоро
В море
Поплыву:
Плюх да плюх!
Буду кушать
Пахлаву
И урюк!».
Считалка про Ёжика из тумана
Вышел ёжик
Из тумана.
Вынул ножик
Из кармана.
«Все в лесу –
И зверь и птица –
Не хотят со мной
Водиться:
Из-за острого ножа
Все пугаются ежа.
Чтобы мне
Пинка не дали,
Зашвырну
Его подале.
Да и впрямь:
Зачем мне нож?
Ёж и без ножа
Хорош!»
Считалка голодной Бабы-Яги
На неведомой дорожке
Чахнет в ступе Баба-Ёжка:
Разыгрался аппетит,
А посуда – не летит.
Бабка воет,
Бабка злится
И над ступою
Бранится:
«Ступа, ступа,
Гром гремучий,
Ступа,
Ты меня
Не мучай!
Ступа, ступа,
Ай-яй-яй!
Будь, как туча,
Ты летуча:
Через реки,
Через кручи
Отнеси меня
В тот край,
Где кафе и рестораны
Где шеф-повар самобранный –
Хоть в Корею,
Хоть в Китай.
Ступа старая,
Взлетай!»
Колыбельная считалка о Бабае
Баю-бай,
Баю-бай,
Засыпай,
Старик Бабай.
У двери
На коврик ляг,
Сунь под голову
Башмак.
Пусть тебе приснится,
Что ты
Напугал нас
До икоты.
Дрыхни, старый,
До утра –
Нам давно
Играть пора.
Баю-бай,
Баю-бай,
Засыпай быстрей,
Бабай!
Считалка про Кощея
Царь Кощей
Весьма
Богат.
На кафтане –
Тьма
Заплат.
В бороде дремучей –
Крошки.
По хоромам бродят
Блошки.
Голова – что твой амбар,
А на ней сидит комар.
Будто стол, обширна
Плешь:
Хочешь –
Пей,
А хочешь –
Ешь.
Считалка про Кикимор
Двое стареньких
Кикимор
Шли в столицу
Из-под Кимр,
С топких клюквенных болот.
Но, завидя двух кикимор,
Деревенщин из-под Кимр,
Дал от стольных от ворот
Царь-Кащей им поворот.
Грубо крикнул:
«Как вас, мымры?
Убирайтесь
В ваши Кимры!
Понаехало вас тут».
Припустив домой в испуге,
Возвратились две подруги
В свой болотистый уют.
Пироги готовят с брюквой
Да чаёк смакуют с клюквой –
Припеваючи живут!
А какая,
А какая
В синем море
Глубина?
А такая,
А такая,
Что не донырнёшь
До дна.
Даже если
С высочайшей
Верхотуры
Сиганёшь,
И, в паденье
Разогнавшись,
Точно нож,
В него войдёшь,
Всё равно
До дна морского
Ни за что
Не донырнёшь!
А какая,
А какая
В синем небе
Высота?
А такая,
А такая,
Что до солнца
Не достать.
Даже если,
Даже если
Ты на дом
Поставишь дом
(Лучше – десятиэтажку),
А потом –
Ещё раз дом,
Лишь до облака
Достанешь.
Да и то
С большим трудом.
Град
За окошком
Град, град.
Я ужасно
Рад, рад.
Круглые
Градины
Словно
Виноградины.
Град по крышам
Щёлк
Да щёлк.
А потом внезапно
Смолк.
Дождливая считалка
Дождик льёт
Как из ведра.
В небе, кажется,
Дыра.
Чтобы дождичек
Унять,
Нужно дырку
Залатать.
Полезай-ка
По трубе,
Ведь латать её
Тебе!
Грибная считалка
Если бы
Да кабы –
Мы пошли бы
По грибы.
Это кто там
Кажет пузо?
Боровик?
А ну-ка в кузов!
И лисички
В электричке
К нам отправятся
Домой
Многочисленной
Гурьбой.
Стоп!
А кто тут
Под шумок
В наш забрался
Кузовок?
Мухомор?
Он глазу люб.
Только не кладите
В суп!
Новая считалка про Шишела-мышела
Шишел-мышел
Взял да вышел.
Шишел-мышел –
Странный зверь.
Шишел-мышел
Взял да вышел,
Притворив тихонько
Дверь.
Новая считалка про Зайчика
Раз-два-три-
Четыре-пять,
Вышел зайчик…
Пострелять.
Где-то серенький
Зайчишка
Раздобыл себе
Ружьишко:
«Не боюсь теперь в лесу
Я ни волка, ни лису».
Вдруг охотник выбегает…
И от страха обмирает.
А зайчонок,
Крут и брав,
Говорит ему:
«Пиф-паф!»
И охотник
Без дороги
От зайчишки
Сделал ноги.
Ну а зайчик
Со всех ног
Сам пустился
Наутёк!
Наш четвёртый «Б» богат
На талантливых ребят.
Вовка Ушаков часами
Может шевелить ушами.
Глеб Слюнков на всю страну
Лучший по плевкам в длину.
А Корябедовой Оле
Равных ябед нету в школе.
Даже двоечник Петров
Наломать умеет дров.
Ну а я, Архипов Толька,
Вечно «рыжий», да и только,
Не ловкач и не гигант –
Где бы раздобыть талант?
***
Раз мне дома говорят,
Будто Фёдор (мамин брат)
Мог бы важной стать персоной,
Знаменитой и учёной,
Но, чудила из чудил,
В землю свой талант зарыл!
Мол, ростки плодов не дали –
Ни диплома, ни медали.
Он расстроил всю родню,
Загубив их на корню.
***
Хоть о дяде мама с папой
Говорили косолапо
(с русским, что ли, не лады?) –
Всё ж я понял про плоды:
Дядя мой, выходит вроде,
Свой талант на огороде
Закопал тому лет пять?
Вот его бы откопать!
Своротить готов я гору –
Вдруг и мне он будет впору?
Разом ахнет наш «Б» класс:
«Вот так Толька – просто класс»!
***
Я лопату взял в сарае,
Огород ей ковыряю
И кидаю под кусты
Тяжеленные пласты.
Минул час ужасно длинный.
Я успел извлечь из глины
И жучка, и червячка,
А таланту – ни клочка.
***
Вдруг явился дядя Фёдор:
«Ба! Я вижу, ты не лодырь.
Так упрямо землю рыть –
Поразительная прыть!
У тебя талант к раскопкам:
По курганам да по сопкам
Ты объездишь всю страну,
Открывая старину.
Выйдет знатный археолог
Из тебя, хоть путь и долог.
Если разовьёшь талант,
Засверкаешь, как брильянт!»
Касаемо духов, механик изрёк,
Они не сказать, чтоб нам поперёк:
Им не с руки тягать рычаги,
Да и в котлах не смыслят ни зги.
А с Джимом, небось,
Всё это стряслось,
Оттого что мозги съехали вкось.
Он поезд почтовый вёл, а вослед
Луна проливала белёсый свет.
И вот впереди, на откосе крутом,
Обрисовался отчётливо дом.
Оттуда возник
Пьяный мужик
И прямо на рельсы – бух через миг!
Джим за рычаг – пошёл контрпар.
Поздно! Раздался глухой удар.
Кочегар, в кабине сидевший с ним,
Враз обомлел и промямлил: «Джим,
Как же так?»
«Как же так?
Я его переехал – во как!»
Они обратно метнулись бегом –
Но сгинул пьянчуга и сгинул дом.
Ни силуэта на милю вокруг…
Джим выжал улыбку, чтоб скрыть испуг.
Ну а затем
Мчал сквозь темь,
На всех парах миль шесть или семь.
Сутки спустя, как в сказке дурной,
Опять этот дом, освещенный луной,
Опять этот парень летит с бугра,
Визг тормозов – словом, всё, как вчера.
И каждую ночь –
То же точь-в-точь.
Стало Джиму совсем невмочь...
Уж год, почитай, как мы свиделись вновь.
Я спросил: «Как твой призрак?» Джим вскинул бровь:
«Сгинул, и больше, бьюсь об заклад,
Ко мне не полезет, будь он треклят.
Рванув на Восток,
Я думал: утёк
От гнусного духа – да вышло не впрок.
В первом же рейсе гляжу в полумрак:
Тот же домина и тот же вахлак!
Ну, черти, мерекаю, нынче шабаш –
Пора прекратить этот ералаш,
И дал полный пар,
Но тут кочегар
Как заорёт – и прервал мой кошмар.
“Ты кого-то зашиб!” Я мотнул головой:
“Чёрта-с-два! Эта блажь у меня не впервой.
Сам убедишься!” Помчались назад –
А там человек, разрази меня ад!
Сдох на сей раз,
И мозги напоказ…
Ну не паскудство ль?!» - Джим кончил рассказ.
THE GHOST THAT JIM SAW
Why, as to that, said the engineer,
Ghosts ain't things we are apt to fear;
Spirits don't fool with levers much,
And throttle-valves don't take to such;
And as for Jim,
What happened to him
Was one half fact, and t'other half whim!
Running one night on the line, he saw
A house--as plain as the moral law--
Just by the moonlit bank, and thence
Came a drunken man with no more sense
Than to drop on the rail
Flat as a flail,
As Jim drove by with the midnight mail.
Down went the patents--steam reversed.
Too late! for there came a "thud." Jim cursed
As the fireman, there in the cab with him,
Kinder stared in the face of Jim,
And says, "What now?"
Says Jim, "What now!
I've just run over a man,--that's how!"
The fireman stared at Jim. They ran
Back, but they never found house nor man,--
Nary a shadow within a mile.
Jim turned pale, but he tried to smile,
Then on he tore
Ten mile or more,
In quicker time than he'd made afore.
Would you believe it! the very next night
Up rose that house in the moonlight white,
Out comes the chap and drops as before,
Down goes the brake and the rest encore;
And so, in fact,
Each night that act
Occurred, till folks swore Jim was cracked.
Humph! let me see; it's a year now, 'most,
That I met Jim, East, and says, "How's your ghost?"
"Gone," says Jim; "and more, it's plain
That ghost don't trouble me again.
I thought I shook
That ghost when I took
A place on an Eastern line,--but look!
"What should I meet, the first trip out,
But the very house we talked about,
And the selfsame man! 'Well,' says I, 'I guess
It's time to stop this 'yer foolishness.'
So I crammed on steam,
When there came a scream
From my fireman, that jest broke my dream:
"'You've killed somebody!' Says I, 'Not much!
I've been thar often, and thar ain't no such,
And now I'll prove it!' Back we ran,
And--darn my skin!--but thar WAS a man
On the rail, dead,
Smashed in the head!--
Now I call that meanness!" That's all Jim said.
Кто из братьев и сестёр
На полу оставил сор?
– Это Таня!
– Это Миша!
– Не галдите, дети!
- Тише!
Очень скоро
Из-за сора
Разразилась
В доме ссора.
Мишка, хоть и сдержан с виду,
Затаил в душе обиду.
А Танюшка вся кипит
От неправедных обид.
Битых три часа подряд
Спорят – кто же виноват?
- Прекратите, дети, спор!
Уберите, дети, сор!
Перестаньте же
Реветь
И не ссорьтесь, дети,
Впредь.
Ссора –
Дело чёрное,
Сорное,
Зазорное!
Танюшка и Мишутка
Найти решили клад.
С утра они сегодня
Пиратка и пират.
Он где-то тут, в квартире,
Припрятан до поры,
И нету в целом мире
Заманчивей игры.
Сперва перекусили,
Поскольку лишь чудак
За трудную работу
Берётся натощак.
Затем достали с полки
«Пиратскую» тетрадь,
Нарисовали карту
И принялись искать.
По стрелкам да по вехам
Бегут во весь опор
Танюшка и Мишутка
Из кухни в коридор.
Но клада нет в духовке.
И нет его в шкафу.
И нет его в кладовке.
(Зато там пыльно – фу!)
Облазили все щели,
Проверили буфет.
На улице стемнело,
А клада – нет и нет.
Несчастные пираты
Буквально сбились с ног.
Игре уже не рады,
Но вот звенит звонок.
Ура! Вернулась мама.
На лад пошли дела:
Она хоть не пиратка,
Но сразу клад нашла.
На самом видном месте
Лежал заветный клад:
Для Мишки и Танюшки
Молочный шоколад!
Оленя матерого, полного сил,
Дед на охоте когда-то свалил.
Оленья кожа толста и прочна,
Семейной реликвией стала она:
Дед, рассудив, решил по уму –
Сшили рейтузы из кожи ему.
Одно поколенье другое сменяет –
Оленья кожа сносу не знает.
Двадцать три года носил их дед,
Чудесней штанов не видывал свет!
Затем отец получил их, и глядь:
Они научились сами стоять.
Залубенев, на закате дня
Стояли рейтузы возле огня.
Пот, снег и дождь – гибель одежде –
Сделали их прочнее, чем прежде.
Шло время, и в шестьдесят наконец
Починку штанов затеял отец.
Кожа была, понятно, цела,
Но пуговицы истерлись дотла,
Словно старые грОши – стыд и позор! –
И отец приобрел новый набор.
Но вскорости стала ему езда
Не столь мила, как в былые года:
Резвая рысь – наипаче не мед
Для пожилых сановитых господ.
Засим штаны, невредимы вполне,
В третьем колене попали ко мне.
В Нижней Саксонии в буче военной
Рейтузы себя проявили отменно:
Плотно льнули к конским бокам –
Не штаны, а враги трещали по швам.
И как всегда на закате дня
На просушке стояли возле огня.
С дЕдовских дней дошла до нас
Легенда семьи, старинный рассказ,
Будто штаны в младые их лЕта,
Роскошного были зеленого цвета.
Отец же – сомнений в том никаких –
Всегда называл серыми их.
Но вот девятнадцатый век: в наши дни,
Как хороший табак, буры они.
Так рейтузы, не чужды эстетству,
Меняли масть, перейдя по наследству.
Когда мой старший их заберет,
Может, и синей наступит черед?
В тумане грядущего, в мареве дрем
Уже я их вижу на сыне моем.
Он выдержит в них стужу и зной,
Ему на всю жизнь их достанет с лихвой:
Ведь кожу, как прежде, не нужно латать,
Лишь пуговицы истерлись опять,
Но это, конечно же, сущий вздор –
Подобно отцу, он сменит набор.
Да, одно поколенье другое сменяет –
А оленья кожа сносу не знает.
Но если внезапно явятся музы
И новым талантом одарят рейтузы,
Если штаны, не дай бог, согрешат
И увлекутся сложеньем стишат…
Тоска, мой мальчик, сжимает мне грудь –
Боюсь, что им долго не протянуть.
Оригинал - Die Lederhosen-Saga (http://www.gedichte.vu/?die_lederhosensaga.html)
Врачебная считалка
В горле –
Хрип.
Хлюп –
В носу.
Градуcник
Тебе
Несу.
Хрип
И хлюп.
Хлюп
И хрип.
У тебя,
Дружище,
Грипп!
Cчиталка шКОЛьная
У доски
Стою и плачу.
Не могу
Решить задачу.
Кто меня
Спасёт
От бед?
Кто подскажет
Мне
Ответ?
От училки
Жду упрёка:
«Ты
Не выучил
Урока,
А весь день
Гонял в футбол.
Я тебе
Поставлю... гол!»
Считалка кошколечебная
Мяу-мур!
Мяу-мур!
Ты чего
Сегодня
Хмур?
Или встал ты
Слишком рано?
Или съедена
Сметана?
У тебя неважный вид.
Голова небось болит?
Хочешь снова
Бодрым стать?
Поскорей меня
Погладь!
Огородночепуховая считалка
Дядька в Киеве живёт
И городит огород.
Три строчка
И три сморчка,
Три тушёных
Кабачка.
Три смычка
И три бемоля,
Три стручка
Цветной Фа-Соли.
Дядька очень
Любит грядки
И содержит
Их в порядке:
Всякой всячины
Полны –
Нету только
Бузины!
Считалка котоцарапная
Цап-царап,
Цап-царап,
Не уйдёшь
От наших лап!
Мышка ты
Или клубок,
Или пара
Голых ног –
Я тебя поймаю вмиг.
Не успеешь даже пик...
Звенит звонок, пустеет школа.
Приходит время для футбола.
Скорей во двор спешите наш –
Я начинаю репортаж!
На поле нет ворот, но Вова
Поставил ранцы – и готово.
Команды, стоя тет-а-тет,
Друг другу шлют «физкульт-привет».
Пока ещё все футболисты
Опрятны и довольно чисты.
Но вот звучит свисток – пора!
Пусть будет честною игра.
Артём играет, как по нотам,
Неудержимо мчит к воротам:
Обвёл защиту…
Вратаря…
Ударил мимо! (Это – зря.)
И снова мчит неудержимо,
И снова бьёт, и снова – мимо…
Тут каждый футболист – орёл.
Но кто забить сумеет гол?
Быть может, счёт откроет Коля?
Ведь он сильнее всех на поле:
С разбега лупит он – бу-бух! –
И у меня спирает дух!
По полю носится орава:
«Пасуй налево! Нет – направо!
Алёшка, бей!»
Пробил…
Забил!
И, как назло,
Окно разбил…
Развязка жуткая в турнире:
Лежу в шестнадцатой квартире.
До новых встреч – окончен матч!
Вёл репортаж
Футбольный Мяч.
XXVIII
«Правда, – сказал путешественник, –
Это скала, неприступная крепость.
Я часто бывал в ней –
Даже в самой высокой башне,
Откуда весь мир кажется черным».
«Правда, – сказал путешественник, –
Это тень, это призрак,
Это дыхание ветра.
Я долго искал ее,
Но не коснулся и края
Ее одеяния».
И я поверил второму путешественнику,
Ибо для меня правда –
Это тень, это призрак,
Это дыхание ветра.
И я ни разу не коснулся края
Ее одеяния.
XLVI
Красные черти
Гурьбой высыпали из моего сердца
И разбежались по бумаге.
Они были такие крошечные,
Что вязли в чернилах
И превращались в кашицу под моей ручкой.
Странно было писать
В этом красном месиве
Из моего сердца.
XX
Однажды ко мне подошел ученый человек
И сказал: «Иди за мной. Я покажу дорогу».
И сердце мое преисполнилось радости.
Мы поспешили вперед.
Скоро, очень скоро глаза мои
Стали бесполезны,
И я не ведал, куда ступает моя нога.
Я вцепился в руку моего провожатого,
Как вдруг он горестно вскрикнул: «Я заблудился!»
XLII
Я брел по пустыне.
И я воззвал:
«Господи, забери меня отсюда!»
Раздался голос: «Это не пустыня».
«Но как же? – изумился я. –
Эта жара, песок, пустынный горизонт…»
Голос промолвил: «Это не пустыня».
XXX
Допустим, я найду в себе мужество
И позволю погрузить в свое сердце
Красный клинок добродетели,
Оросив траву
Своею греховною кровью.
Что ты предложишь мне?
Дворец, утопающий в садах?
Цветущее королевство?
Что, что? Надежду?
Убирайся прочь со своим красным клинком добродетели!
From The Black Riders
XXVIII
"Truth," said a traveller,
"Is a rock, a mighty fortress;
Often have I been to it,
Even to its highest tower,
From whence the world looks black."
"Trurh," said a traveller,
"Is a breath, a wind,
A shadow, a phantom;
Long have I pursued it,
But never have I touched
The hem of its garment."
And I believed the second traveller;
For truth was to me
A breath, a wind,
A shadow, a phantom,
And never had I touched
The hem of its garment.
XLVI
Many red devils ran from my heart
And out upon the page.
They were so tiny
The pen could mash them.
And many struggled in the ink.
It was strange
To write in this ink red muck
O things from my heart.
XX
A learned man came to me onge.
He said: "I know the way,-come."
And I was overjoyed at this.
Together we hastened.
Soon, too soon, were we
Where my eyes were useless,
And I knew not the ways of my feet.
I clung to the hand of my friend;
But at last he cried: "I am lost."
XLII
I walked in a desert.
And I cried,
“Ah, God, take me from this place!”
A voice said, “It is no desert.”
“The sand, the heat, the vacant horizon.”
A voice said, “It is no desert.”
XXX
Supposing that I should have the courage
To let a red sword of virtue
Plunge into my heart,
Letting to the weeds of the ground
My sinful blood,
What can you offer me?
A gardened castle?
A flowery kingdom?
What? A hope?
Then hence with your red sword of virtue.
Я ездил в прошлый выходной
К своим друзьям на дачу.
И приключилась там со мной
Такая незадача.
Воскресный день промчался вмиг:
Мы в бадминтон играли,
А после жарили шашлык
На стареньком мангале.
Погас последний уголёк.
Нащупав раскладушку,
Я с наслаждением прилёг
На мягкую подушку.
Что было дальше, ребятня,
Не описать словами:
Подушка цапнула меня
Проворными когтями
И с диким воплем понеслась
Садовою дорожкой!
Затем вернулась, не таясь,
И оказалась ... .
(кошкой)
Бродил по свету человек,
Нелепый и чудной,
Бродил он в дождь, бродил он в снег,
Бродил в палящий зной.
И был веснушчат он и рыж,
В потёртой епанче,
И у него ручная мышь
Сидела на плече.
Когда кругом цвела трава,
Он пел про короля,
А если забывал слова,
Вставлял «тра-ля-ля-ля».
«Да, был когда-то я король,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля,
Но мне постыла эта роль,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля.
Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
Понятно и ежу:
Грустишь – иди гулять в поля,
И вот – хожу, брожу».
Порой вдогон ему неслось:
«Доколе будешь ты
Бродяжить, как заправский лось,
С утра до темноты?»
Король в ответ: «Со мной всегда
Весь мир и добрый друг.
А если хвори иль беда
Меня настигнут вдруг,
Я улечу туда, где тишь,
На сказочной звезде.
Ах, лишь бы мышь, ручная мышь
Была со мной везде!».
Ветер в хвощах бушует,
Грозно блещет струя,
Ихтиозавр подплывает,
Горючие слезы лия.
Его гнетёт неотступно
Моральных устоев крах –
Опасный тон укрепился
В лейасских высших кругах.
«Плезиозавр престарелый
Погряз в мотовстве записном;
Сам птеродактиль намедни
Домой прилетел под хмельком!
А хама игуанодона
Давно пристыдить пора:
Мою супругу, охальник,
При всех целовал вчера!
Близка, близка катастрофа!
Жесток, жесток наш удел!
Что станет дальше с лейасом,
Когда такой беспредел?»
Так горько сетовал ящер,
И горя снести не сумел:
В грозном шкворчанье потопа
Навеки он онемел.
Погрязнув в грехе, недозавры
Кару небес навлекли,
Сгинули все в одночасье –
Смело их с лица Земли.
А тот, кто спел эту песню,
Узнал, как всё обстоит,
Из окаменелой странички,
Под коей был копролит.
Оригинал:
http://www.gedichte.co/sch_jv.html
Убегайте во весь дух!
В нашей кухне объявился
Страшный Тигромух!
Ах! Ух!
Полосатый и крылатый
Дикий Тигромух!
Он испытанный летун –
Просто ас!
Виражи у тигромуха –
Высший класс!
Не рычит он,
Не урчит он,
А жужжит, жужжит, жужжит,
И на бреющем полёте
Всё кружит, кружит, кружит.
Всё выписывает он
Виражи.
Не в диковинку ему
Грабежи.
Прихватил он для разбоя
Острые ножи!
Облетает он посуду
И поживы ищет всюду.
Глядь:
Лежит, благоухает
На столе арбуз.
Тигромух своим кинжалом
Отрезает кус.
Прямо в пасть его кидает,
Пробует на вкус
Красный, сочный,
Спелый, сладкий
Сахарный арбуз!
Был арбуз – и нет арбуза.
Тигромух набил им пузо
И давай кружить опять.
Как разбойника унять?
Счастье, что у нас живёт
Благородный и бесстрашный
Тигрокот.
Вот!
Полосатый и усатый
Рыжий Тигрокот!
Нам не страшно с ним ничуть,
Даже если держим путь
По лесам
И по пампасам,
Даже если к папуасам
Нам взбрело за ананасом
В гости заглянуть.
Он – защитник хоть куда,
С ним и горе – не беда.
Знаем наперёд:
Хоть злодей ужасен с виду,
Нас ему не даст в обиду
Храбрый Тигрокот.
Вот выходит он из шкафа,
Где так сладко спал,
На грабителя лихого
Взгляд его упал.
А грабитель жадно пьёт
В кухне яблочный компот.
Тигрокот на Тигромуха –
Рык!
Тигромух от перепуга –
Прыг!
Тигрокот его когтями –
Шмяк!
Тигромух на подоконник –
Бряк!
Мы смеёмся, мы ликуем,
Мы потрясены!
Мы от радости танцуем –
Спасены!
А могучий Тигрокот
Тихо песенку поёт:
«Мур, победа нелегка –
Я готов умять быка.
Пир закатим, а пока
Дайте, дайте мне скорее
Молока!»
Безнадёга, безнадёга...
Чёрный морок у порога.
Криворука, колченога,
Не далёка, не близка;
Горше горького итога,
Как тягучая дорога,
Бесконечная тревога,
Безграничная тоска.
Безнадёга, безнадёга...
Сиротлива и убога,
Не от чёрта, не от Бога –
Зыбка, топка и вязка.
Паркур
Как-то раз у плетня пара кур
Сговорилась устроить паркур.
Тщетно лезла весь день
Пара кур на плетень -
И решила: «Да ну! Перекур».
Брага
Как-то раз пивовару из Праги
Дали русской забористой браги.
Он глотнул: "Что за чёр..."
И упал под забор.
А наутро очнулся в овраге.
Оперетта
Безголосая тетя Арета
Увлекалась всерьёз опереттой.
От ее экзерциса
Увядали нарциссы -
Так фальшивила эта Арета!
Одетта
Молодая глупышка Одетта
Полюбила лихого кадета.
И каков же исход?
У Одетты - живот,
А кадет укрывается где-то.
Тугоухость
Глуховатая девушка Ира
Охмурила седого банкира.
Оказалось, что тот -
Не банкир, а банкрот,
И не Иру хотел он, а сыру.
Хвостатый лимерик
Жил-да-был чёрный кот за углом,
И кота ненавидел весь дом:
Всяк старался коту
Засветить по хребту –
Кот мяукал: «Не дом, а дурдом!»
Только песня совсем не о том…
По мне, и лучшие стихи
В сравненье с деревом плохи.
С тем деревом, чей жадный рот
К земной груди приник и пьёт;
Что руки тянет к небесам
В молитве, недоступной нам;
В чьих волосах из года в год
Своё гнездо пичуга вьёт;
Чьи плечи укрывает снег,
Что полюбило дождь навек.
Стихи создам и я, глупец,
А дерево – лишь Он, Творец.
Trees
I think that I shall never see
A poem lovely as a tree.
A tree whose hungry mouth is prest
Against the earth's sweet flowing breast;
A tree that looks at God all day,
And lifts her leafy arms to pray;
A tree that may in Summer wear
A nest of robins in her hair;
Upon whose bosom snow has lain;
Who intimately lives with rain.
Poems are made by fools like me,
But only God can make a tree.
За рампой занавес. Как ветх атлас!
Его подсвечивают в этот час
Горящий газ и блеск горящих глаз.
Под стать и сцена – чересчур узка.
Уместны ли тут Гамлета тоска
Или Фальстафа тучные бока?
Да впрочем, никогда ещё на ней
Не бушевало пламенных страстей;
Здесь место лишь для простеньких затей.
Фарс, танцы, песни, шутки, беготня
Да пара выпадов на злобу дня –
Нехитрая актёрская стряпня.
И в увертюре прозвучит сейчас,
Не туш, к овации зовущий нас,
А одинокой скрипки тихий глас.
BEFORE THE CURTAIN
Behind the footlights hangs the rusty baize,
A trifle shabby in the upturned blaze
Of flaring gas and curious eyes that gaze.
The stage, methinks, perhaps is none too wide,
And hardly fit for royal Richard's stride,
Or Falstaff's bulk, or Denmark's youthful pride.
Ah, well! no passion walks its humble boards;
O'er it no king nor valiant Hector lords:
The simplest skill is all its space affords.
The song and jest, the dance and trifling play,
The local hit at follies of the day,
The trick to pass an idle hour away,--
For these no trumpets that announce the Moor,
No blast that makes the hero's welcome sure,--
A single fiddle in the overture!
По лесенке, словно по вантам моряк,
Я лезу проворно на старый чердак.
Окошко тут щурится подслеповато,
И благоухают душица и мята.
Тут прячутся тайны по тёмным углам,
Хоть взрослые видят один только хлам.
Тут всё по-иному, всё необычайно,
И я отправляюсь на поиски тайны.
Пожалуй, обследую этот комод:
Приподнял я крышку, пошарил и вот…
…Извлёк из комода щербатый кувшин.
А вдруг в нём томится взаправдашний джинн –
Восточный волшебник в расшитом халате?
Что, если избавить его от заклятья?
Вдруг он согласится (кувшин лишь потри)
Исполнить желанье, а может – и три?!
А вслед за кувшином нашёл я в комоде
Старинные ходики (целые вроде),
Фонарик, рогатку и несколько стрел,
И что-то еще (распознать не сумел).
…Я перебираю забытые вещи,
Но тс-с-с! где-то слышится шорох зловещий!
От страха мурашки бегут по спине –
Я вижу неясную тень на стене.
Скользнув, замерла она против окошка.
Кто там?
Домовой?!!
Да ведь это же кошка!!!
Соседская Муська! А рядом сидят
На ветоши трое пушистых котят!
На отпрысков смотрит мамаша устало.
А мы-то считали, что Муська пропала!
Да, полон чудесных открытий чердак!
А взрослые видят один кавардак.
Представьте себе: вы на темной террасе и к девушке рядом проникнуты чувством настолько странным,
Что становится ясно – дело не только в приданом.
В воздухе летняя нега, и вечер волнующе дивный,
И луна вам шепчет лукаво, что «любить» – это глагол активный,
И звезды мерцают над вами как-то особенно,
И старинные венские вальсы играет вдали оркестр бесподобенно,
И она ничуть не противится, когда вы нежно сжимаете ей локоток,
И спустя мгновенье, исполненное романтики, вы спрашиваете: «Милая, куда унес тебя мыслей поток?»
И она возвращается из омытых лунным сиянием далей в сумрак веранды,
И говорит: «Я просто задумалась, сколько побегов бамбука съедает за день детеныш Гигантской панды».
Или так: вы стоите с ней на холме и закатом любуетесь зимним мечтательно,
И, как в книгах Унсет, красиво все сногсшибательно,
И вы обвиваете рукой ее талию и произносите искусно составленное признание, столь же проникновенное, как в книгах Уиды и Теккерея,
И спустя мгновенье, исполненное романтики, она говорит: «Ой, я забыла купить для дайкири лаймы и в салат – сельдерея».
Или в полутемной гостиной вы только что задали ей самый главный вопрос и с трепетом ждете ответа,
И спустя мгновенье, исполненное романтики, она говорит: «По-моему, этот столик будет лучше смотреться на месте того столика, только ума не приложу куда поставить второй столик, не дашь мне совета?»
И вот так они бьют нас ниже пояса день за днем.
И не то чтобы для них не было ничего священного - просто в Священный Момент они всегда размышляют о чем-то ином.
THAT REMINDS ME
Just imagine yourself seated on a shadowy terrace,
And beside you is a girl who stirs you more strangely than a heiress.
It is a summer evening at its most superb,
And the moonlight reminds you that To Love is an active verb,
And the stars are twinkling like anything,
And a distant orchestra is playing some sentimental old Vienna thing,
And your hand clasps hers, which rests there without shrinking,
And after a silence fraught with romance you ask her what she is thinking,
And she starts and returns from the moon-washed distances to the shadowy
veranda,
And says, Oh, I was wondering how many bamboo shoots a day it takes to feed
a baby Giant Panda.
Or you stand with her on a hilltop and gaze on a winter sunset,
And everything is as starkly beautiful as a page from Sigrid Unset,
And your arm goes round her waist and you make an avowal which for
masterfully marshaled emotional content might have been a page of Ouida's or
Thackeray's,
And after a silence fraught with romance she says, I forgot to, order the
limes for the Daiquiris.
Or in twilight drawing room you have just asked the most momentous of
questions,
And after a silence fraught with romance she says, I think this little table
would look better where that little table is,
but then where would that little table go, have you any suggestions?
And that's the way they go round hitting below our belts:
It isn't that nothing is sacred to them, it's just that at the Sacred Moment
they are always thinking of something else.
«Давно закончилась осада…» В. Крапивин
На Восточной войне в Севастополе
Пушки массу народа ухлопали.
А теперь тешат глаз
Туристических масс
Средь застройки былого некрополя.
Безмятежно спят в братской могиле
Те бойцы, что друг друга убили
Здесь во время осады.
За страну ль, за награды?
Подчиняясь безжалостной силе?
Есть ли смысл в петушином азарте,
Когда тысячи жизней на карте?
Процветанье на тлен –
Незавидный обмен,
Чтоб вести состязание в фарте.
Хоть давно завершилась осада,
И затихла боёв канонада,
Но повсюду следы
Той военной страды:
Бастионы, мортиры, снаряды…
Какие странные извивы
Судьба подбрасывает нам!
То выпадает год счастливый,
То не кончается бедлам.
То ты, удачливый старатель,
Намыл богатство на реке,
То силы все уже растратил,
Но лишь песок в твоем лотке.
Не впрок ни ругань, ни молитвы,
Ни дни упорного труда.
Отчаянье острее бритвы,
Удача скрылась без следа.
Уже теряешь веру в чудо,
Все грязь и грязь, невпроворот,
И вдруг из грязи, из-под спуда,
Крупица золота блеснет!
Трус – геройского сложенья,
Что внушает изумленье,
Страх и все-таки – презренье:
Он не брезгует порой
Желудёвой кожурой,
А во время голодовки
Грабит беличьи кладовки.
Сталь когтей и мягкий нос,
Подбородок весь оброс –
Увалень стопоходящий,
Пусть тебя в дремучей чаще
Не найдёт свинец разящий!
Уходи с людской тропы
И направь свои стопы
К потайным ручьям индейским,
Скрытым меж душистых трав,
Уголкам эпикурейским,
Где лисица мчит стремглав,
Где пчелы хранятся сласти –
Там спасенье от напастей,
Поджидающих окрест
Осквернённых стройкой мест.
Ты на горе звероловам
Братом Туком станешь новым;
Пустишь в ход могущу длань,
Грянешь празднество лесное,
С чужеземца взявши дань;
Хитрым будь равно с молвою.
Вволю ешь и вволю пей,
Но живи в глуши своей.
Полюбоваться на гризли
Grizzly
COWARD,—of heroic size,
In whose lazy muscles lies
Strength we fear and yet despise;
Savage,—whose relentless tusks
Are content with acorn husks;
Robber,—whose exploits ne’er soared
O’er the bee’s or squirrel’s hoard;
Whiskered chin and feeble nose,
Claws of steel on baby toes,—
Here, in solitude and shade,
Shambling, shuffling plantigrade,
Be thy courses undismayed!
Here, where Nature makes thy bed,
Let thy rude, half-human tread
Point to hidden Indian springs,
Lost in ferns and fragrant grasses,
Hovered o’er by timid wings,
Where the wood-duck lightly passes,
Where the wild bee holds her sweets,—
Epicurean retreats,
Fit for thee, and better than
Fearful spoils of dangerous man.
In thy fat-jowled deviltry
Friar Tuck shall live in thee;
Thou mayst levy tithe and dole;
Thou shalt spread the woodland cheer,
From the pilgrim taking toll;
Match thy cunning with his fear;
Eat, and drink, and have thy fill;
Yet remain an outlaw still!
Размышление о Фиолетовой корове
Её окраска будто нож:
Пугает и бросает в дрожь -
Но мимо точно не пройдёшь.
Я Фиолетовой коровы
Не видел, к счастью, никогда.
Вид у неё, поди, бедовый,
Но ею быть - совсем беда.
Фиолетовая корова: продолжение
О том поступке сожалею:
Я сам в петлю засунул шею.
Да, я писал про ту корову.
Свою ошибку признаю.
Но я клянусь: того, кто снова
Прочтёт о ней стишок, убью.
THE PURPLE COW
THE PURPLE COW'S PROJECTED FEAST:
REFLECTIONS ON A MYTHIC BEAST,
WHO 'S QUITE REMARKABLE, AT LEAST.
I NEVER SAW A PURPLE COW,
I NEVER HOPE TO SEE ONE;
BUT I CAN TELL YOU, ANYHOW,
I'D RATHER SEE THAN BE ONE!
The Purple Cow: Suite
CONFESSION: and a Portrait, Too,
Upon a Background that I Rue!
Ah, Yes! I Wrote the "Purple Cow" --
I'm Sorry, now, I Wrote it!
But I can Tell you Anyhow,
I'll Kill you if you Quote it!
The Purple Cow
Однажды в жаркий летний день
Пошёл гулять Ерёма,
И на него УПАЛА тень
Большущая от дома.
Она упала с высоты,
Накрыла всех - и в страхе
Метнулись наутёк коты
И разлетелись птахи.
Но смел Ерёма и силён,
Хотя ещё в детсаде:
Пошёл по тени храбро он
И УТОНУЛ в прохладе.
Но он не захлебнулся, нет,
Была опасность мнимой.
Ерёма выбрался на свет
Живой и невредимый!
(Преподобному Джеймсу Долларду)
Земных Королей поступь тверда,
И по прихоти их горят города,
И смерть изрыгает холмов гряда,
И небо льёт смерть дождем.
Но Небесный Король, что их всех создал,
Кроток и нежен, и очень мал;
Лежит он в соломе, в хлеву средь скал -
Пусть они вспомнят о Нём.
Kings
(For the Rev. James B. Dollard)
The Kings of the earth are men of might,
And cities are burned for their delight,
And the skies rain death in the silent night,
And the hills belch death all day!
But the King of Heaven, Who made them all,
Is fair and gentle, and very small;
He lies in the straw, by the oxen's stall --
Let them think of Him to-day!
Всё небо затянула хмарь,
Не сунешься наружу.
А дождь бубнит, как пономарь,
И льёт за лужей лужу.
Просвета месяцами жди.
Насмарку выходные.
Мы любим спорые дожди,
Не любим – обложные.
Знать, прохудилась в небесах
Какая-то прокладка.
И вот – захлюпало в носах
И под ногами гадко.
Просвета месяцами жди.
Насмарку выходные.
Мы любим спорые дожди,
Не любим – обложные.
А вдруг потонет всё окрест,
Сольются лужи в море?
Придётся нам на Эверест
Переселиться вскоре!
Просвета месяцами жди.
Насмарку выходные.
Мы любим спорые дожди,
Не любим – обложные.
Найти бы вентиль потайной
И починить погоду,
И всем устроить выходной
Как минимум по году!
Cоседи сверху танцуют балет,
Картошкой играют на кухне в крокет,
У них круглосуточно в спальне тусовка,
У них телевизор орёт, как торговка,
У них что ни день, то выходной,
Они заливают вас мыльной водой,
А ночью, едва только вы прикорнули,
Их гости дружно встают на ходули.
Под утро идёт их веселье на убыль –
Но тут же второй начинается дубыль...
К соседям сверху я был бы терпимей,
Если бы жил не под, а над ними!
The people Upstairs
The people upstairs all practice ballet.
Their living room is a bowling alley.
Their bedroom is full of conducted tours.
Their radio is louder than yours.
They celebrate the weekends all the week.
When they take a shower, your ceiling leak.
They try to get their parties to mix
By supplying their guests with Pogo sticks,
And when their orgy at last abates,
They go to the bathroom on roller skates.
I might love the people upstairs wondrous
If instead of above us, they just lived under us.
Кто летает наверху
И качает кроны?
Заунывное "уху"
Тянет похоронно?
Может, нас пугает филин?
Нет! Так ухать он бессилен.
Кто лохматит гриву льву
В солнечной саванне?
Сыплет под ноги листву
Дворнику дядь-Ване?
Может, озоруют черти?
Не при чем они, поверьте!
Кто ломает нам зонты
И водой плюётся?
Под покровом темноты
В наши окна рвётся?
Может, хулиган опасный?
Нет! А кто? Увы, не ясно…
А может быть, это тот же, кто
Освежает поутру
Лучше лимонада?
Овевает нас в жару
Ласковой прохладой?
И тот же, кто
Надувает паруса
И полощет флаги?
Поднимает в небеса
Змея из бумаги?
Словом,
Тот, кто знает все на свете
И бывал повсюду, - ...!
(Ветер)
Чудо, сэр! – В округе равных ей нету;
Верно, малышка моя, Чикита, красотка?
Шея-то – бархат! Погладьте! – Ах ты, чертовка!
Тпру! – Джек, садись – покажи джентльмену аллюры.
Морган! Не кляча какая – бумаги, все в полном порядке.
Дочь Вождя Чиппева! За тыщу – и то не расстанусь.
Бриггс ее бывший хозяин – может, слыхали?
Что прогорел и вышиб мозги себе пулей во Фриско?
Крепко влип, этот Бриггс... Джек! Хорош красоваться!
Это все чепуха – а вот дайте-ка ей работенку!
Сами знаете, лошадь ведь всякой бывает,
И не всякий, забравшись на лошадь, – наездник.
Брод на Форке видали? – Гиблое место! –
Фланиган чуть было там не угробил упряжку.
С месяц назад мы с судьей, да с племяшком евойным
В темень подались туда – в самый дождь, в половодье.
Мчим по ущелью – ручей аж бурлит под ногами,
В щепки разбита плотина, и нету другой переправы.
Я на чалом, судья на гнедке, паренек на Чиките –
А за нами грохочут каменья с вершины каньона.
Вот подлетели мы к броду, и эта Чикита
С ходу за дело – мы слова сказать не успели! –
Плюхнулась в воду – я чуть не заплакал,
Глядя, как конского мяса на тыщу уносится к черту!
И что бы вы думали? Этой же ночью Чикита
В стойло пришла и тихонько стоит, обтекает –
Чистая, точно бобер – а упряжи нет и в помине.
Так вот, стало быть, реку она одолела, наша Чикита.
Знатная лошадь! и – Как вы спросили? – Племянник?
Видно, утоп – потому как еще не вернулся;
Он, дурандай, и в седле-то не шибко держался;
С огольца что возьмешь? - Это вам не лошадка!
Chiquita
BEAUTIFUL! Sir, you may say so. Thar isn’t her match in the county;
Is thar, old gal,—Chiquita, my darling, my beauty?
Feel of that neck, sir,—thar’s velvet! Whoa! steady,—ah, will you, you vixen!
Whoa! I say. Jack, trot her out; let the gentleman look at her paces.
Morgan!—she ain’t nothing else, and I’ve got the papers to prove it.
Sired by Chippewa Chief, and twelve hundred dollars won’t buy her.
Briggs of Tuolumne owned her. Did you know Briggs of Tuolumne?
Busted hisself in White Pine, and blew out his brains down in ’Frisco?
Hedn’t no savey, hed Briggs. Thar, Jack! that’ll do,—quit that foolin’!
Nothin’ to what she kin do, when she’s got her work cut out before her.
Hosses is hosses, you know, and likewise, too, jockeys is jockeys:
And ’tain’t ev’ry man as can ride as knows what a hoss has got in him.
Know the old ford on the Fork, that nearly got Flanigan’s leaders?
Nasty in daylight, you bet, and a mighty rough ford in low water!
Well, it ain’t six weeks ago that me and the Jedge and his nevey
Struck for that ford in the night, in the rain, and the water all round us;
Up to our flanks in the gulch, and Rattlesnake Creek just a-bilin’,
Not a plank left in the dam, and nary a bridge on the river.
I had the gray, and the Jedge had his roan, and his nevey, Chiquita;
And after us trundled the rocks jest loosed from the top of the canyon.
Lickity, lickity, switch, we came to the ford, and Chiquita
Buckled right down to her work, and, a fore I could yell to her rider,
Took water jest at the ford, and there was the Jedge and me standing,
And twelve hundred dollars of hoss-flesh afloat, and a-driftin’ to thunder!
Would ye b’lieve it? That night, that hoss, that ’ar filly, Chiquita,
Walked herself into her stall, and stood there, all quiet and dripping:
Clean as a beaver or rat, with nary a buckle of harness,
Just as she swam the Fork,—that hoss, that ’ar filly, Chiquita.
That’s what I call a hoss! and— What did you say?— Oh, the nevey?
Drownded, I reckon,—leastways, he never kem beck to deny it.
Ye see the derned fool had no seat, ye couldn’t have made him a rider;
And then, ye know, boys will be boys, and hosses—well, hosses is hosses!
Ну кто придумал и когда,
Что от мышей одна беда?
Я докажу вам без труда,
Что это просто ерунда.
О, сколь жестоко гнать мышей
Из кладовых взашей!
Они же не вредители,
А вкусностей ценители!
Боится до смерти мышат
Лишь тот, кто с детства трусоват –
Они разбоем не грешат,
А только под полом шуршат.
Но люди чуть заслышат писк,
Как затевают строгий сыск:
Всё в доме раскурочат вдрызг -
Так, словно был там василиск.
Затем пошлют кошачий полк
(«Ловить мышей – святой ваш долг»).
А в чем, скажите, смысл и толк?
Ведь это мышка, а не волк!
О, сколь жестоко гнать мышей
Из кладовых взашей!
Они же не вредители,
А вкусностей ценители!
А мне, коту, гонять доколь
За мышью поперёк и вдоль?
Гонял весь день – а проку ноль,
На лапке лишь натёр мозоль.
И потому я договор,
С мышами заключил вечор.
Отныне будет мышь не вор,
А полноправный мой партнёр.
Я уделю им сто конфет
И крошки торта на обед.
Они ж в кладовку и буфет
Не сунут носа десять лет.
О, сколь жестоко гнать мышей
Из кладовых взашей!
Они же не вредители,
А вкусностей ценители!
Ну что, согласны, господа,
Что мыши в доме – не беда?
От них ни капельки вреда.
Айда кормить мышей?
Айда!
Я за стихом вбираю стих –
Все непосильней –
И плавлю, плавлю, плавлю их
В своей плавильне.
Из них я выкую броню
Себе по мерке
И честный труд обороню
В огне проверки.
Я знаю, пустит мне вдогон
Завистник стрелы,
Но помешать не сможет он
Мне делать дело.
Пускай насмешки за спиной
И не до смеха –
Прочнее стали стих литой
Сего доспеха.
Кто-то вырезал в долине
Имя доньи на маслине –
«Мануэлла де ла Торре».
Кто она? Кругом молчанье;
Дождь и солнце точат зданье;
Ветра тщетно призыванье –
«Мануэлла де ла Торре».
Позабылась песня эта,
Лишь припев не канул в лету –
«Мануэлла де ла Торре».
Но порой наводит чары
Отдаленный звон гитары,
И слова легенды старой
Льются ночью на просторы:
Были стены эти юны
И впервые пели струны –
«Мануэлла де ла Торре».
AT THE HACIENDA
Know I not whom thou mayst be
Carved upon this olive-tree,--
"Manuela of La Torre,"--
For around on broken walls
Summer sun and spring rain falls,
And in vain the low wind calls
"Manuela of La Torre."
Of that song no words remain
But the musical refrain,--
"Manuela of La Torre."
Yet at night, when winds are still,
Tinkles on the distant hill
A guitar, and words that thrill
Tell to me the old, old story,--
Old when first thy charms were sung,
Old when these old walls were young,
"Manuela of La Torre."
Устав от дел и суеты,
Мир погружается в мечты.
Всё, всё мечтает на планете.
Мечтают взрослые и дети,
Мечтают птицы, звери, рыбы
И даже каменные глыбы.
Всё – до единого предмета.
Мечтает и сама планета…
Все замечтались, но притом
Мечтает каждый о своём.
Зима мечтает встретить лето.
Мечтает книгой стать газета.
Мечтают домоседки-гавани
Пустится с кораблями в плаванье
И погостить за океаном
На побережье иностранном…
У каждого свои мечты.
А ты?
О чём мечтаешь ты?
Кто строит стойла для коней,
Кто – храм искусства для людей,
Но тот строитель поумней,
Прими на веру,
Кто взялся строить с юных дней
Свою карьеру.
Тому везде зеленый свет,
Нигде ни в чем отказа нет,
И коль не хочешь ты в кювет
Слететь с дороги,
Послушай: дам тебе завет –
И очень строгий.
Средь ученических проказ
Веди себя как напоказ,
А после тихо, без прикрас,
Про все поведай
Учителям – срази весь класс
Своей победой.
Во всем: и в дружбе, и в любви
Расчет тончайший прояви,
Чтоб у тебя везде свои
Водились люди.
Раскинешь сеть, а там лови
Всех щук в запруде.
Изящным слогом овладей
И гуще в уши лей елей.
Ничем так не проймешь людей,
Как словесами.
Они ведь то, что им милей,
Услышат сами.
Чтобы наверх скорей попасть,
Подсиживай имущих власть,
Не брезгуй со спины напасть,
Строчи телегу,
А если что-то вдруг не в масть,
Подставь коллегу.
Бог даст, нацепишь позумент,
А как найдется конкурент,
Под ноги лей ему цемент,
Пока ты главный.
Интриги – лучший инструмент
Карьеры славной.
Пускай же простаки кругом
До крови долбят в стену лбом,
Ты вместо них войдешь в пролом
И примешь славу.
Пожестче управляй гуртом,
Чини расправу.
Я каждую ночь, лишь улягусь в кровать,
Волшебные сказки люблю сочинять.
Пусть я не писатель ещё, но на свете
Не сыщешь причудливей сказок, чем эти.
Как сладостно дух замирает порой –
Ведь я тут и автор, и главный герой!
Вот гаснет торшер – и в мгновение ока
Лечу я в ракете к планете далёкой.
Пираты там поработили народ.
Спешу на подмогу я – полный вперёд!
Я слышу, как звёзды ведут разговоры,
Я вижу, как мчатся вокруг метеоры,
Назад за парсеком уходит парсек...
Но что это? Срочно в командный отсек!
Укрывшись в туманности, злобой объяты,
Ракету мою поджидают пираты.
Сковали они изо льда и огня
Сверхпрочную сеть – и поймали меня.
Как мог я так глупо попасться в ловушку?!
Но сам себе выдумал я супер-пушку,
В заряд обратил всю отвагу свою,
Я к бою готов – и не дрогну в бою!
...Всё это увидел я в воображеньи,
Ну а во сне посмотрю продолженье.
Элегия на смерть Рысящей Нэнни,
или Плач, написанный и напечатанный, дабы увековечить память Агнес Бертолет, известной также как Рысящая Нэнни, коя служила посыльной между Сент-Монансом и Анструтером
Вильям Теннант (1784 – 1848)
Предисловие (от другого лица)
Поэт избавил от прикрас
Свой элегический рассказ.
Он вывел Нэнни напоказ
Не лживо – живо.
Портрет, хоть не ласкает глаз,
Правдив на диво.
День свадьбы ей принёс в избытке
Насмешек, а унёс - пожитки:
Три ночи с Нэн супружник прыткий
Промиловался
И, обобрав её до нитки,
Ретировался.
Тот хахаль был смазлив, стервец,
А Нэн – уродства образец:
Нос плоский, сморщена вконец,
Ум коротенек.
А он пойди с ней под венец –
Льстец и мошенник!
Я помню эту образину,
Под ношей согнутую спину,
Ножищи, кои в холодину
Так зябли люто,
Язык, честивший не по чину
Всегда так круто.
Пусть физия у Нэнни, мнилось,
Не в глине – в бронзе воплотилась,
Душе была не чужда милость,
И видел я,
Как млеко доброты струилось
Из глаз ея.
Смерть прервала её трезвон,
Но возместился Нэн урон:
Она вкусила угомон
И отрысила –
Страшнейшую из файфских жён
Взяла могила.
Декабрь 1814
Элегия на смерть Рысящей Нэнни
Ужели в ящик Нэн сыграла?
Ужель с ухмылкой коновала
Из ножен Смертушка достала
Свой нож проворный
И Нэнни, как овцу, заклала
Рукой тлетворной?
Смерть, пусть обложат волдыри
Тебя снаружи и внутри!
От язв гноючих захандри –
Уволокла ты
Бедняжку Нэнни до зари
В свои палаты!
Тебе неужто русских мало?
Иди – пыряй их до отвала.
Так нет, сюда ты прихромала
В ночи, тайком,
Стащила с Нэнни покрывало
И – пырь ножом!
Теперь на год забудь, жадоба,
О русской плоти – сажи спробуй!
Пусть чёрт набьёт твою утробу
До посиненья,
Ведь не восстать уже из гроба
Рысящей Нэнни.
Увы! Душа её до срока
По беспощадной воле рока
В златые небеса высоко
Уж отлетела,
Дьячку оставив (вот морока)
В подарок тело.
В Сент-Монансе восплачьте жёны,
Как будто луком раздражёны:
Из ваших глаз ручьи солёны
Прольют, голубки,
И вымочат под скорбны стоны
Вам плед и юбки!
Плачь, А---ю Р---р, и стенай,
И грудь рыданьем раздирай!
Любил ты с Нэн устроить грай,
Но – фатум злобный! –
Она сменила файфский край
На край загробный!
Язык её, зело язвительный,
Шумевший, точно шторм губительный,
Уж не обрушится хулительно
На визави,
Доказывая убедительно,
Что жизнь – в крови.
Она была отнюдь не злой,
А дамой с нежною душой,
Пока в словесные с тобой
Не встряла пренья –
Как порох вспыхнула сухой
Душа у Нэнни.
И, обуяна сим огнём,
Она, не мысля о дурном,
Что зря молола языком
Самозабвенно,
Забрызгивая всех кругом
Слюною пенной.
Так взъелась Нэнни, что кошмар!
Вскипела кровь, поднялся жар,
Но знал ты, как унять угар:
С глотком джулепа
Влила в себя, гася пожар,
Нэн благолепья.
Она была, знать, невезучей,
Ты ж для неё – что шип колючий.
Как напугал тебя тот случай!
К утру с попойки
Стряслась у ней в утробе буча,
Как в маслобойке!
Сам чёрт причастен к этой порче,
А ты б следил за виски зорче!
Он влез мурлом, ну а позор чей,
Что с лютой силой
Бедняжку Нэн скрутило корчей
И прослабило?
Всплакнём же с чувством, сэр, всплакнём
Об опочившей вечным сном!
Пусть слёзный на лице твоём
Забьёт родник
И увлажнит вслед за лицом
Весь воротник!
В----м М----л! Сражён страданьем,
Излейся тягостным стенаньем,
И разразися причитаньем,
Нам души раня,
И дом свой сотряси рыданьем
До основанья!
Плач, М---и! Пусть твои ланиты
Слезами будут сплошь покрыты!
Хоть лямзила она открыто
Твои лепёхи –
Её за это не кори ты,
Вины тут – крохи.
О, Д-----д Т---д! П--п С----т кроткий!
И Дж---н Р---ей! На слёзной сходке
Почтите память Нэн-сиротки,
Так всхлипы множа,
Чтоб на щёках и подбородке
Разъело кожу!
Вы, рыбари, оставьте снасти
И возопите о несчастье!
Повсюду войте в знак участья
Равно шакалы,
Покуда не заноют пасти
От горлодрала.
А после выходите в море
И громким рёвом на просторе
Треске вещайте, слившись в хоре,
О тяжкой доле:
Мертва, мол, Нэнни всем на горе,
Как сельдь в рассоле.
А вы, рыбацкие подружки,
Улов носящие в плетушке,
Оденьтесь в траур до макушки,
Кляня судьбу.
Пусть эхом вторят вам горушки,
Что Нэн – в гробу.
Куда б ни сунули вы нос,
Торгуя скатами в разнос –
В Балкаски, в Буз или в Ардросс, –
Стучитесь в двери
И молвите, не пряча слёз,
О сей потере.
Не снесть вам, варницы, удара –
Вдвойне черны вы от нагара!
Намажьтесь сажей, солевары,
Крича: «Беда!»
Не купит Нэн у вас товара
Уж никогда!
В её душе жила отвага:
Послушна долгу, работяга
Во время бурь, холодной влагой
Хлеставших с моря,
Тащила короб свой, бедняга,
С ненастьем споря.
И тщетно ветер дул навстречу ей,
И тщетно град грозил картечью ей,
И тщетно стужа грызла плечи ей,
Как волк, ярясь, –
Шла Нэнни в Анстер, как на сечу, и
Месила грязь.
Что ж! Ноги, кои многократно
По бездорожице отвратной
В путь на восток, потом обратно
Влеклись рысцой,
Уж в домовине благодатной
Нашли покой.
Печалуйтесь, мастеровые:
Ткачи, сапожники, портные!
Возвысив голоса хмельные
В напеве гулком,
Пустите вести роковые
По переулкам.
Эй, плотники! Прочь до поры
Отбросьте в приступе хандры
Долота, пилы, топоры
И бейтесь лбами -
Не повторится уж игры
Любимой вами:
Чиня на кораблях поломки,
Вослед навьюченной знакомке
Вы издавали цокот громкий
- Невинна шалость, -
Но в гневе Нэн трясла котомкой
Да знай плевалась.
Плачь, К---н, словно от занозы
И небу посылай угрозы!
Пусть вызовут душевны грозы
Дождь, чтоб свисали,
Качаясь, с подбородка слёзы –
Жемчуг печали.
Ругала Нэн тебя, но, глянь:
Она помре – ты и воспрянь,
Раз напечатал: Нэн, мол, дрянь –
За штуки эти
Тебя отборнейшая брань
Ждёт на том свете.
Джон Р---р! Ороси ресницы,
Пролив из глаз своих водицу.
Скорби по Нэн (как говорится
В Священной Книге),
Надев на тело власяницу,
Прияв вериги.
Вы раз напились допьяна
И душу отвели сполна:
Ругала патера она
И в хвост и в гриву.
Клянусь, была разъярена
Нэн справедливо!
Плачь, миссис Б---е! Мол, ай-ай-ай:
Ей не сготовлю больше чай,
Подсунув словно невзначай
Пирог с тухлинкой –
Она уж не вернётся, чай,
За дармовщинкой.
Набравшись от тоски пивком,
Себя своим же кулаком
Бей, Пивовар, ревя баском,
И спину горби!
Рукав свой белым лоскутком
Снабди в знак скорби.
Джон Вилсон! Пусть тебя, заразу,
В геенну чёрт утащит сразу,
Коль не испустишь ты ни разу
О Нэнни вздоха.
Так голоси, как по приказу,
И громче охай!
И даже я, что при лампаде
Всю ночь печётся об усладе
Неверной Музы рифмы ради,
Смягчась душой,
Нет да и капну на тетради
Скупой слезой.
Прощай! Пусть каждою весной
Вновь одевается травой
Могильный холмик над тобой,
Нэн дорогая;
Да не просядет он, покой
Твой сберегая!
А я, случись мне как-нибудь
К сему погосту завернуть,
Найду к твоей могиле путь,
Склоню колени,
И тяжкий вздох исторгнет грудь:
Бедняжка Нэнни!
***
William Tennant
1784-1848
Elegy on Trottin' Nanny; or, a threnody, written and prentit to immortalize the memory of Agnes Bertholet, alias Trottin' Nanny, message--carrier between St. Monance and Anstruther
City: Cupar
Publisher: Printed by R. Tullis ... [etc.]
Date: 1814
PREFACE.
BY ANOTHER HAND.
READER! the Author dis--na feign
1 READER! the Author dis--na feign,
2 Truth teems in his elegiac strain;
3 Nanny's no fable of the brain;
4 But Sketch'd from life,
5 A portrait, unadorn'd an' plain,
6 Of an auld Wife!
7 Wae worth the day that saw her married!
8 Nae dyvor bargain war miscarried!
9 Her jo but three nights wi' her tarried
10 To keep her cozie;
11 Yet ere he fled he fairly herried
12 Her weel--hain'd posie!
13 He was a swankie fair an' fat,
14 An' Nans war faced than ony cat,
15 Her skin fu' crynt--her nose fu' flat,
16 Her wit but shallow;--
17 To Kirk he led her for a' that--
18 Fause fleechin fallow!
19 That camscho face, I mind it weel,
20 That form, bent 'neath an auld back--creel,
21 Fleet ferdie feet, condemn'd to feel
22 The Winter's cauld;--
23 That tongue unable to conceal
24 Was prone to scauld!
25 Tho' Nanny's phiz, alake--a--day!
26 Seem'd rather made of bronze than clay,
27 Her heart was saft--ruth held the sway,
28 An' I ha'e seen
29 The milk of kindness drap away
30 Frae baith her een.
31 Death stops the janglin' tongue o' strife,--
32 Tho' Nanny's gansell ay was rife;
33 She's 'scap'd at last the plagues o' life,
34 An' ceased her trottin':--
35 The warst--fard wife in shire o' Fife
36 Lies dead and rotten!
December 1814.
ELEGY ON TROTTIN' NANNY.
1 Hech! has poor Nanny lost her breath?
2 Has that auld bare--skull butcher Death,
3 Drawn frae his black bluid--barkit sheath
4 His deadly knife,
5 And murder'd Nanny in his wraith,
6 And taen her life?
7 Confound thee, Death! May scab and scaw,
8 And boils and blisters red and raw,
9 Grow on thy grinning growsam jaw,
10 And rot thy carcase,
11 Syn thou has haurl'd poor Nans awa
12 Down thy dark Stair--case!
13 What! had thou not enough o' wark
14 In stabbin' Russians stout and stark,
15 That thou has slipp'd owr i' the dark
16 To little Fifie,
17 And slachter'd Nanny in her sark,
18 A feckless wifie!
19 Deil choke wi' soot thy menseless maw!
20 For this may Bony cheat thy jaw
21 O' Russian flesh a year or twa,
22 Thou King uncanny!
23 Syn thou has grippit i' thy paw
24 Poor Trottin' Nanny!
25 Waesucks! her spirit's flown on high
26 Up to the bonny gowden sky,
27 An' left her clay--cauld corp to lie
28 Flat on a dead--deal,
29 A useless present by and bye
30 To White the Beadle:
31 Weep, weep, ye women of St. Monance,
32 As if ye were a--peelin' ingans;
33 Nor stop the copious salt out--rinnins
34 Frae ilk ee--lash,
35 Till a' your sarks and plaids and linens
36 Be in a plash!
37 Weep, A---w R---r! Weep and mane,
38 And burst thy breast wi' grievous grane,
39 For she, wi' whom thou wert sae fain
40 To banter often,
41 Alas! has now her mansion taen
42 In a cauld coffin!
43 Nae mair her tongue, that us'd to bicker
44 As fast as waves wi' wind the wicker,
45 Shall wag and wriggle quick and quicker,
46 In wranglin' strife,
47 And prove to you wi' reasons sicker
48 The bluid's the life!
49 She was of nature mild and tame,
50 A self--possessin' gentle dame;
51 Till, jeerin', thou wi' wicket name
52 Began to bother,
53 And set her auld saul in a flame
54 Like pluff o' pouther.
55 Oh then how hetly burn'd her spirit!
56 Her tongue, how skelpit it unweary't!
57 Woe to the lugs then doom'd to hear it!
58 For frae it flew
59 Bespitterin' man and woman near it
60 The frothy dew!
61 But when poor Nanny's saul was risen,
62 And a' her bluid wi' wraith was bizzen,
63 Ah! weel thou kent to cool her fizzen,
64 For, in a drammie,
65 She suck'd good--nature down her gizen
66 As meek's a lammie!
67 Yet thou Sir, (let me say't) wert born
68 To be in Nannie's sides a thorn;
69 D'ye mind the fright you gat that morn,
70 Whan wi' your julip,
71 Her wame, like to a butter--churn
72 Did plout and wallop?
73 (Deil dip his sooty stinkin' phiz in
74 Thy whisky--casks for this transgression!)
75 I wat she was a bonnie case in,
76 Wi' thy d---d pouther,
77 For frae her curpin to her gizen,
78 She was a' throuther.
79 Then Mr. R---r! Mak a weepin'
80 For her wha now in death lies sleepin';
81 Let muckle blobs o' tears down creepin'
82 Mak thy face weety,
83 Een till thy white sark--neck be dreepin'
84 Wi' dew o' pity!
85 W---m M---c---l! On this occasion,
86 Lift up thy heavy lamentation;
87 Cry loudly in thy tribulation,
88 And belch thy moans,
89 Een till thy house to it's foundation
90 Shall shake wi' groans!
91 Weep, M---e! Let thy cheeks be sappit
92 Wi' tears at leisure slawly drappit:
93 What though thy pie--crust up she snappit,
94 Ance on a time?
95 You needna grudged her the tap o't;--
96 'Twas nae great crime.
97 O D---d T---d! O thou J---n R---e!
98 O P---p S---t sae mild and meek ay!
99 Let ilka forehead now be leaky
100 For your poor sister,
101 Till, wi' your blubberin', chin and cheekie
102 Be in a blister.
103 Ye fishers! Rouse ye up and squaik all;
104 O mind nae now your fishin'--tackle;
105 Howl in your streets like ony jackall,
106 'Tween Kirk an' Meetin',
107 Een till your sturdy weazons ake all
108 Wi' bitter greetin'.
109 And, when in boats ye gang sea--farin',
110 Then on the deeps lift loud your rairin',
111 And to the ling and potleys therein
112 Proclaim aloud,
113 That Nanny lies as dead's a herrin'
114 In her cauld shroud!
115 Ye fisherwomen, swank and stout!
116 That carry fish in creels about,
117 O put ye on your mournin'--clout,
118 And sab and grane,
119 Till rocks and braes repeat the shout
120 Our Nanny's gane!
121 Whare'er ye gang to sell your skate,
122 Tell, far and near, your sister's fate;
123 Proclaim it at Balcaskie gate;
124 And at Ardross,
125 And at the Bouse, wi' wailin' great,
126 Scream out your loss.
127 Mourn, ye salt--pans, be doubly blackit
128 Wi' smeek, syn Nanny's thread is snackit;
129 Salters! Put on your sootiest jacket,
130 Cry out, Ohone!
131 Our salt, she'll ne'er mair buy a peck o't;
132 She's gone! She's gone!
133 She was a bauld and fearless woman;
134 When ca' o' bus'ness did her summon,
135 Nae tempest, frae the salt sea bummin'
136 Wi' sleety dreel,
137 Had pow'r to keep her back frae comin'
138 Here wi' her creel.
139 In vain the East--wind blew against her!
140 In vain the frosts o' winter pinch'd her!
141 In vain the rains cam down and drench'd her
142 Weet to her shirt;
143 Nans puff'd and hurry'd on to Anster
144 Through wind and dirt!
145 Ay me! those feet that ance sae fast
146 First trottit east, then trottit wast,
147 Now safe frae snaw and rain and blast,
148 In dead--claes drest,
149 Find in their winding--sheet at last
150 A peacefu' rest.
151 Then mourn, ye folk of Anster town,
152 Ilk taylor, souter, wabster lown!
153 Join in an eerie eldrich tune
154 Your dismal voices,
155 And spread the burstin' sorrow roun'
156 Your streets and closses:
157 Ye carpenters! Throw now awa
158 Your caukin--airn, an' ax an' saw,
159 Set up a gowlin' ane and a'
160 Within your ships;
161 Nae mair at her the mou' ye'll thraw,
162 And smack the lips:
163 For aye your tongues wi' nimble crackie
164 Atween your lips gaed smickie--smackie;
165 While Nans, provokit wi' their clackie,
166 Spat burnin' fraeth,
167 And shook her auld creel on her backie,
168 In perfect wraith.
169 Thou Mr C---n! Too begin
170 To whine and wheep a waefu' din;
171 Frae baith thy een let waters rin
172 In bonnie streams,
173 And danglin' hing upon thy chin
174 Like Indian gems:
175 Aft thou her birrin' tongue has thaul'd;--
176 And weel thou kens she's dead and cauld
177 That thou to prent her book art bauld;
178 But, weel I trou,
179 For this, i' th'tither warld her skauld
180 Is waitin' you.
181 J---n R---r! Let thy ee--brees baith
182 Pour out a flood for Nanny's death;
183 Ye've need to weet, upo' my faith
184 Your twa ee--lashes,
185 And mourn ye (as the Scripture saith)
186 In dust and ashes:
187 For monie a scoff o' thine she's brookit,
188 And monie a glass o' whisky sookit:
189 D'ye mind that day how weel she cookit
190 The reverend mannie?—[**]
191 My fegs! He was right weel rebukit
192 By Trottin' Nanny!
193 Weep Mrs. B---e! for her nae mair
194 Shall ye the dish o' tea prepare,
195 Settin 't aside wi' cannie care
196 Her piecey wi' it;
197 She'll ne'er come up Death's lang back--stair
198 To tak a prie o't!
199 O thou Ale--brewer! wail and grieve;
200 Preen the white weepers to your sleeve;
201 Smite, smite your bosom wi' your neive;
202 Cry out and roar Oh!
203 And frae your lowest stamach heave
204 Great bursts o' sorrow.
205 And thou J---n W---n! Devil b' on ye
206 If thou'lt no break a wee bit groanie
207 For thy auld trottin' friend and cronie;
208 Girn, J---n! And grane,
209 And nicker in thy grief O J---ie!
210 For her that's gane.
211 E'en I, that by my oolie--creusie
212 Court here the lee--lang night the Musie,
213 Touzlin' for rhimes the glaikit hussie,--
214 My ees begin
215 To gush their moisture saft and oozy
216 A--down my chin.
217 Then fare thee weel, thou Nanny lassie,
218 And may thy grave be green and grassy;
219 May flow'rs and monie a bonnie bushie
220 Ilk simmer dress't;
221 And may the cauld clod never crush ye,
222 Laid at thy rest.
223 For me, should e'er my steps be found
224 Near auld St. Monance burial--ground,
225 I'll seek thy grave--I'll strew around
226 Sweet flowrets many,
227 And murmur with a mournfu' sound,
228 Alas, poor Nanny!
Что за шум и что за споры?
Может, в дом залезли воры?
Нет – жильцы толпой стоят,
Хором старый лифт бранят:
«Разве этак возят лифты?
Стал неспешен и ленив ты,
И по шахте не летишь,
А трясёшься и кряхтишь!
А на днях ты – вот нахал! –
На борт пассажиров взял,
Чуть проехал –
И застрял!
И томились люди те –
В темноте
И тесноте!»
Отвечает лифт с обидой:
«Что пристали к инвалиду?
Да, везу я еле-еле,
Ведь канаты проржавели,
И к тому же с давних пор
У меня шалит мотор.
Гляньте:
Весь я размалёван,
Шелухою пол заплёван,
Хулиганы сигаретой
Кнопки выжгли, ту и эту,
А с ремонтом – тишь да тишь,
Как же тут не закряхтишь?»
Призадумались жильцы:
«Ах, какие мы глупцы!
Лифт совсем не виноват,
Лифту славному – виват!
Даже будь, как слон, силён ты –
Всем порой нужны ремонты».
Вскоре кнопки починили
И канаты заменили,
Солидолу вдоволь дали
На моторные детали
(Для мотора солидол –
Как для сердца валидол).
Изловили хулиганов,
Бестолковых мальчуганов,
И заставили отменно
В лифте вымыть пол и стены.
Старый лифт помолодел:
«У меня же столько дел!
Развезу вас после смазки
Без кряхтения и тряски.
Что столпились у дверей?
Заходите поскорей!»
- Известно всем,
Что я - герой,
Каких не видел свет!
(Бахвалился перед мной
Дениска, мой сосед.)
- Надел свой шлем
И латы я
И в битве,
Полон сил,
Жестокое
Крылатое
Чудовище
Сразил!
(И впрямь: на речке он вчера
Прихлопнул... комара.)
- Из лап чудовища я спас
Принцессу
Молодую
И удостоился тотчас
За это
Поцелуя!
(По правде он залез в кадушку
И сам поцеловал... лягушку.)
- Ну а затем
Созвал я пир,
Роскошный пир горой,
Чтобы скорей
Узнал весь мир,
Какой Денис герой!
(Он пёк блины на самом деле,
Но все они, увы, сгорели.)
Такой вот наш Денис герой –
Не героический порой,
Но, знаете, ребята:
Дениска вовсе не бахвал,
Он волю выдумке давал,
А выдумка – богата!
Кругом шумиха, беготня…
Прекраснейшая весть:
Недавно не было меня –
И вот уже я есть!
Как радостен и ярок свет!
Как вкусен каждый вдох!
Ведь никого счастливей нет
Новорождённых крох.
Бегут минуты, вдаль маня,
Их в будущем – не счесть.
Недавно не было меня –
И вот уже я есть!
Навстречу бурям и мечте,
Не устрашась ничуть,
К своей заветной высоте
Я отправляюсь в путь.
Споёмте вместе, малышня,
Пускай несётся весть:
«Недавно не было меня –
И вот уже я есть!»
В стынь брожу разут-раздет,
Продрог, что твой кобель,
Эх, кабы только Бог послал
Мне для сугрева эль!
Тогда бы вновь вскипела кровь,
Расправилась спина;
Долой нытье! Коль есть питье,
Одежка не нужна.
Мне не грозят ни дождь, ни град,
Ни лютая метель,
Пока меня верней огня
Веселый греет эль.
Пускай озяб я и ослаб,
Но как хлебну пивка,
Ни Джон-силач, ни Том-ловкач
Не вздуют мне бока.
Я вам клянусь, что становлюсь
Могуч, хитер и смел,
Едва взбодрит, вооружит
Меня мой добрый эль!
Неси на стол мой разносол:
Селедку да сухарь;
Пивца чуток пойдет мне впрок,
А курицу не жарь.
Приберегу свою деньгу –
Уж больно тощ кошель! –
И так я сыт, пока бежит
По жилам старый эль.
Но что за черт?! У этих морд
Не пиво, а вода.
Да будет Бог к мерзавцам строг
В день Страшного суда!
Каков притон! За тыщу крон
Ноги моей отсель
Не будет здесь. Будь проклят весь
Паршивый жидкий эль!
Хоть не буян, напившись пьян,
Скачу я, как олень.
Начнет светать, валюсь в кровать
И дрыхну целый день.
Проспавшись, я ищу питья:
Повыветрился хмель,
И в брюхе жар – тушу пожар,
В себя вливая эль.
Мне рыба в рот уже нейдет –
Так плох желудок мой,
Но мы вдвоем с святым отцом
Прикончим жбан пивной.
Я пью до дна, а коль жена
Начнет жужжать, как шмель,
Я вдрызг упьюсь – развеет грусть
Благословенный эль.
Кто пиво пьет, тот без забот
Свершает путь земной:
На сотню бед один ответ –
И в ус не дует свой.
И стар, и млад, и трус, и хват,
Кончайте канитель!
Под кружек звон скликайте жен
И пейте добрый эль!
В стынь брожу разут-раздет,
Кусается метель,
Эх, кабы только Бог послал
Душе пропащей эль!
Jolly Good Ale and Old
Anonymous (16th century) or William Stevenson
BACK and side go bare, go bare,
Both hand and foot go cold;
But, belly, God send thee good ale enough
Whether it be new or old.
But if 1 that I may have truly
Good ale my belly full,
I shall look like one, by sweet Saint John,
Were shorn against the wool.
Though I go bare, take ye no care,
I am nothing a-cold;
I stuff my skin so full within
Of jolly good ale and old.
I cannot eat but little meat,
My stomach is not good;
But sure I think that I could drink
With him that weareth an hood.
Drink is my life; although my wife
Some time do chide and scold,
Yet spare I not to ply the pot
Of jolly good ale and old.
I love no roast but a brown toast,
Or a crab in the fire;
A little bread shall do me stead,
Much bread I never desire.
Nor frost, nor snow, nor wind, I trow,
Can hurt me if it wolde;
I am so wrapped within, and lapped
With jolly good ale and old.
I care right nought, I take no thought
For clothes to keep me warm;
Have I good drink, I surely think
Nothing can do me harm.
For truly than I fear no man,
Be he never so bold,
When I am armed and throughly warmed
With jolly good ale and old.
But now and than I curse and ban,
They make their ale so small!
God give them care, and evil to fare!
They strye 2 the malt and all.
Such peevish pew, 3 I tell you true,
Not for a crown of gold
There cometh one sip within my lip,
Whether it be new or old.
Good ale and strong maketh me among
Full jocund and full light,
That oft I sleep, and take no keep
From morning until night.
Then start I up and flee to the cup,
The right way on I hold; 50
My thirst to stanch I fill my paunch
With jolly good ale and old.
And Kit, my wife, that as her life
Loveth well good ale to seek,
Full oft drinketh she that ye may see
The tears run down her cheek.
Then doth she troll to me the bowl
As a good malt-worm should,
And say, “Sweetheart, I take my part
Of jolly good ale and old.”
They that do drink till they nod and wink,
Even as good fellows should do,
They shall not miss to have the bliss
That good ale hath brought them to.
And all poor souls that scour black bowls,
And hath them lustily troll’d,
God save the lives of them and their wives,
Whether they be young or old!
Back and side, etc.
Как радостен жизни
Закон!
Любить и лететь
На рожон!
Отыщу, обет храня,
В смерче дыма и огня
Я того, кто для меня
Был рожден.
И его не спутать мне
Ни с одним.
Он – герой и в битве не-
Победим.
У него лицо под стать
И божественная стать,
Скоро, скоро должен стать
Он моим!
Вот и он – моя любовь,
Мой маяк!
Это я – твоя любовь,
Мой смельчак!
Счастье мне скорей даруй,
Отвечай на поцелуй!
Полно, милый, не балуй –
Что ж ты хладен так?
What the Bullet sang
O JOY of creation,
To be!
O rapture, to fly
And be free!
Be the battle lost or won,
Though its smoke shall hide the sun,
I shall find my love — the one
Born for me!
I shall know him where he stands
All alone,
With the power in his hands
Not o'erthrown;
I shall know him by his face,
By his godlike front and grace;
I shall hold him for a space
All my own!
It is he — O my love!
So bold!
It is I — all thy love
Foretold!
It is I — O love, what bliss!
Dost thou answer to my kiss?
O sweetheart! what is this
Lieth there so cold?
У нас живёт учёный кот.
Он чудеса который год
Творит подобно магу.
Как весело с младых когтей
Он грыз гранит наук, верней -
Терзал наук бумагу!
Сперва он одолел букварь
И следом взялся за словарь:
Над каждою страницей
Корпел котёнок наш, пока
По мановенью коготка
Та не взмывала птицей.
Драть мебель научился он,
Тайком уписывать бекон,
Гонять собак кусачих...
И вот Пафнутий-котофей
Непревзойденный корифей
Премудростей кошачьих.
Я помню (то-то был испуг!),
Исполнил он смертельный трюк:
Пробрался за окошко
На узкий жестяной карниз
И элегантно прыгнул вниз
За пролетавшей мошкой.
Представьте, он остался жив!
В полёте, знать, наворожив,
На все четыре лапы
Он приземлился, а потом
Приветственно взмахнул хвостом
За неименьем шляпы.
Ему бы в цирке выступать,
Да слишком любит он поспать.
Да, я кондитер, но к тому ж
Я врачеватель детских душ.
Лечу уныние и грусть.
Рецепт запомни наизусть:
Коль что-то не идёт на лад,
Отведай свежий шоколад.
Лекарство горьким быть должно?
Какая чушь! И так, дружок,
В болезни горечи полно.
А ты попробуй хоть разок,
Коль что-то не идёт на лад,
Отведать свежий шоколад.
Возьми еще конфет, малыш,
И станет на душе легко.
Так успокаивают лишь
Орех, какао, молоко.
Коль что-то не идёт на лад,
Отведай свежий шоколад.
Да я и сам, хоть и старик,
Хоть округлел уже, как нуль,
Лекарство сладкое привык
Ценить превыше всех пилюль.
Коль что-то не идёт на лад,
Съедаю свежий шоколад.
Что ждет, мои сиротки, вас,
Когда придет мой смертный час?
Кто вас укроет от ненастья
И обеспечит ваше счастье?
Кто вас посадит к очагу?
(Хотя вам и не быть в долгу –
Вы заработали деньгу
Своим запасом остроумья.)
И все же в тяжком я раздумье…
Вот ежли кто-то из друзей,
Хранящих честь минувших дней –
Душою щедрый, благонравный
Ньюарк или Вестморланд славный, –
Переживет меня, то в них
Найдете вы отцов родных.
А нет – хлебнете поневоле
Сиротской горемычной доли.
TO HIS VERSES
What will ye, my poor orphans, do,
When I must leave the world and you;
Who'll give ye then a sheltering shed,
Or credit ye, when I am dead?
Who'll let ye by their fire sit,
Although ye have a stock of wit,
Already coin'd to pay for it?
--I cannot tell: unless there be
Some race of old humanity
Left, of the large heart and long hand,
Alive, as noble Westmorland;
Or gallant Newark; which brave two
May fost'ring fathers be to you.
If not, expect to be no less
Ill used, than babes left fatherless.
Ты знаешь слова, что ведьма
Шепчет над мёртвой козой,
В полуденный час бормочет,
Бубнит на скале ночной?
Вот ведьминские реченья
Что, как искры быстры,
Вскоре зажгли в Эльяне
Жертвенные костры:
«В каждую дверь Эльяна –
Тук-тук – постучится рок.
Чума на порог взберётся,
Жизнь уйдёт за порог.
Сегодня эльянские зубы
Хлеб кусают ржаной,
А завтра твёрдую землю
Укусят в горячке чумной.
Сегодня эльянские губы
Белое тянут вино,
А завтра губам от крови
Красными стать суждено.
Утонет эльянский рынок
В траве высокой, как меч.
Лишь колеям труповозки
В ней суждено пролечь.
Эльян, страшись, Эльян!»
Так жутко шептали ведьмы
На гребне чёрной скалы,
А рядом всю ночь до рассвета
Хрипло кричали орлы:
Страшись, Эльян!
2
Сидит эльянский паромщик
В лодке во власти грёз,
Берег уныл и пустынен –
Что же так воет пёс?
Бретонское солнце равнину
Немилосердно палит.
Нет ни души в округе –
Что же так пёс скулит?
Собаку свою успокоить
Спешит молодой моряк.
Вдруг видит: смуглая дева
С камней подаёт ему знак.
«Откуда же ты явилась,
Прелестное существо?»
«Спроси у горного ветра,
Где отчизна его!»
«Как имя твоё, о дева,
Диковинной красоты?»
«Пусть волны тебе назовутся,
А меня не спрашивай ты!
Лодку спусти на воду,
Парус крылатый взвей,
Меня на эльянский берег
Перевези поскорей!»
Однако медлит паромщик.
У девы улыбка в глазах:
«Ты, верно, хочешь оплаты,
Юноша-вертопрах?
Отдать я тебе готова
Всю себя без стыда.
Целуй меня – я ж не стану
Тебя целовать никогда!»
Цепь со звоном упала,
Выгнулся парус тугой.
Был молод моряк, а дева –
Дева цвела красотой!
3
В доме играло девять ребят –
Теперь девять гробиков там стоят.
Трёх подмастерьев держал кузнец –
И всем троим в одночасье конец.
Наутро к нему постучался друг,
Но никто дверей не открыл на стук.
Ткач над женой и ребёнком бдит,
А смерть на них из шкафа глядит.
А чуть за окнами стало светать,
Уже вся семья в сборе опять.
Два брата, совсем ещё детвора,
Труп отца увезли со двора,
Младший с тележкой вернулся домой
И побрёл на кладбище той же тропой.
Так шла Чума по Эльяну, и след
За ней тянулся из горя и бед.
Её поцелуй разил наповал,
И только один его избежал.
Он схоронил мать и отца
И дома лежал мертвей мертвеца.
Думать забыл про своё ремесло,
А лодку давно волной унесло.
Но вот и над ним сомкнулась мгла:
В ту ночь, когда Жанна фон Барб умерла,
Сожгла его душу новая боль,
Выбелив кудри, что были как смоль.
Идёт он за гробом, дрожа словно лист,
Из горла рвутся то пенье, то свист:
«На сене гнилом я валялся с Чумой,
Она хохотала, глумясь надо мной.
Я в красные губы Чуму целовал,
А рядом мой пёс завывал, завывал!
В лодке холодная влага у дна,
Что же рука твоя так холодна?..
Вернись! Я покрепче тебя обниму!»
На обочине смех сотрясает Чуму.
Посмотреть на картину Луи Дюво "Чума в Эльяне"
Die Pest in Elliant
Borris Freiherr von Mьnchhausen
1
Kennst du das Wort der Drude,
Besagt ьber Ziegengebein,
Geraunt zur Mittagsstunde,
Besprochen am Tafelstein? –
So will ich das Wort dir kьnden,
Den Spruch des Opferbrands,
Die Weissagung der Hexe
vom Schicksal Elliants:
In Elliant wirds klopfen
„Tok, tok“ an jedem Haus,
Die Pest schleicht in die Kammer,
Das Leben schreitet heraus.
Heut essen Elliants Zдhne
Das weiche Weizenbrot,
Bald beiЯen sie harte Erde
Im zuckenden Fiebertod.
Heut trinken Elliants Lippen
Den weiЯen Bretagnerwein.
Bald werden Elliants Lippen
Rot von Blute sein.
Auf Elliants Markt wird wachsen
Das Gras, hoch wie ein Schwert, -
Nur dort nicht, wo der Karren
Allstunds die Leichen fдhrt,
Elliant, o Elliant!
So raunten die Hexen schaurig
Auf einsamer Felsenwacht,
Dazwischen kreischten die Adler
Vom Schwarzen Fels durch die Nacht:
O Elliant!
2
Der Ferge von Elliant trдumte
Im Boote zur Mittagsstunde,
Der Strand lag цd und verlassen, -
Was heult und winselt sein Hund?
Bretonische Sonne sengte
Das Ufer weit und breit,
Todstill dehnt sich die Flдche, -
Was fдhrt der Hund so zur Seit?
Und als der junge Schiffer
Sein Tier zur Ruhe wies,
Da stand ein schwarzbraun Mдdchen
Vorm Boot im Uferkies.
„Wo bist du hergekommen,
Du Wesen wunderbar?“
„Frag du den Wind der Berge,
Wo seine Heimat war!“
„Und welches ist dein Name,
Du wildschцn Angesicht?“
„Frag du die Welle nach Namen,
Mich aber frage nicht!
Schieb dein braun Boot ins Wasser,
Das Segeltau nimm zur Hand,
Du sollst mich ьbersetzen
Zum Ufer von Elliant!“
Der Ferge steht und zцgert.
Da lacht das Mдdchen ihm zu:
„Und denkst du an das Fдhrgeld,
Du schlanker Bursche du?
So will ich alles dir geben,
Was mir ein Gott verlieh,
Du sollst mich kьssen und herzen, -
Ich aber kьsse dich nie!“
In die Brust warf sich das Segel.
Die Kette fiel mit Getцn,
Und der Ferge war jung und sehnig,
Und das Weib, das Weib war schцn! –
3
Neun Kinder spielten im ersten Haus,
- Neun kleine Sдrge trug man heraus.
Um den Amboss vier Gesellen sich reihn,
Am nдchsten Tag ist der Schmied allein.
Und wer ihn suchte am Morgen darauf,
Dem tat keine Hand die Tьr mehr auf.
Der Seiler sitzt mit Weib und Kind,
Da tickt die Totenuhr im Spind,
Und als der nдchste Morgen scheint, ...
Ist er wieder mit Weib und Kind vereint.
Zwei Knдblein zerren mьhsam und schwer
Den Sarg des Vaters im Karren daher,
Den leeren Wagen bringt einer nach Haus,
Und geht gleich selbst zum Kirchhof hinaus. –
So zog die Pest durch Elliant,
Und einen nur schont ihre Hand,
Und wen sie kьsst, des Auge bricht,
Nur einen – einen kьsste sie nicht.
Vater trug er und Mutter heraus,
Und immer stiller wards im Haus.
Die Fдhre lieЯ er fьr immerdar,
Er sitzt und zerwьhlt sein schwarzes Haar.
Doch in der Nacht, da Jeanette starb,
Die schцne Jeanette von Azиne-Barbe,
Da ward das schwarze Haar wie Schnee,
Und verstцrt seine Seele von so viel Weh.
Er ging hinterm Sarge den traurigen Gang
Und pfiff dazu und lachte und sang:
„Ich lag mit der Pest auf faulendem Stroh,
Sie kreischte und lachte und drьckte mich so!
Ich habe gekьsst ihren blutroten Mund, ...
Was bellte mein Hund, was heulte mein Hund!
Wie AngstschweiЯ lдufts an des Bootes Wand,
Was streichelst du mich mit nasskalter Hand?
Komm wieder, komm wieder, ich halte dich fest!“
Fern drьben am Wegrand lachte die Pest.
Рассказ Правдивого Джеймса
Столовая гора, 1870
Уж поверьте, друзья –
Заливать не привык! –
Что по части вранья
И дешёвых интриг
Никого нет паскудней китайца –
Заявляю о том напрямик.
Ли Син звался он,
И не спорю я тут,
Что подобных имен
Задарма не дают,
Но он нам улыбался так кротко –
Нипочём не дознаться, что плут.
Просветлело тем днем,
То бишь, можно сказать,
Что язычник лицом
Был погоде под стать,
Но в тот день он меня с Билли Наем
Так обставил, что срам вспоминать.
Точно жёлтый божок,
Он возник у стола;
«Ты играешь, дружок?» –
Я спросил. «Мал-мала».
Мы засели за юкер, но сразу
Хуже некуда карта пошла.
Я тут было взгрустнул:
Дело, то бишь, – каюк,
Но Билл Най провернул
Свой излюбленный трюк
И в рукав запихнул полколоды –
Он мастак в смысле ловкости рук.
Но в игре не везло
По-кошмарному нам,
Козыря, как назло,
Так и липли к рукам
Простодушного с виду китайца –
Продували ко всем мы чертям!
И вот тут-то прокол
И случился такой:
На раздаче пришёл
Мне валет козырной,
А язычник зайди со второго –
Чем и выдал себя с головой!
Хоть я тёртый игрок,
Но застыл, как стена,
А Билл Най всё просёк
И вздохнул: «Вот те на!
Облапошил нас вшивый прислужник», –
И настала китайцу хана.
Из его рукавов
(Я не лез в мордобой)
Сотни карт меж столов
Разлетелись листвой,
Да ещё на ногтях у него мы
Обнаружили слой восковой.
Так что верьте, друзья, –
Заливать не привык! –
Что по части вранья
И дешёвых интриг
Никого нет паскудней китайца –
Если вру, пусть отсохнет язык!
The Heathen Chinee
Which I wish to remark,
And my language is plain,
That for ways that are dark
And for tricks that are vain,
The heathen Chinee is peculiar,
Which the same I would rise to explain.
Ah Sin was his name;
And I shall not deny,
In regard to the same,
What that name might imply;
But his smile it was pensive and childlike,
As I frequent remarked to Bill Nye.
It was August the third,
And quite soft was the skies;
Which it might be inferred
That Ah Sin was likewise;
Yet he played it that day upon William
And me in a way I despise.
Which we had a small game,
And Ah Sin took a hand:
It was Euchre. The same
He did not understand;
But he smiled as he sat by the table,
With the smile that was childlike and bland.
Yet the cards they were stocked
In a way that I grieve,
And my feelings were shocked
At the state of Nye's sleeve,
Which was stuffed full of aces and bowers,
And the same with intent to deceive.
But the hands that were played
By that heathen Chinee,
And the points that he made,
Were quite frightful to see, --
Till at last he put down a right bower,
Which the same Nye had dealt unto me.
Then I looked up at Nye,
And he gazed upon me;
And he rose with a sigh,
And said, "Can this be?
We are ruined by Chinese cheap labor," --
And he went for that heathen Chinee.
In the scene that ensued
I did not take a hand,
But the floor it was strewed
Like the leaves on the strand
With the cards that Ah Sin had been hiding,
In the game "he did not understand."
In his sleeves, which were long,
He had twenty-four packs, --
Which was coming it strong,
Yet I state but the facts;
And we found on his nails, which were taper,
What is frequent in tapers, -- that's wax.
Which is why I remark,
And my language is plain,
That for ways that are dark
And for tricks that are vain,
The heathen Chinee is peculiar, --
Which the same I am free to maintain.
