Прощай, сестрица Кострома,
Твои угрюмые просторы,
Прощайте, люди и дома,
Места, предметы, разговоры.
Церковных маковок капель,
Костромичей забавный говор,
И всё, что я не смог воспеть, –
Пускай достанется другому.
Там был обманчивый покой,
И было что-то вроде воли,
Но не слепился в счастье ком
Из благодушия и боли.
Винить кого? Себя – смешно,
Другого нет «себя» в запасе,
И если был бы, всё равно
Купить не хватит денег в кассе.
Не выделит кредит никто
Из липких сотенных бумажек
И в казино фартовый стол
С крупье продажным не укажет.
Сестрица Кострома, прощай!
Дай мне уйти дорогой тряской
А мимолётную печаль
Утри своей льняною тряпкой.
Надев косынку красных листьев,
Октябрь приходит золотой,
Над рейнской серою водой
Туманы тёплый ветер чистит.
Полей озноб ещё не скоро,
Румянец яблок тешит взгляд,
Последний бабочек парад,
И птичьих крыльев вялый шорох.
Как ни колдуй, река остынет,
Другая красота придёт,
«Пока, пока» - нам Рейн шепнёт,
И, хмыкнув, сеть паук накинет.
Wagner Tanya
Ade, ade! – singt aufgewuehlt der Rhein
Nun steht der goldene Oktober vor der Tür
in prächtig schönem Kleid aus bunten Blättern.
Beschenkt uns reichlich mit dem warmen Wetter
und schmückt mit Spinnenweben weite Flur.
Das Feld bereitet sich aufs neue Jahr.
Mal hier, mal da, fällt reifer Apfel runter.
Noch flattern hübsche Schmetterlinge munter.
Zum Süden zieht die große Vogelschar.
Bald kehrt der kalte Winter wieder ein
und lässt die Schönheit in dem Grau ertrinken.
Natur erstarrt in ihrem Abschiedswinken:
Ade, ade! - singt aufgewühlt der Rhein.
Тихо, спокойно и сытно
живётся
В царстве мечтаний, идей,
Как всё теряется, рушится, рвётся
В хижине действий и дел!
Время взрезает и сердце, и
разум,
Но надо жить, просто жить,
Мир ощущать, как таинственный паззл,
Что надо взять - и сложить.
Как и когда мы грядущее встретим,
Планами Бога смешим…
Брось это право! Проснись на рассвете,
Смыв всё плохое с души.
Наталья Дзюбенко
Легше
ділитись крихкими надіями,
жити, в майбутнє завжди пориваючись,
ніж надихати сміливими діями...
Справжнє загубиш, невпинно вагаючись!
Час залишає глибокі відмітини
в розумі й серці. Живіть з насолодою!
В митях простих - несподівані істини.
Нинішній час обдарує свободою...
Наше майбутнє - далеке оманливе
марево - в мрії приходить непроханим,
щедро розписує щастя заманливе...
Варто в теперішнє бути закоханим!
Баб в России
распустили!
Бабьи мягкие места
Вкус вожжей слегка забыли,
«Домострой» бы полистать…
Кто кого там убоится,
Кто над кем, и кто под кем
Должен как трава стелиться,
В точку – всё, и - без проблем!
Вот, бывалоча, из лавки
Возвратишься в теремок,
А тебе снимают лапти
Баба, дочка и сынок.
Ты ж сидишь и пузо гладишь
В предвкушении блинов,
А теперь-то разве сладишь
С бабой нынешней иной?
Ум короткий, волос длинный,
Самомнения вагон,
И панует над мужчиной
Бизнес-вуменша, пардон.
Ездит в джипе, а ты - пёхом,
И с такими же в строю,
Обзывает тебя «лохом»,
Да за дело ж, мать твою!
Вот сидишь ты весь на нервах,
От бессилия дрожа,
Повторяя: «Сволочь, стерва,
Где же ты, моя вожжа?!»
Как же в нынешней России
Этот самый «слабый пол»
Мы, мужчины, распустили
Эх, вернуть бы комсомол!
С молодёжными вождями
Из решительных мужчин,
Только чтоб уже с вожжами -
Феминисточек учить.
Чтоб свистела мать родная,
Приземляясь со шлепком,
Комсомол - он точно знает:
Кто за кем и кто на ком.
И
профкомы бы неплохо,
С жалобами на мужей,
На проклятую их похоть,
Доконавшую уже.
И подробностей побольше,
Про него, и про неё,
Эх, а старые-то дрожжи -
То ещё для дум сырьё!
Вот говоришь ты: власть любить
Любой из нас чуть-чуть обязан,
Не буду спорить, может быть,
Не Пугачёв я и не Разин.
Но власть, Серёга, - не кузен,
Не ты, не прочие родные,
Я не люблю её совсем.
Любую власть над нами, ними.
И либерал - не изумруд,
Не фианит дешёвый даже,
Бывает: шумно, складно врут
Бывает, правда, - правду скажут.
У власти нынешней пошиб,
Какой-то мелко-пошловатый:
По виду - блюдо «haute cuisine»
Но… из картошки гниловатой.
Пожрать в три горла, ухватив
Лежит что плохо и не очень,
(Хотя запишем мы в актив
Очистку Арктики от бочек).
Но старому, Серёжа, псу
Не обучиться штукам новым,
И мне, приятель, не к лицу
Фасона скрепного обновы.
Вот от иных не ожидал
Такой подвластности: не стоят
- послушай старого жида –
Фанфарных выплесков те двое,
И иже с ними, что сидят
Устроив зад в уютных креслах,
Им срать, Серёга, на тебя,
На всех: и местных, и не местных.
Учил любви меня Толстой
К России-матушке болезной:
Слезу не лей и од не пой,
И жить старайся… типа честно.
Какое странное место кинозал:
Кто здесь ходит на фильм посмотреть, а кто – зрителей.
Вот мы пришли, расселись, посмотрев на билеты,
Но увидели какую-то чужую, невзрачную девчонку,
Сидящую почему-то напротив нас,
Похоже на кадр неизвестного фильма:
Она, достав из такой же невзрачной сумки письмо
Уткнулась в него.
Но тут в зале стемнело,
Фильм, который мы полагали
Целью нашего прихода, начался, и вдруг,
Шумя и подсмеиваясь,
Парочка, состоящая из мальчишки лет шестнадцать
И такой же девчонки, вломилась в зал
И плюхнулась на места справа и слева
От читающей простушки.
Этот кретин вдруг на весь зал
Задал ей вопрос:
«Кто-то сидит на этом месте?»
Она ответила «нет», и он глубокомысленно
Произнёс: «так ты одна ходишь в кино? Ну-ну…»
Но тут его девчонка взяла эпизод
В свои руки, и парочка пересела на другие
Места, оставив читающую в покое.
А фильмец-то - что за деньги –
Был как раз «нештяк»,
Да только девчонка его почему-то
Не досмотрела,
Вскочила после первого получаса и скрылась
В дверях со своей обшарпанной
Сумочкой и письмом невесть от кого.
Оригинал:
THE ALIEN
by Charles Bukowski
we went to see the alien and a rather homely
girl
came in and sat in the seat in front of us.
the movie hadn’t begun and she took a letter
out of her purse and read it.
then the movie began.
in the dark came two arrivals
a young boy of 16 or 17 and his girl.
he sat next to the homely girl and his girl sat
in the seat on the other side of him.
then the boy said to the homely girl:
“is there anybody sitting in this seat?”
and she told him, no, there wasn’t
and then he said,
“you mean you go to the movies alone?”
after a minute or so the boy and his girl
decided that there were better seats elsewhere
and they left.
it was a good movie but the homely girl
got up and left when it was about one third
finished.
Буду ждать тебя ранней весной,
Истекающей влагой сосулек,
И фильтруя толпы шумный рой,
Лик искать твой, что сердце рисует.
Буду ждать я и летом сухим
На песке до ожогов прогретом,
И рассвета шафрановый дым,
Будет мне полотном для портрета.
И в дождливых осенних слезах,
Ручку зонтика нервно сжимая,
Буду ждать, как лавину в горах,
Звук шагов твоих робких, родная.
И косматой недоброй зимой,
Растопив жаркой плотью сугробы,
В ожидании я, сам не свой,
Представляю тот край, где мы оба
На тугой шелковистой траве,
Как потоки ручьёв сумасшедших,
Рвём плотины, ты только поверь,
В то, что голос мой тихо прошепчет.
Оригинал:
Димитр Ганев
ЩЕ ТЕ ЧАКАМ
Ще те чакам в засмяната пролет
под капчука с висулки от лед,
ще се вглеждам в кокиче наболо
и с очи ще те търся навред
Ще те чакам в горещото лято
върху пясъка с миди застлан,
ще те търся в лика на зората,
във вълните на прилив смълчан
Ще те чакам в дъждовната есен
със чадъра до стария бор,
ще те гоня по склона отвесен
зад дувара на мокрия двор
Ще те чакам в студената зима,
ще се топля от твойта нега,
ще усещам плътта ти незрима
и ще търся следи по снега
Ще те чакам любов до полуда,
ще те дебна във триста утра,
ще те търся хиляда години,
но ще те имам, дори да умра!
Мой зорок взгляд, когда сникает день,
Когда глаза открыты, мутен взгляд,
А в снах гнетущих глаз мой видит тень
Твою – любви моей бесценный клад.
Становится яснее тень твоя,
И благодатью полнится святой,
Но свет дневной впустила в сон заря,
Закрыв глаза туманной пеленой.
Благослови, о, Бог, работу глаз моих,
Способность ясным днём, мне видеть дай,
Не только в ночь яви нечёткий блик
Любимой тени, занавеси в рай.
Предназначенье дней нам ночи заменять,
Но только ночью свет слепит меня.
William Shakespeare's Sonnet 43
When most I wink, then do mine eyes best see,
For all the day they view things unrespected;
But when I sleep, in dreams they look on thee,
And darkly bright are bright in dark directed.
Then thou, whose shadow shadows doth make bright,
How would thy shadow's form form happy show
To the clear day with thy much clearer light,
When to unseeing eyes thy shade shines so!
How would, I say, mine eyes be blessed made
By looking on thee in the living day,
When in dead night thy fair imperfect shade
Through heavy sleep on sightless eyes doth stay!
All days are nights to see till I see thee,
And nights bright days when dreams do show thee me.
Что нам нужно в сущности для счастья?
Много, мало, мерою какой?
Вот бы спину корчило не часто,
И очки - всегда бы под рукой.
Хорошо
б иллюзию здоровья,
И удачи призрачный фантом,
Лучше, чем плохой, анализ крови,
И хватило б денег на батон.
Лучше с маслом, можно и с повидлом,
Ну, на крайний случай – и с икрой.
И чтоб в душу не плевало быдло…
Плюс, конечно: воля и покой!
Покой
Покой вливается в меня
В лагуне сказочной приливом,
Не спит, как ловелас счастливый ,
Он, миг на вечность поменяв,
И я - лагуна в синеве,
Что смотрит ввысь туманным взглядом,
Стоит, ограблен листопадом
Моих надежд осенний сквер.
Вот синий цвет на золотой
Сменился в той лагуны красках,
Закат умрёт, багряно-страстный,
Оставив звёзд счастливый рой.
Sara Teasdale. Peace
Peace flows into me
As the tide to the pool by the shore;
It is mine forevermore,
It ebbs not back like the sea.
I am the pool of blue
That worships the vivid sky;
My hopes were heaven-high,
They are all fulfilled in you.
I am the
pool of gold
When sunset burns and dies—
You are my deepening skies,
Give me your stars to hold.
Что такое дисциплина?
Папа вдруг спросил у сына,
И ему ответил сам:
Жить стараться по часам.
В семь вставай, зарядку сделай,
Будешь бодрым день ты целый,
На неё нам, брат, вдвоём,
Хватит полчаса. Подъём!
В ванной будешь полвосьмого,
Душ прими. Вода – основа
На планете жизни всей,
Подружиться с ней сумей.
В восемь ты на завтрак каши
Съешь тарелку, нету краше
Каши русской с молоком
И запитой кофейком.
Ранец, сменка, в форме школьной,
Сытый, чистый и довольный
Ты заходишь с мамой в лифт,
Дверь подъезда отворив,
Шагом бодрым и весёлым
В пять минут идёшь до школы.
В девять там уже звонок,
За занятия, сынок!
В школе учишься до часу,
Не один, а вместе с классом,
Дисциплина там своя,
Но хочу заметить я:
С одноклассниками нужно,
Быть покладистым и дружным,
Педагогов уважать,
Девочек не обижать,
И тогда часы занятий
Промелькнут, как поезд, кстати,
На уроках телефон,
Отключай, мешает он.
В два - обед, уроки сделал,
И свободен вечер целый:
Спорт, компьютер, погулять,
Как угодно время трать.
Но компьютер - не до ночи,
Это, братец, вредно очень:
Враг в занятии любом
Как ни странно – перебор.
Вот, мужик, а в девять тридцать:
Спать пора тебе ложиться,
Сны смотреть, чтоб завтра нам
Жить стараться по часам.
Как я тебя люблю? Боюсь, ты не оценишь
Моей любви всей глубины и широты,
Вот нет тебя, и бытие лишь фетиш
Пустой. Без благодати и мечты.
И каждый миг любви моей такой огромной
При солнечном сиянье и свечах
Течёт, как кровь, естественно и ровно.
Так молится без похвалы монах.
Печали и мечтанья дней таких далёких
В любовь мою фундаментом легли,
Потеряны святыни, воздух в лёгких
Как давит он, как сердца ком болит!
И, если жизни вдруг конец настанет,
И там мой дух любить не перестанет.
Elizabeth Barrett Browning. How Do I Love Thee?
How do I love thee? Let me count the ways.
I love thee to the depth and breadth and height
My soul can reach, when feeling out of sight
For the ends of being and ideal grace.
I love thee to the level of every day’s
Most quiet need, by sun and candle-light.
I love thee freely, as men strive for right.
I love thee purely, as they turn from praise.
I love thee with the passion put to use
In my old griefs, and with my childhood’s faith.
I love thee with a love I seemed to lose
With my lost saints. I love thee with the breath,
Smiles, tears, of all my life; and, if God choose,
I shall but love thee better after death.
Оригинал https://www.stihi.in.ua/avtor.php?author=50835
Есть ягода такая ежевика,
Средь колких веток сладостью заманит,
Вот ты такая: без пустого шика,
С глазами вдаль глядящей чуткой лани.
Клубнику обожаешь до безумья?
А я, мой друг, от персиков, как пьяный,
Играем в свадьбу, два весёлых дурня,
Я от твоей красы лечу в нирвану.
И ты в моих объятьях сладко млеешь,
Свою стыдливость в ласках растворяя,
Как ты до самой капельки умеешь,
Желанья угадать мои, родная!
Тебя я ждал всю жизнь свою шальную,
Ты – чудо, волшебство, мерцанье Веги,
Готов, готов на жертву на любую,
Чтоб ты жила в любви, добре и неге.
Мы аисты в гнезде, скрепленном страстью,
Мы лебеди в краю озёрном, странном,
Меня влечёшь ты к небу, свету, счастью,
Колючка-ежевичинка, кохана
Сопливый
поэт, изрыгая микробы,
Как тетерев в роще от страсти осип,
Он
вряд ли, мой друг, доведёт вас до гроба,
Но в койку уложит с диагнозом «грипп».
Горстями кидает он четверостишья,
Что выдумал ночью, а днём записал,
Про речки и рощи, цветущие вишни,
Про злюку-тоску по родимым местам.
Про груди берёз, что тверды как колени,
Про звон родников и про шум тополей,
И кто-то прошепчет «Ах, что же за
гений!»,
А кто-то скривится: «Ну вот прохиндей!»
Неважно, что было всё это у Фета,
И каждая строчка читалась уже
В поэмах, романсах, канцонах, сонетах:
Эпитеты, рифмы, герои, сюжет
Красивы как скатерти в хозмагазине
В клеёнчатым верхом и запахом тем,
Что кухню три дня нипочём не покинет,
Мешаясь с вечерним дыханием тел.
А мы не умеем творить пасторалей,
Не учены одами в замках греметь,
Вторичный продукт он полезен едва ли,
Да лучше первичный в тарелках
иметь.
Брянчит без умолку осенний метроном,
Из туч тоскливых извергаясь дымкой сонной ,
Проклятье вечное предзимнего сезона -
Унылый дождик землю моет за окном.
Она не моется. Пожухшая листва,
Свои тельца ещё надёжней прижимает
К газонам мрачным, ветер тихо подвывает,
Как очумевшая от горестей вдова.
Болтливый дождь кидает в мокрое окно
Вчерашних сплетен пошловатую несвежесть
И негу сонную тюленьих сытых лежбищ,
Слащавый пафос довоенного кино.
И каждый новый день толкает мир к зиме –
Хозяйке хмурой протяжённостей России,
В её одежды скромной гжельской бело-сини,
В её мечты о добром, праведном уме.
Бренчит без умолку осенний метроном…
Фантазия на тему
Логин: NIKTO, пароль: NIKUDA
Ввёл на Caps Lock и ты вновь в кабинете,
Личном, своём, что ты мозгом создал,
Выжив на этой холодной планете.
Выжив на ней, средь своих и чужих.
Пища вы все летописцев грядущих
Радуйся, что ты по-прежнему жив,
А не уехал в загробные кущи.
Только казак одинокий сидит,
Что-то в блокноте карябая тощем,
Может про страсти, что ждут впереди,
Может и Бога моля о хорошем?
Логины знает, пароли казак,
Пальцем стальным на Caps Lock нажимает,
Ищет друзей-пацифистов, чудак!
В он-лайне о помощи грустно взывает.
«К дому дорогу ищите!» - закон
Людям был дан милосердным пророком,
К дому, где нет ни дверей, ни замков,
Свет, тёплый свет лишь струится из окон.
Дело напрасное… все мельтешат,
Локоть в соседа вонзая колючий,
Нами облепленный движется шар -
Бедный орех, постарайся, не мучай!
Ціль
Логін...
Пароль...
Меню...
У себе в кабінеті...
І ціль одна
Для всіх одна -
Вижити попри усе
На цієї планеті.
З’їсти усіх:
Своїх та чужих,
Нехай все запишуть хроністи...
А потім згадати про лють та добро,
Прикритись, що біс підштовхнув під ребро,
Про те,
Що усі колоністи...
І тільки один козаченько сидить
Та пише в своєму блокноті
Про те, щоб Творець скоріш допоміг
Одужати цієї спільноті.
Тим часом мигоче усе,
Штовхає, плюється, стукочіть,
Шипить у надії зайняти місце пусте,
Рипить і прокляття шепоче.
Козак не звертає уваги на це,
І піше в блокноті вже серцем.
Він знає пароль та знає логін, -
Сталева рука не зірветься.
Він пише про те, що не хоче війни,
Жадає онлайн-допомогу.
Бажає, щоб швидше усі вже знайшли
До дому свого скорішу дорогу.
Щоб більше не було навколо дверей,
Та ключів від них тАкож не було,
Щоб Бог підказав, як позбутись смертей,
І це лихоліття минуло.
Тим часом навколо мигоче усе,
Штовхає, плюється, стукочіть,
Шипить у надії зайняти місце пусте,
Рипить і прокляття шепоче...
Тёплый дождь оросит мою землю родную,
Пчёлы важной толпой полетят после сна,
Как она зиму бьёт, как она атакует
Нашей доброй страны, Украины, весна!
Улыбнулись сады украинских усадеб,
Как невесты, деревья в молочной фате,
Далеко до осенних неистовых свадеб,
Где в лихом гопаке слились эти и те.
Чуб седой Борисфена-Днепра не редеет,
Льются воды, лаская порогов вихры,
И закаты пред ветреным днём тихо рдеют,
И бросает под ноги весна травяные ковры.
Ты попробуй найди наших девушек краше!
Ты попробуй найди наших хлопцев храбрей,
Просыпайся от сна, нэнько, Родина наша,
Луч надежды, свою Украину согрей.
Розквітає земля, рідна ненька моя...
Теплий дощик впаде.
Бджілок хор загуде,
Кожних квіток бузку домагаючись…
І Весна ще іде! Все навкруг молоде,
У тендітне зелене вдягаючись!
Посміхнулись сади
Українських садиб,
Наче кожна стає нареченою.
Вітри ніжні були б, то з`єднатись могли б
Із дівочою вродою чемною.
Борисфен посивів.
Та для наших синів
Є завжди, у кого закохатися.
Краще наших дівчат у світах не стрічав!
То ж навіщо чужих домагатися?
Розквітає земля,
Рідна ненька моя!
Не помре, бо живе із надією!
Прокидайся від сна! Зацілує Весна!
Будь для серця здійсненною мрією!
На узких улочках бедняги Лиссабона
Творится то, что и должно на них твориться,
Смотрю я новости, и стало как-то больно:
Не пережить такого нам лет этак тридцать…
Ну да, ну может только к середине века
С мячом чего-то подрастёт у нас в России,
И будет по полю как Санчес юный бегать
И точно Эдер забивать голы красиво.
Не только задницей давить песок на пляжах
И селфи слать в Фейсбук: «завидуйте плебеи!»,
Но и противников крушить, да тех, кто даже
Фарер, Андорры, Сан-Марио не слабее.
Футбол по сути – только детская забава:
Не жизнь спасаешь и не в космос шлёшь ракеты,
Но ты орёшь безумный, а соседи справа
И слева все орут в безумье сладком этом.
Давай пасуй, ну, этот гад он что ж не видит,
Что в центре там стоит свободным Тёмка Дзюба!
Тут каждый тренер на трибунах, каждый Хиддинк,
И лучше знает президента нужды клуба.
Как же немного нам болезным в жизни надо!
Смешное слово это русское «болельщик».
А на экране плачет девочкой Рональдо,
И жизнь становится чуть чуточку полегче.
Июль 2016, Париж, Чемпионат Европы
Февральский ветер, подгоняя сани,
Тревожит кожу тысячами пик,
В какой мне край отплыть под парусами,
Отдав швартовы, якорь отцепив.
Пора сугробов и шальных метелей,
Из снега статуй, важных снегирей,
Он возмещает траты и потери,
Но отнимает горше и быстрей.
«Криводорожным» он, «остроугольным»
Был назван кем-то сумрачный февраль,
Его тоски укол совсем небольный
Тебя погонит без оглядки вдаль.
Там побредёшь дорогами кривыми,
Спрямив углов жестоких острия,
Но не уйдёт тоска и не отхлынет,
Пока не даст росток любовь твоя.
Лютневий сплін
Дме вітер, зранку го́нить хмари
Уздовж небесних полонин.
Пливуть повітряні отари,
Хмарин безмежний овид плин.
Пора снігів та переметів,
Вітрів, кривих шляхів, відлиг.
Перетворилися замети
У кам'яні скульптури з криг.
Коли дощі, коли хурделі
Обличчям "гострокутий"* зблід.
Ворони бродять по пустелі,
Туман пливе за ними вслід..
Застиглий сніг чорніє долом,
Волочить зранку півень хвіст.
Темніє швидко видноколо,
"Криводоріг"*повісив ніс.
Лютневий сплін затьмарив очі,
Зімліло серце від туги.
Зима схиляє день до ночі,
На дно імлистої саги..
*гострокутий", "криводоріг" - наклички лютого.
Давно я не был в кинотеатре снов цветных,
Не видел смутных лент таинственные кадры,
Где ветхий дом наш, где овалы лиц родных,
Где рокот слов их, бесполезных мне, как мантры.
Видать душа теряет градус теплоты,
И заскорузлость сердце разом охватила,
А ум в гордыне спутал фланги, фронт и тыл,
И жизнь ударила с размаху в мякоть тыла.
Давно во сне мой не летал аэроплан,
Орлом наивным не парил я над землёю,
И не писал, от вдохновенья лих и пьян,
О том, кто был оплакан в древности Лукою.
Ведь не метал апостол бисер, не метал!
Перед толпой свиноголовых фарисеев,
Он тихим ангелом над ними пролетал,
Для тех, кто верует, зерно господне сея.
Пуста душа, и сердце холодно как сталь,
Густая кровь течёт по жилам чёрным дёгтем,
Помочь себе? Но мне иным уже не стать,
Ни богом, чёртом, ни листом берёзы лёгким.
Мені давно нічого вже не сниться
Мені давно нічого вже не сниться,
Не круте ніч свідомості кіно.
Ні хата мамина, ні дідова криниця
У сні вже не з'являються давно.
Чи то душа і серце заскорузли,
Чи може пам'ять зникла в тумани'?
Та я не раз колись в'язав у вузлик...
Від чого ж розсмокталися вони?!
Давно у сні не мав орлині крила,
На землю не дивився звисока'.
Не бачу ту, що серце підкорила,
Й апостол не навідує...Лука!
Було ж колись, примостимось у тіні,
Із зовні глянеш - дядько, як усі.
Та тільки бісер не кидав Лука пред свині...
Єлей із вуст в усій своїй красі!
А нині порожньо. Ні янгола, ні чорта.
Проснуся з ранку - наче сирота.
Лиш скроні розрива мені аорта,
І кров, ледь протискається, - густа!
Компьютер, сумрачный экран,
И файл невзрачный – боевое донесенье,
Сгорел он в танке: Моверман,
Близнец отца, мне незнакомый дядя Сеня.
Трофейный танк, ты - командир,
Простой сержант с медалью «За отвагу»,
Твой экипаж, видать, тебя любил:
Бойца три русских в танке чешском «Прага».
Горячий август, город Ржев,
А год войны второй лишь только, парень!
Всего в обрез, и только гнев
Без меры, боль, страна, и с нами Сталин.
А что видал ты: метрострой,
Да молоток - товарищ твой отбойный,
Отец-вдовец, да брат с сестрой,
И нрав ваш мовермановский спокойный.
Футбол, велосипед, коньки,
Шпана на вешняковской танцплощадке…
Ведь это наше, мужики!
За это будем гадов бить нещадно,
За тёток минских, что во рву
Расстались с жизнью, не пропев молитвы,
За Ленинград и за Москву,
За Ржевский выступ, кровушкой залитый.
В глаза не глядя, лейтенант:
«Давай, Семён, поддерживай пехоту,
Ну, знаю я - дерьмо твой танк,
Да где ж другой возьму? Иди, работай!
Снарядов пять и пулемёт,
Три пары глаз, глядящих в душу прямо,
И крик твой «Вашу мать, вперёд!»
И знанье, что погибли мы без срама.
Ушёл солдат, а мы живём
Не свято, сытно, но живём же, люди!
Он выгрыз то, что было – злом,
Давайте забывать о нём не будем…
Проскачет март, завистник и притворщик -
Зимы залёта грустный результат,
Чуть-чуть смахнут снега поля и рощи
Да два часа ко дню прибавит март.
Уйдёт апрель, подачками несытый
Тепла и света, солнечных забав,
Оставит он продрогшие ракиты,
И зелень робкую наивных первых трав.
И будет май с гортанным грохотаньем
Нежданных гроз… Машину мне не мыть!
И так же май в трёхтысячном настанет,
И будут грозы, громы, но не мы
Услышим их, и молнии зигзагом
На тёмном небе не для нас сверкнут,
Давай к реке пройдёмся тихим шагом
И будем счастливы с тобой теперь и тут.
Как долго не уходят холода!
И тут не до строительства гнезда,
Но ты попробуй птичке объясни
Причудливые хитрости весны.
И повеленью Божьему верна
Домишко, щебеча, плетёт она.
А может под окном моим гнездо -
Такой замысловатый счастья дом,
Построенный на совесть, не за страх,
С усердьем хлопотливым юрких птах,
И в доме этом не найдётся мест,
Где спрятаны измены, ложь и месть.
Ну, а вот мы – властители Земли
Подобный дом построить бы смогли?
Le Nid
Il fait froid encore pour temps,
Mais petit oiseau sent le printemps.
Il tresse un nid devant ma fenêtre,
Il fait son petet bonheure pent être
Je pense que ce n’est pas facile
Mais, mon amie, sois tranquille
L’oiseau possede de sience innė
Il va tout fair ă haut dėgrė
Et nous (les hommes) pouvons de mėme facilement
Bon ėdifier le maison, la parentė, le roman?
Les oiseaus nous donnent exemple
Comment on peut fair la vie, trė ample
Когда уйдёт в безвестность время,
За миг надежды зацеплюсь,
Пойму, что я не тут, не с теми,
Вдруг повзрослею. И влюблюсь.
Душа, не старься! Без расчётов
Тебя прошу, как нищий грош,
Любви-сонаты дай мне ноты,
Где все аккорды – фальшь и ложь.
Но я её в безмолвном зале
Тебе сыграю на рояле,
Где страх предзимья пальцы студит,
Но что-то будет, что-то будет…
Якщо
у безвість кане час,
Коли іще жила надія,
І я, нарешті, зрозумію,
Що "подорослішати" час, -
ПостАріє душа моя,
І моє серце охолоне,
І я звільнюся із полону
Ілюзій... --
Усвідомлю я,
Що вже для тебе не існую,
І це - реалія життя...
Та і цього від тебе я
І не дізнаюсь, й не почую...
Как славно всё ж обедом
Побыть у людоеда!
Намазаться горчицей,
В духовке потомиться,
Посыпав солью мелкой,
Улечься на тарелку.
И чтоб горела свечка,
И воздух грела печка,
И нож чтоб был наточен,
А стул – красив и прочен,
Бокал стоял хрустальный,
На скатерти крахмальной,
И вилка из набора,
И ваза из фарфора,
Гарнир в старинной миске,
Из бука зубочистки,
А ты такой румяный,
Ждёшь едока из ванной…
«Пока помоет руки,
Помрёшь вот тут от скуки,
Остынешь, как в столовой,
В духовку что ль по новой?
И масло там растает…»
Нет, вроде бы шагает,
Вот он за стол уселся,
Поел, но не наелся,
Сварливо говорит он:
«Был парень не упитан»,
Мужик, я – не котлета,
Что смыслишь ты в диетах?
Молвят люди: ты умрёшь
И, шагнув с порога,
Нить златую оборвёшь,
От души до Бога
Но я жить хочу, не век,
А немного дольше,
Снег встречать, январский снег,
И июльский дождик.
Листья клейкие весны,
Октября печали,
Лица милые родных,
Млечный путь ночами.
А богатства ртутный дождь
Мне Создатель не дал,
Да с собой и не возьмёшь
Капли те на небо.
Подхалимов сладкий вой,
Славы выхлоп пьяный,
Не возьмёшь туда с собой,
Нет в гробу карманов.
Прорастёт дурман трава
Надо мной в апреле,
Ухнет серая сова,
На зелёной ели.
Свиристели пропоют
Песню утром летним,
Люди водку разольют
Над холмом соседним.
И вечернею порой
Где-нибудь в Коломне
Кто-то вспомнит: был такой,
Отчества не помню.
Кажуть люди, що я вмру,
А я хочу жити;
Обірветься срібний шнур,
Почорніють віти.
На той світ я не візьму
Дорогії шати.
Срібло-зло́то поли́шу́,
Їх не можно взяти.
Їх з собою не візьму,
Там цього не треба,-
Штири дошки , що кладуть,
Спаленіє з неба…
Тіло грішне покладуть-
У глибокі доли.
В нічку темну проведуть.
Згаснуть ясні зорі.
Верби затишні зростуть,
Розцвітуть калини.
Скількі ж терном поростуть
По землі могили?
Навіть птах не долетить
З рідного краєчку.
Пісню не зацвіріньчить
Із його містечка…
На Арбате жил Дракон,
В переулке Чистом,
Очень чистоплотным он
Был и голосистым.
Спозаранку он вставал,
И, почистив зубы,
Пел какой-нибудь хорал,
Под гуденье тубы.
(Есть такая бас-труба,
Если кто не знает,
Звуком хоть она груба,
Но на ней играют.)
Вот однажды наш герой,
Посмотрев в окошко,
Видит: там на мостовой-
Крокодил с гармошкой.
В клеточку на нём пиджак
Всем на загляденье
Но поёт печально так
Он про день рожденья.
"И тебе ведь будет сто
Послезавтра, милый!"
Наш Дракон схватил пальто,
Вышел к крокодилу.
Я – Дракон, я здесь живу,
Ну, а я - Геннадий,
Привезли меня в Москву,
Петь при зоосаде.
Мне б кого-нибудь найти:
Полистать с ним ноты,
Вот услышал по пути,
Как поёт тут кто-то.
В зоопарке же у нас,
Только попугаи,
Был один тигрёнок - бас,
Где теперь не знаю.
Одному ведь скучно как
Голосить напрасно,
Наша встреча – добрый знак,
Вижу ведь: согласны?!
Так и встретились друзья
И поют дуэтом,
Вот и кончилась моя
Сказочка на этом.
Допустил я, гран мерси,
Второпях промашку,
Почему-то упустил
Куклу Чебурашку.
Думаю, что не беда
И предлог для горя,
Ведь у нас так много, да?
Впереди историй!
Если кто предложит погулять по парку,
Или сесть в машину с ним попросит он,
Ты скажи погромче: «Я спрошу у папы»
И с лицом весёлым вынь свой телефон.
Отойди подальше и сфотографируй
Дядю, что прогулку эту предложил,
Вы всего скорее разойдётесь с миром,
Только всё об этом дома расскажи.
Если слишком жарко, слишком стало потно,
Кока-колы, фанты лучше ты не пей,
Понимаю: этот бренд ужасно модный,
Но хотеть ты будешь пить ещё сильней.
Ты возьми бутылку, литр или поменьше,
Но с водой без газа, подсоли чуть-чуть,
Пей по полглоточка, сэкономишь деньги,
И потеть не будут ни живот, ни грудь.
Если кто-то дразнит глупо, но обидно,
Лучше усмехнуться будто нет его,
Выглядеть всё это будет так солидно,
Не добьётся чудик этот ничего.
Ну а сам в отместку не дразнись, мой милый,
Ой, как глупо это выглядит, поверь!
Лучше ум, характер развивай. И силу.
И любой «дразнилкин» тут же кыш за дверь.
Если ты боишься темноты и монстров,
(Хоть ты монстров видел только лишь в ТВ).
Ты запой погромче, это ж очень просто,
И совсем не страшно станет вдруг тебе.
Только ты сестрёнку или же братишку,
Монстрами, приятель, лучше не пугай.
У таких «пугальцев» небольшой умишко,
Лучше им смешную книжку почитай.
Много «если» всяких жизнь тебе подбросит,
Будет и непросто с разными людьми,
Ты держи повыше свой курносый носик,
И кулак покрепче, мой дружок, сожми!
Утренние росы – кружева из влаги
Набросало лето на поля, овраги,
В росы эти ивы ветки обмакнули,
До жары полудня взяли да заснули.
Ты ушёл куда-то, где ни рос,
ни кружев,
Где туман рассветный мало кому нужен,
Мне оставив росы с болью растворённой,
И зелёных веток робкие поклоны.
Искупалось в росах, как
русалка, утро,
«И мудрей, чем вечер» - думалось кому-то,
Да ведь только ветер истиной владеет:
Кто из них надёжней, кто из них мудрее.
Как ты там в далёком далеке
витаешь,
Может лето это и не вспоминаешь,
Ив склонённых спины, озеро лесное,
Как перед разлукой сердце зябко ноет,
Боль, что ты когда-то
причинил кому-то…
Шали кружевные рос - служанок утра,
В мереживі ранкової роси,
що посеред весняної краси,
милуючись проміннями любові,
шепочеться гілля тонке вербове,
схилившись до озерної води.
Той шепіт тихо вітер роздував,
втішаючи, щоб ти не нудьгував.
Душа твоя полинула до неба...
зі мною ти... а я живу без тебе...
Але ж, ти зовсім інше обіцяв...
І, знову спогад в пам'яті моїй
залишив слід нездійснених надій.
А доля розвела мене з тобою,
як вітер із зеленою вербою
у рОки молоді безмежних мрій.
Купається в сльозах моя тужба,
як на весні засмучена верба.
Але до сонця гілля розпрямляє
і біль із часом трохи утихає...
не зникнуть тільки роси і журба.
В мереживі ранкової роси,
що посеред весняної краси,
милуючись проміннями любові,
шепочеться гілля тонке вербове,
схилившись до озерної води.
ИНЦИДЕНТ НА СЕНОКОСЕ...
http://www.poezia.ru/works/128419
Пародия на «Сенокос»
http://www.stihi.ru/2013/04/29/6804
В колхозе все косят умело,
Большие
спецы мужики.
Но,
впрочем, косить-то полдела,
Ведь надо
сгрести и в валки.
И тут из
кустов мужичонка:
Товарищи,
вам не помочь?
А сам
улыбается тонко,
Как
кто-то знакомый,
точь-в-точь…
………………………………..
А
кто ты?.. – вослед мы спросили,
Нарваться боясь на скандал,
Ответил он, прост, как мессия:
Я – Ленин – сказал
и пропал…
О. Бедный - Горький
Исчезло видение, вроде картавя,
И вроде рукою – вперёд,
А рядом, лавируя между валками,
Трудился крестьянский народ.
И я, эти злаки до ночи скирдуя,
И пья в миги роздыха квас,
Вдруг крикнул жене: «А ведь это был, Дуня,
Не Ленин, а кажется - Маркс!»
Ты вспомни: какая были бородища,
Как «шайзе» на нас он орал,
А как он - случайно бы вроде - ручищей
Тебя обхватил, вот нахал!
Но Дуня, в слепня охамевшего целясь,
Сказала раздумчиво так:
«Нет, Вань, то не Маркс был, а, кажется, Энгельс,
Укравший у Маркса пиджак».
Ты вспомни: пиджак был от перхоти белый,
А Маркс был по слухам – еврей,
Для них мне не жалко ни сена, ни тела,
Ни коз, ни овец, ни курей!
И так мы с женой до рассвета гадали,
Кто нам скирдовать пособлял,
А утром сверкнуло: Ведь это был Сталин,
И нас даже не расстрелял!
Я и горсточки слов не сказал
Из массива и месива звуков,
Что звенел, колотился и бухал
Злым набатом – металл о металл.
Сколько снов досмотреть я не смог
Из каких-то дурных кинофильмов,
Приговоров к расстрелу бессильных,
Но при этом исполненных в срок.
Танцев сколько я не станцевал
В целомудренной хватке фокстрота,
И в тулупных пяти оборотах
Сколько свиста и «бис» не сорвал.
Недолюбленных сколько сердец
Я не вылечил, врач неумелый,
От соблазна доступного тела,
От измены удавьих колец.
Сколь слов я ещё не сказал
Тем немногим: безмолвным и верным…
Скільки слів я залишив на потім,
відкладав у марноті марнот.
Забажав зіграти сотні нот,
полічити кілометрів сотні...
Скільки справ - нездійснених ілюзій,
втрачених надій і сподівань.
Непомітно перетнуто грань
неповернення забутих друзів.
Безтурботно, як пісок крізь пальці
просівалися обрізки слів.
Спогадом колись забутих снів,
пристрастною круговертю танців!
Недолюблених сердець утрати
серед затамованих рубців...
Та роки залікували ці
слів підступність та забуті зради...
Скільки слів я так і не сказав...
Сколько у меня игрушек!
С батарейками и без,
Я ещё люблю покушать,
А мне дедушка: «Балбес,
Ты б занялся физкультурой,
Бегал по утрам со мной,
Подкачал мускулатуру,
И животик пухлый - в ноль!
Твой животик! Ну, не сразу,
Месячишек надо б шесть,
А вот бабушкины зразы:
Их поменьше надо есть.
И поменьше бы гарнира,
Сладких пирожков, конфет,
Выпил в день стакан кефира,
И тебя стройнее нет.
А на завтрак мы капусту
Будем есть с тобою, брат,
Понимаю, что невкусно,
Но гляди не результат:
Твой дедуля в спорте – лидер,
Вот давай, пощупай пресс!
Что? Вчера на кухне видел
Как я в холодильник лез?
Колбасою сильно пахло?
Баба знает? От тебя?
Да, Морозова, блин, Павла
Воспитали мы, ребят…
Этот Павлик даст нам жару!
Ты ещё поголоси,
А потом котлеток пару
У бабули попроси.
Ты не Павлик? Ах, ты - Дима!
Ну, не плачь, хороший мой,
Значит, пузу бой дадим мы,
Ты да я, да мы с тобой!
Я ж люблю тебя, балбеса,
А колбаску? Я коту
Дать хотел из интереса,
Боже, что же я плету!
Наборы рифмованных строчек,
И твой между ними комплект…
Ведь можно яснее, короче,
Понятнее, жарче, но нет!
Ты мозга бесценные клетки
Бросаешь в придумок огонь,
Творишь за абортом аборт,
Стихи - нерождённые детки
В «корзину» летят, как в кювету
Безжалостной кнопкой «делит»,
И в папку возврата им нету:
Гордыня твоя не велит.
В ту папку, где так кропотливо
Расставив силки запятых,
С пробелами, чтоб не впритык,
Ты залп свой готовишь счастливый
В холодное лоно портала,
Где сотни подобных тебе,
Своим зарифмованным салом
Трясут в неконтактной борьбе.
И мышка пищит от насилья,
И слепнет дисплей, как Гомер,
«ru» - терпеливый домен,
Почти, что такой, как Россия
Молвят люди: ты умрёшь
И, шагнув с порога,
Нить златую оборвёшь,
От души до Бога
Но я жить хочу. Не век,
А немного дольше,
Снег встречать, январский снег,
И июльский дождик.
Листья клейкие весны,
Октября печали,
Лица милые родных,
Млечный путь ночами.
А богатства ртутный дождь
Мне Создатель не дал,
Да с собой и не возьмёшь
Капли те на небо.
Подхалимов сладкий вой,
Славы выхлоп пьяный,
Не возьмёшь туда с собой,
Нет в гробу карманов.
Прорастёт дурман трава
Надо мной в апреле,
Ухнет серая сова,
На зелёной ели.
Свиристели пропоют
Песню утром летним,
Люди водку разольют
Над холмом соседним.
И вечернею порой
Где-нибудь в Коломне
Кто-то вспомнит: был такой,
Отчества не помню.
Кажуть люди, що я вмру,
А я хочу жити;
Обірветься срібний шнур,
Почорніють віти.
На той світ я не візьму
Дорогії шати.
Срібло-зло́то поли́шу́,
Їх не можно взяти.
Їх з собою не візьму,
Там цього не треба,-
Штири дошки , що кладуть,
Спаленіє з неба…
Тіло грішне покладуть-
У глибокі доли.
В нічку темну проведуть.
Згаснуть ясні зорі.
Верби затишні зростуть,
Розцвітуть калини.
Скількі ж терном поростуть
По землі могили?
Навіть птах не долетить
З рідного краєчку.
Пісню не зацвіріньчить
Із його містечка…
На Горке, на Владимирской Дракончик
мой живёт,
Похож на динозавра он, и травку там жуёт.
Ему пещерку вырыть бы и спрятаться туда,
Да нет лопатки остренькой в хозяйстве – вот беда!
Зелёный он, как травушка, что естся на обед,
Но знаю, что мечтает он сменить постылый цвет.
«Хочу я быть, как солнышко, быть рыжим я хочу!
Ну, может чуть коричневым, и красненьким чуть-чуть».
Об этом он приятелю пошепчет
на ушко,
Хотя в зеленофобии признаться нелегко:
Они ведь оба жвачные: Дракончик и Пегас,
Простите, не успела я ему представить вас.
Итак, мой друг, не местный он, с Олимпа прилетел,
Чтоб обсудить с Дракончиком с десяток важных дел.
Копыто подал вежливо и сразу – в разговор,
У них ведь темы важные, и посторонних – вон.
Народ интеллигентнейший – куда уж грешным нам!
Анапесты, и дактили, и пятистопный ямб.
Сидят себе на лавочке, стихи читают вслух,
Порой Пегасик крыльями гоняет наглых мух.
Какие, бог мой, женщины, какие щи-борщи,
Когда идёт дискуссия двух гениев-мужчин!
Когда тут обстоятельный, неспешный разговор:
Духовные концепции, Хайдеггер, Кьеркегор…
Пардон, а может хватит вам трепаться, господа!
Налеплены вареники, кипит уже вода,
Ну что в траве хорошего, в зелёной может быть?
Ведь у меня, Дракошечка, найдётся, что налить!
А вам, товарищ с Хгрэции, подсыплю я овса,
Крыла пропылесосите, и ночью в небеса.
Но может вы останетесь, зима уж на носу,
А я до свежей травушки овса вам припасу.
Смотрю в глаза приятелей: ох, как бы не спугнуть,
Согласны, ну и ладушки, тогда - скорее в путь!
Метро ещё работает, пять станций до меня,
Пора варить вареники, да тексты сочинять.
Мій друг-дракон живе в міському сквері,
Та навіть я не знаю точно, де.
Було б найкраще мешкати в печері,
Але він любить сонечко руде.
Гуляю з ним у присмерку і вранці,
Хоч перехожим байдуже до нас,
Всю ніч, буває, сидимо на лавці,
Коли його навідує Пегас.
Під коньячок вони ведуть розмови,
Плетуть аркани для мустангів-слів,
Мене ж ніколи не беруть на лови:
«Ти вчися, – ржуть, – гнуздати королів!»
Не гніваюсь: на те вони й поети!
Що їм жінки? «Подай і принеси!»
У них ронделі, рубаї, сонети…
А я сиджу хіба що для краси.
Холодний дощ стопив осіннє злото.
Де ж мій дракон, паливода малий? –
На голім клені спить смішна істота,
Як велетенська шапка омели.
Візьму його до теплої квартири,
Нехай зимує, разом веселіш.
Ще музу? Що ж, де три, там і чотири.
Пишу тепер смішний зелений вірш.Спи, дочуля, ты за день устала,
Как и я, и наша мама Алла,
Баба Люся, дедушка Серёжа,
Кошка Фея, все устали тоже.
День такой был, что мы все устали
И клюём как курочки носами.
Рыбки за стеклом вуалехвосты,
Птички на ветвях, луна и звёзды,
Эти-то? Ну да, им надо бодрым
Быть до утра, ну, а там посмотрим.
В парке все устали карусели,
И лошадки отдохнуть присели,
И верблюдик тоже спать ложится,
Не забывши перед сном умыться.
И качелям тоже отдых нужен,
Молока и творога на ужин.
Им не надо творога считаешь?
И когда же ты, пупок, устанешь?
Книжку? Так уснула под обложкой,
Жалко мне будить её немножко,
Мы с утра с тобой её разбудим
И зарядку вместе делать будем.
А потом возьмём с тобою лыжи
И пойдём кататься, где поближе.
Подержать тебя, пупок, за ручку?
Чувствую: от мамы будет взбучка,
Да какие песни, что ты доча?
Что спою тебе я среди ночи?
Может мне сплясать ещё вприсядку,
Ну, давай поплачем для порядка.
Повернись ко мне, дочуля, спинкой,
Видишь в глазках у себя картинку?
Это к папе едешь ты в карете,
Самая любимая на свете.
Мы все, мой друг, в одной стране
Росли как одуванчики,
Асфальт ломая по весне,
Наивных книг верстальщики,
Набив страницы их всерьёз
Полосками-закладками
Из облаков киношных грёз
Про жизнь за Брестом сладкую.
Смешной духовный самиздат,
Такой до слёз заманчивый
Для минских, харьковских ребят -
Советских одуванчиков.
Для пацанов Алма-Аты,
Стиляг московских, таллиннских
Сплочённый фронт, надёжный тыл
С оттенком лёгким сталинским.
Но Беловежский нам зигзаг
Кроваво-красным грифелем
Вдруг прочертил не лютый враг,
А землемеры тихие.
Межа бездушная легла,
Заботливо пропахана:
Где – срезом дульным у ствола,
Где – танковыми траками.
Нет, не сольёмся больше мы
В единое и славное,
Лишь мир бы был, холодный мир,
А не вражда забавная.
Не скоро жизни растворить
Удастся язвы крымские,
Связать разорванную нить
Трудней, чем мостик выстроить.
Похоже, мы не доживём,
Дожили б внуки, правнучки…
И жёлтым зацветут огнём
Шальные одуванчики.
Лоза
на море вид не портит,
Сырой веранды пол дощат,
Лука Шувалия из Поти
Смакует кофе натощак.
Неярки дней его охвостья,
Была страна, была жена,
В Рустави сын, а дочка в Хосте,
За русским замужем она.
Базарный крик портовых чаек
Привычен и не режет слух,
Ничто под кофе не печалит
Луку, быть может пара мух,
Порой жужжащих деловито,
Электробритвой «Агидель»,
Была ведь, да! Электробритва,
И он ей брился через день.
Он вспоминает как светило
над Поти солнце. Из Москвы
встречались женщины, щетина
их не пугала - дармовых
подарков Потийского лета,
Что одаренья сами ждут.
А было ль всё хмельное это?
Над Поти осень, листья жгут.
В душе Луки всё вне сезонов:
Спокойный космос доброты,
Заряд его заложен, взорван,
И грунт взметнувшийся остыл.
Как протяжённа в Поти осень,
С зимой тоскливой – года треть,
Лука пьёт кофе, он же Овен,
А Овнам долго не стареть.
Я альбом и краски взял,
Самолёт нарисовал.
Если б не был на картинке,
Он, как птица, бы летал.
Папа глянул... Говорит:
— Ну, и как он полетит?
Где же лётчик, стюардесса,
Это, брат, какой-то кит!
Папа, папа, посмотри:
Лётчик там сидит внутри,
Рядом с ним и стюардессы,
Не одна, а целых три!
А на креслах – ты и я,
Мама, вся наша семья,
Полетим на самолёте
Мы в далёкие края.
Ладно, ладно, милый мой,
Я готов лететь с тобой,
А сейчас мы приберёмся,
И давай-ка спать. Отбой!
Зачем в формате «джей пи джи»
Картинкой дополнять абзацы,
Когда в абзацах нет души?
Когда нет складности со страстью,
Той, что зовётся «мастерством»,
Но сохранился текст тот к счастью
Смотрите вверх, корявый он
С какой-то мордочкой, (не помню
откуда мордочка взялась),
Висит на сайте полутёмный,
И где же складность, где же страсть?
Да, тут
я сделал исключенье,
Сканировав и пометив
Короткое стихотворенье,
Мой первый опыт строф и рифм,
чтобы никто не сомневался:
Писал пацан. Шестнадцать лет.
… Продолжу лучше в темпе вальса,
Словесный обдирать паркет.
Был день, горячий, пыльный, майский,
Игра тогда была «новяк»,
Сражались в пропотевших майках
две девки, да азартно так!
И я, московский мальчик скромный,
Чуть полный. Баловень родни,
Свои мыслишки вдруг оформил,
И вот корявые они:
ДЛЯ ТЕХ, КОМУ ЛЕНЬ ВГЛЯДЫВАТЬСЯ В КАРАКУЛИ, КОТОРЫМ СВЫШЕ ПЯТИДЕСЯТИ ЛЕТ ОТ
РОДУ, А ТАКЖЕ ДЛЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ САЙТОВ, НА КОТОРЫХ НЕ ПРЕДУСМОТРЕНО ВЫКЛАДЫВАНИЯ КАРТИНОК.
Бадминтон
Не празднике на спортивном,
Не на озере Балатон,
На московском дворе примитивном
Б… режутся в бадминтон
И не в хороводе берёзовом
А вопреки всем сопящим волам.
Как мечты голубые в розовом
Меж домами летает волан.
Боже мой! До чего ж красиво
Вот такое знамение времени,
Тома в чём-то палево-сизом,
Роза в чём-то зелёно-сиреневом.
До чего же они благотворные
Эти новые наши традиции!
Будто нет им и Митьки проворного,
Ни отечески доброй милиции.
Ну-ка, девочки, больше рвения,
Пусть ракетки скребут об асфальт.
Плюньте жарче-ка вы на презрение
Всех семейных порядочных Валь!
Плюньте жарче, помадистей, с вымыслом,
Пусть по мордам размажут рукой,
Пусть мужьям их достанется вымыться,
Что с «Вечёркой» приходят домой!
Так летай же волан и вгрызайся
В меж домами квадрат голубой…
А за окнами серая засыпь,
КВН, «Огонёк» да покой…
***
… Щекочет ноздри нежный запах
Листков, собравшихся в тетрадь,
Ты двери хлопотливо запер,
Ну, а зачем? Чего скрывать?
Вот папка, трещинки гребёнкой
на сгибах, с ржавчинкой замок,
И тот же запах, сладкий, тонкий
Бумаг, что выбросить не смог.
Кузины две: тетрадь и папка,
Лежат на письменном столе,
Смочить и выжать что ли тряпку?
Да пыль стереть, пыль долгих лет
храненья - родственника лени,
Всё перебрать и оценить,
Принять логичное решенье:
Старьё такое не хранить.
… Любовь столетнего разлива
К девице с лентой на косе,
Когда ты был уж тем счастливым,
Что эта, эта - не как все?
Ну, а уж если посмотрела…
(О, тренировка женских глаз!)
Какой тут блуд, какое тело,
Не к Ней лепить всю эту грязь.
На то они есть – Про- сти –тут- ки!
С Мазутки, Рощи, вот они
дадут помацать ляжки, грудки
за деньги – только помани…
Да все они «Такие» - бабы,
Училки – сволочи притом.
Нет, не такие…мама, бабка,
ОНА, сестра, других – в притон!
Трясь головою! Вид молочных
желёз с картин он явен так,
Что дыбишь одеяло ночью,
Скрипя кроватью, сердцу в такт.
О, искушенье физкультуры,
Предплечий, бёдер белизна…
Да, помогает «Девки – дуррры!»
Не долго, ведь вокруг весна.
Гормонов бешеные реки
Бушуют где-то там в низу,
Твои натруженные веки,
Их аллергийный вечный зуд.
И чих без перерывов, комья
В кармане высохших платков,
Кто это был? О да, о ком я?
О ком, бишь, я? Мой бог, о ком?
Приврал чуть-чуть, причуды жанра,
Не так всё было и не здесь,
Но минул век, хотя недавно,
И
мальчик был, да вышел весь.
Он всё познал, руками, мозгом
То - целиком, а то – на треть,
Разлуки принял злые розги
И плесневелый пряник встреч.
Любви подъезды, кухни, залы -
Все на себе он ощутил,
И вкус души, и плоти запах:
Набор хотений для мужчин.
И лишь тщеславье обладанья
Ему познать не довелось,
Так получилось: оба зданья
состроились без туч и гроз.
Ещё и ревности уколы,
Он не изведал, почему?
Да нрав, до дурости весёлый,
Мешал
Отелло стать ему.
Сложил он цену камасутрам,
Слиянью вод,
контакту кож,
И пустоте, когда на утро
Смешливо ждут, когда уйдёшь.
И лишь спокойствия награду
Он оценить сумел сполна,
Но продолжать не стоит, надо
Уйти в былые времена…
***
Был старый фильм, там Мордюкова
Колхоз тянула, как могла,
Тянула истово, толково,
Но в одиночестве жила.
Не это важно, есть там место,
Когда любви не отхватив,
Она, и блядски, и прелестно
Вещает свой императив.
Герой сидит, простить не может
Себе недейство, смотрит в пол
и слышит: «Ты мужик хороший,
Но, к сожаленью не орёл!»
Вот приговор страшней расстрела!
До смерти будешь вспоминать
Смешок тот грустный, запах тела,
В «козле» райкомовском…
Весна тогда
была, сценарный изыск:
Они вдвоём… давай начни!
Как взгляд удава - тела близость,
Лети комарик на ночник!
И расстояния ангстремы
От губ до шеи, рук до плеч,
Ну! Сам в седло! Ну! Ноги в стремя!
В галоп, цунами не перечь!
Но… мальчик в дом зашёл, хозяин
домишка, дали свет, они
«спасибо», кажется, сказали,
И всё! Господь не огранил
тот самоцвет любви случайной
(Да самоцвет и не гранят)
Внизу скомандовали «майна!»
И груз пошёл к земле назад…
Вот страсть-то мазать мысль по древу!
К чему я вспомнил старину?
Сама влетела в мозг из тела,
Гормонам «вспомни-ка», шепнув.
Я попадал в такие бездны,
Когда домыслий вороха,
Как жвачка были бесполезны
В предощущении греха.
Сомнений мудрая изжога,
И пониманье, что обрёл,
Поверьте, стоили немного,
Пред мыслью «Да, ты не орёл!»
Орёл, гербов имперских птица,
Что по не птичьему уму
Вороне даже не годится
в подпушку крыл, так почему
его мы образцом избрали,
Создав холопий сладкий миф,
И даже надвое распяли,
Короной головы накрыв.
«Ты - не орёл!», и отче Сергий,
Презрев и схиму, и клобук,
Ныряет в сласть... лампада меркнет,
И то, зачем он Петербург
покинул сколько лет незнамо,
Оставив там блестящий свет,
Полка бахромчатое знамя,
Дворцов гранёный силуэт,
Клико пузырчатую радость,
Мундира красный отворот,
И тихой матушки отраду:
Его письмо три раза в год.
«Ты не орёл!» и Гумберт Гумберт
(Вот уж и имечко, Бог мой),
Осознавая, что он умер.
Пижамный луб срывает свой.
Чтоб обнажить, как тело липы,
Всё, что впитать готов он влёт:
И прелесть пошлую Лолиты,
И цену страшную её.
И сколько, сколько, сколько, с-к-о-ль-ко
Под это «Да, ты не орёл!»
Ныряли в общежитий койки,
Несытый напружинив ствол!
Вот в
этом месте бац - граница,
Шлагбаум, полосатый столб,
… Считаем: всё мне только снится…
Солдатик, крикни: «Кто там? Стой!»
Любезный, ты сначала в воздух,
Но только, братец, не в меня!
Давай, стреляй, пока не поздно,
Мне не сдержать стихоконя!
Попрёт, скакнёт в страну чужую,
Без виз и красных паспортов,
И буду я там тихо жулить,
Чтоб не остаться без порток…
***
Бадминтонистки
те уж бабки,
Скорее живы, чем мертвы.
Болеют, мужу ставят банки,
Живой он если, как и вы,
кто текст читает на экране,
На светло-сером полотне.
Не бойтесь, он вас не поранит,
Поранил он лишь сердце мне.
Волан летает над Москвою,
С опушкой белой полушар,
А мне не знать теперь покоя,
Да тем и память хороша…
Рекомендуется использовать "Яндекс-Карты"
От Рождественки до
Трубной
Путь под гору и нетрудный,
А обратно – дохлый номер:
Икры ног противно ноют,
Сердце скачет в темпе presto
Но не помер… если честно.
Чуть вперёд к Надюше Крупской,
Полу-польке, полу-русской,
Тут и Сретенка-мамаша
Мне рукой стыдливо машет.
«Извини, чуток нетрезва!
Ты зайди уж, не побрезгуй.
Ты мои же рёбра знаешь:
Пушкарёв, Просвирин, Даев,
Ащеулов и Последний.
Сколько ты по мне поездил,
Походил, давя штиблетом,
Мой асфальт зимой и летом.
Вместе с людом суетливым,
Радостным и несчастливым.
Ты ведь был тогда моложе,
Твёрдоскулым, толстокожим,
Выше носом, легче телом,
Мало думал, много делал,
И почти не ныли злые
Мысли о судьбе России,
Жил, страстей не сортируя,
Заплывал за кромку буя,
Выбирал с извивом тропку…
Ты ж в гостях!
Поднимем стопку:
За Москву, за новый Китеж,
Что в озёрах вечно ищешь,
За беспутный этот город,
За его колючий норов.
За московский винный воздух,
За поток напрасный слёзный
Тех, кому она не верит,
Но всосёт и завладеет…»
От Тургеневской до Чистых,
Пять минут, но если быстро.
Там свои воспоминанья,
Там своё к себе поманит:
Харитоний и Фурманный…
Кто-то встретит, будешь пьяным
От имён московских улиц,
От зрачков весенних лужиц,
От уюта переулков,
От удара сердца гулких…
Скажите мне, зачем,
зачем,
Пространство полня вязким звуком,
Солирует виолончель
Скребницею простого уха?
Зачем вот тот седой старик,
По струнам шаря шустрой пястью,
Людей собравшихся томит
И в сон ввергает их отчасти?
Зачем – зажат в сухую горсть -
Смычок снуёт виолончельный?
Ведь каждый здесь - случайный гость
Унылой трапезы вечерней.
Колки подвёрнуты зачем?
К чему настройки гул утробный?
Не селит дух беднягу-чернь
Среди среды высокопробной.
Тут, правда, есть ещё рояль -
Бык племенной консерваторий,
Играет втору он, а жаль,
Ты посолируй, парень, что ли!
Как, чёрт, раздольна и звонка
Рояльных звуков гулких россыпь!
В ней отсвет конского зрачка,
Грозы июньской молний отсвет.
Ему б объять тут всё, но нет!
Лоснится бок его напрасно,
Он - только аккомпанемент
Виолончели, девки страстной.
Сгибаясь, тихо семенят
К дверям входным, кто побойчее,
Тут корм дают не в их коня,
Как вязок звук виолончели.
Встаёт старик и все встают,
Поклон под шлёпанье ладоней,
Тут корм не их коня дают,
Иной овёс жуют их кони.
Мобильных трели полнят зал,
Набор из звуков незатейлив,
Тут вряд ли встретятся Казальс,
Бетховен, Дворжак, Габриели…
Поспи в футляре, госпожа,
Расслабь натруженную деку,
Не оценил твой труд, а жаль,
Народ компьютерного века.
Где евреи – там и водка:
Тосты, крики, пей до дна!
Водка, где евреи? Вот как?
Ух, до этого не знал.
Где якуты – там и чача:
Гомарджоба, шашлыки,
«Что пять тыщь? Бери без сдачи!»
Ну и новость, мужики!
Где таджики – там и виски:
Малт и блендед, трубка, клуб,
Канапе на зубочистке,
Врёшь, хотя на вид неглуп.
Где грузины – там и пиво:
Рулька, вобла, чипсы, ёрш,
Пьёшь помногу, ходишь криво,
Вот на вид неглуп, а врёшь!
Где чеченцы – там и бренди:
Крепость, выдержка, букет.
Вот про них – уж точно бредни!
В жисть я не поверю, нет!
А где русские - томатный
Сок, вода, зелёный чай.
Квас, дискуссия без мата,
В это - верю, так и знай!
Как любим искать мы играющих нами
Людей, сверхлюдей, кукловодов, господ,
Себя же с обидчиво числим рабами
Отходом отхода, плодящим отход.
Как любим врагов находить мы повсюду,
Коварных, заточенных только на нас,
Нас учащих подлости, сраму и блуду
Невинных, доселе безвредных как квас.
Как любим мы тех не любить исступлённо,
Кто нами помечен в разделе «не те»,
Любовно лепить ярлыки и жетоны
Во всей горделивой своей простоте.
Как любим себя не беречь словно ветошь,
Как будто другую нам жизнь кто-то даст,
Подумать немного, прикинуть, да где уж:
Нам надо побольше, вот тут и сей час!
Так вечно имеем мы то, что имеем:
Чего – слишком мало, чего – чересчур.
Стоят наши печки, на них мы – Емели
Сидим в ожидании ласковых щук.
Без
умолку лаял кобель,
Тряся неопрятною шубой,
Наверное, нёс похабель
Напористо, звонко и грубо.
Но лай тот, похожий на визг,
Мог быть истолкован иначе?
Не ведаю, я – не лингвист,
Знаток диалектов собачьих.
Тут вспомнилась Индия мне,
Под русским стоящему снегом,
Что живность от блох до коней
Когда-то была человеком.
Внушал мне такой постулат
Очкастый, задумчивый лектор:
«Ты, брат, был веков сто назад
Собачьей породы субъектом».
И, слушая пёсий концерт,
Мне так побрехать захотелось
Про рост продовольственных цен,
Про всё захватившую серость,
Про жизнь, что скользнула как мышь,
В чужую холодную норку,
Про то, как доверчиво мы
Глодаем бесплатную корку.
Но пёсик замолк, знать устал,
Пролез под калитку и сгинул,
Их много в окрестных местах -
Заборов модели единой.
А вдруг то гремел Цицерон
В расшитой орнаментом тоге?
Но были лишь снег, я и он
На зимней неровной дороге.
И ветер с Атлантики дул
Противный как тёплое пиво,
Как мало в собачьем году
Мгновений отчасти счастливых.
У матросов нет вопросов,
У поэтов нет ответов,
У природы нет отбросов
Осенью, зимой и летом.
Всё, что мирно спит на свалке
Ночью, в полдень или утром,
На газоне, на асфальте
Пригодится ведь кому-то,
Испуская смрад, что «вонью»
По простому кличут люди,
(Если кто-то его тронет)
Это что-то проком будет.
Станет пищей для микробов,
Сносной снедью тараканам,
Дозой, рационом, пробой
Поздно, вовремя иль рано
До молекул расщепится,
ДНК двойной спирали
То, что рыбой было, пиццей,
(Но до атомов едва ли).
Ждать ответов от поэтов –
Нет занятия глупее,
Может, правда, некто где-то
Подоить козла сумеет
И матросов озадачить ,
Перепутав стаксель с реей,
Дай-то Бог ему удачи
И матросов подобрее.
Нас месили, всё месили,
Скатывали в тесто,
А месили нас в России.
Есть такое место,
Там, поверх ремня Земного,
Распластав, как тушу,
Поместил Господь так много
Вод, небес и суши!
Посмотри… Где сердце бьётся
Там, на карте, слева -
Город, что «Москвой» зовётся,
Усадил на древо
Улиц с гнёздами-домами
Нас, галчат галдящих,
Разуменье дав и память
О навеки спящих.
Подросли - не метр с кепкой,
И не два с вершками -
Мы, отцов нешумных слепки,
Кто, пройдя сквозь пламя
От июня и до мая,
Смерти вкус изведав,
Отплатили Богу нами
За России беды.
В невеликую кучонку
Сбились в день погожий,
Очень разные, но в чём-то
Были так похожи!
Сизый китель, запах пота.
В школу после гриппа.
И кому-то и чего-то
Ты кричишь до хрипа.
И с мальчишеским подвизгом:
Визбор, Окуджава.
Кто? Не помню, снова Визбор,
Тьма вокруг лежала.
И костёр опалом тлеет,
И тушёнки запах,
А восток уже светлеет,
И светлеет запад.
И всего так будет много!
Кроме смерти. В жизни.
Нам бы не прогневать Бога,
Только как, скажите?
Обижаю, обижаюсь,
Озлобляюсь, маюсь, каюсь,
Недомолвками питаюсь.
Эту тяжесть - и с себя...
Как от ящерицы хвостик
Остаётся в чьей-то горсти,
Так и тяготы отбросить,
Только видно – не судьба…
Но ведь надо научиться,
Как-то жить подбитой птицей,
Может в церкви помолиться?
Лики, ладан, свет икон…
Там велят понять, смириться,
С кем-то слиться, извиниться,
Слёз солёных не стыдиться,
Мне б поплакать, да о ком?
Надо, надо что-то делать!
На полу рассыпать мелочь,
Расцветить на стенах серость
Вышвырнуть из дома хлам.
С петель дверь сорвать рывками,
Взрывом раскидать фундамент,
И поставить свечки в храме
Маме, папе, всем, кто Там.
2015 год
Посвящается V.V
Как-то странно, мелко как-то,
Вроде помирились…
Но "забанен" тихий автор,
Незлобивый лирик.
Как домашний пёс небитый
Он подставил брюхо,
Горло мятое под бритву,
Рот под оплеуху.
Запах крови виртуальной,
Каплющей из вены,
Глупый выигрыш моральный,
С проигрышем веры.
Бог с ним, с текстом, «бредом» этим,
Поводом вчерашним,
Всё бывает на планете,
Под названьем «Russia».
Примечание: для заинтересовавшихся
http://www.stihi.in.ua/avtor.php?author=49840&poem=250762
Как безобразна плоть, разъятая ножом
Ошмётки крови блёклой, сухожилий желть,
Костей разъём остроугольный белый,
С замазкой мозга костного внутри.
Но в блюдо если собраны умело,
С приправой - похотью ноздрей и языка…
Они дают тебе и сытость, и усладу,
И ощущение того, что эта плоть
В твою влилась каким-то ладом Божьим.
Поэтому, мой друг, не расчленяй
Ты сущности: коварен
Анализа пристрастного соблазн.
Нам ум холодный пылкости замена,
Но он в любви подводит неизменно.
Мистер Джонсон носит в руке портфель,
Переваливаясь как утка.
Он бубнит под нос: никому не верь,
А еще ненавидит шутки.
………………………………………….
Мистер Джонсон службу несет в метро,
Где платформа и поезд скорый.
У него подпорченное нутро
И врожденный синдром вахтера.
© Вася Курочкин
http://www.stihi.ru/2017/06/16/4539
Есть
на свете товарищ Трамп,
И по слухам он - чей-то дядя,
Кормит парнокопытных лам,
В костромском живя зоосаде.
Есть у Трампа и клетка там,
Приспособленная под жилище,
Клетка с надписью «Дональд Трамп.
Род приматов и самку ищет».
И помельче: «Его кормить
Разрешается незамужним,
Можно даже слегка помыть,
Если честно – то даже нужно».
Ночь проходит, петух поёт,
Тоже дядя какой-то птички,
Он в вольере своём живёт,
Топчет кур, чтоб несли яички.
Дональд, самку найдёт, когда
Переедет в Заволжье к самке,
Только с самками вот беда:
Кто понравится - сплошь все хамки!
Что ж такой за приматов род -
Только лам кормить комбикормом?
Может сделать наоборот:
Чтоб кормили людей попкорном.
Зябковато-то будет зимой
В клетке Трампу сидеть железной,
Уезжай-ка, друг Трамп, домой,
Ты и душ примешь там, болезный.
Над Костромою целуются зори:
Поздно темнеет, светлеет пол-третьего,
Лето - как мачеха нищая - злое,
Лето короткое как междометие.
Дождь полирует округлые крыши
Скромных машин верхневолжской провинции,
Ветры сердито из Арктики дышат
Будто водители в трубку полиции.
Лето ударов расчётливых в спину,
Лето подарков без радости принятых,
Лето, которого ты половину
Прожил без лета погожего признаков.
Лето пустынных прибрежностей Волги,
Лето ветровок, сапог и рейтузиков,
С грустью надетых всерьёз и надолго
Бабками на копошащихся пупсиков.
Зори целуются над Костромою,
Светлой метафорой Севера русского,
Дождик отмыл мне стекло ветровое,
Солнце мелькнуло, и что же тут грустного?
Всё, что делается с пафосом...
В ощущеньях пахнет пакостью,
Так уж в жизни получается:
Грудь так просто не вздымается.
Извергает горлом-раструбом
Он, стоящий по-над паствою:
Откровения банальные,
Что в забытых книгах найдены,
И заумные, заёмные
Мысли - словно подпол - тёмные.
Понимай, народ, как нравится:
Шоу ведь недаром ставится,
Покупай билет со скидкою,
С бонусом – похлёбкой жидкою.
На галёрке все поместятся,
Если стоя, да на лестнице,
Трубы в уши бьют таранами
И с похлёбки будем пьяными.
Будем есть её мы склизкую
Как собаки по-над мискою
И
вилять хвостом, как парусом,
Всё с таким же страстным пафосом.
И неглуп он с виду, вроде бы
Тот, стоящий по-над родиной,
Неужели твёрдою лептою
Оплатил он плошку с репою
ту, с восторгом ему поданой
Сворой с виду верноподданной.
Всё, что с пафосом мастырится,
В результате и потырится,
Тише ж нет квартета струнного?
Будь как он: сойдёшь за умного.
Ночь тиха обманка, сны по ней летают,
Что судьба с утра пошлёт, она одна и знает,
Конь заржёт тихонько, братец твой каурый,
Даст-то Бог: не встретишься ты завтра с пулей-дурой.
Припев:
Дон, Кубань да Терек,
Бьёт волна о берег,
Чуток сон у казака,
Не буди его река…
Казаку на свете ох, как мало нужно:
Братка–конь, сестрёнка-шашка, да с удачей дружба
Есаул не вредный, чтобы дома ждали,
Да казачки взгляд шальной, ну тот, что с ног повалит.
Припев:
Лодка, вёсла, сети,
Тоня на примете,
Ты не бей, сазан, хвостом,
Не тревожь казачий сон…
Береги, казаче, жизнь – тебе подарок Божий,
Образок, что мать дала, он, говорят, поможет,
Да судьба как карта - всё рубашкой кверху.
Может слава да почёт, а может – свет померкнет…
Припев:
Строй, присяга, знамя,
Родина за нами!
Не греми грозой салют,
Мало их, для сна минут …
Посвящается Анне Ахматовой
О, этот профиль, нос с горбинкой,
Дитя достатка и степей,
Ты дожила до серединки
Лихого века и испей
Хулы от тех, кого забудут,
Лишь только весть о смерти их
В ведре окажется под грудой
Очисток, банок жестяных.
Тебе грехов понаписали
Из тех, что смертный носят вкус:
Не восхвалён товарищ Сталин,
ВКПб любимой курс.
И эта барынька взбесилась,
Нас вовлекая в будуар,
А кто она, скажи на милость, -
Жужжащий о любви комар?
Да ладно о любви, а то ведь
Всё с эротическим душком,
Кому мадам Горенко вторит,
И вот куда глядел обком?
***
Задумал Господь умножение странно:
Хоть сто триллионов на ноль – будет ноль…
Истлели с концами и Сталин, и Жданов,
Но вечно живёт сероглазый король.
Есть у нас поэт усталый
С зачехлённою гитарой.
Бродит он по семинарам
Тренькая, не зная нот
Про соседей-нуворишей,
Про пижаму дяди Гриши,
Про теперешних и бывших,
Кто в фантазиях живёт.
Воет старый пёс в подвале,
Воет, в душу льёт тоску,
А соседи Глеб и Валя
Собираются в Москву.
Оба – парни непростые,
А особенно весной,
Вот сейчас они простыли,
В койке лечатся одной.
Задыхаются от вони,
Лобызаясь в темноте,
Это слесарь дядя Лёня
Жарит гренки на плите.
Он с расстёгнутой ширинкой,
Левая висит рука,
Прошлым летом шлифмашинка
Наказала мужика.
Не ругает он «болгарку»
И российский наш бардак,
«Просто было очень жарко,
Диск не затянул, балда...»,
Да и выпито неслабо
Было, ну, а как поддам,
Мне тогда любая баба –
Представляется - мадам!
У мадам свои проблемы:
Муж – дурак, любовник – хам,
Зять решил сходить налево,
Ну, не жизнь – сплошной бедлам!
Нет во Франции учёных,
Кто бы без обиняков
Объяснил ей, что крещёный
Мир - собранье дураков.
А в России к той идее
Приплетут и мусульман,
Кришнаитов, иудеев,
Атеистов и цыган.
Кот в гарсонке просит мышку
Выпить с ним на брудершафт,
Хоть несвежая манишка,
Но! Цилиндр на ушах.
У усатого пижона
Есть таинственный расчёт:
То ль позвать кокетку в жёны,
То ль отправить сразу в рот.
Постарела помидорка,
Вянет стройный огурец,
И никто не крикнет «Горько!»,
Если пара наконец
Будет смешана в экстазе
Овощного ассорти,
Перчик слдадкий вякнет разве,
Да свеколка сложит стих.
Этот стих как завещанье
Перед тем как кануть в рот,
Нашептала мне в отчаянии
Поэтесса- корнеплод,
Вы её простите люди
За размер корявый, штамп,
Ведь от Саши не убудет,
Да и я – не Мандельштам…
Плачет в снежном крошеве
Ручейками март
Как детёныш брошенный,
Потерявший мать.
Трёх оттенков серого
За окошком – сад,
Подметает дерево
Веткой небеса.
Голою, безлистою,
Месяцу подстать,
Да и небо чистое…
Что тут подметать?
Прыгнет март - малышечка
В Божью колыбель,
Больше плач не слышится:
На дворе – апрель.
Надвое поделенный
Овном и Тельцом
Он подкрасит дерева
Серое лицо
Зеленью несмелою
Как служанки стук,
И забудешь белую
Колкость зимних стуж.
Богу как захочется, -
Так и будет. Пусть.
Не весною кончится
Твой по жизни путь.
Горит звезда в окошке мутном,
Салюта мелочи под стать,
Так жадно хочется о мудром
Подумать или почитать.
О чьей-то пережитой жизни,
Минутой каждой бившей в цель,
О тихой жалости к отчизне,
Который нужен ты как цепь
Нужна рабочему-трудяге,
Собачке-лайке ездовой,
И кружке погнутой при фляге
С водой, условно питьевой.
Вливай, как пьянь похмельным утром
В утробу буквенный рассол,
Предназначавшийся кому-то
С надеждой робкой, что не сор,
А новый «Гамлет», но короткий,
Без подлых всех его родных
Написан был на оборотке
Каких-то старых накладных.
Упал
олень на траву,
Внезапно, как и не жил,
Унижен и затравлен
Он ради плоти нежной.
Хлопочет гончих стая,
Солёный запах крови,
Никто жалеть не станет
Творца,
быть может, кроме.
Хоть медленно, хоть быстро
Беги леском зелёным,
Не остановишь выстрел
Оленьим тихим стоном.
Потоки лимфы с кровью
Текли, вскипая, в жилах,
Да ружья чай, не с дробью
У егерей служивых.
Один… банальный случай
Написано в соавторстве со Светланой Амбер-Гречко
Одинокий фонарь как лампада
Над воротами храма в Селище,
Разностилье крестов за оградой,
Там, где дьявол поживы не ищет.
Но откуда вдова молодая
На постылого мужа могилке
В грешных мыслях по скверу гуляет,
К франту с тростью прильнувши так пылко!
Мглистый призрак в травинках и листьях
Растворился дымком, как и не был,
Вмиг избавив погосты от мистик,
Он оставил лишь светлое небо.
Засыпает река под горою,
Натянув одеяло туманов,
Зябнут яблони с влажной корою,
Как тепла в этом августе мало…
Мы крадёмся меж близких заборов,
Там, где джипы разъедутся вряд ли,
Яблок сумку как маленький бонус
Мы собрали под дождика капли.
Хлебным духом овеял Спас третий,
Лес притихший, чуть тронутый прелью,
И зелёные яблоки эти
Словно бусинки на ожерелье,
Что дарил Александр Антонине,
От любви задыхаясь нежданной,
Зреет красный салют на рябине.
Храм. Лампада, за Волгой туманы…
Ничего нет проще смерти,
Было что-то. Нет. И - нуль.
Это - вне Господней сметы -
То, куда уходит пульс.
Гаснет камелёк дисплея,
Синусоиду спрямив,
Может кто-то и сумеет,
Чуть продолжить этот миг.
У распластанного навзничь
Две ладони давят грудь,
Белый кафель, честный навык,
И зрачков недвижных муть.
Пот сотрёт со лба
дежурный,
«Время кто-то записал?»,
Телефон звонком бравурным
Потревожит небеса
Те, куда дорогой ветра,
Не крича и не спеша,
Улетела птицей с ветви
Чья-то частная душа…
Посвящается Галине Божковой,
секретарю костромского Клуба поэтов в день её юбилея.
Вечерний сумрак, миска с кормом, два плаката,
Собака, лестница, ведущая наверх,
Сидит за столиком, где вечных три салата,
Народ, творящий свой словесный фейерверк.
И кто привёл тебя сюда рукою властной,
И кто тебе без ласки показной сказал?
«Не разувайся! Проходи и, кстати, здравствуй»,
Но средь «своих» ты, сходу вклинясь в их базар.
И сразу чувствуешь, что ты – не Мармеладов,
И есть тебе «куда пойти» хоть на часок,
И выбрать можешь ты из вечных трёх салатов
Тот, где - тебя предупредили: «есть чеснок».
Вбирая с жадностью сухой кухонной губки
Чужих творений влагу, вымыслов росу,
Ты слышишь клацанье затвора в караулке:
Вот он божковский неподкупный строгий суд!
И средь времён непотоплямо сквалыжных
(А были ли вообще другие времена?)
Ты вспоминаешь слово русское «подвижник»
И понимаешь сердцем – это ведь Она.
И как бы ни было на свете этом гадко,
В свой глубиной двора сокрытый тёплый дом
Ты собирай команду по субботам, Галка!
На три твоих салата вечных, мы придём.
�
Сегодня вот что-то не в моде,
А завтра - обложечный хит.
Ведь мода приходит, уходит,
А случай и блуден, и хитр.
Я еду в метро, а у девок,
На джинсах сплошное дырьё.
А то у шалавы нет денег,
Иль драли собаки её.
Но вспомнил: а были же
хиппи,
Мне было... лет двадцать тогда.
Вернулось… как Аллочка в клипе,
Ботоксом свежа, молода.
И нет меж зубов этой щели,
И нет хрипотцы этой. Блеск!
И нету того, что мы пели,
Под чай и нарезанный кекс.
Но мы-то не Аллу просили
У Господа, рыжую, ту!
Мы молодость злую России
Просили, её простоту.
Виденьем на шосткинской плёнке,
Простым миражом из слюды,
На кухонной ветхой клеёнке
Пятном от вчерашней еды…
Зина:
- Бабушка, а бабушка,
Испеки оладушка,
Я с тобой и с дедою
Сяду пообедаю.
Бабушка:
- Так… оладьи эти я
Испеку на третее.
Но сначала деточка:
Супчик и котлеточка.
Ой, а слушай, Зиночка,
Может сделать сырнички?
Творог в холодильнике,
Он как раз для сырников!
Может он испортиться,
А мне так не хочется!
Будешь есть их, девочка?
Ну и где ж твой дедушка?
Разыщи-ка деда, Зин,
Пусть сгоняет в магазин,
Купит бородинского
И сырочку минского.
Нет, скажи: «Домой ступай,
Дорогой не покупай!
Ты помыла рученьки?
Что ж у нас за внученька!
Так, садимся все за стол,
Дед, а ты куда пошёл?
Только сели, ты чего?
Глянь, ему приспичило!
Ешь, Зинуля, с хлебушком,
Фокусник твой дедушка!
Ходит с кислой миною,
Поиграл бы с Зиною.
Всё газетки, Интернет,
Будто дел на даче нет!
Как же – интеллектуал,
Взял, да грядки бы вскопал.
Что, тебе не нравится?
Мне со всем не справиться.
У меня не три руки!
Этим - только шашлыки,
Сбыли девку – и о’кей,
Нужен мне такой хоккей?
А считаемся - семья…
Как устала с вами я!
Обращается к Зине:
Ты поела, птиченька?
Ну-ка вытрем личико,
Вымоем тарелочку,
И в кроватку девочку.
Зина:
- На качельки можно я?
Бабушка:
- Только осторожнее!
Дед, и ты туда сходи,
За ребёнком последи.
Сам не сверзнись, каскадёр,
Ох, и дед у нас мудёр!
Как же славно было б, Зин
Жить на свете без мужчин…
Кто бы деток делал??? Дед,
Это - твой "политпросвет"?
Полушёпотом:
Вот, когда в башку – моча,
Лучше б кто-то помолчал.
От автора:
Зина пообедала,
На качели сбегала,
Села, ножки свесила,
Как на даче весело!
Зина:
- Дедушка, а дедушка
Одолжи мне денежку,
Папочке и мамочке
Я куплю подарочки.
Дед:
- Что на ушко шёпотом?
Ах, секретик? Попа ты!
Ой, у нас соплей поток!
Где тут спрятался платок?
Что же – носик вытерем -
Купим мы родителям?
Батьке - «Мазду пятую»
И в кредит не взятую?
А маманьке - соболя?
Чёрного… особого?
Зина:
- Деда, ты как глупенький!
Мамочке я туфельки
Подарю, а папочке
Подарю я тапочки.
Будет в туфлях мамочка
Без хвоста русалочкой,
Ну а тапки папке… чтоб….
В бутсах не ходил, как жлоб!
Ну а что я? Ничего!
Мама так зовёт его.
Дед:
- Есть тебе в кого пойти…
Ой, задумался, прости.
Свой вопрос, сударыня,
Задаю не даром я
Дед твой, хоть и не Гобсек,
Но небедный человек.
У меня имение,
Соток шесть не менее,
Кое-что на карточке
(Чур, не скажем бабушке!)
Раньше, правда, пожирней
Было кое-что на ней.
Но поменьше нонеча,
Чем у Абрамовича…
Одолжить могу монет,
Только толку в этом нет.
Дед размышляет:
У тебя же, внученька,
Глазки есть и рученьки,
А у деда, кисочка, -
Краски есть и кисточки.
И вот, если нам, Зинон,
Сделать в стиле «импрессьон»,
Кое что про кой-кого
Лучше Мунка самого,
То получится - потряс!
Коли не догонят нас…
Нарисуй-ка, тётя Зин,
Нам на всех портрет один!
Дед, заглядывая в рисунок:
… Папа. Мама в мантии...
Ну-ка, повнимательней!
Руки, словно, хоботы,
Значит, снова пробуй ты!
Сразу к бабе, ябеда,
Щас подправим, не беда!
Ой, ну как мне нравится
Зина раскрасавица!
Это - Дед Мороз, вот как?
Дед, по себя:
- Ну ты, деда, и му…чудак!
Ты вот ЭТО, лапочка,
Ох, какая шапочка
На тебе с помпончиком.
Дед, мечтательно:
- Чаю бы с лимончиком…
Елочка зелёная,
Кто же там с короною?
Света с тётей Танею?
Так! Сейчас внимание!
Бабушку рисуем мы,
Ох, как, Зин, рискуем мы…
Нарисуй брильянты ей,
Будет так приятно ей.
Дед? А надо деда что ль?
Ну раз надо, так изволь!
Дед, про себя:
Ух и дед, Ален Делон!
Я б такого выгнал вон.
Дед напевает:
... Лучше Шурки Шилова
Нарисую милого…
Дед спохватывается:
Шурка Шилов, кто такой?
Водит вот, как ты рукой,
Но у Шурки денег-то
Больше, чем у Рембранта.
Пишем «С Новым Годом!» здесь,
Всё! Ура! - Подарок есть!
Ленточкой завязывай,
Дед, вздыхая:
- Бабе не рассказывай,
Что болтал твой старый дед,
Будет, Зин, у нас секрет.
А расскажешь внучечка,
Будет деду взбучечка.
Будет не до смеха мне,
Всё, Зинуль… проехали!
Зина лезет на руки к деду:
Дед:
Кто хватает дедушку
За нос, что за девушка?
Или это грозный пупс
Взял на драку с дедом курс?
Мы пупсёнка милого
Щас нокаутируем!
Дед с досадой:
Сколько раз тебя просил?
Хулиганка, нету сил!
«Делай с дедом всё, что хошь,
Только ты очки не трожь!»
Вот опять две тысячи,
Надо тебя высечь, что ль!
Баба нас зовёт, отбой.
Как же хорошо с тобой,
Наш комочек доброты,
Будь такой подольше ты…
Зина:
- Деда, ты, как дитенька!
Ну-ка слёзки вытри-ка!
Ну, зачем ботинки им,
Папе с мамою моим?
Лучше я очки куплю,
Я ж тебя во как люблю!
Дед:
- Ты для красок тряпочку
Подаёшь мне лапочка!
Пусь, давай, слезай-ка с рук,
Это баба. Режет лук.
Ты жалей её, Зинуль,
Мы без бабки нашей – нуль…
Ну, теперь «Спокоечку»,
В ванную и в коечку.
Всё о’кейчик, гуленька,
Поцелуй дедуленьку!
Год «не очень» был, но, в общем,
Как всегда почти не ропщем.
Где-то складный, где-то скверный,
Год удачи эфемерной,
Год разлук, потерь и скорби,
Год находок в старой торбе:
Неожиданных, забавных
Как экспромты пьющих бардов.
Новый год хохлатой птицей
Прилетает порезвиться
Над страной, покрытой снегом,
С разноцветным зимним небом.
Всё мы примем, что он даст нам:
Лишь бы нам остаться братством
Тех, кто вымыслы рождает,
(И над ними же рыдает),
Кто со строк сдувает пенки,
Кто творит не за копейки,
А за лайки, "рецы", баллы
И другой прибыток малый.
Всем, друзья – великих целей,
Чтобы хвори не задели,
Чтобы нытики - не ныли,
Чтобы критики - не били,
В текстах чтоб - поменьше мата,
И не «банил» модератор,
Чтоб шампанским беды смыло,
И «пучком» всё в жизни было,
Жизнь, она не так плоха,
С Новым годом Петуха!
Памяти Джипа, скончавшегося на моих руках весной 2015 г.
Дай, Джип, на счастье, папке, что ль,
Переднюю шальную лапу,
Ох, мать твою, какую боль
Ты причинил невольным цапом.
Подлец, какой же ты подлец,
Гляди, подлец, вон кровь на коже!
Ведь ты, подлец, не знал подъезд,
Помойку, свалку, двор и кошек,
Что дарят счастье не таким,
Сидящим в комнатном комфорте,
А драным мачо крышевым,
Доставшим двор гнусавым форте.
А ты за деньги куплен, друг
- Я помню в Ховрино квартиру -
Ты сразу прыгнул мне на грудь
И по плечам прошёлся с миром.
Как, Джип, прекрасен, чтоб ты знал,
Шотландской шерсти вид и запах,
Когда ты тянешь ото сна
Свои четыре ветви-лапы.
Лизал как ты сухую шерсть
Котяра на ковчеге Ноя,
Кто был он? Абиссинец, перс,
Ангора, но как гнусно ноешь
Ты по утрам, когда не сыт,
Когда ещё я сплю не крепко,
Встаю, ведь корма просит сын,
А сын бывает сыт так редко…
Потрись на счастье об меня
Живи, Джипяра, сколько сможешь,
Прости, сынок, когда браня,
Я не ценю твою пригожесть.
Сидит в полоску красота,
Лениво шевеля ушами,
Храни, судьба, храни кота!
Ведь жизнь не дрянь, пока он с нами.
.
Каждый жив как он умеет,
По прожитому - имеет,
Кто промеленное мелет,
Кто просеянное сеет,
Удивляясь, что не зреет
Колос на поле чужом.
Ну, а кто-то взял – и смеет
Бросить в топку, чем владеет,
Сумасшедшее содеет,
Наплевав на фарисеев,
Сможет сумерки рассеять
От костра, где был сожжён.
Вряд ли кто-нибудь спасётся:
Все умрём и даже Солнце,
Вглубь галактик унесётся,
Там на клочья разорвётся,
В пыль и кванты разотрётся,
Свет и плоть дыре отдав
Чёрной словно плат вдовицы,
Той, где может уместиться
Всё, что ночью нам приснится,
То что может днём явиться,
Так что следует смириться,
Жизнь приняв как Божий дар.
Летят неслышно мимо мочек дрябловатых
Седые волосы на сгорбленные плечи,
Иных уж нет из нас, погасли эти свечи -
Семей своих и наши горькие утраты.
Мы были кучкой в этом мире разобщённом,
Поживой луз стола вселенского бильярда,
Зажатых рамкой треугольной в месте старта
Игры неспешной между ангелом и чёртом.
А были ль вместе все, делились ли последним?
Излишним – да, другим не выпал жребий-случай.
Альтернативами свой интеллект не мучай:
Небытие сгребёт всех беспощадным бреднем…
Что может молодость? Да то, что знает старость:
Тобой подстеленной соломки жидкий ворох,
Мышей сомнения противный тихий шорох,
И горько-сладкий вкус того, что не досталось.
Две церкви в небе костромском
Ожившей грустной акварелью,
Опалены осенней прелью
И лета бабьего теплом.
Притормози, - ведь спуск там крут, -
Педаль ногой поджав несильно,
За всё про всё пяток минут,
Чтоб жизнь прочесть как титры фильма.
Из них минутку помолись
Кому-то там за облаками,
И благосклонно согласись,
Что ход судьбы свершён не нами.
Минуты две - стихи читай.
Свои, чужих сейчас не трогай,
Пусть в них не то, пусть в них не так,
Где надо мало – слишком много.
А на остаток тех минут
Проси поставить «Травиату».
Кусочек тот, где все поют,
Он слёз добыл в тебе когда-то.
Дома, река, машин поток,
И ты - его стальная капля,
Изогнут мост казачьей саблей,
И где-то там минут пяток.
Настало мгновенье без сил материться,
Предвидя позор безнадёжной борьбы,
Что будет недели и месяцы длиться,
И кончится рук опусканьем. Увы…
Ползёт рыжий
парень а может девица,
А может быть тёща, а может быть свёкр,
А может вдовец, да навстречу вдовице,
Чей муж под воздействием дуста полёг.
Судьба тараканья – плодить и плодиться,
Подобных себе всё рожать да рожать,
Ползёт по паркету пруссачка-девица,
А может уже – полноценная мать?
Не стоит, приятель, на тексты кривиться,
На те, где героем мужик-таракан!
А может быть там героиня – девица,
У коей кипит с тараканом роман.
А может у них новый Моцарт родится,
Напишет симфоний пяток, «Дон Жуан»,
И будет Сальери усатый молиться,
Подсыпав ему дихлофоса в стакан.
Ползёт по паркету задумчивый парень,
И вижу: ему всё, похоже, ново,
А может быть он – тараканий Гагарин?
И званье пока лишь «старлей» у него.
Кругом одни и те же лица,
Одни оттенки седины,
Одно и то же будет литься:
«О судьбах бедненькой страны»
Страны, где доллар лихо правит
Всем тем, что правиться даёт,
Где как-то там природу травят,
Попутно потравив народ.
Где под пятою олигархов
Руиной стал гигант - завод,
А выпускать бы мог, ведь, танки:
Хотя бы тысяч двадцать в год.
Где дух духовности развеян
Костлявым веером чужим,
Так пожинаем то, что сеем,
В души амбары заложив.
Как рок банальности всесилен,
Расхожих истин простота!
Любимый спорт седин России,
Где - только первые места,
Где нет ни серебра, ни бронзы,
Подсчёта нудного очков…
Лишь груди белые берёзы
В завядших бусах васильков.
Вокруг всё стало как-то зыбко
Как жизнь витков стальных пружин,
Вдаль уплыла по морю рыбка
Со стариком другим дружить.
Не в мой теперь дырявый невод
Она запрыгнет, трепеща,
Чтобы причуды бабки нервной
В реальность тихо воплощать.
Её дорога «трон-корыто,
с дырою вечною на дне»
Для женщин как всегда открыта,
И нет шлагбаума на ней.
Ты только требуй, требуй, требуй,
Идя в замашках до конца:
Сперва воды, за нею хлеба
И так дойдёшь и до дворца.
Да только тот ушат для стирки
На свалку, бабка, не носи,
Герметик есть - замазать дырки...
Не зря жил Пушкин на Руси!
Грязною
губкой, за утренний холод
вяло цепляясь, уйти обречён,
Снег позднемартовский смотрит на город,
Где деспотичным владыкой был он.
Так уходи! Дай воды разнотравью!
(Звонких призывов невольная фальшь)
Ведь в ноябре не хотели мы разве,
Чтоб ты накрыл нам постылый асфальт?
Не холоди ветер тёплый весенний,
Уж не тебе с ним шальным воевать!
Скоро он будет стакатто капели,
С острых сосулек на землю сдувать.
Вызовет слёзы и тут же осушит,
А соловьи о любви раззвонят,
В лес, нам бы в лес! Эту песню послушать,
Комнатный вязкий уют свой кляня.
Ну её заумь осенних софизмов!
Мудрость одна: «День прошёл – хорошо,
Жизнь полюби и не будь злее жизни!»
Ты посмотри-ка, а снег-то сошёл…
Кармином и золотом тлеет
По
склонам осенний костёр.
© Валерий Доронкин
Фейсбук, Год литературы 2015
Кармином
и золотом тлеет
Шумящий костёр из листвы.
О лете там кто-то жалеет,
Скажите, мадам, то не вы?
Зачем вам, мадам, это лето
С жарой, побеждающей дождь,
Что тихо шумел до рассвета,
И тихо скончался как вождь,
Ну тот, что забавно так шамкал,
В гирлянде латунных наград
Из тупоугольных пентаклей,
Что скопом себе он собрал.
Не плачьте: и осень не вечна,
Листва облетит, но не вся,
На тополе эти сердечки
Ещё до зимы повисят.
А дальше по белому снегу
Вам есть прогулять что, мадам!
В нём парком морозным побегать,
Фактуру ровесницам дав:
- Гляди ты: ну прямь - молодая!
Видать, ни детей, ни хлопот.
Да, я её вроде как знаю:
На Дебре, на Нижней живёт
- Да не, не на Дебре, в Заволжье,
Видала там в «Доме еды»,
- Ох, в «Доме» продукты дороже!
- По слухам: живёт с молодым…
- А что там: за деньги - и с нами:
Такой воспитали народ,
- Так, бабы, трындеть перестали!
Пойдёмте, крепчает мороз.
Услышала краем… Никита,
Считай что не внук, но почти.
Эх, надо не так бы открыто,
Весь город уж знает поди.
И мать распускает всё слухи,
Про похоть и корысть мою,
И эти из парка старухи
Меня осуждают, змею.
Не стоит, мадам, волноваться:
Прабабкина турка вас ждёт,
А кофе? Лишь только Лавацца!
Другой? Да пусть плебс его пьёт!
Варите Лаваццу, варите,
Ведь в этом вы знаете толк,
И галстук купите Никите,
А может быть шейный платок?
Я сполна хочу умыться волосами,
Что так щедро рассыпаешь по лицу.
Это наш с тобой ночной последний саммит,
Наш нестрашный, но такой нелепый суд?
Я хочу себя отдать как воздух влагу
Отдаёт задаром хлебу на полях,
Как солдат врагу протягивает флягу,
Если тот в плену от слабости обмяк.
Я хочу разжать рывком тот сладкий обруч,
Что моё дыханье невзначай сковал,
Я хочу забыть химическую горечь,
Пропитавшую жестокие слова,
Те, что походя творят разрыв аорты,
Барабанных перепонок гулкий взрыв,
Акварельно-нежный слой надежды к чёрту
С полотна судьбы моей брезгливо смыв.
Небо ранят самолётов наших крылья,
И течёт прозрачной кровью дождь косой,
Неужели остаётся только былью
Этот наш такой как в детстве сладкий сон.
Смотрю канал про зверью смерть и рыбью,
Хотя лососей весом в килограмм,
Там отпускают в тронутую зыбью
Седую воду, нормы не набрав.
Баран наивный, занятый прогулкой,
Бредёт в тумане лёгком, ладит - вверх,
Не знает зверь: вот миг и выстрел гулкий
Его шальную жизнь прервёт навек.
А может смерть случиться и не сразу:
Проснётся в нём инстинкт поводыря,
И с полчаса бараний будет разум
В себя вбирать остатки бытия.
Пройдёт с полсотни метров как-то боком,
Оставив кровь из лёгких на скале,
Как мы он создан был когда-то Богом,
Но без винтовки с мушкой на стволе.
Как любопытно слушать арготизмы:
«Облов, облава, добыт призовой»,
Они ж не злые, алчные «по жизни»,
Им просто нужен ты как неживой.
Стоит мужик- охотник в камуфляже
Он симпатичен, хмур, пока трофей
У ног его – поверженный - не ляжет,
Разгладив складку ту, что меж бровей.
Прости, дружок, здесь личного ни грамма,
Да я и сам-то кое в чём – баран.
Вот заказали чучело барана,
Мне ж хватит пары фоток в Instagram.
Никто не пишет что-то мне на сайт
рецензий,
Нет, я не в смысле типа «творческих претензий»,
Ведь лишний труд: ты на чужое глазом пялься,
Да что-то умное высасывай из пальца.
А вот на что мне ваш букет шипастый мнений?
Никто ж не скажет, брат, а ты ведь - просто гений!
Или хотя бы, ты, мужик - наш новый Бродский,
Ну если выпивши не в меру, ну да Бог с ним…
Ведь, братцы, главное на этом мундиале -
С самим собой сыграть в решающем финале
В туманном Гамбурге по тамошнему счёту
Послав сомнения свои и прочих к чёрту,
И призом будут не медали, званья, кубки,
А твой шлепок по ляжкам неприлично гулкий,
И хриплый крик с аранжировкой русским матом,
Тот крик, что Пушкиным был выпален когда-то
В пространство псковское, всего скорее ночью,
Притом по ляжкам хлопал он как сельский кочет:
«Какой
же ты, засранец, Пушкин, сукин сын!»
А ты впрягайся вновь, хоть нету больше сил…
В телегу старую, воняющую дёгтем,
Скребя до крови свой затылок ломким ногтем.
Хомут ободранный, шершавые оглобли,
Ноябрь дождливый, седоки твои продрогли,
Но тронул, вроде, в колее сперва поёрзав,
А седоки твои уже совсем замёрзли
И просят чаю, хоть расчёт их был на зелье,
А с ним изжогу немудреного веселья.
По глине скользкой тянешь, тянешь колымагу,
Куда-то вдаль, дисплей марая и бумагу
Тобой придуманным, тяжёлым словно гиря,
Но было всё уже написано другими
давным-давно, в других краях и явно лучше,
Но тянешь ты, а вдруг, а вдруг счастливый случай….
Да, хлопал я себя раз пять по ляжкам жёстким,
Раз пять… не больше, вроде с криком, ну да Бог с ним,
Да так целее будут ляжки и ладони,
Какой же шрифт для текста выбрать? Йес! Бодони!
Русская рулетка,
Палец на курке,
И стреляешь метко
В жилку на виске.
Иль стволом под нёбо:
Суицидный шарм,
Промахнись попробуй,
Коли выпал шанс.
Может, просто щёлкнет,
В пустоту боёк?
Не замажет чёлку
Кровяной поток.
Ну, а если бросить,
Просто отойти?
Ладно, будет проседь,
Что ж: как будто стиль.
Только с честью как же?
Не сейчас, потом.
Может и промажет
Под боёк патрон.
Тут не Баден-Баден
С зеленью стола,
Руж с нуаром рядом:
Под обрез ствола.
Рублик ставишь редко,
Сразу - всё добро.
Русская рулетка –
Вечное зеро.
Прости всех нас, Фазиль Абдулович, прости,
За мир Сандро, что был профукан как наследство
Подростка глупого, балованного с детства,
Что он со смехом щедро бросил из горсти.
Тот мир слепил ты из того, что глаз вобрал:
Волны сухумской с нахлобучкой белой пены,
Дымков печей на фоне неба над Чегемом,
Где раз по пять твой Колчерукий умирал.
В том мире пьяной изабеллы зрела кисть,
Тела форелей в тёмных пятнышках испуга,
Коня покорного потёртая подпруга,
И простодушная крестьянская корысть.
Иные смыслы нынче слова «Искандер»,
И смех иной: недобрый с лязгом пыльных траков,
Но не пойдёт тобой придуманное прахом,
Хоть полк друзей у Чика, ох как поредел!
Добро кулачное воспето не тобой,
Да мало что воспел ты – зверь породы странной:
Безделья роскошь и невинные обманы
Твоей Апсны, что не обласкана судьбой.
Теперь ты там - в стране бесчисленных пиров,
Ведешь беседы с Юрой, Васей и Булатом,
Ты был по крови им родным, весёлым братом,
Со странным голосом, скрипучим как перо.
Прости всех нас, Фазиль Абдулович, простых
Чего-то пишущих: чуть лучше и чуть хуже
Уходит Мастер в ту таинственную стужу,
Нам - оставаться в тихих комнатах пустых.
Анна, курсистка, бестужевка, милый дружок,
Что вы киваете так отрешённо и гордо?
Видимо, вечером снова в марксистский
кружок,
В платьице жертвенно-строгом,под самое
горло?
…………………………………………………
Может быть, если бы вовремя уговорил,
Мне бы спасибо сказал Государь Император.
©
Дмитрий Быков
Галя, зачем на собрание вечером вы
Бодро шагаете, чтоб погромить там троцкистов?
Мы бы сейчас побродили по паркам Москвы,
Съели пломбира грамм двести, а может быть триста.
Лиза, и что вы, мой друг, отреклись от отца?
Он же носил на руках вас, и не был шпионом.
Я бы сейчас проводил вас домой. До крыльца,
И поклонился ему жениховским стыдливым поклоном.
Вера, к чему вот вам серые портить глаза,
Вечером в кухне «сигналы» строча про соседа.
Он же про Сталина ведь ничего не сказал,
Только про очередь, где простоял до обеда.
Комнаты, правда, аж две на двоих у него,
Окна во двор, а у вас лишь одна угловая.
Лучше б мы с вами сходили, Веруша, в кино
Или во МХАТ, где сегодня «Любовь Яровая».
Альтернативы в истории – мусорный вздор,
Что сослагает с азартом наш ум недозрелый,
«Если», «кабы» … и краснеет во рту мухомор,
А так хотелось, чтоб рос маринованный белый...
Дождик тихонький слабенький
Дикий пляж поливает,
Эти хилые капельки
Там ведь кто-то считает?
Напряжённо, внимательно,
Как отличник очкастый,
На урок математики
По призванью попавший.
Тот, что тангенсы, синусы,
В логарифмы пакует.
Кто-то с плюсом и минусом
Здесь песок сортирует.
На частички, на малые
Терпеливым китайцем,
Затекают усталые
Сортировщика пальцы.
Ты на брёвнышке сыреньком,
Размышляешь о главном,
Несъедобен как сырники
На плакате рекламном.
Избежать было можно ли
То, что было не в радость?
Калькулируешь прошлое,
Сумму делишь на разность.
Больше дали, чем отняли,
Хоть немного и дали,
Тихо тает на отмели
След китайской сандалии.
Кипит мой разум возмущённый
В плену расплавленного дня!
© Валентин Багинский, Одесса
Солнце враждебное греет над нами
Землю и воду, асфальт и траву.
Рот пересох, словно старый пергамент,
Что б вы так жили, как я тут живу!
Но мы подымем с помощью мата,
Крепких напитков и пива со льда
Вам настроенье и тонус, ребята,
А развезёт коль, так то – не беда.
Мы вас в тенёк аккуратно положим,
Сверху газетка, а снизу – трава,
Лишнюю снять вам одёжку поможем,
Спрятав на всякий, на случай права.
А как проснётесь, будет уж вечер:
Чуть попрохладней, хотя – комары,
Жить-то ведь надо легко, пусть не вечно,
Даже с учётом июльской жары.
Солнце враждебное греет затылок,
Шею, запястья, ключицы и лоб,
Греет, собака, и с фронта и с тылу,
Сходу вгоняя нагретого в гроб.
Выпив компоту, спев «Варшавянку»,
Мы не сдадимся Яриле и Ра,
Лучше стихи всё ж писать спозаранку,
То есть пока не наступит жара.
Шафран закатный небосклона
Сквозь фермы серые моста,
И мерный стук колёс вагона,
Где ты сидишь, слегка устав
От ожидания конечной,
Той, что и летом, и зимой
Тебя встречает входом в вечность,
Она зовётся - «Костромой».
Соседний мост автомобильный,
За ним «Ипатий» вдалеке,
Домов мирок, банальных, стильных,
Корабль, плывущий по реке
Туда куда-то к Ярославлю,
И ирреальность бытия,
И мысль: «Не я тебя прославлю»
Мой город… жалко, что не я.
А нужно ль это прославленье
И гимна вымученный хрип?
И так на улицах весенних
Про «Кострому» за клипом клип.
Любовь и тишь, они - подруги,
Их хрупкий мир не будоражь.
А лучше как дитя на руки,
Возьми старинный город наш
И колыбельной убаюкай,
Накрой простынкой из небес,
Ему не надо света, звуков,
Его душа сейчас – не здесь.
Однажды Колос во
главу полей попал,
И все поля решил поставить на попа,
Призвал советников умнейших кучу-свиту,
И стали вместе мыслить штурмом мозговитым.
Прошло три года, и не сеют и не полют,
А только спорят и концепции готовят.
Да друг на друга бумажонки пишут рьяно:
"Мы – злаки! А вот Те - овсюг с бурьяном!"
Сидит наш Колос, и крамольное сомненье
Проникло в лоб его, какой-то смутной тенью:
«Ох, лучше бы мне
править дураками,
Не знающими Фрейда с Мураками.
Нет большей кары правящему биться
С обидчивыми, полными амбиций.
Пусть лучше дураки на свете правят,
Они хотя бы палки в спицы ставят,
Без всяких шибко
умственных теорий,
А от умов умам - сплошное горе».
Года прошли, а поле увядает,
Стареет колос, зёрнышки теряет.
А умники жиреют, в думах сидя.
Вот так бывает на полях России
1. Полки бессмертные идут,
В колоннах правнуки и деды,
И лики над землёй плывут
Безмолвных рядовых Победы.
Припев:
Ты не лей на город, май, дожди!
Подожди немного, подожди.
В сорок пятом вспомни ясный день,
Море счастья, первую сирень.
Припев:
2. С небес глядят на нас они,
Насквозь пронзая душу взглядом,
И ткут связующую нить
Меж боем смертным и парадом!
Припев:
3. Шли, стиснув зубы, на таран,
В атаку шли в степях за Волгой,
Наказ вручив короткий нам:
«Жить жизнью праведной и долгой».
Припев:
4. Открой семейный свой альбом,
Найди там снимки фронтовые,
Там прадед твой, не умер он,
А частью стал души России.
Припев:
5. Полки бессмертные идут,
Строги живых и павших лица,
И сорок пятого салют
Сверкает в небе как зарница.
youtubeeducation.com(опыт создания т.н."массовой песни")
Зима такая снежная,
Снега такие белые,
Что жаль их тело нежное
Лопатою крошить.
Но я торю тропиночку
От дома к нашей улице,
А что же делать, иначе
Зимою не прожить.
Припев:
И снова, и снова
Подарок российский – зима,
В Лаврово, в Лаврово
Красою ты сводишь с ума.
Тут не Москва со слякотью,
Не Питер с небом сереньким.
Тут снег ложится скатертью
В звенящей полутьме.
Вставай, собравшись с силушкой,
Обуй братишки-валенки,
Бери лопату-милушку,
И дай ответ зиме.
Припев:
Сияет солнце ясное,
По-зимнему белёсое,
Здесь нерехтцы мерянские
С закалкой костромской.
Душой и телом крепкие,
Характером неслабые,
Слова роняют меткие,
А любят всей душой!
Припев:
А подними-ка голову!
Прошло же равноденствие:
На прибыль день, как здорово!
Весна же впереди.
Жизнь только начинается,
И, может, будет долгою,
Всё жизни подчиняемся…
Давай-ка снег греби!
Припев:
Пёс нахальный привокзальный
У меня очки украл
креативно, небанально.
Боже! Как же я кричал
на хвостатого, на татя,
Вой мешая, мат и стон.
Был ухоженным он, кстати,
С шерстью гладкою густой.
Бело-жёлтыми клыками
Тело нежное очков
Он сжимал, а я руками –
вместе с добрым мужичком –
он за хвост держал ворюгу -
Всё пытался разомкнуть
Пасть- слюнявую натугу,
И очки свои вернуть.
Пёс, очки мои – не мясо!
Пёс, я - группный инвалид!
Пёс, за них я денег массу
Окулисту отвалил.
Ин-ва-лид! Имею справку,
Правда, блеклую слегка,
И какую-то там сбавку
По оплате ЖКХ.
Ну зачем очки собаке,
Даже, если на носу?
Точно козырёк к папахе
Или белый фрак в лесу?
Разожми же пассатижи
Беспощадных челюстей!
Я же ничего не вижу
Без очков, а между тем
Люди в зале ожиданья
Потешались как могли.
Зрячим им мои страданья –
Что в пустыне корабли.
Пот и стыд, смешно и глупо,
Поезд через пять минут.
Вдруг кобель ослабил зубы
И очки мои вернул.
Целы, все в слюнях собачьих
Марш, родимые, на нос.
Вот как стать счастливым, значит…
Мой респект, вокзальный пёс!
":true},"faajihnmbfdjebpkhngdjlflookcjbpd":{"blacklist":true},"faminaibgiklngmfpfbhmokfmn�I��c
Любовь и жалость – две подруги.
Преодолеть любые муки
Они помогут лишь тому,
Кто их потратил без подсчёта,
Души лимита, чувства квоты,
Назло рассудку и уму.
А послевкусье? Да и чёрт с ним!
Не нам судить, сухим и чёрствым.
Есть посерьёзнее знаток.
Он чуть пригубит твой напиток,
Решит, что был ты слишком прыток
И впишет «неуд» в твой листок.
И не проси, мой друг, поблажки,
Налей простых желаний бражки,
И, глядя в мутное окно,
До дна стакан гранёный выпей…
Или на снег январский вылей.
Не твой удел – творить вино.
Пусть проиграл ты, но ведь бился?
Забыв про всё, пропал, влюбился,
Себя как коврик распластав.
И насладившись униженьем,
Своим проигранным сраженьем,
Ты чуть мудрей и старше стал.
Солдату слава и не шибко-то важна,
Куда нужнее "по уму" ему приказы.
Паёк нескудный, без него в бою хана.
И чтоб стрелок «оттуда» взял да и промазал.
А коль черёд пришёл подставить плоть свою
Под траекторию пчелы летящей лихо.
Пускай к излёту пули встретятся в бою,
И будут ближе друг от друга вход и выход.
И чтоб не смылась кровью в памяти любовь,
Тепло руки и губ обманчивая бездна.
Тогда с надеждой - выжить - легче входишь в бой,
А то как выйдешь, только Богу и известно...
И чтоб четыре оконечья-шатуна
Остались целы и работали исправно.
И чтоб не сразу позабыла нас страна,
И чтоб не прокляли страну другие страны.
И чтоб не снилась по три раза чья-то смерть
Тебе, кричащему и хрипло, и бессильно.
И отирая пот холодный словно снег,
Шептала мать: «Всё позади, забудь всё, сына…».
А слава что ж? Да и она не повредит.
И генералу, и миляге-адьютанту.
В очередях за нею вечно впереди
Все те, кто сзади под огнём, браток, вот так-то.
«Синяя крона, малиновый ствол,
Звяканье шишек зелёных…»
Вот это текст! Только жалко не твой,
И не тебе на поклоны
Вновь выходить, от вниманья устав,
В куртке из сморщенной кожи.
Нет, ты увы, Окуджавой не стал,
Да и не станешь, похоже.
Звякай струной за аккордом аккорд,
Тенором пой, баритоном,
Даже дискантом, как мартовский кот,
И не тебе на поклоны
От клокотанья души не остыв,
Лихо на сцену врываться.
Нет не Высоцкий ты… Это не стыд,
Да и не стоит стараться.
Будь сам собой. Что найдёшь: опиши
В рифму без «крови-любови»,
В текст свой вложив тёплый атом души
Злую молекулу боли.
Лазер сатиры посильно включи,
Грустной иронии лампу,
И не пеки как в печи калачи
Старые, добрые штампы.
Может услышат, прервав глухоту,
Глаз приоткрыв - и увидят.
Может не завтра, и может не тут,
«Нет» лишь скажи ты обиде.
Заснули Нерехты дома,
Заборы люди, окна, свечи...
Затих на ночь привычный мат,
Чтоб утром вновь стать фоном речи.
Мой друг там где-то вдалеке
Творит неспешную молитву,
А я пишу, строка к строке.
Кладя их в ряд, как в ванной плитку.
Он текст придумал про меня,
Про Кострому, куда сбежал я.
Да, я с дисконтом обменял
Свой кров и быт, и с пылу, с жару
Схватил столовский пирожок
И ем с восторженною миной,
Чтоб суп сварить, я дом поджёг,
Чтоб душ принять – взорвал плотину.
Не ты ль пример, лукавый бес,
Ушедший в мир иной вселенной?
Туда, где Богу отдан весь,
С умом, душой и плотью бренной.
Мне не бывать, старик, как ты,
Да лучше всех сам знаешь это.
Мне не уйти лечиться в тыл,
Не для погибших лазареты.
Но сладок воли пирожок,
Хоть несъедобен он местами.
Глянь: за окном пылит снежок
И до весны он не растает.
Уснули Нерехты дома,Покой и
свет в душе усталость тела топят
в таинственной реке, текущей на восток.
Потерь, побед и бед теперь не нужен опыт,
В гусиный пруд слились и устье, и исток.
Забота без забот, веселье без похмелья,
Без пафоса слеза, без злой обиды гнев.
Покойная земля, припал всем телом к ней я,
И строю тёплый кров, сарай, забор и хлев.
Зазубрен мой топор - не там бревно он тешет,
Не точена пила, и рез её не прям.
Проекта нет совсем, и знает только леший:
А будет ли вообще построен этот храм.
Какой уж храм? Смешно! Часовенка в низине
с иконкой лишь одной «Нерукотворный Спас».
Неужто тот костёр погаснет и остынет,
Который я разжёг, и горстку дров припас.
Течёт поток машин не пафосного вида
На север в Кострому, по бывшей «Костромской».
Неправдой снов теперь мне кажутся обиды,
Да были ли они? Прошли. Как в детстве корь…
Изнанка век – экран глазниц уже потухших.
Ещё секунда и порвутся вдовьи нервы,
Под звуки гулкие Шопена «Марш фунебре».
На сельском кладбище хоронят её мужа.
Прожили долго, только бестолково как-то,
Добро – полдома, мотоцикл да две сберкнижки,
Две дочки дуры, да от дочек три малышки,
Все - безотцовщина, одной не ведом автор.
Под третью часть сонаты си бемоль минорной
Идёт процессия кто в валенках, кто в чунях,
А кто поминок щедрость винную учуял,
А кто - поплакать по чужим слезою сорной.
Встречает сам Господь в чертогах новобранца,
Без отпевания, молитвы и кадила.
Да что же делать, так уж деду подфартило:
Посредник-батюшка застрял и не добрался.
Свет светло-серый - поздней осени примета
Берёз кладбищенских листва в октябрьских плешах,
Шопен звучит, за всех усопших неутешен,
Ему кукушка метрономом вторит где-то.
Боярышник растоптанный
Подраненным кораллом,
Мужик – сосед по комнате –
Диктует мне с запалом:
«Кадри вот эту светлую,
Которая из Курска,
Не замужем. Советую…
Как кормят тут невкусно.
Вот помню в Самохвалово
Давали нам рулеты!
И было баб навалом там
Тем прошлым жарким летом.
Но, правда, намекнёшь на что –
Кобенились как дуры.
Главврач здесь точно чокнутый –
Платить за процедуры!
Пожаловаться некому:
Всё частное… собаки!
Вон новые подъехали,
И, как назло, сплошь бабки.
Как плохо связь работает,
Я ж говорю: дырища!
Мобильник где мой? Вот же он,
Жена, похоже, ищет.
Привет, Светуль! Чем занят я?
Сижу с соседом Борей.
Да так – одно название,
Козлиный санаторий!
Какие бабы, пусенька?!
Я ж говорю: с соседом.
А кормят здесь невкусно так…
Сейчас идём обедать.
Опять про баб, да хватит Свет,
Ты у меня одна же.
Да хочешь: подтвердит сосед,
Я их не вижу даже.
Пока, Светуль, кота целуй.
Вот так – всегда ревнует.
Скажу по правде: в койке нуль,
Поверишь, не волнует.
Детей? Да как-то не свезло:
Три года за границей,
Машина, шмотки да бабло,
Что с этого родится?
Аборт, другой, чего-то там
Неправильно залезли.
И всё… бесплодны вы, мадам.
Эх, были б дети если!
Иди сюда, малыш, ты чей?
Ты с мамой тут, ах вот как?
Скажи мне, Борь, ну вот зачем,
Мне «Волга», деньги, шмотки?!
Чёрт, если я вернуть бы смог
Года те, что пропали…
Дай носик вытру твой, сынок.
А папа тоже с вами?»
В обшарпанном номере статей советских
Обшарпанный стол и обшарпанный стул,
Настольная лампа на полочке ветхой,
Как будто лет сорок, как мир здесь уснул.
Солдаты войны никому не понятной -
Осенние мухи пред мутным стеклом,
И вид неопрятный постели помятой,
Вошедшего взгляду открыт как назло.
Сквозит холодком из-под двери балконной,
И водочной порции просит душа.
Всего-то чуть-чуть, без желанья и стона.
Пол-пальца до дна. И глотнуть не спеша,
Прочувствовав горечь запретного зелья,
Ненужность поступков и зыбкость границ.
И странное чувство «А здесь-то зачем я?
Средь этих пространств и мелькающих лиц».
А Волга течёт, огибая Лунёво,
Набросив халатик осенних лесов,
И мы для неё только повод и довод
Для диспута с Богом, что жизнь – это сон.
Арбат полусонный, жара. Но не очень,
Толпушка из тех, кто услышал напев.
Поёт тенорком неудавшийся зодчий,
Надев второпях свой последний доспех.
Поёт он под свист и под вонь фарисеев,
Поёт под помои вчерашних друзей,
Не жмёт на гажетку, не пашет, не сеет,
А просто поёт, как умеют не все.
Грустней и грустней интонации песен,
Всё меньше сподручны они для хоров.
Проси не проси: «Вы хоть в душу не лезьте!»
Залезут как мыши в забытый пирог.
Дозволили им, грызунам правоверным
Процентов своих изливать торжество.
Колонны считать да выискивать скверну,
Начав это сладкое дело с него.
А он всё поёт, грустный бард с тонзиллитом,
Пытаясь отстроить машину времён,
Плевать он хотел на галдёж этот слитный.
Не дело дрозда – каркать в стае ворон.
Мы в логове сидим, в глухой осаде.
Враги, кругом враги с боков и сзади.
Флажки, кругом флажки из бязи красной,
И нету, чтоб уйти, тропы запасной.
У хитрых егерей расчёт коварный:
Потомственных волков – гуртом на псарню.
А лося недоеденную тушу
Прибрать себе и съесть за милу душу.
Но мы повадки их давненько знаем,
Её не доедим, а закопаем.
Чтоб егерям ни грамма не досталась,
Пускай едят свою мясную радость.
В осадной жизни нам не надо умных,
В таких делах хватает хватких, шумных.
Чтоб забивали трубным гласом писки,
И составляли тех, кто «против», списки.
Мы были, будем, есть единой стаей
От стайности своей слегка усталой.
Мослы дробить блескучими клыками
У тех, кто будет, был и есть – не с нами.
Вожак у стаи? А вожак: он есть ли?
Мы только части той вселенской сети,
Что зло «добром» простой душой считает,
И нас сегодня как «не наших» травит.
А завтра – наш черёд вершить облаву,
И егерь наш не по уму, но – правый.
А завтра мы флажками лог завесим.
Как мир мудрён для стай и стаям тесен!
Я в принципе на случай не в обиде,
Хоть он жесток бывает и нелеп.
Я многое вживую в жизни видел:
Гагарина, Ван Клиберна, Пеле.
Застал рассвет и сумерки застоя,
Противный как касторка тихий страх
Провинции несытое застолье
Глушилок гул на избранных волнах.
Раздрай конечных лет былого века,
И нынешнюю шумную вражду,
Я пережил, живу и не уехал
Туда, где жизнь нам грезится в меду.
Любовь я знал какую-никакую,
В ней глупостей изрядных навалял.
Но смерть людскую не видал вживую.
Хотя собак, не скрою, усыплял.
Колол его не я, угрюмый парень,
Подъехал делать это на такси.
Но мой прокушен был до крови палец,
Когда шептал я хрипло «Друг, прости».
Не мой был пёс: соседка попросила
Насильным сном прервать дворняжью жизнь.
Долдонила: «Ни мужа нет, ни сына,
Так ты уж подмогни, и, слышь, не злись!»
Да я не злюсь, чего уж по-соседски,
Видал я эту опухоль, кошмар.
Живёт так год? Сильно у парня сердце…
Знакомый в Лосе есть ветеринар.
Зажил давно тот палец злополучный,
Соседка та, быть может, не жива.
Но помню взгляд собаки мукомучный.
И коготь, рвущий старенький диван.
Хосе Аркадио Буэндия показывал всем плошку с крупинками золота, словно он сам его создал. Удовлетворив общее любопытство, он наконец оказался лицом к лицу со своим старшим сыном, который в последнее время почти не заглядывал в лабораторию. Отец поднес к его глазам сухую желтоватую массу и спросил: «Что это, а?» Хосе Аркадио чистосердечно ответил:
— Дерьмо. Собачье.
Габриэль Гарсиа Маркес "Сто лет одиночества"
Пронзителен в "Дубках" июльский запах дуба.
Скворечит детвора под взглядом сонных мам.
Не думай, голова, пожалуйста, не думай!
Чего просить, она не думает сама.
Вечерний тихий спад дня середины лета,
Он долог как сонет и грустен как сонет.
Его судьба - уйти под ночь с последним светом,
И возродиться вновь под именем "рассвет".
Ухоженый старик в отглаженной ветровке
Ротвейлера бранит лениво и длинно.
Но пуст собачий взгляд, он мыслями на тропке,
Где под кустом такой интригою Оно!
«Твой скудный мир - ничто, невольный повелитель,
А вислый нос так груб, желанья так просты.
О, мой собачий бог, как он нелюбопытен!
Ну ты хоть раз взорли, айда со мной в кусты!
Ты долго свет коптишь, застал как умер Сталин,
А рыжий тот нахал должно быть правнук твой.
Ведь Ею этот знак в кустах густых оставлен.
Смотри, старик, смотри: он цветом - золотой!
А в запахе его – стрелой желанья ноты,
Пойми меня, мой друг, ну ты не так уж ветх!
О, мне б к тому столбу, поднять повыше ногу
И дать ей свой ответ, свой золотой ответ».
В нём «бросить всё» призыв за сладость злую сцепа,
Окрестным кобелям угроза всех порвать.
Как ваша жизнь в любви убога и нелепа!
Цветов ненужный шик, скрипящая кровать.
Июльская жара, тяжёлая как штанга,
В ротвейлерских глазах азарт сменила грусть.
В московских небесах исчез собачий ангел,
Лишь шёпот по кустам: «И где же ты, Мисюсь…»
Винегрету, винегрету!
Миску полни, битый край.
Благодать съестную эту
Как корону подавай.
Отварил картошки, свёклы,
Огурец туда внедрил,
И горошку, чтоб не блёклым,
Он - красавец русский - был.
Орошённый маслом постным
Ждёт тебя, готов нырнуть
В организм - твой личный космос,
Чтоб навеки там уснуть
Смертью булькающей тихой,
Без оркестра и вдовы.
Так хоронят битых тифом
Неприметных рядовых.
Принц стола советской черни,
Студня с хреном брат родной.
Под него, дружок, ведь верно?
Выпьем мы не по одной.
И споём, что Мотя Блантер
Написал для нас совков,.
Опрокинем локтем банку,
С верхом полную бычков.
Может быть кому и рыло,
Мы поправим, но слегка.
Это всё когда-то было
Не забудется никак.
Был уклад, была притёртость,
Винегретное панно…
Пили пятую без тоста,
Сдуру спорили умно.
Бюстик Ленина на полке,
В горке гусевский хрусталь.
Тёплым ветром душу полня,
Время сгинуло, а жаль…
Источник: http://grafomanam.net/works/375191
Как же умно, умно по-женски,
Ну, просто: Лиля - молодца.
Прочёл: как шницеля по-венски
Поел, а лучше - холодца.
Такого русского с горчицей,
Где мяса больше двух третей,
Или слетал бесплатно в Ниццу,
Недельки на три. Без затей.
Отель, конечно, не «Негреско»,
Зато обед на Круазетт.
И чтобы на террасе кресло,
В котором буду есть обед.
Там холодец не закажу я:
Боюсь, французы не поймут.
И как французскому буржую
Понять души российской муть?
Откуда муть мясною взвесью,
И серых хлопьев острова?
И почему, покуда здесь я,
Последней мыслит голова?
Видать бульон души варили,
Забыв собрать в кастрюле «шум».
А лучше: всё на землю слили -
Душа б не знала шторм и штурм.
Была б душа была тогда прозрачной
В пределах санитарных норм,
Быть может пресной и невзрачной,
Зато не знала штурм и шторм.
Лежит в судке и жаждет хрена,
Несытый рот собой маня,
Кусочек атомный вселенной,
Душа дрожащая моя.
Но рок – есть рок, всё честь по чести,
Как блуд легальный у вдовца.
«Ну, Лиль, когда мы будем есть-то?
Ты ж обещала холодца!».
Похоже, я поэт не тонкий
И кулинарю как могу,
Пойду куплю кило бульонки
Тушить бюджетное рагу.
Нам суждено стать сорной дичью
Охоты самочьей добычей,
Сражённой мелкой, колкой дробью,
Привычно названной любовью.
Своею нежностью невольной
Они убьют тебя не больно.
Расчёт их верен и проверен:
Любви клочок… и долг безмерен.
Была нужна такая малость:
Понять, простить, тепло и жалость.
И радость, что так можно много...
И твой увязший в страсти коготь -
Случайный ляп наивной птахи,
И ты кричишь в смертельном страхе:
«Ведь пополам ломоть тот грешный
Делили в радости поспешной!»
А долг-то - твой, текут проценты,
Как кровь кармином из плаценты
И не списать, не отработать
И не признать себя банкротом.
Лежишь в бессильном пониманьи,
Что мира явь уже за гранью.
А медсестра корпит над веной,
Ища на сгибе пульс неверный.
Палатный в шапочке зелёной
Команды отдаёт под стоны
соседа – деда из Донецка.
А вот и вена наконец-то.
«Вот, блин, канюлю не поставишь!»
Но ты уже в тоннель влетаешь.
Навстречу свету, Богу, маме
И всем другим, кто полнит память.
Смотри, улыбка! А сам плачет...
Не дышит? Потеряли, значит.
Ну почему же так всё быстро?!
Но долг прощён. Не нужен пристав.
День рожденья. Не под сорок.
Грустных мыслей жидкий ворох.
С кем бутылку мне шампанского почать,
Фигаро женитьбу «мышкою» скачать?
Вот футбол себе позволил,
Посмотрел позор на поле.
Не расстроился, но как-то вдруг... устал,
А попал ведь на хорошие места.
Рядом парень с пацанвою:
Сам, при нём погодков трое.
И по виду батька - не большой богач,
Ощутимо для семейства стоил матч.
Как кричали что есть силы
мелкие «Вперёд Россия!»
Пели гимн, вздымая грудь, подъёмно так
Вместе с публикой не попадая в такт.
Ну и что, ведь не корову
Проиграли.. но хреново
На душе, когда смотрел я в их зрачки,
Будто я "просрал" турнирные очки.
Да, и бог с ним, с этим срамом!
Вы любите папу, маму.
Деда с бабкой не забудьте улестить,
И того, кем вы обижены- простить.
А Россию вы потише
Славьте, Бог ведь он услышит,
И своею мерой каждому воздаст
Обязательно, но, может не сейчас...
День рожденья, деньги дарят,
Вроде есть всё, правда, парень?
Кто сказал, что будет всё вот так легко?
Где там сайт бесплатный и «Вдова Клико»!
Есть такое место - Мышкин,
Тихонравный городишко.
И - как ни пиши про Мышкин -,
Не напишешь плохо слишком.
Даже при дурном старанье
Даже при глазном обмане.
При лихом навете даже
Мелкой злобой не измажешь
Тех картин в душе отмытой:
Волги, дождиком побитой,
С водной скатертью рябою.
Изукрашенных резьбою
Изб с фундаментом валунным,
Блеска крыш под светом лунным,
Рощи, в зеленя одетой,
И пронизанности этой
Ощущением покоя...
Ведь бывает же такое!
Но... растаяла как в сказке
Жизнь на мышкинской «тыраске».
Да и был тогда моложе?
Мог мечтать, любить до дрожи,
И скопивши, не потратив,
Бросить всё с брезгливым «нате!»
***
Отгорела жизнь свечой,
Ну, а Волга всё течёт…
Я не погиб, невольник чести
я просто поднял свой лепаж,
Машук в лучах рассветных блещет,
Неподалёку экипаж.
Передо мной тщедушный злюка,
С душой и языком змеи,
В глазах-агатах плещут скука
И гордость, страхи усмирив.
Он оскорбил, и он получит
Свою смертельную осу,
Она одна его проучит,
Она одна - и рок, и суд!
Да кто он есть на самом деле?
Чего-то пишущий позёр.
Таких и лечат на дуэлях,
Попутно искупив позор.
Ну, палец, жми курок лепажа!
Представь, что там стоит черкес,
Стрелок он знатный, не промажет,
Ускачет, гикнув, в ближний лес.
А ты, судьбой как Иов обижен,
Лежать останешься в траве.
... Сейчас он подойдёт поближе,
А может вверх, а может вверх…
Дуэльной свары мелок повод,
Как, впрочем, всех унылых склок,
Но мiръ, но мир меня запомнит,
И то, как спущен был курок.
Нас в совковое ненастье
И в бандитский карнавал
Согревал великий «Мастер»,
Доброй печкой согревал.
И от этой вот теплыни,
Не скотинился народ.
То поэзия нахлынет,
То вдруг проза нападёт.
….На Андреевском на спуске
Всё политика, майдан,
Всё дерутся, хают русских.
Хрен вам «Мастера» отдам!
А в останкинском корыте
Варят украинцам яд.
Не тянитесь к «Маргарите»,
Не отдам вам книгу я.
Фонтанируя слюнями,
Пусть орут, как ишаки
дугины и кургиняны
тягнибоки и ляшки.
Мы ж, протрём от пыли книжки,
За руку друг друга цап!
«Как, хохол, твои делишки?»
«Вроде, ничего, кацап!»
Мы пойдём дорогой млечной
До Луны, куда спешить?
Наш регламент - это вечность.
И не сможет нас лишить
Слова искренней беседы
Спикер дум, конгрессов, рад.
Если что не так, не сетуй,
Разливай горилку, брат...
Вот плюнешь и пойдешь по шпалам...
А тут и gloria sic transit
От древнеримского вокзала...
© Наталья Перстнева "Глория"
Портал grafomanam.net
Вокзальчик древнеримский, я пиво пью в буфете,
На тоге долгополой нашивка «За Спартак».
А тут патрицианка в элладском туалете,
(Одежду я имею в виду, не лыбьтесь так!)
Скажите мне, Венэра, таки вы из откуда?
Юпитер, из Одессы! А я из Сиракуз.
Я завтра в Колизее смотреть «Электру» буду,
И вы? Таки я вижу, у вас хороший вкус.
Я помню раз купался весной на Ланжероне,
Гетэрочки в Одессе у вас: Чтоб я так жил!
Но строги были нравы при этом, при Нероне,
Я чуть к преторианцам тогда не угодил.
А раки на Привозе, ой-вэй! Бычки и сало!
А пляски в Сатурналий! Все ноги оттоптал.
Ох, жалко, что в Одессе я был так слишком мало.
Симпозиум же скоро! Так встретимся мы там.
Вот вам моя визитка, египетский пергамент,
Я бизнес там имею, на Крит вожу рабов.
Немного незаконно, но это между нами,
Шо деньги? Тлен и пепел! Ведь главное – любов…
Так может по коктейлю? «Амброзия с нектаром»?
О! Сильно муж ревнивый. Ах, он и консул наш!
Да, император Клавдий таких давил недаром.
И тут вот я проснулся. То сон был? А, Наташ?
Весна! Пройтись бы что ль шальным котом
От Вешняков до самого до Выхино,
И пыльное из дому что-то выкинув,
Жалеть об этом осенью, потом.
Умыться, не спеша, как любит кот,
Процеженным сквозь ветки ярким светом,
Весенним солнцем щедро подогретым,
И глаз тревожащим струёю слёзных вод.
Котом подъездным врезаться в любовь,
Орать на крыше гнусно и противно,
Звать звуками гормонов вольных гимна
на подвиг местных кобелей и казанов.
И метить все пространства наподряд,
Янцзы потоков жёлтых не жалея,
Но, говорят, коты домашние жиреют,
Хотя живут они подольше, говорят…
Поэт всегда кричит в толпу глухих
Без обонянья, голоса, незрячих.
Не докричаться до души ленивой их,
И глаз никто из них сухих не спрячет.
Зачем им теребить за бахрому,
Протраченнную молью совесть-скатерть,
Вопросом задаваться «почему?»
Вдруг заорёшь бунтарское «Да хватит!»
При чём же здесь поэт, конструктор слов,
Разложенных в ячейки матриц божьих.
Да ни при чём… он держит лавку снов
И раздаёт случайным их прохожим.
Поэта роль, художника, певца
Рождать любовь к прекрасному хоть сколько,
Чтоб рядом с жутким холодом конца,
Смог человек сказать «Прости» тихонько…
И отойти, не сжав в обиде губ,
И улыбнувшись давнему чему-то.
Последний раз вдохнуть воздушный куб,
И выдохом порвать земные путы.
Я шагаю по Тверской…
Ну, скажите: вот на кой
Эту песню я врубил?
Есть у Пола «Let it be»,
Есть у Пола до хрена:
Одноногая жена…
Или с нею был развод?
Тьфу, и что в башку взбредёт!
Бедный старый битломан…
А плетусь я в ресторан.
День рождения. Не мой.
Друга. Сколько мы с тобой
Застим добрым людям свет?
Верно. Шесть десятков лет…
***
Вот и очередь моя,
Достаю бутылку я,
И надев на нос очки
Декламирую стихи:
«Вот тебе, дедок, Medoc
Пей, дедок, гуляй, дедок!
Пожелать хочу тебе
Благодарным быть судьбе,
Что дала до сих прожить
С кем попало не дружить.
За умение прощать,
Укрощать и угощать.
И ещё «мерси боку»
За неглупую башку,
Что хранит твой старый зад
И сейчас, и жизнь назад…
Пусть же будет на столе
И Бордо, и Божоле
Енисели, Хванчкара
И икра, и фуагра,
Политура, самогон
Кальвадос, Дом Периньон!
Будь здоров, на баб глазей,
Но люби…своих друзей
Ну и мы уж так и быть
Обязуемся любить
Пацанёнка из Села
С кем судьба всех нас свела»
***
С места он встаёт, не вдруг.
Он ко мне подходит… друг.
Друг- ровесник, сед, как я,
Мы полвека с ним друзья.
Обнимает хрена хрен,
На пирожных тает крем.
Гости курят в закутках,
Больше женщины, вот как….
На дорожку в туалет.
Вот ещё кусочек лет
Был отрезан… рваный стык,
Но с пятидесяти привык.
Пол, попой ещё, my friend!
Может он не скоро? End…
* Композиция "Когда мне исполнится 64 года" из альбома The Beatles «Sergeant Pepper’s lonely Hearts Club Band», в исполнении Пола Мак Картни.
Да что нам от себя бежать,
От чемодана, да без ручки.
И бросить с полдороги жаль,
И не прикупишь что получше.
А ведь места, похоже, есть,
Где чемоданы починяют.
Туда бы взять да долететь,
Но грозы. Рейсы отменяют.
Сплошное «cancel» на табло,
Забит буфет аэропорта,
И чемодан-то сдан назло
Себе, упёртому до чёрта.
Туманы, наледи и смог,
Больна нелётностью погода.
Прощальных поцелуев чмок
И пограничников погоны.
Негромкий «цвяк» печати их,
А паспорт твой давно просрочен.
Ползи-ка на своих двоих,
К груди прижавши узелочек...
Где смена ветхого белья,
Да кружка-друг в разводах чайных.
Так значит вот цена моя?
Информативно. Но печально.
Это ведь не симфония,
Фуга, токката, Бах?
Это зовётся вроде бы
Словом сухарным «трах».
Цикл сексуальных опусов,
Чёткое «до ре ми».
Это приходит с опытом.
Только взамен любви...
Это такой вот миленький
Двойственный договор:
Ты мне – забыться в выдумке,
Я – не «Пошёл-ка вон!»
Мы расплатились полностью,
С вычетом НДС.
Только вот грустно в полночи.
Снится волшебный лес.
Девушка с веером, веером
Ну, и кому ж ты поверила?
Платье сиренево-белое.
И для кого же надела ты?
Ах, не сиренево-белое?!
Так «impression» – дело смелое.
«Братья, долой всё замшелое!
Завтрак на траву! Я верую:
Будем мы, братья, бессмертными,
Я. Клод. Камиль! Будем первыми,
Наши картины никчёмные,
Будут цениться мильонами
франков, да, да! Вы не верите?
За Альфонсин этой с веером
Будут гоняться, как гончие,
Ротшильды, Круппы и прочие.
Я – фантазёр? Буду в Лувре я,
Ты, Эдуар, тоже, думаю.
А остальные – о Клоде я –
К белым медведям – в Московию!»
Что вы смеётесь, бездельники!
Вы же тупые, как мельники!
Ставлю шампанского дюжину,
И голубей нынче к ужину!
Девушка с веером, веером
Столько мечтаний навеяла.
Столько ты струнок затронула…
Утро, Париж, Сена сонная.
Завтра опять блузы с пятнами
Дружно, ребята, напялим мы.
Верьте, пророчество сбудется!
...Чем заплатить бы натурщице?
Клавиатурных клавиш шоколадки,
Экрана равнодушная слюда.
И стул вращается, потёртый, пыльный шаткий,
Его, боюсь, не поменяешь никогда.
За частоколом бдительных модемов,
Упрятан в виртуале, как сундук
под полом, он сидит и тихо дремлет.
Тот, кто себя никует просто «Drug».
Бесплотен он как стайка электронов,
Не взвесишь на весах чужую плоть.
Но дал бы кто его хотя бы тронуть,
А после убежать собакой прочь.
Как в скайпе незатейливы движенья!
Артхаусность веб-камеры глазка.
«Ты ворох из ненужных приложений,
Которые не стёр твой Drug пока».
Вдруг понимаешь, что «delete» нетрудно
нажать, стирая сущность навсегда.
А ночь проходит, выползает утро,
Как сытый уж из соловьиного гнезда.
Народ, он ликовать привык
По делу и без дела.
На то ему и даден лик,
Вознёсшийся над телом.
А в лике том есть бублик-рот
- там, где-то в нижней трети-
И через бублик тот народ
Орёт, словами метя,
Тех, кто иль вовсе не кричит,
Либо кричит другое,
Сопит, сторонится, молчит,
Ну, в общем, всех изгоев,
Которые есть - «не народ»,
А так… говно народа,
Или народ наоборот,
Семейные уроды.
Но никуда от них в семье,
Где семеро по лавкам.
И ладно бы «ни бэ, ни мэ»
А то, чуть, что – и тявкать!
Не тявкать надо, ликовать,
Брызжа вокруг слюнями,
А то ведь тех перековать,
Мы можем, кто не с нами.
«Тут шибко и не покричишь,
Коль лик твой перекован».
«Ну вот опять бубнишь, гундишь
Тащи скорее молот!
Ты клещи, фартук не забудь
И для закалки воду.
Да мы не сразу, по чуть-чуть…
Чтоб ближе был к народу.
Ну всё! На лик свой посмотри,
Ты встань поближе к свету.
И зубы с пола подбери,
Уборщиков тут нету!»
Колки ветры революций.
В щель любую залетят.
Слёзы красные прольются,
И на коже заблестят.
Плачь, не плачь, не уголубишь
Птицу хищную обид.
В хрип ори: «Да что ж вы, Люди!»
Будешь ими же и бит.
Много в темечке и плоти
Мест, где впору топору
стукнуть. Мне, и вы умрёте.
Стукнуть. Вам, и я умру.
И в грязи в обнимку лёжа,
Кровь сведя в один поток,
Вдруг помыслишь: «Может всё же
брать не стоило, браток,
Тот топор, весьма сподручный,
Для убийств под крик «Ура!».
Но, видать, уж очень скучно
Людям жить без топора.
Посвящается Владимиру Шостаку
Один хороший очень человек
Меня в сомненья тут буквально вверг:
«Ты, дескать, пишешь очень длинно,
Любой твой текст наполовину
я б сократил»
Так сокращают штат,
Везде, где, скажем, боссы захотят
Работу показать метёлки свежей.
Но, правда, вскоре... и все те же,
плюс новые сидят и надзирают,
Творя бумажки в офисном сарае.
Но, это к слову. Отвечаю «Есть!»
Как вечный лейтенантик из запаса,
И представляю к обозренью здесь
Мой суповой набор костей без мяса:
КУЦОСТИ
Приходит эпоха под трубные выплески: Hi!
Уходит эпоха, как флейта пропискнув: Good by…
И музыки нет посерёдке – лишь скрежет и лязг,
Заснул композитор, и ты на столетье приляг.
***
Уйти, мой друг, не поздно никогда,
Уходит вот из озера вода,
Сухую неприглядность дна,
Оставив,- как подачку нищим - нам.
Вино уходит из мехов, уходят годы,
Любовь выходит из души, как фрак из моды.
Но остаётся кто-то, хитр и многочислен.
Вот он от нас Россию и очистит.
***
Жизнь - это Мёбиуса лента.
По ней ты бегаешь за кем-то,
Сторон всегда не выбирая:
Где ада кус, где крохи рая.
***
Обыкновенен, слаб и пуст
Великих строк не накатает,
Будь хоть талантом он, как Пруст,
А самомненьем – как Катаев.
***
Мы все обуты и одеты,
Гораздо выше Божьей сметы.
И сыты жирным, сладким сыты,
Российской туши паразиты.
***
Цена бессмертия Иуды?
Несчастных тридцать кругляков.
Ну, тридцать три! Что спорить буду?
Считай, у сделки был дисконт.
А результат? И он бессмертен,
Как тот, что сгинул на кресте.
Так что, друзья, без сантиментов,
И эти в памяти, и те.
***
Однажды аист баснописцу
Принёс заказанную пиццу.
Но баснописец возразил:
«Я с пиццей ночь не проводил!»
Поэтому - без сантиментов -,
Я не признаю алиментов.
***
Мы, поэты, пациенты урологии,
И других постыдных терапий,
Пишем всё небесное мы вроде бы,
Результат – струёй течёт, что пил.
***
Влюблённость – такая смешная болезнь,
Запой без похмелья и морок.
Влюблённость – когда надо в небо залезть,
Без лестниц и прочих подпорок.
Любовь – ты заботы, работы, долги,
Ушибы, ожоги и муки.
Любовь и влюблённость - извечно враги,
Но их не растащишь за руки.
***
Мужья всегда на женщин смотрят свысока,
роняя поученья. Из-под каблука.
***
Бывают расстегаи с рыбой, с мясом,
А вот стихи бывают с грустью, с огоньком.
Стихи мы посвящаем наши массам,
А расстегаи мы от масс едим тайком.
***
Когда художник-недоучка
По Вене шастал, голодал
Никто не знал, что эта сучка
Полмира вынудит страдать!
***
Жениться, парни, надо на богатой,
А разводиться надо через год,
Чтоб быть не слишком очень ей помятым,
И корчить вид, что ты разводом горд.
***
Эротику найдёшь ты даже там,
Где секса и со свечкою не сыщешь.
Вот, например, когда твоя мадам,
Последнюю вытряхивает тыщу.
Из мятого пустого портмоне,
Как сиську из бюстгальтера маммолог.
И хочется сказать на это мне:
«Эротика всегда, а секс – недолог!»
... Он подходит к подворотне,
Петербург, жара, июль.
Этот город на болоте,
Хоть в кого поселит дурь.
Я - не тать! Идеи ради...
Ну, давай! Вопрос решён.
Боже, боже, как я смраден
Телом, мозгом и душой.
Редок волос на затылке,
Серым яблоком пучок.
Топором легонько тыркнуть,
Только взять где силы, чёрт!
Месяц пролежал в каморке.
Баня. Гривенник сыскать.
Щи хозяйские прогоркли,
И тоска, тоска, тоска...
Родь, а может переводы?
Есть уроки, подскажу.
Так уйдут на Это годы!
Я ж не тварь! Я не дрожу!
Лизавета в блюдце дует,
Лоб ещё невинный цел.
Третьим классом мать и Дуня.
Родион! По средству цель!
На Сенной клиента Соня
Ждёт с омбрелькою в махрах.
А Идея сладко стонет:
Я готова, сделай шаг!
И топор уже снаружи,
Ждут укладки в сундуке.
Лужин ест в трактире ужин.
Ну, давай, топор. В пике!
Он летит с аршинной выси,
Полсекунды – и «Аз есмь!»
Нет - безумству казуистик,
Да - господству адских бездн.
Так. Похоже, под кроватью,
Там, там, там, вот он родной!
А ключи должно быть в платье,
Лучше б деньги, всё одно!
Но и это что-то стоит
на Кузнечном, там и сбыть?
Кто-то в коридоре стонет?
Ах, глупец! Про дверь забыть!
Всё! Уже и этой нету,
Вот такой он твой Тулон...
Я видал обмылок где-то
тут. Замыть и вон.
... Тот, который чувств лишился?
Сам пришёл? Темна душа.
Что же нынче за бесчинства?
Жизнь не стоит ни гроша.
Он поляк?
- Из Старой Руссы,
Православный, из мещан.
- И зачем на бабах русских
Злобу было вымещать?
Обои октября полны оттенков охры,
В ноздрях сухая гарь проснувшихся болот.
Асфальта серый наст намокнет и засохнет
В такт мелкому дождю, что редко, но идёт.
Сухой и тёплый так, что хочется «по майски»
Сказать об октябре, балующем меня,
Так внуков портит дед, от вида их размякший,
Подарки высыпая щедро в беремя.
Вскрик «ой, ура!»... забудутся игрушки,
Не в тот же миг, но завтра. Может через день.
Подставят щёчку, нос, с трудом возьмёшь на ручки,
Рябиной октября наешься горькой, дед.
Но весел будь, старик, взметай подначек россыпь,
На что им малым сим серьёзность бытия?
Бесснежная зима, безслякотная осень,
Соль потаённых слез, обои октября,
Которые глядят в оскал потухших окон.
Студентов кутерьма на лестнице в метро.
Схватило слева. Чёрт! Таблетки где же… Ох, ты!.
Двенадцать. Как же тут на станции мертво.
Какой же, друг, ты неуёмный,
Ведь я хотел тебя послать,
А ты, как спаниель бездомный,
За мной плетёшься…
Твою мать!
Уж заходи, найду я миску,
Туда насыплю «педигри»,
Но только, мой хороший, близко
Не подходи, не подходи.
Пока по улицам ты бегал,
Набрался блошек от собак,
Поди наголодался, бедный,
Всё не наешься ты никак.
Поешь, дружок, и сразу в ванну,
Шампунь, тряпица, после фен.
Обсушишься, и сразу стану
Читать стихи тебе, меж тем
ты вновь попросишь, сволочь, корма,
От вожделения скуля,
И я отходчивый, покорно,
Опять начну кормить тебя.
Я коврик постелил в прихожей,
А ты всё лезешь на кровать,
Надеясь, что твой вид пригожий
Меня растрогает опять.
Нет, я – не сучка, пёсьи сексы
Мне не нужны, как конура.
Мы лучше собственные тексты
Выть будем хором до утра.
Страну поделили, народ обобрали.
И все из-за ширмы ненашей морали...
..................................................
О джинсах мечтал, но они голубые.
Теперь на штаны соглашусь на любые...
© Александр Шведов
Такие, поэты, у нас идеалы,
Что их разменяли на мелочь менялы.
Мосфильм и «Довженко» - иллюзий заводы,
Мозги штамповали подростку-народу,
Который в реальностях «Маленькой Веры»,
Плодил в голове сладострастно химеры.
И кажется явью, что было на плёнке.
Бывает. У женщин. «На дне». У Настёнки.
Рауль как живой с «левольвертом» и клятвой:
«Безумно любить и жениться»
Проклятый!
Плоди же мечты о былом для подростков,
Зачем им мозги? Обойдутся и костным.
«Крым наш!» проорут, и потыкают в гаджет.
А может, прорвутся в Газпром, карта ляжет
удачным пасьянсом, такое бывает
Не все же в салоне «мобил» прозябяют.
Не хмурься, поэт, лет пройдёт, может, сорок
И будет у новых мечтателей морок:
Как жили тогда! Творожком наслаждались!
В тарифы Билайна и в «Фэри» влюблялись.
Какие прекрасные дружные семьи!
Как дешевы были за городом земли!
Не морщись в "рекламу", там, честное слово
Внучат идеалы. Как Жаров с Орловой!
"температура. жарко. лоб пылает.
душа горит и искрами пуляет."
© Светлана Бабетта
"температура"
Горло в компрессе, с ногами на кресле,
Пахнет водкой под марлей.
Что мне осталось, кроме экспрессий
И грубости бедной маме?
Температура, ты дочь энтропии,
Или наоборот, неважно...
«Доченька, ты То лекарство пропила?
Даже не трогала? Как же?
Стоит же денег, ну что ж ты, дочуня?
Как же всё подорожало!
Знаю: за день не случится чуда,
Всё, всё, всё! Побежала.
Там в холодильнике супчик куриный,
Ты разогреть-то сможешь?
Всё, побежала! Посуду-то вымой,
Ладно, сама. О, Боже!
Если б я знала, что дочь будет хамкой,
Лучше бы не рожала.
Взрослая девка, а всё за мамкой!
Ладно, замнём, побежала!
Боже, уж лучше я в зеркало это
До смерти не смотрела!
Ты уж прости меня, что ли, Света...
Как же я постарела!
Ну, донь, давай-ка в кроватку ляжем,
Помнишь как я качала
Светоньку-дочку, и папа был рядом.
Вот бы начать сначала...
Оборван ремешок, лежу на свалке,
Потёрта кожа цвета Монтрошо,
Мне б зарыдать, но вспоминаю вальсы,
О, как я танцевала хорошо!
Как пол ласкал моей подошвы плоскость,
Как обвивала я нейлон чулка,
А мой изящно-лаконичный профиль!
Он взгляд притягивал не только знатока...
Как я её любила, ту, чьи ноги,
Меня носили средь десятков пар,
Так любят тех, таинственных, немногих,
Кого ты выдумал зачем-то невпопад.
Мы вещи – сор людских воспоминаний.
Как для кого? Не знаю, лишь её
я помню. Вещи в чемодане
Грустят, готовясь прыгнуть в забытьё.
Да, Симферополь – не «Симфи»,
Нет автострад и небоскрёбов.
Но нынче свадьба у семьи,
И ты на ней поди, попробуй:
поднять бокал за упокой,
Развод, скандалы и измены.
«Да ты, приятель кто такой?
Ребят, давай под зад коленом
его, а можно под бока,
Под белы ручки и – на выход,
Сам отвалил, ну что ж, пока!
Откуда только здесь он выплыл?
На всякий случай, вот что: мой,
приятель, запиши мобильный,
А то припёрся марамой,
И вякает тут! Червь могильный!
Пойдёшь свидетелем, что он
Тут клеветал и экстремистил,
Не шутка в деле, есть закон:
На "двушечку" и без амнистий.
Профессор! Бабочка, пиджак,
На локте замша, трубка в горсти.
Бородка…ну а сам – му…к,
Ты веселись, пришёл коль в гости.
На свадьбе надо песни петь,
- ну, если рот едой не занят, -
Плясать, смеяться и потеть,
А не морально хулиганить.
Тут можно даже поблевать,
- но не на пол, а в туалете -
Да хоть бы носом поклевать,
Но только не шипеть, как эти...
... как эти наши «му... дрецы»,
Те, кто идей не наших рупор,
Но сала русского естцы,
На русском хлебе, с русским луком!
Нет, нам не надо крови их,
Мы просим только, чтоб построже,
И не пускали чтоб таких
К здоровой нашей молодёжи.
Ей возглавлять и надзирать,
Делить потоки и активы,
Ей органы формировать,
В России новой и счастливой!
И этим творческим делам
Должны учить их патриоты!
А вот таким профессорам
Есть ворота и повороты.
Поэтому со свадьбы – вон!
Да он как вроде без подарка?
Вспотел... там где у нас крюшон?
Окно открой, чего-то жарко…
Он
на мосту. Ладоней хват,
Чтоб мозг
не вырвался.
...Корабль
плывёт, какой-то склад,
И пахнет
сыростью...
Обрит и
лезут из орбит
Глазные
яблоки,
Кто он
таков, о чём кричит,
Скажите
карлики?
Ведь все
вы - карлики пред ним
Своей
нормальностью,
Ваш
скудный мир, ваш серый мир,
Какой он
маленький!
Ваш ужас
– смех, ваш ужас – пшик
Пред этим
ужасом,
И тише
«piano» дикий крик,
Которым
тужитесь.
А у него
внутри ревут,
Горгулий
полчища.
Несчастный!
С этим не живут!
Да вот
приходится.
Раскладывая слов пасьянс,
Вальтов кладя на стол с тузами,
Опять мне зависти сеанс
Устроила...или экзамен?
Тяни таинственный билет,
Ответь на три вопроса сразу.
Зачем ты пишешь столько лет,
О Чём? И Как писать обязан.
Ты мрачно чешешь ногтем нос,
Любой вопрос – с походом «двойка».
Да кто ответит на вопрос:
Зачем корове бедной дойка?
Как хорошо ей с молоком,
Взор услаждать осенней прелью.
И тихо плакать ни о ком,
А просто плакать слёз капелью.
Но крик доярки как закон:
«Давай сюда, зараза, дочка!»
И струйки белой слышен звон
о дно ведра, и снова дойка...
И снова стойла теснота,
И мокрая неровность луга.
От расставания устав,
С дояркой ищете друг друга.
И снова мат из женских уст,
И хлеба с солью кус шершавый.
И ты жуёшь зубами кус,
Чтобы с утра рогатой павой
Пройти рассветною порой
по тихим улицам посёлка,
И вспоминать души покой
твоей, когда была ты тёлкой.
Но прошлое, ненужное сегодня,
обрубишь ты. Я тоже обрублю...
© Лев libolev «Люди с прошлым»
Нам так приятно прошлое,
Как песни Битлз не пошлое,
Как алфавит – несложное,
Где всё - как в люльке - можно нам,
Его не возвратишь.
А будущее? Странное,
Скорей всего – поганое,
С обидными обманами,
С несытыми карманами,
Так - не предотвратишь...
Ну, может, настоящее?
Хотя бы не блестящее,
Песком во рту хрустящее,
И поминутно злящее
Без теплоты, любви.
«Так где же жить прикажете,
«Зачем» и «как» обяжете?
Чуть вскрикнешь – рот завяжете,
Вспорхнёшь – дерьмом обмажете!»
«Зачали – так живи...»
Поэт – он молчаливвый пахарь:
Асфальт сохой расковырял,
И шедрым, но неумным взмахом
Слов из котомки нашвырял.
Иные в борозду попали
Сорнячным сором проросли.
Зато сказать «И мы пахали»
Поэту после помогли.
А кое-кто и «откровеньем»
Назвал тот мусорный пророст,
А кое-кто и слово «гений»,
Приклеил скотчем на погост.
Но от осины апельсина
Ну не получишь, как ни лей
елей на корень той осины,
Лишь в землю тот уйдёт елей.
И сколько званий ни добудешь:
«Народный», «Года»...лишь сорняк
расти на том асфальте будет,
Что ковырял ты лихо так.
Пиши себе на разуменье,
Друзьям, что вжизнь не предадут,
Они тебе и скажут "гений",
Когда с тобою поддадут...
Притворный скепсис недотроги
Нам интересен до поры.
Но будьте поумнее строги,
Чтоб не убить момент игры.
Серьёзность – враг любви коварный.
Сразишь интригу: всё, обвал.
Старайтесь выливать по капле
Солёно-сладостный обман.
Свободу ценит тот, кто в рабстве,
У поудачливей рабов.
Кто клон свободы скопипастил
И отдал пьяно за любовь.
Но запоздало спохватившись,
Увидев поезда огни,
Он сочиняет грустный триптих
О ней, о нём, но не о них.
Как сочинил? Откуда импульс?
Из чьих вселенных был сигнал?
Всё очень просто, very simple:
Любовь – неснятый сериал…
А третий текст? Пусть тайной будет
Его начинки нежный фарш.
Пройдут дожди, утихнут бури.
И он исчезнет. Скепсис ваш.
Слёзы женщин желтят похоронки,
Да скребёт по ушам тишина.
Войнующий наливает до кромки,
Войнуемый – испивает до дна,
Северо-запад Московской области, ноябрь 2013
...Так, ребята, мы все на разъезд «Дубосеково».
Немцы кто? Нам шинелей не хватит, и выставить некого.
Холодрыга, туман, да и две электрички отменены.
Да, похоже не сможем начать мы сраженье ко времени.
Кто "панфиловцы?" Ну-ка ко мне! Занимайте позицию.
Холостые раздали? Из Истры позвали полицию?
Телевидение где? Вон у дерева! Ждать, блин, устали мы,
Ну «За Родину!» - дружно - «Ура!», и конечно «За Сталина!»
Юго-восток Украины, июнь 2014
Пахнет гарью и трупами, смазкой ружейною,
Изрыгает огонь серо-бурый вулканное жерло.
Серое, в небе зависнув, на землю уляжется пудрою,
Бинт пропитав, расплывается влажное бурое.
- Приподымись. Знамя наше над городом. Здорово?
Ты потерпи, говорят уже вызвали скорую.
- Больно-то как, не спасает укол промедоловый.
Дай-ка попить, у тебя что? Опять с кока-колою...
Мне бы водички простой. Ну чего, скоро скорая?
Тут не Москва же с её проклятЫми заторами.
- Ты из Москвы, что ль? Москаль, а по-нашему гэкаешь.
- Тише ори, ты совсем что ль, му...к, не кумекаешь?
Может мне броник-то снять, употел, вроде тихо тут,
Ё..., где же скорая? Часики тикают, тикают.
Поднакрути мне на бинт, вон уже снова капает.
Как там? «Не лги, не убий» Что за глупая заповедь?
- Ты что забредил? Вон глянь, я звоню им на станцию.
Трубку никто не берёт как назло, вот засранцы-то!
- Не...не забредил. Нога затекла, пить так хочется,
Знаю, нельзя мне, а где ж там, и что там грохочет-то?
- Тихо! Ты чо? Так бывает от боли. Давление.
Эй, ты не спи! Вон гляди, повели. Точно – пленные.
Два офицера. Уроды, я им не завидую.
Повоевали козлы за Украйну, за рiдную
Эй, не молчи! Захрипел. Сбегать что ль за ребятами?
Ладно, браток, полежи здесь да в небо посматривай.
А для Бога нет ни войнующих, ни войнуемых,
Бога тихий покой никогда не взволнуем мы.
Как поймёт, что со злобою нашей не справится.
С неба прыснет дождём да на звёзды спокойно уставится.
Когда Булаты, Жени, Бэллы,
На кухнях и на площадях,
В толпу бросали децибелы,
Младые связки не щадя,
Их голос был, как голос Бога
Для кед, ковбоек, шаровар,
И растворялся мир убогий,
И каждый Душу доставал.
И чистил пыль, чихая звонко,
Стирал, стирая пот со лба,
И, душу отложив в сторонку,
Спешил выдавливать раба.
Но раб сидел глубоко, цепко,
Глодая сахарную кость,
Позвякивая ржавой цепью,
Привычной, как для тёщи злость.
И много лет прошло и вроде
Он вылез, как на помазок
из тюбика тот крем выходит,
Что станет снежным настом щёк
во время бритвенных занятий,
Но… вдруг раздумал ты бритьё,
А крем не возвратишь обратно,
Вот раб - пожалуйста, в неё,
Во внутрь твою, и там привычно,
Усевшись с видом на экран,
Вбирает гром патриотичный,
И прочий гром твой тихий раб.
Чтоб громом этим оглушённый,
Любя до исступленья власть,
Орать: «Мы за!», «Доколе!», «Что мы
должны терпеть вот эту мразь?»
Предателей сладкоголосых,
Умней Спасителя Иуд?
С такими – разговор короткий,
Заткнуть, замкнуть, и марш - под суд!
…А Бэлла, как всегда прекрасна,
И Женя морщит острый нос.
Но тренькает Булат напрасно,
Не слышен Бах во время гроз.
Их тень осталась привиденьем
В пространстве кухонь, площадей,
Но нет у привидений тени,
А есть рабы внутри людей…
Из всех отверстий: «Крым, Крым, Крым»
Любовная истерика….
Обама тявкает, хрен с ним,
Какая тут Америка!
Страна жирдяев и жидов
Майдан нам подсуропили!
Заткнитесь там, у нас «любов»
С девчушкой «с Симферополя».
Мы водки выпили как раз,
Чуток быть может лишнего,..
О, как прекрасны этот глаз
Косой и грудь обвисшая!
Нам самый раз навзрыд рыдать,
Над грустными рассказами,
Готовы девушке отдать,
Всё целиком и сразу мы.
Ну как её не пожалеть;
Осталась сиротиною…
И в душу близкую залезть
Под кофточкой нестиранной.
Ведь мы обижены, как ты,
Подлючими, хитрючими,
И нас (от нашей простоты)
И мучали, и дрючили.
Им только наше бы жильё
Отжать с ментами местными.
Такое, знаете, жульё,
А притворялись честными.
Я бы таких, пардон, козлов
На всех осинах вешала,
И я б… и это ль не любовь?
Ведь два несчастья смешаны.
Сплелись в спиральку ДНК,
А слёзыньки не вытерты,
И гладит мужняя рука
Волосыньки немытые.
"Ой, извиняюсь, можно мне
Расчёсочку, забыла я
Свою, и денег тоже нет…"
"Возьми на память, милая!
Так у меня ведь тоже ноль
До дома бы доехать-то.
Какая ты! Пойдём со мной,
Да ты, как вроде, нехотя…
Чего? А ну-ка повтори,
Шалава красномордая,
Ты на себя-то посмотри,
Какие мы, блин, гордые!
Чтоб я, чтоб мы, чтоб…чтоб, хоть раз
С такой связался падалью,
Что? Кто скотина, пидарас?
Сама ты толстозадая!
Вы заманали нас всех тут
С таджиками, узбеками!
Давай канай к себе, ату!
Уроды, понаехали!"
………………………………
Да, Крым, он тоже хочет жить,
Земля родная, русская
………………………………
Нет, надо всё же водки пить
Поменьше и с закускою…
То ни шатко, ни валко, то в хвост и в гриву перемещается по невесть кем проложенным рельсам электрический поезд, обозначенный в невесть каких нормативных бумагах «Россия-жизнь».
Какая станция начальная, какая конечная того пути... не обозначены их названия на пластике досок, прикрученных к стойкам и стенкам помещений на невесть где расположенных вокзалах и платформах
Вот... мелькают за окнами поезда станции и платформы других стран, захочешь посмотреть какие – поводи глазами по запылённым окнам, повезёт – прочтёшь.
Вот... сидят в этом поезде разные люди, кто с билетом, кто без него, смотрят в окна, читают газеты, слушают мобильные телефоны, надев наушники, иные – просто тычат в клавиатуру.
А другие пассажиры «России-жизни», те дремлют - кто, уткнувшись спиной в угол между окном и спинкой скамейки, кто, спустившись по сиденью и вытянув ноги подошвами вперёд.
Вот... сидит на скамейке девушка с электронной книгой, расположила она её так, чтобы молодой парень рядом с ней мог видеть колонтитулы страниц с фамилией автора «Владимир Сорокин», хотя, честно говоря, ничего не понимает бедная девушка из тёмно-серого на светло-сером фоне текста, кроме матерных слов без отточий.
Вот... входит мужчина с внешностью завсегдатая барда Грушинского фестиваля, но не гитара в руках его, а прозрачный прямоугольничек, через который видать сидящим к нему лицом пассажирам и низ бородки, и кадык на тощей шее.
«Все знают, как порой трудно подобрать нужный файлик для хранения свидетельства о присвоении звания лауреата Нобелевской премии, других подобных документов, например, квитанций об оплате услуг по опорожнению выгребной ямы на дачном участке.
Решить этот вопрос можно легко, приобретя по эксклюзивной цене предлагаемый практичный пластиковый футляр формата А5...».
Вот... слышна из соседнего вагона неповторимая, как запах шашлыка в осеннем воздухе, звукомасса извлекаемая из гармони, на секунду прервавшаяся в момент прохождения извлекающим узкого межтамбурного перехода, и в вагон входит цыганский мальчик с хмурым лицом и большими руками взрослого человека.
Поёт он что-то такое блантеровски-тёплое, такое... такое... что хочется подпеть навсегда вросшими в душу словами, или хотя бы подмурлыкать, что и делаешь, вызвав недоумённый взгляд соседа по лавке и собственное стыдливое ёрзанье затёкшим задом по сиденью.
Вот... проходят по этому поезду группы, состоящие чаще всего из женщин разной степени полноты в форменной одежде с сумками-планшетами и хитрыми устройствами в руках, но, бывает, вкрапляются между них и форменно одетые мужчины, почему-то, в основном, с усами.
Вот... тогда и выявляются те, кто до поры и времени притворялся имеющими билет, и бегут они в раздвигающиеся и сдвигающиеся по каким-то своим законам двери, а, будучи пойманы, объясняют, что дома деньги забыли, да контролёров судьбы не обманешь…
Быстро летит поезд «Россия-жизнь», хоть скрипуч он и трясок, вот уже и станция без названия, конечная ли она, пересадочная, а может провода кончились, а может и сорвало ветром провод и зацепился конец его за катящееся колесо и намотался провод, да и, слава богу, хорошо, что пол вагонов линолеумный, и не пронзило никого колкой электрической болью.
Вот... вагоны, громко колеблясь вдоль движения, наконец останавливаются и затихают совсем.
В динамиках поставленный женский голос объявляет безназвание конечной станции, а потом мужской плебейского тембра добавляет:
«На станции идёт ремонт пешеходного моста, в конце платформ сделаны специальные помосты, не соскакивайте на пути…»
«Эх, Андрюша, нам ли быть в печали!»...
Компания подвыпивших людей
поёт, не больно стукаясь плечами,
В какой-то общепраздный будний день.
Цветут сады и розовым, и белым,
И горы пляшут на календаре.
Затягивает песней злые бездны,
Как полынью морозцем в ноябре.
Они поют, на все лады играет
Усеянная кнопками гармонь,
А городское солнце догорает,
Встаёт Луны обкусанный ломоть.
Они поют, горячее на блюде
тепло теряя, горкою лежит.
Они поют, и может быть не будет
Зла, выяснений, драки и обид.
Их глаз нездешен, нет в сетчатке места
Смотренью неопрятного стола,
Их женщины – как белые невесты,
Мужчины их – орлы и сокола.
Желтеют на столе стручки-бананы
Овал зелёных яблок так красив,
Несется над столом мотив банальный
Но как всесилен, как ядрён мотив!
И спев «Андрюшу» дружным a capella,
Уже без тоста выпьют, как пить дать,
А женщины сноровисто, умело
Начнут для чая стол освобождать.
А завтра будет буден день, работа,
Недели середина, вот дела...
Вот если б завтра выдалась суббота
Подольше бы попели у стола.
По Дону бы гулял казак безусый,
Степан бросал в волну свою княжну.
Попозже бы гостей сморила усталь,
И муж бы не косился на жену.
…Там в небесах, где сетью Божьи тропки,
Андрюша уложил в футляр гармонь,
Вздохнув, убрал сады свои в коробки,
И «Спать горам!» приказ озвучил он….
Размытый свет – подачка мутных окон.
Не видно букв некрупных без очков.
Я заключаю сердце в плотный кокон -
Прорешистый чехол моих стихов.
Не взвиться сердцу бабочкой мохнатой,
Расправив крыл шальные паруса.
Оно таится, ненадёжно спрятав,
То, что не спел тебе, не написал.
Не рассказал, усмешкой скрыв смущенье,
О том, что в сердце просится на свет.
Не защитил от солнца плотной тенью,
Дав с бесполезной мудростью совет.
Как мы боимся искренних движений,
Толчков во внутрь, мороси для глаз,
Шептаний в ухо, зыбких положений,
Всего, что делает, смешными гордых нас.
И мы себя невольно сочиняем
Из междометий выдуманных мук,
И жирной серой тушью оттеняем
Чужих предательств безысходный круг.
И вырастают иглы из щетины
Небритых скул с обтяжкой на разрыв.
Ты - цель диверсий, цель подрыва мины,
Почасовой - как нянечка - халиф.
Но ты не дашься даже тем трофеем,
Ты суверенен, как в степи койот.
Вы подождите, я щетину сбрею,
А дальше всё - хоть медленно - пойдёт.
Да всё ль так плохо? Есть ещё веселье –
Что получил бесплатно от творца.
Его б ещё - да в кошелёк везенья:
И можно жить койотом. До конца.
Как ирис голубой уходит в небо
С насиженного в поле пятачка,
И раздражаясь чем-то, но слегка
Под ветром изгибая стебель нежно.
Так вы порой, крылами не взмахнув,
А только напружинив мышцы ног,
И взяв балластом лишь щепотку нот,
Взмываете устало в вышину.
Кто дал ему мужское имя «ирис»?
Он женственен до атомных слоёв,
Ему не надо морфия боёв.
Я понимаю как в неё влюбились
вы, выбрав среди множества растущих,
Раскрывшую таинственный бутон,
Оставившую страхи на потом,
Рождённую, чтоб мучиться и мучить.
Такую же, как вы...
Зеркальным клоном
стоит пред вами ирис голубой,
Упущенные шансы на любовь,
Деревьев непрореженные кроны
Он с неба вам принёс, досужий странник.
Без жалоб и молебствующих просьб,
Желанье, угадавший ваше вскользь,
Кнутом перепоясав горький пряник.
На свете воли нет, есть чьё-то дозволенье
Плутать скитальцем меж резиновых границ,
Чуть напузырить их порывистым движеньем,
И пасть отброшенным упругим чем-то ниц.
Покоя нет на свете, только промежуток,
Затишье в стычках с отражением своим,
Когда отступит на мгновенье сытый жупел,
Что ты придумал, воспитал и накормил.
А счастье есть. Взять в руки старую корзину,
И в предвкушенье милой тяжести опят
Почти бежать до леса, зная ту низину,
Где те деревья полусгнившие лежат.
И в алчном раже хлопотливо-первобытном,
Семейки рвать, не обрезая корешков.
Какой покой, какая воля? Надо быстро
Набрать корзинку, вон уж там, недалеко
«Ау!» кричит какой-то голос ненавистный,
И - будь ты проклят - откликается другой.
Сейчас придут сюда грибные террористы,
И будет им тут воля, а тебе - покой.
Как стан опёночный и строен и фалличен!
И пахнет так, как пахнуть должен потный гном.
Мы с грустной миною грибы над тазом чистим,
А было ль счастье, правда, было ли оно?
Ты б прочитал, хоть краем глаза
Куском души больничный вздох,
Раскритикуешь ведь, зараза,
«Размер не тот, и ритм плох!»*
(* В этом месте точно!)
В углу, у женского сортира,
Где свет не гасят по ночам,
Белел Парнас, бренчала лира,
Смешно, но это я бренчал.
Порой, почёсывая попы,
Взгляд, с полусна чуть-чуть хмельной,
Бросали на меня растрёпы,
Кто пОзыв чувствовал ночной.
Презрев пикантность положенья,
Под клавиш цокающий звук,
Я заливал слезами жженье,
Терзая старый ноутбук.
То жженье внутреннего жара,
Который - лёд, который - смерч,
А тьма больничная лежала,
И может где-то, чья-то смерть
Вот в этот миг входила в тело
На хирургическом столе,
Но нет, но нет! Другая тема
Меня терзала…мысль о зле,
Что мы друг другу причиняем,
Средь мелких чувств и мелких дел.
Как, походя, мы изменяем
Тому, кто нам "люби!" велел.
Как просто словом нам обидеть,
Намёком злобным оскорбить,
Не достучаться, не увидеть,
А делом - может и убить.
Легко ведь так сказать не злое,
И залихватски подмигнуть…
…Но тут сестричка наша Зоя,
Ко мне приблизилась, зевнув,
«Сейчас же, дядя, марш в палату!
Нет, я тащусь, что за народ!
Сегодня здесь дежурит главный,
И он мне ж…пу надерёт!»
КРАСАВЦУ
Я с утра помылся в душе
И рубашку побелей
Я надел, ведь у Андрюши
Нынче полуюбилей!
Он сидит, красив донельзя,
В «Радо» властная рука.
Ну-ка, парень, лучше целься
Лобызнуть чтоб Старика!
Мы, друг, слишком много шутим,
Видно пенсия крута.
Был бы я Владимир Путин,
Я б уменьшил, ведь не так?
Вот и Старый отчебучил,
Пошутив так пошутив,
Завязал семейство в узел,
И с семейством – в Тель-Авив.
Он у нас большой паломник
Хоть по жизни не еврей.
Доставай, Старик, половник
И кошерного налей!
Мы с тобой таки закусим
То, что выпили таки,
А потом, подобно «Пуссям»
Спляшем фрейлахс, мудаки.
Внуков, внучек ты имеешь
Стоит ради них и жить,
Много Старый, ты умеешь
Ну, а главное – дружить!
Это, брат, так старомодно
Хоть сдавай тебя в музей!
Поздравляем тебя кодлом
Школьных преданных друзей.
Люди подлые нехай им
Будет трясця, а пока,
Старичок, давай «Ле Хаим»!
Твой племенничек Лука!
ОЛИГАРХУ
Обозревая этот стол нескудный,
Пожалуй, всё же ужин отменю,
Ведь повод-то, ведь повод не паскудный
Для столь разнообразного меню!
Стоит, как монстр Лох-несс, шотландский виски,
Шампанское Моёт и с ним Шандон.
И всё это для близких (и не близких)
Взял да и выставил сюда не жадно он.
Ах, юбилей?! Что ж повод есть нажраться,
По мерке ладно прожитых годов,
Но нам, братан, уже ведь не по двадцать,
А в бой на костылях идти готов!
В друзьях иметь такого – это счастье!
Он борется со всем, что нас трясёт.
Вот, вроде бы владелец фирмы частной,
А человек советский всё же, чёрт!!!
Учился, как и все, в советской школе,
Как нынче… он медаль не покупал,
Диплом не покупал консерваторий,
А на хрена? Туда ж не поступал…
Семью завёл одну, что ж ты не в тренде?
И рОдил одного, не шестерых,
Меня к себе устроил, видно сбрендил,
Нет, правда, ведь подлец, не шестерит!
Он человек весёлый и приятный,
Но индустрии русской целей для
Он не позволит вместо предприятий
Построить казины и борделя!
Так выпьем же, ребята, недешёвый
Напиток за него, за Игорька!
Ведь наша гордость он ещё со школы,
Я подписуюсь крестиком
+ ЛУКА
ПИСАТЕЛЮ
Не верю, Лёнька, что пустил ты, парень,
Двойной христовый возраст на размен.
Найдётся ли второй апостол Павел,
Чтоб люди оценили твой размер?
А вот мы оценили, те, кто были
Все эти пятьдесят мгновенных лет
Друзьями шелопутными твоими,
С которыми ты бегал в туалет
Курить - ведь ты один из нас курящий -
Смотрели мы, вдыхая носом дым.
Ты был мужик. Как батьки. Настоящий,
Казалось, ты и не был молодым.
Я помню как влетел в тот дом…на горке
С весёлым матом - шибутной метеорит,
Неся с собой «Великолепную семёрку»,
Жаргоном нас, как взрывом, одарив.
Крис, Вин, Бритт, Чико и Калвера -
В одном еврейском Лёнькином лице!
Где это время, где смешная вера
Ребят, стоящих вместе на крыльце,
Запечатлённых Дулей со стараньем
- Тогда из нас он долго строил ряд -
Вот нет и Дули, он ушёл, как ранний,
Уходит снег, причуда октября.
Мы выросли, дожили до сегодня,
Нет нищеты, бессилья злого нет.
И то ведь хлеб, судьба она - как сводня,
Миг обеспечит сладкий, дальше – смерть.
Ну а сейчас стряхнём всё это с пальцев,
Что будет завтра, знает только Он,
Смешной слепец, сколь в завтра, брат, не пялься,
Ты яви не увидишь - только сон.
Прости за ипохондрию, друг Лёнька
Наш «идиш коп», шалом тебе, шалом,
Бреди по жизни, медленно, не звонко,
Пиши, а Он воздаст тебе потом…
ПРИЕХАЛ ЦАРЬ ПЕТРУША НА КУКУЙ
Приехал царь Петруша на Кукуй
В немецком платье, рядом Алексашка,
Набита хитростью и кулаками ряшка,
Гостинцы на сиденье, серый куль.
За Яузой домишки, дерева,
Ганновер, Мюних, Йена и Аахен,
Остаться здесь бы до кончины на хер,
Да долю царскую куда же подевать?
Сошли с кареты, сели на траву,
Темны и горьки мысли у Петруши,
А Алексашка, будто бы подслушав,
Промолвил едко: «Чисто как живут!
Ну эта сволочь на кукуйской стороне:
Все эти рейтары, купцы да капитаны,
Нахапали в России капиталы,
И нас же обсирают, разве нет?»
Сощурился недобро царь Петруша,
«Уж больно разговорчив ты, холоп!
Ты б поберёг что ль задницу да лоб…
Поменьше отрясали б удом груши.
Так жили бы не хуже этих вот!
Да. Точно жили бы не хуже...
И спят подолгу, леность, грязь да лужи»
Промолвил царь и, сунув трубку в рот,
он скрипнул Сашке: «Девки ждут, поди.
Давно уж не плясал я менуэта,
А хороша как всё ж сисястая Аннета.
Что брюхо трёшь? Вон там в кусты сходи!».
Петруша пиво пил, гостинцы раздарив.
Спало Останкино, Зарядье и Остожье,
Сны были лёгкие, весенние, о Божьем,
И терпеливо ждал рассвета Третий Рим.
ПРИГНУВШИСЬ, ПЁТР ВОШЁЛ В СВОЮ ТОКАРНЮ
Пригнувшись, Пётр вошёл в свою токарню.
Дела закончил иль не приступал,
На нартовский станок усталый взгляд упал.
«Хорош, собака, наградить бы парня»
Стоит - накрыт рогожей - у окна,
Как конь-огонь по ездоку скучает.
А тот его за лихость привечает,
Носками ног давя на стремена.
Да где же промчишься конным лишний раз…
Заботы государевы репьями,
Сенаторы, министры да крестьяне.
И каждый ждёт его Петра приказ.
А он вот и не требует приказа
Токарный этот нартовский станок,
Стоит себе, как конь, четырёхног,
Отрадою для рук, ума и глаза.
Он для Петра - мечта о сонме Дел,
Ремесленном сопящем интересе,
О счастии неумственном, телесном…
…И он станок ногой своей вертел.
Резцом голландским бронзу разодрав,
Вороной каркал новомодный суппорт,
А Пётр стоял, как будто впавши в ступор,
Единым со станком издельем став.
И стружкой обжигалася нога.
А Пётр стоял и думал Царь о дюймах,
Чем сковывал беспутство мыслей буйных.
И пот со лба стирал арап-слуга…
ХРИПЯ, ЛЕЖИТ ПЁТР АЛЕКСЕИЧ НА ПОСТЕЛИ
Хрипя, лежит Пётр Алексеич на постели,
На трон последний шестерыми вознесён.
Так долог ростом и тяжёл был весом он,
Что шестерых хватило еле-еле.
Январский день промозглостью своей,
Усугубляет холод будущих предчувствий,
Реки петровой видно уже устье,
Доплыл он до него, крича: «Скорей, скорей!»
...Всю жизнь кричал, других мутузя в холку,
Под зад, по спинам палкой, батогом.
Не знал, видать, о способе другом.
А может знал...да что в том знанье толку?
Жизнь такова, поводыря слепцов холопьих,
Все смотрят снизу, и в зрачки не заглянуть,
А мне хотелось сдвинуть их чуть-чуть,
Ну на вершок, на полвершка... Туда, к Европе.
...А то я их не знал, уж столько повидал.
Постелют мягко, да бока болят. Засранцы.
Но чисто как живут германцы да голландцы!
А мы-то что? За что нам Бог не дал
подобной жизни навык и желанье.
А может дал, да спрятал глубоко.
Открытое увидеть нелегко,
А если уж внутри, во тьме, за гранью...
...Вот кто-то грудью навалился. Катька:
«Кто следующий, Петруша?» Пахнет луком.
Должно быть выпила, в глаза такая мука.
А кто? Эх, мне бы жёнка это знать бы!
Всё будет меж рабами первый раб!
Решайте сами... Что-нибудь промолвлю...
Не того мне. Вон он в блеске молний
Плывёт сюда последний мой корабль.
Трудно думать про плохое
Под хорошее сухое.
Хоть невзрачна этикетка, но своё берёт цена.
Сын удачный, дочь – тихоня,
Доктор язвы не находит,
И порядок в обиходе
Бдит невредная жена.
Независимая старость,
Восполнимая усталость,
Сытость без отяжеленья, без озжожного огня.
Ироническая шалость,
Но с душком известным. Малость,
Чтоб следишек не осталось,
Тех, что любит сатана.
Все мы будем на погосте -
Надоедливые гости,
Что явились подъедаться за хозяйский скудный счёт.
Предков умности охвостья,
Превзошедшие их в росте,
Весе, шумности и злости...
В том, что так лелеет чёрт.
Но сейчас мы пьём сухое,
Мало что нас беспокоит.
Ниже края этикетки уровня ползёт овал.
Может море пред тобою,
Может номера обои...
Ты, ведь, парень, в Мариборе?
Значит там не море. Горы.
Господи, а час который?
Нам футбол смотреть, бывай!
Посвящается Ирине Морозовой
"Нон! Рьен де рьен!"
…Я в спальне – к ночи полуголый -
Что будет сниться мне? Начхать,
И вдруг со стенки «Дети, голос»
И эта девочка в очках…
К чему я случаем заброшен
В мир этот склочный, чан страстей?
Я ж про политику всё больше,
А не про пение детей.
…Родители перед инфарктом,
В футболке ласковый фигляр.
Все грезят бешено о фарте,
И всуе Господа молят
о кладе милости грошовой,
Отринув данный Им же стыд,
«Ну дай чуть-чуть удачи, чтобы
Дитя не плакало навзрыд!»
Но суету мой слух всю вымел,
Сор шибутной банкнот, карьер,
И мир как будто разом вымер,
Лишь только громом: «Рьен, де рьен!»
Под этот гром ночной обвальный,
И не захочешь, воспаришь,
О, плен страшилы гениальной,
Которой домом был Париж!
Но девочка в очках не знала
Любви и зелья всех сортов,
И где ж, и как она поймала
Божественный вот этот рёв?
"Довлеет серость поколений,
Россию ждёт ментальный крах!"
Да будет жить она под пенье
Девчонки худенькой в очках!
И с первым звуком песни древней
пижон, пузатый прохиндей,
Простушка в стиле «под деревню»
Вмиг повернулись чохом к ней.
...А правил я так и не понял
Из их смешливых, бойких фраз.
Но только слёзы на ладони
Я ощутил…из чьих же глаз?
Элладский порт, Парнас вдали,
Луна на склоне небосферы,
Стоят у пирса корабли:
Келеты, лембы и галеры.
Галера «ВЫМЫСЕЛ» полна,
Её борта чуть над водою.
Я раб её, гудит спина,
И стёрты вёслами ладони.
И поделом мне, ведь я смерд,
Души немытой обладатель.
Ссудил мне в долг лишь грех и смех,
-Когда ваял меня - Создатель.
Я - Фёдор, Дмитрий и Иван,
А где-то может быть и Павел.
Просил Алёшу, да - фиг два,
Бог обещал..., и не добавил.
ВНУТРЕННИЙ ЭПИГРАФ
"На твою тему, на твою тему!"
- закричал Фёдор Павлович -
"Алёша, выпей-ка коньячку!
Не хочешь, ангел мой, а я выпью.
Знаешь, Алёша, хочу признаться тебе:
Я не люблю Россию…То есть я не люблю
Все эти безобразия, но и Россия - это такое
Свинство (в тексте «cochonerie» по-моему).
Я люблю остроумие…"
Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы»
(по памяти).
***
Да я л-ю-б-лю её!!! Страну,
Меня родившую из пыли,
Хоть в ней из веку: «тпррру», да «ну»,
Да шоры на глазах глухие.
Бог положил сюда упасть,
Моей душе, внедрённой в тело,
В страну, где рифма «власть да красть»
Всегда забьёт «умело – дело».
Да чёрт бы с ними, пусть живут
- Покрепче бы, да нецензурно –
Пьют, размножаются и жрут
На берегах своих лазурных.
Как увело! Сатиры раб,
Вот омерзительное слово,
«Сатира!»… будто нудный храп
Соседа лёгкими больного.
Когда не можешь ты уснуть
В палате с потолком белёсым,
А завтра будут боль и нудь
Вонь, костыли и в горле слёзы.
Брысь на галеру, старый кот!
Мычи размеры, пробуй рифмы.
Галера скоро поплывёт,
А там, глядишь, и бац на рифы.
И ты садишься на скамью
И долго дуешь на ладони.
Надсмотрщик кричит "Убью!"
И от соседей столько вони!
Содвинув потный чуб со лба,
Взглянул на левый борт случайно.
Да там не раб, ну да, раба,
Как здесь она, неужто тайна?
Ну точно - женщина, она
Лоб морщит, скованы движенья,
Вокруг неё молвы стена…
Онегинское имя «Женя»…
Я слышу шёпот «пух летит»,
Сейчас-сейчас, глядишь, срифмует:
«Век-человек»…что ль мне уйти?
Увидела и брови хмурит.
Сама ушла, на правый борт
Где собрались, кто пишет вкратце.
Смотрю, листок лежит, и вот,
В руках моих её абзацы.
Читаю, вроде не письмо,
Ну что за чистоплюйство, право!
- Уж ей-то помнить про «грешно»
Смешно - душе моей корявой.
Творенье имя носит «Пух»
Размером…полторы страницы.
А чувств накал, а рифмы «Ух!»,
И обличенья без границы:
ПУХ
…Он многим помогал,
И многих одарял любовью,
А многих просто он спасал,
И просидел у изголовья.
А вот когда пришел вдруг час,
И Бог решил довольно славы,
Он сразу потерял их вcех
Как тополь пух своей оправы.
………………………………
А пух летит, глотает дни
Все пустота, слепые мысли
Никак понять не можем мы,
За что в саду завяли листья.
………………………………
Зачем мораль - лишь звон монет,
Зачем запачканы одежды,
Зачем от совести привет,
Холодный трепет по надежде?
………………………………
А пух летит, глотает пыль,
Все отвернулись, все поникло,
Но не поник лишь он один,
Как силы духа колесница!
………………………………
© Евгения Васильева
Ну, пишет! Грамоте она
Учёна, мне какое дело?
А бес бормочет, вот шпана,
«Слабо, писака, переделать?».
"ЧТО переделать – этот вот,
Срамной набор рифмёшек бабьих?
Я ЧТО, рогатый? - Идиот?
Я - ряженный казак при сабле?»
«Да ты готов, не прячь глаза
Мозги уж рифмы бойко шпарят.
Давай уже, все тормоза
Сломались, ну под гору, парень!»
«Ведь я уже о них писал
Народ-то, кто читал, тот помнит,
Там было и «наворовал»,
И много про тринадцать комнат.»
«Ты достоевец наконец?
Ты жить по-достоевски будешь?
Ты, что ж и не широк, подлец?
Да ты такой, что не обузишь!»
«Ну ладно, хватить тут трындеть
Давай, ступай к Балде в болото.
Я знаю, не отстанешь ведь,
Я напишу, срифмую…что-то…»
И вот они передо мной,
Иль перед вами, перед Богом,
Не блещут вирши новизной,
Лежа иголкою под стогом.
Ну есть, что есть! Я отвернусь,
Ещё ухмылок не хватало.
... Быть может это – всё же гнусь:
Корёжить, чтобы лучше стало?
ХОЛОДНАЯ ВЕСНА ОДИНОЧЕСТВА
Он просто брал и помогал
Без просьб-невольных унижений,
Кого-то миловал, спасал,
Кому-то центром был мишени...
И вот пришел расправный день,
В день тот ушла былая слава,
И выпал он из света в тень,
Как камень лёгкий из оправы.
Да, равнодушие толпы
Вождей от спеси не излечит,
Каменьев град из рук слепых
И дух, и плоть его калечат.
Их святости фальшивый нимб...
С фальшивый грош она ценою!
Он ничего не скажет им,
Представ пред серой их стеною
А пух летит, весенний пух…
Завядших мыслей жидкий ворох…
Мне б закричать, признаться вдруг
«Как же ты нужен, как ты дорог!»
Но пух летит, глотаю пыль...
Как воздух холоден московский!
Он есть или он только был,
Был фитильком, что тает в воске
Всё пух летит, и мы летим,
Все отвернулись, нет защиты,
Но не поник лишь он один,
А в жизни Той, все будут квиты…
***
…Галера «ВЫМЫСЕЛ» плывёт,
Рабов своих неся к востоку.
Они гребут, на спинах пот,
Надсмотрщик их бьёт жестоко.
Но только не больнее, чем
Они себя тщеславьем хлещут,
Несчастный сброд галер, трирем
Впивающихся в явь, как клещи
И я плыву, плывёт она,
Так плыл арапа внук счастливый,
«Иль правнук?» вёсла, скрип, волна…
Парнас, зелёные оливы…
Не верь, не бойся, не проси.
А он не верит, не боится.
Да! Попросил! Так на Руси
Все просят…может кое что и обломиться….
Год получился «под банкет»,
Ну вот ему и обломилось.
И «тем» неплохо, спору нет,
Подать к столу молвы монаршью милость.
Как ладно! Тощий Дед Мороз
В змеёнке галстука бордовой
Подарок, походя, занёс
Отысканный в сенях избы своей ледовой.
Немного кислоты… другой,
До кучи впряженный пристяжкой,
Нести хомут он свой тугой
Обязан до конца своей дороги тяжкой.
Все платят: тощею мошной
Мошной тугой, душой навынос.
А результат – в балансе ноль,
Но это – фарт, всего скорее – минус…
Ох, нет зарока от сумы,
Суда тупого лицедейства,
Но темень озарит зимы
Свеча улыбки серозубой у сидельца.
Метлою жидкою «Вжик, вжик»,
Вздымая смерч из жухлых листьев,
Обессемеенный таджик
Москву от грязи грустно чистит.
А там в Кулябе, в Душанбе
Его Зейнаб сидит и ноет:
«На кой же хрен, Рахим, тебе
В России жить, а не со мною?»
Пойду я завтра в русский ФСИН
Скажу: Доколе же, начальник
Держать вы будете мужчин
И не за взятку ли случайно?
Отдай Рахима моего
Он наплодил тут знаешь сколько?
А денег кукиш шлёт всего
Ни мне платок, ни детям польта!
Вот кликнем клич по городам
Да двинем хором на Россию.
И вы поймёте все тогда,
Как мало нынче мы просили!
Мужчин давай, прошу добром,
И лучше с деньгами в кармане
Не то устрою вам погром,
Или в Москве найду я Ваню!
Лиха ж ты, пуля-дура, на излёте,
Как рана моя рваная саднит!
А вы уж, мама, казака не ждёте?
А он ведь не в земле сырой лежит.
Купили вы с отцом по деньгам справу,
Коня трёхлетку, пику да седло,
Благословили биться за державу,
Живым вернуться ворогам назло.
Умел сплеча рубить я шашкой острой,
Упругую, как ветер наш, лозу,
Любили меня мелкота да сёстры,
И та, что проводила на базу.
В полку я пластовал других не хуже,
Без страха и без дурости лихой.
Хоть исть порой случалось и не дюже,
Но был всегда накормлен братка-конь.
Да только, батя, вороги сменились:
И «класс» не тот - теперь змеючий враг,
Мы все, станичные, на классы поделились,
А я, подумавши, червонный стал казак.
...И бой-то был – не бой, а стычки вроде.
Бил пулемёт, мы стали отходить…
Но пуля-дура сдуру и находит
Не тех, кого ей надо находить.
Ребята дотащили до окопов,
Да фельдшер, слава Богу рядом был,
А то б в чужой земле я был закопан,
И крест корявый на морозе стыл.
Спаси Христос, тебе курчавый лекарь!
Гостинец - буду жив - тебе свезу.
Да только, мама, стал ваш сын калекой,
Как управляться буду на базу?
Ох, часто, мама, в жар меня бросает,
И в холод, будто я в степу зимой.
А кто ж у вас в станице комиссарит?
Неужто Пантелей, приятель мой?
Вы, мама, отпишите мне письмишко,
Что б знал я как дела у вас в дому,
И проследите, чтобы мелкий Мишка,
К кинжалу не касался к моему.
Ну вот и всё, папаня и маманя,
Такие вот у сына-то дела.
Ведь пуля-дура знает кого ранить,
Летит себе свинцовая пчела…
ПЕССИМО
Я уж о том и не говорю, что у женщин случаи такие есть, когда очень и очень приятно быть оскорбленною, несмотря на всё видимое негодование.
Они у всех есть, эти случаи-то; человек вообще очень и очень даже любит быть оскорбленным, замечали вы это?
Но у женщин это в особенности.
Даже можно сказать, что тем только и пробавляются.
Ф.М. Достоевский
"Преступление и наказание"
Такие нынче времена,
Они и мерзостны и серы.
Коню не важны стремена,
Важнее всадника манера.
Иной сидит себе в седле,
Но чуть поддёрнет он уздою,
И конь, как Вакх навеселе,
Летит кометою гнедою.
Другой нагайкой, каблуком
Дубасит круп блестящий конский,
А конь плетётся ишаком,
Вдову везущим на знакомство.
Объят седлом, он выстрел ждёт,
Скакун по имени «Россия»
Кто поведёт его вперёд
В седле, как на Голгофе сидя?
Кто, круг зловонный разорвав,
Прикажет просто «Делай дело!»
Вопрос сотрёт «Кто виноват?»
И с ним другой вопрос «Что делать?».
Ещё снабдил Россию Бог
Любимым возгласом бессилья
«Я – не лекарство, Нет! Я – боль!»
Как любит этот взрыд Россия!
Всё жаждем праведных попов
Своим загрешенным приходам,
Чтоб...может быть...тогда...потом,
Стать четвертьправедным народом.
Она! Как её забыл?
Крупна, ценна, казиста с виду.
И я ведь так её любил
когда-то...ладушку-обиду.
Обиду, сладостную боль
Возящих воду на закорках,
Души российской плаху, хворь
Рак - для живых, отраду - мёртвых.
И эту боль и этот взрыд
Мы ценим с истовой заботой,
Как ценит старый инвалид
Свои копеечные льготы..
А может хватит в душу лезть
Россия – женщина, ведь точно?
Её удел: себя жалеть,
Жалеть взахлёб и днём, и ночью.
Беречь себя? Ещё чего,
Пусть бережёт меня, он…этот
Он сбережё-о-о-т! Ведь для него,
Куда приятней старый метод.
И вот расчёт за сладкий миг:
Разверстый паз, и боль, и мука.
Иль входит в злой холодный мир
Дитя, ненужное, как муха.
Стоит скакун, усталый круп,
Глазами ищет: «Где же завтра?»
И вроде бы ездок не глуп,
Да ноги в путах у кентавра.
ЭРО
Когда Создатель остроумный, походя,
-Такой каприз, порой бывает у него -
Неверным светом запоздалой похоти
Вдруг озарит полуживое естество…
Вкус кислосладкий блюда местечкового
Возникнет на подсохшем языке,
И камешек соска так остро снова ты
Вдруг ощутишь меж пальцев на руке…
Совместный одр и дружба добродушная
И стона спёртого совместный скудный пир.
Вам на двоих была та ссуда ссужена
Грядёт возврат, торопится Банкир.
Ты отдал всё, кошель твой пуст как вакуум,
Но никогда ты не узнаешь, нет
Размер остатка в сумке её лаковой
Тех, ссуженных Создателем монет.
А свет погас, растаял коркой наледи,
Ненужный всплеск в спокойстве полусна.
Оставь, Создатель! Да...,смешно... а надо ли?
Ведь сна так мало, да и спит она…
АГНОСТО
Светлая Пасха, воздух апрельский,
Пахнет ванилью, скорлупки красны.
Грустный пророк, дар земли Вифлеемской
Что ж ты вознёсся во время весны?
Осень, ведь самое время ухода
пара с земли, светлых дней и листвы,
Ну, подождал бы немного...полгода,
Или…с довеском недель – до зимы.
Знаю, не ты расписал тот сценарий,
Чай, позатейливей был сценарист…
Жизни ковчег, не соструган он нами,
Мы лишь, как твари по паре внутри.
Зло и добро не дают в общей сумме
Ноль, пустоту, в мирозданье провал,
Ты всех любить, как себя, надоумил,
Только вот «как» промолчал, не сказал.
Да и зачем? Это не интересно,
Надо, конечно же, но не сейчас,
Вот поделить полномочия, кресла,
Право трактовки…Да! Это про нас.
Ну а тебе Рождества свежий ельник,
Пасхи съестного веселья фонтан,
Что ж ты вознёсся-то не понедельник?
Видно спешил обустроить всё там…
Ветер колышет подолы гардин,
Море подкрашено кистью рассвета.
Рамы резные некрупных картин,
Блеет коза беспокойная где-то.
Хрупкий, как кукла, французо-поляк,
«Утром не кашлял? Поменьше? Вот славно!»
Ты на минутку ко мне здесь приляг,
Как ты напомнил мне, Фред, Дюдевана...
***
- Почему, Фред? Ведь всегда было Le petit Chopin. Chopinetto?
- Так почему-то забавнее. Я как-то в Париже, не помню где, встретила одного плантатора из Америки, такой интересный тип, и он звал князя Фридриха Гогенлоэ «Фредом».
Смешно, не правда ли?
- Может быть, если бы я сам присутствовал при этом...Аврора, ну ты же знаешь...
***
Всё, я замолкла, и ты замолчал,
Просто в окно мы посмотрим на море,
Ты ту мазурку уже дописал,
Как, как какую? Ну ту - в до-миноре!
Ах ты, лентяй! «Вдохновения нет!»
В угол пойдёшь, не получишь десерта.
Я понимаю, ноктюрн, полонез -
Это кусочки любимого сердца.
О, эти пальцы, как их описать?
Адская смесь каучука и стали.
Так хорошо только на небесах...
Маленький мой покоритель роялей.
Надо вставать, там скребётся Мари,
Завтрак готов, и одеться бы надо,
Фред, подойди-ка сюда, посмотри!
Облако птиц вылетает из сада!
Что их спугнуло, быть может, лиса?
Утром? Бывает, хотя это странно...
Ну одевайся, нам надо писать:
Фреду – мазурки, Авроре – романы.
Ох, подкузмили мне хохлы
Да, ладно, ладно – украинцы!
Мне написать бы о любви,
О ночи, где щебечут птицы…
Но птицы ночью не поют?
В орнитологии – не дока.
Вороны точно не дают
Заснуть порой хоть ненадолго.
А тут майдан, несчастный Крым,
С любовью нами поглощённый,
И снайперы стреляют с крыш,
В народ крещённый-некрещённый.
Я помню, помню тот ботсад
Тот дочернобыльский, с сиренью,
Его к Днепру ленивый спад
Да, это было в воскресенье….
На тёплом дёрне пили мы,
И вниз лилась сирени лава.
Как беззаботны и хмельны
мы были, и стояла справа
с воздетым в небеса мечом
Угрюмая стальная нэнько,
И байки были ни о чём,
И Днепр серый тёк близэнько.
Сплошной волной сирень лилась
И рвали глаз её оттенки,
И власть. Умела нежно красть,
И руки не чесались к стенке
её поставить и спустить
Курок нагана вороного.
И сладко так нам было пить,
И пить спокойно, много-много.
Мы не пропили ту страну,
Она сама собой пропилась,
Растаяла, как снег в весну,
Что вдруг с циклоном накатилась.
Опять, опять верчусь, как болт
С неумно сорванной резьбою.
Хотел же о любви, и вот…
Но что же делать мне с собою?
Жизнь, пощади, не лезь вовнутрь
Ковшом жестоким, пыльным ржавым,
Уйди хоть на мгновенье, ну!
Не жаль нутро сухое жалом!
Смеёшься гадко над людьми,
А ведь они твои же дети…
А я хотел-то о любви,
Да видно нет её на свете.
Вот ничего не помню я… Буэндиа,
Цыгане, много секса, ювелир…
А ведь страна тогда как будто сбрендила,
Да остальной, похоже, сбрендил мир.
Дела людей неведомого племени,
Какой-то лунной дальности земли
Вожглись, как угли, в души странным семенем
И порослью лианною взошли.
Седой мужик с марксистской пылкой придурью:
Усы, ухмылка, внешностью – грузин,
Он мир весь этот забубенный выдумал,
И нас – приплод кошачий – погрузил
в него, кто выплыл, стал задумчивей,
Кто утонул, сам стал миры ваять.
С нерусской страстью «фэнтэзи» выдумывать
И нищему полковнику писать.
Покойся с миром сын страны Колумбии,
Не жухнет лавр, что вплёл ты в свой венок.
Ты был велик, таких уж вряд ли будет-то
Средь тех, кто тут остался одинок.
Страшна зараза эта «одиночество»,
Передаётся умственным путём.
Но от неё таблеток пить не хочется,
Напротив, мы болезнь запоем пьём.
По кухне ползал таракан.
Путём коротких перебежек
Он пропитание алкал
Из крошек свежих и несвежих.
Над ним гремел бессильный мат,
Под мата гулкие раскаты
Он бегал…то ль не виноват,
А может...то ль не виновата...
Да, не был в гендерный реестр
Он вписан строчкой чёткой пола…
Где особь любится, где ест,
В какой щели меж плиток пола?
Как одинок тот таракан
Среди собратьев рыжих множеств!
Ему б придумывать роман,
А ты всё мать его тревожишь.
Ведь он для жизни интерьер
Избрал тот кухонный, неброский,
И не стремится, например,
В ту часть жилья, где в книгах Бродский!
Зачем его стремишься ты
Расплющить в тлен китайским тапком
И в буре злобной простоты
Воскликнуть гордое «Вот так –то!»
Он брат твой, рыжий хлопотун,
Под нежно-строгим Будды взглядом
Погладь его, сам сядь на стул
И посади с собою рядом.
Узнай, как звать, где жил, где рос?
Поговорите хоть немножко!
…Но ты всё ищешь дихлофос
А он разыскивает крошки…
Вот как, оказывается-то...
Анатолия Сердюкова ещё ко-о-огда предупреждали умные люди насчёт печальных последствий его деятельности.
Да, верно сказал Костя Сапрыкин, сдавая Жеглову Фокса: «Вор довжен фидеть в тювьме!»
Говорил: «Тебя посодют!
Сам берёшь, давай другим».
Главное, чтоб в каждом взводе,
В каждой роте знали гимн!
«Я погон спущу на пузо,
Пузикову всё отдам!»
Ты грозился, а покуда,
Ты завёл себе мадам.
Дело, скажем, рядовое,
Но карьера – льстить да лезть.
Ну блуднул…и хрен с тобою,
Но ведь, Толя, есть и тесть!
И за эти «пируэты»
Надо Женьке отвечать
И сидит она с браслетом,
На дверях висит печать...
Из тринадцати из комнат
Ей оставили лишь три.
Перспективы её тёмны,
Что ты сделал, посмотри!
Но ничто не длится вечно,
Ни приятственность, ни боль
Нужен кой-кому советник,
Так что приготовься, Толь...
И девчушке-поэтессе
Все брильянты возвратят
Только, Толь, не гневай тестя,
Оне - добрые, простят!
Но вот оно и близко, возмездие за всё содеянное, возмездие жестокое, но справедливое
Вы всё хотите многого и сразу!
Чуток уж потерпите как-нибудь.
Вот испытает он пяток КАМАЗов
За это орденок наткнёт на грудь…
…А уж потом его за толсту попку
Ухватит эскаэровский спецназ,
В СИЗО швырнёт, как деревяшку в топку,
К великой радости всех добродушных нас.
Тогда почувствует своим он мягким местом,
Что правосудие – не торт «Наполеон»!
Ух, насидится парень под арестом…
….Домашним, не сбежит же в Штаты он.
Нам только бы закончить экспертизы
Да распечатать, степлером сколоть,
Да получить бы «Разрешаю» визу
На робкое: «Ну можно, дядь Володь?»
Тогда держись, Толян – погон на пузе!
Узнаешь, что почём ты, прохиндей,
Уж належишься ты в своём джакузи
В квартирке на Остоженке своей!
Народ, ведь он, собака, всё припомнит.
Ох, лютость, как бульён, кипит в людях!
И у кого в квартирке сколько комнат,
И у кого брильянты на грудях.
Спроси-ка у Васильевой паскуды,
С которой типа, как бы ты порвал,
Как ей жилось, бедняжечке покуда
Ты всё ховал, что с ней наворовал.
Она тебе расскажет про лишенья
Про жизнь невыносимую свою,
Вот помытаришься, Толян, тогда, как Женя!
И поделом: не разрушай семью!
Невнятен пейзаж февральского курорта…
Немеет кожа щёк от ласки зябких струй.
Съестное на столе не солоно, протёрто.
Усталому нутру – невольный поцелуй.
Да... выше всех окрест Бештау оголовок,
Со снежной полосой на каменном боку.
Старик влезает в лифт, напорист и неловок,
Держа в руке, как меч, блестящую клюку.
Опёрся, в аккурат, кряхтя, на чью-то ногу,
И вскриком изошла мизинца злая боль.
С вершины Машука видать совсем немного,
Кубарики домов и ближних сосен строй.
Собрав морщинок рой в ненужное кокетство,
На танцах обновляют дамы свой декор.
Колышутся комки поверх больного сердца,
И крестик на комках, и сладкий дух духов.
Концерт. Хмельные танго струнного квартета,
У женщины-скрипачки платье лижет пол.
Чего-то кто-то жжёт, там… в километре где-то.
Закормленных приблуд гуляет грустный полк:
В простонародье пёсьем – пегая борзая
Выкусывает блох, усевшись на крыльце.
Откуда здесь она - актриса отставная
С вуалью на белёном сморщенном лице?
Как белки тут крупнЫ! Вот некая загадка
Их только соснам стройным ведомых диет!
Сиреневый хиджаб и складчатый, и гладкий…
Она из Кабарды? Округлый силуэт
Её виолончельных бёдер в одеянье,
А в номере сосед – сухумский армянин
любовнице звонит. На пёстром одеяле
Лежит подарок ей, завёрнут, не один
Он там лежит: штаны, бейсболка, ножик, паспорт.
По комнате шуршит прибоем мрачным «Крым».
И Крыму в унисон соседский хлюпкий насморк,
Гортанной речи спутник, как он матом крыл
каких-то подлецов-врагов своих. Бештау
Опять не виден он, лишь только голый лес,
Где шарфик, чёрт возьми! Вот вновь похолодало.
А ты что думал, брат? Зима - зима и здесь….
Когда плевки лицо забыло,
А тело свист и жженье розг,
Иная страта вдруг решила,
Что есть она – народа мозг.
И назвала себя (по-русски)
«Интеллигенцией» она,
Забыв, что все мы, - как ни грустно –
Производители говна.
Но был один пророк с бородкой,
- Он всё предвидел, будто знал -
Назвал её: «говном народа»,
Что ль сократить? Пускай… «говнар»
Он ворчунов заумных выслал,
Заткнув их в тесноту кают,
В асфальт берлинских улиц чистых,
В парижский хладный неуют.
…Зимой похуже, лучше летом,
Собрать бы су, хоть на бриошь.
Нужда - не тётушка с котлетой,
И где ж ту тётушку найдёшь…
Перемоглось смурное племя
Говнаров, да ещё и как!
Взошло гнилой крапивой семя,
И по-вороньи снова «Карррк».
Турбуют и мутят говнары,
Народ доверчивый, простой,
Забыв, что тёплы ещё нары,
И пароход стоит пустой.
Команда красит дымоходы
И подновляет леера.
Свобода лучше несвободы!
Но лучше…завтра и вчера.
А ныне должен быть по-ря-док,
Колонн не больше четырёх.
Молчи, говнар порядка ради,
Иль повторяй, что вождь изрёк.
«Народ, с народом, для народа»
Звенит литаврой бодрый клич.
Народу – песнь, народу – оду,
Народу – хлеб, народу – кич.
А вот «ля-ля» ему не надо,
С чужого голоса «шу-шу».
Про то, как здесь теснят говнаров
И про хранилища для шуб.
От этих ваших измышлений
В душе раздрай, в башке – обвал.
Да, правильно Владимир Ленин
Вас гнилодуших обозвал.
Давай, говнар, места бронируй!
Проветрен трюм и гальюны,
Ступай на борт (пока что с миром)
Нам здесь говнары не нужны.
Бор в Мышкине, сухая чистота
Колонн шершавых золото и умбра
Макушек зелень оживляет утро,
В Охотине церквица без креста…
Не помню, отражался ли в реке
Её зигзаг волнистый серо-белый?
И по кому дрожащим медным телом
Звенел тот колокол за Волгой вдалеке.
Там был родник, под радугой пузырь,
Окружностью стеснённый бочки врытой,
Черпак железный с донышком отмытым
от краски бывшей… Верхневолжья ширь,
Ширь скромная, ширь леса, не степная,
Где бесконечный пепельный восток
В душе рождает гибельный восторг,
Когда не видит глаз устойчивого края.
А здесь душа полна - спокойна и легка-
Весёлым ощущением уюта,
Уходит вязкая докучливая смута,
Ты пуст, как пуст черпак у родника.
А для чего ты пуст, для влаги той,
Той влаги горьковатой родниковой?
Для жизни неизведанной, но новой
Иль мелкотья в обнимку с суетой…
Чего кукожиться? Сей час же ты живёшь!
А завтра? Завтра будет… будет позже…
"Ты плащ мой приготовила? Вдруг дождик,
Ты что ж и за брусникой не пойдёшь?"
На домик у реки бросаю взгляд
И больше не смотрю, походом полон,
Бор впереди, и старых елей полог,
И зелень губки мха, и сосен чистый ряд…
Ну написал чего-то, бац! И в вечность вбросил.
Таких по вечности молекул разуменья
мирьяды пыльные от света к тени носит,
И в знаки лепятся, пригодные для чтенья.
Гляди, прочла одна скопленье этих знаков,
Заморен червь внутри нехитрым бутербродом,
Как вреден хлеб с прослойкой! Боже, но как лАком,
К тому ж со скидкой почему-то зряшной продан.
Зачем, мадам, вы написали, что я – Гений,
От Хармса – юмор, что-то там – от Мандельштама.
Нет, что вы, милая, я - коврик в их передней,
Ну вы меня до красных щёк смутили прямо...
«Высоцкий» Будет вам! Но, правда, лишь местами.
И две рубашки, есть фасона «Евтушенко»,
Расшиты ромбами, цветами, огурцами,
И кепка розовая с зеленью. Зачем-то.
Чего ж хорошего, ма шер, в таком коктейле?
Кадык от Бернса, ну, а задница – от Блока,
Да от Волошина, что плавал в Коктебеле,
Волосья пышные (и домик бы неплохо).
И вот зачем же Мережковский вами тронут?
Я не читал его, и вряд ли прочитаю,
Но возраженья, как топор, в елее тонут,
И дёгтя ложки в бочках мёда тают, тают...
***
А я бы, грешный, был покоен, даже счастлив,
Сказал бы мне хоть кто: «Лука, а ведь ты - Мастер»,
Не тот, в домишке на Арбате с Маргаритой,
А заводской. С седой, дурною, кепкой крытой,
Башкою старою, что бабку твою бесит,
Да шеей жёсткой, где сидят все, ножки свесив.
Сдираю стружку, штангенциркуль раздвигаю,
Начальство матом за глаза себе ругаю.
Но, если надо что-нибудь для них Такое,
Ко мне идут гурьбой, трудягу беспокоя.
И просят жалестно: «Такое дело, Палыч,
Заказ на экспорт. Проворонили. Так за ночь
бы надо выточить с десяток-то деталей,
Да мы директору уже наобещали...
А никому ведь это дело не доверишь,
Козлов навалом, мастеров вот нет, поверишь.
Давай, родной, поднапрягись чуток, но сделай,
Ведь ты один такой, старик, на свете белом».
И врут паскуды, но, приятно врут как всё же!
А руки, руки…как болят, они, о Боже...
И ты берёшь со вздохом штангель и очёчки,
Звонишь по «Нокии» жене и старшей дочке,
На ругань их ты посылаешь в зад обеих,
Хоть жалко баб, ведь не со зла они. Жалеют.
Инфаркт в девятом, язвы две и глаукома.
Сидел бы ты, старик -как умные все - дома.
На целый день в "Дубки". Скамья. Никто не гонит.
Застылый пруд, мамаши. Книжка в телефоне.
А тут торчи - весь день и ночь - в машинном масле
И уговаривай себя, что "типа счастлив"....
Станок визжит, и из окна чего-то дует.
А ты поесть забыл купить, вот старый дурень!
Цыганский мальчик в электричке,
Где полузаняты места,
Поёт куплет патриотичный,
Гармонь по пузу распластав.
Цыганский мальчик и сестрёнка,
Не занимая весь проход,
Проходят по вагону, звонко
Горланя про «родной завод»
Косит цыганский мальчик глазом
На пассажиров, ведь ему
Любой из них хоть раз обязан
Вложить хоть что-нибудь в суму.
Цыганский мальчик, лик немытый
Иль мытый с горем пополам.
Ему что фарисей, что мытарь.
Вагон ему и дом, и храм.
Круглы испода крыши своды,
Вагон несёт слепая мощь,
В слезах цыганских - Инда воды
Гармошка их – ситара дочь…
В руках цыганских воли знамя,
Ветров, гудящих как орган,
Мы все – цыгане, Бог не с нами...
Вот он уж точно – не цыган!
...Они сойдут с сестрой в Красково,
Немного от ходьбы устав,
Бутылку выпьют «Кока-колы»
И вновь, на следующий состав.
Мутный взгляд из-за очков
Сверлит словно лазером.
Думы прямо из зрачков
В душу мне залазают.
Ох, те думы и страшны
Думы депутатские:
«Мы живём внутри страны
Словно в оккупации!
Что не захватил Гудзон
По дешёвке продали»
- Так вещает, братцы, он -
Депутат наш Фёдоров.
Угнетают, спасу нет
Нас отродья Морганов.
Тырят всё: и газ, и нефть
И детей на органы.
Так и слышишь грозный крик
Внуков Гарри Трумэна:
«Милк, егс гив ми, рашн пиг,
И впридачу вумэна!»
А теперь заткните хор,
«Тихо, все внимание!
Кто же главный компрадор
И агент влияния?!»
…Подсудимый Горбачёв…
Ставропольский вроде он,
Пусть он скажет нам почём
Продавал он родину!
Был он знатный комбайнёр
Орден, парень с гонором,
А его к стене припёр
Цэрэушник с долларом.
Там, в родительском дому
Вербовали Мишу-то,
Клали доллары ему
На рушник на вышитый.
Молодой был коммунист
С головой не лысою.
Чист душой, анкетой чист,
Но с женой Раисою…
Он по шествиям ходил
с флагом. Бурки стаптывал.
Пару тыщ ему поди
Притащили в Ставрополь!
А жене его отрез,
Шляпку, туфли синие…
Провели через Конгресс
Типа «помощь Сирии».
А потом вошли во вкус
Двинули в верха его,
Развалил он наш Союз
Вместе с Назарбаевым!
…Вот ещё один - Борис…
Всех пустил он по миру.
Ты, давай, Борис, колись!
Ой, да ведь уж помер он!
Всё равно был резидент,
Слал шифровки тайные
Этот первый президент
В США через Италию!
А теперь…, а что теперь:
Ясно – оккупация!
Но теперь пойди проверь
Кто сидит там с рацией.
Каждый вроде патриот
Каждый служит родине.
Правда, вот семья живёт
Почему-то в Лондоне.
Покоряет Кенсингтон,
«Хэрродс» оккупирует,
И никто не скажет: «Вон
В свою Рашу милую!»
…Ну, а может быть Чубайс?
Чувствую, всё ближе я…
…Джинсы, задница, «Ливайс»…
И наклейка рыжая!
Всё, готовлю аусвайс
Вумэна энд почку я.
«Дядя Толенька, Чубайс
Можно хоть на ночку я
Съезжу с бабой и детьми
Фёдоровым пуганый
В этот Лондон, чёрт возьми,
Как бы типа угнанный!»
…Темза там река течёт…
…Королева старая….
…Лучше б за казённый счёт,
А на Темзе – Тауэр…
…Побродить по Риджент-стрит,
В пабах пиво пенное…
Толя, мать твою едрит!!!
Все хотят быть пленными!!!
…В голове моей компот
Пленники, изменники…
Да, такие в Думе вот
Бродят шизофреники!
Носом я клюю в клавиатуру,
А в душе противный, горький смог.
И зачем я этой ночью сдуру,
Всё с тоски дурак заснуть не смог.
Жалко мне ровесника Капелло,
Хоть огрёб он денег оёёй!
Уезжай-ка, дон, пока ты целый,
В Рим. К своей Капеллихе. Домой.
Там играет Пирло бородатый,
Балотелли, чёрный хулиган,
Правда, там, друг Фабио, навряд ли
Так набьёшь бездонный свой карман.
Да и эти шмякнулись фейсАми,
Об бразильский тэйбл испанцам вслед.
Хрен с тобою, оставайся с нами.
Здесь у нас Мутки, а там их нет.
Будешь нас доить согласно смете.
Уши для лапши у нас как раз.
И всегда болельщики посветят,
Лазерной указкой в серый глаз
Вратаря. И судьи тоже гады,
Негров нету в сборной и хохлов.
Не трудись, дон Фабио, не надо,
Ныть умеем сами, будь здоров!
Не впадает в море Росса Волга,
И не мечет крокодил икру.
Мы страдали сильно, но недолго,
А теперь посмотрим на И-г-р-у.
Как алжирец лихо лупит в штангу,
А потом бежит на угловой,
Как штрафные подаёт Швайнштайгер,
Клозе забивает головой.
Не реви ты менеджер-девчонка,
Из спортбара ночью уходя,
Ты же с ними так похожа в чём-то,
Новой Раши хилое дитя.
Ты умеешь ездить за границу,
Распродажи брать на абордаж.
С понтом заказать навынос пиццу
И кричать на митингах: «Кррымнаш!»
Ведь не каждому же быть Роналдо,
Разработать Windows, Google Chrom.
Нам бы вуз прикончить, ну а там бы,
Клерком средним проползти в Газпром.
Ну не лезть же с воем нам на стенку,
И обмылком мазать с горя шнур,
Ну поиздевается Доренко,
Так Сергей – известный балагур.
Так что слёзки вытри и смотри-ка,
В баре Петербурга. Иль Москвы.
Как играет лихо Коста-Рика,
Хоть «бананы» там, а всё же львы!
Наверное, это стоило бы написать лет десять назад...
Стоит Булат, стоит и не отводит взгляда
С витрин холодных чётных домиков Арбата.
Его воткнули меж домов, впихнув в ворота,
И тело щуплое, сваяв вполоборота.
Он без гитары, но в штанах Булата руки,
Им бы бросать в асфальт горстями стихозвуки,
А он стоит солдат бумажный и безмолвный,
А пред ним Арбат течёт толпою модной.
И не надейтесь, не заплачет Окуджава:
«Куда духовность делась? Только что лежала
Она вот тут в углу, на Сивцевом, на Вражке,
И крупно кто-то накарябал на бумажке:
«Духовность русская, не кантовать, не лапать,
Внутри сермяга, две берёзки, старый лапоть,
Семь орденов поддельных, столько же медалей,
И книги старые уложены рядами».
Сейчас Булат, скорей, был в некоем простое,
Ну, может статься, сочинил бы что простое,
Но не весёлое, для чтенья без гитары,
Да что гадать, он был такой, такой усталый…
Как ныне пишущим до батюшки Булата,
С гитарами иль без далековато…
И он от нас далёк теперь солдат с шинелью,
Уже вошедший в небеса за Божьей дверью,
Прикрыв её с оглядкой, тихо, чуть покашляв,
Чтоб никого не разбудить, из спящих наших,
с кем пел на кухнях он, соседей беспокоя,
Антисоветское, но ладное такое,
Что все соседи забывали про доносы,
...А может не было соседей этих вовсе...
Сидит Булат на облаках и струн не тронет,
Гитар ведь нету там, и с ними не хоронят…
Унылый лай стареющей собаки
Не заполняет уха лабиринт.
Как одинокий позабытый бакен,
Луна меж туч в реке небес горит.
Деревьев спят апрельские скелеты,
И только ветер - вечный хлопотун
не спит. Он будет хлопать до рассвета
По лапам тихих незлобивых туй.
Их жёсткий край, резные окончанья,
Ладоней ветра им не уколоть.
А вот ты ель зажми в кулак случайно:
Узнаешь, как нежна ладоней плоть.
Дорога сохнет, пережив зимовку,
Разбита плоть её катком машин,
Так ёж лежит распластанной циновкой
Серёд шоссе, а ведь он так спешил
Туда, где лес чернеет за кюветом,
Деревьев дальних первая листва,
И может будет что-то этим летом.
Но за шоссе всё будет, а сперва...
Вперёд, вперёд на лапках семенящих,
Вот полшоссе, рывок, а там - кювет,
И мир за ним, мир новый, настоящий!
«Ой, пап, там ёжик мёртвый!» «Вижу, Свет!»
Чего искал он на чужой сторонке!
Роса не мёд, и черви не жирней.
Ежих чужих? Отвязней, да и только.
И в жёны брать-то лучше поскромней.
Весенних дач недолог сон беспечный,
Трава зовёт, гудит: «Да хватит спать!
Расти мне надо! Сок пахучий млечный
Как хочет он на срезе выступать
Травинки каждой, стриженной косьбою,
Вставай, бездельник, плеши разрыхли!
Подсей меня, зелёной под тобою
Я шевелюрою буду у земли».
Ещё чуть-чуть. Со лба отбросит солнце
Лучей апрельских тёплый, жёлтый чуб.
И, ночь спугнув, грузовичок крадётся,
Везя соседу Мише банный сруб.
Кричим мы раз по пять на дню:
«Ну вот те крест! Клянусь я богом!»
По пять? Так часто? Брось, да ну!
Но всё ж божимся ой, как много!
Три буквы в разных падежах
Мы произносим словоером.
И кое-кто нас просит: «Ах,
Ну не божитесь вы не в меру!»
Божись, мой друг, иль не божись...
А рта для Бога не закроешь,
Всё это жизнь, простая жизнь,
Жизнь без лирических героев.
Да Он и слышать перестал,
И славословья и хуленье.
Ох, как же он от нас устал!
Себя коря за сотворенье
Похожих на него существ,
Которых вылепил из глины.
Дав блеск ума и силу чресл,
Но век отмерив им недлинный.
Но сколько бед за куцый срок
Умеют люди понаделать,
Как страшен равнодушный «чмок»
Клинка, направленного в тело!
Как сладок побеждённых вид,
Их изувеченная мякоть.
А он о милости твердит...
Что ж по врагам велите плакать?
«Да ничего я не велю!»
- он говорит, вздохнув устало:
«Я всех вас, дураков, люблю,
Но много вас. Вот птичек мало...»