Отцветают маки на откосах.
Вдоль составов лепестки летят.
Догоняют, рвутся под колеса -
Словно с жизнь счет свести хотят.
Тщетно тонкослойные туманы
Стелятся, пытаясь их сберечь, -
Умирают алые поляны
Неосуществимых чьих-то встреч.
С грохотом уносят эшелоны
Чуть нюхнувших пороху ребят...
И ВОЙНА стоит в косынке чёрной -
В матерей нацеливает взгляд.
- Тишенька хорошая птичка!
- Хорошая – соглашаюсь я и поднимаю глаза к потолку.
На рожке люстры, перебирая пёрышки лакированным клювом, охорашивается наш новый постоялец – бело-синий с серыми крапчатыми крыльями волнистый попугай Тиша.
Месяца три назад позвонила мне моя подруга Александра – Сашенька, Сашка, как мы любовно, по-дружески, называем её.
То смеясь, то всхлипывая, Сашка сообщила, что через несколько дней они уезжают в Канаду.
- В какую Канаду? - опешила я, - ты ничего не говорила.
- Говорила! Помнишь, мы с Генкой, (Генка её муж) - рассказывали, что отправили резюме в одну зарубежную фирму, которой нужны русскоязычные программисты? Только и сами не верили, что это может быть реально – работа в Канаде. Почти не надеялись.
Да, - вспомнила я, - да, что-то такое Геннадий говорил. Но как-то между прочим, во время прогулки в ботаническом.
Вот! – голос Сашки звенел, - теперь нам прислали вызов. Виза и документы готовы, всё улажено. Только Тишеньку некуда девать – карантинная служба через границу не пропускает. Анечка, милая, возьмёшь? На годик всего… Ну, не выбрасывать же птичку на улицу – она снова захлюпала носом, - возьмёшь, Ань? Мы придём с Геной сегодня вечером, можно?
- Ладно, обсудим - я уже и сама готова была слезу пустить: с подругой на целый год расставаться жаль. Да и Тишку тоже: птица-то не при чём… Хотя, вообще-то, я люблю собак. Но тут случай особый, придётся потерпеть.
Клетку-вольер мы водрузили на комод, у самого большого и светлого юго-восточного окна … Крупные резные листья комнатных цветов на подоконнике приглушали солнечный свет и отбрасывали красивую тень на попугайский домик. Птица и цветы гармонично дополняли друг друга и даже оживили наш интерьер.
Первую неделю Тиша вёл себя спокойно и, как мне показалось, несколько настороженно. Сидел в глубине клетки на жердочке, не подходя к открытой дверце – я, выполняя инструкции Саши, каждый вечер открывала её – «пусть разомнёт крылышки» - и разглядывал нас.
Ощущение, что птица тоскует, не покидало меня. «Да, ладно – успокаивала я себя,- откуда у такой пичуги человеческие чувства»…
Однажды Тиша решился. Мы даже не заметили, как птичка оказалась под потолком на новой люстре. Искрящиеся хрустальные зелёные листья и сиреневые цветы, видимо, очень понравились Тишке. Через несколько дней он уже насвистывал какие-то мелодии, танцевал, приседал – всячески выказывал, как ему хорошо и радостно среди этого благолепия.
Однажды, глядя на нас с трёхметровой высоты, попугай чётко произнёс: «Тиша хороший! Тиша любит Сашу!» - вспомнил, видимо, Сашкины уроки. Повертелся немного и добавил: «Кушай, Тиша, Сашу!»
«Сбой программы - сквозь смех констатировала моя дочь - вместо каши – Саша»… «Кушай, Тиша, кашу» - отозвался попугай.
Мы поняли, что птица освоилась и постепенно привыкает к нам.
Всё было замечательно! Но… Следы жизнедеятельности Тишкиного организма оставляли на хрустальных ветвях светильника и под ними трудносмываемые пятна, и это омрачало нашу жизнь."Придумал!"- муж куском старой простыни обернул люстру и закрепил концы под самым потолком тугим-претугим узлом. Было решено, что Тиша, не обнаружив знакомых ветвей, попытается выбрать для вечерних прогулок другое место.
Вечером, открыв попугаю клетку, мы ушли ужинать.
Перед сном, я подошла, чтоб как обычно, закрыть дверцу и накинуть скатёрку на Тишкин домик. Но попугая в клетке не оказалось. «Уснул, должно быть где-нибудь на шкафу» – решила я и выключила свет. Но и утром птица не нашлась. Еда в клетке была не тронута.В панике перерыли весь дом – вдруг завалился в какую-нибудь щель. Тишеньки не было нигде.
«Не оставил ли кто из нас вчера открытой форточку?» - лихорадочно думала я, не представляя, что скажу подруге - Саша звонит раз в неделю регулярно. Да и для нас Тишка незаметно стал равноправным членом семьи."И, зачем мы прятали люстру – каялась, - выжили попугайку, улетел! Форточка, видимо, всё же была открыта!" - дверцу в клетке я закрывать не стала.
На третий день, вечером, притихшие, расстроенные, мы уселись перед телевизором. Исчезновение Тишеньки не давало покоя, но надеяться можно было теперь уже только на чудо. И чудо, как говорят, свершилось! С потолка с лёгким шуршанием вдруг соскользнул тот самый злополучный кусок простыни, которым мы укрыли люстру от птички. А вслед за ней с воробьиным ликующим чириканьем спикировал на клетку наш попугай. Тишу было не узнать! Истощённый, потрёпанный, с поредевшими перьями, он жадно налетел на еду. Оказывается, трое суток втихомолку Тишка сражался с узлом, мастерски затянутым моим мужем. И победил!
Утро... Наш папа, затаив улыбку, с деланно-сердитым видом подставляет стремянку и до блеска протирает каждый листик, каждый лепесток нашей чудесной новой люстры...
На парковой лавочке – краешке самом её,
Друг от друга сбежавшие, рядом сидим, молчим -
Мы, так похожие на взъерошенных воробьёв,
Хотя для обид и ссоры видимых нет причин.
Рядом пробует пить из раскрошенных льдинок-луж
Птах, за кромку цепляясь, карабкаясь и скользя...
Дела нет никому до разрозненных этих душ:
Вместе уже невозможно, врозь им – ещё нельзя…
В варежку тихо дышишь – струится пар, невесом,
Мне бы выкрасть отсюда тебя, пробудить, обнять…
Но так далека ты, вся закрытая на засов,
Метнётся испуганно взгляд - и снова мимо меня.
Чёлка косая, этот нелепый, смешной помпон,
Другой рассмеётся – у меня холодок в груди.
Нам согреться б в Африке, где-нибудь на Лимпопо...
Не убегай – от себя хотя бы – слышишь,
не уходи!
Растворились в голубых дымах
Контуры оставленных скворечников.
И тоскуют грустные дома
По весёлым шумным пересмешникам.
Под снегами, сглажен и округл,
Топчет тропки, ждёт весны обещанной
Город. И очерчивает круг
Голубь, над в окне стоящей женщиной.
Запавшие клавиши в старом рояле,
Потёртый паркет под качалкою-креслом…
У бывшей актрисы, седой и печальной,
Всё лучшее – в прошлом. И голос надтреснут.
От света слепящих софитов, от грима,
Пергамент лица пожелтевший в морщинах,
А, помнится, с яркой, блистательной примы
Восторженных глаз не сводили мужчины.
Всё в прошлом: цветы, бенефисы, банкеты.
В годах растворились известность и слава.
В задумчивом скрипе дощечек паркетных
Ей чудится голос с вопросом о главном…
Ах, сколько ролей было сыграно… Много...
Характеров, судеб – играла, как пела.
И только одну, что дарована Богом,
Свою - не сыграла, увы. Не успела.
Духи с подзабытым названьем «Быть может»,
Афиши, портьера подобьем кулисы…
Так немо, так тихо… Один только дождик
Стучится в окно одинокой актрисы.
Время птиц и ветров, и кленовых серёжек, и счастья,
Лёгких платьиц и узких лодыжек, и тонких запястий.
Поцелуев, гитарных бренчаний и песен, и смеха,
Шепотка из ночных подворотен и гулкого эха.
Время нежной прохлады в цветущих душистых аллеях,
И оживших скворешен, и пахнущих краской скамеек.
Стариков и старушек, застывших подобием мумий,
И наивности юной, и мудрых, и горьких раздумий…
Отстучат каблучки, перекликнется эхо дворами.
Растворится луна в переплёте белеющей рамы…
Золотистой пыльцою разбрызжется клёнов цветенье -
Новый день. Для кого-то закат. Для кого-то – рожденье.
Так хорошо, так счастливо складывалось все в молодой семье Дмитрия и Дарьи! Небольшое хозяйство: коровка, обеспечивающая молоком, творогом и сметаной, пестрые куры с выводками цыплят, похрюкивающий поросенок. За домом на лугу - две упитанные овечки. Огород, над которым то тут, то там качались под теплым ветерком нежные сиренево-розовые крупные цветки мака,– все ухожено, как и должно быть у добрых хозяев.
И самое главное их богатство и гордость - трёхлетний белоголовый сынишка Толик, первенец, бегающий по заросшему молодым спорышом двору. А в слегка округлившемся животе любимой жены Даши вызревало еще одно счастье - новая жизнь, иногда подающая ей знаки о себе упругими радостными толчками – я есть!
В предвоенный год Дмитрий работал шофером в районной больнице, а в свободное время с удовольствием и азартом хлопотал по хозяйству, ухаживал за скотиной, учился вычинять овечьи шкуры и даже собственноручно сшил себе щеголеватый белый тулуп к зиме. Молодые крепкие руки не знали усталости, на все хватало времени, благо, июньские дни длинны и светлы.
Война грянула внезапно. В одно мгновение изменилось все, как будто черная туча закрыла небо до горизонта. Лица людей потемнели, окаменели. Белые косынки женщин еще резче подчеркивали неестественность осунувшихся горестных лиц.
Наступила странная, несвойственная раннему лету тишина. Казалось, даже птицы перестали щебетать. И только иногда из какого-нибудь двора доносился вдруг приглушенный бабий вой.
Мите, как называла Дмитрия жена, повестка пришла в конце первой недели войны. Сказано было в ней, что прибыть в военкомат Тупиленко Дмитрий Фомич должен вместе с автомобилем, на котором работал. Так стал он личным шофером военкома по фамилии Бова. С ним и заехал в родное село, чтобы проститься с беременной женой и сынишкой.
Уходя, Дмитрий вынес из дому белый овчинный тулуп. На вопрос Даши: «Зачем он тебе на фронте?» - горько улыбнувшись, сказал: «Чтоб фашистам не достался!» - и добавил: «Пусть согревает меня и напоминает о доме, о вас и о нашей довоенной жизни».
Эта недолгая встреча стала последней…
В октябре у Дарьи родился еще один сын, Леонид, о чем мужу узнать было уже не суждено: на него пришла похоронка.
Замуж она больше не вышла. Женственная, красивая, сильная, крепкого, ладного сложения, с ярко-голубыми глазами и вьющимися темными волосами, так и осталась вдовой с двумя сыновьями, заменив им заодно и погибшего отца.
Мальчики выросли, взяли на себя основную работу по хозяйству - стали опорой и поддержкой стареющей матери. О Дмитрии Фомиче вспоминали часто, особенно на праздники, и очень сожалели, что не знают даже, где похоронен. Но в память их навсегда врезался рассказ матери о белом тулупе.
Шли годы. Братья давно обзавелись семьями. У Леонида подрастали свои сыновья, и все чаще и чаще стал задумываться он о погибшем отце. Искал, обращался в районный и областной военкоматы, писал запросы в военные архивы, но все было безрезультатно – следы затерялись.
Однажды услышал где-то, что в соседнем городке живет хорошая ясновидящая. Хоть и относился с большим скептицизмом к такого рода россказням, все же не удержался и однажды поехал к хваленой провидице с довоенной фотографией отца. Посмотрев на нее, ясновидящая сказала, что искать место, где он похоронен, следует в общем-то рядом, километрах в шестидесяти от родного села.
И добавила: «Могилу узнаете сразу: на ней растет очень тонкое высокое дерево». И стали братья искать следы отца по бывшим местам боевых действий.
В один из праздников Дня Победы поехали на военный мемориал в село Пригожее. Долго вчитывались в бесконечные строки мемориальной стены, искали знакомое имя. Но – увы…
Когда народ разъехался, один из ветеранов подошел к ним.
- «Ищете кого, сынки?»
Когда разговорились, выяснилось, что пожилой ветеран Иван Васильевич , так представился он братьям, очень даже занятным человеком оказался. Любитель и ценитель истории, собирал материалы о родном крае, и стараниями его был даже создан музей под открытым небом. Представлены в нем были предметы быта, орудия труда - старинные жернова, мельницы, ручные сеялки и многое, многое другое…
Когда братья рассказали о своем отце-шофере и военкоме, Иван Васильевич разволновался и рассказал, что в семнадцати километрах отсюда
есть могила, где похоронены два неизвестных солдата.
«Я сам был очевидцем этой истории», - сказал старик и вспомнил, как августовским непривычно прохладным утром 1941 года, будучи еще подростком, он гнал гусей на луг к реке. И тут к берегу подъехал небольшой грузовик. Из него вышли двое. Развернули карту и склонились над ней – похоже, искали брод через реку. Один из них крикнул: «Мальчик, здесь есть брод?»
И тут из-за реки внезапно ударил пулемет…
«Упали, как подкошенные», - со слезами на глазах рассказывал старик.
И проведя по лицу ладонью, спросил: «Вы на машине? – поехали».
Приближаясь к месту, указанному стариком, братья остолбенели: на голом ровном пустыре, густо заросшем травой, возвышался едва заметный бугорок, на котором росло единственное тонкое, очень тонкое высокое дерево - сосна, к которой дед и подвел братьев:
«Вот тут они лежат».
Потом, помолчав еще минуту, добавил: «А один-то из них – ну тот, что спрашивал, в белом тулупе был».
Время птиц и ветров, и кленовых серёжек, и счастья,
Лёгких платьиц и узких лодыжек, и тонких запястий.
Поцелуев, гитарных бренчаний и песен, и смеха,
Шепотка из ночных подворотен и гулкого эха...
Отстучат каблучки в углублённом колодце двора.
Растворится луна в переплёте белеющих рам.
Мой апрель, ты мне столько дарил!.. Но потом отнимал.
И под утро мне чудится в вишенном цвете - зима.
«Ь» с подпоркой – «Ы»,
слова нет на «Ы» - увы…
Но в таких словах, как сЫр,
дЫня, тЫква, мойдодЫр,
МЫсли, вЫбор, вЫгода
Пишем букву Ы всегда.
А ещё без буквы Ы
Не возможны «мЫ» и «вЫ».
Львёнок Цезарь, царь зверей,
Всё мечтает стать взрослей,
Чтоб как папа-лев, на троне
В царской восседать короне!
Но пока что на крыльце
Цезарь учит букву «Ц».
Словно крестик, буква «Х» -
Буква смех и буква вздох:
То хохочет: ха-ха-ха!
То вздыхает: ох-ох-ох...
За окошком вечер, смех.
Фонари, как буквы "Ф"...
Спят, украсив интерьер,
Скоттиш-фолд и фокстерьер.
Морда к морде, к носу нос -
Филя - кот и Фока - пёс!
Я увидел, как украдкой,
Брат мой, спрятавшись в углу,
Мастерит себе рогатку,
Так похожую на «У».
«Ты отдай мне эту штуку –
Хитро я сказал ему –
Мы как раз такую букву
Изучаем: букву У!»
Молоток - теперь я знаю -
Букву «Т» напоминает.
Громко он стучит: тук-тук -
У него весёлый стук,
Потому что мы с отцом
Строим домик для скворцов!
Наши скворушки весной
Возвратятся в дом родной.
Буква «С»
Вкусно пахнет пирогами –
Мы печём их с мамой сами.
Вот рогалик буквой «С»
С курагой и сливами,
Вот «подковки» - тоже «С»
вкусные, красивые.
Я сказал: «Кто это съест -
Навсегда запомнит «С»!»
Что мне, осень, до этой щемящей печали твоей,
До себя возомнивших озерами стынущих луж,
До унылых обочин вчера еще ярких аллей,
Я сама - из заблудших в тебе неприкаянных душ.
Пусть фальшивое золото сыплется с тонких берез,
Все сметут инкассаторы-дворники, утром сожгут.
С раззолоченных улиц еще ни один не унес
И монетки на счастье, как, впрочем, и я - не смогу.
Так назойливо бьется о зонт надоедливый дождь,
Гонит в память, пропахшую солнцем и мятным теплом.
Но от цепких твоих повиликовых пут не уйдешь,
Даже если весна синей грудью расколет стекло.
Я, как грозный лев рычу –
Букву «Р» с утра учу!
Громко брат
Смеётся старший,
Только я вот
Не смеюсь.
Р-р-р! – рычу,
И так мне страшно,
Что и сам себя боюсь!
Что ни утро – по тропе
В парк спешим мы к букве «П».
Рядом с папой я сильней,
Подтянусь сто раз на ней,
Как спортсмен и ученик, –
Потому что «П» - турник!
«О» - кружок или овал –
Ты не раз их рисовал!
Видишь, слово МО-ЛО-КО
С буквой«О» читать легко!
А без «О» - лишь «М», «Л», «К» -
Никакого молока!
:)
ВАРИАНТ
Я щенка дрессировал.
Он, хотя пока и мал, -
Слушал, морщился забавно,
Кверху ушки поднимал...
Мой щенок сидит у ног -
Уши - буквой "М" давно!
А у вашего Полкана -
Буквой "Л". И то - одно!
Всю ночь кто-то встряхивал
и выколачивал небо,
Гремел и трещал,
словно мокрые простыни рвал,
И месяц, казалось, исчез навсегда,-
как и не был,
И воды, ревя, устремлялись
в овражный провал.
Наутро, измят и заплакан,
в воде по колено
Взбодрился под первым лучом,
заискрился мой сад,
Оживший жасминовый куст
встрепенулся и ленно,
И гордо поплыл,
отражаясь в озерных глазах.
Легко, так легко и светло
после бури вчерашней,
Как будто бы сбросили камень
с разбитой души...
И только безмолвным свидетелем
ярости страшной
Мой сломанный зонт
на скамье отсыревшей лежит.
Букву «З» я видел раньше
В арифметике у Маши.
Я сказал сестре: смотри,
Это «З?» Нет, цифра «три»!
Удивился я: Так что же
«З» на цифру «три» похожа?
Вот хитрюги-молодцы
«З» и «3»! Как близнецы!
Букву «Ж» я вывожу
И как майский жук жужжу!
Потому что с виду - тоже
На жука она похожа.
Я не просто так звучу -
Я так букву «Ж» учу!
***
Мы с сестрёнкою уже
Изучаем букву «Ж»!
Я стараюсь, вывожу,
А она рисует: жук,
И снежинка, и паук…
Я сказал: «взгляни-ка, Жень,
Это - тоже буквы «Ж»!»
Погляди-ка, до чего же
Буквы «Е» и «Ё» похожи:
Если нет над буквой точек –
Это «Е», ты знаешь точно!
Если ж точки у неё,
Значит, буква эта - «Ё»!
Ели - ёлка, ёж -ежи,
Где здесь «Е», где «Ё», скажи?
Дом для скворушки-скворца,
Пересмешника-певца.
И для пчёлки золотой -
Домик буквой «Д» простой.
Дом звенящий, дом жужжащий…
Ну а наш, просторный дом,
Весь поющий и кричащий -
Так мы весело живём!
Под листком у Гоши дом,
Потому что Гоша – гном!
Шляпа - крапчатый грибок,
У порога - голубок.
"Гули-гули!" – добрый Гоша
Голубку горбушку крошит.
***
Так хорошо на весеннем лугу!
Буковка «Б» здесь на каждом шагу:
Солнце блестящее над головой,
Бабочкой – бантик сестры над травой,
Божья коровка на белой ромашке,
Бродят, как белые тучки, барашки.
(вариант)
Божья коровка на белой ромашке,
Бродят, как белые тучки, барашки,
Бабочкой – бантик сестры над травой,
Солнце блестящее над головой -
Так хорошо на весеннем лугу,
Буковки «Б» здесь на каждом шагу!
Длиннее утренние тени,
Свежее воздух, и в саду
Уныния и запустенья
Незрим, но осязаем дух.
Уже не шепчется с тобою,
А сухо, горестно звенит
Сад помертвелою листвою
И прячет боль в глуби зениц.
И только ветер струйкой тонкой
В беседку воровски проник,
И весело листает томик
Стихов и девичий дневник
Памяти моей собаки
Велюровое черное с белой манишкой туловище в толстых складочках; морщинистая курносая мордочка с будто прилипшими крошечными ушками; темные, продернутые синей дымкой выпуклые глаза - Джесси. Имя, что пришло в голову из ниоткуда, мгновенно и навсегда приклеилось к щенку.
Джессике нет еще и полутора месяцев, и она свободно помещается на моей ладони. Лобастенькая голова и широкая грудка явно перевешивают заднюю часть, и когда щенок склоняется над миской с молоком, миниатюрные ножки с розовыми подушечками забавно подтягиваются вверх и жалко, беспомощно дрожат на весу.
Мне никогда не нравились французские бульдоги, но этот очаровательный уродец поднимает в душе теплую волну, по глаза захлестывающую меня.
Ее слишком рано отлучили от матери, и она плачет по ночам. Дарильщики мои, купившие
щенка по случаю юбилейной даты, не догададись взять у хозяев собаки хотя бы какую-нибудь тряпочку, пахнущую мамой. И первые несколько ночей мне приходится сидеть на корточках у ее домика-коробки, укрывать скулящую малышку старым шарфом, поить подогретым молоком.
К трем месяцам Джессику уже не узнать . Неуклюже скользя по паркету, она, тем не менее, довольно прытко носится по квартире, веселым дружественным лаем встречает каждого входящего в дом и сует свой курносый нос во все мои дела. У нее большие, похожие на крылья бабочки уши, которые то торчат, то обессилено падают, делая ее несколько похожей на спаниеля. Джесси понимает многие слова, выполняет команды, умеет слушать, морщась и напрягая ушки, забавно наклоняет плюшевую голову то влево, то вправо. Но, как все щенки, непоседлива и поэтому делишки свои справляет иногда там, где нужда заставит. До восьми м-цев это позволительно, и я лишь слегка журю ее, тем более, что вину свою она осознает и заметно переживает. А, в общем, в доме освоилась, больше не плачет, и, если спит, то раскованно и очень даже вслух.
Джессика уже попробовала на вкус ножки табуретов, предусмотрительно намазанные перцем, и сердито и обиженно, припадая на передние лапы, облаивает невидимого врага. Обувью не интересуется, т.к. ей очень нравится купленная в зоомагазине искусственная косточка и похожая на цветок, круглая белая щетка-расческа. Еще есть любимый мячик и толстое черное кольцо-массажер, которое она тоже носит в зубах и тогда становится похожей на черного мини-бычка с кольцом в носу.
Апрель. Джесси уже почти взрослая собака - пять месяцев - смышленая, сообразительная и, я сказала бы даже, остроумная. У нее есть друг, шестимесячный палевого окраса коккер. Они весело и потешно играют вдвоем. Друзей себе собака моя выбирает сама и не дает в обиду никому, считая себя главной, где бы ни находилась. Уму непостижимо, но она спокойно справляется с самыми крупными породами. Реакция у Джесси мгновенная. Немцу, который попытался было напасть на ее друга Рокки, она в секунду, изловчившись, – кто научил ее этому? - вцепилась в деликатное и, видимо, очень болючее место под хвостом, и тот, подвывая, с позором ретировался. То же она проделала с догом Графом, ризенщнауцером Урусом и даже с ротвейлером Тайсом. И все ей сходит с рук, вернее, с лап – поклонники без ума от нее .
Как все собаки, моя не любит кошек, да голубая кровь и внутреннее благородство не позволяют терять лицо, и она напряженно проходит мимо. Но что делать, когда приходишь в дом, где живет такое вот существо? Джессика старается прояснить ситуацию, и враг, как правило, улепетывает куда-то на шкаф. Только с Марсиком, котом родственников хозяйки, промашка вышла. Увидев входящую в дом собаку, Марс устрашающе выгнул спину, поднял трубой довольно тощий хвост и вспрыгнул растерявшейся Джесси на спину. Проскакав с победным воем по комнате, кот спрыгнул и, не спеша, с гордым видом прошествовал на кухню. Пришлось смириться.
С тех пор они даже спят рядом, правда, морда к морде, т.е, зубы к зубам: " мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути"...
Джесси не терпит пьяных, и мне приходится водить ее на коротком поводке. Однажды, отпустив ее побегать в пустынном парке, я натерпелась страху.
Невесть откуда взявшийся пьяный мужик вызвал у блюстительницы трезвого образа жизни приступ ярости. Испугавшись, он стал топать и бросать в собаку камнями, что еще больше разозлило Джеську. Я-то знала, что она его не тронет – ни разу никого физически не обидела - но как было увести, оторвать ее от этого несчастного испуганного алкаша, если она увертывалась и от меня. Кончилось тем, что появившаяся в парке соседка по дому, сумела схватить собаку и увести. Вслед им полетела бутылка с недопитой водкой, которая тут же разбилась вдребезги, ударившись о камень. До какого же состояния надо было довести пьющего человека, чтоб он принес такую жертву…
Джесси – хитрюжка. Она очень любит лежать в кресле или на диване, что запрещено категорически. Ну, разве что иногда, когда кое-кому особенно одиноко…
Правда, это можно делать и тайком, когда хозяйки нет дома, но она каким-то непостижимым образом все узнаёт и тогда приходится обижаться и отлеживаться в прихожей, пока не наступит примирение.
А можно сделать вид, что ты тяжело – неизлечимо - больна. Так Джесси и поступает, и ей не раз удалось обвести меня вокруг пальца.
После решительного отказа пустить ее на диван (хотя ею была собственномордно принесена тряпочка, (правда, не та) , которой полагалось застилать вожделенный диванчик в редкие счастливые минуты), моя собака резко захворала. Усевшись ровно напротив меня, опустила морду между лапами до пола и стала мелко, но очень заметно дрожать. Я испугалась, подхватила ее на руки, укрыла и уложив в кресло, стала убирать игрушки. Хитруля, решив, что я хочу поиграть с ней, весело взвилась из-под
простынки за любимой щеточкой, тем самым выдав себя с головой. Тем не менее, не раз еще я попадалась на этот крючок…
Когда хозяйка занята, в комнату заходить нельзя, но можно, например, сесть, а еще лучше – лечьу порога комнаты , разложив задние лапки, как окорочка, и наблюдать, пока не уснешь. Джессика любит поспать, иногда шумно. Ей снятся сны, видимо, боевики. Потому что она повизгивает и взлаивает: судя по движениям лап, куда-то бежит – даже во сне развивает бурную деятельность. Неожиданно, резко проснувшись, влетает в комнату – а вдруг любимая хозяйка исчезла, пока Джесси спала. Но та на месте, все в порядке - и собачка всей массой опять заваливается на пол. Секунда - и по квартире разносится хороший качественный храп…
Самые лучшие слова на свете: «кушать», «печенье» – это самое любимое, «гулять».
Плохие: «позвольте вам выйти вон!», «место!» (еще хуже – «а ну-ка БЫСТРЕНЬКО на место!»), а самое ужасное – «ждать!».
Когда я уезжаю на несколько дней, Джессика тоскует. Капризная и неуправляемая, она устраивает настоящий террор тому, с кем ее оставляют. Потом перестает есть и от слабости волочит задние ножки. Поэтому более чем на неделю оставлять нельзя, и я не оставляла.
Бесконечно долго можно вспоминать о проделках любимой моей собаки – Джессика прожила около одиннадцати лет ( "французы", к сожалению, долго не живут).
И вот уже год и месяц, как ее нет…
Джесси …
Я в углу. Реву. Наказан.
Ковыряю ногтем мел...
Как узнала мама сразу,
В чем признаться я не смел.
Что с утра с котенком Васей
Димка-друг пришел ко мне.
Мы, резвясь, разбили вазу
И картинку на стене.
Что потом по шторе белой
Кот взобрался на карниз,
Что царапался, шипел он
И боялся спрыгнуть вниз.
И что я, спасая Васю,
На пол лампу уронил,
А потом и сам сорвался,
Ну, когда полез за ним.
И как Димка вдруг собрался:
- Засиделся я у вас!
Ваську взял, а я остался
Маму ждать, чтоб вот сейчас…
Не обмолвился ни разу
Про кота, про Васю я.
Как узнала мама сразу,
Почему сказала фразу:
"Что за КотоВасия?!"
Застыло солнце в небе рыжим мячиком,
раскрыли рты мальчишки восхищенные,
когда в венке из первых одуванчиков
она прошла, как в золотой короне. И
ей не нужны ни мантии, ни титулы -
задорная и смелая, давно она -
девчонка эта, солнышком омытая,
самой Весной на царство коронована.
Мы уносились с утра в запредельные дали,
Арками радуг пытались войти в горизонт,
Нас от вихров до подошв отсыревших сандалий
Плотно охватывал запах травы и озон.
Это с годами ясней и понятнее станет,
Как неразрывно мы связаны с этой землей.
Первые наши уроки историй-ботаник –
Скифская баба в степи, василек полевой.
Это потом, в городской онемелой квартире
Станешь в бессоннице маяться ночь напролет,
Если на миг и нежданно, и неотвратимо
В памяти запах горячей полыни всплывет.
Вдруг померещится дом со знакомым крылечком,
И, заслоняясь от солнца ладони щитком,
Мама протянет коричневый глиняный глечик
С неповторимым, как детство, парным молоком.
Глечик (укр.) – глиняный кувшин.
Улетают на юг стаи диких гусей,
Небо вслед им глядит, не мигая, бесслёзно,
Я ночами брожу по холодной росе –
Собираю в траве переспелые звёзды.
Я должна отыскать, на которую ты
Загадал нашу встречу - увы, не случилось...
Может этот, еще не успевший остыть
Колкий острый осколок – небесная милость?
Их нападало здесь - не удержишь в руках! -
Режет икры осот, солонеют ресницы…
И звезда твоя так от меня далека,
Что ты даже во сне мне не сможешь явиться.
По листве золотистой
лошадкой игреневой масти
В городок полусонный
въезжает сентябрь, не спеша,
И не ведает день
о еще предстоящих ненастьях,
И беспечен лошадки
Шуршащий, чуть слышимый шаг.
Ах, как скоро завьюжит,
засыплет серебряной пылью
Обожженное солнышком счастье
ведунья-зима,
Порчу лета на блюдечке озера
вышепчет-выльет,
Опоит и навечно упрячет
В морозный туман.
Наде Беляевой
Подращиваю деревце граната,
Кормлю из рук приморских голубей,
Легко дышу здесь и - не как когда-то -
Почти не вспоминаю о тебе.
В инжировую тень ажурный двор мой
Манит с утра, воздушно-невесом,
Но я до первых звезд сижу у моря,
Сожженной кожей впитывая соль.
Встречаю корабли и провожаю,
С отвесных скал ныряю с головой,
Не от тебя я - от себя сбежала
В бессонницы считать барашки волн.
Но отчего, скажи мне Бога ради,
Ловлю себя на мысли - вдруг вот-вот
Тебя случайно призрачный кораблик
Сюда попутным ветром занесет.
Е.А.Г.
На приморском бульваре, средь пиний и веерных пальм,
Выдувает оркестрик старательно вальсы-фокстроты.
Проплывают по кругу в изящных изысканных "па"
Кавалеры и дамы, седые, как море напротив.
По субботам, в семнадцать, здесь танцы "для тех, кому за...",
Потому и приходят, улыбки надев, как одежды,
Те, кто тень одиночества в ищущих прячет глазах,
Кто, наверное, все потерял, кроме робкой надежды.
Так спокойно за этим широким надежным плечом,
Так приятно на миг ощутить себя юной и гибкой …
И, быть может, попросит партнер: потанцуем еще!
И, быть может, проводит до дома со светлой улыбкой…
От причала отчалит, волну, как усы, распушив,
Белоснежный кораблик, кого-то опять разлучая,
Но под медные звуки кружась, продолжается жизнь,
И для тех, кому за... по субботам оркестры играют.
За окошком вечер синий,
Тихо тикают часы,
Спит, свернувшись, кот Василий
И мурлыкает в усы.
Сонно щурятся над крышей
Две звезды, мигают мне,
Младший мой братишка Тиша,
Улыбается во сне.
Даже бабушкины спицы
Дремлют в гнездышке-клубке,
Одному лишь мне не спится,
При небесном ночнике.
Потому что дня рожденья
С нетерпеньем люди ждут.
Потому что в воскресенье -
Все с подарками придут!
Завтра, если интересно,
Мне пять лет исполнится,
А у взрослых, как известно,
Иногда бессонница.
За чаем бабушка вздыхает:
«Как быстро время убегает…»
Потом, достав из тумбы пяльцы,
Сказала: «как песок сквозь пальцы».
Сестра звонка от друга ждет:
«Как время медленно ползет»…
Я на часы смотрю: Да нет -
Висят спокойно на стене.
Ни ножек нет у них, ни брюшка -
Не убегают, не ползут,
Ну почему, скажи, кукушка,
Все говорят: «часы ИДУТ» ?
- Ну, зачем нам столько мыла? -
Мама спрашивает Милу -
Не стирать мы едем к морю,
А купаться, загорать...
- Не хочу купаться в ЧЁРНОМ -
Дочь сказала огорчённо -
Надо это море черное
Хорошенько отстирать.
Слова, короткие как выстрелы,
Бесцветен голос – лёд и сталь.
Мне не успеть спастись, не выстроить
Оставшийся пролет моста.
Ты переступишь: «ну и что с того» -
Потрешь нечаянный ушиб -
Через светящийся растоптанный
Комочек сжавшейся души.
Возвращается ветер на круги своя…
Далекий мир, особенный, живой,
Где день, казалось, бесконечно длится,
Где помнят переулки голос твой,
Друзей, родных: шаги их, смех и лица…
Старьевщиков, точильщиков ножей
Зазывный крик. Торговок гвалт. И вкусный
Горячий запах хмеля и дрожжей,
От караваев на листках капустных.
Солёно-горький – сёдел и подпруг,
Бычков и мидий, камбалы, таранки,
Душистый от парящих на ветру
Фонариков акаций ленкоранских...
Там помыслы чисты и ярок свет,
Где не жила - парила я, как птица.
Средь тех, кто навсегда оставил след
Во мне. Не возвратить… Не возвратиться…
Шумливый, милый южный городок,
Жизнь выверяю по тебе, сличая.
Вернется все, пока бессонный Бог
Мой хрупкий слепок не смахнет случайно
Закинуть подальше свои дневники -
забыть. Перестать перелистывать прошлое.
Какие стоят за окошком деньки,
хоть стёкла с утра под морозною прошвою!
Случайные эти цветы ни к чему -
тюльпаны, махровой каймой оторочены.
Но - птицы, шуршание крыльев, и муз
счастливые лица, улыбки, и прочее…
Предаться веселой весенней игре,
подсунув в сугробы зиме преходящее.
Забыть бы... Но милый, любимый портрет
глядит со стены: навсегда настоящее!
Бесшумен шаг карминноликой лжи -
Плясуньи на натянутом канате,
С невинным видом мечущей ножи
Во все, что так непоправимо-свято.
Лукавой полулести, полуправд,
Обряженных в бренчащие браслеты,
Мне не поднять. А кто из нас был прав -
Узнаем лишь когда погаснет лето.
Танцующая бабочка любви,
Твой кошенильный мир и пестр, и ярок!..
И все же непрозрачен камень был
В кольце, так и не принятом в подарок.
Мальчик к уху прижал небольшую рапану,
Мальчик слушает море – море вьется у ног,
И не мальчик сейчас – удалой капитан он,
Опускает подлодку на скалистое дно.
Как уверенно он кораблем управляет, -
Сам глядит в перископ, сам вращает штурвал -
Пусть волну за волной море к небу швыряет,
Пусть вздымает девятый громыхающий вал.
Верит море, что быть пареньку капитаном,
Что ему под звездой путеводной дано
Поднимать якоря, бороздить океаны,
И поэтому море с ним сейчас заодно.
Припев:
А вокруг ревут шторма и бушуют ураганы,
Там акулы голубые, и огромные киты.
Стоит к уху поднести неказистую рапану -
И отважным капитаном можешь стать, дружок, и ты.
Плечами подпирая небосвод,
Склоняясь низко над холмом покатым,
Раскуривает вечер трубку от
Мерцающего фитиля заката.
И тянут пряной горечью дымы,
Той безысходной горечью осенней,
Что отвести с тобой не в силах мы -
Ни избежать, ни отыскать спасенья.
Но все же в синем таинстве глубин,
В спокойном их медлительном вращенье
Для всех, кто жил когда-то и любил
Сокрыты и прощанье, и прощенье...
Скатился вниз к реке «Чумацкий воз»,
Уткнулся в лозняки оглоблей... Молча
Стоим среди прогнувших небо звезд –
Заложники сентябрьской южной ночи.
Холодеет взгляд у сентября…
Сквозь прищур набухших век все пристальней
Он следит, как от прибрежных гряд
Птиц отяжелелых рваный ряд
Проплывает над безмолвной пристанью.
Завершая бархатный сезон,
Скоро снег бесшумной тенью ляжет,
Где, нелеп, забытый кем-то зонт,
Подпирая шляпой горизонт,
Как гигантский гриб, торчит над пляжем.
Дядя Сеня, вечный кавалер,
Санаторный массовик-затейник,
По утрам один сидит в кофейне,
Полируя водочку портвейном,
А считался знатоком манер.
С полудня косится на закат
День, уже заметно укорочен,
И звенит предчувствием тоска,
Зябкая предзимняя тоска
Даже в этой невесомой строчке…
„Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю,
Чому я не сокіл, чому не літаю”…
«Чому мені, Боже, ти крилець не дав?
Я б землю покинув і в небо злітав”…
из песни
Тверда рука, прицельно-точен глаз,
Почти не слышен ласковый щелчок.
Не доведи Господь, кому попасть
В его по-рысьи суженный зрачок...
Он маньерист, ему не чужд вокал -
Как шансонье, он, несомненно, ценен...
В одной руке крепленого бокал,
В другой - перо с оптическим прицелом.
Коктебель, 2005
Не пишется... Но если постараться,
Наверное бы, все-таки, сумела.
Взять, скажем, слово емкое «пространство» -
Им стих любой украсить можно смело.
Ввернуть красиво - «морок заоконный»,
Прибавить – «тонкий запах ипомеи»,
Песком просыпать время из ладони
На лунную дорожку и аллеи…
Шуршанье гальки у скалы прибрежной,
Влюбленных тихий смех и поцелуи… -
И стих родится, трепетный и нежный,
Как видите, когда хочу – могу я!
Но почему-то ежусь – неуютно,
И мысль осой зудящею достала,
И не хочу – а вспоминаю смутно,
Что где-то это все уже читала… :)
5июля 2006год.
В предчувствии моря здесь воздух солен и волгл,
Горчит на сожженных, обветрившихся губах.
Здесь нет живописных красот "величавых волг",
Здесь солнца и ветра безудержная гульба.
Горячей пыльцою присыпанный солончак,
Парящий сапсан над ползучей тимьян-травой...
А небо вживляет в озерца сивашских чакр
Азовского лета зависший звенящий зной.
По-над Арабатскою стрелкою в мираже
Качнется расплавленный полдень - песок, слюда.
И ты, отвечая на недоуменный жест,
Согласно кивнешь, но назавтра опять - сюда.
Твой город, что наснился мне тогда
Прибежищем невежд и корифеев,
Где, что ни шаг - восточный дух кофеен
И - по-турецки, стылая вода
В каналах, окантованных гранитом,
Где каждый камень - ревностный хранитель,
Держатель вечный тайн, интриг и дат...
Там, ветром задуваемой свечой
Вставал маяк над предрассветной бухтой,
И припадало небо чутким ухом
К груди холодной глади. А еще
Из полумглы безлюдного причала
Там музыка призывная звучала,
Так огненно, так дерзко-горячо.
На полузатонувшем корабле,
Осклабившись, матросы, зло, несыто,
Следили, как под звуки Кумпарситы
Ты увлекал меня в па-де...колен,
Движений, жестов, слившихся дыханий.
Смеялись скрипки. Сыпались стихами,
Срываясь, звезды, в память, сквозь года...
В твой город, что наснился мне тогда...
Мой старший брат совсем большой,
Он в школу осенью пошел.
Сам пишет, сам читает -
Про все на свете знает.
Он мне недавно рассказал,
Как движутся планеты,
И отчего гремит гроза,
Когда приходит лето.
Кто чертит ночью на окне
Искристые узоры,
И как сумел пушистый снег
Засыпать целый город.
Брат знает, как устроен мир,
Вот только зря считает,
Что Дед-Морозы – это миф,
Их в жизни не бывает.
Но кто ж под ёлку мне принес
Подарочек заветный?
Желанье знал лишь Дед Мороз
Да мама... По секрету.
Утром с постели подняться не дали мне,
Мама сказала: Набухли миндалины.
Вот почему ты брыкался во сне,
Вот он, твой первый декабрьский снег!
Бабушка чай заварила малиновый -
Будем сражаться с противной ангиною!
Мягкой рукою пощупала лоб,
Пледом укрыла, чтоб было тепло.
Ух, как вспотел, но терплю я, лежу!
Даже в бреду никому не скажу, -
Только б друзья мои не рассказали -
Как мы за домом сосульки лизали!
Как живется тебе в иллюзорно-мятежном краю,
Все пронзаешь картонным мечом бутафорные латы?
В чей ранетовый рай упорхнула твоя Гамаюн,
С человечьим лицом, отчего-то, таким виноватым.
Где сейчас ты, чья память - заржавленный винт корабля -
Вся в обрывках объятий и слез, поцелуев прощальных.
Вспоминаешь ли с ёканьем сердца тот якорный лязг,
Под который не предал – нет – просто оставил, отчалив…
Здесь под тяжестью снежной сутулятся спины садов,
Фосфорическим блеском полей выжигает зеницы.
Замерзают слова, и не верится больше в любовь…
И твоя Гамаюн стала в чьих-то ладонях синицей.
Яркой звездою карминовый лист
Вплавлен в остывший суглинок дождями.
Вот и дождались мы их, дождались,
Ставших стеклянной стеной между нами.
Пара промокших набухших синиц
Прячется под воробьиною аркой,
Там где веселые стайки дрались,
Перья теряя в баталиях жарких.
В огненном тигле июльской жары
Знойно, счастливые, мы обгорали.
И обгорели до кромочек крыл,
Глупые, самоизгнались из рая.
Осень, стекает с деревьев и крыш,
Студит ладони, пронзительно дышит.
Что ты там сбивчиво мне говоришь…
Холодно. Я тебя больше не слышу.
Мы с мамой и папой такие туристы!
Мы ходим вдоль моря по тропам тернистым.
И я, даже если чуть-чуть устаю,
Веселые песенки громко пою.
Чтоб не приставали, – устал ли – с вопросом,
Не видно ли что ли, что я уже взрослый?
Ведь что говорил в день рождения дед –
Что мне через год будет целых пять лет!
Мой папа – силач и меня понимает,
На плечи легонько меня поднимает,
Смеется: смотри на дорогу, сынок
Теперь ты у нас самодельный бинокль!
Время затянулось. Сонно - сонно
Капают минуты из часов...
Сквозь гитарный сплин доносит "Sony"
Хриплый, полусдавленный шансон.
Посреди миров, зависших немо,
Звезды вниз срываются, шурша -
Это август сцеживает небо
В золотое ситечко Ковша.
Рваный контур крон у осокорей -
Поредел их серебристый ряд...
Друг любимый мой вернется вскоре,
Сам - Сентябрь войдет из сентября.
Подсыпано зерно к приотворенной дверце,
Задернутой слегка узорчатым платком.
Так безмятежен день, и ты веселым сердцем
Не чувствуешь пока расставленных силков.
Клюешь, клюешь, туда все ближе подступая,
Где с сетью, свитой из сплетенья тонких слов
В недрогнувшей руке, тебя подстерегает
Мучитель нежный твой, охотник-птицелов.
И не заметишь, что изогнутые прутья,
Впиваясь в грудь твою, в кольцо сомкнулись, но…
Из рук его сама берешь ты почему-то
Сладчайшее зерно, проклятое зерно.
2 июл '04
Ежевичная ночь! Даже чуть ароматней и слаще...
Привкус дыма ментоловый, легкий сухой Шардоне…
Как у моря свежо! Не спасает тонюсенький плащик
На веранде с колоннами, напоминающей неф.
Полукружие бухты, луны запотевший фонарик,
До него, как и нам друг до друга - рукою подать.
А прибой, хромоногий горбун, непоседливый карлик,
Сердолики горстями швыряет к горе Карадаг.
Ты читаешь стихи, и ветра умолкают над миром,
Звезды в море скользят сквозь ячеистый невод небес.
Ты читаешь стихи, мой пришелец с созвездия Лиры,
Каждой новой строкою меня пригвождая к себе.
Тянет плесневым грибочком от холодного подвала,
Там у свекра восемь бочек виноградного вина.
То и дело под сорочкой (чтоб жена не увидала)
Он графинчики выносит, чуть пошатываясь, нам.
Мы в Керчи почти неделю. Ходим к морю спозаранку,
Добываем черных мидий, удим мраморных бычков,
Запекаем над треногой, на заржавленной жестянке…
Моем персики под краном, угощаем земляков.
Возвращаемся с добычей. Двух, в шипах, огромных камбал
Тащим, нам их в рыбколхозе рыбаки сменяли на
Запотевшую бутылку, что под серым прячем камнем -
Чтоб до времени не спиться - виноградного вина.
Месяц рогом воловьим в лиловую тучу вонзится,
Небо выгнется туго и станет светлее на тон.
И привидится мне: несговорчивый, хмурый возница
Звезд подтаявших груды увозит в арбе золотой.
Ковыляет повозка Чумацким просоленным шляхом
Над приглаженным морем, огромным и плоским, как тень.
Слышен скрип под горою - застывшим в воде Карадагом,
То ль - ободья, то ль вскрикнул, расправив крыло, коростель.
Может быть, это предок, прапрадед мой тот, что когда-то
Из далекого Крыма обозы водил в Янисоль,
Тыча в небо кнутом и, тряся бородой рыжеватой,
Свозит звезды с небес поутру, как сивашскую соль.
Ворованные яблоки вкусней.
Мы, ребятня, скворчиной сбившись стаей,
Пока в сторожке дремлет дед Корней,
На сад его, как птицы налетаем.
О землю гулко яблоки стучат,
Срываясь с тяжело обвислых веток.
Потрескивают сучья, невзначай
Ногой неосторожною задеты.
Когда оскомой терпко сводит рот,
В кровь обдираясь, - лаз плетневый узок –
Бежим, прижав душистое добро,
Набитое в сорочки, к голым пузам.
И только через годы дед Корней
Расскажет, как искал, куда бы деться,
Пока в саду мы - знал, что только в детстве
Ворованные яблоки вкусней
Какая тишина!.. На кромке облака
Вздремнула разомлелая звезда.
Лишь слышно, как потрескивают яблоки,
Налившись сочной спелостью в садах.
Как росы, вызревая в травах дымчатых,
На гибких провисают стебельках,
Как нежно ночь пульсирует и дышит в их
Прозрачно-влажных, выпуклых зрачках.
Плывут миры в спокойной синей млечности,
И странно думать в этот чуткий час,
Что ты всего лишь отраженье вечности,
Минуты ускользающей печать.
Всплыл месяц в тонком узеньком колечке.
Качнулся, заскользил легко-легко
Через года к дощатому крылечку,
Где мы с Наташкой пели «Сулико».
Так пели! О тоске и о печали,
Разбитом сердце, умершей любви…
Но ни о чем тогда еще не знали, -
Да где там! И представить не могли.
Старались погрустней, а пелось звонко!
Весь мир распахнут был для нас одних,
Двух, охмелевших от весны девчонок,
Восторженных, крылатых, озорных.
Дышал прохладой ароматной ветер
От яблонь, отцветающих в садах,
И не было счастливей нас на свете,
И знали мы, что будет так всегда...
Пусть не сложилось, как тогда мечталось,
И между нами – не рукой подать…
Но песенки наивной грусть и жалость
Запомним мы с тобою навсегда.
И снова месяц в тоненьком колечке
Скользит над майским вечером легко.
Где, может, две девчонки на крылечке
В два голоса выводят "Сулико"...
Не выстоит, думала, сад. А он взял, да и выстоял,
Но робкая зелень прозрачнее стала слегка,
Когда сумасшедшим дуплетом - морозами выстрелил
Март, миру явив незнакомо-суровый оскал.
И, кашляя граем вороньим, больной и простуженный -
Я видела: в полдень он жадно сосульки лизал -
То льдом скрежеща, то студеными хлюпая лужами,
Потерянно ищет пути отступленья назад.
Уходит понуро, сконфуженный, обескураженный,
Что в приступе ярости странной лицо потерял...
На спиленной старой черешне, на обезображенной,
Ожившая веточка в светлый оделась наряд.
СПАНИЕЛЬ
Заливаясь лаем звонким,
Сам с собой устроил гонки.
И мелькает вдоль полянки
Длинноухая ушанка.
То - под кустик, То - под ель
Быстрый, шустрый спаниель.
***
РОТВЕЙЛЕР
Он горд и спокоен, уверен, отважен.
Он рядом с хозяином шествует важно.
Ему для солидности - толстый портфель бы...
Узнали? Конечно же, это ротвейлер.
***
ЧАУ-ЧАУ
С лилово-синим языком
Он всем и каждому знаком,
Мохнат, задумчив, чуть печален
Любимчик общий, чау-чау.
***
ФРАНЦУЗСКИЙ БУЛЬДОГ
Зачинщик схваток и затей
Он полон всяческих идей,
И, если не остановить,
Готов их все осуществить.
Изобретателен, умен,
Вам предан бесконечно он.
И жизнь за Вас отдать бы смог
Французский маленький бульдог.
***
ТЕРЬЕР
Понятлив, выдержан и смел,
На зайцах он "собаку съел".
"Сидеть", "лежать", "аппорт", "барьер" -
Все умный выполнит терьер.
***
БОКСЕР
Прыгуч, упруг м мускулист,
Как ловкий цирковой артист.
Он юморист, он фантазер,
А называется - боксер.
***
СЕТТЕР
Бродить, утопая в болотах и травах,
Готов он и счастлив и нет ему равных.
А в стойке застынет на тяге весенней –
Замрешь от восторга и сам – загляденье!
Трофеи подарит – чего мелочиться-
Ваш сеттер – легавый охотник на птицу.
***
ТАКСА
Короткие ножки, невинные глазки,
Внимания требует, требует ласки,
Умен и находчив: то клоун, то плакса -
Хитрюжка-притворщик по имени "такса".
***
КОЛЛИ
Зимой и летом - в лисьей шубе,
В реке, в снегу купаться любит.
Надежен, верен и спокоен
Ваш лучший друг - шотландский колли.
***
ДОБЕРМАН
Он, как из поднебесной выси
Откуда-то издалека,
Снисходит, горд и независим,
Глядит надменно свысока.
Но - это напускной туман,
Он добр, не зря же – ДОБЕРман.
***
АФГАН
Как аристократ высочайшего рода:
Глаза с поволокою, узкая морда,
Волнистые уши до холки – парик,
Ну чем не седой благородный старик.
Но в парке – гуляка, бретер, хулиган,
Борзая собака породы афган.
И этот зонт со сломанною спицей,
Что от дождя почти не укрывает,
И нервный дождь - соленая водица,
И звон тревожный позднего трамвая...
Твой рейс объявлен. Все непоправимо,
Как и слова, что мне сказать не смог ты.
И только локти, спины... спины, локти
И взгляды сквозь, поверх, и мимо, мимо.
В парсеках расстоянье "до" и "между"
К любой звезде гораздо ближе, проще,
Чем нам друг к другу. Никакой надежды...
Инверсионный след. Холодный росчерк.
Сонный косогор, душистый донник...
Не палящий предвечерний свет
Кто-то из-под козырька ладони
Мне подслеповато смотрит вслед.
Ну а я, по щиколотки в травах,
Обгоняя собственную тень,
Тороплюсь к мосткам у переправы
Вдоль звенящих камышовых стен.
Там, в безлюдной разомлелой лени,
Где река и время медлят бег,
Можно сесть и, обхватив колени,
Сколько хочешь думать о тебе.
Тот пречистый, тот счастливый вечер
По минутам, как ракушек горсть,
Перебрать... Единственная встреча,
Где сбывалось все! И не сбылось.
Вспыхнет жаром и разом погаснет река,
Остужая заката горящие угли,
И проглянет сквозь неба прожженный рукав
Золотистый зрачок, удивленно-округлый.
Откатившись назад, обнаружит отлив
Остов всосанной в ил опрокинутой лодки.
Пробежит по остывшей песчаной мели
След от чьих-то ступней, удивительно легкий.
Станут руки и волосы пахнуть рекой,
Станет стайка уклеек кружить у лодыжек,
Тихий вечер, закат, обмелелый Оскол -
Остальное вторично. И любишь. И дышишь...
Вечера, как светлые стихи -
Так же поэтичны и тихи.
За моим окошком, бел и свеж,
Лунный шар расцвел, как бульденеж.
Льется колокольным звоном свет,
И уже - ни горестей, ни бед...
И к бумаге тянется рука,
И струится за строкой строка.
Ленты, оборочки, туфельки из парусины,
Мелом натерты старательно до белизны,
Кепки, ковбоечки, турманы в утренней сини -
Девочки, мальчики... Несколько дней до войны.
В воздухе, сладком от кипенно-белых акаций,
Смех заразительней, звездные ярче огни,
И не отмыты еще на мальчишеских пальцах
Пятнышки от несмываемых школьных чернил.
И невдомёк им, что рядом, совсем уже рядом,
Чёрную тень распластало войны вороньё,
Что под разрывами воющих мин и снарядов
В пляске смертельной беснуется пламя её.
Несколько дней... А пока их, счастливых, бессонных,
Ночи июньские прячут, тревогу тая...
Смотрит восторженно в небо - с тяжелой косою
Русоволосая девочка, мама моя.
Звеня монетками в горсти,
На плот осклизлый к старику
Взошел ты, и поплыл сквозь Стикс -
Печали вечную реку.
Качнулся бакен и исчез -
Лампадкой где-то догорал.
Как шрам, чернеющий разрез
Пролег от острого багра.
В безлунье гулком вскрик совы
Ударил по воде и стих.
Тревожно встрепенулась выпь.
И за тобой сомкнулся Стикс.
Пожелтевшее старое фото:
Куст цветущей сирени, лучи,
Мама в платье из креп-чего-то,
Папа в паре из чесучи.
Чуть прищуренные ресницы,
Белозубый смеющийся рот
И коса, как корона царицы -
Так к лицу моей мамы идёт.
Папа хочет казаться важным,
Будто вовсе и не влюблён,
Но как робко и как отважно
Маму под руку держит он.
И не знают ещё, как близко
У порога стоит война
Эта будущая трактористка,
Этот будущий лейтенант.
И что будет он насмерть биться,
А она выращивать хлеб,
Чтоб смогла я на свет родиться
Через добрый десяток лет.
А пока смеётся на фото
Мама в платье из креп-чего-то,
И счастливо и важно молчит
Папа в паре из чесучи.
Мне б только подрасти чуть-чуть -
Я музыкантом стать хочу,
Чтоб, как сестренка Нина
Играть на пианино.
Когда на пальчики встаю,
Уже немножко достаю
До пианинных клавиш -
Но разве ТАК сыграешь.
Мой самый лучший в мире дед
Сказал: "Подставим табурет,
Чтоб не пропасть таланту
Такого музыканта".
Теперь у нас пошли дела,
Мне Нина нотный лист дала,
Я нот пока не знаю,
Но громче всех играю!
В медленном танце,
беззвучном адажио
Кружит на белых пуантах зима,
Снег, опускаясь
крылами лебяжьими,
Тихо прикрыл полусонный лиман.
Всё же дыханием
лёгким проталинку
В заводи ветер успел надышать,
И превратил
оснежённые тальники
В сахарно - белый сверкающий шар.
Ждут берега
в горностаи одетые,
Что в декорацию юной зимы
Выплывет лебедь
прекрасной Одеттою
И оживит заколдованный мир.
...Здесь на минутку,
отринув сомнения,
Веришь, что жизнь безмятежно - чиста...
Если б не знать,
что и в это мгновение
Кто-то навечно смыкает уста.
20.01.04. - 28.01.04 г.
Не исклёван дроздами
рябин багровеющий ряд.
Видно даже дрозды в эту хмурь
прилетать не хотели...
Как слезами, дождями
оплакан тот день января,
Как дождями - слезами….
А в сердце - метели,
метели…
Утро - запаха и вкуса
свежемолотого кофе.
Обронённая тетрадка -
разворошены листы...
Неоконченный набросок -
карандашный тонкий профиль.
И ещё один, и снова...
И строка,
В ней тоже - ты.
Памяти М.
Так тихо и бело...
Озябшей строчкой -
На застругах
синичий лёгкий след.
Синелью день расшит
и оторочен
печальной нежностью.
И боль...
И свет...
Тонкий срез янтаря - день осенний
и жёлт и прозрачен.
Словно звёздами, листьями клёнов
укрыта земля.
Обретает мелодию стихотворение,
значит,
Уходящий сентябрь и мне
улыбнулся не зря.
Улыбнулся... Но всё же
запястье прохладной рукою
Сжал настойчиво и
за собой увлекая меня,
Песню лета, пропетую краткой
счастливой строкою,
Норовит на холодные строфы зимы
променять.
Я послушно ступаю за ним,
провожая, как гостя,
Утешаюсь бесхитростной ложью,
что скоро вернусь...
Ах, сентябрь! Ненадёжный и шаткий
верёвочный мостик,
Из прекрасного "было"
в забвения тихую грусть.
С утра на пуговички пижмы
Вчера ещё звенящий луг
Застёгнут наглухо и выжжен
В преддверии грядущих вьюг.
Пора беспечного наива
Прошла. И строки вновь легки –
Пусть плачется безмолвно ива
В жилетку синюю реки.
А ты всё считываешь руны
Камней прибрежных. И восток
Давно померк. Но вспыхнул лунник -
Последний развернул цветок.
Шорох и шепот,
Хожденье по кругу дождей.
В травах остывших -
предчувствие ранних седин.
Ржавый пупырчатый
листик смородинный, где
Прежде сиял отшлифованных
ягод рубин.
Бабьего лета прощальный
скупой поцелуй,
Вздох троекратный -
отметинка,
оттиск,
печать...
Вынуть из сердца последних
сомнений иглу,
В осень уйти
и молчать, и молчать, и молчать.
Колышет сквозняк занавески -
свежо после ливней и гроз.
Под окнами кустик 'невесты'
зацвёл невпопад. И подрос
щенок мой: А к ночи - прохлада,
небесный тревожится рой,
летят светляки звездопада
и гаснут в крапиве сырой.
Мой пёс веселится и лает
притворно. И всё хорошо:
Но так мне тебя не хватает,
и день безвозвратно ушёл:
9.08.03
" И дождь смывает все следы "
Июль прощается. А лето -
Его и не было пока.
В дожди прозрачные одеты
Рассвет и полдень, и закат...
Отмыты крыши и заборы,
Асфальт отмыт до синевы,
Явил обычно пыльный город
Перенасыщенность листвы.
Стучат дожди, как метрономы,
Отсчитывая мерный такт,
И ни единой мысли, кроме,
Что не живешь уже, а так...
Сам размываешься. И тают
Мечты, надежды. Ну и пусть.
Дождь не уныние рождает,
А ностальгическую грусть.
Мне бы только дожить
До декабрьского солнцеворота.
Не застыть бы в тягучей
Янтарной смоле сентября.
Смежить веки и просто
И дождаться, когда - так короток -
День промерзнет насквозь,
И в снегах зарезвится заря.
Красногрудой, веселой, живой
Снегириною стаей,
Опустившейся прямо с небес
В оторочку зимы.
Вот тогда я ступлю
На сверкающий мост ледостава -
И на том берегу
Навсегда уже встретимся мы.
Хлещет и хлещет!
Витрины в зеркальных подтёках.
День акварельно размыт
Разноцветьем зонтов…
Вдоль тротуаров,
В стремительных бурых потоках -
Ветки и листья,
Остатки размокших цветов.
Хлещет и хлещет!..
Наотмашь пощечины лепит,
Привкус солёный
Рождая в горячих губах –
Это июль меня
Хлёсткими ливнями лечит,
Зная, что рядом с тобою
Мне быть - не судьба.
Скребется ночь в мое окно
Промокшим запоздалым гостем,
А небо сыплет щедрой горстью
Дождя дробленое зерно...
И кроме одного желанья,
Других желаний в сердце нет:
Уйти в тепло воспоминаний,
Укутавшись в уютный плед.
Закарпатье... Пики острых елей,
Неба бесконечная лазурь,
Паутинки росных ожерелий,
Меж ветвей протянуты в лесу...
Кисло - сладкий ежевичный запах,
Мокрых листьев терпкий аромат,
Сыроежки в разноцветных шляпах
И панамки крошечных опят.
Колыбель моста над сонной речкой,
Кочки на подплывшем берегу
И понурой, грустною овечкой -
Сена стог - на скошенном лугу.
Окольцованная птица,
Что ж ты так неосторожна-
В златотканные тенета,
Хитроумные силки-
Опоенная дурманным,
Пряным зельем приворотным
Ты охотнику попалась
В рысьи узкие зрачки?..
А теперь ты бьешься грудью,
Крылья нежные сминаешь,
Тщетно вырваться пытаясь
Из расщелин хищных глаз...
Где-то в замке опустелом
Обезумев, твой хозяин
Ладит шелковую петлю.
Не себе ль... На этот раз?
День изнемог. Над знойными садами
Как будто пыльный занавес упал,
И жадно раскаленными устами
Закат к реке мерцающей припал.
Жестяная листва пропахла дымом,
На землю камнем пала тишина,
И вдруг запел сверчок - и коркой дынной
Всплыла иссохшая, усталая луна.
Был беспощаден зной и беспросветен -
Казалось, ждать его - не переждешь -
Но поутру согнул деревья ветер,
Метнулась молния, и ливнем хлынул дождь.
Ты не со мною еще -
Ты еще далеко.
Это чужое плечо
Под моею рукой.
Горькою складкой у губ
Боль твоя пролегла -
Я и сама не могу
Притворяться и лгать.
Вот и шумят надо мной
Безысходные сны...
Только февраль голубой -
Не предтеча ль весны?..
Василию Шира
Остудит стеклодув небесный
И жар луны и брызги звезд,
Воздушным поцелуем - песню
Заре пошлет влюбленный дрозд,
Хлестнет плашмя с размаху щука
По глади розовой реки -
И засверкают в ряби круга
Зеркальной чешуей мальки.
Уйдет, растает постепенно,
Цепляясь за терновник, тень,
Из сна черемуховой пены
На берег ступит юный день.
И что твои печаль да смута? -
Душа восторженно дрожит-
И понимаешь - вот минута,
Которой ради- стоит жить!
Укрывшись под одним плащом -
А дождик-то худой да редкий -
Сидят, притихшие, в плющом
Обвитой голубой беседке.
А рядом белогрудый голубь
Зерно набухшее клюет...
И дождик этот - просто повод,
Обнявшись, посидеть вдвоем.
Подрядился дождь слепой
Миру на потеху:
Между небом и землей
Штопает прореху.
Но работа не пошла -
Нить в иглу не вдета,
Так как сослепу игла
Потерялась где-то
Рвутся синие клочки
К небу голубому,
Кто бы выписал очки
Дождику слепому?..
24.03.03г.
Как хороши французские духи,
Что шлейфом тянутся за модным платьем дочки,
Но почему-то просится в стихи
Нежнейший запах тополиной почки...
В такой же, как сегодня день весенний,
В такое же -ты помнишь? - воскресенье,
Но только много лет тому назад
Под марш веселый друг за другом сели
Мы в расписные лодки карусели
И все кружим который год подряд...
Вращаемся по замкнутому кругу,
Пытаясь дотянуться друг до друга
И не хотим поверить и понять,
Что, если даже под шальные звуки
Однажды и соприкоснутся руки,
Нам никогда друг друга не догнать...
Ещё февраль, закованный в снега,
Под хрупким настом стынет терпеливо,
А за рекой, в оплывших берегах,
Уже истомой нежной дышат ивы.
О, как далек несбыточный апрель...
И утро смотрит взглядом виноватым,
Но к полудню ожившая капель
Вызванивает дробное стаккато.
И пусть с утра завьюжено крыльцо,
И пусть играет ветер пылью снежной,
Но женщина с сияющим лицом
Уже несёт в руке живой подснежник!
В соленых брызгах ластится прибой,
Катает по волнам луну, как мячик.
Читая что-то вслух наперебой,
Мы к берегу бредем на свет маячный.
А вот и столик на двоих в саду,
Изыскан вкус вина - чуть терпко-горек...
Твои стихи, как устрицы во льду,
Остры, свежи и тонко пахнут морем.
**************************
Давно зарос густой отавой
Душистый луговой покос.
В сиянье лунном стынут травы,
Играя россыпями рос.
И август стряхивает звезды
В пропахший медом волглый лес,
И золотые абрикосы,
Сверкая, катятся с небес.
Снег искристый крахмально скрипит под моими шагами,
Кружевными накидками город притихший накрыт,
Тишина и покой овладели людьми и домами,
Лишь в окошке твоем беспокойная лампа горит.
Ты не спишь, ты грустишь в глубине одинокой квартиры,
Вспоминаешь былое, листаешь страницы любви…
Почему все проходит и в этом забывчивом мире
Остаются тебе лишь седины да годы твои?
Не грусти, я иду, я спешу, я тебя отогрею,
Я теплом и уютом наполню остывший твой дом,
И тоску отгоню и печальные мысли развею,
Станет светлым и солнечным мир, где мы будем вдвоём.
1993г.
Всего прибавился денёк на воробьиный скок
И к непогоде над селом кружится вороньё.
Но вдруг согреет ветерком остуженный висок,
А, значит, что ни говори, весна возьмёт свое!
Поля метели замели, сугробы высоки,
Катают дети во дворе огромный снежный шар.
Но обнажился клок земли на взгорье у реки
И поднимается над ним едва заметный пар.
Морозный лес застыл вдали, продрогший и пустой
И к небу солнца тусклый бок как будто бы примёрз,
Но скоро слижет снег с земли ночной туман густой
И заструится чистый сок в стволах седых берез.
Всего прибавился денёк на воробьиный скок...
1995г.
Кто приманил, зима, твоих коней? -
Умчались прочь завьюженные сани...
Горбушка слаще, иль корма сочней
В полях за семидальними лесами?
В чужих сугробах коренник-январь
Мотает головой заиндевелой,
Из влажных глаз славянская печаль
Течёт по бархатистой морде белой.
А здесь в туманах прячутся дожди,
Пушком цыплячьим вербы золотятся,
Крещенские морозы впереди,
А за окном, как в марте, плюс пятнадцать.
Вернись, зима, от дальних берегов,
Аукнется в чужом пиру похмелье…
Здесь так нелепы без твоих снегов
Гирляндами расцвеченные ели.
2001г.
Соткано из серебра и света
Бродит средь деревьев бабье лето,
В паутинках шали кружевной.
Грустно улыбаясь на прощанье,
Дарит мне надежды-обещанья,
Видно, шутит лето надо мной.
Я опять,в который раз, поверю,
Что за синей сказочною дверью
Притаилась молодость сама.
И душа в надежде встрепенется!...
Но в ответ ехидно ухмыльнется
Бабья седовласая зима.
Как клубился снег под солнцем зимним,
Как узор причудлив был в окне...
И какой-то мальчик взглядом синим
Вдруг румяно улыбнулся мне.
Колыхалась дымка над сугробом,
Замело поземкою крыльцо,
Было не по-зимнему особым
Славное открытое лицо.
Разве не прекрасная примета -
Под сочельник - мальчик у ворот?..
И решила я: парнишка этот
Есть никто иной, как Новый год!
Подметает тихий дворик
Дядя Вася, местный дворник.
Не спеша метлой метет,
А снежок себе идет.
Вот уж шапка стала белой,
Покраснели щеки, нос...
Карапуз румяный смело
Крикнул: "Здравствуй Дед Мороз!
Что за диво: среди белого дня
С неба сыплется крупа на меня!
Я стою и в изумленье смотрю
Наберу сейчас и кашу сварю!
Но пока крупу в ладошке несла -
Вся она водичкой с пальцев стекла.
Морозным узким кончиком пера
Очертит иней каждую травинку,
В изящно-тонкой графике двора
Легко вспорхнут и поплывут снежинки...
Что не одна я больше, не сама -
Почудится. И день кружит над нами
Ты шепчешь мне: любимая, зима...
Снимая снег с ресниц моих губами...
Город стал прозрачнее и тише,
День заметно укорочен, сжат.
Листья, как вчерашние афиши,
В тротуар впечатаны, лежат.
Где густой листвы рукоплесканье,
Где высоких крон живой шатер...
Утром рано дворник полупьяный
Все сметет и разведет костер.
Отзвенела листва. И уже молодые морозы
Пробежались по парковым тропам, румяно дыша.
Осыпаются розы, осенние поздние розы,
Лепестки, словно шелк, опадая, чуть слышно шуршат.
День прохладен и влажен. В раскрывшихся створках акаций
Изумленно застыл новорожденный жемчуг росы...
Как глаза твои грустен октябрь, и как ты, он прекрасен,
Зрелой осени сын, ясноокий седеющий сын.
Скользил браслет по смуглому запястью,
Качалась в такт тяжелая серьга-
Цыганка мне предсказывала счастье
Назло несуществующим врагам.
Все о деньгах каких-то говорила,
Раскладывая карты к ряду ряд,
И вдруг украдкой ловко подменила
Трефового туза на короля.
На миг слегка смутилась ворожея,
Поняв, что мной замечен тайный жест,
А я спросила: что там, неужели
Мне на судьбе пора поставить крест?
Да что ты!.. И руками замахала,
Гляди, удачно карты как легли,
Я б лучшего расклада не желала-
Вокруг тебя тузы да короли.
Счастливой быть тебе! - сказала льстиво,
Широк и долог жизненный твой путь...
А вот марьяж с богатым и красивым -
Ты с ними чуть поласковее будь.
Ах, милая, наивная гадалка,
Не рви мне душу, не старайся зря,
И жизнь за короля отдать не жалко...
Да нет уже на свете короля.
Яркий луч, пробившийся сквозь ставень,
Тронет золотых пылинок взвесь,
И меня разбудит, и заставит
Ёкнуть сердце: здесь я, дома, здесь!
И от солнышка полуслепая,
Чуть плеснув на сонное лицо,
Скрипну половицами, ступая
Босиком, на тёплое крыльцо.
Дворик наш, исчерченный стрижами, -
Знаю, помнит всех до одного,
Мы навечно вписаны в скрижали
Благодарной памяти его.
Подойду к своей любимой вишне,
Обниму в густых натёках ствол...
И покажется, что просто вышли
Те, кто навсегда уже ушёл.
Навсегда... Неслышными шагами
Через грядки росных огурцов
Проберусь по огороду к маме,
Пряча виноватое лицо.
И замру под доброю ладонью,
Сдержанною лаской смущена,
И пойму с раскаяньем и болью,
Что и в этот раз я прощена.
Свет мой дымчато-опаловый,
Что таишь в своих глазах ?
Осень - женщина усталая,
То в улыбке, то в слезах...
Призадумаешься, светлая,
Затуманишься дождем,
То радушна и приветлива,
То повеешь холодком...
Но покорна иль воинственна,
Но сурова иль нежна-
Ты загадочно-таинственна,
Независима, вольна.
Как единственно-любимую-
Не постичь и не понять-
Мне тебя, необъяснимую,
Никогда не разгадать.
Из бездны звезд я выбрала вон ту,
Прекрасную, но колкую звезду,
Чей взгляд так жгуч, что мне слепит глаза,
Влечет неотвратимо в небеса.
Из стаи птиц я выбрала себе
Не ту,что суждена мне по судьбе,
А жесткокрыло-гордую мою-
Из рук чужих такие не клюют.
А из сердец я выбрала твое,
О нем вещунья смелая поет,
К нему ведет высокая звезда,
В нем места мне не будет никогда.
Шуршат тревожно крылья у виска
Звенит струной серебряной тоска...
А сердце, предназначенное мне,
Пульсирует в межзвездной вышине.
В старом доме с гобеленами,
С золочеными багетами,
Сны мне снились чёрно-белые
И не снились разноцветные.
Почему-то пахли ладаном
За окном лесные ландыши
И, казалось, что же надо мне,
И тоска ложилась на душу.
Там заросший сад с фазанами,
А в пруду качались лилии.
Но судьба чертила заново
На моей ладони линии.
И была я недотрогою,
И слыла я нелюдимою,
Ты мне отдал очень многое,
Я ж хотела - быть любимою.
Четвёртый день я не у дел.
В ладу, в согласии с собою,
Круги считаю на воде,
Шуршу листвой, вдыхаю хвою.
В окладе золотом леса...
Всепонимающе и строго
Глядят мне в душу небеса
Глазами любящего Бога.
Стою, как грешница в раю,
Омылась, ликом посветлела
И, хоть давно уж не пою, -
Здесь неожиданно запела.
Под солнечным лучом Донец
Сверкнул - и оживились горы.
И показалось, - наконец,
Мне улыбнулось Святогорье.
Плывут вдоль улиц сизые дымки,
С шуршаньем тихим листья облетают.
Тончайшей канителью пауки
В седины бабье лето оплетают.
А в нашем парке шумная возня,
Веселый лай и игры спозаранку.
И с визгом заполошным ребятня
Раскачивает длинную "тарзанку".
Ну как поверить, что вот-вот зима
На белой тройке в розвальнях прикатит
И на поля, деревья и дома
Накинет накрахмаленную скатерть.
Что две подруги, вьюга да пурга,
Закатят здесь метельную пирушку,
А откутив, улягутся в снега
На взбитые пуховые подушки.
Что будут долго-долго ждать весны
Заснеженные тихие аллеи
И от холодной, стылой белизны
Душа моя совсем заледенеет.
Лишь иногда от утренней зари
Порозовеют сонные куртины,
Да, красные на белом, снегири
Чуть оживят унылую картину.
Сколько брошено камней в тебя,
Сколько сломано копий,
Сколько с плеч безрассудно
Слетало горячих голов,
Блеск алмазов и золото
всех Соломоновых копей
Возлагались к ногам твоим,
Смерть и Бессмертье, ЛЮБОВЬ!
Возрождалась из пепла,
Вставала из Ада и Рая,
С ироничной усмешкою
Шла на Голгофу, чтоб вновь
Умереть на кресте и воскреснуть,
И, жизнь утверждая,
Воссиять над прекрасной
И грешной планетой, Любовь!
Откуда-то издалека,
Вот новость, так уж новость!
Нам дедушка привез щенка,
Дрожащего, смешного.
Два грустных глаза, мокрый нос
И хвостик, как морковка.
Породистый, как видно, пес-
Сказал солидно Вовка.
А тот пугливо на пол сполз,
Обнюхал все...И тут же
Наш будущий бесстрашный пес
В углу содеял лужу.
Щеночек трусоват пока,
Но разве это важно,
Он будет смелым и щенка
Назвали мы Отважным.
У скал, где недвижно застыли века,
Под властью замшелых, седых усыпальниц,
Где древних преданий струится река,
Водой родниковой сбегая на пальцы,
Где ты, потрясённый, стоишь и молчишь,
Библейских вершин озирая величье,
Дано тебе будет понять и постичь
Всю тщетность и суетность дней обезличенных.
А камни, что ты собирал про запас,
Годами храня их для мнимого недруга,
Оставишь ты здесь и поймёшь, как сейчас -
Свободным таким - никогда ещё не был!
Это золото лесов-ложь,
Увядающей листвы смерть.
Будто серый монумент дождь
Встал стеною и затмил свет.
Новый день навскидку бьет влет,
Поражая на лету цель,
Превращает жар крови в лед,
Вот и радуйся, что ты цел.
Жги мосты и строй, пока жив,
На пределе, на струне-пой!
Чтоб не зря ты на земле жил,
Чтоб остался яркий след твой.
Блеск алмазов - жалкий дым, тлен,
И тщеславию цена - грош,
Не позволь им взять тебя в плен,
Даже золото лесов - ложь!
Дачи загрустившие пустые
Щурят окна в гаснущей заре,
Звездные чешуйки золотые
Плещутся в колодезном ведре.
Закопченный чайник на треноге
Издаёт лимонно-мятный дух,
Мы с тобой, уставшие, с дороги,
Всё же просидим часов до двух.
Будем дуть на чай в жестяных кружках,
Жечь сухую пряную листву,
Слушая, как с мёрзлым стуком груши
Падают в пожухлую траву.
Скажешь, что особенного в этом -
Жар костра, да горьковатый дым…
Будто навсегда прощаясь с летом
Мы с тобой притихшие сидим.
А наутро, в электричке нашей
Вдруг пойму я на плече твоём,
Что обыкновенный день вчерашний
Был в году, пожалуй, лучшим днём.
Цветущим садом, красоты немыслимой
Раскинулось далёкое село,
Куда частенько уношусь я мысленно
И где душе просторно и светло.
Там жизнь течёт рекою тихоструйною,
Имеет смысл иной, иную суть,
Там даже звёзды ярче, ночи луннее,
Искристей и прозрачней Млечный путь.
Там, в берегах, поросших конским щавелем,
Пасётся лошадь, вольно, без узды,
И зеркальцем, расколотым нечаянно,
Блестят в траве копыт её следы.
Там вечер пахнет скошенными травами,
И рожью, и картофельным дымком.
А по утрам над сонными отавами
Стоит туман, густой, как молоко.
Там в розовой купели Зорька плещется
И восхищённо замерли пруды,
И там, на золочёном ухе месяца,
Дрожит серёжка Утренней Звезды.
Старенький причал, заросший ряской,
Жёлтые кубышки на воде…
У Донца, не валко и не тряско,
Мы живём уже который день.
Лакомимся сладкою черешней,
Ловим глупых рыбок, не спеша,
А позавчера в траве прибрежной
Даже дважды видели ужа.
Мы пропахли соснами и мятой,
Обрели, должно быть, здешний вид,
Потому что лодочник усатый,
Как своим, нам "здрасьте" говорит!
С каждым днём всё тише птичье пение
И грустит пронзительно душа..
Будто рыжие фазаньи перья
Листья в безысходности кружат.
Где-то в паутине растревоженной
Бьётся полусонная оса,
У ручья, с калины придорожной,
Тяжело срывается роса.
Вкусный, как антоновское яблоко,
Чуть морозный воздух хрусток, чист…
На мою ладонь скользнул корабликом
Невесомый ярко-жёлтый лист.
Будто изнутри насквозь просвеченный,
Из сентябрьских сотканный лучей,
Безмятежный, тихий и доверчивый,
Он, как я, теперь уже ничей.
Вот и еще один круг завершая,
Осень мой след размывает дождем,
Так не напрасно ль на Землю пришла я,
Кто я и где настоящий мой дом?
Кто я: изгой, добровольный изгнанник,
Голову завтра где преклоню?
Время, как вор, изощренный карманник,
Жизнь из меня вынимает по дню.
Только не рано ль закат этот бронзовый
Вечер призывно разлил над рекой
И не напрасно ли иглами звездными
Ночь в мое сердце вживляет покой?
Лодку к воде волочит уже кто-то,
След оставляя на влажном песке,
Полно, Старик, отдохни от работы -
Жизнь ещё теплится... на волоске.
Птица серая на седой траве,
От своей отставшая стаи,
Что ж ты вьешь гнездо в неживой листве,
Что тлетворным золотом тает?
Не нести тебе огненных яиц-
Их у серых птиц не бывает-
Не растить птенцов-будущих Жар-птиц,
Тех, что в райский сад улетают.
И не верь, что жизнь у тебя долга -
Пролетит, как миг, и не спросит...
Скоро затужат белые снега
Над гнездом твоим, птица-Осень.
Любовь недолгая твоя
Давно утихла.
В остывшем доме пес и я
И тихо-тихо...
А где обломано крыло-
Там боль фантомная
И сердце холодом свело,
А не истомою...
В припадках извелись дожди-
Все бьются оземь-
И дремлет,змейкой на груди
Свернувшись, осень.
Пылал в огне закатном запад,
Когда у бездны на краю
Тебя держала я. Внезапно
Ты руку отпустил мою.
Тревожно звякнули подковы
И кто-то дал тебе коня,
И ты бесстрастно и сурово
Глядел впервые сквозь меня.
Потом ты вставил ногу в стремя,
Рванулся в вечер голубой...
Я поняла: земное время
Уже не властно над тобой.
Погас над сиротливой крышей
Апрельский день, пустой-пустой,
Кричала я тебе: "Постой!".
Звала, но ты меня не слышал.
...А в черном небе до рассвета,
Затмив собой твою звезду,
Неслась огромная комета,
Что предвестила мне беду.
Семь носиков-картошек,
Семь хвостиков-крючочков,
Семь маленьких бульдожек-
Весёлых семь щеночков.
У каждого на грудке
По беленькой манишке,
Забавные малютки,
Большие шалунишки.
Вот, выпав из лукошка,
Несутся друг за другом,
А вот рычат на кошку,
Загнав бедняжку в угол.
Ко мне гурьбой ввалились
С восторгом неподдельным,
Резвились, веселились
Творили, что хотели.
Стащили с полки книжку,
Объели пряжку в туфле
И, как мячи, вприпрыжку
Опять помчались в кухню.
Поели из кормушки
Своей любимой кашки,
Измазали по ушки
Курносые мордашки.
Забрались под скамейку
На старую рогожку
Храпит моя семейка,
Французские бульдожки.
В продрогшем парке, сумрачном и мглистом,
Где в бурых травах копошится дождь,
Брожу часами, втаптывая в листья,
Рифленый след резиновых подошв.
Ступаю через лужи осторожно
И вязну в черноземном киселе.
Шучу сама с собою: "Вот возможность
Реальный след оставить на земле".
Увядший парк, невзрачная картина,
Но все же душу трогает до слез
Согнувшаяся голая рябина
И жухлых ягод сморщенная гроздь.
Печаль и грусть дождем омоет осень
Что делать, время не воротишь вспять.
И белая зима вплетает в косы
Еще одну серебряную прядь.
Принимаю жизнь, как данность,
Но и радость, и невзгоды,
И грехи, и покаянность -
Всё проходит, всё проходит...
Расставания и встречи,
Примирения и ссоры,
Ночи долгие при свечах
И пустые разговоры,
Запоздалость сожалений,
И бессониц хороводы,
И ненужность объяснений -
Всё проходит, всё проходит...
Пожелтевшие страницы
Книги жизни на исходе.
И друзей тускнеют лица -
Всё проходит, всё проходит...
Вешних радуг разноцветье
И дождей седые ливни,
Лета пышные соцветья,
И зимы колючий иней.
Вёдро сменится ненастьем -
Так устроено в природе,
К сожалению и к счастью -
Всё проходит, всё проходит...
Наша бабушка
в лукошке
Привезла недавно кошку
Мягкую, пушистую,
С шерсткой золотистою.
Мол, на даче холода,
Что ж ей, значит, пропадать?
Мы с братишкою Ванюшей
Звать решили кошку Нюшей.
А у нашей Нюшки
Розовые ушки.
А на рыжих лапочках
Беленькие тапочки!
Вот сидит на лесенке
Наша Нюша
И мурлычет песенки
Нам с Ванюшей.
Нюшей все любуются:
"Ай, да лапушка!".
А какая умница
Наша бабушка...
О, как пахнут тревожно и терпко, волнующе пьяно
Тополиные почки, что клейко к руке пристают,
О, как воздух душист и упруг и как режет упрямо
Влажный ветер – недавний зачинщик метелей и вьюг.
Что творишь ты, февраль, и зачем, притворяясь апрелем,
Надо мною кружишь в первоцветном сиянье небес,
Всех посмел обмануть, раньше срока скворцы прилетели
И звенят, пересмешники, будят заспавшийся лес.
И со мною не ладно, поддавшись твоим уговорам,
Потерялась во времени: что здесь - зима иль весна?…
Как хмельная хожу, и пошли за спиной разговоры,
Что лицом посветлела, что, видимо, я влюблена.
Лучше я промолчу. Что тут скажешь, к чему оправданья.
Что на это ответить, таким непонятливым, им -
Это осень моя, обманувшись, бежит на свиданье
В память с прошлым, с любимым тобой, невозвратным моим...
Всё незатейливо и просто:
Остывший берег, речка, мостик
Из полинялых старых досок
И для меня, конечно, роскошь -
Часами вглядываться в плёсы,
Тревожить гладь ногою босой,
Легко грустить на пару с ивой,
Что этот день такой счастливый
И беззаботно-несерьёзный
Уже укрылся за откосом.