Федерико Гарсиа Лорка
"Поэма о цыганской сигирийе"
Перевод с испанского Людмилы Чеботаревой
Пейзаж
Оливковая роща
свой веер
раскрывает
и снова закрывает.
Оливковая роща
под низким небосклоном
и под дождем бессонным
из звезд замерзших.
Дрожат камыш и тени
на берегу залива.
И вьется воздух синий.
Кричат оливы,
как стая птиц невинных,
попавших в плен к деревьям,
А ночь в хвостах их длинных
перебирает перья.
Гитара
Раздаются гитары рыданья
Над разбитой чашей рассвета.
Не проси ее о молчанье,
Бесполезно просить об этом.
Плачет тихо, будто ребенок,
Словно стонет ручей прохладный,
Или ветер гудит монотонно
Над безмолвием снегопада.
Переборы пальцев незримых
О потерях невозвратимых.
Просит нежности белых камелий
Раскаленный песок пустыни,
И рыдает стрела без цели,
И закат без рассвета стынет.
Мертвой птице уже не согреться
На засохшей ветке оливы.
О гитара!
Пробили сердце
Пять клинков торопливых.
Крик
Эллипс крика
Связал одну вершину горную
С другой горной вершиною.
От оливковой рощи
Навис, словно радуга черная,
Над ночью ультрамариновой.
Ай!
Скрипка будит
Крик. И дрожат неистово
Ветра длинные струны.
Ай!
Пещерные люди
Выставят лампады лунные.
Ай!
Тишина
Послушай, сын мой, тишину,
Волну, клонящую ко сну,
Волну, влекущую ко дну,
И брызги эха над долиной.
Ты только мне не ставь в вину
Души звенящую струну.
Послушай, сын мой, тишину,
Чей вздох рабам сгибает спины.
Поступь сигирийи
Куда девчонка-смуглянка идет
среди мотыльков черных?
Туман предрассветный белой змеей
к ногам ее льнет покорно.
Земля света,
небо земли.
Девчонка вздрогнет и вдруг замрет -
ужалена ритма жалом.
И сердце серебряное сверкнет
под острым ее кинжалом.
Куда ты спешишь, сигирийя, куда -
в ритме своем диком?
Какой луне в наследство отдашь
известь и волчье лыко?
Земля света,
небо земли.
Вслед
Дети смотрят далеко,
далеко, далеко.
Молча умирают свечи.
И вопросами весь вечер
девушки слепые месяц мучают.
И от девичьей печали
раскаленною спиралью
засветился воздух, несмотря на тучи.
Горы смотрят далеко,
далеко, далеко.
И потом
Лабиринты -
времени создание -
исчезают.
(Вечна лишь
пустыня.)
Сердце и душа -
родник желаний -
иссякают.
(Вечна лишь
пустыня.)
Поцелуев жар
в час утра раннего
остывает.
Вечна лишь
пустыня
с волнами
горячего песка.
Памяти Владимира Ланцберга
Чего мне мало, куда мне надо -
В какие северные края?
...Зеленый поезд виляет задом,
Плетясь, как дура-судьба моя.
Владимир Ланцберг
А якорь тянет вниз, а небо манит вверх...
И кто теперь зажжет фонарик путеводный?
Ты знал, что он придет, последний твой четверг,
Надеясь, что четверг наступит не сегодня.
Ну кто тебя зовет туда, за облака?
Пусть был бездарен день, а ночь глупа...
но все же...
Дорога далека и коротка строка,
А значит, срок пришел нам стать добрей и строже.
Но вот опять ветра тебя уносят вдаль,
Зеленый поезд твой виляет тощим задом.
Переродится боль в осеннюю печаль
И тихо отшумит октябрьским листопадом.
Вороны гвалтом оскверняют скверы -
Неужто нет на этих дур управы?!
А мне немножко не хватает веры,
Тепла, "любви, надежды, тихой славы"...
И нежной ласки, и всесильной страсти,
Парения и кроткого смиренья...
И маленького солнечного счастья,
Дарующего Свет стихотворенью.
... Но Лондон звал твое внимание. Твой взор
Пока не видел, что случится впереди.
Ах, как изящен кружев свадебных узор!
Так отчего ты загрустила, Леди Ди?
Ужель в душе иссякла вера в добрых фей?
На башмачках твоих потрескался хрусталь?
Иль напророчила трава волхвов – шалфей –
Визг тормозов и искореженную сталь?
Не лучше ль было бы карете тыквой стать,
Когда пробьют часы на башне городской?
И юной Золушке давно пора в кровать –
Быть может, сон поможет справиться с тоской.
Пускай принцесса нынче ночью сладко спит,
Ведь в новой сказке Синдерелле места нет.
И так безжалостно глаза тебе слепит
Внезапно вспыхнувший в конце туннеля свет.
Пусть слезы высохнут на кончиках ресниц,
Не надо, Золушка, не плачь и не страдай!
Ушел в чужую сказку твой прекрасный принц.
Наверно, так судьбе угодно, Lady Die.
___________________________________________________
* Стихотворение написано для конкурса «Пушкин в Британии», по условиям которого конкурсное стихотворение обязательно должно начинаться строкой
А.С. Пушкина из стихотворения «К вельможе»: «Но Лондон звал твое внимание. Твой взор...»
** Шалфей — многолетнее пряно-ароматическое и лекарственное растение. «Salvia divinorum», которую называют «травой прорицателей», в переводе с латинского означает «спасение».
В средние века шалфей использовался как священная трава, им украшали помещение во время религиозных праздников.
В Медицинской школе в Салерно бытовала пословица: «Cur moriatur homo, sui salvia crescit in horto?», что означало: «Как может умереть тот, кто выращивает шалфей в своем саду?».
*** Lady Die (англ.) – Леди Смерть (игра слов в имени принцессы Дианы)
Но звезды синеют, но иней пушист,
И каждая встреча чудесней, -
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней.
Анна Ахматова
Долгожданное чудо мое, Суламифь...
Мир не ведал такого со дня сотворенья,
И сегодня Господь ниспослал озаренье,
На любовные песни меня вдохновив.
Мне печатью на сердце легла Суламифь.
Это знают все дщери Иерусалима.
Голубица моя, я готов твое имя
Петь средь лилий прекрасных и светлых олив.
Ты не сможешь меня разлюбить, Суламифь...
Мы вкусили с тобою от яблок желанья,
И слились воедино два наших дыханья,
Драгоценный напиток Любви пригубив.
В час, когда ты покинешь меня, Суламифь,
В лес лисицы уйдут сквозь прорехи в оградах.
Без садовника чахнет лоза винограда,
И пастуший рожок забывает мотив.
Но когда, по весне, ручейки зазвенят
В иссушённой ветрами долине Кидрона,
Убегу, хоть на день, от постылого трона
В наш с тобой виноградник – ловить лисенят...
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Осип Мандельштам
Запоздалых, ненужных приветствий
Бесконечный назойливый зуммер...
Я приехала в город детства
И узнала, что город умер.
Пусть же будет земля ему пухом!
(Боже правый, прости иноверца)
Почему же в глазах моих сухо?
Потому, что я плачу сердцем.
Я не пою, я, сударь мой, играю
Своим смычком по струнам ваших душ.
(У. Шекспир «Ромео и Джульетта»
- перевод Екатерины Савич)
Город юных возлюбленных строг, неподкупен и чист.
Над старинной ареной заплачет отчаянно cello,
Но излечит печали молчаньем виолончелист,
Лихорадку любви опалив ледяным лимончелло.
Эти дворик и дом никогда не бывают пусты.
Как горит от назойливых рук грудь бедняжки Джульетты!
Мостовые пылают, как будто сжигают мосты.
У опального лета фальшивы, увы, флажолеты.
Ты устал, музыкант! Спрячь в убогий футляр инструмент.
Поразмысли немного о мире... о жизни... о смерти...
И когда вечных истин придет скоротечный момент,
Воспарит над бессмертной Вероною «Реквием» Верди.
____________________________________
* cello (ит.) - виолончель
Летят неумолимые часы.
Я ноши тяжелей не знала сроду:
Соблазн любви и преданность народу
Мной брошены сегодня на весы.
Да будет светлым твой последний сон,
Спи сладко, мой любовник златокудрый.
Едва забрезжит на востоке утро,
Я расплету семь кос твоих, Самсон.
Пробудит золотой пчелиный рой
В медовых прядях первый луч случайный.
Прошу, не поверяй Далиле тайну.
Молю, молчи, мой солнечный герой!
Должна я буду стражников позвать,
Как только твой секрет известен станет.
Ты одинок в чужом, враждебном стане.
Я так хочу тебя поцеловать,
Но разбудить боюсь. Увы, пора.
Мне нужно оставаться непреклонной,
А ты слова любви бормочешь сонно.
И бритва так безжалостно остра.
Вины моей прогорклое вино.
Вселился в душу демон вечной ночи.
Мне в каждом сне твои слепые очи
Лобзать до самой смерти суждено.
21 января 2008
Все тщета и ловля ветра.
Экклезиаст
Все - одна маета. И, увы, я поведать не в силах,
Как за ветром гонялся, мечтая расправить кривое,
Как меня безоглядно по белому свету носило,
Но пресытились очи, душа возжелала покоя.
Я познал и безумье, и глупость - пустое томленье!
Умножающий знанье, и впрямь, умножает печали.
Всех постигнет единая участь - забвенье и тленье.
На круги своя ветер вернется, как было вначале.
Но я снова отправлюсь за ветром в погоню пустую.
И цветы миндаля опадут, и осыплется клевер...
Глядь, серебряный шнур перетерся, и жизнь вхолостую
Пролетела - как ветер, кружащий на юг и на север.
На улице шум и смятенье,
Народ, словно море, шумит,
В санях, не страшась заключенья,
Боярыня гордо сидит.
Неизвестный старообрядческий поэт
Тя выволокли из подклети
И затянули чепь на вые.
Твои запястья восковые
Обвили с волчьим воем плети.
И позабылись, аки сказки,
Злачены мужнины кареты,
А государевы приветы -
Всего лишь крохи царской ласки.
Монарши милости на коже
Саднят и жгут порфирным следом.
Прости ему, Исус. Не ведал
Он, что творят с рабою божьей.
От протопопа Аввакума -
Ни утешенья, ни прощенья.
В Московии метель по-щеньи
Скулила - тонко и угрюмо.
А во палате Грановитой
Царь со царицей, в горностае,
В щепоть сложили три перста и
Благословляли московитов.
Тащились дровни по престольной,
И клячу понукал возница.
Пытала тело власяница,
Душила душу боль. Невольно
Из горла вопль тянулся слезный:
- Ох, пропадешь ни за понюшку,
Кровиночка, сынок, Ванюшка!
И стыли в воздухе морозном
Плевки и хохот разъяренной,
Охочей до потехи черни.
Но созывало люд к вечерне
Двуперстие непокоренной.
Проворен конь, верна моя рука,
И легок лук, и смертоносны стрелы,
И закаленное в походах тело
Усталости не ведает пока.
И не успеет высохнуть роса,
И Гелиос не стронет колесницы -
Я этим чужестранцем светлолицым
Воспользуюсь всего на полчаса!
Быть может, боги мне даруют дочь...
Уже не раз я разрешалась сыном
И тотчас отсылала на чужбину:
Чтоб с глаз долой и чтоб из сердца прочь.
Дав сыну имя бабки - Ипполит,
Я прославляла племя амазонок.
Так отчего - в бреду или спросонок -
Так выжженная грудь моя болит?!.
И если через десять полных лун
Помогут боги дочкой разродиться,
Отпустит грех сакрального убийства
Тот пленник, что был так невинно юн.
И перестанет мне ночами сниться...
2007
(По мотивам спектакля Театра Романа Виктюка
по пьесе Оскара Уайльда «Саломея»)
Не надо смотреть...
Оскар Уайльд
Не смотри! Не смотри на него, Саломея!
Ты к нему подошла недозволенно близко.
Он подослан к тебе искусителем Змеем,
У него золотые глаза василиска.
Отвернись! Не гляди на него, голубица!
Сердце мне не терзай диким звоном тимпанов.
Он твоей оглушающей страсти боится,
Не танцуй для него танец похоти пьяной!
Но седьмая вуаль лепестком облетела...
Над толпой развращенной паришь ты нагая.
Всем доступно твое совершенное тело.
Прекрати! Не танцуй для него, дорогая!
Это просто душой завладели суккубы.
Он признать вожделенье свое не посмеет.
Перестань же лобзать его мертвые губы,
Умоляю: не надо смотреть, Саломея!..
Над морем солнца золоченый колокол
Вызванивал мелодию заката.
Мое необитаемое облако
Ждало прибытья белого фрегата,
Где капитан с улыбкой бесшабашною...
Но черных туч пиратская эскадра
Уже готовит крючья абордажные -
И невозможна остановка кадра.
И между нами существует грань еще,
Но Вы, взойдя на облако, - без боя
Захватите последнее пристанище
Моей души, забрав ее с собою.
В хрустальной вазе гаснут хризантемы,
Прилип к окну письмом кленовый лист...
Что сделаешь, коль в жизненной системе
Моя с твоею оси разошлись?
Коль превратились в параллели судьбы,
Которым пересечься не дано?..
Зачем же вновь меня под утро будит
Кленовый лист, стучащийся в окно?..
1984
Самообман
Как хочется себя мне обмануть:
Принять желаемое за реальность.
Я знаю, как опасен этот путь,
Но, в суете рассасываясь, суть
От нас сокрыта. А сентиментальность
Моя опять прогонит зыбкий сон,
И я уйду в Сады Моей Печали,
Где только скрип уключин - в унисон
Со свистом ветра - на пустом причале.
Случайный гость
В Садах Моей Печали певчий дрозд
Отчаянно выщелкивал рулады.
Ко мне зашел на чай случайный гость,
А я - дуреха! - и такому рада.
Часы частят. Да, гостю бы уже -
Уйти, и на меня не оглянуться.
А я ему засахаренный джем
Зачем-то все подкладываю в блюдце.
Быть может, стоит предложить пирог?
Нет, вышло нынче неудачным тесто...
Мой гость несмел, но нарочито строг.
Салфетку мнет... И вазу сдвинул с места...
У нас крадет мгновенья время-вор.
Сердито чайник фыркает на кухне.
Я все пытаюсь склеить разговор,
Но разговор не клеится и тухнет.
Ну что ж, остаться Вас не попрошу,
Не зря ж Вы целый вечер промолчали.
Я дверь запру. И свечи загашу.
И вновь уйду в Сады Моей Печали...
Перемены в жизни
В Садах Моей Печали хор сверчков
Старательно выводит Мизерере...
Схожу к врачу. Избавлюсь от очков.
Решусь на изменения в карьере.
Сменю Ливайс на платье от Шанель.
Куплю себе собаку - спаниэля.
Хоть, впрочем, вон, соседский спаниэль
Так разжирел, что ходит еле-еле.
Да и хозяин у него - лопух!
Сегодня снова приглашал на суши.
Июль. Летучий тополиный пух
Мне лезет в рот, в глаза и в нос, и в уши.
Опять каблук сломала - черт-те что!
Нет! Лучше уж привычные кроссовки
Да старенькое серое пальто,
Чтоб мне не выделяться из массовки!
Долой Шанель! Даешь опять Ливайс!
Сверчки, зачем минор мне насверчали?!.
Ну что ж, я только дотанцую вальс
И вновь уйду - в Сады Моей Печали.
Попутчик
В Садах Моей Печали соловьи
Трагически свистят: "Memento mori!"...
Грустить? Нет, дудки! Я полна любви
Ко всем и ко всему: ведь я на море
Уеду завтра - вот он, мой билет,
А в чемодане - шляпка и бикини!
Мне - тридцать... Нет! Мне - лучше - двадцать лет!
Я напеваю арию Пуччини:
"Богема", кажется... Мюзетта... Да, она!
"Quando m'en vo' soletta per la viva"...
Попутчик мне дешевого вина
Плеснет в стакан и подмигнет игриво:
"Ну, что? За случай, что нас вместе свел!
Не правда ли, прекрасное начало?"
О Боже мой, еще один козел,
Как будто мало в жизни их встречала
Я за свои - (давно!) - не двадцать лет...
Нет, этот тип так просто не отчалит.
Что ж, решено: пойду и сдам билет.
И вновь уйду в Сады Моей Печали.
* Memento mori! (лат.) - Помни о смерти!
** Quando m'en vo' soletta per la viva (ит.)
-"Я весела, меня такой все знают"
- ария Мюзетты из оперы "Богема" Джакомо Пуччини.
Ужасная месть
В Садах Моей Печали снегири
Гнусавят «Ой, мороз, мороз!» фальшиво.
А тут - жуй апельсины да смотри
На пальмы, многорукие как Шива,
На солнышко, уставшее сиять,
На небо, полинявшее от зноя...
Ах, как же Вы не можете понять,
Что Ваше счастье связано со мною?
Ведь Вы не проживете без меня.
Я Вас люблю не на словах - на деле!
Вы ж не звонили мне четыре дня,
А, может, даже целую неделю.
Все! Решено: ужасной будет месть!
Сжечь?.. Утопить?.. Повесить Вас на рее?..
А сколько можно апельсинов съесть?
Четыре?.. Пять?.. Ну, шесть... - и диарея...
Так! Завтра приглашу на ужин Вас,
А на столе - лишь цитрусовых горка.
И для меня пробьет отмщенья час,
Ну а для Вас - час сожалений горьких.
Ведь рядом с дамой каково терпеть,
Когда себя не чувствуешь валетом?
Не хочется ни танцевать, ни петь,
А только б добежать до туалета...
Ну вот и все - я разлюбила Вас!
И чтоб Вы впредь меня не огорчали,
Скажу «Адью!», отмою унитаз.
И вновь уйду - в Сады Моей Печали.
Моя Муза
В Садах Моей Печали петухи
Приветствуют рассвет: «О, sole mio!».
Мне пятый день не пишутся стихи –
Молчит Eвтерпа. Ей на смену Клио
Пришла, меня в историю втянув.
Ну почему я в них влипаю вечно?!
Вот, например, вчера соседский ньюф
Со мною поступил бесчеловечно:
Мне обслюнявил новое пальто...
Затем я в чью-то врезалась «Тойоту»...
Босс громко объяснил мне кое-что
За то, что опоздала на работу...
Посеяла я где-то кошелек...
Зачем меня ты посетила, Муза?!
Вон, даже парень, что меня увлек,
Исчез до заключения союза...
Мне попугай напачкал на кровать...
Ну что? Какого ждать еще сюрприза?!
Нда-а... Остается только напевать:
«Все хорошо, прекрасная маркиза!»
Вот и пою – пощады не прошу.
Все кувырком пошло уже в начале.
Я эту Клио лично задушу
И вновь уйду – в Сады Моей Печали...
· Евтерпа – муза лирической поэзии и музыки
· Клио – муза истории
Ремонт
В Садах Моей Печали журавли
Уж больше ни о ком не сожалеют...
А я сижу себе и пью "Шабли",
И думаю обои переклеить...
Давно на слом сантехнику пора...
И заменить линолеум паркетом...
Да! Не забыть бы, что ко мне с утра
Должна зайти соседка, тетя Света.
Я обещала сделать ей массаж.
Старушка верит в чудо - в самом деле
Наивная! А в доме - раскардаш,
Как будто бы ремонт идет неделю.
Всего семь дней?! А тянутся, как год!
Ну разве можно жить в таком сарае?
Предвижу все проблемы наперед,
Заранее все заморочки знаю.
Но вот ремонт закончен. Боже, да!!!
Ан нет! Ау, любимые соседи!
И с потолка закапала вода,
И вздулся лак на новеньком паркете...
Я подходящих слов не нахожу:
Меня таким словам не обучали.
Пойду-ка в них обойму разряжу
И вновь уйду - в Сады Моей Печали...
Послесловие: Болит ли голова у дятла?
В Садах Моей Печали дятел стих.
Он, как и я, страдает от мигрени.
Я думала создать бессмертный стих,
А вышел целый цикл стихотворений.
На землю обрушился ливень Вивальди,
Стращая трещотками грозного грома.
Выкидывал дождь антраша на асфальте,
Как юнга, впервые отведавший рома.
Под стоны простуженной виолончели,
Дрожать заставляя озябшие гнезда,
То в парке промозглом качал он качели,
То вновь возносился под самые звезды.
Ах, как он мечтал отогреться под крышей!
Под вдрызг прохудившимися облаками,
Под ветром, надувшим ветрило афиши,
В неистовой пляске дробил каблуками
По лужам, на гребне девятого вала...
Внезапно затих он послушным ребенком,
Отправленным спать посреди карнавала
И лишь на прощание всхлипнувшим тонко.
Проснулся наутро в своей колыбели –
Слегка удивлен, что подушка промокла,
Но бурно ликуя: ведь заголубели
В небесных чертогах отмытые стекла!
(Путевые заметки на трассе
Иерусалим – Бейт-Шеан)
Марсианский пейзаж Иудейской пустыни:
Словно Фата Моргана, сменяя наряды –
То в зеленом она, то в лиловом, то в синем -,
Разукрасила серые горные гряды.
Горки пухлые, будто бы щечки ребенка,
Только ранние их испещрили морщины.
По шоссейке, прочерченной линией тонкой,
Пролетают в свободном паренье машины.
Но они посторонние в мире затишья.
У дороги колючки жует старый ослик.
Только он в этом диком пейзаже не лишний –
Разделяющей вехой на «до» и на «после».
Здесь – на стыке эпох – на костре бедуинки
Выпекают лепешки, пропахшие дымом.
Как «волшебный фонарь», изменяя картинки,
Облака торопливо проносятся мимо.
Снова Фата Моргана измятые платья
Примеряет горам под потоками света.
В этом странном разладе времен я – некстати,
Как пришелец с далекой, холодной планеты.
Сон 1
А мы всю ночь с тобой бродили
По гулким улочкам Севильи
И танцевали сегидилью
Под жаркий шепот кастаньет.
И воду из фонтана пили,
И целовались до бессилья,
И только чуточку грустили,
Что рано наступил рассвет.
Соборы выпрямили шпили
И небеса насквозь пронзили,
Как на корриде бандерильи
Дразнили ярого быка.
Но сон вдруг становился былью -
Мы снова одиноки были.
Лишь белой кружевной мантильей
По небу плыли облака...
Сон 2
Я вдруг подумала вчера,
Что мне давно уже пора
Для тайн мадридского двора
Найти решенье.
Здесь хлещет дождь, как из ведра,
Сегодня с самого утра -
Наверно, Бог нас покарал
За прегрешенья.
Любовь - жестокая игра,
И эта истина стара.
А вот в Испании жара
Стоит в июле.
И пусть пока из-под пера
Выходит всякая мура,
Но вдохновения ветра
Уже задули.
Сон 3
Я решила: в ближайшую среду -
Все бросаю и еду в Толедо.
Наплевать на возможные беды!
Я сама не пойму, почему
Я готова забыть про карьеру
И влюбиться в красавца-тореро,
И из первого ряда партера
Бросить красную розу ему.
Веер, словно плененная птица,
Начинает в руке моей биться,
Будто хочет взлететь, но боится,
Что уже разучился летать.
А тореро - высок и серьезен -
Поцелует карминную розу
И прижмет ее к сердцу... Но поздно:
Мне пора просыпаться опять.
Сон 4
Над ночной Саламанкой
Небо цвета маренго.
Танцевала цыганка
Огневое фламенко.
Лебединые руки
К звездным высям взлетали,
И от сладостной муки
Кастаньеты устали.
И вздыхала гитара
Нарочито сердито:
"Отдохнуть бы мне, старой,
От девчонки Кончиты!"
Так натянутым струнам
Трудно песня досталась.
Для танцовщицы юной -
Нет понятья "усталость"!
Каблучками пробита
Насквозь мостовая.
Ах, Кончита, Кончита,
Не ревную тебя я,
Хоть все взгляды мужские
Приковало к цыганке.
... Бьют часы городские
Над ночной Саламанкой.
Но не скроет румянца
Полнолунная полночь.
Продолжаются танцы.
Эй, Кончита, - бог в помощь!
С листа играли листья Листа.
А ветер - дирижер-смутьян -
Пронесся с гиканьем и свистом
(Как видно, был изрядно пьян).
И поведеньем безобразным
Он взбудоражил весь оркестр.
А знаешь, видимо, заразна
Охота к перемене мест.
На небе тают птичьи стаи -
Орнамент в стиле рококо.
И я бегу - куда, не знаю,
Но навсегда. И далеко.
Когда-то в детстве у меня была шкатулка - с лебедем на зеркальном озере и маленькой балериной, крутящей пируэты.
С тех пор повсюду ищу такую шкатулку... Слабое подобие встречала, а ту, из детства, с менуэтом Моцарта, найти, увы, так и не удалось...
Цвели серебряные розы
На ледяном моем окне.
Звенели звезды от мороза
В заиндевевшей вышине.
Под перезвон часов старинных
Струился золотистый свет.
И танцевала балерина
Свой бесконечный менуэт...
Ты очищающие слезы
С вином янтарным размешал.
И, как серебряная роза,
Раскрылась для любви душа.
И ночью зимней, ночью длинной
Ты был моим теплом согрет.
И танцевала балерина
Свой бесконечный менуэт...
Ночных теней невнятный лепет
Мне вновь бессонницей грозил.
И величавый белый лебедь
По глади зеркала скользил.
А искры таяли в камине,
Как письма из сгоревших лет.
И танцевала балерина
Свой бесконечный менуэт...
Я снова заведу шкатулку,
Зажгу две розовых свечи.
Пусть в тишине пустынно-гулкой
Твоя мелодия звучит!
Ушел бездомным пилигримом -
В ночи растаял силуэт...
Но все танцует балерина
Свой бесконечный менуэт...
На окраине села
умирала хата.
Заколочено окно -
словно глаз с бельмом.
Ветер силится сорвать
объявленье мятое
С предложением купить
старый дом на слом.
А когда-то здесь играл
ветер занавесками,
Было время - остужал
слишком жаркий спор.
Почему же не слыхать
больше смеха детского?
Стал холодным и пустым
прежде шумный двор...
Разлетелись кто куда
выросшие дети,
Да на Пасху померла
их старуха-мать.
Дом не нужен никому...
Отчего же ветер
Так стремится мятый лист
со стены сорвать?..
Затихло летних трав многоголосье.
Мы рвемся в город с надоевшей дачи.
Пасьянс на листьях разбросала осень,
И он сошелся - значит, жди удачи!
Цыганка напророчит дом казенный,
Но, слава Богу, вновь она обманет...
Былое замело уже поземкой,
А будущее все еще в тумане.
Сверчки забыли летние напевы,
И ждать сто лет еще грозы весенней...
Но на окне - дар Снежной Королевы -
Цветущий куст серебряной сирени...
К асфальту липнут сандалеты,
Лицо мне обжигает зноем.
И снова мстительное лето
Меня вгоняет в паранойю:
Вас к женщинам полураздетым
И к каждому столбу ревную...
Ах, эта летаргия лета!
Но на воротах в жизнь иную
Висит замок, а ключ утерян.
И, сидя на пороге рая,
Мы с Вами в "верю" и "не верю"
До одурения играем.
И голуби лениво-сонны
На крышах - пепельных от пыли.
Где вы, прохладные муссоны,
Чтоб лишний пыл наш остудили?
Здесь нет муссонов - лишь шаравы*,
Или хамсины* - как угодно!
...Вы, как всегда, конечно, правы
И, к сожаленью, несвободны.
* шарав (иврит) = хамсин (арабский) - сухой и знойный ветер, дующий из пустыни
Прорезается голос,
неуверенно,
с робостью хрипкой.
Я пытаюсь постичь,
что от чувств заблудилось в словах.
Кто придумал назвать
скрипку просто и трепетно - "скрипка",
кто же зелени сочной
дал терпкое имя "трава"?
Кто нам первым поведал
о том, как рождается колос?
Кто сумел нашептать,
как июньские ночи тихи?
Просто тот человек
тоже, видно, опробовал голос,
Да и сам не заметил,
как вдруг написались стихи...
Ты говорил:
я - Пиковая Дама,
что я - твой рок,
твой фатум,
я - во зло!
...По небу солнце медленно ползло,
Проваливаясь в облачные ямы,
Как в рыхлый снег стареющего марта.
И вновь на стол НЕ ТА ложилась карта.
В старинной шкатулке, среди безделушек ненужных -
Оторванных пуговиц, пряжек, рассыпанных бус -
Я вдруг обнаружила тонкую нитку жемчужную,
И сколько ей лет, я не знаю, судить не берусь.
Быть может, надела ее моя бабушка юная
На свой самый первый, на свой самый памятный бал.
Давно отзвучала гитара ее семиструнная,
А шелковый бант ее правнук давно развязал.
Шкатулка, казалось, огромной была и бездонною...
Средь брошек, сережек, заколок, дешевых колец
Нашла я в конверте на деда с войны похоронную,
Но это в истории нашей еще не конец.
Мне вспомнилась истина - древняя, мудрая, вечная:
Со временем уксусом станет любое вино.
А жемчуг, давно не видавший тепла человечьего,
Был тусклым и ломким - он, видимо, умер давно.
Вот так и душа, не согретая теплым дыханием,
Однажды навеки покинет свой призрачный дом.
И мы улетим - до свиданья, друзья, до свидания! -
Вам сверху махнув невесомым прозрачным крылом.
Я отпускаю Вас на все четыре ветра...
Зюйд-вест, как благовест нехоженных дорог.
Летите - в добрый час! - сквозь дни и километры:
На север и на юг, на запад, на восток.
Я отпускаю Вас на все четыре ветра...
Со звезд принес норд-ост мелодию разлук.
Летите же, мой друг, да будет путь Ваш светлым -
На запад, на восток, на север и на юг.
Я отпускаю Вас на все четыре ветра...
Пусть отдых крыльям даст нечаянный причал!
Эол играет вальс на арфе на бессмертной,
И розою ветров взошла моя печаль.
Я отпускаю Вас на все четыре ветра...
Пускай извечный спор пока неразрешим!
А знаете, что мне страшнее кары смертной?
- Безветрие в тиши, безверие души.
Я отпускаю Вас на все четыре ветра...
Ах, весенние кони,
Куда вы летите? Куда?!
Ваши лунные гривы
Растреплет отчаянный ветер...
Если я улечу,
Моего не найдете следа -
Ни в вечерней заре,
Ни в последней звезде на рассвете.
Мои летние кони
Рассыпали искры огня,
И от этих огней
Разноцветными кажутся травы...
Если я убегу,
Позабудьте навеки меня -
В чужедальней стране
Никогда не найдете меня вы.
Ах, осенние кони -
Запуталась в гривах листва,
И следы от копыт
Размывает дождями слепыми...
Если я уплыву,
Не отыщете вы острова,
Где на берег сойду я,
Однажды сменив свое имя.
Мои зимние кони
Вмерзают подковами в лед.
А дорога - длинна...
Млечный путь - бесконечен и вечен...
Я уже ухожу -
Это мой наступает черед.
Пусть на небе горят
Звезд моих поминальные свечи.
Уже поспевает шашлык на шампуре,
Сокрыты веселыми масками лица.
В весеннее празднество с именем "Пурим"
Предписано всем от души веселиться.
Вот девочка платье Эстер примеряет.
Мальчишка - конечно же! - рыцарь отважный.
У "ангелов", что в небеса воспаряют, -
Блестящие звезды на крыльях бумажных.
Вот свитки прижал к себе "старенький ребе",
Скользят по щекам змеевидные пейсы.
Народ мой, тебе уготованный жребий
Еще неизвестен. Пока неизвестен.
На тоненьких пальчиках - заусенцы,
Но нет исключений из принятых правил.
И Аушвиц, или по-русски - Освенцим -
Небожьим перстом в небо трубы направил.
О, да! "Все пройдет..." - Соломона печатка
Извечною мудростью нас утешает,
Но новый Аман приготовил взрывчатку -
И розы на платье Эстер расцветают...
В ДРУГОЙ ТОНАЛЬНОСТИ
Костер вонзил в вечернюю равнину
рога оленя, пьяного от гона.
Долина ветру подставляет спину,
и он гарцует по окрестным склонам.
А дым в кристаллы превращает воздух.
- Глаз дикой кошки - желтый и печальный. -
И я по веткам проплываю в звездах.
И ветки по реке плывут хрустальной.
Рефренами рефренов повторюсь я.
А в главной песне удержусь от крика.
Меж тростниками и вечерней грустью,
как странно, что зовусь я Федерико!
DE OTRO MODO
La hoguera pone al campo de la tarde,
unas astas de ciervo enfurecido.
Todo el valle se tiende. Por sus lomos,
caracolea el vientecillo.
El aire cristaliza bajo el humo.
—Ojo de gato triste y amarillo—.
Yo en mis ojos, paseo por las ramas.
Las ramas se pasean por el rнo.
Llegan mis cosas esenciales.
Son estribillos de estribillos.
Entre los juncos y la baja tarde,
Ўquй raro que me llame Federico!
Когда луна кругла, как камень,
Уже готовый лечь в пращу,
Я вновь метлу свою ищу,
Чтоб полетать под облаками.
Взглянуть на землю с высоты -
Ну, как - без Мастера легко ли
Вам жить в земном своем расколе?
И желтолунные цветы
Прижать к себе... Заплакать тонко...
Потом почти поддаться сну...
Но вдруг, ломая тишину,
Завыть волчицей на луну
С глазами мертвого волчонка...
Когда Пандора открыла сосуд, врученный ей богами,
в который были заключены все людские пороки и несчастья,
по земле расползлись болезни и бедствия.
Только надежда осталась на дне сосуда.
Но Пандора испугалась содеянного и захлопнула крышку...
Так люди были лишены даже надежды на лучшую жизнь.
Зачем с тобой нас сделали врагами
Слепые звезды на дороге млечной?
Одаренная щедрыми богами
И проклятая ими же навечно,
Я, будто настоящая Пандора,
Сорву печать на золотом сосуде -
И расползутся по Земле раздоры,
Болезни, беды - в наказанье людям.
Потом я в клочья изорву одежды
И притворюсь глухою и незрячей.
Но не людей лишаю я надежды -
Я от себя свою надежду прячу.
Целовали меня мужчины -
По-отцовски, скупо и кратко.
В мой пушистый теплый затылок
Целовали меня мужчины.
Целовали меня мужчины -
По-мальчишески, неуклюже,
Ткнувшись носом в тугую щеку,
Целовали меня мужчины.
Целовали меня мужчины,
Согревая дыханьем руку.
Как Прекрасную Даму Рыцарь,
Целовали меня мужчины.
Целовали меня мужчины -
По мужски. Горячо и душно.
Проникая в самую душу,
Целовали меня мужчины.
Целовали меня мужчины -
По-сыновни, светло и нежно.
И по-дружески - троекратно.
И по-братски - слегка небрежно.
Целовали меня мужчины,
Прикасаясь ко лбу губами,
Словно ангелы, невесомо...
Неужели уже отпевают?..
Я в замке из песка служу кариатидой,
Пытаясь удержать чужой надежды свод.
Былые страсти, сны, нелепые обиды -
Вот то, что мне века покоя не дает.
А видеть довелось не только мелодрамы -
Трагедии любви, софокловским под стать!
Безжалостно песком шлифуют хрупкий мрамор,
Чтоб прочность, красоту и блеск ему придать.
И вот стою. Держу. Я, вроде, беспристрастна,
Но душу обвила тугим кольцом тоска -
Быть может, оттого, что все уже напрасно:
Ведь замка больше нет - есть только горсть песка.
(псевдо-народная, жалостливая,
предназначается для исполнения в поездах)
Прошу эту пародию не принимать чересчур всерьез! :-)))
Я была молодой балериной,
Каждый вечер плясала балет.
Но окутало жизнь пелериной
Из навечно умчавшихся лет.
Только я и теперь не забыла
Гром оваций, букеты цветов,
И что счастье в судьбе моей было,
И успех, и большая любовь.
Меня ласково звали Оксанкой,
Но пролить много слез довелось
Мне за гордую эту осанку,
За корону пшеничных волос.
Так случается в жизни порою,
Что весь мир отвернется от вас.
Расскажу, ничего не сокрою,
Хоть и долог мой горький рассказ.
Я кружуся на сцене - о, Боже! -
Па-де-де, падеграс, падекатр...
Вдруг гляжу я, что смотрит из ложи
На меня государь-император.
В реверансе присела я низком -
От смущения щеки горят.
А в антракте хозяин записку
Мне дает - от него, от царя.
- Во дворец, мол, немедля явися
Перед светлые очи его!
Я заплакала, но не зависит
От меня уж теперь ничего.
Мне не дали проститься с родными,
У театра - карета с гербом.
Я шепнула любимого имя
И себя осенила крестом.
Утешал меня старенький кучер:
- Мол, не лей, девка, слезы зазря
И себя понапрасну не мучай -
Чай, не первая ты у царя!
Он натешится вволю да бросит,
Как игрушку бросает малец.
На платочек - утри свой курносик.
Тпру!!! Приехали - царский дворец.
Я в ответ ничего не сказала,
Только помню: шагнула сама
В самый центр огромного зала,
Где прислужников - тьмущая тьма.
Там сидел император на троне
В горностаевом белом плаще,
В золотой с изумрудом короне.
И я вновь зарыдала вотще.
Только царь своих слуг отсылает,
Чтоб остаться со мной тет-а-тет,
Мою тонкую руку лобзает,
Признается, что любит балет,
Осыпает меня жемчугами
Своей щедрою царской рукой,
Говорит, что своими ногами
У него я украла покой,
Что могу императоршей стать я...
Только как же я брошу семью -
Мамку с тятькой, сестренок и братьев,
И любовь дорогую мою?
Я царю говорю: - мол, прости ты
Девку глупую, царь наш отец!
Ну куда же мне с рожей немытой
В ряд калашный - к тебе во дворец?
У меня есть семья, есть театр,
У меня есть любовь на года.
Я не буду твоей, император,
Никогда! Никогда!! Никогда!!!
Царь притопнул ногой, что есть мочи,
Палача призывает к себе
И кричит: "Раз в царицы не хочет,
То пущай покорится судьбе.
Отхлестайте ее батогами!
Не щадите! Хлестайте как след!
Чтоб меня не смущала ногами
Дура-девка и ейный балет".
И мое полумертвое тело
Они бросили прямо за дверь.
Только выжить я как-то сумела
И по миру скитаюсь теперь.
Вот хожу и пляшу по вагонам,
А балетки мои - костыли...
- Эй, дедуля, плесни самогону
За потешные танцы мои!
Как Вам нравится этот портрет в интерьере?
- Я сижу у окна. Куст персидской сирени.
Полнолунье. По темно-зеленой портьере
Пролегли, как морщины, лощеные тени.
Недопитый мартини. Забытая книга.
Плащ на вешалке из золоченого рога.
Измельчав, превратилась в интрижку интрига.
И длиннее, чем прежде, дорога до Бога.
Ворвется в обертоны ноября
Гортанный, трубный звук последней встречи.
Дыханием прощальным одаря,
Задует ветер в изголовье свечи.
И тремоло молитвы, не спеша
Затихнет, растворившись безвозвратно.
И от любви до ненависти - шаг,
Но, Боже, как же долог путь обратно...
Поселился сверчок в углу
И сверчит с конца января.
Прикорнула тень на полу
От уснувшего фонаря.
Он светил-светил да устал,
И решил чуть-чуть отдохнуть.
Лишь Луны холодный кристалл
Освещает теперь мой путь -
Одинокий путь во "вчера",
Где небесными были сны.
Дотянуть бы мне до утра:
Там рукой подать до весны.
Любуется небо стыдливой луной молодою,
Закатный румянец украсил суровые горы.
Немало красавиц под вечер пришли за водою,
И с ними Ревекка стоит у колодца Нахора.
Нет девы прекрасней в земле плодородной Харрана!
Ревекка – учтива, отзывчива, трудолюбива.
У местных мужей кровоточат сердечные раны,
Но, видимо, для чужеземца созрели оливы.
Сверкают одежды ее неземной белизною,
И стан ее тонок и гибок, как ветка омелы.
О, да! Исааку она будет славной женою,
Ему сыновей нарожает – отважных и смелых.
Так, может, безмерное бремя ей только приснилось,
И сына предать не пришлось досточтимой Ревекке?
Ах, сколько же солнц с той далекой поры закатилось,
И сколько овечьих бубенчиков смолкло навеки!
Но горькая память ей душу дотла выжигает...
И вскрикнет Ревекка ночною испуганной птицей.
А сын ее младший уже никогда не узнает,
Как наземь скользила сквозь пальцы ее чечевица.
«Это был обряд: руки, спичка, пепельница –
обряд прекрасный и горестный...»
Лидия Чуковская
о знакомстве с «Реквиемом» А.А. Ахматовой
Ах, спичка, пепельница, руки –
Прекрасный горестный обряд...
И обезумевших от муки
Очей восточных скорбный взгляд.
Но «Черный ворон», слава Богу,
Сегодня прилетел не к ней.
... И снова тянется дорога
Цепочкой злых ночных огней.
Пятьсот расстрелянных рассветов –
Семнадцать месяцев тоски.
Ну как в России быть Поэтом,
Когда вся жизнь – взаймы?! Виски
Сдавил тяжелый нимб терновый,
И боль пронзительно-остра.
Голубкой рвется в небо Слово,
Но кровь течет из-под пера...
...А зеркало падало, словно в замедленной съемке.
И кадр замирал, будто время давал на раздумье...
Но я цепенела безвольной спеленутой мумией,
И сердце пронзали мне злые осколки-обломки.
А мы это зеркало вместе с тобой покупали
И в доме ему выбирали достойное место.
Оркестр сыграл наш финал furioso и presto,
И с нотой последней твои отраженья пропали.
А тролль, чей случайный каприз нашу жизнь исковеркал,
Злорадно хихикал - он знал эту сказку заранее,
А значит, предвидел бесплодность и тщетность стараний.
Колючими звездами медленно падало зеркало...
И было нельзя ничего изменить и исправить,
Но в сны вдруг врывались однажды забытые лица...
О Боже, как долго мгновенье падения длится!
Так, может быть, все же успею я руки подставить?!.
Вершили мотыльки свое круженье...
Прощально вспыхнув в сумрачной тиши,
Наверное, от перенапряженья
Перегорела лампочка души.
И темнота - оковами на теле,
А не бальзамом для усталых глаз.
Лишь мотыльки на свет души летели,
Не чувствуя, что он уже погас.
В этот город дождей - из коллекции Оле Лукойе -
Я вошла без зонта, не боясь злополучной простуды.
Пахло в городе том не дождем, а еловою хвоей -
Так, как в детстве моем пахло предощущение чуда.
Я по лужам ходила, и плакали мокрые птицы -
Впрочем, может быть, это лишь капли дождя, а не слезы.
Я вернулась сюда. Я хотела сюда возвратиться,
Чтоб стихи дочитать постаревшему Деду Морозу.
Я вернулась в мой город дождей, но осыпались краски
(Только детство бывает таким разноцветно-невинным).
Я дошла до черты, за которой кончаются сказки,
И охрипла кукушка в часах над остывшим камином.
Пахло в городе хвоей, свечами и терпким лимоном -
И я чуда ждала, а оно не хотело свершаться.
И погасла звезда над предутренним мокрым перроном.
Я напрасно в мой город дождей приходила прощаться.
С последним солнечным лучом
Замрет скрипичное каприччо.
А я тут вовсе ни при чем,
А я - не Ваша Беатриче.
Войдет октябрь в мой тихий сад,
И вознесутся горьким дымом
Воспоминанья о любимом -
Рай... и чистилище... и ад...
На лужах зреют пузыри,
Как яблоки в саду осеннем.
И ожидание зари,
Как заклинанье о спасенье.
И дождь на тоненьких ногах,
Обутых в стертые пуанты.
А в расходящихся кругах
Мелькнет внезапно профиль Данте.
Улегся на бок месяц юный,
Качаясь в зыбке облаков.
И звезд космические руны
Покрылись тайною веков.
И наши встречи - гроздья таин,
Разгадки у которых - нет.
Но был, наверно, не случаен
Созвездий дальних бледный свет.
Уже Стрелец в своем колчане
Нащупал скорую стрелу,
А я печальными ночами
Все ворошу в душе золу,
Когда-то бывшую тобою:
Улыбкой, взглядом, взмахом рук.
Но, как всегда, вершит судьбою
Разлучник вечный - верный лук.
Любовь, пронзенная навылет,
Почти что не кровоточит.
И тих и смутен шелест крыльев
Душ, разминувшихся в ночи.
В подвальной комнате в три на три кроватей оставалось еще место для проходов. По полметра с каждой стороны. Провисшие сетки шаркали по полу, боясь боли тех, кто на них лежал.
Сортир сломан. Стены потели дерьмом. Окон не было. Рвотный запах пота. Клопы. Кровь.
На детских кроватях лежали мы. Жертвы. Девять родильниц.
Всю жизнь не могла уразуметь разницу между родильницами и роженицами.
И вот дошло.
Роженица - это та, что рожает. Корчится в судорогах.
Родильница - это та, которая уже отмучилась. И не инфекционна. Иначе она попадает сюда.
Свет в комнате горел всю ночь. Чтобы видеть часы и не проспать кормление.
Ровно в пять тридцать, мертвыми, мы ползли на третий этаж. Кормить.
Раз в день приходила старая, усатая санитарка. Лениво материлась: "Разлеглись тут, коровы гребаные!"
Санитарка с порога высмаркивала ведро воды с хлоркой прямо под кровати. Эту воду мы выгоняли по очереди.
Она стояла и наблюдала. С-сучара!
Под аккомпанемент возни тряпки по зашарканному полу бормотание санитарки становилось все более злобным.
- Как хохлатки под петушков подставлять, небось, не кукожилися. А теперь стонают - т-твою мать - будто цацы великие. Прости меня, Господи!
Каждая баба в жизни, девки, должна иметь хотя бы одного мужика и одного хахаля. Родить должна, хотя бы раз - от мужа, и хотя бы раз - от хахаля. Ну и поскребстися - святое дело (короткий басовитый хохоток): раз - мужнино, раз - хахалево.
Она хватала ведро и царственно удалялась.
"Девки" матюгались по-сапожному и доились в банки.
В ушах шумела тишина.
Молоко цедилось в стеклянные подойники.
Два раза в день нас вызывали наверх. К детям.
Мы снова ползли на третий этаж.
Наверху нас ставили к козлам гладильных досок. Гладить белье. Недосохшее.
Каждой - по двадцать восемь ползунков.
28 распашонок.
28 теплых кофточек.
28 чепчиков.
28 тонких пеленок.
28 байковых.
28 тряпок. Саванов.
Потом нас изгоняли.
Порченными девками нас опускали.
Вниз.
В подвал.
В преисподнюю.
"Солнышком" называет меня муж. Дундук!
В бога, в душу, в ребра, в гроба -
кто знает?
Кто?!
Кто и кто?!! -
как болит устье в двадцать семь разрывов насилия.
Покидая пределы ада,
Одолев миллион преград,
Я твердила себе: не надо!
Не оглядывайся назад!
Уходя, обруби канаты
И сожги за собой мосты.
Засыпает затихший кратер
Под назойливый вой пустынь.
Я внушала себе: не струшу,
Я покину без слез юдоль.
Только соль разъедает душу,
Да из глаз вытекает соль.
А ладони влажны от пота,
Дом сквозь дым различим с трудом.
Застываю женою Лота,
Оглянувшись на бывший дом.
Медвяно-мятный май обманчиво смеялся,
В сомнительные сны свои меня манил.
А маятник луны меж звездами качался -
Размеренно и медленно, как будто бы дразнил.
Божественных часов невидимые стрелки
На Вечности сошлись. А стайки облаков
Клевали зерна звезд с серебрянной тарелки
И сочиняли сны про радужных слонов.
А я считала их - до тысячи, и дальше...
И призывала сон, но сон не шел ко мне.
Небесный диксиленд почти совсем без фальши
Самозабвенно блюз наигрывал луне.
Она вышивала портрет Леонардо да Винчи,
А он помогал подбирать подходящие нитки.
Тому ли виною Вторая симфония Шнитке,
Но только он был черезмерно нервозен и взвинчен.
Он в этих симфониях не понимал ни бельмеса,
Мозги ему рвали на части аккордов петарды.
Под ловкой иглой оживали черты Леонардо -
Казалось, портрет наслаждался "невидимой мессой".
Гобою д'амур было в маленькой комнате душно,
Душою летящему в летние светлые выси.
Мужчина стеснялся своих слишком ранних залысин
И чувствовал: женщина эта к нему равнодушна.
Он знал: нелюбим. Можно бросить пустые попытки
Заставить их звезды летать по орбите единой.
Когда он ушел, она встала задернуть гардины
И снова вернулась к своим Леонардо и Шнитке.
Фотографом обещанная птичка
Из детства все никак не долетит.
На фото - я, девчонка-невеличка,
И у меня слегка надутый вид.
Фотограф мне рассказывал про птицу,
И я ждала, дыханье затаив.
Но вот уже, готовая скатиться,
Дрожит слеза. И уничтожен миф.
Поник порхавший бабочкою бантик,
Мгновенно потеряв свою красу.
Ах, объяснять не надо, перестаньте!
Я знаю: птички - в поле и в лесу.
Им тесно в рамке фотоаппарата,
Они привыкли к высоте небес.
И я порой персоною non grata
Вдруг чувствую себя в стране чудес.
Но и сегодня жду, как в детстве, чуда.
И чудеса случаются - во сне...
А птички - нет, и никогда не будет,
Ее напрасно обещали мне.
Лежит воротничок матроски косо,
И галстук отклонился от прямой.
Устали быть приглаженными косы,
И я устала. Я хочу домой!
А где тот дом? И где родные лица?
Но - стоит на мгновение заснуть -
Ко мне из детства вылетают птицы,
Надеясь долететь когда-нибудь.
А, может, это вовсе и неплохо,
Что, пережив сто жизней и смертей,
На поле я взойду чертополохом
И буду там распугивать чертей,
Чтоб не приблизилась лихая сила,
Бежала от тебя, как от огня.
Я ни о чем у Бога не просила,
Но вот прошу - чтоб ты любил меня,
Такой, как есть: то сдержанной и чинной,
То ветреною и дразнящей плоть,
А иногда - сердитой беспричинно
И потому готовой уколоть.
...Рассветят небо яркие сполохи,
Короткую рассеивая ночь.
Задев случайно лист чертополоха,
Ты тотчас же отдернешь руку прочь,
Того не зная, что провидец-случай
Тебя нарочно вывел за порог,
Что это я взошла звездой колючей
На перекрестке всех твоих дорог.
Лунный демон, Лилит – белых лилий дурман окаянный,
Почему твое имя приходит в рассветных стихах?
С неба звезды слетают и бьются со звоном стеклянным.
Ева спит, разметавшись во сне после ночи греха.
В волосах ее пепельных – танец серебряных бликов.
На припухшие губы ее в поцелуях моих
Положу две черешенки, огненных два сердолика –
Амулетами против укусов ревнивой змеи.
Я люблю тебя, Лил, не познавшую искусов Рая!
Но и Еву люблю. И любовь полуправдой гублю.
Я за слабость свою ненавижу себя. Презираю.
Проклинаю. Прощаю. И снова двух женщин люблю.
Что же ты так суров к неразумному сыну, мой Боже?
Отчего ты готов Древо Жизни сгубить на корню?
Мне осталась на память змеиная мертвая кожа,
Я под Древом Познанья сегодня ее схороню.
Мне имя - жизнь. Меня зовешь ты Евой.
Обречена на сладкий райский сон.
Евфрат - направо. Хиддекель - налево.
Назад - Гихон, а впереди - Фисон.
Разнообразья нету абсолютно:
Все те же птицы, звери и цветы.
В Раю - ужасно пусто и безлюдно,
И очень скучно - только я и ты.
Мне не с кем перемолвиться словечком,
Уж я не говорю о паре слов!
И Бог мне обещал, что будет вечной
Вот эта пресловутая любовь?
До гроба мне выслушивать Адама,
Что снова Рай я плохо убрала?
Ах, если б только были чемоданы -
Немедленно бы их я собрала
И прочь из Рая мчалась без оглядки,
Хоть к черту на кулички - только прочь!
Мне эти ваши райские порядки,
Как в горле кость. Но некому помочь:
Я одинока. Как я одинока!
А муж - он, как всегда, объелся груш,
И сон - послеобеденный, глубокий -
Не доведи Господь - я не нарушь!
Мне надоело пыль стирать с деревьев -
Так громко называются они:
Познанье! Жизнь! - Словам теперь не верю.
Неужто так и будут мчаться дни,
Как близнецы, похожи друг на друга?
А клетка золотая - тоже плен!
И тело, что сегодня так упруго,
Когда-то превратится в прах и тлен...
Но... кто это среди ветвей мелькает?
И что за плод упал мне на ладонь?
Какой он мягкий, сочный, прямо тает
Под пальцами - его ты только тронь!
Так, может, откусить? Совсем немного,
Всего кусочек, капельку, чуть-чуть...
Ну что ж, что обещанье дали Богу!
Могу я в жизни, хоть разок, рискнуть
Нарушить ход истории вселенской?!
И пусть потом душа моя болит,
Я поступлю по-своему - по-женски,
Как чувство, а не логика велит.
Спляши мне, август, по-шамански,
Роняя звезды с высоты.
До дна допит бокал с шампанским –
За упокой моей мечты...
Я Вам, наверное, не нравлюсь,
Но под ребро толкает бес.
Не лей дожди, мой глупый август,
За упокой моих небес...
Зачем же плакать безутешно
О звездах, сбившихся с орбит?
Ты помолись, мой ангел грешный, -
За упокой моих обид...
Дух августа густой, медовый...
Давай, не тратя лишних слов,
Нальем еще себе по новой –
За упокой моих грехов...
Из почвы корни тянут соки,
Спешат плоды увидеть свет.
Не плачь, мой ангел одинокий,
За упокой моих побед...
Гостинцы августа – с горчинкой,
И сон мне не смыкает вежд.
Ликует в яблоке личинка...
- За упокой моих надежд!..
А сгусток августовской ночи
Блуждает тромбом по крови,
И пересмешник зло хохочет –
За упокой моей любви...
Ты долго загостился, август!
Пора в дорогу – поспеши!
Не вой, мой старый, верный Аргус,
За упокой моей души...
Был день шестой. Ты славно поработал,
Все именуя средь эдемских кущ.
А за работу полагались льготы -
И Бог был молод, мудр и всемогущ.
Он обещал небесное блаженство,
Покой и отдых на закате дня,
И прилепить тебя навеки к женской
Душе и плоти. Только про меня
Забыл. А я была - еще до Евы!
Ты оставался при своем ребре.
Но нам двоим взошло созвездье Девы
В том давнем, первозданном сентябре.
И мы бродили по пустому саду,
И звезды тихо падали в траву,
И вкус у яблок был медово-сладок.
Мне не приснилось - помню наяву,
Как ты моих волос рукой касался.
Хмелели от нектара мотыльки.
Ты мне в глаза смотрел и отражался
В них, словно в лунном зеркале реки.
И мы с тобою в салочки играли:
Я убегала - ты меня ловил.
То вместе выше облаков взмывали,
То вниз, на землю, падали без сил.
И умирали, друг на друга глядя,
И возвращались к жизни вновь и вновь.
А в небесах, расшитых звездной гладью,
Рождался свет по имени "Любовь".
Еще бесплодно дерево Познанья
Добра и Зла, и древа Жизни - нет.
Тебя еще пока не одурманил
Нагого тела нестерпимый свет.
И мы, как дети, - юны и невинны -
Пытались притяженье превозмочь.
А то, что губы - пряны, пьяны, винны,
То в этом виновата только ночь
Да терпкий сок раздавленных черешен...
Вокруг еще - Эдем, а не Содом.
До Евы я - со мной ты не был грешен!
Грех появился на Земле потом.
Открытые струны дрожали упруго
И ждали касания пальцев крылатых.
И души рванулись навстречу друг другу,
Срывая тяжелые, душные латы.
И звуки тягучего черного блюза
Забыть заставляли заботы мирские.
И падали в душу, как будто бы в лузу
Шары от ударов безумного кия.
А пальцы летали... И плакали струны...
И звезды метались в глазах изумленных...
Струился из месяца свет тонкорунный
На темно-зеленые томные клены...
Пленительный блюз пеленал и лелеял,
Боясь невзначай единенье нарушить.
И тихо брели, ни о чем не жалея,
По сонной аллее бездомные души.