Воробьи не расчирикали и фонтан не прожурчался,
как счастливо солнца бликами старый сквер переполнялся.
Как текли минуты медленно, как дыхание срывалось
в ожиданье встречи. Ветреный день июньский не кончался.
…Проплывали стайки ряженых важных и небрежных школьников
и родителей с букетами, и фотографов-невольников.
…Упадая в небывалое от речений отреченье,
двое,словно дети малые, любовались дня свеченьем.
Любовались без смущения отражением друг-друга:
в тёплом карем измерении – плеска серых глаз подруги.
Лёгкие прикосновения навсегда запоминались и
последние мгновения быть им вместе оставались…
Уходили, да всё за руки крепко-накрепко держались.
Воробьи не расчирикали, как на жизнь они прощались.
… – 10.01.13
***
Я говорю слышишь милая не люби
я говорю они всегда доча врут
я говорю ей от анхеля до оби
вечен и верен один только честный труд
я говорю храни своё сердце храни
от лихоманки от язвы чёрной чумы
в волчий распадок его не урони
не зарекаются лишь от тюрьмы да сумы
а от Неё – от боли от жгучей – смоги
можно ведь смерчу навстречу и не лететь
можно в болото не влезть не увидев тайги
можно попробовать БЕЗ в жизни выжить суметь
только смотрю грустно грустно ресницы дрожат
только чернеет нежнозелёный взор
только глупы эти бредни инструкции для ежат
яблоками промышляющих с ветхозаветных пор
10.06.2015
***
он идёт на меня как слонопотамы идут на свист
он унёс бы мой взгляд в кармане ключом крошкой ру
доставал бы на кухне льдом тающим шлёпал в вискарь
смаковал и на свет глядел под честный вкус сигарет
он рукою полной перстней гриву мою б ласкал
он в округе бы сгрёб в охапку всех соловьёв
только что с ними делать не жарить же пусть их орут
сплин крепчает в окне чьём-то снег всё сильнее метёт
тополиный но страсть эта клюквенносокая не про меня
тыщу лет как неслышуневерю ни одному
глухарю на току нетопырь-камню зевсу-дождю
в этой темени майской сиреньгармонь сыграна влёт
От птицы до звезды –
подать крылом.
От птицы до звезды –
мгновенье лета,
Когда, прильнув к дыханию рассвета,
Душа моя не помнит о былом.
Любить тебя.
От птицы до звезды,
не меркнущей
в луче зари неспешном,
жизнь пролегла в сиянии кромешном –
цветущие и певчие сады…
18.07.10 – 17.11.11
из кн. "ДRUгая"
***
И все ж таки она зацвела! -
Моя высокомерная гордения
совсем, было, замучила меня
упрямым отторжением тепла:
сто раз бутоны сбросила на пол,
сто раз цветенье отменила гордо,
ну, разве что из дома не ушла,
стряхнув с корней земли горшечной прах.
И все ж таки она зацвела,-
печальная, пугливая, чужая,
томящая подобием живым
замёрзших в жаркий полдень детских губ,
собравшихся в бутон для «чмока» в щёчку.
Когда сегодня я пришла полить
моих друзей сговорчивых весёлых,
обиженно не глянув на неё,
она вдруг протянула мне к лицу
не-ве-ро-ят-ный
трепетный цветок,
почти прозрачный
ароматом счастья, и тихо прошептала: «Не сердись.
Вот! Понимаешь?!
Я. Люблю. Тебя.»
* * *
узнаешь к прощанью
что нет ни прощаний ни тьмы
что есть только свет
только взгляд по-над
жизнью летящей
какой бы ни утлой
лодчонкой
ни горько пропащей
несущей к порогу тебя
за которым лишь сны
цветные счастливые
лёгкость неслышных стрекоз
волна за волной
тёплый шторм нескончаемый лета
мне так наяву часто снилась
мелодия эта
что стоит ли смерть
дорожить и терзаться тобой
2013
***
Сходи в аптеку, детка,
принеси
сбор тайных трав -
последнюю надежду:
траву полынь,
траву забвенья,
между
её стеблей
истаявшую тень.
Трава полынь.
О, горечь не предаст,
она одна чиста
и безупречна.
И если радость
лишь вне тела вечна,
печаль души -
спасительный балласт.
2013.
«- Серый волк под горой
не пускает нас домой…»
...и вот только ты и видишь, только ты и хранишь
счастья реку молочную, кисельные берега,
жжёшь свечу на ФБ, ждёшь-пождёшь, до рассвета не спишь:
- Гуси-гуси мои, дики - лебеди!
- Га-га-га...
- Под какою горой Серый волк? - я его приручу,
заласкаю, занежу, медвяной росой опою…
Гуси-гуси, возьмите ж на снежные крылья, - кричу,-
не меня, так её - эту детскую душу мою….
20.08.13г
Северный автовокзал.
В ожидании ИльОль.
Кишинёв.
***
- Несёт меня лиса
за синие леса,
за высокие горы!
Заметает хвостом небеса,
стихли ангелов голоса,
ни к чему уговоры.
Забей, забудь, усни,
звезду полей присни,
да приспи ненароком…
В рыжих лапах слежу из-под век,-
то ли птицы жар, то ль человек
с истекающим сроком, -
как берег пуст и бел,
как век мой отсвистел,
отхлестал рваной раной.
В дуплах мёд диких пчёл загустел,
на подмогу никто не поспел.
Лишь листвы пятна рдяной…
***
влезешь в левое ухо белой своей собаки
из правого вылезешь уже на том берегу
кроме заветных чудес остальное всё враки
кроме души ничего я не уберегу
кроме неё птицы-жар яблоньки молодильной
мёртвой живой воскресающей вечной воды
чем же ещё жить в преддверье вселенской давильни
кем населять кущи райские божьи сады
12-18.09
какой же бред какое бельмондо
вся эта жизнь клетчатка клетка лето
что стрекозой классически отпето
но всё же ослепительно рябит
трепещет морем в ветреный денёк
когда на небе ни души ни тучки
когда песок блаженствием сыпучим
весь твой бесчётно безупречно твой
пустынен берег - ты ушла за край
тоскливых пляжников жующих пьющих ждущих
у моря праздника погод измен насущных
а ты ушла и это в общем рай
узнаешь к прощанью
что нет ни прощаний, ни тьмы
что есть только свет
только взгляд по-над
жизнью летящей
какой бы ни утлой
лодчонкой
ни горько пропащей
несущей к порогу тебя
за которым лишь сны
цветные счастливые
лёгкость неслышных стрекоз
волна за волной
тёплый шторм нескончаемый лета
мне так наяву часто снилась
мелодия эта
что стоит ли смерть
дорожить и терзаться тобой
... - 11.06. 2013
…Знаю я этот недуг
неутолимой души,
вечнопоющей души
вечнокороткого лета:
только прозрела и зрит
лишь возмужала, болит -
колоколом в тиши
плеск холодеющей Леты.
Тщетно цепляйся за плеть
зябкой ветлы у реки,
тщетно тверди взахлёб
глупые отговорки,
кто тебя слышит?! – реки:
«Царство отдам за брод,
дайте мне берег тот
Этого Света топкий!
Дайте ещё глоток
утра, степи, дождя,
дайте же взять с собой
иволги влажный лепет…»
Ну, ухмыльнутся. Поток
вымоет, погодя,
тела запас златой –
звенышко Божьей цепи…
11.06.13
***
рада бы в рай рада бы в рай рада бы но
не по зубам яблочки да змеи кишат
в этом раю там на краю в зыбке - году
тягостный сон скрежет времён разума дно
пьяный харон чёрной реки стылой излом
повремени мне недосуг мне у плиты
всё колдовать всё ворожить всё оливье
храбро строгать ночку мешать белым веслом...
21.21.
30.12.12
...всё равно, что облако любить,
или ржавый медленный платан.
Воют ли волчицы? - Можно выть.
Можно починить на кухне кран.
Стряпать, выносить сор из избы,
колыбельку белую качать,
вылетать в трубу ли, из трубы,
л живо безмятежность излучать...
Но однажды,- слышишь ли меня,
"облако", души последний цвет? -
средь смертельной сутолоки дня
и тебя накроет этот свет.
08.10.12
TV, AZ-9
1
Проживаем - долгоживём в избушке
на курьих ножках:
когда ливень снаружи, -
ниагара льёт с потолка,
избушка квохчет.
Кот – баюнбегемот под зонтом
вяжет шапочки и пинетки, -
в мягких лапах мелькают спицы,-
глядит с укоризной поверх
бериевских слепящих очков:
- Где же ваш город-сад,
где изумрудный город?!
Где дорога из солнечного кирпича -
к морю,
к бригантине, поднявшей тугие свои паруса?..
- Сторожит её выживший из ума
весёлый мечтатель Гудвин
с легионом пикирующих,
плюющих огнём, обезьян.
2
По самые окна врастаем
в траву незабвенья.
Тени
ушедших
приходят под вечер -
под вечером хорошо.
Рем и Ромул
прикипают к лунной волчице.
Утолив голод,
становятся почти различимы.
На рассвете
можно
улыбки бледные их
застать в пустых зеркалах…
3
Он. - Не видит, не слышит, -
так много прекрасных занятий
у духовно богатого человека!
Ему совершенно не важно, какие на мне одежды,
ему безразличен цвет моих длинных волос,
он не заметил даже, как они, поломавшись, слиняли,
не сумев пережить нежных братьев.
Меня больше не держит здесь ничего,
меня больше не мучит гремучая нежность,
но
он впускает меня с сорокой, жар-птицей, бедой,
он впускает меня с ещё одной кошкой ребёнком,
он впускает меня с разноглазым воркующим псом,
и я, потому, никогда не уйду от него.
Наверное.
Всё так
как ты для себя не желал
поёт и поёт
и нет от неё избавленья
и отдыха нет
проснёшься в ночи копошится
до света встаёт
и пробуя голос ликует
и солнце встаёт
под эту незримую птаху
под эту дуду
реликтовую
под неё ли Господь колдовал
над горсточкой глины
и долго прохладу вдыхал
в пока ещё мёртвые губы
но вот же
вот-вот
уже розовеют
уже тень улыбки едва
коснулась
теплеющих глаз
мир испит словно спет
но мой осторожный создатель
мой тихий поэт
боится услышать
не слышит
в себе
будто
нет
Время цветения сакуры -
армагеддон.
***
тихо светясь в темноте
смотрит цветные сны муж
ликвидатор
***
Там небывалой красоты цветы,
И травы в рост деревьев,
А грибы – срывайте в дождь -
И зонтиков не надо!
Над Припятью журавлики: курлы,
И город – призрак, слопав мародёров,
Глазами кукол брошенных глядит
Закат, не вспоминая никого.
***
бывший командир
взвода радиационной разведки
читает новости
бродит по интернету
увеличивает фото
Фукусима один два
закурить бы
да бросил
дочка - четвероклашка
губу закусив
приручает гамму
пожить бы ещё
Апрель, 2011 г.
***
Есть тайнопись, есть связь стихов и снега:
когда тупик в невыездном быту -
сигналы шлёт о верном счастье Вега,
снежинкою мерцая на лету.
И налегке пускаюсь я в дорогу,
от радости захватывает дух,
и улыбаюсь - в каждом встречном - Богу,
ловя губами ангельский тот пух!
***
что снег последний уходящий
мне напоёт
свинцов небес почтовый ящик
птиц вещих слёт
пророчеств чёткие цитаты
судьба ясна
сквозь неизбывные утраты
грядёт весна.
Какой бы долгой ни была зима
Мне ею, - всё одно, - не надышаться.
Когда душа униженно нема
Пойдём на саночках, мой свет, кататься!
Квартал столицы замер и поднял
Лицо домов своих одноэтажных
Навстречу снегу, и ничтожно мал
Груз суеты, счетов, дел архиважных
Сейчас. Сей миг. (Мой детский Кишинёв,
Ты сколько б в европерья ни рядился,
А будешь мил, а будешь вечно нов
Неновизной, - для тех, кто здесь родился!)
По улочке заснеженной ночной
Неспящих двое меж деревьев бродят:
Свирель метели, нежности прибой,
Подснежники, что лишь в душе находят…
Елка, не осыпаясь,
Простоит до восьмого марта,
И мы потихоньку её удочерим…
Она будет глядеться довольно
В полированный шкаф,
И, украдкой, ловить отраженье
В тревожных наших зрачках…
Она безмятежно будет дышать,
Счастливо позвякивая шарами,
Пустит корни и никуда не уйдёт
Ни в апреле, ни в августе, ни в октябре,
Разрастётся, пробьёт потолок
Пятиконечной макушкой,
И, подставив лицо незнакомой метели,
Споёт что-то нежное ветру.
Улыбка её понесётся над бедной землёй,
Чтоб однажды
вспыхнуть сиянием южным
В безнадёжных чертогах
самой королевы снежной …
- Смотри, смотри! "Есть многое на свете,
Горацио..."- ну, разве не чуднО:
под ураганный ледянющий ветер
глядят, сияя, небеса в окно!
Вцепившись в ветку, одинокий ворон
до пёрышка рискует облететь,
безумен взгляд, ветвей всё пуще гомон,
" Я мельник, мельник!" - впору пташке спеть,
но не-бе-са! (пустой слой атмосферы,
омытый солнцем чёрный купол дна) -
и ослепителен восторг бездумной веры!
Не истина. Но жизнь.
Всего одна.
***
Моросит и морем пахнет
от холодных хризантем…
***
Ну, вооот, - вмеcто снега, - ледяной дождь.
Слушаю звон: неотлетевший тополь
***
Из-за бетонного соседского забора
Мне улыбнулось деревце айвы
Всё в не опавшей солнечной листве…
Декабрьский полдень.
Серёже Пагыну, Юре .Гудумаку
непропадимое не пропадай
не суди не тоскуй вспоминай
одуванчик колдуй - самолёт
липы запах медовых сот
почерк цензора доли прям
век стооборотень рьян
освежует на раз с клыков
вечно кровь безвинных стихов
ты не тронь блаженных моих
нежноглазых смиренных сквозных
единецкого сверчка да
яблонского чибиса
ты не тронь не заметь пропусти
налегке в лоян отпусти
в молдаванский такой лоян
где «аз есмь» вечно мудр и пьян
над грядущим ладони греть
да закаты миров глядеть ...
ты всё тень-тень о весне
но впереди февраль
отёчный невротик мавр
выматывающий душу
о хоть бы какой сюжет
но только не этот нет
пошли мне зима платок
тряси меня страсть как грушу
иди мой герой на плеск
офелии на прибой
болотные огоньки
вплетённые в гриву ивы
заслушайся сквозняком
пространства чужих чужбин
чу йориковых глазниц
свистящие переливы
найди же душа портал
порт алый от пар… причал
где встретятся с братом брат
убившие здесь друг друга
вильям тот другой шекспир
сзывают друзей на пир
и упадает снег
на
вий опускает век
В безнадёжности своё очарованье.
Ты выходишь – небо над тобой:
Не покров, не сфера упованья -
Атмосферы купол голубой!
И за всё и всех одна в ответе,
Сбросив гнёт знамений и чудес,
Поглядишь в глаза последней трети
Жизни ласковой…
Рышкановский мой лес!
Лягушачий рокот ликованья
Обрамляет соло соловья,
Суета сует возводит зданья -
Пирамиды бога муравья…
Лес мой, - Лис, прирученный навеки,-
Здесь, у сердца, рыжий вьёт клубок.
Безыскусно, лишь прикроешь веки
Всё воркует дикий голубок
С ободком сиреневым на шее.
Вот и горлинка,- изящна и чиста…
Здесь ни ястреба, ни выстрела,
И реет,
Очи долу,- вечно - красота.
Созрели бабочки для краткого полёта
горячий ветер улицы метёт
пока за холм не закатилось лето
и нас на жар на свет его несёт
С ладони осыпаются недели
как фантики прозрачны и легки
но краски ни на миг не потускнели
а небеса как никогда близки
это пройдёт как ветрянка
"детская болезнь левизны в коммунизме"
выбросило волною подранка
то ли тюлень то ль русалка по жизни
горько лепечет вот чудо-юдо
кто ж тебя нежить здесь пожалеет
видишь закат башкою на блюдо
как Иоанн и холодеет
всё есть как есть ночные снайперы
да сувенирные лавки по мелочи
бусы, чешуйки, китайские вееры
ну,- веера
но совсем не легче
Звёзд падающих больше, чем желаний,
А летних дней уже наперечёт…
Знобит листву от сентября посланий,
Тропинка в синем мареве течёт.
Здесь иволгам приволье, да удодам,
Но не слыхать всезнающих сорок,
Полынью пахнут облака, и йодом
Врачует море ноющий висок.
Оно вон там ликует, - под обрывом,
Где неба столько - слёз не удержать!
Где можно век, в бездействии счастливом,
В траве, поющей на ветру, лежать!..
Одесская обл.
На рассвете мой город во власти
насмешливых птиц,
и промерзшее небо бредит опять снегопадом,
Перепалкой азартной нарядных сорок
и синиц
вторгся год високосный в ограду застывшего
сада.
Эти ветви забыли, что в мире бывает тепло,
им, наверно, весна в самом сказочном сне
не приснится,
И поэтому здесь так мучительно мне, так светло
подставлять белым хлопьям ладони, улыбку,
ресницы.
Оплывают гирлянды цветных новогодних
огней
как нелепы сейчас их фальшивые, тусклые
блики,
и в стерильной безлюдности долгих летящих
аллей
различимы деревьев уснувших прозрачные
лики.
Я почти не дышу, я совсем уподобилась им –
силуэтом заснеженным, тихим нездешним смиреньем
Но,- хоть верь, хоть не верь, (ах, в Москву все дороги,
чтО - Рим!)
нам придется оттаять и – захлебнуться –
цветеньем!
Прошлый век...
Памяти С. Смирновой
Открылось какое – то третье дыханье,
целую январь в пересохшие губы:
ночное камланье –
святое писанье,
и ангелов слышатся пенье и трубы
мне вместо метели…
Стихают стихами
мечты и утраты,
и прошлого лица,
волчицей плутает ночь между домами,
но мой лишь порог ей назавтра приснится!
И будет она к окнам розовым жаться,
хвостом заметая следы лихолетий,
и будет, и будет века продолжаться
жизнь дома бессонного –
творчество, дети…
Я скучаю по тебе,
и сейчас всё очень просто:
мне подмигивают звёзды,
притаившись средь ветвей.
Город детства млечный, путь
указующий огнями
новогодними и снами,
светел нами, – не забудь!
Не забудь долги отдать –
восемнадцать дней и ночек,
и в снегу цепочки строчек
о разлуке протоптать;
Редкий выследив закат,
щелкнуть ласковым затвором,
снимок этот ветром скорым
мне – «с любовью» - отослать!
Я скучаю по тебе,
я почти совсем ручная, –
вдоль по «Дачия»* блуждая
с толстой сумкой на ремне:
той, где средства для продленья
свежести второго сорта;
от друзей – краюха торта
доченькам. И, ни мгновенья
не страшась ночных повес,
скользкой улицы забавой
робко, зябко, левой – правой
с рифмами наперевес
доскольжу домой, – А ТАМ! –
от любимого посланье:
полыхающее в раме
Солнца Сердце пополам!
* бывший "Проспект Мира" в Кишинёве
С днём рождения, мама!
Январь. Крещенье. На окне
Жасмин иранский зацветает,-
Гость экзотический не знает,
Что не пристало о зиме
цвести.
И звёзды по одной
На гибкой зажигает ветке,
И ароматом, чуждым клетке,
Сон навевает об иной
Какой-то яви: о других
Пространстве, времени, погодах,
насамомделешних свободах
чувств неподкупных и нагих...
Как праздника душа ждала!
Всё крылья чистила и пела,
Металась в угол из угла,
И улыбалась так несмело…
Как будто тихий почтальон
Вот-вот в её почтовый ящик
Опустит «радостей мильон»:
Конверт со счастьем настоящим!
И можно будет замирать
И - постранично, и – построчно,
И вновь, и вновь, и вновь читать,
И отвечать, конечно, срочно…
Ночью прижаться к окну
ледяными цветами,
чтобы, проснувшись, ты ахнул
и долго блуждал
удивленно и радостно
по хитросплетеньям узора.
Вспыхнуть ревнивым пламенем
верной, как пес, зажигалки, -
узнающей ладонь по теплу,
тоскующей по ладони тепла,
заполняющей собой
тепло долгожданной ладони.
Чистым холстом напряженно
вглядываться в лицо
и замирать – в предвкушенье
возможного превращенья
в картину…
Куда же упрятать мне душу,
чтоб не покинуть твой мир,
прощаясь с тобой до встречи
уже после жизни?
Подскажи!
***
Не хватит мне снега
для самой счастливой зимы,
не хватит мне снега!
Ревниво считаю секунды –
столетья – метели,
Ладони мои так давно
и всерьез опустели,
что вряд ли спасет меня
музыка прошлых побегов.
Не хватит мне музыки бывшей!
но все откровенней
настойчивость лиц,
угадавших меня в снах дорожных, -
отложенных всуе и приговоренных,
возможно,
словами зачеркнуто стыть
в позабытых блокнотах.
Сейчас расшифрую я
все эти тайные знаки:
Дневник? Книга жалоб?..
но почерк досадно разборчив,
и красной строкой,
как младенца, наивно – от порчи, -
от лет оглашенных
храню сокровенную зиму.
Не хватит мне снега…
Мне этого снега не хва-а-а-ти-ит!
О, пообещай, что продлишь век –
бессонницей кисти –
звенящим ветвям,
окрыленным предательством листьев,
совпавшим, упавшим
в провал обретенного неба.
По снегу, которого нет
и не будет,
По скользким ухмылкам
зияющих улиц,
По ветру – кромешной
ноябрьской стужи
Несу свою тень
на невольничий рынок.
Колонной слепцов
марширующий город,
вкусив истерический
плод забастовок,
мне дышит в затылок
крутой матерщиной,
стирая подметки
последних обновок.
По краю – войны, страсти,
голода, мора
веду в поводу
обескрылое тело
в торжественной сбруе –
любви, чести, долга,
на царство венчавшее
труса и вора.
По снегу – которого нет
и не будет,
по смерти - листвы,
комсомольских билетов,
по крику своих
незачатых младенцев –
Певучую душу -
к ответу.
К ответу!
03.12.93
Только б свет не гас в окне!
Подоконники с геранью,
ах, за вашей зыбкой гранью
померещится вдруг мне
тёплый ласковый причал:
старый стол под абажуром,
кот с медлительным прищуром,
Новый год, что Прошлым стал,
Ожидание любви –
счастье самой высшей пробы,
ни усталости, ни злобы,
ни триумфов на крови…
Сыплет снег. Давным-давно
не найти дорогу к дому,
город – будто незнакомый,
но горит в ночи окно.
Только б свет в нём не погас,
доброй вестью изливался,
через Вечность возвращался,
возвращая дому нас!
Всё менялось освещенье -
Неба крылья, моря цвет...
Здесь, мгновенье от мгновенья,
В душу льётся вечный свет,
До краёв переполняет,-
Уж, наверное, свечусь!
И в песке,что в горсти тает,
Быть песчинкою учусь...
17.08.09
Сергеевка
То ли полоз, то ли уж,
То ли чёрная гадюка -
Выползла из моря,
муж
всё рисует и – ни звука!
Щурясь, смотрит на волну,
Кистью всё быстрее водит,
Будто вверенное сну
На бумагу переводит.
Вот и осень. Пятый день.
Неба щедрого подарок:
Пенный, ясный, сини сень -
Тёплый шторм, как счастье, ярок!
Ах, полосочка косы
Между морем и лиманом,-
Грусти золотой часы
Облаками – караваном!
И под зонтиком сидит
Мой художник-под присмотром
Глаз змеиных... Так глядит
Вечность взглядом приворотным.
05.09.09
Сергеевка
Долгий медленный дождь
над сомлевшей Волокой*,
всхлипы иволги, – пленницы лета, –
всё глуше,
от, когда-то, - в «день третий» -
означенной суши
не осталось ни пяди
в тиши волоокой.
Поднимается лес по теченью
всё выше,
небесами смиренно
трава прорастает,
Слышно лишь, как во сне,
осторожная, дышит,
притаившись в ветвях
голубиная стая
листопада грядущего… И от порога
взгляд скользит по волнам,
в зыби их различая:
вот скатилось в подол
босоногого бога
недозрелой звездой нежной –
яблоко рая…
* деревня под Черновцами
Старинный марш «Прощание славянки»
На свадьбах здесь, в Молдавии, играют,
И очи спелые невесты - молдаванки
Исполнены сиянья и росы…
Но холодок змеится меж лопаток,-
О, скольких эта музыка отпела,
Отцеловала да отпровожала
на всех перронах вздыбленной Руси!..
Тараф вскипает, гости пребывают.
Стемнело. Свадьба только расправляет
Ночные крылья, и синкопы скрипка,
Захлёбываясь удалью, частит!
«Прощание славянки» беспечально
Венчает Встречу. Что ж… и слава Богу…
А только зябко мне и, то и дело,
Висок чужая память холодит!
2009г.
...И это будет только мой
край света, моря, вдохновенья!
и если позовёт домой
Отец меня - своё творенье
не лучшее,- я поспешу
сюда, чтоб пе-ре-во-пло-титься:
ракушкой стыть...
Но упрошу
на миг простор объять, как птица!
Чтоб ветер в пёрышках гудел,
чтобы с небес - да,- сердцем,-
в море!
И этот, этот лишь удел
своим считать, прибою вторя...
Сергеевка, Одесской обл. 2008
…с драконами сражаюсь,
с химерами борюсь,
парю и низвергаюсь,
и времени боюсь,
А ты - пишешь роман…
Задраиваю люки,
на дно обид ложусь,
фильтрую знаки, звуки,
мотаю жесть на ус,
А ты – пишешь роман…
Бросаюсь под копыта
взбесившихся коней,
любовь моя забыта,
но смысл – только в ней,
А ты – пишешь роман…
Шелковица поспела,
осыпалась уже,
где в листьях Сирин пела,
трава - в медвяной рже,
А ты – пишешь роман…
Я поджигаю избу,
и выйти не спешу,
и «лев сжирает Фисбу»,
и -«Занавес!» - прошу,
А ты пишешь, и пишешь роман…
25.06.09
Июньский храм цветущей липы
Над Кишинёвом воспарил,
Мелькают дней цветные клипы
Под сенью светозарных крыл.
И ночи – слоганов короче,
И ливни – сборники молитв,
И каждый миг мне счастье прочит,
И в лужах – небосвод разлит…
Небо мечты обмелело.
И обнажилось дно
с разноцветными стёклышками
из детского калейдоскопа...
Я ничего не знаю о стихах.
Когда их нет – я буднями распята,
И перед кем-то, видно, виновата,
раз душу так терзает смертный страх…
Но лишь вот-вот затеплится строка,
как небосвод – предчувствием рассвета,
всей кожей вспоминаю – речка Лета
мелеет, затерявшись в облаках!
И снова мне дарован долгий вдох –
так вешний сад вскипает у порога…
А миром правит милосердный Бог.
Стихи?.. – Лекарство из аптечки Бога.
2001г.
Потому, что не кончится жизнь,
как ладонь, эту осень читая,
на закат, на полгода, на жизнь
отпускаю неверную стаю
птиц и листьев. Бледнея, лучи
послесловием вслед опадают…
Поутру, рукава засучив,
окна женщины перемывают.
Ожидание долгой зимы
на рачительных кухнях и в лицах.
(Зарекись от тюрьмы и сумы,
да от старости не схорониться!)
Добрый город висит фонарем
лет полтысячи между небом
и осенним пространством, и в нем
пламя зрелищ откормлено хлебом.
Нищих – дворники подмели
накануне народных гуляний,
поднимаются от земли
испарения возлияний…
Я читаю октябрь по ветвям
линий судеб, утратам, надеждам,
не приглядываясь к словам,
не прислушиваясь к одеждам,
не завидуя, не скорбя,
мимо шествий и столпотворений,
все отчаяннее любя
мироздание стихотворений!
1998 г.
… А по закону Англии
Ты мог бы развестись,
но ты смеёшься,
и в ладонях нежных
ступней ледышки греешь мне,
и суетная «жисть»,
клубком свернувшись,
сладко щурит вежды.
За окнами - безвременье:
то засуха, то сплин,
костры небес – обложен дом
ордой капитализма…
Ты лёд целуешь трепетный,
пульс рвётся,
клином – клин…
Век - призрак
али Гамлета
отца,
Аль - Коммунизма…
03.09
Свет и ветер - начало весны
незаслуженной, недолгожданной,
и гляжу я весёлые сны,
порывая с линялой нирваной
ожиданья метели, тоски
душным коконом греющей душу...
Свет и ветер! И крылья узкИ,
и - лечу, и - слегка только - трушу!
03. 09.
В вагоне метро,-
то ль уснула, то ль умерла,-
к коленям пригнувшись,
бомжиха башкою мотала,
но рук своих, -
страшных клешней
чёрных,- не разжимала,
в которых дышал тяжело
робкий мокрый щенок.
Он глазом косил
на стоящих стеною людей,
хозяйке своей бездыханной
облизывал щёки
и часто дрожал...
и отчаянья смертного токи
владели душой -
захолустной певуньей моей.
- Плати ж по счетам
в заповедной чужой стороне,
в столице столикой -
"слезам..." и т.д. , и подавно
глухой - что к бомжихам,
что к плачущим жалким щенкам,
так жалости,
жалости,
жалости
алчущим явно!
Февраль, 2009г.
Переживая зиму в забытьи,
тая приметы лета под одеждой,
капели пульс вдруг угадать внутри
в прикосновенье радостном и нежном.
Чья ты, весна, избравшая меня
проводником в мир столь несовершенный,
что даже дети - кровная родня -
не избегут старения и тлена?
Отцы бессильны казни отвратить,
вдруг вытащив из тьмы бессмертья жребий
(и Богородица не вправе отменить
ее сынку начертанного небом!..)
С рожденья на уход обречены,
на вечное – с любимыми – прощанье, -
Крылаты души, но облечены
в вериги тел, подверженных ветшанью.
Под страхом смерти наловчились жить…
Унынье фактом жизни отвергая, –
неистребимо любопытство БЫТЬ! -
Добро пожаловать на Землю, дорогая
душа души моей, -
сын, или дочь,
добро пожаловать
в мир сей обетованный,
где все возможно,
только б превозмочь
течь времени – пространства
рваной раны...
И все-таки есть шанс! –
Когда хлебнешь
в свой первый миг
планеты этой яда,
запомни же: ты больше не умрешь!
...И доказательств никаких
не надо.
2000 г.
« Не позволяй душе лениться…»
Н. Заболоцкий
Давай поленимся, мой свет!
Постелем ночь, проспим рассвет,
Я так его «в седле» встречать устала!
Давай коней отпустим в степь,
Костёр зажжём, - в него глядеть,
И песни петь, моргать, молчать,-
ну, разве, мало?!
Ах, не в « романтике» « прикол»,
Но в суете встал на прикол
Кораблик, что ветра цветные гнали!
И наш заветный « вечный бой»,
Мой кареглазый, мой герой,
Впрок вдохновенье напоит едва ли.
Отдохновения прошу!
Меж пальцев лунный корж крошу…
Прислушайся - сверчки, стон вещей птицы!
Земли июльской жар и хмель-
Не ад, не гибельная мель,
А тот шалаш, где с милым - рай
лениться…
Ежевикой, ягодой нежной,
всё мерцает мой давний сон -
сказки странствий дали безбрежны!-
неизбывен и радостен он...
То Кавказа ручьи ледяные
мне в ладони её напоют,
то КинбУрнской косЫ, ветровые,
Утра
гнёзда в ветвях цепких вьют...
Не колола мне пальцы, не злилась-
тёплым соком всё пачкала рот ,
удивить, приласкать торопилась,
догадалась, что юность - пройдёт,
и страна эта станет химерой,
и Кавказ с Украиной - чужой
стороной... И немерянной мерой
отпускала мне впрок праздник свой!
2007
Все главные вопросы задаются
обыденно – в каюте вечной кухни,
и, – обреченные на нежность, — бьются
над ними двое,
и вскипает чай,
и – спорами всерьез о смысле жизни –
который вечер тихо истекает...
А, может быть, на свете
не бывает
иного смысла?
Нежность. Двое. Чай.
1994 г.
Броситься бы вслед,
кинуться бы в снег,
в ноженьки,
за полы хватать,
пальцы лобызать
смуглые,
в голос причитать,
в судьи деток звать,
боженьку,
каяться и лгать,
но не отпускать
в мглу его!
Жалкой быть, смешной,
шут с ней, с красотой
мраморной!
Он еще живой,
как клеймом, каймой
траурной
не помечен! Твой.
Сашенька. Изгой.
И – до глаз сухих,
губ закушенных,
до дрожащей ложки,
в коей вкус земной –
распоследний! - зной
ледяной морошки,
до зеркал слепых,
до метели в них,
до конца облавы
(тайно увезут,
только не спасут
от бессрочной славы!) –
шаг всего! Верни!
Лошадей стегни!
Пусть их, мчат одни
к Черной да речке
от Пушкина крылечка…
Выстрелы вдали.
Эхо На-а - та-а - ли -и -и...
2000г.
Что плакать стихами?
Морока... Морока...
Оставим дождю это мокрое дело.
Придумаем праздник:
Я не одинока,
и любят мое осторожное тело.
И, приручив перелетную душу,
к груди прижимают
и нежно бормочут,
когда петухи третьи дружно вонзают
вдрызг ржавые шпоры
в бок загнанной ночи...
Ах, жизнь! Декоратор космической бездны,-
не странно ль, что снова
к тебе прикипая,
свершаю столь старый,
сколь и бесполезный
обряд, все прочней в эту землю врастая?!
Ее тяготенье и тяжесть приемля,
(успеть воплотиться хоть в ком-то
до стужи!),
целую в ладони, гордыне не внемля,
старуху, березу, ребенка и мужа.
Всевышний!
Продли пребывание в мире
людей ненаглядных,
цветов и деревьев,
оставь хоть на миг
упражнения в тире,
их грустные судьбы
мне передоверив!
Начнем с пробужденья.
Под тремоло ливня
прошествуем в кухню, где чайник вскипает,
в окно бросив взгляд, вдруг поймем:
воскресенье.
Разлуки не будет.
Разлук не бывает!
28.XI.96, ночь смерти бабушки моей, Валентины Васильевны Плотниковой
Там были сосны
и тонкий белый песок,
и солнечный луч –
паутинкой в ушке игольном...
Я шепотом тронула
пахнущий летом висок: -
«Останемся здесь!»,
но плечами повел недовольно
по Вечности спутник, возлюбленный,
смертный мой друг,
к двери подтолкнул,
среди дюн одиноко стоявшей.
Догадкой нечаянной
вдруг заворочался звук
знакомый, с младенчества
в душу – любовью – запавший.
«Ты даришь мне море?!!» –
и, следуя логике сна,
я странную дверь в пустоту
взглядом лишь отворила,
Ликующим псом верным
бросилась в ноги волна, -
сорвавшись с цепи горизонта
всем небом накрыла.
О, счастье! О, ласковый шквал!
О, желание жить! –
Тобой захлебнувшись,
на дне синевы этой кану!
Сон в зимнюю ночь…
Пусть устанет будильник звонить,
охрипнет, умрет –
не проснусь, не услышу,
не встану!
ОргАн гудящих тополей, -
безлюдная дорога в город,
пейзаж привычный без затей
цветами высвечен вдруг споро.
Так ветрено и первый день
недели. Плюс – ведро клубники!
Изменчивая светотень,
полуулыбок тихих блики.
И долго нам еще идти,
друг в друга всматриваясь тайно,
нежданной песенкой в пути
мир удивив необычайно!
Привычный к грохоту сапог,
никем не взятый на поруки,
ревнивый, словно древний бог
он жадно ловит эти звуки:
детсадовский репертуар,
и пыл революцьонных маршей, -
как – несомненный! – счастья дар
преображают лица наши,
наверное. Так беглых туч
стремительную кавалькаду
вдруг настигает солнца луч,
к себе приковывая взгляды.
Я чувствую прищур судьбы,
в вину вменяющей беспечность,
и беззащитны две спины,
и холодит затылки вечность…
Но это только путь домой
клубничным полднем меж холмами,
«А ну-ка песню нам пропой …»
И ангелы над головами!
Стежок к стежку, стежок к стежку…
Я крепко запираю двери,
Экрану цепкому не верю,
Где бьется мир, как в клетке зверь.
Прорвало тысячи плотин,
Но, иероглифом терпенья,
стежком – к стежку – в оцепененьи
Я заговариваю день.
Я заговариваю страх
иглы беззвучным заклинаньем,
Кто в очереди на закланье –
(стежок к стежку) – знать не хочу!
Я выбираю образ, цвет,
Бессонницей квитаясь с ночью,
И безмятежны руки, точно
В конце тоннеля брезжит свет…
Спит тихий ангел, Новый год
четвертый раз всего встречая,
Меня возносит над печалью
И хаосом. К стежку – стежок…
25 декабря,1989
расстрел четы Чаушеску
С.
Ночь. Кинокадр: два силуэта
в лучах «софита» под дождём,
что набирает силу, эта
усмешка мужа - "Подождём..."
Уже губам не дотянуться,
окно меж нами, долгий путь.
Вагон качнуло. Рельсы рвутся
из-под колёс.
«Не позабудь!»-
чужой сюжет.
ОН держит память
за ручку - вон! - косички две,
и грустный взгляд ребёнка - ранит,
но шепчешь сдержанной судьбе,
не к месту горячо "спасибо", -
за мокрый сумрачный перрон,
под зонтика лихим изгибом
где смысл жизни воплощён!
20.10.07
Поезд Кишинёв - Москва
1
«... доммой - дом - мой, домой - домой!» -
в ладони ласковые дочки!
Октябрь милый, мы с тобой,
под стук колёс кропаем строчки.
Ты - дождичком, я – карандаш
точу и жгу ночник
пол ночи…
Осоловелый проводник
колотит в дверь
- таможню прочит.
И, мастью в осень, спаниул
холодный нос в ладонь, меж делом,-
(там нет наркотиков!),- мне ткнул,
собачьим занят важным делом…
Я вслед трудяге погляжу,
поглАжу заоконным взглядом
и снова Музу разбужу
задрыхшую тут, было, рядом.
Скажу, - Вставай, тра – та – та - та!
Наспишься в городе, лентяйка,
где я – не я, а – Суета,
а где там я,- поди, узнай-ка!
Сама собьёшься с ног - искать,
в чужие спины взглядом вперясь…
…ух, вот что значит сидя спать!
Во сне болтала??!
ну и ересь…
2
Странное купейное житьё –
между небом и землёй движенье,
вкруг Земли гремучее скольженье
анаконды, в ком - «тик-так» - моё
сердце, и ещё с полтысячи
человеческих ночных сердец…
А в лесах, что вдоль, -
не спят сычи,
очи, как листва, желты у них .
Вслед таращатся. Там ветрено,
а здесь,
в брюхе этой скоростной змеи –
сны, стихи…-
магическая взвесь,
золотые часики мои!
Поезд Москва-Кишинёв
Я цепляюсь за слова,
потому что быстротечна, -
просто кругом голова, -
этой жизни бесконечность…
От сознания тщеты,
от безудержных мгновений,
от пустыни, где следы
многих – многих поколений
засыпаются песком,
прахом рухнувших империй, -
засыпаю, и – бегом
в царство ярких сновидений,
где совсем иной отсчет,
где неумершие люди,
где Луна с ладони пьет, -
смысл яви, как на блюде
с голубой каемкой, - прост:
Здесь летающий – летает,
в перерывах четки звезд
не спеша перебирает,
в душах – нежность,
а в словах –
запредельности разгадка …
Я цепляюсь за слова,
засыпая сладко – сладко…
Вконец измучила бесснежная зима
подделкой грубой полотна апреля,
и,- под одеждой по сезону,- прея,
травой вот-вот покроешься сама!
Так безмятежно в лужи смотрят небеса,
расплылось солнце в даунской улыбке…
Метеоролог жмёт плечом, - ни бельмесА
не зная, но «Прогноза» девы прытки! -
Вот так вот ручкой водят,- суперманикюр
царапает телеэкрана карту,
костюмчики от модных, от кутюр,
прононс провинциальный – всё на карту!
Не убежать!- Ты встроена в пейзаж,
вмалёвана, верней, бесстрастной кистью,
и задыхаешься, и умоляешь листья
повременить! И, кажется, отдашь
не то что царство,- душу за коня,
который унесёт на край Вселенной,-
в России глушь зимы обыкновенной,
что снимет рок бесснежности с меня!
2007
Тине
Снежок и вечный запах печки,
оставшийся лишь на вокзалах,
озноб нечаянный, свирели,-
не слышной никому, - печаль,
плацкарта дух неодолимый,
и верхней полочки качанье,
в окно гляденье, засыпанье,
да трёхтаможенная даль…
Ещё стоять минут пятнадцать,
ещё толпятся у вагона
смурные личности и «ксивы»
суют под нос проводнику...
меня никто не провожает,
к киоску можно отлучиться, -
полюбоваться шаурмою
(поскольку рублики – ку-ку).
Ну вот, затарилась : "Ми-вии-на"!
(Чего там ехать? – день, да ночка!)
Последним взглядом обнимаю
московский Киевский вокзал,
шагаю в пасть змеи железной,
(устала – смерть!) и вот качнулся,
так плавно вдруг почухал поезд,
и кто-то следом побежал...
Потом напишет друг печальный
из жизни странной, виртуальной,
что проводить меня спешила, -
да я ж вагон не назвала!
Но долго так в окно светила
звезда - цветочком в целлофане,
хранящим от вселенской стужи
меня и от земного зла…
С.
… Я знаю, зачем это было всё нужно!-
в небес витражах, и в прохожих, и в лужах
чтоб я уличала лишь только тебя,
разлуку меж нами, в сердцах, городя!
Чтоб мой Петербург,
долгожданный и вечный
послал мне Невы плеск холодный навстречу.
Чтоб, шпилем с корабликом никнув к плечу,
он слушал, как я заклинанья шепчу.
( Тут мало бродило с такою тоской
народа по площади, по ветровой!)
И, пальцы гигантские гладя Атланту,-
пространства стихий и стихов арестанту,-
я помню, я чую острей и острей
присутствие нежности верной твоей:
ты здесь год назад нас «застукал» с Атлантом,
и в косу мне Мойку атласным вплёл бантом,
и «мыльницей» щёлкал, и тихо смеялся…
Как жалко, что ты в Кишинёве остался!
Осень, 2006г.
***
Вот новость – дождь,
так долго жданный летом,
нелепый нынче в щедрости своей.
Планета осень, тленье,
и об этом
стремительность и нежность наших дней.
Оглядываться – времени не хватит,
и, к морю отпуская только в снах,
жизнь промотает нас, прожжёт,
растратит,
остынет пеплом горьким на губах
всех в мире войн, безденежья и страха,
отчётливым предчувствием потерь…
Но на краю отчаянья и краха
в бреду есть брод
и - отвратима плаха:
Люблю. Любима.
Навсегда теперь.
1998г.
Ничего мне не принадлежит
в этом мире, лучшем из миров!
Каждый из живущих - только Жид
Вечный. И черен ров.
Взнос за оседлость -
погром, расстрел
(память мотай на ус!)
Яхве, Будда, Аллах, Иисус,
этого ль ты хотел?!
Век на исходе. Исход иссяк.
Вечер осенний. Дым.
После утрат стольких странно так
в зеркале быть молодым.
Зыбкость, игрушечность бытия,
празднество нищеты...
Трудно свободными быть,
и я
вот теперь боюсь темноты
улиц промозглых,
надменных рыл
сильных мира сего.
Праведный Боже, зачем не укрыл
мир сей от сильных его?
Праведный Боже, зачем не сберег
пущенных под откос?
У - под прицельным огнем - дорог
нет нейтральных полос...
Что же с душой моей?
Что с душой?!
Чей первобытный страх,
криком взрывая мой дом ночной,
плавится на губах?
И, прорываясь сквозь сон, бежит
кто-то ко мне опять...
И даже жизнь не принадлежит
нам - все можно отнять!
1997г.
А я по крышам,
я по крышам-
неслышной кошкой,
метели лапой,-
всё дальше в ночь, -
туда, где дышат
листвою ржавой небеса,
стелиться полем,
нестись по рельсам,
впрок обжигаясь
густой отравой
студёной воли,
железной доли,
где снега с ветром
лишь голоса…
Я всё устрою,
я всё укрою
таким забвеньем,
таким быльём,
что скорый поезд
забудет скорость,
замрёт сугробом,
медвежьим сном!
Пускай приснится
в нём проводнице
отдохновенье
ночных от вахт,
и ананасы
в Эс. вэ. шампанском ,
и чёрный бумер,
и «Белый Яхт»…
Ау, пространство
поющей вьюги,
олени-ели,
пропавший Кай!
Клубятся кони-
разлуки слуги…
о, дивный, беглый,
мой смертный рай!
Январь 2008
… Похолодание грядёт,
и свет свинцово-розовый,
предвосхищая снег, гнетёт,
а стих нейдёт, и прозой вы
пытаетесь пересказать
тревогу, трепет, сумерки,
попытку волшебства не ждать...
но тщетно, - ведь не умер Ки –
о, - старый маг, колдун, факир,
калиф на миг прозрения!
Здесь правда вся – в ладони! – мир,
волшебный от рождения!
Вот не было и есть – УРА!
Да здравствует Бог – фокусник!
ЧтО сотворение? Игра.
Змей проигрался в прах – и сник!
В листву уполз хвост жалить свой
в бессильной первой ярости:
ха, символ вечности? – изгой,
навеки чуждый жалости.
И год Змеи, и бег Земли –
всё то же… по окружности…
Ну, вот и снеги замели –
белым – былое кружит стих…
Камин – поленьев похвальба,
гульба, - дом стылый, чей-нибудь,
где мы с тобой (в стакан мой льда,
в коньяк подбросить не забудь!).
Гитара, смех, затем постель
любезно нам постелена,-
крыла метели, колыбель:
- качается вселенна –
я
прощу, прощаю, прощена…
за краткий час веселия
уже заплачено сполна
из Рая выселением!
Вместо срубленных деревьев – бутики, автостоянки…
Город мой,- мой бледнолицый
вероломный детства вор,-
ты меняешь расторопно злато лет моих на склянки
ресторанов, баров, банков,
прошлое швырнув в костёр.
Вместо срубленных деревьев
в небесах зияют дыры,
в них, должно быть, гнёзда память – об утраченном навек -
вьёт. И новые квартиры обживут страна и листья,
голоса людей любимых, чьи следы заносит снег…
Незабвенные! Простите! Я ведь чуяла, я знала…
Но сберечь - в моей ли власти - то, чем сердце дорожит,
если время обложило,
если жизнь в тупик загнала?!
Тень цепляется за ноги
и бежит меня, бежит...
Как пустынны города улицы
утра первого января!
В подворотне забыто щурится
мутный глаз старческий фонаря,
И вплетает позёмка сонная
в космы спутанный серпантин,
И топорщится, вечнозелёная,
мишура в зазеркалье витрин…
Детство, детство,
твои окраины,
лесопарки и пустыри
населяют, забвеньем ранены,
белоснежные нетопыри…
После праздника-
что после казни
( как
ветер жалобно!) -
вымерз град?!
В колотушку пустую солнышка
ели ряженые стучат…
2006 г.
Уж как зима стелилась предо мной,
какой метелью душу услаждала,
какие безнадёжные певала
ночами песни,
как была щедра
на замиранья сердца, на печаль,
на приступы отчаянного счастья!
Качался домик в лапищах ненастья,
ломились в окна стылые ветра…
По старый флюгер наметало снег,
по самый флюгер (если б был, конечно!),
скрипучий, указующий путь в вечность,
иль направленье полюса Мечты…
А в доме уговаривали ель
повременить с периодом распада,
разлуки, отреченья, иглопада, –
Гирлянды снов, бенгальские цветы,
хлопушки, детский смех,
на Библии гаданье,
- всё в ход пошло!
И это колдовство,
январское наивное камланье –
зимы моей шаманский
добрый бубен
мир оторвал вдруг от сиротских
буден,
вернув сердцам надежду на родство.
9.01.2005
Пала империя Осень -
лежит
в руинах.
В остовах скорбных
ветер скулит и бормочет.
Кровь её стынет в тяжёлых
стреноженных
винах,
плоть растащили поэты
- в кормушки для строчек...
Сидишь себе – и пишешь,
идешь себе – поешь…
Упал, звеня, на крышу
вверх решкой лунный грош –
Вот вся моя наличность
на десять дней вперед,
Земля вершит обычный –
вкруг солнца – оборот.
И на своих законных,
испытанных местах
принцессы и драконы,
и ведьмы на кострах!
Жируют, сатанея,
вельможи, прочий сброд,
«безмолвствует», точнее,-
потворствует народ.
Дичает помаленьку,
без счета водку пьет:
По шапке, знать, и Сенька,
по дереву и плод!
Не будоражит боле
пытливые умы
рецепт забытой воли –
зарок «Рабы не мы!»
Рабы немые – свалка,
торжище – кто по чем…
Вот только деток жалко,
они-то ни при чем.
Под яростную дудку
попрания основ
к религии желудка
ведет их Крысолов.
Нет аккуратней мести
за промахи отцов,
чем: «Выбираем пепси!» –
беспечный хор птенцов.
Охочи до игрушек,
глухие к зову книг –
жевательные души,
космический тупик!
Они еще вернутся,
взорвав ваш Интернет –
Пророки содрогнутся
от дьявольских примет!
…Что, Ланцелот, не весел,
где стать твоя, мой свет?
Я нам горшочек песен
сварганю на обед.
Ты ж, меч свой бесполезный
давно сменив на кисть,
рисуй, рисуй железный
век и за всех молись!
2000г.
Памяти Инны Нестеровской
Вот ты на облачке сидишь,
вина не пьешь, стихи не пишешь,
а отрешенно так глядишь
вниз на покинутые крыши.
Юдоли ветхой кутерьма,
подвешенной среди Вселенной...
"Весь мир - театр"? Весь мир -
тюрьма,
где смерть - надсмотрщик
бессменный!
Куда ж сбежишь, как не в стихи?
Того верней - с ума - от лютой
хребет ломающей любви, -
единственной своей валюты,
коей платить за все бега,
уроки нежности в подъездах,
за равнодушие врага,
за неучастие любезных
друзей, любовника, родных
в смешной судьбе, в твоей обиде,
в том, что звала:"От сих до сих",
в привычке явного не видеть.
Иллюзия житья-бытья,
хромой галопчик по задворкам...
Безумец - мальчик для битья
Санкт-Петербурга и Нью-Йорка.
Не выходи, не выходи
из дома - есть балкон
и белый
бумаги лист, - там и броди
в черновиках души неспелой!
Заманчивого чтО в миру?
Проигран век - не отыграться.
Качает Землю на ветру
и тянет на ходу сорваться...
А ты на облачке сидишь,
не помня о предсмертной боли,
от тайн и скверны
милых крыш
поэт, отпущенный на волю.
1998
Опереньем райских птиц
расцветает листопад
Падают мгновенья ниц
неоглядные назад
невозвратные
В лице
изменяется мой сад
Падают столетья ниц
как Сократ пригубив яд
запах стылых хризантем
чьи сердца снедает снег
что укроет глух и нем
поле битв пиров и нег
Лепестками хризантем
облетает Млечный путь
небо может быть совсем
станет мной когда-нибудь
(Так стократ возжаждав жить
вены вскрыв истёк закат)
Райским пёрышком кружить
обнажая чёрный сад
Дупла сучья да кору
муравьиные бега...
Можно, Бог, я не умру?
Никогда, о, никогда!..
27.11.2004
Жизнь - только повод упасть в стихи,
как в заросли пастушьей сумки цветущей,
которой поля футбольные заросли
заброшенных пионерлагерей - амнезии сущей.
И остается отчетливый след
тела с распахнутыми крылами
в траве, когда я ушла, а вслед -
кукушка и кто-то без имени
летними голосами...
Сказал отцу: «Да я и сам уйду!»-
и взгляд метнул в шальные очи Евы,-
«Пропахло сном и прелью всё в саду,
и райских птиц наскучили напевы.
Твои плоды приелись, небеса
так безмятежны, –
смерть для вдохновенья!
Я голову отдам за полчаса
Земных Страстей, - да что там,
- за мгновенье!»
Шагнул и хлопнул створкой синих врат
свежеокрашенных ("ответ – ребром, подруга...")-
ладонь в ладонь, и линии утрат
переплелись, пульсируя упруго.
«Ну-ну!»,- в усы пробормотал отец,
не отвлекаясь от стволов побелки.
Лишь пыль прибил пошедший, наконец,-
вслед побежавший - тёплый дождик мелкий…
Питер мой, Петроград, я видала в окне, как вознёсся, ликуя, смычок…
Я никто для Тебя: не скрипач, не аккорд, не окно, не за печкой сверчок…
Я никто. Отраженье моё - не навек, не запомнит его зыбь Невы…
«Соотечественник», - былой человек
неподкупной великой страны…
«Ближнее зарубежье», - лукавая ложь … Снявши голову, плачь о корнях!
Расчленённой берёзой пространству болеть
в окаянных,
- по Бунину, -
днях…
12. 11. 06.
Хромая собака. Семечки воронья
просыпались из прорехи
в кармане бога
на снежное поле…
На пальцы отчаянья
наматывает свой клубок
белоснежный
дорога.
И правда, как долго
маялись без зимы,
месили грязь километров
обветшалых буден
деревья, которыми были
мы,
а, может быть,
когда-нибудь
еще будем.
Черновцы - Кишинёв
До перекрестка мужа проводив,
под – злобного дождя – дробь барабанную,
прохожим редким невзначай явив
всю «Рио – Риты» грусть обетованную, -
Не на войну – всего часов на пять
он уходил по будничному делу,
но камнем сорвалось:
«Я буду ждать!»,
и дрожь – кругами по воде –
по телу.
Так расстаются, может быть, на век:
шарф поправляют и целуют пристально,
струится, неизбывный, из-под век
свет вслед ему, дражайшему, неистово!
А за спиной прошелестят слова:
«Чтоб вам до старости любить друг друга,
деточка!» –
Старуха с зонтиком, седая голова,
нездешний синий взгляд,
да вербы веточка…
Мамочка – печальная
деточка войны,
бремя изначальное
без вины – вины:
вечный призрак голода,
тлеющий пустырь,
Господи, как холодно! –
прибыли. Сибирь…
Жизнь – эвакуация
из дражайших мест,
где конечной станцией
лес забвенья, Лес –
вьюгами стреноженный,
смертный волчий вой, -
болью вдоль исхоженный
маленькой тобой.
Самоотрицание –
путь в твой первый класс!
Детством испытание
длится посейчас:
Одинокость колкая
хрупкого дичка,
снег в глаза осколками –
Адочка…