* * *
Заторможу на станции «Динамо».
Во мне вот-вот взыграет динамит.
Бикфордов шнур всё выше, выше, выше -
оранжевым змеёнышем, шипя,
петляет, подползая
ближе, ближе…
Во мне гудит энергия динамо:
самозабвенно
я динамлю всё!
И звон в ушах – уже неистребим,
как ропот из динамиков.
Динамо-
машина,
заводись уже –
на славу,
на смех и грех,
на зло и на добро!
Так ветрены скупые домоганья,
и так скромны желания иных
подельников для тела: ни души
вокруг,
и как динамо ни крути,
как ни глуши
…но слаще нет для слуха,
чем тихий ровный шелест
или гул...
Душа – души порывы... И – дыши! –
на ветряную мельницу –
пока
огонь до цели доберётся,
чтобы
взорвать бесхозный
динамит, готовый
от взгляда загореться
с оранжевыми бликами...
Вот он –
бог из машины, величав и рыж!
* * *
Сидишь за решеткой, - в ней тридцать орлов:
Казахов, узбеков, грузин и хохлов.
И пахнет общинным уютом сарая
бетонная клетка, темница сырая.
Твой хмурый товарищ, кивая челом,
костяшками пальцев хрустит на излом.
Тут все – «федералы». Их с родины милой
в столицу прибило неведомой силой.
Счастливчика вновь забирает конвой.
Братва замирает, - молчанье как вой.
Все ждут экстрадиции, словно погоды:
три месяца в лучшем, а в худшем – до года.
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора.
Но узник не слышит, в ушах словно вата,
желудок болит… он глядит виновато
туда, где синеют морские края,
туда, где гуляем лишь ветер, да я.
Бог выдал, свинья всё пожрала, собака.
Решетки без окон… и холод, однако.
А вставят стекло – будет душно… эх, мать, –
Зуб на зуб не хочет опять попадать.
Какие дела тут? – всего лишь делишки…
Какие тут люди? – да ладно, - людишки.
Грехи не грехи, а скорее – грешки.
Здесь всё под метелку – вершки-корешки.
Эх, жизнь! – отдыхаешь, как будто на дачке.
Поделят по-божески харч передачки.
Заяву жены не прочтёт прокурор:
что честный – неважно, раз пойман, так вор.
* * *
На дворе по-летнему жёг июль.
И куда ж судьбы навернулся руль?
Кто она? – училка, даёт ИЗО.
Он же, словно лох, загремел в СИЗО.
Как снежок февральский кружил и цвёл, –
их московский сайт в одночасье свел.
Богатырь, в компаниях – балагур.
Кабы знал, что дух его – Эпикур.
На «сиротских» дачах вовсю пахал.
Как убитый спал. Иногда бухал.
Коли чёрт – не брат, коли чел – дружбан.
Он шутя себя величал «кабан».
На неё - запал, с ней горел запал.
Буду пан, твердил, но пока – пропал.
Инструмент в руках, как родной, кипел.
Хуже нет, чем маяться не у дел.
У него – отбой, у нее – урок.
Украинский мент отомстил, как мог.
И хоть липов долг, и донос – ложняк.
Бутерброд всегда маслом к полу – шмяк.
Уж листвы последней багряный стих
Отряхает роща с ветвей нагих…
Столько раз «люблю» не сказал никто…
За окошком тьма, или конь в пальто.
И глядит как бог полнолунья блин,
Вот такая быль посреди былин.
Трехгорный
1.
Тишина.
Даже тиканье часов не мешает –
последние выброшены вечность назад.
2.
Склад в соседней комнате.
Ремонт заморожен.
На улице – гололёд.
3.
Комната моя проходная.
Слева – балкон.
Пианино – ширма моя.
4.
Ночь.
На широкой постели
Кот в изголовье,
собака в ногах.
Снова я не одна!
5.
Тепло в доме.
Рубаху сниму.
За окном – весёлые звёзды!
6.
Семь этажей
в пятиэтажном доме моём.
Два – вниз.
7.
Сто стихотворений ста поэтов
читаю медленно.
Жизнь проходит.
8.
Сублимация –
красивое слово.
Жаль, не японское.
9.
Звонок телефона.
Холостой приятель
о маме говорит,
о поэзии.
Хорошо.
10.
Пятый угол мой
в четырёх стенах заблудился.
Хожу по кругу.
Три сосны плачут по мне –
за околицей.
11.
Ворона на ветке.
Серого неба кусок.
Остов блочного дома напротив.
12.
Зелёные стены лестничных пролётов.
Соседка опять ругается –
с пятого этажа
старую собаку
веду гулять.
13.
Ветер-мужчина пронизывает насквозь.
Родной переулок –
Большой мой, Трёхгорный!
Угол Белого дома
14.
Из окна дальней комнаты
угол Белого дома виден.
Когда-то был чёрен.
15.
Армянка на улице к себе пригласила –
переждать:
«Пристрелить ведь могут».
16.
Часовой на углу –
закутан не по сезону.
Жарко.
17.
Под прикрытием бронетранспортера –
к родному дому,
по стеночке –
до двери подъездной.
Путч.
18.
Пули трассирующие
над крышей летали
алыми птицами с огненным опереньем.
19.
Мучила телефонную трубку:
сын у родителей.
Темно. Страх пожара.
20.
Ямка в кирпичном заборе осталась,
подпирающем горбатую землю.
Еле заметна.
По слухам, на Шмитовском
подросток убит.
Дом Прохорова
21.
Дворик мой тих.
Музыкальная школа рядом.
Звуки трубы.
22.
Метаморфозы замка,
стоящего во дворе:
построен до революции –
владельцем Трёхгорной мануфактуры
фабрикантом Прохоровым.
23.
В советские времена –
там был детский сад, беседки.
Сына водила гулять.
24.
Ныне – резиденция директора Арбат-престижа,
так говорят.
Или другого большого человека.
Выкрашен небесно-голубым.
Ограда тоже.
25.
Скульптуры во дворе –
ретро эпохи застоя.
Салют по праздникам.
Звезда на воротах мигает –
зелёным-красным.
26.
А дом, в котором живу,
построен был для ткачих.
Бабушек ещё помню – поумирали.
Праздник
27.
Сын вырос.
15 лет о ремонте мечтала.
Почти сбылось.
28.
На свиданье зовёт незнакомец.
Книгу своих стихов подарить хочет.
Говорит,
что служил раньше
в МВД.
29.
Серое небо зимы.
Как мал световой день!
Многие люди
прекрасны –
на расстоянии.
30.
Сосед с палочкой, не слишком старый,
просит на пиво.
Каждое утро рано выходит гулять.
Холодно. «Я бы тебя…» – говорит.
Вот оно, счастье.
31.
День не заладился.
Да и ночь тоже.
Пойти прогулять собаку?
32.
Алый иероглиф –
на чёрном шёлке небес.
Единственная, неповторимая
Ёко Иринати –
это её почерк!
33.
Хокку и танка –
нежные чудища.
Приручу ли вас?
34.
О скорее, скорее, боги,
пошлите мне старость!
Послали.
Ягодный возраст её девичества.
Лик без морщин.
35.
Горит бесполезная алость –
рассветного неба.
Буду спать дальше.
36.
Нежные звери мои
просят еды и не только.
В небесах – очередь.
Отчего не встану...
Гордыня?
37.
Ласка в чужих руках
кажется ручной.
Стыдливо глаза отвожу.
39.
Газовщик приходил.
Грек по паспорту.
Плиту починил.
Зачем надела этот чёртов халат?
Еле ушёл.
40.
Как любимую,
на руках вносит в дом продавец
розовый унитаз,
Красавец – только зубы плохие.
Хочет поцеловать?!
41.
Спина расклеилась.
Щуплый массажист нарушил границы.
Пришлось напомнить.
42.
Чёрная собака
Выскочила из-под забора.
Укусила –
и обратно к рыжему другу.
Событие.
43.
Мир отзывчив – люди дают в долг.
Долго отдавать буду –
с жалованья.
44.
Сегодня с кровати моей уберу
лишние вещи.
Сколько их!
Откуда приходят они?
Свято место…
45.
Суп варю.
Трёх доблестных мужей своих вспоминаю.
Так, между прочим.
46.
Весна на кухне моей –
цвет фисташковый.
Барная стойка.
Винегрет –
любимое блюдо.
47.
Светильников в доме моём не счесть.
За окном тоже.
О, многоликое неодиночество!
48.
Светло в доме моём –
праздник пришёл.
Улица отдыхает.
Цитаты в стихотворении из книги
Ирины Ермаковой
«Алой тушью по чёрному шелку, памяти Ёко Иринати»
* * *
Человек на балконе курит, а дом плывёт.
Дождь накрапывает, перестукиваясь азбукой Морзе.
Погоду хмурит, затонирован серым свод.
Штиль как будто – ветра отдыхают в розе.
Он стоит, словно пред ним штурвал.
Силуэт в пол неба… дым улетучивается постепенно.
За широкой его спиной не страшен девятый вал.
Внизу – московского моря пена.
Поскрипывает как палуба балконный настил.
Построить фрегат – ему хватит силы.
Летучих голландцев и след простыл.
Вода заливает всё, что писали вилы.
Снова закурит, и снова выпьет до дна.
Нарежет сало, в рюмак наливая водки.
Говорит: Люблю. Ты у меня одна.
Куда ты денешься – с подводной лодки…
* * *
Кунсткамера. Паноптикум. Театр
анатомичен, дик и эксцентричен.
А вот и самый главный экспонат:
хорош, прекрасен, только неприличен.
Стеллаж. Витрина. Общий эпатаж.
Народ так эмпатично-апатичен.
И зритель, превращаясь в антураж
порой до неприличия обычен.
* * *
От сладостных речей – в гремучее злословье.
Играючи, примерь испанский сапожок.
Горят мои костры. Привет, средневековье!
Будь тающей, душа, и лёгкой, как снежок.
Сегодня – хорошо в значении: не больно.
Свободно и легко – в значении: конвой.
На кончике иглы – и ангелам привольно!
Подобие души – и женщине с лихвой!
Впадая в эту жизнь, как будто в предисловье,
Задумчиво кружи, от счастья умирай.
Гармония кругом, и – Данте в изголовье:
Чистилище весны, и восхожденья – рай.
ЧАСТЬ РЕЧИ
Прихожу я – частью речи –
Голой, смутной, будущей.
Становлюсь наречьем встречи,
млечною и любящей.
Мы друг друга гулом глушим
нежным и мучительным…
Ты ко мне приходишь лучшим
имя-существительным.
Ты ко мне приходишь чистым,
вечным и залоговым.
Становлюсь твоим лучистым
не глаголом – логовом.
Ты ко мне приходишь голым,
сильным и слагательным.
Мне не стать твоим глаголом –
только прилагательным.
Ты ко мне приходишь длинным,
верным предложением.
Я к тебе являюсь глинным,
мягким приложением.
Ты ко мне приходишь смелым –
в блеске аллегории.
И – горячим, терпким мелом
все свои истории
Ты
вольёшь
в меня…
вольёшься
снова – новой ставкою.
Или просто посмеёшься
корнем над приставкою.
Ты уходишь – частью речи
от меня – в несчастие.
А со мною – свет предтечи
нового причастия.