*
было, наверно, холодно или влажно
- ветер шуршит песком
и сквозь щели студит.
только в пещере было немного страшно,
будто, как было всегда,
больше уже не будет
но их было здесь двое
и были звери
звери тихонько жевали сухое сено
- Дочери будет от нас
серебристое имя -
чтоб пела.
Сыну - плотничий дар,
чтобы любил свое дело.
будем кататься на лодке,
дружить с рыбаками,
домик построим среди вишневого сада.
Дочери мы расскажем о птицах и травах
Сыну - о море, ветре и жажде
на пограничной заставе писал бумаги
сонный охранник, отставив копье и латы:
«трое волхвов на верблюдах
(по-римски - маги)
нынчего декабря просятся к нам до хаты.
пущены по тарифу.
спросил:
где вещи?
нам, говорят, немного от жизни надо.
сон, говорят, приснился однажды вещий -
так вот и ходим,
и путь этот нам - награда.
дети песков,
что с них спросить - простые.
нынчего декабря,
от дня сотворенья мира»
звездная ночь рассыпана над пустыней.
- Сын, - говорит он в небо.
Мой Сын.
Спасибо.
24.12.2018
человек живёт в аду
там уютно
там в саду
домик
маленькая печка
и колодец
и овечка,
а в раю
искрит проводка
с неба капает вода
и над эти всем
неловко
светит
хрупкая звезда
человек
глядит
туда
4.09.2018
СПб, реки-море
Режим полёта
А над этим всем – синь
и солнце
парад планет
Мальчик в макдаке ест гамбургер и смеётся
у него амнистия и белый билет
- А когда я валялся в больничке,
в, как его, лазарете,
мне привиделась Божья Мамка
в кофте, как у тебя.
И говорит: вы продали дачу.
А ключ у меня остался.
Я всё думал тогда – как же ты
там
без ключа?..
Ты чо, та не плачь, мамка,
ты чо?..
Та всё,
всё будет!.. –
и хлопает о плечо.
А за стеклом другие дети таких же лет
плещется город
и солнце
и неизреченный
свет
~
~ ~ ~ ~
~
17 августа 2017
Море жило за городом, на окраине,
мы бежали к нему с холмов.
Море слонялось вдоль берега
в ожидании
наших объятий
и на песке следов.
Оно ничего особенного не делало -
просто стирало и гладило
царапины
с босых наших
душ,
просто на ладонях качало
мерило,
как мы выросли
как дерево
всех ветров
всех даров.
Но прежде чем ты из дома опять ногой,
чтобы вернуться без малого через эру,
отец вытаскивал на балкон «зенит». С тобой
всё ещё будет. Он просто отмерит меру.
На перекрёстке по-матерному – опять аврал –
кроют родину за отсутствие светофоров.
Ты ни разу в открытках из дальнего не соврал,
потому что слово огромнее разговоров.
На квадратных метрах, высчитанных по душам,
приключалось всё, чему свойственно в этом мире –
воскресение Лазаря начинается где-то там,
а сбывается на Пестеля, чётко в твоей квартире.
У тебя будет памятник – чья-нибудь долгая память,
за то, что ты девушек сманивал из-под носа,
за то, что мир обживал обитаемыми словами,
за то, что в кармане – как деньги – редко была папироса.
И ни что не окажется проще, чем казалось на первый взгляд.
На дистанцию в тысячу лье нужно затратить время,
поделённое или умноженное суть на лекарство и яд,
а пока эта плёнка нас проявляет как племя,
если и верное – только в своём труде,
если и достоверное – только в своей печали.
Над островом Сан-Микеле птицы на рейде – те
самые. Мальчик бросает им хлеб – чтобы они кричали.
Попадание в город на срок указанный в договоре
ехать долго
намного жальче с места не откатиться
водитель включает музыку.
на заборе
указаны телефоны
граффити недовстреч.
хмурая проводница
достаёт из запасников своей железнодорожной души
немного улыбки и чай в подстаканнике,
знает, ведь,
старая добрая стерва -
до острова Сан-Микеле идут сегодня больши-
ми гребками чёрные корабли
вид из космоса превращает тебя
в родинку на плече
балетмейстера
на лицедейском празднике
Закон тяготения – моллюск принимает форму раковины, когда
все пять плоскостей жилища
сходятся в перспективе точкой. Море – соль, перец, вода.
Пенелопа с корзиной белья. Мокрая блузка.
Морщинки стирает набегающая волна,
болтая на нибелунгском и древне-французском.
- Вчера… Память тёртой монетой в кармане… Погладила все рубашки.
Младший сын, весь в тебя. Мастерил самолёт из отцовской фуражки.
Старший – влюблён. Стрелял сигареты у боцмана с деревянной рукой,
с голосом… Голосом над моей головой…
Пенелопа в отсутствие мужа
готовит ужин.
- А корабли шагают по водам. Звук воды в трёхведёрной бочке
Остаётся за старшего. Поодиночке
теперь матросы выходят на палубу в шкурах льва и кованых латах
вместо халатов…
- Если мамка решила, что мне надо учиться играть на кимвале,
то она ошибается. В самом начале
надо догнать меня, и дать билет на воскресный парад альбиносов.
Почему она думает, я задаю много вопросов?
Много – это насколько?
- С глазами кошки…
Рыжая… Любит серёжки
из ракушек, стекла… И плавает – как летает.
И смеётся. Чайка. Кто её знает,
что таится под золочёной обёрткой сласти.
Человечье сердце.
- Здесь в нашей власти
только верить в холст и узлы на канатах, в руки
моря. В простые звуки
плеска, голоса, вкуса чая.
Пенелопа, я не скучаю.
Я люблю. И видимо, не дрейфую.
Я дышу и розы ветров целую.
Закон тяготения оправдывается между тем
формой раковины, воспитавшей в себе моллюска,
формой моря, как прототипом разумных стен,
отпустивших корабль на волю,
ценя в нём друга.
Так идущий на север,
однажды вернётся с юга.
Поднимается ветер
сегодня никак не унять
паруса тянет к югу
постарайся услышать
понять
вам как другу
за лодкой приходят рыбак и море
рыба
моряки всех не причаливших кораблей
столько дней
мир по кругу
ходит
без габаритных огней
обойтись бы
но свыше
либо нас видят
либо слышат
потому как зажигаются
маяки
ближе
вытянутой руки
Он приходит домой и попросту отпускает
шляпу - на вешалку,
голову - на подушку. Седой хранитель
Вечного Города -
вечное солнце сползает
всей своей тяжестью за разделитель,
чем позволяет братской дружбе
из дня и ночи
выбрать то, что если и пишется, то короче,
не имея счётного естества,
только год. А порядковый номер как "та - не та"
- это для дочери,
принёсшей светильник и свет,
и разговоры о новой стрижке,
о будущем осеннего, с птицами, перелёта.
Но чем настойчивей вечер,
тем отчётливей силуэт
нового
солнечного оборота.
Взгляд из него остался – ушло окно,
рама, стволы деревьев, шаги прохожих.
Солнечный отблеск рыбой идёт на дно,
так, чтобы вынырнуть с той стороны. Похоже,
осень. И тянет дымом. Речной трамвай
следует по маршруту сезонно пустых причалов.
Ветер листает вязкой воды словарь.
Яблони укачало.
В сумерках велокентавры не прибавляют бег,
а по цветам шарфа угадать фамилию дня недели
сможет и младший братец. Двадцать восьмой ковчег
брякает сорванной цепью сквозь улицы-параллели.
Потому, брат, гайки, закрученные в коробок
города на воде, как рыбы, мучимой жаждой,
возвращают на место плотность камня и синий бок
неба над твоей головой.
Однажды.
Что же делать, не берут больше верочки.
За этот сезон отстрелено четыре штуки.
Пишу рекламу в тишине холодильника.
Явление мамы: Молодец, хорошая девочка!
Пойти бы сдаться - хоть кому-нибудь – на поруки.
А всё потому, что вера в прекрасных прохожих,
Чашки в доме, где запах кофейный бредит,
остаются в крови как минимум на неделю.
Допинг-контроль покажет, сколько таких здесь тоже
хороших бродит и как у них крыша едет.
Чуешь, брат, чем пахнут эти ремёсла?
Ладно, был бы запах масла и воска,
да хоть жжёной резины или рахат-лукума,
а то составляешь слова, радостный, как скотина.
Не слишком громко скрипит на зубах извёстка?
Может, ответишь? Ты старше и прочее в том же духе.
Остаётся не много - только любить тебя вечно.
Однажды вечером мы превратились в дерево.
Корни и ветви, приют и звезде, и мухе.
Остаётся – любить. Это, в сущности, бесчеловечно.
Божественно
Рыбаки и птицеловы на веранде
пьют матёрое вино под керосинкой.
Сумрак всюду за готическою спинкой
безучастный, безмятежный, как варан.Де -
нег нет. остались только поцелуи.
Отвороты от манжет и запах вишен.
Но пока сквозь щели досок видно выше
пятипалости сосны, пора к столу и -
подними твои богемские сосуды,
виноградную лозу обратно к свету
экзотического птице-рыба. Эта
особь смотрит керосиновому люду
за подкладку отражений. Из пеньковой
мы с тобой напару свяжем наши сети,
как оплату, как ограду. Пляшут дети
на песке прибоя. Под звездой сосновой.
Десять тысяч футов над уровнем неба
Серебро и золото тонких ладоней Ваших
Торопливо нас оделяют хлебом
По краюшке, деточка. Как попляшем.
Карие, видно, видят как-то иначе
Если меняют паркет на тайгу и камень
Веришь ли, деточка, все мы немного плачем
Смелости Вашей твердя после имени – Амень.
Деточка, Вы имеете голос, силу и славу,
так что иные дни, проросшие переулками
игрушками сшитыми, стихами, написанными по праву
светлого, завещаются ближнему, как шкатулка. Ми –
лости Вашей – памяти попросить бы, в обмен на эти
недоразгаданные когда-то тайны
того, что с нами всеми живёт на свете
Плещет, летит ли, светит.
И падает вверх случайно.