отнесу букет асфоделей на берег Леты
и ничего не оставлю, когда я сгину.
северным ветром дует мне нежно в спину
город, где убивали себя поэты.
краской размазаны песни по батареям,
голос бьёт током, как оголённый провод.
здесь умереть нам будет отнюдь не ново —
жить в этом городе, мне говорят, труднее.
в переливах вечера над домами
i.
туманом кашлял промозглый воздух, и лес свой голос подать не смел; листов прогорклых копился ворох. С глазами белыми, словно мел, бумажной кожей и костью ломкой – углом ключицы взрезалась ткань – шагала молча сквозь лес девчонка, и лес тянул благосклонно длань навстречу ей.
Расступались ветки и разводились их сучья врозь – по вязким тропкам ступала крепко слепая девочка-альбинос, а иней стлался по пальцам сосен следами мерзлыми на коре.
Она не помнила, сколько весен она мечтала о ноябре.
*
Хотелось быть чуть-чуть ярче, звонче, но тело мертвенной белизной сковала хрупкость тех льдин непрочных, что в осень трескают под ногой. «Дитя без цвета, ей жить недолго, умрет за первые холода, ну что за жизнь в этой кости тонкой, ну, верно, людям пришла беда, в младенце белом деревне гибель, знаменье смерти, молитвы зря» – пятнадцать весен назад твердили последним вечером ноября.
*
Лесные нимфы шептались сонно, будили спящих давно дриад – слепая девочка непреклонно, без мысли вдруг повернуть назад, шагала с ними, дышала, пела, внимала ветру неясных слов, такая странная, глупо-смелая, одна из племени чужаков, и в синих венах под белой кожей текла знакомая лесу суть.
Однажды девочка эта сможет понять, что сосны пред сном поют, она услышит, как плачет ива, берёзы шепчутся в серебре –
цвета души её так красиво раскрасят лес этот в ноябре.
ii.
Его улыбкой сердца горели, но он не слышал печальный треск; он был немножечко о капели, случайных красок горячий всплеск, он грел намеренно и случайно любую душу в своих руках, не верил в сказки, не верил в тайны, не верил в вечный сакральный страх, он был о солнце, о том, как берег кусает пеной волна за край; он пах, как пахнет на солнце вереск,
в его глазах золотился май.
Смеялся искренне, нагло, звонко, пусть даже лес пред зимой замолк, и лед трещал так надрывно-тонко, но в вечном страхе какой есть толк? По грани лезвий, на грани срыва, всегда в надежном кругу друзей, высокий, статный, всегда красивый, с улыбкой пламени горячей.
*
Она не видела звёзд во взгляде, не знала правильность черт лица – но суеверия маскарадом плясали вкруг нее без конца в деревне маленькой и упрямой: «ну верно ведьм то зловещий знак, что эта девочка красок гаммой похожа больше на снег, нас враг ‘ зловещий, жуткий, клянет нещадно, то, верно…»
Прячась опять в лесу, с лицом бесцветным, незаурядным, плела из белых волос косу и молча слушала, как средь сосен в предзимней мягкой лесной тиши звенел чужой и такой несносный веселый хохот.
хоть не дыши, ты разве можешь совсем укрыться под кружевную сухую сень – ноябрь шепчет, замолкли птицы, дырявой сеткой упала тень,
*
и пусть, слепая, она не знала его упрямую красоту, ей было нужно ничтожно мало – случайный взгляд и касанье рук.
ее нечаянно он заметил и ненамеренно подхватил, когда холодный осенний ветер в ее руках не оставил сил, когда с холодных и голых веток она упала на мерзлый грунт.
Амур, конечно же, злой и меткий, он поднимает за бунтом бунт в чужих артериях или венах – его внезапно не одолеть бесцветной девочке из деревни.
ей было скоро шестнадцать лет, она была одинокой, тихой, привыкшей видеть вокруг лишь лед,
ну вдруг впервые минует лихо и кто-то душу ее поймет? он плавил иней и в нём обмана ни разу не позабыло зло.
по ребрам цепко вилась лиана, и в сердце что-то вдруг зацвело.
iii.
она сначала сказать не смела — он для нее был подобен сну. при нем внезапно немело тело, его тепло принесло весну.
писать бы письма — да кто научит? дарить подарки — да где найти? про свой вовек обреченный случай она рассказывала в пути, легко шагая по мерзлым кочкам среди безмолвных своих подруг:
— куда нам, ведьмам и одиночкам, войти в его безупречный круг? они поют так немелодично, но в них так много живой души — так громко, звучно, так артистично… он проезжал вот опять в глуши, они охотились — безуспешно, наш заяц прочему зайцу рознь. и он смеялся. я безутешна — меня сжигает его огонь, я слышу чутко, когда он рядом, и таю тут же, как первый снег.
и лес внимал молчаливым взглядом, журча холодным потоком рек.
*
грибниц в земле подтянулись жилы, лесные тропки двоих свели: она рукой его поманила, едва заслышав его шаги.
слепая девочка, сердце слухов, и мальчик, что забывал табу – дриады сплетничали вполуха, старушки-ивы плели судьбу.
она вдохнула, и лес вдруг замер, глаза смотрели немного вбок. на пне за розовыми кустами дрожал замёрзший сухой вьюнок.
– я знаю, мы говорили мало – твоей компании я чужда – но я вас слушала и внимала.
в лесу тебя обойдет беда, пока о том я шепчу деревьям – и сосны путь тебе сберегут, и на опушке найдешь веселье, и лов предложит заросший пруд.
ты им не верь, что во мне лишь злоба и окаянные холода, ведь для тебя я на всё готова – я буду верить в тебя всегда, я буду чувствовать бесконечно, и эти чувства тебе дарить…
она высказывалась сердечно, едва держа своей мысли нить.
но он шагнул вдруг назад,
и снова.
и мшисто брови насупил лес.
– я не готов то, что ты готова, тебе сказать. мне бы до небес достать рукой и собрать там звëзды – я их бы тотчас тебе отдал, они тебя бы согрели ночью, их свет бы ярко тебе сиял…
– но я не знаю те звезды в небе, я не увижу в руках их свет, – она сказала, скрывая трепет, прервав нескладный его ответ. – я лишь хотела тебе признаться, что ты принес ко мне в дом весну, и так, быть может, должно и статься (ты подойди, я тебе шепну), что мы вдвоем им назло отыщем всё то, что дарит в засушье дождь, что мы оставим свое огнище и навсегда позабудем дрожь. ты знаешь – я в тебя очень верю…
но он стыдливо потер глаза, шагами начал поляну мерить. под веком вдруг поднялась слеза.
вздохнул неровно и неуютно – и звук разрушил ее мечты.
– ведь ты права была абсолютно: мы так недавно с тобой “на ты” – ведь мы знакомы всего неделю, а скоро выпадет зимний снег – нас ждут отчаянные метели, и ты от них не найдешь побег в чужих руках, как бы ни хотелось.
– ты не чужой. ты в моей груди.
– твои слова все – большая смелость. и у тебя ещё впереди любовь, и слезы, и дом, и счастье… идти со мной был бы гиблый путь. я должен прямо тебе признаться, но глушь вокруг навевает жуть. в моей груди не найдешь того же, что так пылает сейчас в твоей.
от ноября шел мороз по коже. журчал прохладно вдали ручей.
она молчала, глаза белели, лицо как мраморный истукан. он снова начал шагать без цели, вдруг видя каждый ее изъян.
и вдруг губа ее задрожала, и тут же хлынул холодный дождь.
– прости меня, – начал он сначала. – но я уверен, что ты поймёшь.
и, постояв, разошлись по разным лесным тропинкам к себе домой. еë лес гладил сухими травами, к нему холодный был и чужой.
iv.
туманом кашлял промозглый воздух, и лес озлобленно завывал. тот мальчик, что говорил о звёздах, пытался выдержать буйный шквал. как великаны, вздымались сосны, хлестали ветками по лицу, и сучья остро и смертоносно его сулили свести к концу.
слепая девочка с белой кожей рыдала горько в глуши навзрыд, она кляла, и кляла безбожно, свою любовь, и ее весь стыд прошел по насквозь по корням деревьев, пронзил отчаянно хмурый лес.
в разбитом сердце став апогеем, в ней злость взметнулась, достав небес.
порывы ветра, и дождь как иглы, и сквозь туман не видать ни зги – как ни борись, все надежды гибнут. он вскрикнул.
шли по воде круги.
на кочке он оступился криво, упал, плечом налетел на сук – под ветра яростные порывы тот под ключицу вонзился вдруг. скатился вниз он по палым листьям, по склона мерзлой сырой земле, хватая воздух просил бессильно своих богов провести во мгле.
под телом хрустнул и проломился вмиг первый хрупкий прозрачный лёд, и в пруд упал он, коснулся ила, и тихо принял там свой черёд.
*
его искали в деревне днями.
она нашла его, не искав.
дриады были весьма упрямы, когда вели ее между трав к ручью, заросшему камышами, — тот с пруда старого брал исток.
она, едва шевеля устами, давила возглас. каков же срок отмерен мальчику, что бесстыже и нагло сердце её украл?
вокруг ноябрьское затишье. под ивой – стынущий идеал.
она коснулась холодной кожи, не видя мертвенные глаза – они подернулись плевой, схожей с ее слепыми. и так нельзя! и невозможно совсем поверить, что мальчик, что обещал весну, пропал навеки, забыл манеры и сдался стылому ноябрю.
она кричала – никто не слышал. она взмолилась тогда богам – ведь если кто-то взирает свыше, то не выносит тоскливых драм; она молила об отпущении своих нечаянных всех грехов, о той любви, что несет прощение, о том, чтоб больше не видеть снов. она просила и лес, и небо, что хочет стать сама частью них – дриады слушали тот молебен, пока и отзвук его не стих.
она просила стать частью леса – березой, нимфой, сухим листом;
и тут подернулась вдруг завеса. вдохнула девочка рвано ртом, прижалась в страхе всем телом к иве, уже не чувствуя пальцы ног – кружился мир, кружевной, красивый,
и кровь в руках превращалась в сок.
тянулись пальцы и становились вечнозеленой на ней листвой.
дриада ивы над ней склонилась, встречая в вечный лесной покой.
*
зима пришла, и на землю новым покровом тихо спустился снег. под ивой, облокотясь спиною, смотрел на лес, не смыкая век, застывший мальчик с печальным взором, рубашка рваная вся в крови – казалось, что поцелуем скорым его вдруг вышло бы пробудить.
когда его отыскали тело,
на иве, пряча глаза свои, дрожала белым во мгле омела
и тихо думала о любви.
кассандра в трое кричала, плача, о том, как погибнет город, но конь троянский такой удачей казался всем – кто оспорит? она кричала про пламя, стрелы, о том, что парис – проклятье; елены стан идеальный, белый, одетый в льняное платье, кассандра знала, несет лишь смерти и трое сулит погибель. никто не верил.
"ну что за черти в ее голове завыли?"
"совсем несчастная дочь приама рассудок свой потеряла."
кассандра плакала – эти драмы терялись в насмешке зала.
кассандра знала – конец наступит, останутся лишь изгои. смеялись люди, и пели трубы.
в огне погибала троя.
*
летели годы и шли столетья – на улице шум клаксонов, на мир накинуты рамки, сети, расписано все по зонам.
с плакатом, в пестром цветочном платье, стоит средь толпы девчонка. кричит о том, что все люди – братья, упрямо, наивно, звонко; что всем земля будет лучшим домом, любовь победит раздоры –
но люди мимо, зевая сонно, шагают, повесив шоры.
она твердит: потеплеют ночи, а люди отнюдь не звери.
она совсем не кассандра.
впрочем – разве ей кто-то верит?
2018
вновь наступает осень, и как всегда —
мне на лицо подошвой в ошметках грязи.
в бледное небо врезались провода,
слой облаков нечаянно в лужи слазит;
кутаясь зябко в светлый намокший плащ,
сотням обрывкам мысли ищу я рифмы.
вроде —
писать привычка
бумага
стаж
только слова цепляются вновь за рифы.
вот наступает осень,
и я молчу.
криками мерить чувства осточертело.
если скажу,
что мне это по плечу —
как убедить мне в этом свое же тело?
если решу
что знаю, как говорить
точными формами
кашляя
на страницы
в ритм забивая звуки
держась за нить
как среди этих строчек не раствориться?
двадцать веков не видя рассвет, закат,
я расплескаюсь —
скомканно
глупо
грубо.
сколько ньютонов нужно вложить в домкрат,
чтоб разомкнуть мои сжатые крепко зубы?
сколько из глотки вытащить лишних слов,
раня щипцами тонкую кожу нёба,
чтобы добраться
выстрадать
до основ
чтобы слова очнулись, кусая ребра?
как мне умаслить в черепе каждый шов,
чтоб от молчания не было ржавых пятен?
выкашлять
выплюнуть
нужные сто слогов
так неизбито
ново
невероятно?
это всего лишь осень,
но я молчу.
с сомкнутых губ — ни слова
пустые вздохи
мне бы меж ребер взять и зажечь свечу
чтобы сквозь кожу видеть тепла всполохи
мне б записать сто тысяч обрывков фраз
чтоб от молчания челюсть не заржавела
мне бы писать до искр из темных глаз —
ярких, трескучих, белых —
чтобы слова врезались в небесный свод,
чтоб не хотеть
и не искать покоя
но засыпает все, чем жила я до,
и просыпается что-то совсем иное.
вновь наступает осень. москва шумит.
времени так настойчиво не хватает.
это какой-то
сбитый
чужой мне
ритм
я не хочу бесцельно ходить по краю.
в луже мелькает тихий бесцветный блик
все мы под панцирем —
голая кость и
мякоть.
осень, мне так наскучил с тобой конфликт.
что же ты, осень? глупая,
хватит
плакать.
2019
я так хотела,
чтоб знаками звёзды сыпались,
в землю вонзаясь жёлтеньким кирпичом –
с этой идей с детства мы прочно свыклись,
не рассуждая,
в общем-то,
ни о чем.
это теченье точно тебя подхватит
и принесет куда ты всегда хотел;
боги – бессмертные и самой гордой стати –
ради тебя возьмут поскорее мел
и нарисуют мелом тебе дорогу...
звёзды не падают.
реки бурлят.
где ты
бродишь, ища преграды, сбивая ноги,
там же теряешь поручни и мосты,
там же кругом сжимаются плотно стены,
там я не вижу знаков от жёлтых звезд.
это такая ясная переменная –
мост ты найдешь,
когда загорится мост
(это, конечно, будет немного поздно).
поле покрыто полностью кирпичом.
___
я так хочу – чтобы август, и звезды гроздью, голову положить на твое плечо,
сосны чернеют грозными великанами, в поле трава на запах пьянее вин, тонут дома деревни в густом тумане, и растворяется свет от луны в крови.
(это чуть-чуть честнее пустых метаний и поважнее претенциозных строк)
___
но кирпичи желтеют под сапогами – нас тут так много, сколько на всех дорог?
эта вселенная очень не любит знаки и не умеет складный писать сюжет.
кто-то стоит, испуганный и заплаканный.
как же найдет свой путь он?
по звёздам?
(нет.)
небо хлещет огнями землю,
поливает ее сиянием,
океан поднимает древних
из дремучих чужих глубин;
белым пеплом, как снегом, стелет
наши повести и преданья —
не останется наставлений,
когда ты навсегда один.
кто последним глаза поднимет
на далёкие в небе звезды,
кто увидит луны обломки —
эти камни в твоих руках?
у всего раньше было имя,
но останутся только грёзы:
без поддержки надежды ломкой
бесполезен вдруг стал и страх.
небо хлещет огнями землю,
нет сиянию солнца края –
что тебе красота вселенной,
если ты всегда был так строг?
когда рухнут столпы и стены,
когда мы навсегда растаем,
будет помнить все наши песни
только мертвый бессмертный бог.
звуки тяну как нити из тишины
и истерлась броня отваги,
износился стиль арт-деко.
я внутри из наждачной бумаги —
ничего не пройдет легко
сквозь меня.
я стою средь штиля,
поднимая девятый вал,
и топлю под лучами крылья —
не спасется на них дедал.
я сама себе строю козни,
как коварный лихой злодей;
если мы есть друг другу рознь и
я теряюсь среди людей,
то к чему мне мечты
и грация?
я не встану сама с колен,
и слова мои будут шляться
по наждачной бумаге вен.
они слипнутся где-то в горле —
самым важным всегда меж строк.
что прошло сквозь меня —
истерлось,
каждый шаг я тону в песок.
если помню одно лишь имя —
разбуди меня
не буди меня
если душит опять тоска —
вытяни из песка
наши эмоции
все что я есть сейчас
я собрала из вас
и из осколков ваз
и из осколков песен.
где он сейчас, мой дом
что рассказать о нём
сосны и майский гром
мох комары да плесень
всё, что я есть внутри –
ребра и орви
сердце моё – смотри,
не раздави случайно
я разноцветный лист,
я бессюжетный свист,
мой предсказуем твист –
нет никакой здесь тайны.
я красила волосы пела вполголоса не попадала в ноты
листала блокноты искала кого-то – мол, где ты любовь и кто ты
мое тело – холст для чужих мазков; описать попробуй – не хватит слов
я теряюсь в облаке пыльных снов
я смотрю на людей с опаской
а над нами звезды
от них рябит
в их глазах строительство пирамид –
это скучный и мимолетный вид
той подтресканной желтой краски.
я смотрела в августе в небосвод,
замедлялся времени вечный ход,
и о каждой из бесконечных звёзд
были мифы, преданья, сказки.
все, что я есть внутри,
я собрала из них.