Кош Марина
Пацифистское 2
Тихой поступью конокрада
Входит осень, косит лучом
На рокадную автостраду
И тоскливо по-над плечом
Цедит "господииисусе".
И бредёт, спотыкаясь, вслед
Светло, тёмно и просто русым,
Просто русским, избравшим смерть
Нет, не точкой, но запятою.
Если часто бледнеет флаг,
Значит эта война достойна,
Значит эта война пристойна,
Значит эта война спокойна,
А цинизм беспардонно наг.
Надевая наутро prada,
Выворачивая печаль,
Осень дьявольски толерантна
И к казнённым и к палачам.
Вытирая росу с винтовок,
Осень, красная от стыда,
Ощущает свою готовность,
Понимает – она годна
С веток стряхивать кровь и листья,
Перечитывать и сжигать
Так, чтоб было на что купиться
Проповедующим джихад.
Чтобы было кого оплакать,
До зимы вспоминать и плакать,
Помолчать и опять заплакать
Кислой моросью с мёртвых хат,
Отжимая сырую мякоть
Неба, выбравшего закат.
Осень тихо идёт из боя
С похоронками наголо.
И уходят за ней в ночное
Кони, вставшие на крыло.
Пацифистское
Ватт на двадцать луна вверху.
Полустанок. Ни "м" ни "ж".
Беспардонное "ху из ху"
Лезет в голову в неглиже.
Подотчётен чужим псалмам,
Телефон на "Свои" FM
Снова выстроил караван
Дней, наряженных в галифе.
Ночь вступила в свои права,
Сделав слышимым каждый звук.
Тихо падает трын-трава,
Тихо зайцы волков зовут.
И царапается, скользя
Вглубь по памяти лет и зим,
Растаможенное "нельзя",
Снаряжённое в магазин.
Межсезонье игры ва-банк
Умирающих парадигм
Мокрой сукой скулит в ногах:
"Схорони, воспитай, роди."
(Мы и реки пускали вспять.)
Если точно подобран "изм",
Много легче тогда стоять
Бабам возле горящих изб.
"Аще бог.... " и "никто ж на ны".
Время лечит. Лекарство – яд.
Можно молча уйти с войны,
Можно вкапывать звёзды в ряд,
Можно просто нырнуть до дна,
Можно прятать лицо и плеть...
Я могла бы тебя догнать...
Если б – вовремя умереть.
Одиночество 2
Выпуская в море мальков харибд,
он не ведал, глупый, чего творит,
прорастал в похмельные январи
и шептал ей глупости на латыни.
Он не слышал скрипа её молитв,
называл то Евою, то Лилит,
и не знал о том, как оно болит,
потому что там у него не стынет.
Он менял места и в корзинах Зин,
был понятен каждой из (Карамзин
отдыхает). После, как муэдзин
он скулил и жаловался с окраин
боковых в вагонах и узких тахт
на собачьих самок, взвинтивших фрахт,
возвращался, скрёбся с котом не в такт.
И кошачий взгляд был почти сакрален.
Он сдавался в плен при любой войне,
находил и снова искал в вине
способ выхода из себя во вне
и, привычно мучаясь, не кончался.
Убеждаясь утром, что снова жив,
предлагал ей трон и себя в пажи,
повторяя мантру про святость лжи
сам себе настойчивей час от часа.
Одиночество
Он срывался с вершин, рассыпаясь сухими словами, предлагая себя в сумасшедшие за зиму мцыри,
не успевшие сесть на уплывшие в лето трамваи
по брусничным каналам из склепа, в котором отцы и
на швартовах скулят виновато авроры и сциллы
языками асфальта хватают тебя за подошвы.
Это было не больно и даже по-своему стильно -
отражаться в камнях, продлевая падение дольше
самой длинной строки, по которой уходят герои
позабытых стихов, разрывая оковы контекста.
Он касался коринфских колонн потревоженной трои,
эксгумируя в памяти страхи ушедшего детства -
не успеть, не взрастить и довериться тем, кто не в теме,
как изжить ленинградость, её проживая впервые.
Не пуская в себя, оставался в итоге не с теми,
человек между полюсов, голый среди кутерьмы и
в заводных дураках для искусством беременных самок,
по весне уходящих в запои на творческий нерест.
Он листал города и бросал их в корзину для спама
и высаживал в пустошах снов зацветающий вереск.
А ещё он писал и заклеивал строчки в конверты,
по субботам, как штык, отправляя письмо в копенгаген.
Он, возможно, не верил, что там ещё водятся герды,
но, всему вопреки, оставался всю жизнь моногамен...
Crazy4
Радостно выдохнув: "не замай!"
(Впрочем, подходит и "мир-труд-май")
На Патриарших брала трамвай.
Просто на горло.
И, запирая на ключ вокзал,
Ты вспоминала о том, как звал
И как тоской по тебе блевал
Брошенный город.
Как он тянулся сквозь ночь к тебе,
Спрятавшей правду на самом дне
Луж, отражений, молчаний, где
Ты субмарина,
Стёршая спину о чёрствый мол,
Маленький в юбке наполеон.
Речкой трамвайной, березиной
Ты уходила.
Ветер попутный, ночной пастух
Гнал через шпалы икарий пух.
И оттесняли собой толпу
В ферязях ферзи.
Старый вожатый, депо бастард
Ласково, словно снимал с креста,
В ухо шептал: "а мечты оставь...
Девочка-crazy".
Одушевляя, или crazy3
ты разводила ноги он разводил мосты
и прорастал в тебя выцветшими ночами
ты выходила в март чтобы чуть-чуть остыть
он приводил в кафе и ставил согреться чайник
он ревновал к мужчинам с которыми ты спала
в окна дождем вбивая морзянку вопросов "кто он?"
по-скоморошьи нагло бряцал в колокола
ты улыбалась грустно и обзывала - клоун
он подпевал тебе ветром скуля не в лад
словно подросток-волк с которым рассталась стая
ты собиралась в горы вспомнив о несс арманд
"аэропорт закрыт" - он объявлял картавя
ты возвращалась утром входила в остывший дом
он возгонял росу чтобы глаза туманить
ты не любила нет (пока) но уже с трудом
сладкое клала в ложь если горчила память
он был далек от зла впрочем и от добра
геометрично черств в линиях черт и резов
ты у него искала шрамы повдоль ребра
одушевляя город и оставаясь crazy
Crazy2
Этот город не врал, убеждая в своей простоте.
В лихорадке дождей, вдохновленный митьковской гравюрой,
он пятнал твоей тенью холсты облупившихся стен
и морские ветра приучал отжимать в политуру.
Отрицая соленых червей и снобистский мескаль,
оставляя за Чижиком-Пыжиком право на водку,
ты мычала стихи, словно пьяный забывшийся скальд,
о любви, вместо вычурных вис про драконов и лодку,
несомненно ведомую к счастью великим вождем.
И плевала в колодцы из окон, не видевших солнца.
Ты искала тропу, но, увы, поводырь пригвождён
был давно, как же звали его?..что-то вроде Га-Ноцри?..
Ты пыталась взлетать, но, цепляясь ногами за стул,
принимала родство с остальными, рожденными грезить.
Продолжались дожди и служили грунтовкой холсту.
Этот город не врал о тебе - констатировал:
Crazy.
Crazy
Сегодня я и Нева в ознобе,
А воздух даже на ощупь влажен.
Похмелье? Так не пила же вроде...
Болею? Фи! Вообще неважно.
Ну здравствуй, мокрый осенний Питер,
Своих проспектов и подворотен
Слепой художник, ты снова скрытен.
В размытых красках твоих полотен
Дождя завесой укрыты мысли
Вождей и быдла трёх революций,
Твоё причастье по вкусу – рислинг,
Зато на троне твой верный нунций.
Гранитный фетиш твоих фасадов
Меня смиряет с двором – колодцем.
Ты не столица, я не Асадов,
Обоим есть нам за что бороться.
Я, как и ты, на разрезе сволочь.
Цемент на крови – нам красный мрамор.
И с каждым днём всё темнее полночь,
А ночью мамы не моют рамы.
Иду в тебя сквозь туман по лужам,
Гляжусь в тебя до песочной рези.
Мой город, ты мне, безумной, нужен.
Ты ждал меня, я вернулась.
Crazy.