Как на изломе октября поют ветра!
Не заунывно, но подряд и день, и ночь.
Пустое дело – дикий клич. Но до утра
Тоски осенней не постичь, не превозмочь.
Сойти б с ума и жадно пить из синевы,
И междометьями сорить, и петь, и жечь
Себя на медленном огне шальной листвы.
Ах, ветер в маятном окне – прямая речь!
Как на изломе октября пуста душа!
Хоть петлю вей, а хоть на дудочке играй.
Пришла пора устроить рай из шалаша:
Ни подлецов, ни вертопрахов – чем не рай!
Забудь тот век, когда душа была горда,
Шутя пришпилен, как булавкой стрекоза,
К больному времени, ознобному, когда
Захлопнуть книгу – будто выколоть глаза...
Залей вином дурным небесные огни,
Спали шалаш и пепел медленно развей,
Закрой глаза и уши, губ не разомкни.
Землёй сырой, осенней, дудочку забей...
Всем сирым, голодным, больным и
бездомным
Не хватит у Бога тепла, но покуда
Обнимемся молча, несчастные братья,
Ненужные дети планеты огромной.
Покаемся вслух во грехах и ошибках,
Напьёмся ветрами, насытимся болью,
Споём, не зовя, не жалея, не плача,
О тех, кто и звал, и жалел нас, и плакал...
Взойдём на вершины, надышимся вдоволь
И канем во тьму, но теперь не навечно,
И выйдем на свет, и при свете печальном –
Глаза заболят и ослепнут от зренья.
Мы в мир возлетим, воспарим, вознесёмся,
А после – вернёмся на землю за хлебом.
Всем сирым, голодным, больным и
бездомным
Не хватит у Бога тепла, но покуда...
Мой женский бог – святая чушь! –
Как царствен твой хлопок ресниц!
О небе знала ты чуть-чуть,
Лишь по рассказам разных птиц.
А небесам и горя нет –
Парят себе! – Что им до нас...
Стоит ли важничать, мой свет,
И задирать смешной свой нос?
Давай проснёмся на заре,
С холма посмотрим на восток,
Туда, где в тёплом серебре
Небесный плавится желток.
Язык страны шестых палат –
Костлявый! – вымолвит едва ль,
Как над чредой сплошных болот
Сияет розовый хрусталь.
Так просто вспомнить и забыть
Всю жизнь, счастливую на треть,
После которой, может быть,
Не хватит сил, чтоб умереть,
И, в полумёртвом забытьи,
С душою, чистой, как слеза,
Всё гладить волосы твои,
Все целовать твои глаза…
А просто музыка с небес не пролилась.
И тот, кто молча ждал чудес, поплакал
всласть.
А счастья было-то всего – в кармане грош
И ощущение того, что грянет дождь,
И остановится Земля на миг хотя б,
И сразу после февраля придёт сентябрь.
И было нам нужнее слов пожатье рук.
В нелепой сутолоке снов рождался звук.
Рождался звук, упрям и слеп, ну а потом –
Сентябрь и впрямь случился вслед
за февралём.
И были звуком тем больны и друг, и враг.
А то, что не было весны – почти пустяк...
Сентябрьский звездопад. Мой музыкальный ящик
Сломался. Подошла пора взглянуть без слез
В печальные глаза собратьев, уходящих
Пока не навсегда, пока что невсерьез.
Сентябрьский звездопад. Мне стукнуло за двадцать.
(С немыслимых высот срывается звезда.)
Роскошная пора уверенно прощаться
До утра, не боясь расстаться навсегда.
Как просто и легко глотать морозный воздух!
(Как сорок тысяч лет и год тому назад.)
Так любят на Земле. Так умирают звезды
Не хочется – не плач. Сентябрьский звездопад…
За два месяца кратких до зимней поры
Хорошо постоять у окна,
Понимая вдвоём, как постыдно мудры,
Как ещё не испиты до дна.
И, лаская друг друга, забыв об иных
Наслажденьях, почуять: вот-вот
Заволнуется сердце, желаний земных
Воспевая нежданный приход.
Лепестки обречённых засушливых губ
Раздвигать лепестком языка,
Рассмеяться, ударившись зубом о зуб,
К волосам прикасаясь слегка.
Вдруг заметить, как стали одежды тесны,
От игры распалившись всерьёз,
Пробираться наощупь вдоль тёплой волны
Содроганья и радостных слёз.
И, желанья свои, словно дар, ощутив,
Раздевать, обрывая крючки,
И вписать заковыристый, страстный курсив
В прямоту повседневной строки.
Наблюдая за хитросплетением тел,
Как бы тела извне, дверью за,
Осознать с удивлением, как в темноте
Глубоки и прекрасны глаза.
Засыпая без сил, видеть сны об одном,
Продолжая любить хоть чуть-чуть,
И проснуться от шума дождя за окном,
И обняться, и снова уснуть...
Если вы холодны и позорно мудры,
Есть надежда у вас лишь одна:
За два месяца кратких до зимней поры
Полчаса постоять у окна.
Мальчик со скрипкой в прожекторных отблесках,
Вечного таинства маленький мученик,
С набожным страхом, похожим на обморок,
Нервными пальцами трогает музыку.
Скрипица вскрикнет, на вечную каторгу
Обречена от рожденья до старости
Горьким сопрано каяться, каяться
В том некрасивом, что в жизни досталось нам,
Чтобы постичь нам безумством, а может быть,
Чувством оркестра, утраченным генами,
Радостный смех убиенного Моцарта,
Муку Бетховена, вдумчивость Генделя…
Но образумит нас жажда постскриптума,
Станет понятным, но неосязаемым
Мальчик со скрипкою, мальчик со скрипкою,
Не досказавший нам важного самого…
Поезд. Август. Свобода. Мистика.
Так мотает, что душу – вон…
Ах, кассирша, не божьей милостью
Угодил я в последний вагон.
Грохот тутошний, а, может, тамошний –
Не для вдумчивых мудрецов.
Что ж до прелестей крайнего тамбура –
Тут романтика налицо…
В крайнем тамбуре можно вздорное
Вспоминать и слезы не лить,
В крайнем тамбуре не зазорно и
Папиросочку покурить.
Размечтавшись, рукав прожечь себе,
Душу выплеснуть в матерке,
Познакомиться с грубой женщиной,
Неразборчивой в табаке.
Не любезничать, не на танцах, мол,
Но испытывать между тем
Непонятную гравитацию,
Притяжение, то есть тел.
То есть, горько давясь папироскою,
Провожать во тьму фонари
И про звезды наврать для роскоши
Этак короба с тридцать три.
Мол, сударыня, в мире, в свете ли
Одинок я и очень прост,
И какое ж вы не заметили
Многоточие в небе звезд?
Оборваться вдруг между жестами:
"Рельсы, рельсы-то, посмотри!"
Словно в сумраке тело женское
Нежно светятся изнутри.
В крайнем тамбуре, грязном, масляном
Сквозь немытый окна проем,
В крайнем тамбуре можно мысленно
Разговаривать с бытием.
Слушать речи его лукавые
И не верить им ни на треть,
Целоваться с курящей шалавою
И на рельсы, на рельсы смотреть.
Слушать поезд, качаясь в такт ему,
Слушать звездную пастораль.
Вот бы оду бы крайнему тамбуру,
Слог, конечно, ни к черту, жаль.