Янке
Мне туда не случай, – там сплошная
Рана, – там гуляет меж сосёнок
Иоанка юная, смешная,
Лучезарный храмовый бесёнок.
Века золотая порошинка
Меж столпов державного пилона,
Иоанна, каверза, смешинка,
Глубине и выси не поклонна.
Мне туда не к спеху, – там в укропах
Долгий вздох о Тире и Сидоне,
Где на одуванчиковых стропах
Иоанну свеяло с ладони.
Мне туда… там дебри майорана
И навстречу юность смотрит гневно.
Там незаживающая рана
Временем зовётся повседневно.
Мне туда – ни в латах и ни голой,
Ни ценою, сколь бы ни затратно.
Иоанка, мой почтовый голубь,
Я уже не жду тебя обратно.
Нам уже что бризу, что циклону
Ввериться, что мели, то и стрежню,
И, глядишь, полегче – в дол по склону,
И, поди ж, плевать, что склон – не прежний;
Что ни шаг теперь уже, то с толком…
Книгочейка, дерзкое созданье,
В бытии увязла ты – осколком
Юного зерцала ожиданья:
Сколь ни бей, оно пределом детства
Застывает в дождевых потёках, –
Кто постиг, в нечаянности бедства,
Чья тоска по нас в его потёмках?..
31.07.2008
Растолкует умник о вышнем,
А о вешнем – балбес;
Мелкий дождик над белым вишеньем –
Покаянье небес.
Благосклонного небосклона –
О, не жертва, но дар!
В сон усахаренного клёна
В ширь вплывающий шар…
А душа, как птенец-обжора;
И – петардой впотьмах –
Лягушачьего дирижёра
Первый, яростный, взмах.
1992.
Нынче не молятся –
Моются.
Семью семьдесят раз
Отпущаеши нас,
Земле грешная, – пир да брашно! –
В небо… – Лучше не надо: страшно!
В небо, гневной слезою умытое…
Что там!.. Все мы друг другу мытари.
Так, невзначай, –
День для невинной пирушки:
Просто пью чай
Из керамической кружки,
Сахар грызу и молчу,
И гляжу на свечу, –
На воронёном
Краешке зябкого мрака
Гнётся в гранёном
Стаканчике, светлого зрака
Не потупляя, – негою ль, болью
Тая, – в стаканчике с крупною солью…
И какой откровенный свет!..
И каких мятежей и бед
Не накличет душа, крылами
Раздувая ручное пламя…
С глазу на глаз – предвечная двойня:
В небесах лиловая бойня,
Тучи – левиафанов туши…
Упокой неприкаянны души!
…Спит, открыв
Очи – в бренье прозрев, –
Белый взрыв
Абрикосовых древ.
1992.
Гой ты, Русь, болезная с похмелья,
На расправу скора и топорна!..
Это Бог сподобился увидеть –
Впрочем, не впервой! – в певучей роще.
Если были белые березы
В роще, то они побагровели
И ежевесенне горько плачут.
Души, вопиющие: "Доколе?!" –
На одно мгновение умолкли:
Их согрела страшная надежда,
Что осталось ждать секундой меньше.
И еще одна душа сокрылась
В сонме душ – под жертвенником плакать.
Чем тебя могла бы я утешить,
Душу, угнетенную под спудом?..
Я сама умею так немного, –
Выучилась плакать лишь недавно...
Я возьму и почитаю книжку,
Почитаю неразумным детям,
Чьи отцы и матери безбожны,
Оттого безвыходно несчастны,
Потому что раньше лучше ели,
Правда, только хуже одевались.
Я из книги вычитаю детям
Древнее-прадавнее присловье,
Притчу: "Не от мудрости глаголешь..."
Заодно и упрежу с улыбкой
Кислый плод такого просвещенья, –
Чтобы, повторив присловье маме,
Не соделали врага в домашнем...
А еще скажу, как точно Бога
Ты назвал по имени: свобода.
Ибо лишь любовь вовек свободна.
Лишь она не ведает боязни.
Наши дети этого не знают,
Ибо их отцы всего страшатся,
Всех и вся боятся, кроме Бога.
Про любовь скажу я детям честно:
Это страшно трудная наука.
Я сама-то в ней не преуспела,
И куда уж мне в преподаванье!..
Просто – при корнях лежит секира.
Или – мчится по земной орбите...
То-то вот у нас не на медведя,
А на Слово с топором выходят.
Ты услышь, – я почитаю детям.
А не полегчает, так поплачу...
1.02.1996
1.
Вымытые яблоки на блюде
Пусть нам будут вместо поцелуя –
Да молитва, чтобы нам о чуде
Не пришлось молить в годину злую.
2.
Мне снилась моря ножевая синева, –
Такого моря не бывает наяву;
Любви несбыточной прощальные слова
В нём волновались, угасая на плаву:
Пустые дали, где беда или вина
Жемчужной завязью твердеют в глубине.
Я не бывала безнадежней влюблена,
Чем в это море, приходящее во сне.
Никто живой в те сновиденья не был вхож,
И грозно море, не повинное во лжи,
В лицо блистало: «Есть любовь – двуострый нож;
И есть охочие бросаться на ножи».
Но не сумел бы изъяснить мне целый свет
В тоске волнуемого лона зов начал!..
Мне было от роду всего пятнадцать лет,
И тех глубин не оскорбил ещё причал.
2002
БАЛКОН
Пестрая кошка в пятнистой тени,
Туфелька и гребешок на окошке;
Розовый куст и пятнистая кошка...
Узкие ножки, ах, чьи-то они?
ТОПОЛЬ
Я ставлю тонкую свечу,
Но, сын ли человечий, бог ли, –
Прости, – склониться не хочу:
От слов Твоих деревья сохли.
ПОЛДЕНЬ
Кто причешет кудри винограда?
Буйный ветер, ты, моя отрада!
Долу – дол, расправиться не смея...
Ветр, посланник огненного змея!
Черных голубей шальная стая...
Ветра, ветра храмина пустая!
Пламень-ветер, соучастник оргий!
Пав с коня, припал к воде Георгий.
ПЕРЕД ВЕЧЕРОМ
Мир тебе.
Размыкаю объятья:
ускользай
полусонною рыбкой,
недоверчивой,
зыбкой улыбкой...
Сон рабе:
не любовники –
братья.
ОЖИДАНИЕ
Приди, невеста!..
Тополя горстями
швыряют серебро, и стелют нивы
шелка да златотканую парчу.
Приди, исполни данный палачу
обет:
уж облака вздымают гривы,
и полог убран тяжкими кистями,
и вкруг тобою избранного места
на светлых латах строгие кресты.
Но кто же ты?..
ПТИЦЫ
Те скитальцы моря или суши,
Горней соискатели страны,
Паладинов сумрачные души
В небеса ушли черным-черны:
Светлой Девы черные пажи,
Ангелы-каратели – стрижи...
ВЕЧЕР
Попискивает ласточкин птенец.
Приходит сумрак, долгий, как баллада...
Дарует милосердная прохлада
Пылающему лбу серебряный венец.
И настежь двери каждого балкона,
И лик склоняет рыжая менада,
Темна, как чудотворная икона
В мерцаньи драгоценного оклада...
ЦИКОРИЙ
Ни одной жемчужины в казну,
Ни одной росинки на поля.
Алчная июльская земля
Выпила небес голубизну.
ЗАТИШЬЕ
Деревья – навытяжку. Трепет невольный
В поникшей листве, в голубиных крылах...
Но трактом курящимся день на волах
Обходит грозу стороною окольной.
ЗАРЯ
Помолодел водоем,
И пригорюнилась ива,
Вспомня о веке своем.
06-08.07.1990
Ангел окно притенил вполкрыла,
Манит глазами: «А ну-ка, подь.
Что тебе в том, где ты была?
Ибо над всем – Господь».
А если над всем, так не спросит, строг,
Почто невпопад о церковный порог
Мирской обиваю прах:
Глине гончар – не враг.
В заповедь многим положен страх,
Только иным – восхищенье:
Малым, кто сердцем прост.
Внешней же церкви – рекламный пост
И пресс-релиз отпущенья.
Ангел с окошка снимает сень,
Шорох дохнул над юдолью всей,
В трении перьев – разряда треск,
Горние хляби – вдрызг,
Рамы оконной маячит крест
В мареве брызг,
Ломит зигзагом стекло слеза,
Смывает меня гроза:
Кончились пряники да баранки,
Вертимся, люд, в попеченьях пустых,
От куполов изумрудной огранки
До толстопузых златых –
Крутится край,
Молится храм,
И в толчее не заметно святых.
Нет, сколь же приятней – быть гостем.
Спасибо за праздник, Господи!..
Где я была… где не была…
Перья архангелова крыла
В землю воткнулись рядком тополей –
Не пропадать же добру.
Купы дворовых сиреней – светлей
Ангельских крыл, – ввечеру
К лунному льнут костру:
Киева польскому гению
Ворох прохладный – дремучей Руси:
Все, на роду гомогенное,
Духом неладно, – меси!
Чувствуешь, – ну, офигенные
Запахи! На небеси –
Или всего-то лишь май да луна?..
Господи, знать бы – Твоя ли страна.
5.05.2012, Одесса – Львов – Одесса.
Хочешь ли в город у дальнего моря,
В город, что весь – сломя голову – пляшет?
Как его? Малага? Или Одесса?..
Чей предпочтительнее колорит?
Жили, – для счастья хватало стекляшек,
Мак не родил – и не ведали горя,
Жили бы смирно, да где уж нам, – дескать,
Если без нас, то и ад прогорит.
Града и моря!
А глада и мора?..
Это решится орлом либо решкой.
Мимо плывет занавеска с мережкой,
Пристанционных строений кирпич.
Вот вдохновенья досужего спич:
Грешнице, быть мне разменною пешкой,
Мир обустроен, таков обиняк, –
Вечером с рельсов слетел товарняк,
Мы же, как стая приморенных псов,
Ждали; теперь добирать пять часов.
Вот и скажи:
В небе есть рати – а значит, ножи?
Походя срежут, что злак, что сорняк,
Или в подсчет голосов?..
Мимо плывет беспардонная зелень.
Всяк – на полке, раскардаш бумазейный:
Вот тебе к ближнему повод любви,
Там, где тебе не добавят озона, –
Знамо, для благости больше резона
В ладане, чем с бытием визави.
Вечером влезу в блузончик безейный –
Синего кобальта ангельский цвет, –
Вечер придет, коли небо попустит, –
Мир закишит, словно тля на капусте,
Не заморочен течением лет,
Но измышляя счастливые земли.
Близятся город и море.
В сердце, как в майской коморе,
Пусто:
Чтобы вместить – окоем.
Слушай, а если живьем –
Птицу, – да крепко, до хруста?..
То-то.
Ни крови, ни пота:
Нашему племени голому –
В вышних плясать сломя голову,
Чтоб не свихнула – зевота.
4.05.2012
Люто ненавижу поезда –
Вряд ли это внятно той Европе,
Чьим пупом себя мы нарекли,
Будучи отброшенным последом.
Леший с нами, – ну, прикроюсь пледом,
Сокращусь, как равлик на укропе,
Понадеюсь, что – не навсегда,
И что мал отрезок сей земли,
И что спозаранку, а не в полдень,
Въеду в город – и оттяг по полной:
Буду в нем чужой. И чтоб глазели,
Как на иностранку.
В понедельник завернула зелье
В скатерть-самобранку;
Грянет вторник – столик в два приседа
В городу старинном:
Это будет славная беседа,
Поклянусь Мамбрином!
Ностальгий веселых заныванье –
Так трещит цикада, –
В склянках зелье терпкое: названье –
«Финка эстакада»*…
Потемки, столбы, семафор.
Не выдай, святой Христофор!
Он, этот вагон,
Как заяц, которому свора вдогон,
Прямую – зигзагами чертит:
Так, словно бы черти,
Резвяся вовсю с попущенья Творца,
Вагон привязали к хвосту жеребца
И гонят со склона крутого, –
Храни меня, Сан Кристоваль!..
И катятся камни, и гром оловян –
Ночной хэви-метал певучих славян
На рельсовых стыках.
Да будь я неладна, была бы цела
Багряная «Финка» в бутылках.
Плывет уже роща, стволами бела,
Слоится туман луговин.
Снует над холмом телевышки игла
На сшиве чужих половин.
Там звонницы воинской выправки
Под касками, в тон купоросными;
В динамиках рэпера выкрики;
Гулаговский венчик Христа;
Прилежна ткачиха над кроснами,
И присна лотков суета;
Тренд автохтонный в наборе кустарном –
Мотанки-куклы;
И на мясистом барокко алтарном
Патина скуки;
И перед каменной Девой на цоколе,
Где по брусчатке подковы процокали,
Эта, с морщинистыми щеками, –
Что эта пани просит у камня?..
Это чужое письмо!
На марке – клеймо
Каиново.
Что-то ты, город, к печали неволишь
Крестным своим целованием.
Разве что, может быть, это всего лишь –
Путать туризм с проживанием…
Вот уж, подлинно, оттяг.
Экскурсанты на костях:
Крестов единообразный строй –
Наивернейший схрон
До судного часа;
До трубного гласа –
Жди, несгибаемый герой:
Не провещает срока
Священная падучая барокко…
Храмовые порталы.
Обшарпанные кварталы.
Заныванье ушибленного хребта –
Моего или города? –
Обветшалая красота:
Как пафосно, грустно и гордо.
Мы адски усталы.
И Девы Пречистой атласная бровь
Вскинута: что здесь, какая страна?..
Ты веришь, что гроздь претворяется в кровь?
Так выпьем вина.
Дальней лозе его помнится днесь
Та же давильня, что памятна здесь:
Каинова война.
Авель-поэт подвернулся нелепо.
Как же сберечь нам еще одно лето?
Над бульваром – пернатого гения
Гонор: «Нет у тебя имения.
Разве что – дикие заросли».
Может, гений зелен – от зависти?
Ибо все-таки есть – ограда:
Дружбы, – «Finca la estacada»…*
*«Огороженное имение», исп.
3.05.2012
Намагниченная лунными глазами
Тех Фаюмов и Равенн, что на Волхонке,
Я лежу плашмя у времени на холке,
В промельк лет вписав не облик – только взгляд.
И, на пажитях, подгорными низами,
Замедляя, примечаю: терны колки, –
Но и век меня не сбросил, мил и клят.
Наших вин в подпольях памяти броженье
Не свершилось. Виночерпий терпелив.
Скрытый сумраком, вибрирует залив,
Как невидимого взгляда натяженье.
И пиво из баночки,
И пена у ног
В накат – на пески – на бегу;
Смятенные бабочки
Шопеновых нот
У лампы в кругу, –
Таков уж наш полис:
Красна его повесть,
Как чертополох на лугу,
Как шелковый пояс,
Забытый царицей в стогу.
Может быть, в полыхании, ропоте, треске
Полуночной грозы
Глянет в эти низы
Запредельность расчищенной фрески,
И, возможно, земными глазами…
И да благословятся базары:
Старых полисов и новостроек торжища, –
Для курящегося ангельского стойбища
Опустелого,
Трижды стеленного
Для меня – при луне,
В прошлом тысячелетье
И, возможно, во сне, –
Даже надписи нет на браслете;
Вероятно, то было в Фаюме –
По ту сторону бытия:
Двое были смуглы, представляется – юны,
И одна из них – я.
Ты помнишь тот стих о полуночном ангеле?..
У нас ему плоско – заливы ли, Анды ли.
Тогда оказалось –
Не жалует ангел Шопена:
Шампанского пена,
Томленье прощальной мазурки
В хрустальной мензурке, –
Тоскливая зависть
Всей бренности – к горним мирам
И тела разрушенный храм.
И земная приверженность памяти –
Вплоть до апокалиптической паники…
Где-то в пустоши, курясь горой Хоривом,
Каменеют наши жаркие слова.
Уносима, пав эпохе на загривок, –
Я жива или мертва?..
3.05.2012
Ну, как вы эту жизнь сочтете скверной
И на восторг пожмете ли плечами,
Когда Венеры глаз неимоверный
Расталкивает сумерки лучами?
Всегда. Везде. Где ночь, как антрацит.
Где кружева закапаны свечами.
Где восковой – на цинке – гиацинт.
А нас
Оставили в живых в который раз:
За что, почто, – про то опять смолчали.
Скажи,
Взаправду мы – духовные бомжи,
Ну, внутренние, скажем, эмигранты,
Живые трупы, или как еще?..
В дому Отца обителей не счесть,
Лишь знать бы, какова про нашу честь, –
Ведь все, что с нами было, нам на счет
Дотошные зачислят обскуранты.
Смотри:
Притихший сумрак у тебя внутри
Прорвется ли урочною звездою?
Негаданным ли грянет соловьем?
А может, будет тих, как водоем,
Питаемый подпочвенной водою?..
Я то хочу сказать,
Что, много лет назад,
По сумеркам брела на шаг от тайны.
В виду небес неужто мы кристальны,
Счастливцы, – ведь иные есть заставы,
Где всякая звезда – убойный залп.
Мне нравилась элегия скитаний
В сырых аллеях вдоль замшелых склепов.
Там рисоваться было бы нелепо,
Туда вел тракт,
С порукою усыпанный цветами, –
Там был аншлаг, и вряд ли ждал восстаний
Некрополь, каменея в артефакт,
Объяв плющом, душителем уютным,
Деревья, что о бренности поют нам…
Деревья поднебесье раскачали,
И кто бы знал – священника, врача ли
Той девочке с худущими плечами,
Вздыхающей шумливым кронам в такт.
Опять весна свой семицветный мост
Наводит, громыхая, в рай вчерашний.
Уже конкретизирован погост.
Совсем не страшный –
Ведь доступ в май дозволен в оный раз.
Топорщит острия, как дикобраз,
Звезда – иглоукалыванье в мозг,
Что стать пригоден пашней.
А в невесомых недрах майской ночи
Вселенское трепещет нетерпенье,
Роится белизной цветочных грон,
Тычинки оттопырив что есть мочи,
И вдруг звезда, в блаженстве поглупенья,
Мозг поджигает вам со всех сторон!
И – очертя главу,
Презрев молву,
Не просчитав урон, –
Живу!
Живу, и птичьи дадены права;
Живу: вполне случайно.
И смыслы не вмещаются в слова,
Но в скорбный шепот крон,
В котором – тайна.
28.04.2012
Мой соломенный ангел, ты не видел огня,
Ты паришь, где назначен тебе потолок;
Ну, и как тебе сверху мировая возня?
Моровая, милок.
Сам – изыск скотоводческого естества
В миг досужей догадки о наличье души:
Затоскует отныне, вот те крылья в залог! –
Простота в мастерстве пострашней воровства, –
Улетай, поспеши,
Разлетайся воскресной поделкой с лотка,
Расфуфырясь, порхни на ладонь знатока,
А что шарик Сваровски – звезда Рождества,
Не смеши.
Домовой попечитель, под люстрой витая,
Ты сердцам обличитель, солома пустая.
В чуждых нимбу и лимбу добывательских гонках,
Даже в собственном логове, как на иголках,
Обретаясь, лесному ручью в унисон
Всхлипну: райский же сонм!..
Мой вселенский уборщик – на то твой передник, –
Ты со мной заговорщик, затворник, посредник
Между мною и хлебом, – стерни пустота,
Колкость Божьего рта.
В последней инстанции труд рукотворный, –
Какие к нам санкции, вестник проворный?
Неужто, хранитель, предстанешь – врагом?
Небесная рать – это пафос военный!
Протянешь соломинку в час неблагой?
Открой же сейчас: не язык ли геенны
Пробился в наш Вечный Огонь?..
Болтают: сместилась Земля на оси.
Соломенным чучелком в доме виси,
Мой ангел пастуший,
И свечку потушим:
Лизнет – вот и ты уже на небеси…
26.04.2012
Элен Ж.-И.
Земля, напоенная ливнем
Ночным, пьяна, – не просыхает
И, зеленея, впала в буйство.
День ослепителен и душен.
И – нет, ты только полюбуйся, –
Прикинувшись неопалимым
Кустом, церквушка полыхает
В три маковки, кулич надкушен –
До Пасхи ждать невмоготу,
И грешная земля в цвету.
И все в ней, как заведено;
И, всем составом басурманка,
Я жду отъявленных чудес, –
Вот жалость: пестрое пшено
На шапке сахарной – обманка,
Неведомого полустанка
В потопе аспидный навес
Ушел на илистое дно…
Давай же, наливай вино.
Переберем-ка имена,
И слава Богу, что не святцы;
Вдвоем сочувственней смеяться
Химерам прерванного сна, –
Чур, Кальдерона не читаю, –
Ты спросишь, что же я не там,
Где травы палевы в июне,
Где в январе поют дрозды?..
А почему я – не в Китае?..
Нет, ты взгляни: цветут сады, –
Слыхала о коте-баюне?
Так погляди. – И, всем постам:
Каков язык – таков устав.
Да я в тех землях, словно вор
В сакристии!.. Ей-ей, в затвор
Ушла бы: вышивать покровы,
К чему и склонна естеством,
Зане милы мне, что суровы,
Твердыни те. Но с колдовством
Словесным – мирится ль обитель?
О, мой язык, ты мой губитель:
Ворочать – жерновом молоть,
Все на лоток да для скандала;
И, грешница, в гробу видала
Я умерщвляемую плоть…
Буквально говорю, без злости.
А на Лычаковском погосте
Распить бутылку из Ла Манчи
Слабо ли? Всякий сон обманчив
И уж заведомо не вечен,
Коль ты ко всем и вся – с душой.
И есть еще такой крюшон,
Зовется «тинто де верано» –
Ну, «летнее». Но как пространна,
Скажи, на выдумку земля,
От розового миндаля
До черноморского катрана –
Все канонично: горы-воды,
И что им сменные клейноды.
Ведь в знобком духе майорана
Какой-то, может, Стрыйский, парк,
Да он, как заросли Аламбры:
Лишь, кантом высадив акант,
Воткните ялтинские лавры –
Узорным сграффито Корана
В тропарь прорежется дискант.
Что – любое, и что – любое?
Душевредительский недуг –
Приязнь! И в храме – всхлип гобоя:
Дживана старого дудук, –
Миндаль зацвел в его долине…
Да ладно, предоставь калине
Цвести да в горечи краснеть.
Еще, поди, осталась снедь
Пасхальная. К сему – вино.
Да и не виделись давно.
Пусти их плавать в формалине,
Все правды, – впору ли труды!..
Мы пьем вино. Цветут сады.
24.04.2012
1.
Так, словно мы еще не все сказали,
Таращатся галактики в юдоль:
Казалось мне – есть имя на вокзале
Их притяженью, внятному, как боль.
Ведь всякий поезд ящерицей юркой
Скользил меж пальцев – прямиком туда,
Где, может, небоскребы, может, юрты,
Но непременно белы – города.
С тех пор, пределов Северной Короны
Не покидая, с вотчиной в горсти,
Обвыкла я столбить собой перроны
И с долгих пирсов медленно брести.
Дана была в предел черта морская,
И всякий город ведом как привал,
И окоем, отъему потакая,
Смеясь в лицо, грозил и зазывал.
Свидетель небо – как перчатку кречет,
Люблю сей мир: отныне, как сперва.
Живу рывком: вослед или навстречу, –
Незрячего, по сути, естества,
С простертою рукой: она же строже
Воздетой в крестном знаменье руки, –
Ведь что у вас кресты на раздорожье,
То здесь на входе в гавань маяки.
Когда тебя понудит, что не мило,
Я стану приходить к тебе во сне
Тем берегом, что проплывает мимо,
Перроном тем, что стронулся в окне.
Но к памяти твоей не будем строги,
Ведь память – что ныряльщика страда:
В ее потьмах объяли воды многи
И перл, и сокрушенные суда...
И будь ко мне судьбы благоволенье
Ликующим, как вешний хор дроздов, –
В нем станет биться давнее томленье
Неровным пульсом дальних поездов.
Где следом кормовым кипеть и таять
Воспоминанью, я взгляну светло
В прозрении, что мировая тайна
Поймалась в сеть вокзального табло.
16.04.2012
2.
Средиземноморье? Та же соль
На разлив – процедишь сквозь глаза.
Сотрясать обрыва антресоль
Точно так навыкшая гроза.
Ведь, в упорном развороте крыл
Парусинных рея над волной,
Никуда Улисс ваш не доплыл,
Кроме глухомани островной.
Здесь твой двор, в поленницу дрова
Уложи, травою оторочь.
Как прекрасны эти острова:
Здесь бы жить – томиться – рваться прочь!
Скалься ввысь обломками гряды,
Выморщи горючие пески,
Но тебя, мой город у воды,
Обуяли те же сквозняки.
У тебя изгвазданный лиман –
Колдовству Цирцеи сто очков;
Твой в дыму дрейфующий шалман
Разразили громы каблучков:
Вся – недоумение души
Собственной оправой на одре,
Эй, Сильветта, вредина, пляши
С худенькой ладошкой на бедре!
Чей ты рассыпаешь топоток,
Юбку взвеяв, словно флотский стяг?
Малагеньи лавовый поток,
Ошалев, лакает Аю-Даг.
Все здесь впромес – наполняй стакан
Кровотоком пурпурным, заря!
Слышишь: свист, – вдогон тебе аркан;
Скрежет, – выбирают якоря.
Тех земель багряное вино –
Остров, остров! – руки коротки!..
Нам, таким, от века суждено
Мимо дома плыть на маяки;
Из житейской бури налегке
Выходить, живя не по уму, –
Чтоб в тумане, с фонарем в руке,
Нисходить к заблудшим на корму.
19.04.2012
3.
Альбатросы – я слыхала, – души моряков,
Чьи тела – без отпущенья сброшенный балласт.
Вот и даль отполыхала там, где был таков
Ралом водоизмещенья вывернутый пласт.
Мне – четырнадцать: не вспомню гуще синевы,
Чище – дюны, прорвы – глубже, строже – маяка.
Скоро небо скажет: «Полно!» – морю и, увы,
На мели осенней лужи бросит облака…
Но пока что, одинока, в части кормовой,
Внемлю: слаженное пенье глушит толща вод.
В нем без лота и бинокля ясен корневой
Смысл безбрежности: терпенье, – соль: слеза и пот.
Но терпенья не приемлет отроческий пыл:
В плеске волн слышна молитва – смысл ее невем;
Звездный зрак над морем въедлив, след, кипя, простыл,
Хор – невнятно, скорбно, слитно – длится в токе вен…
И не станут назначеньем эти города,
В ностальгию тех мелодий ненадежен трап,
Где всесветным разлученьем зыркает звезда –
У судьбы моей в колоде выявленный крап.
Грешным делом и чинарик примешь за звезду,
Где полощется мочало камня-крепыша:
Глянь, – а вдруг, вперя фонарик в пенную гряду,
Бродит там, ища причала, некая душа?..
Смыть ли давние чернила, плиты ли сколоть?
Утолить ли повсеместно алчный жор костров?
Помолись, – ее теснила матричная плоть;
Помолись, – ей было тесно в табели миров.
Так – врасплох – сторожевая вспышка в круге зорь
Проставляет метку срока сданному внаем;
Так – времен не сознавая, – весь – по кругу – зов
Грозно блещущего ока, – дышит окоем.
Я лечу – белоголова, – я обречена, –
Это ложное преданье, – это ведь во сне,
Рассекаема, два слова спела мне волна:
Обещанье – ожиданье, – те, что жизни – вне…
23.04.2012; отредактировано автором 2.06.2013
Зачем-то помнится селенье,
В котором я была – чужая.
Был час: что утро – обновленье,
Что вечер – праздник урожая.
И был мой сноп: к былью былинка, –
Из диких льнов, что шли волнами
На склон, где ныл ожог суглинка
Под серафическими льнами, –
На грудь холма: на всхлип гобоя
В тоске его непревзойденной,
На счет, не ведающий сбоя,
На рьяный стрекот полуденный.
Те августова пульса ритмы
Под зарукавьем пышно шитым
Рвались вразнос в метеоритном
Ударе яблока о шифер!
Холмы не знали перевала,
Поля не ведали предела.
Я в тех краях заночевала
И не жила, но лишь глядела,
Не выровнена по рейсшине
Долгов державе и общине, –
Таращилась, как лен в кувшине
На краткосрочной дармовщине.
В те дни, не числя дня и года, –
Сколь дадено – мои задаром! –
Каникулярная свобода
Малиновым бурлила варом.
Свистел, в ладу с моей тоскою,
Зеленый рак в придонной мути, –
Ведь я, исчадье городское,
Страды не знала: сиречь – сути,
Как высший балл за поведенье,
Как тайные приметы клада
Нося отметины паденья
С велосипеда в дебрях сада.
Там сонный гром бурчал сварливо
И тополя росли сплоченно,
Крутые скулы ранней сливы
Там багровели обреченно.
И отроческий пыл мятежный,
Отшлепав оттиски босые,
Навылет шел в чернильный стержень,
Оправив тот в перо гусыни.
Те дни – небес благоволенье.
Тем дням – цена договорная.
Звеня, синеет в отдаленье
Холма полива расписная.
С охапкой льнов прохладный глечик
Там был древней, чем стих Гомера,
И на распутьях друг кузнечик
Не запускал секундомера.
Август 2010
Жмурки солнца, пепельную замять, остовы дерев
Изъясни впопад, но не витийствуй, перехожий бард:
Без того, карминными глазами юно озверев,
Из охапок иглицы понтийской колко фыркнул март.
Наверху ворочается ветер в смятых облаках, –
Погоди, всплыву, лишь только скину жернов меховой:
Вознесусь беспамятной креветкой в пенных пузырьках,
Отрешусь, как беззащитных скиний спящий часовой.
Что колом несвежая сорочка – пыльная весна:
Обряжаясь, иволгою всхлипнул сонный палисад,
Но уже любая оболочка сделалась тесна,
И трава расталкивает плиты, впору и впросак.
Урывай из рыбьих трепыханий парусный лоскут,
Посолонь соленою тоскою песне попусти
Плыть в посад, где отгулы дыханий медью потекут,
Где почуешь камень под рукою – плотью на кости.
Где клинок притих в атласе ночи, ангел под стрехой,
Ведьма – в дымоходе, изваянье – в нише, ключ – в замке,
Знаешь, там, по Склону Одиночеств, к Площади Сухой,
Ходит Некто, просит подаянья, с дыркою в руке.
Может быть, отсыплют горстку зерен с многотрудных жатв
И нальют в подставленные горсти влаги ключевой;
Но ладоням, напролет пронзенным, – что им удержать?
Канет семя, звякнув, словно гвоздик, в щелку мостовой…
Некто, вскользь по галечному руслу уличных теснин,
Расточится в мозаичной кладке стародавних стен.
Вслед Ему, невытравимо русской горечью равнин
Мой гранат подпитывая сладкий, я отброшу тень.
Я вросла дичком огненноцветным в каменный разлом,
Иволги заплачкой восковые теплятся уста;
Вызревая зернышком несметным под ее крылом,
Прозреваю, может быть, впервые, как печаль проста.
Так, меж двух Иберий разнородных внатуг натянув
Общий кров, живу, и мне незнамо, где мое крыльцо;
И танцует на раздольях ровных легкая, как нуль,
Шар-трава, пустот моих динамо, Сирина яйцо.
Так меж двух Галиций, волчьим воем оплывая в дол,
Напрягает корду притяженья пленная луна;
Маков цвет, к светелке приневолен, так в отрясе гол, –
Лишь во рву забытого сраженья жизнь его красна.
Так и сад мой в ливень громогласный пеною удил
Отлетает, оперев на сошки черен привитой.
Кто меня, свой вымысел атласный, в пестрядь нарядил,
Я прочту на бронзовой ладошке Авильской святой.
У меня тут в глины запрессован парусный залив
Так, чтоб сберегать у баяниста в вытертом чехле;
Слышишь – свищет иволга спросонок в скрытности олив
Там, где рвет фонарные мониста город на скале.
И когда фантазия постится, взяв на поводок
Все, что в праздном сердце горевало, шло рапою вежд, –
В колких бусах иглицы понтийской дышит холодок
Из ненасытимого провала сбывшихся надежд.
13.04.2012
В той земле чернобривцы горячие, дикие мальвы
На откосе, а степь взгромоздила бесплодные гряды.
Мы в бесплодном порыве к инакому, в общем, нормальны,
Если нам по природе не свойственно вжиться в обряды.
Старики же твердят, что, сбываясь, предстанет инако
Все, что, ум горяча, безоглядно душа вожделела,
Испарится кипучая страсть, и отложится накипь, –
Впрочем, бренный сосуд, я о том никогда не жалела.
Глаз ли клал на чужие краи славянин бесшабашный
Или нечто с прибором, с раздолий своих и покутий, –
Пробрало костяную слоновость надышанной башни
Мировым сквозняком возбраненных ему перепутий.
Ни именья, ни имени: семя в чужом огороде, –
Принесет ли сам-сто, светлы очи потупь и не зарься.
Голод – божеский пес и, как псовой пристало породе,
В гурт вгоняет овцу, гонит взапуски волка и зайца.
Здесь и там, и доселе и присно – и жарко, и росно,
А в соленой начельной росе мои радуги пляшут,
И бросают горбатый мосток колоколенке рослой,
И витражную святость наводят на плоские пляжи.
Я в пастушеской финке* лохматые гладила морды,
Сыр вином запивала, вникала в значенье сигнала
И следила в пыли большака легионы и орды,
Отсебятиной века зайдя в полосу маргинала.
Всем пределам чужак, собираю дорожную сумку:
Что сокровищем сердце сочтет, то и будет родное, –
И несу по земле мою жизнь, как чужую придумку,
На дорожной пыли оставляя тавро именное.
Где те дворики в бархатцах, где те откосы в бурьяне?
Хошь – на Склон Королевы? А хочешь – со Склона Собаки?..
Кто я? Чадо земли, что ее разменяли по пьяни.
Что там? Гиблого места звезда – упреждающий бакен.
Ох, не верь: всё – душа-медонос, ядовитое жало!
Мне же – хлеба насущный ломоть да тепла комнатушку.
В иберийском ли бархатце мечется отсвет пожара –
То на скифских равнинах тоска обуяла пастушку.
3 февраля 2012
*finca, исп. – имение
Вспомнишь в липкости млечной незрелые смоквы,
Зимний сплин обезболишь дисплеевой сплетней…
Что ни море, на пляже такая же мокредь
И хватило бы на зиму выручки летней.
Но инжир не усох, и река не иссякла,
Окружная меж сосенок жмет на педали,
А в людском обиходе случается всяко,
И везде благодать, где меня не видали.
Вот возьму и, неважно с какого помина,
Нарисуюсь в дверях полуночной невежей,
Брошу мокрый чулок в безделушки камина
И глинтвейна дождусь на подстилке медвежьей,
А с рассветом, уйдя по ручьевому ложу,
Распишусь бахромою подаренной шали
В том, что даже и памяти впредь не встревожу:
Опыт – грош на помин, да и стоит гроша ли.
Эх, куда повело. Примощусь на диване,
В складках пледа по-дружески кот заскучает.
Напуская туману из всех Трансильваний,
Над огнем синеперым забуйствует чайник.
Сколь ни плющит бесснежную нашу марину
Эта морось, глядишь, да и выйдет проруха,
Что придушенный ангел прокусит перину
И затем отплюется липучками пуха.
Утром будут белеть снеговые остатки
На опрелостях осени детской присыпкой,
И покажутся благом домашние тапки,
А гнетущие зимы – гуманною ссылкой
С попущением, благословясь в непогоду
То ли манной небесной, то ль снежной крупою,
Свысока поглядеть на смятенную воду,
Нерушимую твердь попирая стопою.
Есть налог на свободу, и он – отлученье;
Есть закон тяготенья, зовется – разлука;
И мечта – и покрова ее совлеченье;
И, по слову: «стучите», – входящий без стука:
Что ни в хор, то не в лад, что ни в строй – без ранжира;
Что ни дай, то не впрок, – вожделеет иное;
Что ни сев, то и взлом: словно семя инжира
Ломит скрепу веков, обогрето стеною.
Неуемность смоковниц на камушке голом,
Беспардонные отпрыски в буйстве дочернем:
Да потрафь вам случайный прожорливый голубь,
Запустили бы щупальца в храмовый череп.
Как вы там без меня на реке тридевятой?
В этот присмерк, где я – как на Севере диком,
Ваш несбыточный город, и крепкий, и святый,
Входит – мертвого рыцаря мраморным ликом.
Увлекаема мига лукавой обраткой
В петушиный сигнал на опасном рассвете,
Стылой матрицы лба я касалась украдкой,
Отогнав помышленье о скверной примете.
Спи, надгробие. Смерть за поэта ходатай.
Спите, латники, соизволеньем калики.
Где я прежде жила? И жила ли когда-то
Анаграмма моя на твоем сердолике?
Но уже и морозец, присвистнув моряной,
Хрустнув гирлом, затеял в картофеле рыться.
А у кирхи в кафе прямо гофмански пряный
Для сугреву глинтвейн, это к сведенью, рыцарь.
Да хранит нам тепло этот блочный домина,
Хоть земля костеней, хоть сугробами вспухни.
Зимний вечер. Пахучие зерна comino.
Как я, вечная странница, счастлива в кухне.
Кто я, – патиной крытых словес накопитель,
Всё затем, что неймется мне в собственной коже.
Глянь в окошко: к Луне подкатился Юпитер, –
Где-то там, над зубчатою башнею, тоже…
Здесь ли, там, – кто умен, заправляет торгами,
Только я над уловом моим без почина:
Как всегда, оттого, что раздор с берегами
У реки, но эпоха тому не причина.
Зимний вечер, пастушка. Пряди свою нитку.
И компьютер жужжит, словно те веретена.
Если вдруг невзначай на пороге возникну,
Это будет двойник, да к тому же сластена.
Ибо ссыльной душе в человеческом тесте
Не сидеть без потачки ее маскараду,
И размах моих крыл – в отстраняющем жесте,
Что во имя любви учреждает преграду.
Январь 2012.
Видеоклипы вседневных забот,
Ум завлекая обманкою смысла,
Застят костер над бескрайностью вод,
Глушат цикаду на краешке мыса.
Жизнь регулярна. В рассоле макрель
Нежится после соленой пучины,
И по весне соловьиная трель
Подчинена тяготенью причины.
В благости ливня и пахота – грязь.
Все, что гонимо, и все, что хранимо,
Годы стасуют; лишь смерть отродясь
И несомненна, и неотклонима.
Радуйся – нынче она не твоя,
Пусть бы и змий по Эдему елозил, –
Если корпит над ларцом бытия
Неугомонный кузнечика лобзик.
Ты, небожитель на краткий присест,
Земли в машине объяв окрыленной,
Удостоверься: они – палимпсест,
Да и притом не однажды скобленый.
Радуйся миру в родном уголке,
В банк твоих знаний приняв пополненье:
Мышь, егозящая на поводке,
Да не подточит твое самомненье,
И да продлится выносливость шин
В дивном знакомстве с юдолью изгнанья.
Пей же, пока не разбился кувшин,
В дар от лозы и от кладезей знанья.
Нет, не ревную твою правоту.
Вам ли, кто книгами Числ озабочен,
Страшен сей фикс про сует суету,
Изобличенный как вирус обочин.
Но, мирозданья читая чертеж
И превзойдя толкований каскады,
Мудрость, о юноша, приобретешь,
В полдень расслышав хронометр цикады.
14 января 2012г. Отредактировано 5.06.13.
2011 год – 170-летие гибели Лермонтова.
Тоска, мой друг! Что город, что сельцо,
Что бусы, что вериги – промельк мимо,
Покуда шар в орбите не сбоит:
Она как Соломоново кольцо,
Хотя о нем в завете ни помина –
Его измыслил разве что пиит.
И небеса хоть в свиток, хоть в рулет –
В удел нам безысходная изнанка
С попыткою прорыва, что вчерне
Тому назад за полтораста лет
В латентном суициде лейтенанта
Сказалась под кампанию в Чечне.
Капелью-провозвестницей со стрех
Долдонь, не напитав ни рек, ни суши,
Смутив и обнадежив чей-то кров.
Ведь, может, в том твой неизбывный грех,
Что в певчем горле комом хлеб насущный
Стоит до упразднения миров
И что в искус ввергаешь смысл и цель,
Мечте придав права воспоминанья
О мире, чьи неведомы черты.
Сумрачноглазый мальчик-офицер,
Ты даже в скорби многого познанья
Незрелым пребыл, – что ж тревожишь ты?..
Чудно, мой друг: возделывать гряду
Небесную – и пугалом маячить,
Ничтоже уподобив шест кресту;
И брать, не конвертируя звезду
Ни в яшмовый чертог, ни в хлебец ячный,
В кольцо словес – всех истин наготу.
11 января 2012г.
***
Вчерашних елок обмороки в блестках,
И, в пасмурном рассеяньи лучей,
Так золоты на людных перекрестках
Барочные витушки калачей!
На паровозе пестрая попона,
И маги, в преклонении колен,
В парче и в бородах из синтепона
Въезжают в диснейлендовый Белен*.
Стройны жирафы, а слоны дебелы,
Сам черт в жонглерах прислужиться рад,
Постромки обрывают львы Кибелы*,
И лупит в толпы карамельный град.
Но стрелка по дисплею засновала,
И в вороха бенгальского огня
Зарылось ликованье карнавала,
В котором нет – о Боже, нет! – меня.
А в наши тьмы на святочном верблюде
Не въедет мавританская княжна.
Смиренна ночь, дебел калач на блюде,
Узвар горяч, – какого бы рожна?..
Не ветхих ли материй подоплека?
Не сед ли вихрь, воздвигший дол стоймя?..
И не душа ль к там-далеко-далёко
Постромки рвет, из тела бег стремя?
7 января 2012г.
*Белен – Вифлеем.
*Фонтан Кибелы в Мадриде.
***
Давай же, сводничай, провайдер,
И если сбыться встрече пылкой,
То не в адажио Вивальди,
А за приятельской бутылкой.
Чтоб в залежь трезвостей плачевных,
Чей слой благонадежно косен,
Вошло смятенье, как в сочельник –
Последний выдох павших сосен.
Так кукольную несуразность
Вертепа с бойким зазывалой
Живит молитвенная праздность
Тоски по встрече небывалой.
Вот так из графика и сметы,
Из колеи, с резьбы, с катушек
Хвост неприкаянной кометы
Сатрапа выбьет и пастушек.
Сверчку, цикаде и прибою
Доверимся светло и сиро
В безумном праве быть собою,
Ничем не будучи для мира.
А мир, грозящий нагоняем,
Как водится, хватился поздно,
Ведь тот любовник несменяем,
С которым ввек пребудешь розно.
Хватило духу бы свирели,
Достало б жесткости у диска…
Так жаворонок ночью трели
Излил на смертный одр Франциска.
Зажги сочельниковы свечи
И расколи броню ореха;
Вообрази возможность встречи,
Вокруг которой жизнь – прореха.
Прими вино и угощенье
В помин любовного страданья
И эту жизнь как обольщенье
Бессрочной грезой ожиданья.
Но в нем сокрыто изначально
Не о земле обетованье!
Вот почему всегда печально
Звезды вечерней волхвованье.
7-8 января 2012г.
***
На базаре, как на карнавале,
Мишура, румяна и белила.
Вот уже зима на перевале,
Только б, нисходя, не насолила, –
Пусть сорит: сквозь святочные толпы
Море смятой кажется фольгою;
И теплынь – глядишь, январский тополь,
С толку сбитый, выбренчит серьгою.
А у маяка потеют линзы,
В пар вперясь, где солнца ли попытка
Или рынок в небо кругом брынзы
Запустил в восторге преизбытка.
Южных зим семь пятниц на неделе
В проясневшем спутались зените
Ворохами облачной кудели,
Чтобы спрялись водяные нити,
Чтобы выткать скрытные туманы,
Чтоб курились волны у причала,
Да чтоб, прикурив, на нем романы
Закрутить вразнос – как жизнь с начала!
И на кураже эвксинска понта
Век беря на взвод донельзя туго,
Сводки только б с облачного фронта
Слушать в треволнении испуга.
5 января 2012г.
***
Уже не привыкать, что шлейф преданий
В прорехах, как планетный слой озона,
А святочных катаний и гаданий
До катастрофы ровно два сезона.
Зима! Крестьянин, соразмерным суткам
Вручая весей смирную отраду,
Взбодрит их перваком и первопутком,
Взамен труда снизать на автостраду.
Не малевать усищи жженой пробкой,
Не вопрошать свечи зрачок зеркальный –
Съезжаем. Над фамильною коробкой
Стоит эпоха с описью фискальной.
В другом саду другим уже качелям
Сиротство в перешептываньях ливня,
И снова разводить огонь кочевьям
В охвате неопознанного лимба,
Не зная ни пути, ни сколь он долог,
Ни тех, кто впал в крушение круженья, –
Ведь всяк из нас, как зеркала осколок,
Что слепнет, изгоняя отраженья.
Огромный город, вечерея, стынет
И затихает, как мотор в кювете;
Над ним звезда, космата, как пустынник,
Вопит о неисполненном завете.
30 декабря 2011г.
***
Зимний сумрак бьется над загадками
На полузабытом языке,
Наследив хохочущими галками
У заката в розовой строке.
Словно с благоглупостями школьными
Обрывая милое родство,
Город, отмерцавший колокольнями,
Повернул рубильник делово.
И, в трезвенье света многократного,
Благодарен будь, идя к столу,
Коль с упорством нищего привратного
Прошлое не тянет за полу,
Опыт же течет, подобно олову,
В брешь, туда, где первая твоя
Память замирает, вскинув голову
Ко вратам загадки бытия.
Как ее спаять, самозабвенную,
С жизнью, чтобы с чистого листа
Шифровала тайну сокровенную
Городских потемок суета,
И, чураясь, будто места лобного,
Подиумов блеска на миру,
Чья-то юность, Сетью не уловлена,
Зазывала б к дальнему костру,
Что гудит, как зори меж рогатками
Оголенных зазимком ветвей
Там, где юный сумрак над загадками
Бьется в грозном рокоте кровей.
3 января 2012г.
***
Снега и зимы нынче порознь –
Добро бы так от сей поры:
Не помнящая снега поросль
Зимой не ведает хандры.
Не станут воды белым ложем,
Но пусть надышится дитя
Арбузным запахом погожим,
Вдоль вод на роликах летя.
Когда бы так! Когда б сиренам
Не взныть из белой пелены,
Открыв бодрящимся сиреням
Подвох довременной весны.
Она же, уличной панелью
Процокав, станет на учет,
Как только белою шрапнелью
Обрывы небо иссечет.
Дорогу приравняет к бедству
Над белой згой кромешный вран,
И будет как тоска по детству
Тот возмутительный буран.
Как для проветриванья хутро,
На мир напялен снегопад:
Любое мыслимое утро
Его истратит невпопад.
Тогда тоски ослабнут клещи,
Как вихрь слабеет, снег клубя,
И обретем простые вещи
Взамен утраченных себя:
Шоссе, посыпанное солью,
Снежком припудренный товар
И ревунов зубною болью
В ночи истерзанный бульвар;
Оледенелую оснастку
На водах цвета синяка,
И склоны, беленные наспех,
И бренного снеговика.
И заговорщицки сигналить
Начнут в тумане маяки,
Что эта временная наледь –
Эдему юга вопреки,
Но и ему не сыщешь средства,
Чтоб оставался навсегда, –
Лишь вожделеньем бусин детства
Морочит нас его звезда.
30 декабря 2011г.
***
Умалясь, припало небо к мостовой,
Накрывая город мокрым лобызаньем,
И, сияя осовелыми глазами,
В зев небес втянулась трасса по кривой.
Удаляется по вырубкам декабрь –
Стылой ризницы замызганный блюститель,
Ходит маятником стрелка-очиститель,
И таращится такси зеркальный карп.
Взяв разбег вдоль пенной кромки, бур и пег,
Парк застопорен гипнозом светофора.
Не белы снега на север от Босфора –
Может, где-то над Ла Маншем мокрый снег.
Может, где-то над Ла Манчей синий скол
Проясняет книжной залежи старанья,
Чуда каждого средь всякого собранья
Воплотив новозаветный протокол.
В парке тлеющую залежь вороша,
В хриплых выкриках вороньего хурала
Над землей, которой я не выбирала,
Тщусь расслышать, где живет моя душа.
Ей-то знамо, что и я не навсегда
Поселилась на развалке суматошной,
Где, незримая, за облачною толщей
Дождалась-таки сочельника звезда.
И, как вдоль потухших бакенов баркас,
В крен ложась, Земля вслепую и с одышкой
Входит в гавань, где заварят звездной вспышкой
Мироздания расшатанный каркас.
28 декабря 2011г.
13.
Веславу П.
Узнай, какою данью преблагой
Оплачен поминальный гром оваций:
Одной стопой на облаке, другой –
В навозной куче, и – не разорваться!
Сия неукоснительна яса,
Как вёсны, как пасхальное говенье, –
Поэта четвертуют небеса
За свой же страшный дар проникновенья.
Но отвратить и небу не дано
Нас от земного жаждущего лона:
Умрёт, с навозом смешано, зерно,
Чтоб дать сам-сто, заколосясь поклонно.
А после ты преломишь пресный хлеб,
И это будет – миг пресуществленья.
Но не гони земную прелесть в склеп,
А главное – не требуй сожаленья
О мысленном немыслимом грехе
Той муже-женской мимоходной тяги,
Которая, очищена в стихе,
Придаст немногим избранным отваги
Идти меж стойл, высоко вздев главу
И не марая риз в навозной жиже,
И видеть сонм небесный наяву,
Затем, что нам, влюблённым, небо – ближе.
И пусть вблизи нас судит Бог: кто пал,
А кто прошёл легко, аки по суху…
А ты – веди, но ревностный запал
Вверяй, прошу, не мёртвой букве – Духу.
Ведь сказано: целована в уста,
Двенадцати в искус, одна*, чьё миро
Расплёскано, затем, чтоб у Христа
Нашла благоволенье наша лира.
13.08.2008
• Евангелие от Филиппа, второй кодекс Наг-Хаммади.
14.
У честных керубов, должно быть, засохли чернила,
Которыми ябеду Богу на душу мою
Писали, – я мимо пыталась, но что-то манило;
Вблизи извертелась – уже на коленях стою;
Край ленты целую, – смешно, что колени заныли!.. –
Вчера ещё умница, ныне сама простота, –
Вчера ещё паж, посвящаема в рыцари ныне,
На верность обет приношу к основанью креста.
Я, Господи, Тайны взыскую, – не чуда, не клада, –
Я ведаю силу смиренья и тщеты в борьбе, –
Но дух обкарнать, словно куст монастырского сада,
Мне вряд ли удастся, при всём послушаньи Тебе.
Я горькое зелье, полынная веточка в храме;
Мой дар – вопрошанье, от века свободен и сир.
Исправь меня, Боже, как сбой во вселенской программе,
Когда Ты сочтёшь, что поэт не исправил сей мир.
13.08.2008
Сумерки мурлыкали под окном,
Жёлтыми глазами глядели в душу;
На столе неприбранном рыжий гном
Хлопотал, таща из компота грушу.
Входит вечер с вороном на руке,
Удивлённый, словно пришёл впервые;
На подъездном беленьком козырьке
Кавардак затеяли домовые.
Ночь протрёт слезящиеся глаза,
Белою вспомянет себя в девицах,
И рассыплют смуглые образа
Чётки слёз хрустальных на половицах.
А терпенье хлынет через края
И затопит комнату, город, небо, –
Бог свидетель, Он же и судия, –
Чистый снег на мёртвой краюхе хлеба…
Леденеют призраки на мостах
Под прищуром утренних звёзд гневливых;
Тает жизнь снежинкою на устах
Божьих, словно детство, нетерпеливых.
1991
Ох, и полночь ныне холодна!
Ангел-первопутник сеет жуть…
Маленькая зябкая луна
Ищет, как бы голову втянуть.
Я боюсь порушить тишину,
Да и ангел страшен испокон…
А не то бы свистнуть на луну –
Голубем слетела б на балкон.
Я стерпела б серафимов гнев,
Будь луна в ладони у меня;
Да боюсь, ладонь, оледенев
Под луной, отломится, звеня…
Ангел отдыхает на крыле
Самолёта и глядит в зарю.
Я, распялив пальцы на стекле,
На луну полночную смотрю.
Вот и канул красный огонёк, –
Серафиме, путников храни!..
А на кровле бешеный конёк
Мечет в небо стылые огни.
1991
Ане Алькайде, голосу Толедо.
Не надейся впредь на человека,
Не вверяйся золотым запасам, –
Слишком было весело, Ревекка,
На миру гореть твоим атласам.
Не ищи заступничества стражи,
Не кажи дозорам богатырским
Буйны косы цвета хлопьев сажи,
Липнущей к простенкам монастырским.
Что река вчера набормотала,
Не причти к сегодняшним заботам, –
Что-то слишком чуток сон квартала
И неярки свечи по субботам.
Тонкий прах осеребрил ресницы,
Отрясен с инжиров бархатистых, –
Там для государевой гробницы
Мастер высекает птиц когтистых.
А когда монаршая обитель
В небо заострилась гребешками,
Внутрь квартала вестник-истребитель
Вник, звеня казенными мешками.
Был сквозь зубы вой, сором был, стланный
Под ноги всему отребью града:
Матерь-королева нежеланный
Плод гнала из чрева Сефарада!
И опять твоей дороге виться –
Пусть уж вьется пыль, чем это пламя!.. –
Ведь орел Теолога-провидца
Не приосенил тебя крылами.
Нет, не расступилось море Чермно, –
Ребе скрыл, что избранность – проклятье;
Путь вершился просто и плачевно –
Лишь бы соль, не кровь, дубила платье.
Шло бездомье, стражею ведомо,
Позади же, ризами белея,
В кедровую высь Господня дома
Шла, скорбя, Мирьям из Галилеи.
…Там, где вьется лесенка, что полоз
Жилкой золотой в камнях Синая,
Уличной певуньи плещет голос:
«Что ты ищешь, женщина земная?».
Исчерпав моря, челнок рассохся, –
Что ты так глядишь, дитя купая,
Как в ночи кромешной ищет солнца
Странница-луна, при нем слепая?..
Расспроси у ласточки поспешной,
Отчего, краев цветущих мимо,
Не к Святой земле, но к многогрешной
Стая, словно кровоток, стремима.
5.10.2009
Легла гряда - рубец раздора:
Стоит, как в ступе тяжкий пест,
Над корабельным плеском бора
На круче утвержденный крест.
Стоит - превыше разуменья,
Пометой на полях веков:
Про двести тыщ кубов каменья
И сорок тысяч костяков.
Отлихословил ворон хрипло,
Травою проросла броня,
И плоть скалы проела крипта
До преисподнего огня.
Но там, где всех рассудят строго,
Занятно ль Ветхому Деньми,
Кто за Испанию и Бога,
Кто за свободу лег костьми?
В миг первородного зачатья
Не вышний ли из всех судов
Братоубийственной печатью
Скрепил проекты городов?
И сей, чья летопись от Рима,
Сливая клекот, мык и рык,
Клубя огонь, дохнул: "Аррива!" -
Ощеря кафедральный клык.
И одеянье причащенья
Снаряд расцвечивал пестро,
Когда в охвостье ангел мщенья
Втыкал железное перо.
И кто был песне зачинатель
В миг, когда рухнул, словно куль,
Луны и смерти заклинатель,
Не имущ слова против пуль?..
Когда в отару входят бесы,
О, как неправедно точны
Счета, и город стоит мессы,
А месса - пули у стены!
И помнит всякое селенье,
Блюдя заплаты крепостей,
Про непоспешливое тленье
В гранит упрятанных костей.
Промыла черепа скелетам
Река, и кровь ушла в пески.
Поэта более - Толетум,
Стоящий аду вопреки.
Искус пройдут слова и храмы,
Слеза и всякая казна.
...Как величава тишина
В лесах осенней Гвадаррамы!
29.09.2009
Полкило винограда "изабелла" -
Полон рот сладко-приторной кручины, -
То, обшарив теплой осени пучины,
Черны перлы солнце мечет на лоток;
То "Титаник" вспомнил руки корабела
В полумиле от нечаянной кончины;
То мечты, сколь бессильны, столь бесчинны,
На остуду расплескали кипяток.
На роду предуказано граниту
Отражать наступление болота,
Отродясь подольщается болото,
Насылая бродячие огни...
Запрокинься к безмятежному зениту,
Ибо нет ни зацепки, ни оплота,
Опечалься во всю синичью ноту,
Улыбайся - и тони-тони-тони.
Может, выйдешь к придонному теченью -
Стань студеной пронырливою рыбой
И скользи вдоль каменного русла,
Растопыря веер плавника:
Там, где, чужды насущну попеченью,
Над узорчатой каменною глыбой
Кличут в прорезях каменного бруса
Две кампаны, давая кувырка.
Там, где мост монастырской галерейки
Нависает над уличной тесниной,
Что ее ощебетали канарейки,
Аж безмолвия отвес дрожит струной, -
Там в прищуре межстенного пробела
Стертый лик дождями моет Изабелла,
Королева, посадскою рваниной
Освященная в горечи земной.
Стертый камень велит: захлопнуть веер,
Чтоб в пеньковой обвязке покаянья
Вслух отсчитывать крестные стоянья
В поминанье государыни святой;
Сберегать сухой колодец, ждать и верить,
Наряжая заплаканную куклу,
Чтоб на вырост подгонял небесный купол
Местный ангел, приглашенный на постой.
Да у нас-то в размах иные степи,
Сизы гроздья, как грозы, небо ярко, -
Больно тонок, толеданская мадьярка,
Колокольный твой напев для скифских глин.
Свист иной и хлыст не тот, другие цепи,
Правит Мокошь, чумаза и дебела, -
Полон-солон наш колодезь, Изабелла,
От Коимбры и по весь Зеленый Клин.
Исавель, венценосное смиренье
Величаво и просто, словно башня,
Стерегущая в проулке день вчерашний,
Не рассыпался бы в прах, не съела цвель;
Пепелищем ли станет озаренье,
Захлестнут ли родимые просторы
Туже петельки вервия простого, -
Вспомяни нас у Престола, Исавель.
24.09.2009
Вскинешь глаза - и уверуешь в царство прощенных.
И да отпустит Господь в золотом птицелове
Неутолимую ревность веков просвещенных
Не о пророческом даре - о собственном слове.
Вот: одолжаясь величьем у стада и сева,
Всеми плодами, всех вен трудовыми узлами -
В высь, где в живительной кроне предвечного древа
Белые голуби весело плещут крылами.
Всем простодушьем щедрот, всею реберной клетью
Трудно вмещает сей храм Твое знаменье, Отче:
Каменный свод, не досказанный впредь на столетья,
Нам отписал в смертный час не опознанный зодчий.
Что тут рассудит эпоха всеобщего сыска?
Что укрывала, краснея, намокшая марля?..
Птичий ли посвист Господня жонглера Франсиско
Звал в поднебесье, печалуясь флейтою Арля?
Храмовы своды, смиреннопоклонен и тонок,
Ратям небесным в подножье подсолнечник стелет, -
Может, затем, чтоб клонился надменный потомок
Грамоте трав разуметь у пчелы в подмастерьях?
Быть яко дети - велит или жалует право,
Впредь предызбрав, мальчуган в корневище у древа,
Чтоб под ребячьей ладонью кремень Коста-Брава
Всю оказал плодоносность планетного чрева?..
Чтобы чертог, всею костной основой ощерен,
Небу голодному пряник неся, как лобзанье,
Был ненасытною родоприимной пещерой,
Детским райком и стигматом людского дерзанья.
21.09.2009
Встань на галечном уклоне, где седая
Залежь патины твердеет в соль земли, -
Встань на улице, глазами припадая
В изумленьи к смотровой ее щели:
Не речными огибаемый струями -
Русло времени согнув и отклоня,
Город в небо устремился остриями,
Чтоб Создатель не видал седьмого дня.
Преломя в луче витражного кристалла
Все, что знаешь, погляди: у всех дверей
Алебастровые прорези портала
Грезят сумраком коралловых морей!
И расслышишь, как вдогон бряцанью конниц
Отходную медный колокол играл,
Где сейчас меж зарешеченных оконниц
Ты идешь, как меж опущенных забрал;
Где над кладезем от слез проржавел ворот,
Ибо ждали - не дождались тут вестей,
Только знали: чуть беда - упрямый город
Туже стянет опояску крепостей.
Вольность, гордость да кряжистая порода
Горожан, с порукой хлеба и клинка,
Да неспешная, не знающая брода,
Путь в каменьях проточившая река.
Глянь: истории петлистая кривая
В переулке залегла кремнистым дном,
А над ней, эпохи напрочь отбивая,
Ходит колокол в проеме ходуном.
10.09.2009
До ядра земного прожжена,
Горбится Ла Манча, ставя крепи,
Но ее ухоженные степи
Дики в терпкой горечи вина.
Цифровому веку лишний груз,
Вывалюсь в него шаром из лузы;
Улочек распутывая узы,
Как избыть вина печальный вкус?!
Все мои стяжания - зеро,
Слава, вся, что ни на есть, худая
Там, где, в дол неспешно ниспадая,
Шелестит голубкино перо.
И душа плывет на тихий плес,
Прямиком на острие денницы,
Всей тоскою перелетной птицы
Катедральный пролюбя утес.
9.09.2009
Спросили бы - причла Антоньо ко святым,
Тиарой в бубенцах венчала б Сальвадора.
Узнай, потомок: век в расправах был крутым,
Рождал и нес в алтарь детей в предмет раздора.
Поди, не из тельцов - из человечьих шкур
Он вычинил свои культурные страницы!
Но здесь сельцо отцов, и раньше здешних кур
Жилища заградят глубокие глазницы.
В сложении оград упорство юрских плит,
И камень не хранит ожогового следа,
Как будто из глубин подбровных не сверлит
Лесистый щит холмов чернобыльская Леда.
Уже земной оси не быть ее перстом:
Бок о бок с глубиной, вакантной беспардонно,
Придавлена плитой, зачеркнута крестом
Пуэбло Портльигат казанская мадонна.
Последнейшей из муз, подательницы благ
Померк сметливый взор - луны стальная спица.
Над вечным сном простер воскрылья кадиллак,
Блистая, словно въявь плененная жар-птица.
А музы паладин, чем ложе без игры
Делить, запечатлел кумир средь странных чучел
И с важностью жреца, с весельем детворы
Подмостки на себя надгробьем нахлобучил.
Он был, в конце концов, жестокое дитя.
Житейского она не отрешалась блага,
Пожизненной игры придумщиком вертя,
Случайно отвертясь от пули и ГУЛАГа!..
Хуановым Крестом вселенскую дыру
Потщась заколотить, они всё в ту же реку
Сошли, допрежь сумев нелепую игру
С усмешкой навязать кощунственному веку.
Да кто она была, богиня здешних мест?
И что поведал он в миру, ей преклоненном?..
Они - двадцатый век: с креста профанный жест, -
Вот так ответь, грустя в саду уединенном.
9.09.2009
От Исавели к Урсуле, от Павла к Луке,
К двум Доминикам, к Лоренцо, Тересе и Кларе, -
Кладези неба! Вот кануть в такой налегке,
Оттанцевав на земном, на вертящемся, шаре.
В сумерках, ставя стопу осторожно, как вор,
Голову вскинув, несу изумленное бденье:
Где же сквозь толщу гранита сочится во двор
Дамбою стен загражденное мерное пенье?..
Каменность, где голосам не ответствует даль,
К воле людской несклонима, как жажда и голод;
Глыбами сдавленный, голос бурит вертикаль,
Словно растущий от гальки до флюгера город.
Скальная мощь монастырских излучин. Молчок.
Донные сумерки улиц, не знающих полдня.
На полушаге зазывный смирят каблучок
Пестрые гальки, походку инакую помня.
Нет, не гранаты, - гранит; не браслеты гитан -
В звонком искрении гибкие полосы стали.
В сердце потупленной Девы входящий металл.
Ступор проулков, врасплох загражденных крестами.
Ввысь пламенеющим сводом, - рывком из оков,
Шпилем буравя эпохи в крови поколенной, -
Сумрачный город, ты светлая точка веков,
Словно чумного столетья зрачок гобеленный!
Переживи нас, - храни, не меняясь в лице,
Вычертя века параболу аркой подковной,
Рыцаря приснопечальный портрет в изразце
И розмаринов над речкою запах церковный.
7.09.2009
*"Навесы" - район монастырских галерей в Толедо
Все та же на обочинах сосна
В девическом пушистом умиленьи,
И розово осклабилась десна
Горы, в подол сбирающей селенья,
Которые нисколько не бедны,
Не чуждые привычкам старины.
Здесь меньше башен и железных врат,
И беленые домики глазастей,
И облако, на темя Монтсеррат
Брюхато навалясь, вершину застит,
А выше туч в стерильность полнолунья
Помещена Патрона Каталунья.
Приблизясь - в ширину разъятых глаз
Не втиснуть, - недостанет слов поденных:
О, что за пропасть разделила нас,
Славнейшая из жен земнорожденных!..
О, как в зенит рванулись валуны -
К стопам порфиросолнечной Жены!..
Не два, не три базальтовых столпа:
Стремительной незрячею грядою
Коленопреклоненная толпа
Встает, прямится, всходит чередою,
Выходит на отвес - и нет земли, -
Осталось - в высь, в чем недра родили!
Ни посоха уже и ни весла,
Уже ни слова до, ни слова после,
Лишь мнится, что вершины сотрясла
Паломников натруженная поступь;
Лишь мглится в небе синь пороховая,
Лишь длится: "Из глубин к Тебе взываю"...
...А там уж не к базальтовой - к живой
Чреде пристроясь в полутьме собора,
Который нашпигован столбовой
Усопшей знатью, - пядь за пядью, - споро
Цифруем память: ангела - у врат,
Себя - на фоне Девы Монтсеррат.
"Silencio", - лишь вспышки и щелчки.
Томление, почти как на вокзале.
Сухих прелатов мертвые зрачки,
Усатый Змееборец в круглой зале,
Светильники, надгробья, алтари.
Стекло. Кумир эбеновый внутри.
Такие встречи странны, - поза, - блик!..-
Ведь скалы строем двинулись недаром.
Сей королевский долгоносый лик,
Покрытый несмываемым загаром, -
Но скрытность глаз - и тверд стопы упор, -
Ах, вот оно: пастушка здешних гор!
Но что я, кроме: "Радуйся!" - скажу
Сей царственной готической пасторе?
Каким местам и дням принадлежу?
Какой мне прок от царств и их историй?..
Что Бог всезрящ, но Каин ищет трона...
Храни нас, Каталонская Патрона!
И пусть в невзгоду вспомнится исход
Нагих титанов, к горним поселеньям
Поверх зеленых гор, соленых вод
Стремящих путь нездешним повеленьем,
В стремленьи позабыв, что всяк - вершина,
Святой обет держа ненарушимо.
5.09.2009
С высокой луною средиземноморская ночь
Не пахнет, я вам поручусь, ни лимоном, ни лавром,
Ну, разве что морем, и то, если помнить о главном:
Что это не Ялта, - поскольку почти что точь-в-точь.
Да вот еще что, - подмечаешь, слизнув карамель
С пластмассовой ложечки, сидя в кафешке случайной:
Ведь этой волною целовано столько земель,
Что взор ее моря от века доныне печальный.
В тяжелых бурунах уже захлебнулась луна,
А долго барахталась, будто подбитая птица, -
И даже цикада не свищет; в одышке волна,
И грузную тучу вдали полоснула зарница.
Средиземноморского утра скворчиный присвист
Глаза на свету защекочет незрелым лимоном,
А неба эмалевый таз по окружности мглист:
Глядишь, уже осень грядет на курорт с угомоном.
И точно, - помилуйте, осень-хозяйка честна! -
Сдавили беспечную синь многослойные пеплы,
А в них завозились балконы, и волны окрепли
И спели: "Ты знаешь ли край, где навеки весна?".
4.09.2009
Двунадесять - нет, сорок сороков
И семьдесят семижды ветряков,
Хоть, кажется, и ветра вовсе нет,
Белесый воздух мелют в желтый свет,
Как желтый злак в муку во время оно,
Возвысив над равниной костяки,
Чтоб с легкой дирижировать руки
Четверкой колоколен Арагона:
В четыре стана Дева дель Пилар*
Навытяжку вымаливает дар
Седым холмам, проплешинно-курчавым,
Колючим, смятым, в тропах меловых,
Проложенных, ручусь, не для живых, -
И, в нищенстве, надменно-величавым.
Ни колоса, ни лоз, ни миндаля.
По окоем пустынная земля
Черства, как в пыльных латах воин сивый.
Заржавел плуг и раскололся пресс,
Остался шаг до яростных небес -
Кровавый плеск в огонь неугасимый.
Лишь, угнездясь в обломе, монастырь
Маячит, пеплов каменную стынь
С ожогом вековым слия в покое,
Да в гладь небес, взойдя из суровья,
Четыре кипарисных острия
Вонзаются докукою мирскою.
В терпеньи упования прогорк
Сей край, стрясенный шествием когорт,
Себя вверяя Деве досточтимой.
Крещен огнем и Каином клеймен,
Громоздом поперек реки времен
Он лег, яря поток неотвратимый.
3.09.2009
*Собор Девы дель Пилар, или Богородицы Столпа, в Сарагосе
И, не спросясь, - на петлистую лесенку спуска,
Накось в зигзаг переулка!
Сердце Кастилии, ты восхитительно пусто,
Каменным отгулом гулко.
И, безответно, - во все приоткрытые створки,
Через железные скрепы!
Ибо, как прежде, двуглавые aгилы* зорки,
Львы над вратами свирепы.
И не поманит в узорочье свитая нега
Влагой багряно-зернистой:
Каждая улица - только расщелина в небо,
В оное входят конкистой.
Тысяча кованых врат для суровых напутствий,
Чтоб, отшагав мостовую,
Рокотом собственной крови и грохотом пульса
Тишь отмечать вековую;
И попроситься в ученье смиренно и просто,
Ибо пристрастие вздорно, -
В твердый урок у ристалища и у погоста,
Каменоломни и горна,
Чтобы пуд соли, кус хлеба, и бык, и голубка
Пелись в литании длинной...
Сердце Кастилии несокрушимо и хрупко:
Камень, проложенный глиной.
Наверняка от мирских загражденное толков
Улиц кольчужным сцепленьем,
Огнеупорное сердце ответствует только
Неба нещадным веленьям.
Сердце Ла-Манчи врачует гранитные даты
И черепичные крыши,
В улицу Ангела ливень приняв благодатный,
Как благовещенье свыше.
3.09.2009
*aguila - орел
Растрясу запас убогих слов
И подамся нынче налегке
Слушать тихий звон колоколов,
Льнущий к тихо льющейся реке.
Лунный город ставит мне зачет,
Строчкой пуль серебряных прошит,
А река в Атлантику течет,
Притворясь, что вовсе не спешит.
И к чему мне вышитая шаль
И в сиренях мокрое крыльцо
Там, где знаю: потерять не жаль
В одночасье имя и лицо;
Не сгибаясь, лет гранитный груз
Потащить в почтении немом,
Где окно Хуана де ла Крус
Каменным затянуто бельмом;
Где на стрежне птичьих верениц
Белизна померкла на ходу,
Пустотою башенных глазниц
Зачерпнуть нежданную звезду;
И, в медовом свете фонарей,
Сосчитать и, как ни далеки,
Распознать персты монастырей,
Словно пальцы собственной руки,
Уяснив, что, мал или велик,
Перед этой твердой прямизной
Исчезаешь, как фонарный блик
Поутру с поверхности речной.
1.09.2009
Где твердые кряжи, пытаясь поставить предел
Разбегу равнины, легли с перебитым хребтом;
Где в робкие струи всевидящий зрак поглядел
И каменный остов речушки открыл под мостом;
Где в рост колоколен курчавые сосны нейдут,
А в зорях и звонах полощется проседь олив;
Где, что ни врата, совершается каменный суд,
Как волну, лоснящимся мрамором смерть убелив;
Где в храме обители юный возлег Дон Хуан
Усмешливым каменным гробом себе за грехи,
Подножием Спасу в отметинах колотых ран,
И мертвым, двоим, на подворье поют петухи;
Где бурые взгорья, впитав благородство кровей,
В суеты подножных местечек глядят свысока
И песнь о Родриго эль Сиде ревет суховей,
Врываясь в руину в предсмертной горячке быка;
Где сизый дымок, восходя из девических уст,
Не ест молодому послушнику каменных глаз
И, каменный, в небе порожнем божественно пуст
Девический зрак над ладонью, воздетой за нас;
И где, разрубая в утесы базальт-монолит,
Цикадою свищет реки покривлённый клинок,
А справа-налево-сторонняя памятность плит
Колючую вязь врисовала в терновый венок;
И где автотрассы, террасы, стенные зубцы
Сдавили посад, словно лютой печали змея,
А с верха, с исподу, из чрева пестрят изразцы,
Как будто скудель воззвала к небесам: "Это я!", –
О, как же здесь внятен, четыре столетья спустя,
На малопонятном наречьи изгнанника плач,
В кривых лабиринтах, куда, автобан очертя,
Ввалился наш век и плутает, незнан и незряч.
И дух, вразумленный внезапной своей нищетой,
Трепещет, твердя златоуста-галерника* сказ:
– Что значит покинуть сей город, печаль моих глаз,
Сей град, серафимом крещенный в реке золотой!..
1.09.2009
* Que tengo de despedirme
de ver al Tajo dorado?..
Miguel de Cervantes, –
– надпись у моста Алькантара.
Оцепенелая жара сморила птицу влёт,
Затрепетали веера, в цене подпрыгнул лёд;
И, в мельтешеньи опахал, в зашторенных дворах
Дрожащий дух заполыхал в гудроновых парах.
Глядишь, оплавится крепёж – и рухнет всё окрест!
И даже нищим невтерпёж – ушли с рабочих мест.
Надут, блаженствует матрац на ближней глубине,
И философствует мордас кота в слепом окне.
О чём, бедовая страда, сумятица твоя?
Держи, держи меня, вода, на гребне бытия!..
А куст маслины, среброкудр, поведает тишком
О давнем сговоре секунд с натоптанным песком.
Изнемогая в духоте, мы ждём: спадёт жара;
А день, у моря на хребте умчавший, был – вчера;
А ночь, в сияющих цепях, шепнула мне словцо,
Что не вгляделся второпях мой день в моё лицо.
6.08.05
Трепет сердца – в лад зарнице –
Над загадкой древних книг…
Август не на колеснице
Въехал – крадучись проник,
Всё встревоженному ладу
Подчиняя, в плеске крыл:
Монастырскую прохладу
Утр – и полдня страстный пыл;
Учит он, в базарном гаме,
Толковать во временах
Дынь потресканный пергамент
В полустёртых письменах,
И перечит он заядло,
Чуя звонкий зимний ков, –
Громоздит арбузов ядра
В укреплениях лотков.
Август, август, свистни: «На-конь!» –
И возьми меня в седло.
Ты со мною одинаков,
Мне с тобою повезло,
Оба чутко различаем
Зов зарницы ножевой.
Ты средь радостей отчаян,
Ты – сплошной надгробный вой!..
Но почто душа страдала
И доколь о ней молва, –
Я на гран не разгадала,
Потому ещё жива…
1.08.2005
Да перестань же верить оголтело,
Что человек – природы завершенье:
Треть жизни длится построенье тела,
А после – неуклонно – разрушенье.
Но кто-то, плоти косную дремучесть
Наполнив светом, рушит жернова:
Дана ему дерев благая участь –
Чем старше, тем прекрасней дерева.
И сверх того – похожий на увечье
Талант смиренный, но и дерзновенный:
Сберечь, неся сквозь дебри человечьи,
Свою пустыню – неприкосновенной.
10.06.2006
Из последних сил будня кутерьму
Рву – и ворожу, расторгнув цепь,
Чтобы ты, кто мил взору моему,
Разделил со мной не ложе – степь.
Чтобы прост, как лён, за пределы дня
Нас простор выманивал, а ты
Чтобы шёл влюблён вовсе не в меня,
А в траву, деревья и цветы;
Грозовой проём мог бы наяву
Аркой семицветной подпереть;
И чтоб нам вдвоём так любить траву,
Чтобы вместе лечь и умереть.
Угасить бы смысл в наших именах,
Слово «ты» восставить бы в чести
И на дальний мыс к лодке на волнах
По волнам полынным добрести.
Отвязать баркас, и направить прочь,
И заплыть на много-много вёрст,
И исчезнуть с глаз, и вписать бы в ночь
Краткий росчерк двух падучих звёзд.
7.06.2006
8.
Помнишь безоблачный, матовый
Зной – словно пыльный витраж?
Как на бобину наматывал,
Душу тянул флуераш?
И как в атласной колоде я
Даму искала всех злей;
Как трепетала мелодия
На остриях тополей;
И как о смыслах гадали мы,
Праведно веря в слова,
Дальней свирелью Молдавии
В танец послав дерева;
Помнишь ли – с сирыми росами
Луг, и ершистость жнивья?..
Как нас кружило – и бросило
На солнцепёк бытия?..
Как завело в суетливые
Толпы – и кто кому страж?..
Вспомнись, напой нам тоскливые
Песни, степной флуераш.
6.06.2006
5.
Потому как всё ещё хочется
Жить, когда тебе уже за-полдень;
Потому как совсем не почести
Кружат голову – лета запахи;
Оттого, что вконец извериться
Не дал Бог – пощадил, – не выпало;
Оттого, что долина вереска
Где-то есть – ни хлопка, ни выхлопа;
И когда, от своей скворешни
К небу вымеряв расстояние,
Совершаешь благодеяние,
У старушки купив черешни;
И когда слишком ясен горестей
Смысл – древней и прочней базальта;
Всё туманнее слово «гордость»,
Осторожнее слово «завтра», –
Попрошу о смиренной участи
Обыденки в глухих степях,
Я, судьбы всеблагой дремучести
Не приемлюща второпях.
4.06.2006
14.
Приезжай, – здесь вечером прохладно,
На заре отплясывают ливни,
Духотища, будь она неладна,
Прячется в раструбы рыжих лилий;
Полновесен, словно стог на фуре,
Летний день и сеном пахнет даже,
И доселе парус просит бури –
И, глядишь, гроза разгонит пляжи.
Приезжай, ударим оземь горем,
И зачем гадать, что будет завтра, –
Эта жизнь, как радуга над морем,
Недолга, прекрасна и внезапна.
Оттиска песок не держит волглый,
И причала не упомнит свая…
Нашу тайну разболтают волны,
Косточки векам перемывая.
16.07.06
12.
Неспешнее, медлительный июнь!
Пускай жасмином дышит побережье,
Пусть дума, беспокойная, как вьюн,
Уйдя на глубину, тревожит реже.
Пускай на нас таращит зеркала
Век, не храня былые отраженья, –
Да будет жизнь, какою б ни была,
Холодной прямизне в опроверженье.
Не иссякай, начаток грозовой
Неведомо ещё какого зноя!
Пусть камень возвещает: «Я живой», –
Оглаженный приливною волною.
И все притины зорких часовых
Да порастут гвоздикой и левкоем,
И пусть пичуга в купах вековых
Над вечным распевается покоем,
А города пускай зажгут огни,
Наполнят соты и раскинут сети, –
Медлительный июнь, повремени –
И я поверю, что живу на свете.
13.06.06
* * *
Субтильные князья в собольих шапках
Торжественно ступили на мосток:
Сидят на каучуковых лошадках
И едут на Восток.
Их вывела на путь звезда святая,
А в заревых снегах волхвует клёст,
И та земля такая золотая,
Что ей не надо звёзд…
Как спал Ты, Иисусе погребенный?
Быть может, кто-то нашептал во сне
Об этой нерождённой, забубенной,
О красненькой стране?..
Благая в ней премудрость – так нам хотца, –
А мимо невесомых крепостей
Провозят змееглавы-иноходцы
Каких-то злых детей;
Там, что ли, струги по реке Дунаю,
А под лесною кручею плоты…
И что за сторона, сама не знаю, –
Быть может, знаешь Ты?..
Молчишь да пальцем календарик судный
Всё чертишь на песчаном лоне тьмы.
Не Ты расскажешь, – скажет ангел блудный
Про то, где были мы…
1992г.
*
Всё бледней, невесомей
Души – в мире матёром.
Изукрасим часовни
Белокипенным тёрном.
С маетою мирскою
Под воскрыльями свода
И с моею тоскою –
Здесь покой и свобода.
Так глядела без гнева
Вслед ужалившей мошке
Галилейская Дева –
Андалузские ножки.
Раскудрявейшим нетям
Понадарит гребёнок:
Бедокурящим детям –
Белокурый Ребёнок.
В Рождество и Успенье,
Ель кольнёт или колос, –
В простодушное пенье
Тут вплетаю свой голос.
В час весеннего сева
Птиц не слышала столько
Иудейская Дева –
Златокудрая полька.
Отскрипевшею зыбкой
Глохнет день в снегопаде,
Только бледной улыбкой
Зависает в лампаде
Отголосок напева, –
И всплакнёт среди ночи
Палестинская Дева –
Украинские очи.
Январь 1996г.
Каким языком изъясняешься, Боже,
И где та страна?..
На скатерть полночья сквозь трещины в коже
Летят семена.
Судьба, как ночная молитва, кромешна.
Я, райский изгой,
Порадуюсь нынче, – Ты слышишь, конечно! –
Ведь нету другой, –
Что зимнее солнце, как детская щечка,
А степь – голытьба;
Что всей-то отчизны – на глобусе точка
Да в балке верба.
Я шарик стеклянный возьму аккуратно
Из давнего сна:
Спасибо, не пахнет, – ведь так невозвратно! –
Не пахнет сосна!..
А новый январь в белоснежной манишке
Приличен и строг;
А то, что живот заболел у сынишки, –
Спасибо, – пирог!
Спасибо, есть кров и душа-непоседа
Не ладится прочь!
Прости нам динамик невежи-соседа,
Корежащий ночь:
Молебен, сметенный ударной волною,
Смятенный – людьми,
От нас, благодарных, пречистой луною
На счастье – прими!
январь 1992
1.
С асфальтового позумента
Подолгу взора не сводя,
Расслышишь тихое memento
В повторах нудного дождя.
Подробный сонник свой листая,
Глядишь, напомнит иногда:
Жила-де простота святая,
Не чтила снов, была горда, –
Чтоб все значенья на страницах
Растрёпанного словаря
Постичь в слезящихся зеницах
Морщинистого декабря…
А нынче – Бог вздохнул спросонок
Органной нотой низовой,
И ты – дитя, и та – ребёнок,
И в кухне сумрак грозовой,
Линялый коврик над кроватью,
Кольцо на старческой руке
И запах шерстяного платья,
Хранящегося в сундуке…
31.05.1991
2.
Слушай, заварим-ка чай!
Непросыхающ и горд,
Воздухоплаватель-май
Всё обмывает рекорд.
То-то болбочет в бреду,
Льёт – не глядит, супостат!
Сел на Господню браду
Беленький аэростат.
Там, где пра-праписьмена
Скрыла зелёная жесть,
В небо бросал семена –
Звёздами в травах процвесть!
Там с разнотравных бугров,
Словно к железу магнит,
Тысячи белых шаров
С привязей рвутся в зенит.
Вот запотело окно…
Эх, разливай Божий дар!..
Сетовать в небо грешно –
В кухне повыпустим пар.
Только что загнан и сир,
Станешь спокоен и чист.
Глянь-ка, диковинный мир,
Как синема, серебрист!
Ангел, серебряный свет,
Жизнь бы собрать из кусков!
Обетования нет
Для Корабля дураков…
Пусть одуванчиком ввысь
Прянет с откоса душа!
Дождик долдонит: «Молись
За своего малыша».
1.06.1991
* * *
Быть мне королевскою кумой
Или у цыган просить ночлега,
Только я у Господа зимой
Вымолила снега.
Встретились средь облачных зыбей
Божий Сын и жалкий прокажённый;
Трепетал, как стая голубей,
Дворик оснежённый.
Но дверные звякали ключи
И асфальты горбились, потея;
Хохотали дьяволы-грачи
Божеской затее.
От бессонниц выболел вокзал,
Скрежеща железными зубами…
Но и сам Спаситель заказал
Докучать мольбами.
Не дерзни – во сне ли, наяву, –
Выспросить, что истинно, что ложно!
Господи, ведь только и живу
Тем, что всё возможно.
Не витать на радужном крыле
И на чёрном не парить спесиво…
Ты младенца грешной дал Земле –
И на том спасибо!
6.12.1991г.
* * *
Чуть за полдень, а уж в семи верстах
Затеплились печальные огни…
Метель оборвала подол в кустах,
Спасаясь от сопливой ребятни.
И все мои мечтанья, на корню,
Не стоят даже высохших чернил:
С улыбкою ребячью беготню
Заиндевелый ангел осенил.
На цыпочки привстав, пойти бы в рост,
В невнятицу – речей, ключей, свечей…
Таскать позёмку за косматый хвост,
Вникать по снегу в клинопись грачей!..
Беру с ладони ангела зерно –
Знаток определит, почём карат, –
И, голову склоня, гляжу в окно
На белый зачарованный квадрат…
7.12.1991г.
***
Если б тронула белая нега
Кротким сумраком землю мою,
Херувима б слепили из снега –
И зажили б с тобою в раю!
Мы бы зажили – разом, взаимно;
Он бы вечно стоял у крыльца –
Строже клятвы, торжественней гимна,
Белый страж с головою тельца.
А крыла бы мерцали зернисто,
А дитя бы дудело в рожок,
На сосну надевало б монисто
И с ладони бы ело снежок…
Ах ты, Господи, сумерки тяжки!
Души ходят внизу и внизу…
Снеговик допотопной мультяшки,
Что ли, выжал из сердца слезу?..
Где-то в тучах, подобно фелюге
Затонув, догнивает луна…
На латыни рождественской вьюги
У керубов спросить бы вина!
Городок, разворованный пчельник,
Изнывает, не чуя во мгле,
Как туманом бездомный сочельник
Опочил на оконном стекле.
5.12. 1991г.
* * *
Ночь. «Земля была безвидна и пуста»…
То под шелест папиросного листа
Мечет буквицы пшеницею с лопат
Прифонарный, заполночный снегопад.
И земля пуста, безвинна и светла,
Словно совесть, доболевшая дотла;
Терпелива незапятнанность дворов,
Словно скатерть, что хранят не для пиров.
Утро вяло отмахнулось от морок:
Грязной скорописью стоптанных дорог
Подмахнуло все рецепты от хвороб.
Грузовик провёз во двор порожний гроб…
В тихой комнате на скомканном белье
Спит карманного формата Бытие.
Сумрак голубем взмостился на карниз,
И простуженный ребёнок смотрит вниз,
Став на цыпочки у мутного окна, –
Как безвидная планета холодна;
Серый взгляд его, как свившийся в комок
Древней памяти папирусный дымок.
3.12.1991г.
3
Там улица плутает в голосах,
Бредет и никогда не выйдет в Вечность.
Косноязычный дождь о чудесах
Лопочет, славя мудрую беспечность.
А в пропасти – в распахнутом окне –
Взбредет же непроспавшейся весне! –
Из мрака свесясь гривой голубою,
Старуха громко говорит с судьбою.
Она безумна, оттого глядит
Куда-то вдаль и ждет еще чего-то,
Где ветер, нераскаянный бандит,
Растекся в меланхолии гавота...
А может, видит край, где рев и зык,
Где вся земля бесхитростней и площе,
Где вывалила огненный язык
На фонаре повешенная площадь.
27.03.93
9
Зовут нас в город лаковый,
Злаченый на потребу:
Там огонек заплаканный
Подлизывался к небу;
Там грезит платье пышное
В оборках из батиста,
А скорлупа яишная,
Как будущность, цветиста;
Там херувимчик голенький
Раскрашивает стенки
Линялой колоколенки,
Припавшей на коленки.
Там верили – не верили,
А пели: "Спи, сынок!
Что дерево, то вервие,
Что узел, то клинок".
В любезную, лубочную
Страну – на покаяние
Зовут нас, рвань побочную
Без прав на состояние...
Ни верою, ни мерою,
Ни помысл и ни рвенье, –
Крылатою химерою
Сойдет благословенье:
С зеницею миндальной,
С неслышною стопою, –
Поплакать над раздавленной
Яичной скорлупою.
10/11.04.93
15
Что нам втискивать в память обужену, –
Всё дела да дела...
Вы б однажды приехали к ужину –
Я бы лампу зажгла;
Заповедной дорогой окольною,
Задушевной тропой,
Провела бы сквозь муть заоконную
В царство пряхи слепой.
Там, где вихрям трава непочатая
Поумерила прыть,
Книга нашей судьбы опечатана –
Вот бы раз приоткрыть
И на пропись ее аккуратную,
На превратную вязь,
Снова в юности лупу стократную
Поглядеть, подивясь.
Вдруг предстану вам бледной девицею,
Вкось толкующей сны:
Что ж хорошего в нашей провинции,
Окромя тишины!..
Тут найдет и на вас озарение
Наших диких костров:
Нам предписано травье смирение
Перед розой ветров.
Не создателем и не ценителем
Вдруг очнешься, прозрев, –
Таинств жизни безвестным хранителем
В послушаньи у древ,
Где равнина, от ветра ребристая,
Остывая, звенит, –
Там, где тополя стрелка сребристая
Указует в зенит.
6.05.93
На даче
Вино и фрукты на столе
В охвате тремоло сверчков,
И под откосами, во мгле,
Сверк нереидиных зрачков;
Гитары сбивчивый пролог
Стеснён средь звёздных косяков;
И встречь губам – ответный вздрог
Слепых дурманящих цветков;
И этот сбивчивый, родной,
О всепланетном, толк – в глуши,
И тайный вздох: «О, сад ночной!..», –
Ночной – перст на устах – души.
Она из тех – ещё налей!.. –
С лица земли сошедших мест,
Где сад в охвате тополей
И на заборе мой насест,
Где, одинокий часовой, –
Одна – подзвёздно – навсегда! –
С закинутою головой
Вперяюсь: вот падёт звезда –
Сорвётся, как внезапный вскрик,
Как прочерк в списочном листе…
И кто-то, в этот самый миг,
Меня заметит в темноте.
Но мне постигнуть не дано,
Как взор сей пристален и прост:
Ведь я давным-давным-давно
Покинула мой райский пост…
Чем щедр был, чем отягощён
Тот сад – не помнится земле.
Мне весело. Взмахнув плащом,
Выводит ночь парад-алле.
Вино и хлеб, – о, сих наград
С лихвой, чтоб сбить любую спесь.
Нет памяти о прежнем, брат.
Но уповаю: будет песнь.
18.08.2008
Джипси
В садах, что древо, – с кривизной,
Но плод не знает неприятья;
Конец сезона; липкий зной –
С ножом в подребрие объятья.
Скажи-ка, стоила ль труда
Вся жизнь, коль так её немного?
Моя цыганская страда
Прошла стернёю – босонога.
Но будет сын, и будет род,
И день раскрытия – ореху, –
Ты скажешь, – и что можно брод
Сыскать в реке, в цепи – прореху,
Тропу – в щетинистой стерне,
Чтоб прямиком вела к селеньям,
И лучше – ехать на коне,
Не своевольем – повеленьем;
И будет стол, на нём камка,
На ней – заслуженные яства, –
Но мне не в прок: ведь я дика,
Как Бог свят и как небо ясно;
И неразборчива в еде;
И, эту жизнь – а где вторая?! –
Пройдя приплясом в лебеде,
Окончу под забором рая.
22.08.2008
Вечер
В мире дольнем трепет и смущенье,
Остановлен бег:
Щёки холодящий, как прощенье,
Ниспадает снег.
В поднебесьи тёмная кручина,
А земля светла!
Пух младенцев ангельского чина…
Им же несть числа.
Январь
Ты глядишь в белый свет сквозь щёлки,
Пальцы стылые колешь в кровь.
Ты – хвоинка умершей ёлки;
Опостылевшая любовь;
Грёза грязи, а может, быль
О хрустальнейшем царстве мнимом,
Где заря разостлалась дымом,
А вода обратилась в пыль.
Игра
Одели убогую паперть –
Расстели крахмальную скатерть:
Пусть влезают с ногами дети –
Что им посвист небесной плети,
Что им льдяный меч-кладенец, –
Брось нам красненький леденец,
Тот, светящийся изнутри
Леденец вечерней зари!
Стемнело
Скрипнул вечер воротом глухим;
В полное ведро
Уронил подранок-серафим
Алое перо.
Расплескавшись, день сгорел дотла,
Лишь была светла
Красного хлебнувшая вина
Голая луна.
Мороз
То ли парочка влюблённых,
То ли пара упырей
В зыби фонарей;
Что на лицах их зелёных,
Навсегда изумлена,
Видела луна?
Что шептала вслед потом
Приоткрытым синим ртом?
Замёрзший пруд
Белого плата, старого злата
Праздник; метель, словно ангел, крылата,
Словно бесёнок, вертится волчком;
Ей в белы ножки – дети: ничком.
Пейзаж
Мир устал за грех платить в рассрочку;
Мир оделся в белую сорочку,
И на полотне её простом
Радостный ребёнок лёг крестом.
Юность
Сиротство запястья – заклятья свирепость;
Снежинка-причастье – и снежная крепость;
Грот каменоломни – и вена без тока.
Такой и запомни: невинной – жестокой.
1991г.
1. Стоп-кадр
Неделимо царство на двоих.
В бесконечность пущена стрела...
Но и у возлюбленных своих
Истина сиделкой не была.
Самому себе служи врачом,
Наблюдая внутренность мечты,
Рассеченной световым лучом
Под анестезией суеты.
2. Круг
Не цветочным – винным дари букетом:
Что туман очам, коли сердце зорко!
Нежный город, вымощенный паркетом,
На ветру качнул колыбель задворка.
Неисповедима улыбка горя;
На лоток выносят слезинку счастья;
А отвесный ливень приходит с моря,
И безгрешны сумрачные ненастья.
7. Одно
Деревами удвоен сумрак.
Фонари позлатили злато.
Тротуаров узорный сурик
Перемыт, как листок салата.
И уютней урчат моторы;
И тесней залегают травы;
И плотнее смежают шторы
Окна, чтобы не видеть правды.
8. Келья
А над заливом разостлался пар,
То там, то сям с провалом в полынью.
Смотритель маяка навеки стар,
Уже не чайке верит – воронью.
А ты толкнешься с краешка легко
И реешь, где склубилась белизна...
Там цедит смерть парное молоко;
Там кровь бледна и чайка ворона...
12. Развоплощение
Опять невероятная зима
Нахлещет по щекам костлявой пятерней.
Где чести не знавала кутерьма,
Звенят минуты, облеченные броней.
Канцону залечили поезда,
Каминный пастушок играет на рожке...
Опять невероятная звезда
Кричала с кровель на умершем языке.
14. Пустыня
Да морозец нынче с гонором,
Треплет вербные коленки...
Колокольный стон над городом
Словно пьян: от стенки – к стенке.
С похвальбами богатырскими
Ветр балуется ночными
Куполами монастырскими,
Как шарами надувными...
15. Любовь
Но так прилипчива
Звезда во мраке.
Девичье личико;
В пшенице маки.
И вихрь срывается,
Взметя полову...
И все сбывается:
Всегда – по слову.
декабрь 1997г.
1
А по церквам – о пепле и о персти;
А по садам – о тле или о тлене;
А у меня – серебряные перстни.
А у меня – открытые колени.
А ты – ресниц пречистая завеса;
Ты – вязь, ты – завязь, благовест и месса, –
О, ты печаль печалей: ЗАВТРА. Страхом
Моим запечатлен, – идущий прахом...
3
Вот океан твой: толкнись и отчаль –
В лёгкую солнечность, в тучную мрачность.
Но отчего же такая печаль?
И от кого же такая прозрачность?..
Так проходили, не вскинув ресниц,
В пристальном мире недобрых оконниц,
Светлые дети красивых блудниц,
Тихие дети строжайших покойниц.
Вновь ускользающий луч неземной
Силюсь держать – лишь ладони увечу...
И, обманувшись такой тишиной,
Я безрассудно шагаю навстречу.
Всё отдаю, – и ни стыд, и ни страх
Не правомочны, – да, твердь продувная! –
Всё, что вместил бы, – о, пепел и прах!..
О, безнадежная малость земная!
4
Не средь черни беспардонной,
Не в безбожный окоём,
Но пред Чёрною Мадонной
Нам молиться бы вдвоём.
За резной перегородкой
Быстрый шёпот при свече...
Ты растерянной стокроткой*
В узком кажешься луче.
Не в литаньи поимённой,
Повторяемой детьми, –
Перед Девою клеймёной**
Только вздох: "Не заклейми!.."
А в стрельчатых окнах храма
Несмутимый голубец...
Глубже сабельного шрама
Ляжет на сердце рубец.
На апостольском завете
Уготована кровать.
Никогда на этом свете
Мне твоею не бывать.
Лишь свечное пламя сбило
Валом вздоха моего.
Только Бога ты любила,
О Мария, лишь Его...
К непорочному зачатью
Непричастный, налегке
Ты носи меня – печатью
В сердце, перстнем на руке...
5
Не о ресницах моё сокрушенье.
(Лазарю снится его воскрешенье).
Не о губах запредельных тоска.
(Сад осыпается – до лепестка.)
Плач не о том, чтоб двоим – нераздельно.
(Что уж само по себе запредельно).
Вздох не о цвете, что не навсегда.
(К чистым душой благосклонны года).
Но изойдёшь, – не из глаз, так сквозь поры, –
(Только ли звёзды, – а гнёзда и норы?..) –
В пресную персть, – сколь и чем ни соли.
(Звёзды – соль неба, – не знают земли).
Дай тебе небо, ребёнок влюблённый, –
(Бледный цветок среди зыби солёной), –
Звёздный твой час, – паче: гнёздную твердь.
(Там, где звезда продлевается в смерть).
10
В полутёмном сиротстве
Твоём – бесподобно
И безобразно брезжит.
И столь несъедобно.
Пробираюсь наослепь,
Измученным слухом,
Как евангельский ослик,
Навьюченный Духом.
И, поскольку твой дух
О себе не печётся,
Это сретенье двух
Бог весть, как наречётся:
Обольщенье ли домом,
Излитие ль света,
Похищенье ль, со взломом,
Ковчега Завета...
11
На пожарище, на пепелище,
На обманах;
Где дают по обету жилище, –
Там, в туманах;
Здесь, где взапуски все колесницы;
Там, в Писаньи;
Здесь – в тычке предержащей десницы;
Там – в касаньи;
В доме рабства; в краю обнищанья;
В чистом свете, –
Я люблю тебя, как обещанье
Любят дети.
14
Всё горько и просто,
Как дым по садам:
Любовь не по росту
И не по годам.
Оттиснуто златом
У Бога в конверте:
Ты – меченый атом
В Его круговерти.
Да станет причастьем
Болящая мета!
Так вышним несчастьем
Лелеют – поэта.
март-апрель 1995г.
*стокротка - маргаритка
**Чёрная Мадонна - Богоматерь Ченстоховская; образ навсегда сохранил закопчённость лика - память о пожаре монастыря, - и шрам на щеке от сабельного удара, нанесённого шведом-протестантом во время 30-летней войны. Список с образа есть и в Одессе.
***
Ангел Терпенья мне дарит звезду –
Бог весть, в котором году.
В Мёртвое море гляделась точь-в-точь,
Помню, такая же ночь.
Ангел Терпенья привиделся мне
Так, в никоторой стране:
Мертвенны были её города,
Где ни суда, ни стыда.
Годы расчислены. В моде волшба.
Бог посещает раба.
Тихо взойду на неведомый мост…
Где-то звезда среди звёзд.
Куст – или дом? – полыхает вдали…
Есть ли звезда для Земли?
Матери знают, кому на беду
Бог насылает звезду!
Ангел Терпения, ангел-судьба:
Вечно – о чаше мольба.
Ангела Смерти расслышав ключи,
Плачет младенец в ночи.
1991г.
* * *
«Будьте, как дети,
смелы и гибки,
с малым побегом
слабостью схожи».
Скрипы дерев.
Деревянные скрипки.
Песнь о Твоих невозможностях, Боже.
***
Отражённый – и просто бросающий тень;
Возмутитель – и тот, кто по тонкому льду
Не отважился… Пала вечерняя сень,
Погасив отголоски в бесстрастном пруду.
Так в зерцале моей присмиревшей души,
Помутневшей от хлама страстей и умов,
Все обличья твои, о любовь, хороши,
Как в пруду – отражения скверных домов.
* * *
Замечали вы? – зеркалу больно
Отражать; оттого-то невольно
Отражения лгут.
* * *
Попробуй вскружить-ка
И выкипеть кровью лоза,
Где пажить пожитка
Блюдут пожилые глаза,
Где жизни обжинки,
Прижмуренный жмых, – а сперва –
Надменность снежинки,
Присевшей на край рукава!..
* * *
Так и привыкаешь к жизни,
Словно к звукам пианино
Сбивчивым – над потолком:
Каплют, каплют, и навстречу
Вырастают сталагмиты
Серой соли Бытия…
* * *
Господи, как невозвратно река
Моря желала – огромной надежды,
Гложущей камень, хрипящей в песок!..
Друг мой, терпенье: превратна рука
Дружбы, растущей из детской одежды:
Хлеба надёжного чёрствый кусок.
* * *
А теперь улыбаюсь: возьми я
В руки яблоко – грянет беда;
Словно выводок древнего змия,
Зашипят, поползут поезда,
Потекут, как пустая вода:
Не туда, не туда, не туда…
1
Сколько вас, дерзких, пытливых и юных,
Мимо прошло, как приснилось во сне...
Я не считаю печальные луны:
Знаю, что сами придете ко мне.
Южных морей грозовые токкаты,
Прииски, трубы в алмазном бреду...
Где-то янтарные стынут закаты,
Где-то край света, и я тебя жду.
Там колыбельной дремотною гладью
Меж валунами пол-неба лежит;
Ветер играет серебряной прядью,
Нитка струится и прялка жужжит.
Там не нужны имена и названья,
Стаи летят перелетные прочь.
Там серебристою лентой сиянья
Плащ опоясала долгая ночь.
Миру в процентах должающий данник
С красной золой вместо сердца в груди, –
Не торопись, мой забывчивый странник,
Долгой дорогой ко мне приходи.
Помнишь, как рухнула мачта и гордо
Высвистнул ветер в зыбучую соль:
Сольвейг – фантом – фатум – фея фиорда –
Сонная Сольвейг, сосновая смоль...
Слышишь, под куполом неба стеклянным
Шепчет горячая струйка песка:
«Светлая Сольвейг идет по полянам...
Сольвейг-сивилла, да будешь легка...»
Время придет, мой любовник залетный, –
Час истекает и полнится срок, –
Ночь моя сбудется. Долгою лентой
Я обовью наш венчальный венок.
2
В стонущих, белых, каленых песках,
В огненных стрелах, слепых облаках,
В зыбких наплаканных солончаках –
Твой солнечный путь.
В грозном сияньи торосовых льдин,
В скорбном качаньи сосновых седин,
В пене кипящих несытых пучин –
Твой бег от меня.
Красная глина в пустыне нагой
Красною медью гудит под ногой –
Зов беспощадный, слепой и благой:
Иди, человек!
Истины страж, уличенный во лжи,
Бейся в тенетах и в дебрях кружи, –
Мира миражи, небес витражи
Разбей – и поверь.
В пасмурной, давней, забытой стране...
В медленных водах, в подземном огне...
Не вспоминай на пути обо мне –
Живи, человек.
3
Мы вместе родились благополучно
И возросли, заботами Творца.
Была с тобой с рожденья неразлучна,
Но ты не знаешь моего лица.
И в множество чужих, неясных ликов
Заглянешь ты, ища меня одну.
Рассыплет солнце мириады бликов,
Где кану я в слепую глубину.
И поманят туманные просторы
Изменчивым лицом твоей мечты...
Рукой раздвинув каменные горы,
В который раз меняешь веру ты.
Среди сомнений, взлетов и крушений
Вставали башни и стелился дым:
Ища земных надежных воплощений,
Ты метишь мир присутствием моим.
Сам Бог меня нарек Дорогой Света.
В грязи, в тумане, в пелене дождя
Я есмь твой путь, но имени мне нету:
Ты дашь мне имя, до конца пройдя.
В последнем ясном проблеске сознанья
Перед тобою радостно встают
Твои о не-былом воспоминанья –
Твой мирный окончательный приют.
23.08.1986-февраль-2000
3.
Завалило фальшивым золотом,
Шепотками обволокло
Город, – уличными низовьями
Сплавим ветхое барахло!
В том потоке юлит словесная
Ослепительная плотва,
Там копит обноски древесные
Молодящаяся трава,
Там вороний грай кружит посолонь,
И костёр втянул коготки,
И пунцовые щёки осени,
Как ребячья любовь, горьки.
9.
Пожухлый листочек – просроченный пропуск
В Эдем, и в бестрепетном строе растений
Такая пронзённая солнцами кротость
И смирная чёткость честнoй светотени!..
Душа-горемыка проснулась в трущобе
И слышит, внимая древесным гуртам:
«Тебе не отпущено времени счёты
Свести, но приспело платить по счетам.
И пусть опростает подол огороду
Бродящее злыднем отродье людское…»
Великая ясность настигла природу –
Роскошный удел угасанья в покое.
10.
Что небесам, в их птичьем тяготеньи
За семь морей удариться в бега,
Твоё от поздней осени смятенье?
– Смотри: она нага.
– Но серые глаза её, печали
Открыты, затуманились до дна.
Что мы в осенней мгле изобличаем?
Страшись: она честна, –
Как утра слишком явственная проседь,
Как царственная бедность камелька…
Чего у поздней осени ты просишь?
– Последнего цветка.
11.
Накуплю хризантем охапку, чтобы радостно было в доме, –
О, их терпкий, их дерзкий выдох, – недозволенная любовь!..
И не буду ненастье хаять. Смерклось. Кончено. Осень в коме.
Пусть базар подсчитает выторг, а она позабудет боль.
Приготовлю я чинно вазу, – каждый жест, как в обряде, точен, –
Ожидания и прощанья дух: вне затхлости бытия.
Я купила бы их все сразу, и к тому же мне жаль цветочниц –
Эта тьма, вся в цветах, нещадна, словно мир на конце копья.
Горькой моросью хризантемы упиваясь, бреду в потёмках, –
Нагоняет туману нежить, моря тяжек и прян посол.
В голой поросли голы стены, и внезапно в фонарных стёклах
Ярость вспыхивает – и брезжит сквозь туман, сквозь осенний сон…
13.
Возьми мой серебряный перстень, зима,
И лету не сказывай, где я живу.
Давай припасём с тобой птичьи корма
И сена в хлеву.
Забудь, как рассудок бредёт налегке
И смотрит с презреньем, как старый вахлак
Обыдень, синицу привадив к руке,
Сжимает кулак.
Снег, белое снадобье: яд-сулема
С небес – или сахарной плутне черёд?..
Всего безнадежнее, знаешь, зима,
Знать всё наперёд.
2004г.
1
Верно, вновь, как в стары годы,
Мир к погибели влекло:
Стали вдруг ломиться воды
К нам в оконное стекло.
Представала в свете резком
Божьих воинов краса,
И проваливались с треском
В мутны хляби небеса.
Для чего в Твоей купели
Угасать людским свечам?
Оттого ль, что в колыбели
Тихо светит по ночам,
Голубым огнем на топе,
Грозным воздухом дыша,
Не повинная в потопе
Некрещеная душа?..
Не дают ответа громы,
Струи вод всё тяжелей,
И во тьме громады-домы,
Как кладбище кораблей;
И окно, как побрякушка –
Драгоценная – в золе...
И карибская ракушка
Затаилась при стекле.
Лишь она в подводном хламе
Обретет свою страну:
Вместе с нашими телами
Канет радостно ко дну,
Изнутри краснея глухо
В зыбком свете фонарей, –
Оттопыренное ухо
Всех мальчишечьих морей...
2
считалка
В красном ущелье
Раковины
Видел тритон
Детские сны.
Лунные гребни
Волн в тишине
Пели тихонько
Раковине.
Призрачно-хрупки
Раковин кубки.
Девушка-фея
Сбросила юбки,
Тонкие руки
Тянет ко дну,
Хочет достать
Раковину,
Заполучить,
Чтоб приручить,
С лунной волною
Навек разлучить,
Чтоб при луне
Да на стене
Пели часы
Раковине,
Пели-шипели...
Пали капели
В мутном окне.
Стало на дне
Меньше одной
Раковиной.
28.06.1990 - август 1999 г.
* * *
Были слёзы, словно кровь,
А земля щедра, как чудо;
Там, где ночью пали слёзы,
Утром выросли цветы:
В непорочных лепестках
Грозовой трепещет сумрак,
А бестрепетные листья –
Словно множество мечей...
Ведал Тот, Кто меч сулил:
Не родить живое камню, –
И писал Свои законы
На изменчивой воде;
Подо льдом коснел поток,
Твёрдый лед крушило солнце, –
Снова нежный меченосец
Призывал на мир грозу...
И, молитвенно сложив
Лепестки, на вопль: «Доколе?!» –
Он молчит у всех обочин
И у всех могильных плит.
Как последнюю скрижаль,
Разбивая двери гроба,
Кто молил: «Да минет чаша...» –
Помнил: чаша не полна;
И уходит в высоту,
Что ни май, недостижимей,
И возносит страшный кубок
В незапятнанной руке:
Переполнит чашу тот
Край смиренного предгрозья,
Где меч-лилию клеймёный
Люд – касатиком зовет.
14.12.1993 - август 1999
*В католической традиции цветок ириса посвящён Христу, Т.А.
1
Свирель умолкла. Узкое крыло
Всё трепетало радугою бледной
И таяло. А в мутное стекло
Луна стучала колотушкой медной
И по осколкам убегала прочь,
И рушилась в чистилище округа.
Сощурясь, молча наблюдала ночь,
Как люто ненавидели друг друга
Костер и дождь. К утру зола намокла.
Душа умолкла.
5
Мой вечер, словно бремя,
И сумерки не сладки,
И терпким стало время,
Как яблоко из кадки.
Нанизываю чётки
С монашенкой рябою;
В прямоугольный, чёткий
Эдем – возьму с собою:
Двенадцать околесиц,
Подобранных в дурмане,
Новорождённый месяц
И гривенник в кармане.
6
Только маленький костёр
За углом большого дома
Дразнит сумерки – остёр
Язычок! – И горстка лома
Золотого, по цене
Давней памяти напрасной,
Всё не плавится в огне,
Сны тревожа тряпкой красной.
7
Любовь, золотая пчела!
Последние колокола
Коснулись земли. В тишине
Лишь ты на басовой струне,
Подобно скрипачке убогой,
Гудишь колокольной тревогой.
Твой маленький колокол слаб.
Когтистых и вкрадчивых лап
Судьбы моей неторопливой
Не заворожить под оливой,
И негде укрыться в бегах
На горьких осенних лугах.
Ноябрь (10-29) 1990 г.
Художник
Порвав прельстительные сети,
Чтоб после впутаться стократ,
Твои, Господь, шальные дети,
На миг смиренные, – у врат.
Как рвется в небо пламень гибкий!
Всё то, что прах в Твоей горсти,
Даруй нам, Господи, с улыбкой
И, даровав, тотчас прости:
Сквозь лозы в скрытности беседки
Тот вороватый лунный блик;
Блудливой тоненькой соседки
Запечатленный светлый лик,
Истлевшие обрывки радуг
Меж тонких пальцев выпускниц;
Всё то, чего не сыщешь на дух;
Всё то, пред чем пластались ниц;
Обряд причастия – без веры;
И зов небесный – в тишине;
Причастность, как вину без меры,
И неумеренность в вине;
Весь мед, отравленный хвалами;
Весь яд, – его испил Ты сам...
Из преисподней вышло пламя,
Но тяготеет к небесам.
03.06.1991
Сын человеческий
Истинно свидетельство камней,
Ибо молчаливо, как молчание
Бога – в трепетании огней
Храма; словно мерное качание
Лун безгласных – наставленья жест.
Потому я понесу свой крест.
25.06.1991
Старуха
Пересыпают в ладонях песок
Малые дети долгого дня.
Я Тебя слышу: на волосок
Дня не прибавив, кличешь меня.
Ни на песчинку ведь не передашь,
Не пересыплешь! Мытарь и страж,
Отче студеный, дышишь в висок.
Что с меня взыщешь? Теплый часок.
Нет никого между нами. Постой
Рядом: сижу да слежу, без затей,
Неисчислимый песок золотой
В теплых ладошках малых детей...
29.06.1991
Город
Благослови, Господь, травинку,
Растущу к небу плавно:
Тебе погибель не в новинку.
А нам так и подавно.
Ведь всяк, прося благословенья
В дорогу, лжет невольно:
Благословенного мгновенья
На наш век предовольно.
Ведь ни одна Твоя травинка
Не вырастет превратно;
И вся-то наша дешевинка
Отплатится стократно:
Наш злак загубленный, и злата
Казенная палата;
И барственный – в отмену дара –
Барыш во фрунте бара;
Все раздраконенны диковины,
Болтливы колокольни
И разбазаренный, разменный
Наш день разминовенный.
8.08.1991
Поэт – Сыну
Ты дал нам притчу на излете
Дыханья – жизнь Свою:
Что Слово тяготеет к плоти,
А плоть – к небытию.
Запечатленный, никнешь снова –
Бессчетно! – на крестах.
Твое безропотное Слово
С тех пор в чужих устах.
И не поймать его, – не птица!..
И благовест плывет...
Но Слово ищет воплотиться –
Лишь этим и живет.
13.08.1991
4.
Меж свай зажмурилась вода,
Сулит: «Приемлю!..»
Как странно то, что города
Уходят в землю.
Покоятся в пластах земли,
Как будто зёрна,
Как золотые короли
На дне озёрном.
Какой причастники беды,
Забыты людом,
Свои висячие сады
Хранят под спудом?..
Какой предвестник – чьей? – тоски
В служебном рвеньи
Рогатку глиняной строки
Воздвиг забвенью?..
И кто, с лопатою в руках,
На стогнах длинных
Найдёт Эдем: не в облаках –
В прибрежных глинах?..
Пастуший посох те поля
Приспали – или
Жезл Золотого Короля
В прадавнем иле?..
Не знаю. Вижу: вечер ал
И ветер страшен,
И солнце катится в провал
Меж гордых башен,
Где в круге ярого огня
В объятья сада
Вплывает на закате дня
Мой Эльдорадо.
9.
Добро же быть невеждою, когда
Полны трамваи запахом тархуна,
В скорлупку неба клювиком звезда
Стучит, и навострила мачты шхуна
В бега, и хлещет вымпел гладь небес,
И пишет биографии Вазари,
А чайки превратили волнорез
В базар – и в грош те слава на базаре!
Вольно воздать, родившись бедняком,
Благодаренье, ибо жизнь – щедрота.
И, все холмы обегав босиком,
Глядеть, как, топоча, шагает рота,
И знать, что степь смирна, душа тверда,
Как лодочка в прибрежном тростнике,
И там, за степью, чьи-то города
Сияют, словно капля в слезнике.
Грешно пенять, когда уразумел,
Как твой заветный град недосягаем
И сколько городов слежалось в мел,
Которым дети пишут, что слагаем;
Но, как школяр стирает мел с доски,
Так взрослый расправляется с печалью;
Лишь вопли чайки на ветру горьки
Да грезит шхуна о чужом причале.
2002г.
5.
Юный всадник промчал среди скал,
С ежевики сбивая росу;
Скалы, эхо держа на весу,
Утаили, чтo конный искал.
Было конному столько-то лет,
Были миги его сочтены,
И, склубясь на краю крутизны,
Юный демон глядел ему вслед.
Перевозчик, не взяв ни гроша,
В небо певчую душу впустил,
Чтоб, тревожа беседу светил,
Бесприютной бродила душа…
Ибо город ещё не сложён,
Ибо сад коченеет во сне,
Ибо кроток баран под ножом,
Ибо кратко письмо на войне;
Ибо певческий гений лукав;
Только неба сияющий плёс
В мутной речке поэтовых слёз
Моет ангела млечный рукав.
14.
И, не вняв провиденью худому,
Люди очищают место дому,
Обживают город и страну,
Затевают первую войну
И затем убийце молодому
Песнь слагают, славя старину.
Дабы выпечь на подземной лаве
Куличи, к Господней вящей славе,
Человек вращает жернова:
Всё-то перемелется – слова,
И зерно, и кости, – чтоб трава
Нашептала повесть о державе…
Нынче мировое уложенье –
На державы спрос и предложенье,
Ибо недруг дому человек;
Ибо величайшая из рек,
Домы разломав, подмыла брег,
И бесстыдно кладбищ обнаженье.
Лодочка, стремниною влекома,
Ладно мчит, река же незнакома,
И не видно встречных на реке.
Лишь весло натруженной руке
Было бы послушно, чтоб искомый
Город замаячил вдалеке!..
Так, в ладу с потоком или в ссоре,
В небо или в огненное море, –
Сквозь эпохи, через города;
Омывает чистая вода
Острова блаженных, только – sorry!.. –
Их никто не видел никогда.
Но блажен поэт, кого без цели
И без воздаяний, через мели
И сквозь грозы пронесла река:
Словно блик на острие клинка,
Непорочна песнь его, пока
Не увяз клинок в горячем теле…
2002 г.
У ограды, в былые дни,
Я сидела в скупой тени,
Я сидела в густой пыли
И глядела, как мимо шли.
Караваны, слепцы, стада
Шли, пока не зажгут огня,
В осиянные города
Шли оттуда, где нет меня.
В ранних сумерках на порог
Я ступала, как ночь, смугла,
И отец был со мной не строг,
Только мама не весела.
Я красавицей не слыла,
Я не названа госпожой...
Как-то пыльная спала мгла,
И предстал мне совсем чужой.
Трепетала, струилась даль,
И дохнула теплом стена...
Отчего-то мне стало жаль,
Что уже я обручена.
Были эти глаза темны
И глядели вот так: в упор.
Я не видела в том вины,
Что чужого веду во двор.
Пил он воду, стерев с виска
Пот, и вещих упорных глаз
Неизбывна была тоска,
Что рождается прежде нас...
И стоял тот безумный зной,
Я ж безумною не была,
Только вдруг за его спиной
Мне привиделись два крыла, –
Два крыла, как снег на горе,
И за каждым – вдруг – по заре:
Золота, как свеча, тиха, –
И багряна, как след греха.
Поклянется стена, нема,
Присягнет виноградный куст,
Что коснулась я вдруг сама
Тех сухих и печальных уст...
Песни песней моей вино
В непорочный налей хрусталь –
Знаю, имя у ней одно
И во веки веков: Печаль.
...Пыльный луч в полутьме стропил
Брел и жизнь мою торопил,
Осиянную вмиг, дотла,
Словом, словом в размах крыла.
И в отверстое небо час
Тек, и в сердце входил металл.
И чужой – уходил от нас,
Только: «Радуйся!» – прошептал.
Ночью верила я, моля
От людей отвести беду,
Что блаженная есть земля
И туда я еще приду;
На рассвете же вышла в сад
И видала, всех прежде стад,
Что на небе заря одна,
И как сукровица она.
...Опадали столбы песка,
И паломники мимо шли...
И утихла моя тоска,
Но познала я боль земли.
В одночасье моих забот,
В благочестьи моих суббот
Доброй матерью я слыла;
Так и молодость вдруг прошла.
Помню я, как звезда близка,
И торжественность всех даров...
Оттого лишь моя тоска,
Что дитя покидает кров.
Опускаясь в низы низов,
Он сказал: «Это неба зов».
Взыскан теми, кто слеп и сир,
Данный миру – покинет мир.
Нынче в храме семьсот мечей,
Целовав, кладут к алтарю.
Не понять мне его речей,
Только вижу я ту зарю:
Та заря изойдет стократ –
Поминаньем страстнОго дня,
И войду я в нездешний град,
Где рыдают и ждут меня...
21.05.1990 - август 1999 г.
1
Ходила в новых башмаках
К заутрене в собор.
Ах, что за ямки на щеках,
Такой уж кроткий взор!
А прядку русую – ну как
Упрятать под чепец?!
А в церкви гулкий полумрак
И глас: «Приходит жнец...»
Ах, загорелому жнецу
Подаст она воды,
А грошик – нищему слепцу
За праведны труды:
Пусть этот будет пить до дна,
И пусть отмолит тот;
Ведь Матерь Божия, она,
Как женщина, поймет...
2.07.1990
2
То-то зорькой любила Нелли,
Чтобы Джон играл на свирели!
Да в кустах перезвоны стада –
Вот и всё, что для счастья надо!
Да вот разве что бережок,
Чтобы Чарли дудел в рожок,
Там, где буйные кудри хмеля
На закате разгладит Нелли.
Да чтоб в круг – в голубой косынке,
Чтобы Том сыграл на волынке;
Ночь безлунна, косынки жаль!..
Боб ей к Троице купит шаль.
Толковали про Нелли в поле,
Говорили в воскресной школе –
Ох, как девушки покраснели!
Никогда им не стать, как Нелли.
Строгий пастор грозил судом –
Упросили прийти к ней в дом:
Что-то Нелли давно в постели,
Причаститься бы надо Нелли.
Да уж, видно, совсем плоха:
Не припомнит она греха;
Помнит песенку, чуть жива,
Про зеленые рукава...
А когда помирала Нелли,
Ей нарядные ангелы пели.
02.07.1990
3
Что поделалось Дженни: белой зорьке не рада
И закат, что кинжал!
Ах, под сердцем круженье – не у нашей ограды
Конь тихонько заржал!
Там, где скалы да мели, так тревожно шумели
Крылья белых ветрил!
А на шейке у Нелли так кораллы алели, –
Кто их ей подарил?..
Он так чтил свою Дженни, словно Деве служенье
Совершал в Рождество...
Да увяз с головою, видно, вправду травою
Опоили его.
Что работы у Дженни, – всё иголка да прялка,
А на море туман...
Щерит зубы чесалка: покарает русалка
Рыбака за обман!..
О, несчастная Дженни не снесет униженья,
Возвратит и кольцо...
Слишком скромница Дженни, чтоб гордячке
в сраженьи
Расцарапать лицо!
То-то райская птица, – говорят, не жилица,
Жаль, ведь так молода!
Я и мертвой не струшу, упокой ее душу,
Иисус, до суда.
02.07.1990
4
Там, на высоком валуне
У чистого ручья,
Шептала Мэри при луне:
«Крылатый мой, лети ко мне,
Ты видишь – я ничья».
И в плеске утренней волны
Под сводами моста,
Нежнее лунной белизны,
Плыл шепоток из глубины:
«Ты видишь – я чиста.»
А там, где скалы, пел Борей,
Качая корабли:
«Крылатый, прилетай скорей,
Узнай: меня Звездой Морей
От века нарекли».
А люди видят, испокон,
Когда находит мгла,
Как в небе огненный дракон
Расправил два крыла.
02.07.1990
5
На кровлях майские шесты,
На старом кладбище кресты
И в лентах, и в гирляндах;
Прилива вздох, ветрила дрожь;
Гуляет нынче молодежь
В баркасах и шаландах.
Смеются эльфы на лугах,
И всё селенье на ногах,
И старикам неймётся.
Весь в тине чёрт, чумаз и гол,
Пречистой Матери подол
Целует у колодца.
Где над оградой скрип сосны
Усопшим навевает сны
И травы лезут в щели,
Присядем в каменный проём,
Все песни майские споём –
Их так любила Нелли.
Ты крест ей лентами увей:
Уже, должно быть, среди фей
Душа ее простая;
Сегодня феям все права,
Епископ им найдет слова,
Писание листая.
Ах, трудно празднество унять!
Скотину завтра выгонять,
Корова страх бодлива...
Там фея, не ходи, сынок!
Её нетронутый венок
Смутил волну залива.
03.07.1990 - 02.1999
Да, пытаю не первая:
Ложе и ложь –
То ж?
Нет, бессмертная, пенная
От пристрастья, – молчи:
Мы твои палачи.
Пена: пени да сладостны звуки, –
В изобильи...
Мы охочи заламывать руки,
А тебе – отрубили.
Как жива ты еще, безбожница
Из богинь, – время оно!..
– Как низложенная наложница
От щедрот легиона...
21.07.1991
1
На ветру молодом и патлатом
Долу с гор
Оплывал ярым воском и златом
Слезный хор.
И, в последней тщете приласкаться,
К небу в тыл
Плыл дурманящий запах акаций –
Плыл да плыл...
2
Богомолки-прихожанки, в шарфиках, безлики...
Осененные лужайки, трепетные блики...
В голубеющем словечке ястреба круженье...
В полутьме от свечки к свечке трепеты и жженье...
Два лица, на Божью ласку, – кто их прочитает?
Уж твое твердеет в маску, а мое все тает...
3
Усажу я детей в колымагу,
Въедем в рай,
И срисуют они на бумагу
Чистый май;
И подарят зиме убеленной
Как навет
На меня – цвет зеленый-зеленый,
Змиев цвет...
Май 1995
2
На крестинах, равно и на тризне
Свой, как чаша, – и в щебет, и в грай, –
Благодатью Господней при жизни
Небожитель, – возьми же свой рай!
Тот, где нет помышленью о хлебе
Места, – сиречь, ярма и узды:
Одиночество тополя в небе
И сиротство вечерней звезды.
26.08.95
5
– И там не нужно ни луны,
Ни солнца, ибо свет...
А мы пока еще вольны
Грешить и, стало быть, грешны:
Есмь прах и грязь? – Нет.
– Там лучезарная Жена
Не исчисляет лет.
А здесь исконная вина
Моя должна быть сожжена:
Есмь сеть и срам? – Нет.
– Но: луч попался хрусталю;
Вода ушла в пески;
А плахи плач – по королю.
Не приближайся же, молю.
Не подавай руки.
5.09.95
7
Так торжественно, что в воздухе слышны
Крылья бабочки, – ни постриг, ни венчанье –
Имя в сердце: средоточье тишины;
Сердце в Боге: целомудрие в молчаньи.
В кости Вечностью проигран мезозой,
Люди призваны могилами своими...
Имя в сердце: очищение грозой;
Сердце в скорби: остается только имя.
Но ребяческие очи мудреца
Да не застит ни любовь, ни вспоминанье...
Имя в сердце: изумление слепца;
Сердце в строгости: прощение в познаньи.
Имя в сердце, это – взоры погасить,
Сердце – в латы, а уста под кров забрала.
Как же знать мне, что у Господа просить
Для того, чье имя в сердце – глубь хорала?..
5.09.95
18
В смиреннейшей одежде,
Где шлях, а где кювет, –
Мы шли да шли в надежде,
Что вместе канем в свет,
Что вынесет кривая,
Со скоростью погонь, –
Слезами заливая
Огонь сердец, – огонь...
Мы в пыль втоптали пламя,
Стремя сердца – горе,
И полыхал крылами
В расплавленной заре
Завистник, что из мести
Раскрыл нам очеса
На то, как несовместны
С землею – небеса.
30.09.95
2
Сыпался подобный многоточью
Дождь, и, гул миров сбивая с лада,
Овладела городом и ночью
Поздней розы душная прохлада.
Зазимок в саду. – И состраданье
Ваше: к розе и ко мне, вестимо...
Срезанный цветок: вздох ожиданья
Утра, что уже невозвратимо.
3
Студит страстная, гудит и пылится.
Город зловещ, как палата дознания.
В храмах – платочки, тяжелые лица
И неумелые крестные знаменья.
А уж на кухнях вздымается месиво...
Терном венчанный глядит в трепетанье
Бликов и свечек, – и страшно, и весело
В ад нисходя по ступеням литании.
4
Залежь дней пронзает мурава,
Ни единой памяти не милуя.
Верю: воплощаются слова.
Лучше говорить о том, что минуло.
Но опять, как птицы из-под стрех,
В небо вырываются послания...
Ведь постигнешь: помыслы есть грех, –
Лишь тогда, как сбудутся желания.
6
Наконец-то решилась, предъявила права
На пол-царства весна-размазня.
Не покрыта сегодня моя голова,
В сердце – бестолочь, птичья возня.
Только выстудил душу, до зеленого дна,
Зимний луч – мимолетный смешок:
Не имей притязаний, – да будешь вольна, –
Ни на миг, ни на царства вершок.
8
Уже не спеть обезголосевшей весне...
Пусть броши медь, смутясь, твердит о старине.
Глядится облако в недвижный водоем,
Кто смел, кто робок, всяк тоскует о своем:
Покрыт рогожей, как помином о грехе,
Затворник Божий – о Небесном Женихе,
Свободы мученик, под полостью в санях, –
О смуглой рученьке в серебряных перстнях.
Апрель 1996
*
Соблазн атласный! – при адепте
Холщовых зим аскезы длинной!
Пел, по складам, о вдовьей лепте
Сребристый лепет тополиный...
А лето, в теплом пепле тлея,
Переплавляло торопливо
Сень переливчатой аллеи
В осеннем трепете залива.
*
Угасают сентября протуберанцы...
Тут и Бога угораздит пальцем в небо
Угодить, – и лишь пииты-голодранцы
Всё витийствуют о чем-то, кроме хлеба,
За младенческий уют благодаря
Погребальные покровы сентября.
Ничего я не хочу себе от Бога,
Потому-то благодарно онемела...
Море в сумерках поблескивает строго,
А ребенок обнимает неумело,
Словно к горлу побродяжки гулевой
Приноравливает лапки домовой.
*
По бульварам, ни валко ни шатко,
В унисоне с без четверти восемь,
Отбракованной пегой лошадкой
Зарысила, зацокала осень.
Баламутясь, как масло в бидоне,
Трепеща, как лоскутик марлевки,
Благосклонно с ребячьей ладони
Ела листик пожухлой рублевки.
И шипело бенгальское пламя
Океана у мысьего носа,
И треща слюдяными крылами,
Осень к солнцу летела с откоса...
К ночи море увязло в кювете,
Буксовала лиловая жилка,
И внимали последние дети,
Как на скрипке играет кобылка.
(Сентябрь-октябрь 1991 г.)
Там, на крылах среди облачных гряд,
Что о тебе говорят?
Карточный крап, слепень, и склеп,
И бой.
Грешен твой раб: слаб, ибо слеп,
Любовь.
В день, когда зрячим пребудет любой,
Где тебя спрячем,
Любовь?
Камешек, вложенный в божью пращу,
Где я тебя отыщу?
В дрогнувшем горле дитяти, чьих вод глубину
Ты всколыхнешь, разметав по ним солнечный
ворох?..
В маленьком городе, вспять обращающем год
и луну, –
Где берегусь бередить зеркала в коридорах?..
Может, в памяти
Воды без отражений
И в упорстве круторогих лир?..
В крике паники
Нечаянных вторжений, –
На пороге
В мир?..
По отрогам волн, где вслед – валуны...
За порогом, где ни лет, ни луны...
Словно свеченье, зарок
Тих.
Мука! – Ученья не впрок
Стих:
Став бесплотнее блика, у Господня крыльца
Ищем в горних не лика –
Лица...
12.10.1992
Твердь и число: прохлада
Лба Твоего, Господь.
Горького шоколада
В пальцах не тает плоть.
Ясность и властность граней:
Рвенья – и рвы.
Жадные рты пираний
Мертвы.
В спёкшихся устьях речек –
Гимны сверчков и свечек...
Нищенской меди блик-ликованье,
Лунный задворок.
Нынче я – леди чёрного званья
В крыльях оборок:
Чиненые ботинки,
Чинны псалмы спасений, –
В маленький тёмный ледник
Спрятанное вино...
Сердце на паутинке
Вслед за лучом осенним
Бродит, сверчком последним
Умиротворено.
27/28.09.92
***
Никак её не унять,
И я говорю: «Послушай!..» –
Не слушает; в голове,
Известное дело, ветер, –
Такой, что мои глаза
Звенят и пустеют раньше,
Чем спрячусь, дойдя до дому.
– Послушай! – я говорю: –
Да нет, не меня; но – просто
Послушай. И в этот миг,
Быть может, тебя окликнут
По имени. А меня
Что ж слушать, коли пытаюсь
Весну остеречь: «Послушай!..».
21.03.1992
***
Поведи куда-нибудь, – куда
Мы не званы ангелами, – где
Ты да я – не мы с тобой, – следа
Не подарим памятной воде.
Расскажу о том, о сём, а то,
Что на самом деле, – схороню
В слове; на прощанье из пальто
Протяну сухую пятерню:
Будем проще! Капелькой долдонь
В солнечную твердь мою, дружок…
Уж простил горячую ладонь
С неба ей ниспосланный снежок.
5.04.1992
***
Поутру калёное крыло
Ветра угодило в паутину
Вишенья – и сделалось бело.
Камыша ватинную плотину
Режет потаённое стекло
Речки – сквозь небесную холстину…
Песнь моя низами тяжела;
Точит зуб невидимая мышь
Об её разверстые крыла,
И такую разутюжил тишь
Голос, раскалённый добела,
Что ожога ты не ощутишь.
3.05.1992
* * *
Снег, весёлое замиренье!
Это в полночь опальный ангел
С лёгких крыл соскоблил коросту
И, умывшись, предстал пред Богом
С непокрытою головою, –
Ангел, твёрдый, простой и лёгкий,
Словно яблоко на ладони.
Снег: стирание всех старений!
Как мне отрочески знакомо
Ликование первоснежных
Утр, что странно пахнут арбузом!
Обречённость небес земному
В этом, словно предначертанье:
Замирение не навеки.
Снег – прозревшему дом призренья!..
А восставленный ангел землю
Лобызает, виясь позёмкой,
И сквозь сумрак в земные очи
Непорочной глядит звездою;
Он, прощённый, такой невинный…
Не люблю я, когда он смотрит.
К нам-то, грешным, снега прохладны…
Он ведь смотрит, словно жалеет.
Да не я же первая, право,
Отдавала сонные перлы
За чистейшей воды стекляшку:
За слезинку смутьяна-беса,
Чья улыбка сулила небо!
Знаешь край, что не знает снега?..
Но у яблока я училась
Молчаливому совершенству;
Вот уже не ищу улыбки,
И не жаль спалённого рая,
А люблю стеклянные бусы:
Их бесхитростность и прозрачность –
Словно слёзное примиренье.
1993
Рас-стояние... - М.Ц.
Расстояния!.. О, не сетуй:
Все рассеянья крыты Сетью.
Всякий пай, всякий сор - удержан;
Но едины ли мы? - надежда...
Сеть всезнающа. Нам вначале
Знать бы: знаньем плодишь печали, -
С правкой, в правозащитной части:
"Кто при знании, тот при власти".
Во всевластьи цветного глюка,
Сиречь, счастья: да сгинут скука,
Вёрсты, дали, - щелчком у цели, -
Что мы знаем на самом деле?..
И не знаешь ли ты, случайно,
Отчего по сей день печальна
Песня ветра в древесных кронах,
Как при тех - мироносных - жёнах?..
И не спросишь ли ты у мира,
Отчего нам живётся мимо
Жизни - в страстном за нею беге
И кому в наученье - беды?..
Экклезьястам досуга - лишки.
Их премудрость подгрызли мышки.
Мили? - Мнимости! - Salve, разум!
А бокалы - содвинем разом?..
Нас - рассорить? Да с первым встречным,
Кликнув Skype, начинай - о вечном!
Словно древней, по кругу, трубке,
Всё - пульсирующей зарубке
Поверяя, - зри в корень, в семя:
Здесь реально одно лишь Время.
29.08.2008
Что ночь, то облава: истошные трели сверчков -
Навзрыд, вперебивку, вдогонку пропащему лету.
Держи его, как же. И всякую помни примету -
От пряжки открытых сандалий до скрытных очков.
Но день, убывая, уже не охоч до зацепок,
Даёт слабину даже солнца приметливый зрак, -
Так всякий зеркальный двойник, вожделея оценок,
Впечатан затылком в забвения илистый мрак.
О летних загулах едва ли вспомянет округа,
Когда на неё ниспадёт моросящая мгла,
Мелка и подробна, как наши досье друг на друга
В неведеньи, кто же на деле рассмотрит дела...
26.08.2008
Памяти Булата Окуджавы
Нас грёзой любви не томил соловей,
Но тот из певцов и кутил,
Который в стремнину кавказских кровей
Смоленские звёзды впустил.
Который знавал благородную цель,
Не жаловал в храмах менял,
Хоть, правда, с креста новогоднюю ель
Ничтоже сумняшеся снял;
Но спел он – как русский? грузин? армянин?.. –
Одним лишь помянь: человек, –
В тоске однозвучных почтовых равнин
Изгнаньями спаянный век.
Зарока не ведал певец от тюрьмы
И видел, как бьют по своим;
Попал в тот обвал, в коем выжили мы,
А думали – прочно стоим.
И детям теперь не сложней, чем юнцам –
Арбатским дворянам его…
Но, мёртвых предав хоронить мертвецам,
Спроси-ка: живым каково?
Родным пепелищам отдашь ли поклон,
Приняв, как подарок судьбы:
«Пал город великий, погиб Вавилон!» –
И, стало быть, спрос на гробы!..
Каким искушеньям арбатская честь
Подверглась в искомом раю?..
На холмах – усобицы кровная месть
И дети Арбата в строю.
Не слышно баллады в колодце двора,
Не видно и нужды в певцах.
Не мы ли отринули наше «вчера»
И слали проклятья всердцах?..
29.08.2008
Искус (цикл "Стихи к Грузии")
«О, мания!..» – М.Ц.
То – преисподней мразь, на человеков сеть;
Безумной Грете в зад – твоё перо!
«Абхазия, абхазь! Осетия, осеть!..»? –
Семидесятый год, как… и – зеро.
Рот крепко мне зашей, сургуч прижми к тесьме
И не взыщи словесной панацеи:
Источник барышей – стенанья на письме,
Покуда псалмопевец не в прицеле.
Артиллеристы, кто вам дал приказ?..
В сумятице узнать не суждено.
Который год волнуется Кавказ,
И солоно грузинское вино;
В нём приворот для русской есть души,
Коль демоны сих мест ей так любезны, –
Не тот ли Зверь, исчадье здешней бездны,
Похмельно изрыгнул огонь в тиши?..
Седым вершинам бес вошёл в ребро –
Сровнять могилы: кто высок и прав,
Не докопаться, и ревёт: «Зеро!» –
Игрок, счета истории поправ.
29 августа 2008
Может, ещё - о салатного цвета
Платьице, с бантом, из креп-жоржета,
Мокром в бесцельной, как буйство грозы,
В гордой собою - хоть выжми! - отваге?..
А об ручьёвой, в осеннем овраге,
Звонкой печали в диезах лозы?..
Может, про то, как во времени оном
День испытания пахнет пионом?..
Как за окно, сложены в ястребков,
Пущены в штопор листки с чертежами...
Как, взбудоражен, идёт этажами
Запах мастики в тревоге звонков.
Может, о сахаре, может, о соли?..
Об огонёчках в заснеженном поле;
Об разноцветной, во вспышках, росе, -
Сколь прожила, но такой не видала, -
И о, ценой небольшого скандала,
В моду отстриженной детской косе...
Может, о пальцах в испуге касаний,
Или о мнимости всех расписаний, -
Но, присягну, сколь мя видело глаз,
Столь же историй случилось со мною,
Вряд ли отделаться можно одною,
Общая быль - на особицу сказ.
Может, про первую ссадину слога?..
О колдовском искушеньи пролога, -
Больше, чем сказка, вмещал он чудес...
Кто-то, поверив манку ожиданья,
К сказке свои приторочит преданья,
Им оправдание - горечи вес.
Всякому - благо, и всякому - скверна;
Что унесла я и что я отвергла,
Только одни и покажут весы,
Мёртвых подняв для вселенской огласки...
Память живых - чтоб раздаривать сказки:
Детские сказки нездешней красы.
28 августа 2008.
Опять фитиль готовит канонир -
Как знать, во славу или в поношенье?
Чужие войны - расширяют мир;
Своя война - сужает до траншеи.
Чужая брань - и ты уже вдвоём:
Вся даль меж вами - взмах крыла зарницы;
Постигнешь, сколь вместилось в окоём
Имён и сколь обманчивы границы,
И как неодолим один предел,
Его же не перейдеши, - служенью
Без лести предан древний винодел,
Приставленный к народному броженью:
В кровавом научении курным -
Сиятельных: уделы неделимы! -
Каким многоголосием стальным
Гремят роскошной Грузии долины!
От громов стальногласых далеки,
Мы, имена твердя пред образами,
Бесславней к сердцу вскинутой руки
Властителя с блудливыми глазами,
Хвалёную на торжище броню
Клянём, ропща, как нива под стрельбою, -
Но кто нас продал оптом, на корню?!
И, в корне, в чём наш грех перед собою?..
21 августа 2008
Олегу Соколову*
Кесарю - подати, Господу - жертва,
Городу - вольности, нрав и закон,
Дабы сумели железные жерла
Плюнуть в миндальные очи икон.
Правды не вылучить нам из навета,
Слушая свару в окрестных домах;
Тесно мы сбились вкруг пятнышка света
Лампы настольной в садовых потьмах.
Честно сбиваемся с мысли в толоке
Мнений, которым не сыщешь порук...
Нас обложили: не свары и склоки
Ныне, - локальные войны вокруг.
Здесь ещё пуль не роями, и кровля
Если щербатая - ветхость виной.
Память о всём, что здесь ветхо и кровно,
Нам не отшибло взрывною волной.
Рдяный стакан, стихотворная нетля...
Войны по кругу раскинули сеть, -
Словно вкруг горла прилажена петля,
Пьём, говорим и пытаемся петь.
Сонмы светил, как всегда, терпеливы
К язвам земли, нанесённым в бреду.
Где они, мирные наши оливы?..
Клонит нас в сон в Гефсиманском саду.
20 августа 2008
*Соколов Олег Аркадьевич (1919-1990) - один из оригинальнейших представителей андеграунда СССР, художник-абстракционист ещё сталинских времён, в своих работах оперировавший ритмом как изначальным и основным, до-образным и до-словесным, коммуникативным средством; герой подпольных "квартирных" выставок, оценённый учёными - физиками и математиками гораздо ранее, чем коллегами-художниками.
Был научным сотрудником Одесского музея западного и восточного искусства; специалистом по культуре Японии, - атрибутировал в музейных запасниках ранние гравюры Утамаро (в Японии экспонировалась, и очень резонансно, уже посмертная выставка Олега Соколова). "Центр циклона" - название одного из графических листов этого художника. Т.А.
Элен Ж.-И.
Twas so good to be young then
To be close to the earth
Now the green leaves of summer
Are calling me home
Деревам грядёт ризоположений
Время, но и в кроткой их поре
Тополь, скорбный страж царствия блаженных,
Руки ломит, вскинуты горе.
Сколько же блаженств, стоя на пороге,
Мне наплакал райский часовой!
Были небеса отчески нестроги
Над моей блажною головой.
Может, оттого всё ещё живая,
В упованьи света - не огня,
Что, к Всесудие ветви воздевая,
Тополь слёзно молит за меня.
Знать, от той поры песня, как, в начале,
Дав охлёст секундам и часам,
Древо-утоли-дольние-печали
Взор мой притянуло к небесам.
Чтобы на веку, сколь ни правь, горбатом,
Натвердо окрепла бы земля, -
Звонами лиясь и гудя набатом,
Небо раскачали тополя.
В сень сойдясь к столу, ладят поколенья,
Но, в разгар торжеств и напролом,
Из скудельных - прочь - в вечные селенья
Тополь порывается крылом.
И когда твоё сякнет упованье,
Тетивы не чувствует стрела, -
Слушай тополя: слушай отпеванье
Сей секунды, что уже - была...
19 августа 2008
И пошёл отсчёт последних дней
О медвяной Спасовой поре;
Мелкой дрожью рейдовых огней
Горизонт ответствует жаре.
Но её заржавели тиски,
И шалашный рай идёт на слом,
Где бульвара гулкие бруски
Метят бриз октановым числом;
Где геенны красное стило,
Очертив, обуглило слегка
Сросшиеся в синее крыло
Над колодцем солнца облака...
Спасовый успенья обиняк!
Бережный искус последних крох...
Душной ночью мчится молодняк
Урывать Эдема смертный вздох.
И поди, ту песню оборви
И смоги не знать наверняка,
Как недолги радости любви,
Но зато печали - на века...
18 августа 2008
8.
Я счёт вела весеннему цветенью,
Всю очерёдность помня назубок.
Катился в горку дней моих клубок –
Не ухватить по моему хотенью!
Дни вербные, багровых тополей
Пора, сиреней час и миг жасмина…
Уже о белом саде нет помина
И, что ни день, черешни кровь теплей.
И, что ни вечер, то заря печальней,
Что ни рассвет, пронзительней роса.
Твои, о прорва, чую голоса
В цветке – и приникаю всё отчаянней.
И, что ни месяц, то прощальный цвет
Летит, сорит, плывёт у края кубка,
И, что ни лепесток, – смертей зарубка;
А кубок полон, – мне пятнадцать лет.
10.
Август, – лужайки скошены, неба разгар, – виват!
Август, – цветы взъерошены, запах пригорьковат.
Отроческого – праздного,
Грозного, несуразного, –
Царства престольный град.
Прямо у подоконника плещется зелень лета.
Ангелы Рэя Конниффа тужат о персти света…
Август, – восторг погибели!
Плачи ли в небо, гимны ли, –
Нет на возврат билета.
Облачной фуры оторопь, жар, цепенеет лист, –
Дикая шкура отрока помнит столетий свист.
Август, – сплошная ссадина:
Пышен твой сад, Кассандра,
Огненный выдох чист.
Настежь твой рай зарницею, август, – хвала живым!
Стану раиной, птицею, раненым часовым;
В складках цыганской розы –
Трепетной Лакримозы
Сгустком предгрозовым.
2002г.
*
И праздники, и будни шли вверх дном,
Бесследно и зазря,
А я зимой мечтала об одном:
Увидеть снегиря.
Ждала: лишь только древа чёрный знак
Измыслит белизна,
Прибьётся к саду птах, иным - инак,
И день прожжёт до дна.
Но он, в моём мечтательном жару,
Незнам, как луч в вине,
Невем, как жуткость меты поутру
На белой простыне...
Не зазимок ли класть поклоны дню
Велит, ведя подсчёт?
Снегурочка, одетая в броню,
Изыдешь - руслом щёк...
Найдётся на тебя твоя страда,
Но - знаешь? - в закромах
Ожжёт внезапно щёки иногда
Зимы закатный взмах!
Очнёшься зябкой девочкой в саду:
Ни мет, ни фонарей;
О, я ледово знаю - не уйду,
Не видев снегирей.
9 августа 2008
*
Ольге Ильницкой
Ныне отринем... а проще - отвесим пинка
Дневи заботы и сердцу скомандуем: "Вира!" -
Где, округлив сини очи, побеги вьюнка
Оцепенели над приснотекучестью мира.
Пьёшь ли невинную горечь распахнутых уст
Луга в предсмертном жару, подзаборной космеи
Лохмы погладишь ли, - вздрогнешь: зазывен и пуст
Омут небесный - и прянешь, помыслить не смея.
Вне разуменья, кто выше: пастух или князь, -
Слушай успенские звоны кузнечика в полдень,
Но не утщайся, в слова повиликину вязь
Перелагая для мира, что Слова не понял.
Днесь отпущаеши... - лето уходит на дно
Наших стаканов, и меркнет багряная искра.
Не ощущаешь ли, - солоновато вино:
В мирной юдоли закланья свершаются исподволь.
Цепким вьюнкам, простодушию их синевы
Зрячей - давай подражать, чтобы здесь, а не где-то,
Жизнь, что короче, прямее и горше травы,
Нам процвела - богородичной щедростью лета.
15 августа 2008
A time to be reaping,
A time to be sowing...*
На последней заставе прохладного детского рая
Мириады секунд, утрамбованных в горстке песка,
Попирает ребячья стопа, и земля не сырая,
И нисколько не хочется верить, что осень близка,
И навыкшей душе не без умысла нынче невнятен
Тополиной мольбы шепоток, огорчающий высь.
На песчаной околице рая несчитано вмятин
Человечьих следов, и не вдруг разберёшь: "Лъто бысть...".
То-то - было, но, как говорила мне бабка, на воды
Помочился, коней придержав, громовержец Илья...
Прощевай, раеванье! Пески всем разводьям - разводы
Объявляют, и певчие птицы не имут жилья.
Вот и год, отзвенев, черепковым ложится Трипольем
В недрах памяти: было ли, не было, - ржавы ключи!..
Вот и вся эта жизнь уместилась в размахе топольем,
Вот и вся наша мысль промелькнула зарницей в ночи.
Вот и вся тебе, значит, баллада о зелени лета -
В шатком коловращеньи, в уколе алмазной иглы, -
Слушай, девочка, сызнова, слушай: нища твоя лепта
В эту правду, - ты слушай, во тьмы израстая из мглы.
В тьмы и в темы людские - но, теменем, долго и тщетно,
В недоступные, взапуски с тополем, выси всходя,
Слышишь, девочка, слушай, - о, небо к послушливым щедро! -
Поминальный канон в бормотаньи листвы и дождя.
11 августа 2008
* - В эпиграфах цикла использован текст баллады "The Green Leaves of Summer" (D.Tiomkin - P.F.Webster).
Вике
Стальному полотну навскружь - отрезы нив,
Гостинцем в пазуху, когда поётся грустно.
Наш путь, как наш Днепро, извилист, и ленив,
И расщеплён на островные русла.
Налипчива душа, как лакомка-оса,
На сласть готовую, презрев чертёжность в сотах,
И в зеленях, что глаз вынь да положь: краса! -
В подспудной мгле времён дурит в осотах.
Тем временем телам обманчивый покой
Колёсная вдолбила ахинея,
И баба, помахав с обочины рукой,
В историю уходит, каменея...
От сих иеремий не сбиться бы с пути,
Тропу не променять на магистрали.
Нет, так же не пригреть осу ни в чьей горсти,
Как жуть пучин - в монистовом коралле.
Не сталью колеи, не молньей палаша
Блестят пути извилистые наши, -
Но, жало навостря, славянская душа
Припала к ободку вселенской чаши.
13 августа 2008
В перестуке - зуб-на-зуб - электричек подземных,
В преисподнем их скрежете, чисто, зубовном, -
Я гляжу в никуда: вдруг привидится зелень
И, по гриву в ней, зебры в восторге любовном.
Не взыщи, соврала, - не всплакнула ни разу
Над изыском жирафьим в заоконную непогодь.
Нам, и в недрах всезрящему вверенным глазу
Майкрософта, и травку измыслить-то некогда.
Перестук - в пересчёте: то ли рельсовых стыков,
То ли нас, ненаглядных, и наших деяний -
Для судов и торгов. Лишь вальяжные тыквы
Где-то нежатся в кротости солнцестояний.
Как созреют, их тоже снесут на базары:
Мы, славяне, заварим вселенскую кашу.
Нами метко плюёт преисподняя заверть
Из конвейерных пастей - прям в родину нашу.
Мы, в вертушках юля, как на отмели рыбки,
И теснясь, как на нерест, - рванём врассыпную
В небывальщину: в заводи лета, на рынки,
Где днепровские ведьмы - Христа одесную -
Вяжут мётлы душистые "на маковия",
Вороха чернобривцев медами застроив,
И до дупы нетленье им Киева-Вия
В мерзлоте, и как звали тех братьев-героев!..
13 августа 2008
"И небо скрылось, свившись как свиток"... (Откр., гл.6)
Когда наутро Ангел спросит выспренне:
"Что слышно на Земле?" - отвечу: "Выстрелы", -
Так доложу, застукана с поличным
В паршивом кафетерии столичном:
Вмените мне чириканье пичуги,
Неспешный кофе, - то, что не в кольчуге,
Не в гимнастёрке, не в бронежилете
Крутой глотаю вар, как весть о лете,
И, заскорузлой кровью на пилотке,
Увы, не присыхает кофе к глотке.
А всё ведь знаешь сам, фельдъегерь огненный:
Синклит ваш над Балканами не обмер,
Ниже - ни даже! - над Обетованной
Землёй, во чреве неба в мясо рваной.
Вы честно, даже к избранным без скидки,
На небосклоне, как на долгом свитке,
Писали - ведь у вас пера несчётно, -
Реестр немногих, кто подставил щёку:
Чтоб, льна не загасив, не стронув струга,
Свернуть сей манускрипт, и очень туго...
Тот день - не день, когда мы все, в бессильи,
В заходах шестикрылой эскадрильи
Пытаясь вжаться кубиками смальты, -
Больней, чем с пулей в теле об асфальты,
Поймём, в палящем неотступном свете:
Мы - одного Отца больные дети.
Так что ж ты жжёшь меня зрачками, Вестник?
Пытаешь, как там мой грузинский сверстник?..
О горном ли селеньи, взятом с бою?
О той Тамар, что в высь ушла с тобою?..
12 августа 2008
Что глядишь, моя кровинка,
В пустоту голубизны?
То над рынком половинка
Опрокинутой луны.
То в архангельской твердыне
По булыжнику двора
Бродит бледный призрак дыни –
Той, что съедена вчера.
Не царевнина корона
Серебрится поутру –
То, дитя, ладья Харона
Рассыхается в жару:
Брошенная кверху днищем,
Как медуза на песок...
Потому, чего мы ищем,
Мы не знаем, колосок.
И тому есть верны знаки:
Там, где мусорные баки,
Черной кискою душа
Ходит-бродит не спеша...
3.08.1991
Вот и поплыла, Летою влекома,
Проклята не в прок,
Полых облаков лаковая кома –
Обморок морок.
Негу – нежить – сглаз вылила безгласно...
Кутала в платок
Льстивая листва – ласково и властно –
Топкий топоток.
Выстелит листва палая – палаты;
Остовом сухим
Древо раздерет облака заплаты,
Словно схему схим.
А покуда путь – сень, и путы – сено;
Сон и письмена.
Август – густо: ах! – гости, смех и смена,
Смех и семена...
Тремоло – и треск – старого иссопа,
Ливни – слов и слив...
Мечены! – сметет в топоте потопа,
Былью убелив.
01.08.1991
Ладану да воску, – воскуряй да жги
Всем ее святым
За ее прическу: злато ли? – ни зги! –
С гребнем золотым.
Мягок лён, да жестко в сон да в зол-пырей...
Смертный, не гляди!
Жгучая известка всех монастырей –
В белизне груди.
С ладану-то нудно, то ли волос в лоск
Вымыть поутру...
То и сердце блудно, что душа, как воск,
Да в чужом пиру.
Шалой бы да шалей, камешков да бус, –
Вот, как Бог велик,
Каменных скрижалей потяжеле груз –
Сердца сердолик!
Колокол колодца, ладно ли, – до дна!
На кого, дай срок,
Кос ее прольется косная волна,
Присмирев у ног?..
1.07.1991
Шла в заупокое тополином,
В перезвоне башенном вечернем
И следила за трубящим клином
Ангелов, летящих к морю Чермну.
Отчего-то думала о древе,
Лодке, позабытой у причала...
И упало сердце, и во чреве
Темном заблудившись, постучало.
Это Бог подумал о спасеньи
Мира, что вымаливал в запале
Те края, где с ангелов осенних
Крылья перламутровые пали...
Но мелка исполненная мера,
Высящася – в зори – каланчою,
Где слепорожденная Венера
Белы руки греет над свечою.
Не каменье, взвешенное блудом,
Но мечта язвяща, моровая...
Бог сподобил беззаконным чудом:
Ангел отошел – а я живая.
Будут звать отныне благодатной.
Как печать на сердце – или пробу:
Серафим вернется невозвратный,
Только – к развороченному гробу.
20.07.1991
12.
Встаёт из бездны август светозарный
Всей роскошью вечернего базара!
Ребячится с цикадиной трещоткой,
Прилащиваясь персиковой щёчкой.
Пушок и нега, созреваний мета, –
И, под откос катясь, ликует лето,
Рывком сгибая тополи – отвесы
Заупокойной августовой мессы.
17.
Мне приглянулась горделивая бедность
Степного взморья, на сверчковой струне
Репейных колкостей весёлая беглость –
Где недотыка-мак пылал по весне.
Сижу и пялюсь в катаракту морскую –
В ответ гомерова поёт слепота...
Сдаётся мне, что я вконец затоскую
На мостовых, где всё – сует суета.
У антикварных любопытствуя полок
Ценой незнаемых годов и долин,
Я сберегу в себе, как старый осколок,
Тот шёпот в крошево размолотых глин,
Где лиловеют над лиманами сливы
И остролисто закурчавилась падь,
Где над повинной головой блудной ивы
Ночного ливня пронеслась благодать.
18.
Про неизбежную и благостную осень
Слова просты,
Где потревоженная глиняная осыпь
Ползёт в кусты.
Как тот обглоданный ветрами скифский череп
Вовеки мудр,
Так мне таинственная кротость повечерий –
Милее утр.
В сей час прощаю и любовнику, и брату
Права и нрав,
Бредя вослед неотвратимому закату
Меж сорных трав.
И, заничто глотая воздух деревенский,
Хмелея вдруг,
Слежу, как медленно вращается вселенский
Гончарный круг.
19.
Перевалило лето в августову ночь,
Вздыхает влажно, посвистом сверчка
То под окном, а то издалека
Выманивает из-под лампы прочь.
Дыхание младенческих небес
Влетает в приоткрытое окно.
Новорождённый Август, вы равно
Блистательны, при звёздах или без.
Новорождённый месяц ввечеру
Вас уложил в злачёную ладью.
Сверчок заладил песенку свою,
И всяк листок затрепетал: «Умру».
Назавтра, Август, ваш почтовый птах
Крылом ударит в облачную твердь,
И по земле, вся в гроздьях и цветах,
Пойдёт, юна, восторженная Смерть.
21.
Ты приезжай – я тебе отворю
На океанской закраине древность,
Где корабельному лишь фонарю
Принадлежит неусыпная ревность.
Вдумайся, чьими следами клеймён
Здешний песок, чем иссушены кили
Здесь, где младенцы на вздохе времён
К небу песочные вывели шпили.
Ты не заботься, – так было всегда,
Чтобы о жизни болеть спозаранок,
Чтобы вертелась хлопот череда
Пёстрою стаей голодных морянок.
Будем делиться на пляже пустом
Пышной краюхою здешнего хлеба
И, на воде раскрываясь крестом,
Свой «Отче-наш» говорить прямо в небо
2003г.
Электрический нимб, немигающий ламповый венчик;
Плексигласовый взор, устремлённый к неведомой точке:
В колких лапах покоится кукла - кудрявый младенчик, -
Гипс, а может быть, глина, - нечитаный дух в оболочке.
Этот мир компиляции, город, где так же незрима
И внезапна печаль, как оса в юбилейном букете;
Где на эхо латыни ложится тень Третьего Рима, -
Снился небу затейливой башенкой в Божьем макете.
Словно в сумраке лета в луче светляка земляника,
Там лампадка тускла, и, метнувшись пред кованой дверью,
Снег в осколочье света взлетел, как рукав Доминика, -
Встали дыбом у венского ангела синие перья.
Рождество 1995 (декабрь).
"Вдали погас последний луч заката"...
(детское)
- Ольге Ильницкой
И хворь от токсина любви скоротечна,
И много их, всяких Тристанов...
Немного пьяна и наотмашь беспечна,
Плыву в полумраке платанов.
Подружка, тут, главное, точной и прочной
Будь, главное, тут не прельщайся:
Пегаса на пажити тучной и сочной
Треножит семейное счастье.
А всё, что вокруг, то: чужие каштаны
С жаровень таскать и глядеться
В стремнины на выспреннем краешке танго:
Албанского танго из детства.
Но там лишь, в неблагообразном оскале,
Истомно-беспамятны лица...
Срамницы-поэтки, чего мы искали, -
Вот так, невзначай, умалиться?..
А может, иного, - чтоб сердцем сожжённым
Сверхновой засечь трепыханье?
И пусть нам вослед добродетельны жёны
Анчарово шлют придыханье...
Неужто моим и твоим сумасбродством
Тот вздох, приснопамятен глине,
Обратно уходит - сыновним сиротством
В серебряной капсуле ливня?..
Давай подарю из нефрита камею,
А смыслы оставим - бурьяну.
Подружка, не слушай, - я жить не умею,
Я нынче легка с полупьяну.
К безболью - достать бы и белые флаги
Под натиском жизни... но краше
Беспрочность. Не капля живительной влаги, -
Я - блик в переполненной чаше.
1/4 августа 2008. Отредактировано автором 5.06.13.
И всё ещё пахнет травой
В медовом предбаннике Спаса,
Где, мост защемив становой,
Рекою прикинулась трасса;
А там, где смиренной реки
Рванина да бакены-гуси,
Теплы островные пески,
Как собственный локоть в прикусе.
А где вкруг премирной оси
Рутина столетий навита,
Зелёный креститель Руси
В пустоты глядит ядовито.
Ответные грозы наслав,
Они вымывают все сроки,
И жгуч новодел-семиглав,
Как резь во Всевидящем Оке.
Где сумрак латиницей мечен,
Прибилась, что к свае моста,
К надмирнейшей из поперечин -
Разъятой руки пустота...
Машины в пролётах мостов
Въедаются в даль, словно зудни,
И тёплыми золами будни
Ложатся в изножье крестов.
28 июля 2008г.
1.
Только во сне я бываю опять влюблена.
Лёгок мой сон под наркозом цветущих акаций…
День-работяга, трезвя, подбодрит: «Не вина
И не беда, что всему суждено примелькаться».
И зачастит мой большак колесом, колесом,
Сполохи мака сливая в кровавую подпись:
«Жизнь – это сон, не гадай, – не сбывается сон.
Вымысел – жизнь, и не нами задумана повесть».
Экая новость бездомных колёс, – обнови
Алые маковы брызги у майских обочин!
Кратки, что маковы сполохи, сны о любви,
Но не надолго и хлеб в отупеньи рабочем.
Этих сюжетов повторам доселе цены
Твёрдой не знаю, люблю эти старые враки!
Лёгкие, лёгкие, лёгкие, лёгкие сны
Лёгкой походкой акаций плутают во мраке.
25.05.05
3.
Дай мне кленовую пятерню, лупоглазый май, –
Ну-ка, расправь недоверчивую щепоть.
Сам привираешь семь раз на дню, в первозданный рай
Путь мягко стелешь, да заказал Господь!
Ты беззастенчиво рассовал по застрехам птах,
Ради гнездовья рассеяв единство стай.
Всем одиноким влюблённым на всех мостах
Даришь звезду, непонятную, как Китай.
Ну, запихни-ка меня, давай, в тот ночной вагон,
Что поутру продерёт глаза над большой рекой!
Я пересяду в речной трамвай, чтоб тебе вдогон
Гладь возмутить и вспенить – ты сам такой.
Может, мне выпадет необычайная радость, май, –
Слушай, наставь за меня небесам свечей! –
Я ворочу себя давнюю, изумляйся знай,
Знай да помалкивай, что мой шатёр – ничей.
Маковый маг, моя прелесть, май, ты тщета, мара, –
Как я могла с тобой некогда быть всерьёз?.. –
На-ка, свези несуразный груз – все мои «вчера»
Да растолмачь их в упорстве ночных колёс.
15.05.06
5.
В небо пущенный алый кочет
Прогорланил – и в небе голо.
Я тиха сегодня – грохочет
Лишь волна в развалинах мола.
Ну, давай, мой май, будем квиты
Проживать – в забвеньи, не в споре, –
Где о тротуарные плиты
Плещется житейское море.
Я живу и этим довольна,
Не слыла, ты знаешь, святою, –
Тех, кто сдался в плен добровольно,
Ты пои своей наркотою!
Только нам ли, беженцам сирым,
Умолять захватчика втуне, –
Чёрта с два отпустит он с миром,
Враль на белопарусной шхуне.
Пусть там в трюме мысли и годы –
Он, юнец, не знает кордона
И влечёт в запретные воды,
Где печаль, как грёза, бездонна.
21.05.06
6.
Ты – разнеженное предгрозье
Палисадников и лужаек:
И пронзительнейшее солнце
Не рассеет лиловых снов;
Как зазывное пенье козье
В рощах, май, ты упрям и жалок,
Ты липуч, словно плаксы-сосны,
И летуч поверх всех основ.
Но какую, однако, милю
Вместе пашем, тревожа норы,
И какою, однако, солью
Может высверкнуть белизна!
Я в тебе не сужу, мой милый,
Несуразный поэтов норов,
Мы пройдём – перекатной голью:
Песни-цветики – вся казна.
И какие круги, однако,
Побегут по стоячим водам,
И какие, мой братец, волны
В крен уложат спесивый бриг!..
Не в укор нам, что всем инако
Мы живём, не проникшись годом,
И про все священные войны
Втайне держим суму расстриг.
22.05.06
8.
Мы с безысходным усердием брёвен
Выгрели стужу в ущельях дворов;
Ныне же, в грохоте, лязге и рёве,
Мы удостоились майских даров.
Но и в сиреневых чащах загонщик
Сел деловито – и я сочтена.
Ты выручай меня, синий вагончик,
Мчи меня в тишь, где хохочет волна.
Пусть себе старятся знанья и зданья –
Лишь океан вечно молод и рьян.
Где не нуждается смерть в оправданьи,
Выбрось, трамвай, меня в здешний бурьян.
Здесь, на мгновенье поладив с собою,
Вечность саму приберу я к рукам,
Тихо шагая навстречу прибою
Травами – в воздухе – по облакам…
Не растревожив ни лоно морское
И ни обрыва морщинистый лоб,
Память иссякнет, как птичий, тоскою
Страсти сезонной клокочущий, зоб.
Здесь я постигну, что было в начале,
Пребыло кем, заповедав: «Терпи!..» –
И разольюсь застарелой печалью
Греческой песни в полынной степи.
24.05.06
10.
Погуляй со мной, сколь срока, во саду, –
Я весенняя морока, я пройду,
И, быть может, во всамделишней стране
Ты однажды затоскуешь обо мне.
Может быть, среди взаправдашнего дня
Всею кожей ты почуешь – нет меня,
И вслепую, и впустую, налегке
Подойдёшь, чтоб гладил тополь по щеке.
И почувствуешь нежданно, как легка
Милосердной запредельности рука, –
Легче сполохов зарничного огня
Поцелую, птичьим гомоном звеня.
Погуляй со мною в поле, мил дружок, –
На живую нитку в травах мой стежок;
Грому ль гуду – в жаворонкову-то высь?
Ни о чём таком не буду, не боись.
А когда меня затопит тишина,
Вспомнишь грусть мою, – она тебе слышна:
Тихо – зёрнышком у поля в борозде, –
Слушай долгий плач тополий ко звезде.
26.05.06
13.
И как ты рощу пухом ни унежь,
Прибить его громам, –
Кати шаром, калина-бульдонеж,
По майским закромам!
Стрижонок трепыхается в горсти,
И тщится, глядя в тень,
Последнюю улыбку соблюсти
Последний вешний день.
Последняя нахлынет белизна –
Последнему в помин:
Акация, шиповник, бузина,
Рябина и жасмин.
Замусорит асфальты праздный цвет,
Утщаясь – добела…
Май-дерзостник, в тебе лукавства нет, –
Вспомянь: и я – была.
29.05.2006
Моей Донеччине
1.
Меня выплавляли из белого зноя,
Ковали в трезвоне степного бурьяна;
В рожденьи меня освятили войною,
Искать заповедав её постоянно.
Но ратного я не знавала дерзанья,
Чтоб прядали кони и брони сияли, –
Мне помнятся только седые сказанья
Сребристого лоха на тихой Каяле.
Встречаясь, мы клали костёр, и неплохо
Гуляло в степи однодневное братство!
В тяжёлой короне у чертополоха
Рубинов несчётица – наше богатство.
Здесь ветер не терпит упористой крепи,
Играя в шары прошлогодней травою.
Мне выпало – мимо: на то они степи,
На то и простор, чтоб разъехались двое!
На то и ветра, чтобы старые пеплы
Провеяв, рассеять в набеге ковыльном.
Есть на небе сокол, на хуторе петел,
И ты меня, давнюю, помнишь – навылет.
2.
Наш край – окоём, потому мы душою просты;
Легки на подъём, возникаем среди пустоты,
Дневную луну погружаем в клубящийся прах,
Детей на войну снаряжаем при певчих кострах.
И все мы, нездешние, с травами спрядены в шёлк.
У ласточки вешней спроси, кто откуда пришёл;
У нас ни точила, ни мельницы, – только лишь сталь,
Чтоб дымом горчила и скрежетом полнилась даль.
Пришелец, в предание канет твой княжеский стяг!
Не знают здесь белого камня, лишь белый костяк
В траве на пригорке безглазо глядит в небеса,
А травы здесь горьки и прямы в следах колеса,
А очи несыты, а руки огня веселей,
И выманит сын твой меня из волны ковылей
Улыбкой растерянной, после посадит на цепь,
Чтоб княжила в тереме, помня калёную степь.
3.
Как здесь беспамятно ранней зимою!
Степь, опустев, обернулась тюрьмою,
И никуда мне отсюда не деться,
Разве что в бабкин колодезь глядеться.
Разве что видеть, как ветер без спросу
Вербе расплёл тяжеленную косу,
Там, где зегзица мой век куковала,
Смертное свеял с холмов покрывало.
Как заприметит меня, озорную, –
Эх, да как высвищет ночь вороную!
Дикая, прянет – навзнос да и криво,
Руки изранит косматая грива.
Не укатали бы горки крутые, –
Многим ночам натрудила хребты я!
Я их к истокам водила кругами, –
Ночи-то чуют, а знают – курганы.
Знаешь, что высмотришь, ну его к ляду,
В полой степи, где препоны нет взгляду?..
Чуешь, куда устремляешься духом
В вольном просторе, где стёжечка – пухом?..
Много не пей окоёма, зеница:
Может, весь мир – это наша темница?
Только курганы, толковники ветра, –
Стража её, но стоит безответна.
4.
Сердцу к сердцу искони
Путь заказан по прямой!
Теплишь ты свои огни –
Жжётся мой.
Буерак растеребя,
Длят расселину ручьи…
Добры кони у тебя –
Злы мои.
А как рухнет конь в браздах
Да повыщербим ножи –
О чужих мне городах
Расскажи.
В золотых моих сетях
Притомившийся силач –
О чужих тебе смертях
Не заплачь!..
Устилаем степь телами –
Душу небу, кости псам, –
Рвётся ль, тянется ли пламя
К небесам…
Тетивы или струны
В травах ноющая боль –
Ваши спущены челны
В нашу соль.
Цвет наш маков или рожь
Ваша, – там, где неспроста
Тяготенье к раздорожью –
Креста!..
Где холщовой белизны
Лоб, и древо, и стена, –
Колыбельная луны
Всё одна.
Там, где ярая вода
На днепровском валуне,
Дымом пустит весть орда
Обо мне;
Где зарю венки девчат
Расцветили у плетня,
Чёрны очи умолчат
Про меня…
5.
Ты всё та же, пыль скудельной земли,
Над тропой и над дорогой большою,
И вгоняют острый клин журавли
Между небом и живою душою,
И живого сердца ищет стрела,
А на сердце ищет разум управы;
Здесь я счастлива когда-то была,
Здесь меня любили птицы и травы,
Так любили, что трубили рассвет,
Чтобы нас вдвоём с тобой не застали, –
В тех местах меня давно уже нет,
Мы, номады, дорожим ли местами!
Но, когда тебя настигнет зима,
Вспомяни, покуда свет не потушит,
Как иду я по откосу холма
Под заплачки колокольцев пастушьих.
6.
Когда-нибудь сыщут заржавленный меч;
Придут времена – разуверимся в снах.
И я обернусь, но в былых временах
Себя не сыщу: в них незримая течь.
В неё уходило, что деды, сокрыв
От внуков, хранят под покровом травы,
А в здешних местах сплетено – на разрыв! –
Наносное зелье – и мы таковы.
Здесь добрый не вдруг приживается злак,
А нива в волненьи остиста и зла;
Горелая копь собирает в кулак
Степную ладонь, – на излёте стрела!
И люди неведомых пришлых родов
Здесь плавят железо и брони куют,
И в серых навалах людских городов
В невемом рожденьи мне даден приют.
Встают и пустеют в степи города,
Земля поновляет травы суровьё…
Каяла, куда утекает вода?..
Какое сегодня прозванье твоё?..
Последний мой взгляд – отлетев от земли, –
В раздолье, где всякий пригорок знаком:
Под теми же звёздами, в той же пыли
Гуляет степная княжна с чужаком.
2005г.
С.П., OFMcap
*
У каждой вершины своя преисподняя,
И всякому кванту – свой огненный бес.
Но в том величавая милость Господня,
Что звезды для нас – украшенье небес.
*
...Бог ревнитель, наказывающий детей
за вину отцов до третьего и
четвертого рода...
Господь и Бог, с меня взыщи долги,
А моего ребенка – сбереги.
И, сколь бы ни плутала я, греша,
Карай меня – не в лобик малыша.
Что мне зазорно с лирой совмещать, –
Прости ему – как я учусь прощать!..
*
В исповеданьи прегрешенья
Не человеками судимы,
Ввергаем слово разрешенья
Во прорвы неисповедимы,
Понеже, преклонясь во храме,
В Господних веденьи и власти,
Мы все-таки играем в драме
Вселенской: "Человек и страсти".
*
Пойдем со мной на краешек версты
Небесной, где у облака на лоне
Мы были беспощадны и чисты
И не умели складывать ладони;
Где мир плевался божией росой
И рушился обвалами пионов...
Где на земле несть вольности босой,
Ни в небе – шестикрылых легионов,
Лишь над порожней колыбелью сада –
Тишайшая молитва снегопада.
*
Не выгоняй свечами мглу;
Позволишь? – сяду на полу.
Как перстень, жмущийся ко дну,
Слезою в сумраке сверкну.
Скажи молитву: тише нив
Всклонюсь, колени преклонив...
Молитву, слышную едва, –
И чтоб незнамые слова.
Я буду плакать, глядя в высь.
А ты – молись; молись; молись.
Женщина:
– Где они жили?
Девочка:
– В стране, о которой мечтали.
Там, где нет никого.
Там, где трава…
(Подслушано в автобусе).
1.
Сядь напротив, прикинься, что живём налегке –
До того, что рябину на коньяке
Предпочтём коньяку той библейской страны,
Коей не повидали, затем, что бедны.
Не расспрашивай, как провожу времена:
Эта повесть отрывочна и неполна,
В ней не всякие благообразны черты
И немало страниц, где отсутствуешь ты.
Не загадывай, – нам-то вдвоём всё равно, –
Разопьём ли иное какое вино.
Уж и то чудеса, что весна-госпожа
Отогрела иззябшего в небе стрижа.
И не вменим друг дружке обоюдных пропаж!
Привкус горечи в кружке – любовная блажь,
И ни в жизнь никакой не рассудит знаток,
Чем так полон наш маленький терпкий глоток.
2.
Снова накатывают сирени на полотно дороги;
Вновь, навостряя степное зренье, силюсь вглядеться в май,
Не узнавая, а он, смешливый, солнечной встречь дырою
Ширится, испепеляя всякий житейский пай.
Всё-то он, бешеный, жжёт – не лечит, всё-то в зелёном взоре
Алая искра степных кочевий, а на уме одно:
«Я не люблю золотых колечек, я их бросаю в море,
Золото к золоту, – славно злату дать золотое дно».
Всё-таки помню его замашку, всё-таки распознала
Дикую песенку – и ромашку солнца верчу в руке,
Дни обрывая, как будто жду условленного сигнала,
Связь оборвав, – и как будто время ходит на поводке.
И почему ты не ищешь в доме прежнего обаянья?
И зазываешь, и ожидаешь, – старые ведь друзья, –
Чтобы в проёме, словно в проломе, встала, затмив сиянье
Солнечной бреши, разверстой в жизни там, где ютилась я.
3.
Солнца так много, что серы цветущие вишни,
Явственна всякая пыль.
Растереби моё небо и облачко вышли –
Память на тысячу миль.
Развесели моё солнце, пускай обхохочет
Долгую зимнюю хворь
Старого сада, чтоб вспомнил он детский мой почерк
Ивовый – в паводке зорь.
Развороши птичьи сборища – пусть же освищут
Всяческий страх бытия!
Всё, что случится и сбудется, послано свыше –
Может, и от воронья.
Разбереди моё эхо в прохладном ущельи,
Чтобы лавина сползла;
Да растрави моё сердце и после исчезни –
Разом спасёмся от зла.
Расшевели пересмешника – легче проститься,
Пусть не ослабнет узда…
Люди не верят, но сложат сказанье о птице,
Не пожелавшей гнезда.
4.
Да к чему печалиться, сколько
главных слов угасло меж нами
Невозможной на свете правды,
обольстительной, но и вещей?
Я могу собрать их осколки, обезвреженные волнами,
И затем смастерить в подарок необычные вещи.
Я вольна слоняться по круче, не пугаясь промелька молний,
Слышать взвизги плакальщиц-чаек и себя ощущать живой,
И живое понять как случай, просто случай, а ты замолви
За меня – замоли, – замолкни, пеленой замкни дождевой.
Чуть окликнешь – откликнусь, – рельсы
взноют, травы пойдут волнами, –
О, как всё это странно, – смейся и виною себя не мучь:
Мы уже разорвали с треском
нитку молнии между нами, –
Рвутся молнии, – неразрывен только луч,
лишь бесцельный луч.
Разве мы уже не прощались в прошлой –
всё ещё этой, – жизни,
А она нас доселе терпит: не иначе, ей задолжали
Нашей рознью, что так нещадно тянет рельсов стальные жилы,
Нашей слабостью, что травинкой
пробивает скрижали.
5.
Неизбывному кругу воздав попеченьем земным,
Что мы скажем друг другу, восхищены миром иным?
Сквозь простёртый упруго синий свод прорываясь на свет,
Как узнаем друг друга, лишённые здешних примет?
От дурманного яда влеченья очищены вдруг
Там, где больше ни взгляда, ни голоса, паче – ни рук,
Мы, сквозь горние вьюги гонимые, – видишь? – зови! –
Что увидим друг в друге, достойного вечной любви?..
И, быть может, нам только и вменят в заочной стране,
Что в земном бытии ты упорно молчал обо мне;
Может, уст не имея, уже не придётся скрывать,
Что в юдоли земной не пришлось мне тебя целовать.
На закат в утлом струге плывя, у телес в кабале, –
Странно – душу подруги одну пролюбить на земле.
Что ты видишь такого во мне, чтоб любить не греша?..
О, печальна, печальна, печальна при жизни душа!
6.
Нет, не любовник и, по счастью, не муж.
Нет, и не влёкся, – просто не забывал.
Нас покарали несоразмерностью душ,
Но подстрекали прыгнуть через провал.
Нам посчастливилось как-то сразу – двоим.
Свиделись – будто мир омыла гроза:
Нас наделили светом нездешним – своим
Каждого, – и открыли глаза.
Если вам скажут, мы умерли, – это враньё:
Света со светом слиянье – только держись!
Оба избрали земное – каждый своё, –
Ибо нездешнего на дух не вынесет жизнь.
Поздно что-либо менять. Неслиянный свет
Тихо течёт в пустоту – время и кровь,
Диво и страх, – а кто-то, глядя вослед:
«Это – любовь. Это – любовь. Любовь»…
7.
Хочешь, тебе отпишу безалаберный май?
Шляюсь, предгрозьем дышу, пью жасминовый чай;
Плавный цыганский шажок не ведает сбоя,
Но всё ж я устала, дружок, быть не собою,
Жить-навёрстывать, позабыв, как, беспечный, гудел
Трутень в раструбе цветка, и знать, что предел
Гонке и жизни один – ты ведаешь, знаю, –
И вот нам, ценою седин, премудрость земная!
А то хошь ещё, наведу гулевые мосты
В рай, одичалый без нас, где ни я и ни ты
Вместе со мной и с тобой ещё не бродили, –
Ко мне, на роскошный пустырь цыганских идиллий.
Знаешь ли, была я смела до недавней поры!
Видишь ли этот янтарь, – в нём ночные костры
Давних гуляний, и знать про это не надо,
Но всё ж мне досадно не встретить тебя средь сада,
Даже если вольна, как чайка над пенной волной,
Пусть даже пенный бокал славно выпить одной,
Славно и в милой гурьбе предаться веселью, –
И всё ж я боюсь, что боишься меня доселе…
8.
В нашем городе струны дождей
Ладит мол на мотив из Леграна;
Этот город, слепой чудодей,
Ходит по миру невозбранно
И живёт подаяньем, гордец,
От одних лишь влюблённых сердец.
И когда они в пойме зари
Перепутают море и сушу,
Он берёт себе в поводыри
Расставаньем прожжённую душу,
Чтоб не сгинула ради куска
И чтоб ей полюбилась тоска.
Вот и я с ним болтаюсь, бледна
И длинна, словно дождь на Канатной.
В ноги хлопается волна,
Я живу при нём нищей и знатной, –
Где посулами, где и битьём
Тож мастак в чудодействе своём.
Хлещет счастье моё в решето,
Плещет в море, в заливе, в затоне.
Ты спроси меня прямо, почто
У тебя не пригрелось в ладони;
Подивись, отчего ввечеру
Наш секрет не вверяла костру,
И зачем мы с тобой не враги,
И на что укрываешь в ненастье.
Мой заветный, мой внешний, – беги
Гулевого незрячего счастья!
Обживай человечьи стада
И меня не бери никуда.
Вдоль залива, смотри, я бреду,
Он завсхлипывал, дождичком порот.
Иногда – иногда – раз в году, –
Наезжай в мой магический город,
Чтоб на розстанях – чтоб без вреда, –
Пролюбить меня раз навсегда.
9.
Над нами, узнай, в небесах свершена безнадежность
И нам заповедано с первой же встречи – не быть:
Ты щедрой душой предо мною – склоненье и нежность,
Но сердцем ты скуп, чтоб меня безоглядно любить.
И всё ж мы сквозь годы прядём, не прервав, нашу нить,
Друг к другу влекомы, друг другом дыша – не греша:
Сколь сердце отважно моё, чтоб тебя полюбить,
Настолько же будней сближенья страшится душа.
10.
В край, где песен не будет лишка,
Битый шлях мне Господь простёр.
Не струхнёшь ли огня, мальчишка,
Пробираясь на мой костёр?
А пойдёшь – увлеку в пески я
И поведаю – что, не рад?.. –
Кто мы есть, чужаки мирские,
Одинокие среди стад.
Мы бастарды из града веры,
Где застопорены часы,
Где раскалываются меры
И зашкаливают весы;
Мы – скопленье миров, сиянье
Дивных солнц, но обманчив свет:
Друг от друга на расстояньи
Мы в бильон светоносных лет.
И – ожжённая битой степью, –
И – остужена сном зимы, –
Я тебе огонёчек теплю,
Я тебя призвала из тьмы,
Для тебя я в зенит Стожары,
Словно голубя, зашвырну,
И какие тотчас пожары
Опояшут мою страну!
И какие нагрянут орды
Слов, и шелестов, и громов!
О, на что тебе, мальчик гордый,
Уходить от людских домов,
О, зачем тебе слышать вести,
О которых в миру – молчок,
И в покорных очах невесты
Видеть огненный мой зрачок?..
11.
Поистине – бойся любви моей: цельность
И дерзость, – рывок в запредельность.
И в том – ко всеобщему, знай, сожаленью, –
Земное моё преступленье.
Бесшумно – как птица, при солнце слепая, –
Летя – рубежи преступая, –
Тебя ли на улицах людного града
Ищу я, – тебя ли мне надо?
Тебе ли – меж многими до неприличья –
Пою, – только жизнь моя птичья,
Как вся моя суть – над старинной руиной
Сезонный захлёб соловьиный.
Дари же возлюбленной певчие ночи –
А век уже на год короче, –
А то, что цветы величались бесчинно, –
Они моей песни причина.
В твоём колесе ни единая спица
Не лопнет, – я только лишь птица;
Научена лову, и ливню, и зною,
Хочу вам казаться ручною,
И вы мне простите повадку сорочью, –
Я птица: воркую, пророчу, –
И знаю, что боязно певчего лада
И круглого птичьего взгляда.
12.
Смейся, болтай со мной, наполняй стакан:
Знамо, не узы – на памяти узелок.
Смейся и радуйся – не угодил в капкан
Чуткий олень, и пичуга нейдёт в силок, –
Смейся, милок.
Плачь и молчи о той, что, сложив крыла,
Камнем бросалась в мир и всё же не умерла;
Плачь о счастливице и о моей стране –
Той, где любовь, словно утренний снег, бела:
Плачь обо мне.
Май 2006
1
Где девчушки, голоногие поганки,
Прорасли в толпу, –
Ах, походка длинноюбочной цыганки,
Мах на всю стопу!
Ах, печаль, зеленоглаза и раскоса,
Вскинула копье.
Как пушистое соцветье абрикоса,
Щеки у нее.
У цыганки обозначилась ключица,
Чей-то лоб в жару...
Что-то будет, что-то дивное случится
Прежде, чем умру:
Песня-выползень, что брошена пролазой
Летой вдоль песка...
И всего-то ты цыганки светлоглазой
Беглая тоска.
2
Как это было, – где миги-затоны,
Пальцы согрев, остужали виски?..
В среду еще раскрывались бутоны –
В пятницу ветер сметал лепестки.
С кем это было, – прозрачные мели
Времени, звезды – секунд вороха?..
Давеча все тополя багровели –
Ныне к обочине льнет шелуха.
Как бы то ни было, этой простою
Песней дитя не смутить поутру.
Что с нами будет? – Костер за чертою
Жизни, беспечный костер на ветру...
3
Каждый встречный – сага о доходе,
А у светофоров нервный тик;
Саксофон в подземном переходе
Заклинает бледных Эвридик.
Что нам городища-горлопаны,
Вот тебе проулок, как завет:
На газоне бледные тюльпаны,
Одичавших вишен мелкоцвет –
Белый полог страху и хотенью,
Бледный рот, запечатленный ртом, –
Чтобы ты отважился – за тенью,
Да не оглянулся бы потом...
4
И вот уже вестница
Справила требу,
И звонкая лестница
Вскинута к небу:
Пропета кумой
Пучеглазой воды
Кратчайшей прямой –
От звезды до звезды.
Дворы до бровей
В белой пене пасхальной;
Вот-вот соловей
Отзовется нахальный,
Что выйдет убытками
Трезвости вето,
Что между кибитками
Скиния света,
Где, кроясь от львиного
Ока денницы,
Тебя я, невинного,
Целую в ресницы.
5
На благо ли, во вред, –
Судить грешно.
Пасхальный снят запрет
И пьем вино!
Венозное подобье,
Искры пляс:
Внезапный, исподлобья,
Просверк глаз...
О, матовый Восток
Дневных свечей,
Гранатовый цветок
В золе ночей!
Сей сумрак ядовит
И горьковат, –
За ангельский твой вид,
Сводящий в ад!
6
Зеркальным порожденьем
Утешились кусты,
Прельщенные виденьем
Весенней чистоты.
В них тягость первородства,
А пруд, потуплен ниц,
Как прозелень сиротства
В тени твоих ресниц.
7
Пора бесноваться весенней грозе –
Всё осторонь, искоса сполох пугливый...
Ах, видно, не вырасти гибкой лозе,
Не вскинуться в небо потупленной ивой.
А зелень – как хочешь, ее понимай,
Изменчивый взор призывая к ответу.
Ах, видно, не нам уготованный май
Спит в наших глазах, столь похожих по цвету!
8
Я нежить, кукла из соломки,
И голос изможден,
А ты – светящийся и ломкий,
Как ландыш под дождем.
Что у небес в горниле крепло
И что таится впрок?..
Вот полыхнем – и горстку пепла
Развеет ветерок.
Влетим в Эдем дежурной сказкой,
Как в яму ком земли...
Вот почему с такой опаской
Ты держишься вдали.
9
Прицелился лучник –
Где сердца броня?
Иосиф-обручник,
Призри на меня!
Ах, простоволоса
Весна напоказ!
О, чтоб мимо носа,
Меж пальцев, да с глаз!..
Есть пастбища, броды,
Есть ток для тетерь,
А я у природы
В реестре потерь.
А я, как на тризне
Пустая мечта:
Одна в чьей-то жизни,
Но вовсе не та!
Как страх – но без ночи;
Как рок – не судьба.
Что ж тупит он очи,
В прикусе губа?..
Ах, детского гнева
Заносчив галоп!..
Печальница Дева,
Целуй его в лоб.
10
Есть уложение строгое –
Круче судьбы или блажи
Время, и вот тебе впредь:
За год и за три – о, многое
Может случиться, и даже
Я ведь могу умереть.
Ты же, не верящий посвисту
Птицы; мечте потакая,
Уст не раскрывший, – блесна!.. –
Будешь искать меня попусту
В каждом лице, и такая
Будет немая весна...
11
Яд и чистая слеза,
Цветик цикламена!
Ах, зеленые глаза,
Вечная измена.
Увязает коготок,
Угодить святому
В затаившийся Восток,
В лунную истому!
Вкось и вскользь – и наповал:
Тихое мученье
Глаз – и амфорный овал,
Бледное свеченье!
Как зарок: гнезда не вей! –
Вечность – нет зазора:
Самовластие бровей,
Беззащитность взора!
Мне до ангелов – вершок,
Пусть и за гробами...
Ах, – достать бы тот пушок
Меж бровей – губами!..
12
Мнимый мой, сквозь горечь дыма,
Шумными торгами,
Путь цыганки – мимо, мимо
Легкими шагами.
Легких юбок мановенье –
Самообольщенье;
Мертвых губ прикосновенье –
Словно обращенье.
И в глазах зеленых, внешних –
Меч семи калений:
Вся тщета любовей здешних
И установлений.
Тучей пепла взвеяв горе,
Взламывая крыши,
"Я люблю", – летит сквозь зори
Все страшней и выше...
Пусть все воды при начале
Затвердили фразу, –
Если знаешь вкус печали,
Распознаешь сразу
Эту стать ничьих смуглянок
В поселеньи дымном
Под цыплячий писк полянок
Вслед венчальным гимнам...
Пламенеющей рябины
Пригоречь смешная!..
Но, изведав душ глубины,
Ты простишь мне, зная
Над чернеющей водою
Заносящей ногу –
Черно-белою звездою
Восходящей к Богу.
(апрель 1995 г.)
1
Мы призраки: шляхом в пыли
Не люди прошли – голоса;
Распахнутой ширью земли
Стремится душа в небеса.
Но все мы у трав на суду,
Где каплею свечки дневной
Из строя и хора паду
В глухой обессиленный зной.
В скорбящем хорале ветвей
Я – воск перед ликом огня.
Весь мир за оградой церквей,
Не дрогнув, пройдет сквозь меня:
Натеки вишневой смолы,
И тень облаков на лице,
И вспугнутой нами пчелы
Гуденье в Господнем венце...
И в блеклой тиши закутка
Небес – я познаю больней,
Как страшно земля велика,
Как некуда деться на ней.
4
С заоблачных высот земля подобна чаше
С последками питья от ангельских пиров.
Туда не звали нас, и это все не наше,
Нам свыше дали кров, и гробом станет кров.
А души невпролаз – неписаная книга:
Пронзая недра – ввысь! отдельным быть – в строю! –
Где Вечности круги на теплом срезе мига
Сочтет Хранитель мой, коль срубит жизнь мою.
Изгнанником, земле оставив лишь преданья, –
Как надобность молитв и пищу для вражды, –
Пройти, кладя всю жизнь, чтоб храмовое зданье
Сложить, оплакав дом, где в храме несть нужды.
Но Господом не вдруг расхлебанная каша –
Жизнь: бренье для слепых, – дождись же новых бед.
Дитя, земля – твоя! Дитя, она – не наша!..
И храм теперь наш дом, а дома нет как нет.
А где-то, глядя в глубь, калиновые гроздья
Горчат, и синий зрак из облачных щербин
Пронзительным лучом короткого межгрозья
Высвечивает души до глубин.
ИЗ "ПСАЛМОВ"
1
Господь и Пастырь, я свирель Твоя.
Ни в свод деяний, ни в реестр делишек
Не впишешь. Порожденье острия,
Есмь полость: меж волокон Бытия
Свищ Вечности, – божественный излишек.
Меня изымешь – мир не станет пуст;
Но Ты пронзил моею пустотою
Свой мир, Господь. Не радуга, не куст,
А так, – уста, живущие от уст;
Свист Вечности – за крестною чертою.
Господь и Пастырь мой, Твоей игры
Не постигаю, вверенная воле
Твоей, – я дудка, скважина в миры:
Зачем? – ужель затем, чтоб, до поры,
Вдруг бить в лицо Твое фонтаном боли?..
Я, уст Твоих и киноварь, и гарь
Впитавшая; я, песнь – Твое страданье;
Я, в день седьмой придуманная встарь, –
Я от щедрот: ничтожнейшая тварь
Меня растопчет, миру в назиданье.
Но я – не оскверню Твой мир косым,
Пустым коленцем выкупленной трели.
Я дань Твоя – просящим и босым;
И страшно, страшно, Боже: даже Сын
Десницы не простер к Твоей свирели.
8
Звезда, звезда над самыми холмами!..
Свирепы псы и рвутся вон из кожи.
И плач от дома к дому, над домами, –
Се Сын Твой плачет, Боже.
Светильники, цветы и свечи мая!
Я малую свою затеплю тоже...
О, щедро Ты даешь, стократ взымая!..
Се, Сын Твой плачет, Боже.
Тебе во славу всё, что незабвенно.
И в утвержденье всё, что так похоже
На смерть. А за любовь берется вено –
Се Сын Твой плачет, Боже.
Там, одесную в вышних, всё иначе.
А нам примстись искать Тебя на ложе
Любви! – Всё ложно, здесь долина плача:
Се, Сын Твой плачет, Боже.
Дитя и сад, вино и плащаница...
Я выплакала взгляд, и он всё строже –
Ослепший: вот, теперь я – ученица.
Что Сын Твой плачет, Боже?..
10
Пастырь мой, под вышними часами
Греюсь на миру – эдемской тлей:
Человек, прельщенный небесами?..
Ангел, одурманенный землей?..
И какое людям назиданье
В том, что я плутаю и живу, –
Я, в мирах заблудшее созданье,
Видящее грезы наяву?
Боже, допусти в Твою столицу,
Не взыщи за глупую судьбу:
Честно спутав с былью небылицу,
Не отважусь вознести мольбу.
Женам, им, повадливым, как мухам,
Очи – в шоры, на душу – броня!..
Господи, я немощная духом.
Всё Ты, Боже, знаешь про меня.
Ныне предаюсь Твоей я воле,
Как сосуду мерному – вода:
Господи, Ты знаешь всё – доколе,
Чьим взысканьем, Боже, и куда!..
Пусть и в назиданье мне, и в муку
Будет путь, – но плачу и пою:
Протяни мне трепетную руку
Человечью, Боже, как Свою!..
12
"Отвергнись и иди", – и суть молитвы наши
Меж тварью и Творцом род снежного моста.
Единожды звучит Моление о чаше –
И полнит много чаш, да заградят уста.
И может статься так: отвергнусь всех спасённых,
Чей голос в пустоте под сводом ликовал,
И вот: лишь кубок Твой в ладонях вознесённых,
Лишь грозное: "AMEN!" – летящее в провал.
Сподобь: калёным днем и ночью воронёной,
Ни капли не пролив, глотать, пока живу, –
В величии моем – коленопреклонённой,
В убожестве моем – превознеся главу.
Май 1995
1.
Ещё июль запал свой праздничный
В вечерних грозах не истратил,
Ещё, раскинув реки, навзничь
Степь запрокинута в лазурь;
Софор мерцающая празелень
С несметным сонмом звёздной рати
Не спорила ещё, и на зиму
Дом не вострил чесночный зуб.
Ещё очёсами кошачьими
Уюты льнут, волна засеяна
Чертополохом, и лимонной
Слезою не горчит заря…
Дерзай: ещё не отишачили
Мы на земле, мы ветер северный
Узнали шапочно, мы молоды
Ещё проснёмся, мир творя!
Ещё, ещё!.. Тяжёлой осыпью
Ещё не мы у края моря
Лежим, и тополь кистью острою
Не наши чертит имена
В зените!.. Солнечными осами
Секунд пронзён зелёный морок
Июля, и гуляет осторонь
Смерть, безответно влюблена.
3.
Телу утеха – обновка, и вечер так ласков.
Надо же, слива-терновка, тебя дождалась я!..
Тюкнула звёздочка в темя, прищурилась, – дескать,
Всем предуказано время падения в детство.
Слива, цыганские бусы, дичок полуночный,
Сладко ль, что завязи сбудутся в мякоти сочной?..
Скажут ли беглые искорки, в сладостном дыме,
Освобождающей истины тайное имя?..
На небе чисто, откуда же в доме тревога?
Просто мониста сквозь дым костерка гулевого
Глухо мерцают, уставились влажные очи,
Ночи конца нет, сверчок зарядил что есть мочи.
Рухну в полынь, стану слушать сверчка заводного:
Чем моей душеньке ангелы справят обнову?
Глиняным раем, где, кудри взметнув горделиво,
Бусины в травы роняет цыганская слива…
4.
Где зной о мостовые рикошетит
И тем вернее бьёт,
Спастись хочу, асфальтовый отшельник,
Меж «мерсов» и «тойот».
Захватанного солнца тусклый талер
Запал за козырьки,
И росчерком падучих звёзд слетают
Софорины цветки.
Вдоль вод, что им бетонная морена
Отмерила вершок,
Бреду я, вскинув на спину смиренно
Мой каменный мешок…
Нас оберут, воров трамвайных тише,
Морские города!..
Ни радуг, ни закатов, только крыши
И плоская вода.
И гулкая колодезная ругань
Двора, на пёсий гон, –
И, в страхе перед замкнутой округой,
Рванётся тело вон:
В просторы, где, опрастывая тело,
Как юбку на песке,
Расправилась душа и – глядь! – взлетела
Одна и налегке.
4.
Июнь влетел на крыльях мух,
Последних одиночек в пары
Загнал и постелил им пух,
Клубя позёмкой тротуары.
Во всякий стылый уголок
Дохнул горячими устами
И, не иначе, свой силок
В траве и на меня наставил.
Как воды заполняют шлюз,
Июнь переполняет сердце, –
Который год не надивлюсь
Его полуулыбке севрской;
Я пью его покосов дух,
Придонный полумрак лужайки;
Пенять на комаров и мух
Не мне, обласканной южанке!
Июнь, вставая на крыло,
В посулах щедр, но так непрочен.
И всё ж от сердца отлегло,
Как будто мой конец отсрочен.
11.
У старого пирса последняя свая
Сгнила, и уже не причалит никто.
Вдоль берега длится усталость, вплывая
В зелёный тоннель косяками авто.
И я присягнуть хоть и ядом цикуты
Готова – усталости видно верней, –
То, думаешь, автомобили? Нет, купы
Над зыбью блуждающих мёртвых огней.
В потёмках ведут они беглые строчки,
В которых прочту назначенье моё:
Я малый светляк, проживаю на кочке,
Вся эта трясина зовётся – житьё.
Зовусь человеком, натруженный злыдень,
Брожу и гляжу на разваленный мол.
Я, в сущности, червь, мне и веку обыдень,
А всё же мне дадена звёздная молвь.
16.
Гневливой чередой проходят грозы мира,
Рвут лиственную сень,
И всё течёт водой, мир уплывает мимо
Трамвая номер семь:
И в парках вековых над вербой среброрусой
Бич молнии во мгле,
И капель дождевых стремительные русла
На боковом стекле.
Упорная струя, пляша, сбивает в комья
Пылищу на тропе,
А я уже не я, себя уже не помня, –
В намаянной толпе.
Так тёплый каравай с князей сгоняет гонор,
Так маму кличут в снах…
Везёт меня трамвай сквозь дивный, давний город,
Плывя во временах.
Так всякому врачу везение и случай,
А летописцу след…
Затеплили свечу на улочке гремучей,
И мне две тыщи лет.
И шепчет свой иврит, прописанный курчаво,
Пристенная лоза,
И в письменах царит, слепа и величава,
Июньская гроза.