В ожидании праздника пишут в открытках стихи;
Если в городе есть, всей семьей отправляются к цирку,
Где шатер шапито, несмотря на коварство стихий,
Месяцами торчит из толпы, как из ватмана – циркуль.
Даже пишут на стенках понятную разуму муть
В ожидании праздника, и за углом без закуски
Чем-нибудь заполняют себя, и тогда кто-нибудь
С «ты меня уважаешь?!» начнет потасовку по-русски.
Вот такой коленкор. А потом бы успеть в магазин
До семи, чтоб доквасить, братаясь, в березовой роще:
Этот город любого туриста без пули сразит –
Все дороги ведут в нем на самую красную площадь.
Скатертей накрахмаленных, с ночи наглаженных брюк
В ожидании праздника здесь по квартирам без счета,
И супруге по праву положен до пары супруг,
Чтоб им вместе висеть на Доске не любви, так почета.
Мне знакомы любой переулок, тупик или сквер
В этом городе, что в оправдание каверзным будням
Выбирает лишь только одну из бесчисленных вер -
Веру в праздник. И он, поголовно уверены, будет.
05.11.2013
Рассказать бы о том, как какое-то время спустя
Все удачно, как будто бы ты заслужил, завершилось:
От вчерашней дилеммы остался, мол, сущий пустяк,
Как от «Что? Где? Когда?» – доброй памяти В. Ворошилов.
Будет так незнаком этим временем вскрытый итог,
Этот дом в декорациях, чьих чертежей не проверить;
Рассказать бы о том, чем заполнился белый листок,
Что сквозняк не унес в навсегда приоткрытые двери.
В этом «после» закручена лампочка, и коридор,
Столько месяцев щурясь в проем в отдаленную спальню,
От испуга несет половицами чушь или вздор
С точки зрения с детства в углу узаконенной пальмы.
И укрывшись портьерой, расслабленный солнечный свет
Не готов пережить столкновения с плиточным полом:
Рассказать бы о времени том, для которого нет
На сегодня ни имени, ни – в перспективе – глагола.
05.10.2013
То, что становится «давно»,
Поддавшись общему почину, –
Все так же существует, но
Уже не может быть причиной.
В ушедшем больше не растут:
Все возвращается по кругу
И по сожженному мосту
Идут влюбленные друг к другу,
По обрекаемым рудой
Стальным конструкциям, – забвенье
В них не ржавеет под водой
И месту встречи не изменит.
Безмолвие твердеет в такт
Часов «тик-таку» – весь солярий
Темнеет в перспективе так,
Чтоб запереть себя в футляре.
И как ухода образцы,
Семи холмов закроют тему
Волчицы вялые сосцы
В отсутствие Ромула с Ремом.
04.30.2013
Зеленеют апрельские кроны,
Как в замедленной съемке салют:
По утрам в тихий скверик Зенона
Забредает неведомый люд.
Он с таранкой потягивать пиво
Так старается, чтоб подустать,
Чтоб в аллею Камю торопливо
Уходить между делом поссать.
За углом, в переулке Сократа,
В ожидающий транспорт народ
Солнце светит, а также в плакаты,
Что зовут к Коммунизму вперед.
Мирно голуби мелкое просо
В виде завтрака тут же клюют:
Мимо кладбища им. Леви-Стросса
Пролегает маршрутки маршрут
К Мартин-Бубера микрорайону.
Миновав Канта имени вал,
Каждый видит: растет неуклонно,
То, что в планах Платон рисовал,
Что всем строить придется годами,
Кроме тех, кто под пиво – тарань,
Кто у сквера с названьем Гадамер
Продает иностранную срань.
Флаги ветер весенний полощет:
Где тупик Кьеркегора, туда
К центру, на Хайдеггерову площадь,
Дерриды добралась слобода.
А за ней, на Гуссерля проспекте
Не меняя классический вид,
Голубями обосранный, в кепке
Аристотель в пространство глядит.
В кумачовых простых украшеньях
К Первомаю убранство стола,
И в прозрачном саду Витгенштейна
Ветка сакуры вновь расцвела.
04.29.2013
Идут часы. Тотально не везет
С механикой такой непопулярной.
Лишь муравей в бессмертие ползет
По скатерти, как к полюсу полярник.
Лишь эхом вечность катится в горах,
Хотя, как и любой предмет, причина
Его наверняка истлела в прах.
Лишь стрелки циферблата – мерно, чинно
Не по ошибке, не под анашой,
Как не-пространству, в общем, и пристало,
Сперва ускорят ход одной – большой,
И ход навеки остановят – малой.
04.24.2013
Близка граница Новой Англии:
Повсюду яхты на приколе
И с белыми крылами ангелы
В апреле падают с магнолий.
Восток иначе, чем на западе
Встречает: ветер что попало
Пересчитает, даже запахи,
Как лучший ученик Каббалы.
С мост – расстоянье между штатами,
И светофоры несерьезно
Вкушают «красный» виски шатами,
С зеленым намешав «шартрезом».
От ритма нет с утра спасения:
Его в ай-фонах и на дисках
Легко по воздуху весеннему
Развозят велосипедисты.
С Катскильских гор, как внутрь кратера,
К слюде спускаясь океана,
Водители рефрижераторов
Рутинно доставляют прану.
И по утру себя отварами
Утешив, мыслю без задора:
Все в рифму описав, ты варваром
Смотрелся бы в глазах Адорно.
04.23.2013
Послушай! Все, что есть в этом тексте – только слова.
Расслабься: если сегодня плохо, то завтра тебе будет
Лучше. Спать ложись, без оглядки на то, что сова,
Пораньше – так пройдут побыстрей неудачные будни.
Таковы эти время, рубеж, полоса, этап. Посмотри:
Не одни мы, ведь мы не одни, и не хлебом единым.
Нарисуй светлый дом и родных человечков внутри –
Пусть смеются от сказок, допустим, Хаджи Насреддина.
То добавь, что зажглось под луной, чтобы им во сто крат
Там, внизу, потеплей; чтобы, как в заповедной Туле,
Собрались к самовару и, в чай обмакнув рафинад,
Сладко ночью зевали да потягивались себе на стульях.
Разожги им камин, и, пока прогорают до вечной золы дрова,
Обсуждай вместе то, что наступит и с каждым случится
Там, в грядущем, где всегда никого – только эти слова
И, еще ни одной из непрожитых дат не ставшие, числа.
Чтобы каждый к утру оставался с собой и печален, и тих:
Путешествия тем интересней, кто все-таки дома остался;
И вот это, до точки в конечной строке, как одно из них,
От меня – на одной из, дорогой построенных, станций.
04.20.2013
Цвет заполняя, зеленый по синему,
Точками с каждой раскрывшейся почкой,
Пуантилизм апрельский – посыльного
Вроде, что послан курьерскою почтой.
Срок обозначен, и к дате доставлены:
Тонны тепла над изогнутой веткой;
Мир микровзрывов – так хлопают ставнями
Окна на даче, раскрытые ветром;
Взгляд от пчелы, оглушенной хлопушками
С их конфетти над весенним парадом;
И, как синонимов к образу Пушкина,
Запахов столько, что больше не надо.
04.17.2013
Все есть цена бытовых наблюдений:
Пылко весна началась в понедельник
И, возбуждаясь весь день неуклонно,
Грела промерзшие доски балкона
Так, что к среде с трех восторженных веток
Жаром стекало кипящее лето
К столику, чья отражала поверхность
Бал мошкары, что расширенной кверху
Люстрой вращалась под звон чистой меди
В крыльях шмеля, что влететь не замедлил
В мокрый четверг, то есть сразу промазал,
С ходу попав на осеннюю фазу,
Как и пророчила метеослужба:
Дождь, мол, с грозой до субботы; не нужно
Быть ясновидцем, прозаиком чтобы
Не предсказать к воскресенью сугробы,
И понимая, что все на пределе –
Нервы, финансы и пр., за неделю
Год так прожить, или что там осталось,
Чтоб не начать с понедельника старость.
04.11.2013
Не адресат из прежних спален,
Не отправитель на конверте:
Вся жизнь – величиною с память,
Как с амнезию же – бессмертье.
Покуда привыкаешь к мысли,
Что не запомнить весь порядок,
Инструкцию, в известном смысле,
Кому прожить с тобою рядом,
То вспоминаешь поминутно
Не здесь-не там, а где придется,
Не явно, с ощущеньем смутным:
Как мало в прошлом остается
Событий и любимых женщин,
И от тебя воспоминаний
В тех, кто уходит: их все меньше,
Все туже память в рог бараний
Закручивает от склероза,
И никуда уже не деться, -
С последним, как всегда, вопросом:
«Хоть можно что-нибудь из детства?»
04.08.2013
Я оттого и не сошел с ума,
Что шел во сне; не умер от удушья,
Когда, уткнувшись всем лицом в подушку,
С нее спускался, как в ночи с холма.
Возможно, это был кошмар ночной,
И было незнакомо время года,
И неизвестно, сколько здесь народа,
И почему он следует за мной.
И кто они? В присутствии толпы,
С устойчивым в ней запахом телесным,
С гудящей и вослед плывущей бездной,
Что столько серебра истерла в пыль,
Я узнавал по избранным чертам –
ЕГО: в ершистом инвалиде сбоку,
В котором не увидеть связи с Богом,
Ну, разве в том, что не умрет он сам;
В младенце, жадно стиснувшим сосок,
На мать косящим ненасытным взглядом;
В охотнике, что брел охотно рядом,
На грудь принявшим как всегда чуток;
В густых оливах, что спускались вслед
Толпе, теснясь на неуютном склоне
И в спину тех подталкивая, кто не
Распознавал вдали застывший свет;
В раскрывшемся над нами, в вышине,
Куда не долетит горячий ветер,
Таком знакомом и чужом портрете;
Во взглядах, обратившихся ко мне,
Пока я вел толпу, и твердо знал
Весь путь, свои определявший цели
По всякому препятствию, что стелит
Он перед нами: пропасть, перевал,
Сухой кустарник, рвущий тут же в хлам
Одежды, камни с пылью под подошвой,
И спертый воздух, нестерпимо душный
Не только здесь, возможно, но и там.
Я брел, как-будто бы я знал – куда,
И знал – зачем, по звездам путь сверяя,
Но люди шли за мной, мне доверяя,
И я сгореть готов был со стыда,
Поскольку ничего им объяснить
Не мог бы: кто, зачем, куда, как долго?
Ведь все, что происходит – вроде долга,
Который не на кого мне свалить,
И не с кем разделить, как делят хлеб,
Как делят навсегда и сразу судьбы:
Я был один, и смежные сосуды
Не сообщались. Вот тогда бы мне б
Проснуться, но в ночи не мог никак
Открыть глаза, услышать автостраду,
Что за окном который месяц кряду
Звала. И наволочка, что наждак,
Мне стёсывала профиль, и лицо,
Спускаясь по подушке в неизвестность,
Входило в ту толпу и в ту же местность,
Где оставляют не анфас – кольцо.
И все, о чем догадывался в том
Моем возможнейшем из сновидений:
Я их веду, без пищи и без денег,
Туда, где всех нас поведет потом,
После меня, подобием чтеца,
Что следующую прочтет страницу,
Тот, кто войдет в анфас, кому приснится,
Что свой маршрут он знает до конца.
04.06.2013
1.
Прикрыта дверь. Узка полоска света,
Как в светлый день, прищуриваясь, смотрит
Усталый глаз, пока всю тяжесть с века
Снимают прочь не «тайленол», так «мотрин».
Щель, заполняя вертикаль, имеет
Способность расширяться, что в итоге –
Путь к энтропии, если кто посмеет
Войти, а не, что проще, делать ноги.
И там, в задверье, не фотогеничен,
Во вспышках молний, чтоб легко запомнить,
Раздастся крик, что сразу же коничен
От губ – в пространство уходящих комнат.
2.
Дверь приоткрыта. В шаге от порога,
В начале света, что горяч в ладони,
Протянутой навстречу (не потрогать,
А расствориться, что любой гедоник
Вам подтвердит); в начале безрассудства,
С простительными мыслями о лучшем,
Когда идешь навстречу, как на суд свой,
Всё потому, что в щель пробился лучик,
В одном лишь шаге, в долгожданном миге,
Которому заведомо лучиться,
Где ты – закладкой в позабытой книге,
На месте, в коем счастью и случиться.
3.
Распахнутая дверь. В проеме мутном
Кому-то виден выход. Вход – кому-то.
4.
Дверь заперта. Лимит попыток выбран.
И это тоже чей-то трудный выбор.
5.
Воображения неведомые д (з)вери.
03.30.2013
Стулья, стол с накрахмаленной скатертью,
Перец в перечнице, соль в солонке;
Гарсон покачивается, сойдя словно с катера
На бал. В промежутке переспав с солохой.
Публика поглощает полупритушенный
Свет абажуров; реплика на Лотрека
У входа, и штук по восемь пастушек на
Стенах, под пасторали XVIII-го века.
Запах специй проникает за револьверную
Дверь – кухня Республики, по счету пятой,
Из государственных секретов, наверное,
Важнейший. «От шефа рекомендую – цыплята,» -
Сверху, – «табака… маренго,» – в сторону,
Сквозь кошачий ус, коль играется в марте
Заказа ресторанная сцена двумя актерами
В театре, которого нет и не будет на карте.
Дама покидает соседний столик медленно,
Стул выдвигая вправо, ибо в проходе тесно:
Тут бы секцию духовых с ликующей медью, но
Нет оркестровой ямы в отсутствие оркестра.
Спутник дамы разглядывает, как бы по принуждению,
Залу, в ее зеркалах гарсона в диалоге с клиентом:
Театр – это не пьеса и ее режиссерское рождение
На подмостках, не идея и ее воплощенные фрагменты,
Это, скорее, случайные зрители; непричастные
Лицедеи, не читавшие текста своей же роли;
И тот один, в ожидании, положим, дамы, – частное
Лицо, почему-то в ответе за все, что в сценарии напороли.
03.27.2013
Повторяемость оптики: достигнутая мгновенно цель
Порождает последствия. И позже совсем не важно,
Что для прошлого остается – отпечатком на линзах «цейс»,
В оцифрованном виде, в формате фотобумажном.
Все, что было: взгляды, «рожки» пальцами – антураж
Из условностей, что и есть предмет фотосессий,
Превращает близкий образ в средний план, в типаж,
В чуждое «некто» – с жеманной улыбкой в процессе
Перехода из прошлого, что роняло привычно слова,
Что сморгнуло (реакция на увлечение фотовспышкой),
Рожи корчило – в статичность статуй, в знакомый едва
Персонаж объектива, далее сдавленный черной крышкой.
Снимок этот теперь не вместить в прожитый вместе миг –
Инородное тело, с коим будет проблема на совместимость;
Двух времен невозможный, возможно, смертельный микс,
С тем, что в нем исчезает с годами необходимость.
Не досталось ничего и грядущему – в безразличном там
Эти фотоулыбки и взгляды, будто залитые муссом,
Как бессмысленный имидж, отправит во вселенский спам
Потомок. А найдя фотокопию, навеки опустит в мусор.
03.26.2013
Другие мои тексты
Утро, как повод по-новой вернуться в тело,
В день «плюс-один» – с той же ветхозаветной темой:
Выход из рабства. Тем паче, когда понедельник
И впереди все пять казней рабочей недели.
До пробуждения – каждой детали верен,
Ибо тому, чего нет, неизменно веришь;
Разные автопортреты, как гроздь винограда,
Виснут под веком и застят. В отсутствие взгляда.
Там, в сновидении, ночи чисты и вечны,
Часто хрустальны, при том, что нередко вешни,
Часто смертельны, при том, что не видимы сразу,
Как террористы, что вышли из Сектора Газы.
Не оторваться во сне от расхожих фабул,
Коим – тебя уничтожить, как хомо фабер:
В этом блокбастере нет ничего, потому-то
Счет не идет ни на жизни, и ни на минуты.
Словно трубы благовестья чернеет раструб
Ночью, и это все тот же сценарий рабства,
Те же манящие до онемения ноты,
Что превращаются, по пробуждении, в годы.
03.23.2013
1.
Купив намедни ботинок черных
Крутую пару, размером девять,
Теперь не знаю, что с нею делать,
И крайне этим я огорченный.
Низки в подъеме и жмут безбожно,
Как оказалось, и сразу оба!
Нет, в магазин отнести их чтобы,
Но в том и дело, что невозможно.
Порыв такой нехорош и низмен:
Сравнив ботинок со мной по цвету,
Любой бы сразу призвал к ответу
И упрекнул бы меня в расизме.
Ведь если черный – во всем виновен
Лишь потому, что из черной кожи,
И как не стыдно мне, с белой рожей,
Так подходить без стыда к обнове.
Не годы рабства, а, чай, столетье
Либерализма в сапожном деле,
И до шнурков, каблуков и стелек
Сегодня каждый за все ответит.
До самой что ни на есть подошвы
Из каучука иль из резины:
В наш век и обувные магазины
На страже всяких вещей хороших.
А продавцы просто не позволят
Вершить возврат, ущемив свободы –
И если надо, то прям у входа
Отваксят, да и отканифолят.
2.
Двуполы, как костяшки домино,
Вдоль авеню толпятся небоскребы –
И не сказать, чтоб гомо, или чтобы
Они гетеросексуальны, но
Не важно, открывается ли дверь
Вовнутрь, иль откроется наружу
(и ни жене не важно, и ни мужу,
Коль некорректна гендерность теперь).
И сразу же найдется кто-нибудь
По небоскребам – защищать их право,
На бой кто выйдет святый или правый,
Кто кулаком расплющивая грудь
Отдаст себя за небоскребность быть
Транссексуалом в обществе свободном,
За право открываться, как угодно,
И право, как хотеть, себя закрыть.
За право сексменьшинствам в полный рост
До чердаков, назло врагам, подняться,
Чтоб в небе откровенно поскребаться,
Постройкам прочим утирая нос.
03.19.13
Плодово-ягодных субтропиков
Волнуемая ливнем сельва
С непредсказуемою строфикой
Тропинок, с шутовским весельем
Полсотни обезъян, с лианами -
Предтечей цирковых трапеций,
С материей, от страсти пьяною,
Как мог бы указать Лукреций,
С лучом, что праздно насекомые
С утра выстраивают в стелы
И башни, глазу не знакомые,
Но совпадающие с телом,
С надмирно звонкими, с шипящими
В кишащей чаще голосами,
Не потревожившими спящего
И не тревожимые сами,
С приправ и запахов коллекцией,
Что в мареве кипят, как в тигле…
С внезапной зрения коррекцией
Под впечатлением от тигра,
От гипнотического трения
Оранжевых широких линий
На влажной шкуре, от мгновения,
Когда всего тебя заклинит
Внутри формата сна – фантазии,
Что тут же ужасом накроет:
С моей начавшейся афазией
К известной теме «смерть героя»;
С его клыками в пасти, крашеной
Кроваво-желтою слюною,
С тем, что невыносимо страшно, но
В ней будет надрываться мною,
С той из возможностей – последнею,
Что сна, решительно и сразу,
Как бы меж двух миров посредником,
Отключит роковую фазу.
И серый, празднично-безлиственный
Ландшафт, о счастье, ешь глазами,
Как текст ,– и коль всмотреться пристальней,
Как растянувшийся гекзаметр.
03.17.2013
Поскольку теперь все конечные цели –
Отсутствие снега, дыханье без пара –
Достигнуты, больше прошедшее ценишь,
Хотя бы затем, чтоб считалось – недаром.
По правде сказать, ничего и не вспомнить
Сейчас о зиме, в сих широтах из воска –
Без формы, как лампа, погасшая в полночь,
И с утром, от розы ветров, в отморозках.
Но было, поскольку под четвертью года,
Как пыли, накоплена масса мигрени, -
И боль отпускает в момент перехода
С февральской метели на летнее время.
Иначе, входя в прецедентное право
И всуе кляня постулат Гераклита:
За летом, налево – лишь осень, направо.
И имя твое будет также забыто.
03.13.2013
И отраженье бритвы, и щека
С седеющей и утренней щетиной
Пока не выдают, что за мужчина
Глядит анфас на это свысока.
Затем – ноздря. Рисунок носа скуп,
И с нижним веком связанное что-то –
Разрыв в забытой драке… Бутербродом:
Язык торчит из неподвижных губ.
Тяжелый подбородок; все равно
Откуда сеть морщин на лбу, и ухо
Не слышит бритвы, как и прочих звуков,
Внутри немого, в этот миг, кино.
Зрачок, рисуя весь овал лица,
Захватывает ткани амальгамы,
Пока за грань не выступая рамы –
И начиная заполнять с конца,
С угла вносить из вековых стволов,
Из птиц (что у зеркал – диагонали),
Сплошную лессировку, что едва ли
Не в состояньи разрезать стекло.
Все за спиною выглядит, как лес,
Который разрастается мгновенно,
Как в мраморе – от всей системы венной,
Как в зеркале – любой его надрез,
Любой его участок, что сейчас
Уже чернеет вдоль границы нижней –
Пусть все бы это выглядело книжной
Страшилкой, но отсутствие плеча,
Как базиса, всего, что есть над ним,
Как нас учили, всей его надстройки,
По типу уха, горла, носа – тройки,
Чей был бы вид не переоценим,
Да всюду, как взбесившимся плющом,
Все то, что лезет, заполняя чаще
Сухую плоскость – реки, горы, чащи,
И то, что не назвать, что ни о чем,
Что сам квадрат, закрученный кольцом,
Оставленый над вертикальной бездной,
В которой отражаться бесполезно –
Какой-то частью, либо всем лицом.
И сразу время, выбрав, что могло
До дна, до леденящего покоя,
Как ворон, улетает с поля боя.
Как войско, что навеки полегло.
03.10.2013
Согрела завтрак мне жена,
Затем – обед, а позже – ужин.
Она, конечно, влюблена
В такого значимого мужа.
Из школы дети – и давай
Ко мне садиться на колени,
Лишь отбиваться успевай:
«Ты – гений, папа! Просто гений!»
Из родственников – нет таких,
Кто был ко мне бы безразличен
И наизусть не знал мой стих
Всегда и только на отлично.
И вся великая страна,
От Сан-Франциско до Нью-Джерси,
Как марку ценного вина,
Мои стихи годами держит.
Геополитик, брат-поэт,
Электорат любой из партий
Убеждены: я – лучший цвет
Любой литературной карты.
И сам литкритик, на ходу
Отметив рифмы сопаденье,
Их шепчет ночью, своих губ
Не контролируя движенье.
А, собственно, всего делов,
И ты, читатель, в том свидетель:
Есть окончания на «ов» -
Но если техникой владеть, и
Знать окончания на «ать»
И много прочих окончаний,
То можно запросто считать:
Уже шедевр за плечами.
Приставки, суффиксы – не в счет,
И даже корень слова – по фиг:
Есть окончание – почет
И благодарность всей эпохи.
Простой пример, куда бы уж,
Но если сбавить обороты:
Есть окончание – ты муж,
А нет – на палочке чего-то.
В быту и в подвиге, в труде,
Хоть в шоколаде, хоть в сиропе:
Нет окончания – ты где?
Элементарно, в самой жопе.
Так ямб нас учит и хорей,
Тредиаковский и Державин:
Преждь окончаньем овладей -
И жизни выдержишь экзамен.
И этих победишь, и тех,
Кто сомневался в вашем даре:
Пример тому – вот этот текст,
Что в этот миг вы дочитали.
03.10.2013
Когда-нибудь, когда мне умирать
Объявят час (допустим, будет вечер),
Я, больше из желанья подыграть,
В настенном зеркале с собой назначу встречу
В последний раз. И постелю кровать.
Налью в стакан покрепче алкоголь –
Нелегкий путь и дальняя дорога
Мне предстоят; и, вероятно, боль
Когда душа без тела, понемногу
Свыкаясь, подберет другую роль.
На прикроватной тумбочке торшер
Ночной включу, и что-нибудь из Баха
Поставлю: Глена Гульда, например,
Из «Гольдберга». И, не трясясь от страха,
Скажу сквозь зубы: «Здравствуй, Люцифер!», -
Прорепетировав, должно быть; а затем
Улягусь, и прохладна будет простынь,
И дом замрет, и, непривычно нем,
Глаза закрою – в этот раз непросто
Их будет закрывать. Как насовсем.
Глаза закрыв, я лягу на бочок
По маминому мудрому совету,
Покрою простыней свое плечо
И выключу торшер. Теперь, без света,
Мне легче будет думать ни о чем.
Осталось ждать. Еще налить грамм сто?
Хотя, для поддержанья настроенья
Вполне достаточно. Как-будто ты мостом
Отсюда переброшен вверх, где тени
Тебя еще не принимают в мире том;
И словно слышишь: рядом засопел,
Приятно и нестрашно, как бывает
Ребенок – ты, кто за день все успел
И в этот миг к Морфею отплывает,
Туда, где вашей с ним судьбы предел.
Он, в странном сновиденьи, со спины
Тебя обнимет, чтобы вам согреться,
Скуля, что в смерти нет его вины,
Уснет в одном из снов твоих из детства –
И будут все из снов твоих видны.
03.09.2013
Слова есть пища глазу. Для зерна
Сетчатки, что сродни гортани, влажной,
Знак, пусть и водяной, почти цена
Промышленности всей писчебумажной.
Вводя с согласья гласных и ряды
Согласных внутрь себя, всегда читатель
Не представляет, сколько в них беды
С проказой злостно намешал создатель.
Сколь порчи в якобы невинном «ряд»,
В одной заглавной «С» – дурного сглаза:
«Зерна», «цена» – и сразу, словно яд,
По венам парой потечет зараза.
«Слова есть пища» – ровно через год,
В какой-то вялой и невинной давке
Судьба, читатель, все-равно найдет
Тебя, под видом стертой бородавки.
«Гортани» – даже нет, лишь запятой,
Что следует по тексту за «гортанью»,
Хватает удавиться с мыслью той,
Что вот он, час, когда тебя не станет.
Четыре строчки, собственно, абзац
Настоен на зловреднейшей из магий:
Заглядывая в книжке за форзац,
Уже горишь и плавишься, как магний.
Идя по строчкам, околдован враг,
Как в древнескандинавских рунах, нидах:
Читатель – черных букв несчастный раб,
Герой всех вечных драм, от Эврипида.
Он прочно зашифрован в тексте, он
К концу подальше смят и обесточен,
И падает его тестостерон
По трем ступеням из финальных точек…
03.04.2013
Вдруг ночью отопление само,
По типу ссоры, страшно заурчало:
Там женщина, которая кричала
С одышкой, как кричат борцы сумо,
Доказывала, что он ей никто
Уж много лет – и слышен голос мужа,
Хотя, так завывать могла б и стужа;
Ну, в общем, он уже стоял в пальто,
Когда вбежал сосед – и весь скандал
Теперь звучал на роковом фальцете
Так, что по комнатам проснулись дети;
Тут кто-то в грудь ножом кому-то дал,
И всхлипнул, завизжал водопровод,
Кровавая вода текла по трубам,
А труп? Ну, что теперь им делать с трупом?
А если кто-то вдруг сейчас войдет,
Хотя три двадцать восемь на часах.
Но есть один единственный свидетель,
Которого б убрать, пусть и при детях,
Которого охватывает страх,
Ведь среди ночи сей свидетель – я,
И если ничего и не случилось,
Я это слышал: как по трубам билась
Убийства неизбежная струя,
Я даже видел: женщина кричит,
Вбежал сосед при уходящем муже…
И коль, товарищ следователь, нужен
Свидетель, то не быть им нет причин*.
03.03.2013
___________________
*И коль, товарищ следователь, нужен
Свидетель, то не быть им – сто причин.
До Централ Парка больше, чем квартал.
Еще есть время. Встреченный прохожий,
Всегда на прочих встреченных похожий,
Похоже, вспомнил, как ты пролетал,
Под встречным ветром охладев до дрожи.
Должно быть, вспомнил, как подробно мел
Покрыл твой лоб, забил глаза – от страха,
Хоть дикий холод, вымокла рубаха,
Пока решался ты, и вот взлетел,
Визжа всем телом, от зубов до паха.
Над Централ Парком руки распластав,
Его деревья огибал кругами,
Его озера, что как на пергамент
Упали кляксами, – и в образе креста
Ты зависал далеким оригами.
Ты знал тогда, что в следующий раз,
Все будет и больней, и беспощадней,
Катастрофичней, ибо для исчадья
Пощады нет, и нет того, кто б спас
Того, с кого вовек не снять печатей.
И неблагословенный сей полет,
Что дерзости сродни и вдохновенью,
Не повторится больше ни мгновеньем,
Ни помыслом, чей роковой черед
Не представим иначе, как паденьем.
Еще есть время. Есть еще пути
К преображенью и свободе, ибо
Ты можешь не взлететь, а снизу рыбой
Вплыть в Централ Парк, чтоб никогда найти
Тебя не смог тобой взращенный идол.
03.02.2013
1 марта – отмечался Новый год в Древнем Риме
В двух месяцах теперь от Сатурналий,
А елка как стояла, так стоит:
Звезда в ней Вифлеемская горит
Над кителем зеленым, где медали –
Все бьющиеся – за геройский труд,
Шары и звезды, ленты серпантина,
Фигурки в виде ангелов, скотина,
Которую пожрать не позовут,
Волхвы вокруг, подарки на сочельник,
И запах застоявшейся хвои…
Давно соседи выбросят свои,
А мы с мечтой плавучей по теченью
Плывем в далекий Лаций, в те края
Где в лектистернии одно шаманство,
«Где, – говорю домашним, – христианство
Еще не знает дней календаря,
Почти не существует.» С Первым марта!
И тот, кто дома праздник сохранил,
Он вовсе не лентяй и не дебил,
Спокойствие поставивший на карту
Своей семьи; философ и храбрец,
В ответ и доброго не знавший слова,
Он елку в марте, год отметив Новый,
Сам вынесет наутро наконец.
02.28.2013
Прикрыта дверь. Не скрипнут половицы.
И то, чему дано произойти,
Со всей неочевидностью случится,
И здесь не важно, кто готов войти.
Вот, наэлектризован до предела,
Вдыхая с шумом воздуха объем,
Я наблюдаю: на пороге – Дева,
Но не Мария. С ней нам быть вдвоем.
Звучат все ноты старого паркета,
В дверном проеме – мой собрат-пиит
С написанным с утра венком сонетов,
Небрит. И быть втроем нам предстоит.
А петли сотрясают ржавым звуком
Все поэтапно: стены, окна, дом, -
Сам Командор всей каменною штукой
Войдет с трудом. И быть нам вчетвером.
Чем дальше – больше: те, кто любит оргий
Изысканный и неуемный стиль,
Должно быть ждут, что будут бес и порги,
Весь этот джаз, чем завершится стих,
В толпе гостей, себя же веселящих,
Не обманув их ожиданий, Б.
И А. появятся среди входящих,
И В. гостям сыграет на трубе.
Повалит вся История потоком,
Хоть сотнями автографы клепай,
И в обстановке бурной, как под током,
Увидишь краем глаза: вот Чапай
В объятьях жарких обнаженной Анки;
Уводит Бойля в спальню Мариотт,
И сам Басё, не дописавши танку,
Готов вписаться с теми, кто дает.
Так шумно, как на Новгородском Вече,
По летописям судя, что не врут.
И незаметно протекает вечер,
И впереди – премного дивных утр.
Уснули гости, влежку и вповалку,
Кто с кем, куда, и неизвестно как.
Прикрыта дверь. И одиноко, жалко
Поет привычно за спиной сквозняк.
02.27.2013
Старик, прохладной выпив простокваши,
Макая хлеба мякиш ровно так,
Чтоб и обратно вытекала в чашу
(А в этом деле он бывал мастак)
Молочно-вязкая, из наболевших сгустков
Душа напитка, что в беззубый рот
Вольется, вызывая этим чувство
Того, что одиноким не умрет,
Старик, в ладонь собравший крошек черных,
Как мошек к ночи безымянный сад,
Кладет их на язык, и увлеченно
Глотает, откровенно пище рад,
Как рад впитавшимся в ладони краскам,
В лазури с охрой пальцам, столько лет
Ощупывавшим тайно и с опаской
Всегда почти живой автопортрет –
Один, другой, двадцатый, в свето-тени,
Подчеркивавшей возраст молодой,
А позже зрелый, а затем уж, к теме,
Бездомный и по старчески седой.
Старик сейчас всей тенью на портрете,
Не начатом, глядит; но здесь, на том,
Спустя четыре с чем-то века, свете
Тот холст последний – стол ему и дом.
02.25.2013
Себя однажды сохранив
Для будущего поколенья
Тем, что построил сей мотив
Игрой ума и вдохновенья,
Отдавшись творчеству сполна,
Познав удачи и победы, -
Теперь наслушаюсь говна
От литера- и прочих «ведов».
Вложив в строку немало чувств,
Отдавшись буре многоточий,
Смотреть мне больно, как тунгус
Живет, не прочитав ни строчки.
Как дикий финн – что взять с него,
Пусть и потомок «Калевалы»,
Не вспомнит фразы из того,
Что Муза мне надиктовала.
И даже – кто бы! – сам еврей,
В таких делах всегда нахрапист,
Имел в виду и мой хорей,
И замечательный анапест.
Так на хрен памятник воздвиг
На радость чукчам и татарам!
Как стелла, высится из книг
Он, никому не нужный даром,
В энциклопедии любой
Калмык его найдет мгновенно,
Шахтер, идущий в свой забой
И эпилептик с пышной пеной.
Он на слуху, но ни одной
Не вспомнит рифмы и под палкой
Потомок даже в выходной.
И это очень, очень жалко.
02.24.2013
Сегодня вторник, завтра март,
И двое, спящих под часами,
Проснувшись, удивятся сами,
Что все закончилось. Кошмар
Ночной, как липкая смола,
Перетечет легко за полдень –
И чем теперь судьбу заполнить,
Как ни верчением стола.
В чьей памяти (в метель, в грозу
Пространством заполняя око),
Вдруг наше видится далеко:
Соринкою, бревном в глазу.
Кому там помахать рукой –
Не важно, предку ли, потомку –
Нам, унесенным из потока,
Помянутым заупокой.
02.22.2013
Мне, кажется, семь. В умывальном экстазе
Мурашки по мокрому телу ползут,
Колодезной влагой волнуется тазик
И зуб сразу не попадает на зуб.
Встречает прохладою дачное утро –
Каникулам точно не будет конца,
И мальчик – с кровати, раздетый-разутый,
Смывает все лишние лики с лица.
И радио-песня, как камфорой в уши,
И контурной картой висит вдоль стены
Весь СССР, растянувшийся сушей,
Как шкура еще неубитой страны.
Нью-Йорк, 08.12.2012
Из серии СЛОВОСФЕРА
Прогулка по холмам и вдоль дорог,
К мосту ведущих Джорджа Вашингтона,
Среди домов, где даже на порог
Пускают лишь своих да приглашенных
(И это правильно), где серые кусты
По родственникам на далекой даче,
Покрытым до апрельской теплоты
Сугробами, дождем февральским плачут,
Где остовом торчит велосипед,
Оставленный ко Дню Благодаренья,
И в том, что без колес – немой ответ
Для дзен-буддиста в виде просветленья,
Где по пути в «ликерный» магазин
Молчание хранят автомобили –
От них бензином так весь день разит,
Как-будто никогда их не любили,
Где гордый, как из квотера, орел
Парит уже над трассой федеральной,
И оттого тот холм, которым шел,
В его глазу уменьшен минимально,
И оттого себя, как в микроскоп,
Увидишь с высоты полета птицы –
Чтоб позабыть, откуда шел, и чтоб
Не позабыть, что нужно возвратиться.
«С горла» смертельную бурду
В честь разрушенья Корфагена,
Неведомо в каком году,
Глотают трое вдохновенно.
Легко, по молодости лет
И по привычке без закуски,
Они вкушают весь букет
Шедевра винного искусства.
Им однозначно все равно,
Какой случится нынче праздник,
Ведь главное – допить вино,
Взяв старт для прочих безобразий.
Без разницы: что мир-май-труд,
Что позже взятие Бастильи,
Они легко себя несут
В эллинском незабвенном стиле.
И ангелами, что с небес
Выходят к празднику на сушу,
Начнут беседу трое без
Того, чтобы ее нарушить.
Им так беспечно, что слова,
Как и вино, рекою льются –
И не кружится голова,
И пьют они, все не напьются.
Лет тридцать пять с тех пор прожив,
Осознаешь, как много спама
В тебя способна жизнь вложить,
Зачем-то тренируя память.
02.14.13
Деревья без листьев – и лучший орнамент
К сухому пейзажу, к февральскому небу
С краями, что загнуты как на панаме,
Уже не придумать. На память Эребу
Сюжет гипнотический, следуя тени,
Упавшей на тракт, повторив на ладони
Все линии те же из мира растений,
Доскажет себя до заката. И до не-
Знакомого глазу источника света,
До звука в едва обозначенной мантре,
Вся азбука этих безлиственных веток
Известна какому-нибудь хироманту.
02.15.2013
Зима в начале февраля
В таких местах, как графство Берген,
Ручная, словно словаря
Печать времен до Гуттенберга.
С утра покров, чей редкий пух
Как-будто лег по приглашенью
И в память о прошедших двух
Бесснежных месяцах – в смущеньи,
В полдюйма выпав высотой.
Двор сразу выглядит, как новый:
В нем мальчик с девочкою той –
По росту и пальто дюймовой.
Они, как пара зрелых душ
Предвидят, лепят, осеняют,
И поправляют на ходу,
И все уже об этом знают.
Он перед ней, как юный бог,
И чьим-то позабытым жестом,
Дюймовочка его то в бок
То в спину поддает по-женски.
Все розовее круглый снег
В ее руке, и несердиты
Две бабы снежных, что в окне
Явились мне, как Афродиты.
Верней одна, как Афродит,
Та, что по замыслу есть парень –
И не мигая, в двор глядит
Неловко слепленая пара.
С утра начавшись, вышел день.
Под вечер разгулялся ветер,
Затем на небе бросил тень
Снежок туда, где были дети.
И сразу жизнь, как истекла,
И стал словарь от слов чернее:
Теперь, до первого тепла,
Он постареет вместе с нею.
02.05.2013
Венеция, Лагуна, гондольер
Поет по-итальянски, не иначе.
Игриво луч себя под арку прячет
В Палаццо Дожей. И на свой манер
Мостами-пряжками здесь стянут по воде
Любой канал, чтоб не размыло карту.
Как ни пойдешь, все выйдешь на Сан-Марко.
«До встречи!» – «Где?» – «Общеизвестно где.»
Прозрачный полдень. Звуков, что вагон
С тележкой маленькой. Толпа туристов
Не иссякает, и тебя в статистах
Зачтет фотозатвор. В культурный фон.
Стада повсюду крошечных столов,
Зависимы от направленья ветра,
И площади длиною в километры
Под воду уползают. Нет ни слов,
Ни рифм, чтоб описать всю пустоту
Просоленных пространств меж островами –
И как букет, распавшийся цветами,
Везде Венеция. По эту и по ту,
Везде – снаружи волн, у них внутри,
Под белым гребнем с ярко-белой шерстью.
Когда-нибудь с тобой мы из Нью-Джерси
Туда поедем. Вот пройдет твой грипп.
02.04.2013
Посв. сурку Филу из Панксутони (шт. Пенсильвания) и всем суркам-метеорологам
Сурку плевать, с три короба наврет
Когда, как на расстрел, вдруг на рассвете
Небритых мужиков толпа войдет
И вытащит на леденящий ветер,
А ты, героем Гойи и Манэ,
Под дулами слепящих объективов,
От страха – ну, и прочее вполне, -
Ведешь себя бестактно, некрасиво,
То о какой, позвольте, тени речь,
Какой Весны приход, какого черта
Сердца людей с утра глаголом жечь
От страха передавленной аортой.
Идя на лапках из последних сил,
Надеясь, что и в этом не замочат,
Несет анфас и в профиль Вечный Фил
Ту ахинею, коей нас морочат.
02.04.2013
И тот – не я, и этот, и другой -
опять не я, живет на этом свете.
Сейчас листок каракулями метит
Незнамо кто. Какой-нибудь “гуд бой”.
С ним по утрам здороваются дети,
Он ежедневно спит с моей женой,
И отразится в зеркале не мной,
По ходу отраженья не заметив.
И это хорошо, ведь, боже мой,
Так все известно, и за все в ответе,
А тут: и некролог не мой в газете,
И чьи-то шмотки доедает моль.
02.03.2013