Impression
Le Reveillon
The sky is laced with fitful red,
The circling mists and shadows flee,
The dawn is rising from the sea,
Like a white lady from her bed.
And jagged brazen arrows fall
Athwart the feathers of the night,
And a long wave of yellow light
Breaks silently on tower and hall,
And spreading wide across the wold
Wakes into flight some fluttering bird,
And all the chestnut tops are stirred,
And all the branches streaked with gold.
Impression
Le Reveillon
Исхлёстан алым небосвод
Клубы тумана поредели,
Как дева белая с постели,
Поднялся над водой восход.
Бесшумно оперенье тьмы
Медь стрел зазубренных пронзила,
И жёлтая волна накрыла
И черепицу, и холмы,
Над пустошью разлившись всей
И птицу пробуждая рано,
Верхушки взволновав каштанов,
Раззолотив кору ветвей.
Impressions*
I.
Les
Silhouettes**
Под
ветром, плачущим фальшиво,
На море серая волна.
Как лист, уносится луна
Водой штормящего залива.
На бледно-мертвенном песке
Бот чёрный, словно напечатан,
И на борт юнга по канатам
Взлетает - блики на руке.
В холмах, где слышен крик кроншнепа,
Бронзовотелы и юны
Жнецы – их контуры видны
Над травами на фоне неба.
*
Впечатления (фр.)
** Силуэты (фр.)
Impressions
I.II.
La fuite de la lune*
Спокойно здесь для чувств извне,
Мир здешний полон сновидений,
Тишь в той стране, где вечно тени,
Тишь в том краю, где нет теней.
Лишь безутешной птицы зов,
Пронзает спящую округу -
То кличет коростель подругу
И эхо – откликом с холмов.
Вдруг на заре спешит луна
В пещеру, в мрачные глубины,
И, жёлтую вуаль накинув,
Уносит бледный серп она.
*Бегство луны (фр.)
II.
La fuite de la lune
To outer senses there is peace,
A dreamy peace on either hand,
Deep silence in the shadowy land,
Deep silence where the shadows cease.
Save for a cry that echoes shrill
From some lone bird isconsolate;
A corncrake calling to is mate;
The answer from the misty hill.
And suddenly the moon withdraws
Her sickle from the lightening skies,
And to her somber cavern flies,
Wrapped in a veil of yellow gauze.
1.
Не терпит пустоты сама Природа,
А, значит, - жизнь повсюду и везде:
В земле, в огне, на небе и в воде.
Лесные дебри, пасть морского грота
Населены. И в магме жизнь без счёта,
И в пепле, где всё, кажется, мертво –
Всегда найдёшь живое существо:
Писк комара, рык зверя, птичья ода…
Повсюду звуки, изобилье нот.
И тишина, случается, поёт
О многом на неслышимых частотах.
И грезится: в неведомых пустотах -
И где жара, и там, где снег и лёд, –
Повсюду что-то движется, живёт.
2.
Повсюду что-то движется, живёт.
Взгляни под ноги: тоже жизнь своя:
Такой же мир трудяги-муравья
Или пчелы, что собирает мёд.
И короли, и трутни, и полёт,
И ползанье, и та же толчея -
Налаженная кем-то колея,
И не достичь заоблачных высот…
Нам разум дан, чтоб, многое взалкав,
Из грязи в князи ближних растолкав?
И незачем как будто лезть из кожи.
В грязи и наверху одно и тоже:
Рабы и трутни. Есть река, есть брод.
И за закатом следует восход.
3.
И за закатом следует восход.
Но что же там, за гранью, после тризны?
И что же там, за полем брани жизни?
Рожденье – таинство и таинство – уход.
За тенью свет, за светом тень идёт…
И то, что раньше было человеком
И постигало тайны век от века,
Становится пустым – придёт черёд.
Энергия уходит прочь из тела,
Душа уходит в горние пределы,
Уходит в тонкие миры и сферы,
Преодолев искусы и химеры,
И ждёт её, как бабочку, свобода
И ослепляет солнца позолота.
4.
И ослепляет солнца позолота
Миры разнообразные планет,
Где нет воды, а значит жизни нет,
Там землю не пробьют растений всходы
И птица не прочертит неба своды,
Там в атмосфере яд, жара и стынь,
Безводность и безжизненность пустынь,
И там нелепо выглядят красоты.
Но безконечность звёздная – кроссворд.
Что знаю я? Не знаю ничего…
Как в хромосомах наших игрек, икс,
На Марсе древнем дремлет древний сфинкс.
И на Венере, равнодушно-жёлтой,
Встревожилось неведомое что-то…
5.
Встревожилось неведомое что-то:
Мы очень любознательны, кроя
По-своему законы бытия,
Ни в чём не ожидая окорота.
Но дальше собственного огорода
Не видим и не ищем тайных троп,
Мы шествуем путём ошибок, проб,
Всё глубже увязая год от года.
Льды тают, да и норов вод суров, -
Планета чередою катастроф
Напоминает: мы лишь капли в море.
Но мало кто судьбе своей покорен.
Пока друг в друге ищем мы изъян,
Всё явственней следы иномирян.
6.
Всё явственней следы иномирян.
Они не оставляют нас в покое:
Тут, на Земле находится такое…
Вдруг приоткроет нам телеэкран
И голубые лики марсиан,
И апокалипсис Мохенджо-Даро,
Что не одни мы на планете старой,
Ровесники гигантских игуан.
И оживают Шамбалы легенды -
Откопаны гигантские скелеты:
Вот въяве Тяо тэ и Святогор,
И девять неизвестных среди гор,
Великий император Обезьян.
Дорога их уходит в океан…
7.
Дорога их уходит в океан,
И отсылает к тайнам Атлантиды,
Атланты чьи, и чьи кариатиды,
Всё держат свод небес над сотней стран.
В воде и в небе - тысячи виман
Кружатся, то нам зримы, то незримы,
От Фокусимы и от Хиросимы
Пытаясь нас спасти, – им повод дан.
Спускаясь в глубину, во впадин бездны
Мы только открываем мир безвестный,
Встречая монстров в темноте глубин.
Но ждёт ли нас морей аквамарин?
Не там ли прячутся виман пилоты?
Нам в города подводные нет входа.
8.
Нам в города подводные нет входа,
На Марс нас не пускают, и Луну,
И подо льды Европы, в глубину,
Где есть, возможно, жизнь в холодных водах,
И на Титан, где снег и дождь холодный,
И реки наполняют океан,
Но нет воды… Там Н2О – метан.
С земными схожи с «Вояджера» фото…
И грустно эти наблюдать красоты,
И хочется присутствия чего-то.
Ведь, может быть, то, что для нас – вода,
Кому-то – щёлочь или кислота…
Мы ищем только то, что нам знакомо.
А жизнь любые принимает формы.
9.
А жизнь любые принимает формы
Существования белковых тел,
И белый свет всегда и всюду бел,
И шалаши знакомы, и хоромы…
И будем мы всегда и всюду дома.
И тёмной ночью, и при свете дня,
Мы ждём внутри Троянского коня -
И ищем, где бы подстелить соломы.
Как призраки, порхают мотыльки…
И, призрачны, парят огневики,
И души, превращаемы в шары,
Уходят в параллельные миры,
За миражи, где двери, как дымы -
Душа – она не ведает тюрьмы…
10.
Душа – она не ведает тюрьмы,
И клин повсюду вышибают клином,
И огненные восседают джины
На тронах среди царства вечной тьмы,
И там, среди всесилия зимы,
В метановые входят атмосферы,
Да и туда, где океаны серы,
Они идут, такие же как мы.
Из «чёрных дыр» идут, пространство для,
Вращаясь, торсионные поля –
Поля из информации вселенной.
Жизнь будет всюду вечной и нетленной:
Разумны камни, реки, облака
И вечностью питаются века.
11.
И вечностью питаются века,
Цивилизации века смежают веки,
Но вечное хранят библиотеки,
Из вечного рождается строка.
И пусть она порой, как жизнь, горька,
Немногим пожинать Парнаса лавры –
Уходят динозавры и кентавры…
Быть может, мы иномирян зэка?
Но тлеет жизнь, подобьем уголька,
И ледники уйдут, наверняка,
И эры тьмы сменятся светлой эрой.
Век каменный рисунками в пещерах
Прочертит путь. Свободны мы, пока
Свободна воля и тверда рука.
12.
Свободна воля и тверда рука.
Во тьму уходим, приходя из тьмы,
Дробясь, из макромира в микромир
Мы за восходом следуем в закат
В нём, истекая, вновь проистекать,
Миг освещая, молнией сверкать –
И атомов орбита высока,
Чтобы взлетать, сгорая, как Икар.
И метеоры оставляют след,
Рождаясь неизвестностью планет.
Яйцо рождает курицу – проект
Первичен. Информация есть свет.
И слово осиянное – звезда,
Что жизнь рождает всюду и всегда.
13.
Что жизнь рождает всюду и всегда?
Любовь, что движет солнца и светила.
Она пустынный космос бороздила,
Где жёсткий минус холоднее льда.
И вирусов бесчисленных орда
Несётся на планеты, сея смерть.
Но жизнь и смерти пробивает твердь,
Комфортною становится среда…
И на руинах вновь растёт трава,
Пускай невзрачна, но уже жива;
Льды плавятся, становятся водой,
Живой огонь становится звездой –
Метаморфоз проходит череда,
Чтоб звёздные построить города.
14.
Чтоб звёздные построить города
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Чтобы не стать безследной бледной пылью –
В нас сила безконечная влита.
Ничто не исчезает без следа,
Из ничего не вызревает что-то…
Природа каждодневный ставит опыт.
Как гений, кто оценит это так?
Вдохнут был в человечью глину разум.
Подобьями становятся не сразу,
Божественную прозревая суть.
Преодолев нелёгкий долгий путь,
Мы золотые отопрём ворота:
Не терпит пустоты сама Природа…
15.
Не терпит пустоты сама Природа,
Повсюду что-то движется, живёт,
И за закатом следует восход,
И ослепляет солнца позолота.
Встревожилось неведомое что-то,
Всё явственней следы иномирян.
Дорога их уходит в океан –
Нам в города подводные нет входа.
А жизнь любые принимает формы.
Душа – она не ведает тюрьмы,
И вечностью питаются века.
Свободна воля, и тверда рука,
Что жизнь рождает всюду и всегда,
Чтоб звёздные построить города.
_________________________________________
*Венок написан с соблюдением старой орфографии,
реформированной в 1918-ом году
***
А муза вновь не прилетела…
Поэт ты или графоман
Понять - не хватит жизни целой.
Цель творчества – самообман!
Жонглируй рифмами, словами, -
Но музыка не бьёт в висок,
Нет омутов между строками,
А значит - нету этих строк…
***
Травы не шелухнутся
И кусты –
Вывел в поле конницу
Хан Батый.
Щурит очи узкие
На Рязань:
«Пусть князья мне русские
Платят дань!»
Взором степь окинул хан:
Что пред ним?
Тот ещё не выстрадан,
Третий Рим.
Кровью не насыщены
Горемык,
Катятся, бесчисленны
Тьмы и тьмы…
Вот уже под Суздалью
Этот тать,
Но столкнулась с удалью
Хана рать.
И послам встревоженным
Был ответ:
«Русским здесь положено
Встретить смерть!»
Сече быть жестокую,
Коловрат,
Потрепали соколы
Арьергард,
Но судьбы натянута
Тетива…
И не опрокинута
Татарва…
Слишком были силы уж
Неравны -
Грабь, насилуй, жги и рушь,
Бог войны!
По Руси нашествия
Выжжен след,
Закаляли бедствия
Меч побед.
Русь моя, намоленная
Оживи
Спасами построенными
На крови!
Избавившись от суеты и боли,
Укрыт завесой Божьей синевы,
Когда любовь внове была, увы -
Он самым юным лёг здесь поневоле.
Пал мученик, как Себастьян дотоле.
Нет тени кипарисовой листвы,
Фиалки расцветают средь травы,
Росою плачут в неутешном горе.
О сердце, ведь и скорби есть пределы!
О нежность губ, как тех из Митилены!
O Англия! Поэтами твоими
Хранимо на воде начертанное имя
И память, словно Базилик нетленный,
Оживший под слезами Изабеллы.
Рим.
The Grave of Keats
Rid of the world’s injustice, and his pain,
He rests at last beneath God’s veil of blue:
Taken from life when life and love were new
The youngest of the martyrs here is lain,
Fair as Sebastian, and as early slain.
No cypress shades his grave, no funeral yew,
But gentle violets weeping with the dew
Weave on his bones an ever-blossoming chain.
O proudest heart that broke for misery!
O sweetest lips since those of Mitylene!
O poet-painter of our English land!
Thy name was writ in water – it stall stand:
And tears like mine will keep thy memory green,
As Isabella did her Basil-tree.
Rome.
***
Я был не прав! Любимая прости!
(Как жернова, стучат в башке шаги!)
Ведь Новый год «козла» уже в пути:
Зарплата – крохи, а кругом – долги
И потому на сердце тяжело…
Любимая! Не дуйся на меня!
Не знаю я, что на меня нашло.
Я сам не рад, что у тебя – «синяк».
Дублёнку сдуру я порвал твою…
Не злись, прошу, ведь пьяный я – дурак,
Ведь ты же знаешь, - я тебя люблю!
Всё остальное – мелочи, пустяк.
Пусть улетают клином журавли,
Ещё наловим мы с тобой синиц,
Ведь гавань обретают корабли,
Ведь полон новый календарь страниц!
Любимая! Не всё на свете – зло!
Ты посмотри, как тихо снег кружится!
Взгляни: на улице белым-бело!
Любимая прости и дай опохмелиться!
***
Всё так просто, всё так сложно,
Крылья слажены, и так
Ослепительно, восторженно
Звёзды падают во мрак
Фейерверком, белым кружевом,
Призрачной стеной сплошной,
В небе кружит свет остуженный,
Наслаждаясь тишиной.
Со снежинкою снежинка
В вихре кружится, пока
Все травинки и ложбинки
Не засыплет снегопад.
Н.М.
Цветут фиалки на моём окне
В декабре,
А за окном
Снег лежит в серебре,
Отливают виски мои серебром.
Снег цветёт, как фиалки,
Качается свет фонарей,
Вышивают весталки
Мгновения прожитых дней,
Где по снежной аллее
С белой розой к тебе я иду,
Моё сердце светлеет
Оттого, что я счастье найду.
Только что оно, счастье?
В твоём животе мотыльки
Или то, что ненастья
Казалось тогда, далеки?
А сейчас лишь фиалка
Цветёт на окне в декабре,
И минувшего жалко
И того, что осталось во мгле…
Как будто бы небо течёт, как вода,
И теней колышутся хитросплетения,
И память высвечивает города,
Где снова и снова всходил на ступени я,
Дворцов, в коих не был я никогда,
Где были оправданы преступления.
Какой с меня спрос, если я, как растение,
Лишь светом питаюсь и влагою вод?
И то – перегной ведь садовник кладёт,
Чтоб всходов добиться скорее цветения.
В основе трудов его – строгий расчёт,
И звёзд, и светила незыблемый ход,
Что будет, что есть и когда-то что было,
И то, что всем прочим не подфартило…
Несла по небу в сумерках река
Подсвеченные солнцем облака,
Они во тьме медлительно текли
До самых звёзд, мерцающих вдали.
И дальних звёзд, казалось, огоньки
Терялись, словно в травах светляки,
Чей тусклый свет когда-то согревал…
Сиял Селены серебристый шар
И звёзды, словно светлячки, лились,
И звёздопадом искр спадали вниз:
В пушисто-белом пряталась трава
И серых туч тянулись острова.
***
Вселенная гармонична.
А мы? Каждый лично?
Не в каждом ли Зверь сидит?
Кубик Рубика: Змей? Лилит?
Не в светлом ли тёмное прячется?
Как в зеркале отражается
Призрачных лиц полотно…
Что нам уготовано?
Блеск небес? Ада дно?
Не всё ли предрешено?
Круговорот совершается:
Тёмное в светлое переплавляется -
И этот процесс необратим…
Кто мы есть? Третий Рим.
И по сему
Нам присягать Тому
Кто был распят…
Варавва, Иуда, Пилат
В каждом слились в одно
Несовершенство, но
Вселенная гармонична,
Как в Троице – единичное…
***
Если есть на Земле Бог,
Значит есть вне Земли жизнь,
Значит есть миллион дорог,
Значит нет никаких тризн.
Это значит, что смерти нет,
Это значит – есть переход
Из мгновения тьмы - в свет,
Как из Стикса воды – вброд.
За закатом грядёт рассвет,
Если ползаешь – ждёт взлёт,
И забвения вовсе нет –
Есть хрустальных часов ход.
Удовольствием всё мерь,
Если хочешь достичь – смей,
Только помни, что есть Змей,
Если хочешь постичь – верь:
Есть хрустальных часов ход,
И забвения вовсе нет –
Если ползаешь – ждёт взлёт,
За закатом грядёт рассвет.
Как из Стикса воды – вброд,
Из мгновения тьмы - в свет, -
Это значит – есть переход,
Это значит, что смерти нет.
Значит нет никаких тризн.
Значит есть миллион дорог,
Значит есть вне Земли жизнь,
Если есть на Земле Бог.
Стихи – как мушка в янтаре –
Им быть изящной безделушкой,
Но всё таки без этой «мушки»
Они – пустое виреле.
Ты луч, рождённый на заре,
Вложи в своё стихотворенье,
Чтобы твоё казалось пенье
Чистейшей нотой в серебре,
Звучащей, как лесной родник.
От радости и от печали,
Когда цветы вокруг увяли,
Ты свет в ладони собери
И этим светом озари
Сокровища, что спят в тени…
Море трёхцветное: сине-зелёное,
Серое у берегов,
Гальки шуршание, пена солёная
Волн набегающих новь…
Лесом покрытая, чуть в отдалении,
Древняя, как стегозавр,
Местность, застывшая до появления
Этих растений и трав.
И табуны облаков бело-серые,
Ветром гонимые вдаль,
И повторяется эра за эрою
Камня и моря печаль…
Снизошла на поля благодать:
Падал пух на озёрную гладь,
Опускался и таял сперва,
Всё гармонией белой убрав.
Падал пух со свинцовых небес,
Убеляя травинки и лес,
Обрамляя тропу у ручья
Белым золотом декабря.
Словно бы благодатная весть,
Всё летит невесомая взвесь,
Причастившись небесности вод.
Стал хрустальным земли моей свод.
Растворилось всё в белом окрест
И прозрачно звенел благовест;
Хрупкой сталью, не смеющей лгать,
Снизошла на поля благодать.
Два венценосца, и поодаль там,
Один, кто лаврами не наделён,
Измучен, неумолчный слыша стон
Жертв блеющих, взывающих к богам,
А он, с устами нежными, был сам
Слезами и лобзаньями вскормлён.
Багрово-чёрным опоясан он.
И лилии взошли к его ногам
Из трещин в камне, голубей белей,
И в сердце пламя поднялось за ними.
«О, Беатриче! Кто же там стоит?»
И каждого царя я слышу имя:
Эсхил, Софокл — второй среди царей,
А третий (слёз потоки!) Эврипид.
A vision
Two crowned Kings, and One that stood alone
With no green weight of laurels round his head,
But with sad eyes as one uncomforted,
And wearied with man's never-ceasing moan
For sins no bleating victim can atone,
And sweet long lips with tears and kisses fed.
Girt was he in a garment black and red,
And at his feet I marked a broken stone
Which sent up lilies, dove-like, to his knees.
Now at their sight, my heart being lit with flame,
I cried to Beatrice, 'Who are these?'
And she made answer, knowing well each name,
'AEschylos first, the second Sophokles,
And last (wide stream of tears!) Euripides.'
Кастальских вод предпочитая вкус,
Мы наслаждались музыкой свирели,
Ручьи в лесах о сокровенном пели,
И наши барки пролагали курс
В моря, в которых правят девять муз,
И бороздили вольную волну.
Упрямый парус не искал страну
Надёжного пристанища, и груз
Сокровищ нам не отягчал ладони:
Сордело страсть, песнь об Эндимионе,
И Тамерлана немощные кони,
И Флорентийца семикратный сон,
И Мильтона торжественность гармоний –
И каждый раз был трюм изрядно полн.
Amor Intellectualis
Oft have we trod the vales of Castaly
And heard sweet notes of sylvan music blown
From antique reeds to common folk unknown:
And often launched our bark upon that sea
Which the nine Muses hold in empery,
And ploughed free furrows through the wave and foam,
Nor spread reluctant sail for more safe home
Till we had freighted well our argosy.
Of which despoilиd treasures these remain,
Sordello's passion, and the honied line
Of young Endymion, lordly Tamburlaine
Driving his pampered jades, and more than these,
The seven-fold vision of the Florentine,
And grave-browed Milton's solemn harmonies.
Santa Decca
Палладе сероглазой не несём
Венков оливковых, забыв богов,
Диметры дочке не плетём снопов,
Поют беспечно пастухи кругом,
Ведь умер Пан в урочище своём,
Распутства более не встретит взор
В местах, где бродит Гилас до сих пор.
Пан умер. Сын Марии стал царём.
На островке, ласкаемом волнами,
Жуя воспоминаний горький плод,
Усталый Бог средь асфоделей лёг.
Эрот! Ах, вдруг он здесь остаться смог
И гнев его вот-вот на нас падёт?
Глянь, кто-то шевелится под цветами.
Корфу
Santa Decca
The Gods are dead: no longer do we bring
To grey-eyed Pallas crowns of olive-leaves!
Demeter`s child no more hath tithe of sheaves,
And in the noon the careless shepherds sing,
For Pan is dead, and all the wantoning
By secret glade and devious haunt is o`er:
Young Hylas seeks the water-springs no more;
Great Pan is dead, and Mary`s son is King.
And yet - perchance in this sea-tranced isle,
Chewing the bitter fruit of memory,
Some God lies hidden in the asphodel.
Ah Love! if such there be, then it were well
For us to fly his anger: nay, but see,
The leaves are stirring: let us watch awhile.
Corfu
(Вилланель)
О, певший гимны Персефоне!
В безлюдном сумраке лугов
Сицилии ты помнишь склоны?
Над мёртвой Амариллис сонно,
Пчёла кружит среди цветов;
О, певший гимны Персефоне!
Явилась на Симайты зов
Геката в окруженье псов;
Сицилии ты помнишь склоны?
При свете дня смеются волны,
И Полифем клянёт богов;
О, певший гимны Персефоне!
И Дафнис, юноша зелёный,
Подругу догонять готов.
Сицилии ты помнишь склоны?
Прими козлёнка от Лакона
И услуженье пастушков,
О, певший гимны Персефоне!
Сицилии ты помнишь склоны?
Theocritus--A Villanelle
O singer of Persephone!
In the dim meadows desolate
Dost thou remember Sicily?
Still through the ivy flits the bee
Where Amaryllis lies in state;
O Singer of Persephone!
Simaetha calls on Hecate
And hears the wild dogs at the gate;
Dost thou remember Sicily?
Still by the light and laughing sea
Poor Polypheme bemoans his fate;
O Singer of Persephone!
And still in boyish rivalry
Young Daphnis challenges his mate;
Dost thou remember Sicily?
Slim Lacon keeps a goat for thee,
For thee the jocund shepherds wait;
O Singer of Persephone!
Dost thou remember Sicily?
Азъ – это «я» – буква самая первая,
Как человек, осознавший себя,
Глаголя добро, этот «Азъ» Бога ведает,
Учится жить, всё на свете любя,
Жить со Вселенною нашей в гармонии,
Древо Мироздания создавать,
Мыслить, что твёрдое слово спокойное
Способно ближнего утешать.
Мудрость ведёт к возрастанию духа,
Ищет глаголы для нашей души,
Чтоб не сойти со священного круга,
Мерою времени всё завершить.
Что такое азбука? Это азы.
Был прост и доступен её язык.
Хоть прямо читай, хоть по диагонали
Цифры и образы передавали
Мысль, родовые устои славян,
И был целый мир в этих образах дан.
Забыты к природному Свету пути:
Истоки и корни непросто найти…
А «как слово цельное к нам снизошло,
Азъ Бога ведал, глаголя добро»…
Колокола, колокола
Над Незалежной Украиной…
А с крыш долбили снайпера,
И взгляд выцеливал орлиный
И тех, и этих. Перекрест
Прицелов ставил многоточья,
На судьбах многих ставил крест
Проплаченною пулей точной.
И год другой, и век другой:
Так шли с хоругвями и верой
К царю за правдой, пред собой
Встречая цепь шинелей серых.
А с крыш стреляли снайпера.
И тех, и этих доставая,
На баррикады смерть звала,
Снега багровым окропляя…
И в воскресенье, и в четверг –
Кровавый дождь… Беда большая
Сбивала в стаи «этих», «тех»,
И ни кого не воскрешая,
Звала, звала, звала, звала…
Колокола, колокола…
Я не был на Евромайдане,
Но руки мои в крови:
И эдак, и так – я – Каин
И нет в моём сердце любви
Ни к этой продажной власти,
Ни к «правде» крутых мессий,
Раз делят страну на части -
Откроет нам веки, Вий*!
Розы и сожаления
(К Л. Л.)
А стоит ли нам сокровенный клад
Искать ценою услад?
Любовную песню постичь не дано,
Двоим, разлучённым давно.
Должна ли давно миновавшая страсть
Иметь над живыми власть?
Зачем возвращаться в прошедшее, коль
Оно причиняет боль.
Я помню увитую диким плющом
Скамью, где сидели вдвоём,
Твой щебет, твой каждый журчащий слог
Часами я слушать мог.
Твой голос дрожал – так в тиши садов
Поёт на распев реполов,
Когда же высокая нота взята,
В нём трели, как в горле дрозда;
Зелёного ль, серого ль цвета глаза –
Апрельские в них небеса,
Когда поцелуй я сорвать был рад,
Пылал аметистом взгляд;
Улыбка твоя заставала врасплох,
Подолгу твой взгляд был строг, -
Внезапно, всего пять минут спустя,
Смеялась ты, словно дитя;
Боялась ты, словно цветок летним днём
Промокнуть под сильным дождём -
И капли едва оставляли след -
Тебя уже рядом нет.
Казалось, что ты от меня в двух шагах,
Но крылышки на ногах
Чудесно и быстро тебя несли,
Почти оторвав от земли.
Сплетал ли я пряди твоих волос?
Они по плечам вразброс
Спадали потоком лучей золотых,
Когда я касался их.
.
Я комнату помню, июньский день,
И то, как цвела сирень,
Как дождь то и дело стучал в окно.
Ах, это случилось давно…
Ты в платье янтарном была в тот раз
И жёлтых складок атлас
С плеча спускался двойной волной,
Наряд украшая твой;
Коснулась платочком лица и, встав,
Его убрала в рукав,
Что было на нём – до сих пор секрет:
Слезинка? Дождинки след?
Запомнились мне на руках твоих
Прожилки вен голубых,
И как ты сказала «Прощай!», не простив,
Обиду и боль не скрыв.
«Впустую ты жизнь свою растерял!»
(Ах, будто ножа удар!).
Закрыты ворота в забытый сад.
Нельзя повернуть назад.
Зачем возвращаться в прошедшее, коль
Оно причиняет боль.
Должна ли давно миновавшая страсть
Иметь над живыми власть?
Ну что ж, если сердце разбиться должно,
Стихами прольётся оно.
Любви моей ради, затронет сердца
Разбитое сердце Певца.
Никто не поделится тайной со мной,
Как в клеточке мозга одной
Воспоминания уместят
И небеса и ад.
Roses and rue
(TO L.L.)
Could we dig up this long-buried treasure,
Were in worth the pleasure,
We newer could learn love’s song,
We are parted too long.
Could the passionate past that is fled
Call back its dead,
Could we live it all over again,
Were it worth the pain!
I remember we used to meet
By an ivied seat,
And you warbled each pretty word
With the air of a bird;
And your voice had a quaver in it,
Just like a linnet,
And shook, as the blackbird’s throat
With its last big note;
And your eyes, they were green and grey
Like an April day,
but lit unto amethyst
When I stooped and kissed;
And your mouth, it would never smile
For a long, long while,
Then it rippled all over with laughter
Five minutes after.
You were always afraid of a shower,
Just like a flower:
I remember you started and ran
When the rain began.
I remember I never could catch you,
For no one could match you,
You had wonderful, luminous, fleet,
Little wings to your feet.
I remember your hair – did I tie it?
For it always ran riot –
Like a tangled sun beam of gold:
These things are old.
I remember so well the room,
And the lilac bloom
That beat at the dripping pane
In the warm June rain;
And the colour of your gown,
It was amber-brown,
And two yellow satin bows
From your shoulder rose.
And the handkerchief of French lace
Which you held to your face –
Had a small tear left a stain?
Or was it the rain?
On your hand as it waved adieu
There were veins of blue;
In your voice as it said good-bye
Was a petulant cry,
“You have only wasted your life.”
(Ah, That was the knife!)
When I rushed through the garden gate
It was all too late.
Could we live it over again,
Where it worth the pain,
Could the passionate past that is fled
Call back it dead!
Well, if my heart must break,
Dear love, for your sake,
It will break in music, I know,
Poets’ hearts break so.
But strange that I was not told
That the brain can hold
In a tiny ivory cell
God’s heaven and hell.
***
Чёрная речка, дуэли безумство –
Всё умещается в ложе Прокрустово,
В тёмной могилы иероглиф.
Море печально у стен замка Иф.
Греются чайки под солнцем на скалах,
Воды сомкнутся над мёртвым устало,
Годы сгорели, как в печке дрова –
Умер безвестно аббат Фариа.
Трюк провернули проворно и чисто:
Бывший Дантес ныне граф Монте-Кристо,
Он все удары предвидит заранее,
Словно учителем был фехтования.
Письма предъявлены. Почерки схожи.
Что остаётся? Воскликнуть: «О, Боже!»…
Русский? Француз? Заколоченный гроб.
Холмик земли, словно сброшенный горб.
Ко щурам нашим…
Наша история не из Торы
Свою историю сами торим
И оставляем свои территории,
Давлению чуждому вторя.
И среди русичей были Каины,
Но чаще были мы неприкаянны,
И нас потом посещало раскаянье
За неминучие дни окаянные….
Лгут англосаксы нам – мы, мол, пропащие,
Самые, что ни на есть, завалящие,
Прошлого нет у нас – лишь настоящее.
Не помним мы щуров наших и пращуров….
Что же, история – их искусство,
Ложь, нам навязанная искусно!
А правда – в ведах, в былинах, в чувствах –
Ведёт ко щурам нашим, в ко-щу-нство…
Тёмная башня
История есть то, во что мы верим.
Склонили мы колени перед зверем,
Мы услыхали не от туда звон
И молимся на Новый Вавилон.
Нам кажется, там счастье мы обрящем, -
Сверкает он манящим настоящим,
Слетаются к нему со всех сторон,
И лобызают бутафорский трон:
Всесильна власть и неуёмна страсть,
Что тёмной башней к небу вознеслась.
Цунами крови - города Европ
Перемолол бессмысленный потоп,
Но пасторально-чист он для особ,
На коих больше негде ставить проб.
…И был огонь и рёв авиабомб…
Не до сих пор ли мы в огне горим
Чернобылей, Хатыней, Хиросим?
Не каждый ли сегодня виноват,
Что до сих пор невидим Китеж-град?
Разумное ли, вечное ли сеем,
Иль потакаем ушлым фарисеям?
Наследники седой Гипербореи,
От ГМО мы скоро ласты склеим.
Не верим ведам, пращурам и Роду.
Нам захотелось обрести свободу
Любой ценой на век, на час, на миг
Свободными стать от себя самих...
Склоним ли мы колени перед зверем?
История есть то, во что мы верим.
Ровно сто лет назад, при раскопках города Феста, что находится на острове Крит, миру явился этот диск. Замечательный образец невиданной дотоле письменности, он стал символом всего самого таинственного и загадочного в области древней истории, археологии и лингвистики.
Фестский диск
Место в мире Божьем, что послал Господь,
Окружите тесными рядами.
Днём и ночью трудно будет расколоть,
Волю, что стоит сейчас за вами.
Нивы, чада будут - жизни окоём.
Россиюния чарует очи.
Мы не есть, мы станем будущим её,
В том прекрасном Божьем мире отчем.
Листопад
В старом парке шуршит листопад,
Бьётся дождь о скамьи и асфальт,
Шёпот листьев, безудержный гвалт…
Серых дней разноцветный парад.
А на стёклах слезинки блестят
И весёлый врывается альт
В этот танец. Гранит и базальт
До и после. Они под и над.
Суета им претит. Беглый взгляд.
Воздух пряный, пьянящий настой
Бал кружит разноцветной листвой:
Торжество, торжество, торжество –
Наугад, наугад, наугад
Листья в разные страны летят.
***
Фиолетовое и зелёное
Небо, цвета морской волны,
Облака в нём отражены,
И деревьев качанье сонное,
И над вязами, удивлённое
Первозданностью тишины,
Округлилось лицо луны.
И мечты умиротворённые,
Словно небо, разделены
Полосой самолётной надвое:
Голубое и в тучах. Надо ли
Нам одни было видеть сны, -
Фиолетовое и зелёное
Небо цвета одной волны?
Существует мнение, что история – никчёмная наука, бесполезный предмет. В какой-то мере история – это политика, в какой-то мере – предмет веры. Сейчас модно утверждать, что до прихода христианства славяне были дикарями, этакими папуасами, поклоняющимися своим идолам. Иван Ефре-мов в фантастическом романе «Час Быка» писал: «Чтобы не возникало мечты о прошлом, о ином мире, подтачивающем устои нашей жизни, человек не должен знать о прошлом, искать в нём силу. Это даёт ему убеждения и идеи, несовместимые с подчинением власти. Историю надо срезать до корня…» Вот и срезали…
В XVIII веке Ломоносов возражал немцам-норманистам, коих в россий-ской академии наук было большинство, утверждая, что русы пришли из сла-вянских земель. Он считал их пруссами, жившими на восточно-южных бере-гах Варяжского (Балтийского) моря. В этом случае русы тоже могли явиться «из-за моря». Есть также версия, что призванные варяги прибыли от полаб-ских славян – ободритов. Кстати, крупнейший город у них назывался Рерик и располагался на побережье Балтийского моря. Как описывает «Повесть вре-менных лет», накануне призвания Рюрика словене, кривичи, весь и чудь из-гнали чужеземцев из своих земель «и не дали им дани».
Всё это – история, - бесполезный предмет… Некто Адольф Шикльгру-бер, создаёт Ahnenerbe - «Немецкое общество по изучению древней герман-ской истории и наследия предков». Что было дальше - известно… Менее из-вестен тот факт, что митрополиту Ливанских гор Илие (Антиохийский Патри-архат), явилась Божия Матерь и объявила, что избран он, для того, чтобы пе-редать определение Божие для страны и народа российского. Если все, что определено, не будет выполнено, Россия погибнет.
"Ленинград сдавать нельзя. Пусть вынесут чудотворную икону Казан-ской Божией Матери и обнесут ее крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве; затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя. Казанская икона должна идти с войсками до границ России. " Владыка связался с представителями Русской Церкви, с советским правительством и передал им все, что было определено. И теперь хранятся в архивах письма и телеграммы, переданные митрополитом Илией в Москву.
И это тоже – история.
Так кто мы? Дикари, жлобы, рвачи, не помнящие своего роду-племени, забывшие корни свои? Или, всё-таки, великий народ с многотысячелетней историей?
Рюрик
(Сонетная поэма)
1. Спор
Взаправду ли мы русичи?
Наши корни скрыты в ночи…
«От свеев* мы все повелись!» - на свет
Явят повесть времён и лет.
Ломоносов пошёл «на вы».
А немцев больше - значит правы.
Они талдычат наперекор,
Что Рёрик Датский на Русь
Был призван с верной дружиной, тру-вор,
И домом своим, сене-хус**.
«Славяне дики!» - их вывод скор.
Варягов на Русь зовут:
«С огнём и мечами идите сюда!»
Меж нами - кровь и вражда!
___________________________________
*Свеи (швед. svear, sviar) — германское племя, жившее на территории нынешней Швеции. Термин также использовался как собирательное название населения древней Швеции.
**Рюрик пришел в землю славян со своим домом («сине-хус», т.е. семьей) и верной дружиной («тру-воринг»).
2. Ahnenerbe *
Меж нами - кровь и вражда!
И солнце взойдёт когда,
Мы перейдём Рубикон.
Арийцам слава и почёт!
Славяне глупы и дики -
И нам жалеть их не с руки.
Им наши предки предъявляют счёт.
Гиперборея нас влечёт,
Пути к Тибету нелегки,
И на Кавказ направим мы полки.
Sieg Heil**! Шагай вперёд, вперёд, вперёд!
Мы – молот Тора, мы – закон.
Открыты в Асгард*** врата,
Но наша воля тверда.
___________________________________
* Ahnenerbe - «Наследие предков», полное название - «Немецкое общество по изучению древней герман-ской истории и наследия предков») -организация, существовавшая в Германии в 1935-1945 годах, созданная для изучения традиций...
**Sieg Heil! — «Да здравствует Победа!» или «Слава Победе!» (нем.)
***Асгард (др.-сканд. Бsgarрr - «ограда асов») — в скандинавской мифологии небесный город, оби-тель богов-асов. Асы — существа порядка, ведя войну с ванами - существами природы, построили укреп-лённый Асгард.
3. Крёстный ход
Но наша воля тверда -
Москву они не возьмут.
Ворвался фашист в города,
К столице уже танки прут.
Врагов в числе перевес,
И на пороге беда -
Найдёт свою могилу здесь
Проклятая орда!
С иконой Богородицы
Взлетает самолёт.
В трёх городах проводится
Священный крестный ход*.
Страна, ты раны залечи,
Не погасим же пламя свечи!
_________________________________
*Митрополит гор Ливанских Илия (Антиохийский Патриархат) всегда молился о спасении страны Российской от нашествия вражеского. Через трое суток бдения ему явилась в огненном столпе Божия Матерь и объяви-ла, что избран он, для того, чтобы передать определение Божие для страны и народа российского. Если все, что определено, не будет выполнено, Россия погибнет.
" Ленинград сдавать нельзя. Пусть вынесут чудотворную икону Казанской Божией Матери и обнесут ее кре-стным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве; затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя. Казанская икона должна идти с войсками до границ России. " Владыка связался с представителями Русской Церкви, с советским правительством и передал им все, что было определено. И теперь хранятся в архивах письма и телеграммы, переданные митрополитом Илией в Москву.
4. Блокада
Не погасим же пламя свечи!
Ноты живые ищи:
Голос обрящет город,
Который холод и голод
Взяли в кольцо блокады,
Но сердце стучит Ленинграда,
Звуков летит армада
И, до надсада, -
Стаккато, стаккато.
Музыкой света, музыкой ада
Сбита бравада.
Мёртвые встали -
К Вальхалле*, к Вальхалле
Чёрные стаи!
_________________________________
* Вальгалла (др.-исл. Valhцll, прагерм. Walhall — «дворец павших») в германо-скандинавской мифологии — небесный чертог в Асгарде для павших в бою, рай для доблестных воинов.
5. Место Силы
Чёрные стаи
На улицах Сталинграда.
Среди руин
Остался лишь дом один.
Это преграда:
До Волги дошли и встали
Враги, а этот дом-инвалид
Свинцовым дождём поливает
Фашистов. Там из секунд вырастает
Наша Победа и Паулюс* не устоит.
Страна Заратустры** здесь:
Не для всякого - Место Силы,
Но снайпера-крестоносцы и днесь
Слетаются к предков могилам.
___________________________________
*Фридрих Паулюс — немецкий военачальник и командующий 6-й армией, окружённой и капитулировавшей под Сталинградом. Автор плана Барбаросса.
**Заратустра (также Заратуштра от авест. Zaraёuatra, курд. Zerde_t и перс. 21*4* — Zartoat; Зороастр от греч. –ЙБї¬ГДБ·В) — в зороастризме — основатель зороастризма (маздеизма), жрец и пророк...
6. Бегство.
Слетаются к предков могилам
Враги. Рёрик* стоит неприступной стеной.
Но куплена датским конунгом постылым
Конница лютичей**, и за спиной
Князя, она ему не верна.
Годслав тут же казнён.
Закрыла глаза малым детям княжна.
А старший – всё видел он…
Увёл их Траскон*** сквозь подземный ход
К свинцовому зеркалу вод.
Высокий берег смотрел вслед уныло.
Над волнами пепел, кружась летел.
К Арконе**** от быстрых стрел
Ладья уносит детей Умилы…
___________________________________
*Рерик — средневековый город, торговый центр на южном побережье Балтийского моря, центр ободритов. Был разрушен данами в 808 году, а всё его население вывезено в заново построенный Хайтабу (Хедебю)
**Лютичи (вильцы, велеты, велетабы) — общее название для полабского союза племен, живших между Одером, Балтийским морем и Эльбой. Лютичи - одни из предков литвинов.
***Король ободритов Витслав, союзник Карла Великого, был убит саксами в 795 году. Его старший сын Тра-скон (Дражко, Драговит) наследовал корону, а другой сын, Годлиб (или Годелайб, или Годслав), погиб в 808 году при штурме города Рерика датским конунгом Готфридом.
****Аркона - город-храм, последний оплот славян... Ни одна другая славянская святыня не была в свое время так известна, как та, что была в Ругии ( остров Руян).
****Умила - средняя дочь Гостомысла, мать князя Рюрика, первого русского князя.
7. Аркона
Ладья уносит детей Умилы…
На том краю света -
Светлый город Аркона,
Там, где предков могилы,
Наша память согрета
Славянским исконно.
То, что будет, что было,
Время соединило.
Врос, в веках осиян,
В море Варяжское* остров Руян.
Соль варили варяги, янтарь добывали…
Но лежат в пепелищах язычники-страны:
Опрокинула светоносная нечисть - даны
Щит против лавы силы и стали.
______________________________
*Балтийское море
8. Сон Гостомысла*
Щит против лавы силы и стали.
Дани не дали, но битва была нелегка.
Вместе кривичи**, чудь*** иноземцев изгнали,
Но остались без светлого князя. Пока
Гостомысл, как старейшина, правит, но всё же.
Без наследника, светлого князя, - не гоже.
В Колмогард за советом к волхвам обратился
Гостомысл. Те: «Наследник по крови грядёт!»
По полудни сон вещий Гостомыслу приснился,
Как из чрева Умилы чудо-древо растёт.
Покрывает оно град Великий листвою
И плодами насытятся люди. В строках
Соединится настоящее и былое,
Укоренится в веках…
______________________________________
*Гостомысл (ум. ок. 860) — легендарный старейшина ильменских словен, с именем которого в некоторых поздних списках летописей связывается сказание о призвании Рюрика.
** Кривичи — союз восточно-славянских племён, который в VI—X веках сложился в верховьях Западной Двины, Днепра и Волги.
***Чудь — собирательное древнерусское название ряда финно-угорских племён и народов, как правило, прибалтийско-финской группы
9. Повесть временных лет
Укоренится в веках
«Повесть времйнных лет»:
«Земля обильна и велика,
Только порядка нет.
За море к варягам, к руси пошли
Словене*, кривичи, чудь.
Русью звались дети земли
Той, как свеи, готландцы**. В путь
Позвали братьев с родами их,
Чтобы отныне и впредь
Славян от соседей спасать лихих,
Княжить и володеть
И чтобы Рюрик, Трувор, Синеус
Сладили земли в Русь.
_______________________________
*Словене (ильменские словене) — восточнославянское племя, жившее во второй половине первого тысяче-летия в бассейне озера Ильмень и верхнего течения Мологи и составлявшее основную массу населения Новгородской земли.
**Готланд (швед. Gotland (инф.)) — принадлежащий Швеции остров в Балтийском море.
10. Рюрик
Сладили земли в Русь:
На Ладоге Рюрик сел,
На Белоозере сел Синеус,
А Изборском Трувор владел.
Норманам, хазарам - надёжный щит.
Но два года прошло всего –
Умер один за другим ободрит*,
Оставив Рюрика одного.
Новым городом правит князь,
Как на ладони округа.
Рюрик погиб, его кровь пролилась,
В схватке у речки Луга.
Под Шум-горою** в кургане
Мёртвый варяг шведом станет.
__________________________________
*Ободриты - (архаич. ререги, бодричи) — средневековый союз славянских племен, так называемых полаб-ских славян. Ареал проживания — нижнее течение Эльбы (Лабы), запад современного Мекленбурга...
**В последнее время все чаще звучит версия, что истинная могила Рюрика находится на знаменитом Пере-дольском погосте, в уникальном кургане под названием Шум-гора.
11. «Час Быка»
Мёртвый варяг шведом станет -
История дремлет, словно в нирване,
И забвение ей грозит:
Забыты Перун*, Свентовит**.
Мечты о прошлом, о мире ином –
Искать ли нам силы в нём?
Идей, убеждений коварна страсть,
Подтачивающая власть.
До корня историю надо срезать –
Так легче толпой управлять***.
Толпа жестока, толпа мягка –
Жёсткая всюду нужна рука.
И целый мир в кармане,
А будущее в тумане…
_________________________________
* Перун (др.-рус. Перунъ, укр. Перун, белор. Пярун, польск. Piorun) — бог-громовержец в славянской мифо-логии, покровитель князя и дружины в древнерусском языческом пантеоне.
**Свентовит (лат. Zuantewith, польск. Zwitowit) — бог плодородия у части западных славян. Добрый бог, бог плодородия согласно «Mater Verborum», и противостоящий Чернобогу.
*** И. А. Ефремов. «Час Быка»
12. Кукловоды
А будущее в тумане…
Делят все many-many
Ротшильд с Рокфеллером,
Но всё же мальчики Севера
Держат пальчики веером.
Что им старушка Европа –
Всё распальцовано:
Страны и жизни на кон и - опа!
Зло короновано.
Гитлер просрал войну! Ну и пусть…
Не стало Советов, - не станет Россий!
Демоны, ангелы! В добрый путь:
Время других мессий
Времени мчит река.
13. Река времени
Времени мчит река
Время других мессий.
Обильна земля, велика –
О чём же ещё просить?
Столько прошло веков!
Ни порядка, ни веры нет.
И всё же в основе основ
Тот, негасимый, свет.
Светлое из огня:
Рюрик, Россия, Род,
Белая масть коня,
Бог, небеса, народ.
Без конца и без края Русь -
В сердце о прошлом грусть.
14. Голос
В сердце о прошлом грусть.
Век в золотой пыли:
Долларом выстлан путь
В пределы русской земли.
Фронт оголён и тыл
Смейся, пируй и рушь, -
Рюриков след простыл
Среди заблудших душ.
Смута по всей Руси,
Толпы спешат Иуд
Нас же от нас спасти,
Сея вражду и блуд.
Голос коль есть – кричи:
Взаправду ли мы ру-си-чи?
15. Русь
Взаправду ли мы ру-си-чи?
Меж нами - кровь и вражда,
Но наша воля тверда.
Не погасим же пламя свечи!
Чёрные стаи
Слетаются к предков могилам,
Ладья уносит детей Умилы, -
Щит против лавы силы и стали.
Укоренится в веках:
Сладили земли в Русь.
Мёртвый варяг шведом станет,
А будущее в тумане…
Времени мчит река -
В сердце о прошлом грусть.
Impression du Voyage
Сапфировое море, небосклон
Пылал, как будто огненный опал,
Расправлен парус, ветер нарастал
И к странам голубым был обращён.
Передо мной Закинф вставал из волн
Утёс Итаки, снежный пик Ликей,
Оливковые рощи и ручей,
Холмы Аркадии в цветах со всех сторон.
Убрали паруса на корабле,
Смех девушек стихал и лился снова
Как смех, искрилась у бортов вода,
Пылал далёкий запад, и когда
Растаял в море солнца диск багровый,
Я был уже на Греческой земле.
Impression du Voyage Oscar Wilde
The sea was sapphire coloured, and the sky
Burned like a heated opal through the air;
We hoisted sail; the wind was blowing fair
For the blue lands that to the eastward lie.
From the steep prow I marked with quickening eye
Zakynthos, every olive grove and creek,
Ithaca's cliff, Lycaon's snowy peak,
And all the flower-strewn hills of Arcady.
The flapping of the sail against the mast,
The ripple of the water on the side,
The ripple of girls' laughter at the stern,
The only sounds:---when 'gan the West to burn,
And a red sun upon the seas to ride.
I stood upon the soil of Greece at last!
Баллада о Маргарите
(Нормандская баллада)
Устал я скрываться в угодьях и ждать,
Когда соберётся на площади знать.
Где город стоит, в красных крышах весь,
Копыта коней твою выбьют спесь.
Со сквайрами выйдет дорога длинней,
Хочу я служить госпоже моей.
Увы и увы! Правда слишком горька:
Наестся ли золотом сын лесника?
Коль в Мартина день был дублет на отце
Любви не прочту на её лице?
Шпалеру ей ткать, а какой с тебя прок:
Снуёт для тебя ль по станку челнок?
Ах! Если взбредёт гобелен ей ткать,
При свете огня стану нити сплетать.
А если охота на ум ей взбредёт,
Смогу ли поспеть по холмам средь болот?
Ах! Если б по лесу с ней мчаться весь день,
Трубить для неё, что повержен олень.
А если колени склонит в Сен-Дени?
(Её, Богородица, душу храни!)
Ах! Если нельзя нам молиться вдвоём,
То мне бы хоть в храме побыть звонарём .
Входи же, сынок. Как ты бледен на вид!
Тебе эля капелька не повредит.
Кто рыцари те, чьи доспехи блестят,
Устроили там богачи маскарад?
Там свита английского короля,
Которому нравится наша земля.
Зачем же так звон колокольный тих,
И люди идут, лица скорбны у них?
То Хью из Амьена, сестры моей сын,
На дрогах лежит.Он дожил до седин.
Я вижу, там тонет всё в белых цветах,
На дрогах лежит не мужчина в летах.
Там старая ключница наша, Джаннет.
Я знал, что покинет она этот свет.
Коса у Джаннет золотой не была.
Красавицей вовсе она не слыла!
Меж слуг и родни не найдёшь такой
(О, Дева святая, её упокой!)
Я слышу, как детский голос скорбит:
«Elle еst mоrte, la Marguerite!»
Войди и приляг,сын мой, ты нездоров,
Оставь мертвецам хоронить мертвецов.
О, мама, она в моём сердце живёт,
Скажи, склеп один для двоих подойдёт?
Ballade De Marguerite (Normande)
I am weary of lying within the chase
When the knights are meeting in market-place.
Nay, go not thou to the red-roofed town
Lest the hoofs of the war-horse tread thee down.
But I would not go where the Squires ride,
I would only walk by my Lady's side.
Alack! and alack! thou art overbold,
A Forester's son may not eat off gold.
Will she love me the less that my Father is seen
Each Martinmas day in a doublet green?
Perchance she is sewing at tapestrie,
Spindle and loom are not meet for thee.
Ah, if she is working the arras bright
I might ravel the threads by the fire-light.
Perchance she is hunting of the deer,
How could you follow o'er hill and mere?
Ah, if she is riding with the court,
I might run beside her and wind the morte.
Perchance she is kneeling in St. Denys,
(On her soul may our Lady have gramercy!)
Ah, if she is praying in lone chapelle,
I might swing the censer and ring the bell.
Come in, my son, for you look sae pale,
The father shall fill thee a stoup of ale.
But who are these knights in bright array?
Is it a pageant the rich folks play?
'T is the King of England from over sea,
Who has come unto visit our fair countrie.
But why does the curfew toll sae low?
And why do the mourners walk a-row?
O 't is Hugh of Amiens my sister's son
Who is lying stark, for his day is done.
Nay, nay, for I see white lilies clear,
It is no strong man who lies on the bier.
O 't is old Dame Jeannette that kept the hall,
I knew she would die at the autumn fall.
Dame Jeannette had not that gold-brown hair,
Old Jeannette was not a maiden fair.
O 't is none of our kith and none of our kin,
(Her soul may our Lady assoil from sin!)
But I hear the boy's voice chaunting sweet,
'Elle est morte, la Marguerite.'
Come in, my son, and lie on the bed,
And let the dead folk bury their dead.
O mother, you know I loved her true:
O mother, hath one grave room for two?
The Dole Of The King’s Daughter
(Breton)
О. Уальд
Seven stars in the still water,
And seven in the sky;
Seven sins on the King's daughter,
Deep in her soul to lie.
Red roses are at her feet,
(Roses are red in her red-gold hair)
And O where her bosom and girdle meet
Red roses are hidden there.
knickers
Fair is the knight who lieth slain
Amid the rush and reed,
See the lean fishes that are fain
Upon dead men to feed.
Sweet is the page that lieth there,
(Cloth of gold is goodly prey,)
See the black ravens in the air,
Black, O black as the night are they.
What do they there so stark and dead?
(There is blood upon her hand)
Why are the lilies flecked with red?
(There is blood on the river sand.)
There are two that ride from the south and east,
And two from the north and west,
For the black raven a goodly feast,
For the King's daughter rest.
There is one man who loves her true,
(Red, O red, is the stain of gore!)
He hath duggen a grave by the darksome yew,
(One grave will do for four.)
No moon in the still heaven,
In the black water none,
The sins on her soul are seven,
The sin upon his is one.
Участь дочери короля
Семь звёзд в водах реки,
В небе семь звёзд высоко.
Семь грехов королевны тяжки
И скрыты в душе глубоко.
Алые розы лежат у ног,
Алые — в золоте кос,
И там, где лоно корсет берёг,
Цветы ярко-алых роз.
Её благородный рыцарь погиб
Там, где тростник шелестел,
И стайки над ним худосочных рыб
Охочи до мёртвых тел.
И паж не в парче золотой лежит
(Добычей ей стать суждено):
Ты видишь — чёрный ворон кружит
И небо от птиц черно.
Зачем обнажённые мертвые там?
(Кровь на её руке)
Алые брызги по белым цветам,
Кровь на речном песке.
С запада всадник, с востока другой
С северной, с южной границ,
Дочь короля ожидает покой,
Пир ожидает птиц.
Единственный, тот, кто её любил
(Запекшейся крови пятно)
Могилу у мрачного тиса рыл
(Все четверо лягут в одной?)
В небе безмолвном луна не видна,
Луны нет среди чёрных вод,
Хранила в душе семь грехов она,
Его грех один гнетёт.
«Не сотвори себе кумира»,
Ни перед кем не падай ниц –
Есть твоего вершина мира,
А у вселенной нет границ,
В ней столько тайн необъяснимых,
Будь то природа или Бог...
Идеями мы одержимы –
Лишь смерть подводит им итог,
Являясь среди жизни пира
Нетерпелива и груба:
«Не сотвори себе кумира»,
Не сотвори в себе раба.
Написанное в театре "Лицеум", Оскар Уайльд
I.Portia
(To Ellen Terry)
I marvel not Bassanio was so bold
To peril all he had upon the lead,
Or that proud Aragon bent low his head
Or that Morocco's fiery heart grew cold:
For in that gorgeous dress of beaten gold
Which is more golden than the golden sun
No woman Veronese looked upon
Was half so fair as thou whom I behold.
Yet fairer when with wisdom as your shield
The sober-suited lawyer's gown you donned,
And would not let the laws of Venice yield
Antonio's heart to that accursed Jew -
O Portia! take my heart: it is thy due:
I think I will not quarrel with the Bond.
I.Порция
(Элен Тьери)
Басанио* как будто рвался в бой,
Хотя к опасности он вовсе не стремился:
Надеялся, что Арагон смирился,
Или Марокко овладел собой,
Поскольку в платье с золотой каймой
Ты превосходишь даже солнца свет
И среди женщин Веронезе нет
Той, что с тобой сравнится красотой.
Но восхищает более когда ты,
Стоишь в одежде строгой адвоката,
Чтобы закон Венеции не мог
Антонио отдать во власть еврея.
Бери же сердце, Порция, смелее!
Не стану я оспаривать залог.
________________________________________________
*Басанио, Антонио, принц Арагонии, принц Марокко, Порция – персонажи «Венецианского купца» Уильяма Шекспира.
**Паоло Веронезе – живописец эпохи итальянского Возрождения.
II. Queen Henrietta Maria
(To Ellen Terry)
In the lone tent, waiting for victory,
She stands with eyes marred by the mists of pain,
Like some wan lily overdrenched with rain:
The clamorous clang of arms, the ensanguined sky,
War's ruin, and the wreck of chivalry
To her proud soul no common fear can bring:
Bravely she tarrieth for her Lord the King,
Her soul a-flame with passionate ecstasy.
O Hair of Gold! O Crimson Lips! O Face
Made for the luring and the love of man!
With thee I do forget the toil and stress,
The loveless road that knows no resting place,
Time's straitened pulse, the soul's dread weariness,
My freedom, and my life republican!
II.КОРОЛЕВА ГЕНРИЕТТА МАРИЯ*
(К Эллен Терри**)
В одиноком шатре ожидает победы,
То, что видит она, боли мгла искажает
Даже лилия слабой под ливнем бывает:
Звон оружия, тучи багровым одеты.
На исходе войны ищут рыцарей беды,
Но бесстрашной и гордой себе быть веля,
Она ждёт Повелителя, ждёт Короля
И в экстазе пылает душа Генриетты
О, лицо дорогое в оправе волос!
Ты дана для соблазна, открыта природе!
Я с тобой забываю трудов тяжкий груз,
Путь без отдыха в мире страданий и грёз,
Утомлённость души, слабый времени пульс
И мечты о республике и о свободе!
___________________________________________
* Генриетта Мария Французская (1609 —1669) —
младшая дочь французского короля Генриха IV и
Марии Медичи, выданная замуж в 1625 году за
Карла I Стюарта, короля Англии, Шотландии и Ирландии.
**Эллен Терри - английская актриса, друг Уайльда.
Requiescat*
Tread lightly, she in near
Under the snow,
Speak gently, she can hear
The daisies grow.
All her bright golden hair
Tarnished with rust,
She that was young and fair
Fallen to dust.
Lily-like, white as snow,
She hardly knew
She was a woman, so
Sweetly she grew.
Coffin-board, heavy stone,
Lie on her breast,
I vex my heard alone,
She is at rest.
Peace, peace, she cannot hear
Lyre or sonnet,
All my life’s buried here,
Heap earth upon it.
Avignon
Requiescat*
Cупай легко -
Она под снегом
Теперь лежит
И маргаритковым побегам
Внимая, спит.
Коса поблекла золотая,
Ржа в волосах,
Краса и молодость былая
Отныне - прах.
Как лилия была ты белой,
Снегам под стать,
И женщиной едва ль успела
Себя сознать.
Тяжёлой гробовой плитою
Сдавило грудь,
Один я сердце беспокою,
Твой пройден путь.
Покойся с миром! Лирой или
Сонетом я
Тебя не трону -
Там, в могиле, вся жизнь моя.
__________________
*Да почиет — (лат.)
Quia multum amavi
Dear Heart, I think the young impassioned priest
When first he takes from out the hidden shrine
His god imprisoned in the Eucharist,
And eats the bread, and drinks the dreadful wine,
Feels not such awful wonder as I felt
When first my smitten eyes beat full on thee,
And all night long before thy feet I knelt
Till thou wert wearied of Idolatry.
Ah! hadst thou liked me less and loved me more,
Through all those summer days of joy and rain,
I had not now been sorrow's heritor,
Or stood a lackey in the House of Pain.
Yet, though remorse, youth's white-faced seneschal
Tread on my heels with all his retinue,
I am most glad I loved thee---think of all
The suns that go to make one speedwell blue!
Quia multum amavi*
О, Сердце, испытать впервые страх,
Отцу святому в юности дано -
Коснуться тайны, явленной в дарах,
И хлеб вкушать, дурное пить вино.
Ещё благоговейнее, чем он,
Всю ночь склонял колени я. В тот раз
Был Идол поклоненьем утомлён
И обожанием сражённых глаз.
Ах! Нравясь меньше, я бы стал любим
В то лето, в дни восторгов и дождей,
В наследство горе выпало б другим,
А в Доме Боли был иной лакей.
Раскаянье - мой сенешаль, ты вслед
За мною свиту шлёшь. Да я любил,
Но, чтоб стал синим вероники цвет,
Подумай, сколько сменится светил!
_____________________________________
*Потому что сильно любил – (лат.)
**В обязанности сенешалей входила организация пиров и придворных церемоний, а также управление слугами. Он отправлял суд, под его началом находились королевские армии.
***Светло-синий цветок. «Феро нике» - «приносящая победу» - (греч.)
Phedre by Oscar Wilde
(To Sarah Bernhardt)
How vain and dull this common world must seem
To such a One as thou, who should'st have talked
At Florence with Mirandola, or walked
Through the cool olives of the Academe:
Thou should'st have gathered reeds from a green stream
For Goat-foot Pan's shrill piping, and have played
With the white girls in that Phaeacian glade
Where grave Odysseus wakened from his dream.
Ah! surely once some urn of Attic clay
Held thy wan dust, and thou hast come again
Back to this common world so dull and vain,
For thou wert weary of the sunless day,
The heavy fields of scentless asphodel,
The loveless lips with which men kiss in Hell.
Федра
(К Саре Бернар)
Какой пустой и скучный мир пред ней,
Единственной, которая достойна
Под сенью академии Платона
С Мирандоло бродить среди аллей,
Ломать тростник, переходя ручей,
Для дудочки лесного бога Пана,
Прийти на Феакийскую поляну,
Где пробудился мрачным Одиссей.
Ах! Видимо когда-то слабый прах
Был закупорен в греческом сосуде,
Но ты вернулась в мир, где скучны люди,
Устав от вечной сумрачности ада,
От асфоделей, что не тешат взгляда
И губ холодных на твоих губах.
Camma
To Ellen Terry
As one who poring on a Grecian urn
Scans the fair shapes some Attic hand hath made,
God with slim goddess, goodly man with maid,
And for their beauty's sake is loth to turn
And face the obvious day, must I not yearn
For many a secret moon of indolent bliss,
When in midmost shrine of Artemis
I see thee standing, antique-limbed, and stern?
And yet — methinks I'd rather see thee play
That serpent of old Nile, whose witchery
Made Emperors drunken,--come, great Egypt, shake
Our stage with all thy mimic pageants! Nay,
I am grown sick of unreal passions, make
The world thine Actium, me thine Anthony!
Камма*
Эллен Терри посвящается
Я греческую урну созерцал,
Был восхищён фигурами на глине:
Мужи и девы, боги и богини, -
Давно их афинянин написал,
И мог ли не искать я идеал
Там, где былые таинства забыты,
И не застыть под взглядом Артемиды,
Которую в тебе я увидал?
Но всё же, опьяняющей царей,
Змеёй, играющею со змеёй,
Ты оживляешь сумрачные тени.
Меня тошнит от мелочных страстей!
Явись, Египет! Торжествуй на сцене!
Мир - Акциум, а я Антоний твой.
___________________________________
*Камма — героиня пьесы Альфреда Теннисона "Кубок", роль которой исполняла в постановке "Лицеума" Эллен Терри.
В сонете упоминаются египетская царица Клеопатра и ее возлюбленный римский полководец Марк Антоний, потерпевший поражение у мыса Акций (Уильям Шекспир, «Антоний и Клеопатра).
Гнев ослепил сердца людей
Попраны Любовь и Вера
Мы живём впотьмах
На семи ветрах
Под звездою Люцифера.
И плачут ангелы в церквях,
И нет духовной силы
Тяжкий крест нести
И себя блюсти,
От рожденья до могилы.
О, Господи, помилуй мя!
Вера защити Христова -
Проведи сквозь страх
И раздор в умах
К эре «Века Золотого».
Silentium Amoris
As often-times the too resplendent sun
Hurries the pallid and reluctant moon
Back to her sombre cave, ere she hath won
A single ballad from the nightingale,
So doth thy Beauty make my lips to fail,
And all my sweetest singing out of tune.
And as at dawn across the level mead
On wings impetuous some wind will come,
And with its too harsh kisses break the reed
Which was its only instrument of song,
So my too stormy passions work me wrong,
And for excess of Love my Love is dumb.
But surely unto Thee mine eyes did show
Why I am silent, and my lute unstrung;
Else it were better we should part, and go,
Thou to some lips of sweeter melody,
And I to nurse the barren memory
Of unkissed kisses, and songs never sung.
Silentium Amoris
Как часто солнце, яркое не в меру,
Торопит побледневшую луну
Назад вернуться, в мрачную пещеру,
Не услыхав баллады соловья,
Так я немею - красота твоя
Мелодий фальшь вменяет мне в вину.
Порывистые ветры налетают,
Когда с лугов уйти готова тьма,
И тростники целуют и ломают,
Чтоб на свирелях наиграться всласть,
Так и моя тебя сожгла бы страсть,
А потому моя любовь нема.
Но выдают тебе мои глаза,
Зачем я струн на лютне не настрою,
К разлуке призывают небеса,
Иные губы нежат песни пусть,
А мне - пустых воспоминаний грусть
О песне, что не спели мы с тобою.
***
Первое. Март. Февралю на беду
Сквозь облака опускается нега.
Дремлет река. На подтаявшем льду
Серые пятна намокшего снега.
Плавает в воздухе солнечный шар.
Ждут пробуждения старые ивы
И наполняется светлым душа,
День удлинняется неторопливо.
***
Одиннадцатое сентября.
Нью-Йорк. Руины небоскрёбов.
Мигалки... «Скорых» скорбный ряд.
На улицах скопленье копов…
Торопит смерть своих гонцов,
Победу празднует Аль-каида
И дым, как серое лицо
Среди людского листопада…
Твой силуэт в пустом окне
На фоне грусти и печали,
Где листья клёна дождь качает
На ностальгической волне.
По старым улочкам кривым
За мною бродит тень разлуки
И не ласкают твои руки
Моей склонённой головы.
* * *
Позёмкой над водой туман клубится,
Закат вдали, над головой - луна,
И облаков задумчивые лица
Склоняются к медлительным волнам.
Вечерний воздух звуки приглушает
И догорают в костерке дрова,
Рой комаров кружит, не улетает,
Ступни босые холодит трава.
И сумерек сгущающихся млечность
Ложится на тропинки и кусты -
Вот-вот накроет ночи бесконечность
Пустынных пляжей серые холсты.
* * *
Тела поваленных дерев и
Листьев ржавая кольчуга
Рассыпались среди кочевий,
Где снежный пепел кружит вьюга.
Здесь страшно холодно ночами,
И тучи, как Орда Мамая,
Лесоповалы за плечами,
Тайга от края и до края.
* * *
Туман стелился, как река,
Леса казались берегами.
На небе догорал закат
Над невысокими домами.
И что-то было в огоньках,
Разлитых в тишине деревни,
В полях, оврагах и стогах
Родное, русское и древнее.
Ещё не увяли цветы на погостах -
Трагедия стала рекламой “Норд-оста:”
Набухли мгновения, отяжелели:
И жизнь – лотерея, и смерть – лотерея!
Перехлестнулись прямые Евклида:
Беспечность ментовская, пояс шахида,
Медали, молчание, вечная память.
И властной рутины порочная замять…
В экранах куражилась телезвездою
Беда с навострённой, как бритва, косою,
Смеялась, глумилась сквозь будней коросту:
Легко быть толпою, народом – не просто.
Кружатся, кружатся листья осенние,
В калейдоскопе скользят наваждения,
Балтики, Кракова, отдыха летнего,
Радостей жизни и солнца последнего.
За сентябрём, за деревьев свечением
В бездну свободное листьев падение
И не сдержать наступления осени:
Чистое небо прорезали проседи.
Светлый домик с коричневой крышей,
Над поленницей влажной – пары,
Арки яблонь цветущих и вишен,
И цветов золотые шары;
Трель сверчка за растопленной печкой,
Комбинатовских татей прорыв,
И траншея в саду мелкой речкой,
И ряды ночью спиленных слив.
* * *
А день весь звенел от хрустальности инея,
Хрустел, как бельё, тонкой корочкой наст,
И пахло душистой травою в твоих сенях,
Теплом русской печки, встречающих нас…
На стол чугунок и два блюдца с оладьями
Поставишь. Расспросишь. Согреешь чайком…
Присядешь за прялку. Задремлешь как только, мы
На печку твою заберёмся тайком.
А печка – корабль. Снова в странствия дальние
Мы с братом плывём и, пригревшихся нас,
Уносит ветвей за окошком качание
За свет, за тепло, за заснеженный наст…
Голова вот-вот закружится:
По отраженьям облаков,
По отраженьям неба в лужицах
Девочка идёт легко.
Босоножки золочёные
Качаются в руке её –
Вся такая утончённая
Над влажной улицей плывёт…
Апрельский ветер за нею вслед
По параллелям ржавых рельс,
Вагончик старый – сто лет в обед –
В депо завершает рейс.
Паренёк в футболке ношеной
В нём скорой остановки ждёт –
В сердце стучит непрошеная
Весна солнечным дождём.
Но на остановке следующей
Уже не отыскать её,
Прохожие не сведущие –
Каждый твердит своё.
Парень, опустивши плечи,
Расстроенный домой идёт -
В этот день заветной встречи
Так и не произойдёт.
* * *
Листья тихо опадают -
Вон их намело,
Солнце плавится и тает,
На душе светло.
И сплетается из дыма,
Из костров листвы,
И плывёт куда-то мимо
Трав и мостовых
Ощущение покоя,
Вечеров тепло,
Берег моря, сосен хвоя,
Лунным серебром
Чуть встревоженные волны,
Скалы и маяк,
Звёздный жемчуг, ветер вольный,
Молодость моя…
Рябиновое пью вино,
Вдыхаю запах листопада,
Тумана дым давным-давно
Заполонил дорожки сада
И память крутит мне кино,
Как ты стояла у ограды,
Ложился снег на полотно
И на пуховые наряды,
И сквозь морозное окно
Под ноги падал свет несмелый,
Слова вот-вот сорвутся, но
Снег падал яркий, белый-белый…
Казалось, ты играешь мной
И отвести не хочешь взгляда.
Рябиновое пью вино,
Вдыхаю запах листопада.
* * *
Тропинка извивается всё выше
Сквозь свет и тени от сосновых лап,
Я с каждым шагом поднимаюсь ближе
К седому солнцу первобытных Альп.
И здесь, где одинокие деревья
На древних скалах держатся едва,
Стою, не раз ожив и умерев я,
И тишина дрожит, как тетива.
В лёгкой дымке закатного солнца
Белоснежные птицы плывут.
Над песков вечереющей бронзой
Только пальмы вдоль трассы растут.
Миражи угасают земного,
Открывается звёздный простор.
Прикасается к вечности слово
И по небу бегут тени гор.
В то лето словно заново рождён:
Когда в ушах шумело от испуга,
А рядом нет ни недруга, ни друга –
Одной водою был я окружён.
Я выходил на берег чуть живой,
Тошнило и шатало моё тело,
Душа на волю вырваться хотела.
Рыбак смотрел в залив, перед собой.
Он жизнь мою забросил, как блесну,
И мне воды не избежать удушья,
Когда б не показное равнодушье,
Зовущее ко дну, на глубину…
Края лиловых облаков
Пылают в зареве заката
И день уходит без возврата,
В густые сумерки веков.
И наползающая тьма,
Не сдержанная светом малым,
Ложится плотным покрывалом
На одинокие дома.
Снились мне мокрые кроны деревьев,
Звёзды огнями далёкой деревни
Мне показались, и странные тени
В речке купали луны отраженье.
В запахах, в шорохах древнего леса
Берег стеной обрывался отвесной,
Корни качались над тёмной водою,
Камни срывались немой чередою...
* * *
Тонет в сумраке влажном
Догорающий день,
Капли треплют отважно
Листьев яркую тень.
Изумрудную зелень
Покрывает роса,
В непроглядную темень
Звёзды прячут глаза.
Голоса замирают,
Дождик в травах шуршит
Ветви ветер качают,
Только ветер не спит.
* * *
Листья за окном опадают,
Я страницы жизни листаю –
Дней чудаковатую повесть,
Грустного и светлого помесь.
Нынче всё неважное – важно,
Мокнет день – кораблик бумажный.
Влажное стекло, чашка чаю –
Словно во вчера уплываю.
* * *
Пылинки нежатся, кружатся
В тепле лучей
И тихо под ноги ложатся
На мир вещей.
Как будто малые планеты
День ото дня
Кружится микрокосмос этот
Резвясь, звеня:
Им сладок воздух разогретый
И яркий луч,
Пронзающий рапирой света
Скопленье туч.
* * *
В карманах многих ветер веет.
Рог изобилия мелеет.
Рука дающего скудеет.
Рука берущего смелеет.
И тот, кто просто «жить умеет»,
Плюёт на тех, кто жнёт и сеет.
Она купалась в капельках тумана,
Руками обнимала пустоту,
По ароматам мяты, без обмана,
Она звала за горизонт, в мечту.
Я шёл за идеала хрупкой тенью,
Что исчезала в дымке миража,
И я ловил волшебные мгновенья,
И замирали сердце и душа.
* * *
Над верхним краем чёрных туч
Белеют облаков барханы
И голубые океаны
Ещё ласкает солнца луч.
Но поутру асфальт, как торт
Ванилью снежною усыпан
И выброшенных елей кипа
Горит под старый Новый год,
А тёмный дым стремится вверх.
Хрустят мгновенья под ногами
И вечность снежными штрихами
Закрашивает прошлый век.
* * *
Мир вылился в осколках янтаря,
В пластах поблекших каменного угля,
Глаза зверей диковинных потухли,
И лишь кусочки древних смол хранят,
Как под стеклом музейным, насекомых.
И времени сырые катакомбы
Ходы к забытым знаниям таят,
И мы вдыхаем скрытых знаний яд,
И подрываем прошлого устои,
Прах королей былых побеспокоив.
* * *
Запах костра, карнавал листопада,
Туч посеревших стога,
Сучьев потрескивающих стоккато,
Углей дрожащих агат.
В сумерках станет из дров баррикада
Горкой поблекшей золы.
Ветер. Лесов обнажённых ограда.
Ствол одинокой ветлы.
* * *
Корона звёзд на зимнем небосклоне,
Холодный ветер на моём балконе,
И ветви инеем опушены.
Намеченность тропинок белым-белым,
Снежком неярким и ещё несмелым
Окрестные дворы занесены.
* * *
Ни в чём других не упрекать –
Какая тяжкая работа,
Жить ощущением полёта
И в каждом – светлое искать!
Слепых событий череду
Наполнить смыслом совершенства –
Любви Божественной главенство
Земную свяжет суету.
1.
Не со мной ли это было
В прошлой жизни краткий срок:
Солнце медленно всходило,
Алым набухал восток.
Бой. Горящая околица
И темнеющий лесок.
Неприятельская конница
И у сердца образок...
2.
Обгоревшие деревья
Земляной покроет слой.
Тронешь пласт породы древней -
Он рассыплется золой.
Волны моря, брызги солнца
Крошат валуны в песок
И несётся, словно конница
Быстрый времени поток.
____________________________
*Выжженная земля (тюркс.)
* * *
И дождь смывает все следы
Внезапно выпавшего снега,
И ветви грецкого ореха
Темны от дождевой воды.
Деревья сонны и немы,
Полны неизъяснимой скорби
О том неправильном аккорде,
Неверно взятом у зимы.
* * *
Осенью вдруг наступила зима:
Утром снежинки на город лились,
Ветви деревьев, асфальт и дома -
В светлый сложились эскиз...
Как же сегодня легко на душе!
Лужи подёрнуты тоненьким льдом...
Свежего утра снежный сюжет -
В сердце усталом моём.
* * *
Плывут осенние дворы
Сквозь скрип ветвей, порывы ветра,
И листьев кружевных балы
Летят, разбросанные щедро,
В дождём расхлябанную даль,
Деревья сиротеют словно,
Рассвета стынет киноварь
На лужах, в первый лёд закованных,
И по хрустальным мостовым,
В мельчайших бисеринках инея,
Дымы нападавшей листвы
Кружат, как стая голубиная.
* * *
Кактус наряжен ёлкой.
Звёздочки на стекле.
Швейной стучит иголкой
Матушка всё быстрей.
Чинит мои одёжки,
Свой коротая век.
Годы, как будто стёжки,
Тихо заносит снег.
* * *
Свежий воздух колюч и матов,
Стынет тело от ласк февраля,
Мягкий пух поднебесных градов
Выстилает земные поля.
Под снегами зимуют травы,
Рядом злаки озимые спят,
Спят жучки под корой в дубравах –
Мир спокойствием чистым объят.
* * *
Снега нечёткие промельки
Застят глаза фонарей
Ранние зимние сумерки
На опустевшем дворе
Вьюжными перекатами
Станут холсты грунтовать,
Чтоб световыми пятнами
Улицы разрисовать.
* * *
Качает фонари метель,
Сугробы быстро наметая.
Позёмки вьётся канитель
И снег идёт, не утихая
И окна маленьких домов
Глядят во тьму подслеповато,
И строй деревьев и столбов
Сквозь сумерки бредёт куда-то...
* * *
У слепого на кончиках пальцев
Мир проснулся, восторжен и нем,
Без боёв, без унылых скитальцев,
Погружённых в пучины проблем.
И узрел он идущего к Свету,
И проникся скорбями его,
И увидел живую планету
Продолженьем себя самого.
***
Дремлет девушка над книгою,
Голову склонив на грудь,
Ветер тучи в небе двигает,
Вьюга заметает путь.
Тени лепятся и движутся
За окошком в снежной мгле,
В лунном свете чуть колышется
Вязь мороза на стекле.
Словно мысли неуёмные,
Набегают и плывут
Полустанки полусонные
На ленивый ход минут.
* * *
Беспородный пёс голодный,
Смотрит, хвост поджав, на дверь
Всей округе неудобный,
Больше человек, чем зверь.
Ветер вымел старый дворик
И на небе облака.
Пса кормил когда-то дворник,
Жаль, не стало старика,
Хоть и был он нелюдимый...
Пёс скорбит о нём один,
Неприкаянный, гонимый,
Как "врага народа" сын.
Я рисовал картины на листе,
Но не штрихами рисовал – словами
И образы и чувства в пустоте
Живыми поднимались островами
Из стылых вод невидимой реки,
Из потаённых уголков сознанья
Стихов рождались робкие ростки
И вырастали в словосочетанья.
Над островами стелется туман,
В нём рифмы заблудились. Нет созвучий.
Как скалы возвышаются тома
Ненужных слов – глухих,
пустых,
колючих…
Деревня с ностальгическим названьем,
Разбитой церкви каменная вязь,
Часовенки разграбленное зданье,
Где опочил когда-то старый князь.
Гляжу вокруг и сердце замирает:
Дичает сад, запущены пруды,
Дворец стал домом голубиной стае,
Всё зарастает лесом лебеды.
* * *
Одиноко деревце
Во поле, во полюшке,
Одиноко девице
Поле-Полюшке.
По полю, по полюшку
Снегу понасыпало,
Что же ей на долюшку
Сто печалей выпало?
В зимнем солнце нет тепла,
Нет вестей от милого -
Словно крест, стоит ветла
Над его могилою.
А за полюшком - овин,
Да две хаты-мазанки,
У родителей был сын,
У войны - все пасынки.
* * *
Прошлое – тайна. Пока ещё тайна.
Юный Адольф ещё в хоре поёт.
И от отчаянья, а не случайно,
Зло в обездоленном сердце растёт.
Строки мудрёных Талмуда и Торы,
Скрытые знания монастыря
Стали для хитрого мальчика школой.
Он этот мир по себе примерял.
Вот он ведёт тамплиерово войско
Ершелаим покорять и Тибет.
Души людишек – фигурки из воска:
Яд одиночества, пепел побед…
Огненной лавой пред серою массой
Тысячелетний прокатится райх
Голубоглазой арийскою расой
С молотом Тора на рукавах.
* * *
А бабушка пишет молитвы в тетрадь,
А я – пионер в мятом галстуке красном,
И было несвойственно мне рассуждать
О том, что обиды я сею напрасно…
В руке поминальная тает свеча,
И капает воск на усталые ноги,
И стыдно, и больно мне помнить сейчас
О том, что когда-то сказал ей о Боге.
Средь усталых машин и коробок-домов,
Где кончался асфальт за дымами костров
Из опавшей листвы, там, где воздух дрожал,
Жеребёнок гнедой по-над логом бежал…
Он бежал и бежал по притихшей листве,
По озябшей земле, по продрогшей траве,
Как ребёнок, не нужный эпохе шальной,
По полыни за чёрной упавшей звездой.
* * *
За краем земли начинаются реки…
Мгновенья мои утекают туда,
Где хлещут наотмашь пушистые ветки
Тяжёлыми лапами в бисере льда.
А годы бегут через чувств континенты
Меж злом и добром до последнего дня –
И в них, торопясь, ускользающей лентой
Впадает река под названием «Я».
***
Снились мне леса нездешнего краски,
Море цветов в свете полной луны,
Звери гуляли, почти без опаски,
В сердце окутанной тайной страны.
В синих лугах там паслись носороги,
С топей болот поднимался туман
И обезьяны в зелёном чертоге,
Как моряки на канатах лиан.
Тёмных там-тамов внимая звучанью,
Вторили всхлипы и стоны волны.
В шорохов, в посвистов необычайность
Джунгли далёкие погружены.
Мне нравится чувство дороги,
Вагона ночной полусвет,
Когда километрам под ноги
Срывается ветер в кювет,
Летит разрывая пространство,
Навстречу размытым огням,
Щемящее непостоянство
Дороги, зовущей меня.
Искры костра извиваются вверх,
Ночь обнимает деревья и горы.
Снова замедлился времени бег,
В озере звёздные тонут узоры.
Их заменили теперь облака,
Ветер столетние сосны качает,
Стелет по озеру дым костерка,
Грустный мотив в тишине напевает.
Лодки танцуют на серой воде,
Мечутся тени у кромки прибрежной,
Дождь зачастил, а потом поредел
И в темноте растворился кромешной.
* * *
Я – дерево в саду, и я – цветок,
Я мотылёк порхающий, и птица,
И снова в человека воплотиться
Я не спешу – придёт ещё мой срок.
Я странник средь миров, холодный камень,
Я свет звезды, погасшей в океане,
Я искра, семя, круг воды в пруду.
Я – мотылёк. Я – дерево в саду.
Необъяснимые явления природы
Повсюду происходят год от года:
То корабли куда-то исчезают,
То утюги по комнатам летают,
То шаровые молнии шалят,
То уши видят, то дельфины говорят.
И в череде загадок бесконечных
Поверить трудно мне, что я – не вечный:
Душа растёт, то утюги роняя,
То шаровою молнией играя
И кораблём с неведомых планет
Ещё не раз появится на свет.
* * *
А в марте день уже казался длинным –
На две, почти что равных половины,
Делились свет и тьма и, Боже мой,
Влекло нас половодье чувств весной!
Ещё зима плела узоры кружев,
Недолговечность и нелепость стужи
Смывало утро солнечным лучом,
Сосулек свечи гасли над окном.
День улетал и звёзды сыпал вечер…
Мы с нетерпеньем ожидали встречи –
Два, над огнём кружащих мотылька,
Не слушалась тебя моя рука,
И волосы спадали водопадом,
Шептали губы: «Милый мой, не надо!»,
Качались наши тени на стене,
Тонули – я в тебе, а ты – во мне…
* * *
Во имя правильных идей
Горят дома и дети плачут
И жизни маленьких людей
Для сильных ничего не значат.
Кровь – самый лучший в мире клей!
Законы сильных защищают…
Во имя правильных идей
Маньяки войны начинают.
В окружающем пейзаже
Было всё похожим даже:
Тени сонные в лощине,
Черепицы крыш в низине –
Горизонт казался морем:
В бледно-голубом просторе
Распростёрся тёмно-серым
Ночи клин над небом первым.
* * *
Мороз рисует линии случайные.
По отсветам гирлянды на окне
Выводит пальцем закорючки тайные
На оборотной стёкол стороне.
Прозрачность тает вся, без исключения,
В узоров ледянистом хрустале.
Нет совершенства - есть преображение
В несовершенном мире на Земле.
* * *
Тучи плывут над сторожкой,
Тропки в лосиных следах,
В сенцах коробки с картошкой,
Мята, полынь, резеда…
За потемневшим окошком
Ряска у края пруда,
Дождь барабанит по стёжкам,
В листьях опавших вода…
Мокнет старинная лодка,
Тонущая на мели,
Вечер рисует нечётко,
Свет электрички вдали.
* * *
Дождь по клёнам, рябинам и ясеням
Выбивает нечёткую дробь,
По забытым соседкою простыням…
На асфальте - всемирная топь.
Не видны ни деревья, ни стёжка
За шумящей дождя пеленой,
Но припал золотою ладошкой
К подконнику лист озорной.
* * *
Вот такое вот, Брат, кино:
С гор сегодня сошёл сель.
В Кармадонском ущелье ночь
Запечатала вход в тоннель.
Да и выхода тоже нет…
Навсегда - немота губ.
А на небе – парад планет.
Над планетой – дымы труб.
И экраны по городам
Крутят новых реклам бред.
И не верит Москва слезам…
А тебя в этом мире нет!
По тому, что сошёл сель,
Не суди ни добра, ни зла…
Наша жизнь – только вход в тоннель.
Вот такие вот, Брат, дела.
* * *
Жёлтое пламя луны за деревьями,
Тени костров на равнине реки,
Травы высокие дышат поверьями,
Дикие корни пронзают пески.
Кости славянские, кости татарские
Вместе с веками вросли в берега.
Думы холопские, думы боярские...
Низкие тучи. Забытый курган.
* * *
На собственных ошибках учишься,
Идёшь наперекор судьбе,
Почти забыл… И вдруг соскучишься,
По той, что нравилась тебе.
Когда отпустят наваждения,
Сгорят надежды, как дрова,
В нас остаются ощущения
И забываются слова.
* * *
Ночь рассыпалась светлячками.
Догорает на камнях костёр.
За далекими огоньками
Горизонт свои линии стёр.
И петляет, петляет тропинка
Меж камнями до самой воды,
И зелёным мерцает лучинка
В глубине, словно след от звезды.
***
Войны не считаются грехом -
Станет индульгенцией закон.
Август красит жёлтым Белый Дом.
Осень переходит Рубикон.
Осень переходит океан.
Листопад над зданием ООН.
Будь не ладен Ладан и Афган!
Славься, стольный город Вашингтон!
Осень переходит рубежи.
Листья разноцветные кружат.
Под чужую дудочку пляши,
Приштина, Тбилиси и Багдад!
* * *
Удобно клеймить и поспешно судить,
Труднее во всём разобраться.
Значительным проще казаться, чем быть.
Над горем людским посмеяться...
Чем выше взлетаешь, тем проще упасть –
Капризна фортуны стихия –
Не раз ошибёшься, наплакавшись всласть,
Россия, родная Россия!
«-Никакой ты не царь! – заводился Иуда, -
Царь не станет мыть ноги раба своего,
Я пошёл за тобой, я купился на чудо!
Бог велик, а в тебе от него - ничего.
Я возьму серебро, как за простолюдина
В Гефсиманском саду и не больше того…
Поцелуем предав человечьего сына,
Я верну ему долг, и не больше того…»
Он бродил средь осин, он в святые не метил.
Было пусто в душе, не понять, от чего.
Был распятый Исус всепрощающе светел,
А прощённый не мог изменить ничего.
* * *
Я позабуду едва ли
В пёстром мелькании дней
Светлые сельские дали,
След от полозьев саней,
Звёзды мерцающих окон,
Скрытых за шторы ветвей,
Словно спеленатый в кокон,
Мир без вселенских страстей.
***
Луна лампадою во тьме
И в тишине исповедальной
Мерцает свод небес хрустальный
И отражается во мне.
И лес застыл под сонмом звезд,
И веток сонное шуршанье
В воздушном тает океане
И отражается окрест.
***
Мироточат на Руси иконы -
Значит нашим мальчикам опять
В строй вставать, и обмывать погоны,
И идти учиться убивать.
Материть страну. Ожесточаясь,
В девятнадцать всё о смерти знать.
Никого на свете не прощая,
Понимать всё. И не понимать...
(воспоминания штрафника)
Отпетая штрафная рота!
Сорок второй, октябрь, суббота
По небу журавлиным клином…
А мы бежим по «нашим» минам.
Воронками дымятся нивы,
Землёю оседают взрывы
И мечутся со страху кони,
И нету больше дяди Коли!
Он отшагал свою войну…
И крик, пронзая тишину,
Оглохшему, мне ткнулся в спину
И слился с криком журавлиным.
* * *
Отец называл её гадким утёнком…
Не ладилась «личная жизнь» у сестрёнки,
Душа презирала нескладное тело.
Но как же она быть счастливой хотела!
Желанной, любимой, чтоб дом – полной чашей,
Детишек кормить геркулесовой кашей…
Но вот она жизнь и с лица, и с изнанки:
Готовка, пелёнки да мужнины пьянки.
Бывало, откроет - он валится на пол.
На кухоньке кран непочиненный капал…
Но думалось: «Всё-таки взрослые люди.
Уж как-нибудь склеятся линии судеб».
Не склеились. Так и жила тихой сапой
Для дочки: «Какой-никакой, всё же папа!»
Сносила обиды. Носила иконку.
А он и дочурке – стакан самогонки…
Любовь напоказ, так, что сердце сжималось.
А ей бы тепла хоть бы самую малость.
* * *
Затерялись берега в тумане
И сквозь ветви зябнущей ольхи
Утро, ещё свежее и раннее:
Звуки, краски, запахи легки.
На воде деревьев отраженья
Облаков колышут островки,
В солнечном купается свечении
Русло неширокое реки.
Зарастают илом и кувшинками,
В речке отражаясь, облака,
Над едва заметными тропинками
Заблудились годы и века.
* * *
Закрашен купол небосвода
Штрихами серыми дождя,
Лютуют над страной невзгоды
Под славословия вождя.
Москва не совладает с Грозным,
Все ищут путь окольный в Храм…
Год снова выпал високосным,
Весь в шрамах человечьих драм.
* * *
Осень нас захватила врасплох,
Домик мой, словно маленький остров,
От холодных дождей весь продрог
И пропах этой сыростью остро.
В подмерзающем дворике – грязь,
Листья стали внезапно седыми,
Над оконным проёмом склоняясь,
Клён качает ветвями пустыми.
Сквозняки, сквозняки, сквозняки
Рвут обои заброшенных комнат
Доски сняты, текут потолки,
А душа только светлое помнит.
***
Рука не тянется к перу,
Душа полна весенней лени,
Она, как парус на ветру,
В потоке новых впечатлений.
Резвится талая вода,
Бегут ручьи по водостокам
И зайцев солнечных орда
Проносится по лежебокам
* * *
Время московское… Вечер субботы.
Дочка соседкина мучает ноты.
В кухоньке капает кран то и дело.
В форточку толстая муха влетела.
Мухи скользят по посуде, как титры,
Сузился мир до палёной поллитры, -
Двое сидят, ритуал продолжая,
Как говорится: «за рюмкою чая».
Пыль оседает на раме оконной,
Пол не помыт, в паутине иконы,
Пуст холодильник. Пять дней до аванса.
Льётся из радио горечь романса.
* * *
Трудно увидеть заранее
Счастье в обычных вещах:
Зайчиков солнечных таянье
На обнажённых плечах,
Света прикосновения
К милым изгибам ресниц,
Запахи веток сирени,
Ветреный танец страниц
Книги, тобою забытой
С вечера на столе,
Форточки, приоткрытой
В шелест кленовых аллей,
Лёгкую дрожь занавески,
Бликов янтарную тишь,
Теней мелькающих фрески,
В комнате, где ты спишь.
* * *
Прикрыть глаза и слушать, слушать, слушать,
Как за окном колдует листопад,
Как дождь стучит по переспелым грушам,
И как светлеет, облетая, сад,
Как ходики старинные не ходят,
Как допотопный не ворчит звонок,
Как мир вчерашний сквозь меня проходит,
По сердцу новый делая виток.
* * *
Море. Пальмы. Тишина.
Солнце середины мая,
Листья жёлтые роняя,
Удаляется весна.
Нити тонкие лиан
Обвивают кипарисы,
Гор далёкие карнизы
Лёгкий обернул туман.
Вод холодная слюда,
Мелких камешков шуршанье,
В знойном воздухе – дрожанье,
Побережий пустота…