Под утро туманно и росно,
и сонное время течёт
туда, где прозрачно и звёздно
у млечных и вечных ворот.
И в лёгкие льётся тягуче
сырая и сладкая взвесь,
и прошлое больше не мучит,
и горечь теряется здесь.
Виднеется купол церквушки
и рощица в тихой дали,
рябина у старой избушки,
где годы в судьбу проросли.
Притихла родная сторонка,
объяла её благодать.
Туманное утро. Негромко
читает молитвенник мать.
© Сентябрь 2024 г.
Мой август мордаст и вальяжен,
лениво сгущающий ночи,
он щедр и безумно отважен,
бросая в осенние очи
всю звёздную пыль от Персея*.
Неважно, что будет разлука:
умеет он тихо, без стука
на знойных крылах суховея
умчаться в прохладные дали —
ему не по нраву скандалить.
Твой август красив и роскошен,
расслабившись в нежной истоме,
капризен, подчас невозможен,
он жаждет главенствовать в доме.
И в струях вечернего бриза
с часами о вечности споря,
мечтает остаться у моря
листочком ли близ парадиза,
вином ли в рубиновой грозди —
об этом помолятся звёзды…
Два августа наши случайно
сошлись на одном побережье.
И чаек ли зов был отчаян,
прибоя ли шёпот был нежен —
два вихря сложились в торнадо,
в искристое бесаме мучо,
мелодии не было лучше,
и лучшей нам было не надо.
…Мужчина и женщина. Хладно
ушли в сентябри безоглядно.
* Созвездие Персея дало название метеорному потоку Персеиды.
Наибольшая интенсивность звездопада приходится на середину августа.
Март простужен, март недужен,
ветром северным контужен,
заболел от колких вьюг.
Он тебе таким не нужен,
он племянник зимним стужам,
а тебе ни брат, ни друг.
Оттого ль так грустно, Марта,
что ждала другого марта,
и другими были сны?
Соврала́ ль цыганки карта
и не будет больше фарта
от простуженной весны?
Как тепла от марта мало!
Разве многого желала
после долгих снов зимы?
Марта, Марта, ты ведь знала,
что цыганка прогоняла
век тоски из дома тьмы.
Как желалось, как мечталось,
чтоб любви чуток досталось,
да согрелось сердце вмиг!
Марта, что тебе осталось?
Огонька надежды малость
да заплаканный дневник.
Не печалься. От гаданий
только дым весною ранней —
сон уйдёт, и март пройдёт.
Друг вернётся из скитаний,
и откроет дверь желаний
вешних ласточек полёт.
© Март 2024 г.
Больно не будет, старче, медлить не станет канцер;
в памяти вспыхнут ярче па в беззаботном танце:
в юном восторге вёсен край бытия — в тумане,
будто бы жизней восемь — линиями на длани.
Все до конца истёрты, крайняя топчет финиш.
Вот и дошёл до порта, где ты швартовы кинешь.
Но не грусти о прошлом, смысла в том нет ни капли,
было не всё хорошим в долгом твоём спектакле.
Канцер задует свечи, скинет мечты в болото,
время уже не лечит, как и врачей забота.
Стать для родных обузой — худшее в днях конечных.
Небо дрожит медузой, воздух в мешках заплечных.
Дышится всё натужней, верится всё глубинней,
больше ты здесь не нужен, этой планете синей.
Время уйти неслышно, не оставляя сле́да,
мимо постов и вышек — в глухонемое лето.
Будешь ли в тёмной нави помнить о тех, кто до́рог?
Старче, сумей оставить свет от неплотных створок,
чтобы уйти спокойно, связанным нитью силы
этим пучком фотонным с милой твоей Россией.
© Июль 2024 г.
Выйду в август. Плед на стуле.
Тень бредёт вишнёвым садом.
Ты останешься в июле
и тебя не будет рядом.
Август вымостит дорогу
прямо в осень — время тлена,
боль утихнет понемногу,
опустеют зал и сцена.
Драма жизни: смех да слёзы,
пьеса сыграна коряво,
были дни не все тверёзы,
про́пасть слева, бездна справа.
Ты простишь меня, родная,
нет обиды в сердце чистом,
вяжет су́дьбы нить земная
кружевами в круге мглистом.
Белый-белый свет над полем,
знать, пора мне в путь далёкий.
Я прощён. И я не болен —
просто путник одинокий.
[Моей сестре Алле]
Время сжимается в точку. В точке кончается жизнь.
Брошу последнюю строчку в топку своих укоризн.
Только б особое слово пеплом не стало в горсти.
Я прошепчу его снова поздним прощальным «прости».
Миг перевёрнутых истин на постсоветских ветрах
нас раскидал, словно листья с древа родного, сестра.
Мне удалось зацепиться за опечаленный ствол,
ну а тебя в заграницу бросил лукавый Эол.
Видится много ли, мало через годов кисею,
помню, сестра, как спасала жизнь молодую мою.
Сердцем почуяла что ли — брата в поволжской дали́
крутят смертельные боли, время бросая в нули.
Перевернула пространство, выбила тьму из ночей,
лучшим снабдила лекарством — растормошила врачей.
И закрутилось по кругу снова судьбы колесо,
нам предвещая разлуку из беловежских лесов.
В жизни по западным книгам многое стало чужим:
родину сдали барыгам, смыслы развеяны в дым.
Пусть же твоё не остудит ветер чужбинный жильё!
Знай, что тебя не забудет русское солнце моё...
(Целиноград – Ульяновск – Астана – Ахен – Краснодар)
© Июль 2024 г.
Автовокзал, автовокзал
людские судьбы завязал
в узлы дорог,
разлук и встреч,
в часы тревог,
что будут жечь
сердец расставшихся рубцы,
когда — надолго ли?.. навек?.. —
найдут себе другой ночлег
из гнёзд вспорхнувшие птенцы.
Мелькают вёрсты в зеркалах,
и в бликах их прощальный взмах,
и свет окна,
и мамин взгляд,
и бархат сна,
когда кружáт
над изголовьем лепестки
под фей рождественскую речь,
и дом покой умел беречь,
и нет ни горя, ни тоски.
Везут автобусы года
через деревни в города,
где жернова
измелят в пыль
любви слова
и сердца пыл.
…Средь торжества иных начал
мелькнёт просёлка колея,
где юность шастала моя,
где ждал меня автовокзал...
©15.10.2021
По дорогам стальным
путешествует время,
оно любит сердца
полустанков седых.
Две минуты на жизнь
пассажирово племя
скинет здесь на перрон
на окурках своих.
Сколько судеб толклось
по купе и плацкартам,
уносясь в пелену
перегонных миров!
Полустанки не спят,
им по жизненным картам
отправлять и встречать
души всех поездов.
Тепловоз прогудел,
мол, пора в путь-дорогу,
полустанок махнул
семафором добро.
И по рельсам бежит
время вновь понемногу,
для кого-то в часах
оставляя зеро.
Время катит себе
по железным дорогам,
а плацкартный вагон
попивает чаи.
За вагонным окном
по указанным срокам
оно любит встречать
полустанки свои.
Усталый север в полусне
от солнца прячет лик белёсый,
он будет грезить о весне,
где в зелень рядятся берёзы,
где разнотравье на лугах
наполнит дух медовым счастьем,
где вечность спит на берегах
речушки с омутом карасьим.
Ну а пока цветной наряд
с ветвей во тлен ещё не сброшен,
зазвал весёлый листопад
на танго огненное осень.
И эту музыку сама
на рыже-золотом танцполе
прервёт ревнивая зима,
кружа буранами на воле,
закроет след беспечных дней
своею шубой белоснежной,
и будет снам тепло под ней
до увертюр капели вешней…
© Ноябрь 2021 г.
Как быстро выпита весна!
И вот уже на дне ни капли.
И снова долгая война
рисует чёртовы пентакли*,
где правды дух совсем зачах,
где нет ни света, ни спасенья,
на перевёрнутых лучах
лежит проклятие забвенья.
Бедой сочатся те лучи
печати мрачной Бафомета,
и дробно пулемёт строчит,
дырявя раненое лето.
И лето съёжится от ран,
умолкнув под звездой заката,
но время — старый партизан —
поймёт, чья воля виновата.
Войне найдётся сто причин,
но ложь, пожалуй, всех главнее,
наш враг от нас неотличим,
но нас жесточе он и злее.
Идёт лукавая игра
по кривотолкам мутных правил,
где кровь на кончике пера,
которым знаки чертит дьявол.
Пора, пора разжечь костры,
и сжечь все адовы печати,
отринув правила игры,
столь затянувшейся некстати.
© Апрель-май 2024 г.
* Перевернутая пентаграмма (пентакль) является самым узнаваемым «сатанинским символом». Нередко в лучи перевёрнутой звезды вставляют изображение сатанинского козла Бафомета.
Расскажи мне о чёрных подвалах, о размолотых в пыль городах, и о том, как душа тосковала по рассветам в вишнёвых садах, где ещё не расколото небо смертоносным огнём «топоров», уносящих в мгновенную небыль жизнь из взорванных ими дворов.
Расскажи о невыросших детях, чьим сердцам не судьба повзрослеть, иссечённым осколочной плетью, им застольной с друзьями не спеть, не пройтись по медовому лугу, не построить приветливый дом, не рассказывать сказочки внуку, не всмотреться в семейный альбом.
Расскажи мне о тех, кто отважен на дорогах суровой войны, кто на камне поведал о важном, попросив не оставить родных, кто бесстрашно рванул на «Алёше» в лобовую на вражьи кресты, кому Родина жизни дороже и чьи верные души чисты.
Расскажи мне, мой друг, о победе, что придёт неизменно в свой срок, будет мир, будет труд, будут дети беззаботно бежать на урок. Им расскажут о чёрных подвалах, о разрушенных в пыль городах, как страна из руин восставала, расцветая в весенних садах…
В ночь гроза рисует свежий ребус,
но подсказки даже не проси,
растекались молнии по небу
письменами мудрого фарси.
Развернулась огненная лента,
рокоча таинственную речь
над землёю древнего Ходжента,
Александра* помнящего меч.
Горы, горы — головы седые,
не печалят вас календари,
вечность смотрит в воды голубые
от снегов бегущей Сырдарьи.
Времена, растёкшись по арыкам,
всё прядут истории кудель,
помнят речи на пути Великом**
и Камаля*** звонкую газель.
Было всё. И пот, и кровь, и битвы,
Чингисхана яростный набег****,
и о счастье жаркие молитвы,
и в чести рабочий человек.
Но грозой не смоется легенда,
что в скрижалях гордости былой.
В синем небе вечного Ходжента
снова аист пробует крыло.
* Ходжент (Худжанд, в советское время Ленинабад) был завоёван Александром Македонским, который перестроил и укрепил его, назвав Александрия Эсхата (Александрия Крайняя).
** Через Ходжент пролегал Великий Шёлковый путь.
*** Камаль (Камол) Худжанди — известный и почитаемый поэт XIV века, автор знаменитых газелей.
**** Ходжент был разрушен Чингисханом в 1220 году.
В том краю, где шёлковые травы
и на них росинки в серебре,
я оставил сердце у дубравы
в золотобагряном сентябре.
Сквозь туман чуть виден перелесок,
пряный воздух плотен и тягуч,
дух грибной — он сладок здесь, и резок —
вниз струится к речке с медных круч.
По жнивью бежит в коло́к лисица,
рыжей пулей – в серую вуаль,
птицам время с родиной проститься,
с высоты выплакивать печаль.
Мне ж прощаться с родиной не надо —
я домой вернулся из чужбин.
Русским душам вечная отрада —
шум берёз да огоньки рябин.
Благодать струят над отчим краем
звонницы седой колокола,
свет земли моей неугасаем:
Русь и правда — белых два крыла.
Пустынный ветер горек и колюч —
по нраву он верблюжьей лишь колючке,
отвар её, как обережный ключ,
во фляжках наших. От кишечной взбучки
он защищал надёжнее лекарств,
пусть горькою на вкус была «микстура».
И мы дышали пылью древних царств
на раскалённых землях Байконура.
Мы молоды. Здесь сны былых веков
взрывает рёв стартующих «Протонов».
Земную твердь оставив далеко,
они уходят к звёздам многотонно.
Здесь летом зной, зимою минусá
несут с собой колючие метели.
Но словно маг, являет чудеса
пустыня в гуттаперчевом апреле:
из-под земли суровой и скупой
неудержимо, яростно и рьяно
разгульной, бесшабашною толпой
рванутся к солнцу дикие тюльпаны.
Недолгим будет яркий карнавал,
и снова станет примой космодрома
колючка, приглашённая на бал
под музыку раскатистого грома,
под дрожь земли при старте кораблей,
под бурь песчаных грустную балладу,
звучащую в следах далёких дней,
судьбой тогда нам даденных в награду.
© Сентябрь 2021 г.
[Фото с сайта Роскосмоса]
Он не любил зелёный чай,
И лето тоже не любил,
Он не грубил и не серчал,
Он был в начале всех начал,
И до конца всё доводил.
Он презирал мещанский быт,
И недолюбливал попсу,
Он знал про эндшпиль и гамбит,
Он был совсем не лыком шит,
Мой друг по прозвищу Дерсу.
Любил курить, но не курил
(Он дал себе такой зарок).
Ему на всё хватало сил,
Его всегда Тибет манил,
И он ушёл туда в свой срок.
И он ушёл на склоне дня
В страну, где звёзды у вершин,
Он не позвал с собой меня,
Оставив греться у огня,
Где были харч, уют и… сплин.
А годы шли, беря своё,
Текли в ущельях среди скал,
И хрипло пело вороньё
О всех покинувших жильё,
А друг всё Шамбалу искал.
Я верю: он нашёл ключи
От мира, где не бьют тревог,
Где сны не мучают в ночи,
И душу вычистят врачи,
Откуда нет в юдоль дорог.
Мой друг мне весточку пришлёт
В гортанном клёкоте орла,
Он мне пароли назовёт
На безвозвратный перелёт
До врат у горного седла.
Он будет ждать меня в грозу,
Когда возможен переход
Через последнюю слезу,
Что сквозь песок вспоит лозу,
В ней встретив новый свой восход.
[Моей драгоценной жене Елене]
Не горюй. Забудь мои рассказы,
растворись в объятиях луны.
Смотрит в окна май зеленоглазый,
унося в сиреневые сны.
Этим снам неведомы тревоги
и потери в них всегда легки,
там душе в сиреневые сроки
умирать не надо от тоски.
А в моих рассказах много бури,
там всегда бесчинствуют шторма,
не видать безоблачной лазури,
и закрыты души и дома.
Потому не верь моим рассказам,
не тебе, родная, в них скорбеть,
это мне угрюмым верхолазом
забираться в сумрачную клеть,
чтобы там, в сиреневом дурмане
растворять следы твоих обид —
пусть от них в любовном океане
больше никогда не заштормит.
…За окном, печаль твою не множа,
соловьиный льётся перезвон,
в эту ночь, нисколько не тревожа,
берегу сиреневый твой сон.
© Май 2022 г.
Мне сказал знакомый астрофизик,
что вселенные, как яблоки в саду
на ветвях кармических повисли,
но когда-то непременно упадут.
Упадут и сгинут без остатка,
словно лучики в пучинах чёрных дыр,
в уравненьях высшего порядка
гениально зашифрован новый мир.
Физика, сказал он, там иная,
и эм-це квадрат отнюдь не равен Е*,
там бурлит материя шальная,
и молекулы не те, что на Земле.
Те миры чисты и непорочны,
говорил мне откровенно звездочёт,
людям ме́ста там не будет точно,
он сказал. И я почувствовал — не врёт.
Я его рассказы не забуду,
астрофизик этот — правильный мужик,
два по сто сливал в одну посуду,
потому что к полумерам не привык.
Он поведать был готов о многом,
открывая суть светил, миров, планет.
…Только вечность за земным порогом,
рассмеявшись, прошептала: сути нет…
* E=mc² — знаменитая формула Эйнштейна.
Сотру обиду на июнь
за шалый нрав его бесстыжий,
за то что безрассудно юн
и на вершины куршских дюн
бросает цвет заката рыжий.
За то что лету дал фальстарт,
упрятав стынь в солёный ветер,
как будто вновь вернулся март,
нарушив ход сезонных карт
на этой взбалмошной планете.
Балтийский бриз с иным не схож:
под солнцем жарким льёт прохладу,
но пляжный люд тем не проймёшь,
Зеленоградск в июнь хорош —
загар приятный шлёт в награду.
Не жду, усталый пилигрим,
янтарных снов на пляжах Кранца*,
курортных встреч обманный грим
прибоем смоется седым,
как след здесь жившего германца.
* Кранц — название Зеленоградска до 1946 года.
Фото автора 11 июня 2023 года. Скульптурная композиция «Курортница».
Лёгкий ветер потревожил
сон рубиновых рябин,
позолоту их взъерошил
и пошёл гулять один
по дороге да по полю
и в дубраву заглянул,
пошумел про злую долю
да на пажити уснул.
Видит он во сне просторы,
где бескрайние моря,
чаек злые разговоры,
снасти, шхуны, якоря.
Там бы штормом разгулялся,
рвал тугие паруса,
а потом бы прочь умчался
в грозовые небеса.
И дождавшись новой бури,
вместе с ней что было сил
от шальной хмелея дури
ветряки, смеясь, крутил…
Друг мой искренний, дождь,
Я всегда тебе рад,
Постучи мне в окно, известив о приходе.
По стеклу пойдёт дрожь,
И я выгляну в сад,
Что в кафтане цветном по осенней погоде.
Ты сегодня нетрезв,
Барабанишь не в такт,
Рассыпая свой сплин по печальным аллеям.
А ведь летом был резв,
И шалить был мастак,
Словно взбалмошный сын, от свободы шалея.
Ты прольёшь свою грусть
На пороге зимы,
Что сулит долгий сон до ледового слома.
Может, я не проснусь,
И не встретимся мы
В твой весёлый сезон под раскатами грома.
[Моему брату Андрею]
Весну покурим, брат мой, натощак,
а осень — под настойку на рябине,
под рыжий лист на лацкане плаща,
под первый снег и под огонь в камине.
Покурим молча, не тревожа высь
ненужными и плоскими словами,
как будто мы ещё не начались
во временах, задуманных не нами.
Помянем тех, отбывших за черту,
кто со страною шёл по жизни стройно,
помянем всех, кто на своём посту
земную вахту отстоял достойно.
В саду осеннем разожжём костры,
отправив в небо след от листьев палых.
Когда-нибудь в те дальние миры
пошлют и нас на крыльях обветшалых.
Ну а пока, мой драгоценный брат,
не торопясь, докурим нашу осень.
Пред нами — мир, над нами — звездопад,
а на полях зазеленела озимь.