Усталый север в полусне
от солнца прячет лик белёсый,
он будет грезить о весне,
где в зелень рядятся берёзы,
где разнотравье на лугах
наполнит дух медовым счастьем,
где вечность спит на берегах
речушки с омутом карасьим.
Ну а пока цветной наряд
с ветвей во тлен ещё не сброшен,
зазвал весёлый листопад
на танго огненное осень.
И эту музыку сама
на рыже-золотом танцполе
прервёт ревнивая зима,
кружа буранами на воле,
закроет след беспечных дней
своею шубой белоснежной,
и будет снам тепло под ней
до увертюр капели вешней…
© Ноябрь 2021 г.
Как быстро выпита весна!
И вот уже на дне ни капли.
И снова долгая война
рисует чёртовы пентакли*,
где правды дух совсем зачах,
где нет ни света, ни спасенья,
на перевёрнутых лучах
лежит проклятие забвенья.
Бедой сочатся те лучи
печати мрачной Бафомета,
и дробно пулемёт строчит,
дырявя раненое лето.
И лето съёжится от ран,
умолкнув под звездой заката,
но время — старый партизан —
поймёт, чья воля виновата.
Войне найдётся сто причин,
но ложь, пожалуй, всех главнее,
наш враг от нас неотличим,
но нас жесточе он и злее.
Идёт лукавая игра
по кривотолкам мутных правил,
где кровь на кончике пера,
которым знаки чертит дьявол.
Пора, пора разжечь костры,
и сжечь все адовы печати,
отринув правила игры,
столь затянувшейся некстати.
© Апрель-май 2024 г.
* Перевернутая пентаграмма (пентакль) является самым узнаваемым «сатанинским символом». Нередко в лучи перевёрнутой звезды вставляют изображение сатанинского козла Бафомета.
Расскажи мне о чёрных подвалах, о размолотых в пыль городах, и о том, как душа тосковала по рассветам в вишнёвых садах, где ещё не расколото небо смертоносным огнём «топоров», уносящих в мгновенную небыль жизнь из взорванных ими дворов.
Расскажи о невыросших детях, чьим сердцам не судьба повзрослеть, иссечённым осколочной плетью, им застольной с друзьями не спеть, не пройтись по медовому лугу, не построить приветливый дом, не рассказывать сказочки внуку, не всмотреться в семейный альбом.
Расскажи мне о тех, кто отважен на дорогах суровой войны, кто на камне поведал о важном, попросив не оставить родных, кто бесстрашно рванул на «Алёше» в лобовую на вражьи кресты, кому Родина жизни дороже и чьи верные души чисты.
Расскажи мне, мой друг, о победе, что придёт неизменно в свой срок, будет мир, будет труд, будут дети беззаботно бежать на урок. Им расскажут о чёрных подвалах, о разрушенных в пыль городах, как страна из руин восставала, расцветая в весенних садах…
В ночь гроза рисует свежий ребус,
но подсказки даже не проси,
растекались молнии по небу
письменами мудрого фарси.
Развернулась огненная лента,
рокоча таинственную речь
над землёю древнего Ходжента,
Александра* помнящего меч.
Горы, горы — головы седые,
не печалят вас календари,
вечность смотрит в воды голубые
от снегов бегущей Сырдарьи.
Времена, растёкшись по арыкам,
всё прядут истории кудель,
помнят речи на пути Великом**
и Камаля*** звонкую газель.
Было всё. И пот, и кровь, и битвы,
Чингисхана яростный набег****,
и о счастье жаркие молитвы,
и в чести рабочий человек.
Но грозой не смоется легенда,
что в скрижалях гордости былой.
В синем небе вечного Ходжента
снова аист пробует крыло.
* Ходжент (Худжанд, в советское время Ленинабад) был завоёван Александром Македонским, который перестроил и укрепил его, назвав Александрия Эсхата (Александрия Крайняя).
** Через Ходжент пролегал Великий Шёлковый путь.
*** Камаль (Камол) Худжанди — известный и почитаемый поэт XIV века, автор знаменитых газелей.
**** Ходжент был разрушен Чингисханом в 1220 году.
В том краю, где шёлковые травы
и на них росинки в серебре,
я оставил сердце у дубравы
в золотобагряном сентябре.
Сквозь туман чуть виден перелесок,
пряный воздух плотен и тягуч,
дух грибной — он сладок здесь, и резок —
вниз струится к речке с медных круч.
По жнивью бежит в коло́к лисица,
рыжей пулей – в серую вуаль,
птицам время с родиной проститься,
с высоты выплакивать печаль.
Мне ж прощаться с родиной не надо —
я домой вернулся из чужбин.
Русским душам вечная отрада —
шум берёз да огоньки рябин.
Благодать струят над отчим краем
звонницы седой колокола,
свет земли моей неугасаем:
Русь и правда — белых два крыла.
Пустынный ветер горек и колюч —
по нраву он верблюжьей лишь колючке,
отвар её, как обережный ключ,
во фляжках наших. От кишечной взбучки
он защищал надёжнее лекарств,
пусть горькою на вкус была «микстура».
И мы дышали пылью древних царств
на раскалённых землях Байконура.
Мы молоды. Здесь сны былых веков
взрывает рёв стартующих «Протонов».
Земную твердь оставив далеко,
они уходят к звёздам многотонно.
Здесь летом зной, зимою минусá
несут с собой колючие метели.
Но словно маг, являет чудеса
пустыня в гуттаперчевом апреле:
из-под земли суровой и скупой
неудержимо, яростно и рьяно
разгульной, бесшабашною толпой
рванутся к солнцу дикие тюльпаны.
Недолгим будет яркий карнавал,
и снова станет примой космодрома
колючка, приглашённая на бал
под музыку раскатистого грома,
под дрожь земли при старте кораблей,
под бурь песчаных грустную балладу,
звучащую в следах далёких дней,
судьбой тогда нам даденных в награду.
© Сентябрь 2021 г.
[Фото с сайта Роскосмоса]
Он не любил зелёный чай,
И лето тоже не любил,
Он не грубил и не серчал,
Он был в начале всех начал,
И до конца всё доводил.
Он презирал мещанский быт,
И недолюбливал попсу,
Он знал про эндшпиль и гамбит,
Он был совсем не лыком шит,
Мой друг по прозвищу Дерсу.
Любил курить, но не курил
(Он дал себе такой зарок).
Ему на всё хватало сил,
Его всегда Тибет манил,
И он ушёл туда в свой срок.
И он ушёл на склоне дня
В страну, где звёзды у вершин,
Он не позвал с собой меня,
Оставив греться у огня,
Где были харч, уют и… сплин.
А годы шли, беря своё,
Текли в ущельях среди скал,
И хрипло пело вороньё
О всех покинувших жильё,
А друг всё Шамбалу искал.
Я верю: он нашёл ключи
От мира, где не бьют тревог,
Где сны не мучают в ночи,
И душу вычистят врачи,
Откуда нет в юдоль дорог.
Мой друг мне весточку пришлёт
В гортанном клёкоте орла,
Он мне пароли назовёт
На безвозвратный перелёт
До врат у горного седла.
Он будет ждать меня в грозу,
Когда возможен переход
Через последнюю слезу,
Что сквозь песок вспоит лозу,
В ней встретив новый свой восход.
Не горюй. Забудь мои рассказы,
растворись в объятиях луны.
Смотрит в окна май зеленоглазый,
унося в сиреневые сны.
Этим снам неведомы тревоги
и потери в них всегда легки,
там душе в сиреневые сроки
умирать не надо от тоски.
А в моих рассказах много бури,
там всегда бесчинствуют шторма,
не видать безоблачной лазури,
и закрыты души и дома.
Потому не верь моим рассказам,
не тебе, родная, в них скорбеть,
это мне угрюмым верхолазом
забираться в сумрачную клеть,
чтобы там, в сиреневом дурмане
растворять следы твоих обид —
пусть от них в любовном океане
больше никогда не заштормит.
…За окном, печаль твою не множа,
соловьиный льётся перезвон,
в эту ночь, нисколько не тревожа,
берегу сиреневый твой сон.
Мне сказал знакомый астрофизик,
что вселенные, как яблоки в саду
на ветвях кармических повисли,
но когда-то непременно упадут.
Упадут и сгинут без остатка,
словно лучики в пучинах чёрных дыр,
в уравненьях высшего порядка
гениально зашифрован новый мир.
Физика, сказал он, там иная,
и эм-це квадрат отнюдь не равен Е*,
там бурлит материя шальная,
и молекулы не те, что на Земле.
Те миры чисты и непорочны,
говорил мне откровенно звездочёт,
людям ме́ста там не будет точно,
он сказал. И я почувствовал — не врёт.
Я его рассказы не забуду,
астрофизик этот — правильный мужик,
два по сто сливал в одну посуду,
потому что к полумерам не привык.
Он поведать был готов о многом,
открывая суть светил, миров, планет.
…Только вечность за земным порогом,
рассмеявшись, прошептала: сути нет…
* E=mc² — знаменитая формула Эйнштейна.
Сотру обиду на июнь
за шалый нрав его бесстыжий,
за то что безрассудно юн
и на вершины куршских дюн
бросает цвет заката рыжий.
За то что лету дал фальстарт,
упрятав стынь в солёный ветер,
как будто вновь вернулся март,
нарушив ход сезонных карт
на этой взбалмошной планете.
Балтийский бриз с иным не схож:
под солнцем жарким льёт прохладу,
но пляжный люд тем не проймёшь,
Зеленоградск в июнь хорош —
загар приятный шлёт в награду.
Не жду, усталый пилигрим,
янтарных снов на пляжах Кранца*,
курортных встреч обманный грим
прибоем смоется седым,
как след здесь жившего германца.
* Кранц — название Зеленоградска до 1946 года.
Фото автора 11 июня 2023 года. Скульптурная композиция «Курортница».
Лёгкий ветер потревожил
сон рубиновых рябин,
позолоту их взъерошил
и пошёл гулять один
по дороге да по полю
и в дубраву заглянул,
пошумел про злую долю
да на пажити уснул.
Видит он во сне просторы,
где бескрайние моря,
чаек злые разговоры,
снасти, шхуны, якоря.
Там бы штормом разгулялся,
рвал тугие паруса,
а потом бы прочь умчался
в грозовые небеса.
И дождавшись новой бури,
вместе с ней что было сил
от шальной хмелея дури
ветряки, смеясь, крутил…
Друг мой искренний, дождь,
Я всегда тебе рад,
Постучи мне в окно, известив о приходе.
По стеклу пойдёт дрожь,
И я выгляну в сад,
Что в кафтане цветном по осенней погоде.
Ты сегодня нетрезв,
Барабанишь не в такт,
Рассыпая свой сплин по печальным аллеям.
А ведь летом был резв,
И шалить был мастак,
Словно взбалмошный сын, от свободы шалея.
Ты прольёшь свою грусть
На пороге зимы,
Что сулит долгий сон до ледового слома.
Может, я не проснусь,
И не встретимся мы
В твой весёлый сезон под раскатами грома.
[Моему брату Андрею]
Весну покурим, брат мой, натощак,
а осень — под настойку на рябине,
под рыжий лист на лацкане плаща,
под первый снег и под огонь в камине.
Покурим молча, не тревожа высь
ненужными и плоскими словами,
как будто мы ещё не начались
во временах, задуманных не нами.
Помянем тех, отбывших за черту,
кто со страною шёл по жизни стройно,
помянем всех, кто на своём посту
земную вахту отстоял достойно.
В саду осеннем разожжём костры,
отправив в небо след от листьев палых.
Когда-нибудь в те дальние миры
пошлют и нас на крыльях обветшалых.
Ну а пока, мой драгоценный брат,
не торопясь, докурим нашу осень.
Пред нами — мир, над нами — звездопад,
а на полях зазеленела озимь.