Голодная весна. Нет витаминов.
Логичнее всего – поголодать.
Безумный март, замедленная мина,
Готовая цветами мир взорвать.
В твоих ежовых серых рукавицах,
В веснушчатых задиристых дождях
Одно дитя природы золотится,
Не горбится в метро, в очередях.
Оно поет беззвучно, бессловесно
Всем фонно-птичьим арсеналом нот,
Пока в сетях гнет спину повсеместно,
Пока в пивных спивается народ.
Поесть и выпить – двигатели воли,
Столпы миропорядка и судьбы.
Дитя природы с мартом заодно ли?
С землей уж точно – босостью стопы.
И с небом наравне – в текущих косах,
Им голову повяжет как платком.
Дитя природы задает вопросы –
Не думают обычно о таком:
Об инструментах тела, об единстве –
Поющей сонастроенности воль,
О пустозвонстве алчущего свинства
В чаду и часе, уходящих в ноль.
Для большинства пространство – это время,
Ну а природа – просто шашлыки.
Отмеривают в километрах бремя
Прожитых лет, а в граммах – кровь тоски.
А большинство в броне сапог, в раскраске –
И то ли мертвой, то ли боевой.
Незримые же бело-волко-хаски
Неуязвимы перед их молвой.
Они сильны, пластичны, словно реки.
Молчат, поют и любят просто так.
Природы дети, богочеловеки,
давинчи, катичили, джэдыМк.
Всякий раз поражаюсь в проходке –
Всякий раз под ногами огонь!
Осень милая, ты ль не находка? –
С новой краской меня познакомь.
И какие хлеба неземные
Здесь пекутся в горячей листве!
В этих ворохах жара резные
Звёзды мигов восходят навек…
В них ступать необычно нарядно.
Упоительно так – утопать!
И шуршат шершуны безоглядно,
Шебутно – только их не видать.
Иль покажутся чуточку всё же,
Вдохновенно взметая тепло
Восхищенья в улыбках прохожих.
Красотой все пути замело!
Слова ушли как путники беды,
И выстраданного я не лелею.
Как хорошо быть сытым без еды,
Сдирать коросту высохшего клея.
Друзья молчат - воистину друзья!
Они во всём, во всём мне отказали,
Зато меня вернули мне. Семья,
Моя семья с вещами на вокзале.
Их тут и оставляют навсегда -
Как языком корова вещи слижет.
Приходит радость, а не поезда.
Ты ею стал - она тобою дышит.
1
Студеным морем залило тайгу:
Чавыча, кижуч чуть не под ногами…
Пропало лето – ясно и мальку –
Перецвело и сгнило под дождями.
И хмурит брови северный мужик –
Сырое, неулыбчивое лето;
Заточенные под грибы ножи
Ржавеют в щах за сумрачным обедом.
Холодный морок сызнова, с утра.
И мрачен замерзающий вечерок.
Опять туман, сыреющий лешак,
И сам не рад, и сам тосклив и черен.
Уж выедает надоевший дым
Глухих упорных бань, кострищ стихийных
Глаза и души… Всё едим, едим,
Перчим да солим серость дней серийных.
Но на бегущих вдоль дорог и рек,
За солнцем устремившихся березках
Заполыхало кажется навек,
Зашаяло тепло и счастье броско –
Так вот он, наш внезапный бокогрей!
Под низким, как в светелке жаркой, солнцем…
Грибница ожила! Пойдем скорей
Туда, где нам глухара улыбнется,
Где лайка к рябу скачет, чуть не с ног
Тебя сбивая в радости собачьей,
Где в ягодное пламя кузовок
Вонзается в брусничнике горячем.
Не быть дождю! – гуляем по росе.
Копаем как по маслу, непривычно.
И шутит раззадоренный сосед:
«Всё бабам! Бабье лето. Где ж мужичье?»
2
Согреваюсь одним лишь сияньем
Златокудрых березок-подруг.
Одиночеством явным, неявным
Я себя ограничила вдруг:
Я в гостях у родителей строгих,
Но они не прощают меня,
И бреду я одна по дороге,
Целым лесом себя веселя.
Целым савинским миром, представшим
Так близёхонько, с глазу на глаз,
Словно мошку меня не видавшим,
Но как будто признавшим сейчас.
Провожает соседский дворняга,
Не облаял, погладиться дал.
Как сверкает осенняя слякоть!
Иван-чая бела борода!
Что за лужи лежат величавы,
Разлеглись по-хозяйски кругом
И души в пешеходе не чают,
Когда меряешь их сапогом.
Вышел дождик встречать, как невесту,
Нежно-нежно лицо мне омыл.
Саша Корзников, выйдя с подъезда,
Мне, бесключной-то, двери открыл.
Мы светло улыбнулись друг другу,
Аж березки зажглись, погляди…
И редеют под ветром подруги,
Но на отпуск-то хватит поди
Их утешного огнива-злата,
Их ласкающих тихих забот.
Ничего от людей им не надо,
В них любовь только пуще растет.
3
По «громким» улицам поселка (в деревянных),
Центральной, Маяковского и Чехова
(С забором покосившихся надежд
И с латаными, крепкими мечтами), –
– О нет, совсем не кажется мне странным,
Что все они неспешно, словно нехотя,
Кончаются где гаражом, где меж
Сарайками лесными тупиками, –
Гуляю, убежав от вечной брани,
Что не кончается, дай Бог, уже полвека
Между родителями, их взрывного мата,
К которому никак я не привыкну,
А главное, к той ненависти вздорной
Друг к другу (в старых сколах на тарелках),
Которой нас, детей, меня и брата
Они, не ведая конечно, но упорно
Годами избивают так наивно
И удивляются, что дети их – приматы
БезОбразные, слабые, калеки.
Особенно же я, де поелику
Сплю без подушки, рано просыпаюсь,
Предпочитаю свежий воздух, дико
Не ем мясного, вовсе не готовлю.
А пуще – в ледяной воде купаюсь.
Не крашусь и одета так безвкусно,
Ни в чем я с ними не схожусь (во мненьях),
Хотя давно помалкиваю… В хрусте
Песка под сапогом и в рек теченьях
Ищу живительные силы не судить
Любви их несчастливой, от которой
Рождаются упрямцы, дураки
(Не худшие из лучших, может быть),
Мечтатели, бродяги и поэты.
Услышьте нас, детей, уродцев сирых:
Как неуютно в доме, где нет мира!
Я заклинаю всех родителей об этом,
От каменных сбегая к деревянным.
Там очень органично, а не странно
Немые улицы кончаются тайгою,
Обрывом (что был берегом), рекою,
Где утки мчат наперерез влюблённо
Из рук твоих выхватывать батоны…
4
Вот я и уехала из дома.
Только был ли домом он когда?
Мне сказали, как плохой знакомой:
«Больше к нам не приезжай сюда!»
Хоть и обошлось сей раз без споров,
Связанных с политикой, войной,
Но душевных, чутких разговоров
Тоже не случилось. Ни одной
Не было минуты без «сюрпризов» –
То «авиарейсы», то «игил»…
Он, кумир квартиры, телевизор,
Всё решал здесь, всем руководил.
Вечно в дом ломились террористы,
Бандерлоги, с запада враги.
Гнали их «герои»-журналисты,
Высмеяны были «дураки»
«Умными людьми»… Одни и те же
Вести за день нагнетали гнев,
Что в сравненьи с ними очень нежно
Рыкали орел, телец и лев
В телепередачах про природу.
Прыгая с канала на канал,
Убегали зайцы, антилопы –
Смрад от телекорна загонял
Их на бойню реплик неэтичных
Телезвёзд и телеигроков.
В менторстве злорадно-истеричном
Содрогался аппарат стрелков.
Этот ужас телевизионный
Дум и сил остатки поглотил.
Самолет мой, дурачок бездомный,
Вырванные крылья отрастил.
(пос. Савинский, Плесецкий район, Архангельская область - Киев;
сент.-окт. 2015 г.)
Можно ведь не писать
И не думать совсем,
И не есть, и не спать,
И не видеть проблем
Там, где в гипермучениях
Стонут мужья,
Бредят жёны и дети,
Враги и друзья.
Все градации эти
Живущих людей –
Только сон и условность,
Привычка затей –
Пустоту наполнять
Важным смыслом, судьбой,
Чтобы было что вспомнить
К доске гробовой.
Просто ж быть – нам не ведомо,
Страшно, пустО;
Просто, в ритме дыханья,
И нЕ жил никто;
Не носил на себе
Оболочку любви,
Не нырял вслед за импульсом
Света в крови;
По бегущим артериям
Рек и морей
Не летел и не мчал
С вольным ветром зверей;
С чистым взглядом ребенка
На мир не смотрел –
Всё забыл из того,
Что когда-то умел.
Напридумывал опухоль
Нано-сластей,
Виртуальный содом
И гоморру вестей.
Изгаляется словом,
Идеей грозит.
Был творцом человек,
А теперь – паразит
На телах друг у друга,
На теле Земли.
Он изысканно грубый,
И зло боязлив.
Месть и выгода
Стали натурой его,
Но в итоге –
Опять никого, ничего:
Не блаженно блаженство,
Не мирен и мир,
Не радетельна радость,
Заезжен до дыр
Миф о счастье-здоровье:
Кругом одна ложь –
Жизнь в таблетках,
В конце хирургический нож.
А причины болезней
«Не выгодно» знать,
Стало высшей культурой
Болеть и страдать.
«Благородны» седины,
«Почтенна» клюка…
Богом был человек,
Ныне – жалкий трюкач,
В рамках мысли и слова
Себя заковал –
У себя же
Свободу святую украл.
И зависим
Практически ото всего.
Но земля еще носит его.
Так хочется двумя-тремя словами
Пролить соединение меж нами,
Чтоб были мы все вместе, не отдельно,
Чтоб жизнь текла как песня – акапелльно.
Чтоб каждый слышал каждого как слово
Единственно лишь важное, как словно
Бы видел все причины проявлений,
И следствия взаимодополнений.
Чтоб каждый делал каждому как лучше,
Ведь ничего важнее нет созвучья –
Перетеканья нежности друг в друга,
В свободном братстве, равенстве упругом.
В захлебываньи добротой навстречу,
В распахнутом доверии беспечном,
В зашкаливаньи жизненной отдачи.
Кто отдал жизнь за всех,
Тот свыше зАчат,
Он вновь приходит в мир, соединяя
Через себя, собою заменяя
Гемоглобин пульсированья духа,
По памяти живя, идя по слуху.
«Ау» сердец забьется не инертно –
Ответом радость застучит бессмертно.
И даже цветы уж не могут молчать
И людям поют, не умея кричать:
«Вы дети, вы агнцы, вы боги!
И солнечны ваши дороги!
Вы только поверьте,
Всем сердцем приняв –
И этим всё зло от себя отогнав.
Не будет ни дня сожалений,
Усталости, боли, сомнений.
По-новому жизнь потечет, не таясь,
И святость поселится в вас.
Вы сможете больше понять и прожить,
И сделать так много, сильней полюбить.
Вы сразу же преобразитесь.
Любовью в поступках молитесь!
Вам столько откроется тайн и глубин.
Господь вам отец, а не злой господин –
Он любящий до умиранья,
Добрейший – до всеотдаванья.
Вы – образ-подобие девства Его,
Всей благости Бога всего.
И ваша чиста первородность.
Забудьте про страх и греховность!
Никто не заткнет наши нежные рты –
Нет цензоров у красоты.
Никто не посмеет изгнать нас с Земли –
Мы были людьми
И все муки прошли.
Взываем к вам,
В каждом живом стебельке
И в срезанном,
Даже в посмертном венке:
Не слушайте тех, кто пугает –
Кто адом и богом стращает.
Они не в себе, а в тисках сатаны, –
Истерзаны, слепы, больны.
Они ведь на самом-то деле не знают
Создателя, всё потому искажают,
Ведь веруют в бога пророков –
Карающего так жестоко.
Боятся его, о грехах своих плачут,
А жить ведь могли бы иначе:
Не злому божку чёрно, рабски служить
И не извращенную Библию чтить,
Не тупо держаться свечных ритуалов,
А Бога понять в самом малом:
Что Он – Бог любви, а не догм и законов;
Любви к человечеству, а не к иконам;
Живой постоянной отдачи себя
И в каждом мгновеньи – светясь и любя.
Лишь в этом служенье, земная игра –
Стать обликом Бога –
Салютом добра!»
Леночке Колтуклу
Ангел стеклярусный с сердцем янтарным,
С трещинкой в полой груди…
Я замотала
Шарфиком алым
Рану твою впереди.
Ты же поломки своей не заметил,
Сердце в руках протянув.
Как ты наивен,
Что даже светел, –
Что и хотел стеклодув:
Чтоб сквозь такие вот милые мелочи
Свет преломлялся с лихвой.
Но уж, конечно,
Ты не копеечный,
Раз для меня ты живой.
И я всё думаю, что же случилось
С нами, большими детьми,
Если без денег
Мы разучились
Ярко расцвечивать дни.
Дух наш болезненный падает в ночи
Зло и устало – как зверь…
Я обещаю,
Очень и очень
Буду стараться теперь
Не набивать свою жизнь сожаленьями,
Место оставив лучам.
Как бесконечна
Сила мгновения.
Как же зима горяча!
В. Холодній
Де Ви тепер? Хто Вам цілує пальці?
Де Ваше китайча – маленький Лі?
Здається, потім Ви кохали португальця.
Чи, може, Ви з малайцем взагалі?
Востаннє я Вас бачив близько-близько,
Зірвав Вас з місця вуличний авто.
Мені наснилось, як у кублах Сан-Франциско
Ліловий негр Вам подає манто.
Олександр Вертинський, 1916
Если мы уж так сострадаем, так и поступать должны бы в размере нашего сострадания, а не в размере десяти целковых пожертвования. Мне скажут, что ведь нельзя же отдать всё. Я с этим согласен, хотя и не знаю почему. Почему же бы и не всё?
Ф.М. Достоевский «Дневник писателя. Книга 2»
Не знаем совершенной доброты.
Не видим связей общих благоденствий.
Всё отдали б, да страшно нищеты.
Боимся впасть в восторженное детство,
Когда всё видишь сызнова, свежо,
Воспринимаешь жизни дар на веру.
Иной добряк для нас почти смешон.
Но для любви не годны полумеры.
Вот так всю жизнь прокиснуть в мелочах?
В бессмысленнейшем хламе утопая?
Скупы и бережливы. На плечах
Не головы – расчетная кривая.
Нет, я такого счастья не хочу –
Погрязнуть в накопительстве и страхе.
Я спрятала за пазухой пичуг:
И мне, и им – тепло в моей рубахе.
Деньгами от людей не отмахнусь.
Еда, одежда – это ведь нужнее.
Тепло и свет, очаг и кров и плюс
Внимательность… И дело-то не в ней ли?
В деньгах же, легких, быстрых, – лишь соблазн.
Мы ими откупаемся от нищих.
Двойной соблазн: и нам, и им; и казнь
Пичугам доброты на пепелищах.
На дачу
Колючие. Тяжелые. Как камни.
Застрявшие в маршрутной давке зла.
Какие же изношенные. В давних
Болезнях. Не дающие тепла.
Не светятся. Не радуются. Тонут
В прострации, когда даже кричат.
О оскверненные! Глотающие тонну
За тонной горечь мира и утрат.
О соотечественники! Земляне! Люди!
Не слышат, нет. Не видят слез моих.
И давят насмерть. Ничего со мной не будет.
Я даже рада, что в давильне тел и судеб
Увидела и полюбила их.
В концерте
Где гений, там уродству нет ведь места.
Особо резал око черный цвет
Одежды на участниках оркестра,
Подчеркивая вырожденье черт.
О радость!
Цельный, солнечный, единый,
Единственный тут в белом и в ладу
Солист…
Так скромно и сорастворимо
Он Отдал себя залу и труду.
Он каждого вознес в такие выси,
Каких не потерять, не извратить.
Он боговедал, богозвал и богомыслил.
Воистину умел боготворить.
За беседой
Ищу студеных вод, морозной глуби,
Чтоб слезы заревые утолить.
Юродивый мой выбор, может, глупый,
Но что еще, горящей, сочинить?
Им выживаю в пору людоедства.
Им в тесноте насилия пою.
Танцую средь развалин душебедствий.
На панцирные истины плюю.
Сдираю кожу прошлых убеждений.
А немощный сосед почти доел.
Он очень слаб и болен, в наважденьи
Поставил мое сердце под прицел.
И снова выстрел! – жалоб, недовольства…
Дымящееся дуло отвела:
Спросила про детей – какое сходство
С его заботами.
Беседа расцвела!
Дворовый. Гладкошерстный. Глаз с подпалом.
УмнО молчит. Глаголет долгий взгляд.
Ничейный. Дачный. Охраняет даром.
Не за объедки. Просто любит. Просто рад
Служить всем естеством своим собачьим.
К реке пришли. Встревожился барбос,
Что я купаюсь при плюс трех, и не иначе
Застыл на морде человеческий вопрос:
«Зачем же в холод-то…» Не бойся, милый псище.
Всё-все, уже оделась. Ну, пойдем?
Мой добрый, вислоухий дачный нищий!
Поскачем, подурачимся вдвоем.
Купить тебе сардельку в магазине?
Ее ты, отвернувшись, пожевал,
Как будто бы стесняясь. Эх, разиня!
Второй кусок-то – котофей сожрал.
Сегодня лишь мы встретились с тобою,
А ты под руку голову подвел –
Широкую, сиротскую… И с болью,
И путаясь в ногах, за мной побрел.
Мы только познакомились и тОтчас
Меня ты почему-то полюбил.
И стонешь, провожая на автобус,
К ноге прижавшись из последних сил.
Не действуете, старые молитвы,
Препятствуете Господу во мне,
Свинцом самоспасения налиты,
Ваш ложный крест – ступенька к сатане.
Умолкните, несчастные невежды,
Опомнитесь! Спасение – в труде.
Я не могу молиться так, как прежде.
Не те слова и образы не те.
Не тот Христос у вас, не те заветы.
О где невинность? Не было ее.
Вы сильных мира приняли – пригреты
Посулами, деньгами их, жильем.
Ни разу против власти не восстали.
Где справедливость? Нищий так же нищ.
Христу не нужно, чтобы вы играли
В закон и в ритуал свечных кострищ.
Анафемы толстым провозгласили,
Но не рокфеллерам – посредникам войны.
Светильники святых ВЫ загасили
Ворованными ризами мошны.
За таинства любви берете плату.
Любви бесплатной! Радуется змей.
ВЫ! Только вы одни и виноваты
В падении обманутых детей.
ГДЕ крестный ход ваш против олигархов?
Зачем же лавки в храме? Вздор свечной!
Столетье за столетьем крах за крахом
Религий и держав… Лишь мрак ночной
Да страх – вот ваши идолы и боги.
А тот из вас, кто князю не служил, –
Сожжен, оболган, проклят, одинокий,
Иль сослан, иль расстрижен, если жив.
Так знайте, есть Христос! Живой, Сердечный!
Он всех детей – истерзанных, больных,
Несчастных, голодающих, увечных,
Отверженных, «неверных», не въездных –
Он каждого нашел на пике боли…
Без литургий, записок и Суда…
Всего одной своей лишь Божьей волей…
Которой вы не знали никогда.
Книги разом опротивели,
Кроме тех, что всех любимее.
Открываю двери в Киеве,
Выйду ж – в неисповедимое.
Ничегошеньки не знаю я,
Всё впервые словно делая.
Шелуха любви бесславная
Опадает, неумелая.
Ше-лу-ха… Улыбкой дитятко
Зачеркнет все горы знания.
Вмиг преобразит невидимый
Гибкий воздух созидания.
Это хлеб наш и наитие,
То, что не отнять мучителям.
Это наше добробЫтие
От добрейшего Родителя.
Фильмы все скучны заранее.
На концертах – гордость техники
Исполнения – хлестания
По нежнейшим струнам вестника.
Потому сижу в затворе я
И внимаю сердцебЫтию.
В нем все книги, все истории
И все главные события.
На работе или в транспорте,
На торгах ли мегаполиса
Сердцем строю, сердцем странствую
И молчу сердечным голосом.
Говорить-то в общем нечего,
Ведь не знаю ничегошеньки,
Кроме сердца подвенечного
В дымке солнечного крошева.
обжигающей,
как взошедшее солнце в груди,
ты молитвой пронзись,
путь искомый труди
вот же, чувствуешь,
как твой загнанный вздох потеплел
и обнять всё вокруг
ты до слез захотел
с благодарностью,
превышающей рамки, сверх норм
ты целуешь сердца
как юродивый вор
лишь ворующий
«здравый смысл» и нарушив покой…
обними и беги!
тот настигнет – кто свой
то-то радости
будет вам, породнившим уста!
познавай не канон,
а живого Христа…
Жалость их – просто слезливая трусость.
Невыносима как жало, как глупость.
Жалят и жалят, в любви заверяя.
Только ведь глупой любовь не бывает.
Вздохи и ахи, призывы спасаться.
Письма – как повод собой умиляться.
Общие фразы бессмысленных строчек.
Я им подругой была, даже дочкой.
Им дискомфортно, поэтому пишут,
Спрашивают – не о важном…о лишнем.
Не по себе им, вот дух и теснится:
Прошлым питаются, прошлое снится.
А доискаться причины тревоги?
Истинной боли их жизни безногой?
Тихо осели в достатках, в режимах.
Неповоротливы и недвижимы.
Всё говорят, говорят без умолку.
Только любовь-то молчит, вся в сторонке.
Ведь она действует молниеносно:
Видит – и делает. Всё очень просто.
Нечего тут приплетать паутину
Тухлой политики, пошлой рутины.
Всё очень просто, что кажется сложным.
Примут ли то, что их вера безбожна?
Разве признаются искренне, честно:
«Нам ничего, ничего неизвестно»?
Разве за друга жизнь отдадут?
Всей своей сутью за правдой шагнут?
И ужаснутся ль общественной фальши?
Буду молчать, как молчала и раньше.
Радость, радость! Где ты, чистая!
Где ты, детская, хорошая!
Мук не выдержав, не выстояв,
Язвой хвори запорошена.
Только умершие – заново
Понимают слово радости:
Нет огня и страха адова,
Нету боли, нету старости.
Но живущие упорствуют,
Часто молятся и крестятся,
Загребая небо горстями,
Вверх выстраивая лестницу.
Да ступени – вавилонские!
И от крови пальцы слиплися,
Колбасу рубая конскую,
Из коней апокалипсиса.
Жизнь – осмеянная дурочка,
Что живым живое прочила.
В пустоту играет дудочка,
Пробивая ложь пророчую.
Но глухое почитание
Страха божьего вменяется.
Разделить людей питанием?
Вера в пищу…получается?
Все же блюда – ритуальные,
К одному, к другому празднику.
«Кто не с нами, христианами,
Те больные безобразники».
Невдомек им, что христовая
Кровь не в забродивших градусах.
Что же, ударяя в голову,
Поражает мозг безрадостный?
А закваска? Те ж бактерии,
Чьи токсины ядом мечены.
Тело Бога – в кафетерии?
Тело Господа – испечено?
Почему б не причащаться нам
Свежим соком виноградинок?
Почему б не насыщаться, как
Делали эссеи ранние?
И ведь черным же по белому:
«Не убий» – об стенку сказано.
Бойни, кухни, базы спелою
Жуткой вишнею измазаны.
И милее кара Господа,
Гнев и страшный суд с пророками.
Уж всего себя, до остова,
Человек проел пороками,
Окороками, зароками,
И оброками, и браками,
Долгостройками и сроками,
Дураками и бараками.
Жили-были как прапрадеды,
Ели-пили так и будем впредь,
Чтобы причитать над «праведным»:
«Лучших Бог берет и губит смерть».
Все ж болезни – от питания,
От убийственной традиции.
За столом не радость – мания
И благополучья фикция.
Слезы, вздохи по покойному:
«Кабы знать»… «Да если б вовремя»…
…Трепыхалась свечка, словно бы
Чушь опровергая скорбную.
Лишь душа, душа умершего
Знала радость несказанную.
Ликовала как безгрешная
И была такой… С бескрайнею
Единясь любовью Господа,
С самым любящим Родителем.
…За столом спаслись от голода.
Пожалели душу. Выпили.
И пригнуло, не оставило,
Чувство и игры, и глупости,
И постыдного бесславия,
Бестолковости и трусости.
_______________________________________________________________________
«Человек забыл себя, утратил свое назначение, призвание – радость. В чем она? Запечатлеть в себе Христа внутренним составом, всем своим сокрытым и явным существом. И божественным потенциалом свидетельствовать о себе как о новом творении.
Инквизиторский грехоцентризм поставил мир на грань гибели и привлек люциферовы врата дьяволоцивилизации. Тысячи летучих мышей кружатся над городами и впиваются в несчастных по причине того, что церковный колокольный звон вещает только об одном: грешные, ничтожные, ни на что не годные…
Ничтожно видеть грех! Оскорбительно фиксировать больного на его болезни. Где способные вдохнуть в него радость чудесных перспектив? Где светлые строители, могущие распахнуть новые двери и врата и сказать им: «Выходите, вы свободны!» – «Как? Мы свободны? Мы погибнем! Мы привыкли к зловонным лужам и городским миазмам. Мы не можем без наших помыслов и ближних, привычного уклада и врожденных предрассудков, без общепринятых норм и привычных ходов». – «Выходите! Вы свободны».
Блаж. Иоанн
Змей не яблоком Еву соблазнил,
А яйцом…
Так что в начале было яйцо.
А потом курица –
Адам ее убил
И съел,
И еще захотел,
Ведь кровь призывает кровь,
А отравленная плоть
Требует убитую,
Разлагающуюся плоть.
Затем Адам надругался
Над душой сына, Авеля,
Заставляя его пасти
Для убоя ягнят.
Авель пас, косвенно убивая их.
А брат его, Каин,
Напрямую убил Авеля.
Чем спас его
От мучительного фарса,
Но сам попался
В более страшные лапы.
Лапы вечного проклятия,
Порочного круга
Отнимать жизнь ради жизни –
Сомнительной, полной лишений,
Болезней и страданий…
А в начале всего-то было
Яйцо…
Эх, если б было яблоко!
Звучите, вешние ручьи
Моей души не убелённой.
Не сходны с мнением ничьим,
Звучите песней затаённой.
Вы освежаете поток
Мышления – до основанья.
Ваш чистый, лёгкий говорок
В молчащей правде узнаваем.
Смягченья закапелит мёд.
Замироточит рана слова.
Невежду убеждать ли снова,
Что труд без откровений мёртв?
Довольно… Новые ручьи
Во мне нахлынули как силы.
Звучи же страстью возносимой.
Сама отныне зазвучи.
И жизнью неба заживи,
Как прежде, как всегда умела –
Не будет доброте предела.
И обожай всем знаньем дела.
И всей любовью божестви
Всюди – концентрований запах м'яса: печеного-смаженого-ще-бо-зна-якого… Бо ж –
відбувся Великдень. Перетворили це свято на… вшанування печені. Якийсь культ м'ясо-яйце-поїдання. А де ж Христове Світле Воскресіння? У шлунках? Та у неперетравленні цих масних і важких наїдків?
Людство деградує, обставляючи культ їжі релігійними та світськими святами. Я б навпаки релігійні свята зробила пісними, щоб замислитися над жертовністю бого-людини, яка живе в кожному з нас і яка віддає себе, йдучи стежинами любові.
А яка ж тут любов – отруїтися важкою їжею після довготривалого посту?
Чому б не припинити себе обманювати – не постувати, а їсти те, що хочеш, до чого звик, і не приплутувати сюди сорокаденне постування (а фактично – голодування) Христа у пустелі, Його муки на хресті та Воскресіння.
Будемо відвертими: за шматок смачненького ми забудемо про будь-яке утримання, якщо воно не закінчиться ласою і жаданою винагородою. Бо ми – не вільні від смакування харчами. А саме угамовування почуття голоду, як у диких тварин, а не смакування, і є цілком природне. Але ж вегетаріанці довели, що можна позбутися залежності від тваринної їжі, як сироїди довели, що легко можна обходитися без готування. А сонцеїди взагалі не їдять. Тобто, людина в змозі відмовитися від цього гастрономічного тягла-ярма і тоді ніхто заради смачного (а гроші, великі гроші, їх бажання зводяться теж до ласування більш дорогими наїдками; війна теж із цієї ж площини) не найматиметься до армії… вбивати інший і свій народи, бо таким «солдатам вдачі» добре платять. Ніхто заради смачного (у грошовому еквіваленті) не буде обманювати, підставляти, наговорювати… Скільки б енергії вивільнилося відразу і пішло на відновлення цього світу, а не на його руйнацію.
Ми – раби, хоч чим ти захоплюєшся: чи то смаженою куркою, фруктовим салатом, чи сироїдною цукеркою. Ти тоді вільний, коли не перетворюєш їжу на культ. Але для цього потрібні очищені здорові тіла і душі. Ми ж – хворі, слабкі, психічно неврівноважені.
Але намагатися треба: той, хто заносить ногу на сходинку – думкою вже нагорі.
Эх, яблочко,
Куда ты котишься?
Попадешь на зуб –
Не воротишься.
Эх, яблочко,
Да не червивое.
Коренные мы –
Незлобливые.
Это пришлые,
Сиречь захватчики,
Оголтелые
Наши братчики.
Оголтелые
И не домашние,
Сиротливые,
Бедолашные.
Им бы выпить всё
И передраться бы,
Чтоб земля была
Резервацией.
Чтобы дань сбирать,
Ничё не делая.
Морда красная,
Рубаха белая.
Эх, яблочко,
Да на тарелочке.
Что нас ждет в пальбе,
В перестрелочке?
Эх, яблочко,
Крутнись, ретивое.
Покажи, как есть,
Весть не лживую.
Чутку истинну,
Не лизоблюдную.
Все как сбрендили
В ночку трудную.
В ночку страшную
И невозвратную.
Слово брошено
В гниль превратную.
Эх, яблочко,
Да не печёное.
Жирин-птах кричит
По-учёному.
По-кручёному,
Морализаторски,
Тешит слух орлов
Императорских.
Мы-то местные,
А цэ – нэ бачылы.
Бабаюн речист,
Одураченный.
Одурманенный
Хорьком-пролазою.
Интельгенцию
Зовсим сглазили.
Эх, яблочко,
Да украинское!
Недоспелое,
Недокрымское…
Враз зарезали,
В беде – изменушка.
И жена ушла
Вместе с девушкой.
Две красавицы,
Да не соперницы.
Русь-Поэзия.
Песня-Лествица.
Всё уж сказано,
ПереговОрено,
Незлобливыми
Ввек отмолено.
Всё б на блюдечке
Та щэ й с каёмочкой!
Только яблочко
На помоечке.
А земля кругла,
Да не сговорчива.
Пеникс-гусь гуглит
Неразборчиво.
Эх, яблочко,
Да с голубикою.
Дружба вышла вся,
Стала дикою,
Псиной вшивою,
Враждой приблудною.
Где ты, яблочко
Неподкупное?
Зажирели хай
Сплетни-селезни.
Та чэ мы дурнИ?
Зовсим тэлэпни?
Коренные мы –
Корчеватые,
Хай и яблочки
Кривоватые,
Но горшки свои,
С глины блюдечки,
Деревянные –
Флейты-дудочки.
Запоем еще
С новой силою.
Эх ты, яблочко
Непугливое.
Мы ж тутэшние,
С деда-прадеда.
Соловейкам Русь
Богом дадена.
Приходите к нам
С миром-правдою.
Почастуем вас
И порадуем!
Эх, яблочко,
Да с серединою!
Жизнь всегда была
Украиною,
Уникальною,
Крамом-кружевом.
Эх ты, яблочко
Безоружное!
Эх, яблочко,
Да молодильное.
Мы не воины –
Люды вильные.
Эх, яблочко,
Другого нетути.
Что ж мы изверги?
Что ж мы нелюди?
Эх, яблочко,
Да бесконечное…
Наша силушка,
Жаль сердечная…
-------------------------
Примечание.
Сирин, Гамаюн, Феникс - птицы сказочные, мифические.
Жирин, Бабаюн, Пеникс - весьма реальные.
Мы близко подошли друг к другу
И откатились как шары.
Холодные шары испуга
И отчуждения жары.
И нету видимости вящей,
Чем эта видимость вещей:
Лишь видимость умов парящих…
Профессора прокислых щей!
Так игнорировать… открыто,
Открещиваться хлестко… в дых…
И дружба бесами зарыта,
Сожрал зубовный скрежет стих.
Дай Бог, чтоб всё же я ошиблась
И не нарушила ваш ритм
Жить без меня душе на милость.
А я-то думала: горим!
А я-то обольстилась встречей:
Пылали ж истины стихов?
А мирный Питер переменчив…
Военный Киев всё таков.
Тяни ручонки свои детские,
Обнять доверчиво тяни.
Хоть обступают хари мерзкие
И длинно-тягостные дни.
Природа, даже та – растаяла,
Уйдя в чистейшее тепло.
Но человек – скотина стадная,
Заматеревшее трепло.
Сейчас одни лишь псины тощие,
Одни не лезут говорить.
Тяни ручонки – лишь на ощупь и
Возможно масла не подлить.
Во тьме огня черногорящего
И пожирающего стыд
Тяни ручонки свои зрячие,
Ведь только в них и смысл сокрыт.
Какая сила оградимая
В двух тонких ниточках души.
В час зверя, чуткая, любимая,
Бесчеловечность сокруши.
Чтоб не мучить других и себя,
Хватит к людям, в их судьбы врываться.
Жизнь опять потечет, не слепя
Блеском встреч и внезапных оваций.
Жизнь нас всех разведет по кривой,
К идеалам, для каждого разным.
Быть собой – возвращаться домой
И от скуки не впрыгивать в праздник,
Как в последний вагон, на ходу.
Неизвестно, куда он заедет…
Быть собой – быть с прощеньем в ладу,
Старикам помогая и детям.
Быть собой – не терзаться ничем,
Занимаясь одним интересным,
Не имея понятья зачем,
Совпаденьем считая чудесным.
Видеть в зеркале то, что внутри,
Находя красоту и здоровье.
Не зацепят слепцы, глухари,
Что застряли в топтанье слоновьем.
Не затопчут ни быт, ни нужда –
Денег, времени столько не надо…
Как статист ты всю вечность прождал
За чужими кулисами… ада.
Зализанные слезами виски
Волос, затянутых в хвост…
Опять мы к истине так близки,
Как шаткий веревочный мост.
Безумно условный в разодранной тьме…
И где ж еще можно так драть
Шкуру друг с друга? На самом дне
Морока денежных драк.
Канатная, из надорванных жил…
За обрывок, пока висим,
Хватается «не умеющий жить»,
Но умеющий не просить,
Думающий поверх голов
В ошметках погибших миров,
Всеобщего помраченья умов,
Рекламствующих городов.
На запястье, сермяжную, намотав,
Очевидную до простоты,
И как страховку в горах завязав
Потуже пояс беды.
Выжил… сначала подохнув для всех –
Неприглядной правдой стянул
Волосы, дыбом вставшие вверх,
А схватившись за них – сиганул…
вверх…
Будем держаться и помнить, что пока наш организм всецело здоров (то есть тело не вступает в конфликт с совестью, чувства ясные, яркие и чистые, и таковы же мысли), то он как бы заряжен оптимистично, и душа чувствует в себе творца-Духа, а не жертву, поэтому нет тревоги или опасения, но есть уверенность в победе Сил добра. Они и так побеждают, но в индивидуальном порядке в каждом человеке, который хочет меняться в лучшую сторону, а не ждет поблажек из-за прошлых своих или «генетических» страданий во время всех войн, терроров, голодоморов, афганистанов и чернобылей; не мечтает, что внешний мир вдруг сам изменится и лишь оттого, что он власти просто на митинге сказал "нет" или поднял транспарант, или бросил работу и уехал воевать в столицу за свободу. Главное – сказать "нет" в ежедневном своем существовании, в конкретных жизненных ситуациях, в семье ли, на работе или еще где, когда партнер или власть тебя запугивает, подкупает, хочет, чтобы ты доносил, подставлял, мучил других, воровал, сам запугивал и в страхе потерять социальные блага обманывал себя и уговаривал закрывать глаза на вещи, которые просто "вопиют", и говорить своим детям, разводя руками: "Так устроен мир, что поделаешь. Хочешь жить, умей вертеться", "Трудами праведными не наживешь палат каменных", "Одним «спасибо" сыт не будешь" и пр. Вся эта так называемая "народная мудрость" говорит сама за себя: народ не станет лучше жить, пока сочиняет такие поговорки и пословицы. Это психология воров и мало кто из нас, украинцев, противостоит ей и живет по чести и совести. Я верю в индивидуальные человеческие изменения, тогда они дадут качественный скачок и в обществе, а главное – в семьях, где царят тот же хаос, нелюбовь, враждебность, ложь, насилие и ханжество.
Мои родственники-украинцы, в северо-западном и западном регионах Украины, всегда выступали против тирании, тоталитарной системы: и в советские времена, и в оранжевую революцию, и сейчас. Но они (к сожалению, многие из них) не меняются по жизни – они крадут на работе и гордятся этим, тем, что являются добытчиками для своей семьи. Они прогибаются перед гнилым начальством, чтобы удержаться на своих постах, дают везде взятки, не уважают чужое мнение, очень много и подолгу молятся, ревностные греко-католики, католики, православные и пятидесятники, но оскорбляют своих ближних, наговаривают друг на друга, завидуют соседу и тихо или даже откровенно радуются его бедам и неудачам и пр. Если же делают добро, то любят об этом красочно и подробно рассказывать. И, наконец, что очень печально, высмеивают других людей, – к сожалению, это главное их развлечение. А ведь почти все они – люди европейской культуры, живущие в пограничье с Польшей и др. соседствующими странами, от дедов-прадедов принадлежащими Австро-Венгерской империи, в советские времена – соцлагерю, а теперь – уже международной капиталистической демократии. Это люди мощной сельской и городской культуры с многоязыковой традицией, богатым народным фольклором и красочным традиционным бытом и т.д., многие из них с высшим образованием, или крепким средним техническим, это хорошие ремесленники и простые трудяги-рабочие. Однако в свое время их воровство на работе, прикарманивание того, что плохо лежит, поддержали их простые селяне-родители и даже гордились своими «расторопными» отпрысками, такое «умение вертеться» было с восторгом встречено их необразованными бабушками и дедушками и названо это умение разумом – «цэ розумный хлопэць, цэ розумна дивчина»... Многие научились воровать из-за голодного колхозного детства, беспризорной городской трущобной юности и т.д. Но воровство всё-таки остается воровством, а не «подругомужитьневозможностью», и не пора ли сказать себе однажды «хватит»: ты был вором, и какой бы ореол мученика ни всходил над твоей головой, какой бы романтикой не было овеяно твое голодное детство, пора вырасти и начать жить по-новому, по-честному… В ответ же на такие мысли я всегда слышу одно и то же: «Ты жизни не знаешь», «Ты наивна», «Ты глупа» или просто обрушивается лавина истерического «умудрённого опытом» смеха…
Так что их протест против власти – это игра, самообман. И многие из них искренне заблуждаются, считая себя жертвами и не видя за собой никаких серьёзных грехов. Они хотят выгод для себя (кто ж их не хочет!), но только для себя (ведь логика в этом случае такова: если я краду – это безвыходность, если у меня крадут – это несправедливость), они актерствуют и даже не догадываются, как они далеки от истинного служения народу, украинской нации, свободе, чести и правде. А еще они очень любят плакаться и жалеть свою "важку нещасливу долю". Но уже почему-то скупятся или ленятся покормить человека, ими же приглашенного в гости и проведшего на колесах (в машине, например или в поезде) целый день, запыленного путника, даже в хату не пригласят, продержав его во дворе, просто потому что сами не голодны, наверное...
Наши же украинцы дадут за взятку абсолютно здоровому человеку группу инвалидности, но действительно больному человеку (моему куму, например, у которого случился инсульт, делали трепанацию черепа, а теперь у него часты эпилептические припадки, плохая память и зрение, но он не парализован, слава Богу, но припадки его зафиксированы медицинскими органами, собраны все справки для группы инвалидности), но ему прямо говорят, что навряд ли он получит группу, намекая на взятку, наверное. А еще одному знакомому, без пальцев, нужно каждый год подтверждать инвалидность, собирая кучу справок и выстаивая очереди, будто бы за год пальцы отрастут опять.
Всё это конкретное ежедневное безобразие вытворяют не власти в Раде или Президент (те прокручивают свои крупномасштабные аферы), но наши простые люди, украинцы, которые, например в уже упомянутой выше цепочке "врач – меньший начальник – больший начальник – начальник-папа", завязаны так, что будут на своих маленьких уровнях нарушать закон, чтобы жирно есть и сладко спать, хотя могут ведь поступить честно (но это ж сколько возможностей на халяву упустишь! Это ж как нерентабельно!). И то, что они говорят с пафосом, что при данном правительстве жить тяжело и нужны перемены, ничего не стоит и не значит, ведь им нужны перемены только для большего уровня воровства, так как они заражены его вирусом и не хотят "лечиться". Это они честных и совестливых своих земляков подставляют, предают, даже косвенно уничтожают, выставляя всю нацию в невыгодном свете перед другими народами.
Но, как говорится в одном чудесном советском кино: "И меня вылечат, и тебя вылечат", придет время, когда воровство и нечестность, взяточничество, зависть, двойной стандарт, обман, злословие и жадность будут видны на людях как короста, как жуткая и зловонная сыпь. Такой вонючка в обществе сразу же себя обнаружит, и он побежит прочь или сам попросит лечения, потому что не сможет выносить высоких вибраций чистоты явного большинства членов действительно гуманного и духовного общества. Он среди всех будет в одиночестве, он будет изгоем, а не наоборот, как сейчас, в наши дни. Как про двоюродного дядю моего мужа, профессора философии и доктора наук, честнейшего человека и высокоразвитого и порядочного, говорят его коллеги-сослуживцы: "Его подкупить нельзя, а продать (сдать, заложить) можно".
Будем же держаться в эти трудные дни столкновений, провокаций, подмен, избиений, вранья и потерь, честно работать и беречь свое физическое и духовное здоровье.
Киев, 2014 г.
(банька)
Солнце зырит из-под лба,
Небо – что в ушанке
Низких туч. Моя изба –
В вытопленной баньке.
Летний жар в ней поселён,
Пар сухой, духмяный.
Снегопадом убелён
Сумрак дня полярный.
В баньке оживаю я,
Во снегу купаюсь.
Пыл и хлад – мои друзья.
Тёплого – чураюсь.
В каменных-то теснота,
Всё шкафы да кресла.
Газом прёт, вода не та,
Своего нет места.
Раскисаю в духоте
Жидкого теплишка.
Тут и воздухи не те,
И не те коврижки.
Ладен деревенский сруб
С родником под боком.
Мчатся – не сбываясь с рук –
В руки воды-годы,
Коль не пьян, морковкой сыт,
Рыжиком и клюквой.
Глаз на падаль не косит,
Животинки тухлой
Не приемлет цвет-расцвет
Душеньки разлитой.
Варева в помине нет –
Нет еды убитой.
Всё живое, всё своё
С грядки да из сада.
С осени моё жильё –
В баньке во Исадах!
(валун)
Емца вздрогнула – бултых! –
Кряквы раскричались.
Вдруг пригорок мой затих,
К валуну прижались,
К валуну-небаяну
Мысли-неболтухи.
Помолчим, как в старину,
Соберёмся с духом.
Обомшел валун-молчун
Баско в разноцветье.
Сколь оттенков различу,
Сколь и не заметив!
В баньку тихой возвернусь,
Мезонькой… хрушкою.
Под сорочин под убрус
Косы, брови скрою.
Кукла-мотанка хитра:
С виду-то девица,
А как вывернешь – с нутра
Мамка-молодица.
Тела нет, одна душа
Во глазах умытых.
Ох, порато хороша!
Коль душа – открыта,
Но не пьяным удальством,
Не ретивой блажью,
Не кликушеским словцом
И не бранью вражьей.
Пылкий светоч, алый цвет
В ней от века рдеет,
Сполох правды – пересвет
Гоит челубея.
Сутемь, сиверко, светень,
Святочность божницы,
Кружевные тени стен
В рушниках и птицах.
И плетёно, и резно,
Валяно и ткано,
Красно будто бы весной,
Расшито рахманно,
С изголовьицами чай…
Чинно угощайся –
Неторопко швыркай знай,
Да не обадайся.
Ненял, ненял скорбный дух,
Наадалссе боли.
Ужо будет с молодух
Вдовьей смертной доли…
Дух рыданий околел
В медовой чаруше.
Ссохся, зачучеревел,
Ссучен, задерюжен,
Мешковиною прилёг
В подпол с клубеньками.
В сени ковриком убёг,
Стёрся под ногами.
(брат)
С бани выйду, дождь лепечет,
Звёзды видно – мы ж в лесу!
Сейгод ягодка далече –
В пестель звёзды натрясу.
Тяпшу вброд мешу за домом,
Мою в лужах сапоги,
На лесной тропе знакомой
Все знакомы ходоки.
Но для важности для пущей
Фонарём свечу в пути.
Расступилась чаща-гуща,
Дозволяет нам пройти.
Сосенку во тьме споймаю
Яркой щелью фонаря –
В небо девка утикает,
Голоствольная моя.
Я-то рада за сестрёнку,
Это брату маета:
Одинокий ищет жонку,
Дак, в трёх соснах заплутал –
Грусти, лени и обиды
На житуху бобылём…
Во глуши тайги забытой
Восседает королём.
Работящ и не прокудит.
С бывшей строг: ушла? – изволь.
Коль мужик не пьёт, не курит,
Он в тайге – и впрямь король!
Богатырьским сном долгоньким
Спит, с собакой на плече.
И рыбак он, и охотник –
Всё раздал, сидит ни с чем.
Только мать и приголубит,
Только тата подсобит.
Анде, како больно в грудях!
Комаром тоска зудит.
С братом я не прекословлю,
А жалею втихаря,
Щей щавлёвых приготовлю
И пожарю глухаря.
Мается наш разведёнок,
Вновь простреливат ружжо,
Любит кровных ребетёнков,
Учит, как владеть ножом
На охоте ль, на рыбалке,
Как в трясине не пропасть;
Лечит – вишь, как на собаке
Заживает! Ладит снасть,
Выливает дробь и пули,
Режет вдругорядь пыжи.
Эх, с двустволкою надули,
Омманули торгаши…
Брат почухает затылок,
Поскребёт в раздумье ус…
А картоха-то остыла!
Харюзок, сижок на вкус
Понемногу просолились,
Добры с маслицем, с лучком…
На полати повалились
Все охотники ничком.
Брат один не спит, мечтает…
Ещё молод и силён,
И собаку понимает,
И с людьми приветлив он.
Ты, братишка, не волнуйся,
Будет и тебе жена.
Только на судьбу не дуйся,
Лишь душа была б жива.
ГЛОССАРИЙ ПОМОРЬСКОЙ ГОВОРИ и других народных слов
баско – красиво
вдругорядь – в другой раз
вишь – видишь
вражья брань – мат
гоить – управлять скота
Емца – название реки, вдоль которой расположен пос.Савинский и др.селения и деревни
жонка – жена, женщина
зачучереветь – захиреть, отощать
изголовьицы – конфеты подушечки и просто любые конфеты
Исады – народное название деревни Савинская, что напротив посёлка, через р. Емцу
каменные – часть посёлка с каменными домами
мезонька – хорошая девушка
молодица – невестка в доме
наадаться (я, он наадалссе) – напиться
небаян – молчун, немой (от сл. баять – говорить, рассказывать)
ненять – раскиснуть, стать никаким, бессильным
неторопко – не торопясь
обадаться – объесться
околеть – заснуть, спать
пестель – берестяной или деревянный короб
подпол – погреб
порато – очень
прокудить – бедокурить, хулиганить, вредить
рахманный – весёлый
светень – сокращ. светотень
сиверко – северный ветер, холодная погода
сижок (сиг) – порода рыб
сорока, сорочин – женский головной убор из налобника и пришитого к нему платка
споймать – поймать
сполох – северное (полярное) сияние
сутемь – белые ночи
тата – отец (в средней полосе – тятя)
тяпша – слякоть, грязь
убрус – платок
утикать – убегать
харюзок (хариус) – порода рыб
хрушкая – крупная женщина
чаруша – большая глиняная или деревянная чашка, из которой ест за столом вся семья
швыркать – шумно, сочно прихлёбывать (обычно за чаем)
щавлёвый – щавелевый, из щавеля (обычно щи)
Тебя никто не гладит, не ласкает,
А только топчут, рвут или едят.
Травинушка моя, земля родная,
Ты ценна лишь для махоньких ребят.
Калекам и юродивым – отрада.
Бездомным и упившимся – приют.
Твою красу негромкую ведь надо
Еще понять, а на нее плюют.
И орды жгут, и у своих ты в рабстве:
В асфальт катаем, травим день и ночь;
Забыли, что в тебе одной лекарства,
Что без тебя нам смерть не превозмочь.
Раскинулась до затаенной глуби,
Рассеялась широ-ко по Руси.
Сирот предобрых небо лишь и любит –
Они ж и не помыслят попросить.
Да и ничё не надо, слава Богу,
Была б земля – исконный «черный хлеб».
А разноцветов дивных! Мно-го-много…
И не в слезах, а в росах рост окреп.
Ты всюду с человеком: на покосе,
В саду, на огороде, у ручья;
С рождения его и на погосте…
Привычная, простая и ничья.
Судьба твоя поистине народна –
Из пепла возрождаться и невзгод.
Благословенна волею свободной.
Не убиенна как и сам народ.
Н.Ю. Поповой
Камея благородный свой рельеф
Живорождает,
Когда Она, условности презрев,
Не надевает
Ее ни в тон, по случаю – а так,
Как захотела.
Душа, душа диктует вкус и такт,
Одна – всецело.
Ее готовность детская к красе –
Как пробы оттиск.
Эпохи все – Ее, концерты – все,
Билет – как пропуск
В безвременные светочи миров,
К любви всегдашней.
Там рады Ей и ждут Ее котов,
Божков домашних.
Глазеет чудо – зоркий хризолит –
Во взгляде дерзком…
Да здравствует на стенах, держит быт
Фарфор имперский!
Без возраста: вид стрижечки лихой
По-детски кроток.
Любимица блокадниц, вдов-тихонь
И дачных теток.
Перезаложен мраморный Давид,
Но сыты гости.
Их золотом фамильным одарит
Она из горсти.
И обрамляет умное лицо
Сиянье мысли –
Брабантское в полвдоха кружевцо,
Восторг – в полжизни.
Всё странствует, хоть что-то там болит…
Ау, пропажа!
Изысканна тончайше Натали…
И вся Наташа!
Восторженна, пресветлое дитя,
Смешит в рассказе,
Уловит смысл земного бытия
Со встреч, оказий.
Излазит все музейные дворцы
В батальных сценах,
Не зная, что Ее тут праотцы,
Прапракузены
Сражались, иль бывали. Что уж там!
Мир сжался в пиксель.
Но водит Ее мышка по балам,
Сажает в книксен,
И девочка в компьютере творит
Свою стихию –
С ней Батюшков и Моцарт говорит,
И отче схимник.
Перезабудет чесучу, жакет
И пелерину,
В беретке ходит, в джинсах налегке
Считай, всю зиму.
Идет с портфелем, юбочка стара,
Ну – гимназистка!
А я – Ее таежная сестра
Из декабристок.
Ношу растянутые кофты,
Неровно-рваные края.
В них жить, работать очень ловко,
Бродить и спать, укрыв себя.
При случае взлететь в восторге –
Есть чем взмахнуть под крен ветров,
И распластаться на пригорке
Всем многоклиньем многошвов.
Соорудить палатку, скатерть,
Пустить (не жалко!) на бинты.
На всё моей хламиды хватит
(Плащ рыцаря ведь носишь ты!).
Неспешно вымокнуть до нитки
И сохнуть, сохнуть…по тебе.
Сложить нехитрые пожитки
В подол длиннющий. И в тепле
Уютных капюшонов леса,
Намотанных шарфов дорог
Постичь под бурями прогресса,
Как мал наш шарик, наш мирок.
Хоть пру в рубахах просторечья,
В платки укутав горла ком,
Расхристанны душа и плечи –
Там где болит, там гол сокол.
В карман заплатки, на живую
Пришитой-порванной опять,
Запрячу сердце, чтобы всуе
Поближе вынуть и отдать.
«Моя жизнь – завод!»
Из сна процитировал парень.
Хвалю его:
«Оригинально –
Завели и покуда идем»,
«Но я хотел бы… –
В мою сторону комментарий –
Как ты, хореографом быть,
Произвольно литься дождем,
Обтекаемо и спонтанно
Вылепливать телом реальность».
Я промолчала в ответ –
Тупею, когда так…в лоб.
Что аж проснулась
И лишь
Потом, как всегда, догадалась,
Что ответить ему.
Или себе?
Чтоб
Вот так,
«без забот, без хлопот»,
Радостно жить на воле,
Нужно оставить всё,
За что цеплялось нутро:
Сойти с пищевой иглы,
Содрать с себя корку боли,
Выдержать натиск родни
И – сталкером под метро
В клоаке канализаций
Проползти на локтях и брюхе
Изнанку цивилизации
Из собственных же нечистот,
Без всякой надежды узреть
Свет во тьме и разрухе,
Почти уж не веря в то,
Что в сказке, в конце, повезет.
А можно – и вовсе легко:
Забыть вот так, в одночасье,
Чему учили и что
Навязывали как шанс
Единственно тут возможного
Больного убогого счастья.
Ну всё –
Побежала в душ
И за
Земляникой для нас…
P.S. «Когда человек своим грехопадением отклонился от единственно верного питания, тогда и начались все его бедствия; это чётко просматривается в Библии.
Культура, а с ней и собственность стали необходимы тогда, когда человек стал неправильно и слишком много питаться, и первый кто начал огораживать землю, был не первым злодеем (по Руссо), а первым культурным человеком. Он так поступал, чтобы защитить от голода себя и своё многочисленное потомство, которое он зачал вследствие повысившихся половых инстинктов, вызванных неправильным питанием. Поэтому его пища стала «смешанной» и в такой же степени смешанными стали его мысли и характер. Он придумал способ прикрыть свою наготу, чтобы обмануть своих соседей (которые вероятно ещё были голыми) при половом отборе, потому как его красота пострадала от неправильного питания. Поэтому возникло производство одежды…
Пока человек внутренне не является райски чистым и красивым, он не будет таким и снаружи. Поэтому культура нудизма никогда не проникнет, пока человек употребляет культурную пищу. Но продукция последней является экономическим условием существования культурного человечества и социально-экономически нужнее, чем его физиологическая жизненная потребность. Поэтому одежда остается необходимой, соответствующей обычаям, моде и полицейским требованиям. Таким образом «государство обнаженных» в государстве «моды на одежду» остается утопией, потому что это, боящееся воздуха, света и ночи «модное общество» экономически живет от моды, но при этом одновременно увеличивается скорость наклона его уровня к бессознательному самоубийству, «там где крупный город, всё медленное самоубийство называют жизнью» (Ницше)» - из Арнольда Эрета.
Усатые старухи – колкий взгляд,
Изнеженные жучки на коленях.
Со старых фотографий не глядят,
А протыкают время.
Такую встретишь в толчее людской
И ужаснешься злости забродившей.
И молодость была больной тоской,
И зрелость – не любившей.
Собачек легче миловать-казнить,
Рядить в шелка причудливых желаний.
И обговоров-наговоров нить
Шныряет вокруг званий,
Глухой неблагодарности сынов,
Богатства и бессовестных невесток,
Подробного рассказыванья снов
Как аргументов веских.
Копить, копить – единственная страсть –
Фарфоры, хрустали и медальоны…
И вдруг, о Боже! –
За пасьянсом увлеченным
Проглянет в них не карточная масть
Самоубитой некогда мадонны.
Мой покой
в аду загрязненного тела –
это знание,
как очищаться с лихвой.
Моя радость
все фазы любви претерпела –
любви-спасенья
к себе самой.
Ни видеть, ни слышать
никто не поможет.
И двигаться
гибкой спиралью звезды,
и узнать, наконец,
что не голод нас гложет,
а мерзкая вонь
бесконечной еды.
Моя нега,
моя настоящая нежность,
а не патока
умиленья собой,
станет прежней, детской,
живучей, поспешной,
легкой-легкой,
как шар голубой.
Перекинемся им –
самым нужным, воздушным,
ясным взглядом,
очищенным взглядом
нескушным.
А в руках-то,
гляди,
шар-пожар золотой.
И не надо домой –
всюду дом и покой.
Всё говорит о том, что всё не так,
Как я хочу и в мыслях представляю,
Что достиженья все мои – пустяк.
Но я пишу свое, живу как знаю.
Опять в мечту нырнула с головой.
Брат осудил, родители ругают.
Тружусь, тружусь как на передовой –
По-своему живу, пишу как знаю.
Теперь-то уж не отступлюсь, слова
Доброжелателей заткну куда подальше.
Заботятся друзья: «Еще жива?» –
С едва заметной поволокой фальши.
Я не умею лжи их потакать –
Они хотят страдать и опьяняться,
А я – по-настоящему летать;
Взялась, за что и боги не решатся.
Боюсь, и ты не веришь, и устал.
Но я не устаю и ободряю:
Ныряй в свою мечту, одну из ста;
Пиши своё, живи, не умирая.
Ведь неудачи вышли за гроши,
Искусственных же не люблю брильянтов.
Пишу – а не считаю барыши,
Живу – не ожидая результатов.
Ах если б не выныривали мы
Из душ своих, мечты б не предавали,
То жили бы, как боги жить должны,
И рыбами вверх брюхом не всплывали.
Пусть всё не так, а только смех да грех.
Пусть всё свидетельствует о провале.
Я знаю жизнь, как лучшую из всех.
Пишу, ведь всё здесь Словом создавали.
Выйти к ним? Обнять и тех, и тех?
Или молча плакать, умоляя?
Насмешить и всё свести на смех?
Угостить их чаем?
Может быть о помощи просить?
Что-то подарить и тем, и этим?
Иль губу до крови закусить?
Может Баха спеть им?
Дверь обнять и думать об одном?
Вслушиваться сердцем, ожидая?
Выйти, извиниться, а потом
На минутку увести в свой дом
Тех, кто обвиняет.
Объяснить за миг, короткий миг,
Как раздавлен тот, другой, страдая.
Если разговор сошел на крик,
Ты не просишь, требуешь, старик,
В точку добивая.
В застроенном высотками окне
Едва синеет. Утро на пороге.
Всю ночь летаем в космосе во сне.
Проснувшись, Землю пробуем на ноги.
Фантасты мир за миром все сожгли
И виртуальный слой закрепостили.
На что же годы лучшие ушли?
Чтоб мы учились, спали и кутили.
Ходили на работу как рабы –
Как школьники сбегали в выходные.
Болезнями прорежены ряды.
До смерти словно белки заводные.
А кто завел? Кто учит? Кто пасет?
Кто церкви учинил и государства?
Придумали, что «в жизни не везет»,
И выдохлись в погоне за богатством.
Из века в век заложников рожать –
В надежде, что они счастливей будут?
И только единицы не дрожат,
Сознаний, душ и тел оставив груды.
Живут в Природе как живая часть
Живой Субстанции в живом пространстве,
Где есть осознанность – живая власть –
В любвеобильности и любвепостоянстве
Не изживая обживать в своем зрачке,
Живиться жизнью не в сети, не на крючке.
Сырая, скользкая весна
Как рыбка в банке.
И золотая лишь одна
Ее изнанка.
Сырая, скользкая лыжня.
Бегу в начале.
Тебе улыбка не нужна –
Я «выключаю».
Сырая, скользкая скала,
Стена для духа.
Не спрашиваешь, как дела.
Ни сна, ни слуха.
Сырая, скользкая… Смотри –
Нас затопило.
Я улыбаюсь изнутри
С не меньшим пылом.
Сырая, скользкая… Упасть,
Не видно следа.
Я не смотрю – и слабнет власть
Тоски и бреда.
Сырая, скользкая…Сломать
Нытья привычку.
Учусь в руинах отдыхать,
Мечтой не пичкать.
Сырая, скользкая… Она
Не одинока –
Во мне зачатая весна,
Мой свет глубокий.
Давай сбежим с пар
на Васильевском
дворами, БАНом*,
через мост – в Эрмитаж.
Погодой
мерзко-чудесной
питерской
в рыцарский зал,
любимый наш.
Может, застанем еще
китайцев,
древнюю вышивку шелком.
Никак
на ширме, на веере
древние пальцы
оставили нам
послания знак.
Хоть ты и японский знаешь,
не важно…
А я танцую
десятилетья без тебя
в Мадридском королевском балете…
Однажды
мы с пар сбежали –
Ты, Вечность и Я.
Умудрились
прийти на свои факультеты
в разных городах
в разные времена.
А вот ведь сбежали
и без билетов
ходим по Зимнему
как шпана
общажно-буфетно-университетская,
одеты
в растянутые свитера,
голодно-счастливые,
постсоветские,
постмилениумные
на вчера.
Хоть тема лекций –
«Конец света», что ли…
Вот и проверим, –
пересидев
в музее, –
старых мастеров школу:
нетленна ли
в своей красоте?
Искусство вечно –
твердят апологеты.
Я бы сказала –
энергия в нем,
когда светло от него
без света.
Вечность.
Прекрасное.
И мы вдвоем.
Наш гид по эпохам –
ангел александрийский,
иногда он сходит
со своего поста
для таких вот
позитивных мазохистов, списки
неприятностей трактующих
как наилучший старт.
О чем это я?
Ах да – о Прекрасном…
Хоть ты на уроках
конспекты писал,
А я – стихи
о нас и о разном…
Кто
хоть раз
от системы сбегал,
разовьет
хороший вкус к перемене,
обострит ощущенья
и свежесть чувств.
Бежим? –
На линии** Васьки
Невой наводнений.
Вот жизни линии!
И крест ангела –
легок и пуст.
*Библиотека Академии Наук
**улицы на Васильевском острове в Санкт-Петербурге
Не лист, а душу карябаю.
Пишу о грустном? Да только
Сопротивляюсь в каракулях
Неизбежности колкой.
Не хочу я такого этого,
Что вижу перед глазами.
Не сумрачного – а летнего.
Не сценарий со снами:
Чужи они и запутанны
В двойном и тройном смысле.
Взлечу над болотом пугалом.
Смешна ведь по жизни.
Терять все равно нечего –
Ни положенья, ни званий.
Моя реальность до вечера
Расцветет вместе с вами!
Я ее так устраиваю,
Что всем тут тепло и уютно.
Медленно, но проваливает
И больное, и мутное.
Утром иду на работу.
Тело земли в плевках,
Окурках, бутылках, блевоте
И в мусорных тухлых комках.
Стыдно, что так надругались
Над матерью дети Земли.
Дары ее втуне остались –
Под корку асфальта легли.
Их мы не чувствуем больше,
Поэтому в камень рядим
Листочки, травинки… и дольше
Не можем уж зваться детьми.
Скорей, чужаки, мародеры,
Придатки машин и устройств.
А где-то растут помидоры!
Да только не помним их свойств,
Давимся ведь муляжами –
Ими забиты лотки.
Так мало любви между нами –
Под пластиком гибнут ростки.
Черные дыры, верно,
В противовес растут
И всю нашу свалку мгновенно
Притянут к себе и сожрут.
Выемка, горка. Качусь горошиной…
То стремительно, то вдруг тихо.
Из низин поднимает одно хорошее.
Его так много, когда не трусиха.
Нет, я не трушу. Я ведь круглая.
На трамплинах скачу как мячик.
Сопутствует часто удача крупная.
Душе обтекаемой – всюду удача.
Всем довольной обидеться трудно.
Даже устать, или просто заплакать.
Ведь слёзы они же тоже круглые –
Начинают смешинками прыгать-капать.
Внезапная грусть – как груздь из леса –
Сырой можно есть, ощущая полностью.
Мне изучать ее интересно:
Откуда, зачем – как лекарство для совести.
А к маме когда прикачу, наверно
Она меня не узнает даже.
Я обниму ее крепко и первой…
«Какая ты, доченька, стала!» - скажет.
И, наконец, за меня успокоится.
Заверит, что письма мои сохранила.
А папа, целуя, усами колется!
Но мне, не болезненной, всё так мило.
«Я всё могу», – душа сказала.
И я поверила, в семь лет.
Перронным финишем вокзала
Встречаю лучшее в себе.
Разбег из детства взят. Сомненья
Остались в прошлой темноте.
Я строю дом, ращу деревья,
Облагораживая тем
Пространство, что ношу с собою.
Повсюду, где б я ни была –
Живой слезой, живой водою
Напитываю все дела.
Как на дрожжах растет уменье,
И мастерство в руках горит.
Душа не струсит, не изменит.
И только правду говорит.
Ноябрь. Не топят на работе.
Я в шубе, в валенках. Притом
Мир утопает в позолоте,
Какая осень за окном!
И ночью не засну от света
Непотухающей листвы.
Пишу, проваливаясь в лето.
Живу как в первый день весны,
Продрагивая до пробелов,
До новых искренних щедрот.
Совсем кулема задубела!
Разжарилась наоборот.
Что и окошко открываю
Впустить осенний звонкий свет…
Одна на целый мир такая
Мелодия… В ней фальши нет.
Люблю не есть. Люблю готовить.
Люблю не спать, а видеть сны.
Стихи писать, а не злословить,
Все наговоры в речи смыв.
Люблю мечтать – не забываться,
А покупая – отдавать;
Хорошим мыслям улыбаться,
Хорошим людям помогать.
Люблю помочь и слабодухим,
Они не любят – вот беда;
Мотивчик повторить по слуху,
Присочинивши иногда.
Люблю вприпрыжку в коридоре
Скакать и делать колесо.
И вдруг запеть на полуслове,
Когда с работой повезло.
Бежать на гору, как не странно,
И скатываться, поперек
Улегшись; просыпаться рано
И стать в беседе на порог.
Люблю захаживать в продмаги
И там продукты выбирать.
Люблю хорошую бумагу,
Полы, посуду мыть, стирать.
Я рада, когда денег мало,
Ведь никогда их не коплю.
Писать письмо – друзьям иль маме –
Страсть как люблю!
Шла с работы…а душа заплакала,
Вдруг споткнувшись о листы опавшие.
Что-то в них пробило и закапало…
По угасшему…
Дома, за стеной ревут алкашики.
Тоже плачут, рвутся угорелые.
Что тут душу бедную допрашивать?
Что тут сделаю?
Разряжу мобилку, пробки выкручу,
Холодильник, слава Богу, продан… И
Пусть покой сегодня душу выручит
Первородную.
Человек в простенках обесточенных,
Напряженья сетью не опутанный,
Сможет в лучший сон, не укороченный
Вмиг укутаться.
Пусть моя ячейка лишь отключена
В этом железобетонном месиве,
Хоть мала, но для души излучина,
В небо лесенка.
Ты лети, душа, в миры далекие,
Не боясь меня оставить сонную.
Возвращайся – бодрая и легкая,
Превращенная
В существо божественно прекрасное,
Умное, всесильное и нежное.
Запоется мне с утра ненастного
Лучше прежнего.
Затанцует тело окрыленное,
Просто так, от счастья неподдельного.
Буду в жизнь по-новому влюбленная,
Нераздельная.
Ешь немного, не больше двух
(Что в ладонях поместится),
Яблок двух, был бы яблочный дух –
В них от спелости светится.
Ни к чему объедаться за раз
Пищи большим количеством.
Пусть рождаются звёзды из глаз,
Из волос электричество.
Человек может жить без забот,
Отдаваясь мышлению.
Проводник наивысших частот,
Он господне творение.
Изначальный свой образ вернешь,
И здоровье повысится,
Если радоваться, что живешь,
И питаться – как дышится.
Воздух городов пространством высосан,
А колодцы временем отравлены.
Пьем, не ощущая смерти привкуса,
Дышим, задыхаясь уж заранее.
Киборги… в наушниках, в наглазниках,
В клетках с неестественным питанием.
Не разнообразят даже праздники
Жизни, предначертанной заранее.
Ни культуры тела нет, ни грации.
В тридцать лет уже почти развалины.
Мы как саркофаги информации,
Но ошибки делаем заранее.
Совесть прижигаем сигаретами.
Крик души забрел в дымы кальянные.
И привычки не были бы вредными,
Если б не росли из детства раннего.
Радуемся новомодным маечкам,
Им даем сезонные названия.
Как по шахматке гуляют парочки,
И ходы известны уж заранее.
А ведь есть другая жизнь, реальная,
В ней все наши лучшие желания
Исполнимы вопреки диагнозу,
И что ждет – не ведаешь заранее.
Не ищите далеко, ведь сказано:
В нас ее родник, только заваленный
Хламом ложных принципов навязанных
И прогнозов, сделанных заранее.
не защищается, не властвует,
не плачет, не повелевает –
идет по жизни, словно царствует,
и путь улыбкой освещает
такому человеку дадены
и этот мир, и все иные,
ведь нет врагов, столпов и прадедов,
в ходу одно лишь слово – «ныне»
всё удается, что задумает,
когда про «я» не вспоминает;
он трудится с азартом удали
и за работой отдыхает,
ведь дело даже маломальское
важно, по-своему красиво;
жилье его – закуток ангельский,
что копит чистоту и силу,
где обстановка минимальная,
нужны все вещи и удобны;
здесь нет божниц – грехи замаливать
и для битья поклонов лобных,
ведь прошлым тут не упиваются,
ошибок старых не свершают,
в поступках, мыслях обновляются
и потому не обижают
других оценкой… вдохновенные
лишь вдохновляются другими…
так будьте же благословенными!
и вы такие же…такие
на заре просыпаясь, ПРОСНИСЬ:
утро ВСЁ твое, всё твое,
САМ решаешь, где жизнь, где не жизнь
в пироге ее тесных слоев;
дышишь ТЫ в этот шар голубой –
он в руках и со всеми людьми,
автор ТЫ своей встречи любой,
хоть и руки повиснут плетьми;
и в бессилии САМ виноват:
чем наполнил свой ум и живот?
раздражен, апатичен, не рад –
засорен горьким словом твой рот;
крутишь Землю в СВОЕЙ борозде,
круг гончарный толкая ногой,
лепишь всюду, всегда и везде
слепок жизни единственный, СВОЙ…
поутру просыпаясь, проснись
и на зорьке вечерней не млей –
будь творцом, а не роботом, слизь
неосознанных действий разбей
ликующая зелень
всей сущностью горит,
а ты опять бесцелен
и слабнешь изнутри
безличен и беспечен
ленивой пустотой,
а мог быть вечен, вечен –
работой огневой
вот пекся бы о диве,
дивясь сквозь сердца спектр –
и сколько б невидимок
ты вытащил из недр
а думал бы о слове,
читая между строк,
то суетного, злого
сказать бы и не смог
а знал бы, что не нужен
тяжелых жертв обет,
и забывал бы кушать,
чтоб окормить в ответ
такой себе умелец
левша или правша;
француз, китаец, ненец;
крестьянин или шах;
буддист иль православный;
ребенок иль отец…
ты самый добрый, справный
и мудрый, наконец…
так жить совсем не трудно -
росток не устает
быть гибким и подспудно
собой светить вперед
Благословлю и этот день тяжелый.
Он все равно прекрасен, раз он мой.
Я в нем живу, а сняв привычки шоры,
Почувствую всей полноты прибой.
И что такое жизнь – ведь не иначе,
Как радостное творчество. И в нем
Я стану вдвое зрячей и без «сдачи»
На чье-то зло, на чей-то взмах мечом.
Дела простые жадно переделав,
Энергию труда раззолочу.
И вдвое больше сделать захочу,
И не устану – нет труду предела.
Сколько помню себя – голодала.
Потому и жива, не пропала.
А теперь я при жизни в раю –
Все плоды легли в руку мою:
И сладки, и сочны, и с кислинкой,
Солоны от природы, с перчинкой,
И пряны, и жирны, и чуть терпки –
Всё плоды это, с кустика, с ветки.
Как легко их по праву вкушать –
Не приходится жизнь отнимать
У животных, у трав, корнеплодов.
Плод созрел и упал – у природы
Это лучший питательный дар.
Фрукты, ягоды – солнца нектар.
Сколько помню, жила, голодая.
Видно, чуяло сердце: иная
Предназначена чудо-еда
Человеку – без слез, без вреда,
Без больниц, вечно грязной посуды.
Вот свобода, вот счастье по сути.
Вот поистине век золотой,
До бескрайних краев налитой!
Где-то северное лето
Лишь голубит голубику.
Хоть и сжег июль полсвета –
Там он свеж озерным ликом,
Тих и светел, и прохладен
Беловодьем, болемошьем.
Тут клянут: «…будь он не ладен».
Там же кличут «лепым…божьим».
Боль, не климат, разум сушит.
Истина же за делами:
Изуродованы души
Загрязненными телами.
Оттого давленье морит,
Студень (вместо мышц) из шлаков.
Человеком правят хвори,
А не луг ромашек, маков.
Свет не мил, когда одышка,
Слепнет глаз, залитый потом.
Пораскинешь ли умишком,
Если полежать охота –
Не до солнечных просторов…
О жаре и о зарплатах
Не помогут разговоры,
И не старость виновата,
А забитые сосуды
(Уж не жирною едой ли…).
Разве не логичней будет
Чистить авгиевы стойла?
Где тут логика и память –
Мозг омыт токсичной кровью.
Кондик проще ведь поставить,
Хоть и вреден для здоровья.
Где-то близко-близко знанье…
Словно северное лето
Телу – чистое питанье,
А душе – все блики света.
Из персиковой серединки лета
Расходятся лучи обнять весь мир.
Ты им противишься в печали, не изведав,
Какой роскошный созревает пир.
Вздыхаешь о греховности своей
Вместо того, чтоб в тех лучах купаться.
Забудь же о себе и не жалей
О прошлом, хватит в мертвых снах копаться.
Скорее обнови свое нутро
Плодами сочной серединки правды.
Ведь лету же, как солнцу детства, рад ты?
Так пусть дозреет и в тебе добро.
Разжиревший ангел.
Криво смотрит глаз.
И вина, и браги
Выпито не раз.
Не мужик, не баба,
А гермафродит.
Виснет грудь-расхляба
И живот набит.
Неспособность видеть,
Лишь пахать и есть.
Да чайку бы выпить,
Коль и тортик здесь.
Если нет – так купит
И за стол опять.
Пообщаться любит,
Всласть похохотать.
Васильки заплывших
Глаз косят совсем.
Уж стихов не пишет –
Руки в колбасе.
Еле ходит – что же
Не взлетит никак?
Вместо крыльев сложен
За спиной гамак
Из кудряшек снятых,
Пуха и пера –
Чем была богата
Юности пора.
Кормит всех подряд он,
Всем помочь спешит.
И костюм нарядный,
Да нелепо сшит.
И ни в чем нет меры –
Ни в добре, ни в зле.
Ангел, принц дебелый,
Ты ли не во сне?
Хвастаешь что мочи,
Любишь второпях.
Ты хороший очень,
Но скрываешь страх.
Старый друг мой, с детства,
Уж не обессудь:
Нет вернее средства
Правды не спугнуть,
Чем сказать всё прямо,
Без хвальбы и врак.
Ты прости уж, право,
Если что не так…
Улыбка в лабиринте пыльных дней…
Цветочное дыхание пролей.
Несу тебя пошагово, в крупицах.
Запнусь о черствость –
О души тупицу –
На время упаду и пропаду,
Ведь света нет.
Потухла.
Вся в бреду
Усталости…
Что толку в умных книгах,
Когда не слышишь осиянных мигов
Единой жизни – трепета в губах,
Улыбки, зачеркнувшей всякий страх,
И в уголках, как на концах вселенной,
Поднявшей небо в человеке тленном.
По небу летела дева:
захотела – полетела.
В сапогах на босу ногу
(вышла после сна к порогу
и – шагнула…к зову сердца.
Не у спела оглядеться,
как…верхушки…крыши…башни…
ровные заплатки пашни…
встречных птиц приободренье
и детишек удивленье).
И пока хотела дева,
и пока этим горела,
ни на миг не сомневаясь,
ни на йоту не пугаясь, –
полоскал подол ей ветер,
а внизу бежали дети,
в жизни всё ей удавалось.
Дева нежно улыбалась
всем, кого она ни встретит,
каждого поймет, приветит.
Не страшили деву грозы,
нерешенные вопросы.
Всё само собой решалось –
пока в радости купалась,
жизнь свою не торопила,
землю с небом не делила,
а жила в пространстве цельном.
…………………………………..
Но утратила мгновенно
всё – когда зашлась в тревоге:
«Ту ли выбрала дорогу?
Моя легкость неуместна:
жизнь – страдания над бездной».
Дева горько зарыдала.
Так рыдала, аж... упала
с неба – к давнему порогу,
и сломала себе ногу.
Как-то сразу посерела,
постарела, поседела…
Ходит дева с костылями –
веры, догмы, правил, драмы
и примет (на всякий случай!).
Только что-то деву мучит…
Что? Не помнит.
Вспоминает
лишь во сне, когда летает…
В сапогах на босу ногу –
вся, как есть, в свободе строгой:
без прикрас, самообмана.
Дева, ты звалась Смеяной.
Одуваны в росе! Одуванища!
Всякой малой козявке пристанище.
Всякой ласковой, лёгкой и радостной –
Снежки ваты наверченной, сладостной…
Только лёгкие в них не провалятся.
Только ласковым правда понравится –
Неприкрыто-прозрачная… круглая…
Только радостным – тяжесть нетрудная
День-деньской копошиться, работая,
Покрывая всю землю заботою.
По плечу только малым великое –
Бесконечное, но не безликое.
Всю себя для любви отдавая,
Мошка-крошка где хочет летает.
Унывает… печаль,
Раздражается… скука,
Ноет – слабая воля,
Тоскует – боязнь.
Ободрись, улыбнись,
Оглянись – ведь кому как
Ни тебе внемлют боги,
Любя и смеясь.
Невнимательность лжет,
Придирается тяжесть,
Мрачность душит и ранит,
А дуется – лень.
Поскорее очнись!
Ведь не ведаешь даже,
Как мгновенен твой дух
Для благих перемен.
Заживаю… Ращу и чищу,
Привожу в изначальный вид
Этот остов в объедках нищих,
Этот корень, что в мыслях скрыт.
Долго ль, коротко ль – не гадаю…
Припозднилось нынче тепло.
В новый колер весну макаю!
Хоть по пояс вновь замело…
И синюшные руки в цыпках
Полощу на нещадных ветрах…
Перемешаны боги и цифры,
Враки, глупости в головах.
Обрываю нить пересудов
И не слушаю – не говорю…
Мякоть фруктов питает губы.
Мякоть сердца в ответ дарю.
Этой снежною зимой,
Злой морозною порой
Мир перевернулся –
Даже я… проснулся.
И жена моя туда же,
Мне закинула однажды:
– Я отныне снежная,
Баба очень нежная.
Заруби же на носу –
Я не дам коптить красу:
У плиты стоять не буду,
Драить жирную посуду.
Баба стала… голодать,
А я волком подвывать.
Вскоре баба похудела,
Расцвела, похорошела.
Прямо девочка-весна!
Зиму выгнала жена.
В доме чисто и тепло –
На душе легко, светло…
Подработки столько стало
И энергии навалом.
Дом – не дом, а райский сад:
Фрукты разные лежат –
По лукошкам и корзинам
Яблоки и апельсины,
Груши, свити, виноград.
Дом – не дом, а райский сад.
Тут – орешки,
Там – морковки…
На углу ж, на остановке
Как по нашему заказу
И ларек открылся сразу –
Круглый год фруктовый Спас.
Мир заботится о нас!
…что пою – не знаю:
глаза закрываю…
голос сам выводит
стайку мелодий –
и вырастает окрест
целый оркестр…
дирижирую точечно
пальцев кончиками –
то ниже – к скрипичным,
то вверх – к духовым,
соединяя всех их
собственным слухом-эхом,
поющим во тьме…
и видятся мне,
светятся партии…
нотки случайно на взмах
застревают в больших
рукавах –
встряхиваю тихонько
чтоб не вспугнуть тонкого
сияния неба звучащего,
не внести диссонанса
кричащего…
да это ж концерт!
для флейты с оркестром…
гобои, фаготы, трубы –
всё что горло может и губы
«вынуть» из музыки сфер
поверх тактов, цифр,
залигованных полимеров…
ритм меняется загодя –
взмывая, взрываясь
и падая…
медовая плазма басов…
хрустальные соки капели…
вытягиваю голосов
нетривиальные
премиальные трели…
и – как волна из груди –
финал до небес накатил!
Белое небо зимы.
Белые сны лихолетья.
В них – бесконечны все мы,
Мир не делим на столетья.
Все – просто дети детей.
И как-то мы заигрались…
Хоть бы окошка в метель! –
Хоть засветить эту малость.
Главное – ночь перейти.
Первая мысль – обогреться!
Солнце встает впереди
И без пяти минут – сердце.
Сердце одно и на всех.
Ты* тут и я тут же где-то…
Всё стало белым совсем.
Святость – бесстрашие света.
Нелюбящие
видят искаженно
слепой душой.
Не слушай их –
пусть мелет грубый жернов.
Твой мир – большой!
И ты большой,
и можешь все на свете,
лишь запроси.
Ведь как смелы
и как прекрасны дети!
И ты красив.
И встрепенется
гибкая реальность
на твой запрос.
Придет подсказка,
отпадет усталость.
Сомненье брось!
На зеленую траву
Снег ложился поутру.
Но не знал снежок отрадный,
Что трава была «отравной».
ГМО-муравушка,
Травушка-отравушка.
Снег растаял, а трава
Стала гуще, чем была.
Ядами Земля полна.
А ведь даже не война…
Я траву ту покошу,
Землю-матушку вспашу.
Трын-траву посею –
Огненное семя.
Неприметна травка с виду
И давным-давно забыта.
А у предков ведь она
Берегинею была.
Заболеет ли дитятко –
Мать поит отваром сладким.
Захандрит ли чей жених –
Из семян надавят жмых:
Ест и уж ни разу
Не было «отказа».
Наступают ли враги –
Трын-траву побереги:
В ее чарах в поле,
В колдовской неволе,
Все попа'дают, уснут.
К быстрине врагов снесут.
Там они очнутся
И домой попрутся –
Не повоевавши,
Не солоно хлебавши,
С туесами пустыми,
С головами больными.
Травушку тогда любили,
Вместе с репою растили,
С брюквою, капустою,
С лопухами вкусными.
Да завелся на Руси
Длинный Петька – паразит!
Злой мужик, гулящий,
Хоть и работящий.
Нашу репу отменил
И картошку насадил.
А она ж – крахмал крахмалом…
Тяжкая пора настала.
Чтобы как-нибудь прожить,
Люди начали… варить.
Жареный, печёный
Картофан кручёный…
Он него запор и слизь.
Тут болезни начались.
Немощи обсели
Матушку-Расею…
А чтоб душу взбодрить,
Мужики стали… пить.
Наварят пива-браги
И дуреют, бедняги.
Да беда ж не в одних щах.
Была б голова на плечах.
Ведь многие не покорились,
В леса, в пещеры удалились.
И духом во плоти восстали –
Сырое есть не перестали.
Не утратили меры,
Не изверили веры.
Долгожителями были,
Врачевали и учили.
Знали, что хорошо телу,
И душа у них не болела.
Животных не убивали,
Вином мозги не поливали.
От них и пошли слова:
«А ему трын-трава
Не расти»… «Был трын,
Трын-брын – стал дрын».
Но живуча трын-трава!
У Природы есть права
Сохранить-припрятать
В неказистый лапоть
Зернышки и семена,
Чтобы возродить сполна:
Нивы с пшеницей,
Луга с косовицей,
Лен, петрушку,
Коноплю, чернушку,
Укроп, мокрец –
Тут и сказке конец!
Никому не дерзить –
даже если по делу.
Никого не винить –
«что наперекосяк».
А белить и белить –
и известкой, и мелом,
молоком (напоив
заодно и зевак).
Никого не просить,
ничего не бояться.
А обманут – так что ж,
ведь тебя, а не ты.
А отнимут – поверь,
что потом, может статься,
всё устроится лучше,
чем в грезах мечты.
Ни о чем не жалеть,
никому не жалея,
уступая легко
свою очередь в рай.
Из возни «кто-кого»
сшить воздушного змея –
пусть поднимется выше…
И ты улетай!
Я там, где радости ключи
Живительно бурлят,
Где не нужны попы, врачи,
Где воздух чист и свят.
Где солнышко наедине
И с миром, и с душой –
А значит высветит вдвойне,
Что в жизни хорошо.
Дороги весело бегут
Куда глаза глядят
Там, где любовью берегут
И нежностью хранят.
Где не бывает непогод:
Любая – в добрый час.
И не страшит голодный год,
Коль яблочный есть Спас.
Где каждый голова себе
И нет чужих людей.
Я там, где и была – везде,
Где добрых ждут вестей.
Не слышит мама… Обняла,
Всё переспрашивает дочку.
Не чувствует, как расцвела
На ветке почка.
Не видит ближе – сердца суть, –
А всё за дальние пригорки:
Как люди рыжики несут,
Брусника горкнет.
Не верит в счастье и любовь.
Всё по хозяйству, всё хлопочет.
И накормить «худышку» вновь
Насильно хочет.
Не знает мама свою дочь
И потому ругает…плачет…
И отгудел, уносит прочь
Вагон удачу…
Незачем аминя говорить –
Ни к чему заканчивать молитву.
Все пустоты заполняет Лик Твой.
Разве небо можно затворить?
Тянется росток, пробивший смерть,
Все длинноты высквозила радость,
Ничего ненужного не вкралось –
Сердце слышит, пробует смотреть.
И как долгожданное дитя –
Все ему дается в доме отчем –
Делится со всеми и лопочет,
Купола молитвы золотя –
«Кто прямо пойдет – коня потеряет и сам пропадет». И они шли прямо – туда, где все пропадало. Почему, почему туда? Чтоб сказка полной была? Чтоб никакой надежды на обыкновенное, привычное, всем известное?»
Олесь Бердник «Окоцвет»
«Все проходит, только тишина остается. Тишина мудрости и покоя. Прислушайся, постигни. И никогда не печалься. Будь сыном тишины. И тогда в тебе пробудится песня. Песня та нужна людям. Тем, кто еще не слышит тишины…»
Олесь Бердник «Живая вода»
Я осталась без давних подруг –
Как-то все они попропадали.
Несчастливого прошлого круг
Разомкнулся, и чары упали.
Мои добрые души – друзья!
Я же рядом, но только за гранью,
Где жалеть меня больше нельзя,
Мной гордиться, нечаянно ранить.
Я другая…счастливая я,
Но не призрачным счастьем двухмерным:
Дом-работа, работа-семья…
Вроде все как у всех…да, наверно…
Но за гранью, где мир мой бурлит –
Необъятный, прекрасный и сильный –
Нету жалоб, печалей, обид,
Нет тревог и болезней трясины.
Не навязываю никому
Этот ясный источник зеркальный.
Каждый знает, что ближе ему,
Ведь у каждого мир уникальный.
Но, возможно, наступит тот миг,
И мы исподволь переплетемся
Корешками из юности книг
И мечтой, что сбылась, отзовемся.
Писем речка иссохла совсем.
Нету горя и в том, что отжило…
Я прощаюсь сейчас лишь затем,
Чтобы встреча скорей наступила.
Небо придавило как-то сразу
Снежными дождями напролет.
С тучами осталась с глазу на глаз,
А в душе – беспомощности лед.
Радостной приподнятости нету –
Вялости наснежило круги…
Не хочу по стоптанному следу
Повторять унылости шаги.
Воодушевление расплылось,
Деловой настрой сошел на нет…
Безусловной вере сдам на милость
Чувство личной силы и побед.
Проблеском уверенности тихой,
Нужности кому-то, куражу
Ощущаю в дум неразберихе,
Как люблю все то, на что гляжу.
Наколдовала дождь с утра,
Чтобы умыться по дороге.
Из-за кулис этих высоких
Тихонько с заднего двора
На тонких каблучках пролога
Я в жизнь вошла, а там – игра.
И как-то верю, хоть убей,
Картонным задникам дешевым,
Ведь царствует над ними Слово
В накале чувств, в борьбе идей…
Хоть под луной ничто не ново,
Луна то ближе, то острей…
Играю ль, зрителем сижу –
Чего-то хочется иного…
Бросаю роль на полуслове
И восвояси ухожу –
Не в режиссеры, не в суфлеры
И не в «простые» билетеры
(Сам каждый ценен по себе!),
Минуя кутежи и споры,
Борьбу за власть – сиречь заторы
И на дорогах и в судьбе.
Колдую радость и покой,
Улыбку тихую и нежность,
Благодарение, неспешность,
Довольствованье простотой,
Приятие и силу знанья,
На волю Божью отпусканье,
И сдержанность, и торжество
Открытий тайных, объективность,
И смелость веры, и терпимость,
И в человеке божество;
Колдую горя забыванье
И внутреннее пониманье,
Догадок вдумчивый полет,
И праздничное милованье –
Все то, в чем сердце расцветет.
Иду в туман
Искать свою дорогу.
Не видно ни одной –
Открыты, значит, все.
Не спи, душа,
В привычке как в берлоге –
Спеши навстречу сгущенной росе.
Туман-туман…
Пирог из капель сладких
И именинных свеч
Ныряют фонари…
От выбора
И весело, и зябко.
Туман-туман – хоть весь его бери!
Забреду не на беду,
Ведь с доверием иду.
У мечты на поводу
не пропаду.
Ну а если так случится,
Не мешает поучиться
У летящей птицы,
как с пути не сбиться.
Утихли все
И мысли, и желанья,
Лишь праздничным теплом
Предчувствие в груди.
Туман-туман –
Вот повод для незнанья
Ни прошлого, ни что там впереди.
А если так –
Оставлю закоулки,
Пойду куда хочу,
Мне нечего терять.
Туман везде –
И в рукавах, и в сумке:
С идеей свежей нам ли пропадать!
Туман-туман…
Промокну вся до нитки,
Что напою собой
Деревья и цветы.
Найдется кров,
Знакомая калитка,
И выйдешь посветить, конечно, ты.
Я расскажу,
Отогреваясь чаем,
Как густо взбит туман,
Кисельны берега,
Каких друзей
В пути я повстречала,
И протяну кусочек… из тумана пирога.
Мечта не просит, не жалеет,
Не сравнивает и не ждет,
Не покупает – не умеет,
И ничего не продает.
Сомненьями не докучает,
И не гордится новизной,
И не болеет, не серчает,
Не сбывшись давешней весной.
Она реальнее, чем будни,
Всех приговоров посильней.
Для сердца нет небес уютней
Ее небес – светлей, синей!
Она насилия не терпит,
Не слышит жалоб и угроз,
Ее во зле сжигают нервы
И топят в океанах слез.
Мечта спешит на зов счастливых,
И как любовь – всегда права,
Находит смелых и пытливых
И прорастает как трава
Где ей удобно, не взирая
На замешательство твое,
Любви пространство расширяя
Во исполнение свое...
Проснусь и тру глаза –
щекочет радость,
обрывок сна
в улыбку убежит…
Живая пища
сообщает сладость
уму из сердца,
телу – из души.
Вскочу как в детстве
в новый день-деньской –
длиннющий,
неизвестный,
непролитый!
Всё переделаю,
как туфельки носком
по классикам подкидывая
биту.
А вот и небо…
можно отдохнуть.
Начертанная мелом
полусфера…
В ней нарисую дом
и к дому путь,
семью, детишек –
всё, что захотела.
Обратно поверну –
за поворотом
стоит земли топчанчик.
Спать охота…
Слепая, мокрая жалость
Стирает дни.
От осени — все что осталось —
Глаза одни.
За толпами серых шинелей
Сплошных дождей
Растеряны… В белой постели
И ночь, и день.
И выплаканы, и безбровы
Глаза любви.
Все ищут душу и крова.
Возьми мои!
К Руси взывают – то прося, то склабясь…
Оставьте Русь, она давно не та.
Да и не там ее святая завязь –
Ни на одной шестой, ни у Днепра.
К ней прибегают в немощи и лени,
И ею прикрывают скудный ум.
Она ведь не лубочное полено
Для камельков синодов, рад и дум.
Русь серафимов, сергиев, иовов
И всех безвестных странников ее
Там, где ей и положено быть – дома,
В кругу таких же братьев и сестер.
И я там был, да мед не пил – не пьют там.
И не искал своих – там все свои.
Тот край далече… А иной минутой
Он весь уж тут – бери, дерзай, веди…
таращит грусть глаза,
споткнулось сердце больно...
невинности слеза,
как родничок крамольный,
не надо где – забьет,
покрывши грех речистый,
а скажут – дождь идет…
да ладно, было б чисто…
Я с рожденья жила на резерве.
Вот и кончился он в двадцать семь.
Все болтаюсь на жизненном нерве –
Трепыхаюсь, довольная всем.
На дуэли обид не погибла
И войну честолюбий прошла.
Только память немного отшибло –
Не припомню, как горе сожгла.
И счастливой дурехой в ожогах
Я за шарик воздушный держусь.
Еще выбросить надо так много –
Разве с грузом судьбы поднимусь?
Шар мой, мир мой и дом мой воздушный,
Он везде, а посмотришь – нигде.
Вновь шагну в пустоту благодушно:
Вон тупик, а глядишь – не предел…
И я не я, осталось пол-меня.
Я потеряла прошлое. И что же?
Оно во снах взрывается, садня,
И сохнет к костяку прилипшей кожей.
И я не я, полсчастья – полбеды.
Тяну-тяну, превозмогая, шею –
Чтоб новой жизни угадать ходы,
А вижу те же трещины и щели.
И я не я, полсердца в полкрыла…
Благословляю всё, что было с нами!
Спасибо всем, кого я обрела
За жизнь…перетекающую в пламя
П Р О Щ Е Н И Я
Что-то не нравлюсь себе.
Тихости не удержала.
Ангел, играй на трубе.
Старче, срами и не жалуй.
Тела беспомощный куль
Ноги в колодках вол'очат.
Слабые стоны косуль
Спать не дают этой ночью.
Смысл от меня отошел.
Время сиротски-чужое…
Как же в ладу хорошо!
Каждое дело – большое.
Долго приходишь в себя,
Коль не в себе был, забылся…
Совести ангел, скорбя,
К батюшке сердцу склонился.
Я одна, как и всякий из нас,
Но мечтаю, что ты улыбнешься.
Мы живем не единожды раз,
Не со мной ты, быть может, проснешься.
Но любовь стерпит всё, примет всё,
Ведь узнает и нас измененных.
Не могилы, а деток несем,
В святость жизни так пылко влюбленных.
Ангел в гневе сбрасывает крылья.
Просится, бескрылый, на ночлег.
В киселе ненастья и бессилья
Нахлебался горя человек.
На земле ведь Богу всяк угоден,
Да она к крылатому жестка'.
Только час паденья не бесплоден:
И без крыльев трепетна рука!
Новый человек, воспрянь, окрепни,
Научись всей сущностью парить.
А для старой, подлой жизни – слепни.
Хватит звать, стенать и говорить…
Ангелы-сироты, эльфы-дети –
Хрупкие держатели небес,
Потерпите злые годы эти,
Вашими христами в перевес…
Утишься, тихая моя
Душа, былинка в поле.
Тростинкой встану средь огня
И не сгорю уж боле.
Вздохнет отрада – и легка
До дна непротивленья
Пушинка, вольна и дика'.
Она – мое томленье.
Вовнутрь себя смотрю и жду,
Как капелька слезинкой
Отобразит покой в аду
И станет легкой дымкой…
Не понимаю грусть свою…
Опять усталость?
На чем стояла – и стою,
Раз подвязалась.
Как молча встали и стоят
Вокруг деревья.
И опадают, да летят
Одни отрепья.
И незаметны, да без них
И небо голо.
Как чист и странен, строг и тих
У сердца голос.
Заложница материи – доколь?
Раздать, забыть! Оставить только кожу
И то, что с ней срослось. Себя такой
Я чувствую беспечней и моложе.
Наряды-моды, рюшечки-джинсы'…
Неужто мало? Ведь шкафов не хватит.
Все положу на строгие весы
И воспарю в одном привычном платье.
Жил на кухне таракан замечательный,
Темно-рыжий, в эполетах, влиятельный:
Когда вся наша семья собирается,
Таракан из-за буфета является.
Ни один обед иль званные ужины
Не обходятся без длинных, надушенных,
Без его больших усов отутюженных,
Без его речей, тостов увлекательных.
Вот такой вот таракан замечательный!
Но исчез наш генерал незабвенный,
Так как был он тараканом военным.
Видно в полк переведен он другой
И живет теперь на кухне… чужой.
Давай болтать ногами –
На облаке сидим.
Закусим пирогами –
Вон сколько их, гляди!
Ватрушки, шаньги, сочни…
А бубликов больших!
(В них дырочки – ну очень
Вкусны и хороши).
Мы за руки возьмемся,
Откинемся назад.
Над нами звезд – как вёсен,
А весен – звездопад…
Болтать ногами надо –
Так поплывем быстрей.
А облака, ребята,
Совсем и не из ваты,
А из надежд людей.
Сижу на облаке – и тихо, и светло,
Зачерпываю синеву в ладони…
Меня сюда случайно занесло,
Когда я вышла налегке из дома,
Оставив всех и ничего не взяв,
Пошла, куда глаза глядят. Искала –
Не знаю что, чего и знать нельзя,
Но что я чувствовала, сердцем угадала.
Его не взвесить и не накопить.
Но можно, не задумываясь, сразу,
Всего и целиком вдруг подарить
В наставшей тишине и с глазу на глаз.
Так с жизнью расстаются, может быть…
Так ожидают первенца в наитьи…
Хотела ли я прошлое забыть,
Скорей навстречу будущему выйти?
Не знаю, сколько дней я шла на зов,
Ночами падала в изнеможеньи.
Но начинала всякий раз с азов –
Души разбитой слабое движенье.
Когда я перестала чуда ждать
И милостей, обычно запоздалых,
Случайно забрела в туман поспать –
А это облако на миг к земле припало.
Чуда неоткуда ждать.
Что могла, то совершила.
Боли в сердце не унять -
Нитками его зашила.
Так, тряпичной, и живу -
Кукла... За душой холщовой
И во сне и наяву
Лишь наряды да обновы.
Раздеваться, надевать -
Вот и все мои затеи.
А любить? А согревать?
Разве тряпочка согреет?
Богу кукол не молюсь -
Горько быть марионеткой.
В человеки я стремлюсь,
Дух вобрать грудною клеткой.
Чуда неоткуда ждать...
Заведенной жить не легче...
Я умею лишь рыдать -
Слезы вправду...человечьи.
О плохом не думаю,
Змей тоски топчу.
Горестно ли, трудно ли,
Оттолкнусь - лечу...
Надышусь лазоревым
Воздухом мечты.
И блаженновзорная,
И глуха почти -
Ни лица, ни имени,
Лишь улыбки ширь...
Да пунктирной линией
Проступает жизнь.
И хватает пропусков
Для земных забот.
Нить же красным поиском
Истины зовет.
За пазухой души тепло-теплынь,
Весна колдует голубую зелень.
По высохшему руслу потекли
Мечты людей – веселые капели.
Обняли землю крепко, горячо –
Тут и зиме конец, как в сказке доброй:
И каждый делал то, чем увлечен,
И жили люди счастливо и долго.
Не стало ни своих и ни чужих –
Сплошной цветущий луг и днем, и ночью.
Теплынь-тепло за пазухой души –
Насквозь расцвел-пробился бирюзочек,
Росточек мира вешнего… Как знать,
Быть может все теперь пойдет иначе –
Зеленой сини юная весна
Не выцветет и с горя не заплачет?
Вяжу любимому февраль –
Он будет теплым и весенним.
А темной бирюзы эмаль
Как льдом покроет опасенья.
Вяжу, не ввязываясь в спор
С туманностью, что прячет козни.
Из ниток неба шит узор,
А в них философ не замерзнет.
Вплетаю миг, что длится, длит
Восторг – кольчугою незримой
Сквозные продыхи петли
И тайным злом необоримы.
Вяжу последний час зимы
И чувствую себя богиней,
Плетущей жизни середину,
Где нераздельные все мы.
Звездочка высокая моя!
Я к тебе с Земли ищу дорогу.
Ты пока что в тучах... Затая
Мою радость, теплишься глубоко.
Я стираю тучи рукавом
И в глазах заплаканных скрываю
Снов счастливых растающий ком,
Знаков всплеск, каких не понимаю.
Но бывают дни, когда видна
В небе и твоя живая точка.
Я тогда могу и среди дня
Взглядом ухватить луча источник
И идти по небу налегке...
Только так и можно, так и нужно.
Быть пустым...
совсем...
ничем...
никем...
Поднимаясь шариком воздушным -
В обнимку с небом – дышится легко.
Весь на ладони? – но тебе все видно:
Там, на земле, внизу людей битком –
Копают яму буром монолитным.
И я ныряю в гущу естества,
Захлебываясь стонами и грязью,
И вновь лечу туда, где синева
Точает нам черты благообразья.
Свободная пустынна сторона,
Земля ж перенаселена до края.
Взаимопожирания волна
Людей, животных в яму ту толкает.
Распухших тел «здоровые» бока,
Раздутых ног багровые колоссы…
Напрасно светят воли облака –
Слепы глаза людей, кровавы слезы…
В обнимку с небом видится насквозь,
Через тебя льет дождь, как через сито.
Но в людях страх за жизнь,
Жизнь – на «авось»,
И недоверье к небесам разлитым.
Проснулась бабочкой -
Из кокона постели
Накопленная легкость подняла...
Совсем не ощущала веса тела
За умыванием и чай когда пила.
Зависла над конфоркой -
Ковшик с кашей
Удерживал, чтоб не взлететь... Жила
В тот день вовсю и не была уставшей.
Все чувствовала, знала, все могла.
Враги мои, забудьте обо мне.
Жизнь интересней зависти и злобы.
Догадываюсь, кто вы. И во сне
Вгрызаетесь, следя за мною в оба.
О будьте, наконец, просветлены
Другою, высшей радостью и целью.
Я не виню вас – вы своей вины
Не видите за жадностью к веселью.
Вы нищенствуете лишь потому,
Что отдавать боитесь… Вечный голод
Как бич над вами: ластитесь к нему –
К пустому брюху, что добра не помнит.
Да ладно вам пустое городить,
Надумывать того, чего и нету…
Шарахается птичка из груди,
Пугаясь и насилья, и навета.
Как в юности хотелось напечататься!
Стихи пинали, с ними и меня.
Теперь улыбка, тихая печалица,
Смеется, путь желанья поменяв.
Стихи прочту двум ангелам любимым -
Подруженьке далекой по трубе
И на домашней чуткой половине
Единственному близкому - тебе.
Стихами-снами юность отоснилась, и
Рекою песни молодость жива.
Стихи-мечты не ждут от жизни милости -
Само собой сбываются слова...
Ничего не случается,
Что должно было произойти.
Вещий сон продолжается
Сниться путнику в долгом пути.
Поменялись прохожие.
А родные ему города,
На руины похожие,
Отошли за спиной навсегда.
Сердце чаще забилося –
Путник в мира столицу вступил.
Платье все износилося,
Свое имя давно он забыл.
Во все храмы наведался,
Чтобы жажду свою утолить.
Всюду пили-обедали,
Но не дали и капли испить.
Еще туже на поясе
Бедный странник стянул ремешок.
В доме книги и совести
Все повычитал под корешок.
Но в момент просветления,
Когда каждый был высвечен нерв,
Вдохновение гения
Захватил и пожрал книжный червь.
От науки ослепшего,
От бессонных ночей за столом,
Кто-то бросил сердешного
Умирать под капеллы окном.
И услышал он музыку
Грязных улиц, концертных колонн.
У дворцов и по мусоркам
Он запел вечный жизни канон.
Ничего не меняется:
Книжник слепнет, а грешник идет,
Поп грехами питается,
Только слышащий видит – ведет.
Радость не промокнет
Под дождем и градом
И в потемках ада
Не заблудится.
Отогреет в окнах
Льда глазок для взгляда,
Ну а если все же
Мокрой курицей
К дому возвратится -
Все равно ведь птица!
(Да еще какая -
От себя гребет).
И в слепой темнице
Вывяжет на спицах
Ниточку от сердца
До простых свобод.
Все тебе достанет.
Густо - сразу ж пусто.
Но узлы распустит,
Намотав клубок.
Поединком "да-нет"
Выбьет страх из грусти
И ее стекляшки
Обратит в песок.
Думаешь, владеешь
Золотым песком ты -
Опыта и скорби,
Зания с тоской?
Ты песочный дервиш,
Ты часы с кукушкой
Вместо сердца - время
Властвует тобой.
Где же твоя живость,
Милость и отвага,
И уменье мага
Сердце удивлять?
С детства позабылось...
Как смеяться, плакать
Благостно, по лужам
Налегке гулять.
В кругу приятелей, за праздничным весельем,
Где чаши с кровью жизни пенит смех,
Я вдруг увидела идущий ото всех
Стыд равнодушия. В глазах друзей засели
И осуждения, и зависти кроты.
Догадка обожгла: «Тебя не любят».
Надеяться на что-то просто глупо,
Когда для них не существуешь ты.
Непонимания воинствующий страх
(Свобода непонятна и пугает)
И удивление в итоге осуждают
Того, кого носили на руках.
Допив свое, я невидимкой стала,
И все теперь проходят сквозь меня –
Душе безличной тягостна броня,
Оправдываться духу не пристало.
Я, наверно, дошла до предела –
Вроде дальше-то не идут…
Затаилась, стреножила тело,
Потопталась в шелк'овости пут
И, почуяв зверья приближенье,
Облегчения вдох проглотив,
Вскинув чуткую быструю шею,
Оттолкнулась от ската в обрыв.
Вот и тишь заповедная, речка! –
Вся отрада, прохлада от них.
Постепенно язык человечий
В горле кашлем обычным утих.
Мысль в движеньях букашек и пташек
Наблюдаю, учу, стерегу…
Разве сердцу бывает страшно
Молчаливой любви на бегу?
На всплеске счастья крылья отросли -
Просушиваю ворохи тугие
За тощею спиною и прослыв
Обманщицею то... то простофилей.
Не верят, что воскресла, обсмеют
Нелепый вид и детские мечтанья,
Неспешности таинственный уют
И радость без причин и колебаний.
И как-то тяжело еще ходить:
Бьет лихорадка, жмет большое тело.
Себя хочу по папкам разложить
И вынести на свалку, чтоб истлела
Я прежняя, бескрылая, не я...
Условности, привычки и обеты
Пусть заберет бесплодная земля
И вымоет из глаз слепая Лета.
Ни слова - из обугленного рта,
Ни мысли - из пылающего сердца...
Над миром всходит новая страда
И от нее уж никому не деться.
Летать! - вот труд, который предстоит.
Планета сбросит косных и ленивых.
Пускай крыло сырое и болит,
Будь рад - полеты духа для счастливых.
Я не грущу – накапливаю солнце.
Пустые сны мелеют день за днем,
И лучики пронзительных эмоций
Улавливает сердца окоем.
Я не молчу, а «вслушиваю» голос
В звенящие высоты грез и дум,
Ища из сплава знаний новый тонус
Любить, мечтать и видеть красоту.
Я не прошу – шлифую ожиданье:
Единственное главное ценя.
Не странствую тропой исповедальной –
Она стремглав сама ведет меня.
Все хорошо.
Хоть нету послабленья.
Начальник гонит, и заказчик груб.
Ищу покоя в золоте сеченья,
Наматывая отрешенья круг -
На палец кучеряшку...
Все отлично!
Усталый взор в реке прополощу.
Напарник вновь подставил, истерично
Оправдывается.
А я ищу
На небе тучку с пухом, попышнее,
Чтобы туда зарыться с головой...
Ух, красота!
Какое наслажденье...
Все хорошо...когда еще живой.
Как древнееврейский пророк,
Ослепший – глаза б не глядели
На бесов уродства и склок, -
Оглохший от неба капели.
Как пифия – вечно в дыму
Вулкана грехов и соблазнов
Закашлялась и не пойму,
Зачем говорю ежечасно,
Из месяца в месяц, год в год,
Что явится богопотомок…
И корчится в муках живот,
Как будто Спаситель не долог.
Любовь голубит тайный свет.
Он опрокидывает мысли.
В ответ несем святейший бред,
Освячиваемся и мы с ним.
Глаза не видят, тихо зрят,
Ликуют клетки, обновляясь,
И кажется, сто лет назад
Не жили – только претворялись.
О мука роботов живых!
Зазнайство, выспренность приличий…
И жвачка умничанья – жмых
Употребляемый вторично.
Агрессия непонимак,
И поучение, и трусость
Не думать и не делать так,
Как то постановила узость.
И только любящий смешон.
И только верующий мягок.
Он непосредственность нашел
В срываньи масок, как загадок.
Никто пред ним не виноват,
И нет на нем греха большого.
Лишь некуда глаза девать,
Что пробирают до живого…
Война сознаний, как война миров
На перекрестье лобовой атаки.
Эмоций аллергическая кровь
Безвольно хлещет, заражая дракой.
И не уйти на шахматном ходу
Вперед, и не остаться просто дома…
Но можно быть похожим на звезду –
Молчанием светя во тьме проломов.
И одиноким думаньем в тиши
Безличного стоянья перед Богом
Разнузданного лектора глушить,
Не помнить зла под освещенным боком…
Мой ангел погрустнел
И зябко плечи горбит.
Я режусь между дел
Об острый профиль скорби,
Что запрокинул он.
А на изломе шеи
Ветра со всех сторон
Вдруг пресекли движенье
И лохмами невзгод
Нависли, угрожая
Обрушиться… вот-вот…
На пламя обожанья
Меж небом и землей,
Меж ангелом и девой.
Черчу заслон углем.
Он подправляет мелом
И смотрит сквозь меня
Глубинами проталин,
Вдвойне переобняв –
Крылами и руками…
И звонкой худобой
Пространство преломляя,
Склоняет надо мной
Родное небо рая.
Засею снегом круг забот -
Хлопочут хлопья о хорошем...
И снег как добрый хлеб взойдет
И все тревоги запорошит.
Засею снегом черный стон
Разворотившей жизнь воронки.
И ангел с обходным листом
Повременит, садясь у кромки.
Засею смерзшуюся грязь...
О ты, спасительная снежность!
В колючих рытвинах саднясь,
Взлетит нечаянная нежность.
Тобой, моя лебяжья блажь,
Укрою мерзость запустенья.
Засею снегом Отченаш -
И свет пробьется, и спасенье...
Утешение никто не утешает.
Дальше носа своего оно не видит.
Все дрожит и зябко кутается в шали.
Близорукое ступает по наитью.
И конечно же – сломало себе ногу
От хожденья, головою вниз, по небу.
Утешает не того, совсем иного -
Кто не жалуется, пряча свои беды.
Часто спросит невпопад и не по делу
И хихикнет мысли, смелому решенью.
Утомленное, больное консуэло…
Вечно юное, смешное утешенье!
Тихо-тихо говорит – глазами больше,
Утешает неожиданно, спонтанно…
И не знает о судьбе своей хорошей,
И не слышит песни ангела желанной…
Новый человек пришел на Землю.
Может, среди нас уже он есть?
Виденный и незамечен всеми
По соседству проживает здесь.
Снег ли, дождь - бегу ему навстречу,
Ведь стихии омывают взгляд.
Он уже дыханьем воздух лечит
Там, где грязно мыслят-говорят.
Молчаливый, скажет, ну от силы,
Два-три слова. Не спешит бежать...
Тихосветел! Искренне красивый!
Иссине-свежа его душа!
Я же неосознанно в одежде
К синему, как к истине, тянусь
И на повороте зыби нежной
Вдруг его слезами захлебнусь.
А откатит радость - и теряюсь...
Но судьба сама найдет меня:
Вон его футболки синий парус
От работы взмок и полинял.
Болезнь сильнее?
Да пошла она!
Ее я отменяю:
Вон из тела!
Ведь в месиво лица -
В тюрьму окна -
Здоровою
Душа моя влетела.
О сколько можно
В мысли убегать
И прятаться по книгам
Да по фильмам?
Во всем себе отказывать
И лгать,
Что это жребий, доля,
Карма - ширма?
Накопленная боль -
Уже как даль,
Что тянется из детства
Приговором:
"Неизлечима..."
Хватит! Никогда
Я больше не унижусь
Перед вором,
Чтоб что-нибудь оставил,
Все не взял...
Душа в окне открытом -
Без забрала.
Вон из судьбы, болезнь!
Мой выдох - залп!
Любовь тебя сильнее.
Я сказала
Давно дневник молитвами пишу,
В страницах пробиваясь к ноосфере,
Земного притяженья чад и шум
Проскакивая проблесками веры.
Горячим восклицанием пера
(Как свечи восклицательные знаки!)
Я возжигаю горечи Вчера
На белом небе искренней бумаги.
И лесенка Иакова бежит
В ступеньках утвердительных аминей.
И радости Сегодня копят жизнь
Еще светлей, разумней и...наивней!
Вон какой холод тощий!
Суетный, косный, слезливый...
Киснут, ржавея, рощи
В горьких, кисельных наплывах.
Я ж - только рада смене
Лета на холод унылый:
В дроби дождливой лени
Музы приходят на нивы
Голые... Образы прячут
Дали туманные, недра.
И в пелене незрячей
Жмется к нам низкое небо.
Пока милый спит,
Приготовлю чай -
Обогрею сны,
Заварю печаль.
Затащу тоску
Далеко в моря,
Оборву леску -
И взойдет заря.
Напою восход
Золотой волной
И честной народ,
Что не спит со мной.
Всем страдальцам - вслух
Их цветок прочту,
И рассветный дух
Опылит мечту.
Всем невольным - след
Покрещу вперед,
Чтоб пролился свет
К воле до ворот.
Одиноким пусть
Защебечет птах,
Ляжет добрый путь
Тем, кто на ногах.
Ох, работы же
(пока милый спит)
Задала душе...
Вот и чай кипит!
Деревья, воины терпенья!
Я, к вашей зелени припав,
Ищу минутного спасенья
От ига каменных держав.
Травой вычесываю взгляды
И возмущенья, и тоски -
Росточки кротости-прохлады
Всколышут сердца колоски.
Бегу в цветы...от осужденья
Всеобщей жадности и лжи,
И в голову цветка мышленье
Свое неровное вложив.
Себя прасинью ограничу,
Что копит небо меж ветвей...
Чтоб научиться органично
Любить как есть живых людей.
Иначе жизнь теряет почву,
До боли исчерпав себя.
Учусь прощать - как слепо почка
Уткнется, листик торопя.
Я жива! -
Я хожу по Земле...
Упираются в небо ладони.
За любовью в нелепой погоне
Не бегу по горячей золе.
Разлилась моя жизнь до небес.
Я живу
С тихим ангелом счастья...
Мы ажуром доверия-страсти
Ловим ветры забытых чудес.
Он - бессмертием лечит меня.
Я - учу его радости жизни.
Я жива
Не идеей, не смыслом,
Не надеждой грядущего дня.
Ведь все живо во мне,
Все в руках:
Слово - в деле,
А знания - в чувствах.
Пока чуточкой -
Чуткой и вкусной -
Полон вкус бытия на губах.
Здесь день за месяц.
Солнце как паек.
В словах нестройность,
Но завидна – в соснах.
Здесь человек, как в смерти, одинок –
Она и косит
(рано, но не поздно).
Парадоксальность вещая кругом.
Корней здесь не извлечь, хоть и глубинка:
Давно снаружи дыбятся бугром,
Зверью и люду выстелив тропинки.
Река у неба,
Небо у реки,
И лес – докуда
Глаз и мысль достанут…
И мужество быть крайним
и таким,
Каким тебя вовеки не узнают.
Не отнимутся – небо желанное,
Обтеканье живое воды!
И стучится счастливое главное,
Где вчера билось сердце беды…
Так неровно, кроваво-оборочно…
Невпопад ни молитве, ни сну…
Но протянута хлебная корочка
Солнца правды тебе и ему.
Не задержится нежность живучая
Вдруг обнять тебя всю изнутри!
И поверь – это самое лучшее…
Это жизнь твоя – длись и дари.
Тот, по кому я скучаю,
Кто меня навсегда изменил,
Сняв заклятия долгие чары,
Кто привык оставаться в тени
Чувств, молчаливой заботы,
Голубиного всхлипа крыла…
Большеглазый мой! Кто же ты, кто ты?
Ни узнать я тебя не могла!
Ангелов время приспело –
Слава Богу, не надо юлить:
Так живу, как с тобою б хотела…
Так боюсь до любви не дожить.
В небе тонут, всплывают, летят,
Разрываются, тают, белеют,
Отстают, набегают, парят,
Мечут перья, тучнеют, темнеют,
Ярко светятся, гаснут, растут,
Расцветают, туманятся, рдеют,
Низко виснут, горами встают,
Увязают, клубятся, редеют,
Тихо плачут, грозят, бьют бока,
Убывают, дрожат, тяготятся…
Моей главной мечты облака!
А еще они, вещие, снятся.
Даже если их нет – они есть
Где-то там… Ни убить их, ни счесть.
- Сердце, уймись, не дури,
Мои губы не складывай в рупор
Осуждения нелюбви,
От людей исходящей…
- «Трупы!
Домашних еле терпя,
На других примеряют объятья…
Ложь, одна ложь!»
- Да тебя
Никто ведь не просит, дятел!
Стучи себе тихо свое,
Грудь тараня тоской любовной.
Итак нам полно вдвоем
Работы…
- «Больно! Больно…
Нам затыкают «рты»,
Мы же – огнем захлебнувшись,
Сжигаем свои мечты,
А с ними и ваши души».
Во внутренний дворик
Захожу дворником -
Навести кое-какой порядок,
С голубями покалякать,
Помолчать с вороном
На все четыре стороны,
Постоять вровень с деревом,
Его высоту собой меряя,
За хвосты сорок-мечтательниц
Ухватиться и летать-летать…
Золотистым хлебным крошевом
Покормить сирот-воробушков.
1
Чистота намытых досок мостовых
От дождя, иголок сосен, от травы.
Как грильяж, кизяк рассыпанно лежит,
И врасплох овца застигнуто бежит...
2
Покорно козы опускают выи...
Оранжевые звезды тыквы, дыни...
От выгорающего лета на покосе
Еще пестрят цветы, белеют козы...
3
Еще роднее мне и ближе
Стогов размоченные крыши
И уши длинные, обвисшие
Расплаканных собак...
Как странно -
я сумела отойти
от горького терзанья,
что не любишь.
Затихла,
уработавшись пером, -
вся нежность нерастраченная
вышла
сквозь пальцы...
Потому и дождь везде! -
и никого не обойдет
моей любовью...
молчит трезвунья
трезвонит невпопад
никак не попадет
в нужный тон
тонет в нежности
нежится в мечтах
о кузнечике молчаливом
мечтает замолчать
молчит трезвунья
трезвонит невпопад…
Бедная девушка! –
никакой личной жизни…
Как же жить-то теперь без тебя?
Ничего не могу и не знаю,
На работе бездумно сидя,
А домой - забредая.
Слепо-тупо в тарелку "втыкать"
И молчать, все слова забывая...
Ты исчез, чтоб меня потерять,
Чувствам бой объявляя.
Вдруг свинца столько стало во мне,
Тяжелеют опухшие веки:
Как в любовь ни стреляй на войне -
Попадешь в человека...
Моя любовь - бегущая строка
Перед тобой... к тебе... и за тобою...
Моя любовь, как исповедь, строга
И беззащитна в радости и боли.
Она совсем иная, чем к другим -
Непомнящим меня и нелюбившим.
Как слитно друг на друга мы глядим,
Впервые силу нежности открывши.
Как затаенно-благостно молчим,
Прикрыв сердца, чтоб так не громыхали.
Став, наконец, ничем-ничьей-ничьим,
А целостно-родным - богодыханьем...
До завтра расставаясь, мы бежим
Из тела сердцем выпрыгнувшим следом.
Моя любовь - сияющая жизнь,
А жизнь твоя - продолженная светом.
Вернулась девственная легкость бытия,
Наивное души светодрожанье...
И сполохи доверья - это я,
И мною человеков обожанье.
Всё я! Неужто всё мне это, всё...
Открытой дурочке на сквозняках вселенной...
И новый взмах судьбы меня пасет,
Виляя в такт хвостом собаки верной...
Сплетаю ноги в Русалочкин хвост.
Выхожу на дамбу вздыбленной жизни.
Еще стою, но практически врозь
С роем безглавых, кишащих мыслей.
Еще щекочет усладами нос
Кухонный ветер забот и пирушек.
Но бьет под столами чешуйчатый хвост
Отзвук от жерл петропавловских пушек.
И мчит меня на двойном плавнике
Пенный прибой глубины и дрожи –
Нырять и нырять за пером в руке
И удивляться всем тварям Божьим…
Каждой осенью умираю.
Отлетают мечты на юг.
Я ж на Север родной сбегаю,
К колыбели родющих* вьюг.
Ох, намаялась в тяпше** слезной...
Снега жду - протоптать тропу...
Вдаль по изморози, по звездной,
Как написано на роду...
* только что родившихся (диалект, Архангельская обл.)
** грязь, слякоть (диалект, Архангельская обл.)
Ты нежно светишься
в нахлынувшей улыбке.
Я, тихой радостью омытая,
пройду...
Мы редко видимся,
но расстоянье - гибко
и всё в цвету!
Какое счастье! - "бобики" цветут...
Цветы мои - оконные "собаки"...
Вы, верные, как повставали тут,
Так и стоите - стойкие трудяги.
Вы знаете все тайны дум моих
И слепо узнаете мои руки.
Залью вас виновато за троих -
И захлебнетесь радостною мукой.
Вы держитесь пустынной сей земли
На окнах метрополий человечьих.
В аду собачьи души расцвели -
А значит там, в раю, цветут овечьи...
Тишина заливает дождем.
Ночь, пробитая залпом луны…
Ты сегодня впервые рожден
Для принятия главной вины.
Сердце выстрелит светом в груди
И в ударах забьется острей,
Отсчитавши последние дни
Умирающих где-то людей.
По вине по твоей – твоего
Цареграда, народа, земли…
Ты кровавой слезой заревой
Очи вымой, протри-утоли
И увидишь, как стонет Кавказ,
Как разрыта могила всем нам –
Россиянам, предавшим не раз,
Большероссам, империортам.
Эти глотки луженых стволов
Дождевою зальет тишиной
Плач того, кто ответить готов
За вину под луной ножевой…
Человек мой далеко.
Дальше тонущего солнца
За вечернею рекой.
Век пройдет – и он вернется.
Как мечты его догнать?
Я бы встала вровень с ними:
Он не смог бы ни узнать
И ни вспомнить мое имя.
Он бы выхватил меня
Пылким взглядом ликованья
Из нещадного огня
Безответного сгоранья.
Хрупкой жизнью, издрожав,
Истекаю с солнцем в реку.
Доживу ли, добежав
До родного человека?
Живу вперед,
чтоб не месить
изжитый, грязный снег былого,
чтоб даже капли не просить
ни у тебя, ни у другого.
Та капля жжется иногда
в озябших, дрогнувших ресницах…
Дышу вперед,
чтобы пробиться
сквозь обступившие года.
В ушко иглы, несущей смерть,
ныряю радостною жилкой
сшивать разрывы жизни пылкой…
Люблю вперед,
чтобы успеть…
Не знаю, кто и где, но знаю точно -
Идет ко мне любимый человек.
Ему я тоже снюсь порой полночной,
Но сны под утро заметает снег.
Как эти рифмы битые - дороги
Ведут меня к нему... А в тишине
Все мои строки - глупые сороки -
Любимому расскажут обо мне.
Он также верен и немного странен
Пространственной тоской двух наших тел...
Вчера он в нетерпении поранил
Язык, когда с ножа так жадно ел,
Всё чтобы злиться (по примете давней)
Очередной не-встречею со мной
В тот час, когда я добиралась в давке
Троллейбусной по городу домой,
Я поняла - ведь это накренился
Земли усталый бок, чтобы стряхнуть
Снега и годы... и чтоб ты решился
Меня поцеловать... когда-нибудь...