То вовсе голая, а то в струях шелков,
То в дырах – пролежнях, а то в гною и стоне,
А то в цветах – огнях пушистых светляков,
С губами мягкими и с сердцем на ладони.
И вот кляну любя и вот любя ликую,
И вот убить хочу и вот хочу спасти
Необычайную, неведомо какую,
Обыкновенную, что встретилась в пути.
С тобой я мир проник
Той горькой серой ранью
И в сердце принял все, что в мире мог иметь,
Кипящий мой родник…
И презираю ту, что ждет за гранью,-
Ревнивую слепую смерть.
Не разберу, где сердце тут, где разум.
Полно дорог и вот идешь любой…
Не говорили мы с тобой ни разу,
Ни разу мы не встретились с тобой.
А о тебе масаи ночью пели,
Блок в синих сумерках тебя искал,
С тебя «Венеру» делал Боттичелли,
А Мастер Маргариту написал.
Нам тени облаков всю испятнали крышу,
Угрюмый ветр спешит на это поле,
Сметая в Лету пыль пустых минут.
Кто о тебе расскажет и напишет?
Быть может, ты живешь в пяти шагах всего лишь…
Никто не знает, как тебя зовут.
Не приведи же бог той Истиной владеть,
Когда бы за неё бессмысленные рати
Бросались убивать беспомощных людей
И разрывать могилы павших братьев!
А Истина вся здесь. Она из камыша,
Она и в озере у самого порога,
С которого вдруг воспарит душа
Спеша и разбегаясь по дорогам.
И льются в дол леса…
А крику нет ответа.
Не сохранить следов сметенному песку.
И миру нет конца,
И нет пределов лету,
А птица вещая сулит: ку-ку, ку-ку…
И ты пришла, почти не опоздав,
Травинку или стебелек жевала,
А над тобой чудесная звезда
Влюбленно и беспомощно сияла.
Я видел – ты бледна, пусты твои глаза,
И я не мог унять тревожной дрожи,
И я тебе не в силах был сказать,
Что ты травинку выплюнуть не сможешь.
Мне б травы выкосить, мне б стебли оборвать,
Чтобы нежный рот освободить навек.
Где тримлер? Вот коса из закаленной стали…
Как много места заняла трава!
Как много слов запуталось в траве!
(Мы из неё почти не показались).
Луны раздетой длинные лоскутья
Раскинуты от края и до края,
И я бегу по бледным перепутьям,
А ночь как плод овальный созревает.
И вот в потоках белоствольных пиний,
Сквозь призрачные чащи асфоделий
Восходишь ты, и словно мягкий иней
Объятия луны тебя одели.
Уже взлетело звонкое дыханье
Всех соловьев во всех садах глубоких,
Просыпалось сквозь мглу и тени эти.
Окутало миры свои мерцаньем,
И растворилось в ледяном потоке,
И мы одни остались на планете.
Как молчать, не молясь и молчать не жалея?
Сосны могут и молча со смертью встречаться.
Сотней лезвий пронизана наша аллея,
Но ни слов, но не слез от неё не дождаться.
И нельзя прошептать и нельзя потревожить,
Так натянуты струны от солнца до ока!
Каждый шаг, каждый миг растворяется тоже
В этом небе над нами. В молчанье глубоком.
Отвернусь, уходя, о словах не жалея,
Вязью слов не тревожа стволов позолоту,
Шагом плоским убитой тропы не касаясь,
И молчит, обмирая, пустая аллея…
Страшен крик, что ломает молчания ноту!
И поэтому я ухожу не прощаясь.
Виктору Калитину
Ты говоришь, что век тобою прожит.
Что этот вечер – грошевой итог,
И вовсе мысль печальная тревожит,
Что до рассвета не дойдет никто.
А будет так: сорвется галок стая,
На выгон ляжет голубая тень
И над дорогой, пыль и прах сметая,
Вдруг без тебя помчится новый день.
Они останутся: дороги, ветлы, птицы,
Друзья, враги и дети…в добрый час!
Пусть проживут. И вечер повторится,
А через год никто не вспомнит нас.
Но возникают и клокочут трубы,
Ведь создан ангел, гордый и крылатый,
И часто шепчут бронзовые губы
Слова, что мы придумали когда-то.
Падает пасмурный снег,
Улиц пусты рукава,
И на бесцветной стене
Гаснут пустые слова.
Ночи холодных пустот,
Мир по-над крышами нем,
В зевах безгубых ворот
Нынче исчезнем совсем.
Чтобы дожить до утра,
До искупленья земли…
Крикнуть и кровью костра
Серые стены облить!
Мерзкая злая пустошь,
Символ адской юдоли
Прахом приправлена густо
И натеками грязной соли.
Палящей корою воздух
Высвечен, уничтожен,
Барханы, вбирая воду
С живого сдирают кожу.
И когда уж пора отчаяться
И ворохом жал исколот,
На нитке Дарьи закачается
Нежно – голубой осколок.
Мучительно – бессильный,
Оплавленный и разбитый
В злобном сердце пустыни,
В нервном мерцанье битвы.
Вот капля на ладонях этих,
Вот - на губах, вот – на груди.
Вон тот ручей в далеком лете,
И реки те, что впереди.
Моря, распахнутые настежь,
Гроз и потопов торжество…
Все это – в капле нашей страсти,
Смахнешь – не будет ничего.
Убежала, укрылась в листве
В миражах недоступного рая.
Убежала и скрылась…Привет!
Ты прекрасна, когда убегаешь!
Так блуждай средь эдемских полей,
Или в каменных рвах Акатуя,
Но сюда возвращаться не смей, -
-Он уже изготовил другую.
Вот ленивых холмов бездорожье,
Беспролазных лесов наметь…
Если только это возможно,
Отведи от них, боже, смерть!
В наши тайны всем путь известен,
И без нас ты узнаешь сам,
Где стеклярусом птичьих песен
Заштрихованы небеса.
Где росой незабудок вешних
Всякий берег живой облит,
Где у каждой березы здешней
Мы б дорогу спросить смогли.
Пусть, пожалуйста, мечутся птицы
И хлопочет в чащобах зверьё…
Поспеши! Ведь в окошко стучится
Это самое небытиё.
Не вечна осень, Валгий.
И метели
И льды уйдут, потоками прольются.
Ты перестанешь плакать о потере.
Ведь сохнут слезы.
Песни остаются.
На Каспии, в Армении далекой
То снег, то дикий зной,
И звезды над тобой
То гаснут, то горят, всегда беспечны,
Так все меняется.
Лишь перемены вечны.
.
Не вечно все же греки слезы лили
Об Антилохе, умерщвленном в Трое,
Не плакали годами о Троиле.
Поплачут. И оставят их в покое.
Не плачь. Споем о скифах утесненных,
О битвах в Мидии или другой державе.
Пусть в мире не найдется места стонам,
Коль в нем поют о доблести и славе.
Берег пустой и плоский
Не всплывает, не тонет.
По волнам тонким как доски
Шлепают ветра ладони.
Грозы собрались на склоне,
В скалах хрипят и хрустят,
Медленный ветер клонит
Тучи пиратский стяг.
И нет никого на свете,
На тысячу верст вокруг,
И в сумерках так не заметен
Домишко окном на юг.
У ставен на кромках щербатых
От свечей золотая резьба…
В доме сошлись три брата:
Брейгель, Бетховен, Бах.
Пришли к ним хариты - подружки,
Подтащили к камину диван.
Пришли к ним Булгаков и Пушкин
Набоков и Левитан.
И кто-то еще (на примете?)
По ставню вдруг постучал.
В дверях показался ветер,
В шандале погасла свеча.
Такая история эта…
Горят серебро и медь.
Будет бокал до рассвета
Колоколом звенеть…
Плывет тяжелым полотном,
На складках льдистых
И рвется и искрит излом –
Подбой пушистый.
Стеклом, ломаясь, захрустит
В камнях замучен,
Осколки ссыплет на гранит
Сугробом жгучим.
В сухую чашу рухнет снег,
Кипит и колет,
Где город старый лег на дне
Щепоткой соли.
Заденет горизонт крылом,
А то у двери
Все бьется жемчугом и льдом
О древний берег.
Быть человеком мудрено?
Напротив – очень даже просто,-
От повитухи до погоста,
Через шалман и сквозь бордель…
Бормочет пьяная капель…
Благословен же час весны!
Он для кого-то март безгрешный,
А для кого-то час потешный,
Он для кого-то скуки час,
А для меня – в последний раз.
Широкий, шумный, свежий дождь
Смывает города и страны,
Ты нынче, Каспий, оживешь,
Соединившись с океаном.
Скользят русалки в глубине
На тенях зонтиков повиснув,
И ловят их среди теней
Моржи с усами – коромыслом.
Вон кит плывет в пучках огней
Облопавшись моржей толпою,
Фонтаны пены из ноздрей
Смыкаются над головою.
Сверкает молний серебро,-
Зигзаг с малиновым отливом,
Растрескавшийся лопнул гром
Над переполненным заливом.
А дождь снесло. Вот память о дожде:
На добрых лицах, в буках сбитых комом,
В улыбках луж, что всюду и везде
Разбросаны и незнакомы.
Вспомни, вспомни опять,
Как все это было,
Как стучали друг в друга наши сердца,
Как цвела трава, как кора рябила
И стояли вокруг леса без конца. Без конца.
И небо сияло сквозь крону густую.
Падал добрый свет от небес до земли
На поляну широкую, на малину лесную,
Где кузнечики пели и гудели шмели.
Все пройдет, пройдет, пройдет,
Не заметит лето, что умолкли наши сердца,
Остывает след наш в мире этом,
Только лету, лету нет конца, нет конца.
В мехах лесов – нагая тень.
Сосок церквушки над мехами.
Червленый ковшик набекрень
Стоит на облаке над нами.
Двувершие нагих колен,
Провал кудрявый сквозь холмы.
Там в тесноте и теплой мгле
Зачаты на рассвете мы.
И к рыжей Деве встав углом
И покрасневши от усилий -
Зари оплавленный излом
Над зачатой сейчас Россией.
И от рожденья на века
Русь, под ноги не глядя, бега
Не остановит. Вот пока
Полярную не сменит Вега.
И снова рос охватит лёд
В том нежном и далеком лете…
Берез раскидистый полет
На перепутье…
На рассвете…
И с пеной погружась в косой миров разбег
Я извлекаю смысл из болтовни созвездий,
Смакую смысл и подвожу к себе,
В том смысле : влезет иль не влезет.
Не лезет! Значит вновь
По закоулкам слов, в извилинах мозгов
Блуждать, коль подрядились.
И думать: я один таков,
Или другие в сайте зародились?
Однажды я застрял в извилине Брока
(По-моему, там где-то, сбоку),
И встретил вдруг крутого мужика,
Гулявшего в полях неподалеку.
- Я только, мол, с полей.
Галактик тама тьма,
Имею я в виду лепехи от коровы.
Рисунок тот же! Ты из ванны воду лей -
Воронка – та ж спираль, она всему основа.
Уходит в дырки все. И нам ничто не светит.
А что на том конце?
Какой тут разговор!
Канализация! Труба всему на свете…
И я уселся тут с сомненьем на лице.
Сижу и до сих пор…
Я жил тут дважды. Где, скажи!
По переулкам, как по щелям
Едва протиснуться успели,
Чтоб повторилась эта жизнь.
Как тучи горы понесло,
Скользит весь склон облитый влагой,
И с несусветною отвагой
В горах разверзнулся пролом.
Смеркалось. И под звездной крышей
Толпа шаталась на краю
Бездонных вод.
И вдвое тише
И вдвое строже
Перекликались этажи,
И видит Бог!
Я знаю тоже,
Где стоит дважды жизнь прожить!
Пусть повторятся те плоды,
Которые ломал руками,
Пусть солью, брошенной о камень,
Раскатимся у той воды!
Беспамятные эти дни
И пляшут, и поют, и плачут…
Благослови же, осени, -
Мы не успели жить иначе.
В том кротком городе, покрытом прахом белым…
Там кровь плодов созревших – кое-где,
И бледные тела стучат о тело телом.
Луной разбросан город и раздет.
В том кротком городе в ночи покой и пламя,
Сошедшее с небес планет комками,
В том кротком городе и более нигде.
В том кротком городе, покрытом прахом белым,
Сухие волны падают с луны,
И стены двигают, и прах заиндевелый,
И камни катятся. Там беспокойны сны.
Там горькие плоды пятнают мертвых щеки,
Там минарет овеян и раздет.
И тянется к тебе Творец зеленоокий
В том кротком городе, а более – нигде.
В райских садах украдены,
Разбросаны во дворе
Прозрачные виноградины
Гаснущих фонарей.
И в тех же садах похищенный
Повис на антенной оси
Сочный, уже очищенный
Огненный апельсин.
А вон какое красивое
Производят эти сады:
С балкона смотрят сливы
И пара желтых дынь.
Роскошные зреют кругом плоды
Охватывая окоем.
Мы такие все фрукты- ягоды
И в дивных садах растем
Но некий добрый и мудрый хмырь
Фруктовое дело усек,
И как только хором созреем мы
Он цистерну под сок принесет.
Не бойтесь, мол,- никаких преступлений,
(Мои дети, кстати, почти не пьют),
Ваши соки – для будущих поколений,
Чтоб они так жили в раю.
Ты ждешь, когда скользнув с вершин
Раздастся трубный глас ужасный,
И меч блистающий и ясный
Тебя пронзит до дна души.
Гнев, сотворенный для тебя,
Громами рухнет до окраин…
Но тихо. Ангелы трубят
Далеко.( Где-нибудь за раем),
И мы в чертогах тишины
В стране безмолвья умираем.
Смяты клумбы островов,
Дикий континентов тик…
Не тайфун ли так суров?
Астероид ли летит?
Нет людей нигде на суше,
Ни в морях и ни в лесах…
Птицы здесь! То наши души
Улетают в небеса.
Я переводчик.
Я перевожу.
Перевожу сухие отпечатки
Всех мертвых пальцев (сняв перчатки).
На листья и цветы, которые держу.
Я синтезатор. Обращаю в суть
Корней и сучьев рваные клубки,
Мотками скатываю.
Делаю кульки.
Я упаковщик.От краев до дна
Пакую дни, которые тревожат,
Запоминаю ваши имена…
Такая дальняя страна.
Я ухожу туда и все же
Разбрасываю по пути.
Все, с чем и стоило идти.
Я звезду одну оставил
За порогом в этот вечер.
Пусть она одна летает
Без печали человечьей.
Там, за дверью в этой ночи
Путь её и прост и точен?
Заколотим дверь в квартиру –
Не нужны поэты миру?
Только ходят торопливо
Словно эхо меж стволов,
То за сосны, то за ивы
Сотни легких славных слов,
Только тронешь лист прозрачный,
И леса помчатся вдруг,
Только солнца мячик скачет
И галактик льется круг.
Только выдуманный нами
В этой праздничной игре
Мертвый мир живет веками
Там, за дверью во дворе…
Когда мы уходим,
За нами приходит ветер,
Стирая следы наших ног.
Нет ничего на свете,
Только небо, трава и песок.
И мы бредем неустанно,
Куда – неизвестно,
Под шорох горящей травы,
А ветер несет эту песню
В другие далекие страны,
Чтобы там её спели вы.
А ты спокоен будь и в горе и в беде,
И радостям не придавай значенья.
Все уплывет
Как листья по воде,
В излучине блеснет
Как вечных вод теченье
Иди сюда!
Смотри, какая тень
От тополя и сосен,
И в бокалах
фалернское,
И впереди весь день,
Покуда Парка нить не оборвала.
Ты нищ, иль золото не счел,
Чтоб все его оставить свету?
Спеши!
Твой жребий – твой дырявый челн.
Сойдешь в него и канешь в Лету.
Улетают по степи,
Пропадают годы
И мольбой не искупить
Смертного исхода
Нищего или царя
Стикс равно приемлет,
Нас взрастившая земля
Нам уже не внемлет.
Пусть ты драки избежишь,
Сквозняков и корчей,
Все равно покинешь жизнь,
Если срок окончен.
Как могу я вечно зрить
Воды скуки вечной,
За Сизифом волочить
Камень бесконечный?!
О, как помню каждый лист
Всех деревьев милых,
Но лишь черный кипарис
Встанет у могилы…
Спят наследники давно,
Помянув поэта,
И столетнее вино
Льется по паркету.
Спят поля, печальны и пусты,
В пекле полуденной той юдоли.
Спят цветы и умерли листы,
И тебя уже не видно в поле.
Было это сто веков назад…
Что же сделать, чтоб пропала ты-
Злая память, что хранит в глазах
Те поля, что навсегда пусты?
Огонь проткнул лучину
Прозрачными ножами,
Я проклят был, я кинул
Тебя в косое пламя.
И скорчившись на пиках
Лик утонул в золе.
И стало очень тихо,
И мертво на Земле.
Жарища! Ливень! Рвутся ветки под гнетом мощного дождя,
Вода из рек плывет по берегам.
Все в длинных солнцах, в линзах мелких,
И чешет дождь
И в такт его шагам
Срываются с дерев пласты воды как льдины…
Вот шлепают копыта по низинам…
И ты!
Лоск плеч и бедер, огнь из-под ресниц
Над кольцами колес
И в белых дисках спиц
В алмазах почвы комья…
Остановись! Я то тебя не вспомню!
Ведь вовсе нет дождя, он из другого сна,
Смывает вихорь даль, сливаются леса и полосой бегут
И в ряби тонкой тают,
И листьями летят по бисеру овса и тени наших душ и птиц
косые стаи.
Чертополоший пух в редеющих ветвях тревожно мельтешит,
Как будто намекает,
Кто ждет нас за горой в колючих зимних днях…
Я дня не помню. Но тебя узнаю.
Пусть в алой ярости заката станет чудо –
Червонный силуэт меж опаленных сел!
Ты возвращаешься ко мне живой оттуда,
Куда весь мир был вихрем унесен!
Какое дело мне до сотворенья мира, тогда еще не началась игра,
Тогда в бездушном облаке эфира никто еще другого не пожрал!
Как ворот распахну окно!
Пусть пламя, пусть руки хладные и поворот беспечный, и очи те
с сырыми лепестками!
Я распахну окно.
И будет длится миг всю остальную вечность,
Как было кем-то до
Начала решено.
Создав из бемолей медовые сливы,
Посыпав их рондо (слегка привирая),
Воспели те самые Лхасские ивы,
И брод через Лету, и ангелов рая.
А после, аккордами мча по педалям,
Мы струны забрасывали в закоулки.
Посудные палки на кухнях упали
И выпали стекла в Косом переулке.
Мы вас опустили расплющенной нотой.
Скользя по беснующимся городам,
Мы выползли к рампе седые от пота,
Гитарой зачеркнутые навсегда.
Вы в мире проснулись, а « там только утро»,
Ясно солнце с луною для вас на века.
И БоГ- хулиган, благодушный и мудрый
Восплыл из аквариума в облака
Спросили горько старики:
-Что толку жили? Кайфа ради?
Ведь мелок кайф куда ни кинь,
Все эти дачки, тачки, Нади…
Всю жизнь все тот же леденец:
Оргазм под липой, Джеррет в ухе…
Зачем ты нас призвал, Отец? –
Спросили старики- старухи.
-А-а…вот вы про чего спросили…-
Сказал Отец, угрюмым стал
И растворился в звездной сини
В районе Южного Креста.
Но я, как истый глас Его,
Я разъяснил небес загадку:
-Растим мы Орган для того,
Чтоб сделать шмон миропорядку.
Кругом порядка нет давно:
Взрывают звезды, в «дыры» лезут,
По Шкловскому так все равно
Все Вещество сойдет в Железо.
Но дан нам Орган, сиречь Ум
И вот меж кайфами придется
Нам написать стишок.. И – бум!
Вдруг слово наше отзовется…
(Продолжение в следующей жизни).
Старуха муху
Просто так
Прихлопнуть захотела.
Но тут пронесся злой сквозняк –
-Старуха улетела.
Бабушка нечаянно
Убежала в лес,
Там старик – начальник
Под неё подлез.
Прыгает и скочет,
Озверел совсем,
А бабушка хохочет,
Думает – ей семь.
Солнышко мелькает,
Ёкает в груди…
Они предполагают,
Что жизнь – вся впереди.
Так сочетаемы и ветви и стволы
Со светом, тенями, словами и шагами…
И сочетаются. И в сторону уплыв
Всё превращаются в дорогу, в пыль и в камень.
И складывается в длинный поворот
То сочетание. И ты опять в надежде.
И ждешь опять. И снова предстает
Сплетенье цепкое и новое…но прежде:
Под вопли лет и хриплый хор минут
Теряешь веру, опускаешь руки…
Пусть сочетаются! Пусть без конца живут
Беспечно – новые и образы и звуки!
На западе всех бед исток:
Проколотый иголками
Там ослепительный желток
Растекся между елками.
И лес расплавился внутри.
Зажглись из елок свечи.
Потом лес дочерна сгорит.
Исчезнет. Станет – вечер.
И растворятся от того
Дома, столбы и люди.
И ничего и никого
Нигде никак не будет.
И хлопаешь по темноте
( По телу - очень редко):
- Ты кто? Ты здесь или не здесь?
Здесь ты или соседка?
К чертям! Пускай из темноты
Примчится солнце злое!
И снова запалит кусты,
И ель, и нас с тобою!
Чтоб хлопали по толстоте,
Местами обжигаясь очень:
-Мы кто? Мы те или не те?
А может, обождем до ночи?
Все мы братья, все мы звери.
В этой мерзкой тишине
Ваши боли и потери
Разрывают сердце мне!
Приглашу к раскрытой двери
( Вот же, я её раскрыл!)
Со двора любого зверя,
Сорок морд и сорок рыл.
Не хочу друзей лохматых напугать,
Зову к теплу,
Разложу в своих палатах
Жаркий пламень на полу.
Пусть у грозных – плотоядных
В злых очах слеза дрожит.
Страшно жить? Сегодня – ладно,-
Раз вздохнут за всю-то жизнь.
Пусть едят с моих ладоней…
Стыть пройдет к семи утра,
И, зевая, нас разгонит
По местам дежурный врач.
Как бы я хотел увидеть тебя снова,
На просеке, закатом подбитой, на той вертикально-сосновой,
Горящей с одной стороны, с другой стороны – убитой.
И, толстые пальцы свесив, Борей шевелит и ласкает
Атласные волны леса. А ты – как пламя нагая.
Как бы я хотел увидеть тебя снова,
Осыпанную каплями и хвоей…
Окрест
В гулкое небо окован
Просек колючий крест.
В зори и бури окован…
Горькое наше житье.
Но было в начале слово
Твое.
Сосны уходят, уходят,
Ты тогда была в них.
Подожди! Не покинь!
В сумерках сырых и давних – далекие огоньки.
Облетают сирени рыхлые грозди,
О которых вчера я пел.
Я венок лавровый повешу на гвоздик,
Стану ходить в шляпе
А тебе памятник поставят в конце бульвара Гоголя
Супротив метро,
Там, где ты когда-то забавы для
Выпятила бедро.
Скульптор Иван Баруллин сделает тебе бодрые груди,
На животе наметит лестничные мышцы…
Будут мимо шмыгать деловые люди,
Кошки станут ходить и мышки.
Забытый на ветвях густой мазок заката,
Забытый на снегах давно остывший след.
Никто не будет знать, что ты жила когда-то,
Лишь камень – истукан оставив на Земле.
Потом умчится жизнь – Земли остывшей вестник,
Что будут вспоминать в кругу иных планет?
В тех дальних далях – отзвук нашей песни?
И мятой шляпы нежный силуэт?
Что нынче так прозрачна вся заря?
Кусками льда проносятся планеты,
А здесь, у ног сугробы января
Ползут сквозь строй окаменевших веток.
Мы ловим льда колючее стекло
В тепло ладоней в их живую мякоть,
И глянь – оно меж пальцев потекло
И розовой водою стало капать.
В наш утлый мир, прогретый изнутри,
Что тихо копошится жизнью тленной,
Угрюмо смотрит сквозь покров зари
Окоченевшее бессмертие Вселенной.
Зияющая тишина. Лишь шорох космоса веками.
Застывшая во льдах страна.
Белым – белы поля, черным - черны леса
И неба грязно-серый камень.
Нет жизни на земле. И ты давно один.
Все замело – ни ветки, ни листочка,
Лишь крадется среди пустых равнин
Зловещая и медленная точка.
Что это? Смерть? Чу, скрип её подков!
Мне страшно! А она все ближе…
Тьфу, пропасть! Это ж Витька Головков!
Со станции бредет. На лыжах.
-Американцы, Вася, сделали во такую «дуру»
И узнали с помощью хабло - ракет,
Что и на той планетке у Арктура
Даже тараканов нет.
Так что, положи ложку, Вася, без
Связи ты один как Гаврош,
Даже с летающей тарелки, представь себе,
Манны небесной не черпанешь.
Положи и стакан. И подумаем на кочке,
И послушаем, вообще, меня:
Нам, Вася, придется с этой точки
Всю Вселенную обсеменять.
-Сам обсеменяй, чудак сопливый!
Давно прилетели! Двенадцать пар! Да!
Я сегодня только сидел за пивом
С мужиком с «Летящей звезды Барнарда»!
А третий мудрец сивухой вонял,
И думал: хоть спорьте, хоть верьте,
А вся ваша Вселенная в кармане у меня
( Между свидетельствами о рождении и смерти).
Парусник у пляжа. Часть 2
Саксофон: Белая. Раскинет и раскроет.
Клочья моря на сосках как флаги,
Воет море словно молодое,
Белый парус –точно флаг на шпаге.
Мокрая.
Вливая тело в тело ,
И безвольных бедер плеть таская,
Я тебя замучу и замою,
Заваляю.
Отойду – вернусь, .
Медленно и мутно заласкаю.
Отвернусь и брошусь всей волною,
И не оглянусь.
Ударные: Трепет-лепет-шарк и шорох,
Градом с трапа барахло.
Час! И гальки хриплый ворох,
Пасс! Балласт хрустит стеклом.
Маракасы в пене бьются…
Хлопнем палкою по глыбе.
Бедра и монисто льются,
Тают на царевне – рыбе.
Бас: Обитель тяжелой думы,
Владыка толстой волны,
Влачит океан угрюмый
Крупный кусок глубины.
Когда и облое небо
Валится по дну,
Оно словно навий невод
Со всеми, кто утонул.
Следы белозубых улыбок
На водяной доске.
А тел прозрачные глыбы
Растаяли на песке.
Вместе: Твоим бегущим зеркалам и парусам
Не уступлю дорогу.
Ту, на которую я сам,
Порушив пляж, располосуясь встал,
Под возглас труб отчаянный и строгий,
Под иней флейт, что в пальцах засвистал,
Под пышный шаг басов,
Под град и трепет струн,
Распятых на крестах, пусть вместо парусов…
Прощай! Уходит шхуна.
Над опрокинутым лицом смыкает рук подкову
Мать – лагуна
И обращается в бессильное кольцо.
А белый флаг на шпаге – все синим коридором!
Сдаюсь тебе, мой бог,
Сдаюсь тоске и вечному простору,
Сдаюсь и вам, и море и любовь.
Парусник у пляжа
Часть 1
Вместе: Волна в волну вникает. В общий бег.
Сама вся растворяется в себе,
Лазурь стозвездная на самой глубине
Творит раствор из моря и небес.
Зачерпывает синь и рушит ниц,
Пришлепывает к солнцу на песках.
Далеких дюн мерцающая нить,
Холодных волн зеркальный перекат.
Бегущим вдаль обрывкам облаков
И тысячам зеркал себя отдашь,
И грянет град серебряных подков
Обрушатся:
лагуна, берег, пляж.
Где сонм тугих вещей хватает ловкий ветер,
И отодрав от дна, перемешав,
Бросает в нас напрягшиеся плети
Да так, чтобы у нас зашлась душа.
Конечно вижу…Вижу, вижу! Вот она!
В дождях прибоя, где в клочьях воздух,
В белых искрах, в полопавшихся звездах…
Близко. Близко!
Теперь я унесу тебя с собою,
С собой, любовь моя, в расколотых монисто.
Труба: Твоим текучим теням – тонкий такт
И крепкий ритм. Так ты трави на трап у тела.
То зори, то закат гребет по граням…
О камень
Порви лагуну крепкими руками,
Трепещущий простор к тебе приник
И треплет трелей алый пламень.
Трава трещит у рта, примятая трава…
Так и летим пока. До вечера далеко,
И нет зари, и не спешит закат,
И падает лишь день так жарко и жестоко.
Фортепьяно: Белым пламенем пылает пляж
Белым пламенем и пеплом белым,
Плоскими горстями оловянных блях
Обломали, закидали тело.
По коленям и локтям кладут
Поцелуев тонкие монеты.
Вот он белый, белый, белый парус!
Ждут!
Ждут тебя на дне безмолвной и отпетой…
Гулко стало. Словно.
Зал на дне.
И грудь твоя и лоно,
Бледный локон и неутоленный взгляд, линия бедра –
- все каплями по склону.
Дно рокочет ласково, как сад зеленый,
Утонувший много лет назад.
Я повторяю. Я повторяю, повторяю, повторяю
Тот мятый дом и перевернутые двери,
В которых я завис, пардон,
Пока другой, по крайней мере
Телониус, накрытый кепкой как крылом,
Мчит за углом
И опрокинуться грозится
В ту лужу, где я не хочу
Совместно с кепкой отразится,
И где лежит по кирпичу
Для каждой лишней ягодицы,
И где пролазит меж витрин,
Колеблется тугой и влажный,
Перевернувшийся в ней дважды
Автомобилей пестрый блин.
( О блин-блин-блин!) Мне тесен ворот.
Я повторяю: я по горло влез
В наш дикий город,
Где телевышки просверлили тучи
И льется всякое дерьмо с кривых небес,
И черт поймет, где мокнуть лучше.
Я повторяю, повторяю всякий миг,
Над стопками многоэтажий,
Над грудой ваших жирных книг
С толпой извечных персонажей,
Где между строчек бьет родник,
А люди чуда ждут в постелях,
И не дождавшись – еле-еле
Пищат под толщей черных льдин,
Но жестяная крышка крыши
Их глушит так, что еле слышит
Их только кто?
Да я один.
О, Арти, я плыву,
Не надо слов,
Плыву по той стене,
Из-за углов
Торчат глаза огней,
И горя нет.
Представь, что город мой
Горит во мне,
Что я иду немой
Иду во сне,
То тень моя во сне
Растет до звезд,
То никнет по стене
И ходит пес
По ней, по ней.
А все зависит от огней.
От их уровня.
Мне, вообще-то, пора в пиццерию, я там выламываюсь
по вечерам, честно.
Я повторяю…А дальше свет везде-везде,
Осколки ламп, витрин и окон,
Застрявши вовсе в бороде
Центрпарка,
Секут глаза лимонным соком.
Все повторяется высоко,
Все в той безгрешной синеве.
А завтра –жарче, чем вчера…
Et cetera – et cetera…
1
Тут мой костер в ночи
И тысячи огней
Ему в ответ из космоса мерцают.
2
Все в будущем – короткий свист стрижа,
Нагретые листы, вечерняя дорога –
Все в прошлом.
3
Что там за окнами? Аж стекла
Все в слезах?
Пришла весна.
4
Разлетелся твой голос в лесах.
Запевает счастливая птица.
До вечерней зари – далеко.
5
На этом камне имя было,
Да стерлось
Напиши свое.
6
На старых стенах тени мельтешат
Следов не оставляя. Ни людей,
Ни листьев, населявших город.
7
Не обернулась. Только тишина.
И только вдруг на годы мне остался –
Крик петуха за утренним стеклом.
8
И не узнаешь, что могла бы стать
Звездой, гитарой
И дорогой на Ле- Кейя.
9
По строчке в день.
Держу в руках тетрадь
В обложке из тысячелетий мрака.
Кричу, фонариком свечу…я что хочу за это?
Вселенная темна – ни эхо, ни ответа.
Одна моя нужда, одна моя корысть,
Чтоб мы от кабака до дома доплелись.
Я слышу стук в окно. И вьется легкий шаг.
Вот стройный силуэт в бескрайнем поле…
А жаль, что это кровь стучит в ушах,
И я тебя творю, как бог, своею волей.
Я слышу стук в окно. И вьется легкий шаг.
Вот стройный силуэт в бескрайнем поле…
А жаль, что это кровь стучит в ушах,
И я тебя творю своею волей.
Мы когда-то жили на свете.
Стали мы как роса и камень.
Только тысячи тысячелетий
Перед нами летят-мелькают.
Вон за тем, за горизонтом синим
Новое готовится жилье.
Все туда уходят. Не покинет
Только одиночество мое.
Свинцовый мрак. Вдруг вспыхнуло окно.
Я бросился. В саду стояла ты.
Просвечивала. Грызла плод зеленый.
Все длилось миг. Вместив земную жизнь.
Пусть мороз. И пусть нам снится
Темный лес, да весь в зарницах.
Там, за лесом дождик где-то.
Спишь и ждешь. Дождя и лета.
Мрак подступает, мрак,
Солнцу уже не гореть…
А в стакане убитый мак
Пламенеет как на заре.
Небеса раскачивает ветер –
Осколками звезд пробитое знамя.
Должно быть такое за знаменем этим,
Такое пламя!
Летит костер. И старая Рязань
Дрожит в Оке. И ночи все темней…
А десять тысяч лет тому назад
Ты здесь стоял. И думал обо мне.
Пациент спрашивает у психиатра:
-Доктор, ну скажите, существует ли
Мир Невысказанных Слов, которые не
успел произнести умирающий?
Гаснут окна. Запирают двери.
Пьяные стихают этажи.
Нет, не доплыву я. Сгинул берег,
Той страны, где никогда не жить.
Не дожили, значит, не допели…
Ну и ладно. Значит, в добрый час.
Да и нет резона в самом деле
Плыть в страну, где счастливы без нас.
Город в ночи рассыпается вширь,
Плывет из созвездий плот.
У каждой звезды – три-четыре души,
У каждой сейчас тепло.
Разве ты спросишь у этих звезд,
Кто из них где в пути?
Они мерцают как те, что всерьез
На небо ушли светить.
Нет среди них ни своих, ни чужих,
Там ли горят ли, здесь…
Какая разница, где я жил,
На какой звезде!
В толпе из теплых стен
Взять из оконца
Сверкающую на листе
Щепотку солнца.
Упасть в Протву.
А сквозь кусты –
Купальщиц визги,
И плыть туда, где монастырь
В огне и брызгах.
Отмыть просторною рекой
Небес проклятья,
Чтоб помянуть за упокой
Усопших братьев.
Всех, кто когда-то солнца пыл
Снимал с окатов,
Всех, кто когда –то пел и плыл
И жил когда-то.
Всех, кто по этому пути
Когда-то плыли,
Мы и помянем и простим
За то, что жили.
Застыло. Чуть колышет цепью редкой
Горелых туч, развешенных в листве.
Единственная, пламенная ветка
Роняет в омут каплями рассвет.
Вот лица елей, покраснев не вдруг,
Раскроют рты – прогалины сейчас…
Над плоским Гдовом бьет в набат петух…
И вот…
Оно раскрылось на лету
И разлетелось озеро вокруг,
Блистая тысячью счастливых синих глаз.
Встают леса, и птичий хор как гром.
Пусть мрак еще упруг, еще упрям,
Пусть опрокинулась и захлебнулась в нем,
Но бьет из зеркала густым огнем
Заря
В мертвой деревне дремлют деревья,
В тонком тумане теплится пруд,
Русых русалок над омутом древним
Теплые тени тихо текут.
Все поросли лебедою дороги,
Просеки пусты и серы везде…
Разве что чертик, седой и безрогий
Палкой вдруг шлепнет по стылой воде.
Месяц расколется – соединится,
В зеркале омута вспыхнет окно,
Кто-то, оттуда взглянув, удивится:
-Господи, - скажет, - как в мире темно!
Глухо. Лишь там, за оградой дебелой,
Что-то все ближе стучит тяжело.
Скачет там всадник на лошади белой,
Тускло сияет помятый шелом…
Как терять сыпучий брег,
Красный бор где ж?
Он ведь плакал по тебе,
Оредежь.
Красный берег, прядь травы
И коса.
Тут недавно плыли вы
В небесах.
То кувшинка, то листок.
Облака.
Тут и устье и исток
На века.
В карминном зеркале алеет Камень Синий,
Пылает крест – зари вечерней знак.
Меж стен побитых светится Россия,
На тыщу верст закатом сожжена.
Закат на веслах темно-красным плачет,
Малиновым бельем продавлена листва,
И розовые бедра пышных прачек
Огнями убегают из-под свай.
В багрянце ив над золотой травою
Слепит из речки свай и тел охра,
И тортом кремовым с вишневой головою
Течет и оседает древний храм.
А мы лежим в тени зелено-синей,
Где изумрудами стакан с вином искрит,
И ждем по-прежнему, что не сгорит Россия,
Умытая рассветом – не сгорит.
Площади и парки
Припустились в бег,
Хрипнет ветер яркий
В ледяной траве.
Округлились звуки
В куполах созрев.
Словно чьи-то руки
Тлен трясут с дерев.
Все бы вам крутится,
Горьки да красны,
Рваные страницы
Лета и весны.
И со Стрелки мчится
Рыжая струя –
Рваные страницы
Книги бытия.
Таинственных лесов туманы рассекая
Течет дороги темная вода,
Лишь верстами на время намекая
И вовсе не кончаясь никогда.
Вот горстью красных бус забрезжив через бор,
Перескочив за рамки всех околиц,
Нам катится навстречу с круглых гор
Горох Гороховецких колоколен.
Прощайте спутники и витязь мой и князь,
Вас ночь укроет Балахнинским пледом.
И с гор Гороховецких наклоняясь,
Хочу я оглянуться напоследок.
Взглянуть, как падает вечерняя звезда,
Где кратер тьмой залит под звездной ранью,
Сказать, вот видишь, это навсегда:
Простор,
Покой,
И бешеная даль
За гранью.
Как-то в полдень, в год утиный завалили Цну плотиной,
Сделались протоки – острова,
Их назвали Эльдорадо, золотая, мол, отрада
И страну поплыли открывать.
С Юркой мы вдвоем поплыли, плоскодонку насмолили,
Взяли лом, лопату и топор.
И мешок для злата тоже, отступать теперь не гоже,
Крикнул Юрка грозно: Nevermore!
Золотой и рыжий шелест, застревает лодка в щелях,
Джунгли – натуральный винегрет.
Лодка втерта и затерта, ни черта не видно…к черту!
Выплывай на самый рыжий свет!
То ольха, то пук орешин, то в осоке шавка брешет,
Аж друг- друга вовсе не видать.
По протоке третьей справа полетел закат кровавый,
Весла наши начал обжигать.
К ночи будем, знать, на месте…тут застыли оба-вместе:
Нам предстала не спросясь, в золотых кудряшках вся,
В теплой тине по колени, в лепестках и в мыльной пене,
Да со шпильками в зубах, да с закатом на плечах
Дева юная и злая, дева рыжая, нагая.
Не сказала дева «ах», а сказала, сплюнув шпильки,
-Эй вы, тряхнутые кильки!
Что уставились на дам? Не видали никогда?
А за нею над кустами – три таких же с волосами.
Мы на Эльдорадо – злато, как уставились когда-то,
Так сидим и до сих пор.
Крикнул Юрка Nevermor!
Нам вдвоем тогда почти было шесть до тридцати.
И с тех пор, дожив до ста, не шевелимся в кустах,
Не шевелимся с тех пор. Никогда! О Nevermor!
За окнами стоит стеною стужа.
Кто чудится? Чьи тени мельтешат?
Я помню всех. Никто меня не хуже.
У каждого – любимая душа.
Бездонно небо над торговым рядом,
Над вспухшим пальцем древней каланчи.
По лестнице до Волги скорбным взглядом
Проводим тени, светлые в ночи.
А небо шире льет сияние свое
В кристалл реки, запудренный и ржавый,
На тени барок, вмерзших до краев,
На мглу, что в них лежит ковром дырявым.
Где ж тени тех, кто разлетелся в дым
На берегах пологих у заборов?
То тени вех, что светлый этот город
Соединяют с берегом иным,
А нам остался на листах зимы
Узор прощальный шпор и бахромы.
Утоли мои печали
Светлая дорога,
Утоли мои печали
Горний свет над стогом.
Пусть я буду утопая
В думах без печали,
Всё брести всё этим краем,
Где меня зачали.
Встанет месяц за плечами
Медный и двурогий.
Утоли мои печали
У конца дороги.
Пусть я буду без печали,
Верный да усталый.
Утоли мои печали
И начнем сначала.
Живет святая простота –
Степей пространства.
В святые катится места
Простецкий транспорт.
Неистов жар, как плоть упруг,
И в жгучий омут
Роняет транспорт терпкий груз
Кричащим комом.
Аж речка вся из берегов
Шатаясь, встала,
И вся зашлась, и от того
Взвизжала.
Взвизжала, вспенилась, пошла
Махать и хлопать,
До дна закидывать тела,
Глотать и лопать.
Так их тела и облекло
И заглотнуло,
И по соскам косым стеклом
Перечеркнуло.
Легли на солнечное дно
Пред мудрой силой,
Что в лоно им волной – волной
Входила…
А после – блёклой мишурой
Мелькнет попутный
В святую простоту дорог,
Что всем доступны.
Далеко. Тихий смех плывет
Пустой долиной,
И мягко дремлет небосвод
На мокрых спинах.
Не изменяйся, ради бога,
Приляг у сосен и полей.
Роняет искры у порога
Единственное на Земле.
Прибой рассыплет легкий снег
А мы раскинемся как прежде
В той полуденной тишине,
Под жаром плотным и в истоме
Сквозь веки алые глядишь,
Лежишь на тлеющей соломе
И морю сказки говоришь:
Не изменяйся.
Будь всегда!
Да будет пухом нам вода,
Обрушиваясь неизменно…
Родимся из дырявой пены,
И поднимает нас волна,
Ломает и сечет и кружит,
И пьедесталы строит нам
Из ветра, серебра и кружев.
И в блеске дня и бледными ночами
Пусть служит вам разболтанный прибой,
Пусть море серыми просторными очами
За водорослей траурной каймой
На вас глядит вернувшись в мир,
Оставшись тем, что знали мы.
Нагулявшись у Тракая
В райской утренней росе
Мы помчались улыбаясь
В адский дом, к чертям ко всем.
А где еще искать чертей?
Леший где? Где вурдалак?
Всех запрятали в музей
И в стране ни бурь, ни зла.
А смотритель? Злой смотритель:
Выпущу, мол, чертовню,
Если что. Тогда смотрите –
Ключ сторицею храню.
Я здесь сошел потому, что чудак
Я не проснулся, а сидел возле двери.
Я вполне лоялен, я просто так,
Я мог бы сойти на Венере.
Из окна Hotel-я – европейский антураж,
Хоть фильму снимай про Ниццу,
И тут уже лет триста такой пейзаж,
А наше реноме не годится.
Но конфликтов не будет, город чист,
И народ опрятный и гладкий,
Разве что изредка первоклассник-националист
Целится из рогатки.
Старый город тяжкий, звонкий, прочный,
Словно резчик резал монолит.
Строг аккорд ступеней, что к воде проточной
Пронесли закат, дробя о грани плит.
В новом городе, как капля на кристалле,
Твой портрет на жестяном листе
В пышной раме из зеленой стали,
Из ветвей и из попутных тел.
Смотришь, дева и не замечаешь,
Как стекает с плеч вискозный кокон,
И янтарной грудью оттеняешь
Ровный блеск асфальта, крыш и окон.
Площадь – тонзура в толпе крыш,
Неба торжественный фон.
Блестит черепица. Стоит тишь.
В кафешках сидят комильфо.
Тонкие пальцы, мудрый взгляд,
Темы бесед не новы.
Если с тобою и говорят,
То – не повернув головы.
В ответ на осторожную лесть,
Мол, все же сыты – одеты,
Скупо посмеиваются:
-У нас все есть,
Есть даже лишнее – власть Советов.
Сквозняк лукавил иногда
В страницах старой крепкой книги.
Электропоезд шел из Риги
В соседний город Амстердам.
Дугою понеслась дорога,
В озера, реки с небом в них,
И я подумал: ради бога!
Теперь направо заверни!
Над лоском крыш как миф, как веха
Поплыл знакомый твердый шпиль –
Извечный силуэт Дордрехта
Просвечивал сквозь сотни миль.
Но завитая и литая
Струилась Юрмала кругом,
Как карта в книге, что листаю –
Цветов корицы с серебром.
И в такт страницам, легким шагом,
В углу, где шпиль знакомый всплыл,
Как оловянная бумага
Сминалось море о стволы.
Так что же люди с тех планет?
Те, что у той же карты стоя,
Берут как самое простое
Ключи от разных стран и лет?
Соединяет нас тогда
Слепящий пласт холодной влаги,
Как здесь на карте лист бумаги
Соединяет города.
Бронза, никель, фужеры и свечи,
Улиц призмы из рамок и строчек,
А собор как надгробие вечен,
Одинокий среди одиночеств.
Краток шаг переулков замшелых.
За углом – осторожное чудо,
Просияв лакированным телом
Зорко щурит глаза – изумруды.
А чтоб гости понять не успели,
Что ваш город колючий местами,
На коньки и на шпили уселись
Кошек черных подковы с хвостами.
Целый день я ходил и ходил
Догоняя ушедших давно
Среди стен из гранита и льдин,
Среди шепота песен и снов.
Вон, у моста изысканный князь
Говорит и свежо и тепло.
Кто же это стоит прислоняясь:
Пушкин, Лермонтов…кажется, Блок?
Там, где смертью откос побелён,
Где на гранях обугленный шрам
Бродит прапорщик князь Гумилев,
И прищурился князь Мандельштам.
Все они для любви и тепла
В мир пришли, где кочует беда,
Где царит снеговая вода
И торчит золотая игла.
В мир, что все и тревожней и злей
Каждый князь, улыбаясь, бросал
Все дворцы, где живут чудеса,
Всё любовь к чудесам на земле.
Всякий князь ироничен и строг,
И в глазах ледяная игра…
Впрочем…кашляет часто в платок,
И у сердца чернеет дыра.
В «светах» свинец, стекло и камень,
В «тенях» гризайль и тон глухой охры,
Когда выходишь на обрыв,
Где рыжий росчерк сосен под ногами.
Берлинской лазури случаен узор.
Струною натянутый горизонт.
И в черных кружевах рассвет,
И лужи ртути на песке,
И динозавра свежий след
У отмели на языке.
Дней моих пряный остаток
Темнеет на самом дне…
Стоят на гряде косматой,
Или парят над ней
Добрыня, Чапаев и Золушка,
Карлик и Кичкинэ,
Облиты лазурью и золотом,
Изваяны из камней.
Петли прибой раскатывает
И в петлю скользит обрыв –
Море тоже ваяет статуи
Для какой-то новой игры.
И есть среди чудных фигур Василий,
И есть среди них Егор,
Те, которые скалы крестили
И жили здесь среди гор.
Вечерние тени сорвались вниз.
Над пропастью там и тут
Герои, чьи профили не удались,
Падают в темноту.
Сколот утес – старик,
Но башню зажал в зубах.
В башне огонь не горит.
Башня гудит как труба.
Вечерние тучи растят
Разбросанную гряду.
Чайки домой летят,
А крабы толкутся в аду –
Черной икрой на ломтях
Смешанных яростно скал
С хлопьями грязной пены,
А справа залив постепенно
Перетекает на скат,
Сумрачный и пустой,
Лишь клочьями леса кора.
А слева лихой запятой
Мыс. И точка – корабль.
Ерошит лесов ворс
Бурной ночи напор,
По морю гуляет плуг.
В башне зажгу костер,
Что виден за сорок верст,
И ты приплывешь к теплу,
Устроим пир на полу,
Позволим себе разомлеть.
Боюсь, ты Гестии дочь…
Тогда посвятим эту ночь
Башне Чабан- Кале.
Осталось все, как в день творенья.
Звенит пустыня до сих пор
Меж пенной строчкою смятенья
И голой грудой черных гор.
Там злые тени в твердых дюнах
От мертвой лавы до вершин
Нам открывают череп лунный,
Пока мы любим и спешим.
Мелькает парус. Океана
Шальные дети рвутся в бой,
И бросят на погост Вулкана
Иного века божество.
Заглянешь к вам сквозь просеку в лесах –
За рыхлыми холмами – длинный город.
Бьет. Плещет. Пальм бегут сухие голоса.
И шепот жестяной. И гальки переборы.
Мелькает море на концах аллей.
И вот уже прыжками почесало:
Так – льет шампанское на голых королей,
Так – на упругих пламенных русалок.
Меж водяных столбов и арок и мостов,
Вон – толпами Венер из пены вышли,
Над медными щитами животов
Зрачки их и соски разбросаны как вишни.
Измучены, исхлестаны опять
По ядрам ягодиц. И в пьяном хороводе
Лишь лона треугольная печать
Ломает блеск их окаянных бедер.
Море водоросли полощет
И ольховник седой шевелит.
В эвкалиптовых, блеклых рощах
Взводы буйволов залегли.
Здесь болотною колкою травкой
Груды злата прикрыты едва,
И на руслах лежат как на лавках
Переполненных рек рукава.
Спят цыгане под солнцем ражим,
Бродят негры в потийской пыли,
И отходы турецких пляжей
Рваным рантом к прибою легли.
Так и будет. Сюда веками
Облака и шаланды влекло
Опрокинутое над нами
Ориона косое крыло.
Только в страшных сказках мы видали
Замок – храм – отрог крутого кряжа,
Чьи зазубренные пасти заглотали
Низкий городок у золотого пляжа.
Разбежались трещины по склону.
Городок прижался замирая
В узком завитке пыльно-зеленом,
В ямке у надкушенного края.
И оттуда зрит одноэтажный:
Храм парит – веков бескрайних вестник,
С точками ужасно мелких граждан
На просторах раскаленных лестниц.
Не жгут, не застятся слезой
Извивы вод и побережий.
Пустынных пляжей серый зной,
А в мареве за той горой,-
Все те же воды, пляжи те же.
Двойную пустошь возлюбя
Лежим пупками в теплой пене,
Небрежно бросив под себя
Свои надорванные тени.
А море, не заметив нас,
Лениво волны распустило
Под небом плоским как стена
И под расплывшимся светилом.
И все листает невпопад
И муть и соль беспечных странствий,
И шелестит как камнепад
В бескрайнем и глухом пространстве.
И часом только кинешь взор,
Воспрянув радостью ответной,-
Фламинго алый метеор
Вдруг рушится на мир бесцветный.
Шевеля подвески отражений
Пробегает солнца мутный знак.
Дальний брег – цепочкой сновидений,
На песке – слепые письмена.
Окаймленный желтою волной
Палевый орнамент не истлел:
Отпечатки нежных темных ног,
Тех, кто вдаль уплыл за сотни лет.
Не увижу больше той воды,
Той страны из пыли и песка.
Оставляю на песке следы,
Вечные, как эти облака.
Скатится пыльный вал на восток,
Кучкой дувалов застынет…
Солнце на темя давит как столб,
Небом упертый в пустыню.
Меркнут в пыли слюдяные слова,
Молча ослы и люди
Дыней хорезмских рыжий навал
Тащат на тающем блюде.
Блеклою радугой тлеет базар,
Над ним в раскаленном стекле –
Мечетей расплавленные паруса,
Тугие дымки тополей.
Рухнешь на дно. Там, на черном дне
Дрожит ледяной стакан…
Ай, журчат перепелки в той чайхане
По дороге на Самарканд!
Так давно: в незнакомой ночи
Словно хлеб разломилась гора,
И горячие вспухли ключи,
Что в горе клокотали вчера.
Далеко: незнакомый рассвет.
Я скачу средь бескрайних полей,
Словно раньше на тысячу лет
Я родился на этой земле.
Впереди океан пустоты,
Но теперь на заре – все равно:
Улыбаешься сонная – ты,
И нам солнце ломает окно.
Огонь, когда объемлет мгла,
Пылает пастью злой и жадной,
Но эта ночь сгореть дотла
Боялась и пришла прохладной.
И я уже не ждал огня,
Когда, усевшись у постели,
Она окутала меня,
В обрывки медленных метелей.
Ложился серый свет росой
В ресницы, искажая тени,
И был так пуст и невесом
Притворный пыл прикосновений.
Ведь так и не было огня
Той бледной сокровенной ночью,
И в тайном ожиданье дня
Мы звезд встречали многоточья.
На опушке, над желтой кручей
Васильком ты металась под тучей.
И дождя стальная стена
Проломила леса до дна.
Ты не стала кидаться ко мне,
Ты осталась на той стороне.
Ты далеко, за теми лесами,
Что гроза стороной обошла…
Что теперь? Одиночество. Память.
И от неба – немного тепла.
Он не окончен – образ ломких веток.
Вот руки чудятся, что ветки разведут,
Являя тайну молодого лета,
Что зреет там, в трехтысячном году.
Представить это вовсе невозможно,-
-Там люди монстры, там не те кусты…
Но что-то сопряглось из веток сложно:
Бедро и грудь – знакомые черты!
Он не окончен образ, он не начат!
Но проступает через сонм минут
Твоих очей горячих облик зрячий…
И губы дрогнули, что завтра позовут…
Крутит ветер - бурелом,
И стволы хрустят как кости,
И хрипят кусты от злости,
И шипят от тяжкой страсти,
Тычут сучья напролом,
Раздирая все на части
Крутит ветер - бурелом.
А когда сметет весь хлам,
То откроется не храм,
А откроется тогда,
То, не видное дотоле,
Только поле, только поле,
И дорога в никуда.
Он к Вам пришел в сезон весенних гроз
И подарил Вам чудо.
В сезон дождей и слез
Он убежал отсюда.
А чудо здесь осталось. Ничего -
Живет, подрыгивает, дышит.
И может быть, в сезон больших снегов
Кудрявые стишки напишет.
Ты здесь стоял, прижавшись к темноте,
И что-то говорил, но даже те, кто слышал,
Вслед за тобой успели улететь
В привольный край, где нет ни дна, ни крыши.
Раскутай душу, не страшась суда,
И чтоб тебе не снять перчаток?
Авось останется на мертвой глыбе льда
Горячих пальцев вечный отпечаток.
Ты отражалась в нем во всей нагой красе,
В том первом зеркале – от притолка до полки,
Но зеркало разбила насовсем,
Другие ж – только первого осколки.
Конечно, отразят красу и шарм,
Все это при тебе еще осталось,
В глазах же, где вчера цвела душа,
Сегодня – только горечь и усталость.
В кольце снегов жилье мое.
И петля синяя все туже.
Веселое мое житье
Среди прикосновений стужи.
В кольце миров Земля моя,
И, только клочьями одета,
Несет печали бытия
Среди прикосновений света
.
Закручивает виражи
И горний путь сквозь пламя чертит
Растрепанная эта жизнь
Среди прикосновений смерти.
Три страницы тут лежали
На столе.
За окошком ветры мчали
По земле.
Три страницы скинул ветер
В синь и свет,
Трех страниц нигде на свете
Больше нет.
Пролетают звезды стаей,
И во мгле
Все течет трава густая
По земле.
Мертвых прячет под листами
И живых,
И деревья вырастают
Из травы.
На деревьях станут птицы
Петь – свистеть,
Станут листья как страницы
Шелестеть.
Под горючий, да под белый камень
Убежим от зверей и людей,
Ляжем спать и нам веками
Будет сниться нынешний, солнечный день.
Та дорога ромашковая, в колеях и канавах
Бесконечной дороги теплая пыль,
Да изгиб заманчивый и лукавый
В незнакомую просеку завернувшей тропы.
Сегодня дождь. Косой, витиеватый.
Все в ящиках за стеклами сидят.
И смотрят визави. Все нынче экспонаты
В стеклянном ящике воскресного дождя.
Все в ящиках. И всякий очи пучит.
Аж зеркалами весь заставлен город.
В музее благодать. Побрякивает ключик.
То дождик ходит, пробуя запоры.
Здесь кружится все и качается,
Сливается и суетится,-
Едва начавшись – кончаются
Солнца, цветы и птицы.
Качнется явлений груда
И нежности хлынет ручей-
Встречаю пушистое чудо
И чудо губ и очей.
И мигу б остановится
Средь убийственной суетни…
И миг этот длится и длится
Все эти майские дни.
Хрустела, рушилась трава
И как в сугроб в её пучину
Ты падал, счастлив, и едва
Не поручал себя вершинам.
Охапками своей листвы
Пускай, мол, защитят от взгляда
Невыносимой синевы,
Куда мы завтра будем падать.
Белые дорожки,
Полный снег воды,
И от белой кошки
Черные следы.
Кошку не доели,
Гладят и глядят,
Но на той неделе
Все-таки съедят.
Пахнет первым снегом,
Громко с крыши льет,
И под красным небом
Тихо пушка бьет.
На стене заката –
Крестик золотой,-
То горит распятый
Летчик молодой.
Отражает свечку
«Ходиков» стекло,
От чугунной печки
Сухо и тепло.
Брем и Пушкин в печке,
И на самом дне
Черные словечки
Дотлевают в ней.
А без слов без этих,
Да под гром часов
Раздувает ветер
Паруса лесов.
Тучи гонит в дело
Полные снегов…
И к утру все бело.
Нету ничего.
На город ровный ветер льет,
Тяжелый, как вода.
Наполнен город до краев
Текучей глыбой льда.
Дом каждый дочиста отмыт
Студеною волной,
И сделан из могильных плит…
Но вдруг – сверкнет окно!
Во двор, на горы-ледники,
Меж огненных полос
Роняет гребень тень руки
Сквозь красное стекло.
И веер пальцев широко
Сметает лед и снег,
И все скользят подковы кос
По ледяной стене.
И ты отчаянно живешь
В окне и во дворе.
И вся пылаешь и плывешь
В смертельном декабре.
Так говоришь – из «точки» вышло все?
В зачатке были в ней
Средь лепета и блеска
Тот рыхлый скат, что мели пересек,
И мелей трепет? И святое детство?
Все было? И свершатся чудеса?
Мы, значит, взрыва часть?
Прорвемся в небеса? И вторгнемся в миры…
Но…горсть воды уронит
И камешки замельтешат в песке…
Дрожат и плавятся серебряные кони,
Которых ты купаешь в той реке-
Вселенная – река,
Созвездия – песок.
Бредем ли плесом в рай -
Путь Млечный лег у ног. И оборвался край.
И посмотри, какая тишь и рань.
На утренний песок вдруг солнца горсть уронишь,
Согрет и обнажен и одинок,
На отмели, на солнце…На ладони-
Вселенная – река,
Созвездия – песок.
И кольца волн перебегают дно,
И весь дрожит поток,
На отмели, на солнце, на ладони.
Да бог с ним. Вдалеке
Дрожат и плавятся серебряные кони,
Которых ты купаешь в той реке.
Качнется море всей водою, всюду
Всей глубиною ляжет на брега.
И гибнут города. И битую посуду
Лет через тысячу кладу к твоим ногам.
На бледной глине тронем след холодный,
Истлевших рук неповторимый след,
И вновь уйдем бродить в лугах подводных
Среди зеркальных рыб и мертвых кораблей.
Вот поднимается над городом незримым,
И снова опускается весло,
И кружится вокруг сонм душ неповторимых,
И эхо наших слов, неповторимых слов.
Пришла веселой как всегда.
Тропой извечной.
Помчалась вешняя вода
Рекой беспечной.
А следом кинулся с ветвей
Закат попутный,
И черный ил сверкал с корней
Ежеминутно.
Как славно хлюпает в мостках
Меж старых досок,
Как застревает на песках
Темно и косо!
Леса и рощи обняла.
В жемчужной раме
Всех веток нежные тела
Полны ростками.
И изогнувшийся дугой
Закат попутный
Пересекается с рекой
Ежеминутно.
Проваливается во рвы,
Румянцем брызнет,
Коснувшись молодой травы
Впервые в жизни.
То ржавчиной окатит, то лимонным
Берез вершины. Мечется трава,
И чудятся за ближним небосклоном
Ослепших окон лед и синева.
Пуста к тебе дорога и раскрыта,
Простор на небесах и на земле,
И бесшабашным посвистом повитый
В слезах и искрах мчит по склонам лес.
И рассказать тебе о том – пора,
А то ведь сумерки все размывают рано:
И колкий почерк сучьев по дворам,
И строчки листьев облетевших на ночь.
Пускай же не останутся во мне
Те строчки, что дорогой нынче поднял.
От всех сияющих последних дней
Прими и то, что подобрал сегодня.
А то потом об осени не вспомнят,
И перлы выпадут из ледяной руки…
В невозмутимости бездарных зимних комнат
Скукожатся мои черновики.
Комментарий автора: и неча таскать в чистые комнаты колючки, подобранные на дороге.
Раскрыв объятия мирам и чудесам,
В метели теней, в неге обмирая
Нагая Ева мчалась сквозь леса,
Сквозь тернии, к веселым кущам рая.
Но завершая путь её земной,
Из мира вырвав праздничное тело
Гадюка вдруг взвилась у резвых ног,
Как подпись Мастера, который это сделал.
Комментарий автора: история роскошного внедорожника, налетевшего на кривой гвоздь.
По платиновой пыли, по проселку
Протопал. Прошептал. Пропал.
Прошелся по листам как щеткою по шелку,
Колец стеклянных в речку накидал.
Как не было… Но вечер прояснился.
Растет закат у тучи из-под век.
И вовсе этот дождик не приснился
Взъерошенной краснеющей траве.
Комментарий автора: автор дремал между проселком и речкой, что-то слышал, почти не видел, вышел из дела сухим.