Сюрреализм нас всех когда-нибудь
Сведёт в могилу с острыми углами,
А ты искусство боли не забудь,
Как и того, что было между нами.
Пока рассудок склонен к новизне,
Злорадствовал знакомый ипохондрик,
Не сгинуть нам в кислотной болтовне,
Держась за руль в разбитой старой Хонде.
Пока горит и плавится базальт
В горниле глоток, тюрем, поликлиник,
Закроем двери, форточки, гештальт
И станем жить, как завещал сангвиник
Пока в борьбе ломается копьё,
А дробовик всегда даёт осечку,
Доверимся, что скажет нам чутьё,
Когда увидим добрую овечку.
Ещё быстрей стекает циферблат
В стальной дуршлаг под звуки рокабилли,
Накинь на тело шёлковый халат
И вспомни нас в терновнике идиллий.
Вокруг роится масса мелочей:
Ломоть Луны с печатью маасдама,
Кривой овраг, покладистый ручей,
В изящном платье молодая дама.
Пушистый кот, сидящий на тахте,
Разносчик пиццы с мордой ловеласа,
Посылка от живущего в Ухте
Отца с запасом вяленого мяса.
Заточенный, как пика, карандаш,
Листок бумаги, в складках оригами,
Отрытый следопытами блиндаж,
Кленовый лист, хрустящий под ногами.
Автобус, опрокинутый в кювет,
Надрыв прифронтового репортажа…
И белый свет, обычный белый свет,
И тьмы всепроникающая сажа
Мир, погружённый в таинство вещей,
Едва ли уползёт из окруженья.
Поведать как о том за миской щей
Товарищу слепому от рожденья?..
Он может себе позволить явиться на званый вечер
В штиблетах на босу ногу, в футболке с нелепым принтом,
Он может себя уволить на корпоративном вече,
Легко предпочтя дорогу обеду с наследным принцем.
Он может с утра пораньше добраться до Эвереста,
А вечером с аквалангом Нептуна пугать на троне,
Представить, как воет баньши, и лязгает мех Гефеста,
Командовать русским флангом в сражении при Краоне.
Он может летать, как сокол, а может ползти червями,
Заранее строя вектор для мысленного приказа.
Он может рубить с наскока, рискуя свариться в
яме,
И верит в святого Некто, хранящим его от сглаза.
Он может почти бесстрастно сжигать философский камень,
Из кода плести косынки в плену цифрового рая.
Все в мире ему подвластно, но только не помощь маме,
Которая бредит сыном, мучительно умирая.
Наши больные пальцы рабству клавиатуры
Предпочитают кнопки ядерного регистра,
Мы собираем Скальци вместо макулатуры,
Пьем из обычной стопки правильные микстуры.
Наши большие души рвутся из оболочек
И разрывают ткани шёлковых индульгенций,
Если заложит уши в царстве дубовых бочек,
Будет своё татами на площадях Флоренций.
Наши лихие мысли складывают в ячейки,
Ими в лихие годы лакомятся медведи,
Больше никто не свистнет: кто ты, откуда, чей ты,
Просто посмотрят своды честных энциклопедий.
Наши тела из стали медленно, но тускнеют,
Искренне и красиво, здравствуйте, медный всадник,
Те, кто уже восстали, им - из берёз аллею,
Звезды из Аресибо, фрески фантомных ссадин.
Наши друзья – наука и медицинский полис,
Музыка из комода, новости приглушённо,
Время войдёт без стука, бросит на раны соли
И возвратится мода на антрекот сушёный.
Как только время растворяется во сне -
Эффект гипноза -
Бог водружает драгоценное пенсне
На кончик носа.
И, чертыхаясь, разбирает мелкий шрифт
Святых писаний.
Будильник, словно заколдованный шериф,
Грозит часами…
Держась в сторонке от напыщенных мирян,
Всевышний дремлет,
Он от неискренности паствы сыт и пьян,
Как тёмный гремлин.
Он громовержец, если кто-то кормит крыс
И гонит смуту.
Он милосердно не даёт встать на карниз:
Одну минуту.
Он поднимает опустившихся с колен,
Даруя ластик,
И превращает, всё неправильное в тлен -
Держись, схоластик…
Раздастся тонкий колокольный перезвон –
Сигнал тревоги,
К нему любые устремятся на поклон,
И даже боги.
Создатель выскользнет из петли бытия,
Теперь навеки,
И оцифруется последняя статья
О человеке...
Сойдёт затмение, расправятся холсты
И вздрогнут брови,
А небо высекут рассветные хлысты
До яркой крови.
В пустыне городских окраин
Ты одинок и неприкаян,
Твой друг - спивающийся Каин,
Подруга - лютая метель.
В глазах - последние всполохи
Игры, где пляшут скоморохи,
Дела отчаянно неплохи,
Но там, за тридевять петель.
Баюкаешь свое несчастье,
Ругаешь тёмное начальство
И проклинаешь разночасье
Меридианов мерзлоты,
Предпочитая гнев улыбке,
Готовишь сковородку Рыбке,
Но даже эти мысли зыбки,
Как ненадёжные плоты.
И кажется, что вечер смертен,
Нет календарной круговерти,
И даже балагуры черти
Отпустят грешников страдать.
Но тучам свойственно лукавить,
Бледнеть, дружиться с чудаками
И в небе рисовать мелками,
И долг дождями отдавать.
В каждом слове заложен образ
Неродившегося дитя,
Каждый день на огни разобран
И они умирать летят.
Там, в ночи, тополя крестами,
И хребты вековых оград,
Там слова из земли восстали
И осыпались словно град.
Пробивая умы и крыши
И отчаянно в тьму крича…
Им даровано что-то свыше,
Их энергия горяча.
Пусть родится малыш и крикнет,
И послышится звон стекла,
Может кто-то уже привыкнет:
Вечность Именем нарекла…
Ящик Пандоры открыт и распахнут,
Всех любопытных согнали гуртом
К рупорам, что так заманчиво пахнут.
Каждый стоит с окровавленным ртом
У своего боевого тотема,
Там где публично орёт патриот,
Там, где насилие - нужная тема,
Там, где лобзают прогнивший киот.
Ящик Пандоры прикрыть не удастся,
И очищающий ядерный столп
Их не заставит пугливо бояться
В зеркале диких оборванных толп...
Мне поздно надрываться мелочами,
Мне поздно напиваться кутерьмой,
Звенеть мостов распахнутых ключами,
Кривых бояться, плакать по прямой.
Жонглировать решёткой и звездою,
Пока все цифры выстроились в ряд,
Устраивать концерты козодою,
Плести интриги, словно шелкопряд.
Мне невдомёк, почём сегодня вотум
Доверия педрилам всех мастей,
И где удобней слиться с эшафотом,
Не слыша визга мелочных страстей.
Найти исток магнитных аномалий,
Влияющих на весь исходный код
Не суждено на Гоа, и на Бали,
И даже там, где спит Чеширский кот.
Морским глубинам все по барабану.
И я готов торжественную дробь
Извлечь и пронестись по автобану,
Где каждый знак - неправильная дробь.
И в иррациональности упадка
Найти свой неожиданный инсайт.
Ошибка - есть удачная накладка,
Как доступ на закрытый порносайт.
Куба превращается в Кубань,
Тот же сахар, только тростниковый,
По домам дымы от сотен бань,
И кричат, и шепчутся альковы.
Красота уносится в закат,
Босота усталость ног не чует,
Из цикад получится цукат,
Из сушилки в закрома кочуя.
Падает над Падуей звезда,
Залетит в окно, ночник воспрянет,
Ночь залижет ссадины, сюда
Новый день с инспекцией нагрянет.
Пошумит из тьмы веков шумер,
Утром слышно всё как на ладони,
Химики не жалуют химер,
Как дюшес на берегах Дордони.
Баловни выходят на балкон,
Двигайтесь, Ромео и Джульетта,
Свет несёт добро, таков закон,
Лета пусть теперь впадает в лето.
Прожита эпоха, так ожог,
Покраснев, уходит на задворки
Памяти, от всех аварий шок
Утечёт сквозь временные створки.
Сумерки для всех борцов сумо
И не только, наступают плавно,
В пламени оно придёт само -
То, что станет для кого-то главным.
Я в Париже заключу пари:
Целый март не буду пить мартини,
Мир снаружи, меньший, чем внутри,
Картой отражается в картине.
Сквозь чудо-ночь, где пели перепёлки,
Откладывая яйца натощак,
Летел "Сапсан", с его багажной полки
Свалился в грушу войсковой общак.
Сухой паек дивизии запаса,
Тушёнка, шоколадки, сухари,
Под звёздами созвездья Волопаса
Лежали до открытых врат зари.
И свет настал, и зомби оклемались
И выползли полакомиться в сад,
А там горошек, вяленый физалис
И вещество, чем травится Моссад.
Великий пир, парад чревоугодий,
Падеж скота и матерный налёт,
Потом галдеж про женщин на природе,
О том, что рыба, нынче не клюёт.
А кто-то вспомнил о хромой кобыле,
О Дон Кихоте, мать его ети,
О том где в прошлой жизни дети были,
В какую степь теперь от них идти.
По гендерам прошлись с пеной и рвотой,
Покаялись за понюх табака
За всех седых, хромых и косоротых.
Жаль, что в руках нет верного АК.
Про Горького всплакнули ненароком,
О Челентано вспомнили крича,
Звучали Пушкин, Гоголь, Сумароков,
Трещала молодая саранча.
Плелись венки из корня мандрагоры,
От самогона лопались глаза,
Шатались узы, связи, косогоры,
Ломались копья, "нет" боролось "за".
Трещали лбы, ножей сверкнули свечи,
Их жадный свет в безумии погряз,
И первый стон протяжный человечий
Пронзил пространство словно в первый раз...
И в этом эклектическом угаре
Никто не видел тьмы звериный зев,
И не осталось ни единой твари...
А в чашке Петри новенький посев
Мне сегодня хамили во автобусе:
Что, мол, пьян и неряшливо брит.
На моём стилизованном глобусе
Всё, что пьётся - чудесно горит.
Сквозь пары алкогольного кружева
Разведу под мяско барбекю,
Раздобуду гравюру с Бестужевом,
Где он Рюмину дарит экю.
Оценю пирожок от Кабанова,
Вспомню скабрезность от Беранже,
Что еще мне испробовать заново,
Не испачкав в салате манжет.
Под рулады подпольного радио
В ход идёт молодое винцо,
Все что в мире ещё не украдено
Надо спрятать Кащею в яйцо.
Под шаманские танцы с пищалями,
Можно выпить и вальс, и бурбон,
Вспомнить как протрезвев обещали мы,
Организм не хватать за хибон...
Было тесно в общественном вареве
От кондукторши - волос в начёс,
Там со мной по душам разговаривал
Безбилетный растрёпанный пёс.
Подружились мы быстро и намертво,
Как солдаты на долгой войне.
Вышли вместе в весёлом беспамятстве
На обратной моей стороне.
И куда-то пошли, как сомнамбулы,
В головах разгорался закат,
В небе плыли кудрявые камбалы
На восток и хвостами назад.
Не замечаешь, как, порой, легка
Невыносимость обнажённой воли,
А рёв пустых скамеек на футболе -
Всего лишь сумрак, вечный день сурка.
Так море изливается в карман
Гаргантюа колхозного масштаба,
А молодцы с просторов порнохаба
Тебя зовут развеяться в Оман.
И нет бы жить, засунув свой штурвал
В сырой подвал, да выпить седативных,
Но вид развалин радиоактивных
Несут тебя на тридесятый вал...
Утопленники долго не живут,
Им нет пощады в скороварке смысла.
Несёт свои большие воды Висла.
Натянут и опробован батут...
От весны убежище построить -
Этим не спастись от аллергий,
Надо отыскать вторую Трою,
Расспросив старуху Изергиль.
Пусть она включает навигатор,
Встроенный в приобретённый горб,
По маршруту дорого-богато
Мы пройдём в завещанную скорбь.
И пройдемся Турцией по Кипру,
В поисках потусторонних стен,
Пустим по свободному субтитру
На экраны запрещённых схем.
А Троянский конь, такой мифичный,
Словно нарисованный анфас
По воде христовой архаичной,
Ржёт и реагирует на "фас".
И воздастся нам не по заслугам,
А по всем нечётным четвергам,
Станет Ахиллес почётным другом
Всем своим поверженным врагам.
В этом толерантном беспределе
Лишний чих окажется бельмом
На личинках девственниц в борделе
Под руку со сутенером львом.
Прав был коченеющий Бетховен,
Трижды прав смотрящий вдаль Гомер,
В мире нет конкретных полумер
Если ты весной смертельно болен...
В осенних далях облако в бикини
Стесняется, что где-то взорвалось
И листьями осыпало, а лось
Совсем не разбирается в мякине.
Его и провести, шепнёт Сусанин,
Не пшека заманить на крёстных ход,
Наладив идиому в обиход,
Из глины выкорчёвывая сани.
Рогами повествуя нам, сохатый
Ударит внедорожник в гладкий бок,
А там в сухой истоме голубок,
И пару вёрст до староверской хаты...
Смеркается, и вся в багряных складках
Тасует ночь туманности болот,
И кто-то спит, а кто готовит плот
К отплытию в мерцающей палатке.
Тускнеет день, и звёзды боязливы,
Как овцы, перед стрижкой на руно,
Но хочется смеяться все равно
И улетать последним рейсом в Брно,
И возвращаться в плачущие ивы...
Я отправлю Святого Отца
В катакомбы морального стресса.
У него установлен WhatsApp,
Значит он покровитель прогресса.
Я отправлю Святого Отца
Прогуляться под своды Афона.
У него установлен WhatsApp,
На последней модели айфона .
Я отправлю Святого Отца
Окунуться в целебные грязи.
У него установлен WhatsApp,
Он всегда остаётся на связи.
Я отправлю Святого Отца
В натуральном космическом смысле.
У него установлен WhatsApp,
Как триумф человеческой мысли.
Прогноз погоды беден и уныл:
Сегодня дождь, и завтра кукиш с маслом.
Восточный ветер, словно зуб, заныл,
А потому все помыслы напрасны.
Луна злорадно светит сквозь пургу
Безликих сред, кивающих на вторник,
А выходные через не могу
Летят во двор, где их сметает дворник...
Но вера в то, что где-то пьют шабли,
Едят под солнцем киви с авокадо
Сильна как боевые корабли
В составе атакующей эскадры.
И пусть не все вернуться в порт родной,
Застрянут в далях, вымощенных славой,
Уйдут в "голландцы", выпадут на дно,
Но проторят дорогу до Валгаллы...
Прогноз погоды скор на карантин,
На тучах след идейного плаката,
Но всё равно так хочется найти
Пилюлю счастья в ужине заката.
У нас сегодня лёгкий ужин:
Икра чавычи, стейк тунца,
Из зелени заморской фьюжн,
Бутылка белого винца
Из заповедников Луары,
Нарезка пармской ветчины.
Улитки, устрицы, омары -
Они в игру вовлечены
На роли фирменных статистов
Для антуража, мон ами...
Мой взгляд то кроток, то неистов,
Твой то направлен на камин,
То на сидящего напротив,
С безумием из-под бровей.
Я в паузах уже не против
Забыть, что голубых кровей,
Про моветон и этикеты,
Про все на свете, черт возьми!
Смахнув со столика брускетты,
Мы флер предстартовой возни
Закончили на полурыке
Под звон разбитого стекла...
Тень обалдевшего мурлыки
Тихонько с пуфика стекла
И растворилась в одночасье
Стирая профиль и анфас.
А мы испытывали счастье,
А счастье впитывало нас.
Кому-то невтерпёж в подъезде справа,
А где-то молча плачут в три ручья...
Бывает в битве честная ничья
Короткая, как нежность костоправа.
Щебечет воробей в тени акаций,
Влюблённые воркуют в унисон...
А жизни повторяются, как сон,
В ловушке промежуточных локаций.
С подачи оскорблённых и убогих
Над истиной навис дамоклов нож...
Хоть десять раз в уме себя умножь,
Не станешь голограммою у многих.
Всё вытечет, что раньше не застыло,
И мир поглотит квантовый скачок.
Поймать себя, как бабочку в сачок,
Позволит изувеченный затылок...
По рядам зеркал пробежала рябь,
Паруса дождей до земли провисли,
Неудобно спят прописные мысли,
Развернись и вновь сонный банк ограбь.
Там найдешь корабль полный звонких од,
Он сошёл один с легендарной верфи,
Но прими трюизм: по закону Мэрфи,
Он не доплывёт до спокойных вод.
Там пасутся дни на полях мембран,
Томно дышит кит исполинским брюхом,
А единорог не стрижёт и ухом,
И не бьется в дверь, как тупой баран.
Там течёт река в берегах халвы
И читает тварь золотые иды,
Ты отбросишь прочь детские обиды
Заглянув туда, где гуляют львы.
Обойдя посты, чувства обнулив,
Не найдёшь внутри никаких загадок,
Но запретный плод, как известно, сладок
И опять не верь ты глазам своим.
Завершая круг стоптанных идей,
Закрывая дверь под трезвон мигалок,
Разорви гармонь умственных шпаргалок
И начни с того, что всего трудней...
Я вижу в зареве распахнутых небес
Особый томос.
Но игнорирую, я - редкостный балбес,
И жизнь мне в тонус!
Пока выпячиваю древность колесом
Электрокара,
Мне обещают, нажимая на клаксон:
Настигнет кара.
Как доказательство, на пастбище судьбы
Пасутся беды,
Я на этапе назидательной ходьбы
Надену кеды.
Схожу на курсы отрезвляющих цитат
И джиу-джитсу,
Мир поперхнётся и оденет ацетат.
Нам не ужиться...
А посему закину ноги на Луну,
Волкам на злобу,
Позволив бледному щербатому блину
Горбатить воду.
Представлю сцену: впечатлительный прилив
Рисует руны,
Мне улыбнётся неземная Тайлер Лив.
Умолкнут струны.
Кольцо всевластия вернётся в туесок
Вельможной гонки,
Себе позволю выпить кактусовый сок
Двойной возгонки.
Нагрянет сон, как паровой локомотив,
Наступит нега,
Сомкнутся веки, а весёлый лейтмотив
Натопит снега.
Ну, что ж, давайте в очистительный хамам
Добавим соду
И пожелаем счастья всем семи холмам.
Вивенди модус.
Вырос наш циклоп на казённых щах,
И броня на лбу, и в паху чугун.
Сам себе король во семи прыщах,
Любит он детей, что твою нугу.
Он им варит суп на омега-3,
Раздает вай-фай, гонит в фитнес-клуб,
Он осведомлён, что у них внутри,
А по жизни он жуткий однолюб.
Он раскроет глаз, воссияет свет.
Цепенеет мрак, паралич-ага.
А его слуга достаёт кастет
И рисует им силуэт врага...
Соберёт в дуршлаг человечий прах
Одноглазый бог тридевять земель
И развеет смерть на семи ветрах.
Ты рожай еще, юная мамзель.
О чём могу тебе сказать я,
Мой милый друг,
Когда сомкну свои объятья,
А твой испуг,
Пусть и не выглядит обманом,
Но, как хорош,
Ты вся горишь, пролог романа
Диктует дрожь,
Ах, это лёгкая страница
Из первых ста,
Трепещут длинные ресницы,
Твои уста
Так соблазнительно медовы,
Опасный хмель,
Я, как расстрелянный дредноут,
Сажусь на мель,
Но не сдаю позиций твёрдых,
Не в первый раз,
Когда твои шальные бёдра
Уводят нас
В невероятности сюжета
Второй главы...
Ты – потрясающе раздета,
А я, - увы...
Телесные
колготки, и юбка коротка...
Но выпить столько водки откажется рука,
Взбунтуется желудок, а печень затрясёт,
И даже форма
грудок свиданье не спасёт.
А если черный локон дозавернуть в кольцо!?
Вдруг свет из дальних окон позолотит лицо!?
В плену соленых груздей спасительный очаг,
Я все переверну
здесь лишь дайте мне рычаг!
Быть может томность взгляда развеет пелену!?..
Налейте в рюмку яда, иначе прокляну!
У новых дней заботы - в инстаграм
Упасть лицом и выучить молитву
О том, как бит за лишний килограмм
Идёт точить зазубренную бритву.
На пьедестал задвинув антураж,
Электорат в целковых панталонах
Впадает в Лету, в кому, в лайки, в раж,
Найдя нирвану в скидочных талонах.
Отсталость мысли - дьявольский манок,
Зовёт друзей на вечное сафари...
Наступит срок, опустится клинок,
И брызнет спам к предутренней фанфаре.
Подхватит ли собрание амёб
Изящный вирус - страшную заразу,
Свернётся мир петлёй Иуса Мёб
И не доскажет начатую фразу...
Когда любить, а ненависть когда
Найдёт в тебе всевидящее око,
В толпе людей безумно одиноко,
Там умножают лица на года.
Зачем дышать, когда за сотней стен
С зеркал стекают влажные напевы,
И прячут взор заплаканные Евы,
Не принимая ветер перемен.
Когда в тоске зажгутся фонари,
Туман души со скрипом разгоняя,
Кипящий рай по капельке роняя,
Пока не вспыхнут всадники зари.
Когда лететь в зовущее куда,
Где похоронен сломленный Иуда,
А люди ждут объявленного чуда,
И рвётся ввысь упавшая вода...
Когда вокруг мерещатся враги,
В количествах библейского масштаба,
Ты нарисуй волшебные круги
На КПП предвыборного штаба.
Купи в рассрочку детский карабин,
К нему заряд с резиновою пулей...
Опасность избирательных кабин
Вползёт змеёй в один ленивый улей.
Патруль примчится, к тётке не ходи,
Быстрей любой спешащей мимо скорой,
И серый мир запляшет позади
В нелепом танце с юной Терпсихорой...
Безумству храбрых выдадут патент,
А может быть вручат надгробный камень...
В ночи крадётся импортный агент,
Смешит страну последний могиканин.
Спою тебе осанну с видом на Кресты,
Мой юный хакер.
Все верно, жги свои подгнившие мосты,
Пошло все на хер.
Иду на выборы, в руках противогаз,
В ушах затычки.
Прожектор юности сломался и погас
В запале стычки.
На окнах шторы от коричневой чумы
И томагавка.
Запасся салом из подраненной корчмы,
В руке булавка.
В боязни судорог – особый коленкор
Для адвоката.
Я сам себе и психиатр, и спецкор,
Во лбу локатор.
Я сам себе пеку квадратные блины
Для подстраховки,
Сжигая платья целомудренной длины
Огнём духовки...
От аллергии принимаю тавегил
И, не чихая,
Смотрю как бесятcя сотрудники
ИГИЛ
У стен Шанхая.
Но бренно все, и производится еда
Не на фазенде…
В конце пути ни света, ни угля,
Пространство замерзающих мгновений:
Господь с Петром болтающий по фене,
Обкуренный Паромщик у руля,
В обратный путь отправиться не прочь
За новой обесценившейся дозой,
Скрижали с зашифрованной угрозой,
Которые не в силах нам помочь
Увидеть то, что скрыто за чертой,
А может и придумано для слабых,
Дороги в приснопамятных ухабах,
Могила с развалившейся плитой,
Которую пронзает алый мак,
Как символ изнасилованной чести,
Родители, уложенные вместе,
Их тени, уходящие во мрак,
На встречу вне пространства и времён
С тобой на бесконечном перепутье,
Великие хождения за сутью
За тридевять поступков и имён,
Спирали из последствий и причин,
Поступки, вызывающие жалость,
И сердце вдруг от искренности сжалось,
И грёзы из абстрактных величин…
Всё сбудется и не произойдёт,
Всё сгинет и распустится цветами,
А радуги останутся мостами
В страну, где варят вересковый мёд...
Из цикла «Философия войны»
Много ль времени на войну,
Если полдень идёт ко дну,
Словно жёлтая субмарина.
А светило - огонь живой,
Укрывается с головой
Красной кожицей мандарина.
С придыханьем холодных зим,
Братья травят своих кузин,
И твердеет источник мёда.
Много ль времени на обман,
Если для врачеванья ран
Не хватает бинтов и йода.
Из трубы вытекает зло.
Может ангелам повезло,
Им не нужно воды и проса.
Под басовый аккорд струны
Много ль времени ждать весны
И точить остриё вопроса.
В тишине соловьи поют.
Много ль времени на уют,
Если завтра песок и пламя
Отгремят и оставят мрак,
Поглощая неравный брак
С единицами и нолями.
Сходить с ума сегодня – модный тренд,
Довольны и врачи, и пациенты.
Где правильно расставлены акценты -
Легко запомнить жизненный катрен.
Где звезды фармацевтики сильны,
Там смысл хромает, и болят коленки.
На всех экранах бравые нетленки,
Уже не важно, из какой страны.
А спазмы кровеносных автострад
Ломают расписание внезапно,
И строятся обходы поэтапно
В огне астрономических растрат.
Народный глас неслышим и забыт,
Склоняется к земле слезоточиво.
Пирует спам, а вирусное чтиво
В умах организовывает сбыт.
Безумие – вот новый алкоголь,
Дешевый синтетический наркотик,
Его дают ученым и пехоте,
Он в нашем кашле, насморке, икоте,
Священный очищающий огонь…
С утра на облака накинута вуаль,
То солнечных лучей густая паутина,
Под ними мир людской - извечная рутина,
Ему не посмотреть наверх. Чертовски жаль...
И в дум круговорот затянута стезя,
И нехотя скрипит, пытаясь быть спиралью,
Направленную ввысь. Боязнь ходьбы по краю
Отбрасывает внутрь самих себя. Нельзя...
Так и проходит жизнь. Затасканный мотив
Звучит со всех сторон и, притворившись эхом,
Утихнуть не спешит, а сказочная веха
Всё так же далека. Любимая, прости...
Рукоплескал, как будто зубоскалил,
Досталось, вымел осень на проспект.
Приснился мне вчера товарищ Сталин
И разъяснил политику ОПЕК.
Дождь зарядил и выгнал бабье лето
На поле разноцветного тряпья,
А я достал трофейную "беретту"
И выстрелил в затылок сентября.
Опять смотрел по ящику консервы,
Вскрывал, летел на бреющем крыле,
Мне на ухо шептал товарищ Первый
О вежливости голых королей...
В сезонную впадая аллергию
На холод и валютный рок'н'ролл,
Пью валидол, пилю чужую гирю
И ставлю скороходы на прикол.
Случится в разухабистом спектакле
Какой-нибудь нечаянный антракт?
Мы слепо в это веруем , не так ли,
Как верят молодые в крепкий брак...
Изящно расправляются минуты
С хрустящими скорлупками секунд,
Надменности отравленные путы
Мечи судьбы уже не рассекут.
Гордыня, извлечённая из кварка,
Грозится инвестировать в потоп...
А злая располневшая доярка
Со лба устало вытирает пот.
И катится по небу спутник бледный,
Стесняясь за подведомственный брак...
А всадник то пластмассовый, то медный,
И здание то кремль, то барак.
Везение закончится не завтра,
Но канет Атлантидой, насовсем.
Участникам сгоревшего театра
Не выстроить таких надёжных стен...
Под песенку подвыпившего барда,
Сидящего на хрупком козырьке,
Скрижали золотого миллиарда
Расплавятся в арабском языке.
Всё в этом сне: мучительный галоп
По псарням избирательного права,
Кровавый степ в объятьях костоправа
И реки слёз хвастливых пенелоп.
Всё в этом дне: борьба за ширпотреб
В угодьях заколдованной кормушки,
Два полуселфи у судьбы на мушке
И полная колода пик и треф.
Всё в этой лжи: парадный камуфляж,
Начищенная бляха и кокарда,
Проклятие инфаркта миокарда
И правды нафталиновый муляж.
Всё в этот срок: дожить до седины,
Открыть бутылку дымного нектара...
Поставить диск, где плещется гитара
И тень Луны всплывает с глубины.
В том, что сломалось кресло, плотник не виноват,
Просто садилась резко в кресло свиная туша...
Если мостить стихами каждую тропку в ад,
Он, вероятно, будет вычищен и потушен.
Впрочем, мечтать об этом, только себе во зло,
Или тебе во благо в красном автомобиле.
Небо солнцестояний в каждом окне цвело...
Раньше, пока все стёкла взяли и не разбили.
Даже тупой иголке надо иметь ушко,
Что мы без путеводной рвущейся тонкой нити,
Все норовим проехать, там где бредут пешком
И забываем вставить в душу предохранитель.
В каждой минуте боли есть и твоя вина,
С каждой секунды славы вечность взимает ренту.
Где же пределы смысла в искренности вина?
Новый поток забвений бережно свёрнут в ленту...
Господь, ты свят и крут и сварен из огня,
В зеркальной скорлупе ты отрази меня.
Пал Карфаген от римских легионов…
А я напьюсь божественных ионов
И буду совместим с шипучим интерфейсом,
Любовью и похмельным фарисейством.
Я сын осколков и астрального греха,
Вокруг меня гудят межзвёздная труха
И колокол, язык болтливый драит,
А мир себя безжалостно пиарит
И будет выцветать до бледности мессии
На фоне мозговой анорексии.
Ты тут и там Господь, а ныне даже здесь,
А потому гремит запятнанная жесть,
Вопят волхвы и плавятся фанфары,
А я ложусь на собственные нары,
И буду вспоминать восход Гипериона,
Свернув пространство в позу эмбриона…
В безвоздушном пространстве холодно не по-детски,
Там играют в хоккей криворукие тени Грецки,
Смело встаёт на лыжи очередной «шумахер»…
А дрожащий апостол Пётр всех посылает на хер.
Там играют снежки в питекантропов и индейцев,
У каждого холодильника щедрый дневальный Ельцин,
На редкий политпросвет легко намерзает шёпот…
Окоченевший апостол Пётр всех посылает в жопу.
Дед Мороз - в шлеме с надписью «Оппенгеймер»,
Он дружится с мирозданием, но никудышный геймер,
Сочувствующий фанатик лупит прямой наводкой…
А поникший апостол Пётр ангелов шлёт за водкой.
В безвоздушном пространстве тошно от близкого рая,
Там существуют призраки Рабиндраната Фрая,
Но под рёв снегопада на сцену вползает АББА…
Раздобревший апостол Пётр лепит снежную бабу.
О чём смолчать, когда поговорить
На темы отвлечённые от хохмы
Карается Москвой, и как не сдохнуть
В молчании какой-нибудь Твери.
И растворившись, как монтажный клей,
На сырости словесных перекрытий,
Кивнуть на небеса, мол, посмотрите
И бросьте в мусор или мавзолей.
Там тоже тишина и нет стрельбы
Стерильностью по отупевшим чадам,
Там спят король и людоед из Чада,
В одеждах, что фривольно голубы.
Какая связь? Смотри и выбирай
На сайте в интровертном варианте,
А если вновь смолчишь, усатый Данте
Вернётся и покажет кузькин рай.
Дилемма превращается в укол
Забвения одной шестой палаты.
Споёт ей колыбельную патлатый
Британский сэр, в миру, Маккартни Пол.
От стыда ли гореть, на костре ли,
Окунаться в купель с головой…
Где ты, дерзкий российский Расстрелли?
На рассвете ответит конвой.
Исхудалой тропой поиконно
Пронесут логотипы иуд –
Буцефалов бесчисленной конной –
И на Площади тихо распнут.
Вместе с правдой и рабским артритом,
Плутовством и души глубиной…
На допросе с последним пиитом
Гимн судьбы не подарят иной.
И сомкнутся размякшие цепи
На запястьях заломленных рук…
Подстригая заросшие степи,
Замыкается огненный круг...
Соображаю на троих, пока закон
Не запрещает.
Тихоню совести из сердца за хибон
Тяну клещами.
Сижу на кухне, представляя, что в Крыму,
Готовлю краба…
Включаю музыку, быть может прикорну,
Под плач араба.
Из всех доступных человеческих грехов –
Свобода пуза.
Но и над ней простёрся колокол Фуко
Пятой Союза.
По главной прачечной стирают в порошок
Гранат извилин.
Им замечательно торгует брат-Ашот.
Вчера избили…
Смеюсь от счастья и глотаю валидол.
Пока не сбрендил.
На простокваше погадаю на футбол…
Модус вивенди.
У подножья Великой Китайской стены
Старый Будда баллончиком краски
Рисовал мизансцены грядущей войны,
Вдохновляясь ветрами Небраски.
Стилизованный свет шлифовал кирпичи,
Высекая пылинки столетий:
из титановых труб исполинской печи
вырывались тяжелые плети.
тёмно-бурая масса когтей и клыков,
огнедышащий ворон плешивый,
разорённый до хаоса нежный альков,
истекающий временем Шива.
перламутровый заяц в разбитой броне,
медный лис с перебитым отрядом,
геральдический лев на промокшем руне,
и любовь безответная рядом…
Бледный Будда сменил опустевший баллон
И присел отдохнуть на закате.
Тьма ползла по щекам, по останкам колонн,
К восстающей из праха Гекате...
С очумевшего оракула
Взятки гладки и смешны,
Правит бал товарищ Дракула
В море сочной тишины.
В подношениях замечены
Даже те, кто ни при чём,
Даже те, кто неосмечены
Бутафорским палачом.
На глазах повязки алые,
На руках бутоны вен,
Жмут друг к другу груди впалые
И не жаждут перемен.
Плащ из доноров топорщится,
Как подмоченный устой.
Смерть – прилежная уборщица
И следит за чистотой...
Бал в разгаре, время позднее.
У продажных дьяволиц
Выступают на исподнее
Трафареты бледных лиц…
Сколько бы дитя не плакало,
Няньки режутся в крикет.
Запакуй, товарищ Дракула,
Сердце в мусорный пакет.
Бьюсь об заклад с зеркальным самим собой,
Так получилось, что больше побиться не с кем,
То ли в душе случился досадный сбой,
То ли столкнулся в лоб с аргументом веским.
Вроде бы всё нормально на первый взгляд,
Если не видеть, что мир провалился в хаос,
Ставлю смешной диагноз, на кой-то ляд:
То же мне, комик, подсевший на «Доктор Хаус».
Так ли нужна бессмысленная возня,
Как утверждают писания преисподней,
Сумма острот, которой бы разум внял,
Неощутима и временна, как «сегодня».
Тресни и сгинь навек виртуальный друг,
Неуловимый и безутешный Кролик,
Новый сюжет обдумал твой демиург:
Хватит ли только запаса бурлящей крови?..
Подсолнух, избавляясь от солдат,
Почти воображал себя драконом…
Он сам собой к больной земле прикован,
Он сам себя с небес спускает в ад…
…на полпути вздохнув: - не навреди,
Извлечь из складок вечности оазис,
Где нет нужды оказываться сзади,
Где ты всегда на корпус впереди.
Там Солнце пропекает до костей,
Яичницы поджаристы и жидки,
И в минимум склоняются пожитки,
А в максимум - влияние страстей.
Срединный вздох ухожен и скроён
По образу врачующих подобий,
И не терзает душу облик вдовий,
И мир ещё без боли сотворён…
Подсолнух на подсолнечный завод
Плетётся, поворачивая шею,
И сбрасывает в полную траншею
Ещё один мертворождённый взвод…
В каждом августе жажда осени,
Пей, загадочный бедуин,
Похмеляясь мечтой о Боснии,
Не поднявшейся из руин.
Наступает пора закатная
На просторах и взаперти.
Где ты, проповедь деликатная
Для спасения на пути.
Принесёт листопад испарину
На отчаявшиеся лбы,
Боже правый, храни Испанию,
Не клади под сукно мольбы…
Дождь стирает границы сумерек,
Словно ластик набросок сна.
Живы те, кто ещё не умерли,
У кого в голове весна.
Небо хмурится озадаченно,
Проигралось по всем фронтам,
И теперь не собрать и вскладчину
На второй золотой фонтан...
Где-то там, на просторах паводка,
Дед Мазай собирает дань.
В каждой осени призрак августа,
Заходящего в иордань.
Из всех дорог он выбирал одну
Из тех, что так похожи на войну
С медовостью и лживостью мейнстрима,
Но часто уходил куда-то мимо.
Бывало, возвращался на постой
И пил печали радужной настой,
Приправленный сверх меры ожиданий
Усталостью от будущих скитаний.
Срывался и опять летел в метель…
Под мерзкий скрип несмазанных петель
Боролся с вездесущей ахинеей,
Как Дон Кихот за сердце Дульсинеи…
Он выдохся в один ненастный миг:
Несчастный обезумевший старик,
Танцующий над пропастью могилы
В честь хаоса ему подвластной силы…
Покойся с миром праведный чудак,
Прости безвольных, если что не так,
С твоим уходом что-то изменилось...
А может, это нам в раю приснилось?
Тон, что именем прозвучит,
Обязательно заучи,
А потом повтори три раза,
Расшибая о гвозди лоб,
Охраняя синяк-апломб
От душевного псориаза.
В этом семени много букв,
Из него побежит бамбук
По отравленному скелету,
И распустится в небесах
Перезвоном в больших часах
То ли к зареву, то ли к лету.
В мире много слепых имён,
Мир не задним числом умён,
А умением слушать хаос,
Лишь одно прозвучит-споёт,
Ты ему обеспечь полёт
Из отстроенного Дахау…
По мотивам одноимённого фильма Ларса фон Триера
Он мерил шагами обшарпанный ад,
Нырял в глубину очевидных понятий,
А вечером пил неразбавленный «кьянти»
И верил в судьбу, в основном, наугад.
Он помнил аккорды и вкус молока,
Размеры одежды и содранный локоть,
И память назло предлагала потрогать
Места, где потоком большая река.
Ломило виски от потухших углей,
Мерцало сознание радужной плёнкой,
Они потеряли родного ребёнка,
И стали слабее бессильных нулей.
Игра извратила осмысленный счёт:
Страдание, бешенство, скорбь и коварство,
Безумных соитий пустое лекарство.
А в сердце теперь нестерпимо печёт.
Она угасала в бездонной вине:
Она предпочла колдовскую телесность,
Малыш уходил в пустоту, в неизвестность,
В пушистость снегов, воспаряя в огне.
Продажная плоть обманула двоих.
С приходом видений - расплывчаты лица,
Она через страх превратилась в тигрицу,
И только один оставался в живых...
Исход из реальности – сложен и прост,
Но четверо нищих, истребовав жертву,
Ушли восвояси, а старому ветру
До первых лучей караулить погост...
А тени на стене ползут замедленно,
Как будто давит груз других теней,
Из тех, что наблюдали юность Ленина,
И тех, кого пускали в мавзолей.
А стены разрушаются стремительно
От влаги, Солнца и святой воды,
Но теням извиняться непростительно,
Им дела нет до этой ерунды.
И в этом поцелуе производственном
Проглядывает родственная связь…
Ползут окаменелые животные
В бессмертие, как в зеркало, смотрясь…
На правах туристической банды
Промочить всероссийские гланды
Парой драмов шотландской воды
Мы решили, как водится, в Глазго
Под мигрень климатической дрязги,
Накатившей с ближайшей гряды.
И проехали вдоль по равнине,
Через «чеддер» к простой оленине,
Запивая винтажным «Нокду»!..
Снилась Несси, брюхатая Ницше,
Снились черти, рогатые свыше
И стареющий Джеймс Помпиду.
Дни рожденья справляли в Нагорье,
Пили радость, сомнение, горе
И «Гленморанджи», фунт за двойной!
Побывали на острове Айла,
Помянули Порт Эллен печально
И понуро собрались домой.
Возвращаться – плохая примета,
В Ковент-Гарден давали Башмета,
Разбавляя в пропорции к трём…
До свиданья, земля Альбиона,
Содержимое фотоальбома
Мы на вкусы потом разберём…
Нам икалось, наверно, с полгода.
Знать, шотландцев давила погода
Или жаба размером с Уэльс.
Мы всплакнём на «плече обезьяны»,
Вспомним про вековые изъяны
И ударим аламбиком в рельс!..
Когда поставленные цели
Не привлекают, а гнетут,
Приходит мысль о панацее
От скоротечности минут.
Часы везде предать запрету
И ликвидировать, как класс,
И чтоб к ближайшему рассвету
Не соблазняли больше нас.
А то взялись перед глазами
Трясти цифирью, стрелки гнуть,
Кормиться нашими слезами
И провожать в последний путь.
А так с календарями дружат,
Что выносите всех святых!
И год от года только хуже
Становится без запятых.
Тех самых милых загогулин,
Что жизнь скупится расставлять
В своём стремительном загуле:
Заснул, проснулся, в бой опять.
Как будто все вступили в сговор –
Из бытия изгнать покой.
Оно по-прежнему сурово.
Махнуть бы на него рукой!
И развалившись на лежанке,
Считать, что время просто блеф
На картах вечности - служанки
У господина масти треф...
Я не хожу в театр и кино,
Там блеск огней, а жизнь струится мимо,
И так внутри удушливо темно
Под слоем грима.
Надеюсь, всё пройдёт, как пешеход,
Доковыляв до новой остановки,
Я получу исправленный штрих-код
Для упаковки.
Потом под сканер, может быть, шагну
И научусь щитом держать улыбку…
А тёмный зал запустит в глубину
Шпионить рыбку.
И хлынет ливень, и спадёт жара,
Мир встрепенётся после летней спячки
И по-медвежьи выйдет к сторожам
В балетной пачке…
Запомни номерок Всевышнего
И никому не говори.
Все остальные просто вышвырни,
Ну, в крайнем случае, сотри.
Как соберёшься позвонить ему,
То не забудь пополнить счёт.
Узнаешь, как обременительно
Тревожить небо, дурачок.
...То сеть выкидывает фортели,
То батарейка на нуле,
То настроение испортили
Всем абонентам на Земле...
Но, ты звони, звони, названивай.
Там у настойчивых - кредит.
И есть особое название
Для тех, кто вечность теребит.
По пустякам...
Ветер с песком
бреют бетонку
уже давно,
за рулём открытого «порше»
мечтает японка,
на ней шикарное кимоно.
Глаза
цвета маисовой водки,
волос чёрен,
если бы Лермонтова
сослали в Киото,
кем был бы Печорин?
Мелькают мохнатые овцы,
старые ножницы
точит усталый кузнец,
а в местном разрезе
суровые горцы
охотятся
и кушают бедных овец,
шоссе убегает в Хоккайдо,
в туннелях
рассеянный свет
восходит нечасто,
вбирают
прибрежные мели
её силуэт…
Спит Фудзияма
Блеют волны тревожно –
Время прилива.
Ночь глубока, и бездна эта
Висит дамокловым мечом
Над шеей, разумом, крестом,
Над пагодой и минаретом.
А жизнь, хрупка и одинока,
Укрылась саваном молитв.
Но, что положено болит,
На остальном - печать востока...
Мы ж, не планируя итога,
Сжигаем чувства на кострах...
И Бог испытывает страх,
А страх испытывает Бога...
Не болейте зимой, лучше бредить Луной и футболом,
А в морозы кататься на лыжах, как в масле блины...
Этот мир умирает от скуки вальяжным и голым,
А его ослабевшим рукам не хватает длины.
Не болейте весной, там растёт лебеда и крапива,
А лубочные домики тихо идут с молотка...
Этот мир погружается в бочку дешёвого пива,
Выливая на землю последний пакет молока.
Не болейте жарой с пузырями святой газировки,
Закрывая глаза и пытаясь взлететь к облакам...
Этот мир голосует за право слежаться на бровке,
Сочиняя торжественный реквием жирным бокам.
Не болейте дождём, закрывая макушки зонтами,
А ногам позволяя месить первозданный кисель...
Этот мир перепутал лужайку с облезлым татами,
Циферблаты часов переделывая в карусель...
Если смел, погибаешь в атаке,
Если глуп, умираешь в бараке,
И ни шагу назад, ни прыжка,
И ума – от горшка два вершка.
В подсознании хаос идеек.
В супермаркете трупы индеек.
Если холодно, водки глотни,
Если грустно, любовь прокляни…
Вот, Всевышний, устроился крепко,
Как упрямая горькая репка,
Если помощь нужна, зря кричишь,
Все герои в обносках афиш…
Если веришь, растапливай свечку,
Если нет, помоги человечку.
Он устал, как печальный Сизиф,
Из себя выкорчёвывать миф…
У нас сегодня выключили свет
Во всём подвале.
Достигнут в этом с ночью паритет,
А мы не знали.
Уже с неделю перекрыли лаз
На скотобойню...
Она сказала, что и в этот раз
Рожает двойню.
У нас почти закончились дрова:
Последний ящик,
И истощились новые слова
Для уходящих...
А повитуха с выбитым резцом,
В рубахе длинной,
Всё причитала: «Брошены отцом»...
Над пуповиной.
Нам занесли предвыборную муть
И распашонки...
Она цедила ноющую грудь
На две девчонки.
У нас сегодня выбили стекло
Холодным утром,
И может быть кому-то повезло
Не быть разутым...
А два комочка, плачущих навзрыд,
Накрыло адом.
И с нами Бог, как будто, говорит.
Уже не надо...
Напишу пару строк и достану напиток с мороза.
В небе пляшет Луна, приглашает на танец, стервоза.
Ну, а я соглашусь, и попробуй тут не согласиться,
Будет ночь зазывать на подушки дырявого ситца.
Всё опять не с руки и душа, как компьютер, зависла,
Заблудилась в лесах - буреломах абстрактного смысла.
А Луна хороша, дефилирует в пепельном газе.
Да, пошло оно всё, так и тянет к лукавой заразе.
Мы покинем орбиту, рванём погостить на Юпитер,
Нас на полных парах унесёт фешенебельный «литер».
Там подружки-невесты устроят весёлую пьянку,
А Земля загрустит и поманит обратно беглянку.
Мы покажем ей «нос» и останемся здесь на недельку,
Наконец-то напьюсь по-серьёзному, истово, в «стельку»...
Но вернуться пора, громовержец грозит «красным оком».
Снова дома один, отпиваюсь берёзовым соком.
В небе светит Луна, улыбается с хитрым прищуром.
Ну и как тут, скажи, прозябать одиноким и хмурым.
Опишу всё, как есть, и родится межзвёздная сага.
Эх, была, не была!
Вдохновение!
Ручка.
Бумага...
Она ломала чужие правила
Без вероломства и мелких драм,
Она ломала чужие правила,
Не избегая кровавых ран.
Она ломала чужие правила
И подавляла невольный бунт,
Она ломала чужие правила
И не боялась, что проклянут.
Она ломала чужие правила
И свято верила в свой успех,
Она ломала чужие правила
И оставалась одна на всех.
Она ломала чужие правила
И предлагала постичь свои,
Она ломала чужие правила,
Их заменяя на свод любви...
Он шёл всё время налегке
Без всяких там обременений,
Лишенный мелочных сомнений,
Синицу тиская в руке...
Не заимел себе друзей,
На слабый пол смотрел с усмешкой,
И не был ни ферзём, ни пешкой,
Определив судьбу в музей.
Там экспонаты за стеклом,
Служитель – родственник по маме,
Имелась денежка в кармане,
И миг казался огоньком.
Поступков он не совершал,
Следил за собственным здоровьем,
Не выпивал, не сквернословил.
Почти стерильная душа.
На протяжении пути
Ни разу крепко не споткнулся,
В границах старости загнулся,
Пытаясь вымолвить «прости»...
Мелькнуло лёгкое крыло,
Слова в больном застряли горле.
О нём уже никто не помнит,
Как будто не было его.
Оловянные солдатики, деревянные штыки,
Одержимые флегматики починяют верстаки.
Ненаписанные повести, покаяния невест,
Освежёванные совести собрались на крёстный съезд.
Пересохшие источники, недоспелые плоды,
Престарелые заочники на пути живой воды.
Народившиеся парии, неестественный отбор,
Начинают в бестиарии городить второй забор.
Оцинкованные мумии, парафиновые дни,
Здесь, в объявленном безумии, мы с тобой совсем одни...
По всем расчётам жизненный расклад
Стремится в минус,
Теряет горечь тёмный шоколад,
Секунды - мнимость.
Буксуя, Солнце тащится в зенит
Больной кобылой,
Её со страху кто-нибудь казнит.
И будь, что было.
Последний вздох обходится с трудом
И предпоследний,
Посередине рушится твой дом,
Потом соседний.
А вслед за домом рвутся паруса
Иллюзий плоских,
И выпадает алая роса
На отголоски.
Что напитает пыль по образцу
Твоих фиаско,
С тем и предстанешь в очередь к Отцу,
Смотря с опаской...
А между тем в пространстве голых цифр
И тонких нервов
Идут по следу хитрые ловцы.
Ты будешь первым...
Если смотреть на солнце, можно спалить сетчатку.
Если смотреть на звёзды, можно сойти с ума.
Лучше читать апокриф и поедать клетчатку.
В чём-то силён Ерёма, в чём-то неправ Фома.
Если смотреть на спицы, можно представить свитер.
Если смотреть на глину, можно обжечь горшок.
Поздно учить английский и ненавидеть «twitter».
Где-то полезней корень, где-то - один вершок.
Если смотреть на женщин, можно разбить витрину.
Если смотреть на пряник, можно услышать кнут.
Сложно плескаться в ванной и созерцать картину.
Что-то одно посеешь, что-то другие жнут.
Если смотреть на время, можно вернуться в детство.
Если смотреть на небо, встретишь ответный взгляд.
Нужно поверить в чудо и никуда не деться.
Кто-то полюбит осень, кто-то – чужих цыплят...
Ариадна стара и слепа,
Потемневшие руки-коренья
Не послужат уроком терпенья.
Замурована камнем тропа.
Минотавра волнующий рык
Затаился в ловушках и ямах,
Измельчала порода упрямых,
Превратились в ленивых и злых.
Заблудился волшебный клубок
В подземелье без признаков света.
Возвращаться – плохая примета,
Как и сгинуть в положенный срок.
Сошлись две стрелки. Полночь или полдень,
Не разглядеть из сумерек души,
Всё так же пуст наполненный кувшин,
О чём не вспомнить.
Схлестнулись масти. Черва и гнедая,
Прольётся кровь на жирный перегной.
На перепутье осени с весной
Лежи, страдая.
Сплелись две ветви. Лилии и фавна,
Родится дочь печальных королей.
Абзац ещё несыгранных ролей
Пиши с заглавной.
Сомкнулись веки. Смертен или вечен,
Как повернёт фортуна колесо.
В палате мер и атомных весов
Живут предтечи.
Качнулась пика тяжестью весомой,
Срединный миг - из вечных непосед,
Сегодня - отпрыск, завтра - древний дед.
И всё по новой...
Звучит «Кашмир*» и сердце бьётся в такт...
Вселенная замыслила антракт
В бездарно развивающейся пьесе.
Вернулся Бог из вечной мерзлоты,
Собрал в охапку свежие цветы
И вновь исчез, как раз к вечерней мессе.
Звучит «Кашмир», в душе покой и свет...
Над горизонтом клавиша «reset»
Оплавилась от близости Геенны.
Им преподносят гривы и хвосты.
И разрушают хрупкие мосты
Влюблённые и твари Ойкумены.
Звучит «Кашмир», и вечности поток
Расходится под камушками строк,
С гримасой отстранённого смущенья.
У каждого мгновенья есть финал,
Я, кажется, всегда об этом знал,
Не придавая грустного значенья…
* – «Kashmir» - композиция группы «Led Zeppelin» с альбома «Physical Graffiti» 1975 г.
Вьётся дым, гнётся дрын, скачет шар по избе,
Надрывается кочет-дистрофик,
Ищет ветер терьером в каминной трубе
След свидетелей, сбой в катастрофе.
Над запущенным садом кряхтит вертолёт,
(Кто-то выронил пульт от Вселенной).
Скоро солнце с востока в Париж доползёт,
Заглянув по дороге в Арденны.
В Атлантическом соусе нежится кит,
Ожидая с визитами смертных…
На столе самовар крутобокий кипит
В окружении чашек несметных.
Из небесной керамики пьётся тайком,
(Не в пример новой фляжке из сплава).
А ногами комфортно ходить босиком,
Где в озёрах плотва златоглава…
Чиркни спичкой, огонь, разведёшь темноту
До разумной объёмной юдоли.
Я курю этот мир, как больной Виннету,
Находясь с тёмным ангелом в доле.
Мать, солонку, сукно! Лось там!
И мял бас сцену – «Тунец с саблями».
Мори жмота, Том, жиром!
А Нине лик «Шуба-бацилла!» вопил. Влип овал лица бабушки Ленина.
Дума. Ренессанс. С нас Сене разум.
Они к выдре. Герды в кино.
Леди, в Урене Венеру видел.
Вор Гитлер ел тигров.
Мура, курам – шинок, они шмару – курам.
Яиц!? А туп майор! Роме градус – удар, геморрой, ампутация.
Дурам, Марго, - логистика, Китс и голограмма руд.
Юра, секатор в рот кесарю!
Лун купи, лимонок, эскулап. А лук сэкономил и пукнул.
Лимузин снизу мил.
Лапсердак в кадре спал.
Не жал? Блажен!
Лире там ужастик – кит сажу материл.
Андроид – Диор дна.
Наносон рук: курнос Онан.
«Ход, срамокат, фумитокс, кот и муфта».Комар сдох?
М…, а в кондоме модно к Вам?
Китам годен - не догматик.
О, да, надуто, но туда надо.
Кошмар эпилептика – кит пел. И пэрам шок.
А на стене – Моне. Реноме: нет сана.
А не фортуна вору сурова - нутро фена.
Упал Владик - жене диагноз: Он ГАИ денежки дал в лапу.
А вол - рогат, силами наливался, славил анималиста Горлова.
У Нила колун полено не лопнул о калину.
«Лев кисл» – сиквел.
Ударно кончила на палку кукла пана лично Конраду.
Воли б? Еды? Требуй у Берты дебилов!
Ад не рай – аренда!
Мот лобстер врет с болтом.
Ас, код отрой - окоп в покой ортодокса.
Он вечал: «Пандемия и медна плачевно».
Вот оборудование. И на воду роботов?
Лопуху – пол. Лабуху – бал.
Чак юрте не трюкач.
То идиома тут, Вано. «Грамм аргонавту там». О, идиот!
Мак наплодил авиадесант: от нас еда и валидол панкам.
Не метле кафелю и в июле факел темен.
А купат – карата каблук. У лба - катаракта пука.
Невиновен вне вони вен.
Нецелован на воле цен.
Голорук уролог.
Лес, о, козел, со слез окосел.
На вздох вдов, звонарь, рано взвод в ход зван.
Масонок туши Шагал, а гашиш - утконосам.
Ала заря. Солнечно. Туманно. Он нам утончен, лосяра зала!
Не мор, гомеопат, а поем – огромен.
Шик, указку, трафарет симулянт отнял у мистера, фартук за кукиш.
У Бога сломалась отвёртка,
Пила, гвоздодёр и киянка,
И верно служившие клещи
Сегодня особо не любы.
Но это всего лишь увёртка,
А факты – упрямые вещи:
Вселенная, как лесбиянка,
Целуется с Вечностью в губы.
Создатель всерьёз огорчился,
Не пил и не кушал неделю,
И думал, в каком бы пожаре
Спалить чумовое бунтарство,
И так, между делом, лечился,
Всю душу заняв колыбелью,
Где мирно посапывал «шарик»,
Любимое детище старца.
На берегу святого Ганга
Живут Мишель и бабка Ванга,
Иносказательное танго
Танцуют, глядя в мутный Стикс.
Планеты выбирают струны,
В пещерах оживают руны,
И шевелятся в чревах гунны
На запахи момента «икс».
Гниёт священная корова,
Снега ложатся до Покрова,
И смотрят иноки сурово
На оцифрованных мирян.
На исполинских мониторах
Мелькают сущности, в которых
Сокрыты зёрна всходов скорых
Травы, похожей на бурьян…
В эпоху предсказаний странных
Шатаются умы и страны,
А нити эпосов и праны
Судьбой сплетаются в канат.
Пока не влезешь в петлю эту,
Мешай печалиться поэту
И постигай дорогу в Лету,
Как самый первый космонавт.
Полем заново перепаханным,
Недосаженным недотраханным
Он проедет на пьяном тракторе
Трезвый в стельку, как банный лист
Неприклеенный, неприкаянный,
По указке святого Каина,
В даль разлучную, неслучайную
Изувеченный тракторист.
Пахнет прелостью, жизнь соляриста,
Как субстанция из «соляриса»,
Слышишь, мысли в моторе жарятся,
И ругаются, и скворчат.
Звёзды бегают, трутся искрами
Запоздалыми, бескорыстными.
Много выстрадал, но не выстругал
Выручалочку без сучка.
Под колёсами глина сонная,
Многожильная, многотомная,
В ней оторванными бутонами
Извиваясь, ползёт строка.
В колее непривычно, муторно,
Сплюнув солнце, давясь заутренней,
Словно мумия, в рвань укутанный
Пашет пасынок. Жив пока...
Рядом,
рядом,
рядом
валятся...
валятся...
валятся...
В окопную жижу
рыжую
Товарищи по оружию.
Ближе...
ближе...
ближе...
Жижа, холодная жижа,
Не шевелись, лежи,
Мгновения ангажируй,
Лежи и дыши,
Лижи
Запрессованные коржи
С опарышами...
Мясо,
мясо,
мясо
от разорвавшегося фугаса…
...рука с непристойной наколкой –
сержанта,
...нога в сапоге хромовой кожи,
переобуться? поможет?..
жаль лейтенанта,
...совсем молодой ефрейтор с грудиной,
перемолотой в фарш...
рота? взвод?
наш, не наш…
и то, и другое фальшь.
...а все остальные? –
трупы наполовину…
Жижа, бездонная жижа...
А в небе ликующие стрижи
Закладывают виражи,
Не беспокоятся и не ссорятся.
Мысленно к ним!.. Немыслимо!?..
Сознание закупоривается...
И проваливается в прошлое,
Доброе, злое, хорошее,
Но...
убегающее в пасть чернеющего туннеля
Слабея,
тускнея,
дробясь
убийственною
шрапнелью...
Родился,
Впервые побрился,
Впервые напился
Впервые влюбился...
Мелькают:
Чернявая Ира,
Грудастая Таня
Длинноногая Оля
И...
Катя в сиреневом платье…
Проклятье!..
Серёга уже не встанет
А только что было трое
Живых оцифрованных бирок
Хватит!.. Хватит!.. Хватит!..
Страшно...
Сгинуть бы в рукопашной,
Чем сгнить в этой жиже.
Страшно...
Так, что сводит голодный живот
Резким ударом под дых
Лицами мёртвых,
Спазмом живых,
Все тут сдохнем, и небо не станет ближе...
Что, летишь, смертоносная сука?
Лети, свисти, кромсай
Последнюю тишь резкостью звука,
Испаряй оставшийся кислород
По пути.
Горячая, совершенно незрячая.
Дура?!
Кто сказал тебе: от судьбы не уйти?
Врёт!?
Лети, свинцовая тварь,
Ну, ударь
В меня,
Я – царь
Без трона, без единственного патрона,
Ударь в глаз, в нос, в лоб
Ударь, да чтоб...
Стоп.
Тихо... тихо... тихо...
Жижа... зловонная... ржавая... рыжая... кровеносная жила...
Мёртвая глина.
Всё остальное ниже...
Никто не выжил...
После кризиса, в четверг
Руку я твою отверг,
Ну, а ты не растерялась
И уехала в Дюнкерк.
Я не стал икру метать
И уродовать кровать.
Ну, подумаешь, царевна,
Вас таких не сосчитать.
Горевал пятнадцать дней,
Даже начал нюхать клей,
Чуть копыта не отбросил,
Похудел на сто рублей.
Да, сначала я звонил,
Был корректен, вежлив, мил,
Но потом орал безбожно.
Типа, якобы, любил.
Ты молчала и ждала...
Может быть не те слова
Я в сердцах бросал на ветер,
И сжигал не те дрова.
Всё закончилось, увы.
А могло начаться бы,
Но вернувшись из Дюнкерка,
Ты умчалась по грибы.
Снова я сижу один,
Полноправный гражданин
Обесточенной Вселенной.
Вот такая штука, блин!
Блеснула рыба раз, другой,
По водной глади
Бредут круги, над головой
Обвисли флаги.
За полный штиль плесну коньяк
В бокал пузатый,
Верчу его и так, и сяк.
Смакую даты.
Тепло на маковке Земли
Штурмует полюс,
Обратно тени поползли,
Я в них укроюсь.
О чём некстати промолчу,
Почти не важно,
Никто не шлёпнет по плечу
За жест вальяжный.
Ни дуновенья ветерка.
Конец фиесты.
Опять не пишется строка
Про манифесты.
Я помню ложные мотивы
У необстрелянных парней,
Командные речитативы
И небо ворона черней.
Я помню пагубность иллюзий,
Способных страх перемолоть,
Как штурмовик, пространство сузив,
Косил свинцом живую плоть.
Я помню жирный зев окопа,
Тоскливый вой летящих мин -
Одна протяжная синкопа
Над грудой животов и спин.
Я помню танковые своры,
Терзающие ткань Земли.
И разговоры, разговоры:
«Не донесли, не сберегли»
Я помню так, как будто брежу,
Не раскрывая влажных глаз.
А где-то полушарий между
Прочистил горло вещий Глас...
Мы прощались, смотря в облака,
Наблюдая кудрявые сопки,
Рядом ветер резвился щенком,
Вдалеке шелестела река.
Мы стояли тогда босиком
И травинки, как острые кнопки,
Щекотали нам кожу слегка
И хотелось сорваться бегом.
Мы встречались под дрожью осин,
Нас от них смехотворно знобило,
И от счастья кружилась листва
(Лес под солнцем бестактно красив).
Паутиной блестела трава,
Чёрт возьми, как давно это было.
Улетел тот волшебный мотив,
Как ковёр-самолёт, навсегда.
Мы хотели всего по чуть-чуть,
Чтоб успеть насладиться покоем.
Нас тревожил не только рассвет,
Мы старались попозже уснуть...
В хороводе отпущенных лет
Потерялись влюблённые двое.
Наш простой, но извилистый путь,
Так похож на ненужный ответ...
Нарисует художника Ангел,
Опуская в сознание кисть,
Так и было задумано в манге,
Где герои картонно клялись.
В необдуманной вкусности рая
Первой жизни достанется цвет,
Чёрно-белою станет вторая,
А для третьей названия нет.
Промелькнёт безобразная сцена
На окраине пятен и слов,
Торжествуя, завоет гиена,
Пожирая останки ослов.
Это сливки толстеющей Стаи,
Плоть от плоти гниющей мечты.
Бутафорские качества стали
Дни которой, увы, сочтены.
На последний этап эстафеты
Добровольцев уже не найти
В этом мире не любят конфеты,
И забыли про блеск конфетти...
Нарисует художника Демон,
Разбавляя белилами тушь,
И холсты, как холодные стены
Отразят неустроенность душ.
Мы с тобою пришли на последний сеанс.
На экране война, а у нас ренессанс
Неожиданный, как гонорея.
На экране кормёжка стальных амбразур,
А у нас на армянском поёт Азнавур,
И Ассоль провоцирует Грея.
Перед нами застывшее море голов,
Словно кто-то оставил приличный улов
И сбежал на дырявой моторке.
На экране рыдает трусливый майор,
Мы плывём на плоту в замороженный фьорд…
Нет, лежим голышом на Майорке.
Командир поднимает в атаку солдат.
Мы проникли тайком в ботанический сад,
Наслаждаясь обманом охраны.
На экране заполненный трупами ров,
Мы тасуем колоду волшебных миров
И равняем гребёнкой барханы.
Мы с тобою пришли на последний сеанс.
В результате из публики целятся в нас
Возмущённые молнии Тесла!..
На экране злодей наконец-то издох,
Наш пронизанный титрами чувственный вздох
Доконал неудобные кресла!..
Проплывала равнина под оком орла,
Высыхали готовые фрески.
Жизнь топталась на месте, бежала, брела
И молилась на тоненький крестик.
Пограничье томилось предчувствием бед,
Как невеста при выборе платья.
Кто-то вслух уповал на бесплатный совет,
А в душе налегал на проклятья.
День отвешивал ночи глубокий поклон,
Марс на ломтики сердце разрезал.
На рассвете войска перейдут Рубикон…
Улыбается дремлющий Цезарь.
У румяных богов и кудряшки вполне золотисты,
Самый лучший портной и богат витаминами быт,
Перед ними снуют эскулапы, солдаты, артисты,
А лихой акробат выполняет смертельный кульбит.
У румяных богов всё по-прежнему в полном достатке,
Временной океан омывает громады дворцов,
Не хватает никто за холёные нежные пятки
Пышнотелых матрон и погрязших в разврате отцов.
Раздражает яро маета, возведённая в степень,
Неподкупность культур и вселенной нелепый размах,
Да какой-то Христос – надоедливый праведный слепень,
Что надсадно гудит в бестолковых придонных умах.
Когда полыхают закаты
Огнём, пожирающим дух,
Все чувства разбиты и смяты,
А воздух разрежен и сух.
Песочные замки распались,
Как звенья прогнивших цепей,
А новая клетка из стали -
Последний приют голубей.
Но рухнет и эта опора,
И гром на заре прогремит.
Не снимет Гильермо дель Торо
Для Фавна второй лабиринт.