Александр Карпенко

Коктебель

                 1.

                    2.

              *****               Е.К.
В этом сказочном Коктебеле
Мысли моря летят к тебе ли?
Только ветер, лишь волн атака
На сокровища Карадага.

И, куда ты ни кинешь взоры,
Справа – горы, и слева – горы.
И, печалями позабыта,
Ты выходишь, как Афродита,

Из воды, и подвластна плену,
Морю ты возвращаешь пену…

В темноте, где словно ни души...

*****
В темноте, где словно ни души,
Серп луны срезает камыши.
Только в глубине, над камышами,
Ночь шуршит летучими мышами.
И нежданно тихую обитель
Прорезает мышь, как истребитель.

Беспризорны улицы давно.
Только нам, не спящим, всё дано.
Мир безмолвен, словно в день творенья.
Пишут звёзды нам стихотворенья.
Словно бы, усевшись на поляне,
Спрашивают: «Как вы там, земляне?»

Спит в ночи, отбросив жизни груз,
Звёздный наш ребёнок – Иисус.
Раньше я не спал, случалось, сутками;
Плавал по озёрной глади с утками.
А теперь в тростинках камыша
Слушает Вселенную душа.

Саксофония

Кому-то Англия или Саксония,
Кому-то Франция – в самый раз,
А мне милей Саксофония –
Страна, где играют джаз.

Пусть меркну на этом фоне я,
И Вас не зову на бал.
Но ждёт меня Саксофония,
Кларнет. гобой и труба!

Как только в трубу я вылечу,
Придавлен хребтом держав,
Меня эти звуки вылечат,
На грешной земле удержав.

Кто вы, Гедда Габлер?

«Гедда Габлер» для меня – абсолютно «чеховская» пьеса. Разве что – написанная другим драматургом. Ибсен словно бы предчувствует и приветствует из прошлого появление чеховской драматургии.  Так бывает – неожиданно у разных авторов одной и той же эпохи оказывается много общего. Есть какая-то странность в этом ибсеновском женском образе, и непонятность эта самоубийством героини только усугубляется. Если жизнь проистекает (произрастает) не по твоим лекалам – достаточный ли это повод для того, чтобы покончить с собою? Сходство «Гедды Габлер» с «Чайкой» Чехова заключается не только в большом количестве неизлечимых любовных треугольников, но и в большом количестве не очень мотивированных самоубийств. Это нечто на грани: Треплев мог как покончить с собой, так и жить дальше. То же самое с Геддой Габлер. Маленький проигрыш – не повод для расставания с жизнью. Можно ведь, в конце концов, попытаться взять у судьбы реванш. Но великие писатели на то и гении, чтобы настоять именно на таком, не очень сценичном, финале. И в этом плане «Чехов из Норвегии» ничем не уступает своему русскому коллеге.

На примере пьесы Ибсена хорошо заметно, что великая русская литература середины и конца ХIХ века окружена сходными писательскими исканиями западных авторов. В «Гедде Габлер», с одной стороны, изображена роковая женщина, что роднит эту пьесу с «Идиотом» Достоевского. С другой стороны, почти все герои пьесы Ибсена мучаются неразделённой любовью, что роднит её с уже упомянутой «Чайкой». Но это ещё не всё! Здесь ещё и местный Моцарт (правда, не по музыкальной, а по учёной части) соперничает с норвежским Сальери. А ещё театральные критики сравнивают Гедду Габлер по непостижимости и немотивированности поступков ни много ни мало с Гамлетом Шекспира. Может ли русский зритель пройти мимо такой пьесы? Конечно же, не может!

В последнее время много говорят о кризисе театра. И такой кризис действительно существует. Выражается это в том, что режиссёры из кожи вон лезут, чтобы потрафить малообразованному зрителю и привлечь его таким нехитрым способом в театр. В двух московских постановках "Гедды Габлер", которые я смотрел, спектакль театра им. Моссовета с Сергеем Юрским и Натальей Теняковой смотрелся намного солиднее, это ведь ставилось ещё в советское время. Там ещё был шикарный, импрозантный Эйлерт Левборг в исполнении блистательного Геннадия Бортникова. А вот в относительно недавней постановке Театра на Таганке Гедде Габлер приписали даже лесбийские наклонности, что является полным вздором, уводящим в сторону от реальной проблематики пьесы. Я неоднократно ловил себя на мысли, что режиссёр Гульнара Галавинская  некоторыми своими «находками» просто мешает мне слушать Ибсена.  Хотя, справедливости ради, должен сказать, что есть в спектакле и удачные режиссёрские находки. То есть дело не в отсутствии таланта у современных постановщиков. Вся беда в потакании современного театра вкусам черни.

Но я немного отвлёкся. В чём же заключается феномен Гедды Габлер? Часто говорят о том, что недолюбленность в детстве потом кардинальным образом сказывается на взрослой жизни. Но «перелюбленность», избалованность влияют на характер человека не меньше. Сам Ибсен говорит, что Гедда – «особенная». Мне кажется, Гедда – особа взбалмошная и чересчур эмансипированная. В 19 веке такой тип женщины был ещё в диковинку. Образ мыслей Гедды маргинален и ни на кого не похож. Например, о самоубийстве Левборга она говорит, что «в этом есть красота». Некоторые её воззрения просто чудовищны, с точки зрения морали. Она высказывает их прямо, открыто, не таясь. И нет ощущения, что она «запуталась» в своей жизни. Может быть, это происходит потому, что у неё нет ничего, чем она дорожила бы. Она не дорожит ни мужем, ни семьёй, ни дружбой, ни любовью. Всё это для неё не более, чем элемент игры. В ней нет ничего святого. Но, по большому счёту, нет и дьявольского. Она просто играет в жизнь сама с собой. Такой её сделали родительское воспитание и «безмужье». Рядом с ней нет настоящего мужчины, все эти учёные мужи, занятые только своей наукой, не в счёт. Но верно и обратное. В характере Гедды явно прослеживается стремление доминировать над влюблёнными в неё мужчинами. Дочь генерала, она ведёт себя с ними по-мужски. С мужчинами по-мужски, с женщинами – по-женски: коварно. Поэтому так трудно представить рядом с Геддой доминирующего мужчину. Она ведь хочет ни много ни мало «держать в своих руках судьбу человека». Гедда – великий провокатор. Её реплики и действия всё время провоцируют. Да, пожалуй, в ней есть что-то от Хулио Хуренито. Это её забава и единственное развлечение – быть тайной пружиной происходящего. Она пытается «руководить» проистекающей вокруг жизнью, но терпит поражение и добровольно уходит в «отставку».

Творчество любого писателя нельзя рассматривать отдельно от контекста эпохи. В этом отношении «Гедда Габлер» является ещё и реакцией норвежского драматурга на засилье декадентских течений в современной ему западной литературе. А главную героиню пьесы можно смело назвать «декадентом в юбке». Настоящее в пьесе Ибсена соседствует и контрастирует с «ненастоящим»: нелюбовь Гедды с любовью Теа, посредственность Тесмана с гениальностью Левборга. Но даже эти характеристики не абсолютны, они склонны к миграции. По ходу пьесы мы замечаем, что Теа не столько любит как женщина, сколько любит вдохновлять мужчин на творчество и в этом видит своё призвание. Она не столько женщина, сколько муза. «Посредственный» Тесман, очень смешной со своей любовью к домашним тапочкам, на самом деле очень крепкий учёный, который живёт в мире своих научных исследований и редко выходит за его пределы. И «Сальери» – Тесман пребывает в полном восторге от творчества своего Моцарта – Левборга. Только однажды – совсем ненадолго – в нём шевельнулось нечто вроде зависти. И то, убеждён, это была белая зависть. Не случайно после кончины Левборга Тесман заявляет о решимости попытаться восстановить по черновикам выдающуюся работу коллеги. Он – настоящий подвижник. И, может быть, самая симпатичная фигура в пьесе Ибсена.

В конечном итоге, в мире, как правило, выживает то, что не склонно к экстравагантности или гениальности, породнившейся с пороками. Выживает трудолюбивая посредственность, вдохновлённая музой. Рядом с учёным (поэтом, музыкантом et cetera), чтобы он был успешным, должна быть женщина, которая не станет тянуть одеяло на себя, а, наоборот, сможет встроиться в жизнь талантливого человека таким образом, чтобы это был тандем, а не соло. Яркая маргинальность, вроде Гедды Габлер, по большому счёту, не жизнеспособна. Может быть, именно поэтому автор и «убивает» её в финале пьесы.

Санта-Елена

Там, где зыбучи пески,
Море и пена,
Лечит меня от тоски
Санта-Елена.

Ей от природы дана
Власть исполина.
Кистью небесной она
Лечит от сплина.

Манит бездонная синь.
Смотримся в даль мы.
Взгляд свой куда ты ни кинь –
Море и пальмы.

Там, где верстается путь,
Ждёт перемена,
Верною спутницей будь,
Санта-Елена.

*****

Я бормочу стихи, как мантру,
А ты шагаешь по Монмартру.
Ты ищешь вещь из терракоты,
Но от меня так далеко ты,
Что я не вижу этой сцены
На шумной набережной Сены.
Но знаю я, гуляешь там ты,
Привстав за чудом на пуанты.
И нет сомнения: оттуда
Пуантилизма веет чудо.
Огромны грёз резервуары,
И спят в них сердца мемуары.
В глазах твоих – покуда здесь я,
Я нить тяну из поднебесья.
Стрельнёт бессмертие из лука –
И вмиг закончится разлука.

*****

Когда ты на землю вернёшься родную,
И я, как богиню, тебя поцелую, –

Так ранней росой предрассветные дали
Встающее Солнце своё целовали;

Погаснут огни золотого Парижа,
В тоскующем сердце заполнится ниша,

И пенные волны протяжно и гулко
Бесценною сделают нашу прогулку.

И майя отбросят свои покрывала,
И жизни для счастья покажется мало;

И мало для сердца окажется мира,
И росы на травах блеснут, словно мирра…

*****

Е.К.

В этом сказочном Коктебеле
Мысли моря летят к тебе ли?
Только ветер, лишь волн атака
На сокровища Карадага.

И, куда ты ни кинешь взоры,
Справа – горы, и слева – горы.
И, печалями позабыта,
Ты выходишь, как Афродита,

Из воды, и подвластна плену,
Морю ты возвращаешь пену…

Врачи рекомендуют только время

*****
А тем, кого в горах настигло бремя,
Врачи рекомендуют только время.
Как много их, у бремени в плену,
Они во всём нашли свою вину,
И даже там, где нет прямой вины,
Они в долгу остались у войны.
Там, где упало в души злое семя,
Врачи рекомендуют только время.

Но время не идёт для тех парней,
И жизнь, увы, с годами всё страшней:
Они вину похоронили в ней.

И я без сил бросаюсь на кровать.
Легко ль живых от мёртвых мне спасать?!

Театр теней

Л.Ц.

Когда в себя твой запрокинут взор,
На перепутье ломкости дыханья,
Ты не пугайся, если пьян Гримёр:
Смерть – это просто переодеванье.

Не плачь, что жизнь, как женщина, ушла –
И ветру не обнять её руками;
Что духи нестареющего зла
Мечтанья превращают в зыбкий камень…

Благослови мерцанье фонарей –
И, охватив весь мир единым взором,
Смотри на всё как на театр теней,
Себя на миг представив режиссёром…

Волка съели злые зайцы

Не чухонцы, не нанайцы -
Волка съели злые зайцы!

Все с похмелья, чуть живые,
Зайцы были очень злые!

Вдруг попалась им двухстволка.
Хвать ружьё - и нету Волка.

Долго зайцы не сидели -
Волка грохнули и съели!

Персона Нон Грата, или История Одного Плагиата

Бывают в жизни моменты, которые поражают настолько, что долго отказываешься верить в происходящее. Казалось бы, ну какая может быть кража стихов в компьютерный век? Рудимент, да и только. Любой поисковик вам тут же покажет как плагиатора, так и истинного автора. И поверить в то, что уважаемый в литературном мире человек станет ещё и воровать стихи, так же трудно, как выговорить название мексиканского вулкана Попокатепетль или исландского вулкана Эйяфьядлайёкюдль.

Игорь Меламед

* * *

Пока еще в Кузьминках снегопад –
беги за ней, скользящей и спешащей.
Хватая тьму на ощупь, наугад,
дыши в плечо любови уходящей.

Пока еще превыше прочих благ
в последний раз к руке ее приникнуть –
беги за ней, хоть ветер дует так,
что ни вздохнуть, ни вскрикнуть, ни окликнуть.

И зная, что сведешь ее на нет, –
не отставай, беги за нею следом,
пока ее скользящий силуэт
не станет мраком, холодом и снегом…

1983

Владимир Спектор

* * *

Пока ещё в Луганске снегопад,
Беги за ней сквозь позднее прощанье,
Хватая тьму наощупь, наугад,
И ощущая лишь любви дыханье.

Пока ещё превыше всяких благ
В последний раз к руке её приникнуть,
Беги за ней, хоть ветер дует так,
Что ни вздохнуть, ни крикнуть, ни окликнуть.

И, зная, что сведёшь её на нет,
Не отставай – беги за нею следом,
Пока её скользящий силуэт
Не станет мраком, холодом и снегом.

Как же сложно бывает схватить плагиатора за нечистую руку, если он слелал всё от него возможное, чтобы скрыть плагиат от вездесущих поисковиков! Обратите внимание: Владимир Спектор
а) изменил название местности в первой строчке (Кузьминки на Луганск);
б) поменял вторую – четвёртую строки.

Мы видим, что Спектор – плагиатор уже «второго поколения», он знает, КАК работают поисковики и умело их обходит. Сокращает, так сказать, «спектор обстрела». Поймать такого злоумышленника ничуть не легче, чем выявить договорной характер матча по футболу. Только однокурсник Игоря Меламеда по Литинституту обратил внимание на странное совпадение стихов Спектора с ранним, но широко публиковавшимся стихотворением Меламеда. Лучший заслон плагиату – знание стихов наизусть!

Конечно, вор должен сидеть. В тюрьме нашей нерукопожатности. А не возглавлять жюри престижных литературных фестивалей и вручать, как самозваный мэтр, почётные призы участникам международных конкурсов. Разве на Украине мало достойных авторов с честной репутацией? Ведь плагиатор сделал ещё и тонкий расчёт на «непроявленность» Игоря Меламеда в Сети, вызванную, впрочем, тяжёлой болезнью. То есть злоумышленник был настолько убеждён в своей безнаказанности, что публиковал меламедовское стихотворение на всех сайтах, давал во все интернет-журналы. Не стал исключением и сайт Поэзия.ру. Затем, когда Спектора уличили-таки бдительные читатели в нечестности, он быстро поудалял этот стиш со всех сайтов свободной публикации. Но хитрый вор не учёл, что все стихи с Поэзии.ру автоматически перепечатывает интернет-издание «Поэзия на Ваших ладонях». Я много раз ругал этот ресурс за то, что они публикуют стихи без ведома авторов. Вдруг меня уже не удовлетворяет старый вариант какого-нибудь моего стихотворения? На Поэзии.ру я могу его просто удалить или же поправить. «Ваши ладони» лишают меня такой возможности. Но этот же портал помогает нам поймать плагиатора, который пытается замести следы! Вот такой парадокс…

В конце концов, Игорь Меламед вышел на Владимира Спектора. И задал ему вопрос, из разряда неприятных. Вот что ответил настоящему автору стихотворения Владимир Спектор. "Ничем не могу объяснить этого совпадения. Ходил даже к экстрасенсу, который сказал, что был момент пересечения внутренних энергий в трагическое время для обоих авторов". Мы видим, что Спектору больно и неудобно падать с литературных "вершин". Вот далеко не полный перечень его регалий. Председатель Правления Межрегионального союза писателей Украины. Член Исполкома Международного сообщества писательских союзов. Член Исполкома Конгресса литераторов Украины. Лауреат ряда международных и национальных литературных премий. Публицист, член Национального союза журналистов Украины. Главный редактор альманаха «Свой вариант». Друг мэра Луганска. Теперь Спектору уже не надо воровать стихи. Он вполне может купить их у талантливых, но неизвестных авторов. И выдать за свои. И уже точно никто не подкопается. Факты - упрямая вещь. Одна строка у двух поэтов, конечно, может совпасть. Но совпадение 8-10 строк совершенно невозможно по теории вероятностей. Это знает любой математик. Такое вот отрицательное сальдо для нашего антигероя.

В заключение, хотелось бы сказать слова поддержки в адрес поэта, пострадавшего от грязных рук Владимира Спектора. Игорь, мы с тобой! Количество людей, возмущённых неблаговидным проступком Спектора, растёт не по дням, а по часам! Думаю, что братство поэтов, объединённых честными творческими устремлениями, ничуть не меньше и не слабее нашего литинститутского братства.

"Военный синдром" в лирике Михаила Юдовского

***
Любимая, когда мы убивали,
Гордясь собой и родиной вдвойне,
Мы об убитых думали едва ли,
Поскольку на войне как на войне.
Опутаны едиными силками,
Мы даже не смотрели им в глаза,
Которые синели васильками,
Как будто отражая небеса.
Солдаты поневоле людоеды.
Нам было, если честно, всё равно.
Поверь, что запах крови и победы
Пьянит куда сильнее, чем вино.
Мне в самом деле хочется напиться,
Просыпаться песком сквозь решето.
Любимая, я вовсе не убийца,
А – Бог свидетель – сам не знаю кто.
Я пустота. Я пушечное мясо.
Несомый стаей озверевший волк,
Которым движет страх, тупая масса,
Слепая верноподданность и долг.
Здесь нет дорог. Здесь правит бездорожье.
И сам от безысходности не свой,
Я всё пойму, когда звенящей рожью
Меня укроет поле с головой.
Не жди меня. Уснёт и не проснётся
Моя душа, не размыкая век.
А если я вернусь, к тебе вернётся
Чужой и незнакомый человек.
Я очерствел. Я высох, словно корка,
До мелкой пыли сердце раскрошив.
А, всё-таки, любимая, мне горько –
За тех, кто умер, и за тех, кто жив.

http://www.poezia.ru/article.php?sid=98307

Есть вещи, о которых лучше и проще промолчать. И только поэт, с его «обетом немолчания», говорит – часто невпопад и некстати. Вот и вещи, о которых рассказывает Михаил Юдовский, казалось бы, лучше скрыть, а, если и говорить о них – то, уж, конечно, не любимой женщине.

Если вам удалось «проскочить» первую строчку стихотворения Михаила Юдовского – таким образом, чтобы «крыша» никуда не поехала, у вас есть шанс дочитать это замечательное стихотворение до конца. «Любимая, когда мы убивали…». Я всегда был сторонником краткости и ёмкости изложения, однако бывают сюжеты, требующие увертюры, вступления. Сюжеты, в которых лакуны – нежелательны. А здесь явно "вырван" целый кусок исповеди, проливающий свет на эмоциональное состояние героя. В трезвом состоянии ни один нормальный человек не станет рассказывать любимой женщине об ужасах войны. Это уже какая-то запредельная – и потому ненужная степень искренности. А дальше… Михаил Юдовский настолько психологически верно рассказывает о так называемом «вьетнамском синдроме», что я, грешным делом, даже подумал, что он пишет это, исходя из собственного военного опыта. Во всяком случае, ничего подобного в стихах и песнях бывших «афганцев» и «чеченцев» я не встречал. Может быть, именно военной биографии автора и не хватает проницательному читателю, чтобы принять это сносящее крышу «любимая, когда мы убивали…». Афганский и вьетнамский синдромы, как явления, выразились в том, что солдатам было тяжело адаптироваться к мирной жизни. Причина? Во многом это связано с психическим состоянием человека. Когда процесс запущен, трудно бывает подняться.

Статистика выдает ужасную информацию: после войны погибло больше её участников, чем собственно во время сражений. Бывшие воины спиваются, опускаются на дно, и нельзя судить обо всех по успешным афганцам, тем, кто занимается бизнесом или заседает в Думе. Учёные выяснили, что больше подвержены синдрому представители определённых военных профессий – «ликвидаторы», десант, спецназ. Те, кому довелось воевать напряжённее других.

Иногда человек, исчерпав заряд славы, внимания, полученный за участие в войне, потом не находит себя в мирной жизни, не понимает, что в ней тоже можно реализоваться, но – иначе. Это одна сторона медали. С другой стороны, многие на войне в состоянии аффекта убивали мирных жителей, и это преследует душу, мучит как ночной кошмар, терзает совесть.

Раньше люди не задумывались о своих действиях на войне. Враг – он и есть враг! Карфаген должен быть разрушен! И только новое время внесло в переживания воинов элементы «ненужной» психологии. Наверное, так бывало и раньше. В начале ХХ века французский писатель Селин написал роман «Путешествие на край ночи», в котором уже присутствует многое из того, что массово вошло в психологию последних локальных войн. И всё-таки раньше это было не так заметно. Может быть, потому, что войны были более справедливыми и не нуждались в дополнительном оправдании. Возможно, дело и не в психологии вовсе, а в чисто русской «хлудовщине». Но почему же тогда военный синдром «интернационален»? Почему им болеют, скажем, американцы?

«Военный синдром» чем-то похож на Лох-несское чудовище: он существует, но поймать его не представляется возможным. Так или иначе, но после войны воинов умирает больше, чем на войне. Вот только роль войны в этом трудно поддаётся анализу. Априори считается, что именно военный опыт ускоряет уход огромного количества людей. Цифры – за. В то же время, многие бывшие воины не умирают, а доживают до самой глубокой старости, выдерживая самый невероятный прессинг жизни и не ломаясь при этом. Так что теория синдрома верна ровно наполовину: часть людей ломается, а часть становится сильнее. Как у Ницше: «То, что не убивает нас, делает нас сильнее».

Михаил Юдовский «прокололся» на одной из сентенций, после которой для меня окончательно стало очевидно, что сам он нигде не воевал. «Мы даже не смотрели им в глаза». Впрочем, на мой взгляд, автору удалось создать метатекст, который интересен именно в такой «непрофессиональной» подаче. Стихотворения о военном опыте – всегда «на тоненького», тут трудно быть точным и объективным. Может быть, потому военные стихи, как правило, и не идут далеко в философию. Обычно воевавшие пишут так: было трудно, но мы не теряли присутствия духа, держались боевого братства. Не воевавшие часто просто клеймят войну как событие, на котором постоянно гибнут люди. Стихотворение Михаила Юдовского, по моему мнению, – одно из немногих на эту тему, которое зрит в самый корень проблемы. С поправкой, что воевавший герой может обратиться с такими словами к любимой разве что мысленно. Потому что вслух подобный монолог, пожалуй, возможен разве что на экране. В боевике, где много крови и ненужных жертв. Но художественно – он вполне оправдан. Герой Юдовского трагичен, он не может уйти от судьбы; его выбор страшен – между реальной смертью и медленно убивающим синдромом. Михаил Юдовский в своих стихах – блестящий психолог. Ситуации, в которые попадают его герои, психологически точны. Скажу больше: он, подобно Высоцкому, заставляет своих героев попадать в экстремальные ситуации, потому что такие персонажи ему, как мыслителю, интересней. Душу человека не измерить в квазарах или пульсарах. Нет меры для души. Мы просто говорим: человек большого сердца. Стихи Михаила Юдовского отличаются от многих других большим градусом сопереживания своим героям. В стихах Михаила трудно обнаружить привычную слуху современника игру слов. Зато жизнь в его стихах – настоящая. Даже если его герой – из племени проигравших. И, в заключение, ещё несколько «военных» стихотворений Михаила Юдовского.

Полковник

Он уходил из дома на войну

Кровавая сказка Оскара Уайльда

(из цикла «Режиссёрская эссеистика»)

В предисловии к переведённой им драме Оскара Уайльда «Саломея» русский поэт Бальмонт говорит о любви, вызывающей на свидание смерть. Возможно, лучший способ понять текст – это перевести его на родной язык. Но, к сожалению, это не случай волшебника поэзии Серебряного века Бальмонта. То, что пишет о пьесе Уайльда её русский переводчик, мягко говоря, странно. Он остался слеп и глух к основным мотивам пьесы Уайльда. Он слышит только то, что желает слышать. В Бальмонте, а не в пьесе Уайльда, находится то, что мы вычитываем в его предисловии к «Саломее». «Какой нехороший этот пророк! Редиска! Ну что ему стоило ответить на любовь этой славной девушки!» Однако, несмотря на свою душевную слепоту и глухоту, как величаво, как поэтично пишет Бальмонт! Несомненно, у него в голове сложилась своя «Саломея», не похожая на ту, которую он только что перевёл на родной язык. Наверное, будь он театральным режиссёром, он смог бы реализовать на сцене эту свою трактовку! Для меня же Саломея – просто вздорная молодая баба, оправдания которой нет и быть не может в принципе.

Конечно же, никакой любви в пьесе Уайльда нет. Нет вообще! Есть роковая женщина, которая не способна любить, но от скуки упивается своей властью над влюблёнными в неё мужчинами. Для неё «любовь» всего лишь часть игры. Именем любви она приказывает влюблённым совершать ради неё опасные и опрометчивые поступки. Она пользуется тем, что эти люди готовы ради неё на все, даже на убийство. «Докажи, что ты любишь!» - подначивает она сначала начальника стражи, молодого сирийца, а потом и своего отчима, царя Ирода. Это чудовище в женском обличье «подмяло» под свою власть всех в городе, за исключением пророка Иоканаана. Желание Саломеи подчинить себе пророка граничит с безумием. Наверное, она и сама понимает, что это мало реально. Тем не менее, чтобы испытать границы своих женских чар, она пытается соблазнить и его. Потерпев неудачу, она в глубине души решает отомстить, чисто по-женски, тем более что пророк говорил нехорошие слова про её мать, а также про неё. Это невероятно, но слепой в своём невидении Бальмонт в своём эссе пишет о том, что чистейшую и нежнейшую из женщин оскорбил грязный и недальновидный пророк. Как можно так извращённо прочесть пьесу, я не понимаю. Пророк не может любить женщин и прекратить вещать свои пророчества. Возможно, он вообще не знает женщин, опасается их и презирает. А Бальмонт принял Иоканаана чуть ли не за Дон Жуана. Он, видите ли, притягивает женщин помимо своего желания, исключительно по причине красоты своего тела! Кроме того, пророк неуязвим, и эта его неуязвимость плодит мечтающих обнаружить у него слабое место, «ахиллесову пяту». И вот здесь мы подходим к крайне важному для понимания пьесы моменту: гомосексуалист Уайльд нарочно сделал пророка привлекательным мужчиной!

Я бы сказал, что стержень пьесы – противоборство светской силы (женской магии) и духовной силы (отрешённости от мира) пророка. Человеку, живущему столь напряженной духовной жизнью, женщина противопоказана, как дисгармония. Познав женщину, он, возможно, перестанет быть пророком. И дело не в том, что женщина плохая и «грязная». Просто она – искушение. Отвлечение от служения Богу. Иоканаан не умеет служить одновременно Богу и женщине. Поэтому он на это не идёт. Появление Саломеи не является соблазном для Иоканаана. «В мире есть множество вещей, которые нам не нужны», – говорил по этому поводу Сократ. Пророк – это человек, в котором не осталось ничего человеческого. И в этом он похож на Саломею, в которой тоже крайне трудно обнаружить человеческое начало. Во всяком случае, в нашем, современном понимании человечности. Пророк – фанатик идеи. И Саломея в своём желании власти ведёт себя как фанатик, не останавливаясь ни перед чем. Надо отметить, что грядущий приход Христа, в условиях разгула человеческой низости, был весьма своевременным.

Вообще, в дохристианской Иудее, как и во многих других странах того времени, убийство человека не воспринималось как жестокость. И в этой дикой атмосфере тотального беспредела усекновение головы Предтечи выглядит… как шаловливый детский каприз дочери своего века. Она тоже хочет сотворить свой маленький беспредел. Отчим запрессинговал её своими взглядами, выдающими ненасытное желание, и ей захотелось сделать ему какую-нибудь подлянку. А заодно, когда подвернулась возможность, и отомстить пророку за оскорбления. Наверное, сам Уайльд был не прочь заложить в пьесу мотив о внезапной любви Саломеи к Иоканаану. Зачем-то ведь он сделал пророка красивым мужчиной (мы с вами прекрасно знаем, зачем), хотя в Новом Завете о мужской красоте Предтечи не проронено ни слова! Я думаю, что Саломея не полюбила пророка, а просто захотела его соблазнить! Видимо, она, в силу душевной ограниченности, даже не подумала о том, что это невозможно. А, может быть, и понимала, но упорствовала, добиваясь невозможного, чтобы позлить несчастного заключённого.

Но есть ли в пьесе Уайльда хотя бы один человек, который действительно любит? Чувства почти всех героев болезненно-гипертрофированны, они метафоричны даже по отношению к такому «экспансивному» и не знающему пределов чувству, как любовь. Ах да, я запамятовал, что на чувства всех без исключения героев страшно повлияла Луна. До такой степени, что люди потеряли над собой власть. Возможно ли такое? В мире исторических (и истерических) стилизаций всё возможно! Не секрет, что Уайльд написал свою пьесу в заочном соперничестве со Стефаном Малларме. Этим объясняется французский язык пьесы. Ему захотелось написать на эту тему лучше, чем Малларме, кумир Парижа. И непременно – по-французски! Для Уайльда, понимавшего жизнь как игру, важен был творческий вызов для того, чтобы начать писать. Ведь он всю свою силу непревзойдённого мастера устного слова оставлял в парижских и лондонских салонах!

Когда я читаю «Саломею» после «Песен Билитис» или «Афродиты», у меня появляется стойкое ощущение, что Уайльд позаимствовал некоторые интонации своей пьесы у Пьера Луиса. На самом деле, конечно, всё было с точностью до наоборот – это Луис, которому, кстати, и посвящена «Саломея», использовал интонации Уайльда в своих древнегреческих стилизациях. Особенно это касается тех фрагментов, где герои долго сравнивают своих возлюбленных с сокровищами мира. А сам Уайльд, несомненно, нашёл эти мотивы у Соломона в «Песне Песней», и только придал им свой темпоритм – и свою, уайльдовскую огранку.

В финале пьесы Ирод приревновал Саломею к окровавленной голове пророка – и не нашёл ничего лучшего, как… убить её. Эстет Уайльд неожиданно оказался высоким моралистом. Это тем более странно, что реальная Саломея, прототип героини, дожила до глубокой старости.

Болдовская осень крымского москвича

Лев Болдов не издаёт толстых книжек. Он чрезвычайно требователен к своему имиджу, который не допускает «проходных» стихов. Болдовская осень – совсем не чета Болдинской. Лев Болдов говорит, что никогда не гонялся за количеством стихотворений, предпочитая качество. А отправной точкой ему служит «корпус» его собственных лучших стихотворений. И пляшет поэт не «от строки», а от замысла, от «духа» стихотворения.

* * *
Как эта осень дивно хороша –
В своём неброском домотканом платье!
Как будто отболевшая душа
Раскрыла небу детские объятья.

Какая правит миром тишина,
Как сыплет сквер дукаты золотые,
Как будто вновь надежда прощена
За все свои посулы холостые.

Какой над рощей розовый закат,
Как тени облаков скользят по лугу –
Как будто я тобой ещё богат,
Как будто мы ещё нужны друг другу.

Странное ощущение! Это стихотворение мог написать поэт Серебряного века. Ничто не выдаёт в нём эстетику Льва Болдова. Тысячу раз прав был Игорь Меламед, говоря о так называемой «благодатной» поэзии. Когда сама душа стихотворения настолько универсальна и народна, что за ней не видно автора.

Я познакомился со Львом Болдовым много лет тому назад, в кочующем «Салоне всех муз» Анны Коротковой, современном аналоге «Бродячей собаки». Мы что-то долго отмечали и потому были изрядно навеселе. Лев Болдов прочёл свои стихи. «А чем Вы ещё увлекаетесь, кроме поэзии?» – спросил я, чтобы продолжить разговор. Надо было видеть в этот момент лицо Болдова. «Я – поэт!» – рявкнул он, внезапно протрезвев. Хорошо, что я не стал ему возражать. Время вполне убедило меня в правоте этого человека.

Есть какая-то незримая «фронда» во многих стихотворениях Льва Болдова. Он словно бы вышел вещать один против всего остального мира. Хотя ничего такого «крамольного» в его стихах, пожалуй, нет. Просто он «милость к падшим» призывает. Как в своё время Пушкин. Засверкали светлыми красками такие монстры прошлого, как Троцкий и Дзержинский.

«Юноше, обдумывающему житьё,
решающему, делать жизнь с кого,
скажу, не задумываясь –
делай её с товарища Дзержинского».

Эти крылатые строки Маяковского вспоминаются «наизусть и всуе», когда мы читаем цикл Льва Болдова, посвящённый историческим персонажам нашего недавнего прошлого.

И, читая Болдова, понимаешь, что нельзя до такой степени чернить людей, владевших умами миллионов. Эти люди уже за всё заплатили сполна – собственной жизнью. Лев Болдов, пишет ли он о Колчаке, или, наоборот, о Троцком, выступает за многомерную историческую справедливость. И ещё, конечно, Болдов, поэт-романтик, по-своему щадит и оправдывает своих героев. Ведь первые большевики, по Болдову, были больше романтиками, нежели злодеями. И он пишет о поэтах и политиках прошлых лет так, как будто создаёт собственную антологию из цикла ЖЗЛ, и его совсем не смущает, что многие из былых кумиров давно развенчаны. Болдову представляется несправедливым, что этих, безусловно, грешных людей развенчивали те, кто не годится им и в подмётки. Поэт с нескрываемой горечью отмечает, что выстрадавших свою «религию» лагерями и ссылками, интеллигентных и по-своему честных «донкихотов» Дзержинских победили «серые кардиналы» вроде Романа Абрамовича, дело не в национальности, а в масштабе личности.

Поэзия Льва Болдова завораживает магически. Не тем, чем она, по идее, должна завораживать – блеском метафор, неопознанным воздухом инобытия. Или мудростью, пришедшей не отсюда. Я уже никогда не смогу забыть болдовского пассажа про улицу, которую не сможешь перейти, когда внезапно схлынет благодать. Но самое интересное – это Болдов-рассказчик. Откровенно говоря, я не люблю ни Питер, ни Колчака, ни Галича, ни многое другое, о чём взахлёб пишет поэт Болдов. Но сила его любви к своим героям так велика, что я невольно заражаюсь этой силой. Почитайте его стихи о Галиче. Я долго не мог понять, что он нашёл в этом барде, который так немилосердно фальшивит в своих песнях, словно мамонт ему на ухо наступил. Но Болдов подаёт нам жизнь Галича как подвиг, как СЛУЖЕНИЕ. И почему-то не сомневаешься ничуть, что так оно и было на самом деле. Вопреки неабсолютному музыкальному слуху.

Болдов любит своих героев из-за перенесённых ими испытаний, он сострадает им всеми фибрами своего большого сердца. К сожалению, многие читатели и слушатели «не расслышали» его замечательное стихотворение о Дзержинском. Нашли в нём «идеализацию палача». Двухмерное духовное пространство представляет необратимую сложность для нашего деградировавшего современника. Люди не понимают (или не хотят понять), что плохой человек может быть одновременно хорошим, в другом измерении, или, наоборот, хороший человек может быть также и плохим. Это совсем уж «сносит крышу» у простоватых людей, они не знают, чему им верить. А верить надо – поэзии. Поэзия всегда оставляет нам веру в лучший исход, в прощение и понимание. И в этом плане Лев Болдов – человек из будущего. Он уверен, что реабилитировать нужно не только Колчака, но и того же Дзержинского. Ради нашей с вами общей истории. Поэт популярно объясняет, почему нам надо быть милосерднее. Чтобы конечная победа не досталась пигмеям, которые свалили титанов и пожинают плоды своей пирровой победы.


новая подборка Льва Болдова

Сфинкс

И ты спросишь у сфинкса: «Comment ;a va?»*
И к тебе на метле прилетит сова,
Но, отмеченный зрением узких ос,
Сфинкс забудет ответить на твой вопрос.

Ты его этой радости не лишай,
У него на затылке кругом – лишай;
На загривке – короста от сих до сих:
Это вечность так метит сынов своих.

А когда ты отъедешь от здешних мест,
Бог не выдаст, и сфинкс, позабыв, не съест.
Потому что он мал ещё, не дорос,
Чтобы слепо ответить на твой вопрос.

И у Бога ты спросишь: «Comment ca va?»,
Но замрут у тебя на губах слова.
Будет страшно молчанья нарушить строй.
Лишь песчинки прошепчут: «Господь – с тобой!»


* Comment ;a va? – Как дела? (фр.)

Волжский Гамлет, или Живое и Мёртвое

«Парадоксальность всего, что происходит в окружающей нас жизни, проистекает из теории относительности», – заметил однажды Альберт Эйнштейн. Недавно скончавшийся гениальный русский поэт Михаил Всеволодович Анищенко оставил нам интереснейшее стихотворение, чем-то отдалённо напоминающее разговор принца Гамлета с могильщиком. «Весёлое горе» – так назвал Михаил Анищенко своё произведение. Оно, однако, сильно отличается от «Весёлой покойницкой» Владимира Высоцкого, – читая его, я ни разу не улыбнулся. Навеселе от выпитой водки, герой стихотворения Анищенко задаёт сам себе страшно философские вопросы, на которые, как водится, нет и не может быть ответов. Одно и то же в нас – мёртвое и живое, и порой, что живее, выясняется только во времени.

Весёлое горе

На отшибе погоста пустого,
Возле жёлтых размазанных гор,
Я с кладбищенским сторожем снова
Беспросветный веду разговор.

Я сказал ему: «Видимо, скоро
Грянет мой неизбежный черёд...»
Но ответил кладбищенский сторож:
– Тот, кто жив, никогда не умрёт.

Я вернулся домой и три ночи
Всё ходил и качал головой:
Как узнать, кто живой, кто не очень,
А кто вовсе уже не живой?

Под иконою свечка горела.
Я смотрел в ледяное окно.
А жена на меня не смотрела,
Словно я уже умер давно.

В тихом доме мне стало постыло,
Взял я водку и пил из горла.
Ах, любимая, как ты остыла,
Словно в прошлом году умерла!

Я заплакал, и месяц-заморыш
Усмехнулся в ночи смоляной...
Ах ты, сторож, кладбищенский сторож,
Что ты, сторож, наделал со мной?


Михаил Всеволодович достигал порой высшей степени просветлённости, свойственной разве что святым да блаженным. Я далёк от того, чтобы пиарить нетрезвый способ достижения гармонии с миром. Однако не могу избавиться от мысли, что таким способом покойный поэт достигал катарсиса, очищения души от мирской скверны. Конечно, это очень «авторский», сугубо индивидуальный способ обретения дара наития. Другой выпьет – и пойдёт буянить, а не стихи гениальные писать. Каждому – своё.

По степени эмоциональности немного найдётся в русской поэзии стихов, равных «Весёлому горю». В нём словно бы спрессована вся земная невесёлая жизнь поэта. Строчки про любимую женщину невозможно читать без глубокого сострадания к обоим. В сущности, что такое прозрение? Выход из придуманного мира. Протрезвление. Внезапно пришедшие строки выветривают из головы остатки хмеля. А «пьянством», уходом от реального мира может быть что угодно – например, влюблённость. Ибо влюблённый – слеп и страшно далёк от реальности. Любимая женщина, в случае с Михаилом Анищенко, может быть, и хотела бы войти в сакральный мир мужа-алкоголика, но не смогла, по причине неприятия этого мира. И вот это страшное расщепление мира семьи показано поэтом с тютчевской бесстрашностью последней правды. Ни один читатель не осмелится обвинить поэта в банальности рифмы «горела – смотрела», потому что стихи Анищенко написаны, по выражению Ницше, «кровью сердца». Скажу больше: экзистенциальная философия, пришедшая к человеку в облике внезапной правды, страшнее смерти.

Кладбищенский сторож, чем-то напоминающий персонаж Льва Дурова из нашумевшего фильма «Человек с бульвара Капуцинов», произносит сакральную фразу, которая не уступит речам библейских пророков. «Тот, кто жив, никогда не умрёт». Вряд ли он имел в виду высшую степень жизни в поэте Михаиле Анищенко. Но его слова уже сбываются. Волжский Гамлет, Веничка Ерофеев XXI века, Михаил Анищенко оставил нам настолько жизнеспособные произведения, что уже трудно представить без них русскую поэзию. И, конечно, «в заветной лире» поэт никогда не умрёт. Стихотворные мощи Михаила Анищенко нетленны.

Последняя прижизненная видеосъёмка Михаила Анищенко

Последняя журнальная подборка его стихов

Стремится сердце сбыться...

*****
Стремится сердце сбыться на века,
Рекой судьбы во времени продлиться…
Любовь не знает имени, пока
Разлука не очертит ей границы.

Пока дыханье не раздвинет рай
До теплоты, до правды, до предела,
Непросто нам увидеть этот край,
Где ангелам даны душа и тело.

Но, перейдя незримый Рубикон,
Вдруг сознаёшь как истину простую,
Как много у глубинного имён,
Которые не поминают всуе...


*****
Если твоё сердце не вынесет горя,
Отдай его сердечных дел мастеру, –
Пусть он перекуёт его,
Семь раз проверив на прочность.

Если сердце твоё не вынесет счастья,
Разлетится на куски брызгами радости,
Из него выпорхнет певчая птичка,
Потерявшая голос в прошлой жизни, –
И превратится в белую скрипку,
Которой невыносимо хочется петь;

А когда ты проведёшь пальцами
По её глиняному грифу, ты поймёшь,
Что в руках твоих вовсе не скрипка,
А любимая женщина;
От избытка счастья с ней
Разлетелось вдребезги твоё шёлковое сердце, –

То самое сердце, что говорило о ней
Как о своей гостье из будущего,
И вечерами при свечах
Любило повторять загадочную фразу,
Навеянную классиками:
"Любовь – это рубашка,
Что дана нам на вырост".



*****
Сильные духом не плачут.
Можно подумать: они
Слёзы в глазах своих прячут
В самые страшные дни.

Путь роковой уже начат,
Вот оттого-то они
Горе в сердцах своих прячут -
И зажигают огни.

Зреньем богаты и слухом,
Даже оставшись одни,
Плачут ли сильные духом?

Странно... ведь люди они!



БЕЗЗАЩИТНОСТЬ

То прячась ожиданьем
в тишину,
То от себя укрывшись
в птичьем гаме,
Рядится беззащитность в белизну,
Как хрупкий наст,
не попранный ногами.

То, вдруг согревшись
холодом стекла,
Раскованностью
чаяний скольженья,
Рядится беззащитность в зеркалА,
В метафоры и тропы отраженья;

И блёклость придорожных фонарей
Её томит, преследует и гложет,
И от цепей
избавиться скорей
Она и хочет - но, увы, не может.

Октавы. Октавы беспокойства. Октавы изгнания.

*****
Там, где молнии лихие
Спят у ночи на краю,
Разношёрстные стихии
Спор ведут за жизнь мою.

Где в иглу судьбы продета
Богом сотканная нить,
Спорят шорохи и ветры,
Быть мне - или мне не быть...

*****
Какой пушистый сыпал с неба снег –
И засыпАл на наших тёплых лицах;
Казалось время прервало свой бег,
И смогут стрелки вдруг остановиться...

А снег летел с небес как конфетти,
Нас укрывая нежной снежной маской –
И что-то в нас рвалось произойти,
Что нам казалось вечностью и сказкой.

*****
Когда-то
.................ты была моим твореньем,
Но глубина
.......................была мне не видна.
Теперь –
...................ты стала вся
..............................................стихотвореньем,
И я смогу
....................испить тебя
....................................................до
дна.


Нам не снискать
.................................забвенья
....................................................иль
союза,
Надежды
..........................с не предсказанным концом...
Но кто же может
...................................лучше быть, чем
муза?
Чем муза
.....................с человеческим лицом!

*****
Когда полюбишь - приезжай;
Не сразу пусть, не в одночасье…
Так хочется приправить чай
Простой лимонной долькой счастья!

И пересесть в другой трамвай –
Который ходит не по рельсам,
И в позабытый сердцем рай
Отправиться вечерним рейсом.


*****
Какая в мире тишина...
............................................лишь слышно –

....................................................................бьётся
твоё сердце...
ты не грусти............
........................ты мне доверься
на полотне цветного сна...

Такая в мире тишина –
.....................как безмятежный
........................................остров детства...
лишь слышно –
..............................бьётся моё сердце...
два сердца,
........................но душа - одна.


*****
Порой душа покоя просит,
О сокровенном молит нас…
И, пусть виски сковала проседь,
Но в сердце пламень не погас.

Теперь не нужно непременно
Скользить по лезвию ножа,
И память духа незабвенна,
И тихий свет струит душа…



ОКТАВЫ БЕСПОКОЙСТВА


Мир не познан, лукав и тернист;
Мерно вспыхнув, в нём гаснут светила.
И печалится бог-аутист
О судьбе сотворённого мира.

Но напрасно печалится бог:
Открывается гению зренье;
Человек, мирозданья цветок,
Начинает своё со-творенье.


*****
В этом снежном мареве зимы
Нам уже недолго ждать расплаты:
Жизнь есть своеволие – и мы,
Говорят, с рожденья виноваты!

Точек зренья вечная война;
Дерзновенье, страсть, полёт Икара...
Мы живём – не в этом ли вина?
Мы умрём – и в этом Божья кара!


*****
Чужого горя не бывает.
Нам сопричастна жизни соль -
И беспрестанно обжигает.
Воруя сердце, чья-то боль...

И, мнится – нас лишь не хватает,
Чтоб сгинуло всё вороньё...
Чужого горя не бывает.
Пусть оно тише, чем своё.


ОКТАВЫ ИЗГНАНИЯ


*****
Как странно самоустраниться
От страсти, страшной и простой;
Уйти в небытие, сродниться
С оторопелой пустотой!

И с самым трепетным проститься -
И, в небеса пуская дым,
Как странно мёртвым притвориться,
Всё ещё будучи живым...


*****
Покоя нет. И непокоя нет.
Узнать лишь, для чего я создан, мне бы!
Я – только тень, отбросившая свет.
Я – падший бог, что вспоминает небо.

Не мял цветы, не дрался я за власть,
На брудершафт не пил с рогатым вермут.
Я лишь любил – пронзительно и всласть.
И – был любимой в нелюбовь низвергнут.

Ну что попишешь, Марк Аврелий...

*****
Ну что попишешь, Марк Аврелий,–
Пусть даже встану в полный рост,
Все чары слов и акварелей
Едва ль нарушат поступь звёзд.

И вспышки солнца и отваги
Сожмут в тисках мою шагрень;
Проснётся сонный лист бумаги –
И будет ночь, и будет день.

Но не дадут мне сгинуть крылья,
И я судьбу благодарю
За то, что даже и в бессилье
На равных с веком говорю.

Хвала мгновеньям сумасшедшим,
Ведь на миру и жизнь красна!
Я всем друзьям, к отцам ушедшим,
Назначил встречу – в царстве сна.


Новая публикация в журнале "45-я параллель": http://45parallel.net/aleksandr_karpenko/

7 встреч c Богом (о новой книге Ольги Ильницкой)

Ольга Ильницкая – прозаик с поэтическим уклоном. Собственно, в этом нет ничего удивительного: когда-то в Древней Греции, во времена Гомера, и позже, на Руси, во времена летописца Нестора, деления литературы на поэтическую и прозаическую попросту не существовало! Всё было едино, и слово было Бог. «Семь встреч с Богом» - так называется новая книжка Ольги Ильницкой, изданная в Одессе.

«В гости к Богу не бывает опозданий!» - заметил однажды поэт Владимир Высоцкий. Кто-то торопится на подобное свидание, кто-то – нет – это уж зависит от особенностей человеческой натуры. От индивидуальности. Однако даже никуда, казалось бы, не торопящийся индивидуум часто бывает опасно близок к такого рода встречам. Семь освящённых высочайшим присутствием эпизодов из собственной жизни и «зацепила» в своей книге Ольга Ильницкая.

Ольга Ильницкая принадлежит к тем авторам, которые в своём творчестве «пляшут» от судьбы. Многие её сочинения в той или иной степени автобиографичны. Лично я отношусь к автобиографизму положительно. Во-первых, потому, что это выстраданная и переосмысленная жизнь. Во-вторых, автобиографические вещи, если только автор не мудрствует лукаво, как Окуджава в своей прозе, очень искренни и распахнуты для читателя. Писатель доверяет своему читателю, он его не боится. И в этом плане «Семь встреч с Богом» - наверное, одна из самых проникновенных книг Ольги Ильницкой.

Книга Ильницкой «сквозная» - повествование начинается с раннего детства. К несомненной выгоде читателя, Ольга Ильницкая понимает свою тему достаточно широко, не ограничивая её теми моментами жизни, когда всё «на тоненького». Нет, конечно, она не отвергает напрочь так называемые экзистенциальные ситуации. Но Бог для неё – это ещё и удивление, и игра слов, и всё то, что мы называем «поминанием Господа всуе». Впрочем, как говорят в Одессе, есть две большие разницы: всуе мы поминаем самого Господа, но никак не Его имя. Имя – воистину «неприкасаемо». Так что если какое-то «прегрешение» здесь и присутствует, оно невелико.

Те, кто видел Бога, не ослепли.
Тот, кто слышал Бога, не оглох.

Как человек, знающий Ольгу Ильницкую достаточно давно, я всегда поражался её «валидольному» умению накликать на себя разные приключения. Впрочем, наверное, любой поэт притягивает к себе «болевое» пространство, как нечто родственное. Очень глубокой и неординарной представляется мне догадка героини книги Ильницкой о том, что большую часть жизни нам, смертным, Бог, в сущности, и не нужен. Мы сами отлично справляемся со своими делами. Без Бога.

Стихопроза Ильницкой очень ёмка и драматургична, как ремарка Ремарка. Она исповедальна. И адресат этой исповеди - читатель.

Далеко не каждая встреча с Господом имеет «летальный» привкус. Самое непостижимое в Боге – его «текучесть». Бог – это песочные часы человека. «Бог словно тополь над водой – так зыбок, зябок», - пишет Ольга Ильницкая. Книга Ильницкой – это попытка подойти поближе к Богу как пониманию сути вещей. Так киплинговский питон Каа просил подойти поближе бандерлогов. Бог Ильницкой – это ещё и «мера вещей», которую Протагор приписывал… человеку. Впрочем, в жизни иногда любимый человек может выступить наместником Бога на земле. Наверное, Бог, даже «авторский», неканонический, и должен быть таким – многомерным.

Очень любопытно оформление книги. Художник Лев Фабричнов придумал удивительную метафору. Дикое поле – травы, камыш, одуванчики… Налетает неистовый ветер. Ещё мгновение – и одуванчик улетит. Не весь, конечно, а только его воздушная оболочка. Впрочем, ветер так силён, что выдёргивает одуванчики с корнем. Вон они летят впереди, уже лишённые своего пуха – что, собственно, и делало их одуванчиками. Они летят – но уже без своего головного оперения. Но всё же это – полёт! Полёт смерти длиною в жизнь. А на другой стороне обложки – на осиротевший одуванчик садится бабочка, словно бы обнуляя и обновляя эту лёгкую, как пушинка, жизнь.

Семь встреч Ольги Ильницкой символизируют семь жизней. А седьмая, последняя – самая длинная. В ней, как в матрёшке, заложено ещё семь маленьких жизней. Причём в последней части Ольга уже откровенно переходит на стихи, до поры до времени, как «в засаде», скрывавшиеся в прозаическом тексте. Переход на стихи – это ещё и убыстрение темпа повествования. Как обмолвился тот же Окуджава, «чем дольше живём мы – тем годы короче». Любая цикличность характерна убыстрением темпоритма к завершению одного цикла и началу нового. Впрочем, человеческой жизни не до конца присущ синдром Кали-Юги. Бывает, что расцвет жизни человека приходится именно на заключительную её часть. Бог – пограничник человека. И Ольга Ильницкая хорошо передаёт всю эту шаткость пограничья.

Я – только слабый выдох.
Я – только сильный вдох.
Я – девочка на выданье.
Меня не выдаст Бог.

Тем не менее, героиня книги – почти «на дружеской ноге» с Господом, но это, в контексте произведения, не смешно и не грустно. Это – скорее, изначальная данность иероглифов её судьбы. В общем, Бог остаётся для нас неуловимой и непознанной третьей стороной медали, остающейся за пределами человеческого разума. И только писатели, да и то редкие (редкая птица долетит до середины Днепра!), пытаются, как могут, вести с Ним неравноправный диалог.

Книга Ольги Ильницкой «7 встреч с Богом» проста, но с изюминкой, о которой читатель поначалу даже не догадывается. Дело в том, что с некоторого абзаца образ Бога у Ильницкой начинает странно двоиться и просвечивать, превращаясь в многоуровневый. В какой-то момент ловишь себя на крамольной мысли, что Бог Ильницкой – уже вовсе не Иисус Христос, а любимый мужчина, имя которого так же не следует поминать всуе. И это настолько органично для мышления писательницы, что даже не воспринимается как апокриф. Демиург Ильницкая создаёт Бога первого уровня по образу и подобию Бога Верховного. И это совершенно логично: если Бог есть Любовь, то почему человек, олицетворяющий для тебя Любовь, не может быть Богом?

Здесь мы имеем дело с расширением семантики слова «Бог», подобно тому, как широко трактовали древние греки понятие Логоса. Логосом у них было всё: и слово, и дело, и даже развитие. Такая же история произошла у буддистов со словом Дао. И, может быть, размывание (или укрупнение) смысла гораздо лучше чёткого соответствия между понятием и отображающим его словом.

Бог – это сплошная метафизика. И вместе с тем, Он, в трактовке Ильницкой, живой. Вечно живой. И потому – не меняющийся. Противоречие? Парадокс! Собственно, кульминацией книги «7 встреч с Богом» является невозможность выхода героя из метафизики в диалектику:

Всё меняется.
Только не Бог.
Он пытался.
Он просто не смог.

И вот здесь, где церковники воинственно негодуют, я явственно слышу, что это – второй лик Господа «измениться не смог». Тот, который – Любовь. Воплощённая в конкретном человеке. Ещё конкретнее – во взаимоотношениях мужчины и женщины. «Если нет любви на свете – значит, Бога нету тоже!» - поёт Виктор Третьяков. Бог может быть константой только в человеческом сознании. «И слово было – Бог». Мы знаем много слов, которые в русском языке не изменяются. Но постоянство своего Бога героиню Ольги Ильницкой почему-то совсем не радует. Потому что оно попахивает для неё дурной бесконечностью.

К юбилею Игоря Меламеда. "Статьи о русской поэзии"

Люблю читать книги, отмеченные печатью дерзновения. Поэт Игорь Меламед ещё в своей давней книге "В чёрном раю" (М.,1998) бросил вызов современной поэзии. В своих критических статьях "Отравленный источник" и "Совершенство и самовыражение" он выстроил свою иерархию развития русской поэзии. Хотя наши взгляды, конечно, не во всём совпадают, каждый раз, когда мне приходит в голову счастливая мысль открыть его книгу, я нутром чувствую в Игоре Меламеде родственную душу. Он не боится говорить то, что думает, не просчитывает заранее последствий сказанного. Он судит русскую поэзию высшим судом блаженного, беспристрастного и влюблённого в неё знатока. Его мысли выражены чётко, концептуально и предельно ясно.

О поэзии написано столько, что, казалось бы, просто нереально стать новым Белинским или Добролюбовым. Но Игорю Меламеду это, на мой взгляд, удалось: он сумел вывести свою концепцию развития русской поэзии. Меламед пляшет от печки совершенства, которое нерукотворно. От "благодатной" простоты.

Предоставим слово самому Игорю Меламеду.

«Вершинным» поэтам XIX столетия Тютчеву, Фету и Некрасову эта простота давалась относительно легко: они еще дышали последним воздухом Золотого века. Блок и Гумилев, Ходасевич и Георгий Иванов, Пастернак и Заболоцкий приходили к ней разными, порой извилистыми и тернистыми путями. Многие из них на этом пути преодолевали собственную, уже вполне сложившуюся эстетику.

...поразительно, каким образом Маяковский имитировал поэзию за отсутствием состава самой поэзии: плоская сентенция камуфлируется головокружительной инверсией, а хлесткая рифма и ошеломительная метафора создают иллюзию содержательной глубины.

... Эта опасность генетического перерождения русской поэзии испугала совестливого Пастернака. Поздний Пастернак – единственный в своем роде пример покаянного отрицания своей же ранней поэтики.

...XIX веку было столь же чуждо высокомерное понятие «самовыражение».
...Самовыражение жаждет непрерывной новизны, постоянно формально прогрессирует, усложняется, меняет метафоры на «метаметафоры» и проч. В лучшем случае мы получаем талантливые стихи с набором изысканных тропов, со «своим» словарем и манерой при отсутствии существа поэзии.

...Стоит ли удивляться, что стихов теперь почти не читают? Стоит ли задаваться вопросом – почему? Потому что поэзия, не исполняющая своего высокого назначения, не нужна. Потому что поэтика украшательства и изобретательства – в состоянии исчерпанности и разложения. Потому что сегодня даже нечто очень талантливое, созданное по методу «как делать стихи», неизбежно оказывается вторичным".

В чём основная мысль литературных статей Игоря Меламеда? В том, что "благодатная" поэзия неизбежно доминирует в вечности над сконструированными стихами. Под "благодатной" поэзией Меламед понимает такие стихи, где не важно, кто автор. Где автор нисколько не озабочен самовыражением и весь находится во власти своего произведения, растворяясь в нём без остатка. Для меня важно, что Игорь не побоялся назвать звучные имена классиков и современников, слава которых преувеличена и произведения которых далеки от совершенства по-меламедовски. Это - акт большого гражданского мужества. В "безблагодатные" попали и эстрадные поэты официоза, и поэты андеграунда, и метаметафористы, и даже сам Бродский, за исключением своих ранних стихов, так нравившихся Анне Андреевне Ахматовой. Не удивительно, что все эти поэты-самовыраженцы, самовырожденцы, разом сброшенные с пьедестала, не оценили дерзновения молодого критика.

Меня не покидает впечатление, что поэты, вусмерть перепуганные классицизмом золотого века, принялись вытворять в стихах такое, что поэзия вышла из берегов и захлебнулась собственной речью. Все готовы писать о чём угодно и как угодно - лишь бы это было непохоже на предшественников. Прозаические рассказы рифмуются и выдаются за новое слово в поэзии. Филологические трактаты тоже рифмуются и дополняются инсталляциями, перформансом, видеографикой и прочими "новшествами". "Новое, прежде всего - новое!" "А поэзия ли это?" "Да шут с ней, с поэзией! Главное, чтобы было нескучно!"

Меламед словно бы говорит некоторым современным поэтам: "Не той дорогой идёте, товарищи!" Но проблема в том, что "той" дорогой товарищи идти не могут: Господь не дал им этого дара. Вот и приходится им делать хорошую мину при плохой игре: "Мы развиваем поэзию, а как Пушкин... всякий сумеет". Врёте, господа хорошие, не всякий! Если художники-кубисты и постимпрессионисты могли писать и "классические" картины, то современные авангардисты от поэзии - едва ли... Хотя, постойте, написал ведь по-простому Андрей Вознесенский свой знаменитый романс: "Ты меня на рассвете разбудишь..." Что не помешало ему сохранить при этом свой стиль.

Конечно, сейчас мало читают поэзию вовсе не потому, что за поэзию выдаётся малопоэтичный кич из слов-кентавров и бесконечных аллюзий. Поэзия просто проигрывает в актуальности другим видам искусства, среди которых главным, как мы знаем, является кино.

Меламед восстаёт против культа личности поэта во имя культа произведения. В этом его позиция смыкается с цветаевской. "Я пишу не для народа, не для элиты, а ради самого произведения", - так формулировала своё творческое кредо Марина Ивановна. Впрочем, когда Георгий Адамович ругает "Поэму воздуха" за чрезмерную сложность и непонятность, Игорь Меламед, что делает ему честь, встаёт на сторону Адамовича, больше знаменитого своей критикой, нежели стихами. Вот и в отношении "Статей о русской поэзии" Игоря Меламеда у меня есть ощущение, что они переживут его стихи, хотя стихи у Игоря тоже замечательные, особенно самые ранние. Просто толковых критиков у нас раз, два и обчёлся. А хороших поэтов - пруд пруди.

Я думаю, что Игорь Меламед со временем подкорректировал свою теорию благодатной простоты. Так, он не отказывает в благодати и позднему Мандельштаму, и поздней Цветаевой. Наверное, в мире существует много видов поэтического совершенства, не совпадающего с "прекрасной ясностью" Михаила Кузмина. Это доказал и сам Кузмин в своей последней книге "Форель разбивает лёд". Впрочем, дисгармония тоже может быть совершенной. Или привлекать читателя как предтеча новой гармонии.

На мой взгляд, исследователи неправильно трактуют воззрения Меламеда на поэзию как "христианские". Мне кажется, религия для Игоря - сама поэзия, как, скажем, для Булата - его Арбат, и не важно, кто диктует поэту вдохновенные строки - Господь или даймон Сократа. Важно, чтобы стихи получились совершенными. Как говорит сам Меламед, "ни прибавить, ни убавить". Поэту нужно родиться (неважно. в каком возрасте) с гармоническим переживанием мира. Тогда, может быть, волхвы снизойдут - и нашепчут ему что-нибудь сокровенное.

Что же касается меламедовской оценки современной поэзии как "отравленного источника", надо понимать, что источник отравлен не нарочно, а в полном соответствии с космическим законом развития, предполагающим освоение "целинных" земель. Адам с Евой кушают яблоко, чтобы двигаться дальше, хотя вначале об этом даже не догадываются. Им совершенно не важно, куда идти - назад или вперёд. Так и поэты просто идут к некой terra inkognita, не рассуждая, выведет ли это их за пределы поэзии или приведёт к искомой гармонии: они просто идут. И, наверное, хоронить современную поэзию преждевременно. Некоторые поэты изначально рождаются со сложной душой, они ничего не "накручивают" в своих произведениях сверх того, чем живут. Существуют образцы иностранной поэзии, которые могут стать плодотворными для отечественного стихотворчества, если кому-то придёт в голову перенести эти идеи на русскую почву. Как здорово, например, прижился в России французский символизм 19 века! Но говорить об этом, наверное, пока преждевременно. Тем не менее, заслуживающая внимания и уважения русская поэзия начала 21 века существует! И это не может не радовать.

В заключение скажу так: "Статьи о русской поэзии" Игоря Меламеда носят выдающийся характер и могут быть поставлены в один ряд с лучшими критическими обзорами русской литературы. Хочется пожелать Игорю здоровья и веры в свою негасимую звезду.

P.S. Свежее интервью Елены Генерозовой с юбиляром: http://exlibris.ng.ru/person/2011-10-13/2_melamed.html

Душа-босоножка

Она проявилась из тени и света,
И в дремлющий мир ворвалась, как комета.

Бывает, мгновения тают тщедушно,
И тонкой душе одиноко и душно.

Но странница светлая любит нас кротко:
Припрятана в теле, она – не сиротка.

Давно опустела последняя фляжка…
Так что же дрожишь ты, пичужка, бедняжка?

Всё ищешь глазами сквозь времени дымку
Своё отраженье, судьбу-невидимку?

Врачуя свой свет, потерпи ты немножко, –
Мурашка, морошка, душа-босоножка.

И кто ж нам оплатит бессмертья поимку?
Любовь-одиночка, душа-невидимка.

Афоризмы Зазеркального Карпа. "Сердолики"

Философия – это такая штука, в которой обобщать бывает опасно.

Всё, что искусственно – не искусство.

Именно несовершенству наших работ порой мы обязаны интересу, который они провоцируют. Совершенное - бесспорно и прений не вызывает.

Казнить нельзя помиловать. – Граница между виновностью и невиновностью человека часто непозволительно размыта. Одни и те же поступки людей вызывали пугающе неодинаковую реакцию в разных государствах и эпохах. Боюсь, что почти все современные женщины были бы несколько веков тому назад сожжены на костре как ведьмы.

Слова – ничто, речь – всё.

Иногда любовь становится слабостью, позволяющей вить из влюблённого верёвки.

Великая нация – это не навсегда. Особенно хорошо это заметно на примере Греции.

Поэт отличается от обычного человека тем, что переживает простые и банальные вещи, общие для всего человечества, с величайшим беспокойством.

О Хайдеггере. – Такое ощущение, что он постоянно хорохорится своей эрудированностью, и по этой причине не может остановиться даже тогда, когда всё уже сказал.

«Трудный русский писатель» Достоевский, как это ни парадоксально, читается очень легко.

О Борисе Акунине. – То немногое, что я читал у Акунина, написано очень небрежно с точки зрения словесности. На фоне Акунина Гоголь, которого я раскрыл после, выглядел просто «гигантом мысли». Поскольку в литературных произведениях, независимо от жанра, основополагающим фактором является всё-таки язык произведения. Например, детективы Честертона написаны, невзирая на "низкий" жанр, очень хорошим английским языком.

Есть вещи, которые можно объяснить, но невозможно понять.

Любовь-страсть редко длится всю жизнь: наша сущность сильнее страсти.

О качестве чтения. – Некоторые люди думают, что, если истина им непонятна, то это и не истина вовсе! А уж абсолютная истина должна быть понятна абсолютно всем!

Человек, которому истина неинтересна, превращает жизнь в игру.

Настоящее – хорошая площадка для обозрения будущего. Но многие думают: «Прошлое уже прошло, зачем его ворошить?»

Бродский длинен, как нос Сирано де Бержерака.

Я «воюю» с другими людьми, когда это меня раззадоривает и вдохновляет, и не воюю, когда это оставляет меня равнодушным.

Внезапная любовь – это состояние, в котором человек способен достигнуть максимума своей души. Внезапная любовь сопровождается вожделенной для многих «безальтернативностью» выбора.

По отношению к обычной жизни искусство порой кажется «высшей» жизнью. Но не ошибка ли это? Тех, кто не сумел сделать искусством собственную жизнь?

Иногда «вина» - это просто упражнение в совести.

Бюро Находок является в то же время и Бюро Потерь.

Когда люди используют в своей речи неконтролируемый «поток сознания», который они выдают за «божественное откровение», складывается впечатление, что они просто не научились мыслить связно.

О «беспартийном» мышлении. – Не отягчённый фактами, исследователь мыслит шире, прозревая сущность. Ни к чему не привязанный, он «зрит в корень».

К сожалению, блестящие мысли не могут компенсировать нам наши потери.

Живой человек всегда лицеприятен в своих оценках: - и потому часто является инструментом «двойных» стандартов. То, что легко прощается объекту симпатий, ни за какие коврижки не прощается объекту антипатий. Особенно трудно, как остроумно заметил Пушкин, быть царём: «Он ведь тоже – человек!»

Крылатые глупости классиков распространяются быстрее, чем зараза.

О рекламе и пиаре. – Известное не нуждается в дополнительной огласке. Дальше уже начинается «зомбирование».

Не стоит ругать софистику. Она же происходит от слова «София» – мудрость! Софистика – прямой путь к диалектике.

Забывается всё: запах любви, эпохи, прошлого…

Жизнь, постоянно наполненная форс-мажором, представляется нам, как форс-минор.

Наличие собственных детей не всегда освобождает человека от одиночества.

Часто успеха в профессии нам мешает достичь высокомерное и пренебрежительное отношение к тем, кто хуже нас. Что, в христианском смысле, можно трактовать как гордыню и несмирение. Перфекционизм трудно совместить с любовью к ближнему.

Я всё меняю на любовь, и любовь меняет меня…

О критике. – Критика в идеале – это когда человек с абсолютным слухом дружелюбно поправляет человека со слухом обыкновенным.

Человеку не всегда хочется заниматься только тем, в чём он, по мнению других, гениален.

В нём было так много любви к своему народу, что многие патриоты считали его космополитом.

Иногда любви человеку достаётся больше, чем он в состоянии переварить, и тогда он начинает чудить от избытка этого богатства. Но такой избыток выпадает в жизни крайне редко.

Обнажённая натура – это тот, кто не боится резать по живому правду-матку.

Умение писать вторично по отношению к умению мыслить.

Гамлет Пастернака: иносказание как судьба

Борис Пастернак


ГАМЛЕТ

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.

1946


Иногда в жизни большого поэта случается так, что тени героев прошлого накладываются на современную жизнь, и достаточно рассказать о "делах давно минувших дней", чтобы выразить себя в настоящем. Казалось бы, зачем Пастернаку переписывать Шекспира? Но писатель, рассказывая о своём видении литературного произведения, выступает, прежде всего, как читатель. Писатель и читатель объединяются в одном цельном ощущении. Почему он так хорошо прочувствовал Гамлета? Именно тогда, в первые послевоенные годы? Скорее всего, потому, что начиналась новая эпоха закручивания гаек и великого одиночества поэта в современном мире. Пастернак пишет о Гамлете, но зеркально подразумевает себя в своём герое. И это иносказание работает сильнее, чем если бы он писал впрямую о самом себе. Чуть позже этот же приём блистательно использует Булат Окуджава в "Молитве Франсуа Вийона".

Недавно был большой спор о Пастернаке, спровоцированный книгой Юрия Юрченко "Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма". И, вспоминая о стихотворении Бориса Пастернака "Гамлет", мы понимаем: поэт МОГ "зашифровать" Сталина в образе Фауста. Мог, потому что он раньше уже это делал. Он использовал образ литературного персонажа для передачи современных коллизий. Этот приём был в его творческом арсенале, и он активно им использовался! Более того: приём оказался и плодотворным, и целесообразным, когда свирепствовала советская цензура!

Что может быть трагичней бессмысленности собственных усилий? Пастернак вводит в повествование ещё и пласт христианства, выстраивая совершенно немыслимый треугольник Гамлет - Христос - лирический герой. "Чашу эту мимо пронеси". Есть некое расстояние между деятелями, их деяниями и последствиями этих деяний. Это кажется невероятным, но Пастернак нащупал точку соприкосновения таких разных людей, как Гамлет и Христос. Их объединяет... непротивление судьбе и невозможность от неё отказаться. Можно с уверенностью утверждать, что Гамлет Пастернака "мерцает" Христом, и это - достаточно свежее прочтение пьесы Шекспира. Конечно, если мы допустим, что и Гамлет, и Христос обладали одинаковой проницательностью в предвидении будущего, участь Гамлета гораздо печальнее. Он не оставил после себя ни потомства, ни даже учения. Его действия спровоцировали захват страны иноземными войсками. Вот - цена мести сына за отца!

Но я несколько увлёкся - пожалуй, так далеко мысли Пастернака не идут. Он выхватывает всего один момент жизни, родственный у Гамлета, Христа и самого Пастернака. Это - тяжёлый момент принятия жребия, "упрямого замысла" Творца. В сущности, это всё то же "Быть - или не быть?", только проговорённое русским силлабо-тоническим стихом. "Я вышел на подмостки" - это монолог не только принца Датского, но и актёра, которому выпало по судьбе сыграть Гамлета. Не случайно Любимов с Высоцким, репетируя роль Гамлета, ухватились за эти тогда ещё не опубликованные в Советском Союзе стихи Пастернака как за соломинку и выстроили по ним увертюру спектакля. У Пастернака, не актёра по профессии, получилось очень "шекспировское" стихотворение, с осознанием текущей жизни как хорошо замаскированного театра. Хорошо темперированный клавир жизни действительно местами отдаёт предопределённостью и невозможностью уникнуть судьбы как иносказания.

В чём разница между актёром, играющим Гамлета, и самим Гамлетом? В том, что актёр может выйти из своей роли, а Гамлет - нет. Актёр, играющий Христа, может выйти из роли, а сам Христос - нет. И Борис Пастернак, пусть он не Бог, а только лучший русский поэт середины 20-го века, тоже не может выйти из роли Пастернака! В этом и заключается, на мой взгляд, "карманный театр" человека и поэта.

Осенняя космогония поэта Владимира Таблера

Временами на лирика Таблера накатывало дерзновение, и тогда он писал такие стихи:

***
Вот что я, убогий, думать смею –
и о том поведаю тебе,–
землю Бог придумал перед смертью.
Он ее придумал в октябре.

Чтобы в этом гибнущем чертоге,
в этом шелушенье золотом,
человеки думали о Боге,
и смотрели на небо притом.

Чтоб слеза им зрение травила,
как родник – накапавшая нефть,
когда стаи птиц непоправимо
из небес вытягивают нерв.

Чтобы рвали души эти люди,
глядя на безумный листопад,
на его стекающие слюни
меж зубов-балясин балюстрад.

Чтобы знали – кончиться придётся
(не придумать им от горя зонт),
вот и охладившееся солнце
падает, как лист, за горизонт...

Бог с кончиной всех провел, как шулер,
помирать-то Богу не к лицу...
А октябрь по-прежнему бушует,
словно скорбь по мертвому творцу.

http://magazines.russ.ru/bereg/2008/19/ta10.html


Даже на фоне совсем не тривиальных стихотворений Владимира Таблера, это его сочинение, которое я озаглавил бы просто «Осень», а, может быть, наоборот – «Реквием», а, может быть, просто «В октябре», выделяется своей необыкновенной авторской дерзновенностью. При жизни Володи стихотворение, к моему глубокому сожалению, так и осталось без названия.

Вот что я, убогий, думать смею –
и о том поведаю тебе,–
землю Бог придумал перед смертью.
Он ее придумал в октябре.

Некоторые животные и рыбы жертвуют собой, чтобы родить потомство, по своему образу и подобию. Вот Владимир Таблер и допустил: нечто подобное вполне могло произойти и с самим Господом. Как однажды едко пошутил Шекспир, «мавр своё дело сделал, мавр может уйти». Эзотерически это хорошо согласуется и с концепцией «волшебника, который выпустил из-под контроля им же созданный мир».

Чтобы в этом гибнущем чертоге,
в этом шелушенье золотом,
человеки думали о Боге,
и смотрели на небо притом.

Володя обладал «двойным», а то и «тройным» зрением, смотрел на мир в оба, «за себя и за того парня». Поэтому его панорама получается объёмной, герой смотрит на мир и глазами человека, и глазами не-человека, откуда-то сверху. В этом стихотворении он придаёт Богу некий «умысел», проистекающий от избытка знания. И действительно, если мы допустим, что Господь всезнающ и вполне осведомлён о своём бессмертии, многие Его поступки могут подвергнуться совершенно иной трактовке.

Чтоб слеза им зрение травила,
как родник – накапавшая нефть,
когда стаи птиц непоправимо
из небес вытягивают нерв.

Сострадание заранее заложено в смету проекта! Как странно способна изгибаться и вывёртываться человеческая мысль! Впрочем, если Бог – шахматист, он действительно должен, по идее, провидеть будущее! Хотя бы на пару шагов вперёд! Правда, Он не обязан хотеть туда заглядывать. Рифмы и образы Таблера изумительны; стихи написаны с отчаяньем человека, который осмелился поставить себя на место Бога, и, ужаленный невозможной мыслью, отскочил. Владимир, подобно библейскому Иову, ропщет и не чувствует себя виноватым в этой трагической осенней мистерии, которая разыгрывается прямо перед его глазами.

Чтобы рвали души эти люди,
глядя на безумный листопад,
на его стекающие слюни
меж зубов-балясин балюстрад.

Несколько спорных образов не снижают накал повествования. Но уже ловишь себя на мысли, что это – чисто авторское переживание Таблером осени, спровоцированное, может быть, предчувствием скорого ухода из мира, самоидентификацией своего «Я» с доктриной о Боге. Наверное, Пушкин или Шевчук написали бы об осени иначе! Но у каждого – своя осень, хотя она вроде бы одна на всех, общая.

Чтобы знали – кончиться придётся
(не придумать им от горя зонт),
вот и охладившееся солнце
падает, как лист, за горизонт...

Как мы видим, в авторской мифологии Владимира Таблера Бог тоже жертвует собой во имя людей. Различается только отношение лирического героя к жертвоприношению Господа.

Бог с кончиной всех провел, как шулер,
помирать-то Богу не к лицу...
А октябрь по-прежнему бушует,
словно скорбь по мертвому творцу.

И вот это картёжно-бранное «шулер» опять заставляет вспомнить о библейском Иове, который ругал Господа своего самыми последними словами и при этом ничего не боялся. «Хуже уже по любому не будет, – думал Иов. – Потому что хуже просто не может быть». Читая стихи Володи Таблера, люди, может быть, озадачатся вопросом: что же это – поэзия или богохульство? Поэзия! Конечно же, поэзия! «Я буду петь, молиться и ругаться!» – воскликнул однажды поэт Игорь Гор. И почему-то веришь, что «молиться и ругаться» иногда может соседствовать и сосуществовать. Человеку кажется, что Бог к нему несправедлив. И, как результат, человек становится несправедлив к Богу.

В стихотворении Владимира Таблера герой вызывающе несправедлив к своему Господу. Не потому, что он – Фома неверующий. Он просто «запамятовал», что в других регионах планеты октябрь – совсем другой, и ничем не родствен умиранью. Но нашему поэту это не важно. Ему важно собственное лирическое переживание. Здесь и сейчас, а не где-то там, в далёкой Африке. Таблер переживает осеннюю агонию всего живого как предвестие собственной гибели. И это, вкупе с хулой по адресу Господа, производит на читателя просто шокирующее впечатление. И, мне кажется, реальная смерть Володи ничего не прибавила к стихотворению и ничего от него не убавила. Потому как поэт имеет право на слово, даже не подтверждённое жизнью. Хотя «аз воздам», на мой взгляд, всегда следствие по отношению к «мне отмщение», а не наоборот.. В стихотворении «Вот что я, убогий, думать смею» поэт выразил крайнюю, депрессивную степень осеннего пессимизма. Очень важно подчеркнуть, что Владимир Таблер под «Богом» не имеет в виду Христа, Будду или кого-то вообще из "официальных лиц" религиозных конфессий. Поэтому стихотворение, конечно же, не носит богоборческий или антиклерикальный характер. Бог-творец Таблера безымянен, Он - космогоничен; вместе с тем это, несомненно, бог-демиург, сотворивший землю и всё живое. В этом сакральном акте Он, конечно же, выложился на все сто и сделал всё, что мог! После чего, вне всякого сомнения, оставалось только уйти – в иную жизнь или иную профессию. Пожинать плоды своего творчества и ностальгировать, лёжа на печи – это, конечно же, не дело для Творца!

Последние открытия биологов показали, что во все живые организмы Творцом заложена генетическая программа самоубийства клеток. Существует гипотеза, что земная жизнь ограничена по времени нарочно, и цель её - освободить жизненное пространство для новых поколений живущих. А также - достичь максимального разнообразия внутри вида. И, с этой точки зрения, данное стихотворение Владимира Таблера обретает ещё одно измерение.

И, всё-таки, Бог жив! Потому что после октября, уже в новой жизни, обязательно наступит март, а за ним – апрель, а за апрелем - май! Бог воскрес! Ей-богу, после Ницше и Таблера такая мысль может показаться свежей!

(из записных книжек, 2011 год)

10 лет сайту. Л.Малкин - А.Ситницкому

*****
Девушке снится платье из ситца,
Чтобы красивой стоять на ветру.
Что тебе снится, Саша Ситницкий?
Может быть, сайт наш Поэзия ру?


(поётся на мотив "Крейсера Авроры").

Нас повенчали купола...

*****
Нас повенчали купола,
Под ними мы с тобой гуляли,
И в этом не было печали,
А лишь благая весть была…

И мы не ведали пока
Единственной из вечных формул,
Когда искали облака
Свои немыслимые формы.

Когда выдаивал рассвет
По капле из сосцов Короны,
Когда приземистые кроны
Чертили тенью твой портрет.

Да, чудеса на свете есть!
И купола нас повенчали,
И в этом не было печали,
А лишь была благая весть…

Двойной портрет Пастернака и Мандельштама на фоне исторической неизбежности

Стало общим местом в литературоведении, что поэт П. двигался «от сложного к простому», а поэт М. – наоборот, «от простого к сложному». Но это, в сущности, мало что объясняет. Согласитесь, от простого к простому или от сложного к сложному движение попросту невозможно! Во-вторых, если что-то из чего-то развилось – значит, оно там изначально было. Не может Нечто родиться из Ничто! Существует недропонимание – понимание того, что творится в недрах событий. Пастернак, наряду с Есениным и Маяковским приглашённый на дачу Сталина в качестве ведущего советского поэта, не мог не понимать, что его ранняя эстетика сложновата для понимания рабоче-крестьянскими массами. И не то, чтобы он опасался утратить статус первого поэта страны, доставшийся ему «по наследству» после ухода Есенина и Маяковского. Он, интеллигент до мозга костей, чувствовал, что «некрасиво быть знаменитым» у людей, не понимающих его творчества. Я не думаю, что для него это был вопрос выживания. Он, возможно, хотел больше соответствовать своему статусу, тяготел к неоклассицизму. Поэтому движение от сложного к простому было взаимным: так же развивалось и время, и поэт незазорно и непроизвольно стремился быть конгениальным своему времени. Вместе с тем, никакие веления времени не могут заставить человека измениться, если сам он того не желает. «Мыслящий тростник» не обязан «прогибаться под изменчивый мир». Скажем, на Макса Волошина революция и НЭП вообще никак не повлияли. Но это ничуть не свидетельствует о толстокожести и равнодушии писателя. Просто на одних перемена декораций действует как обухом по голове, а на других - вообще никак не действует.

Осип Мандельштам, в отличие от Пастернака, как-то моментально стал после революции изгоем, и здесь, конечно, «виноваты», прежде всего, личностные качества поэта. Обидчивый и ранимый, он легко находил врагов. Вспыхивал как спичка, из-за любого пустяка. Был драчливее Есенина: мог наброситься на собеседника в совершенно трезвом состоянии, и было сложно объяснить причину столь агрессивного поведения известного поэта. По правде говоря, и писатели, в большинстве своём, относились к нему не лучше. Это уже были другие писатели: в моду входил тип писателя-чекиста. Конечно, сам Осип тоже был не очень белым и пушистым. Написав своё знаменитое антисталинское стихотворение «Мы живём, под собою не чуя страны…», он зачем-то стал читать его всем знакомым поэтам подряд, прекрасно понимая, что тем самым ставит их под удар. И потом это вернётся к нему бумерангом. Когда Сталин позвонит Пастернаку и напрямик спросит, хороший ли поэт Мандельштам, Борис Леонидович будет долго и напряжённо молчать в трубку, пока, наконец, сам верховный не положит трубку. Естественно, Пастернак не без оснований опасался, что стихи «про кремлёвского горца» уже достигли всеслышащих ушей генералиссимуса.

Худа без добра не бывает. Отверженный Мандельштам, аутсайдер и пария, после пяти лет «молчания» обрёл совершенно неповторимый голос! И на «провокационный» вопрос Ахматовой: «Пастернак или Мандельштам?» сегодня, я уверен, большинство людей с уверенностью ответит: «Мандельштам!» Мне даже кажется, что сегодня поздний Мандельштам – наиболее актуальный поэт Серебряного века. Ибо "последние станут первыми"! "Век-волкодав" изрядно поработал над душой поэта! У него даже появилось, по определению Цветаевой, "длинное дыхание" ("Стихи о неизвестном солдате"). Лучшие стихи Мандельштама впитали в себя даже неведомый прежде в России сюрреализм. И достигли невиданной мощи воздействия. А уж чистотой исполнения Осип, ученик Гомера и Данте, славился всегда.

Заблудился я в небе, - что делать?
Тот, кому оно близко, ответь!
Легче было вам, дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.

Не разнять меня с жизнью, - ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.

Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски!

И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Он раздастся и глубже и выше -
Отклик неба - в остывшую грудь!

9-19 марта 1937.

Конечно, искусствоведы слегка утрируют, говоря о простоте или сложности творчества того или иного поэта. Например, «простой» Пастернак мог вдруг выдать что-нибудь типа:

«На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси…»

А «сложный» Мандельштам в плодовитом для него 37-м году писал и такое:

«Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Всё лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой».

У простоты перед сложностью есть то преимущество, что её лучше понимают современники писателя. У сложности - то, что она становится понятней с течением времени, поскольку расшифровывается не сразу. Впрочем, простота иногда "бьёт" сложность и в далёком будущем - тем, что моментально расхватывается на цитаты, которые потом живут в веках. Могу сказать совершенно точно, что к глубоким людям, к которым, без сомнения, принадлежат и Пастернак с Мандельштамом, как-то плохо клеятся псевдонародные поговорки типа "простота хуже воровства" или "краткость - сестра таланта". Пастернак и Мандельштам всем своим творчеством не просто ставят их под сомнение, а разбивают в пух и прах! Хотя Чехов, автор больших по объёму пьес, наверное, имел в виду вовсе не длину произведения...

Очевидно, и Пастернак, и Мандельштам развивались не потому, что не хотели стоять на месте. Они искали и находили в себе "противоположности", второе, "расширенное "я". Пушкин вроде бы и не шарахался из крайности в крайность, но у него была счастливая возможность жанрового разнообразия. "Не пишется" лирика - сочинил сказку, нет сюжета для пьесы в стихах - взялся за прозу. А вообще человек развивается просто потому, что живёт, в нём и вокруг него происходят перемены. Правда, бывают скучные люди, вроде Фёдора Сологуба, которые всю жизнь пишут об одном и том же. Но и жизнь у таких людей скучна и однообразна, подобно мутному стоячему болоту.

Как хорошо, что и М., и П. нашли в себе динамические возможности для развития. Это когда словно бы отпочковываешься сам от себя и начинаешь новый побег. Но, как ни странно, это не мешает узнаваемости художника, так же, как и в случае с ранним и поздним Скрябиным в музыке. Но зато какой размах! Какой путь! Какой божественный объём бытия. Конечно, здесь и жизнь окружающая "приложилась", и внутренние резервы отыскались. Anxiety and curiosity.

16.01.11 - 15.03.11.

Я не фанат Туринской плащаницы...

*****
Я не фанат Туринской плащаницы,
И доказательств веры не люблю;
Люблю смотреть я в искренние лица -
И в них своё подобие ловлю...

Мы ищем в человеке сопричастность.
Иль пониманье, на худой конец.
Есть потаённая в душе поэта страстность:
Он и ныряльщик в слове, и пловец.

"Антинародное" стихотворение Александра Пушкина

ПОЭТУ

Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.


Мне всегда нравилось это суровое стихотворение нашего "первого" поэта. Оно казалось мне более честным по отношению к самому себе, нежели пастернаковский посыл "но пораженья от победы ты сам не должен различать". Почему не должен? По Пастернаку получается, что поэт не слишком хорошо разбирается... в поэзии! Но может ли такое быть? Даже не шибко образованный, в сравнении с другими великими поэтами, Есенин, я уверен, отлично разбирался как в своих, так и в чужих стихах. Разве что в процессе работы поэт может не совсем отдавать себе отчёт, удалось ли ему... Но ведь поутру он обязательно перечтёт написанное и оценит, как самый суровый критик! Так что прав Пушкин, а не Пастернак!

Это стихотворение Пушкина и сегодня звучит гражданственно и героично. Поэт вызывающе смел в своих предпочтениях. Он отделяет церковь (поэзию) от государства (мнений толпы). Конечно, это "живи один" касается только моментов творчества. Поэт - не схимник. И, написав стихи, он непременно появится на публике. Но для него очень важна сама возможность свободного священнодействия, не отягощённая никакими "союзами писателей", никакими указаниями извне. Симптоматично, что Пушкин заключил свои "еретические" мысли о поэте и поэзии в строгую, классическую форму правильного сонета.

Я думаю, Пушкину показалось бы смешным выставлять свои стихи на соискание какого-нибудь "золотого пера России", чем не брезгуют современные виршеписцы. Царь - он ведь вне конкуренции! А соперничество с другими царями едва ли выявит сильнейшего и достойнейшего. Не забудем: поэзия - это прежде всего искусство, а не спорт!

Стихотворением "Поэту" Пушкин ещё тогда, в начале 19 века, показал, что никакие прочтения глупцов или инакомыслящих ему не страшны. Никакие извращения в близком или отдалённом будущем. И даже это "неправильное" ударение в слове "плюёт", на первом слоге, как гвоздь, вбито в канву пушкинского сонета. И если вы попытаетесь "исправить" Пушкина, предложив взамен инверсию "и на алтарь плюёт, где твой алтарь горит", вы не сможете не почувствовать, насколько пушкинский вариант сильнее и органичнее.

Похвала непосвящённых так же мало трогает Пушкина, как и хула. "Хвалу и клевету приемли равнодушно, и не оспоривай глупца". У меня создалось впечатление, что сонет "Поэту" и "Памятник" образуют у Пушкина некий тематический диптих. Скажу больше: истинным "памятником", на мой взгляд, является именно данный сонет. Какая твёрдость, какая бескомпромиссность! "Весёлое имя Пушкина". Да полноте, неужели это тот самый "весельчак" Пушкин? "Но ты останься твёрд, спокоен и угрюм". Как мы видим, "близнец" Пушкин обладал всей широтой, свойственной двойным знакам Зодиака. Отношение поэта к народу многоёмко. Он любит свой народ, дорожит им ("И долго буду тем любезен я народу...", но, вместе с тем, и смотрит на него свысока ("Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей..."). Ничего не попишешь: народ действительно заслуживает и того, и другого. Даже пусть это не весь народ, а худшая часть его, "чернь"...

Поэзия была для Пушкина священнодействием и делом чести. Поэтому он так серьёзен и сосредоточен. В момент творения он так же равнодушен к окружающему миру, как равнодушна к человеку воспетая им природа, которая будет после нашего ухода "красою вечною сиять".

Но похвалу Мастера Пушкин принимает! Хоть и с некоторой иронией: "Старик Державин нас заметил - и, в гроб сходя, благословил". Надо ли говорить о том, что Пушкин никогда не понял бы и не принял "союзы писателей", где личность поэта мельчает, а количество не переходит в качество - скорее, всё происходит с точностью до наоборот. И этот "великодержавный" образ поэта, созданный Пушкиным, оказался мне очень близким по духу. Я даже довёл "наказ" поэта до логического абсолюта - равнодушно приемлю не только лесть или отборную брань, но даже и молчание, которое, пожалуй, будет похуже и хвалы, и хулы.

Поэт, не дорожи... любовью инородной!:)

Да, да, в этом сонете Пушкин выступает как поэт-маргинал, поэт-перфекционист! Трудно даже представить, что сделали бы наши современники со стихотворцем, осмелившимся написать что-нибудь подобное! И как хорошо, что такое стихотворение уже написано! Читая его и осознавая его всё возрастающую актуальность, понимаешь, что такое классика на века. Ведь многое из пушкинской лирики уже не воспринимается сегодня так же свежо, как раньше. Даже знаменитое "...как дай Вам Бог любимой быть другим...". Изменилось положение женщины в обществе, и сейчас уже принято считать, что пылкая и неистовая чужая любовь без взаимности скорее удручает, чем дарит женщине счастье. И что сила чувства одного человека - фикция без взаимности. Но строки про "благородный подвиг" идущего впереди своего народа поэта до сих пор не утратили ни свежести, ни важности. И, когда мы читаем вот эти строки: "Всех строже оценить умеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник?", нам вспоминается счастье поэта, завершившего "Бориса Годунова", и его знаменитое восклицание: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!"

ВИДЕО

Если бы я был художником... Стихи из "Двуязычной тетради"

Философия цвета

Елене Краснощёковой

Художники утверждают, что, если смешать все так называемые цветные краски в одну, получится либо чёрный, либо белый цвет. Это известие потрясло меня, искателя парадоксов, до глубины души. Оно заставило предположить, что в живописи, как и в музыке, есть своя тоника, доминанта и субдоминанта. И что тоникой в изобразительном искусстве являются именно чёрный и белый цвета. «Но позвольте, - выпорхнул из меня мой упрямый двойник, - а почему же мы тогда так настойчиво пытаемся чёрно-белые фильмы сделать цветными? Почему чёрно-белое считаем чем-то низшим, синонимом старого, отжившего? Почему тогда сам свет преломляется не на два цвета, чёрный и белый, а сразу на семь?»

Как это ни парадоксально, не черно-белое рождает из себя цветное, а, наоборот, цветное грозиться стать чёрно-белым. Это трудно постичь, и с этим страшно трудно примириться. Сердечная теплота, красота, возвышенность цветного всеми фибрами души восстаёт в нас против унылого однообразия чёрно-белого. И ведь наши глаза воспринимают мир цветным! Случайно ли это? Есть ли основания сомневаться в мудрости Господа, подарившего нам именно такие глаза? Почему цветное эманирует и эмигрирует в чёрное, либо белое?

Да, именно потому, что у нас "цветные" глаза, фотография и кинематограф долгие годы боролись за то, чтобы их продукция была конгениальна миру, который мы видим непосредственно своими глазами. Так что же тогда представляет собой этот чёрно-белый мир - величественное развитие цвета или его «полураспад»?

Мне почему-то кажется, что в этой пьесе о смешении цветов лучше не доходить до театра абсурда, до тотального уничтожения цвета. Поэтому художники так опасаются чрезмерного количества красок на палитре: увлечение оттенками чревато постепенной гибелью картины! Иногда охотнику лучше не знать, где сидит фазан. Не случайно монохромная живопись в последнее время приобрела такую популярность: пиршество красок, вакханалия цвета опасна для жизни холста!

Бессмертие красок упирается в чувство меры. Марина Цветаева налгала на себя, утверждая, что она «ни в чём не знает меры». Вернее, сказала не всю правду. В своих произведениях, в отличие от частной жизни, они знавала потрясающее, ни с чем не сравнимое чувство меры! Той самой меры, которая, реинкарнировав, становится гармонией. Бессмертие – это безмерность, осознавшая меру, как глубину. Смешение же цветных красок до белого или чёрного цвета больше смахивает на сумасшествие художника-перфекциониста, который стремится дойти до мыслимого, но трудно достижимого предела.

Мне кажется, краски, как и люди, подчас боятся смерти. Как и смешение кровей, смешение красок не всегда приводит к положительному результату. Но, как и смешение кровей, оно на первых порах приводит к богатству и разнообразию натуры.

Моменты моря

Листая старые книги, я вдруг обратил внимание на огромное, просто невероятное количество самоубийств среди знаменитых писателей ХХ века. Навскидку: Джек Лондон, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Марина Цветаева, Стефан Цвейг, Юкио Мисима, Эрнест Хемингуэй… Никогда - ни до, ни после - мир не знал такой эпидемии самоуничтожения "инженеров человеческих душ". Раньше гибли Вертеры и Свидригайловы - но их творцы были далеки от того, чтобы поднять на себя руку. О самоубийствах писателей говорили, что они свели счёты с жизнью "в моменты душевной слабости". Я уверен, что такое представление в корне неверно. Дело в том, что все эти люди были отважными жизнелюбами, и в моменты депрессий к смерти их вела всё та же неиссякаемая, неистребимая, нечеловеческая жизненная сила… Особенно хорошо это показано в "Мартине Идене", где бросившийся в море герой отчаянно сопротивляется всплытию на поверхность, заставляя себя погружаться всё глубже и глубже…

*****
А пишу я теперь о немногом:
О мирах между бегом и Богом…

Предо мной зажигались ступени -
И любовь не отбросила тени…

А прошедшего пёстрые ленты -
Это только лишь моря моменты…

Одинокого моря причастье,
И надежда на зыбкое счастье;

Где приливы его и отливы
Чешут волнам игристые гривы,

Где терзаются волны волненьем:
"Кто идёт за моим поколеньем?"

И не стихнут в душе стихиали,
Пока в небо твой свет не позвали.

13.08.10

"Мерцающий остров" Эллы Крыловой

Поэт острее, чем кто бы то ни было, ощущает враждебность окружающего мира по отношению к себе. Миру не нравится то весьма пикантное обстоятельство, что поэт совсем непохож на окружающих его людей. Впрочем, непоэт тоже непохож, вот только это не причиняет ему сколь-нибудь ощутимых неудобств, поскольку ему чуждо ощущение вселенского одиночества. Новая книга Эллы Крыловой "Мерцающий остров" с первой же страницы ошеломляет чувством тотальной отчуждённости лирической героини от мира:

Я одна, словно Бог
во Вселенной огромной безбожной.

Есть одна странность, сопровождающая стихи Эллы Крыловой: высоким штилем она говорит иногда о вещах совсем неприглядных - например, о "трупном запахе отчизны".

Книга Эллы Крыловой словно бы пытается убедить читателя: "Нет, я не Бродский, я другой..." Мне до боли знакомо это навешивание ярлыков на поэта. Безусловно, эпигонство хуже, чем графоманство, а вторичность - хуже, чем второстепенность. Поэтому поэт изо всех сил пытается "вытравить" из своих произведений даже намёки на то, что он якобы кому-то подражает и, по этой причине, не совсем самостоятелен как творческая единица. Книга "Мерцающий остров" ознаменовалась полной и безоговорочной победой Крыловой над Бродским как вещью в себе, Бродским-гуру новых поэтических поколений. Вообще, всякого рода эпигонство и псевдо-эпигонство побеждается, прежде всего, честностью поэта перед читателем и самим собой. Поскольку все мы друг на друга непохожи, достаточно быть честным и искренним, чтобы не стать эпигоном. Развивать свои, а не чужие достоинства... В этом плане книга Эллы Крыловой "Мерцающий остров"- очень честная книга. Первое, что бросается в глаза: у Крыловой - отточенная форма произведений. У неё нет и намёка на то "недержание речи", которым порой грешил в своих длинных вещах Иосиф Бродский.

Мир Эллы Крыловой своеобычен и парадоксален. Он беден разнообразием, но духовно богат. Порой создаётся впечатление, что поэт прошла реинкарнацию уже в этой биологической жизни. Её лирического героя(героиню) можно сравнить со швейцарским теннисистом Роджером Федерером: пока длится игра, Федерер действует на корте как швейцарские часы - чётко и точно. Кажется, над ним не властны никакие эмоции - так уверенно он кладёт мяч за мячом в самый угол корта. Но впечатление это обманчиво: как только встреча закончена, он предстаёт перед нами обычным человеком, не лишённым обаятельной сентиментальности. Возможно, это у него такое своеобычное устройство нервной системы, которое позволяет ему отрешаться, когда это необходимо, от мира эмоций, и сосредоточиваться на теннисной медитации.

"Мерцающий остров" Эллы Крыловой - это понтонная акватория, выстроенная поэтом прямо посреди людского моря, где плавающие звёзды пунктирно обрамляют линию побережья. Крылову часто называют московским послом питерской школы русской поэзии. Вообще, конечно, все эти обозначения глубоко условны. Но трудно возразить против того, что у питерцев в стихах больше Европы, больше "правильной" геометрии, поэтов частенько посещают готические и мистические мотивы. "Есть Петербург. Всё проч. - литература. Уже не помню, кто это сказал", - признаётся Крылова.

Элла Крылова не гонится за славой и не подстерегает её. Она не стремится писать стихи, которые нравились бы всем. Она - поэт-стоик. Некоторые полагают, будто стоики выковывают и закаляют свой характер в противодействии бесконечным ударам судьбы. Но вряд ли это соответствует действительности. Например, Сенека вёл скучную жизнь богатого римского патриция. Но, когда пробил его час, он, чтобы сохранить честь и достоинство, лёг в тёплую ванну и вскрыл себе вены. Стоицизм Эллы, на мой взгляд, заключается в выстраивании душевного равновесия между негативом и позитивом, проистекающим из живой жизни. В негатив попали государство и город, в позитив - любовь к супругу и семейству кошачьих, а также беспрестанные поиски "авторской веры".

Многополярной любви к ближнему, свойственной героиням Эллы Крыловой, можно позавидовать белой завистью. А можно и поучиться: хотя любовь - штука ненаучная, невзирая на весьма учёный трактат Стендаля "О любви", все мы в ней - и учителя, и ученики одновременно. Честно говоря, долгое время я считал любовь к животным сублимацией любви к человеку. И в этом плане стихи Эллы Крыловой ошеломили меня тем, что, оказывается, любящие и любимые женщины, как и одинокие, так же способны на возвышенное чувство к братьям нашим меньшим! Одно другому не помеха. У героини Эллы Крыловой сердце оказалось настолько большим, что смогло вместить в себя несколько, казалось бы, взаимоисключающих, но, на самом деле, взаимодополняющих чувств. Поражает ещё и степень серьёзности любви к животному, она поставлена на ту же высоту, что и чувство к человеку. И тут мы проходим к устрашающему для ортодоксов выводу: неважно, кого ты любишь. Всякая любовь - самоценна и совершенна.

Поэт - патриот языка, а не страны проживания. Родина поэта - земля обетованная, откуда мы все пришли, и куда, каждый в свой срок, обязательно вернёмся.

На птичьем, ангельском наречье
мы говорим с тобой порой,
когда друг друга за предплечье
мы держим ласковой рукой,

когда глядим в глаза друг друга
и, близкой смерти вопреки,
мы сходим с будничного круга.
И, падая в конец строки,

оказываемся в начале:
в том городе, где счастлив Бог,
где чайки белые кричали,
а мы сидели на причале,
и волны пенились у ног.

Мы обязательно вернёмся,
исправив роковую блажь,
и ангелами обернёмся,
когда тот город - не мираж...

Мне кажется, для Эллы Крыловой наступило время-ересь, час "неслыханной простоты".

Владимир Высоцкий. "Лучший, но опальный стрелок"

Высоцкого я полюбил сразу, с первого прослушивания, бывает же на свете такая любовь – с первого взгляда. Начало семидесятых годов было периодом затишья в поэзии, и Высоцкий сразу увлёк меня, тогда ещё школьника, неординарностью своего дарования. Его грубоватый, но проникновенный голос являл собою прямую противоположность баюкающему лиризму Эдуарда Хиля и Майи Кристалинской. Но главное было – содержание его песен. Он умудрялся даже в избитой и банальной тематике находить такие нетрадиционные ходы, что слушатель сопереживал до слёз. Например, в «Песне о земле» он говорит о земле как о живом существе, которое, как и человек, способно испытывать боль: "обнажённые нервы земли неземное страдание знают". Это был мир, неповторимый и разнообразный.

Первой песней, которая запала мне в душу, была песня о пограничниках - «а на нейтральной полосе цветы необычайной красоты». Я полюбил её горячо и всем сердцем, пытался сам исполнять в кругу друзей. Я увлекался спортом, шахматами, поэтому песни о конькобежце на длинные дистанции, о боксёре, о борьбе за шахматную корону тоже быстро нашли путь к моему сердцу. Особенно я любил игровые виды спорта, и мне нравилось, что в спортивных песнях Высоцкого тоже был некий элемент игры. В героях его песен подкупало то, что они, на пределе сил сражаясь за первенство, в то же время понимали, что спорт – не только маленькая жизнь, но, прежде всего, игра – и рассказывали о перипетиях борьбы с неподдельным юмором. «И думал противник, мне челюсть круша: «И жить хорошо, и жизнь хороша». И здесь, в момент полного слияния со своим героем-боксёром, Высоцкий неожиданно выходил из образа и напоминал своим слушателям, что последние строчки – цитата из Маяковского.

Я не думаю, чтобы он всерьёз боялся обвинений в плагиате, хотя и сочинил песню о музе, которая «засиживалась сутками у Блока, у БАльмонта жила не выходя». Сам Высоцкий был слишком оригинален и непохож на других, чтобы опасаться бессознательного плагиата. Скорее всего, в песне о боксёре это было для него одним из элементов актёрской игры: вот я выйду из образа, а потом снова войду – а вы всё равно ничего не заметите, – потешался он над публикой. Плюс ко всему, конечно же, он при этом демонстрировал свою эрудицию, знание классики.

Так начиналось моё знакомство с Высоцким. Наверное, мне повезло, что оно началось не с лучших его песен. Потом в моей жизни был Афганистан – и я почувствовал новый прилив близости к Высоцкому. Теперь самыми близкими для меня стали его песни о войне. Поэты растут как художники – и мы, читатели, слушатели, тоже растём вместе с ними.

В спортивных песнях Высоцкого есть мотивы, которые впоследствии отзовутся в его военных песнях. Та же экстремальность ситуаций, та же предельная собранность героев, та же экзистенциальная борьба за жизнь. Только – никакого смеха, всё на полном серьёзе. У Высоцкого в спортивных и военных песнях есть даже герои-близнецы, например, боксёр, который признаётся; «бить человека по лицу я просто не могу» – и «тот, который не стрелял». Высоцкого особенно интересовал человек в ситуации, когда он призван делать дело, которое ему противно. Человек, вынужденный делать выбор между долгом и совестью. И выясняется, что этот выбор мним, что совесть в любой ситуации – даже экстремальной – выше долга. У человека есть только один долг – долг перед его совестью. И герой, нащупавший пульс своей бесстрашной совести, вдруг вырастает до монументальных размеров: он уже – говорящая совесть своей эпохи, он – вестник из будущего, когда и жить-то без совести будет нельзя. Эти герои одиноки, но далеко не беспомощны. Пьеса «про того, который не стрелял» ещё раз убеждает нас в том, что и один в поле воин.

Часто спорят о том, кто же был больше Высоцкий – поэт, певец или актёр. На мой взгляд, в своих лучших песнях он выступил как незаурядный драматург. Драматургия – это, прежде всего продуманность до мелочей композиции, «архитектоника» произведения. Гениальная драматургия может быть и в кино, и в театре, и в стихотворении, и в авторской песне. Независимо от жанра произведения, цельность, достигнутая наитием художника-драматурга, несёт в себе печать истинного гения. И пьеса Высоцкого, о которой пойдёт речь дальше – лучшее тому подтверждение. Я имею в виду «Случай в ресторане». Высоцкий даёт простую жизненную ситуацию, нисколько не заботясь об иерархии смыслов – и каждый выносит для себя из неё ровно столько, сколько он в состоянии постичь на данный момент. Казалось бы, ничего особенного, из ряда вон выходящего, в пьесе «Случай в ресторане» не происходит, – ну, повздорили два человека навеселе, – с кем не бывает? Кого удивишь нынче старым, как мир, конфликтом отцов и детей? Но в том-то и сила таланта Высоцкого, что у него единичный случай становится типичным, обретает глубокий философский смысл. Двум героям этой пьесы трудно понять друг друга исторически: у одного из них за плечами – страшная война, у другого – безмятежное розовое детство, состоявшееся, может быть, как раз благодаря героизму отцов-фронтовиков. Казалось бы, человек, прошедший войну, должен быть в чём-то мудрее. И здесь Высоцкий предлагает нам для раздумий парадокс (вспомним у Пушкина: «и гений, парадоксов друг, и случай, бог-изобретатель»). Опыт – ещё не гарантия мудрости; человек, не нюхавший пороху, в какой-то ситуации может оказаться мудрее бывалого воина. Ценность военных испытаний не абсолютна, она может быть опровергнута жизнью героя в мирное время, потому что мир – такое же испытание для человека, как и война. Пожалуй, мир – даже более трудное испытание, поскольку на войне враг единствен и хорошо обозреваем, а ещё потому, что геройски умереть проще, чем достойно жить. Но в песне речь не об этом, а о том, КАКИМ выходит человек их войны. С одной стороны, экстремальность военных ситуаций обогащает душу опытом, учит человека умению концентрировать свои усилия на одном участке для выполнения боевой задачи, но, с другой стороны, война уродует душу; человек привыкает к смерти, к боли, к потерям, ощущения притупляются и черствеют. И в каждом конкретном воине может возобладать либо одно, либо другое: кого-то война может в этом смысле пощадить, а кого-то – нет. Поэтому человеку, привыкшему воевать (четыре года – это срок!), психологически трудно перестраиваться на мирную жизнь. Подобную драму пережил капитан, один из героев пьесы Высоцкого. Он пьёт, потому что не может забыть свою войну… Он всех считает ниже себя, потому что ему довелось пережить подобное, а другим – нет, и все они в его глазах – молокососы. Он абсолютизирует испытание войной как критерий истинности, человечности, и это понятно – слишком дорогой ценой достался нам мир! И всё-таки капитан не вправе требовать слишком многого от нового, не нюхавшего пороху поколения, потому что у каждого поколения – своя правда. Кто знает, каким бы оказался, (не дай Бог!) молодой человек на поле сражения! Не факт, что он бы сдрейфил, как бы он ни вёл себя в мирное время! Вы заметили – симпатии автора на стороне не воевавшего юнца. А почему? Потому, что никто не вправе лезть со своим уставом в чужой монастырь, да ещё в человеческую душу!

Однажды меня спросили: «Что вы испытывали, когда вам приходилось в Афганистане стрелять в живых людей?» Вопрос был так неожидан, что я не смог сразу ответить. Существует дурной пацифизм, который пытается судить бывших воинов по меркам соблюдения ими христовых заповедей и изначально видит в любом фронтовике – убийцу. Но ведь на войне чаще всего бывают ситуации, когда думаешь не о том, что по ту сторону фронта – тоже человек, а о том, чтобы защититься самому и уберечь от пуль своих товарищей. А, как известно, лучшая защита – это нападение. И удивительно, что Высоцкий, никогда не воевавший, сумел так точно схватить ситуацию в одной из своих лучших песен о войне – в «Песне лётчика»:

Их восемь, нас – двое. Расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть.
Серёга, держись! Нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять.
Я этот небесный квадрат не покину,
Мне цифры сейчас не важны:
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит – и шансы равны.

Атмосфера боя передана скупо, точно, ничего лишнего, и даже явно нездешнее слово «играть» (какая уж тут игра?) точно передаёт ощущение своеобразной «спортивной» злости, азарта бывалого воина при виде численного превосходства противника. Между прочим, люди, сведущие в картёжных играх, в один голос утверждают, что Высоцкий здесь ещё и продублировал вторым планом одну из преферансных ситуаций - "козыри надо равнять!"

У любого крупного поэта есть свои фирменные метки, по которым сразу узнаёшь автора. Поэзия Владимира Высоцкого не перенасыщена образами, но образы его всегда ёмки, афористичны, сразу врезаются в память. «Взлетят наши души, как два самолёта, – ведь им друг без друга нельзя». «Им даже не надо крестов на могилы – сойдут и на крыльях кресты!» Ещё один фирменный приём Высоцкого заключается в том, что он сближает по какому-то неуловимому признаку, казалось бы, далёкие друг от друга, не сочетаемые предметы, высекая поэтическую искру: «сколько веры и леса повалено…», «на полу валялись люди и шкуры…», «съел уже почти всех женщин и кур…», «горящий Смоленск и горящий рейхстаг, горящее сердце солдата» и т.п.

Мне кажется, что секрет огромного воздействия песен Высоцкого, в особенности военных, заключается в том, что ему удалось создать запоминающиеся образы «прекрасно положительных героев», недостаток которых всегда ощущала наша литература – и герои эти, десантировавшись в грозовой военной обстановке, от этого не только не потеряли, но, наоборот, раскрыли себя во всей душевной красе. В сущности, это песни о бессмертии, потому что прекрасное – бессмертно. Высоцкий показал романтизм испытаний (не романтику, а романтизм), романтизм действия. Это уже не пассивный романтизм Байрона или Лермонтова, романтизм рефлексии и мечты. Герои Высоцкого, даже его Гамлет, не рефлектируют, они «нужные книжки в детстве читали» и поэтому знают, «что почём». Его герои – состоявшиеся личности, с ними не страшно идти в бой. Очень характерно для портрета его героя обращение «человече»: «Сергей, ты горишь! Уповай, человече, теперь на надёжность строп». К ним очень идёт это слово – ЧЕЛОВЕКИ. Виктор Шкловский не случайно отмечал: «Люди слушают Высоцкого – и вспоминают, что они – люди». И, может быть, потому я бы назвал самой общей, самой характерной чертой его героев человечность.

Слушая Высоцкого, я часто думал о том, что искусство вообще носит драматургический характер. Поясню. Это «зеркальная» драматургия – вначале человек берётся в одной конкретной ситуации, либо в нескольких сразу – чтобы можно было сравнить – а затем идёт драматургия самого образа, драматургия сцеплений разных образов. И выясняется, что человек интереснее в итоговой, экзистенциальной ситуации, когда «натянуты нервы».

Война – это такая экстремальная ситуация, когда личное максимально подчинено интересам своего народа, когда единичное не мыслится вне общего. «Очкастый частный собственник» становится одним из миллионов защитников Родины. Не случайно во многих военных песнях Высоцкого герой-рассказчик говорит «мы», выступая от имени всего народа. Герой двуедин: его голос – голос народа. В песне «Спасите наши души» Высоцкий усиливает напряжение рассказа, опуская некоторые стержневые слова; впечатление такое, что у героя в этой запредельной ситуации просто не хватает сил, чтобы закончить фразу: "…но гибнуть во цвете (лет) - уж лучше при свете (солнца)… наш путь не отмечен (удачей) - нам нечем (противостоять)… нам нечем… но… помните нас!" Неожиданно сквозь хаос слов, олицетворяющий хаос боя, прорывается главная мысль. В ситуации полной безысходности, когда «вышли наверх мы, но выхода нет» вдруг мелькает луч надежды: «Но помните нас!» Помните нас – и тем самым вы спасёте наши души! Потому что память – это первая фаза, первая стадия бессмертия тех, кто пали за Родину на полях сражений.

Пьеса «Мы вращаем Землю» представляет собой по форме развёрнутую метафору. Это, можно сказать, космический взгляд на минувшую войну. Птолемей считал, что Земля неподвижна. Архимед говорил: «Дайте мне рычаг – и я сдвину Землю». Коперник нашёл, что земля вращается вокруг Солнца. Эйнштейн уверял, что это не имеет ровно никакого значения – Земля ли вращается вокруг Солнца, Солнце ли вращается вокруг Земли, потому что всё относительно. В художнической системе Владимира Высоцкого Земля и Солнце меняют направление своего движения в зависимости от магистрального направления движения наших войск. «Просто Землю вращают, куда захотят, наши сменные роты на марше». Колоссальна сила народа, когда, по выражению Маяковского, в одно целое «сгрудились малые». Ось земную мы сдвинули без рычага, изменив направленье удара». События на театре военных действий происходят настолько важные, глобальные по своей сути, что даже планеты и светила не могут оставаться безучастными зрителями – они, как и люди, вовлекаются в действо. «…Солнце отправилось вспять – и едва не зашло на востоке». «Кто-то там, впереди навалился на дот – и Земля на мгновенье застыла». «Нынче Солнце по небу нормально идёт, потому что мы рвёмся на Запад».

Хочется сказать несколько слов и о «коронной» песне Владимира Семёновича – песне, по которой его тотчас же узнавали. Я имею в виду «Братские могилы». Может быть, самая простая и незамысловатая из песен Высоцкого таит в себе множество «подводных камней». Безымянность людей, погребённых в одной братской могиле, – один из самых страшных символов войны. Надо сказать, что люди пропадают без вести и в мирное время, но только в суматохе войны это становится повальным бедствием. Это сейчас криминалистика по ДНК может идентифицировать древнейшие останки. Но во время Великой Отечественной войны подобная технология опознания отсутствовала, да и, честно говоря, не было на это времени… Вот и сваливали погибших людей в кучу, не разобравшись, кто там захоронен. «У братских могил нет заплаканных вдов – сюда ходят люди покрепче», – пишет Высоцкий. И сразу становится понятным, почему они «покрепче»: у них нет абсолютной уверенности, что именно здесь похоронен их муж, сын, отец. Той самой уверенности, которая появляется, когда на граните выбиты конкретные имена и даты. Поэтому у посетителей братских могил нет ещё обречённости, присущей «заплаканным вдовам». Здесь ещё не поставлена точка, здесь ещё многоточие. Люди надеются, что интересующий их человек, может быть, чудом остался жив. Ведь сколько на войне было подобных ошибок! Да и место такое: человек похоронен не один…

Высоцкий как будто не ощущает индивидуальной драмы тех, кто пришёл сюда – и не увидел дорогого имени, высеченного на камне. «Здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты». Безымянность, забвение имени не всегда ощущались на Руси как трагедия. Вспомним русские летописи: летописец был настолько горд доверенной ему работой, что даже не считал нужным ставить своё имя в конце рукописи. И такое самоотречение – вполне в русском духе! Поэтому не стоит посыпать пеплом голову по поводу безымянности братских могил. Это проблема для двух-трёх поколений родственников. Пусть их имена неизвестны, они отдали себя русской земле до последнего вздоха.

Одной из важнейших задач в изучении творческого наследия Владимира Высоцкого является правильное составление и упорядочивание сборника его сочинений, поскольку некоторые мотивы и проблематика песен одной тематической подборки неожиданно перекликаются, «аукаются» в совершенно разных по стилю и содержанию произведениях. Поскольку мы говорили о космическом взгляде на Землю, самое время отправиться вслед за героем Высоцкого в «далёкое созвездие Тау Кита» - и взглянуть на нашу жизнь оттуда, с космической высоты – ведь «большое видится на расстоянье».

Но прежде хотелось бы сказать вот о чём. Героика – это великое завоевание народа в час испытаний, готовность к подвигу как бы намеренно снижаются в некоторых невоенных песнях Высоцкого. И действительно, подчас герой в негероических обстоятельствах просто смешон, и автор проводит решительную черту между героизмом настоящим и мнимым. В басне «Про Козла отпущения» героика вообще низведена до абсурда, и автор беспощаден к своему «герою»: "Героическая личность козья морда!" Действительно, хорош героизм – «сносить побои весело и гордо»! И если выше речь шла о заряженности человека на поступок ("готовность – всё!" - говорит Гамлет), то в пьесе «Тау Кита» разговор пойдёт как раз о неготовности к диалогу на высшем уровне. Эта же проблема вскользь затронута и в уже упоминавшейся пьесе «Случай в ресторане».

Герой отправляется в созвездие Тау Кита, почему-то возомнив, что он в состоянии навести там порядок. Почему-то вспоминается параллель с вводом наших войск в Афганистан, живший в четырнадцатом веке по их мусульманскому календарю. Как же мы старались научить их жить по-нашему! И что из этого всего получилось?

Первое же движение героя Высоцкого: «я тау-китянку схватил за грудки» заставляет нас сильно усомниться в его духовном потенциале, необходимом для полноценного диалога с инопланетянами. Его не спасает даже виртуозное владение звездолётом. (Какое катастрофическое отставание уровня сознания от уровня развития техники!) Слава Богу, у героя хватает сообразительности смекнуть, что, как гласит русская пословица, «со свиным рылом в Калашный ряд нельзя», и он тут же пускается в обратный путь. Но его одиссея заканчивается воистину печально. Оказывается, «Земля ведь ушла лет на триста вперёд по гнусной теории Эйнштейна», и он обречён метаться со своим свиным рылом между уходящими всё дальше и дальше вперёд цивилизациями.

Это, так сказать, космическая подоплёка пьесы. Но Высоцкий не был бы Высоцким, если бы его не интересовал, прежде всего, космос человеческой личности. Пьеса «Тау Кита» - это притча, где речь идёт, скорее, не о внеземных цивилизациях, а о мирах человеческих душ, о неравномерности и неодноплановости развития разных людей и цивилизаций, об «ушедших вперёд» и «оставшихся позади». Их встреча – проверка для тех и других. И в этом диалоге «ушедшим вперёд», как ни странно, сложнее: им нужно спуститься до уровня понимания собеседника и при этом не уронить собственное достоинство – или просто воздержаться от беседы. Для блага собеседника. И если глупость капитана Лебядкина можно понять и даже простить, то глупость Чацкого просто необъяснима. Затевая разговор, хорошо бы заранее предвидеть, даст ли он какие-нибудь всходы в душе собеседника. Зачем попросту сотрясать воздух? Сам Высоцкий никогда не уклонялся от бесед с разными людьми. Наоборот, он их всячески искал и поощрял в себе, ему было интересно пообщаться со всеми… Пообщаться, чтобы проверить себя, внедрить своё сознание в судьбы других людей…

В военной лирике Высоцкого удивляет достоверность ощущений героев. Удивляет потому, что, как пояснял сам Высоцкий, «это не песни-ретроспекции, а песни-ассоциации» Но, вдумавшись, понимаешь, что подобные ощущения человек может испытать и в мирное время. Каждому из нас приходилось хоронить своих близких и ощущать страх пустоты, возникающей на месте дорогого человека.

Почему всё не так? Вроде – всё как всегда:
То же небо – опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода…
Только он не вернулся из боя.

И даже память сердца не в силах компенсировать зияющий провал в природе. «Вдруг заметил я – нас было двое…» Невероятно дорогой ценой платит человек за познание своей сущности. И тяжело ему, и непонятно – почему другой, а не он сам? Почему Господь избрал именно его для жизни? «Он был лучше, добрее, добрее, добрее – ну а мне повезло». И человеку стыдно, что он так везуч – за счёт другого. «И живу я смертью павших на одной со мной войне…» – так написал другой поэт, которому пришлось повоевать в своей юности.

Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло для обоих…
Всё теперь – одному. Только кажется мне –
Это я не вернулся из боя!

Странная человеческая совесть… Как будто ты не по праву занимаешь под солнцем место другого человека! В духовном мире тоже «нет таких вершин, что взять нельзя». И духовный Эверест Высоцкого – это Вершина Человечности. Я уже говорил, что при анализе творчества Высоцкого полезно рассматривать его военные песни наряду с другими, невоенными: так его Вселенная просматривается чётче, в сочетании «высокого» с «низким». Если песня «Он не вернулся из боя» рассказывает нам о переселении душ по-русски, то индусский вариант переселения являет собой пародийную обработку этой идеи.

В своём творчестве Высоцкий часто и успешно использовал приём «очеловечивания» животных – и не только их. У него говорят лошади, волки, попугаи. Помнится, Достоевский, прочитав рассказ Толстого «Холстомер», сказал однажды Льву Толстому: «Лев Николаевич, а я и не знал, что вы были лошадью». Конечно, здесь заметна ирония (великие русские писатели недолюбливали друг друга), однако слышна и похвала – похвала достоверности. Продолжая разговор о «переселении душ», попутно замечу, что, сильно усомнившись в переселении по-индусски, Высоцкий в то же время своим творчеством продемонстрировал нам это переселение по-актёрски – в биологических пределах своей жизни. Можно проникновенно спеть от имени другого человека – так, чтобы тебе поверили. Но так же спеть от имени животного – задача куда более сложная: здесь никому и в голову не придёт идентифицировать автора со своим героем. Высоцкий и не настаивает на этом, полное слияние для него – не самоцель. Так, он изображает воздушный бой в двух планах: от имени лётчика и от имени самолёта-истребителя; у него говорят лошади – но говорят и наездники. Так достигается полнота восприятия: предмет изображения голографически виден со всех сторон. И ещё его интересовали моменты симбиоза водителя и машины, лошади и наездника.

У Высоцкого была какая-то своя диалектика мироощущения, он видел мир в гармонии, единстве и борьбе противоположностей. Отсюда его неизменный интерес к проблемам мира и войны, к раздвоенности души (песня "И вкусы, и запросы мои странны"), отсюда и его неожиданные перевоплощения в других людей и различных животных. Кроме того, не следует забывать, что по своей основной профессии он был актёром. Несомненно, именно актёрское дело и подсказало ему этот новый (хорошо забытый старый!) жанр перевоплощения в поэзии и авторской песне.

Для Высоцкого свобода творчества была неотделима от преодоления односторонности взглядов, диктуемого советской системой мышления. Небезынтересно, что его любимыми героями были, с одной стороны, лошади – мирные домашние животные, не раз уже привлекавшие внимание крупных художников слова (Толстого, Маяковского) - и, с другой стороны, волки, которые в фольклорных произведениях разных народов мира всегда были символом зла и агрессии. Помните, у Маяковского: «…все мы – немножко лошади…». Высоцкий словно бы хочет добавить: и волки… Но о волках – разговор особый. С волками у нас некогда произошло то же самое, что и с мангустами ("Песня про мангустов") - в ряде областей они были поголовно истреблены, по обвинению во вредительстве.

Высоцкому очень был важен ореол мученичества русских волков. Тоталитарное государству не нужны сильные особи – и оно начинает их под разными предлогами травить. Драматург видит в истреблении волков опасный рецидив геноцида времён культа личности, о котором он с такой болью в сердце рассказал в своей «Баньке по белому». Природа и общество страшно взаимосвязаны, и геноцид – всегда геноцид, в какие бы тоги он ни рядился. А геноцид по-русски – это всегда истребление сильных в угоду слабому меньшинству… Высоцкий – с волками, когда они страдают от зарвавшихся охотников, и против них, когда они сами сеют зло, как, например, в пьесе "Погоня", где лошади и волки впервые сведены автором в один сюжет.

Помимо «традиционных» сказок и басен Высоцкий создал пьесы-притчи, в которых он не высмеивает пороки, а раскрывает трагизм ситуаций, в которые попадают его герои-животные и вместе с ними ищет выход из создавшегося положения. Особенно характерны в этом отношении «Бег иноходца» и «Охота на волков». Открытие Высоцкого заключается в том, что в театре животных действуют герои не только характерные, но и трагические. «Бег иноходца» - пьеса-протест против общества, в котором его члены «оседланы и стреножены», против общества, где вкалывают лошади, а награды за это получают другие – те, кто на них ездит. И вот в таком обществе зарождается самосознание, мысль о свободе, возникает личность:

Я скачу, но я скачу инАче –
По камням, по лужам, по росе…
Говорят: он иноходью скачет,
Это значит – Иначе, чем все.
…Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом - и без узды.

Таким иноходцем был сам Высоцкий, с его хриплым, «непевческим» голосом, с его яркостью таланта первой звёздной величины, выбивающегося из общей серой массы. В песне про иноходца Высоцкий прослеживает процесс выделения личности из стада. В «Охоте на волков» накал страстей и драматизм ситуации ещё выше, ведь там герой не просто борется за лучшую жизнь, а оказывается, как зверь-диссидент, в положении обречённого на гибель. По атмосфере «Охота на волков» внутренне близка пьесе «Спасите наши души». Высоцкий показывает, что безысходности нет – есть только неверие в то, что выход существует. Интересно, что в «Охоте» у Высоцкого опять появляется слово ИГРАТЬ, всё в том же неожиданном, но характерном для его стилистики значении: «не на равных ИГРАЮТ с волками егеря…». Да, в шекспировском смысле жизнь – игра, но для Высоцкого это – «высокое» слово: его интересуют игры итоговые, финальные, фатальные, когда вся предыдущая жизнь – только подготовка к финалу.

Пьесы Высоцкого заставляют подумать о ЁМКОСТИ драматической ситуации. Чем ёмче ситуация – тем больше смыслов, как локальных, так и глобальных, она в себе заключает. На мой взгляд, по ёмкости и вытекающей из неё значимости пьеса «Охота на волков» не имеет себе равных среди других произведений поэта-драматурга. Размышляя над проблемами бедственного положения волков, Высоцкий параллельно вскрывает причинно-следственную связь между традицией и опасностью духовной гибели. Традиция хороша как хранилище обычаев и обрядов старины, но в то же время на каком-то этапе она может стать реакционной:

Волк не может нарушить традиций:
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали – нельзя за флажки!

Времена меняются – и правда родителей становится для детей анахронизмом. Правда, традиции, отмеченные здоровым консерватизмом, тоже не отмирают. Вспоминаю по этому поводу риторический вопрос Рильке: «Теперь, когда всё меняется, не время ли и нам измениться?» Хотя один из героев Высоцкого и поёт в песне «Я не люблю»: «пусть впереди – большие перемены, я это никогда не полюблю», мы ему почему-то не верим – не сам ли поэт ратовал за произошедшие впоследствии перемены?

Талант Высоцкого проявился в точном разграничении вечного и преходящего – и поэтому порывы его персонажей «за флажки», к новой жизни, ещё долго будет волновать сердца и умы слушателей. Его пьесы глубоко оптимистичны, потому что «жажда жизни сильней» - глупых обычаев и предрассудков.

Та же самая жажда жизни неодолимо влечёт героев Высоцкого в горы. Для его героев познание окружающего мира начинается с познания самого себя: «кто ты – трус иль избранник судьбы?». Его герои и в мирное время ищут испытаний, потому что любое испытание – проверка человеческой натуры на прочность. И потом, испытав себя, они вовлекают в это дело своих друзей, чтобы удостовериться, можно ли с ними идти, как выразился Маяковский, «на труд, на праздник – и на смерть». Так возникают команды единомышленников, маленькие общности людей – не по названию, а по духу, по сущности.

Если ж он не скулил, не ныл,
Пусть он хмур был и зол – но шёл,
А когда ты упал со скал,
Он стонал – но держал;
Если шёл он с тобой, как в бой,
На вершине стоял, хмельной –
Значит, как на себя самого,
Положись на него.

Обратите внимание на необычность рифмовки и спаянность её с ритмом: Высоцкий прибегает здесь к внутренним рифмам, обогащающим повествование. Он вообще много работал над рифмами и не считал, что в песнях рифмы должны быть "облегчёнными". Поэтому у него встречается так много, например, составных дактилических рифм.

Пьеса «Прощание с горами» тематически восходит к одноимённому стихотворению Роберта Бёрнса. «В горах моё сердце, а сам я – внизу», - писал Бёрнс. Но герой Высоцкого ощущает не только ностальгию по горам – он чувствуют потребность возвратиться к людям и поведать им о том, что «внизу не встретишь, как ни тянись, за всю свою счастливую жизнь, десятой доли таких красот и чудес!» Он должен вернуться, чтобы увлечь за собой новых смельчаков. Здесь чётко выражена его художническая позиция – быть с народом, жить среди народа. В самом деле, «и боги спускались на землю», а истинному поэту, конечно же, не пристало быть только небожителем!..

Апофеозом духовной работы, проделанной Высоцким, являются три его баллады, «Баллада о любви», «Баллада о времени» и «Баллада о борьбе». Они стоят особняком в его творчестве, поскольку лирический герой этих баллад – философ, а сами баллады представляют собой философские размышления о вечных началах. В этих песнях присутствует не философский подтекст, а сама госпожа Философия, сдобренная поэтическими красками. В «Балладе о любви», как и в пьесе о Правде и Лжи, Высоцкий отдал дань символизму.

Когда вода Всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась Любовь –
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было – сорок сороков…

Нужен был немалый срок, чтобы люди осознали потребность в любви как духовной красоте. И, однажды возникнув, эта потребность стала настолько насущной, что была закреплена навсегда последующими поколениями – и стала для людей такой же естественной, как потребность дышать.

Каждый, кто сколько-нибудь размышлял над жизнью, нёс в себе тень принца Гамлета. Был свой Гамлет и у Владимира Высоцкого. Было бы наивно отождествлять Гамлета Высоцкого исключительно с той ролью, которую ему довелось сыграть в спектакле Театра на Таганке. Гамлет Высоцкого – поэт.

Высоцкий дал нам беспрецедентный масштаб творческого поиска. Мысль художника простёрлась от времён падения Трои до наших дней; от морских глубин, где несут напряжённую вахту подводные лодки, и земных недр, где добывают чёрное золото – до снежных вершин, космических высот и внеземных цивилизаций. Он был сыном четырёх стихий: земли, воды, воздуха и огня – и успел воспеть каждую из них… Кто может похвастать подобным? Скрупулёзнейший реалист, едчайший сатирик, незаурядный юморист, мистик-сказочник… И всё это – поэт Владимир Высоцкий!

Леонардо Ди Карпио. Сновидец яви.

Если у тебя украли кошелёк, выпотрошили до донышка сумку и вдобавок угнали новую машину, проснись! Может оказаться, что это - всего лишь дурной сон.

От ненужных побед остаются недоумение сердца и усталость духа.

Время и пространство "текут" через человека.

Своё мнение. - Как хорошо иметь своё, ни от кого не зависимое мнение! Однако практика показывает, что мнения чаще всего бывают "своими" только по названию. Обычно мнения в той или иной степени "партийны": либо они солидарны с мнениями большинства, либо - с мнениями меньшинства. И уж совсем редко мнение настолько "своё", что оно не солидаризируется ни с кем вообще. Для этого необходимо быть, по меньшей мере, великим Данте и "составлять партию самого себя".

Имя автора - может быть, вещь второстепенная. Какая нам, в сущности, разница, Шекспир ли написал произведения Шекспира? Шиллер ли автор "Ночных бдений Бонавентуры"?

О власти слов. - Мужчина и женщина знакомятся при помощи произнесённых вслух слов, при помощи слов между ними возникает взаимное чувство. И расстаются они, как правило, от не вовремя или неосторожно произнесённых слов.

Писатель не ответствен за то, что вычитывают в его произведениях другие люди.

Для человека деятельного самым тяжёлым испытанием может стать вынужденное бездействие.

Даже нравственная гибель художника порой никак не отражается на бытии его творений!

Неприятно бывает начать новую жизнь с грязного листа.

Платиновый век: за всё надо платить! Кровью! Но можно и морковным соком. Это уж как кому сподручнее.

О женском боксе. - Женщинам не стоит драться из-за мужика. Это как раз тот самый случай, когда победитель тоже проигрывает. Мужчина будет одинаково презирать как победительницу, так и побеждённую, и, скорее всего, просто найдёт себе другую женщину. Потому что любовь можно проиграть, но нельзя выиграть в неспортивном единоборстве.

Простой обыватель не любит "посещать сей мир в его минуты роковые". Правда, у него никто и не спрашивает.

Люди редко думают о том, чтобы всем было удобно: своя рубашка всё равно ближе к телу! И трудно их за это осуждать. Чтобы думать ещё и за других, нужно быть очень сильным и умным, а это получается далеко не всегда. И не у всех.

Иногда чужая музыка настолько близко подходит к нашей сущности, что словно бы является портретом нашей души.

Эстетика созерцания многим активно живущим людям, мягко говоря, не близка. А понять и принять откровенно враждебную тебе эстетику дано не каждому, независимо от уровня мышления. Однако порой активность у людей бывает чисто возрастная, либо связанная с повышенным уровнем адреналина. И не следует считать этих людей навсегда потерянными для медитации.

Было бы скучно жить, если бы народонаселение мира можно было бы строго "распилить" на созерцателей и людей действия, на тип Леонардо и тип Микеланджело.

Бытует мнение, что Творец - абсолютен. Но абсолютно ли Он властен над своими творениями?

Правота - всегда не за большинством. За большинством, как правило, только её иллюзия.

Между человеком, которого в нас любят, и тем, кем мы являемся на самом деле, всегда есть хорошо уловимая разница.

Нельзя требовать полного совпадения автора со своим лирическим героем! Более того, подобное требование безнравственно, поскольку невозможно!

Жить рядом с очень живым человеком - всё равно, что по минному полю ходить! Ведь один раз найдя то, что ему было нужно, живой человек, тем не менее, продолжает упорно что-то искать. Возможно, "кочевая" потребность изначально заложена в человеке, так же, как и потребность в оседлости. И, чем человек живее, тем он безжалостнее в своих кочевьях для родных и близких.

Верность по отношению к себе может быть предательством по отношению к другим.

Быть отшельником легко даже в огромном мегаполисе - достаточно быть равнодушным к окружающему миру и не беспокоить людей напоминаниями о себе.

Гению, чтобы быть сильнее своих оппонентов, не нужны ни допинг, ни договор с дьяволом.

Трудно сказать, в каком возрасте сложнее переносится одиночество.

Можно ли жить мечтами о прошлом?

За всё мы расплачиваемся золотом и серебром собственной жизни. Иногда прихватывая при этом и чужую.

Оля Ильницкая: "вне беззащитности обнаженности интимной лирики не бывает".

На войне гуманизм специфичен и является делом чести самих воинов. Абстрактный гуманизм сторонних наблюдателей войны, типа академика Сахарова, для тех, кто принимает непосредственное участие в битве, зачастую оскорбителен.

В виртуальном пространстве женщина не слабее мужчины.

Когда целое неуязвимо, нападают на частности.

"И смерть умрёт, коль времени не станет…"

"Что русскому хорошо, то немцу - смерть".- Эта поговорка как нельзя лучше отражает степень различий между людьми. Причём дело вовсе не в русских или немцах. Что для одного человека ерунда, в силу опыта или особенностей характера, то для другого - маленькая трагедия. Поэтому люди так редко понимают друг друга.

"Не лезь в бутылку!" - уговаривали друзья джинна.

Чтобы дважды не входить в реку, достаточно один раз из неё не выйти.

Как и любой человек, поэт тоже достоин счастья. Вот только достаётся оно ему редко, потому что мешает писать.

Одни и те же начала у печали и радости, у величайшего наслаждения и гибели.

Потери - неотъемлемая часть жизни. И не факт, что худшая.

Всё меняю на любовь, чтобы она изменила меня…

Людей не очень волнует, что происходит в жизни писателя, книгу которого они в данный момент читают. Они хотят вычитать в книге что-нибудь про свою собственную жизнь.

Жизнь не умеет ждать. Редко бывает, чтобы близкий человек покинул твоё сердце именно тогда, когда уже наметился приход другого человека, сменщика любви. Из-за этого происходят недоразумения, обусловленные тяжестью выбора.

Сангвиники нечасто впадают в меланхолию, даже когда видят гибель мира.

Представьте себе, что было бы, если бы кинорежиссёры не монтировали километры отснятой плёнки, а оставляли всё, что они наснимали!

Хайдеггер много говорит, обладая обширнейшими знаниями о предмете и желая явить читателю всё это сокровище. Он, завоеватель умов, жаждет предстать перед нами во всей мощи своего хвалёного энциклопедизма. Но он не замечает, как много лишнего произносит, как не дорожит точностью мысли. "Многоучёность не научает", - предупреждает Гераклит. Поэтому лучше знать меньше, но изъяснять глубже и точнее.

Видимо, человечество всё ещё находится на той стадии развития, когда ошибочные мнения могут не просто существовать, но даже доминировать.

Получается парадоксальная вещь: человек, не обременённый избытком знаний, но умеющий нестандартно и связно излагать свои мысли, подчас может утереть нос даже профессорам. Наитие, незашоренность мышления способны творить чудеса!

Иногда скромность - это осознание своего превосходства, о котором человек предпочитает не распространяться, чтобы не быть огульно обвинённым в гордыне.

Мыслящие шахматные фигуры. - В моей мифологии, все мы не шахматисты, а фигуры на доске. Хотя, наверное, одно другому не мешает.

Возвращение в биографию. - Путь "назад" - возможен! Очистив от слоёв пепла и вулканической лавы старинный город или своё собственное сердце, вдруг понимаешь, что может случиться и так. И человек, которому удался этот "двойной ход амфисбены", обретает новый объём бытия.

Там, где живёт взаимная любовь, соперничество полов умирает.

Острова без океанов

* * *
Все мы в той или иной степени - заложники своего времени, точнее, духа своего времени.


* * *
Смерть не страшна, она - печальна, как печален уход навсегда улыбавшегося тебе человека.


* * *
Умный человек нередко считает себя вправе сказать не подумав, поскольку ум его общепризнан и не вызывает сомнений.


* * *
Нас оскорбляет, когда близкие люди делают для нас меньше того, что мы делаем или готовы сделать ради них.


* * *
Все мы делим окружающие нас явления нас важные для нас и нам ненужные, причём то, что одному человеку представляется пустяком и ерундой, другому кажется преисполненным огромного значения. Этим и отличается человек от человека, этим и объясняются непонимание, ссоры и ожесточение между людьми.


* * *
Зачем верить, если знаешь? Зачем знать, если веришь?


* * *
Любовь - это, пожалуй, вера в то, что твой избранник или избранница - единственный человек, с которым возможно счастье.


* * *
Людей раздражает, если всё, к чему бы ты ни прикасался, получается недурно. Если вы хотите, чтобы вас не только уважали, но и любили, некоторая толика неуспеха вам явно не повредит.


* * *
Иногда завоевать женщину проще, чем влюбить её в себя.


* * *
Дефицит героев. - Отсутствие какой-либо тирании порождает и отсутствие борцов.


* * *
Не рвач, а врач.


* * *
Прочь от самодостаточности! - В дружбе или любви важно, чтобы хотя бы один из партнёров был немножко нищим - в широком смысле этого слова - чтобы было зачем отдавать себя.


* * *
Не может счастливый человек стать трагическим поэтом.


* * *
Мудрость заключается не в том, чтобы выбрать меньшее из зол, а в том, чтобы не выбирать вовсе.


* * *
Человек, любящий одновременно на двух уровнях - духовном и физическом - неуязвим для ревности.


* * *
Памятник при жизни всегда печален.


* * *
Хорошо выбрать себе женщину на всю жизнь, но ещё лучше выбирать женщин не на время жизни, а на время любви.


* * *
Интеллектуальный уровень человека можно определить по тому, от чего он страдает.


* * *
Верность тождественна любви. - Когда любовь уходит, и верность теряет свой смысл.


* * *
«Почвенники» и «беспочвенники». - Большинство людей привыкло иметь какую-нибудь идейную почву под ногами, и они кажутся очень несчастными, если такую почву у них из-под ног выбить. Но самые храбрые люди не боятся перемен и потрясений. Они надеются на мудрость природы и естественного хода вещей - что их внутреннее «я» подскажет им, куда им идти дальше, что их страна лучше их самих знает, что ей делать.


* * *
Для художника нравственно всё, что способствует разжиганию мощи его таланта: не здесь ли коренятся мотивы так называемых сделок с дьяволом?


* * *
Идеальная полнота жизни может быть достигнута при паритете наслаждения и страдания.


* * *
Наша жизнь часто напрямую зависит от того, что мы берём в голову и чего не берём.


* * *
Иногда художник является еще и режиссёром-постановщиком своих переживаний.


* * *
О невозможности «засорить» русский язык иностранными словами. - Смехотворны попытки некоторых горе-лингвистов внести запрет на использование иностранных слов в русском языке. Им даже не приходит в голову, что почти все слова современного русского языка заимствованы. Богатство языка определяется не количеством сорных слов в нём, а разнообразием синонимов - русских и иноязычных - и вкусом выбирать из них, т.е. стилем. Культурные люди не несут ответственности за безвкусие людей некультурных. С другой стороны, даже сорные слова, употреблённые метафорически, способны стать жемчугом на устах мастеров слова.


* * *
Природа и погода постоянно меняются, чтобы не закоснеть в унылом однообразии.
Не следует ли так же поступать и человеку, исчерпав себя в неизменном?


* * *
Страшно даже подумать, из какого калейдоскопа случайностей соткана наша судьба! И знак Зодиака, и достаток в семье, и гены родителей, и характер, и образование, и эпоха, и друзья, и ранние испытания - да мало ли что ещё! Это как лотерея игральных автоматов - только определённая совокупность отдельных признаков сулит нам крупный выигрыш.


* * *
Аудиенция у Господа. - Самой нелепой и вздорной выдумкой представляется мне вера многих людей в то, что Господь собственноручно будет принимать новопреставленных и судить их земную жизнь. Пустым тщеславием и манией величия веет от надежды человека на то, что его жизнь - одна из многих миллиардов земных жизней - может быть интересна Всевышнему. Столь же наивно предполагать, что Господу нечем иным заняться, кроме как следить за жизнями миллиардов людей, скрупулёзно вносить все эти данные в небесный свой компьютер и затем пристрастно допрашивать несчастных людей, исходя из своего Божественного пони мания вещей. И вообще, аудиенция у Господа - удел званых и избранных.


* * *
Не надо двойников! - Наше спасенье - в нашей неповторимости: это вселяет некоторый оптимизм в то, что жизнь наша ненапрасна. В самом деле, было бы грустно, если бы кто-то другой клонировал наше лицо, манеры, характер. Я слышал, что где-то в Америке научились хранить генетический код человека и могут восстановить его спустя несколько тысячелетий. Но ведь личность человека - это не только его внешние данные. Это ведь ещё и воспитание, и эпоха, и многое другое. Даже лицо человека способно трансформироваться в течение жизни в зависимости от возраста и условий проживания. Перелистывая семейный альбом, я был поражён, насколько часто у мамы менялось содержание лица. Так что абсолютных двойников по теории вероятности быть не должно, и это здорово утешает.


* * *
Меня часто спрашивают: а в чём, собственно, смысл человеческой жизни? А смысл в том, что вы явились в этот мир в таком облике в первый - и, очевидно, в последний раз. Т.е. смысл вашей жизни в максимальной самореализации, чтобы «не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы».


* * *
Не так уж и важно, прав я или не прав в т ом или ином вопросе. Время покажет. Я поднимаю тему, заряжаю читателя мыслить вместе со мной - вот что действительно важно!


* * *
О совершенной любви. - Совершенная любовь - это, наверное, когда любишь человека, невзирая на его характер и степень ответных чувств. Любишь, зачастую не понимая его души и его устремлений, любишь - и прощаешь ему эту непонятность, любишь - и вкладываешь в него свои силы и энергию, не особенно обольщаясь ожиданием скорой благодарности. Просто любишь в нём сына, или друга, или единственную в жизни женщину…


* * *
Графоман наверняка творит по тем же божественным законам, что и гений. Разница только в уровне мышления.


* * *
Душа и разум. - Если у только что родившегося ребёнка есть уже душа, значит, она есть и у животных, и у растений. Просто этой душе немножко не хватает разума.


* * *
Потребность любить в человеке так велика, что вскоре непременно отыскивается её объект.


* * *
Толпа одинаково легко податлива и к хорошему, и к дурному.


* * *
Многие художники стремятся, скорее, не постичь мир, а «подмять» его под себя. «Не нужно прогибаться под изменчивый мир…», как пел Андрей Макаревич.


* * *
Занятия ребёнка порой кажутся нам, взрослым, пустыми и никчёмными, хотя самому ребёнку они представляются полными смысла. Не так ли и наша взрослая жизнь представляется пустой и бессмысленной Богу, в его шкале ценностей?


* * *
Каждый человек на что-то закрывает свои глаза, а на что-то, наоборот, раскрывает. Может быть, поэтому все мы такие разные.


* * *
Птицы тоже иногда бывают людьми - когда они опускаются на землю. Может быть, в этом и заключается их счастье - ощутить под ногами опору и увидеть, наконец, звёзды на небе.


* * *
Отсутствие точных знаний о каком-нибудь явлении природы помогает нам развивать образное мышление.


* * *
Внезапная любовь - это смерть предшествовавшей ей душевной пустоты.


* * *
Нужны ли мы миру? И да, и нет. Богатство и разнообразие талантов, достигнутые в развитии миром, служат против нас сильным оружием: наше отсутствие в истории вряд ли будет воспринято как трагедия. Даже без Шекспира и Данте мировая литература не слишком-то оскудеет…


* * *
Человека как бы не существует, пока он не начинает играть в мире какую-нибудь роль.


* * *
Писать историческое произведение всегда несвоевременно. «Лицом к лицу лица не увидать». Современным событиям требуется временная перспектива. Но через десять - двадцать лет очевидец событий уже настолько пропитывается духом нового времени, что, совершая экскурс в прошлое, дополняет его откровениями будущего.


* * *
Развитой человек - это всегда история ученичеств, история разных влияний.


* * *
Счастье - это застой, которого не ощущаешь.


* * *
Мы выбираем себе одни пристрастия и отметаем другие - потому что неинтересно. Но как быть, если то, что неинтересно, есть твой долг?


* * *
Есть люди, для которых Христос как бы и не нужен - настолько праведно, правильно течение их жизни. Но, слыша об очередном заказном убийстве, как-то особенно сожалеешь, что не все люди - верующие, что те, кому надо бы бояться Бога, как раз Его и не боятся.


* * *
Самый глубокий человек: сперва чем-нибудь очарованный, затем разочарованный этим очарованием, и, наконец, преодолевший это разочарование. И важно не сломаться, а выйти из этих передряг ещё более сильным, уверенным в себе человеком.


* * *
Жалко погибших юными, зато за ними не тянется шлейф из вдов и сирот.


* * *
Время роет свои глубины - и само потом роется в них…


* * *
Лет через двести историки напишут: Ельцин сделал великое дело, предотвратив распад великой России войной в Чечне. Пишут же сейчас положительно о том, что Иван Грозный сравнял с землёй Казань или что Бисмарк железом и кровью сплотил Германию. Вот только послушать бы сейчас участников тех событий, ставших пушечным мясом!


* * *
Время шестидесятников безвозвратно уходит. В основной своей массе они - люди пламенные, но неглубокие, как и эпоха, их породившая. Им кажется дикостью, что и на Солнце могут быть пятна, и что это, впрочем, нисколько заслуг и величия Солнца не умаляет. Они не принимают оговорок к мыслям и определениям: у них нет цветного зрения.


* * *
Мы порой настолько далеко уходим от переживаний недавнего прошлого, что смотрим с высоты на это самое прошлое - и уже ничего не чувствуем. Так отлетевшая душа смотрит с высоты на тело, в котором она некогда обитала.


* * *
Некоторая клевета на действительность и есть, по-видимому, высшая художественная реальность.


* * *
Построй своё лицо. - Листая семейный альбом, я обратил внимание на то, как у мамы с годами менялось настроение и содержание её лица. И я подумал, что, задав себе определённый образ жизни, можно сконструировать выражение собственного лица. Впрочем, не так ли поступает с нами наша судьба? И я с ужасом наблюдаю иногда на своём лице улыбку Джоконды.


* * *
Переживания и фантазия. - У много и часто переживающего человека, как правило, бедная фантазия: зачем ему ещё выдумывать сверх того, что и так в избытке поставляет ему действительность?!


* * *
Магическая поэзия долговечнее тематической.


* * *
Некоторые демонстрируют свою решительность тогда, когда демонстрировать ум уже поздно.


* * *
Востребованность - уже почти счастье.


* * *
О шестидесятниках. - Счастливые люди! Они, преобразователи, до сих пор верят, что их присутствие в мире что-то меняет в установленном порядке вещей! Они думают, например, что словом можно остановить войну в Чечне.


* * *
Мои родители всячески оберегали меня от нервных потрясений. В семье считалось, что переживать вредно для здоровья, что нервные клетки не восстанавливаются. И это несмотря на то, что сами родители постоянно переживали… о моём здоровье. Они ни разу не дали мне, например, поприсутствовать на чьих-нибудь похоронах - чтобы, не дай Бог, не смутить дух ребёнка. В результате я почти уверовал в то, что все мы бессмертны, раз ничего страшного не происходило ни с кем из наших близких.

Зато на кладбище, где были захоронены наши предки, мы бывали постоянно и время проводили там достаточно весело, так что кладбище совсем не отложилось у меня в голове как место скорбное и мрачное.


* * *
Диалог с самим собой интереснее всего тогда, когда между репликами проходят годы.


* * *
Искусство всегда мучительно ищет форму подачи, которая отвечала бы велениям времени.


* * *
Поскольку Бог безмолвствует, людям иногда приходится говорит и даже мыслить и за себя, и за Него.


* * *
В каждом человеке - прииски и добра, и зла.


* * *
Иногда искусство начинается там, где останавливается жизнь. Напри мер, вот двойной ход амфисбены. Время от времени мне приходит мысль, что заниматься искусством, позабыв обо всём на свете, дурно, что есть мать, жена, дочь, о которых не грех бы подумать. Но, стоит мне только переметнуться в сторону семьи, как нереализованность творческих замыслов, захирев, начинает вопить о своей беспризорности. Конечно же, я тотчас бросаю «долг» и устремляюсь творить. И так повторяется до бесконечности: я слишком люблю и то, и другое, чтобы делать между ними выбор.


* * *
Апоплексическая тяга к запретному таит в себе массу археологических открытий.


* * *
Аннигиляция эгоизма. - Эгоизм саморазрушается творчеством.


* * *
Когда заканчивается фильм или книга, кажется, что самое интересное - это то, что осталось «за кадром», то, что произойдёт после хэппи-энда.


* * *
Патриотизм и пацифизм - две стороны отражения сущности войны в душе потенциального солдата.


* * *
Верховное начало. - Миром правит не ум и не чувства, а стихия, состоящая их огромного количества компонентов. Эти компоненты и составляют Судьбу. В сущности, успех на каком-нибудь поприще - это, в первую очередь, подчинение себе стихий.


* * *
Биться об стенку бессмысленно, однако под лежачий камень вода не течёт.


* * *
Даже сам Господь Бог уже не поможет тому, кто разрушил своё здоровье!


* * *
Прошлое тише настоящего; настоящее властительней; печали настоящего торжествуют над радостями прошлого.


* * *
Время кулуарных триумфов. - Мир пошёл навстречу Незначительному в его стремлении сделаться Важным. Сейчас любое начинание тут же обрастает огромной свитой: штатом сотрудников, юридическим статусом, рекламным отделом и т. д. Поэту и композитору уже сделаны предложения насчёт гимна новой организации.


* * *
Иногда мне кажется, что нам нарочно дали такие глаза, чтобы мы видели только т о, что нам положено - и ни чуточки больше. Глаза, сфокусированные на одном маленьком мире, не могут видеть миров иных.


* * *
Гении творят и посмертно: потенциал их творчества постепенно раскрывается в зависимости от духа времени и его запросов; своими произведениями они начинают творить новых гениев.


* * *
Искусствоведы веками спорят о том, верил Монтень в Бога или нет, между тем как истинно свободный художник вполне может находиться «по ту сторону» религии и атеизма, замыкаясь в выстраданной им самим верофилософии, которая представляет собой религию для одного человека.


* * *
О бесперспективности синтеза разных религий. - На мой взгляд, синтез религий сродни синтезу наций: это путь выхолащивания самого ценного и своеобразного, что составляет их сущность - духа. Оторванность такого синтеза от реальной жизни сулит ему в будущем аморфность и недолговечность. Не такова ль судьба учения г-жи Блаватской? Не такова ль судьба многонациональных империй?


* * *
Страданье страданью рознь. - Блок как-то сказал: «Радость - страданье одно». Вот счастливец! Безрадостных страданий, как ни крути, обычно бывает гораздо больше, если только ты - не мазохист. Вряд ли испытывал большую радость Сизиф, обречённый бесконечно катить свой камень на высокую гору или Прометей, у которого орёл всё время клевал печёнку. Что же касается того, что страдание якобы питает творчество, то - опять-таки - далеко не всякое страдание и далеко не у каждого человека.


* * *
Натуры простые и безыскусные не замечают сложности окружающего их мира - но зато их ситуации проще и их выбор легче.


* * *
Сложная простота. - Очевидно, что сложность или простота мира существуют только в нашем восприятии.


* * *
Несправедливые и беспардонные войны дискредитируют само святое понятие о воине - защитнике отечества. В то же время пацифизм никогда не нёс в себе ничего высокого и не считался делом настоящих мужчин. Воин же неуместен лишь в том случае, когда зло, с которым ему предстоит сразиться, надо искать или выдумывать.


* * *
Жить надо так, чтобы твой уход стал всеобщей утратой.


* * *
Люди, великие в чем-то одном, часто оказываются опасными невеждами в другом.


* * *
Самая страшная книга. - На страницах Книги рекордов Гиннесса рекорды по дальности плевков поставлены на одну доску с величайшими достижениями человеческого духа.


* * *
Не смешав красок, художник не создаст ничего нового.


* * *
Сепаратизм происходит от избытка силы; единение - от её недостатка.


* * *
О стремлениях. - Всё рождается и отмирает - и только стремления человечества остаются неизменными на протяжении веков.


* * *
Возлюби смерть свою как жизнь свою.


* * *
Миром правят банальные, но сильные чувства: любовь и ненависть.


* * *
Писатели иногда намеренно искажают реальную жизнь своих героев, чтобы сделать из неё красивую легенду, приятную читателям. Например, нет ничего более далёкого, чем жизнь французского писателя-фантаста Сирано де Бержерака и жизнь одноимённого персонажа популярной пьесы Эдмона Ростана.


* * *
Наше грядущее отсутствие в этом мире не причинило бы нам, вероятно, никакой боли, будь мы уверены в том, что всё в мире останется неизменным и после нашего исчезновения.


* * *
Христианство и буддизм - сменяющие друг друга состояния развитой души.


* * *
Вся жизнь - процесс беспрестанного освобождения от ненужных вещей.


* * *
Фонетическая магия. - Аллитерации из согласных звуков, так горячо любимые поэтами, в сущности, нарочиты, - и только магия гласных звуков как бы действует «из засады» и покоряет слушателя, который не понимает, что же заставило его сердце трепетать.


* * *
…смешивая звук со смыслом…


* * *
Жизнь и сон. - Подобно сну, который практически весь выветривается из головы к моменту пробуждения, так и фрагменты жизни, в особенности ранние, постепенно улетучиваются из нашей памяти. При плотной насыщенности текущей жизни эпизоды десяти-пятнадцатилетней давности кажутся произошедшими не с нами где-то на далёкой-далёкой планете. Не это ли имел в виду Кальдерон, говоря «жизнь есть сон»? На самом деле что-то в нас спит, а что-то бодрствует.


* * *
Поэтичное не есть всегда в то же время глубокое, и наоборот; каждый писатель должен для себя решить, что ему важнее. Попробовать соединить то и другое? В таком случае, он неизбежно потеряет часть своей силы, и всегда отыщется некто, кто будет мыслить либо поэтичнее, либо глубже.


* * *
Мне начхать на платонические чувства к человечеству, я предпочитаю сильные чувства к близким людям. Как бы ни была благородна миссия Христа, трудно полюбить Его сильнее, чем собственную мать или собственных детей.


* * *
Чтобы развиваться, нужно быть немножко почкой бутона.


* * *
Мир существует, чтобы тайное сделать явным.


* * *
Душа - это просто очень быстрое движение мыслей, настолько быстрое, что наши мысли мы принимаем за чувства.


* * *
Женщина одинока тогда, когда рядом нет мужчины, а мужчина - когда рядом нет истины.


* * *
Сложнее всего бывает избавиться от ненужных вещей, олицетворяющих нам наше прошлое.


* * *
Гений - это всегда сумма слагаемых.


* * *
Каждый входящий в этот мир - личность изначально трагическая: ребёнок даже не догадывается, что живёт он как бы в долг - и что ему неизбежно придётся платить за безумство жизни.


* * *
Люди не понимают сущности вещей и говорят: «Разрушил Горбачёв» - между тем как разрушает одно только время, которое устанавливает вещам период самораспада.


* * *
Иногда человек попросту перерастает какую-нибудь книгу, и она уже не в состоянии его воспламенить…


* * *
Дети и рутина. - Дети ни в какую не хотят приспосабливаться к рутине повседневной жизни. Им скучно, и они требуют свежих впечатлений. Может быть, они растут благодаря этой тяге к новому. Иногда и взрослые ведут себя как дети…


* * *
И то, что мы называем счастьем, и то, что мы называем несчастьем - всего лишь содержимое шкатулки с кратким названием жизнь.


* * *
Уродливость перспективы. - Стоит подойти к картине слишком близко - или, наоборот, отойти слишком далеко - и впечатление от картины будет смазано.


* * *
Репродукция - всегда «натюрморт» по отношению к живой картине.


* * *
Я посеял много зёрен, которые не проросли. Наверное, сеять надо было где-то в другом месте.


* * *
Некоторые люди не могут реализовать себя в тех формах, которые им предлагает время, - оттого, что содержание, которое они в себе несут, шире этих форм.


* * *
Что такое случай? Импровизация Бога.


* * *
Мы живём ради того, чтобы тайное мира стало явным.


* * *
Я всегда стремлюсь к такому состоянию души, когда ум и сердце равновелики.


* * *
Сидя в вагоне поезда, ощущаешь себя активным и пассивным одновременно. Пассивным - оттого, что тебя везут; активным - потому, что ты сам выбрал для себя не покой, а движение.


* * *
Может быть, люди и поступали бы согласно мудрым советам старших, если бы не находились в плену у своего темперамента.


* * *
Разница во взглядах с другим человеком - нормальное явление для молодого человека, выросшего в личность.


* * *
Высокая тирания. - Я люблю быть жестоким по отношению к тому, что считаю для себя в данный момент второстепенным.


* * *
Забвения одного можно достичь, сосредоточившись на другом.


* * *
Изменение - предтеча исчезновения.


* * *
Нам не дано предугадать, какой род деятельности человека сохранит свою ценность в веках. Кто сейчас помнит олимпийских чемпионов Древней Греции?


* * *
Мы сейчас смеёмся, читая в Мифах Древней Греции о том, как Зевс однажды взял - да и сожрал своих родителей. Однако, не так ли поступают все дети, в переносном смысле?!


* * *
Мир слишком долго упивается количеством и разнообразием творимого - и не торопится снести всё это к оценщику в комиссионный магазин.


* * *
Критическая масса страданий. - Болезни и страдания чаще всего выпадают на долю баловней судьбы - и, наоборот, у тех, кто много страдал, вырабатывается своего рода иммунитет к разным напастям: свою «чернобыльскую» дозу испытаний они уже получили!


* * *
Концептуализм - один из способов просто изложить цветущую сложность мира.


* * *
Мы живём не ради грядущей памяти о нас, а ради самой жизни.


* * *
Лобачевский не отменил Евклида; Эйнштейн не отменил Ньютона; новые направления в искусстве тоже не вычёркивают навсегда своих предшественников.


* * *
Самые бесспорные ценности, как-то: разум, покой, жертвенность и т.п., слишком долго царствуя, начинают утомлять нас - и люди начинают находить рациональное зерно и в противоположном: в безумии, в борьбе, в эгоизме…


* * *
Мне хочется верить, что детективы и фантастика не вытеснят Пушкина из читательского обихода, однако поручиться за это я не могу.


* * *
Дети - это тоже своего рода попытка обмануть смерть.


* * *
Древо познания добра и зла оказалось, быть может, тупиковой ветвью развития: познание не всегда выводит к знанию.


* * *
В калейдоскопе зрителям всё равно, кто кого меняет, - они просто смотрят картинку.


* * *
Порой так хочется отложить на время свой сон и продлить кипящую счастьем творчества бессонницу!


* * *
Когда Орфей возвращался из ада, ему никак нельзя было оглядываться назад. Так и мы порой живём настоящим, словно бы боясь оглянуться назад - идёт ли за нами наше прошлое. И подземные реки прошлого нередко сами напоминают нам о себе, как бы случайно выходя на поверхность…


* * *
Истина метафизиков и истина диалектиков. - Диалектики рассматривают мир в движении - следовательно, их мысли способны охватить большой промежуток времени. Их истинам свойственна большая «темнота» и символичность, нежели истинам метафизиков. Но, перейдя на язык символов, диалектика сама становится «метафизичной»: символы так же неподвижны, как Земля и небо на карте Птолемея. Таким образом, истину диалектиков можно сравнить с пойманной крупной рыбой: символ - едва ли не единственный способ поймать вечно текущую, скользкую, как чешуя, жизнь.


* * *
Мне говорят: «Как можешь ты об этом судить? У Бога - своё понятие о справедливости». Но я и не спорю. Божественная система координат станет мне понятней и интересней, наверное, после жизни. Сейчас же я - человек, живу и мыслю среди людей… Между прочим, ещё древние отмечали, что именно человек - мерило всех вещей. И в мире людей по-прежнему считается несправедливым, когда, например, мать переживает своего сына или дочь. Наверное, когда-то сами люди выдумали понятие справедливости, чтобы жаловаться себе подобным в минуты отчаяния…


* * *
Каждое новое явление в мире справедливо в момент своего зарождения и несправедливо в момент своей дряхлости. Собственно, оно и уходит от нас в мир иной, потому что прошло полный цикл развития, «зажилось» на белом свете. Так, справедлива жизнь в полном сил младенце и несправедлива - в немощном старике.

Вообще, истинная несправедливость, в подлинно философском смысле этого слова - частая спутница усталости от длительного бремени лидерства, верховенства в мире.


* * *
Тех, кто вложил много труда в какое-нибудь дело, бесит лёгкость, с которой это же дело даётся другому.

Ты сыграй мне смятение - гаммами...

*****
А над всеми плыл
ОДИН,
Там плывёт и ныне,
САМЫЙ
ГЛАВНЫЙ
А П Е Л Ь С И Н
В небе
Апель-Синем.

Семён Островский.

Ты сыграй мне смятение – гаммами,
Да вина молодого налей.
Чьё там сердце томится у гавани
Не вернувшихся в порт кораблей?

От Всевышнего позвоните мне
По мобильным своим номерам!
Сроки вышиты белыми нитями,
Но не выданы на руки нам.

Как мне сладить с судьбою капризною?
Улыбаются ангел и бес,
И глядит на меня с укоризною
Апельсинь неприступных небес.

И, мгновения выплеснув лавою,
В ожидании пепла горю.
Не кончается пристанью плаванье,
И курю, словно призрак, зарю...

Бессмертье - стрельба из лука...

*****
Господь забирает лучших…
И это всё неспроста:
Он – самый заправский лучник,
Он сто выбивает из ста!

И, смысл отделив от звука,
Он шепчет волхвам слова:
Бессмертье – стрельба из лука,
Где промысел – тетива.

Стихиали души в произведениях Фёдора Тютчева

Часть 2. СТИХИАЛИ ДУШИ.

О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем так сетуешь безумно?..
Что значит странный голос твой,
То глухо жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке —
И роешь и взрываешь в нем
Порой неистовые звуки!..

О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться!..
О, бурь заснувших не буди —
Под ними хаос шевелится!..

Фёдор Тютчев остро чувствовал стихийность бытия, будучи, в этом смысле, предтечей Александра Блока. Как и Блок, он пытался противопоставить атакующим его стихиям порядок в быту и космос в творчестве. Мне кажется, Тютчеву здорово повезло, что он находился на дипломатической службе за рубежом: он, человек, слышащий стихии, не спился, с достоинством вынес смерть любимой женщины и дожил до глубокой старости, напоследок подарив нам несколько истинных шедевров, не уступающих лучшим образцам его лирики.

Фёдор Тютчев - пожалуй, первый русский писатель, дерзнувший писать о непонятном, невыразимом, осмелившийся задавать вопросы, на которые он не знал ответов. И стихотворение о воющем ветре в этом смысле - очень "тютчевское" произведение. Поэт почему-то исходил из того, что человек и окружающая его природа должны быть едины, он, можно сказать, был убеждённый пантеист.

Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поёт, что море,
И ропщет мыслящий тростник?

Мне, честно говоря, не совсем понятно, отчего поэт решил, что человек и природа должны "петь" в унисон? Оттого, что человек - часть природы и "венец творения"? Однако "разум" и "душа" природы не имеют ничего общего с разумом и душой человека! Постоянство природы призрачно: какой-нибудь вулкан спит тысячу лет, а потом ни с того ни с сего вдруг, как дракон, начинает извергать огонь. Здесь, на мой вгляд, важно понять то, что Тютчев именно лирик, а не философ, хотя некоторые его творения, без сомнения, можно отнести к философской лирике. Даже Пушкин, как мыслитель, на мой взгляд, гораздо убедительнее. Просто Тютчеву удались некоторые афористические парадоксы ("умом Россию не понять", "мысль изреченная есть ложь", "природа - сфинкс", "нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся"), и это закрепило за ним славу поэта-философа. Но он никогда не был так же силён в философии, как скажем, его великий современник Фет, переводивший самого Шопенгауэра. Тем не менее, стихотворение "О чём ты воешь, ветр ночной" настолько поэтично, настолько необычно по замыслу, что невозможно стряхнуть с себя его изысканное очарование! Ветер у Тютчева одушевлён; это - голос самой природы. Ветер "понятным сердцу языком/ твердит о непонятной муке". Вслед за ним то же самое твердит нам сам поэт, и тоже "понятным сердцу языком". "Ученик" ветра, он пытается поведать нам о сладкой мучительности своих ночных бдений.

Надо сказать, что отношения поэта и ночи достойны, пожалуй, отдельной диссертации. Тютчев боготворит ночь, как любимую женщину. Он называет её "ночь святая". Одновременно он страшится окунуться в хаос мироздания, особенно чутко ощущаемый ночью. "И нет преград меж ей и нами - вот отчего нам ночь страшна!" В стихотворении о воющем ветре поэт умоляет ветер: "О, страшных песен сих не пой/ Про древний хаос, про родимый". Но запретный плод сладок, и потому так трудно им не соблазниться: "Как жадно мир души ночной/
Внимает повести любимой!". И страшно, и сладко, и некому руку подать... В сущности, душа поэта жаждет вернуться в первоначальную стихию, из которой пришла в этот мир. Веком позже этот неумолкаемый зов в первородный хаос блестяще опишет в своей прозе Говард Филлипс Лавкрафт.

Наверное, можно трактовать этот порыв, как устремление в Единое, к Богу... Парадокс: слиться с Творцом подчас мешает человеку то обстоятельство, что он, человек... живой. Как ни крути, а жизнь и Бог, как говаривал Пушкин, "две вещи несовместные". Конечно, жизнь легко и бесповоротно "лечится" умиранием, но вот вам ещё один парадокс: это желание слиться с Беспредельным сильнее всего в человеке именно тогда, когда он ещё полон сил и страшно далёк от роковой черты. Именно тогда страх покинуть этот мир и мистическое желание уйти из мира равновелики. И не случайно апокалиптический "Последний катаклизм" несёт у Тютчева такое жизнеутверждающее и оптимистическое звучание:

Когда пробъёт последний час природы,
Состав частей разрушится земных.
Всё сущее опять покроют воды -
И Божий лик отобразится в них...

Вообще, стихии и беспредельное - это, наверное, больше тема музыки, нежели литературы. Подкинь идею о говорящем ветре, например, Шопену - не сомневаюсь, он сумел бы ответить музыкой на все мучительные вопросы души. Но Тютчев был поэтом. Он знал, что немецким романтикам, в частности, Новалису, удавались такие мистико-философские произведения, как проникновенные "Гимны к Ночи". К тому же, он сам жил в Германии. И спасибо ему за эту веру в себя как поэта - благодаря ему русская поэзия обогатилась бессмертными произведениями. Но я всё так же не убеждён, что ночному ветру нужна тема для импровизаций.

Многие читатели подумают, что автор "наговаривает" на поэта, приписывая ему эзотерику - то, чего ещё "не существовало" в природе, поскольку не было названо. Это всё равно, что Гераклиту приписать материализм или Гомеру - сюрреализм. Но я могу возразить на это тем, что каждый поэт, в широком смысле слова - эзотерик. Конечно, сочинения Тютчева страшно далеки по тематике от сочинений, например, г-жи Блаватской. Но он, может быть, первым в русской литературе заговорил о "двойном" бытии. В сущности, разноуровневое многосмыслие произведения и есть эзотерика. И пусть даже Фёдора Тютчева нельзя назвать в полной степени эзотериком, разве это сколько-нибудь умаляет его достоинства? Разве не интересно обнаружить в его произведениях крупинки этой самой эзотерики, как старатели находят крупинки золота в просеиваемой породе? Скажу больше: эзотерика Фёдора Ивановича в сравнении, сказем, с эзотерикой Кастанеды ценна нам вдвойне, как священная "обмолвка", как песня первопроходца.

Душа хотела б быть звездой;
Но не тогда, как с неба полуночи
Светила эти, как живые очи,
Глядят на сонный мир земной, —

Но днем, когда, сокрытые как дымом
Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
В эфире чистом и незримом.


Часть 1-я ЗДЕСЬ

Солнце Мира

"И пламя твоё узнаЮ, солнце мира!"
Афанасий Фет.

Плачем мы, иль грустим, иль смеёмся -
Мы творим свой непознанный миф,
И какое-то тайное солнце
Освещает наш внутренний мир.

Это солнце дороже нам злата;
В нём – премудрость причастия, но
Только в час огневого заката
Имя солнца узреть нам дано.

И, когда нам спасения нету,
В неурочный и облачный час,
То не солнце лишается света -
То затмение ширится в нас.

Переменятся лица в дороге,
Оскудеет печаль на челе -
Только нежности, маме и Богу
Нет замены в сердцах на земле.

Что за странная участь поэта -
Петь любовь, об утратах скорбя...
Боже мой, я... не вынесу Света,
Что восходит ко мне от Тебя!

Поросёнок

Грязи я принёс немало
На ботинках за порог,
И в сердцах сказала мама:
"Поросёнок ты, сынок!

Ты грязнуля, пострелёнок!
Ну не можешь ты, как все!"
И я понял: поросёнок -
Тот, кто бродит по росе.

Почему "нет" пророков в своём отечестве

Пророки, или, по меньшей мере, люди, которые видят дальше своего носа, в любом отечестве есть всегда. Даже в избытке. Проблема в другом: их не слышат. Не слышат потому, что они... не являются для людей авторитетом. Поэтому истинно мудрый человек сначала приложит все силы, чтобы завоевать у народа непоколебимый авторитет, а потом уже станет что-либо вещать. Другое дело, что такого времени у прорицателей обычно нет. Кассандра не могла ждать, пока её перестанут считать безумной. Она должна была предупредить людей о гибели Трои.

Народы консервативны. Мышление людей - тоже. Это помогает им сберечь традиции. Человек не может прийти из ниоткуда и в одночасье стать духовным лидером нации. Народ не склонен доверять людям с репутацией еретиков и безумцев. Поэтому словам прорицателей трудно дойти до слушателя. А вот, скажем, Льва Толстого в зените славы слушали все, что бы он ни говорил. И Солженицына, вернувшегося в Россию, слушала вся страна.

Надо отметить, что даже авторитетные люди порой, в зависимости от обстоятельств, теряют свой авторитет. Например, авторитет академика Сахарова и того же Солженицына несколько раз значительно колебался. И тогда происходило странное: духовный лидер говорит, а его не слышат. В лучшем случае. В худшем - готовы распять. Простые люди. Без всяких там сталиных и пилатов. Когда человек не верит пророку, он становится агрессивным. Говорят, диктаторы пресекают инакомыслие. Но, прежде всего, инакомыслие встречается в штыки самим народом! Потому что новое и неизведанное выбивает у людей почву из-под ног.

Наверное, Христу было трудно ещё и потому, что он пришёл ниоткуда. Но он умел творить чудеса - и тем самым убеждать неверующих! А каково людям, обладающим знанием будущего, но не умеющим творить чудеса?.. Нужно, чтобы люди в тебя поверили. И тогда ты можешь говорить.

Две поэзии и две правды. Встреча с Андреем Вознесенским

Как-то поздно ночью, августовским послепутчевским вечером 1991 года, у меня зазвонил телефон. Послышался, с извинениями, голос популярной телерадиоведущей. Она сказала, что поэт Андрей Вознесенский написал новые стихи и попросил её найти композитора, который смог бы за ночь сочинить на эти стихи песню. Вот она и подумала обо мне. Сказать что я был сильно удивлён - ничего не сказать. Я был, можно сказать, ошарашен и озадачен таким предложением. Я не понимал, почему Вознесенский, который был в ту пору гениальным чтецом, не мог просто прочесть эти стихи без музыки. Я не мог понять, почему я вдруг оказался в одном ряду с такими композиторами, как Раймонд Паулс и Алексей Рыбников, с которыми успешно сотрудничал в то время Андрей Вознесенский. Конечно, многое объясняла срочность заказа (возможно, мэтры просто дружно отказались сочинять с такой скоростью?), и всё же...

"А что это за стихи?" - поинтересовался я, чтобы выиграть хоть немного времени на размышления. Татьяна прочла мне стихи, и я понял, почему они срочно нуждались в музыке. Стихи были белыми. Врезалась в память строчка о трёх парнях, погибших в тот августовский день: "Лежат под трёхцветным небом"... В общем, в итоге писать заказуху ради того, чтобы на следующий день исполнить её перед ревущей многотысячной толпой, я отказался. Зато переадресовал просьбу Андрея Андреевича своему приятелю, который, как я и предполагал, с удовольствием её выполнил. К счастью для мира, в нём есть более тщеславные люди, чем я. Неожиданная цепочка происшествий привела к тому, что на следующий день мы сидели с Андреем Вознесенским в одной машине и разговаривали о поэзии, оказавшись рядом на заднем сиденье. Я рассказал ему об опытах перевода своих рифмованных стихов на английский язык.
- И ты, конечно же, переводил верлибром? - поинтересовался Вознесенский.
- Напротив, я перевёл всё в рифму, а некоторые стихи - почти дословно!
- Ну и напрасно! Надо переводить на английский как можно ближе к тексту и не в рифму. У них рифма - это отстой. Они рифмуют только песенные тексты. А вся серьёзная поэзия - нерифмованная.
Я попытался было возразить, что, действительно, стихи Вознесенского, основанные на густой метафоричности, мало что теряли от нерифмованного перевода, но как быть со стихами, чья сильная сторона - музыкальность речи? Но Андрей Андреевич был настолько непоколебимо уверен в своей правоте, что спорить мне не захотелось. Силившийся прослыть авангардистом Вознесенский ни за какие коврижки не хотел превращаться в "отстой", пусть даже и в "экспортном" варианте.

Надо сказать, что отсутствие "цветного" зрения - вообще очень прискорбная черта у поколения, именуемого "шестидесятниками". Я не знаю, в чем тут причина. То ли это результат вмешательства на генном уровне советской системы воспитания, то ли Хрущёв прошёлся бульдозером по мозгам лучших людей того времени... В итоге получилось вот что: цветное зрение шестидесятники заменили чёрно-белым, а чёрно-белое ещё зачем-то разделили на чёрное и белое. И в ситуациях, где было два белых начала, или два чёрных, у них элементарно начинало сносить крышу.

Очевидно было, что поэзию можно классифицировать именно по её "реакции на переводимость". Есть поэзия как феномен языка. И есть поэзия как феномен нестандартного мышления, нешаблонного, нетривиального вИдения поэта. Недавно мне прислали русские стихи болгарской поэтессы Магдалены Манчевой, и вдруг я понял, что поэзию второго типа (непохожего на других людей видения мира) не убить ни корявым языком, ни плохим переводом, - она, даже не доведённая до ума, продолжает быть интересной. Она была бы столь же любопытной, если бы то, что написано словами, нарисовали, сфотографировали, сняли об этом фильм и т.п.

ДЕТЕКТИВ НА ОСТАНОВКЕ

Стою на остановке.
Как бы жду автобуса.
Гляжу.
Навстречу везут
тела человеческие.
Ужасно и страшно глядет из под бров
как подаются ноги и руки из мешков.
Я сейчас зареву!
Я сейчас взорвусь от возмущения!
Я сейчас запишу номер машины!
Машина не спешит.
Проходит мимо.
И я гляжу навстречу.
Своими глазами увидела! О-ох!
Что эти манекены в мешках без голов.

ГРОХОТАНИЕ

На небе играют казачок!
Топает, топает сапожок.
Набивает.
Левый, левый, левый…
Эх вы!
Небо дерзает.
А у нас от этого, бывает,
сердце от боли стихает.
Верно ли это преданье,
что нужно на небе грохотанье?
И пока гром не грянет,
верно ли это, что свет не станет?

Магдалена Манчева

А мы тут бичуем графоманов за плохие рифмы! Но фикус в том, что ни один поэт, как бы нестандартно ни было его мышление, не может писать стихи только за счёт этого. Иногда и на метафористов снисходит благодать простого языка. Как на того же Вознесенского в знаменитом романсе "Ты меня на рассвете разбудишь..." И наоборот, у Пушкина, например, есть такие строки, которым бы обзавидовался любой современный авангардист: "...иль мне в лоб шлагбаум влепит непроворный инвалид". (!!!) Но это уже - тема для отдельного разговора.


14.03.10

Аллюзии как лекарство от плагиата

Не могу сказать, что я в бешеном восторге от тотальной аллюзионности современной поэзии. Это ведь верное указание на то, что у большинства поэтов нет своей судьбы и нет своей жизни. Поэтому и пишут о чужом... С другой стороны, накапливаемая культура и эрудиция непременно "вылезают" в авторских произведениях. Мало кто обратил внимание, что очень ярким аллюзионистом был Владимир Высоцкий. Заучивая роли наизусть, актёры невольно начинают потом "передёргивать" фразеологизмы, переиначивать устойчивые словосочетания. И в этом есть, безусловно, элемент игры, заложенной в самой природе актёрства. "Нет пророков в Отечестве своём, да и в других отечествах не густо..." Можно сказать, что использование аллюзий - один из основных элементов поэтики Высоцкого, что однако, не помешало ему стать ярким и самобытным поэтом. Наверное, аллюзия аллюзии рознь. Одно дело - переиначивать пословицы и поговорки, а вот почти дословно цитировать других писателей - совсем другое. Хотя совсем отрешиться от культурного наследия, пожалуй, теперь очень и очень сложно. Да и, может быть, ненужно.

С другой стороны, мы имеем борьбу за авторские права. Именно юридическая защита правообладателей и породила такое неведомое прежде понятие, как плагиат. Должен сказать, что алчущие "справедливости" пользователи Интернета периодически обвиняют меня, что я где-то что-то у кого-то украл. Честь и хвала моим невидимым читателям за проявленную бдительность! Конечно, если "автор" до последней ноты передрал, скажем, симфонию Бетховена, оправдания ему быть не может. Но есть глубокие мысли, которые, тем не менее, лежат на поверхности. Это означает, что любой не совсем пропащий человек способен до них додуматься и включить в своё произведение без ссылки на первоисточник. Например, не нужно быть гением, чтобы додуматься до мысли, что человек есть мера вещей. И только исследователь, знакомый не понаслышке с древнегреческой литературой, точно скажет вам, у кого на это крылатое выражение "право первой ночи". И если мы вычитываем у писателя N. какой-нибудь афоризм, это отнюдь не означает, что именно данный писатель является его истинным автором. Когда-то давно я вычитал у Джона Голсуорси, фамилия которого переводится на русский язык как "достойный золота", такую фразу: "Добродетель - сама себе награда". Я записал этот афоризм и сделал его эпиграфом к одному из своих ранних стихотворений. Каково же было моё удивление, когда я обнаружил эту же фразу ещё у пяти известных писателей, живших до автора "Саги о Форсайтах"! И тут меня, наконец, осенило: помимо "бродячих" сюжетов, типа "Фауста" или "Дон Жуана", в литературе существуют ещё и "бродячие" мысли. Одна девушка на полном серьёзе пыталась мне доказать, что фраза "нельзя два раза войти в одну и ту же реку" принадлежит... Сенеке. "Но я же вычитала её в книге Сенеки!" - пыталась парировать она бурное возмущение специалиста по Гераклиту.

Конечно, нельзя сказать, что Сенека украл у Гераклита это изречение. Мне почему-то кажется, что у Сенеки наверняка есть ссылка на своего предшественника: философ-стоик, вскрывший себе вены, был благородным человеком. Более того, я полагаю, что именно благодаря Сенеке многие из фрагментов Гераклита и сохранились для последующих поколений.

Но пресловутая доминанта "авторского права" действительно порой мешает нам правильно и мудро разобраться в ситуации. Мы, оказывается, не готовы к такой вопиющей свободе слова, как аллюзионность, и принимаем её за плагиат. Нам хочется, чтобы автор проявил хоть малейшее уважение к тому, кого он цитирует, сделал в его направлении какой-нибудь маленький реверанс. Однажды, прочтя название книги рассказов известного итальянского драматурга начала ХХ века Луиджи Пиранделло "Так жить нельзя", я начал возмущаться, что Станислав Говорухин назвал один из своих фильмов абсолютно аналогично. Хотя в данном случае не важно, читал Говорухин книгу Пиранделло или нет: фраза витает в воздухе. "Как ты мог такое подумать!- с ходу отверг моё предположение актёр Сергей Шакуров, с которым мы обедали в ресторане Дома Кино, - Стас - честнейший человек!" Не сомневаюсь, что так оно и есть.

И вот мы с вами подошли к самому интересному. Перефразируя Ницше, эту мысль можно высказать так: "Есть высоты душевные, на которых проблема плагиата теряет свою актуальность". Это касается как благородства говорящего, который не станет "столбить" за собой универсально полезную мысль, так и передачи духовных знаний от человека к человеку как всеобщих и не подлежащих авторскому присвоению. И, получается, не так уж и плохо, что литература вернулась в русло широкой аллюзионности: теперь уже можно говорить "чужими" мыслями, не закавычивая их и не ссылаясь на тех, кто их впервые произнёс. Учёные подсчитали: даже в текстах великого Шекспира присутствует не менее пятидесяти аллюзий из произведений его совмеменника Монтеня. А соотечественник Монтеня Лотреамон вообще весь нашпигован аллюзиями! Но нельзя сказать, что его творчество вторично. Наоборот, он явился родоначальником целого направления в литературе, может быть, самым ярким представителем которого является любимец русских переводчиков, блистательный Сен-Жон Перс.

Как мы видим, можно назаимствовать у других авторов воз и маленькую тележку - и быть при этом гением. А можно, замкнувшись в себе и игнорируя предшественников, остаться серостью и посредственностью. В конечном итоге, всё зависит от креативности автора. Что же касается плагиата, то он не совсем уходит в прошлое... Он остаётся... одним из сомнительных проявлений низшего сознания. Но на эзотерическом уровне о нём уже давно не беспокоятся.


6.03.10

Вечность - это море облаков...

*****
Воздухом целительным дыша,
Я спустился к морю. Плыли дали.
На песке сидели два пажа –
И беспечно в шахматы играли.

Я спросил тогда у игроков,
Что такое вечность – и услышал:
"Вечность – это море облаков.
Вечность – раздвижная наша крыша".

Оттого ли, в зеркало глядясь,
Об отсрочке мы так страстно молим?
И летают, молний не боясь,
Чайки – между вечностью и морем.

Но порой смыкает облака
Мудрость жизни, вЕщая, слепая,
И ребёнок, строя на века,
Лишь сухой песок пересыпает.

Русский предтеча жанра фэнтези

На книжном развале мне попалось шикарное издание "Бегущей по волнам" Александра Грина, иллюстрированное… Татьяной Толстой ("Ужель та самая Татьяна?"). Чёрно-белая графика с минимальными вкраплениями цвета пришлась очень кстати к тексту произведения. Ведь что такое, в сущности, романтика в нашей жизни? Праздничные вкрапления цвета в чёрно-белую канву. Книга стоила смешные деньги, и я приобрёл её, чтобы перечесть - и сделать маленькие открытия, не посетившие меня при более раннем прочтении. Ведь ни для кого не секрет: когда мы читаем книжку в первый раз, мы бываем до такой степени увлечены сюжетом, что подчас не обращаем внимания на другие, не менее важные стороны произведения - стиль письма, внутреннюю драматургию, авторские художественные идеи.

Александр Степанович Грин оказался очень хорошим писателем. Если сравнить страничку Бунина со страничкой Грина, не уверен, что у Нобелевского лауреата будет какое-то осязаемое преимущество. Вот ведь умели же писать люди, хотя не было ни литинститутов, ни журфаков, ни других школ "профессионализма". Википедия даёт следующую характеристику Александра Грина: "Русский писатель, прозаик, представитель направления романтического реализма. Сам себя относил к символистам". И вот это "сам себя" в данном случае весьма знаменательно: на мой незамыленный взгляд, прав писатель, а не официальный справочник. Просто у Грина символизм уже "новый".

"Бегущая по волнам" - повесть о пути человека. Герой только что перенёс тяжёлую болезнь ("маленький эшафот", по выражению поэта Заозёрной школы Зазеркального Карпа), и со свежими силами вступает в "новую" жизнь. Vita nuova всегда начинается со слабого зова, едва различимого сквозь шум времени. Собственно, романтик, в широком смысле слова, - это тот, кто не пропускает мимо ушей этот едва слышный зов, и по мере сил и возможностей отвечает на него своей судьбой.

Подобно персонажу стихотворения Маяковского, и пароходу, и человеку, у фрегата "Бегущая по волнам" имеется свой человеческий двойник - Фрези Грант. Что попишешь, Владимир Владимирович, все мы, в конце концов, превращаемся "в пароходы, строчки и другие долгие дела". Но Грин, возможно, начитавшись Маяковского, делает в сюжете "обратный ход амфисбены" - у него пароход превращается в человека. Точнее, они у него сосуществуют - пароход и человек, объединённые и спаянные одной легендой. Можно сказать, что подоплёкою действа повести Грина являются неожиданные проявления тонкого мира, то и дело вмешивающиеся в ход событий. Обычно призраком является корабль, "летучий голландец". Здесь же, в повести Грина, призрачен не корабль, а человек, женщина. Она обладает поистине удивительной способностью материализовываться на время из тонкого мира, чтобы направить действия героя в нужное русло. В сущности, она - связующее звено между двумя женщинами в жизни главного героя, пароль, который ему важно не забыть.

Как здорово, что у Грина нет в повести никакой "достоевщины", мучительного выбора между любовью небесной и земной! Зато есть ненавязчивое развенчание идеалистического романтизма как мнимого. "Запрещённая" фраза лакмусовой бумажкой указывает герою на истинно родственную ему душу. Есть в повести и аллюзия из древнерусских сказок: когда герою говорят: "не делай того-то и того-то", он обязательно это сделает, невзирая на веские предостережения! Чем Александр Степанович не предтеча популярного ныне жанра фэнтези?!


8.01.10

Предсказание

Мне гадала весталка-девица,
Огорошив до дрожи меня,
Что в любви моё счастье продлится
Лишь три года, три ночи, три дня.

Не сберёг я поленья от тленья...
Почему, не пойму до сих пор.
Видно, в счастье искал я забвенья -
И забыл про судьбы приговор.

И однажды - с внезапностью муки -
Мне поведали звёзды полей,
Что уже не любовь, а разлука
Поджидает меня у дверей.

И, безумьем охваченный звёздным,
Бумерангом всеведенья я
Вспомнил всё - только было уж поздно
Возвращаться на крУги своя.

На холодном, бестрепетном ложе
Боль-тоска одолела меня:
Я теперь по-другому бы прожил
Те три года, три ночи, три дня...

Так всегда в этой странной отчизне:
Рождены, чтоб стремиться и сметь,
Под гипнозом смеющейся жизни
Про свою забываем мы смерть.

Собор Василия Блаженного*

Дворец великолепный и надменный,
Творенье несравненных мастеров,
Стоял собор, безмолвный и блаженный,
Набросив златотканый свой покров. 

Стоял он величаво, гордо, пышно;
Неодолимо в сказку он манил -
И мне, будто во сне, вдруг стало слышно,
Как колокольчик в сердце зазвонил.

В который раз звонит он лет уж триста?
Не сосчитать бесчисленных звонков!
Казалась эта роспись чудом кисти,
Автографом, дошедшим из веков.

И красоты нездешней отраженью
Я подивился, трепет не тая,
И я не знаю, кто же был блаженней
В тот миг связующий - собор иль я?

И, заглядевшись на чуднЫе фрески,
Я забывал, поверив в чудеса,
Что гениальным мастерам в отместку,
Царь, по преданью, выколол глаза. 

Стоял собор, безмолвный и блаженный,
И захотелось, глядя в небеса,
Построить храм в душе своей - нетленный, 
Покуда смерть не выклюет глаза.

* По этому стихотворению детей учат... русской истории, исключая, впрочем, из него последние две строфы. Чего только не узнаешь о себе нового из Интернета!:) http://www.openclass.ru/lessons/48041

ВИДЕО

В поисках сферического сознания (фрагменты)

1. Всё новое в мире идей является затем, чтобы "посрамить" мудрость старого.
Поэтому всё новое приходит под личиной "немудрости". Однако старая мудрость, посрамлённая новой, не утрачивает, тем не менее, свою актуальность: каждая из них есть Путь. Поэтому в философии и религии нельзя одержать победу - можно лишь указать новый путь.

2. Власть СлОва зиждется на том, что словА формулируют смыслы. Произнесённое Слово сбрасывает всё, что не вошло в его ареал, в свою противоположность. В самом деле, то, что за пределами добра, не есть ли зло? Магия слова заключается в том, что мы, давая имена явлениям, тем самым фиксируем и оцениваем их. Но часто наши потомки сожалеют о том, что мы не оставили эти вещи и явления безымянными.

3. Немудрое, чреватое новой мудростью, приходит как невидимая до поры, скрытая от глаз людских третья сторона медали. Она находится как бы в засаде, прячется за занавеской, уже полная невиданного доселе света, льющегося в окно. Третья сторона медали ждёт своего часа. Ждёт, когда орёл и решка медали утомятся своим лидерством, своим блеском, своей значимостью для людей. И тогда пробьёт долгожданный час инагурации третьей стороны медали, час её выхода на авансцену событий.

4. Некоторые комментаторы, дабы повысить весомость своих утверждений, охотно ссылаются на авторитетные имена предшественников. Однако авторитетность даже самых громких имён относительна. Например, труды пророка Магомета - вовсе не библия для христиан. Поэтому всегда лучше опереться на своё собственное мнение, нежели на чужое, авторитетное.

И женщины приходят к Дон Жуану...

***** Валерию Горбачёву

И женщины приходят к Дон Жуану,
Паломницы со всех концов земли,
Подвластные высокому обману
Неслыханно божественной любви.

Пренебрегая дальностью дороги
И уповая только на него,
Приходят, как к единственному богу,
Способному пленить их естество.

Они к нему идут уже веками,
Простаивая в стынь и гололёд
В очередях с мужьями-дураками,
И запись уж на тридцать лет вперёд...

И Дон Жуан, отзывчивый от века,
Уж проклинает вечный свой удел:
Безмерно разрослась библиотека
Пылающих и благовонных тел!

И, отслонившись от оконной рамы,
Он медленно садится на диван.
Уходит невостребованной дама.
Звучат шаги - и плачет Дон Жуан.

Дело времени боится...

СТРАХИ

Дело ленью стопорится,
Дело времени боится.
Задрожал зайчишек полк:
Зайцу страшен серый волк!
Но и волк не веселится:
Может, тоже он боится?
Не царя, не плотника -
Меткого охотника!
Трубочиста трусит сажа.
Малыша боится каша.
А комар всё злится, злится -
Мухобойки он боится!
И кричу я маме важно:
- Мама, мамочка, мне страшно!
Я хочу быть рослым,
Но боюсь стать взрослым.


ЛЬВИНАЯ ДОЗА

Долго Лев
отходил от наркоза:
понял, чтО значит
"львиная доза"!


БАРМАЛЕЙ

Как увижу Бармалея -
Всё болею и болею!
- Не болей, друг, не болей, -
Говорит мне Бармалей.


В ЧАТЕ

Серый Волк пришёл к нам в чат -
Чтобы кушать там зайчат!


КОМАР

Мама, мамочка, ура!
Я поймала комара!
Он меня не укусил -
Бедный, выбился из сил.


НАТУРАЛЬНАЯ БЛОНДИНКА

А моя собака Динка -
Натуральная блондинка!
Вот уж лет, наверно, шесть
Никогда не красит шерсть!
Даже пусть по грязи лазит -
Динка волосы не красит!

За гранью чёрного квадрата

Сладок запретный плод инакомыслия! Это как бы "пустое", ещё никем до тебя не освоенное пространство. Может быть, кто-то туда и заглянул, даже побродил - но, от греха подальше, ретировался восвояси. Было бы неправильно думать, что рискуют только смелые. Да, как правило, это смелые люди, но их отвага - смелость диссидентов. А смелыми могут быть и ортодоксы, готовые взойти на костёр за свою веру, если эта вера вдруг попадёт в политическую или эстетическую опалу. А "рисковать" могут и люди девственные, не подозревающие о возможных последствиях своего поступка. Я думал об этом, читая стихотворение Нобелевского номинанта Константина Кедрова "Пушкин - наше всё". Кто захочет, может прочесть его на страничке Кедрова. К.Кедров. "Пушкин наше всё реп". Кедров написал очень весёлые стихи в духе Велимира Хлебникова, над которыми, наверное, смеялся бы и сам Пушкин. Весь "пафос" стихотворения Кедрова направлен против большевистского по духу утверждения, что Пушкин, дескать, "наше всё". Звучавшее поначалу как выражение восторга (кайфа, отпада) от творчества великого классика, это крылатое выражение постепенно превратилось в могучее оружие скинхедов от пушкинистики против всякого инакомыслия. А сам Пушкин превратился в священную корову нашей родной литературы, которую и пальцем-то тронуть нельзя: заклюют! "Вот в чём перегиб и парадокс", как говаривал Высоцкий.

Надо ли говорить, что истинные адепты свободы слова всегда противились подобному ходу вещей. В новейшее время первый камешек в расфуфыренных пушкиноманов бросил Андрей Синявский. Я хорошо помню, как на одной и той же странице журнала хвалили мои стихи и отчаянно ругали Синявского за его "Прогулки с Пушкиным". Спустя полгода встречаюсь с Синявским на литературном вечере в Нью-Йорке. К счастью, он не читал ту статью и мои стихи, невольно солидаризировавшиеся своим соседством с его хулителями.

Надо заметить, что с развалом Советского Союза и крахом его идеологии почти не осталось запретных тем и почвы для диссидентства. Но свято место пусто не бывает! Если квадрат Малевича полностью чем-то заполнен, надо крошить подрамник и идти за пределы холста! Даже если в поисках белых пятен исследователю попадутся пятна на светлом лике Солнца. Такова диалектика развития, нравится это нам или нет.

И, поскольку идолов становится в массовом сознании всё меньше и меньше, именно Пушкин, с его немеркнущей славой в веках, является идеальным объектом для подобных контр-инициаций. А потом, безумно обидно, что мы настолько поздно родились, что не можем прибавить к тому, что сказало "наше всё", ни единого слова! Какой пассаж! Какая ирония судьбы! Пора переквалифицироваться в управдомы! "Ну, нет уж, дудки!" - восклицают поэты. Кто-то дописывает "Евгения Онегина", кто-то создаёт "Антипушкина", кто-то, не имея в душе никаких тематических табу, просто не в курсе, что хвалить Дантеса, даже исключительно его внешность, ни в коем случае нельзя, и, неожиданно для себя самого, попадает под шквальный огонь народных дружин пушкинофилов. Словом, всё хотят быть если не на дружеской, то хотя бы, на худой конец, на "вражеской" ноге с прославленным классиком.

У меня сложилось такое впечатление, что организованная масса поклонников Пушкина может быть очень агрессивной и… бездуховной, наподобие фанатов футбольного клуба "Спартак". Хотя, казалось бы, это сплошь литературные, образованные люди. Но нетерпимость к неортодоксальным взглядам на Пушкина и его творчество делает их узколобыми фашиствующими фанатиками, которые не считаются с мнениями других людей. Квасные пушкинисты уверены, что делают великое, патриотическое дело, защищая "своего" идола. Справедливо сказано в Писании: "Не сотвори себе кумира!" Кумиры не памятники, они очень уязвимы в частностях. Например, ни для кого не секрет, что пушкинская любовная лирика уступает тютчевской. Но это не умаляет Пушкина как поэта и не возвеличивает за его счёт Тютчева. Просто, может быть, Тютчеву посчастливилось прожить более долгую жизнь, только и всего.

В заключение хотелось бы сказать, что разного рода кавалерийские наскоки на Пушкина не только не преуменьшают его значение как классика русской поэзии, но даже ещё сильнее утверждают его в этой роли. Наше к нему неравнодушие - тоже ведь "нерукотворный памятник" его творениям. Хотя слово "нерукотворный" здесь, на мой взгляд, весьма спорно: чем же ещё творит поэт, в изначальном смысле, как не собственной рукой? А "перебить" верховенство в нашей поэзии Пушкина может только ещё более универсальный гений, вооружённый, к тому же, современной лексикой и большей плотностью стиха. Но произойдёт это не так скоро, как вы думаете.

"Отдай, История..." О военных песнях Игоря Гора (Медведева)

Я на войне был ранен не в бою,
И не от пули боль в себе храню:
Не всех нас Бог войны свинцом пометил…
Но в тех, кто души не успел одеть в броню,
Вонзал он сразу целую страну –
И рвались души наши, как грудные клети…

Есть, на мой взгляд, вопиющая несправедливость в том, что военные песни Игоря Гора (Медведева) не были в своё время детальнейшим образом исследованы, разобраны и оценены по достоинству. Право же, они того стоят. И вовсе не потому, что содержат в себе поэзию, которой ещё не было. Они содержат в себе философию войны и влияние войны на душу человека.

Впервые о войне человек, ветеран написал, что она – война – ранит ВСЕХ, кто в ней участвует!

«В этом есть известного рода метафора, преувеличение!» - воскликнет недоверчивый читатель. – «Немало найдётся воинов, кого тёмная сторона войны мало коснётся – от бретёров типа Д`Артаньяна или Сирано де Бержерака до штабного повара». Но Гора детали не интересуют. Главное его открытие таково: войны перестали быть мушкетёрской забавой – и коренным образом влияют на психику всех людей, которые в них участвуют. Наверное, об этом уже писали в прозе и Ремарк, и Селин, но в поэзии и в песне, а может быть, и во всей русской литературе такой рифмованный посыл прозвучал впервые.

И далее читаем: боль войны ветеран не старается отбросить подальше, забыть о ней, а ХРАНИТ в себе (!). Потому что правильнее и человечнее не забывать о том, что ты остался жив благодаря тому, что погибли твои боевые товарищи. И потом – против тебя на войне целая страна. Это бог войны, как говорит Гор, «в тех, кто души не успел одеть в броню, вонзал он сразу целую страну…». А кто же из восемнадцатилетних ребят успел броней прикрыть свою душу? (Заметим в скобках, не тело!) Я, честно говоря, не удержался – и, пользуясь своим близким знакомством с автором, спросил у него, какую страну он имел в виду – Россию или Афганистан. «Конечно, Афганистан!» - ответил Игорь, но не убедил меня в том, что, когда мы возвращались, этой страной, которую вонзал в нас бог войны, была уже Россия!

«…И рвались души наши, как грудные клети – вот вам анатомия «афганского синдрома».

Во мне – её радостный вздох,
Ко мне – её яростный вскрик;
На мне – её чёрная кровь,
Со мной – её светлый миг…
Я взял на себя её страх,
Услышал я стон её;
Я с ней устремился в прах,
Но с ней – воскрешенье моё!

Никто ещё так проникновенно, на контрастах не писал о войне – как будто о любимой женщине, от которой идёт всё-всё: и хорошее, и дурное. Воин Гора сильнее войны. Он берёт на себя тот пронзительный страх, которым пропитана война и от которого она никак не может избавиться. «Я взял на себя её страх», - пишет поэт, и мы понимаем, отчего на войне нам так страшно. Мы берём на себя женский страх войны. Вообще удивительно, что воин и война у Игоря Гора – одно целое. Поэт и воин слышит стон войны, она стонет тысячью голосами раненых. Поэтому все, что происходит с воином, тут же отражается на облике войны, и наоборот, все военные тревоги и невзгоды тут же передаются воину.

В жилах воина течёт красная кровь; кровь же войны – чёрная, потому что она – чужая. Красная кровь, смешиваясь, даёт черную. Несмотря на все военные тяготы, с поэтом на войне и «радостный вздох» и «светлый миг». Кто-то спас кому-то жизнь, кто-то, возможно, герой Игоря Гора, неожиданно открыл в себе черты, о наличии которых он даже не подозревал…

Казалось, война уничтожит воина и поэта. Если не физически, то – морально. Но он подсознательно чувствует, что с ней – и его воскрешенье, второе рожденье как личности. Нигде уже не будет такого напряжения всех душевных и моральных сил, нигде уже не будет этих мук рожденья, и в этом смысле – война – шанс… стать человеком. Но она же – и шанс стать последней сволочью. Что перевесит – тёмное или светлое? Как сказал Достоевский, «поле битвы – сердце человека».

Ведь только тот воистину солдат,
Кто грудь готовил не для пуль, не для наград,
Войну лицом к лицу встречая.
Кто цену жизни вымерил стократ
Жестокой мерою страданий и утрат –
Но нету меры выше, чем такая!

Ещё одно открытие Игоря Гора – награда, как и пуля в сердце, не является целью воина. Что же тогда? Взросление? Самосознание? Новое понимание войны? Взращивание в себе не зверя, но Человека? «Постижение цены жизни!» - отвечает нам поэт. Цена жизни «вымеряется стократ жестокой мерою страданий и утрат». Можно сказать, что до испытания войной маленький мужчина жил как в раю. Как Адам и Ева, ещё не вкусившие с Древа Познания Добра и Зла.

А нужно ли постигать эту цену жизни такой жестокой мерой? «Но нету меры выше, чем такая!» - говорит нам поэт, возводя в абсолют страдания и утраты, приводящие человека к прозрению.

Наверное, ещё никто не обращался к Истории с диковинной просьбой отдать человеку часть его прошлого. Почему к истории? Да потому, что войны – её неотъемлемая часть!

Отдай, История, мне часть твоих боёв,
В которых я отведал злость врагов;
Отдай мне, Время, те пять сотен дней,
В которых был я и счастливей, и живей.
Мне эти дни нужны как хлеб, как суть, как вдох:
В них – очищение моё, они – мой Бог.

Я помню, как на нас смотрели, когда мы вернулись домой – и тут же захотели вернуться обратно на войну. Причём просились обратно даже те, кто, по выражению Игоря, был «мечен свинцом». «Ну не чудаки ли эти афганцы?» - говорили люди и пожимали плечами. Разве это не сумасшествие – использовать войну для очищения духа?!

Отдай, Земля, мне часть твоих широт,
Где Солнце с плеч моих сгоняло липкий пот;
Верни, Судьба, хоть часть былых друзей:
Мне не заменят их герои из статей!
Мне ближе тот, с кем я лежал у колеса,
С кем смерть, как хлеб, делил до самого конца…
Отдайте мне хоть только то, что я прошу –
А брать чужое не могу и не хочу!

Вот она, как выразился Вознесенский, «ностальгия по настоящему» в действии! Но как же трудно сдвинуть горы в своём прошлом! Прошедшее проходит навсегда. И те из нас, кому посчастливилось вернуться на афганскую обетованную землю, с горечью убеждались: её больше нет. Прав был Гераклит: «нельзя два раза вступить в один и тот же эмоциональный и ментальный поток…»

И долго ещё рефреном будет звучать во мне концовка припева песни «Я на войне был ранен не в бою»:

Я с ней устремился в прах,
Но с ней – воскрешенье моё!

Почему же воин, побывав на войне, «устремился в прах»? Я думаю, но это сугубо моё личное мнение, что он «устремился в прах» из-за того, что нарушил заповедь «не убий». Даже если мы не очень переживаем по этому поводу и уничтожение живой силы противника убийством не считаем, закавыка в том, что на войне убивать приходится не только профессиональных военных, но и учителей, инженеров, поэтов, находящихся по ту сторону гор. Поэтому, с этой стороны, участие в войне – всегда духовная деградация. Но Человек в воине всегда стремится чем-то компенсировать эту деградацию. Например, Игорь Гор именно там, в Афганистане, написал свою первую песню. До этого он был просто исполнителем – пел песни Высоцкого, Окуджавы… Но новая степень осознания своей жизни привела его к творчеству. Первая песня Игоря называлась "Тоска по Родине".

Солдатскому сердцу здесь всё уж не мило:
Война и работа – уж всё опостыло!
И мазанок диких безлюдные своды,
И лавки, зовущие криками моды…

И даже достопримечательности города – то, за чем в мирное время ездят толпы туристов, уже до чёртиков приелось герою песни, и вызывает в его душе лишь раздражение. К которому, правда, примешиваются восторженные нотки:

Мечети прекрасные – те, что годами
Художник творил золотыми руками;
И лица простые, с приветливым взором,
И лики, сокрытые чьим-то укором…
О Родина! Где ты? Где край твой могучий?
Он – в думах моих, словно омут дремучий!
Ужель испытаю я то наслажденье,
Когда окунусь в твоей жизни теченье?
Глотну аромата берёзовых рощ,
И рек, и лесов, и полей, и лугов…
От счастья в забвеньи скажу не тая:
«Ты – Родина-мать, ты – Отчизна моя!»

Прав был Сергей Есенин: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи». Любовь к Родине, как и любовь к женщине, только крепнет вдали. Это была первая и единственная песня Игоря Медведева, написанная им ещё на афганской земле.

Песня «Памяти Зураба Члачидзе» рассказывает нам о моменте нравственного выбора героя (он закрыл своим телом тело командира). Игорь Гор убеждает нас, слушателей, что Зураб сознательно принял такое решение. Песня написана от первого лица, и сразу, с первых аккордов, возникает не проходящее ощущение, что ты находишься на поле боя, где решается судьба человека.

Лишь миг один – и был бы я живой…
Лишь миг один… Но он уже – не мой.
Кого-то выстрелом окликнул автомат –
Но этот клич был послан наугад…
Лишь миг один – и смерть отыщет грудь.
Лишь миг один… Успеть бы оттянуть!
Я оглянулся – и откликнулся на зов.
Вставал – был жив ещё, а встал – уже был мёртв!

Сразу же обращает на себя внимание слово «не мой». Оно напрямик перекликается со словом «немой» (минута молчания). Миг одновременно не мой, то есть – чужой, и немой, то есть – безмолвствующий. Игорь Гор очень поэтично описывает шальную летящую пулю: «кого-то выстрелом окликнул автомат – но этот клич был послан наугад». Стреляющий, если это не снайпер, часто не знает, в кого он стреляет, в кого, в конце концов, попадёт его пуля. Но тот, за кем эта пуля пришла, не всегда внимателен, и тогда эту пулю может принять на себя его товарищ. И очень трудно объяснить разумом, почему он это сделал. Из какой-то высшей братской любви – только и можем мы сказать. На самом деле человек даже не успевает подумать, всё решается на уровне инстинктов. Значит, правильно мать, Валерия Георгиевна, воспитала своего сына. Значит, «нужные книжки он в детстве читал».

Лишь миг один – решал, кому быть кем.
Лишь миг один – сомненья, а затем
Шагнул к бессмертью обезжизненному я…
Но кто-то жить остался – значит, смерть моя – не зря!

Вообще, жертвенность – великая черта русского воина. В этом поступке есть что-то настолько величественное, что никакими словами это не объяснишь…

Игорь Гор заканчивает свою песню равным этой величественности пассажем, как будто обращаясь от имени своего павшего героя к потомкам:

Живите ж – так, чтобы смогли вы без стыда
Взглянуть при встрече нашим матерям в глаза,
Чтоб нашей кровью в долг оплаченная жизнь
Честнее стала – хоть на миг один!

Рифма, как по мановению волшебника, куда-то исчезает, но на это уже не обращаешь внимания, которое заострено на необычной фразе «кровью в долг оплаченная жизнь».

Вам когда-нибудь спасали жизнь? Мне – спасали. Но – не смертью. Наверное, спасать смертью своей – это действительно мистический акт высокой нравственной чистоты. Вспоминаются слова другого поэта: "и живу я смертью павших на одной со мной войне". В самом деле, мы живём словно бы в бессрочный, пожизненный долг, оплаченный жизнями погибших. Потому что если бы не они – на их месте железно оказались бы мы!

Во времена перестройки коренным образом меняется отношение наших официальных лиц к военнопленным. Если в сталинские времена все они считались предателями, вне зависимости от обстоятельств пленения, то теперь наметился обратный, гуманистический перегиб: все они – «наши», все они не виноваты, всех их надо спасать. И не беда, что кто-то принял мусульманство, кто-то боится возвращаться, потому что в бою предал товарищей. Надо все простить! Бедные мальчики, их бросили неподготовленными в такую мясорубку. Примерно так думала советская общественность. Даже заграница в лице известного художника-эмигранта Михаила Шемякина, друга Высоцкого, обещала нам в этом деле «подсобить» и, в конце концов, подсобила. Подумать только: во времена ГУЛАГа мы гноили военнопленных миллионами, а тут – озаботились судьбами трёх сотен людей! Песней откликнулся Александр Розенбаум. Написал свою песню о военнопленных и Игорь Гор.

Нам не нужен ваш набожный плач,
Мы не боги, хоть нас и распяли!
Не хотим, чтоб живых ещё нас
Среди ликов иконных искали!

Игорь очень тонко чувствует это двойное отношение к пленным, как, несомненно, чувствовали это и они сами (песня поётся от их имени). Пленные не хотят, чтобы их объявили героями и… забыли.

Мы вернёмся, придёт ещё срок,
Поимённо – как прежде когда-то…
Только день этих дат так далёк –
И сердца наши бьются набатом.
Наши спины согнули в плену,
И всё чаще их с треском ломают на части…
Только души сжигаемых в этом аду,
Только души сломить – нет, ещё не в их власти!

Но политический крен в сторону большего гуманизма не так быстро отражался на судьбах самих пленных. Как это часто у нас бывает, говорильня затмила деловую сторону вопроса. Игорь Гор пишет о пленных с несколько идеалистической точки зрения: дескать, мучаясь, все они ждут и надеются на скорейшее освобождение. Конечно же, Игорь, с высоты своего героического мировоззрения, представлял себе пленных как невинных людей, в бессознательном состоянии попавших к врагу и безмерно от этого страдающих. На самом же деле многие попали в плен по глупости или даже сдались добровольно. Многие окончательно и бесповоротно перешли в мусульманство, многие косили в сторону Запада…

И стоим, повернув почерневшие лбы
На желанный до одури Север.
Мы – издержки военной борьбы.
Но наш крест – это чей-то маневр!
Мы ведь помним могучую ширь
Синехвойно-таёжной державы.
Знаем, сколько в корнях наших сил.
Отчего ж, как рабы, мы бесправны?

В вопросе о пленных особенно отчетливо проявилось неумение нашего государства постоять за своих граждан, что всегда было ахиллесовой пятой нашего общества. И вопрос Игоря Гора «отчего ж, как рабы, мы бесправны?» служит звонкой пощёчиной власть предержащим. Не к лицу так вести себя великой державе! Американцы бы глотку перегрызли другому за каждого своего гражданина! И это повторяется у нас до дурной бесконечности…

На мой взгляд, с нашим пребыванием в Афганистане приключилось то же самое, что и с судьбой Советского Союза: они исчерпали себя, но закоснели в самоутверждении – и долго отказывались уходить, подталкиваемые обстоятельствами, с политической арены. Прошло целых четыре года, прежде чем мысли пришедшего к власти Горбачёва были реализованы. И я бы с удовольствием сказал «лучше поздно, чем никогда», если бы не одно обстоятельство. Выйдя из Афганистана, сохранив таким образом жизни наших солдат и офицеров, мы слишком многое продали и предали, чтобы говорить о выводе войск как об успешном мероприятии. «Вывод» - так называется последняя военная песня Игоря Гора, написанная им в Афганистане. Как и многие из нас, Игорь два раза побывал в этой не чуждой нам теперь стране, второй раз в качестве автора-исполнителя своих песен, члена ансамбля «Шурави».

Последние метры (последних ль?) военных дорог
Врезаются в наши тяжёлые траки.
В Россию плеснём мы свой пёстрый железный поток:
Готовьте таможни для нашей атаки.
Наш груз контрабандный не сыщешь руками,
Рентгеном его не найти:
Оружьем, наркотиком – стали мы сами,
Их яд – почти в каждой груди.

Если сравнивать эту песню с первой песней Игоря «Тоска по Родине», сразу бросается в глаза, насколько выросла его лирика, окрепло мастерство поэта. Тут и обратная метафора (метры дорог врезаются в траки, а не наоборот), и уподобление солдат живым наркотикам… Да так оно и было – страна оказалась не готовой к нашему приёму…

Идём в упаковке, гипсе, цинке, стали, броне;
Депешно опять нас кто-то затребовал там, за кордоном…
Мы приняли вызов, но знаем: сегодня мы – просто в цене.
Цена упадёт – и опять начнут подставлять наши щёки к вашим ладоням.

Как хорошо и точно Игорь описывает единство всего десятилетнего «ограниченного контингента», не отделяя мёртвых от живых! Все идут как бы в одном строю. Автор убеждает нас в том, что, отправляясь в Афганистан, мы осознавали, что нами играют – и тем не менее «принимали вызов». На самом деле большинство из нас ничего не понимало и просто не верило, что родная страна может обмануть, подставить и «кинуть». Многие просто радовались возможности продолжить ратные подвиги отцов, не слишком задумываясь о политической подоплёке. Нам было по 18-19 лет! Игорь Гор же приписывает мудрость тридцатилетних юным, ещё не нюхавшим пороху бойцам. Но это его не смущает: главное – мысль верна! Дескать, какая разница, когда эта мысль пришла ко мне – раньше или позже. Однако, если бы все солдаты сразу всё осознали, наверное, и войны в том виде, в котором мы её знаем, не было бы!

Перейдём Рубикон – и, квиты с долгами, -
Все религии – блажь полугрешных богов, -
Верою, правдой стали мы сами:
Их соль – в ранах наших мозгов.
Пятнадцатипалой рукою усталой нас стиснет родная страна;
Начнёт с наших душ сдирать воспалённую кожу запретов,
И к ней упадём мы на грудь, как пожизненные ордена…
Для павших и падших – зачтите падение это!

Какой потрясающий образ – мы упадем на грудь своей Родины «как пожизненные ордена». Мы, граждане, патриоты Отчизны, - лучшая ей награда. Вот только надо как-то нас сберечь! Игорь разграничивает «павших» и «падших», хоть и не верит ни в какие религии. На самом деле падшие – это те же живые, только вкусившие от Дерева познания добра и зла, которым является любая война. Надо помочь им преодолеть в себе это «падение».

Пусть пушечным мясом нас сытые звали –
Им можно купить честь, а нам – не продать срам!
Рабами-героями стали мы сами:
Нам не за что жить здесь – но было за что погибать там!

«Рабами-героями» - сказано зло, со всей прямотой «гамбургского счёта» по отношению к самим себе. Такой вот получился у Игоря Гора вывод о выводе (войск). Добавить мне, в сущности, нечего.

16.12.05.

Александр Карпенко.

Подстрижено небо стрижами...

*****
Весна разбухает дрожжами:
Где было прощально и мглисто,
Подстрижено небо стрижами,
На ветви нахлынули листья.

И ластятся ласточки к гнёздам,
В сиреневой вечной юдоли,
И, кажется, сердцу не поздно
Пораниться веточкой боли.

И в этой надежде великой,
Которою полнится мера,
Так хочется сбросить вериги:
Вериги - ненужная вера.

11.05.09

Ветер ран

Валерию Горбачёву

Ветер мало печётся о ранах.
Лишь стаккато бутылки в стаканах,
Да застенчивый чайник осипший -
Словно соло живых о погибших…

Захлебнутся рыбацкие лунки
Непрозрачною горечью рюмки.
Перекусит волна океанов
Всю перкуссию гулких стаканов!

Так неужто и вправду мы в силах
Вновь вернуть к нам товарищей милых -
И призвать, как волшебную строчку,
Тех, чьей жизнью живём мы в рассрочку?

Тонкий мир между ними и нами
Станет тоньше, отпетый ветрами,
И взлетят голосящие очи
По наточенным лезвиям ночи,

И замрёт, окликаясь на имя,
Эхо встречи меж нами и ними.


8.05.09

Песня Сергея Буковского на эти стихи

Маргиналы познания

Стратегическая ошибка Кощея Бессмертного. – Пряча свою смерть, Кощей допустил, на мой взгляд, грубую стратегическую ошибку: надо было не прятать её в игле, а, наоборот, выставить на самом видном месте. Тогда бы её точно никто не нашёл. А в игле прятать ещё и банально: теперь каждый наркоман там её прячет.

Всё в мире странно: мы творим друг друга, но не всегда делаемся от этого лучше… Мы грустим, что всё проходит, но ведь проходит и самое страшное!

Не всегда рядом с нами находится человек, способный затмить для нас остальных настолько, чтобы мы отдали ему, и только ему всю полноту наших чувств!

"И вовеки не вспомнить пароля…". – А к человеку в душу не войдёшь и со знанием пароля! И, слава Богу. Но иногда другой человек умудряется зайти в твою душу как хакер, без пароля…

Объём бытия – это "мясо" его амплитуды.

Она уже не любит меня, и, значит, способна быть ко мне более справедливой!

Как же трудно бывает порой отделить маленькую смерть от большой жизни!

О "закрытых" обществах. – Бывает жизненный опыт, который, как бы ни был ты мудр, сложно осилить умозрением. Например, трудно прочувствовать то же, что чувствует воин, если сам ты не воевал. Трудно познать, что чувствует самоубийца, если сам ты ни разу не делал такой попытки. Вот почему люди, чей жизненный опыт странен, образуют своего рода "закрытые клубы", куда посторонним вход воспрещён.

Кредо мемуаристов: лучше поздно, чем никогда!

О "постящейся" искренности. – Искренность хороша до тех пор, пока не приносит вреда своему носителю. Ибо любое сказанное тобой слово может быть легко обращено против тебя. Но не накладывать же табу на то, что располагает к нам других людей! Когда "Остапа понесло", спасти может только душевный пост, наложенный на уста чрезмерно искреннего человека.

Любовь способна дать человеку больше, чем дружба. Это проистекает хотя бы из чисто математических соразмерностей - друзей много, а любимый человек - один. Но те, кто не питают к нам взаимных чувств, с негодованием отвергают нашу любовь, как нечто непотребное, и искренне возмущаются, что мы не удовольствовались их сердечной дружбой. Хотя, конечно, погоду в сердце человека делают друзья.

Эзопов язык – вне времени, даже когда высочайше позволено говорить прямым текстом. Дело в том, что людям не всегда по нутру "слишком легко давшееся". Оно – подозрительно. И, наоборот, загадки, иносказания, притчи привлекают своей непростотой. Поэтому эзопов язык в искусстве никогда не станет "ретро"!

Любовь – это, может быть, самое сложное в мире, поскольку она базируется на взаимопонимании.

Если любовь сильнее ожидания, нам остаётся только ждать – и жить.

Я не думаю, что действительно прочные вещи, как-то: мосты, фундаменты, религии можно легко расшатать и потом уничтожить. Например, христианство уже распространилось по всем континентам, но канонический иудаизм, из которого оно выпорхнуло, живёт себе да поживает.

Поэт растёт не мастерством, а жизнью, и внутренней жизнью больше, чем внешней.

Неправильно думать, будто все люди мечтают навсегда освободиться от страданий. Иногда в испытаниях выковывается характер, и, преодолев их, люди бессознательно стремятся опять "немножко пострадать", поскольку там было больше жизни, там приходилось включать все свои резервы. А уж как любим мы "пострадать за правду"!

Особенно неприятной бывает правда, вырванная с корнем из контекста времени.

Все мы рано или поздно вырастаем из детских штанишек. И сердце становится большим-пребольшим: ребёнок растёт всем телом, а взрослый – большой ребёнок – только сердцем!

Все люди в той или иной степени ранимы – просто потому, что живые. Но эта тонкокожесть, к счастью ли, не является константой; эта величина переменна в зависимости от нашего внутреннего состояния.

Чтобы согреться, людям часто не хватает своего тепла. А иногда и тепла хватает, да отдать его – некому. Оттого и маемся, фильтруя свои окрестности…

Нельзя одним словом определить человека. Ибо человек – больше, чем слово.

Все мы – пленники своей сущности.

Нельзя… – Нельзя всех людей мира заставить любить нации, считающие себя богоизбранными, нации, склонные к мировой экспансии. Ибо сильных не только любят (уважают), но и ненавидят. Нельзя Холокостом истребить весь народ. Оправившись, он станет только сильнее и сплочённее. Даже объединившись всем миром, нельзя разом выкорчевать все этнофобии: слишком глубоко в прошлое уходят их корни!

Человек, наверное, до тех пор и человек, пока не может предать свою память…

Сторонники полигамии в отношениях между мужчиной и женщиной, как правило, смотрят на женщин свысока.

Умолчание – один и популярнейших способов воздержания ото лжи.

Счастье – это не мера. Это – избыток меры.

Память часто делает манипуляции с нашим сознанием, тщательно отбирая и оберегая одни факты и ретушируя другие.

Ярким людям часто ставят в вину, что они якобы сознательно "пиарят" себя своим поведением.

Часто оптимизм – это своеобразный защитный рефлекс бесприютной души.

Новое часто делает мир лучше, однако, вступив в непримиримую конфронтацию со старым, раскалывает мир на два враждующих лагеря: эволюция через войну.

Мир тесен. Просто иногда он тесен невыносимо.

О счастье сумасшедших. – Часто говорят о "блаженном" состоянии Фридриха Ницше, когда он сошел с ума. Но сумасшествие сумасшествию рознь. Не думаю, что такое уж большое счастье быть буйно помешанным. Хотя сумасшествие - пожалуй, единственный "срединный" путь между жизнью и смертью. Вот только выбираем здесь не мы. Здесь выбирают нас. А о блаженстве всех сумасшедших пока… можно только помечтать.

Жизнь вообще не переписывают. Её либо принимают, либо – нет.

Часто людям кажется, что они обманывают других, чтобы выжить.

Многие любят только себя. И то – безответно…

Глупость, если это не ребячество или дурашливость, оскорбляет нас косвенно – хотя бы тем, что вынуждает на неё отвечать.

Искусство пытается "дополнить" жизнь; жизнь, в свою очередь, часто "подражает" искусству.

Математические несоразмерности. – Всё стремится обратно в Единое, поэтому два меньше одного. Троица – высшая ипостась, совершенство Единого, поэтому три больше одного.

Всё живое немножко несовершенно. Но в этом – его сила!

Красоты, ума и таланта порой недостаточно, чтобы быть любимым.

"Любовь и голод правят миром". Но любовь тоже бывает голодной. И тогда она превращается в страсть.

Человек не может думать о том, чего нет в его голове.

Величие цели можно оценить по глубине и масштабности жертв, которые человек кладёт на алтарь победы.

Что такое гармония? Отсутствие лишнего!

Чем меньше золы, тем выше горит костёр.

Одна женщина сказала: "Я не люблю плачущих взрослых людей". Наверное, она имела в виду крайних меланхоликов, которые от малейшей неудачи впадают в уныние, предпочитая им людей мужественных, тех, кто умеет "держать удар". "Это не горе, если болит нога", – пел Высоцкий. "Плачущим" почему-то называли древнегреческого философа Гераклита, хотя его тексты не содержат в себе ничего слезливого. Сам по себе плач, как правило, не касается никого из посторонних и не содержит в себе ничего неприятного. Наоборот, он даже может нести в себе "высокое звучание" – как, например, плач Ярославны в "Слове о Полку Игореве".

Женское тело в большей степени, нежели мужское, является музыкальным инструментом.

Чем непохожее люди друг на друга, тем больше такта и чуткости требуется им во взаимоотношениях.

Школа и жизнь часто приглушают в нас врождённые способности.

Никто не знает, где и когда простое любопытство превращается в проникновенное знание.

Совместная жизнь – всегда "многоборье", и не всегда мы сильны во всех видах программы. Хорошо, когда наши близкие имеют достаточно душевных сил и тонкости ума, чтобы прощать нам наши недостатки за наши достоинства.

"На каждого зверя – свой калибр".

"Любая неординарность, как правило, проявляется на очень неблагоприятной почве", – говорит Светлана Ос.

Любовь выше выбора: она его попросту дезавуирует, на корню истребляя сомнения.

Если живому человеку ничего не нужно – значит, он уже умер. Или, умер временно, – до того, как в нём снова пробудится интерес к жизни.

Девственность и опыт очень различны, но равноценны.

Я – традиционалист. Но только в сексуальной ориентации.

Иногда деликатность – это вовремя подавленная искренность.

Поэзия прекрасна тем, что иногда "глупее" философии.

Книга – не учебник жизни, а её самоучитель.

Лететь на свет: человеку – жизнь, бабочке – смерть.

Лирико-философское дерзновение поэта Владимира Таблера

ВЛАДИМИР ТАБЛЕР

Прощеное воскресенье (новая редакция)

Я виноват. Я что-то повредил.
Своим телодвиженьем неуклюжим
я что-то поломал или нарушил-
баланс, ранжир, соотношенье сил.
Я виноват в убийстве муравьев.
Из-за несоразмерности огромной
я их давлю с привычкой многотонной,
не замечая гибнущих миров.
Я виноват, что даже запятой
передаю волненье по цепочке,
которое в определенной точке
становится конкретною бедой.
Я виноват. Я виноват. Я виноват
в том, что кого-то мог спасти от стаи,
но, испугавшись, спрятался за ставни...
Как твои руки, братец мой Пилат?
Я виноват как индивид. Еще
я виноват как представитель вида,
которым столько на земле убито,
что вряд ли будет этот вид прощен.
Я виноват и сто, и сотни крат
в том, что убог, труслив, несовершенен.
Еще до совершения движенья
я знаю, что в нем буду виноват.

Простите – таково уж естество-
кого уже, кого еще уважу-
обижу, оттолкну или измажу,
убью нечаянно, не ощутив того.
Господь, что ты затеял надо мной?
Зачем в вину уводишь, словно в топи?
Скажи, Господь, коль я - твое подобье,
как сам с такой справляешься виной?

Не отвечай. Я для ответа мал.
И становлюсь все меньше, убываю...
Прости меня! Молю и уповаю,
чтоб ты, Господь, ответа не давал...


Русский поэт Владимир Таблер, проживающий в Литве, подарил нам замечательное стихотворение! Главным достоинством стихотворения Владимира Таблера "Прощёное воскресение" является, на мой взгляд, то, что оно дерзновенно в философско-религиозном смысле. И в этом - его новизна в русской поэзии. И ещё: я не припомню другого такого стихотворения, где бы ирония самоуничтожалась на пространстве стихотворения и перетекала в серьёзный разговор.

Стихотворение построено на свифтовской идее сопоставления макромира с микромиром. Поэт сознаёт, что любая градация миров относительна: на любой макромир всегда найдутся миры ещё более "макро". Таблеровский Гулливер - человек, лирический герой стихотворения, который неожиданно для себя самого оказывается решительным гуманистом. И, возможно, гуманистом "избыточным". К несомненным достоинствам стихотворения следует отнести также то, что его можно воспринимать с разной степенью серьёзности. При этом нам совершенно не важно, насколько серьёзен был сам автор в момент написания сего опуса. Также нам не важно, хорошо ли зарифмовал автор своё стихотворение: это чисто философская лирика, и рифмы тут отходят на второй план. Нам безразлично, каким размером написал Лукреций свою бессмертную поэму - не это в ней важно читателям. Конечно, читатель, которому философия неинтересна, с большой степенью вероятности станет придираться к рифмам. Однако… к чёрту такого читателя! Есть две версии поведения читателя по отношению к писателю. Можно благодарить писателя за то, что он нам дал. А можно ругать его за то, что он не додал. Так вот, лично я предпочитаю первую модель поведения. Не зря у неглупых американцев есть такой национальный праздник - День Благодарения. Почти как русское Прощёное Воскресение… Простим и мы Владимира Таблера за то, что он не счёл необходимым отшлифовать своё стихотворение так, как это делают Мастера. Очень может быть, что, предавшись суетным мыслям о шлифовке, Таблер отвлёкся бы от грандиозных задач, которые он поставил перед собой в данном стихотворении.

Стихотворение Владимира Таблера очень ярко демонстрирует нам сущность такого философского течения, как релятивизм: червячок, муравей или букашка столь же ничтожны перед человеком, как человек ничтожен перед Богом. Непонятно лишь в свете вышеперечисленного, кто же тогда является "венцом творенья"?

Человек так странно устроен, что может несколько суток переживать, случайно раздавив божью коровку. А может спокойно спать, расстреляв с десяток неповинных людей. В ком-то очень сильно ощущение собственной вины, даже по пустякам, до возникновения фобий, комплексов по этому поводу. А кто-то, наоборот, спокоен, как удав, что бы ни натворил. Что же от чего зависит - психика человека от его совести, или наоборот - совесть от психики?

"Революционность" мышления Владимира Таблера проявилась ещё и в том, что "прощёное воскресение" задумывалось изначально как некое действо сугубо между людьми и вовсе не предполагало покаяний за человеческие преступления перед животными и насекомыми. Наверное, писателю такое говорить не следует, но, поскольку по степени личностного дерзновения я Владимиру Таблеру уступать не хочу, позволю себе заметить, что, может быть, лучше спокойно спать, расстреляв много неповинных людей. Если, конечно, это произошло на войне, и убиенные были "живой силой противника". Потому как канитель по поводу безвинно растерзанных червячков и букашек, прямо скажем, мало героична, хотя и великодушна. И потом: маловероятно, чтобы человек в зрелом возрасте был настолько невинен, что уничтожение муравьёв стало его наибольшим преступлением, самым грязным проступком всей жизни. Ну не могу я в это поверить! А, значит, автор с нами лукавит, и, видимо, пребывает от своего лукавства в самом замечательном расположении духа!

Вот так я и думал, пока не понял, что жалость к малым мира сего - очень характерная черта детского сознания. Ребёнку действительно страшно, что он задавил муху или комара. Не потому, что комар выполняет великую и благородную миссию в природе. Как раз наоборот: комар - обыкновенный маленький вампир, имя им легион. Но он, к несчастью, - живое существо. Страшно лишать жизни! И Владимир Таблер успешно прививает своему герою элементы детского сознания. Ведь, в сущности, все мы - немножко дети!

Я виноват в убийстве муравьев.
Из-за несоразмерности огромной
я их давлю с привычкой многотонной,
не замечая гибнущих миров.

Похоже, инопланетян, которые прилетают к нам на летающих тарелках, совершенно не беспокоит тот факт, что электромагнитное излучение их межпланетных кораблей крайне вредно для здоровья человека. Так же, как человек не замечает копошащихся под его подошвами муравьёв, пришельцы могут быть совершенно равнодушными к нашим проблемам, возникающим от близкого соприкосновения с ними. И это, на мой взгляд, нормально: фокус внимания не может быть бесконечно широким. Каждый, независимо от места в небесной иерархии, как правило, всецело сосредоточен на своих конкретных задачах. Кроме, может быть, детей, умеющих раздвигать это "своё" до не мыслимых взрослыми размеров.

Далее поэт пишет, что он виноват и как писатель. Смятение умов и сердец, передаваемое по цепочке от человека к человеку, нарастает и может вылиться в нечто совершенно непредсказуемое! "Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся", - писал Тютчев. Вспомним, сколько людей обвиняли в участившихся самоубийствах… писателя Гёте, создавшего магический образ Вертера! Абсурд? Абсурд! И Владимир Таблер священнодействует в своём авторском театре абсурда. И, пожалуй, самое страшное в этом стихотворении - то, что совершенно непонятно, где заканчивается абсурд и начинается реальное преступление.

Поэт убеждён: из этих мини-виновностей, зачастую почти виртуальных, в конце концов, и рождается пилатчина. "Как твои руки, братец мой Пилат?" Мы катим бочку на Понтия Пилата, обвиняя его во всевозможных смертных грехах, но при этом сами, в сущности, мало чем от него отличаемся. Поэт называет Пилата "братец мой", что звучит как утончённая издёвка по отношению ко всему человечеству.

Стихотворение о растерзанных Божьих тварях было бы просто хорошим опусом, не более того, если бы к поэту не пришло "второе дыхание". Назовём это модуляцией, по аналогии с музыкой. В литературе такое повышение тональности представляет собой резкий перевод разговора в иную плоскость. В своё время очень хорошо владел этим приёмом Евгений Евтушенко.

Господь, что ты затеял надо мной?
Зачем в вину уводишь, словно в топи?
Скажи, Господь, коль я - твоё подобье,
как сам с такой справляешься виной?

Что ж, попытаюсь, да простят меня читатели, ответить за Господа. Ему, в отличие от человека, не свойственно детское сознание. Он может позволить себе не переживать по поводу гибели людей. Жизнь - вообще штука опасная, сопряжённая с риском. Так сказать, экстремальный вид бытия. Естественный отбор, по Дарвину, на самом деле жутко неестествен: выживают не сильнейшие, а самые удачливые. Казалось бы, как можно погибнуть, проживая в тихой деревушке? Но многодетным родителям некогда следить за своими чадами. Пошёл искупаться - утонул. Упал с лошади - сломал позвоночник. И т.д. И никакой Господь не станет отслеживать и предупреждать несчастные случаи. Он - математик. Ему это не важно. Господь не озабочен отдельными индивидуумами, даже если это - гении, с человеческой точки зрения.

Не отвечай. Я для ответа мал.
И становлюсь все меньше, убываю...
Прости меня! Молю и уповаю,
чтоб ты, Господь, ответа не давал...

Блестящая концовка стихотворения! Конечно же, фраза "Господь создал человека по своему образу и подобию" таит в себе подвох. Родство образов и подобий ещё не означает, что Господь и мыслит аналогично человеку. Более того, я уверен, что Божественное понятие о справедливости может очень сильно расходиться с человеческим. И может оказаться страшным для сознания человека. И человек просит прощения у Господа за то, что залез не в свою епархию. Благо, день для этого вполне подходящий - Прощёное Воскресение.


11.04.09

Эзотерика Фёдора Тютчева

Часть 1. ЗОЛОТО МОЛЧАНИЯ.

***
Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает,
И огнь, сокрытый и глухой,
Слова и строки пожирает,

Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днём уходит дымом;
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом!..

О небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле,
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы - и погас!

Несмотря на некоторую архаичность лексики Тютчева, сдобренную, впрочем, точностью её употребления, стихотворения поэта удивительно современны. Невзирая на растущую индустрию развлечений, человек как жил "в однообразье нестерпимом", так и живёт по сей день. Причём однообразие это настигает человека уже в детском саду. Дом - детский сад - дом, затем дом - школа - дом, затем школа сменяется вузом, затем вуз сменяется работой и т.д. Конечно, везде случаются маленькие, выходящие вон из ряда события, но всё это - тоже ненадолго. Даже жизнь поэта, несмотря на большее разнообразие, мало чем отличается в этом смысле от жизни обычного человека. Разве что поэт переживает такой замкнутый круг намного острее. Ему страшно, что он "гаснет". Поэт сравнивает свою жизнь с медленно сгорающим свитком, на котором записаны мысли и строки. "Угасание" жизни поэта следует понимать двояко: как угасание "временное", всецело обусловленное длящимся нестерпимым однообразием, и как угасание эзотерическое, постепенное угасание биологической жизни.

- Как же так? - возмутитесь вы. - Ведь рукописи не горят!
Но свиток со стихами и не горит у поэта. Он… дымится. А поэту не хочется быть рукописью. Он хочет быть звездой. И всё своё "нестерпимое однообразие" отдать за один миг яркого, человеколюбивого горения. Сгореть, в эстетике Тютчева, "гуманнее", нежели долго тлеть. И, я думаю, многие предпочли бы жизни долгой, но однообразной, жизнь короткую, но яркую, как метеор. И не дышать собственным дымом. Кто же не хочет "настоящей" жизни?!

И тогда герой Тютчева совершает свою знаменитую эскападу, найдя убежище от унылой и однообразной внешней жизни… в себе самом. Подобно Гамлету, последними словами которого были: "Дальше… молчание", герой Тютчева восклицает то же самое: "Дальше… silentium". Но, если Гамлет с этими словами уходит из жизни, то для Тютчевского героя, наоборот, жизнь только начинается.


Silentium!
_____________________
Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звездЫ в ночи, —
Любуйся ими — и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, —
Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, —
Внимай их пенью — и молчи!..

Человек-улитка - это звучит гордо! Но добровольное затворничество поэта возможно, только когда для этого есть какая-то духовно-человеческая база. Трудно представить себе, например, ушедшего в себя Маугли. Если читать внимательнее, мы не обнаружим в тексте Тютчева прямого призыва к самозаточению. Он только советует не выплёскивать наружу всё самое сокровенное, а, наоборот, хранить всё это в себе. И тут же поясняет, почему так следует поступить: люди могут не понять человека, и всё самое светлое в нём окажется оплёванным, или, в лучшем случае, непонятым. Но, если мы будем читать ещё внимательней, мы поймём, что опасность не только в этом. Нужно дать сокровенному в душе вызреть и взойти. А как это сделаешь "в суете карнавала"?!

В сущности, поэт прямо говорит нам о том, ЧТО нужно таить от "сглаза" - чувства и мечты. Здесь он прав вдвойне. Чувства, становясь объектом сплетен и слухов, отравляют жизнь. Более того, чувствам и мечтам, отягощённым злословием, труднее сохранить самих себя. Прессинг мёртвого шепотка вокруг любви вынуждает любящих защищаться, тратить дополнительные силы на преодоление последствий огласки. Это особенно актуально, если кто-то из любящих несвободен. Знаменитое стихотворение Тютчева очень полифонично. Поэт пишет: "…лишь жить в самом себе умей…". И действительно: интровертов, людей, умеющих расширять свою душу до целой вселенной, гораздо меньше, нежели экстравертов. Чтобы познать мир эзотерически, нужно поглубже заглянуть в самого себя! А лучше всего делать это ночью:

Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи…

Фёдор Тютчев всегда отдаёт предпочтение ночи, в духовном плане. Это сейчас у многих людей ночь больше ассоциируется с прожиганием жизни в казино и ресторанах. Во времена Тютчева городские ночи были тише, а дни воплощали в себе бестолковость суеты. Если добавить к этому тот факт, что Фёдор Иванович днём напряжённо работал на русское государство и не мог заниматься "жизнью в самом себе", не приходится удивляться тому предпочтению, которое он оказывал тихой ночи.

Это стихотворение Тютчева и сейчас звучит, повторюсь, по своему смыслу, а не по лексике, очень свежо. В нём есть, помимо всего прочего, бессмертная строка, благодаря которой оно никогда не умрёт. "Мысль изреченная есть ложь". Эта строчка стала одним из наиболее часто цитируемых не только в литературе, но и в повседневной жизни афоризмов. Что не удивительно: это одна из самых загадочных фраз во всей мировой литературе.

Практически все классики, наши и зарубежные, зачитаны до дыр. Но многие ли из них поняты и осознаны? Сильно в этом сомневаюсь. "Прочитывается", как правило, только то, что лежит на поверхности. В случае с данной Тютчевской фразой читатели, как правило, "снимают" только пенку, наиболее общий смысл. То, что слова неспособны передать всё богатство человеческой души, весь сокровенный смысл движений сердца. Именно поэтому мысль человеческая есть "полуправда", а полуправда часто хуже откровенной лжи. Однако есть и другие смыслы этого крылатого изречения, которые остались "в засаде", в тени основного. Кстати, я полагаю, именно "иные" смыслы и обеспечивают живучесть в веках того или иного произведения.

Есть версия, связанная с различным лингвистическим богатством разных языков. И дело даже не в том, что, допустим, английский язык богаче китайского. Просто одна и та же мысль, выраженная на разных языках, обладает разной степенью приближённости к истине. Я не раз сталкивался с подобным явлением как переводчик. Впрочем, не стоит полагать, что мысль, которую "умолчали" и затаили в себе, "правдивее" мысли произнесённой или занесённой на бумагу.

Несомненно, мысль, нашедшая своё пристанище на бумаге, может быть "лжива" ещё и потому, что художник пишет в моменты величайшего подъёма духа. Привередливый читатель, наблюдая жизнь писателя в быту, "пока не требует поэта к священной жертве Аполлон", невольно сравнивает "слишком человеческую" жизнь мастера с его творениями и делает неутешительный для писателя вывод, что тот в своих писаниях лжёт. Лжёт по отношению к тому, кем он является в обычной жизни.

Следующая версия заключается в том, что жизнь так быстра, изменения в душе подчас столь революционны, что мысль попросту не поспевает за изменчивостью жизни. То есть изречённая мысль лжива не сразу, а в ближайшей перспективе. Мы что-то говорим, а через секунду мир уже другой, и высказанная секундой ранее фраза уже отражает наш внутренний мир искажённо. И, чтобы не уводить читателя ещё дальше в лес, то бишь в микромир Тютчевских истин, остановлюсь, наконец, на версии, которая лично мне представляется одной из самых важных. "Мысль изреченная есть ложь" потому, что мы часто пытаемся объяснить словами слишком сложные и неоднозначные явления. Явления, которые очень неохотно "ловятся" на простые слова, слетающие, подобно осенним листьям, с языка. Однако и такие явления порой "попадаются на удочку" афоризма, парадокса, метафоры, мифа или притчи. Что и удалось, с присущим ему блеском, великому русскому поэту Фёдору Тютчеву.

Бедуины

Глаза их безумны, покров их хитинов.
По знаку беды узнают бедуинов.

Они размозжили улыбку на части;
Где конь их проскачет - случится несчастье.

Они не сочувствуют бурям в стакане:
Они - будуины, они - будетляне.

И выжить в песках помогают им черти,
А образы мира им ангелы чертят.

Когда они с чем-то иль с кем-то не квиты,
Они шаловливо шагают в шахиды.

И глушат себе на беду бедуины
Подлёдную водку в степях Украины.

Неуловимость жизни. Размышления о сквозной теме лирики Олега Горшкова.

Есть одна стержневая тема, которая пронизывает собой всю лирику поэта Олега Горшкова. Даже если поэт изо всех сил пытается "спрятать" её за кавалькадой образов, чтобы потом неожиданно проговориться блоковской обмолвкой… Если в двух словах, тема эта - неуловимость жизни.

И вот имя её названо, но что из этого следует? Как это понимать? Жизнь вроде бы и даётся человеку, да не за что её ухватить. Самые, казалось бы, настоящие и прочные вещи, узы, отношения между людьми на поверку оказываются непрочными и призрачными. И человеку страшно оттого, что душа его никак не может обрести, если можно так выразиться, "почву под собой". И "мера вещей", о чем, наверное, догадывался Протагор, к сожалению, не отличается у человека постоянством, поскольку непостоянен сам человек. Он никак не может исчерпать гнездящуюся в нём любовь, реализовать её, "перелить" в любимых людей - и на этом успокоиться. Человек не в силах ограничиться малым: он хочет довольствоваться великим!

…как будто можно впрок
налюбоваться хрупким этим светом,
всё выговорить в смуте беглых строк,
напраздноваться, надышаться ветром,
взять если не уменьем, так числом
проб и ошибок, чтобы, пусть отчасти,
пусть лишь на миг, почувствовать потом,
как нестерпимо призрачное счастье.

Насытившемуся, казалось бы, впрок человеку спустя некоторое время вновь нестерпимо хочется есть. И не вся пища, которой он питался раньше, доступна всегда. Некоторые виды духовного и телесного удовольствия дороги, дефицитны и одноразовы.

Мысля парадоксально, герой Олега Горшкова убежден: для того, чтобы осилить "текучесть" мгновения, нужно… медленнее жить. Как это? Наверное, прежде всего, зарезервировать за собой как можно больше одиночества. Пушкин, например, был убеждён в том, что в жизни важно "успеть обо всём помыслить". Получается, чем медленнее живешь, тем быстрее мыслишь? Прав ли был Высоцкий, умоляя: "Чуть помедленнее, кони"?

Нет, никак не хочет поверить человек, что на всех путях-дорогах ждёт его фиаско. Лирический герой Олега Горшкова отчаянно "цепляется" за милые сердцу вещи, старается удержать их в воображении, оставить в стихах - как будто ему разрешат путешествовать в жизнь иную с томиком своих стихов.

Приходит время медленнее жить.
Преследуемый собственною тенью,
вновь сознаешь, что жизнь принадлежит
свихнувшемуся богу нетерпенья.

Взрослея, человек устает от скорости собственной жизни. Но, по зрелом размышлении, приходишь к неутешительному выводу, что все эти суждения об изменении скорости жизни - не более чем лукавые уловки ума. Как выразился поэт Роберт Винонен, "но ведь ясного это ясней, что живущий со скоростью смерти невредимо встречается с ней". Неприкаянный человек "кликает небо мышью слепой тоски". И вот, наконец, звучит сквозная, рефренная тема, пожалуй, всего творчества Олега Горшкова:

Приходит время… что ж ты от него
всё прячешься, цепляешься за вещи,
которым имя – пища жерновов…

И уже не компьютерной, а летучей мышью возникает тема бессмертия. Что произойдёт, если остановить и забальзамировать мгновение? Ничего хорошего. Главная проблема бытия не убирается от удлинения жизни. Другими словами, бессмертен человек или смертен, он всё равно обречён тосковать и кликать неблагодарное небо слепой мышью тоски. Ведь несвершённость, которой мы томимся в этой жизни, не зависит от скорости или "наполненности" самой жизни. Слишком многогранна тоска, заполоняющая подчас сердце человека!

Мы наблюдаем удивительную метаморфозу: Олег Горшков на наших глазах неуловимо, неумолимо превращается в человека-слово. "Лишь жить в самом себе умей: есть целый мир в душе твоей!" - призывал Тютчев. Олег Горшков - умеет. Счастлив ли он этим своим умением? Вопрос.

Учёный маг Никола Тесла

Когда в каморке стало тесно -
Святая всех его святых,
Учёный маг Никола Тесла,
Кудесник молний шаровых,
Преодолел бездонность выси,
Стихий бездомных волшебство,
И одиночеством, как мыслью,
Пространство обожгло его…

Он был пытлив, он был старатель -
И в нём заговорили вдруг
"И случай, бог-изобретатель,
И гений, парадоксов друг".
И на задворках тёмных мира
Он жизнью отыскал ответ:
"Всё происходит из эфира.
И электричество, и свет".

И волны вечности о берег бьются мой...

*****
А впереди – безвестности громада,
Где так пьянит свободный непокой;
И жизнь течёт – сама себе награда,
И волны вечности о берег бьются мой...

Там суть скалою высится отвесной,
Но ты войдёшь – как путник, не спеша –
Туда, где в сердце манною небесной
Сквозь сито снов просеяна душа...

И там в свеченье перейдёт мерцанье:
Когда душа покинет ветхий дом,
Кирпичик духа ляжет в Мирозданье,
И Бог построит храм – в Себе Самом.

Троянский конь

Настырен, как шпион, и лют, как Мартин Лютер,
Лихой троянский конь забрался в мой компьютер.

Пришёл троянский конь - и вышел мир из строя…
И вдруг подумал я: вот так и пала Троя!

Не встанет уж Патрокл, погиб он смертью зверской…
Не спас его Ахилл, не выручил Касперский!

Вполне обычный конь - и, всё-таки, с изъяном:
То ржёт, то говорит, что послан был Траяном…

На блоге, где мой мир, присутствует незримо.
Наверное, устал. Ведь топал он из Рима!


21.01.09

Парикмахер

Как смело ты смела единым махом
Моих волос вихрящуюся прядь,
Мой преданный домашний парикмахер,
Как торопилась ты её убрать!

Я ёрзал в кресле, пальцы нервно гладя,
А в голову всё лез какой-то стих...
Я наблюдал, как ты кромсаешь пряди –
И вспоминал, как ты ласкала их.

И стоном губ, незримыми слезами,
Шептал пиявке-боли «отвяжись!»...
Упала прядь – и словно с волосами
Ушла и наша вся с тобою жизнь…

Бог внутри нас, а сердце - снаружи...

*****
Как легко искушать наши души!
Бог внутри нас, а сердце – снаружи.

И они одинаково властны
Над душой, одинокой и страстной!

И душа не таясь перед роком,
Одержима и жизнью, и Богом!

Перед жизнью земной не робея,
Мы запустим бумажного змея,

Чтобы в небо своё разбежаться.
Удержаться бы там, задержаться!

И услышит имеющий уши:
Бог внутри нас, а сердце - снаружи.

Бог и Его Машина (о стихотворении Олега Горшкова "Deus ex machina")*

*(лат. deus ex machina, буквально — бог из машины), драматургический и постановочный приём в древнегреческом театре: внезапное появление на сцене божества, приводящее действие к развязке.

Не иначе, леший попутал Бога с машиной в этом крылатом латинском выражении. Эти понятия настолько дико не вяжутся в воображении, что спасает фразу только её инакомыслие и мёртвоязычное написание. Ну да Бог с ним. Звучит красиво, да и смысл "последнего" вестничества очень поэтичен, с витающим вокруг ницшеанским духом трагедии. Машина так машина! Иногда мы обзываем иноязычными словами те явления, которые и нам самим до конца не понятны.

Не могу сказать, что и мне до конца понятно это стихотворение Олега Горшкова. Состояние лирического героя – да, общая канва стихотворения – да. Но есть некие частности, о которых я могу разве что высказать гипотезу. И это по-своему замечательно: тайное прекраснее явного – тем, что пробуждает в читателе энергию постижения.

Ты знаешь, Олег, писать о твоих стихах – всегда сложно. Я всегда боюсь тебя разочаровать. Потому как задачи у нас с тобой разные: ты ждёшь, чтобы рецензия в унисон срезонировала с твоим миропониманием и настроением, а мне важно раскрыть по максимуму всё, что заложено в стихах. Даже если сам ты ничего такого в них "не закладывал".

Но вернёмся к трагическому вестнику. Он в стихотворении отсутствует. В сущности, что такое трагический вестник, если переводить с языка древнегреческой трагедии на современный? Это маленькое или большое событие в жизни человека, которое сопровождается прозрением и началом новой жизни. А что такое прозрение? Правильно, новый взгляд на уже устоявшийся миропорядок. Скорее, это даже не проз– (для прозаиков?), а оза–рение. Моментальная вспышка сознания – и ты уже совершенно другой человек. Был Савлом, а стал – Павлом.

… И тогда померещится жизнь, но уже
это будет иной инфантерии лагерь –
без исчисливших альфы с омегами алгебр
и бессонных себе самому сторожей.

Олег Горшков применил в этом стихотворении театральный приём, неизвестный древнегреческим драматургам. У него "жизнь после жизни" входит в ещё одну "жизнь после жизни". Как меньшая матрёшка – в большую. Как выразился яркий представитель Заозёрной школы поэзии Зазеркальный Карп, "сердце Бога – в последней матрёшке!"

Герой Олега уверен: осада души неизбежно закончится прорывом и преследованием неприятеля в его логове:
Это будет иной – невозвратный – поход
по лазейкам змеистых, замедленных улиц –
где бредут пехотинцы, от ветра сутулясь,
будто бредя об участи прежних пехот –
безымянных, безвестно пропавших…

Что меня бесконечно изумляет в этом стихотворении – военная лексика, и вообще – подача своих переживаний через военную терминологию. И вот это старинное название пехоты, и этот странный ассоциативный ряд с совершенно разными смысловыми значениями – инфантерия, инфанта, инфант террибль… Отчего же так грустно от сопереживания "безвозвратности" похода? Разве всех нас ждёт не одинаковая участь? Разве мы, живые и мёртвые, обязаны непременно возвращаться? "Возвращаться – плохая примета. Я тебя никогда не увижу". И окликает оттуда Андрея Вознесенского другой поэт, Георгий Иванов: "Пусть как поэт я не умру, зато, как человек, я умираю".

И – уже у Олега – духовой оркестр зимы с партитурой тишины на пюпитре. Военные марши, снящиеся грому, сменяются тишиной. Так заканчивается "Гамлет" Шекспира. "Дальше – тишина". А что же дальше, за тишиной? Духовой оркестр, "выдыхающий сроки" – явно не окуджавовский "Надежды маленький оркестрик", хотя, как известно, надежда умирает последней. Не капайте мне в душу, капельмейстер! Однако ж… не Шопена вроде бы собираются играть, а… тишину. Но тишина на войне всегда подозрительна, особенно если её собираются играть piano. "Вот Вы и попались, Штирлиц!" Конечно же, как это я раньше не догадался! Deus ex machina здесь – именно эта пресловутая тишина… между мирами!

там, конечно, иная война приключится,
и почувствуешь холод колючий в ключицах,
и нельзя проиграть будет эту войну,
как нельзя победить в ней, добравшись до дна
тишины, неизвестной тоски, снегопада
и внезапного бога… нельзя и не надо…
и мерещатся – бог, снегопад, тишина…

Как часто де юре в войне есть победители и побеждённые, а де-факто – их уже нет: начинается новая жизнь и новая война – "отец и царь всего", как вещал многомудрый Гераклит. Но это уже - несколько космический взгляд на действительность. А в реальной жизни, как сказал другой поэт, "но пораженья от победы ты сам не должен различать".

ОЛЕГ ГОРШКОВ

… и тогда померещится жизнь, но уже
это будет иной инфантерии лагерь –
без исчисливших альфы с омегами алгебр
и бессонных себе самому сторожей;
это будет иной – невозвратный – поход
по лазейкам змеистых, замедленных улиц –
где бредут пехотинцы, от ветра сутулясь,
будто бредя об участи прежних пехот –
безымянных, безвестно пропавших; и там,
где зима небывалой, тончайшей настройкой
всех своих духовых, выдыхающих сроки
и времен несмолкаемый трам-тара-рам,
обещает сыграть, наконец, тишину,
там, конечно, иная война приключится,
и почувствуешь холод колючий в ключицах,
и нельзя проиграть будет эту войну,
как нельзя победить в ней, добравшись до дна
тишины, неизвестной тоски, снегопада
и внезапного бога… нельзя и не надо…
и мерещатся – бог, снегопад, тишина…

Что есть истина (проклятие мудролюбров)

- Что есть истина? - спросил Понтий Пилат.
- Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти.

Булгаков очень хорошо обыграл здесь ту интересную мысль, что есть истины для посвящённых, - и есть, так сказать, "опиум для народа". В качестве "народа" у Булгакова, собственно, и выступил прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Иисус просто не стал "метать бисер" и сказал Пилату не об истине вообще, а о его плачевном состоянии здоровья. В самом деле, было бы странно, если бы Иисус, в его положении, изрёк что-нибудь типа "истина есть путешествие сознания к своему абсолюту". Ибо Иисус, хоть и любил говорить притчами, но притчи эти были понятны и простым людям.

Меня неуклонно преследует ощущение, что сейчас даже философы устали искать абсолютную истину. То ли убедились, что её на самом деле не существует, и они занимаются сизифовым трудом, то ли пришли к выводу, что есть истины, полезные для человека, и истины бесполезные, и что абсолютная истина относится скорее к разряду этих последних. В самом деле, какая нам разница, что было первым, курица или яйцо? Особенно, если ни то и ни другое! Какая нам разница, если мы не астрономы и не космонавты, Земля ли вертится вокруг Солнца, или наоборот. Мы каждый день видим своими собственными глазами, как Солнце неустанно делает обороты вокруг Земли, но, умные чукчи, мы также знаем, что кто-то просто нагло врёт нам в глаза и всё на самом деле по-другому. Вечная слава Галилею и Джордано, но, простите, какое это имеет к нам отношение? Разве это как-то влияет на наш рассудок? Даже Луна, если уж на то пошло, не так уж сильно влияет на женское сознание!

Нет, как ни крути, ни верти, есть истины "для внутреннего пользования" и для всех остальных. Причём они обязательно не совпадают. А ведь сколько учёных мужей, по-настоящему великих умов, возглавляли "крестовый поход" за истиной! Боюсь, что многие мудролюбры пали жертвой своего же собственного тщеславия. Это ведь так величественно - заарканить госпожу Истину собственной персоной и навеки татуировать на ней своё имя! Поэтому девиз философов всех времён всегда был "один против всех". Даже если кто-то из них "учился" у другого. Ведь они учились, в первую очередь, для того, чтобы бороться с остальными!

Однако кто даст гарантии, что г-жа Истина до сих пор не поймана? Кажется, писательская способность человечества во много раз превышает читательскую. Поэтому далеко не всё из того, что написано, уже прочитано, и прочитано конгениально. Тем более что многие рукописи, хотя и не горят, до сих пор находятся глубоко под землёй либо в громадных архивах, где для того, чтобы что-то найти, нужно на это "что-то" наткнуться. Но у меня на счёт "найденной, но не открытой миру" Истины есть большие сомнения. Слишком уж многословны наши философы! Огромные тома, десятки томов. Возникает законный и справедливый вопрос: раз ты уже нашёл Истину, что можешь ты сказать сверх того? И зачем вообще говоришь? То-то и оно…

Если уж на то пошло, к Истине ближе всего должны быть те философы, от которых осталась одна-единственная фраза, либо один-единственный фрагмент. Таких философов всего два: Анаксимандр и Протагор. Причём про второго из них ходят упорные слухи, что его наследие было более обширным, но его якобы ликвидировал философ-киллер Платон. Причина такого слуха коренится в кричащей диспропорции дошедшего до нас философского наследия этих людей: одна фраза Протагора против многих томов Платона. Свежо преданье, но верится… с трудом. Даже если гений и злодейство - вещи совместимые, рукописи "не горят" ещё и потому, что доходят до нас в пересказе других людей. А здесь этого почему-то не произошло.

В заключение хочу просто процитировать эти одиноко стоящие в мировой философии и литературе изречения. Без комментариев. Во-первых, потому, что до меня это уже сделали другие - в частности, Хайдеггер в своём "Разговоре на проселочной дороге". А, во-вторых, просто потому, что после этого уже, на мой взгляд, ничего не надо говорить.

АНАКСИМАНДР

"А из каких [начал] вещам рожденье, в те же самые и гибель совершается по роковой задолженности, ибо они выплачивают друг другу правозаконное возмещение неправды [=ущерба] в назначенный срок времени".

ПРОТАГОР

"Человек есть мера вещей".

Александр Карпенко, переводчик Гераклита.

В ПОИСКАХ ЛОГОСА

Заучив наизусть аксиому Тютчева "мысль изреченная есть ложь", вооружённый Борхесовской настойчивостью исследователя, я отправился на поиски Слова. Логоса, как говорили древние греки, для которых Логос, как ни парадоксально, находился в философской иерархии гораздо выше Зевса и прочих олимпийцев. Непонимание современными людьми Логоса - прекрасная иллюстрация к эволюции человека: то, что для древних было единым и монолитным, со временем раздробилось на целый ряд более мелких понятий. Речь наша стала точнее описывать внешний и внутренний мир человека, однако там, где нужно идти от подробного к универсальному и всеобщему, мы утратили ключи для понимания Единого, разъяв его, подобно ребёнку, который, разобрав сложную игрушку, не может потом собрать её заново. Теперь мы с вами находимся в положении Лао-Цзы, который исписал множество страниц, пытаясь объяснить Дао, но так и не смог этого сделать: не хватило возможностей современного ему китайского языка. В этом заключается парадокс: чем больше слов в языке, тем сложнее объяснить какие-то очень простые вещи! Но, если одну и ту же мысль попытаться выразить разными словами, шанс "поймать" вечно ускользающий от нас сокровенный смысл увеличивается. На это, очевидно, и рассчитывал мудрый Лао-Цзы. И, надо сказать, это очень действенный метод.

На английский перевод фрагментов Гераклита я набрёл, можно сказать, случайно, в поисках неизвестных его изречений, возможно, найденных в последние десятилетия и ещё не переведённых на русский язык. Меня поразило звучание древнегреческого философа на английском. Некоторые его фрагменты достигали на этом языке такой степени мощи, глубины и ясности, что вначале я немножко опешил. Надо сказать, что в своё время я скупил практически все дореволюционные издания Гераклита на русском языке, начиная с версий князя Сергея Трубецкого, друга Цветаевой Владимира Нилендера и автора "Досократиков" Маковельского и внимательно их изучил. То есть был знаком с предметом не понаслышке. Настолько, что, наверное, перевёл бы эти фрагменты даже с китайского. Фон греческого первоисточника наглядно высветил для меня преимущества и недостатки как русского, так и английского языков. Английский язык ёмче и конкретнее, зато русский - богаче оттенками и мелодичнее. И я понял, что английский текст был дан мне, может быть, для того, чтобы, понять, прочувствовать, проинтуичить, что же такое этот загадочный древнегреческий Логос. И я начал переводить Гераклита Тёмного (Heraclitus the Obscure). Отмечу, что Кэтлин Фриман, автор англоязычной версии, а, может быть, и кто-то другой (поди, разберись, ху есть ху, в этом Интернете!) скомпилировали фрагменты Гераклита таким образом, что это стало напоминать пространные выдержки из его утерянной книги "О природе". Сделано было всё, чтобы облегчить читателю путь к осознанию Логоса. Надо заметить, что американцы Америки здесь не открыли: первый опыт такой поэтической компиляции был произведён ещё в 1919 неспокойном году классиком русской литературы Алексеем Ремизовым, человеком, как ни странно, весьма далёким от философии. Его тоненькая книжка, изданная в революционном Петербурге, называлась "Электрон". Ремизов облёк избранные афоризмы Гераклита в форму верлибра, находясь, очевидно, под влиянием модных тогда "Александрийских песен" Михаила Кузмина.

Конечно, в отношении Гераклита Тёмного, от большого произведения которого остались только фразы и обрывки фраз, не важно, насколько "дословен" перевод: мало того, что Гераклит часто пользовался многозначными словами, так ещё и некоторые фрагменты дошли до нас оборванными на полуслове, и различные толкователи вынуждены были их домысливать, "достраивать".

ФРАГМЕНТЫ ГЕРАКЛИТА ЭФЕССКОГО

Гордыня - величайшая помеха развитию души. Скромность - величайшая помощница, и мудрость заключается в том, чтобы говорить правду и поступать в соответствии со своей сущностью, будучи предельно внимательным к самому себе.

В Едином сливаются верх и низ, подобно тому, как начало и конец смыкаются в окружности круга. То, что конфликтует между собой, так же взаимосвязано друг с другом: различающиеся друг от друга вещи таят в себе зародыш самой прекрасной гармонии!

Эта упорядоченная (подчиняющаяся космическому закону) Вселенная, одинаковая для всех, не была создана ни богами, ни человеком, но всегда была, есть и будет вечно живым Огнём, попеременно вспыхивающим и затухающим. Вселенная то взрывается, расширяясь, то снова всасывается вовнутрь, до тех пор, пока её Источник бессмертен, подобно Солнцу, которое никогда не заходит. И кто может спрятаться от того, что никогда не заходит? Тот вечный Ум в человеке непреходящ.

Не слушай меня - прислушайся к Логосу в себе. Когда ты это сделаешь, ты согласишься, что всё есть Одно.

Лучшие люди предпочитают знать Одно прежде всего прочего; это - знаменитое Вечное в смертных людях. Но большинство людей самодовольны, подобно хорошо откормленному скоту. Они пируют в грязи; подобно ослам, они предпочитают золоту - солому.

Сколь долго бы ты ни путешествовал внутри себя, ни истоков, ни устья души своей ты не найдёшь: столь глубоко запрятан её Логос. Но я искал Его - и нашёл внутри самого себя. Это спрятанное Единство находится по ту сторону видимого мира. Все люди наделены способностью самопознания: душа обладает Логосом внутри себя, и вы можете узнать о Нём, когда душа заговорит. Это то, что внутри нас остаётся одним и тем же вечно: оно одно и то же в жизни и смерти, бодрствовании и спячке, юном и пожилом возрасте; Логос стал этим миром, и мир должен будет в него вернуться.

Без Логоса справедливейшая вселенная была бы просто кучей космической пыли, разбросанной, как попало. Если говорить разумно, мы должны основывать наше бытие на том, что является общим для всех… Поскольку Логос, который управляет человеком, рождён Единым, которое Божественно. Божественное управляет Вселенной при помощи своей воли, и этого более чем достаточно для всех и каждого.

Несмотря на то, что люди неотделимы от Логоса, они всё ещё разделены в Нём; и, хотя они наблюдают Его ежедневно, они всё равно отчуждены от Него.

Некоторые люди, считающие себя мудрыми, рассматривают как реальность только видимость, внешний вид вещей. Но эти костюмеры лжи получат по заслугам.

Жизнь всех людей управляется Логосом, одним для всех; тем не менее, несмотря на то, что Логос всеобщ и универсален, большинство людей живут так, как если бы Он являлся их личным достоянием.


ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Если бы кто-то сказал мне, что я, не зная древнегреческого, стану переводить античные тексты с английского, я бы не поверил такому дикому предположению и посчитал этого человека сумасшедшим. Но всё произошло само собой: читая афоризмы Гераклита, я мысленно начал переводить их, и мне показалось, что я могу найти более точные слова, чем те, которые я вычитывал у своих предшественников. И, конечно, я никогда не взялся бы за такой опосредованный перевод, если бы тексты не были мне так хорошо знакомы.

Мне посчастливилось-таки расшифровать это загадочное понятие Логоса. Под Логосом древние греки подразумевали космический закон над нами и внутри нас. Этот закон можно было бы назвать Насущной Речью. Вот почему часто говорят, что Логос - это Слово. Любой Закон можно произнести вслух! Это пророческая Речь, но смысл её не обращён в будущее, как это обычно бывает у пророков. Логос охватывает и прошедшее, и настоящее, и будущее. Насущная Речь обычно заключена в символы. Например, изречение Гераклита "утомительно одним и тем же бегунам всё время лидировать" символически соответствует библейскому "последние станут первыми". Изречения, ставшие символами, никогда не устаревают. Всё, что не преходяще, есть символ. Бог есть Верховный Начертатель Символов.

Догорает пожарище дня...

"Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?"
Фёдор Тютчев

светлой памяти матери моей,
Ольги Яковлевны

*****
Догорает пожарище дня,
Ворох личности рвётся наружу.
Мама, милая, слышишь меня?
Ты дала мне бесстрашную душу!

Сколько лет с потаённой мольбой
Я твой облик с душе своей нежил!
Если б я был рождён не тобой,
Может быть, я так вольно бы не жил...

Я сиротства следов не таю:
От печали есть верное средство –
И твой облик, и душу твою
Напрямик передать – по наследству.

Чтобы дочка-сорвиголова,
Упований моих не нарушив,
Вдруг промолвила те же слова:
"Папа дал мне счастливую душу!»

И Бог приходит в наши блоги...

*****
Жжет осень рукописи листьев;
Срывает ветер их, неистов;

И в сердце прямо от порога –
Неизъяснимая тревога...

В окошко ливни надышали,
И стайкой мысли набежали;
Хладеет кровь – жива душа ли?

И соловьям скормили басни;
И Блоку грезится блокбастер;

И снова сумрак на пороге,
И в Слове умирают слоги,
И Бог приходит в наши блоги,

И жизнь - сама себе награда...
Жжёт осень рукописи сада...

Судьба человека и миф о Сирано

Ещё современники Эдмона Ростана заметили, что драматург изрядно переврал биографию известного писателя. Впрочем, руководствовался он самыми благими намерениями: он нарочно героизировал образ писателя и сделал из него страдальца любви. Он поступил точно так же, как поступают современные иллюстраторы жизни замечательных людей из далёкого прошлого – дополнив воображением недостающие факты. Но здесь-то факты были налицо – и даже в избытке!

Но реальный Сирано де Бержерак был скорее неудачником, чем героем драмы – вот и пришлось автору, сохранив имена действующих лиц, придумать фантастическую историю жизни этого человека. Авантюра удалась. Пьеса была настолько блистательной, что прототип и персонаж как бы поменялись ролями: теперь уже ростановского Сирано считают настоящим и приписывают ему поступки реально жившего в это время писателя. Можно сказать, что Эдмону Ростану удалось «облагородить» образ Сирано на века и сделать его мировой знаменитостью.

Собственно, нам теперь даже всё равно, имел в реальности Сирано свой изъян – длинный нос – или не имел, потому что его нос – это просто символ психологической неуверенности в себе (на месте носа могла быть какая угодно другая часть тела). Но часто судьба человека – продукт именно патологической психологии: Сирано кажется, что он страдает именно из-за своего носа, но это далеко не так, более того, именно нос делает этого человека знаменитым! Сколько людей, безуспешно трудящихся на поприще славы, с удовольствием поимели бы что-нибудь наподобие длинного носа, который выделял бы их из толпы себе подобных! Скажем, Борису Моисееву частенько достаётся из-за его гомосексуализма – но этим-то он и интересен толпе!

Судьба будто нарочно делает так, что «не обращать внимание» на свой нос Сирано не может, как бы он того ни хотел, какую бы силу воли ни прикладывал. Даже если он о нём забудет, ему любезно напомнят окружающие. Казалось бы, неужели прочие мужские достоинства не способны перевесить в судьбе человека такую ерунду, как «несложившийся» нос? И они перевешивают!
Но нос аккумулирует в себе всю его неуверенность, символизирует все его сомнения. Это – гипербола его платы за счастье…

Очень странное и стержневое место в мифе о Сирано занимает его возлюбленная, Роксана. Это блуждающий образ идеальной женщины, идеальной потому, что таковой она представляется поэту. Эта женщина живёт только в его грёзах. Реальная женщина, носящая то же имя, как водится, далеко не так идеальна, хотя, конечно же, «души прекрасные порывы» не чужды и ей.

На самом деле, Сирано не любим вовсе не из-за своего носа, а из-за того, что его возлюбленная по дурацкой случайности именно в этот момент полюбила другого человека. А любовь, как сильное, честное чувство, не умеет раздваиваться. Боюсь, что в подобной ситуации не преуспел бы даже Адонис, мужчина без изъянов. А так, если смотреть правде в глаза, то человек с искрой Божьей, которым без сомнения, был Сирано, просто по теории вероятности не мог быть не любим всеми без исключения женщинами. Большинство женщин любят талантливых людей и готовы прощать им гораздо большие недостатки, чем неумеренно длинный нос и патологическое пристрастие к дуэлям. Но Сирано, к несчастью, хотел добиться именно той женщины, шансов на которую у него практически не было. Что ж, так поступили бы многие поэты, предпочтя журавля в небе скучной синице в ладонях. Честь ему и хвала за это! Каждый мечтает быть непохожим на остальных, но мало кому это удаётся. У поэта, мушкетёра, философа и писателя-фантаста Сирано де Бержерака это получилось. Пусть и не сразу, а через триста лет, в его сценической "жизни после жизни".

Что же касается прототипа героя нашумевшей пьесы Ростана, то между реально жившим и творившим человеком и литературным мифом произошла, как говорят шахматисты, короткая рокировка: миф стал на место реального персонажа, а реально живший поэт, наоборот, стал… мифом. Во всяком случае, именно такое впечатление я вынес из советского академического издания тридцатых годов прошлого столетия, где говорилось о том, что двадцати трёх лет от роду Сирано де Бержерак заболел одной нехорошей болезнью, после чего не мог уже ни держать шпагу в руке, ни иметь успех у женщин.

Надо сказать, мыслящее человечество до сих пор никак не определится между правдой и "нас возвышающим обманом", поочерёдно шарахаясь то в одну, то в другую сторону. Как шутят по этому поводу евреи, правда-матка может оказаться "некошерной". То ли дело миф, апокриф! Многочисленные экранизации и театральные постановки пьесы Ростана привели к тому, что реальные факты из жизни Сирано сейчас воспринимаются как… клевета на замечательного поэта! Учёные-лингвисты подчас удачно роются в архивах, извлекая на свет Божий всё новые подробности из жизни великих писателей. Но, опять-таки, не все этому рады. Многие считают, что "копаться в грязном белье" негоже и что пусть лучше тайны ушедших от нас людей останутся в мире ином вместе с ними. Иногда и сами поэты имеют время и терпение, чтобы рассортировать посмертную личную информацию. Например, Марина Цветаева что-то уничтожила, что-то отредактировала, а что-то велела законсервировать лет на пятьдесят, а потом опубликовать. Конечно, все мы горим желанием узнать побольше о людях, писавших до нас. Но, честное слово, новые открытия иногда навевают лёгкую грусть. Например, как красиво звучало в книжных аннотациях, что Антуан де Сент-Экзюпери, как и его герой, Маленький Принц, однажды улетел - и не вернулся. Зато теперь мы точно знаем, что его сбил над океаном лётчик немецкого "Люфтваффе".

СИРАНО ДЕ БЕРЖЕРАК

Бабочка

Как пестры твои тонкие крылья!
Как легка твоя нежная стать!
Ты способна почти без усилья
В ослепительном небе летать!

Ты порхаешь, но век твой недолог,
И, орнаментом крыльев влеком,
За тобою бежит энтомолог
С длинноруким и хищным сачком.

Он бежит, и дрожит его древко,
И возводит он тень на плетень:
Он ведь тоже, как ты, однодневка, –
Но его продолжительней день…

Не охотник в душе притворяться,
Раздираемый вечной тоской,
Я сердцами бы мог поменяться
С быстрокрылой и страстной тобой.

Изойти пестротою и цветом,
Восхищеньем насытить молву…
Всё равно я живу только летом –
А зимой я совсем не живу…

Я хочу твои тонкие крылья
И такую же хрупкую стать,
Чтобы плавно, совсем без усилья
В ослепительном небе летать!

Ты храни меня, Бог...

*****
Ты храни меня, Бог, от поспешности
Скороспелых порывов души;
Ты храни меня, Бог, от безгрешности,
От цветов нераскаянной лжи;
От кристаллов замшелого инея,
Притупившего пламя сердец,
От шпионящей свиты уныния,
Окружившей мой снежный дворец;

От угарного запаха тления,
От лица, перевравшего роль,
От упавшего в вечность мгновения,
Растерявшего трепет и боль;
Ты храни меня, Бог, от обочины,
И, серебряным ветром гоня,
Если зреет во мне червоточина,
Ты храни меня, Бог, - от меня!

Ты храни меня, Бог, от безумия;
От грызущего душу стыда;
Чтоб клокочущей лавой Везувия
Память сердца не сжёг навсегда;
Закалён в передрягах непрошеных,
В лабиринтах гудящих дорог,
Я спасибо скажу Тебе, Боже мой,-
Что хранил Ты меня - и сберёг!


песенный вариант

Мысли и крысли

Мат - шахматное ругательство.

Патология - наука о патовых ситуациях.

Утопист - тот, кто не умел плавать.

Извращенец - фигурист.

Дракула - а) боксёр, кулачных дел мастер; б) хулиган.

Драчун - любитель подрочить.

Педофил - человек, который очень любит учить других.

Украинец - тот, у кого украли.

Новые русские бабки - доллары.

Сардиния - магазин рыбных консервов.

Пилигримы - сказочники братья Гримм на природе.

Лузер - мужчина, который никак не может попасть точёным кием в женскую лузу.

Соитие - семейный завтрак.

Рыба - удачная поклёвка доминошника.

Импрессионизм - сионизм под прессом антисемитизма.

Лимонад - лимон, попавший в ад.

Интердевочка - шлюха в Интернете.

Юморист - сторонник философии Давида Юма.

Сопромат - бойкот матерщинников.

Шансонье - тот, кто всегда использует свой шанс.

Дайвинг - попрошайничество.

Виагра - а) сокровище Агры; б) генитальный спонсор.

Макраме - закуска из Макдональдса.

Юдофоб - ненавистник Валентина Юдашкина.

Логарифм - рифмоплёт.

Пират - а) любитель пиров; б) человек, одержавший пиррову победу; в) хороший корм для пираний.

Скупердяй - скупец, портящий воздух.

Лизинг - а) маркетинг для Лизы; б) минет.

Животное - ребёнок в животе матери.

Халатная девушка - девушка в халате.

Прокладка - профессиональная кладка.

Мизантроп - следопыт.

Трансмиссия невыполнима - а) дискриминация трансвеститов; б) у машины полетела коробка передач.

Аборигены - Боря и Гена.

Штангист - спортсмен, обстучавший все штанги ворот.

Целлюлит - неотредактированное литературное произведение.

Антисемьит - холостяк.

Ежевика - а) жена ежа; б) любовница ежа; в) малина наркома Ежова; г) парень, ежедневно любящий Вику...

Траханье - война моли с одеждой.

Графоман - поклонник графьёв.

Вернисаж - упрёк трубочисту.

Обнажённая натура - человек, режущий правду-матку.

Критические дни - дни критики на фестивале поэзии.

...бездомного неба богиня...

*****
прозрачною станет твердыня -
и с глаз упадёт пелена.
бездомного неба богиня,
я знаю: ты жизнью больна!

нет муки печальней на свете,
чем бремя пустое влачить -
и только растрёпанный ветер
пытается нас излечить.

и тяжесть приходит как милость,
и жить начинаешь с нуля.
где небо твоё заблудилось,
ужЕ пробудилась земля.

землёю и небом творима,
печалью и светом полна,
себе ты придумала имя -
и веришь, что ты не больна.

Куда уходят корифеи...

*****
Куда уходят корифеи?
В страницы книг, во власть сердец –
И заполняют всё теснее
Души распахнутый ларец…

Уходят, сделав дело, мавры,
Оставив память о себе.
Какие ждут нас в жизни лавры?
Что предначертано судьбе?

Что нам подарят наши годы?
Быть может, слово и струну,
Чтоб, раздувая жар свободы,
Перерасти свою страну.

Толпой колеблется треножник,
Повсюду – маски и кутюр…
Но всё ж ты прав, мой друг художник,
Жизнь – это вечность без купюр…

Не надо мысленных истерик:
В громокипящий этот век
Способен множество Америк
Открыть бесстрашный человек.

Ты слышишь: время бьёт в литавры,
Звонит во все колокола.
Уходят, не прощаясь, мавры –
Нам завещав
свои дела.

Чёрная магия високосных годов

Странное дело: стоит только наступить високосному году, и сразу возникает устойчивая иллюзия, что катастроф, бедствий и просто безвременных уходов людей становится на порядок больше, чем было в предыдущие, не отмеченные високосностью, годы. "Чему ты удивляешься? - люди смотрят на меня как на ненормального, стоит мне только сообщить о каком-то бедствии. - Это же високосный год!" И мне, как любомудру, стало интересно порассуждать, "откуда уши растут", то бишь, откуда у людей такое устойчивое представление о "вредоносности" високосных годов?

Чем же високосный год отличается от своих собратьев? Да фактически ничем. Тем, что он на один день длиннее. Люди рассуждают о "спрессованности событий", высокой солнечной активности и тому подобной чепухе. Надо напомнить неискушённому читателю, что календарь - вещь очень условная, что в некоторых других странах действуют другие календари и что мы, если захотим, тоже можем поменять календарь и на корню истребить всякую "аномальную" високосность.

На самом деле, мне кажется, в народе просто недолюбливают "год-инородец" - вот и вешают на него всех собак. Но для homo sapiens очевидно, что всякий год равен любому другому, независимо от происков сочинённого людьми календаря. Ну что такое, в масштабах страны, один недостающий или, наоборот, лишний день? Да ничего. Пустяк, которому и внимание уделять не стоило бы! Но вот обиделись люди, родившиеся 29 февраля. Они вынуждены отмечать свой день рождения, как Олимпийские Игры, один раз в четыре года. И понеслись очередные наезды на "несчастливый" високосный год.

Мне говорят, что факты - упрямая вещь, что статистика фатальных событий подтверждает всенародную нелюбовь к "олимпийским" годам. И здесь мы подходим к действительно интересному феномену. Если сонмы людей столетиями начнут думать о високосных годах как несчастливых, их мысли могут материализоваться! То есть эти годы будут "намолены" отрицательной энергией тех, кто об этом постоянно думает.

На самом деле смертность и количество катастроф увеличиваются по вполне объективным и не имеющим никакого отношения к феномену високосности причинам: жизнь в мегаполисах становится всё более опасной; только в автокатастрофах ежегодно гибнет больше людей, чем, например, погибло во время десятилетней войны в Афганистане. Раньше бОльшая часть населения развитых стран проживала в сельской местности, и единственной реальной опасностью для жизни была охота и мушкетёрские забавы. Сейчас же опасность подстерегает человека всюду, даже на городских рынках в виде некачественных продуктов. Так что давайте реабилитируем високосные года в наших сердцах. Они - рыжие и пушистые! Они ни в чём не виноваты! Это поможет нам не бояться призраков и наслаждаться жизнью. А всем безвременно ушедшим от нас в этот год - светлая память…

Ждать и жить (из цикла "Комментарии к жизни")

Ждать и жить – бросив жизнь свою в омут надежды;
Ждать и жить – став сильней и богаче, чем прежде!
Ждать и жить – невзирая на боль и потери;
Ждать и жить – сомневаться, и всё-таки верить!


"Ждать и жить" - формула во многом провокационная. В самом деле, ожидание редко приводит к желаемому результату - по той простой причине, что за время ожидания картина мира успевает кардинально поменяться. Я, правда, знал в своей жизни пару человек, которые дождались-таки своего счастья. Но и то, подозреваю, только потому, что почва для него уже была удобрена, взрыхлена и засеяна. В большинстве же случаев ожидание, бездействие - просто зря упущенное время.

Однако действовать, как всадник без головы, тоже чаще всего бесполезно. Опять-таки, нужно, чтобы для действий вызрели условия. Поэтому ожидание всё-таки способно стать одной из форм жизни, даже её частью. Возьмём, например, Гамлета. Он ведь тоже не сразу хватается за оружие, чтобы отомстить за смерть отца. Его даже упрекают в медлительности и нерешительности. Однако, активные действия не всегда приносят результат. Можно, наоборот, только "вспугнуть" ситуацию и остаться "с носом". Конечно, мало кто владеет своим темпераментом настолько, чтобы руководить им в любой ситуации. Иногда эмоции в человеке берут верх над здравым смыслом - и тогда человек начинает действовать просто потому, что не в силах дольше держать "мхатовскую паузу", хотя он и ясно представляет, что это - прямой путь к поражению.

Помимо прочего, активные действия создают у человека иллюзию настоящей жизни: когда ты ждёшь - ты словно бы и не живёшь, т.е. жизнь будто бы проходит мимо тебя. Вот почему выжидание требует массы терпения - и, как ни странно это прозвучит, большего мужества. Но единого рецепта, как действовать - ждать или жить, у меня нет. Всё зависит от конкретной ситуации. Ждущий человек должен быть готов действовать. Вот почему, в моей мифологии, "ждать" не отрицает "жить", а является неотъемлемой частью жизни.

Самое страшное, что может посетить ожидающего человека - это апатия. Безразличие к происходящему вокруг, утечка энергетики. Почему происходит подобное? Отнюдь не из-за усталости, отсутствия видимых перемен в судьбе. Апатия пронзает человека по той простой причине, что он мало способен повлиять на события, приблизить их. Иногда, чем больше ты вкладываешь энергии, приближая будущее, тем дальше от этого будущего удаляешься. Парадокс? Отнюдь нет. Просто твоя активность пугает людей, и они, вместо того, чтобы провернуться к тебе лицом, наоборот, отворачиваются. Как говорил писатель-обструкционист Граф Хортица, который никогда не портится, "жизнь подчас требует от нас незаурядного стоицизма".

"Так что же нам делать? - спросите вы. - Быть или не быть?". Быть! То есть ждать и жить...

Михаил Гофайзен. Космос экзерсиса

В детстве я никак не мог понять, почему композиторы с мировым именем, например, Шуберт или Скрябин, забавляются такой пустяковиной, как сочинение этюдов. Казалось бы, зачем им, гениям, трудиться над этими "упражнениями для рук"?! Неужели им так горячечно хотелось продемонстрировать перед почтенной публикой свою ловкость рук? (Есть такая публика, которой непременно подавай на первое виртуозность, на второе виртуозность, на третье и даже на десерт - всё ту же пресловутую технику - даже не композиторства, а именно беглость пальцев!) Конечно, этюд - не симфония. Однако и в малых формах встречаются шедевры. А истинно аристократическую сущность музыканта хлебом не корми - только дай "одержать верх" над своими собратьями по цеху - пусть даже в технике, пусть в виртуозности! Представляете ползущие по музыкальным столицам мира слухи: "М. играет лучше, чем Н.!" "М. - король фортепиано!" И т.д. И т.п. Со всеми вытекающими из такой славы последствиями. А слава виртуоза не меньше славы гения крупных музыкальных форм. Более того, молодой композитор, снискавший славу виртуоза, спокойно садится за сочинение, например, сонаты или концерта для фортепиано с оркестром, будучи уверенным в своём успехе, в востребованности своего имени и своего искусства!

Сходные мысли посещали меня поначалу и при чтении цикла "дорожных штудий" Михаила Гофайзена. И всё по той же причине: зачем поэту, автору блестящей поэмы-симфонии, которой, на мой взгляд, является "Последняя метафизика", упражняться в ритмике, да ещё и на одну и ту же изрядно поднадоевшую со времён Радищева "дорожную" тематику?! Нонсенс! Я бы так точно пожалел своё время… Как ни странно, большинство наших непониманий сводится к тому, что мы пытаемся мерить окружающих на свой аршин, вместо того, чтобы попытаться понять истинные причины, побудившие людей к такого рода действиям. Надо исходить из того, что рассматриваемые нами люди, во-первых, не дураки и, во-вторых, не враги самим себе. "Если звёзды зажигают - значит, это кому-нибудь нужно".

Получилось так, что "штудии" оказались для их автора хорошей развлекалочкой. И потом… осознание того, что никто до тебя этого не делал… вы меня понимаете. "Я мыслю, значит, я существую". Я хорошо мыслю, значит, я замечательно существую! "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!" Но самое удивительное - другое: именно "экзерсисность" подобных опусов внутренне расслабляет и одновременно концентрирует художника до такой степени, что тому иногда удаются шедевральные вещи. И ещё - писать экзерсисы хорошо в болезненно-сплинном состоянии, когда "не пишется"…

Один мой друг-художник, подобно Шишкину, всю жизнь рисует лес. Когда я спросил его, не надоело ли ему "кусать собственный хвост", он сказал: "Так ведь лес у меня каждый раз - другой, новый, не такой, как предыдущий". Он утверждал, что, "не выходя из темы" леса, можно поведать миру абсолютно обо всём. Вот и дорога, путь, вокзалы, семафоры, шпалы - вещи настолько многоёмкие, что позволяют Михаилу Гофайзену говорить обо всём на свете. Тем более что ритмика стихов постоянно меняется. Неизменна только доминирующая тема.

Элегия Пушкина

“Скажи мне, ночь, зачем
твой тихий мрак
Мне радостней”*
лучей дневного света?
Я становлюсь безропотен
и наг –
И, поражённый,
праздную победу.
Мне родствен свет. Манят
его лучи
В даль зримую. Но как
люблю я ночи,
Когда душа
проснётся и кричит –
И суета свои
смежает очи;
И Божий глас, так внятен
и знаком,
Вдруг исподволь
мне проникает в душу,
И к горлу подступает тёплый ком,
И уж ничто
беседы не нарушит.
И светом оплывает
тихий мрак,
И тает в снах
сюжет беседы с Богом,
И я не знаю лишь, когда
и как
Проговорюсь я
стихотворным слогом.


* Фраза из записных книжек Пушкина.

"Аберрация памяти"

ОЛЬГА ВОРОНИНА

*****
Аберрация памяти.
Белый песок в горсти.
На коленях соль - только море пустилось вспять.
По-колено-море!
Вдогонку за ним брести:
покорять глубины, жечь свои якоря.

Спит тяжёлый мир отражённой в воде звездой.
Не случайно, видно, беженцам по пути.
И не знает ослик, полон его возок
или пуст совсем: всё равно тяжело идти.

Будет утро - новым, будет вода синей...
Остывает ветер и море стремится ввысь...

Спит в кармане города мальчик семи морей
и ещё не знает: мы-почти-добрались.



Аберрация памяти… Часто поэты нарочно употребляют сильную начальную
строку, чтобы заинтересовать читателя. Здесь же, в сущности, даже не
строка, а одно нетривиальное слово - аберрация. Слово, обычно
употребляемое в отношении света, Ольга Воронина применила по отношению к памяти. Получилось и вполне корректно, и интересно. Исторически сложилось, что память в русском языке не знает полутонов, промежуточных состояний между нею и забвением. Метонимия Ворониной в какой-то степени компенсирует это лингвистическое упущение. Аберрация сама по себе - не плохая и не хорошая. Она чудодейственно оптически преломляет память, выбирая из неё (порой с небольшим искажением) моменты исторически переломные, судьбинные… И аберрация фонетическая только усиливает это впечатление.

Вообще, всё стихотворение проходит под эгидой аберрации. Есть
некоторая странность в преломлении образов, когда вначале кажется, что
слово - "не отсюда", а потом оно непостижимым образом не только
вписывается в контекст, но и создаёт особый колорит. Итак, по порядку.

Смысл аберрации в том, что не до конца понятно, где слова употреблены
метафорически, а где - наоборот, в их прямом значении. Всё это часто
соседствует в пределах одной строки. Например, вот строгая
реалистическая картинка: белый песок в руке, соль на коленях. И тут же в
повествование призывно вторгается мистика: море пустилось вспять.
Заметим, море - не река и устойчивым течением не обладает. Более того,
оно так велико, что вообще вряд ли есть смысл говорить о каком-то его
поступательном течении. Если море не может двигаться вперёд, например,
со всей страстью стремиться в океан, о каком двойном и обратном движении
моря можно вести речь? И тут, наконец, понимаешь, что никакого моря нет,
что это не более чем метафора, а, ещё точнее, метонимия, где море - это
жизнь героини. Точнее, какой-то небольшой участок жизни, позволяющий
путешествовать из настоящего в прошлое. Но море необходимо поэту Ольге
Ворониной, поскольку именно морские реалии позволяют ей лучше выразить
своё состояние. Поэтому море, хоть и временно отступило ("пустилось
вспять"), не торопится уходить насовсем из нашего стихотворения. Но с
ним происходят необъяснимые метаморфозы. Для начала, оно обмелело. Да
так, что стало нашей героине «по колено». Тут на память
предательски приходит старинная русская поговорка "пьяному - море по
колено" (Кстати! Полностью пословица звучит: «Пьяному море по колено, а горы - по плечо»), и понимаешь, что попался на крючок автора на
этом мелководье: это опять метафора, фатализм и отверженность
одновременно. «А нам - всё равно!»

"Вдогонку за ним брести…" Зачем? "Покорять глубины, жечь свои якоря".
Ого! В «море по колено», оказывается, случаются и глубины! И "жечь якоря" - очень нетривиально: обычно жгут корабли. Или, в крайнем случае, мосты. Надо полагать, деревянные. Иначе гореть они будут до тех пор, пока рак на горе не свистнет. А вот якоря, боюсь, вообще никогда не сгорят. И этот образ горящих якорей мыслится мне как акт отчаянья. Неважно, сгорят или нет, всё равно надо жечь. Рьяно, долго, упорно. "Безумству храбрых поём мы славу". Безумству жгущих свои якоря и верящих, что они, якоря, когда-нибудь догорят - и, наконец, отпустят на свободу.

Стихотворение странно "непривязанностью" образов. В этом море,
которое, мало того, что по колено, так ещё и движется
не туда, неожиданно появляется странное животное, с водным
миром вообще никак не связанное. Ослик! Уж как его-то угораздило
забрести в море, да ещё и со своей повозкой? Но нет, это просто
ассоциативное мышление Ольги Ворониной выдаёт "на-гора" образы из других ареалов обитания. Акынство духа, именуемое в просторечии "потоком сознания".

Но класс Ольги Ворониной как писательницы в том и проявляется, что "всё
возвращается в море". Пусть даже море здесь - синоним пути. Пути, на
котором неподвижность сопутствует движению: ноги движутся, а сознание -
нет. Или наоборот. Но, как бы ни был "тяжёл" внутренний мир, -
отражённый в воде, преломлённый поверхностью моря, он становится
красивым и звёздным. Как память о високосных мгновениях жизни.

Когда путь пройдён до конца, а жизнь ещё продолжается, у человека, как
правило, два выхода: повернуть обратно или выйти в вертикаль. "Остывает
ветер, и море стремится ввысь", - пишет Ольга Воронина. Но для
того, чтобы найти эту вертикаль, новую для себя ступень, человеку
нужно-таки – идти. Или даже – бежать. И неважно, бежишь ты "в себя", или "от себя": сознание этого уже просто не различает. Метаморфозы пути!

Путешествие сознания есть жизнь. Но, пока наше сознание бодрствует и
путешествует, во внешнем мире всё может оставаться неизменным. В
предпоследней строке стихотворения Ольга Воронина даёт красивое и вместе
с тем точное обозначение реального места действия. "Спит в ладонях
города мальчик семи морей". Помните, какой город у нас - порт семи
морей? Правильно, Москва! Вот и мы, подобно мальчику, «почти-добрались» до понимания смысла этого стихотворения, но ещё об этом не знаем…

Предтечи

Ветер воет, как будто бы злится,
А под небом, где тучи черны,
Каруселится снег, веселится,
Гость незваный в преддверье весны.

Всё живёт предвкушением встречи;
Вот и я улыбаюсь весне,
Озадаченный ролью предтечи,
Нынче выпавшей снегу и мне.

Мыслям сладостно, нА сердце - горько:
Как всеобщ этот медленный рок!
Я - предтеча? Споспешник - и только?
Промежуточный чей-то итог?

Пусть мой прах разбросают по всполью,
Но - в земле забродившим ростком -
Я прозрею, и, может быть, вспомню
Всё, что было и будет потом.

Оживают под снегом тропинки.
Пробудившись от чуткого сна,
Мы растаем в лесу, как снежинки...
Вот тогда и наступит весна!

Театр графа де Монте-Кристо

Есть одна странная особенность, которая роднит, два, казалось бы, таких разнородных произведения мировой словесности, как пьеса Шекспира «Гамлет» и роман Дюма о графе Монте-Кристо. Эта особенность, точнее, этот жанр принято называть театром одного актёра, или, если угодно, театром одного режиссёра. И оба эти актёры и режиссеры – не Шекспир и Дюма, а их персонажи. И граф де Монте-Кристо, и принц датский отравлены местью. Местью, казалось бы, справедливой, вызывающей сочувствие у сентиментального читателя. Однако месть сама по себе – штука некрасивая, уверен, неблагородная – мстя, ты как бы примеряешь на себя доспехи Господа Бога, которому одному на роду написано заниматься священным возмездием. Да и то Господь, кажется, не выказывает никакого рвения и усердия в этой возложенной на него задаче. И есть отчего!

И оба наши героя, наверное, чтобы им не было так скучно и противно заниматься не человеческим делом, превращают месть в некий грандиозный спектакль, в настоящее произведение искусства, проявляя себя незаурядными режиссёрами.

Как это кощунственно ни прозвучит по отношению к нашему Господу, случаются судьбы людские, по отношению к которым провисеть пару часов на кресте кажется сущим пустяком. Этих людей распинали, пусть и в переносном смысле, подольше и побольнее. Я знал нескольких таких людей в жизни. Что же касается литературных персонажей, то одним из таких людей, является, без сомнения, Эдмон Дантес, граф де Монте-Кристо.

Было бы странно, если бы человек, облыжно приговорённый к пожизненному заключению и чудом бежавший из тюрьмы спустя четырнадцать лет, не попытался бы отомстить людям, благодаря которым он оказался в столь незавидном положении. Граф логично предположил, что эти люди за годы его отсутствия ещё чем-нибудь себя запятнали. Редкий человек, совершивший безнаказанно злодейство, воздержится от его повторения. Подонки не могут в одночасье сделаться благородными людьми. Каково же было его удивление, когда он узнал, что все эти люди перебрались в столицу и стали там известными и уважаемыми людьми! Что-то здесь не так, подумал граф.
И начал своё расследование.

Мне кажется, что Эдмон Дантес мстит не потому, что он мстителен по природе. Он мстит именно потому, что Бог медлит с воздаянием. Если бы палачи его молодой жизни были как-то наказаны, если бы они влачили жалкое существование, перебивались с хлеба на воду, он, может быть, и не вспомнил бы о своей благородной мести. Но они вознеслись в общественном положении. Таким образом, справедливость была попрана дважды. И граф начинает действовать. Но как разорить преуспевающего банкира, поколебать позиции королевского прокурора, доказать, что пэр Франции – отпетый негодяй? И тут на помощь графу де Монте-Кристо приходит Его Величество Театр. Он разыгрывает спектакль, где его противникам заранее уготованы роли жертв.

Благородно ли мстить? Вопрос риторический. Мстители, как правило, им не задаются. Месть, как медленный яд, настолько глубоко проникает в их сознание, что жизнь, лишённая мести, становится для них бессмысленной. Месть бывает маленькой и великой, полной и неполной, справедливой и несправедливой. По характеру мести можно вычислить масштаб личности мстителя. Больше всего симпатий вызывает месть отчаянья, когда у человека отобрано всё до последней нитки, и у него просто не остаётся ничего другого, кроме ярости.

Случай с графом де Монте-Кристо не вписывается в стандартные каноны возмездия. Казалось бы, ему уже воздалось за лишения и страдания свалившимся с неба богатством. Но ему этого мало: горечь душевных потерь не компенсировать никаким золотом! А потом, мне кажется, любовь, если она - настоящая и не реализованная, всегда стремится к самосвершению, хотя и прекрасно понимает, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. И, я уверен, джинна мщения граф выпустил из бутылки именно тогда, когда подумал о возвращении себе любви Мерседес.

Граф, режиссёр-постановщик своей пьесы, продумал все делали до мелочей. Может быть, только его дуэль с Альбером не была заранее предусмотрена сценарием. И только одну вещь граф не мог знать заранее: как отреагирует на его авторский театр, на его чудесное воскрешение из мёртвых потерянная, но пока ещё бессмертная возлюбленная.

Тема прижизненного "воскрешения" героя - одна из самых благодатных, востребованных и величественных тем в мировой литературе. Умерев, герой инкогнито начинает новую жизнь, меняет имя, облик - и, наконец, не узнанный никем, возвращается в поле зрения своей возлюбленной… И та начинает терзаться проклятым вопросом: он - или не он? В сущности, на этом держится сюжет знаменитого романа Этель Войнич "Овод". Мелодрама? Да, но эта мелодрама - очень высокого полёта. Всё дело в том, что герои "умирают" вынужденно, под давлением несчастливых обстоятельств. То есть их "смерть" театром как раз и не является.

Эдмон Дантес, граф де Монте-Кристо, почему-то вызывает у нас больше симпатии, чем датский принц. Почему? Наверное, не в последнюю очередь потому, что Гамлет начинает свою месть с грубейшей ошибки. Он "путает" Клавдия с Полонием. Из-за того, что он убил неповинного человека, и начинается трагическая бессмысленность вереницы последующих событий. И, конечно, Гамлет был бы нам гораздо симпатичнее, если бы он действительно любил Офелию.

В детстве я никак не мог понять, почему лучшие русские поэты, начиная с Пушкина и кончая Мариной Цветаевой, пишут панегирики Наполеону Бонапарту. "С ума там они, что ли, все посходили? Ведь этот человек топтал нашу землю, убивал наших людей… Так недолго и до восхищения Адольфом Гитлером дойти!" - в священном ужасе недоумевал я. Позже я понял, что Наполеон-полководец оказался велик тем, что не воевал с мирным населением. В таком "грязном" деле чести, как месть, графу де Монте-Кристо удалось остаться фактически незапятнанным. "Такое невозможно!" - возразите вы. И, конечно, будете правы. Граф внёс сумятицу и разрушил устоявшиеся семьи. Семьи своих врагов. Ничто не мешает законченному негодяю быть в то же время "истинным арийцем" и прекрасным семьянином. Но, наверное, это слишком небольшая плата за столь грандиозное представление!

Мы сочувствуем графу, потому что его победа оказалась пирровой. Если бы месть не состоялась, но ему удалось бы воссоединиться с Мерседес, никто бы не жалел о несостоявшемся воздаянии. Но этого не произошло. Что же заставляет нас с трепетом думать о том, что, может быть, где-то в пыльных французских архивах затерялся третий том бессмертного романа, в котором герои, невзирая ни на что, соединяют свои жизни? Мы не хотим поверить в то, что любовь с большой буквы может сложить голову под напором времени и обстоятельств. Уединение и душевная пустота должны, в конце концов, вернуть героев друг другу. Вот увидите, они ещё встретятся! И, может быть, уже под другими именами.

Поперёк листопада (заметки о стихах Ольги Ильницкой)

Стихи Ольги Ильницкой – удивительное явление нашей литературы. Они написаны, попирая все каноны: строчки со строчками рифмуются, как им вздумается, строф как таковых часто вообще нет – либо они состоят из совершенно произвольного количества строк: как Бог на душу положит. Может быть три строки, может – четыре, пять, шесть и т.д. Но, если это и считать погрешностями, недоработками, то рука не поднимается править эти несоразмерности: ведь можно вместе с водой выплеснуть и ребёночка, т.е. разрушить неповторимый авторский стиль, вырабатывавшийся годами. Более того, за годы странствий и свершений друзья-поэты, вероятно, не раз указывали Ольге на эти особенности формы её стихотворных произведений, и если они так и не сумели её переубедить «писать правильно», то, значит, что-то в этой корявости и неправильности есть. Лев Толстой, говорят, нарочно запутывал синтаксис своих предложений, чтобы уйти от их "правильного" построения. Ольга Ильницкая никого не пытается "запутать". Она просто так живёт - пропуская через себя боль, мучительно доискиваясь правды, не боясь эту самую правду, даже личного свойства, разгласить во всеуслышание. Это её право, оплаченное собственной жизнью. И не нужно всех поэтов стричь под одну гребёнку.

Стихи Ольги Ильницкой не распадаются оттого, что написаны «неправильно». Я связываю это со смысловой насыщенностью строчек и с принципом импровизационности письма, который исповедывает Ольга. И как раз эта «неправильность» делает её стихи загадочными и даже авангардными для русской поэзии, потому что до Ильницкой никому и в голову не приходило так писать: боялись, что сочтут графоманом и с позором изгонят из литературы. Не зря говорят, что блаженны не ведающие: Ольга просто не знала, что так писать «нельзя», а когда узнала, стиль уже сложился – и что-то менять уже не хотелось, да и не стоило. Раз ты и так выделяешься из общего ряда – как человек и как личность, было бы даже странно, если бы твои стихи ничем не отличались от строчек других писателей.

Конечно, на поэтику Ольги очень повлияло то, что она - историк и журналист по первой профессии. Но не меньше, чем историю страны, чем современную нам эпоху разлома единого государства, она исследовала свою душу. Да так, что не до конца понимаешь, что же изображено на поэтическом полотне - душа на фоне исторических событий, или, наоборот, события, "наползающие" на душу.

Героиня лирики Ольги Ильницкой признаётся, что её человеческий и поэтический путь пролегает «поперёк листопада». Вспоминаются знаменитые строчки Высоцкого: «Я скачу, но я скачу иначе… говорят – он иноходью скачет…». Впрочем, «поперёк листопада» можно понимать и как «наперекор увяданию всего живого, которое несёт с собой листопад». Поэт сама указывает на особенности своего стиля. Это – «сквозные истины» и «обманчивость ясности сложной». Листопад знаменует собой конец ещё одной маленькой жизни, он нарушает «параллельность прямых» - значит, кто-то из близких «отстал отдохнуть», видимо, он не выдерживает темпа жизни или темпа мысли героини, чтобы оставаться рядом… Но поэт Ильницкая уверена: он отдохнёт – и наверняка догонит её, наверстает упущенное, потому что любовь вне времени, любовь никуда не уходит. Блажен, кто верует.

Поэт не только говорит сам. Может быть, ещё больше он ждёт, что ему ответят, волнуется, как ответят. Или просто слегка растерян от ещё не произнесённых вслух слов. «О беззащитность в ожиданье слова!» Увы, Тютчев был прав, нам не дано предугадать, чем наше слово отзовётся. Чем отзовутся в нас слова других людей… И я уверен, что он имел в виду не только слова рифмованные!

Ольга Ильницкая не только великолепная фехтовальщица (мастер спорта СССР по фехтованию на рапирах), она ещё и укротительница тигров. Сторонница того героического принципа, что «за жизнью нужно ходить», особенно писателю или художнику, она неизбежно попадает к разного рода "тиграм", которыми кишит эта самая жизнь. Тигры жизни склонны к метаморфозам и метафорам, они – наш страх, наша боль; они могут посещать нас в самых нетрадиционных формах ("Молчание было больше мира…"). Читатель может только догадываться, сопереживая, какой дорогой ценой оплачено поэтом укрощение распоясавшихся диких зверей…

Ольга Ильницкая убеждает своего друга-читателя, что её стихи пишутся не просто так, что они преисполнены глубокого смысла: «Значит, ты потрудись обнаружить во мне глубину зачинанья строки непреложной…» И действительно, читательский труд порой ничуть не легче писательского. Но вот, наконец, оно обретено, писательское ощущение истинности, незаменимости только что найденных строк: «глубина зачинанья строки непреложной». Непреложность строки и есть её истинность.

Эстетика г-жи Ильницкой производит двоякое впечатление. С одной стороны, «страшно далека она от народа», в силу специфики восприятия мира. С другой стороны, трудно вообразить себе более народного писателя, с её журналистским любопытством интересоваться всем и вся. И совсем уж сложно назвать Ильницкую элитарным писателем, хотя её стихи доступны и понятны очень немногим. Помнится, такое же «срединное» положение в русской литературе было у Александра Блока, но универсальное начало в нём, в конце концов, перевесило элитарное, за что и получил он, может быть, высшее литературное звание на земле – звание народного поэта.

Может быть, самое парадоксальное в стихах Ильницкой – это то, что сама она не замечает сложности и непонятности некоторых своих стихов. Для неё стихи эти и просты, и понятны, и, кажется, она готова объяснять их смысл первому встречному читателю. Стоит тому только заикнуться, что ему что-то непонятно. Но… в непонятности некоторых стихов заключена такая высокая магия, что мне кажется более нормальным… не понимать до поры до времени. Дети, которые впервые слышат какие-то слова и выражения, тоже ведь не понимают их значения. Они могут сразу же спросить об этом у взрослых – но тогда потеряется тайна. А могут никого не спрашивать – просто дожить до того момента, когда им безо всякой посторонней помощи откроется сокровенная суть незнакомого слова. Так вот, я – за второй путь. А поэт - он просто живёт в своём мире и рассказывает нам о своих переживаниях этого мира. Поэтому все наши мысли, будто бы он специально подбрасывает нам ребусы, чтобы мы не скучали, - от лукавого.


ОЛЬГА ИЛЬНИЦКАЯ

* * *
Поперёк листопада ложится мой путь,
Вдоль гусиного, мелкого ломкого шага.
Если был кто со мною — отстал отдохнуть,
Если шёл параллельно — то так ему надо:
Обомлеть, столбенея от истин сквозных,
Обалдеть от роскошного лисьего взгляда.
Подойду и скажу: параллельность прямых
Листопадом нарушена — значит, так надо.

Значит, ты потрудись обнаружить во мне
Глубину зачинанья строки непреложной.
И меня оттолкни, отпусти, отомсти
Теплотой за обманчивость ясности сложной.
Будем живы — и вновь разбежимся поврозь
Листопад разгребать, шелестя и рифмуя
Небо с морем и в небе с волною колдуя,
Ощутим глубину. И, волнуясь, глотнём
Эту истину — лживую, горькую, злую.


P.S. Наверное, я не открою Америку, предположив, что проза Ольги Ильницкой всё-таки перевешивает её стихотворное наследие. Но это - уже тема отдельного разговора. А.К.

Гей и гейша

Т.О.

Ни к чему теперь лицу - маска:
Всё равно за ней не скрыть очи…
Ты рассказывай себя, сказка,
Чадо тысяча одной ночи!

Пусть мигрени предают лени,
Пусть взъерошилась на лбу чёлка,
За просроченной мечтой - пени,
Рыжей пулей у виска - пчёлка;

Утром кофе с коньяком - пей же!
Пусть он горечью саднит татской…
Мы живём с тобой, как гей с гейшей -
Спутав шведскую семью с датской.

Но спасёт нас как всегда, ласка:
Любят шерсть свою лизать кошки.
Ты рассказывай себя, сказка.
Только на пол не роняй крошки.

На вершинах не вянут цветы...

*****
На вершинах не вянут цветы.
Семенами лучистого взора
Что посеять пытаешься ты,
Фея Солнца, дитя разговора?

Ты сбираешь планет аромат -
И, встряхнув золотистую чёлку,
Ты однажды, как плод или клад,
Всю Вселенную бросишь в кошёлку.

И зажмурятся звёзды, пыля;
Опустеют столетья, как миги –
И окажется так, будто я –
Твой гербарий в оставленной книге.

Пролистай как-нибудь те листы;
Там цветы, поцелуи и злаки…
Не печалься: ведь я – это ты;
Я – твой знак на душистой бумаге.

Что весь мир? Чертежи, миражи…
Обезьяны последнего знанья…
Я – твой посох, твой слепок души,
Я – твой пульс на руке Мирозданья.

На вершинах не вянут цветы.
Их срывают волхвы и камеи,
Превращая в сухие листы
Для гербария маленькой феи.

Реквием по субмарине

Попрочней, чем пиры, единит нас беда.
Теребят безутешные сводки.
Опустели в часы новостей города:
В море гибнет подводная лодка!

И давление крови взметнётся, как нерв,
Взрежет вены надежда тревожно:
Сколько в трюмах сейчас может быть атмосфер?..
Триллер жизни – страшней, чем киношный.

И спасает лишь вера, что мы не одни,
Партизаны соборности нашей,
Что за эти, как вечность, тягучие дни
Станем все мы одним экипажем!

Что не будут напрасными наши труды,
Наша жатва духовного хлеба.
Субмарина покинет пучину воды,
Растворяясь в бескрайности неба.

Боги грешные, духи печальных морей, –
Те, кто судьбами правит от века,
Забирайте скорей ваш чугунный трофей,
И спасите – хотя б человека!

Ты сводила музыку с ума...

*****
Где желтеет леса бахрома,
Где костры ветвей парят над нами,
Ты сводила музыку с ума
Жгучими кленовыми глазами.

Обретала осень странный вид,
Зажигались в небе сердца руны,
И увидел царь лесных друид:
Ты листвой перебираешь струны!

И воскликнул Фауст: "Боже мой!
Пролилась чернильница Сократа!
Унесёт навеки мой покой
Сумасшедшей музыки стаккато!"

Ты сводила музыку с ума...
Нет, сиянье глаз плеснув наружу,
Ты была той музыкой сама,
Лесу танцевала свою  душу!

И сгорая в лиственном огне,
Унесён небесною игрою,
Я не знал, что будущее мне
Не прочесть у клёна под корою.

В поисках музы (о любовной лирике Льва Болдова)

«Я вышел на поиски музы – и нет мне дороги назад». Лев Болдов.

Есть какая-то неизбывная горечь в любовной лирике Льва Болдова, даже когда он пишет о счастливой любви. Какой-то вопиющий знак неравенства между музой и любимой женщиной. В пьесе Горького «Дети Солнца» автор условно делит всех своих персонажей, а заодно и всё человечество, на «ушедших вперёд» и «оставшихся позади», обозначив, таким образом, духовную пропасть между людьми разных сословий. Горький задаётся вопросом: как уменьшить эту разницу, чтобы люди научились понимать друг друга? Но лучшие люди уходят всё дальше вперёд, относительно оставшегося позади человечества. Нечто подобное, на мой взгляд, происходит и с двумя героинями любовной лирики Льва Болдова: его музой и любимой женщиной. С той лишь, может быть, небольшой разницей, что муза Болдова отрывается по дистанции не за счёт какого-то собственного движения, развития. Нет, она всё время находится на одной и той же недосягаемой для земных женщин высоте, но пропасть между нею и реальной женщиной, тем не менее, увеличивается.

Но драма героя Болдова заключается в том, что он убеждён: это не два разных существа в женском обличье, а одно. То есть, он убеждён, что где-то есть такое место, где реальная земная женщина достигнет небесных высот музы. Так Лобачевский был уверен в том, что параллельные линии, в конце концов, обязательно пересекутся. Это лишь вопрос времени. И пространства. Но жизнь проходит, а пропасть между героинями остаётся – так бесконечно далека реальная женщина от той, что грезилась во снах.

Но ведь любит же герой Болдова своих незадачливых героинь – невзирая на, казалось бы, безнадёжную их отсталость от идеала! Он не может, а, может быть, и не хочет сразу «просканировать» им душу, чтобы понять, кто сейчас рядом с ним. Но жить – и не влюбляться скучно, лучше опутать любимую женщину собственными фантазиями и не думать о предстоящем разочаровании. Не на себя же, в конце концов, устремлять любовную энергию!

Несбыточность счастья – одного на двоих – всерьёз печалит поэта. Ближе всех к Музе оказывается женщина из стихотворения «Пойдём гулять по ноябрю» - может быть, именно потому, что герой так и не может овладеть ею до конца: она, увы, уже замужем…

Поэт часто в своей лирике нетрадиционно использует библейские сюжеты – как бы проживая их заново. Поэтому они звучат у него так убедительно: «дела давно минувших дней» оплодотворены сегодняшними переживаниями героя. Поэтому так впечатляет, например, переиначенная под современность библейская притча о Каине.

Но вернёмся к идеальной женщине, которую ищет и не находит наш герой. Что же ищет он в женщине? «Отраженье своё в женском лике». Поэт убеждён, что не он первый, не он последний раздираем противоречием между фантазиями, идеалом – и реальной жизнью. Он даже берет в союзники Леонардо да Винчи, несмотря на упорные слухи о гомосексуализме последнего. «Ты придумал её, Леонардо, – отраженье своё, Мону Лизу…». Герой Болдова ищет в женщине великую душу – в «довесок» к её телу. Но он никак не может избавиться от гнёта идеала – этого тирана из тиранов. Он помнит свой потерянный Рай – и жаждет обрести его снова.

Но герой Льва Болдова – отнюдь не рыцарь печального образа. Ничто человеческое ему не чуждо, даже радость земная. Возьмём стихотворение «Придёшь – за окнами кисель…». «Поставим чай, грибы с картошкой пожарим, разберём постель». Простые, казалось бы, будничные вещи – а мир уже изменился, что-то в нём стало «не от мира сего»… «И Время медленно умрёт… мы будем так с тобой близки, как никогда никто на свете… и мы проснёмся в полшестого, чтоб Царство Божье не проспать». Герой, наконец, забыл про свою музу, оттеснил её на задворки памяти – и произошло чудо: он обрёл обыкновенное счастье с обыкновенной женщиной. И возвёл её в ранг музы, написав о встрече с ней прекрасное стихотворение.

Вообще, встреча поэта с Незнакомкой – это всегда лотерея в смысле предстоящих взаимоотношений: слишком много разных факторов могут повлиять на будущее данной пары. Наверное, не нужно ожидать слишком многого от каждой встречи – и тогда ты обязательно встретишь женщину, которая превзойдёт твои ожидания. С одной стороны, нас, поэтов, губит излишняя требовательность к предмету поисков, с другой – хочется, чтобы это была встреча надолго, может быть, на всю оставшуюся жизнь. Но, завладев своей мечтою – например, женившись на ней, мы уже не способны оставить её на том пьедестале, где она пребывала ранее. «Не к добру людям исполнение их желаний» - писал Гераклит. Может быть, потому поэты и строят воздушные замки, творят, как Пигмалион, своих героинь по своему образу и подобию, чтобы никогда не найти их в реальной жизни и тем самым сохранить дистанцию между музой мечты и сегодняшней любимой. Или – склоняются к мудрости Дон Жуана и Казановы, которые уходили от любимых женщин в момент наивысшего наслаждения, когда костёр любви полыхает высоким пламенем, чтобы не доживать с ними до того времени, когда пламя превращается в пепел…

Но истинное счастье, пожалуй заключается в том, чтобы всё совпало – и время, и место, и темпераменты, и интерес к личности, и взаимность чувств, и их одновременность… Вот такая встреча – истинная удача, подарок Божий. Но сердце человечье не терпит пустоты одиночества, и потому наши встречи так случайны и больны несовпаденьями, как в стихотворении Льва Болдова «С этой женщиной мы разошлись на полкруга…».

Вообще, это какая-то кармическая штука – всё время искать и не находить свою пару. Я знаю сколько угодно людей, которые не ищут – и находят. И – что самое удивительное – плодотворно живут вместе. Но есть Сизиф, который вечно катит свой камень, есть Вечный Жид, который всё время странствует, есть,
наконец, и Лев Болдов, вечно ищущий влюблённый.

Конечно, Лев Болдов – не поэт одной темы. Его лирика пестрит разнообразием. Особенно интересны его исторические стихи, когда он пишет о нашей недавней истории сквозь призму современности. Однако я сосредоточился всецело на его любовной лирике, поскольку мало кто из поэтов способен переживать отсутствие своего женского alter ego как личную трагедию. Этим мне интересен поэт Болдов.

Некоего Божьего духа не хватает героине Болдовского стихотворения «Должно быть, Бог, когда тебя творил…». Это уже не статуя Пигмалиона, это бесконечно живая, если можно так выразиться, женщина. «Он пытливый ум в тебя вложил и тонкую, чувствительную душу». К тому же эта женщина хороша собой, как Даная. Чего же ещё надобно нашему герою? Что-то в ней оказалось, тем не менее, недоработанным Создателем – как мрачно шутит сам автор, наверное, кто-то отвлёк Господа в самый последний момент, когда нужно было навести последний штрих. И герой наш не в силах простить ей этот маленький недостаток за все её достоинства. Прав он или нет? Не знаю, я не видел этой женщины. Скорее всего, прав, раз его душа её отвергла. Наверное, это был такой недостаток, который перевесил все вышеупомянутые достоинства. Так тоже иногда бывает. Ведь поэту нужна женщина, которую не стыдно взять с собой в бессмертье!

Вообще, неживые женщины часто оказываются у Болдова привлекательнее живых, и это один из незабываемых парадоксов его любовной лирики. Достаточно вспомнить фотомодель, рекламирующую шампунь в метро. Живое и неживое в нас порой так причудливо смешано, что и не отличить… У Болдова неживая женщина часто оказывается подлинной, а живая – наоборот, фальшивой. И что тут поделаешь: с неживыми проще. Живыми нужно заниматься, нужно уметь с ними ладить, уживаться. Живая может в один прекрасный миг предать тебя – и устремиться к другому. В общем, живые – сплошная головная боль. Но миражами жить нельзя. Герой Льва Болдова это прекрасно понимает. Поэтому он так бесстрашно заявляет: «я вышел на поиски музы – и нет мне дороги назад!»

Но, увы… любовь убегает, как мудро заметил скульптор Роден. И жизнь убегает.
И лишь муза, мечта, бумажный кораблик безумного поэта никуда не убежит. Может быть поэтому поэт периодически «ампутирует» земных женщин, неудачниц его «почвенной» любви – и остается верен своей Музе… которую пока не нашёл. Но сама жизнь поможет ему, в конце концов, найти свою мечту, своё alter ego в женском облике…


25.01.04.

...время брызжущей светом печали...

*****
Сколько может познать человек?
Полюса примирить - и не сбросить!
Увяданье и сказочный спектр
Совместила зыбучая осень.

Спелых красок безудержный крик
Нас в хрустальные выплеснул дали...
Я люблю твой Божественный лик,
Время брызжущей светом печали!

Вен древесных душистая цветь,
Медных листьев затактные звуки...
И так хочется в них умереть:
Смерть - любовь, только - с маленькой буквы...

Жизни цикл задают времена,
В том бессмертия вижу пласты я.
Вы простите, зима и весна!
Вы в сравненьи - немножко пустые!

Сколько может вместить человек? -
Чаша жизни нечаянно спросит.
Как бы короток ни был наш век,
В полноте своей - будем как осень!

Беслан: помнить - или забыть?..

1. МАЗОХИСТ МЫШЛЕНИЯ

Странное дело: никто ещё не рассматривал национальные трагедии под таким «конфликтным» углом зрения. Многим такая постановка вопроса может показаться дикой. Разве не память – то, что делает нас людьми? Однако, именно на это и рассчитывали режиссёры-постановщики этого кошмарного спектакля. На то, что начало каждого учебного года будет сопровождаться у нас воспоминаниями о событиях в Беслане, скорбью, смешанной со страхом новых терактов.

Сразу на нескольких литпорталах разгорелся жаркий спор о том, зачем писать об этих страшных событиях столько плохих, банальных и беспомощных стихов? Дескать, стоит ли вообще писать о таких событиях, изначально, подобно атмосферному столбу, давящих на несчастного литератора своей масштабностью и трагическим величием? Дескать, вряд ли вообще в России сыщется золотое перо, конгениальное этим событиям. Поразмышляв чуток, приходишь к убеждению: да, написать хорошие стихи о Бесланской трагедии дьявольски трудно. Но нельзя лишать права людей выражать свою гражданскую позицию в меру отпущенного им таланта. В конце концов, даже великий лирик и космогон Тютчев писал посредственные, а то и откровенно плохие политические стихи! Ну, беда в стране с графоманией: людям кажется, что всё сказанное в рифму автоматически попадает в сокровищницу русской словесности.

2. БАНАЛЬНОСТЬ СОЧУВСТВИЕ

Так что же мешает написать действительно хорошие стихи о Беслане? Причина номер один: люди забывают о том, что сострадание к ближнему, столь ценное в мире людей, в мире литературы есть избитая банальность. Такая же, как и «банальность боль», как выразилась Татьяна Аинова. Как и банальность смерть. И трудность, зачастую непреодолимая, заключается в том, чтобы о банальном написать небанально. Но пусть люди пишут как могут. Ведь большинство из них не «делают литературу», а просто живут. А литература как-нибудь перетерпит.

Действительно, для психического здоровья нации некоторые трагедии, например, геноцид, наверное, лучше было бы забыть и вообще о них не думать. Или – думать, но поменьше. Жить настоящим и будущим. Но так не получается. И, скорее всего, не получится. Живые очевидцы событий несут своё горе в массы, создавая бесчисленные «комитеты матерей, вдов» и т.п. Это становится их новой жизнью, и разве можно бросить какой-то упрёк людям, потерявшим в жизни самое дорогое, что у них было? Фактор второй: многие думают, что, чем больше мы об этом говорим, тем меньше возможность рецидива подобных событий. Тезис, на мой взгляд, весьма спорный, но от этого не менее популярный. И вообще, забвение и память составляют, может быть, самую странную диалектическую пару человеческого бытия. И всё это, к сожалению, очень плохо регулируется сознанием.

Помните эдикт древнегреческого правителя, предписывавший согражданам «забыть» Герострата? До сих пор не забыли! Даю голову на отсечение, что забыть Беслан, или Холокост, или расстрел Николая Второго и его семьи нам тоже быстро не удастся. Но нельзя в памяти постоянно черпать агрессию. Народы и религии не виноваты, что под их знамёнами негодяи творили бесчинства! Отчего же порой так чешутся кулаки, друзья мои?!

Секретный дом вечности

*****
Бог-ребёнок плачет над миром:
Где теперь его мир-колобок?
Мир ушёл, даже имя сменил он.
Вот и плачет растраченный Бог…



*****
Богиня века золотого,
Не замутнённых скорбью дней!
Как мало счастья неземного
Осталось от любви твоей!

Как будто леший сердцем водит –
И остужает жизни жар…
Что толку знать, что всё проходит,
И что любви – не вечен дар?

Но Бог даёт смычок и струны –
И мысль – с другими наравне,
Бесстрашно, как Джордано Бруно,
Сгореть на жертвенном огне…



*****
Всё ненасытней вечности река:
Глядим мы в зеркала её – и канем.
Бессмертны мы, но вдруг сожмёт тоска –
Стать деревом, росою или камнем!

Но от тоски и от душевных стуж
Вдруг сердце загорится странной новью…
Есть на земле переселенье душ.
И люди нарекли его любовью.

И, всё томясь безбрежностью своей,
Своей незащищённостью людскою,
Мы вновь переселяемся в людей –
Не ведая, что нас они не стоят…

Какая неизбывная тоска –
Глядеть на небо... через облака!


*****
Вот же выпадет путь человеку!
Между жизнью и смертью скользя,
Дважды в жизни войти в эту реку,
Если выйти ни разу нельзя!

Боже, дай мне одно лишь словечко,
Свой пароль расставаний и встреч.
Не задуть эту жизнь, точно свечку – 
Можно только, как пламя, разжечь!

И, присев у судьбы на крылечко,
Зовом сердца приветствуя новь,
Каждый сам выбирал свою речку –
И своей дал я имя: Любовь.


*****
Дон Гуан, ты губишь Донну Анну
Чарами бесстрашных небылиц.
Бог любви просЫпал с неба манну,
Чтоб кормить в безумство впавших птиц.

И не пропадёт твоё старанье:
Ты умеешь женщину понять;
Слишком затянулось ожиданье,
Чтобы пред тобою устоять!

В страстном сердце пауза зависла:
Эту слабость тотчас же лови!
Ты ведь знаешь: там, за гранью смысла,
Ненависть тождественна любви!

Дон Гуан, ты губишь Донну Анну,
Ревностно развязку торопя,
И пусть это странно, очень странно,
Но сладкА ей гибель от тебя!

Только зря играешь ты с судьбою,
Закусив, как лошадь, удила,
Чтобы, пресмыкаясь пред тобою,
Мужа Донна Анна предала!

Знаю я, ты жаждешь абсолюта,
Славу подстрекая - и позор.
Но судить тебя не будут люди.
Бог уже в пути. Он - Командор!

23.07.05.


*****
Если твоё сердце не вынесет горя,
Отдай его сердечных дел мастеру, –
Пусть он перекуёт его,
Семь раз проверив на прочность.

Если сердце твоё не вынесет счастья,
Разлетится на куски брызгами радости,
Из него выпорхнет певчая птичка,
Потерявшая голос в прошлой жизни, –
И превратится в белую скрипку,
Которой невыносимо хочется петь;

А когда ты проведёшь пальцами
По её глиняному грифу, ты поймёшь,
Что в руках твоих вовсе не скрипка,
А любимая женщина;
От избытка счастья с ней
Треснуло по швам твоё шёлковое сердце, –

То самое сердце, что говорило о ней
Как о своей гостье из будущего,
И вечерами при свечах
Почему-то любило
Повторять загадочную фразу,
Навеянную классиками:
«Любовь – это рубашка,
Что дана нам на вырост».



*****
Как страшно время половодья!
Забродят воды, как вино,
И плодородные угодья,
Как Китеж-град, уйдут на дно.

С какой безбрежною тоскою
Стать морем речка норовит! –
И, до краёв полна собою,
Сама не знает, что творит…

Так, отпустив души поводья,
Бездонно, властно, как испуг,
Страстей безумных половодье
Испепеляет всё вокруг.

Как будто речка впала в детство,
И жалко ей расстаться с ним…
А мне досталась по соседству
Судьба стать берегом твоим.



*****
Минуя палисадник, где слышен вздох травы,
Летит по небу всадник – и он без головы…

Над миром он взлетает, не смея отдохнуть,
Пока никто не знает, куда он держит путь…

И отзовутся медью его шаги в Раю:
Он получил бессмертье за голову свою.

Он не покинет стремя, не выполнив наказ.
А вечность – только время, когда не будет нас…



*****
От расстояния – незримая,
Всем сердцем вынесена в святцы,
Моя бессмертная любимая,
Какая вечность – расставаться!

Судьбой и Господом творимая,
Звездой полей – ветрам порука,
Моя бессмертная любимая,
Моя ранимая подруга,

Такая ж, как и я, прохожая,
С неомрачимо белой кожей...
Что делать, если Твари Божии
Так друг на друга не похожи?!

Что делать, если сердце истово
Томится в клетке, точно птица;
Что делать, если даже истина
В лохмотья дряхлые рядится?

Как заболеть нам тонкокожестью,
Чтоб, как Иисус, поверив в братство,
Любить людей – с их непохожестью,
С их роковым самоуправством?

И вот, отбросив церемонии,
Мы ищем волшебство вокала –
Ток претворяющей гармонии,
Что Божьей нитью нас связала...

Моя бессмертная любимая,
Луч незапятнанного света,
Судьбой и Господом хранимая,
С печатью прОклятой Поэта.

И грусть качается безмерная –
Из-за того, что ты – бессмертная...

И радость брызжет беспримерная –
Из-за того, что ты – бессмертная...


*****
Мысль, что прожгла
сердцевину,
Ты на ладонь приглашала,
Чтобы найти середину,
Маленькая
и большая.

Только эмоций лавину
Горстью песка разрушая,
Губишь ты середину,
Маленькая и большая.

Тело похищено мыслью –
И помутился рассудок:
Там, между бездной и высью –
Лишь пустоты промежуток…

Кровь, что текла с горловины,
Вновь с родником ты смешала…
Нету в тебе
середины,
Маленькая и большая!



***** Ольге Ильницкой

Одержима взыскующим словом,
Высшей правдою жизни права,
Ты лучишься в сиянии новом,
Где, сгорая, не меркнут слова.

Ты врываешься в жизнь, как комета,
В перламутровых бликах огня,
В осязании звука и света,
В отпущении ночи и дня,

Человечность приняв за основу,
В аритмии незваных тревог…
Что за кони ведут тебя к слову,
Если слово не меньше, чем Бог?

Интуиция – больше, чем знание,
И наитьем нахлынет волна:
Жизнь земная – «дебют на прощание»,
За которым нас ждёт тишина…



НЕМЕЗИДА

Миры просеяв, как сквозь сито,
Бесстрашной пробою пера,
Ты так прекрасна, Немезида,
Ты бесконечна, как игра.

С душой, распахнутою настежь,
В постылый мир метнув копьё,
Одной рукой ты даришь счастье,
Другой – караешь за него…

И, обживая безграничье,
Начало высмотрев в конце,
Ты – ад и рай в одном обличье,
Ты – жизнь и смерть в одном лице.

И там, где рушатся твердыни,
То с грузом дум, то – налегке,
Порхает бабочкой богиня –
С безумной мыслью… о цветке.



*****
Ты – жизнь моя, что прожита... не мной,
И мыслится мне в сумерках порою,
Что, если б я не стал самим собой,
Я б на земле хотел побыть чуть-чуть тобою.

Господь с тобой, и, пусть твоя звезда
Порою светит грозно и кроваво,
В душе моей ты – гостья навсегда:
Моя судьба, печаль моя... и – слава...



***** Виктору Третьякову

Раскручивая свиток лет
И жизнь незрячую итожа,
Я вспоминаю, как секрет,
Что жизнь и смерть – одно и то же.

Они всё время бродят в нас,
Друг другу возмещают ссуды,
Перетекая всякий раз,
Как влага в спаянных сосудах.

И, возрождаясь наяву
В неистребимости природы,
Вдруг понимаю, что живу –
А Бог приходит и уходит…

Нет, просто рвётся цепь времён –
И, сцену закатив немую,
Я не живу – лишь существую,
Когда уходит в небыль Он…

Как расцветает вместе с Ним
Души безгласная обитель!
А Он неуловим, как мститель,
На время уходя к другим.

Всему, всему, что рождено,
Свой беспокойный век отмерен, –
Нет, это я Ему не верен,
Не оценив, что мне дано!

И я смотрю на свиток лет,
Грусть неземную в сердце множа,
И вспоминаю, как секрет,
Что жизнь и смерть – одно и то же.



*****
Стихов властительный пожар
И жаркий посох пилигрима
Я променял на Божий дар,
Смешное счастье быть любимым...

Век не забыть мне этот край,
Даль отворивший мне и негу!
Казалось сердцу: вот он, Рай!
Что ещё надо человеку?

Но струны сердца натянуть
Грозит нам времени воронка,
И мы в себе несём свой путь,
Как тайну тайн, как мать – ребёнка.

И очень часто – видит Бог –
Куда-то вдаль зовут тревоги
Не потому, что Рай… так плох –
А просто… хочется дороги!

И я замыслил отдохнуть,
Но помнил посох мой, сгорая,
Что даже неподъёмный путь
Богаче всех сокровищ Рая!

И станет счастье тупиком,
Свой блеск в рутине дней теряя;
Проснётся любопытство в нём:
А что же там, за кромкой Рая?

Да, благоденствие смешно;
Оно – не больше, чем уловка…
А счастье – только остановка
Там, где стоять запрещено…


*****
Страшно, коль звук не поспеет за слогом!
Страх – это мост между жизнью и Богом.

Выйдешь из дома – а смерть за порогом;
Страх – это мост между жизнью и Богом.

Жизнь или Бог? Впрочем, это не важно –
Ведь выбирать одинаково страшно!

Страх не успеть все сомнения выбил:
Мост – это, в сущности, взорванный выбор!

Век в ожиданье проходит за веком.
Страшно прожить на земле человеком...



ТЕАТР НАОБОРОТ Валентину Гафту

Лампадка тихо догорает -
А там, за росчерком пера,
Лишь редкий смертный понимает:
Вся наша жизнь - увы, игра...

И правдолюбца, и позёра -
Всех привечает жизни пир,
И только имя Режиссёра
Забыл оставить нам Шекспир...

И все мы - павшие, живые,
Жизнь отыграв как вещий сон,
Залижем раны ножевые -
И гордо выйдем на поклон.

И будем зрячи мы, и зорки,
Бессмертным гениям под стать,
И стаи ангелов с галёрки,
Встав, станут нам рукоплескать...

И мысль придёт - как неотложка,
Как неопознанный секрет -
Что мы сгорали... понарошку,
А смерти - и в помине нет!

И мы постигнем смысл дороги,
Познаем подлинность, и боль,
И счастье, что дана нам Богом
Своя, а не чужая роль.

...Лампадка плоти догорает,
И душу ждёт небесный плот,
И лишь Всевышний понимает,
Что жизнь - Театр Наоборот.



*****
Что ж ты, осень, вытворила с нами?
Раздала ветрам своё тепло.
И поля, как памяти коврами,
Ожиданьем белым замело.

Что ж ты, осень, вытворила с нами?
Присягнула тучам и снегам.
На седой земле, под облаками,
Мудрено теперь согреться нам!

И в тоски пожухшем безголосье
Над листвой пропавшею парю.
Я тобой рождён – ты помнишь, осень…
И в тебе, наверное, сгорю…

Что же мне мешает крылья сбросить
И к земле припасть, как жёлтый лист?
Я – твой дух пропащий, помнишь, осень?
Я – твой безымянный гармонист.

И сейчас молю тебя о малом:
Возврати мне ласку и тепло, –
Пусть поля, как белым покрывалом,
Памяти печалью замело!

О прошедшем праведно тоскуя,
О любви прошу я и молю;
И тебя, беспутную такую,
Словно жизнь прошедшую, люблю...

Что ж ты, ос-сень...



ЭЛЕГИЯ

О, как бы я хотел
бесстрастным быть, как Бог,
Доверчивой душе
апостолом быть верным;
С любовью принимать
и таинства дорог,
И сердца миражи, и мира
злые скверны;

Гармониею жить – не так, как на войне,
Не тратить силы зря
на спор и укоризны…
Не то, чтоб идеал
был недоступен мне –
А просто идеал
враждебен
сути жизни.



*****
Эрозия времени точит, как червь,
Всё то, что ваялось веками –
И хрупкое подданство тайных вечерь,
И даже незыблемый камень…

Ничто этой участи не избежит,
Не вынесет долгое бремя –
И только душа прохрипит, прокричит,
Прорвётся сквозь алчное время…


«Сердцу моему так тяжело от тяжести мира, словно я взял весь этот груз на себя». Антуан де Сент-Экзюпери.

*****
Я байки не травлю, и не кичусь я спесью:
Судьбою заслонив расщелину времён,
Я на плечи взвалил всё мира равновесье –
И оттого порой бываю побеждён…

Но, звуками молитв заполонив квартиру
И выстрадав рассвет, лечу вослед лучу…
Покуда я дышу, я – укротитель мира;
Мне даже Божий крест сегодня по плечу!

Раздрызганность миров дробит меня на части,
Харизму теплоты в пространстве хороня;
Но к чаяньям людей я чувствую причастье,
Как будто ось земли простёрлась сквозь меня!

Пускай гнетёт меня усталость человечья,
Пусть вековечных чаш колеблются весы,
Я музыкой в душе смирю противоречья,
И пусть любовью мир спасётся от грозы!

15.07. 2003.



РЕКВИЕМ ПО СУБМАРИНЕ

Попрочней, чем пиры, единит нас беда.
Теребят безутешные сводки.
Опустели в часы новостей города:
В море гибнет подводная лодка!

И давление крови взметнётся, как нерв,
Взрежет нервы надежда тревожно:
Сколько в трюмах сейчас может быть атмосфер?..
Триллер жизни – страшней, чем киношный.

И спасает лишь вера, что мы не одни,
Партизаны соборности нашей,
Что, быть может, за эти тревожные дни
Станем все мы одним экипажем!

И не будут напрасными наши труды,
Эта жатва духовного хлеба.
Субмарина покинет пучину воды,
Растворяясь в бескрайности неба.

Боги грешные, духи печальных морей, –
Те, кто судьбами правит от века,
Забирайте скорей ваш чугунный трофей,
И спасите – хотя б человека!


*****
Я слышал хор в небесной вышине –
Как будто мир ликующий открыл я…
Влюблённо звуки пели тишине,
И душу обжигали чьи-то крылья.

И я парил – над морем, над судьбой,
К чертогам мысли облака ревнуя.
И воле я предпочитал покой:
Мне было жалко жизнь мою земную…

И с этой странной, страшной высоты,
Где спят снега, а звёзды мерно дышат,
Я звал тебя, поскольку только ты –
Мелодия, что нам нельзя услышать…

Крысли и мюсли

Поэт, сочиняющий во сне - спушкин.

Джек-пот – вспотевший Джек-Потрошитель.

Автограф – граф за рулём.

Соккер - большой любитель сока.

Сороконожка – одна из ног сороки.

Па-де-де - головокрудительное падение. Поскользнулся - и совершил па-де-де.

Букмекеры - книгоиздатели.

Рисовальщик - собиратель риса.

Швейцария - страна, где учатся на швейцаров.

Лгунья - выпускница ЛГУ.

Маргинал - тот, кто часто пользуется марганцовкой.

Хищник - человек, уличённый в хищениях.

Загадка - загаженное место.

Бегемот – бегун-стайер, наматывающий круги по дорожке стадиона.

Презерватив - членский взнос.

Брэдбери - просьба отведать немножко хлебушка.

Спа - место, куда съезжаются любители поспать.

Малахит - нехватка шлягеров.

Дантист - исследователь творчества Данте.

Проститутка - женщина, которая любит извиняться прямо тут же.

Сутенёр - поборник сути.

Хоббиты - те, у кого много хобби.

Лифчик - маленький лифт.

Чистотел - душ.

Хрусталь - хрустящее стекло.

Гуманист - завсегдатай ГУМа.

Колье - иголка в стогу сена.

Алкоголь - стриптиз Алки.

Генофонд - благотворительный фонд крокодила Гены.

Афродита - негритянка в Древней Греции.

Фигуристка - женщина с отличной фигурой.

Коттедж - жилище для котов и кошечек.

Тунеядец - поедатель тунца.

Докер - дока в судоремонте.

Домовой – мизантроп.

Простамол - простое средство от моли.

21 век

А толпа мой колеблет треножник,
И, расставив шаги широко,
Век, бесстрастный и подлый картёжник,
Вновь со мною играет в очко.

И с ковригою неба в котомке
Я пою свою розу ветров,
И грозит перманентною ломкой
Наркота предугаданных снов.

А судьбу уже ворон накаркал,
И во рту после щей горячо,
И, бессмертье поставив на карту,
Безнадёжно шепчу я: «Ещё...»

Национализм и антиглобализм

Тенденция к образованию «Соединённых Штатов Европы», как выразился наш мавзоелейный вождь прошлого столетия, вызвала к жизни столь же бурную контр-тенденцию. Собственно, так происходило, происходит и будет происходить всегда, поскольку диалектику ещё не удавалось отменить никому: ни человеку, ни даже Богу. И потом, нациям так же «не хочется» растворяться навсегда в чём-то большем и уходить в небытиё, как и обычным людям. То есть всплеск национализма в разных странах – это попытка отстоять свои ценности, это, если хотите, инстинкт самосохранения.

В силу того, что само слово «национализм» приобрело в последнее время негативный смысл, чуть ли не идентичный с «фашизмом», сейчас мало кто рискнёт назвать своё движение этим словом. Можно на корню загубить всё дело! Однако не сомневайтесь: антиглобализм и национализм – одного поля ягоды, можно сказать, почти синонимы. Хотя антиглобалистов СМИ подают исключительно как хулиганов, бузотёров и погромщиков, тем не менее, очевидно, что это – целая мировая контр-тенденция, у которой должны быть не только свои безобразники, но и свои идеологи.

У «большого» антиглобализма повсюду тлеют маленькие очажки: так, например, русское ни за что не хочет «тонуть» в российском, абхазское и осетинское – в грузинском и т.п. И мировому глобализму будет очень трудно победить своего визави окончательно и бесповоротно: я думаю, что противостояние это – на века, хотя враждующие стороны и вынуждены будут искать компромиссы. Хотя уже сейчас очевидно: чтобы эффективно выжить, нации необходимо виртуально «раздвоиться» – одновременно быть и на стороне глобализма, и на стороне национализма. История показывает, что это вполне реально.

Возьми меня, небо, улиткою слуха...

*****
Возьми меня, небо, улиткою слуха...
Духовного хлеба отломишь краюху,
И станешь молиться – душе на потребу.
Испуганной птицей возьми меня, небо!

А двери в иное открыть нам не поздно;
Я небо ночное вдыхаю позвёздно.
И в ангельском хоре я выдохну горе;
Сольются в мажоре и небо, и море...

Из выси бездонной спускаясь по следу,
Господь надо мною одержит победу.
И мир мой проснётся, вернётся в движенье,
Во благо души обернув пораженье.

И громко воскликну я: "Боже Всевышний!
Неужто и впрямь человек я не лишний?


19.04.07.

Я принёс тебе крылья...

*****
Я принёс тебе крылья: лети!
Не пропал бы у сердца запал...
Как безоблачны в небе пути
Для того, кто ещё не летал!

Как заманчиво взмыть в вышину,
Птиц оставив внизу не у дел;
Как прекрасно ловить тишину,
Позабыв, что есть верхний предел!

Мы с тобой полетим - и споём,
От печали опомнившись вдруг.
Я хочу, чтобы в небе чужом
Охранял меня преданный друг.

Выше - только архангелов рать.
Над бескрайней пустыней полей
Одиноко мне в небе летать:
Слишком быстро я взмыл от людей!

Попытайся единственный раз
На себя посмотреть без вранья,
И прости мне запальчивость фраз:
Позабыл я, что ты - это я.

Я принес тебе крылья: лети!


прослушать песню в исполнении Андрея Кириллова

Ольге Ильницкой (триптих)

"Саша, мир людям не обещан. Обещан - Бог". Ольга Ильницкая.

1.

Одержима взыскующим словом,
Высшей правдою жизни права,
Ты лучишься в сиянии новом,
Где, сгорая, не меркнут слова.

Ты врываешься в жизнь, как комета,
В перламутровых бликах огня,
В осязании звука и света,
В отпущении ночи и дня,

Человечность приняв за основу,
В аритмии незваных тревог…
Что за кони умчат тебя к слову,
Если слово не меньше, чем Бог?

Интуиция – больше, чем знанье,
И наитьем нахлынет волна:
Жизнь земная – «дебют на прощанье»*,
За которым нас ждёт тишина…

*"Дебют на прощанье" - книга Ольги Ильницкой, М., Московский рабочий, 2002.

2.

ОСИ* мира сдвигаю к тебе,
Окликаю тебя из молчанья -
И незримое зреет в судьбе,
И ещё не имеет названья...

И, в ночи зажигая свечу,
Так хочу к тебе сердцем приникнуть;
На пороге у бездны хочу
Жизнь свою оправдать - и окликнуть.

И когда, повышая в цене
Голос твой, отшумит первоцветье,
Я окликну тебя из бессмертья.
Что ты скажешь из вечности мне?

*ОСИ - Ольга Сергеевна Ильницкая.

3.

"Поведай мне глаголов состраданье..." Ольга Ильницкая.

Состраданье глаголов не знает печали…
Сердцу так одиноко, что хочется петь,
Зазирая в зевницу разверзшейся дали,
И испуганной птицей в бессмертье лететь…

И, прижавшись к двери – тишины отголоском,
В неприкаянном сердце заштопав дыру,
Ты увидишь, как много накапало воска –
Это жизнь догорает свечой на ветру!

Так прими это небо – в нём счастье и кара;
Воск остынет, свече возвращая мечту, –
Чтоб смогли мы испробовать крылья Икара
И свеченьем души растопить мерзлоту.

Ну а если случится, что рухнут твердыни,
Отомрут наши корни, истлеют мечты,
Милосердный мой Боже, пошли мне гордыню –
На страданья людские смотреть с высоты!

Белая зависть (творцам Победы посвящаю)

*****
Медалями отцовскими играя
В мансарде пыльной ветхого сарая,
Мальчишеством к войне рукоположен,
Не знал тогда я, будет ли продолжен
Отцовский подвиг юностью моей…
Но в жилах кровь кипела всё сильней.

Ну, как же так? Здоров я, не калека…
Мой поезд опоздал на четверть века!
И в мире воцарилась тишина,
И лишь медалями мне пахла та война.
Я белой завистью завидовал отцу,
Как небоец завидует бойцу.


КАРПЕН-клуб

Песец подкрался незаметно...

*****
Песец отменный был писец,
И с каллиграфией дружил он,
И книжный дух, сердец ловец,
Струился у него по жилам.

И жил он, как вельможный пан,
И мех его блистал приветно.
Но в том лесу стоял капкан.
Песец подкрался - незаметно...

На Соловках

*****
Повсюду – море, море, море,
И вдруг – ворвался в эту ширь
И щёлкнул, точно кадр, во взоре
Лакавший небо монастырь.

Клевали чайки корки хлеба,
И с пеной долетала вонь;
Казалось, монастырь и небо
Господь поставил на ладонь...

Проснулись в трюме даже сони,
И дивный мир открылся нам -
На перевёрнутой ладони,
Пришитый шпилем к облакам...

...и первородный космос я нареку творящей пустотой...

*****
О драгоценный дар небытия,
Когда прозренье проплывает мимо...
Но эта смерть порой бывает мнимой –
И к звёздам восхожу из пепла я,
И, облучён внезапной красотой,
Преодолев застенчивость и косность,
Замыслю мир – и первородный космос
Я нареку творящей пустотой...

К мирам иным влекут ключи пунктира;
Ещё не знаю я, что приключится там,
И зримый мир – он лишь осколок мира,
Который вдохновенно я создам...
И миг придёт, мучительный и сладкий,
Когда в бессонном напряженье сил
Один вопрос томит, одна загадка,
Одно сомненье: жил – или не жил?..

Избыток сил пророчит мне пожар,
И тяжек путь навьюченным верблюдам.
Но невесом освобождённый дар –
Дар сердца, отошедший к людям...

Райнер Мария

*****
Снова я пламени пленный –
Всё по старинке...
Эхом оргАна Вселенной
Слушаю Рильке.

Вечности жрец и старатель,
Что я намою?
Снова Творец и Создатель
Занят Игрою...

Тьму непроглядную выев,
Жгу фонари я.
Мы – безрассудно живые,
Райнер Мария.

Судеб взрыхлители – Плуги –
Просятся в Рай – но
Всё возвратится на крУги –
Чувствуешь, Райнер?

Даже всю тяжесть вдохни я –
Выдохну, рея.
Будем же, Райнер Мария,
Славить Орфея!

15.02.07.

Киев (алаверды Сергею Брелю)

*****
Промысел Божий в себе обнаружив,
Обезоружив былинностью чар,
Киев, Кустодиев вкрадчивых кружев,*
Тихо в душе разжигает пожар.

Киев, Шаляпин днепровских порогов,
Киев, канадец кленовых листов,
Что ты глядишь так сурово и строго
Ликом Печерских своих образОв?

Знаю: под арки ты спрятал подарки,
Киев, хранитель холмов и реки;
Буду бродить я в твоём Гидропарке,
Бодро спасаясь от гидры-тоски.

Город безумцев и девушек нежных,
В тучах каштанов укрылся причал...
Только Венецию Левобережной
Мне подари ты на свой карнавал!

Стану я круче, взобравшись на кручи:
В прениях истин рождается спор...
Но отлучит, облучит и обучит
Твой златоглавый Софийский Собор.

4.04.07

*Строчка из стихотворения Сергея Бреля.

Собираю Бога...

*****
Собираю Бога из богатств,
Кладезей души, безумств дороги;
Не боясь невольных святотатств,
Прямо в сердце - собираю Бога.

Собираю Бога из потерь,
Совпадений смыслов, слов и чисел,
Чтоб открыть таинственную дверь,
Где судьба свой обронила бисер...

Собираю Бога из тоски
По чему-то высшему, чем знанье...
Пальцам, обжигающим горшки,
Время собирать настало камни.

Собираю Бога из любви,
Согревая странствия свои.

Только не спешу поверить я
В то, что Он - мозаика моя...

Лобачевский поэзии (заметки об эстетике И.Бродского)

Никто ещё из крупных русских поэтов не писал таких скучных стихов, как Нобелевский лауреат Иосиф Бродский. В них напрочь отсутствует, за редким исключением (например, в стихотворении «Представление»), какой-либо чисто развлекательный элемент. Разве что иногда прорывается на поверхность сдержанная ирония, направленная, чаще всего, на самого себя. Нет ни завлекающих читателя пикантных заголовков, ни вызывающих дрожь эпитетов… Наоборот, ощущение скуки только усиливается: стихотворения невыносимо длинны (как будто автор, начав однажды рифмовать, уже не может остановиться: недержание рифмы); стихи перепичканы евклидовскими «штучками». Бродский-геометр расчертил небо своей поэзии фигурами рискованного математического пилотажа. Добавим сюда ещё и его скрупулёзность в описаниях, более свойственную прозаикам. При этом извилин души Бродский, как в своё время Василий Розанов, обнаруживает никак не меньше, чем извилин мозга!

Короче, он не делает ровным счётом ничего для спасения интереса читателя. И поделом ему, читателю! Ибо всё это – элементы стиля поэта, без которых невозможно его творчество, элементы стиля, где «недостатки» - лишь необходимое условие для широко заявленных достоинств.

А стоит ли мне вообще писать о Бродском? Знакомы мы не были, стихи его в моей героико-романтической системе координат, то бишь эстетике, «не катят», т.е. нет ничего более далёкого от меня – по сущности, энергетике, внутренним задачам… Но есть некий магнетизм непохожести, который заставляет нас искать и находить в чуждом нам и даже враждебном соль и зерно – и раздвигать таким образом границы собственного «я». К тому же, я не претендую на универсальность данного исследования – это только моё частное мнение.

Надо сказать, что «скука» для Бродского – естественная стихия, это его мир, его грядка, которую он усиленно возделывает, предвидя неожиданные всходы. Его бы наверняка покоробило и оскорбило, если бы кто-нибудь предложил ему прибегнуть к помощи какого-нибудь музыкального инструмента – например, гитары, чтобы «взбодрить» слушателя. Он не Высоцкий и не Окуджава. Нет, ему определённо необходимы эти скучно-монотонные, но сами по себе распевные строки. Он словно бы убаюкивает читателя (Элегия Джону Донну), чтобы где-нибудь на двухсотой строке, не раньше, прибегнуть к шоковой терапии его пробуждения. И читатель, как правило, попадается на эту удочку!

Скучный реализм у Бродского – только своего рода фундамент, на котором он возводит просторное здание, где живут его максимы, прозрения и размышления о вечном. Поэтому короткие стихи – определённо не его стихия. Ему необходим длинный звукоряд, чтобы точно разместить все акценты…

Если долго писать одно и то же стихотворение, начав его с какого-нибудь пустякового повода – например, дня рождения друга, и каждый день добавлять в него по строфе, наслаждаясь, как вещью в себе, самим процессом стихосложения, то в один прекрасный момент поэт пребудет в состоянии необычайного озарения – и это даст стихотворению недостававшую ему эмоциональную кульминацию. И мы готовы простить поэту его многослойное многословие ради этого вдохновенного посыла. То есть Бродский не ждёт вдохновения, как большинство поэтов, он идёт за ним по пятам – и, наконец, настигает его!

Не стоит сбрасывать со счетов и тот бесспорный факт, что Бродский – ещё и незаурядный мыслитель-философ, которому охотнее всего мыслится рифмованными строчками. И, как только иссякнет в нём геометр и живописец – за дело принимается афорист – мыслитель, и думающему читателю, по крайней мере, уже совсем нескучно. Он готов простить Бродскому его длинноты за единственный удачный афоризм, как мы прощаем Томасу Манну или Роберту Музилю горы нестерпимо скучной прозы за несколько проницательных фраз – если, конечно, нам посчастливится до них добраться.

Кто-то пустил небезосновательный слух, что питерская школа русских поэтов как раз и грешит, в отличие от московской, избытком геометрии в стихах, в ущерб чувствам и развитию. Но было бы вдвойне странно, если бы архитектура прекрасного города никак, хотя бы косвенно, не влияла на творчество обитающих в нём поэтов. И стихи Иосифа Бродского не случайно так похожи на лабиринты каналов Северной Венеции.

Я долго был горячим сторонником той теории, что каждое лирическое стихотворение в идеале должно состоять из строго определённого количества строчек – и вовсе не потому, что «лишняя» строфа нанесёт непоправимый вред его гипотетической цельности. Просто трудно удержать максимальную энергетику слова на большой протяжённости стихотворения. Поэзия Бродского разбивает эту теорию в пух и прах. Его стихам как будто всё равно, кончаются они или длятся: чем дерево длиннее, тем оно выше, тем больше на нём веток, тем причудливее их хитросплетения, тем больше шансов у верхних крон найти своё Солнце, недоступное нижним ярусам. Но дерево Бродского чаще растёт не ввысь, а вширь и вглубь, как у Розанова…

Бродский-поэт не только скучен, он ещё и малоромантичен. Не правда ли, убийственная характеристика для поэта! Кто-то может мне возразить: «Чего ещё ожидать от поэта, так явно тяготеющего к эпосу?» Но, позвольте! Романтичен ведь блестящий эпик Сен-Жон Перс! А сколько романтики в эпосе его современника Шри Ауробиндо «Савитри»! Безусловно, речь идёт не о дешёвых приключениях, а об устремлении души к возвышенно необычайному. Но поэзию Иосифа Бродского слишком тяготит проза – проза жизни его эпохи. И, пожалуй, впору было бы говорить не о поэзии, а о рифмованной прозе Бродского, если бы не дивные поэтические образы типа «адмиралтейской иглы, обезболивающей содержимое туч», убеждающие нас в том, что мы действительно посетили пространство поэзии! Никто же не попрекает Пушкина за прозаизмы в «Евгении Онегине»!

Но всё же ничто не убеждает меня в том, что гениальный писатель Бродский – действительно поэт: если идеал поэта – Пушкин, то Бродский – скорее Евклид, балующийся стихотворчеством; Пифагор, в промежутках между математическими вычислениями не брезгующий срифмовать пару строчек на эту же тему; Лобачевский, неожиданно для себя самого открывший, что две параллельные прямые – геометрии и поэзии – всё-таки где-то там, в небесах, обязательно друг с другом пересекутся! Бродского действительно трудно назвать чистым поэтом: его перо слишком тяжеловесно, чтобы чёрным мотыльком порхать над белым листом бумаги. Разница между поэзией Бродского и поэзией Пушкина та же, что и между поэзией старика и поэзией юноши.

И всё-таки каждый новый человек в поэзии личностью своей раздвигает границы того, что ранее именовалось поэзией: само понятие оказывается склонным к миграции. Слушая стихи Бродского, трудно отделаться от мысли, что это – некий надмирный голос, который отчего-то взялся рассказывать о самых мирских и прозаических подробностях жизни. И даже очень понятно, отчего он за это взялся – ради преодоления в самом себе всего мирского – страстей, скорби, бренных желаний. Послушайте его стихи о смерти. Как они рассудочно-взвешенны – там, где на бумагу просится крик, вопль о бессилии искусства перед жизненной неизбежностью! А, может быть, эта авторская рассудочность и есть та особая форма крика, которая присуща Бродскому-поэту?

К отличительным странностям поэзии Бродского я отнёс бы ещё и то, что рифма у него всегда торопится и опережает мысль, и это является бесспорным новшеством в русской поэзии. Можно спорить о том, хорошо это или плохо (обычно принято было считать, что мысль, законченная на рифме, приобретает от этого особую весомость и бесспорность – это как гвоздь, забитый точно под шляпку).
Несомненно другое: «высокая косноязычность», по Гумилёву, свойственная поэту и приобретшая у Бродского дополнительный оттенок в виде природной картавости, словно бы перенеслась на бумагу детской игрой в догонялки: смысл гонится за рифмой, да догнать не может…

Иосиф Бродский – мастер развёрнутых иносказаний, когда события, происходящие в стихотворении, присваиваются другой стране и даже другой эпохе. Наверное, время, в которое он жил, приучило его максимально отстраняться в стихах от опасных реалий, использовать эзопов язык, а затем, после эмиграции, это уже просто вошло в привычку как незаурядное художественное средство: свободному художнику и в голову не придёт как-то таиться от своего читателя…

Но нельзя сказать, чтобы Бродский пользовался иносказаниями исключительно в целях политической маскировки: в этих стихотворениях («Письма римскому другу», Письма династии Минь», «Подражание сатирам Кантемира») он выступает, как искусный стилизатор – перекличка с современностью возникает только в воображении читателя.

Поэт очень увлечён процессом рифмования, достигая в этом большого разнообразия. Но нет-нет, да и вспыхнет предательская мысль, что стихи эти ровным счётом ничего бы и не потеряли без рифмы, что рифма – просто детская забава для поэта, но никак не необходимость. Даже концевые рифмы у Бродского производят впечатление внутренних, необязательных, проходных, а то, что он, невзирая на это, упрямо продолжает рифмовать всё, что попадается под руку, выглядит, наоборот, чересчур нарочитым, неестественным. Но рифмованный силлабо-тонический стих уже сам по себе изрядная нарочитость, подмеченная ещё Львом Толстым. А у Бродского тотальная рифмовка режет слух ещё и потому, что речь его сама по себе высоко прозаична. Это всё равно, что взять куски из романа Достоевского – и переписать эту добротную прозу рифмованным стихом. Лишь плотность и вытекающая из неё напряжённость поэтической речи у Бродского окончательно убеждают нас в том, что перед нами действительно стихи, а не проза.

Странная вещь: даже остроумие у Бродского отдаёт скукой и занудством; безнадёжно далеко отстоит оно от искрящегося остроумия французских салонов времён Фронды и мушкетёрства. Но не будем пенять поэту за его… своеобразие!

В слишком длинных стихах есть одна чисто метафизическая опасность: риск явного преобладания пустословия над поэзией. Но парадокс заключается в том, что как раз на путях «не поэзии», т.е. того, что совершенно не похоже на поэзию прошлых, канонических лет, и ждут нас настоящие открытия – то, что ещё долго будет будоражить мозги писательского люда самым дурацким вопросом всех времён и народов: а поэзия ли это вообще?

1999.

О переселении душ

Всё ненасытней вечности река:
Глядим мы в зеркала её – и канем.
Бессмертны мы, но вдруг сожмёт тоска –
Стать деревом, росою или камнем...

Но вот – преодоленьем зимних стуж –
Вдруг загорится сердце странной новью…
Есть на земле переселенье душ.
И люди нарекли его любовью.

Душа томится страстностью своей,
Своей незащищённостью людскою,
И мы переселяемся в людей –
Которые, быть может, нас не стоят…

Какая неизбывная тоска –
Смотреть на небо... через облака!

Рождение музыки из духа трагедии, части 1-я, 2-я и 3-я

***** ЧАСТЬ 1. Михаилу Гофайзену

музыка рождалась из духа трагедии
и была она вестью
и весть была вещью в себе
и эту вещь в себе
нельзя было передать другому
но музыка не умирала
у другого человека другая музыка
тоже рождалась из духа трагедии
по мере преодоления ступеней судьбы
и судьба была роком
и рок был рэпом
и рэп был криком
и крик был молчанием
и молчание было золотом
и ангелы были его старателями
и крупицы молчания
тщательно промывались ангелами
поэтому вода под ситом
снова засорялась речью
и речь опять не знала
стать ей в этот раз музыкой
или угаснуть обетом
раствориться в абсолютной немоте

*****
что-то не греет душа –
видно, почуяв чужое...
шоу должно продолжа...
чёрт бы побрал это шоу!


***** ЧАСТЬ 2.
мелодия зарождалась
как сублимация трагедии
и сознание было не в силах
выносить эту вселенскую боль
но она пробивалась
стеблями бамбука
сквозь рисовое поле
непроявленных потерь
потеряй своего бога
шептали травы и деревья
потеряй бога и обрети себя
ты ведь уже не маленькая
ты уже знаешь
почём фунт изюма
но девочка ещё не знала
что потери оборотни приобретений
и что бамбук растёт
в обе стороны сразу
в землю и в небо
...музыка была феноменом
абсолютного
одиночества!

*****
как сильно бы ты ни любил
ты не сможешь исчерпать в себе
это чувство миллионом поцелуев
кавалькадой заботы и внимания
слезинка твоей нежности
упадет в бездонный колодец
имя которому недостаточность
а рядом будет стоять другой колодец
имя которому избыточность
и он ещё глубже ещё непоправимее

*****
и нельзя долюбить до конца,
и нельзя разлюбить до начала –
даже если не видно лица,
всё же этого призрачно мало...


***** ЧАСТЬ 3.

Пока ты смотрела на видимый мир
Из-за портьеры выплыла
Третья сторона медали -
И мир до неузнаваемости изменился...

*****
Скользящие руки художника
Рисуют натюрморт -
И обволакивают его странной жизнью,
Стремительной, как откровение,
Влажной, как страдание,
Терпкой, как коктейль времён...

Веер времени замирает
В бесстрастных руках Немезиды...

Всё самое важное в мире
Начинается именно тогда,
Когда как будто бы
Ничего не происходит...

Люди подобны вратам мира,
Которые Бог-ребёнок запер на ключ -
И забыл его у себя в кармане...

*****
Выпал незрячий посох -
Посуху и иди:
Может, духовный постриг
Ждёт тебя на пути...

Об "авторской" вере и "авторском" боге*

Расхожее мнение о том, что человек должен исповедовать веру, доминирующую на той территории, где он родился, всегда представлялось мне авторитетным, но спорным. В этом случае Бог твоих родителей словно бы «передаётся по наследству» в этой небесной монархии. Но я не вижу за всем этим духовных исканий, труда души. Ты просто рождаешься, тебя, несмышлёныша, например, крестят, и Бог уже изначально якобы с тобой на веки вечные. В этом плане меня просто ошеломили стихи Олега Горшкова о Боге. "Тишайший" лирик современности, он потрясает своими просто революционными, даже в контексте нашего скандального времени, взглядами на Всевышнего. Едва ли со времён Ницше этот последний подвергался такой странной и необычной трактовке.

* * *
И кто-то почувствовал – это в дверях бог.
Он выдохнул небо – ах, как запахло зимой
и крымским крепленым! Он хочет застать врасплох
женщину и младенца – себя, себя самого.
Бог долго звенит ключами от всех замков
и тайн мирозданья - от всяческих мелочей,
еще от почтового ящика – он таков,
никогда не находит гвоздика для ключей.
У него в кармане заначка – пригоршня звезд,
папиросы с туманом, какая-то сумма в рэ,
нездешняя музыка… Бог, видно, слишком прост –
безделушки в кармане сползают к дыре, к дыре.
Но когда, отдышавшись и сбросив пальто на пол,
он всё же решит обнаружить себя здесь, то,
смутившись, вдруг скажет: вот черт, не туда пришел…
И навсегда растает, забыв пальто…

И если то, что Бог сейчас в дверях, ещё можно было как-то осознать и осмыслить, то «заначка в кармане» у Бога меня просто убила наповал. Я просто выпал в осадок. Хлестакову, бывшему, как известно, «на дружеской ноге» с Пушкиным, такая степень близости и родства с самым известным в мире персонажем, наверное, и не снилась. Бог у Горшкова – это гибрид бомжа со звездочётом. Однако, когда шок от прочтения этого стиха у меня, наконец, прошёл, я, взвесив всё основательно, подумал: «А почему бы и нет?» Олег ведь не говорит нигде, что это он о Христе написал. Правда, в стихотворении фигурируют женщина и младенец, что явно указывает на то, что речь идёт о богочеловеке, или человекобоге, как вам больше нравится. Но всё-таки бог Горшкова безымянен, и как сказал бы Ницше, «человечен, слишком человечен».

Мы знаем, что Бог сотворил человека по своему образу и подобию. Так почему бы и человеку не создать «авторского» бога по своему подобию и образу?! Вот бог у Горшкова... даже чертыхается, с поличным выдавая своё человеческое прошлое. От богоискательства люди неизбежно приходят к богостроительству. Теперь мы ударяемся уже в другую крайность. Мы уже готовы к мысли, что у КАЖДОГО человека может быть свой личный бог! Возвращаясь к стихотворению Олега Горшкова: не думаю, что человекобог Нового Завета ходил во фраке с бабочкой. Очень сомнительно, что он вообще был сколько-нибудь озабочен своей одеждой. Так что... дыры в кармане Бога очень даже возможны, а стихи об этом – весьма убедительны. Что же касается лексики, то человек описывает Бога на том языке, на котором он говорит повседневно с другими людьми. Всё-таки не каждый день встречаешь Бога, да ещё в дверях...

Вторым стихотворением Олега Горшкова о Боге, которое меня сильно заинтересовало, было стихотворение о «боге-ребёнке».

***
В настоящем боге есть ребенок,
а иначе, что это за бог? –
раб, в своё бессмертье погребенный,
застающий сам себя врасплох
знанием того, что совершенство –
смерть, предел, молчанье, пустота…
Бог, быть может, впасть мечтает в детство,
не было которого, устать,
устрашиться ветреного всхлипа
и себя почувствовать таким
беззащитным, что, забыв рассыпать
горстку новых звезд в подлунный дым,
матерь божью звать в безумной жажде
тающим утешиться теплом,
как бы маму звал ребенок каждый,
и заплакать так же, а потом
улыбнуться песне колыбельной,
удивиться первому лучу,
и, забросив дивные свирели,
подражать истошному грачу,
и хотя бы миг один не помнить,
что сулит за ним летящий вслед,
чтоб вообразить его огромным,
и гадать: затмит он или нет
вечность? – так гадает на ромашке –
быть-не-быть – мальчишка, полюбив.
так воображает мир и машет
крыльями, приветствуя прилив,
самый первый свой, детеныш чайки,
гордо ковыляя по камням…
Бог – ребенок, он души не чает,
в том, что сотворил с любовью сам –
Если настоящий, сокровенный,
только твой он… Видишь – там, в ночи,
бог сидит в песочнице вселенной
и беспечно лепит куличи…

Бог-ребёнок Горшкова визуально чем-то похож на Маленького Принца Сент-Экзюпери. Быть совершенным – скучно, и уже от этого одного Создатель Мира вполне мог впадать временами в детство. Олег Горшков СТРАШНО СВОБОДЕН в своих портретах Бога, и тема эта у него – сквозная. Бог для него – ощущение неполноты. Вот если эту неполноту заполнить – от края и до края – тогда это и будет долгожданный, неведомый и немыслимый Бог. Пока же он невидим, и поэт всячески пытается его материализовать – не для нас, читателей, – для одного себя. Потому что бог непременно должен быть «авторским», как существуют авторское восприятие, авторская песня. И хотя бог Горшкова – неканонический, вчитайтесь в эти строки. Всё заранее искупает любовь автора к своему Создателю, сквозящая в каждой строчке.

* Совпадение по времени моих заметок с другими работами об Олеге Горшкове и его творчестве, в частности, с эссе Геннадия Семенченко - случайно.

Воловик на цифровик...

*****
Воловик на цифровик
Снял огромный боровик.
Тут возник налоговик:
"Боровик ваш - теневик!"
Но достал я дробовик -
И исчез налоговик.

*****
По Парнасу не пройдёшь без штанов.
Пусть ты даже – пионерам пример.
Звонкий суффикс изобрёл Иванов...
Ой, ты гой еси, Ивантер!

*****
Воловик на цифровик
Снял огромный броневик.
Но бегут к нему, крича:
"Не хватает Ильича!"
"Я - Ильич. Я - всем пример!" -
Успокоил Ивантер.

Играя в прятки с Эллой Крыловой

ЖЕНЩИНЫ И ПОЭТЫ

Мы как-то незаметно скатились до такого уровня непосредственности, что всерьёз обсуждаем, кто же пишет стихи сильнее: женщины или мужчины. И даже бытует ходячее мнение, что пишущих женщин больше, но творят они всё-таки на порядок хуже. Надо думать, это соображение активно поднимает в собственных глазах представителей сильной половины человечества. Что же касается меня самого, то мне как-то недосуг увлекаться среднестатистически-половыми соображениями по поводу современной поэзии. Меня интересуют личности, независимо от пола, потолка, национальности и верности провозглашённым словам. К таким личностям, без всякой натяжки, можно отнести Эллу Крылову. Собственно, поводом для разговора стала её новая книга «Транзит».

ТРАНЗИТЫ МАЛЕНЬКИЕ И БОЛЬШИЕ

Мы, когда говорим «путь», подразумеваем «транзит». И маленький «радищевский» транзит из Питера в Москву стал для Эллы Крыловой поводом напомнить себе и миру о транзите большом – из вечности в вечность. И это хорошо, потому что обычно мы забываем, что вечность – не только впереди нас, но и позади. То есть вроде бы мы её уже обогнали – ан нет, пожалуйте ещё разок, чтобы мало не показалось...

Мы все транзитом в мире сём,
из вечности проездом в вечность.
Лишь блеск пути под колесом,
лишь фонарей вокзальных млечность.

Меня, как философа, немножко смущает то, что вечностей оказывается две, и что жизнь (транзит) не включена поэтом ни в одну из этих вечностей. Но таков авторский взгляд на мир, и с этим приходится считаться. Тем более что он достаточно симпатичен и в принципе верен, хотя автор и расчленяет на части одну и ту же мысленную субстанцию. И образ транзита трансцендентен, в прямом и переносном смыслах, для понимания поэтики Эллы Крыловой. Безусловно, все мы в этом мире – лишь «транзитные пассажиры», как поёт Ирина Аллегрова, однако кто-то акцентирует на этом своё внимание, а кто-то – нет. Из-за острого ощущения своей «транзитности» мировоззрение Эллы Крыловой глубоко пессимистично. Это чисто философский, «шопенгауэровский», пессимизм, хотя автор может при этом лучиться радостью от каких-то частных проявлений жизни – например, от общения со своими животными.

В ПОИСКАХ РОДИНЫ

Элла Крылова искренне позиционирует себя как «беспочвенного» автора, в «идейном» смысле, поскольку эзотерически её поэзия, несомненно, работает на русскую культуру. То есть поэт уверена, что родина её – не здесь. И я не вижу, откровенно, смысла спекулировать на этой её данности: мы же не ругаем, к примеру, Николая Рериха за то, что он покинул Россию в поисках своей духовной родины. Мы всё равно считаем его творческое наследие частью русской культуры. И я не считаю, что необходимо «бороться» с космополитизмом отдельных авторов: мы давно уже живём в другом мире, где каждый человек, в конце концов, несёт в себе свою отдельную верофилософию, обусловленную одиночеством перед неизбежностью ухода из жизни, и потому, как выразился Данте, «составляет партию самого себя».

Родина – там, где тебе вдруг открылся Бог.
Место рожденья – всего лишь строка в аусвайсе.

...бытия костяк
так же хрупок и хрусток,
как и в абстрактной уже отчизне.

Напомню, что «твёрдо» русский в своих проявлениях поэт Николай Гумилёв тоже искал свою «Индию духа» – и находил её, как это ни парадоксально... в Африке. Отмечу для себя, что подобный «космополитизм» отнюдь не всегда коренным образом исключает «патриотизм», о чем говорил ещё, помнится, Пушкин.

Вернёмся, однако, к поэзии Эллы Крыловой. «Мне не нравится время, тем паче – место», - пишет поэт. На самом деле, это не такое уж и редкое явление, когда человеку неуютно в своей стране и своём времени. И складывается такое ощущение неуюта, как правило, из мелочей, из несоответствия чаемого – реальному. И безусловно, человек в этом не виноват: он от этого страдает, и, если бы была на то его воля что-то изменить в своём мировоззрении, он бы, наверное, с удовольствием это сделал. "Потери" же способны выкристаллизоваться в приобретения, если человек не просто транзитно путешествует, но истово ищет свою духовную родину.

***
Лик Леонардо, в тучах, с бородой –
из облака, струящегося ливнем,
над городом, промытым и счастливым,
смеющемся над собственной тщетой.

И дама улыбается слегка
смычкам грозы. И оркестровой ямой –
весенняя земля, а лес упрямый –
дождя – взрастает с прытью сорняка.

Очерченная строго вертикаль
готического ливня – шпилей чаща.
И вечности пригУбленная чаша
в хмель претворяет смертную печаль...


На страничке в Живом Журнале:
http://www.thejournal.ru/KarpenkoSasha/admin/new.html

Песенка о вечном возвращении

Если вдруг обезумею я,
Не грустите, друзья и подруги:
Всё вернётся на крУги своя,
На привычные крУги.
Время камешком чертит кругИ,
Стынет речка в бездонном испуге...
Как мы все перед тайной наги!
Всё вернётся на крУги.

Как непросто увидеть Христа
В сизом танце расхристанной вьюги!
Старый мир не спасёт красота.
Всё вернётся на крУги.
И безумие огненных глаз
Несказанностью строк обернётся...
Всё вернётся - но только без нас.
Всё - вернётся...

Потому-то я так тороплюсь
Отслужить эту белую мессу -
До того как с природой сольюсь,
Став зелёным берёзовым лесом;
Оттого так порою слова
Застревают меж небом и нёбом,
И меня не пускает листва,
И деревья встают небоскрёбом...

Город "Zero" (о стихотворении Лады Пузыревской)

ГОРОД ЗЕРО

Стихотворение «ZERO» представляет собой фугу, в которой тема города подхватывается темой метаморфоз в природе и в людях, и «вечность скребётся в битые зеркала». Потом в мелодию вплетаются ставшие уже традиционными для данного автора темы войны и смерти, жизни и борьбы за выживание, веры в победу. И это многоголосие замысла позволяет читателю легко ошибиться в определении того, о чём всё-таки это стихотворение. А оно – о многом. Оно – о вечном. Оно – о переходе. О страшном пограничье разведённого моста, где по одну сторону – цветущие краски осени, а по другую – мертвенная белизна голого нуля. Если свести разведённый мост, получится Кали-Юга перед тотальным обнулением и началом vita nuova.

В математике нуль – это ничто, пустота небытия, которой, возможно, побаивается даже сам Господь – величайший математик всех времён и народов. Однако между нулём и zero в русском языке, в отличие от английского, существует принципиальная разница. «Зеро», перейдя в русский язык, утратило одну смысловую фатальность – и обрело другую. «Зеро» в русском языке – это всегда игра, и тот, кто поставил на «зеро» свои маленькие жизни, может как выиграть, так и проиграть. А ещё может, проиграв, выиграть. Такое тоже порой приключается.

СИНУСОИДА ЖИЗНИ

Но «город зеро» Лады Пузыревской – это не Питер одной из её прошлых жизней. Это город, который одновременно везде – и нигде. Синусоида жизни человека порой уходит в нижнюю точку, «уровень моря жизни», и человек при этом умирает, но, к счастью, не насовсем. Конечно, в этот момент он способен покончить с собой, потому что не в состоянии осознать: на пепле прошлой жизни рождается надежда. Лада Пузыревская определяет эту нулевую точку так: «смерть, как одну из прочих попыток сметь».

У Лады «время стоит», потому что... оно испугалось. Чего же боится время? Свершения судеб! Оно боится, что его «перестанут наблюдать» окунувшиеся в счастье люди. Что стрЕлки заплутают на циферблате. Что стрелкИ выйдут на свою кармическую охоту. А чего страшится человек? Неплавности перехода из одного времени года – в другое, из одной жизни – в другую. Плавность, постепенность – подготавливает человека к переходу. Неплавность – бросает его, не умеющего плавать ребёнка, в открытый космос новой жизни, с её невесомостью надежд и прочими неизвестными. «Нулевым» путём идут герои пронзительной лирики Лады Пузыревской. Обнуление – часто предтеча новой жизни. Которую ещё только предстоит испробовать на вкус.

Я умирать, друзья, уйду в стихи...

*****
В раскрытой вечно книгою Судьбе
Я чувствую такую подоплёку,
Что временами мне не по себе…
И ангелы подвластны воле рока!


Повиснет мир на кончиках ресниц,
И я пойму – весомо и незримо,
Как тяжела свобода без границ,
Не скованная постоянством рифмы!


Я отключу от времени мозги –
И, бросив тень, в которой жил натужно,
Я умирать, друзья, уйду в стихи:
С петлёй на шее и погибнуть скучно!..


И схлынет страх с упрямого лица;
Отпрянет всё, что жгло его фатально, –
И будет смерть затмением Конца,
И будет жизнь разгадкой Вечной Тайны…

Рождественское

Земного духа дрожжи,
Крепясь день ото дня,
Мы - только мира вожжи,
И нет на нас огня!

Ещё хватает места
Шеренге вековой,
Но хватит ли нам теста,
Чтоб шар испечь земной?

Наступит срок - и с жаром
Волхвы бросают клич:
Земным пусть станет шаром
Рождественский кулич!

И скажут с умным видом,
Кто правит на вожжах,
Что мир, пускай невидим,
Растёт как на дрожжах!

Из Петергофа в ПетерГофайзен...

*****
Из Петергофа в ПетерГофайзен,
Без фэйс контроля попасть не пытайся!
Но, как каприс виртуозу и другу,
Я начинаю Петергофугу.
Мы, музыканты – все пофугисты,
Пусть даже метим подчас в Трисмегисты...
В Слове сплетались трагик и мимик,
И метафизика ел метахимик,
И долетала, как муха, до слуха
оСОЛОвевшая Петергофуга!

P.S.

Если хотите "зафрэндить" подругу,
Не начинайте Петергофугу:))

Священник слова

Александру Асманову

*****

Священник слова, древнего,
..........................................как
.................................................Бог,
Я, обрывая ночь,
..........................пером творю молитву,
Где сердце человека - поле
...........................................битвы,
Где светом
.................окантован каждый слог.

Когда забьётся
.......................ласточка в висок,
А небо станет
......................на бессмертье ближе,
Я о себе
..................Его молитву слышу,
Как тихий свет,
...........................сочащийся в острог.

Но на порог,
......................на рок меня обрёк
Блаженный Бог
.........................молитвою своею,
И, от судьбы
...................не зная панацеи,
Болею смыслом,
.........................спящим между строк...

Жизнь после жизни

Я рискую себе напророчить,
Но порою мерещится мне –
Это чёрное лезвие ночи
Глотку мне перережет во сне.


Как часы, остановятся мысли,
И корнями ветвистых волос
Я уверую в жизнь после жизни,
Как нас Будда учил и Христос.


Птицы, люди! Смеяться не смейте –
Но, покинув прижизненный дом,
Пятый год я живу после смерти –
Смерти в ветреном сердце твоём.

Он прошибает жизнь слезой...

Сергей Юрский

Он прошибает жизнь слезой,
Палеонтолог жизни русской,
И, пусть на сцене - Мезозой,
Но как свежо играет Юрский!


Олег Газманов

"Мои мысли - мои (с)какуны"
Популярны в конюшнях страны!
За собой я не знаю вины:
У меня их - табуны!


Юрий Антонов

В уютный домик вас заманит,
Где отрешитесь от всего!
И даже шифер он достанет
Для крыши дома своего!


Игорь Крутой

Создатель занят был игрой
И сделал очепятку:
Сам Игорь как яйцо крутой -
А песни пишет всмятку!


Борис Моисеев

Судьба, не будь к нему жестокой!
Ведь классик так сказал о нём:
"Белеет парус одинокий
В тумане моря... голубом".


Открытое письмо корнета Оболенского поручику Малинину по поводу вручения ему
Премии Ленинского комсомола в области литературы и искусства за исполнение
белогвардейских песен (1990г.)

Во стольном во граде гарцует Калинин,
Корабль "Император" уж взят на прикол...
Не падайте духом, поручик Малинин!
Ведь Вас на поруки берёт комсомол!


Г. Мартынюк и Л. Каневский ("Следствие ведут Знатоки")

Как будто на руку легки:
Поймать преступника - гаранты.
По виду - вроде знатоки.
Копнуть поглубже - дилетанты!


Стас Садальский

Не от боли душевных утрат
Почерпал он свой стиль скандальский!
Жил когда-то маркиз де Сад.
От него и пошёл САДальский!


Александр Починок

У России судьба нелегка:
Надо ей починить Починка!
Ну а он, не вдаваясь в обман,
Для неё, словно тришкин кафтан!


Любовь Слиска

А была она так близко:
Раз, казалось - и слизну!
Но, увы, ласкает Слиска
Лишь российскую казну...

НИКОЛАЙ ТРУБАЧ

Видели такого вы обманщика?
Есть Трубач - но нету барабанщика.
Здесь Трубач - всем инструментам вождь!
Ну а барабанит... только дождь.

О творчестве Евгении Костюковой

1. ПРОТИВОЯДИЕ «Я»

«Фирменным» знаком современной лирики, похоже, стал избыток поэзии при отсутствии содержания. Люди пишут стихи, и, кажется, совсем не знают, зачем они это делают. Или, если знают, зачем, то не обременяют себя вопросом «ради чего?»

Иной раз думаешь, хорошо это или плохо, что автор «не дорос» до осмысления им же самим поставленных проблем? Наверное, всё-таки хорошо. Спрашивает же иногда маленький ребёнок у своих родителей, например, что такое душа. Как будто они, родители, знают... Вообще, иной раз кажется, что все наши откровения – это лишь банальности более высоких сфер духа.

Говорят, что философия – не женское дело, мотивируя это тем, что среди крупных философов пока не замечено ни одной женщины. Однако, на самом деле, никто толком не знает, на что способны женщины. Никто никогда не думал, например, что женщина способна за рулём автомобиля выиграть у мужчин сложнейшее ралли Париж-Дакар, однако это случилось. И совсем не последнее место занимает в истории теософии русская женщина Елена Блаватская...

Евгения Костюкова, написавшая смелый поэтико-философский цикл, вряд ли мечтала о славе выдающегося философа. Она просто размышляла в рифму, и получилось это очень интересно для читателей.

Паскаль как-то остроумно заметил: «Во мне, а не в писаниях Монтеня находится всё то, что я в них вычитываю». Не судите же строго и вы меня, если я «вычитал» в стихах Жени Костюковой больше или меньше того, что она сама в них закладывала. Философами и теологами древности и наших дней неоднократно говорилось о том, что индивидуальность человека – символ его «отпадения» от Бога. Однако никто, даже съевший собаку на психологии личности Фрейд, не назвали «грех» индивидуальности человека так ярко и так ёмко, как Евгения Костюкова: яд «Я».

Несомненно, этот яд был привнесён в сознание человека змием, искушавшим первую семейную пару мира в райских садах Эдема. Он, правда, никого при этом не укусил, однако передача яда по цепочке состоялась. Яд оказался очень востребованным средством: уже Каин воспользовался им сполна! Пустота, не заполненная Богом, может, по мнению Костюковой, оказаться не только ядом, но и противоядием. Когда человек, только что кричавший «Я! Я! Я!» вдруг начинает осознавать себя малой песчинкой мироздания, «мыслящим тростником», понимая, что ситуация пИковая – «вечность на одного», и особенно хорохориться – нечего.

Впрочем, всё это происходит у Костюковой «на обратной стороне Бога». Так можно сказать, но нельзя подумать. Если Бог есть мир, у Него просто не может быть «обратной стороны». Бог не кукла и не медаль. Если он вездесущ, он включает в себя и пустоту, которая является таковой только «до второго пришествия», т.е. пока в ней не разовьются бродячие потенции, эмбрионы будущего мира. Хотя и в такой формулировке понятно, что речь идёт о пространстве, утратившем контакт с Богом, временно заблокировавшем свой к нему доступ. Абонент находится вне зоны связи. И он порой не выходит на связь так долго, что находятся смельчаки, вроде Жени Костюковой, отваживающиеся заявить: Бог попросту «забыл» о мире, своём кровном детище. Или ещё хуже для нас с вами: рождение мира стало одновременно самоубийством Бога, подобно тому, как некоторые рыбы сознательно идут на гибель во время метания икры.

И, что удивительно, такой образ мышления не является ни атеизмом, ни богохульством. Ведь, например, казнь Иисуса Христа – ни что иное, как СОЗНАТЕЛЬНОЕ САМОУБИЙСТВО.

Наверное, в узком смысле, как стихи, философская лирика Евгении Костюковой не совершенна. Однако и Гамлет, как пьеса, - далеко не шедевр по канонам драматических произведений. Содержание бывает порой интереснее формы – и в этом заключена потенция его «нетленности» во времени. По мне, так важнее, чтобы произведение приглашало читателя на соразмышление, пробуждало в нём творческую мысль. И в этом смысле лирика Евгении Костюковой мне, как читателю, очень интересна.

2. У ВСЕХ У НИХ БЫЛ СВОЙ ЭШАФОТ.

Надо сказать, что абсолютным условием pro-зрений является... некий личный эшафот. Ну, не обязательно в прямом смысле, как это было у Фёдора Михайловича. Времена нынче – иные. И эшафоты эти – стали нерукотворными, хотя и собственноручного сооружения. Для чего эшафот – ясно даже непосвящённому – прививки духа ради... Но некоторые – не то чтобы рождаются с этим изначальным эшафотом в душе, но – упорно его вынашивают, как ребёнка. И избавиться от него, потом, уже не могут: он намертво срастается с судьбой. И есть в этом что-то роковое. И это роковОе изначально поэтично, потому что требует от мира высшей меры соответствия.

«Я каждый день иду на эшафот» – написала когда-то в своём стихотворении Ольга Серебряная. Помню ещё, у меня мелькнул тогда вопрос: «метафора или истина?» Оказалось – и то, и другое. Эшафот Ольги заключался в старом, как мир, и вечно новом выборе между любовью и долгом, конечно, именно в такой ситуации, когда выбирать жутко не хотелось. А надо было. Нет, ментальные эшафоты порой уходят. Редко человек бывает приговорён к своему внутреннему эшафоту навечно. Но человеку иной раз трудно бывает «дожить» до кардинального разрешения ситуации.

Читая стихи Жени Костюковой, поражаешься прежде всего характеру героини. «Есть женщины в русских селеньях!» На самом деле, все мы, в зависимости от силы духа, бываем либо раздавлены ситуацией, либо вырастаем из самих себя. Героиня Евгении попадает в принципиально новую не только для её собственного опыта, но и для опыта её предков ситуацию. «Ныне – мамины стервокарты не для игры с настоящим». Интуиция ей подсказывает, что этого мужчину ей просто не удержать старой, испытанной, хотя и изрядно затёртой и засаленной маминой «стервокартой». Почему? Да потому, что он, в сравнении с некоторыми – сущий «инопланетянин». Надо срочно придумывать что-то новое. И приходит откровение: надо слить земную любовь с небесной, а человеческую – с Божественной.

Боже, я, кажется, поняла
какой любви ты от нас ждешь!
Что ж,
счастье - не обладанье,
а растворенье, до самозабвенья...

Удивительное открытие! Ведь чужой, даже очень-очень родной жизнью мы всё равно в полной мере не обладаем. Есть маленькие истины, которые приходят к нам именно через любовь. Так произошло в своё время и со мной. И фокус заключался в том, что от обладания человек был готов отказаться... уже обладая, в библейском смысле, любимым человеком. Как будто одного этого обладания было ему, человеку, уже мало. Почему же так происходит? Прежде всего, потому, что чувство должно развиваться. Оно просто не смеет топтаться на месте – оно ведь абсолютно, оно не знает меры. И разгадка кроется в том, что человек... на самом деле и не помышляет отказываться от физического обладания. Нет, он отказывается от обладания любимым человеком, как личностью, – ради сохранения любви. То есть: любимому человеку предоставляется АБСОЛЮТНАЯ СВОБОДА! И это, особенно для женщины, является своего рода подвигом, который, однако, легче провозгласить, нежели исполнить.

Равенство - не справедливость,
скорее, кровавый подбой
у плаща гордыни.

Как превосходно обыгран булгаковский портрет Пилата! Когда любимый человек равен тебе по духу или даже в чём-то превосходит, величайшее движение любящего сердца заключено в акте смирения, подавления или сублимации в себе желания властвовать. Это вовсе не убогое смирение пошатнувшейся гордыни. Это, прежде всего, желание духовно расти, чтобы соответствовать любимому человеку. Хотя, конечно, женщины чаще выбирают растворение в любимом человеке, отказ от своей личности вплоть до самоуничтожения. Но расти, самоуничтожаясь, как личность, нельзя.

Зрячим -
самокопание - двери т у д а,
откуда вернуться возможно только частично
(если вообще возможно...)
Сложно
право на истину отстоять у тех,
кто уже не з д е с ь...

Зрячие – это те, кто понимает. А понимают – не теоретики, а ТЕ, КТО ИСПЫТАЛ НА СЕБЕ. Идём дальше по тексту. «Зрячим – самокопание». Почему-то сразу представился филиппинский хилер, лечащий сам себя, копающийся сам у себя во внутренностях. И сразу у меня вызвала сомнение совместимость этих двух понятий. Потому что ЗРЯЧИМ копаться не надо: они видят и сквозь телесную оболочку! На первый взгляд, звучит неплохо, но не позволяет нам коснуться авторского замысла. Потому что дальше идут двери, а, значит, это самокопание направлено не столько на себя, сколько на эти самые мистические двери.

Эврика! Двери в любовь и в смерть – одни и те же. Но оставим пока смерть в покое. Героиня фактически раздвоилась: мысленно и духовно она уже ТАМ, но телесно и позиционно она ещё ЗДЕСЬ. Она ещё не готова сделать этот шаг. Она пока не видит двери, но знает, что они существуют.

Вовремя "стоп" -
это, значит, смогу дышать,
верить и знать,
что всего лишь
к тебе при-частна
каждым изгибом души...
Воля, разум, дух -
нет ни-че-го,
что могло бы быть
вне т е б я!
Страстью привязана
к жизни -
при-страстна...
с т р а с т н а!
Боже, я, кажется, поняла...

Вот-вот. Пора, кажется, «завязывать» с самокопанием! Это такая штука, которая полезна только в гомеопатических дозах, и только в том случае, когда умеешь вовремя остановиться. Какое, однако, УДИВИТЕЛЬНОЕ стихотворение! Любовь сама пытается ФИЛОСОФСКИ обосновать своё собственное право на существование! Причём детально показан сам pro-цесс мышления!

Поленья

***** Жеке Костюковой *****

Нелегко перейти поле брани,
Длятся годы хвала и хула –
Лишь сухие поленья желаний
В одночасье сгорают дотла...

Я смотрю, как сгорают поленья,
Отрешённо золу вороша…
О горенье стихи и моленья
Шепчет ветру сухая душа.

Ах, поленья, сухие поленья,
На себе я не вижу лица, –
Я желаний страшусь исполненья:
Исполненье – начало конца.

Устремившись объять всё на свете,
Как легко мы сжигаем мосты!
И резвимся, как малые дети,
Испугавшись своей высоты.

Быть странно убитым за то, что поэт...

*****
Не тёрном увитым,
Не доблестью лет –
Быть странно убитым
За то, что поэт!

Пусть искренни строчки,
Волшебна их вязь,
Бог требует точки,
Чтоб жизнь удалась.

Той точки искали
И Пушкин, и Блок –
И жертвами пали,
Сражаясь за слог…

И жребий так грозно
Преследует нас,
Чтоб плакали звёзды,
Чтоб жизнь удалась!

И тайной вечери
Ищу я печать,
Чтоб жизнь на качелях
Судьбы раскачать;

Чтоб жизнь, обжигая
Величьем дорог,
Свой смысл постигая,
Взводила курок.

Не тёрном увитым,
Не пеплом побед –
Быть странно убитым
За то, что поэт.

Пусть ветрены строчки,
Воздушна их вязь,
Бог требует точки,
Чтоб жизнь удалась.

Войн справедливых не бывает...

Мы привыкли к стереотипу, гласящему: войны бывают справедливые и несправедливые. Несправедливые - когда ты агрессор. Справедливые - когда ты защищаешь свою землю. Например, Афганистан - война для нас несправедливая. А вот обе Отечественных войны - против Наполеона и против Гитлера - самые что ни на есть справедливые. При этом как-то забывается, что, отвоевав обратно свою историческую землю, мы перешли свои границы и пошли покорять Европу, не брезгуя ни мародёрством, ни насилием: война есть война... К тому же, заставили всю Восточную Европу идти по нашему пути...
Рассказ Ольги Ильницкой "Убей своего мадьяра", опубликованный на Сакансайте, помогает читателю выйти из традиционных представлений о войнах. В сущности, "убить своего мадьяра", если мыслить метафорически, может означать "найти свою правду, обнажить скрытый смысл давно забытых вещей", а то и "расправиться со своим двойником".

Я очарован рассказом Ольги. Он романтичен, поучителен, он - о времени, которое, сжатое, как пластинка МР3, остаётся - и растворяется в вечности непреходящим мгновением. О памятнике Шандору Петефи она говорит, как о живом человеке: "Меня встречает на площади сумасшедшее красивый бронзовый поэт".

Ольга рассказывает историю своего отца, который однажды, больной, в бессознательном состоянии, вдруг заговорил по-венгерски. Оказалось, что он воевал в Венгрии и убил венгра, который засел на чердаке своего дома и поливал оттуда наших солдат пулемётным огнём. Жена венгра хотела застрелить Ольгиного отца - за то, что он лишил её мужа - и не смогла. Потом отец помогал венгерке провиантом, а она читала ему по-венгерски стихи воина и поэта Шандора Петефи.

...Что-то новое вползает в моё сознание, освежённое чтением рассказа Ольги. Какая-то глубинная суть происходящего на нашей земле. Ведь мой отец тоже прошёл фронтами той большой войны. Не вернись он оттуда - и не было б меня, не было б моих детей. А кто-то погиб там - и его веточка генеалогического древа засохла. Но главное не это. Главное - то, что враг - такой же человек, как и ты... Просто он оказался по ту сторону, а ты - по эту... Но начинаешь понимать это только через некоторое время. И это хорошо. А то задумаешься на войне, что враг тоже человек - так он тебя тут же и прихлопнет.
Но порой в головах бывших воинов, вернувшихся домой, происходит какое-то брожение умов. Они постепенно забывают, что на войне были другие законы, по которым они ничего не нарушили. И эти люди начинают судить самих себя в преступлениях, которых они не совершали, каяться перед народом, с которым они воевали... Меня поразило, что американские ветераны Вьетнама за свой счёт купили билеты на самолёт во Вьетнам, чтобы совершить там акт покаяния. Так что же это - невежество, дурной пацифизм - или, всё-таки, высшая совесть, Бог в нас самих? Имели ли мы право распоряжаться на войне жизнями других людей, если жизнь им дали не мы?

К сожалению, мы порой передёргиваем смыслы, не вникаем в суть вещей. Война - это действие, не склонное к размышлениям этического характера. Даже Великому Александру, бывшему, как известно, учеником Аристотеля, не всегда удавалось удержать своих разгорячённых сражением воинов от, скажем так, неблагородных поступков в отношении мирного населения захваченных городов. Пытался иногда быть благородным и Наполеон Бонапарт. Но чтобы пощадить целящегося в тебя противника - это уже попахивает дурной толстовщиной. Да и не бывает такого в действительности - срабатывает инстинкт самосохранения! Потому что жизнь твоя принадлежит ведь не только тебе! Жизнь твоя - ещё и достояние твоих неродившихся потомков. "Лучше делать и каяться, чем не делать и каяться", - говорил Боккаччо. Но иногда ещё лучше делать - и не каяться. Потому что ты ни в чём не виноват. Ты просто попал на войну...
Но, спустя некоторое время, ненависть к бывшему врагу постепенно проходит. И начинаешь понимать, что с тобой воевали не изверги-людоеды, а призванные в армию злодеями-вождями поэты, художники, инженеры, просто мирные люди. Ведь не могла же вся Германия в одночасье до такой степени оскотиниться, чтобы уже не признавать русских, украинцев или евреев за своих братьев по разуму! Страна, давшая мировой культуре столько гениев!

Ольга Ильницкая в своём рассказе показывает, что часто это происходит уже через поколение, то есть задумываться начинают не воевавшие отцы, а их дети. И это, на мой взгляд, лучше, чем самобичевания и покаяния самих доблестных воинов. По большому счёту, им не в чем каяться, не в чем себя винить. Они выполняли приказ. Бывает и так: руки по локоть в крови - а совесть чиста...

Честно говоря, я долго недоумевал, почему Европарламент призывает бойкотировать празднование нашего юбилейного Дня Победы. "С ума они там все посходили, что ли?" - задавал я себе вопрос. Ведь мы освободили их от фашистского ига. И вдруг - такая благодарность! Причём "пошаливали" в этом смысле не только наши бывшие прибалтийские республики, известные своей дружбой с нацистами. Косо посматривали на Россию и наши бывшие друзья по соцлагерю - страны Восточной Европы. И рассказ Ольги Ильницкой проливает некоторый свет на эту затаившуюся нелюбовь братьев-славян к России. Они ведь считают нас оккупантами! Мы ведь не просто освободили их, и ушли - мы всюду насаждали, между прочим, "железом и кровью" коммунистические режимы! И, как результат, эти страны отстали от своих соседей лет на сорок по своему развитию!

Жизнь есть путешествие сознания. И как это здорово, что литература не является чисто мужским занятием! Потому что я знаю теперь страшную женскую правду Ольги Ильницкой: окажись она на месте той мадьярской женщины, она непременно застрелила бы своего отца! И рука бы не дрогнула: она ведь так любила отца своих детей!

Ментальный свет с миндальною горчинкой...

***** Хозяйке Стеклянного Дома

Тебя мне не согреть своей лучинкой,
Но можно выжить, выжав из ума
Ментальный свет с миндальною горчинкой...
Не всё ль равно – тюрьма или сума,
Когда вокруг – стеклянные дома?

Мы занавесим стёкла паутинкой!
Так что ж там Парки в наших парках ткут?..
Ментальный свет с миндальною горчинкой
На завтрак и на ужин подают
Жрецы давно расстрелянных минут.

Я не стану, как Ленин, нетленен...

*****
Я не стану, как Ленин, нетленен –
Словно пепел гаванских сигар,
Будет прах мой бесстрастно развеян
По пустынным предместьям Стожар.
Афродита опять станет пеной;
Звезд коснутся в тоске тополя –
И падет мой безжизненный пепел
На бескрайние ваши поля.

И наступит высокая млечность:
В океан перельется река,
И усядутся время и вечность
Снова нами играть в дурака.
Гул столетий мой трепет остудит,
Притупляя судьбы острие.
Брало время у вечности ссуду,
А теперь – возвращает её.
Кто же сердце безвинно осудит?
На излучине судного дня
Вспомнят, может быть, жизнь мою люди.
Лишь не станет меня для меня.

Но не всё рассыпается в стужу
На осколки стеклянных обид.
Чёрный ветер не выветрит душу –
Он, как память, её сохранит,
Просветлённую тысячью ликов,
Пробуждённую зовом дорог,
Как был собран навеки великий,
На фрагменты разобранный бог.

Нерваль

Жерар де Нерваль (1808-1855) - французский поэт, мистик и визионер, автор знаменитого сонета "El desdichado", а также многих рассказов, среди которых я бы выделил "Аврелию" и "Легенду о царице Утра". Покончил с собой при загадочных обстоятельствах.

*****
И без руля, и без ветрил
катится жизнь моя.
Кто виноват: выстрадав мир,
счастья не выстрадал я.
Долго душа мчалась в полёт,
пела, да вот беда:
книгам своим сплёл переплёт –
только не свил я гнезда.


Так и живу, Богом храним...
может быть, дело в том,
что уж давно домом моим
стал сумасшедший дом.
Любо мне жить лишь по весне –
губит меня февраль.
Верьте, друзья, на слово мне:
старый Нерваль не враль.


Как я хотел нежных оков!
как я о них мечтал!
И среди снов, среди цветов
женщину – розу искал.
Но, прокрутив жизнь свою вспять,
стон испустил глухой:
в вазе моей пусто опять –
только гербарий сухой…


Пламенем дум тихо горя,
понял я в вихре лет,
что растерял жизнь свою зря,
зря собирал я букет!
Полночь пробьёт – и при луне
слышатся мне голоса…
Видит Господь, скоро уж мне
дом строить на небесах…


Прослушать песню

Прощание с Незнакомкой

Холодной осенью кабульскою,
В безлюдной, ветреной пустыне,
Я поднимался змейкой узкою
К чернеющей вдали вершине.
И растревожен тишью звонкою,
И пробираем мелкой дрожью,
Вдруг поравнялся с незнакомкою,
Скользящей медленно к подножью.

И молодая, и старинная,
Звезда немого кинозала,
Как героиня героинная,
Она манила и пугала.
Вся в чёрном, бархатно-смородинна,
Каблук на тоненькой подкладке,
Да над щекою бледной – родинка;
Мундштук и белые перчатки.

И очи синие бездонные
Манили в снежные объятья,
И чьи-то лики измождённые
Дымились на узорах платья.
Я отшатнулся, взгляд не выдержав.
Луч ледяной мне сердце выжег:
Среди портретов – тусклых, выцветших –
Узнал я двух своих братишек…

Я ранен был в то утро раннее,
Но встреча не была игрою:
Она во мне искала равного,
Она звала меня с собою…
Но я отстал. Устал безмерно я.
Раздался голос автомата –
И шляпа с траурными перьями
Упала на венок заката…

Парадоксы Гамлета

Eретик

Я вскочил с постели, огорошенный.
Мой будильник – собственный мой крик.
Мне приснилось, что во славу Божию
Был сожжён я, словно еретик.

И спросил я дальнего и ближнего:
«Объясните, в чём моя вина?
Как лишился я любви Всевышнего?
Как заполз мне в сердце сатана?»

Что-то постучалось из минувшего...
Мой знакомец, маленький вампир,
Незаметно для меня, заснувшего,
Мякоть клавиш мне истёр до дыр!

Но звучит в душе, как прежде, музыка,
Ждут общенья ручка и тетрадь,
И для сердца остаётся мукою,
Как без клавиш музыку сыграть.

Если бы я был художником...

*****
Если бы я был художником,
Я бы нарисовал твоё лицо,
Когда ты закрываешь глаза
И больше не боишься мира.
В такие минуты
Лицо твоё лучится нежностью,
И ты собираешь в себе токи любви.
И я сам у себя спрашиваю:
«Неужели всё это одному мне?»
Нет, что бы ни случилось
У меня под рукой –
Бумага, глина или запотевшее стекло –
Однажды я закрою глаза от счастья
И нарисую твой портрет.

Две правды

Было так: однажды в непогоду,
На просторах огненных полей,
Встретились случайно две свободы,
И одна сказала: "Будь моей!"

Но другая, сразу не размыслив,
Бросила ей гневно: "Ни-ког-да!!!"
Ожиданье в воздухе повисло,
И заполонила мир вражда.

И теперь всё чаще - прав, не прав ты -
До конца не сразу разберёшь...
Вот однажды встретились две правды -
И одна другой сказала "Ложь!"

И доныне всё идёт по кругу:
Всяк стоИт до смЕрти на своём;
Истины смеются друг над другом,
И добро сражается с добром.


На Стихофоне.ру прослушать песню:

Смерть - это просто переодеванье...

*****
Когда в себя твой запрокинут взор,
На перепутье ломкости дыханья,
Ты не пугайся, если пьян Гримёр:
Смерть – это просто переодеванье.

Не плачь, что жизнь, как женщина, ушла –
И ветру не обнять её руками;
Что духи нестареющего зла
Мечтанья превращают в зыбкий камень…

Благослови мерцанье фонарей –
И, охватив весь мир единым взором,
Смотри на всё как на театр теней,
Себя на миг представив режиссёром…

Корабли не сжигают...

*****
Поезда не уходят
с вокзала в далёкую Лету,
пока Древо Любви
сохраняет трепещущий лист:
Они тихо маячат
невидимой поступью где-то;
ждут, когда их наставит
на путь Машинист.

Корабли не сжигают
в бескрайнем бушующем море:
эти мили мирские
им надо пройти до конца -
даже если ненастно,
и нечем топить своё горе,
корабли не сжигают -
сжигают сердца...

Поезда из Нирваны
в смятенье сорвали стоп-краны,
чтоб вернуться в наш мир -
и по жизни лететь без следа,
где под кровом лазурным
устало бредут караваны,
и где птицы и люди
не свили гнездА.

Корабли бурлаками
тянули мой якорь надежды,
только компаса стрелку
сбивало с пути вороньё,
и, продрогший до нитки,
я снял дождевые одежды,
и повесил на якорь
я сердце своё.

P.S.
Пока путь не закончен,
любовь непременно спасётся:
у неё в закромах
есть немало надёжных личин...
Только сердце-предатель,
увы, так по-разному бьётся
у пленительных женщин
и верных мужчин.

Жизнь есть своеволие... (дуэт с Ксенией Осенней)

*****
В этом снежном мареве зимы
Нам уже недолго ждать расплаты:
Жизнь есть своеволие – и мы,
Говорят, с рожденья виноваты!

Точек зренья вечная война;
Дерзновенье, страсть, полёт Икара...
Мы живём – не в этом ли вина?
Мы умрём – и в этом Божья кара!


КСЕНИЯ ОСЕННЯЯ

***
Листопад опять ворвался в сны,
Все пожаром осени объяты.
Мы горим, не чувствуя вины
За октябрь, вновь дождем распятый.

Грустно улыбается нам вслед,
Желтый клен, в пунцовых язвах рдея.
Мы спешим уже… так много лет,
Незаметно для себя старея...

Ли-сто-пад опять ворвался в сны…
СТО ЛИ ПАДших листьев не взлетело?
Вновь грехом, как осенью, больны
Разум, и душа, и даже тело.

Гордый дух взметнётся, как Икар,
Как Денница, получивший знанье
И любовь Творца не в плату, в ДАР.
Миг – полет…паденье…покаянье?

МЫ – творцы, создатели всех кар,
НАША вольная гордыня-гнилость…

Мы живем – и это Божий дар,
Мы умрем – и это Божья милость.

покуда не прОбил наш час...

*****
Покуда не пробил наш час
Одним мановением ока,
В зеркальном сиянии глаз
Мне так ЗА ТЕБЯ ОДИНОКО...

За то, что незримы пути
Отечеств, чудачеств и отчеств;
За то, что не смею спасти
Тебя от твоих одиночеств;

За то, что, средь всхлипов зимы,
Безгласны, беспутны и немы,
В болячках ломаемся мы -
А Бог потерял микросхемы;

За то, что в скрещеньях рапир
Застыл я - и медлил родиться;
За то, что так хрупок твой мир,
Что может он взять - и разбиться;

За то, что лишь дым, невесом,
Хранит эту боль сигареты,
За то, что с собой унесём
Последнюю тайну поэта...

Путь Звезды

Быстротечный, но всё ж бесконечный,
Путь Звезды уготован мне млечный:

Путь звезды, что горенья алкала
И амброзию судеб лакала.

И звезда, как пушистый котёнок,
Молоко своё хлещет спросонок…

Но и век человечий, что прожит,
Утолить её жажду не может.

И всем страждущим ветер ответит,
Что она своей жаждою светит.

Та звезда меня к людям послала
Пить бессмертье небес из бокала,

Чтобы, птиц проводив к водопою,
Стать такою же млечной звездою.

...двух ангелов видЕнья...

*****
С тобою мы – два неосуществленья,
Две шаткости, двух ангелов виденья,

Две хрупкости, два глиняных сосуда
И две звезды, пришедших не отсюда…

С тобою мы – два страстных междометья,
Где верность губ не знает долголетья…

С тобою мы – два жгучих восклицанья,
Двух нежностей усталые лобзанья…

Два полюса серебряного шара,
Двухструнная цыганская гитара,

Вопросов два, что шли вдвоём к ответу,
Две осени, отдавшиеся лету.

Любимая, давай искать лекарства:
Тебе – мой дом, а мне – ключи от царства;

Тебе – мой свет, а мне – твои глубины,
И лишь искать не будем середины!

Взрослое детство

Страдания неистребимы: они проходят через всю человеческую жизнь. Смысл душевных страданий состоит, пожалуй, в том, чтобы перерасти их - и больше по этому поводу не страдать.

Опытный человек подозрителен в прогнозах. Наверное, лучше быть наивным и верующим: как бы ни был взросл и опытен человек, всё равно найдётся что-то выходящее за рамки его опыта, - такое, что он не в состоянии предусмотреть. Наверное, этим жизнь и прекрасна!

Честный человек неожиданно может оказаться самым искусным обманщиком: никто ведь не ждёт от него обмана!

Как часто нас подводит неадекватность самооценки! Допустим, мне хорошо с каким-нибудь человеком - и из этого я делаю ошибочный вывод о том, что и ему непременно так же хорошо - со мною...

Как грустно бороться с собственной наивностью!

Рассеянность человека не даёт нам ответа на вопрос, рассеян он от беззаботности - или же, наоборот, оттого, что чем-то сильно озабочен. Одинаково вероятно как то, так и другое.

Если выйти сознанием в более высокие сферы разума, то, что представлялось нам гибелью и уничтожением, окажется на самом деле частным проявлением вечной жизни.

Хорошо, когда умный человек не отягчён обилием частных знаний: во-первых, это даёт ему энергию постижения; во-вторых, его не отвлекают детали. Не случайно золотой век древнегреческой мысли наступил задолго о Платона и Аристотеля, уже изрядно "испорченных" логикой и софистикой.

Идеалисты и почвенники - главные враги изменчивости мира. Порой они и сами страдают от своих взглядов: их вера в святость и нерушимость устоев и идеалов не выдерживает прессинга реальной действительности. Впрочем, и я был когда-то идеалистом и почвенником; это - детство духа, упрощённая до неприличия модель Вселенной. Трудно принять шаткость всего: для этого необходимы мужество и опыт; жизнь - лучшее и самое действенное лекарство от идеализма. И тогда ты будешь нем и спокоен даже в час грандиозного землетрясения: тебе нечего бояться, твоя Атлантида - высоко в небе.

Вспоминая свои "изобретения велосипеда", я неизменно удивляюсь той неуёмной энергии постижения, с которой эти изобретения начинались. Эта энергия, в свою очередь, хранила очарование непосредственности собственного опыта. И, честно говоря, мне было бы обидно прочесть об этом заранее у классиков и оказаться вместо большого первооткрывателя мира - его маленьким плагиатором.

В любви очень важна соразмерность - чтобы её не было слишком много или слишком мало по отношению к нашим собственным чувствам, но в этом-то и заключается вся сложность. "Человек есть мера вещей" - сказал Протагор. Мера внимания, которое оказывают нам наши близкие, почти всегда оказывается либо чрезмерной, либо - недостаточной. Кроме того, эта мера непостоянна и в нашем сознании: в зависимости от степени самодостаточности на данный момент, нам хочется то большего, то меньшего внимания. Но потребность эта "плавающая": сегодня мы - сильны и ни в ком не нуждаемся, а завтра - всё может быть наоборот. И то внимание, которое ещё вчера нас удовлетворяло, сегодня может показаться нам издевательски недостаточным. Зато сколько возможностей для упрёков и брюзжания! Но это не значит, что золотой середины нет вообще. Она всегда есть, но она - в постоянном движении, и вычленить её - совсем не просто. Да и не нужно это делать: можно одним махом уничтожить всё очарование этого глубокого, но такого хрупкого, как хрусталь, чувства.

Можно ввязаться во все авантюры, оплести себя сетью обязательств, расписать свой рабочий график на три года вперёд - и не чувствовать себя счастливым в этой востребованности. Можно, наоборот, удалиться от мира и жить так, как будто ты уже умер. И - устать от своего отсутствия в мире, от того, что всё проходит мимо тебя. Можно попробовать комбинировать попеременно и то, и другое. И созерцательность, и вовлечённость. И бездеятельность, и работоспособность. Боже мой, как странен человек! Как трудно нам удовлетворить самих себя! Видимо, вся тайна - в характере движения. Мы устаём от одного - и тогда нас возбуждает противоположный полюс. А "золотая середина" не возбуждает вовсе. И не говорите мне, что истина - где-то посередине!

Мистерии бесконечности. - Шаткость мира музыки заключается в нежелании мелодии возвращаться обратно в тонику: тоника - это смерть. Она - одновременно и рождение мира, и его гибель. Но мелодия бессмертна, и чаще всего тоника-смерть - это просто передышка, накопление содержания перед дальней дорогой. Мелодия не может повиснуть в воздухе. Она должна завершиться, возвратиться на круги своя. И, возможно, её успеет подхватить другая мелодия. Фуга - это вертикальный выход из тоники.

Кто ты, человек, - Сосуд Божий, Или Приёмник Его мыслей?

Настоящий художник - всегда заложник своей внутренней жизни.

Объяснять себя кажется нам ниже своего достоинства: нам хочется, чтобы нас разгадали.

Где чуткость - когда ты "лезешь" в личную жизнь близкого человека, чтобы поддержать его в трудную минуту? Или - когда не лезешь, а он, может быть, именно в эту минуту мучительно размышляет, не свести ли ему счёты с жизнью?

Сознание: со-знание, совместное с Богом знание...

Дело не в том, чтобы избегать любых страданий, но - в том, чтобы избегать страданий бессмысленных, - тех, которые никуда не ведут и ничему не учат.

Все пути ведут к себе, и окольные пути - часто быстрее прямых, но не каждый из путей к себе ведёт к Богу.

Изначально любовь - беспредельна и бесстрашна. Потом, обжигаясь, она вынуждена ставить себя в рамки возможностей, чтобы выжить.

Самая пылкая любовь любит "несуществующего человека, т.е. "не видит" того, что могло бы низвергнуть это чувство с престола.

Не ведая о предшественниках, мы так часто мним себя великими!

Не всякая искренность располагает к себе. Иногда думаешь: уж лучше бы он (она) молчали! Часто искренность свидетельствует сама против себя, и в таких случаях мудрее было бы немножко побезмолствовать.

Под знамёнами Справедливости у людей периодически вспыхивает потребность сравнять с землёй все иерархии - и установить прочную демократию. Но демократия, едва возникнув, начинает напоминать собой... свалку ценностей, где безобразное получает равные права с прекрасным, где лучшее уже не испытывает потребности совершенствоваться - и, застывая в развитии, вырождается и деградирует.

Моё недеяние нисколько не свидетельствует об отрешённости от мира. Действовать... недеянием!

Поэту часто уготован путь преодоления - благодаря его ранимости и агрессивности внешнего мира.

Верить в недостижимое - одна из высоких форм самообмана, и как часто такой самообман "тьмы низких истин нам дороже"!

"Быть или не быть?" - это ещё и вопрос веры, веры в то, способен ли ты своими усилиями что-то изменить в существующем мире - или же твои усилия тщетны.

Литературный критик - фигура во многом многомерная: он объединяет в себе читателя и писателя. Чем даровитее критик, тем своеобычнее он вычитывает других писателей.

Господь не любит справедливость. Он ратует за примирение одолевающих человека распрей.

Явление призрака отца Гамлета, с одной стороны, сообщало жизни принца некий смысл, некую зримую цель - месть и восстановление справедливости. Но, с другой стороны, цель была тёмная, может быть... не стоящая того, чтобы посвящать ей свою душу...

"Во мне, а не в писаниях Монтеня находится всё то, что я в них вычитываю", - этот афоризм Паскаля как нельзя лучше отражает сущность театра одного читателя.

Наши намерения часто расходятся с результатами не потому, что мы лживы, а потому, что, обещая что-нибудь сделать для других, мы не в силах предвосхитить метаморфозы, которые произойдут внутри нас.

Иногда люди так настойчиво навязывают нам то, чего мы у них не просим, что единственной возможностью отвязаться от них и тем самым отстоять свою свободу кажутся хитрость, обман или вероломство.

Любовь к другому человеку часто разрушается кризисом самотерпения: пока любишь, терпишь нестыковки, несоответствия и непонимание, но потихоньку накапливается критическая масса нетерпения - и происходит взрыв.

С людьми трудно быть искренним именно потому, что они не всегда правильно реагируют на твоё самообнажение: начинают то сочувствовать, то винить в твоих проблемах других людей, совершенно невиновных; т.е. вторгаться в твой внутренний мир каким-то эмоциональным насилием, совершенно тебе ненужным. Зная об этом, чуткие натуры избегают раскрываться перед людьми, пусть даже близкими, которые могут обернуть твои же признания против тебя самого.

Люди подзаряжаются, как батарейки, от своих друзей и любимых.

Равный - родствен, неравный (по духу, по судьбе) - всегда чужой.

Если ты очутился на необитаемом острове, и мораль тебе ни к чему...

Свободное сердце рано или поздно заполняется другим человеком. И от материала, из которого вылеплен этот человек, зависит, принесёт он с собой преходящее увлечение - или глубокое чувство. Большая любовь не высчитывает времени, сколько она продлится и какой ценой - достанется.

Когда тебя разлюбили - тебя как будто... понизили в звании - из ангелов перевели в простолюдины.

Иногда достойно восхищения... умение не видеть чужие недостатки.

Я не люблю в искусстве груду как попало сваленных бриллиантов. Лучше я заменю некоторые из бриллиантов полудрагоценными камнями, или даже речной галькой, - но я расположу их в том порядке, в котором они будут вызывать эстетическое удовольствие.

Сомнение - достаточно глубокое состояние: человек, который сомневается, держит в уме как минимум ещё одну возможность. Поэтому сомнение объёмнее безапелляционности.

Грустно нам бывает оттого, что судьба нас всячески ограничивает, а мы - в душе своей - безграничны и бессмертны.

Времена года

Однажды утром я проснулся –
И ощутил себя взрослым.
«Выбирай себе невесту» –
Прошептали мне деревья.

Я подумал самую малость – и выбрал весну,
Потому что это была моя первая встреча.
Пролетели три медовых месяца,
И весна ушла к другому,
Совсем юному поклоннику.
Видимо, я был уже
Слишком стар для неё.

Тогда я выбрал себе жаркое лето,
Чтобы гордое солнце и чистое небо
Навсегда поселились в моей груди.
Но не прошло и трёх месяцев,
Как я снова остался один.

От отчаянья я выбрал себе осень:
У меня не было за душой ни гроша –
И тревожно-обманчивое золото её волос
Прельстило меня. К счастью,
Наваждение длилось недолго.

Когда на моём небосклоне
Возникла зима,
Я встретил её приход с любопытством:
Достаточно ли горяча моя кровь,
Чтобы растопить её ледяное сердце?
Я сумел победить, но за победой
Последовало уже привычное
Одиночество.

Так я прожил целую жизнь.

«Почему же ты не выбрал всех их сразу,
Одновременно?», – спросила как-то у меня
Одна странная-престранная женщина,
Представившаяся как Леди Совершенство.

«Но все они приходили порознь!
Наверное, они просто не дружили
Между собой! – воскликнул я, –
О, теперь я знаю наверняка,
Это ты нарочно всё так подстроила!»
Но Леди Совершенство исчезла –
Так же внезапно, как и появилась...

Да что там говорить –
Прав был Козьма Прутков:
«Нельзя объять необъятное!»
Если, конечно, ты не какая-нибудь
Леди Совершенство…

Но это уже совершенно другая история.

Бог читает по лицам...

*****
Бог читает по лицам…
Как? Я сам не пойму!
Может, Господу снится
Свет, пронзающий тьму.

Свет, который – не тает,
Свет, который – творим.
Бог по лицам читает -
И рисует по ним!

Критик

Вцепится он в слово - был бы повод!
Нерадивый критик - самодур.
Да, друзья! Он - шмель. Он - просто овод.
Жаль, что только овод - не Артур!

Театр Наоборот

Валентину Иосифовичу Гафту


Лампадка тихо догорает -
А там, за росчерком пера,
Лишь редкий смертный понимает:
Вся наша жизнь - увы, игра...

И правдолюбца, и позёра -
Всех созывает жизни пир...
И только имя Режиссёра
Забыл оставить нам Шекспир.

И все мы - павшие, живые,
Жизнь отыграв как вещий сон,
Залижем раны ножевые -
И гордо выйдем на поклон.

И зрячи будем мы, и зорки,
Бессмертным гениям под стать,
И стаи ангелов с галёрки,
Встав, станут нам рукоплескать...

И мысль придёт - как неотложка,
Как неопознанный секрет -
Что мы сгорали... понарошку,
А смерти - и в помине нет!

Мы сможем смысл придать дорогам,
Познаем подлинность, и боль,
И счастье, что дана нам Богом
Своя, а не чужая роль.

...Лампадка плоти догорает,
И душу ждёт небесный плот,
И лишь Всевышний твёрдо знает,
Что жизнь - Театр Наоборот.

О долговечности бессмертия

Жаждет жить и жить – сегодня, завтра,
Жаждет жить всегда людская рать.
Помнишь, Время, грозным динозаврам
Тоже не хотелось вымирать.

На земле гигантам стало тесно –
И, стесняясь степени родства,
Их на нашем шарике чудесном
Высшие сменили существа.

И, пускай не помнит их природа,
Растеряв, как мелочь, по пути,
Кое-где в горах, в земных породах,
Удалось их матрицы найти.

Грезилось ли грозным динозаврам:
Пролетят столетия, пыля –
И они составят в знойном завтра
Сектор газа, нефти и угля?

Пусть не знаем мы, чтО будет завтра,
И какие нас сожгут костры,
Мы ведь тоже в чём-то – динозавры
Уходящей грозовой поры…

И, простят потомки мне за смелость,
Но, летя навстречу звёздной мгле,
Лишь одно
...................на свете
..................................мне б
..............................................хотелось -
След души
..................оставить
...................................на земле.

Мой поздний друг, как странна вязь судьбы...

У французского писателя-антиклерикала Барбе д`Оревильи на стене висел странный слоган: "Слишком поздно!". Над словом "поздно" витает ореол несвершения и тайного мученичества. Но выражение "поздний друг", скорее, олицетворяет философию обретения, нежели сигнализирует нам о потере. "Поздний друг" - это знак качества. "Поздний друг" - это маленькая награда, моральная компенсация за всё, что было упущено или потеряно.

*****
Мой поздний друг, как странна вязь судьбы:
Любовь теряет смысл на поле битвы,
И к Господу бессильные мольбы,
Как ручейки, стекаются в молитву...

А в мире звуков, где сгораю я,
Спит светотень в мечтаниях глубоких…
О ты, Любовь, религия моя,
Пристанище и тайна одиноких!

Там нищих ждут богатства родников;
Там жгут слова – и исчезает мера…
И знаем мы в глубинах тайников,
Как родственны подчас любовь и вера…

Мой поздний друг, судьбы так странна вязь!
И время шелестит в высоких травах!
И, к лицам нашим ласково склонясь,
Дрожит вода на хрупких переправах...

Там голоса под тяжестью миров
Ломаются, переходя на шёпот…
И вырвутся пространства из оков,
И выплеснут с собой бесценный опыт…



Песню можно прослушать:

Маэстро Природа

Откуда нарядность и блеск?
Пир красок, соцветья и гроздья?
Осенней рапсодией лес
Пожаловал к путникам в гости.

Здесь - снов и мечтаний приют.
Резной леонардовской кистью
В лесной мастерской создают
Волшебно-певучие листья.

В них осень творит свой портрет!
Прожилки - как хрупкие нервы.
Из листьев собрал я букет -
И все оказались шедевры.

Казалось, я впал в забытьё.
Продлись, цветовое блаженство!
Придумывать что-то своё -
Быть может, и есть совершенство.

И мне захотелось в тот миг
В безмолвном экстазе полёта
Забыть навсегда черновик -
Творить, как Маэстро Природа!

Обет немолчания

Всем плодам, чтоб вызреть, нужен срок.
Им чужда поспешность барабанов.
Не свершив судьбы своей зарок,
Не достичь земли обетованной.

Но из шор на видимый простор
Разные выводят нас обеты:
Пусть молчал три года Пифагор -
Ни к чему молчание поэту!

Говорит он - и не прячет глаз.
Пишет он, не видя в том позора.
Видно, цели разные у нас -
У поэта и у Пифагора.

Всем плодам, чтоб вызреть, нужен срок.
Им чужда бестрепетность картечи.
Лишь безмолвьем пестуется слог.
Лишь в молчанье вызревают речи.

Лишь во тьме заметен горний свет.
Только в сложном высится простое.
У поэта есть один обет.
Не молчать. И не болтать пустое.

Я - живая скрипка бытия...

***
Я........ живая скрипка бытия,
журчанье быстрого ручья,
струна певучая твоя.

Я........ открою дальние края;
сойдутся небо и земля,
в лазури огненной паря.

Я,....... страданье светлое тая,
согрею в стужу января,
мечта живых о настоящем;

Я...–....загадка вечная твоя,
с небес сошедшая ладья,
меня запомни ты воздушной
.......................................................и летящей!


Свет......летит в пространстве сотни лет,
набросив тени, словно плед,
дыханьем вечности согрет.

Свет......рисует в небе наш портрет –
он наш художник и поэт,
творящий солнечный сонет.

Свет......блеснул как истин тонкий след,
мои сомненья свёл на нет,
сжигая их, он дал мне силы…

Свет!......моей судьбе ты дал сюжет –
и я пошла тебе вослед:
о, как же долго я, мой Свет,
.......................................................тебя манила!

Прослушать песню

"Поэт - сплошное ухо тишины" (о поэзии Александра Кабанова)

1.ЦИНИК И РОМАНТИК

Я думаю, русская литература должна быть благодарна Александру Кабанову уже за то, что он подвел виртуальную черту под развитием большинства литературных направлений отечественной поэзии конца ХХ века: концептуализма, метаметафоризма, постмодернизма, куртуазного маньеризма и др. В самом деле, он словно бы высветил, выставил напоказ недостатки вышеперечисленных направлений – и сейчас человеку, прочитавшему Кабанова, уже труднее говорить в восторженных тонах о стихах Пригова, или Парщикова, или, скажем, Степанцова. Потому что очевидно: Кабанов, как поэт – лучше. По сравнению с синтетическим Кабановым всё вышеперечисленные поэты, а также их сподвижники, представляются словно бы далёкими предшественниками.

Я не знаю, изучал ли Александр Кабанов специально все эти «измы», или же на него, как говорят, «снизошло». Но факт остаётся фактом: взяв понемногу отовсюду, он показал миру новую гармонию, завершающую искания предшественников, которые выходили подчас за пределы поэзии и которым как раз этой гармонии, чувства врождённого, а не благоприобретённого, и не хватало! «Мы все учились понемногу – чему-нибудь и как-нибудь». Есть души, в которых противоположности сходятся – для обретения новой гармонии.

Просто поэтом можно стать. Поэтом с Большой Буквы нужно родиться. Это так же истинно, как то, что дважды два – четыре. Если допустить, что у всех ведущих поэтов, пишущих по-русски, равные технические возможности, на первый план выйдут чисто человеческие качества, составляющие сущность натуры поэта. Я думаю, что Пушкин превзошёл своих современников-поэтов не столько точностью слова, сколько величием замыслов и разнообразием своего дарования; это был человек, равно любивший и почитавший и царя, и его заклятых врагов, декабристов. Его гений был универсален, и потому – всесилен. На него, проказника, нисходили порой глубокие озарения. Да, из его лирики нам сейчас интересны 15-20 стихотворений, не больше. Но его пьесы, его сказки, его афоризмы, разбросанные тут и там, по-прежнему современны.

Я не случайно заговорил здесь о Пушкине. Именно чувство объёмности сказанного, гармония внутреннего мира роднит Пушкина с нашим современником Александром Кабановым. Правда, мера эта разная: если Пушкин, как поэт, является олицетворением «золотой середины», то Кабанов, постоянно зависая «по-над пропастью», когда малейший шаг в сторону – фальшь, всякий раз умудряется этот шаг не сделать. Иногда читаешь его стихи – и подспудно ждёшь, когда же он сорвётся, соврётся – без неприязни к поэту, а, наоборот, с замиранием сердца...

И вот однажды мне показалось, что он таки сорвался... Правда, не эстетически, а... политически. Это были пресловутые «журавли табака», которые снились мёртвому поэту Гамзатову. Эти кабановские строки показались мне верхом цинизма. Но для самого Кабанова это, возможно, была кавалерийская атака на чуждую ему эстетику – надмирный советский пафос. Хотя добивать мёртвого льва – вряд ли является делом чести. Лучше уж схлестнуться с живым тигром... Возможно, я ошибаюсь, и не пафос был главной мишенью Кабанова, а только желание пошутить над классиком, пусть и ушедшим, и, таким образом, почувствовать себя равным классикам прошлого. Ибо такую же шутку Кабанов выкинул и с Набоковым, как известно, излишним пафосом не отличавшимся...

Но все эти «фокусы» прекрасно вписываются в образ Кабанова-хулигана. Хотя шутки Кабанова порой, образно говоря, «ниже пояса». Это похоже на то, как Есенин кричал, «снимая с Христа штаны» (поэма «Инония»). Но сила Кабанова-поэта такова, что мы охотно прощаем ему «солдатские» прегрешения, как давно простили невежественному Есенину его нападки на Христа. Ведь они хулиганили исключительно ради чувства свободы!

А вот как сам Кабанов рассматривает поэзию:

«Поэзия – предательство рассудка,
Одним – жена, всем прочим проститутка».

Я уверен, что над сегодняшним Кабановым «поработали» и Бродский, и Мандельштам. Замечательное послесловие к книге «Крысолов» делает честь Бахыту Кенжееву. В самом деле, пропагандировать творчество более яркого, нежели ты сам, поэта, дорогого стоит! Вспоминаются неуклюжие попытки Евтушенко объявить своими преемниками поэтов гораздо более низкого уровня. А вот Бродский, наоборот, объявил своим учителем Евгения Рейна! И эта маленькая семитская хитрость достойна восхищения! В самом деле, постоянно солировавший в компаниях, прискорбно не умевший слушать других, и, потому, совершенно неспособный быть ничьим учеником Бродский захотел немножко отогреть в закатных лучах Нобелевской славы друга своего детства, и это ему вполне удалось!

Я думаю, большие поэты идут своими, ещё нехожеными тропками, и любое «ученичество» такого поэта выглядит притянутым за уши. Это раньше древние греки учили приходивших к ним юношей философии и мужеложству: других университетов попросту не было. В скульптуре, в силу сложности ремесла, подчас необходима «школа». Но говорить в рифму, слава Богу, человек в состоянии выучиться сам. Нужно только поработать над своим духовным уровнем – но это может сделать и свита поэта: родители, друзья, книги. Если, конечно, повезёт с окружением. Тем не менее, поэт в состоянии учиться сам – читая нужные, «развивающие» книги, общаясь с незаурядными людьми. Сомневаюсь, что у Александра Кабанова были какие-то конкретные учителя стихосложения.

Я был весьма удивлён – и обрадован, что циник Кабанов оказался к тому же и романтиком. Судите сами:

«Иду на дно – и преданно шепчу:
Ты, женщина, женчужина, женчу...»

Вот как широк спектр эмоций этого поэта, объявшего, вопреки Пруткову, необъятное!

«Пока ещё идут песочные часы,
и простывает след, и молоко сбегает,
бессмертие не спит у взлётной полосы,
вселенную от нас оберегает».

Несмотря на то, что творчество А. Кабанова представляет собой итог развития сразу нескольких поколений русской поэзии, было бы неправильным заранее отдать ему пальму первенства среди наших современников. Я уверен, что не один, не два, а добрый десяток поэтов способен оказать ему достойную конкуренцию, – и, быть может, когда-нибудь наше время назовут «бронзовым» веком русской поэзии.


2. ЛЮБОВЬ - ТОЛЬКО... ЧАСТЬ РЕЧИ.

Безусловно, все стихи любого автора НЕ РАВНОЦЕННЫ.

Поэт – сплошное ухо тишины
с разбитой перепонкой барабанной…

На примере стихов Александра Кабанова становится понятным, почему Пушкина, явись он сейчас, никто не принял бы за великого русского поэта. Язык не современный. Эпитеты банальны. Любовная лирика психологически шагнула далеко вперёд, и «я помню чудное мгновенье» уже никого не очаровывает. Более того, Пушкину наверняка за стихотворение «К Чаадаеву» (помните, «товарищ, верь, взойдёт она, звезда пленительного счастья, и на обломках самовластья напишут наши имена») рецензенты пришили бы злоупотребление советским пафосом и вынесли суровый вердикт: отстой! Да, повезло, прямо скажем, Александру Сергеевичу, что он родился не сейчас, а двести лет тому назад!

А что же Кабанов, спросите вы? А Кабанов взял – и открыл Амбарную Книгу Зимы. Снег – ни дать, ни взять – живое существо. Он то летит, то стелется; словом, снег ведёт самую бурную, бестолковую и безалаберную жизнь. Видимо, подобная безалаберность ему самому порядком надоела – и он на полставки решил устроиться писцом у поэта Кабанова, который заранее решил, что снег будет самым лучшим учётчиком Амбарной Книги Зимы. Помните, учёт и контроль – прежде всего!

Вот как намеревался Кабанов «приструнить» такое стихийное и непокорное существо, как снег. Но... снег тоже оказался не лыком шит: он вовремя вспомнил, что у глагола «занести» есть и другое значение. Писать снегу сразу расхотелось – и он принялся всех заносить по-своему, т.е. покрывать собой в изобилии. Или, попросту, «крыть». Кабанов использует фразу «снег заносит» как анафору, как шампур, на который он смачно нанизывает шашлык стихотворения. Приём, конечно, не новый, им с удовольствием пользовались и Лермонтов, и Бродский, и даже, грешным делом, автор этих строк, и всё-таки у Кабанова он отливает некой новизной. Всё дело в двусмысленности глагола «заносит». Это вносит в стихотворение дополнительный элемент словесной игры.

Открывая амбарную книгу зимы,
снег заносит в нее скрупулезно:
ржавый плуг, потемневшие в холках – холмы,
и тебя, моя радость, по-слезно…

…пьяный в доску забор, от ворот поворот,
баню с видом на крымское утро.
Снег заносит: мычащий, некормленый скот,
наше счастье и прочую утварь.

И на зов счетовода летят из углов –
топоры, плоскогубцы и клещи…
Снег заносит: кацапов, жидов и хохлов –
и другие нехитрые вещи.

Несмотря на бьющую рогом изобилия словесную игру, «Амбарная Книга Зимы» – на мой взгляд, страшно серьёзное стихотворение. Игра слов призвана оттенить эту оголтелую серьёзность, уравновесить призрачное и материальное, забавное и драматическое. Все равны перед стихией – независимо от национальности и других индивидуальных особенностей. Кого-то снег и впрямь заносит, а кого-то – просто помечает. Неподвижное – заносит. Движущееся – «помечает», и в этом случае он точно подобен писарю. Снег – это словно бы наша судьба.

Надо отметить, что кабановский снег безумно мистичен и ведёт себя как последний барабашка: «и на зов счетовода летят из углов топоры, плоскогубцы и клещи». Как мы видим, снег не только подвержен левитации. Он сам способен передвигать вещи! И человеческое счастье оказывается в одном ряду с «прочей утварью». Вспоминается Державин: «Всё времени жерлОм пожрётся – и общей не уйдёт судьбы». И метафорическое, у Кабанова, «и от вечного холода сердце моё покрывается воском и шерстью» бумерангом словесной игры прочитывается буквально, анти-метафорой: поэт в шерстяном свитере сидит у письменного стола, на котором горит восковая свеча.

Снег, как тонко подметил Александр Кабанов, ещё и великий иллюзионист:
«Одинаковым почерком занесены
монастырь и нечистая сила,
будто все – не умрут, будто все – спасены,
а проснёшься – исчезнут чернила».

Вспоминается история, приключившаяся однажды с Блоком. Он пошёл с женой в цирк, и там жена повздорила с другой женщиной, и вот уже они сцепились из-за какого-то пустяка, вцепились друг дружке в волосы. И тогда Блок громко сказал: «Пойдём, Люба! НИЧЕГО ЭТОГО НЕ БЫЛО».

А вот как сегодня звучит у Кабанова пушкинское «чудное мгновенье»:

Это мгновенье, друг мой, согласен,
Даже стоп-краном не остановить!
(«Вот мы и встретились в самом начале...»)

Мы видим, что любовный пафос прячется у Кабанова за... остроумием. Его любовная лирика – весьма остроумна. Например, строки из стихотворения «Признания».

Скажу тебе: «Изюм» и ты – раздвинешь ноги.
Скажу: «Забудь язык и выучи шиповник,
покуда я в тебе – ребенок и любовник…»

А «трофейный воздух поцелуев»! А вот ещё образчик любовного остроумия:

я тебе напишу на хот-доге:
золотою горчицей – о Боге,
о любви – майонезом вчерашним,
я тебе напишу на хот-доге
быстро-быстро, нестрашно-нестрашно.

О любви Александр Кабанов говорит много-много. Но как-то «быстро-быстро». И – мимоходом. Потому что любовь к женщине – для него только часть речи.

Хочу быть понятым...

Две легковушки среди дня
Неловко встретились,
И вот гаишники меня
Зовут в свидетели.
Но вновь шепчу я - всем святым,
Мольбами тронутым:
Я не хочу быть понятЫм –
Хочу быть пОнятым!

Нам все пороки сходят с рук
И добродетели,
И чаще в жизни, что вокруг,
Мы – лишь свидетели…
И предаёмся мы пустым,
Нелепым опытам.
Я не хочу быть понятЫм –
Хочу быть пОнятым.

И уготованы порой
Смешные роли нам,
И непонятно, кто герой,
И где нам родина…
Где был я сильным, молодым –
Пасутся пони там…
Я не хочу быть понятЫм –
Хочу быть пОнятым!

Колеблет ветер перемен
Миров треножники,
И вот опять попал я в плен –
В судьбы заложники!
Но свет любви развеет дым
Над горем пролитым –
Не буду больше понятЫм:
Хочу быть пОнятым!

Равная

Всем ищущим философский камень из души и плоти посвящаю. А.К.

"Пошли мне, Господь, второго"
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ.

Тайною мира раненный,
В сердце пряду мечты.
Господи, дай мне равную –
Если всесилен Ты!
Ту, что сыскать непросто мне,
Одолевая тьму...
Брошенным в море островом
Зябко жить одному!

Пусть на картину женщина,
Ляжет, как светотень.
И, красотой увенчана,
Ночь превратит мне в день;
Ласковая и славная,
Света в очах не счесть.
Боже, пошли мне равную,–
Если такая есть.

Боже, пошли мне нежную,
Словно Твоя рука;
Чистую – или грешную,
Лишь бы была тонка...
Станом, умом и тайною –
Мыслями о былом.
Боже, пошли мне равную
В мой опустелый дом.

Вновь не везёт мне с крыльями,
И тяготит предел.
Но красоту открыл бы я,
С женщиной – полетел!
С неба осыпан манною,
Тихо шепчу в веках:
«Боже, пошли мне равную:
Сир я, убог и наг».

...Радостью сокровенною
Свяжет нас крепко нить.
Огненную Вселенную
Станем мы с ней творить.
Если, не поняв главного,
Бросит она меня,
Боже, пошли ей равного,–
Друга, каким был я.

15.07.06

Тот, кто шёл за звездой до конца...

*****
Тот, кто шёл за звездой до конца,
Постигал, наподобие практики,
Что на пепле любви сердца
Разлетаются, как галактики.

Станет мир нелюдим и пуст;
Выпьет зелье, во тьму манящее -
И огнём из драконьих уст
Полыхнёт на нас настоящее.

И, подвластный пути комет,
Постигаешь.лучом взыскующим:
Неподсудных на свете - нет,
Видишь: прошлое стало будущим.

Всё, что было, ушло навсегда -
И не стоит горшка разбитого...
И течёт между пальцев вода,
Голубая вода Гераклитова...

Кто самый великий поэт?

Жизнь бурлит – и не проходит и дня, чтобы кем-нибудь не переоценивались ценности – не важно, где – в частной беседе или на страницах журнала. Поэт Андрей Коровин тоже решил внести свою лепту в эту глобальную и перманентную переоценку. Он высказал мысль, что народ у нас постоянно грубо ошибается в определении национальных гениев. Речь шла о русской поэзии. Так вот, Коровин пытался доказать, что из двух поэтов золотого века – Пушкина и Баратынского – истинным гением был Баратынский, а люди, не разобравшись, как следует, объявили им «легкомысленного» Пушкина. Дальше – больше: из двух поэтов серебряного века – Блока и Белого, по мнению Коровина, гением был экспериментатор Белый, а народ этого не понял, одурманенный мистикой автора «Незнакомки». Что же касается конца ХХ века, то из двух поэтов – Бродского и Губанова настоящим гением был не Бродский, а Губанов.

Мне почему-то сразу вспомнилось, что было время, когда Некрасова вдруг посчитали выше Пушкина. И представилось, что спустя лет сто кто-то скажет: «А Вы знаете, истинным гением начала ХХ1 века был не Александр Кабанов. Им была Ольга Пахомова".

Бедный человеческий разум! Нам и без иерархии невыносимо (нет ориентиров, не на кого «равняться»). И с иерархией – тоже сложно: современность постоянно её «подмывает», а то и разрушает. Правда, нынче уже никого не сбрасывают «с парохода современности». Места под солнцем вроде хватает всем. Но вот постоянно кто-то норовит рассчитать поэтов на первый-второй. И это даже не оголтелая провокационность и стремление привлечь к себе внимание. Просто роль классиков постоянно меняется в зависимости от вектора жизни. И на какой-то момент поэт, считавшийся до этого второстепенным, может выйти на первый план. Как это произошло в своё время с Тютчевым. Да что там Тютчев! ШЕКСПИРА «забыли» на двести лет, точно герметичного Вильяма Блейка!

Что же касается коровинской теории, то у меня сложилось впечатление, что он её не выдумал, а «выстрадал», то есть что она находит действительный отклик в его душе. Только беда в том, что иные эпохи чересчур обильно плодоносят гениями, и трудно их рассчитать на первый-второй, даже для себя. Вон Кузмина в гении никто пока не жалует, кроме, может быть, «голубых», а скажите, пожалуйста, написал ли кто-нибудь в русской поэзии что-нибудь подобное его циклу верлибров «Александрийские песни» или его книге «Форель разбивает лёд»? А куда мы будем девать Ахматову, Цветаеву, Гумилёва, Пастернака, Мандельштама? Ведь они тоже были современниками Блока и Белого! И в это же время творили такие культовые поэты, как Есенин и Маяковский!

Так что давайте просто будем любить поэзию прошлого, находить ей отклики в нашем сердце – и не будем пытаться выстроить наших классиков по ранжиру. Хотя даже французы всё время пытаются это делать. И на вопрос, кто же лучший поэт Франции, сегодня без запинки отвечают: «Увы, Гюго...»

Cквозь пространство от нёба до неба...

***** Вере Зубаревой

Сквозь пространство от нёба до неба,
Сквозь лучистую трепетность рук,
То в безумство впадая, то - в негу,
Путешествуют Тайна и Звук.

Им не ведомы зависть, и злоба,
И смятение в чёрные дни -
И под сводами неба и нёба
Обручаются тайно они...

Вы, дарящие сердце и руку!
Ты, не видимый глазу магнит!
Что за сила влечёт нас друг к другу?
Что за таинство нас единит?

Это вечность ликует ночами.
Это вспышками дум на лице
Божье слово, что было в Начале,
Ищет Слово, что будет в Конце...

...Сквозь пространство от нёба до неба,
Сквозь лучистую трепетность рук,
То в безумство впадая, то в негу,
Путешествуют Тайна и Звук...

Триптих очарования

1.
Как бабочка, летящая на свет,
Лечу на звук, что в имени таится,
И это чудо снова повторится:
Несбыточных чудес на свете нет...

И лишь мгновенье тянется и длится;
Оно - не влага, чтобы испариться,
Оно в груди справляет рождество,
И Вы - царица сердца моего!

А что любовь? Волшебна, словно имя,
Она путями ведает моими...
Она и Вы - как мало в мире слов!

И снова душу лечит вдохновенье,
А если в сердце истечёт мгновенье,
Нам все утраты возместит Любовь.

2.
Ваше имя - больше, чем имя:*
То, что Богом в душе творимо
Из воздушного шёлка надежд;
Ваше имя - тонкое пламя,
Что, сгущаясь, реет над нами
В очертаньях незримых одежд.

Как позвать Вас в свой мир, не знаю:
Имя Бога дрожит, ускользая,
Лунной шалью спадает с плеч.
Я глазами его рисую -
Но промолвить смею ли всуе,
Чтоб на мир немоту не навлечь?

В Вас таится много так солнца!
Как его исчерпать до донца?
Хватит в сердце ли мне огня?
Вы - земное моё причастье,
И лишь ведомо Богу, как часто
Ваше имя спасает меня...

Вы - как мира душа, Психея...

* Любовь - и глубокое чувство, и женское имя.

3.
Я бы отдал за Вас
............................все сокровища мира,
Если б были они
............................в закромах у меня...
Отчего ж так щемит
..........................между струнами лира,
Как караты, считая
...............................мгновения дня?

Я бы отдал за Вас
..........................все другие дороги!..
Отчего ж я у Вас...
..................................ничего не прошу?
Я творить Вас хочу! И, свидетели
...................................................боги,
Как я бережно Вас
..........................в своём сердце ношу!

Только верьте в меня,
.................................обязательно верьте!
Пусть минутному в нас
..............................отмереть суждено,
Если вдруг на земле
..............................обнаружат бессмертье,
Пусть сопутствует Вам
...............................в моём сердце оно!

Сент-Экзюпери

Леторосль

Распускаются почки, листочки тая,
Пробивая незримый покров бытия;
Оживает трава, и ярится Ярило,
Пряча огненный зев  в бирюзе хлорофилла.

И седлает подросток чужой мотоцикл –
Жизнь опять обнуляет бессмертный свой цикл.
Это только потом, за далёкою далью,
Станет мир и свершеньем, и сном, и печалью.

Так и сам я когда-то – в дремотном краю –
Пробивался к цветенью сквозь немощь свою.
И в мой сдавленный мир – Боже, сирый и голый –
Проникал между пор аромат маттиолы.

Так неужто лишь в этом сермяжная соль –
Обнулить своё сердце, подстричься под ноль?
Чтоб звенело под сенью бессмертного слова:
Пусть начнётся для нас – в сотый раз – vita nova!



24.05.06.

Акростих

Л ампадка выплыла из мрака,
А под воздетою рукой
Д рожала бледная бумага
А квалангистки молодой...

П одводный мир был дном небес,
У рочищем великой тайны,
З акрытой для людей и без-
Ы мянной для людей случайных...
Р искованно нырять в экстаз,
Е сли стихии путь неведом;
В от всё уже казалось бредом,
С окрытым от нездешних глаз,
К ак путь поэта на Парнас.
А в небе, что купалось в море,
Я радость обнаружил в гОре.

DANCE MACABRE (пляска хорошо темперированной смерти)

непочтительность страны
снедавшая наши израненные души
молчанием
граничащим с забвением
казалась мне
бесовским глумлением над себе подобными
несущими тяжесть тьмы
о этот славный русский обычай
канонизировать мучеников посмертно
в воздухе покачнулась тень невидимого спонсора
и тут меня осенило
что некто замысливший сей кровавый фарс
верховенствует и поныне
дни затмения
продолжались белыми стихами ночей
в которых тактика выживания
колебалась
между криком и молчанием
между отчаяньем и криком

Помпея (раскопки времени)

Я блуждал по лабиринтам города,
Заживо погребённого –
И затем раскопанного.
Я пил из амфоры святотатства.
Пыль прошедших эпох
ПосыпАла мне голову пеплом.
Что ищешь ты в недрах земных,
Мёртвый Город?
Неужто и впрямь
Время – самая могучая из стихий?!
(Не сбивай меня, Татуировщик Печали!)

Я бродил по мёртвому городу,
Как будто листая страницы
Повести своей жизни.
Не погребает ли
Давно потухший,
Но денно и нощно действующий
Вулкан событий
Трепетные города нашего прошлого?
Не такова ль судьба всего сущего?
Всё это можно прочесть в своём сердце.
Прочесть –
И присЫпать пеплом
Свежих переживаний,
Чтобы смочь
Идти дальше.

Галилей

Когда отрёкся гордый Галилей,
Вдруг вымучив нелепое признанье,
Пронзила горечь преданных друзей;
В кругу врагов царило ликованье.
И в безнадежной стуже февраля,
Когда так зябко смертному раздеться,
Как будто бы замедлилась Земля,
В пространстве лжи уставшая вертеться…

И, справа шествуя налево,
Рос шепоток среди людей:
«Что ты наделал, Галилео!
Тебе не стыдно, Галилей?»

А он cконфуженно молчал –
Как будто судьям отвечал:

- Нет, не хочу я лечь под меч,
Погибнуть зря на эшафоте.
Почётно истину извлечь.
Её сберечь – вот пытка плоти!
Но всё же – видит мой Творец –
Мне с нею не сносить разлуки!
Я не борец. Я не боец.
Я – вечный мученик науки.

А ведь и вправду был велик искус –
Шагнуть в костёр, о жизни не жалея.
Один вопрос: «я – трус или не трус?»
Всё не давал покоя Галилею.
Но вдруг – очнулся он и прошептал,
На Солнце глядя, спящее в зените:
- Слепцы глухие! Кто же вам сказал,
Что Истина нуждается в защите?

Букет стихов для любимой

*****
Когда ты на землю вернёшься родную,
И я, как богиню, тебя поцелую,-

Так ранней росой предрассветные дали
Встающее Солнце своё целовали;

Погаснут огни золотого Парижа,
В тоскующем сердце заполнится ниша,

И пенные волны протяжно и гулко
Бесценною сделают нашу прогулку.

И майя отбросят свои покрывала,
И жизни для счастья покажется мало;

Но "чудных мгновений" нам выпало много,
Чтоб имя любви стало именем Бога.

*****
Я бормочу стихи, как мантру,
А ты всё бродишь по Монмартру.
Ты ищешь вещь из терракоты,
Но от меня так далеко ты,
Что я не вижу этой сцены
На шумной набережной Сены.
Но знаю я, гуляешь тАм ты,
Привстав за чудом на пуанты.
И нет сомнения: оттуда
Пуантилизма веет чудо.
Огромны грёз резервуары,
И спят в них сердца мемуары.
В глазах твоих – покуда здесь я,
Я нить тяну из поднебесья.
Стрельнёт бессмертие из лука –
И вмиг закончится разлука.

*****
Я присяду, зажмурясь, на лавочку -
И подставлю лицо снегопаду.
Как тепло с тобой, зимняя ласточка,-
Это Бог тебя дал мне в награду!

Упадёт - и размякнет снежиночка,
И сгорит у меня на ладони.
Сколько жил без тебя я, смешиночка,
Сколько мчались над пропастью кони!

Я как будто был жил, что-то делая,-
Свечке сердца искал я подсвечник.
Здравствуй, радость моя безраздельная,
Ты - судьбы моей снежной подснежник.

Ты - цветок, произросший нечаянно
Там, где вовсе и не было почвы...
Превратила ты в радость печаль мою,
Россыпь звёзд зажигая мне ночью.

И в свиданьях, весну талисманящих,
Долго-долго, мой друг, не устану
Из цветов, неземных и не вянущих,
Для тебя собирать икебану.

*****
Какая в мире тишина...
...................................лишь слышно -
............................................................бьётся
твоё сердце...
ты не грусти............
........................ты мне доверься
на полотне цветного сна...

Такая в мире тишина -
.....................как безмятежный
........................................остров детства...
лишь слышно -
.........................бьётся моё сердце...
два сердца,
..................но душа - одна.

*****
Я так люблю тебя,
………… как любят... ангелы -
Легко,
……….....бесповоротно
…………………….и надёжно.
Взгляни на небо –
………….там так облака
…………………………..белы,
Что думать о прошедшем -
…………………....невозможно.

Я так люблю тебя,
………….. как любят…странники,
Заждавшиеся
……………солнечного света.

Картины две,
……………что рвутся
………………..….за подрамники,
Картины,
……………разломавшие багеты...

Я так люблю тебя,
………………как любят... ссыльные
В страну, где нет
……………… надежды на свободу;
Я так люблю тебя,
……………….как любят сильные -
По праву чести,
………………..........плАмени и рода.

И в снежной замети
……………….небесной гавани
Дышать мне
....................... твоим именем
…………………….......….не больно.
(Дождутся скоро - верь -
………………..в душе снега
………………………………. весны
И вскрикнем мы
....................- от радости -
……………………………невольно!)

И света полноводная река
затопит дождевые облака...