Нина Пьянкова

Роберт Сервис. Тщета

Весь день я книги очищал от пыли.
Священных древних не было средь них,
Но были те, что классикой прослыли,
Чьи авторы не числятся в живых.
Когда я молод был давным-давно,
Судачил с мэтрами и пил вино.

Я их боготворил, желал удачи,
Чтоб щедро был талант вознаграждён.
Бессмертными считал, а как иначе?
Знал, не померкнет слава их имён.
Листал с восторгом книги их не раз ...
С тоской взираю я на них сейчас

Прикованы к расплющенному шару.
Их имена стёр времени поток.
Кто мог бы предсказать судьбы удары?
Ей богу, я бы книги эти сжёг.
Но книги старые едва горят.
Чуть тлея, их страницы шелестят.

Из пламени всплывает перед взором
Строка, пронзая сердце как клинок.
Считаю это проклятым позором -
В костре сжигать бездонный кладезь строк.
Бедняжки книги плачут. Как по мне,
Когда-нибудь моим гореть в огне.

Нет, я очищу их, поставлю снова.
Чтоб никогда их больше не читать.
Едва ль из них хоть кто-то вспомнит слово,
Ну а во мне посеют боль опять.
Скажу с ухмылкой я, войдя в лета,
Название писательству - тщета.


Futility

Dusting my books I spent a busy day:
Not ancient toes, time-hallowed and unread,
but modern volumes, classics in their way,
whose makers now are numbered with the dead;
Men of a generation more than mine,
With whom I tattled, battled and drank wine.

I worshipped them, rejoiced in their success,
Grudging them not the gold that goes with fame.
I thought them near-immortal, I confess,
And naught could dim the glory of each name.
How I perused their pages with delight! . . .
To-day I peer with sadness in my sight.

For, death has pricked each to a flat balloon.
A score of years have gone, they're clean forgot.
Who would have visioned such a dreary doom?
By God! I'd like to burn the blasted lot.
Only, old books are mighty hard to burn:
They char, they flicker and their pages turn.

And as you stand to poke them in the flame,
You see a living line that stabs the heart.
Brave writing that! It seems a cursed shame
That to a bonfire it should play it's part.
Poor book! You're crying, and you're not alone:
Some day someone will surely burn my own.

No, I will dust my books and put them by,
Yet never look into their leaves again;
For scarce a soul remembers them save I,
Re-reading them would only give me pain.
So I will sigh, and say with curling lip:
Futility! Thy name is authorship.

By Robert W. Service

---

Роберт Сервис. Равенство

Все старцы племени однажды
Пришли в пещеру на совет.
Разгневан, озадачен каждый,
Ведь найден был источник бед.
Охотник Чау, дело в нём,
Владел искусно топором.

Сказал мудрейший Во резонно:
"Мне, братья, право, нелегко,
Гарантом будучи закона,
Твердить о том, как глубоко
Свободу, Братство все мы чтим
И Равенство боготворим.

Я камнерез, и на работе
Изладил горы топоров,
Хоть я и не был на охоте,
Чтить зверолова не готов.
Пусть Чау крепок и силён,
Но всё же прочим равен он".

Изрёк почтенный Босс пещеры:
"Воитель выше всех похвал,
Юнцам являет он примеры,
Сердца девиц завоевал.
И обречённый на успех,
Зело опасен он для всех.

Метнёт копьё и камень метко,
Надменно глянет, как индюк,
Ремень из волчьих шкур нередко
На талию напялит вдруг!
Зачем уменье напоказ
Он выставляет всякий раз?

Друзья, решительно мы с вами
Его ужимки пресечём,
Иначе день не за горами,
Когда решит он стать вождём.
Того, Богами кто любим,
До человека приземлим.

Ночной порой его схватили
На камне жертвенном потом
Одной конечности лишили.
Палач оттяпал топором.
Смогли они без дураков
Предвзятость устранить Богов.

А Чау без руки бросковой
От прочих стал неотличим.
Не конкурент им в жизни новой,
Он справедливо стал своим.
Найти бы средство нам опять,
Как сильных к слабым приравнять.


Equality


The Elders of the Tribe were grouped
And squatted in the Council Cave;
They seemed to be extremely pooped,
And some were grim, but all were grave:
The subject of their big To-do
Was axe-man Chow, the son of Choo.

Then up spoke Tribal Wiseman Waw:
"Brothers, today I talk to grieve:
As an upholder of the Law
You know how deeply we believe
In Liberty, Fraternity,
And likewise Equality.

"A chipper of the flint am I;
I make the weapons that you use,
And though to hunt I never try,
To bow to hunters I refuse:
But stalwart Chow, the son of Choo
Is equal to us any two.

"He is the warrior supreme,
The Super-caveman, one might say;
The pride of youth, the maiden's dream,
And in the chase the first to slay.
Where we are stunted he is tall:
In short, a menace to us all.

"He struts with throwing stone and spear;
And is he not the first to wear
Around his waist with bully leer
The pelt of wolf and baby bear!
Admitting that he made the kill
Why should he so exploit his skill?

"Comrades, grave counsel we must take,
And as he struts with jest and jibe,
Let us act swiftly lest he make
Himself Dictator of our Tribe:
The Gods have built him on their plan:
Let us reduce him to a man."

And so they seized him in the night,
And on the sacrificial stone
The axe-men of the Tribe did smite,
Until one limb he ceased to own.
There! They had equalized the odds,
Foiling unfairness of the Gods.

So Chow has lost his throwing arm,
And goes around like every one;
No longer does he threaten harm,
And tribal justice has been done.
For men are equal, let us seek
To grade the Strong down to the weak.

By Robert W. Service

---

Кенн Несбит. Суббота мой ленивый день

Суббота мой ленивый день,
Сплю как сурок полдня,
В кровати мультики смотрю,
PlayStation ждёт меня.

Люблю я книжку почитать,
Забыться в лёгком сне,
Ещё котёнка приласкать,
Что ластится ко мне.

По разным сайтам я брожу,
Мобильник под рукой.
Филоню весь ленивый день
Наедине с собой.

Нет ничего милей суббот.
Мне на слово поверь.
Вот только сбагрить бы детей,
Чтоб не стучали в дверь.


https://poetry4kids.com/poems/saturdays-my-lazy-day/

Saturday’s my lazy day.


Saturday’s my lazy day.
I sleep until it’s noon,
then stay in bed and play a game
or watch a new cartoon.

And then I like to read a book
or maybe take a nap,
or snuggle with my kitten when
she cuddles on my lap.

I’ll search around the internet.
I’ll fiddle with my phone.
It’s nice to have a lazy day
to goof off on my own.

There’s truly nothing better.
It’s what Saturdays are for.
I only wish my children would
stop banging on my door.

 Kenn Nesbitt

---

Капризный старик

Dave Griffith. Too Soon Old

Вольный перевод


Что видишь, сестричка? ...... Ответь мне, ответь.
Что думаешь ты, .... наблюдая за мной?
Старик слабоумный, . . . . . . привыкший смотреть
В незримую даль, .. . . . . . . .. одинокий, больной?
Еду расплескал он .. . ... . . дрожащей рукой,
Твой голос не слышит, . . как тетерев глух.
"Старайся," - кричишь - ... "неуклюжий такой!"
В одном башмаке и носке, . . . . . .. . . вместо двух?
Ты время потратила . . . ... на старика:
Купала, кормила . . . . и так целый день.
Об этом подумала, . . наверняка?
Взгляни, ... я сижу незаметный, как тень.
Тебе я хочу о себе . . . . рассказать,
Покорно глотая .. . . . постылый обед.
Мне десять, все вместе: . . отец, рядом мать,
С другими детьми .. . . .. . их любовью согрет.
В шестнадцать, мечтатель, . . . .. на крыльях парил.
Желанье любви, . . .. . . словно эхо тех лет.
А в двадцать любовные клятвы дарил
Невесте на свадьбе. . . . .. Исполнил обет.
Звучал в моём доме . . . заливистый смех
Детей, когда стукнуло мне . . . двадцать пять.
А в тридцать, я знал, . .. . . . . отвечаю за тех,
Чьи кровные узы . . .. обязан скреплять.
Мне сорок. .. . Ушли, повзрослев, сыновья.
Остались мы дома . . с любимой женой.
Уже пятьдесят мне, .. ... и с внуками я
Играю, . . . . любимая рядом со мной.
Жена умерла, . . . . да и жив ли я сам.
Все мысли о будущем ... . . . . путает страх.
Детей не тревожу я . . . по пустякам.
Любовь вспоминаю . . . в ушедших годах.
В природе на всё есть . . . . . . .. отмеренный срок.
Сейчас я несчастный . . . . . . . убогий старик,
Всё тело рассыпалось .. .. . словно песок,
Тяжёлый булыжник . . . . . мне в сердце проник.
Но в этой развалине . дряхлой живёт
Юнец. . . . . . Моё сердце согрето теплом.
Любовью живу. . . . . . . . На душе тает лёд,
Когда вспоминаю . . .. о счастье былом.
Что ж, годы, увы, . . .. пролетели как миг.
Но я не ропщу, . . . это доля моя.
Вглядитесь, .. . . . .. . . ведь я не капризный старик.
Внимательней,
Видите . . . . Это же .. .. . .. .... . Я!!

---

Роберт Сервис. Пилигримы

Из сборника «Rhymes of a Red-Cross Man» (1916)

Как только война завершится,
На поиски павших пойдём.
Лишь пчёл приютит медуница,
И мак заалеет огнём.
Когда будет радость безбрежна,
Луга запестрят от цветов,
Искать мы пойдём неизбежно
Наш крест среди серых крестов.

Кричат они: "Здесь всё постыло,
Одни мы и ночью, и днём.
Когда станут краше могилы,
Вы к нам приходите, мы ждём.
Нарциссов пробудится племя,
Стрижи закружа́т в небесах ...
Для пылких сердец это время
Прийти к нам с Весною в глазах.

Но вздохи свои поумерьте,
Свобода желанна для нас.
Мы радость изведали в смерти,
Чтоб в Мире вы жили сейчас!
Придите, когда копит силы
Земля, чтоб хлеба напитать.
Когда зеленеют могилы,
Вы счастливы будьте опять".

Как только война завершится,
Пойдём Ненаглядных искать.
Девчонка – прекрасного принца,
И сына любимого - мать.
Рассеется скорби отрава,
Затеплится радость везде.
Превыше всего только слава!
Мы имя нашли ... на кресте.


Pilgrims

For oh, when the war will be over
We'll go and we'll look for our dead;
We'll go when the bee's on the clover,
And the plume of the poppy is red:
We'll go when the year's at its gayest,
When meadows are laughing with flow'rs;
And there where the crosses are greyest,
We'll seek for the cross that is ours.

For they cry to us: Friends, we are lonely,
A-weary the night and the day;
But come in the blossom-time only,
Come when our graves will be gay:
When daffodils all are a-blowing,
And larks are a-thrilling the skies,
Oh, come with the hearts of you glowing,
And the joy of the Spring in your eyes.

But never, oh, never come sighing,
For ours was the Splendid Release;
And oh, but 'twas joy in the dying
To know we were winning you Peace!
So come when the valleys are sheening,
And fledged with the promise of grain;
And here where our graves will be greening,
Just smile and be happy again.

And so, when the war will be over,
We'll seek for the Wonderful One;
And maiden will look for her lover,
And mother will look for her son;
And there will be end to our grieving,
And gladness will gleam over loss,
As -- glory beyond all believing!
We point . . . to a name on a cross.

by
Robert W. Service

---

Роберт Сервис. Моя сосновая роща

Мне в роще крошечной моей
Полсотни сосен тенью
Густых разлапистых ветвей
Дают уединенье.
А шишки, сосен щедрый дар,
Идут на пользу дела,
Чтоб чайник пел, пуская пар,
Сковорода шипела.

Купи такой же соснячок,
Коль траты по карману,
Где грёзам предаваться б мог
Ты, уходя в нирвану.
Мог изредка не соблюдать
Церковные наказы,
Воздвигнуть храм, где благодать
Извечного экстаза.

О тайный голос тишины,
Он дух возносит выше.
Бессмертными те рождены,
Кто зов исконный слышит.
Сижу я в сосняке, меж тем
Летит сова ночная,
Я как валун Друида нем …
Хоралам звёзд внимаю.



My Piney Wood

I have a tiny piney wood;
my trees are only fifty,
Yet give me shade and solitude
For they are thick and thrifty.
And every day to me they fling
With largess undenying,
Fat cones to make my kettle sing
And keep my pan a-frying.

Go buy yourself a piney wood
If you have gold for spending,
Where you can dream in mellow mood
With peace and joy unending;
Where you can cheerfully retreat
Beyond all churchly chiding,
And make yourself a temple sweet
Of rapturous abiding

Oh silence has a secret voice
That claims the soul for portal,
And those who hear it may rejoice
Since they are more than mortal.
So sitting in my piney wood
When soft the owl is winging,
As still as Druid stone I brood . . .
For hark! the stars are singing.

Robert Service

---

Чарльз Маккей. Образование

Считаешь, образован ты вполне?
Глупец! невеждой будешь до тех пор,
Пока в прибрежной плещешься волне,
Решив, что бороздишь морской простор.
Хотя желанных знаний накопил
За жизнь я более тебя в сто крат,
Но зная, что лишь ноги намочил,
Не отвожу от океана взгляд.


Charles Mackay
EDUCATION.

YOUR education is complete, you think?
Dunce that you are! and dunce you're doomed to be
As long as, dabbling on the shallow brink,
You think you're sailing on the wide, wide sea.
I've striven to know, and, rinding knowledge sweet,
Have learned a hundred times as much as you,
And yet I feel I've only wet my feet,
While all broad ocean stretched before my view.

---

Чарльз Маккей. Фантазии

"Где истоки твоих фантазий?
На земле, или в небесах?"
Ответил поэт: "Не здесь и не там.
Они у любимой в глазах!
Во взгляде лучистом более грёз,
Чем звёзд на небе ночном".
"Глупец!" – сказал его друг. "О, да!
Что толку быть мудрецом?
Безрассудство своё не предам,
Хоть осыпь золотым дождём!"


 FANCIES.

"WHENCE come your beautiful fancies?
From the earth or the heavens above?"
"From neither!" the poet replied,"they stream
From the eyes of the woman I love!
There are far more thoughts in her sunny glance
Than stars in the midnight skies!"
"You're a fool!" said his friend."Perhaps I am!
What's the good of being wise?
I would not change this folly of mine,
No, not for an Empire's prize!"

---

Компьютерная мышка

Я от вас хочу совет услышать:

Как мне быть с компьютерною мышью?

Ночью шасть! И начинает шарить,
Шебуршит в углу шуршащий шарик.

Ладно бы одна,  подружки-мышки
Рыщут по шкафам, листая книжки.

От мышей компьютерных мне тяжко,
Я с ума сойду без сна, бедняжка.

Вдруг ответ увидел я в окошко,
Заведу компьютерную кошку.

---

Небо - Солнцу покрывало

Небо - Солнцу покрывало,
Ярко-васильковое.
Лет ему уже немало,
Но оно как новое.

Солнце жаркими лучами
Растопило дырочки,
Чтобы тонкими ручьями
В них текли дождиночки.

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Пастушка

Верхом не едет с гор Весна,

Идёт пастушкой, что юна.

И всё, чарующее нас,

Приходит просто, без прикрас.

Коль искренней быть не смогу,

Гордыню пестуя, солгу,

Пусть, как проклятье, буду впредь

Любовь продажную терпеть,

Изменчивых друзей повадку,

В седле Весну аристократку.

Edna St. Vincent Millay
The Goose-Girl

Spring rides no horses down the hill,
But comes on foot, a goose-girl still.
And all the loveliest things there be
Come simply, so, it seems to me.
If ever I said, in grief or pride,
I tired of honest things, I lied:
And should be cursed forevermore
With Love in laces, like a whore,
And neighbours cold, and friends unsteady,
And Spring on horseback, like a lady!

---

Роберт Сервис. Посвящение

Из сборника «The Spell of the Yukon» (1907)

Вам, людям этой земли,
Идущим своей тропой,
Вам, кто сдюжить смогли,
Вам, вечно рвущимся в бой;
Пою, чтоб крепить ваш дух,
Песни, как боль о былом,
Как смех грубоватый шлюх.
Как слёз непролитых ком.

Радости мало в них,
Песни мои о земле,
Саги о людях простых
О их мытарствах во мгле,
Что были вам суждены;
Варвары, рвётесь вперёд,
Солнца ночного сыны,
Ваш путь на Север ведёт.

В Богом забытом краю,
Мерцая, манит ваш след,
Вы страсть смирили свою,
В победах триумфа нет.
В долгой ночи под крылом
Вампира – пути нет назад,
С верой идя напролом,
Вы не страшитесь преград.

Вспахав Первозданный Край
И получив недород,
Стремясь земной видеть рай,
Боль пожинали невзгод.
Я песни пою для вас,
На ком высшей пробы знак.
Бог видит: правдив я сейчас;
Поверь мне, Боже, всё так.



        L'ENVOI

You who have lived in the land,
You who have trusted the trail,
You who are strong to withstand,
You who are swift to assail:
Songs have I sung to beguile,
Vintage of desperate years,
Hard as a harlot's smile,
Bitter as unshed tears.

Little of joy or mirth,
Little of ease I sing;
Sagas of men of earth
Humanly suffering,
Such as you all have done;
Savagely faring forth,
Sons of the midnight sun,
Argonauts of the North.

Far in the land God forgot
Glimmers the lure of your trail;
Still in your lust are you taught
Even to win is to fail.
Still you must follow and fight
Under the vampire wing;
There in the long, long night
Hoping and vanquishing.

Husbandman of the Wild,
Reaping a barren gain;
Scourged by desire, reconciled
Unto disaster and pain;
These, my songs, are for you,
You who are seared with the brand.
God knows I have tried to be true;
Please God you will understand.

---

Роберт Сервис. Разбойники

Из сборника "Rhymes for My Rags" (1956)

Увы! Дрозды чинят разбой
На смокве, в чьей тени густой
Курил я трубку, ждал даров,
Налитых спелостью плодов;
Я знал: когда лиловый сок
По капле на колени тёк,
Тогда медвяные плоды
Созрели для еды.

Багряность грудок мне видна
И жадных клювов желтизна.
Вон стайка зябликов волной
Вспорхнула с пеньем надо мной.
Конечно, их спугнуть могу,
Но, чёрт возьми, ведь я в долгу
У них за радужность рулад,
Пусть вдоволь покутят!
 
Охватит стужа сад едва,
Со смоквы облетит листва.
Но Зимний сон отступит вспять,
И станут почки прорастать.
Затем шатёр листвы тугой
Дарует светлый мне покой.
Как только вызреет инжир,
Дрозды устроят пир.

Что ж, птицы, разоряя сад,
Мне платят радостью стократ.


The Robbers

Alas! I see that thrushes three
    Are ravishing my old fig tree,
In whose green shade I smoked my pipe
    And waited for the fruit to ripe;
From green to purple softly swell
    Then drop into my lap to tell
That it is succulently sweet
    And excellent to eat.

And now I see the crimson streak,
    The greedy gash of yellow beak.
And look! the finches come in throng,
    In wavy passage, light with song;
Of course I could scare them away,
    But with a shrug: 'The heck!' I say.
I owe them something for their glee,
    So let them have their spree.

For all too soon in icy air
    My fig tree will be bleak and bare,
Until it wake from Winter sleep
    And button buds begin to peep.
Then broad leaves come to shelter me
    In luminous placidity.
Then figs will ripen with a rush
    And brash will come the thrush.

But what care I though birds destroy
My fruit,--they pay me back with joy.

Robert William Service

---

Роберт Николс. Прощание

С холма, быть может, я в последний раз
Смотрю на вялый золотой закат.
Роль отыграв, трагически угас
День, облачённый в золотой наряд.
И я уйду, прощальный бросив взгляд.

Не скажут обо мне: он уходил
С тяжёлым сердцем. Я свободен впредь.
Я всех люблю; но мне хватает сил
Сомнения и страх преодолеть,
Как будто тайна завлекает в сеть.

Церковный колокол, пронзая тишь
Долины Дедхемской, несёшь покой
И воздух перезвоном золотишь;
Звук приглушённый мелодичный твой
Слезу из сердца высекал порой.

Но я свободен от умильных слёз,
От бывших и от будущих невзгод,
Я, словно море после бурь и гроз,
Колышущее плавно толщу вод.
Покой! Покой меня душевный ждёт.

О, бронза сосен, сумеречный свет,
Склон плодородный, блики на пруду,
Дол с россыпью росы - тумана след,
Прощайте все. Прощайте. Много лет
Был счастлив здесь. Счастливым и уйду.





Farewell

For the last time, maybe, upon the knoll
I stand. The eve is golden, languid, sad.
Day like a tragic actor plays his role
To the last whispered word and falls gold-clad.
I, too, take leave of all I ever had.

They shall not say I went with heavy heart:
Heavy I am, but soon I shall be free,
I love them all, but oh I now depart
A little sadly, strangely, fearfully,
As one who goes to try a mystery.

The bell is sounding down in Dedham vale:
Be still, O bell: too often standing here
When all the air was tremulous, fine and pale,
Thy golden note so calm, so still, so clear,
Out of my stony heart has struck a tear.

And now tears are not mine. I have release
From all the former and the later pain,
Like the mid sea I rock in boundless peace
Soothed by the charity of the deep-sea rain….
Calm rain! Calm sea! Calm found, long sought in vain!

O bronzen pines, evening of gold and blue,
Steep mellow slope, brimmed twilit pools below,
Hushed trees, still vale dissolving in the dew,
Farewell. Farewell. There is no more to do.
We have been happy. Happy now I go.

Robert Nichols

---

Роберт Николс. В походе

Стих-ие №2 из цикла "Приближение"

Лафетов лязг и скрип колёс,
Потерян милям счёт;
То движутся сквозь солнцепёк
Орудия вперёд,
То отдыха черёд.

Вздымают иноходцы пыль,
Её спекает пот
На лицах в маску, и она
Прогорклой коркой жжёт.

Застыл лиловый небосвод,
Дрожит тягучий зной,
Поблёскивает на свету
Дорожной пыли слой.

Нещадно голову печёт,
В глазах усталых муть;
Пылает сердце-головня,
Обугливая грудь.

Я чувствую, трясясь в седле,
Дороги полотно,
Что завтра к цели приведёт,
Намеченной давно.

Придя на незнакомый луг,
Мы встанем на привал,
Где мощь раскатов грозовых
И леденящий шквал.

Вновь станет лёгкой голова,
Уйдёт из сердца сплин,
Хрустальной свежестью взбодрит
Нас ветер-исполин.

Окрепнут руки, и в глазах
Зажжётся свет опять,
Нам хватит духа встретить смерть,
Простить всех и понять.

Вернётся снова к нам любовь,
Сменяя боль и стыд,
В смертельном вихре чистый свет
Она воспламенит.

Лафетов лязг и скрип колёс,
Потерян милям счёт;
Из гаубиц, взрывая тишь,
Вдруг батарея бьёт ...



Легко смотрю вперёд.




On the Way Up
By Robert Nichols

The battery grides and jingles,
Mile succeeds to mile;
Shaking the noonday sunshine
The guns lunge out awhile,
And then are still awhile.

We amble along the highway;
The reeking, powdery dust
Ascends and cakes our faces
With a striped, sweaty crust.

Under the still sky's violet
The heat throbs on the air….
The white road's dusty radiance
Assumes a dark glare.

With a head hot and heavy,
And eyes that cannot rest,
And a black heart burning
In a stifled breast,

I sit in the saddle
I feel the road unroll,
And keep my senses straightened
Toward to-morrow's goal.

There, over unknown meadows
Which we must reach at last,
Day and night thunders
A black and chilly blast.

Heads forget heaviness,
Hearts forget spleen,
For by that mighty winnowing
Being is blown clean.

Light in the eyes again,
Strength in the hand,
A spirit dares, dies, forgives,
And can understand!

And, best! Love comes back again
After grief and shame,
And along the wind of death
Throws a clean flame.

The battery grides and jingles,
Mile succeeds to mile;
Suddenly battering the silence
The guns burst out awhile….

I lift my head and smile.

---

Роберт Николс. К ***

С землёй кружась в безмолвии ночном,
Я осознал - сквозь сон - на вираже:
Свет осиял восточный окоём,
Как будто солнце поднялось уже.
Но нет: твои струились в мираже
Божественные волосы ручьём.

И днём, и ночью, мой блаженный ад,
Навеки я к тебе приговорён!
Ты входишь в сны, не ведая преград;
Умри я - знаю, чей в день похорон
Смешок вольётся в погребальный звон,
Чей лик мне в адском пекле будет рад.



Robert Nichols
To

Asleep within the deadest hour of night
And turning with the earth, I was aware
How suddenly the eastern curve was bright,
As when the sun arises from his lair.
But not the sun arose: It was thy hair
Shaken up heaven in tossing leagues of light.

Since then I know that neither night nor day
May I escape thee, O my heavenly hell!
Awake, in dreams, thou springest to waylay;
And should I dare to die, I know full well
Whose voice would mock me in the mourning bell,
Whose face would greet me in hell's fiery way.

---

Роберт Сервис. Факты

Из сборника «Cosmic Carols» 1957

Сказал один законовед:
«Я с фактами имею дело,
Недоказуемое - бред
И блажь, что в голове засела».
Для юридических умов
Так рассуждать закономерно;
Но вряд ли я принять готов,
Что очевидное лишь верно.

Научный ум в тисках зажат,
Погряз он в узкой дисциплине,
Чудес не замечает взгляд,
Цветок лишь термин на латыни.
Клубок затей, фантазий, грёз
Ему ментальная морока.
Считает, миру бы принёс,
Будь Китс учёным, больше прока.

А я не отводил бы глаз
От красоты ни на мгновенье;
Когда восторг объемлет вас,
К чему анализ упоенья?
Я правды не взыскую сам,
Такой обман люблю до дрожи;
Я трезвый ум пошлю к чертям,
Упиться ложью, дай мне, Боже!


Facts

A lawyer fellow reckoned wise
    Once said to me: "With proof I deal;
What are not facts I figure lies
    Illusionary and unreal."
Well, to his legal sense, no doubt
    It is a proper point of view:
But I have failed to figure out
    That only what is proved is true.

So to the scientific mind
    The reasoning is much the same.
To beauty's glamour it is blind
    And gives a flower a Latin name:
The stuff of fantasy and dreams
    It qualifies as mental mist:
The world would wiser be, it deems,
    If Keats had been a scientist.

Well, write me down as one who sees
    The glory granted to my sight;
When loveliness so much may please
    Why try to analyse delight?
I do not seek to know the truth
    Since sweet deception satisfies:
To hell with facts and sober sooth,
    God make me drunk with lies!

---

Уильям Батлер Йейтс. Строки, написанные в унынии

---

Роберт Сервис. Аргумент

Из сборника «Rhymes of a Roughneck» (1950)

Сказал Максмиту Джо Макброн:
"Я миф развею про кумира,
Держу пари: писал Бэкон
Под ником Вильяма Шекспира".

Полез в бутылку Тэм Максмит:
"Ну ты и врать как сивый мерин.
Вил - гений, эйвонский пиит.
На шиллинг спорим, я уверен".

Сказал Максмиту Джо Макброн:
"Ты проиграл, гони монету.
Крыть нечем - кто как не Бэкон
Героя мог назвать Амлетом".


Argument

Said Jock McBrown to Tam McSmith:
“A little bet I’m game to take on,
That I can scotch this Shakespeare myth
And prove Will just a stoodge for Bacon.”

Said Tam McSmith to Jock McBrown,
“Ye gyke, I canna let ye rave on.
See here, I put a shilling down:
My betting’s on the Bard of Avon”.

Said Jock McBrown to Tam McSmith:
“Come on, ye’ll pay a braw wee dramlet;
Bacon’s my bet — the proof herewith...
He called his greatest hero — HAMlet”.

---

Роберт Сервис. Значимость

Из сборника «Rhymes for My Rags» 1956

Собратья по перу, сейчас
Надеетесь, настанет срок:
Читать запоем будут вас,
Лишь огласят ваш некролог.
Увы, забвение вас ждёт,
Хоть издано немало книг,
Сквозит вальяжности налёт -
Но ты не так уж и велик.

Ну что ж, властители умов!
К чему высокопарный слог,
Когда мы прах внутри гробов,
Какой от мертвечины прок?
Осмысли вы сейчас и здесь,
Что недалёк забвенья миг,
Как шарик лопнет ваша спесь ...
Ты мал, хоть думал, что велик.

Глупцам гордыня застит свет,
Влекут вас деньги, власть, почёт,
Имён поблекших ваших след
С презреньем скоро смерть сотрёт.
Вам, Жалким Смертным, суждена
Дорога в сумрачный тупик;
Оценит время всех сполна,
Ты мал, хоть думал, что велик –
Ты ноль, хоть думал, что велик.


Importance

Respected brothers of the Pen
Who deem your writing will be read
By legions of the living when
Your name is numbered with the dead -
Could you foresee how soon forgot
You'll be in spite of printer's ink,
How you would realize you're not
So damned important as you think.

And so, oh mighty potentate!
Of what avail your lofty line
When to the bone-corral they crate
Your carrion as they do mine?
Could you but know how sadly soon
Into oblivion you'll sink,
Your pride will be a pricked balloon. . . .
Poor Prince! You're smaller than you think.

Besotted fools of pride and place,
Of pomp and power, of wealth and fame,
Disdainful death will fast efface
The pallid record of your name!
Take heed, ye Arrogant of Earth!
E'er to obscurity you shrink,
Time takes the measure of your worth,
And you are smaller than you think -
Aye, vastly smaller than you think.

---

Роберт Сервис. Утешение

---

Роберт Сервис. Молоденькая мама

Из сборника «Rhymes for My Rags» (1956)

Весёлый лепет целый день.
Ни на минутку
Не сходит с маминых колен
Её малютка.
Цепляет мамин завиток
Волос на пальчик.
Дочурка - чудо, а ведь мог
Родиться мальчик.

Забылась кроха в сладких снах,
Устав от ласки.
Обмякла в маминых руках,
Закрыла глазки.
К груди прильнула, что ж она
Не дышит, боже;
Младенческая нега сна
На смерть похожа.

Казалось, входит в мир теней
Дочь, ускользая.
Фарфора личико бледней.
Вся восковая.
Не дышит, может, умерла...
Где взять ей силы,
Мать в страхе девочку трясла
И разбудила.



Robert William Service

Young Mother

Her baby was so full of glee,
And through the day
It laughed and babbled on her knee
In happy play.
It pulled her hair all out of curl
With noisy joy;
So peppy she was glad her girl
Was not a boy.

Then as she longed for it to sleep,
To her surprise
It just relaxed within her keep
With closing eyes.
And as it lay upon her breast
So still its breath,
So exquisite its utter rest
It looked like death.

It seemed like it had slipped away
To shadow land;
With tiny face like tinted clay
And waxen hand.
No ghost of sigh, no living look . . .
Then with an ache
Of panic fear and love she shook
Her babe awake.

---

Кенн Несбитт. Франкенштейн ребёнком был

Франкенштейн ребёнком был,
Очень овощи любил.
Обожал укроп, шпинат,
Спаржу, брокколи, салат.
Сельдерей, петрушку ел,
Постепенно зеленел.

Он жевал капусту, лук,
Сладкий перец и латук.
Съел фасолевый стручок,
С головы до самых ног
Стал зелёный - и сейчас
Он наводит страх на вас.

Франкенштейна очень жаль,
Стих навеял нам печаль.
Ел бы меньше овощей,
Не хлебал зелёных щей,
Не лущил горох с полей,
Стих звучал бы веселей.

Мама, папа, мой совет:
Прежде, чем начать обед,
Уберите со стола
Зелень, вот и все дела.
Франкенштейн - пример другим,
Не хочу я быть таким.



When Frankenstein Was Just a Kid
--Kenn Nesbitt

When Frankenstein was just a kid,
he ate his greens. It's true. He did!
He ate his spinach, salads, peas,
asparagus, and foods like these,
and with each leaf and lima bean
his skin became a bit more green.

On chives and chard he loved to chew,
and Brussels sprouts and peppers too,
until he ate that fateful bean
that turned his skin completely green.
He turned all green, and stayed that way,
and now he frightens folks away.

Poor Frankenstein, his tale is sad,
but things need not have been so bad.
It's fair to say, if only he
had eaten much less,
avoided cabbage, ate no kale,
why, then, we'd have a different tale.

So, mom and dad, I'm here to say
please take these vegetables away
or my fate could be just as grim.
Yes, I could end up green like him.
So, mom and dad, before we dine,
please give a thought to Frankenstein.

---

Роберт Сервис. Почему?

Из сборника " Songs Of A Sun-lover" 1949

Он был наш лидер и вожак;
Он был спаситель и герой.
Мы в дружбе с ним сверяли шаг,
Он путеводной был звездой.

Богатство, славу презирал;
И пробуждал отвагу в нас;
Возвёл здоровье в идеал;
Нёс факел правды всякий раз.

С угрюмым гневом вёл нас в бой
Сражаться за свои Права;
Казалось, светоч он живой
На пьедестале Божества.

Для нас надёжным был плечом,
Веселье в сердце нам вселял;
А после в комнате … ножом
Он горло располосовал.

Не вправе мы его судить;
Хранил он душу под замком;
Смерть для кумира, может быть,
Победным стала торжеством.



Why?
BY ROBERT W. SERVICE

He was our leader and our guide;
He was our saviour and our star.
We walked in friendship by his side,
Yet set him where our heroes are.

He taught disdain of fame and wealth;
With courage he inspired our youth;
He preached the purity of health,
And held aloft the torch of truth.

He bade us battle for the Right,
And led us in the carnage grim;
He was to us a living light,
And like a God we worshiped him.

He raised us from the grievous gloom,
And brimmed our hearts with radiant cheer;
And then he climbed up to his room,
And . . . cut his throat from ear to ear.

Let us not judge his seeming lapse;
His secret soul we could not see;
He smiled and left us, and perhaps
Death was his crowning victory.

---

Роберт Сервис. Женщина и ангел

Из сборника «The Spell Of The Yukon» (1907)

 

Пресытился Ангел раем, не мил золотой чертог;
Венец набекрень свалился, арфа умолкла у ног.
Решил Господь милосердный: пусть он развеет хандру,
На грешной земле подлунной с людьми поживёт в миру.

Небесные сняв одежды, ангел покинул дом,
У Врат Золотых простился он со Святым Петром.
Бесполые певчие рая спели прощальный куплет;
Бранясь в аду раскалённом, таращились бесы вслед.

Ангел, красавец писаный, затмить Аполлона бы мог:
Небесных очей синева, кудрей золотой поток
И губы, лук Купидона, женщин сводили с ума;
Но воли губам не давал он - был непорочность сама.

Пока не  явилась Женщина, земной красоты идеал.
«Ты любишь меня?» - шептала она. "Да", - он ей отвечал.
«Меня обними и целуй», - стояла она на своём.

Он отшатнулся: «Это грешно, мне ли не знать о том».

Его осмеяв сомнения, лукавила, нежно льстя:
«Мужчина, лучший из всех мужчин, ты говоришь как дитя.
Все старые нормы морали тесны и по швам трещат,
К традициям пуританским уже невозможен возврат».

Господь, убоявшись за Ангела, вознёс его вновь наверх;
О, даже эта красотка его не втянула в грех!
А в глубине преисподней пел Дьявол: «Чертовски я рад,
К традициям пуританским уже невозможен возврат».



The Woman And The Angel
by Robert William Service

An angel was tired of heaven, as he lounged in the golden street;
His halo was tilted sideways, and his harp lay mute at his feet;
So the Master stooped in His pity, and gave him a pass to go,
For the space of a moon, to the earth-world, to mix with the men below.

He doffed his celestial garments, scarce waiting to lay them straight;
He bade good by to Peter, who stood by the golden gate;
The sexless singers of heaven chanted a fond farewell,
And the imps looked up as they pattered on the red-hot flags of hell.

Never was seen such an angel -- eyes of heavenly blue,
Features that shamed Apollo, hair of a golden hue;
The women simply adored him; his lips were like Cupid's bow;
But he never ventured to use them -- and so they voted him slow.

Till at last there came One Woman, a marvel of loveliness,
And she whispered to him: "Do you love me?" And he answered that woman, "Yes."
And she said: "Put your arms around me, and kiss me, and hold me -- so --"
But fiercely he drew back, saying: "This thing is wrong, and I know."

Then sweetly she mocked his scruples, and softly she him beguiled:
"You, who are verily man among men, speak with the tongue of a child.
We have outlived the old standards; we have burst, like an over-tight thong,
The ancient, outworn, Puritanic traditions of Right and Wrong."

Then the Master feared for His angel, and called him again to His side,
For oh, the woman was wondrous, and oh, the angel was tried!
And deep in his hell sang the Devil, and this was the strain of his song:
"The ancient, outworn, Puritanic traditions of Right and Wrong."

---

Пэлем Грэнвил Вудхауз. Бесполезный пример

(Доктора считают, что кухня дикарей превосходит еду цивилизованных рас, и рекомендуют английским поварам поучиться у них кое-чему).

Шеф-повар из Африки был экстра-класс!
Однажды спросил я его:
«По части супов и жаркого ты ас;
Вкусней я не ел ничего.
Твоим барбекю из голяшки свиной
Любуюсь, забыв обо всём;
От запахов я истекаю слюной;
Ты где овладел ремеслом»?

Кухмистер с блаженной ухмылкой сказал:
«Азы мастерства постигая,
На практике навыки я шлифовал;
История в общем такая:
Ещё до отъезда, когда был юнцом,
Любитель изысканной снеди,
Я руку набил на друзьях; а потом
Сгодились родня и соседи.

К намеченной цели я шёл напролом,
Сметая преграды игриво.
Сначала похерил друзей, а потом
Родню оприходовал живо.
Из братьев и дядей истаял запас;
Кузенов ряды поредели;
Меня осенило, что пробил мой час —
Я мастер в поваренном деле».

Безмолвствуя, будто воды в рот набрал,
С восторгом рассказу внимал я;
В груди моей зависть разжёг каннибал,
О, как же его понимал я.
Сварил бы я дюжину наглых зануд,
Никто б не заметил урона;
Родню потушил бы; подумаешь, труд,
Будь я под защитой Закона.




A USELESS EXAMPLE
Pelham Grenville Wodehouse

 (Doctors say that the cooking of savages is far superior to that of civilised races, and strongly recommend English cooks to take a few hints from them.)

“You cook,” I observed to the African chief,
“With a truly remarkable skill.
With your soups and your entr;es you ne’er come to grief.
You seldom go wrong when you grill.
Your roast leg of pork or of mutton is—well,
It’s a privilege simply to view it;
And I feel I could batten for weeks on the smell.
How on earth do you manage to do it?”

With a gratified simper the chieftain explained.
“Ah well, for that matter, the fact is,
Whatever ability I may have gained
Is simply the outcome of practice.
In the days of my youth, e’er I quitted my land,
Not content with the usual rations,
I made it a habit to practise my hand
On my numerous friends and relations.

I strove with a will towards my ultimate ends,
;Surmounting each obstacle gaily.
I speedily ran through my circle of friends,
Diminished my relatives daily.
My brothers gave out, and my uncles as well;
My cousins went faster and faster;
Until—in a word a long story to tell—
I found I could cook like a master.”

In silence I stood till he came to the end,
For his tale had delighted and thrilled me;
Then, thoughtfully thanking my cannibal friend,
I owned that with envy he filled me.
For many’s the man whom I’d thankfully boil,
And countless relations beset me,
Whom I’d eagerly stew (without grudging the toil),
If only the Law would abet me.

---

Роберт Сервис. Выбор

Из сборника "Rhymes for My Rags" (1956)

Кто-то просто загляденье,
Кто-то сказочно богат;
У кого-то к службе рвенье,
У других - здоровья клад.
А чего бы вы хотели:
Обаянье, капитал,
Крепкий дух в здоровом теле,
В чём ваш идеал?

Не куплюсь на красоту я,
Но здоровью дань отдам,
Чувство долга адресуя
Государственным мужам.
Я не буду жадным крёзом,
Из больших я приверед;
Хоть и кажется курьёзом,
Выбора здесь нет.

Дайте мне Воображенье,
Чтобы ткать из слов узор
И вплетать в стихотворенья
Певчих птиц звенящий хор.
Страсть, любовь нужны при этом,
Чтобы жизнь придать стихам.
Буду проклятым поэтом,
Остальное - вам.



The choice
by Robert Service

Some inherit manly beauty,
Some come into worldly wealth;
Some have lofty sense of duty,
Others boast exultant health.
Though the pick may be confusing,
Health, wealth, charm or character,
If you had the chance of choosing
Which would you prefer?

I'm not sold on body beauty,
Though health I appreciate;
Character and sense of duty
I resign to Men of State.
I don't need a heap of money;
Oh I know I'm hard to please.
Though to you it may seem funny,
I want none of these

No, give me Imagination,
And the gift of weaving words
Into patterns of creation,
With the lilt of singing birds;
Passion and the power to show it,
Sense of life with love expressed:
Let me be a bloody poet,--
You can keep the rest.

---

Пэлем Грэнвил Вудхауз. Ещё не срок!

Напруженный кулак разжат,
Огнём не полыхает взор,
Вздыхая, каждый депутат
Кладёт заточенный топор.
На вынос не готовят труп,
Мир воцарился, но глубок
Раздрая жар; слетает с губ:
"Ещё не срок".

В подсумок убран револьвер.
И в ножны зачехлён кинжал.
Зубовный скрежет, например,  
Ирландский депутат унял.  
Уроки бокса (что ему
Джим Дрисколл преподал) не впрок.
Дебаты позже, посему:
Ещё не срок.

Держись. Будь храбрым как герой!
Душевный ощути подъём.
Не за горами важный бой,
Лишь стойкий уцелеет в нём.
В Палате общин ждёт фурор,
Как в прошлый раз, когда ты смог.
Пока же воздержись от ссор:
Ещё не срок.



NOT YET!
Pelham Grenville Wodehouse

THE fist that was doubled relaxes.
The flame disappears from the eye:
Hon. Members who’ve sharpened their axes
Are laying them down with a sigh:
No corpse is borne out on a shutter:
Peace reigns—to their bitter regret.
With sad disappointment they mutter,
‘Not yet. Not yet.’

The pistol’s replaced in the hand-bag.
The dagger lies snug in its sheath.
The Irish M.P. drops his sand-bag,
And pauses from grinding his teeth:
His lessons in boxing (from Driscoll)
Are useless. He’s feeling upset.
They’ve postponed the debate that is Fiscal.
Not yet. Not yet.

But courage! Come, don’t be downhearted.
Ere long the glad hour must arrive:
Soon, soon shall the battle be started,
And only the fittest survive.
May the scene in the House be as pleasant
As that other—the last time you met.
But hold yourselves in for the present:
Not yet. Not yet.

---

Роберт Сервис. Прелюдия

Из сборника «Carols of an Old Codger» (1954)

Скреплённый рифмой, ритмом стих
Немодным стал.
Я не эксперт в делах таких,
Мой опыт мал.
Но если рухнет cей тандем,
Что жил века,
То будет роль стихов совсем
Невелика.
Я к рифме сердцем прикипел,
Я в ней силён:
Чеканить рифмы - мой удел,
Люблю их звон.
Хоть аромат медвяных сот
В стихе моём,
Даря мне радость, пусть он бьёт
Как метроном.
Я скромной музе отдаю
Мой дар благой;
О скромной жизни я пою,
Где люд простой.
Стараюсь я; хоть как поэт
И слабоват,
Решайте – брать вам или нет
Мой том стишат.


Prelude
by Robert Service

They say that rhyme and rhythm are
Outmoded now.
I do not know, for I am far
From high of brow.
But if the twain you take away,
Since basely bred,
Proud Poetry, I dare to say,
Would scarce be read.
With humble heart I thus define
My role in rhyme:
Oh may I never write a line
That does not chime.
And though a verse be nigh as sweet
As honey-comb,
To please me, let it have the beat
Of metronome.
So to my modest muse I give
A grateful pen;
Of lowliness I sing, who live
With lowly men.
And though I never cease to grieve
Poetic lack,
I do my best, - please take or leave
A Verseman's Pack.

---

Роберт Сервис. Проснусь с улыбкой

Из сборника «Carols of an Old Codger» (1954)

Когда мне солнце бьёт в глаза
Янтарным ранним утром,
Искрится каплями роса
На розе перламутром;
Зарянки трель в саду слышна;
Кружатся пчёлы в мае,
Я молодой, в душе Весна,
Хоть голова седая.

Когда иссякнет радость вдруг
От хрупкого мгновенья,
Не вызовет цветущий луг,
Как в детстве, упоенья;
Когда устану я рассвет
Приветствовать, ликуя,
Пойму, что здесь мне места нет,
Состарившись, уйду я.

С улыбкой бы встречать восход,
Бродить в саду беспечно,
Осталось дней наперечёт,
Жизнь слишком быстротечна.
Когда меж звёзд я растворюсь,
Молю в надежде зыбкой:
Пусть в Горнем Свете я проснусь
С ликующей улыбкой.


 

Awake To Smile
by Robert Service

When I blink sunshine in my eyes
And hail the amber morn,
Before the rosy dew-drop dries
With sparkle on the thorn;
When boughs with robin rapture ring,
And bees hum in the may,--
Then call me young, with heart of Spring,
Though I be grey.

But when no more I know the joy
And urgence of that hour,
As like a happy-hearted boy
I leap to land aflower;
When gusto I no longer feel,
To gusto rouse with glad hooray,--
Then call me old and let me steal
From men away.

Let me awaken with a smile
And go to garden glee,
For there is such a little while
Of living left to me;
But when star-wist I frail away,
Lord, let the hope beguile
That to Ecstatic Light I may
Awake to smile.

---

Роберт Сервис. Прекрасная ложь

Из сборника «Rhymes for My Rags» (1956)

Всю правду я рубил сплеча,
Взрывая неба хмарь;
Сказали мне, чтоб замолчал
Я, анархист-бунтарь.
Мои слова углями жгли,
От плевел горсть зерна
Отсеивал; из-под земли
Смеялся сатана.

Украсил радугою ложь,
Сверкала как алмаз.
Обман на пламя был похож,
Не отводил я глаз.
Струила ложь елейный мёд,
Пил каждый сколько мог.
Во весь лазурный небосвод
Мне улыбался Бог.

Неправда слаще, стало быть,
Коль вызвала экстаз,
К чертям ту правду удалить
Как пятна метастаз.
Даря надежду, расцветёт
Ложь для благих утех,
В меня пусть бросит камень тот,
Кто ложь зачислит в грех.




O Lovely Lie by Robert William Service

I told a truth, a tragic truth
That tore the sullen sky;
A million shuddered at my sooth
And anarchist was I.
Red righteousness was in my word
To winnow evil chaff;
Yet while I swung crusading sword
I heard the devil laugh.

I framed a lie, a rainbow lie
To glorify a thought;
And none was so surprised as I
When fast as fire it caught.
Like honey people lapped my lie
And peddled it abroad,
Till in a lift of sunny sky
I saw the smile of God.

If falsehood may be best, I thought,
To hell with verity;
Dark truth may be a cancer spot
'Twere better not to see.
Aye, let a lie be big and bold
Yet ripe with hope and ruth,
Beshrew me! but its heart may hold
More virtue than the truth.

---

Роберт Сервис. Прелюдия

Из сборника "Bar-room ballads" (1940)

Не ударять по струнам лиры мне,
О Красоте не петь как Аполлон.
Мой жребий - тренькать на одной струне
С лихой кабацкой песней в унисон.
А бередить сердца - удел не мой;
И вышибать слезу уменья нет:
Могу пропеть я песенку в пивной,
Раблезианский прохрипеть куплет.

Голодному внимайте менестрелю:
Он веселит скучающих зевак
Не Оперой - игрой на укулеле,
Гитаре хриплой подпевая в такт.
Его регтайм – насмешка для эстетов,
Божественных мелодий знатоков.
Но ... киньте за баллады грош поэту,
Но ... вслушайтесь в напев его стихов.

Смиряя дух, я рифм кую оковы;
А критика плетьми мой зад сечёт.
В Стране Словес скиталец наглый, снова
Горланю песни, голь и нищеброд.
Монетку в баре брось певцу, не мешкай,
Надравшись, стану грезить я опять.
Бросаю звёздам вызов я с усмешкой,
Есть банджо у меня и Муза - блядь.


Prelude - Poem by Robert William Service

To smite Apollo's lyre I am unable;
Of loveliness, alas! I cannot sing. -
My lot it i, across the tavern table,
To start a chorus to the strumming string.
I have no gift to touch your heart to pity;
I have no power to ring the note of pain:
All I can do is pipe a pot-house ditty
Or roar a Rabelaisian refrain.

Behold yon minstrel of the empty belly,
Who seeks to please the bored and waiting throng,
Outside the Opera with ukulele,
And raucous strains of syncopated song.
His rag-time mocks their eager hearts a-hunger
For golden voices, melody divine:
Yet . . . throw a penny to the ballad-monger;
Yet . . . listen idly to this song of mine.

For with a humble heart I clank rhyme's fetters,
And bare my buttocks to the critic knout;
A graceless hobo in the Land of Letters,
Piping my ditties of the down-and-out.
A bar-room bard . . . so if a coin you're flinging
Pay me a pot, and let me dream and booze;
To stars of scorn my dour defiance ringing
With battered banjo and a strumpet Muse.

Robert William Service

---

Роберт Сервис. Уличный поэт

---

Шел Сильверстайн. День рождения собаки

Им жалко что ли спеть разок
Мне «Хэппи бёздэй» на удачу?
В подарок стейка дать кусок
И косточку к нему впридачу.
Взамен приладили свечу
Мне в миску с надоевшим кормом.
Всем безразлично, что хочу
Отметить день рожденья с тортом.



Dog's Day

They could have sung me just one song
To kind of sort of celebrate.
Or left a present on the lawn-
A juicy bone, a piece of steak-
Instead of just a candle on
This lump of dog food on my plate.
But no one cares when a dog was born,
And this ain't much of a birthday cake.

---

Чарльз Маккей. Великое и малое

Великое и малое

 

У малого с великим суть одна,
Измыслена людьми величина.
Дождинка так же, как звезда, ярка.
Близь не близка, и даль не далека;
В тиши безбрежной сонмы солнц, планет
Лишь мошкара, летящая на свет.
Всё Сущее на смерть обречено,
Чтоб кануть в Вечность, рождено оно.

Charles Mackay
GREAT AND SMALL.

THERE is nor great nor small in Nature’s plan,
Bulk is but fancy in the mind of man.
A raindrop is as wondrous as a star,
Near is not nearest, farthest is not far;
And suns and planets in the vast serene
Are but as midges in the summer sheen,
Born in their season, and that live and die
Creatures of Time, lost in Eternity.

 

 

Галька

 

«Какую гальку, Старец Время,
Бросаешь в реку,
Ту реку, что без волн течёт
Недвижно век от веку?»
Сказало Время: «Галька - троны,
Империи, державы,
Поэты и герои, - вящей
Была их слава.
Швыряю их в водоворот,
Искрящийся от света,
В пучине лёгкий всплеск, пузырь -
И песенка их спета».


Charles Mackay
PEBBLES.

WHAT are the pebbles, old Father Time,
Thou’rt throwing in the river,
Thy river that flows without a tide
For ever and for ever? ”
«Pebbles? said Time. Yes, pebbles they are -
Empires, kingdoms, thrones,
Heroes and poets whose fame was wide
As the circle of the zones;
I cast them all in my rolling flood
That sparkles in the sun,
A little splash in the mighty stream -
A bubble, and all is done»

---

Роберт Сервис. Основа основ

---

Чарльз Маккей. Молот

---

Из Чарльза Маккея

Чарльз Маккей. Рай и Ад

 

Рай – место или строй души?
Испытано стократ:
Любовью создаётся Рай,
А Ненавистью – Ад.


Charles Mackay
HEAVEN AND HELL.

Is Heaven a place, or state of mind?
Let Old experience tell,
Love carries Heaven where’er it goes,
And Hatred carries Hell.

 

Чарльз Маккей. Оружие

И ружья, и мечи сильны;
Им речь, перо – под стать,
С деньгами вкупе им дано
Душой повелевать.
Хоть злато, ружья и мечи
Становятся мощней,
Они слабей улыбки всё ж,
Их власть слезы скудней.


Charles Mackay
WEAPONS

BOTH swords and guns are strong, no doubt,
And so are tongue and pen,
And so are sheaves of good bank notes,
To sway the souls of men.
But guns and swords, and piles of gold,
Though mighty in their sphere,
Are sometimes feebler than a smile,
And poorer than a tear.

 

Чарльз Маккей. Нет врагов

Не нажил, говоришь,  врагов?
Позор, мой друг, а не заслуга.
Кто честь отстаивать готов,
Тому бывает в жизни туго.
Коль нет врагов, со всеми мил,
Вполсилы, знать, ты жизнь прожил.

Ты пнуть предателя не смог,
Ты не изобличил подлог,
Ты не сорвал со лжи покров.
Признай: у труса нет врагов.


Charles Mackay
“No enemies”

You have no enemies, you say?
Alas, my friend, the boast is poor.
He who has mingled in the fray
Of duty, that the brave endure,
Must have made foes. If you have none
Small is the work that you have done.

You`ve hit no traitor on the hip,
You`ve dashed no cup from perjured lip,
You`ve never turned the wrong to right,
You`ve been a coward in the fight.

---

Шел Сильверстайн. Параноик

---

Роберт Сервис. Жаворонок

Из сборника «Rhymes of a Red Cross Man» (1916)

Восход неистово горит,
Гремят раскаты канонады;
Полей кровавых мгла претит
Больному солнцу, что не радо
День освещать очередной.
Чу! Стихло всё в одно мгновенье!
Над взрытой нивой золотой
Струится жаворонка пенье.

С траншеи неба грянул шквал
Мелодии такой прекрасной.
Чудесный враг атаковал,
И тишины мы ждём напрасно.
Сквозь брешь на золотом руне
Нам шлют, как залп орудий, крылья
Предвестие о мирном дне,
Любви и счастье в изобилье.

Ты знаешь, певчая душа,
Что землю делаем мы адом?
Пророчишь ли: жизнь хороша,
И радость, как и прежде, рядом?
Пичуга храбрая, поверь,
Не зря в лазури бьёшь крылами: 
В дожде багровом зрим теперь,
Ликуя, Небеса над нами.



The Lark
by Robert William Service

From wrath-red dawn to wrath-red dawn,
The guns have brayed without abate;
And now the sick sun looks upon
The bleared, blood-boltered fields of hate
As if it loathed to rise again.
How strange the hush! Yet sudden, hark!
From yon down-trodden gold of grain,
The leaping rapture of a lark.

A fusillade of melody,
That sprays us from yon trench of sky;
A new amazing enemy
We cannot silence though we try;
A battery on radiant wings,
That from yon gap of golden fleece
Hurls at us hopes of such strange things
As joy and home and love and peace.

Pure heart of song! do you not know
That we are making earth a hell?
Or is it that you try to show
Life still is joy and all is well?
Brave little wings! Ah, not in vain
You beat into that bit of blue:
Lo! we who pant in war's red rain
Lift shining eyes, see Heaven too.

---

Шел Сильверстайн. За то, что она сделала

Она должна умереть.
Это Ому знал.
Он также знал, что не сможет убить её.
Даже не попытается убить её.
Её глаза. Будут смотреть на него. Даже не попытается.
Что же делать?
Был некий Унг. Который жил в пещере.
Далеко от деревни.
Унг, который ходил с камнями на охоту.
Он убивал руками.
Он убил двух саблезубых тигров.
И он убил большого медведя, в чьей шкуре ходил сейчас, и она болталась на его плечах.
И Унг убил мужчин. Много мужчин.
И, поговаривают, даже женщину.
Унг, который забрал свежее мясо, оставленное на плоской скале Духу Неба.
И Дух Неба остался голодным.
И наказал деревню болезнями и темнотой.
Но никто не осмелился и слова сказать Унгу.
Который убил двух саблезубых тигров.
И большого медведя. И мужчин, много мужчин.
И, поговаривают, даже женщину.
Он пошёл к Унгу.
Да, сказал Унг. Я убью её.
За то, что она сделала, сказал Ому.
За равный вес, сказал Унг, мясо медведя или шкура ящера.
Она большая женщина, сказал Ому.
Равный вес, сказал Унг. Теперь ты должен пойти и показать её мне, чтобы я мог убить её.
Я не могу, сказал Ому.
Тогда как я её узнаю?
У неё длинные волосы, сказал Ому.
Её глаза сияют как ночные омуты.
У многих длинные волосы, сказал Унг.
У многих глаза, как ночные омуты.
Она будет купаться, сказал Ому.
Завтра, когда умрёт солнце,
Она будет купаться. Мыть свои длинные волосы у водопада.
Многие женщины будут купаться, сказал Унг.
Много длинноволосых женщин с глазами, как ночные омуты.
Как я узнаю, что это она?
Ому подумал
Ах, сказал он, у неё будут цветы.
Яркие луговые цветы, которые я нарву и дам ей в руку до того, как она пойдёт купаться и зайдёт в воду.
Тогда ты узнаешь её.
Потом ты её убьёшь.
За равный вес, сказал Унг.
Да, сказал Ому, за равный вес.

Так появился обычай дарить букеты 
И прикалывать бутоньерки на платье.


For What She Had Done

She had to die.
This Omoo knew.
He also knew he could not kill her.
Not even try to kill her.
Those eyes. Would look at him. Not even try.
So, what to do?
There was one Ung. Who lived in a cave.
Beyond the hard mountain. A foul cave.
Far from the village.
Ung, who hunted with stones.
Who killed with his hands.
Who had killed two saber-tooths.
And one great bear, whose skin he now wore hanging from his hairy shoulders.
And Ung had killed men. Many men.
And, it was said, a woman.
Ung, who took the fresh meat left upon the flat rock for the Spirit of the Sky.
And the Spirit of the Sky would go hungry.
And bring pain and darkness to the village.
But none dare say words to Ung.
Who had killed two saber-tooths.
And one great bear. And men, many men.
And, it was said, a woman.
He went to Ung.
Yes, said Ung, I will kill her.
For what she has done, said Omoo.
For equal weight, said Ung, in bear meat or lizard skins.
She is a large woman, said Omoo.
Equal wait, said Ung. Now you must come and show her to me, that I may kill her.
I cannot, said Omoo.
Then how will I know her?
Her hair is long, said Omoo.
Her eyes burn like the pools of night.
Many have the long hair, said Ung.
Many have eyes like the pool of night.
She will be bathing, said Omoo.
Tomorrow, as the sun dies,
She will be bathing. Washing her long hair at the falling water.
Many women will be bathing, said Ung.
Many long-haired, night-eyed women.
How will I know it is she?
Omoo thought.
Ah, he said, she will be carrying flowers.
Bright hill flowers, that I shall gather and place in her hands, before she goes to bathe at the falling water.
Then you will know her.
Then you will kill her.
For equal weight, said Ung.
Yes, said Omoo, for equal weight.

And so was begun the custom
Of giving bouquets and corsages.
 
Sheldon Allan Silverstein

---

Шел Сильверстайн. Сеть для лунной ловли

Для лунной ловли сплёл я сеть.
Поймать огромный мяч из света
Мечтаю - и хочу успеть
Сегодня ночью сделать это.

Над головою сеть взметну
И полечу я, словно ветер,
Ловить молочную луну
Плетёной тонкой лунной сетью.

Но если ночью смоляной
Луна опять, как лампа, светит,
Взгляни - качаюсь под луной
Со звёздочкою в лунной сети.
 

Moon-Catchin’ Net

I’ve made me a moon-catchin’ net,
And I’m goin’ huntin’ tonight,
I’ll run along swingin’ it over my head,
And grab for that big ball of light.

So tommorow just look at the sky,
And if there’s no moon you can bet
I’ve found what I sought and i finally caught
The moon in my moon-catchin’ net.

But if the moon’s still shinin’ there,
Look close underneath and you’ll get
A clear look at me in the sky swingin’ free
With a star in my moon-catchin’ net.

~Shel Silverstein

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Любовь не всё

---

Роберт Сервис. Розенштейн

Из сборника "Lyrics of a Low Brow" (1951)

Сэр Розенштейн признался вдруг:
"Книжонок не читал я сроду;
Читать мне просто недосуг,
Я создаю для женщин моду:
Пошивом нижнего белья
Стяжаю миллионы я!

Тома стоят на стеллажах;
Жене спасение от скуки;
Смотрю на них с тоской в глазах,
До книжек не доходят руки.
С пристрастием журналы мод
Листаю лишь из года в год.

Свой бизнес день и ночь веду,
Приумножая миллионы;
В бутиках модных на виду
Мои модели и фасоны.
Отличным качеством снискал
Бренд Розенштейн букет похвал.

Быть может, в старости я сам
Издателем успешным стану;
Бестселлер о любви издам,
Но мой кумир - мир чистогана;
Я за гроссбух отдать готов
Книжонок тысячи томов.

У каждого свои дела;
Я шью бельё для женщин, к слову,
Чтоб фирма Розенштейн могла
Известной маркой быть торговой.
Моё надгробье пусть гласит:
Книг не читавший здесь лежит".

Rosenstein

"In all my life I've never read
A book," said Mister Rosenstein;
"I've never had the time, instead
I've concentrated on my line
Of ladies' fancy underwear,
So now I am a millionaire.

"My library is full of books;
My wife she says they're lots of fun;
But though I give them wistful looks
I've never read a single one,
It takes me all my time, it seems,
To scan the fashion magazines.

"For now I'm toiling night and day
To make a million into more;
And keep my garments on display
In every town, in every store;
For quality and sheer design
Demand the mark of Rosenstein.

"Well maybe when I'm old and grey
I might turn publisher myself;
There's money in Romance they say,
But my romance is piling pelf:
To me a healthy ledger looks
Far better than a thousand books.

"So each to his own job; and mine
Is making 'undies' for the dames,
To keep the firm of Rosenstein
High in the Trade's most famous names:
So on my tomb (if you should look)
See graved: He never read a book."

---

Чарльз Маккей. Прекрасная змея

При виде полночной дороги
Легонько, словно иглой,
Мне кончики пальцев колет
В предчувствии твари злой.
Она ползёт, извиваясь,
Шипит, искрясь на свету,
Мерцающим разноцветьем
На блики дробя темноту.
Змея с головою женщины,
Чьи пряди волос вразлёт.
Глупец, прикасаясь к ней,
Душу храни от невзгод.

Она шелестит по дороге,
И краше зрелища нет;
Хоть очи её как солнце,
Пылает в них адский свет.
Мертвящий запах дыханья
И шёпота вкрадчивый яд,
Её касания нежные
Ужасной смертью грозят;
Смерть от сердечной боли,
Крах и печальный исход.
Глупец, её отторгая,
Душу храни от невзгод.

В сонмы сердец достойных
Змеи этой яд проник,
Взгляд её обжигает,
Чары наводит язык.
Пищи и развлечений
Пасть ненасытная ждёт.
Тьма кораблей прекрасных
Исчезла, как в оттепель лёд.
Власть и богатство, истаяв,
Дымкой ушли в небосвод.
Глупец, её не касайся,
Душу храни от невзгод.

Будет витийствовать в танце
Под флейту и хруст банкнот,
Твой кошелёк опустеет -
Тотчас тебя убьёт.
Она сладкозвучной песней
Тебя обольстит без затей,
Кольцом обовьёт елейно,
Чтоб плотью питаться твоей.
Бойся коварной Горгоны,
В чьих локонах змеи вразлёт.
Глупец, прикасаясь к ней,
Душу храни от невзгод.



THE FAIR SERPENT
Charles Mackay

I LOOK o’er the midnight pavement,
And the pricking of my thumbs
Tells me, before I see it,
That something wicked comes.
It winds, it trails, it hisses,
It flashes in the light,
And gleams with its many colours
Through the darkness of the night.
A serpent, woman-headed,
With loose and floating hair.
Beware, O fool, how you touch it
Beware for your soul, beware.

’Tis beautiful to look at,
As it rustles through the street,
But its eyes, though bright as sunshine,
Have the glow of hell’s own heat
And worse than the deadly up as
Are the odours of its breath
Its whispered words are poison,
Its lightest touch is death
Death to the heart’s affection,
RObbery — blight — despair
Pass on, O fool and scorn it,
And beware for your soul, beware.

Many a noble bosom
Has that scaly serpent stung,
With the darting of its eye-light,
And the Witchery of its tongue
And to feed it and amuse it,
And pamper its greedy maw,
Many a goodly heir ship
Has gone like the ice in thaw
Fortune and wide dominion
Have melted into air.
Pass on, O fool nor touch it
And beware for your soul, beware.

’Twill dance, and frisk, and gambol
As long as you pipe and pay,
But as soon as your purse is empty,
’Twill turn on you and slay.
’Twill murmur soft sweet music,
To draw you to its mesh,
And coil about you fondly,
To feed upon your flesh.
Beware of this flaunting Gorgon,
With the snakes in her wavy hair
Beware, O fool, how you touch her
Beware for your soul, beware.

---

Шел Сильверстайн. Свободная женщина

Вольный перевод

LIBERATED LADY 1999


She's a liberated lady and she's lookin' out for herself.
    And she don't need your protection, and she does not want your help.
    And if you're lookin' for some pretty flower, you better go look somewhere else,
    'Cause I warn you, she's a liberated lady.

      She got off work at the foundry... she was feelin' kind of beat.
      On the bus she had to stand and let some fellah have her seat.
      And she pinched the ass of a guy who passed her
      Walkin' down the street.
      When he called a cop, she didn't quite understand
      So she stopped off on the corner for her usual shot of rye
      When some guy lit her cigarette, she punched him in the eye.
      Then he kicked her in the balls, it was enough to make her cry,
      But she stood there and she took it like a man.

    She's a liberated lady, and she smokes them big cigars.
    You're gonna find her drinkin' boilermakers at the corner bar.
    And in thirty seconds flat, she'll change a flat tire on your car.
    Look out -- she's a liberated lady.

      She come home to find her darlin' husband cryin' in distress
      She said, "Why ain't supper ready and why is this house a mess".
      He said, "The kids have drove me crazy, and I need a brand new dress.
      And how come you don't take me dancin'?"

      She sat down to smoke her pipe, and she thought back to the time
      When she was satin, silk and lace with nothin' on her mind.
      But now she's gotta mow the lawn and pay the bills on time
      And pray to Ms. God, she don't get drafted.

      They got into bed that evening, and she strapped her dildo on
      She climbed on top of him and said, "Ok, let's get it on".
      He said, "You know I've got my period and my headache isn't gone ".
      And he fell asleep -- the chauvinistic bastard. .

---

Шел Сильверстайн. Туманный небосклон

---

Когда я стану престарелой дамой

Когда я стану престарелой дамой,
Я с каждым поживу из трёх детей.
Я сделаю их жизнь счастливой самой.
Верну им радость тех далёких дней,
Когда была молоденькой я мамой
Трёх симпатичных озорных детей.

Я стены разукрашу красным, белым,
А сверху синей краской - две руки.
И на диване буду прыгать смело,
Немытые напялив башмаки.
Весь сок я выпью, а потом коробку
Пустую зашвырну пинком под стол.
Косметику у дочери взяв робко,
Припудрю невзначай ковёр и пол.
(Когда я стану престарелой дамой,
Я с каждым буду жить из трёх детей).

Когда они звонить по телефону
Уйдут, забыв на время про меня,
Рассыплю сахара пакет огромный,
Чтоб липнуть в доме ко всему полдня.
Когда они, заламывая пальцы,
С укором покачают головой.
Я под кровать, укрывшись одеяльцем,
Залягу, как медведь в сугроб зимой.
(Когда я стану престарелой дамой,
Я с каждым буду жить из трёх детей).

Когда настанет время для обеда,
Меня к столу, конечно, пригласят.
Я рот зажму и одержу победу:
Не буду есть ни мясо, ни салат.
В борьбе неравной опрокину чашку,
Пролью на стол рекою молоко.
Рассердятся они, - а я, бедняжка,
Обидевшись, дам дёру далеко.
(Когда я стану престарелой дамой,
Я с каждым буду жить из трёх детей).

Я сяду с пультом прямо у экрана,
С канала буду щёлкать на канал.
Скошу глаза на кончик носа, - странно:
Всё видится как из кривых зеркал.
Сниму носки и в цель швырну их точно,
Куда? - Не знаю, мне искать их лень; 
Кораблики пускать в канаве сточной
Не надоест мне каждый божий день.
(Когда я стану престарелой дамой,
Я с каждым буду жить из трёх детей).

А поздно ночью, на кровати лёжа,
Вздыхая и тихонечко сопя,
Я прошепчу:"Спасибо тебе, Боже".
Усну, закрыв глаза и всех любя.
А у детей, склонённых надо мною,
На лицах тень улыбки пробежит,
Шепнут они стихающей волною:
"Она прелестна, если крепко спит".

---

У. Б. Йейтс. Вслед за молчаньем долгим

Вслед за молчаньем долгим речь верна.
Былых возлюбленных в живых уж нет,
Под абажуром скрыт враждебный свет,
Враждебна ночь за шторой у окна; 
Опять мы об Искусстве речь ведём;
Дряхленье тел есть мудрость, между тем,
Мы в юности любили и совсем
Не знали о невежеством своём.


William Butler Yeats After Long Silence

Speech after long silence; it is right,
All other lovers being estranged or dead,
Unfriendly lamplight hid under its shade,
The curtains drawn upon unfriendly night,
That we descant and yet again descant
Upon the supreme theme of Art and Song:
Bodily decrepitude is wisdom; young
We loved each other and were ignorant.

---

Шел Сильверстайн. Мечты пирата

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству

            Сонет 1

Планете далеко до плена льдов,
И долго не прольётся лиры пенье, 
Как дальний гул летящих бурунов
На риф невидимый, когда теченье
С ветрами гонит корабли на брег;
Задолго до зловещего жужжанья 
С машинами исчезнет человек,
И воцарится на Земле молчанье.
Лишь на утёсе голом толсторог
Замрёт на фоне неба одиноко,
Глотая ветра чуждого поток,
Вперив на Вегу пристальное око,
Пружиня ноги, сделает прыжок
И канет в Бездну Хаоса глубоко.     
   
          Сонет II

Костям отбеленным был скудный счёт
У юной смерти; - выходил с утра
В путь Динозавр, ходячая гора, 
В росу жемчужную ронял помёт.
По волглой глине меж лесных щедрот
Шагал голодный, зная, что пора
Стеречь добычу так же, как вчера;
Довольный, засыпал, набив живот.
И точно в срок, желая длить свой род,
Клонила самка хвост тяжёлый вбок,
Вбирала семя; и, услышав плод
Живой во чреве, мастерила дом,
Гнездо для победителя ... не впрок:
Убиты эмбрионы ледником.

          Сонет III

Археоптерикс, мощный коготь твой
Полсотни миллионов лет вплетён
В омелу, или падубом пленён, 
Идёт боренье с эры меловой.
Баюкал юный океан парной
Дремавшего агента эмбрион,
Ты, с ним в первичный угодив бульон,
В жестокий сдвиг втянулся мировой.
Какую вспышку зодиак предрек,
Какая брешь в земном ядре сметёт
Акул, питонов, голубей навек?
Кровь тёплую какой остудит лёд?
И что за участь, вползшего на брег
Вчера из ила, человека ждёт?

          Сонет IV

Земля, что на погибель рождена,
Будь летописцем я, духовником,
Какие тайны скрыла б ты о том,
Как Человек, в благие времена
В зените солнцем воссияв сполна
На краткий час на небе голубом,
Как солнце, в море догорел потом,
Где плещется забвения волна.
Ты в сонме лет не ведаешь того:
Что барс, тритон не входят в общий круг;
Смех уникальный, плача шутовство,
Искусство, совесть и моторов звук -
Ты слышала, как сердца одного
Животного неутомимый стук.

        сонет V

Исчезнет Человек, - лишь клан богов,
Воздев щиты над мощными телами,
Продолжит путь, - златистыми кудрями
Венчая безмятежность детских лбов.
Округлый череп Человека вновь
На пляж песчаный вынесет волнами;
Мозг Человека описать словами 
Какому языку достанет слов? 
Он слышал пенье раковин морских,
Он постигал небесные светила;
Жилец, в чертоге ставший на постой,
Он сам предрек в учениях своих:
Стать суждено, войн проходя горнила,
Зубастой тыквой голове пустой.

          Сонет VI 

Ты видишь, золотых козлят манит
Капелла за собой на небосклон?
Строители великих пирамид,
Лишь ночь обступит их со всех сторон, 
Забросив инструмент, стекались вниз,
Где были скудный ужин и ночлег;
За Козочкой, Звездой лиловой, ввысь
Три яркие звезды стремили бег.
Минул царей Египта тлен веков,
Всё те же звёзды стерегут их сон,
Глаза раскосые не зрят врагов,
Спит каждый царь, бальзамом умащён.
Смерть победить - был замысел таков:
Он ими в жизнь ... почти что воплощён.

         Сонет VII 

Он слышал кашель тигра в час ночной,
У двери хищник волю дал когтям,
А он внимал крадущимся шагам
В плетёной хижине, где за стеной
Вздох листьев пальмы слился с тишиной.
Предстали наконец его глазам
Кентавр и Южный Крест, - по их следам
Шло солнце, дальний свет неся дневной.
Когда ушли Кентавр и Южный Крест,
А ночь и зверь исчезли за холмом,
Несъеденный дремал, храня покой,
Раскинув руки, чуя жизнь окрест,
Блаженно он вдыхал всем существом
Тропического дня рассвет скупой.

             VIII

Мияносита, треснув пополам,
Сползла в долину; страхом пригвождён,
В бамбуковом лесу увидел он:
С холма низверглись недра в ритм толчкам,
Скользила кухня, превращаясь в хлам,
Был котелок с простой едой сметён
В мертвящий круг; - циничен, развращён
Разверзся хаос; - ярость, по пятам
За ним ступая, страх сжигала в нём.
Заходит солнце, снулый дождь кропит
Руины городка за пядью пядь;
Дни остужают пепел; он опять,
Презрев напасть, бумажный строит дом,
На крыше ирис пурпурный растит.


Этот сонет описывает Великое землетрясение 
Канто 1 сентября 1923 года, погибло 142000 человек.
Мияносита - небольшой курортный городок с горячими источниками.

          Сонет IX

Он был разбужен; - в небе яркий свет
И стон земли рождали ужас в нём;
Вулкан с едва курящимся жерлом
На огненной горе спал много лет;
Всё изменилось; - он бежал, а вслед
Смолистым озером в дыму сплошном
Горячий камнепад катил на дом,
Безногий дом не мог бежать от бед.
Рыдал ли он? Под бременем невзгод
Главой поник и скрючился в дугу?
Погиб ли Род Людской под толщей вод?
Голодным сгинул, околел в снегу?
Он к ночи город выстроил другой,
Котёл кипящий, на лесном лугу.


Извержение вулкана Токатидакэ в Японии в 1926 
году привело к резкому таянию снега на вулкане, 
что вызвало селевой поток. Погибло 144 человека.
          
          Сонет Х

Прорвав плотину, дамбу снёс поток:
Потоплен скот, с полей смыт чернозём,
Дома без крыш, бескрайний бурелом,
Земная твердь уходит из-под ног.
Упал ли Человек и тем обрёк
Себя на смерть, - не сломленный трудом,
Он бремени, сковавшего ярмом
Весомей плоти, вынести не смог?
Не тут-то было, лишь угас закат,
Он со своим единственным веслом
Был там, где над водой виднелся сад …
Торчала крыша, зыбился бурьян …
Он выплыл, с перекошенным лицом
И с полными карманами семян.

          Сонет XI

Милее был ущерб, чем счастье трат,
Милее голод, нежели еда;
Ценней, чем в венах, - кровь, что пролита;
Ценней пшеничных нив и тучных стад,
И крепкой кровли был пожара смрад
И гибель божьих тварей, и нужда
Его постигшей старости, - тогда
Сосед по-дружески помочь был рад.
В тот миг доселе отстранённый взор
С участьем на него был обращён,
Ослабевал презрения накал;
Приветливые лица видел он
В счастливых грёзах тьме наперекор;
Продрал он глотку, сел и зарыдал.

          Сонет XII 

На пажить фермер через луг идёт
Доить коров с блистающим ведром,
Навстречу муравей бежит бегом
Доить на розе тлей; - не сбавив ход,
Они под гнётом собственных забот
Проходят, не здороваясь, молчком,
Ни словом не обмолвившись о том:
Ждёт урожай их или недород.
Прутами гонят в хлев свои стада
Два пастуха в преддверье холодов;
Молчат опять при встрече; - никогда
Не перекинуться им парой слов.
Ночь ... снег летит как мелкая слюда,
На крыши их причудливых домов.

          Сонет XIII 

Он в стылом доме смотрит по ночам
На звёзды, постелив на шар матрас;
С колец Сатурна не спускает глаз, 
С полос Юпитера; и по следам
Лун марсианских путь проходит сам,
Пока звезды последней не погас 
Свет в окуляре, - приглушённый глас
Земли звучит, как хаотичный гам.
Ночь в сердце пустоты несёт покой,
Пасётся агнец средь высоких трав;
К Земле идущий свет чреват бедой,
И Человек, неизумлённым став,
С зарёй идёт пахать, - бранясь в ответ
На неотступный зов иных планет.

        Сонет XIV

Ни злого неба золотистый клык,
Ни круговерть Эоловых ветров, 
Ни марь тумана, пагуба судов,
Ни хляби, ни язык огня, ни сдвиг
Земной коры - не отняли на миг
Его сердцебиенье; - он готов
Идти навстречу буйству катастроф
И прахом становиться не привык.
Пусть в толще вод тонули города,
Он с гордым клювом восставал всегда,
Как феникс в оперенье из огня,
Парил, с небес стервятника гоня ....
Но Человек был уязвим, когда
Собрата взгляд мрачнел день ото дня.

        Сонет XV

Стремителен Альдебарана ход,
Востока страж, взойдя на высоту, 
Тропу торит сквозь неба тесноту,
Плеяды к западным холмам ведёт.
Всё глубже разверзая небосвод,
Ум человека входит в пустоту,
Пытливым оком зрит её черту,
Поняв, что ввергнут он в коловорот.
Адама раса, вспять не отступай, - 
В кипящем тигле солнца смерти нет,
Ни вихрь космический, ни бездны край
По имени Ничто – несть корень бед.
Ты, с места не сходя, найдёшь покой,
Убитый в ссоре братскою рукой.

         Сонет XVI

У Человека гибельный удел:
Он вредоносной клеткой наделён,
Здоровым сердцем вскармливает он
Бедлам, что им всецело завладел, 
Издревле наводнив его предел,
Чтоб истинному в нём чинить урон.
В телеге тряской Разум обречён
Терпеть проворной Мании обстрел. 
Сумей в шкафу упрятать он скелет,
Исконного злонравия печать,          
Плебейской Алчности - ответить "нет",
Отсечь измену в юные года,
Позволив телу кровью истекать,
Царём бы умер, или жил всегда.

         Сонет XVII

Алмазом только может быть граним
Алмаз, что в Человеке воплощён;
Но был расколот вероломством он -
И сердцем обнажившимся своим,
Доселе жёстким, стал вдруг уязвим: 
Тюрбанной брошью стал он с тех времён,
В ажурный веер - каплями вкраплён,
Без грубой корки рост утрачен им.
Колёс небесных обод остриём
Рассечь мятежного ума не смог,
Себя, текущей в венах кислотой,
Эгоистичный Человек не сжёг;
Скользит латунным по руке кольцом
На тёмный перст своей Судьбы пустой.

           Сонет XVIII

О нём, лежащем здесь, скорбит прибой,
На берег плещет, не смиряя бег;
Был срублен разновидный человек,
Ещё не цветший отпрыск молодой.
На смену ропоту пришёл покой,
Гордыни непомерной блеск поблек,
Дожди колонну ржавую навек
Смели, как ствол осиновый гнилой.
Отважный Человек, ты чьим броском
Повержен был, - чьи заступ и рычаг
Без ведома небес свершили так,
Что ветер прах развеял твой кругом?
И чей корабль сразил тебя огнём?
Молчи, разъятый рот, - ответ знаком.

---

Роберт Сервис. Чудеса

Из сборника «Carols of an Old Codger» (1954

Miracles

Each time that I switch on the light
A Miracle it seems to me
That I should rediscover sight
And banish dark so utterly.
One moment I am bleakly blind,
The next--exultant life I find.

Below the sable of the sky
My eyelids double darkness make.
Sleep is divine, yet oh how I
Am glad with wonder to awake!
To welcome, glimmery and wan
The mighty Miracle of Dawn.

For I've mad moments when I seem,
With all the marvel of a child,
To dwell within a world of dream,
To sober fact unreconciled.
Each simple act has struck me thus--
Incredibly miraculous.

When everything I see and do
So magical can seem to me,
How vain it is to seek the True,
The riddle of Reality . . .
So let me with joy lyrical
Proclaim all Life a Miracle!

---

Роберт Сервис. Испанские мужчины

Из сборника "Lyrics of a Low Brow" (1951)

В Испании ленивей всех
Мужчины из Севильи,
В искусстве ждал бы их успех,
Но им претят усилья.
Чтоб получить быстрей заказ,
Поторопить их нужно.
"Mañana", – скажут и на вас
Посмотрят равнодушно.

Закон сиесты свято чтят
Мужчины из Мадрида;
Из века в век блюдут обряд
Усердно, - не для вида.
Спросив их про заказ: "Когда?",
Дождётесь лишь ответа:
"Днём приходите, как всегда,
Не ранее обеда".

Пополнят коротышек рать
Мужчины-барселонцы,
На расстоянии принять
Легко их за японцев;
Всё схватывает на лету
Их искромётный разум.
Работу чуя за версту,
Кричат: "Исполним РАЗОМ».

mañana - (исп.) - завтра


Spanish Men

The Men of Seville are, they say,
The laziest of Spain.
Consummate artists in delay,
Allergical to strain;
For if you have a job for them,
And beg them to be spry,
They only look at you with phlegm:
" Mañana," they reply.

The Men of gay Madrid, I'm told,
Siesta's law revere;
The custom is so ages old,
And to tradition dear;
So if you want a job done soon,
And shyly ask them: "When?"
They say: "Come back this afternoon:
We'll hope to do it then."

The Men of Barcelona are
Such mostly little caps,
That when you see them from afar
They make you think of Japs;
Yet they can take life on the run,
Quite peppy, I'll allow,
For when there's something to be done,
They shout: "We'll do it NOW."

Robert William Service

---

Шел Сильверстайн. Точка зрения (вольный перевод)

В День благодарения обед
Вкус неблагодарности имеет,
У рождественского ланча цвет
Мертвенный, по мнению индеек.

И воскресный ланч ... не воскресит,
У пасхальной снеди привкус жуткий,
Если с точки зрения судить
Курицы, гусыни или утки.

Из тунца готовил я салат, 
Обожал омаров, ел котлеты
До тех пор, пока не бросил взгляд
На обед с позиции обеда.


Point Of View

Thanksgiving dinner's sad and thankless
Christmas dinner's dark and blue
When you stop and try to see it
From the turkey's point of view.

Sunday dinner isn't sunny
Easter feasts are just bad luck
When you see it from the viewpoint
Of a chicken or a duck.

Oh how I once loved tuna salad
Pork and lobsters, lamb chops too
'Til I stopped and looked at dinner
From the dinner's point of view.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет XVIII

               Сонет XVIII

            XVIII

Here lies, and none to mourn him but the sea,
That falls incessant on the empty shore,
Most various man, cut down to spring no more;
Before his prime, even in his infancy
Cut down, and all the clamor that was he,
Silenced; and all the riveted pride he wore,
A rusted iron column whose tall core
The rains have tunneled like an aspen tree.
Man, doughty Man, what power has brought you low,
That heaven itself in arms could not persuade
To lay aside the lever and the spade
And be as dust among the dusts that blow?
Whence, whence the broadside? Whose the heavy blow?
Strive not to speak, poor scattered mouth; I know.

---

Роберт Сервис. Воображение

Из сборника "Rhymes for My Rags" (1956)

Я древний мраморный брусок
Нашёл в пустынном месте,
Представил, почему он мог
Лежать в безлюдном месте:
Где ящерки снуют гурьбой,
Там был дворец когда-то,
Струился мускусный покой
В его палаты.

Где гриф, паря, крыло простёр,
Там рядом с минаретом
Роскошный высился шатёр,
Залитый ярким светом,
Среди фонтанов царский трон
Алел в тени алькова, -
Лишь помнит камень тех времён
Царя былого.

Обломок камня стал ключом,
Питающим виденье
В воображении хмельном:
Дворец как звёзд свеченье,
Вверху, этаж за этажом,
Садов висячих кроны ...
Мне грезилось: я был Царём
В дни Вавилона.



Imagination

A gaunt and hoary slab of stone
I found in desert place,
And wondered why it lay alone
In that abandoned place.
Said I: 'Maybe a Palace stood
Where now the lizards crawl,
With courts of musky quietude
And turrets tall.

Maybe where low the vultures wing
 'Mid mosque and minaret,
The proud pavilion of a King
Was luminously set.
'Mid fairy fountains, alcoves dim,
Upon a garnet throne
He ruled,--and now all trace of him
Is just this stone.

Ah well, I've done with wandering,
But from a blousy bar
I see with drunk imagining
A Palace like a star.
I build it up from one grey stone
With gardens hanging high,
And dream . . . Long, long ere Babylon
It's King was I.

---

Роберт Сервис. Испанки

Из сборника "Lyrics of a Low Brow" (1951)

Испанкам брюки не идут,
Всё из-за бёдер их огромных.
В нас пышной грудью не вдохнут
Они желаний исступлённых.
А их коленок толстых вид
Наш пыл в два счёта охладит.

Их чернь волос, лучистость глаз,
Улыбки блеск жемчужно-белой
Прекрасны, но смущают нас
Они красою пышнотелой.
Милей мне гибкие худышки,
Чем сдобные сеньоры-пышки.

Но привлекает полнота
К ним кабальеро сухопарых,
Закон природы неспроста
Контраст соединяет в парах.
Немного женщин есть на свете
Любимых, как сеньоры эти.

Разнятся вкусы: каждый дон
Об аппетитной грезит донье,
Я - тонкой талией пленён
И грудью, что вмещу в ладонь я.
Отдал бы всё я до гроша
За ту, что в брюках хороша.


Spanish Women

The Spanish women don't wear slacks
Because their hips are too enormous.
'Tis true each bulbous bosom lacks
No inspiration that should warm us;

But how our ardor seems to freeze
When we behold their bulgy knees!

Their starry eyes and dusky hair,
Their dazzling teeth in smile so gracious,
I love, but oh I wish they were
Not so confoundedly curvacious.
I'm sure I would prefer them willowy,
Instead of obviously pillowy.

It may be that they're plump because
The caballeros like them that way;
Since men are lean and Nature's laws
Of contrast sway them to the fat way:
For few their dames as much adore, as
The se;ors love their sleek se;oras.

Well, each according to his taste.
The dons prefer their women lardy,
But me, I likes a tiny waist,
And breast that fits a hand that's hardy:
In short, my bottom money backs
The baby who looks well in slacks.

Robert William Service

---

Роберт Сервис. Заблудившийся

---

Чарльз Маккей. Сострадание

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет XVII

            Сонет XVII

Алмазом только может быть граним
Алмаз, что в Человеке воплощён;
Но был расколот вероломством он -

И сердцем обнажившимся своим,
Доселе жёстким, стал вдруг уязвим:
Тюрбанной брошью стал он с тех времён,
В ажурный веер - каплями вкраплён,
Без грубой корки рост утрачен им.
Колёс небесных обод остриём
Рассечь мятежного ума не смог,
Себя, текущей в венах кислотой,
Эгоистичный Человек не сжёг;
Скользит латунным по руке кольцом
На тёмный перст своей Судьбы пустой.

              XVII
 
Only the diamond and the diamond's dust
Can render up the diamond unto Man;
One and invulnerable as it began
Had it endured, but for the treacherous thrust
That laid its hard heart open, as it must,
And ground it down and fitted it to span
A turbaned brow or fret an ivory fan,
Lopped of its stature, pared of its proper crust.
So Man, by all the wheels of heaven unscored,
Man, the stout ego, the exuberant mind
No edge could cleave, no acid could consume,
Being split along the vein by his own kind,
Gives over, rolls upon the palm abhorred,
Is set in brass on the swart thumb of Doom.

---

Шел Сильверстайн. Yuck

Во что-то мерзкое я влип,
Когда гулял с собакой.
Пошкрябал палкой, - в тот же миг
Покрылась палка бякой.
Я палку отчищал рукой,
Рука увязла сразу.
Пытался гадость смыть водой,
Она прилипла к тазу.
На помощь ринулся мой пёс,
Шерсть слиплась, как ириска.
Мой пёс о кошку вытер нос,
Фу! Мерзко пахнет киска.
Друзья явились помогать, 
Им всем хватило грязи.
Десятерым не расхлебать,
Хотя б один увязни.


Yuck By Shel Silverstein 

I stepped in something yucky        
As I walked by the crick.
I grabbed a stick to scrape it off,
The yuck stuck to my stick.
I tried to pull it off the stick,
The yuck stuck to my hand.
I tried to wash it off--but it
Stuck to the washin’ pan.
I called my dog to pull me loose,
The yuck stuck to his fur.
He rubbed himself against the cat,
The yuck got stuck to her.
My friends and neighbors came to help--
Now all of us are stuck,
Which goes to show what happens
When one person steps in yuck.

---

Джон Донн. Женская верность

Сегодня я весь день тобой любим,
Что завтра скажешь, изменив с другим?
Что сроки клятв любовных истекли?
Иль мы могли
Так измениться, - и уже не те?
И клятву, данную в пылу утех,
Любому отменить не грех?
Иль скажешь, что оковы брачных уз
Снимает смерть, – а символ смерти, сон,
Обеты снимет с тех, кто был влюблён?
Иль, сильный испытав искус
Узнать измены вкус, ты к ней пойдёшь,
В одежды правды облекая ложь?
Безумец, я развеял бы сей бред,
Поверь, мне в споре равных нет,
Но мой азарт иссяк,
Могу и сам я завтра думать так.





Woman's Constancy John Donne

NOW thou hast loved me one whole day,
To-morrow when thou leavest, what wilt thou say?
Wilt thou then antedate some new-made vow?
Or say that now
We are not just those persons which we were?
Or that oaths made in reverential fear
Of Love, and his wrath, any may forswear?
Or, as true deaths true marriages untie,
So lovers' contracts, images of those,
Bind but till sleep, death's image, them unloose?
Or, your own end to justify,
For having purposed change and falsehood, you
Can have no way but falsehood to be true?
Vain lunatic, against these 'scapes I could
Dispute, and conquer, if I would;
Which I abstain to do,
For by to-morrow I may think so too.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет XVI

            Сонет XVI

У Человека гибельный удел:
Он вредоносной клеткой наделён,
Здоровым сердцем вскармливает он
Бедлам, что им всецело завладел, 
Издревле наводнив его предел,
Чтоб истинному в нём чинить урон.
В телеге тряской Разум обречён
Терпеть проворной Мании обстрел. 
Сумей в шкафу упрятать он скелет,
Исконного злонравия печать,              
Плебейской Алчности - ответить "нет",
Отсечь измену в юные года,
Позволив телу кровью истекать,
Царём бы умер, или жил всегда.


           XVI
 
Alas for Man, so stealthily betrayed,
Bearing the bad cell in him from the start,
Pumping and feeding from his healthy heart
That wild disorder never to be stayed
When once established, destined to invade
With angry hordes the true and proper part,
Till Reason joggles in the headman's cart,
And Mania spits from every balustrade.
Would he had searched his closet for his bane,
Where lurked the trusted ancient of his soul,
Obsequious Greed, and seen that visage plain;
Would he had whittled treason from his side
In his stout youth and bled his body whole,
Then had he died a king, or never died

---

Шел Сильверстайн. Мои правила

"Если хочется тебе стать моей женой,
Должна: уметь готовить суп с клёцками мясной.
Чинить дырявые носки,
Лечить от стресса и тоски,
Депрессии и сплина, царапать нежно спину.
И туфли мне полировать.
Листву мести метлою, меня не беспокоя,
Зимой дорожки расчищать
Большущею лопатой ..., и возражать не надо,
Эй, погоди, куда ты?»

2013

 
My rules

“If you want to marry me, here's what you'll have to do:
You must learn how to make a perfect chicken-dumpling stew.
And you must sew my holey socks,
And soothe my troubled mind,
And develop the knack for scratching my back,
And keep my shoes spotlessly shined.
And while I rest you must rake up the leaves,
And when it is hailing and snowing
You must shovel the walk...and be still when I talk,
And-hey-where are you going?” 

Shel Silverstein

---

Шел Сильверстайн. Комната неряхи

---

Шел Сильверстайн. Дракон Гриндли Гран

Я свирепый дракон Гриндли Гран,
Огнедышащий змей-хулиган.
Ехал рыцарь с копьём,
Вмиг зажарил живьём,
Как индейку, ведь я пироман.

Я романтик, скажу без прикрас:
Шла девица по улице раз,
Как картошку, испёк
И унять я не мог
Слёз, ручьями бегущих из глаз.

Я свирепый дракон Гриндли Гран,
Мои ланчи, увы, не фонтан.
Мне бы средней прожарки девиц,
Я же их пропекаю, - гурман.


"The Dragon of Grindly Grun" 

I'm the Dragon of Grindly Grun,
I breathe fire as hot as the sun.
When a knight comes to fight
I just toast him on sight,
Like a hot crispy cinnamon bun.
 
When I see a fair damsel go by,
I just sigh a fiery sigh, damsel
And she'd baked like a 'tater-
I think of her later
With a romantic tear in my eye.

I'm the Dragon of Grindly Grun,
But my lunches aren't very much fun,
For I like my damsels medium rare,
Аnd they always come out well done.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет XV

          Сонет XV

Стремителен Альдебарана ход,
Востока страж, взойдя на высоту, 
Тропу торит сквозь неба тесноту,
Плеяды к западным холмам ведёт.
Всё глубже разверзая небосвод,
Ум человека входит в пустоту,
Пытливым оком зрит её черту,
Поняв, что ввергнут он в коловорот.
Адама раса, вспять не отступай, - 
В кипящем тигле солнца смерти нет,
Ни вихрь космический, ни бездны край
По имени Ничто – несть корень бед.
Ты, с места не сходя, найдёшь покой,
Убитый в ссоре братскою рукой.



            XV
 
Now sets his foot upon the eastern sill
Aldeberan, swiftly rising, mounting high,
And tracks the Pleiads down the crowded sky,
And drives his wedge into the western hill;
Now for the void sets forth, and further still,
The questioning mind of man . . . that by and by
From the void's rim returns with swooping eye,
Having seen himself into the maelstrom spill.
Blench not, O race of Adam, lest you find
In the sun's bubbling bowl anonymous death,
Or lost in whistling space without a mind
To monstrous Nothing yield your little breath:
You shall achieve destruction where you stand,
In instimate conflict, at your brother's hand.

---

Шел Сильверстайн. Двухвостая собака

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет XIV

           Сонет XIV

Ни злого неба золотистый клык,
Ни круговерть Эоловых ветров,
Ни марь тумана, пагуба судов,
Ни хляби, ни язык огня, ни сдвиг
Земной коры - не отняли на миг
Его сердцебиенье; - он готов
Идти навстречу буйству катастроф
И прахом становиться не привык.
Пусть в толще вод тонули города,
Он с гордым клювом восставал всегда,
Как феникс в оперенье из огня,
Парил, с небес стервятника гоня ...
Но Человек был уязвим, когда
Собрата взгляд мрачнел день ото дня.



              XIV
 
Him not the golden fang of furious heaven,
Nor whirling Aeolus on his awful wheel,
Nor foggy specter ramming the swift keel,
Nor flood, nor earthquake, nor the red tongue even
Of fire, disaster's dog — him, him bereaven
Of all save the heart's knocking, and to feel
The air upon his face: not the great heel
Of headless Force into the dust was driven.
These sunken cities, tier on tier, bespeak
How ever from the ashes with proud beak
And shining feathers did the phoenix rise,
And sail, and send the vulture from the skies . . .
That in the end returned; for Man was weak
Before the unkindness in his brother's eyes.

---

Чарльз Маккей. Два друга

К вратам паломник подошёл,
Когда иссякли силы,
Старик на камень сел, вздохнув
Протяжно и уныло.
Свирепый ветер завывал,
Ночной взрывая холод,
Мы старца пригласили в дом,
Чтоб утолил он голод.

«Садись же, добрый человек, 
Пей эль, забудь о жажде,
Поведай, кто ты, и о чём
Вздыхаешь, горько страждя». 
Присел старик, но не испил
Он ни вина, ни пива,
Стряхнув росу с плаща, повёл
Рассказ неторопливый.

«О! Я, старик седой как лунь,
Был много лет в дороге,
Прошёл немало дальних стран,
Мои устали ноги.
Бросал я вызов холодам
И свыкся с летним жаром,
Бродил смиренно, хоть давно
Я бедным стал и старым».

«Шёл вместе с верным другом в путь,
Куда вела дорога,
Трусил он рядом в дни невзгод,
Которых было много.
Делили корку на двоих
Мы с ним в открытом поле,
А если не было еды,
Он радовался воле».

«Бывало, ночь застанет нас
Среди стерни раздольной,
Он, на жнивье у ног моих
Улёгшись, спал довольный.
Когда обрушивался мир,
Он был моей опорой,
Мне, старику, смотрел в глаза
С любовью, без укора».

«Мы странствовали вместе с ним 
В любую непогоду:
В мороз и снег, и гололёд –
Не разлучались сроду.
Сейчас лежит он неживой
На просеке широкой,
Мне ж остаётся по земле
Скитаться одиноко».

Со старческой щеки слезу
Смахнул он и продолжил:
«Благословляю вас, но я
Туда вернуться должен,
Где мёртвый он лежит сейчас
На мокрой почве луга,
В могиле я похороню
Мне преданного друга».

«Молиться должно о душе,
Как нам велят каноны;
Ведь ты, монах-христианин,
Блюдёшь Христа законы?»
Вздохнул старик и отвечал:
«Не ведал он о Боге;
Скажу я, зная христиан,
Что был он лучше многих».

Он был не кто иной, как пёс,
Отважный, благородный,
Но, к сожаленью для меня,
Он мёртвый и холодный.
И зашагал старик один
В очах с тоской бездонной
С холма туда, где дуб растёт
С ветвистой пышной кроной.

Пел жаворонок песнь свою
Взошедшей вновь деннице,
Селянки девушки пошли
За ключевой водицей.
Стоял пред ними дуб сухой
С опавшими листами,
Под ним писал паломник то,
Что мы узнали с вами.


The Two Friends

There came a pilgrim to the gate, 
An aged man was he, 
And he sat him down upon a stone, 
And sighed most bitterly: 
The night was cold,-the fierce winds howled 
With loud and blustering din, 
So, to restore his drooping strength, 
We asked the good man in.

'Now sit thee down, thou aged man, 
'Here's ale an thou art dry, 
'And tell us now what aileth thee, 
 'And wherefore thou dost sigh.' 
The aged man he sat him down, 
He drank no wine nor ale, 
But shook the damp dew from his cloak, 
And thus began his tale

'O! hoary is my head, and grey, 
'For many years I've seen, 
'And over many a distant land 
'My weary feet have been: 
'And I have braved the summer heat, 
'And borne the winter cold, 
'Without a murmur or complaint, 
'Though poor, and very old.

'But then I had a faithful friend, 
'Companion of my way, 
'Who jogged contented by my side 
'For many a weary day; 
'Who shared my crust, when crust I had, 
'At noon beneath a hill, 
'And who, when I had none to give, 
'Was grateful for the will:

'Who, when benighted on our road, 
'And far from barn or bield, 
'Lay down contented at my feet, 
'In many a stubble field; 
'Who, when the world looked harshly down, 
'Was never false or cold, 
'But looked up kindly in my face, 
'To cheer the pilgrim old.

'Long time had we companions been, 
'In every changeful weather, 
''Mid frost and snow, and driving sleet, 
'We'd trudged along together; 
'And now he lies upon the road
'Ah! cold and dead lies he, 
'And I am in the world alone, 
'Alone in my misery!'

A tear ran down the old man's cheek, 
But he wiped it quick away
'My blessing with you,' the pilgrim said, 
'Nay, hinder me not, I pray; 
'For I go to the spot where in death he lies, 
'To the sod all wet with dew, 
'With a bursting heart to make a grave, 
'And bury that friend so true!'

'Nay, hold, good man, art thou a monk 
'Of orders grey or white, 
'To breathe for the soul of thy parted friend 
'The prayers of the Christian rite?' 
The old man sighed, and shook his head 
'No Christian might he be, 
'Though many Christians that I wot of, 
'Are not so good as he!

'Nothing was he-but a poor man's dog, 
' A good one and a bold; 
' Alas for me, that worth so tried 
' Should ever be dead and cold!' 
That aged man went out alone, 
Alone and sad went he, 
And bent his course adown the hill 
Where grows you spreading tree.

The morning sun rose up again, 
The lark began to sing, 
And village girls went forth to draw 
Fresh water from the spring; 
And when they came beneath the tree, 
The tree all dead and sear, 
That pilgrim old was writing there 
The words ye now shall hear. 

Charles Mackay

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет XIII

Он в стылом доме смотрит по ночам
На звёзды, постелив на шар матрас;
С колец Сатурна не спускает глаз, 
С полос Юпитера; и по следам
Лун марсианских путь проходит сам,
Пока звезды последней не погас 
Свет в окуляре, - приглушённый глас
Земли звучит, как хаотичный гам.
Ночь в сердце пустоты несёт покой,
Пасётся агнец средь высоких трав;
К Земле идущий свет чреват бедой,
И Человек, неизумлённым став,
С зарёй идёт пахать, - бранясь в ответ
На неотступный зов иных планет.


              XIII
 
His heatless room the watcher of the stars
Nightly inhabits when the night is clear;
Propping his mattress on the turning sphere,
Saturn his rings or Jupiter his bars
He follows, or the fleeing moons of Mars,
Till from his ticking lens they disappear . . .
Whereat he sighs, and yawns, and on his ear
The busy chirp of Earth remotely jars.
Peace at the void's heart through the wordless night,
A lamb cropping the awful grasses, grazed;
Earthward the trouble lies, where strikes his light
At dawn industrious Man, and unamazed
Goes forth to plough, flinging a ribald stone
At all endeavour alien to his own.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет XII

              Сонет XII

На пажить фермер через луг идёт
Доить коров с блистающим ведром,
Навстречу муравей бежит бегом
Доить на розе тлей; - не сбавив ход,
Они под гнётом собственных забот
Проходят, не здороваясь, молчком,
Ни словом не обмолвившись о том:
Ждёт урожай их или недород.
Прутами гонят в хлев свои стада
Два пастуха в преддверье холодов;
Молчат опять при встрече; - никогда
Не перекинуться им парой слов.
Ночь ..., снег летит как мелкая слюда,
На крыши их причудливых домов.




             XII 
 
Now forth to meadows as the farmer goes
With shining buckets to the milking-ground,
He meets the black ant hurrying from his mound
To milk the aphis pastured on the rose;
But no good-morrow, as you might suppose,
No nod of greeting, no perfunctory sound
Passes between them; no occasion's found
For gossip as to how the fodder grows.
In chilly autumn on the hardening road
They meet again, driving their flocks to stall,
Two herdsmen, each with winter for a goad;
They meet and pass, and never a word at all
Gives one to t'other. On the quaint abode
Of each, the evening and the faint snow fall.

---

Чарльз Маккей. Происхождение вина

Ной Праотец сидел в шатре
С утра как перст один,
Чело померкло, и в душе
Гнездился горький сплин.
«Чем опечален, Ной?» – спросил
Напевный голосок;
Посланец Божий, Ангел, с ним 
Затеял диалог.
«Прости, Господь, - и Ной вздохнул, -
Могу неправым быть, 
Но, смертной жаждою томим,
Не знаю, что испить».

«Испить? – Ты видишь ручейки, -
Был Ангела ответ, -
Их воды радостно бурлят,
Вбирая солнца свет».
«Ты прав, Господь, но как забыть
Погибших в недрах вод:
Мужей отважных, милых дев,
Детей, домашний скот.
Всю воду ненавижу я,
В ней жизнь погребена.
В ней привкус крови, смерти смрад,
Как яд, во рту она».

Лик дивный Ангела сиял
Божественным огнём;
«Ной, не оставлен род людской
Его вторым отцом.
Дождись меня». Он в небо взмыл,
Как молния, стрелой.
Его в мгновенье ока вновь
В шатре увидел Ной.
«Вот виноградный черенок, 
Дар неба для людей, 
Возьми его, лелей и холь 
И впредь о нём радей».

"Его на солнечных холмах
Для здравия взрастишь,
Напиток выжмешь из плодов,
Молитву возгласишь.
Он побеждает боль и смерть
И веселит сердца,
Вливает в тело мощь,  - и ум 
Дарует мудреца.
Но воду проклинать не смей,
Бог освятил сполна
Праматерь жизни, красоты,
Людей да и вина".



THE ORIGIN OF WINE. 

A THOUGHT FROM THE GERMAN.
  
OLD Father Noah sat alone
Within his tent at morn,
With such a shadow on his face
As spoke a heart forlorn.
«What ails thee, Noah ? ” said a voice,
Like soft, sweet music poured
And Noah, looking up, beheld
The angel of the Lord.
Forgive me, Lord - he said, and sighed,
If wrongfully I think,
But I am thirsty, nigh to death,
And know not what to drink ”

«TO drink? the gracious angel said,
See, where the streamlets run,
And all the gladsome waters leap,
Rejoicing, to the sun.”
’Tis true, dear Lord but thought recalls
The mournful myriads drowned -
Brave men, fair women, lovely babes,
And cattle of the ground.
I loathe all water for their sakes
The beautiful, the young.
It tastes of blood, it smells of death
’Tis poison to my tongue.»

The radiant angel’s lovely face
Shone bright with heavenly fire;
«Noah, such pity for mankind
Beseems their second sire.
Wait till I come.» Like lightning flash
He vanished up the skies,
And like a lightning flash returned,
Ere Noah raised his eyes.
Take this,” he said, and held aloft
A vine-stock branching fair
Heaven’ s noblest gift to humankind,
Entrusted to thy care.»

GO, plant it on the sunny hills
For health and length of days,
And press its fruit for joyous drink,
And the Creator’s praise.
It bears no taint of pain or death,
And fails not to impart
Strength to the body and the mind,
And gladness to the heart.
But curse not water, e’en in thought,
God’ s blessing most benign,
Fountain of beauty and of life,
Mother of men and wine.”

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет XI

              Сонет XI

Милее был ущерб, чем счастье трат,
Милее голод, нежели еда;
Ценней, чем в венах, - кровь, что пролита;
Ценней пшеничных нив и тучных стад,
И крепкой кровли был пожара смрад
И гибель божьих тварей, и нужда
Его постигшей старости, - тогда
Сосед помочь по-дружески  был рад.
В тот миг доселе отстранённый взор
С участьем на него был обращён,
Ослабевал презрения накал;
Приветливые лица видел он
В счастливых грёзах тьме наперекор;
Продрал он глотку, сел и зарыдал.



             XI
 
Sweeter was loss than silver coins to spend,
Sweeter was famine than the belly filled;
Better than blood in the vein was the blood spilled;
Better than corn and healthy flocks to tend
And a tight roof and acres without end
Was the barn burned and the mild creatures killed,
And the back aging fast, and all to build:
For then it was, his neighbor was his friend.
Then for a moment the averted eye
Was turned upon him with benignant beam,
Defiance faltered, and derision slept;
He saw in a not unhappy dream
Teh kindly heads against the horrid sky,
And scowled, and cleared his throat and sat, and wept.      

---

Шел Сильверстайн. Забытый язык

---

Роберт Сервис. Сеанс

Из сборника "Lyrics of a Low Brow" (1951)

«Тушу я свет, начнём сеанс, -
Рёк медиум. - И чтоб ни звука».
Девица справа впала в транс,
Вцепившись намертво мне в руку.
(Была красоткой эта сука).

С усами дама под хмельком
Дышала слева перегаром,
И, привалясь ко мне плечом,
Пылала похотливым жаром.
Давила тишина кошмаром.

«Здесь призрак, - гуру заорал. –
Лицо знакомо мне едва ли …».
«Я Роберт сервис, - дух вещал. -
Уж месяц я в Загробной Дали,
Хочу, чтоб вы о ней узнали».

«Вольготно, весело живём
Мы в царстве счастья и отрады,
Читаю "Дэн МакГрю", потом -
На память "Сэм МакГи" балладу ...,
Ну а сейчас лететь мне надо».

Я слышал дамы шепоток,
(Чья грудь, как пухово'е ложе). 
«Он автор мной любимых строк,
Не знала, что он умер; Боже».
Я пробурчал: «Не знал я тоже».

Изящной леди хват крепчал,
(Такой манящей, сексуальной).
Спросила: «Бард ваш идеал?»
Ответил: «Дал бы я прощальный
Пинок ему под зад астральный».

Отважно я покинул дом,
Который духи населяли.
При свете ущипнул дневном
Себя, чтоб не обуревали
Сомненья, есть ли я в реале.


The Seance
Robert William Service 

"The spirits do not like the light," 
The medium said, and turned the switch; 
The little lady on my right 
Clutched at my hand with nervous twitch. 
(She seemed to be a pretty bitch.) 

The moustached women on my left, 
With spirits on her heavy breath, 
Lasciviously leaned her heft 
On me as one who languisheth. 
The sordid room was still as death. 

"A shape I see," the medium cried, 
"Whose face and name I do not know . . ." 
"'Tis Robert service," soft replied 
A voice - "I passed a month ago, 
And I've come back to let you know. 

"The Other Side is gay and bright; 
We are so happy there and free, 
And Dan McGrew I oft recite, 
And follow up with Sam McGee . . . 
But now excuse me, I must flee." 

The fat dame leaned to get my ear, 
(Her breast was soft as feather bed.) 
"I love his verses; oh dear, dear, 
I didn't know that he was dead." 
"No more did I," I sourly said. 

The little lady grabbed me hard; 
(She looked to me a "yesful" dear.) 
Said she: "Don't you adore the Bard?" 
Said I: "Before he fades, I fear 
I'd like to kick his astral rear." 

So then I bravely broke away 
From spooks and ectoplasic gauze. 
Yet in the brazen light of day 
I had to pinch myself because 
Really! I wondered if I was.

---

Роберт Сервис. L'Envoi - 3

---

Роберт Сервис. Эпикуреец

Из сборника "Lyrics of a Low Brow" (1951)

В меду нажористее мыши
Не те, что куплены в Китае,
Хоть у китайских цены ниже,
Но я японских обожаю.
А для китайских есть мышат
Набор из специй непременный,
Он даст пекинским аромат,
Ну а кантонским - вкус отменный.

И в заготовке орляка
Есть у японцев свой секрет,
Хотя, возможно, чужака
Восточный не прельстит обед.
Крапивный вызовет салат
На коже зуд, при всём при том
Похожа вкусом на шпинат
Крапива в кипятке крутом.

Читатель, если ты фанат
Восточных блюд, тебя в беседке
Жду солнечной, где буду рад
Попотчевать обедом редким.
Крапивный суп, орляк с яйцом
Столетним тухлым - гостя ради,
А под конец саке запьём
Мышей в медовом маринаде.


An Epicure

Should you preserve white mice in honey
Don't use imported ones from China,
For though they cost you less in money
You'll find the Japanese ones finer.
But if Chinese, stuff them with spice,
Which certainly improves their savour,
And though the Canton mice are nice,
The Pekinese have finer flavour.

If you should pickle bracken shoots
The way the wily Japanese do,
Be sure to pluck then young - what suits
Our Eastern taste may fail to please you.
And as for nettles, cook them well;
To eat them raw may give you skin-itch;
But if you boil them for a spell
They taste almost as good as spinach.

So Reader, if you chance to be
Of Oriental food a lover,
And care to share a meal with me,
I'll add the addled eggs of plover;
And gaily I will welcome you
To lunch within an arbour sunny,
On nettle broth and bracken stew.
And nice white mice, conserved in honey.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет X

              Сонет Х

             
                           X
 
The broken dike, the levee washed away,
The good fields flooded and the cattle drowned,
Estranged and treacherous all the faithful ground,
And nothing left but floating disarray
Of tree and home uprooted, — was this the day
Man dropped upon his shadow without a sound
And died, having laboured well and having found
His burden heavier than a quilt of clay?
No, no. I saw him when the sun had set
In water, leaning on his single oar
Above his garden faintly glimmering yet . . .
There bulked the plough, here washed the updrifted weeds . . . .
And scull across his roof and make for shore,
With twisted face and pocket full of seeds.

---

Роберт Сервис. Энигма

---

Чарльз Маккей. Извечная справедливость

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет IX

           Сонет IX

Он был разбужен; - в небе яркий свет
И стон земли рождали ужас в нём;
Вулкан с едва курящимся жерлом
На огненной горе спал много лет;
Всё изменилось; - он бежал, а вслед
Смолистым озером в дыму сплошном
Горячий камнепад катил на дом,
Безногий дом не мог бежать от бед.
Рыдал ли он? Под бременем невзгод
Главой поник и скрючился в дугу?
Погиб ли Род Людской под толщей вод?
Голодным сгинул, околел в снегу?
Он к ночи город выстроил другой,
Котёл кипящий, на лесном лугу.


Извержение вулкана Токатидакэ в Японии в 1926
году привело к резкому таянию снега на вулкане,
что вызвало селевой поток. Погибло 144 человека.


                        IX

He woke in terror to a sky more bright
Than middle day; he heard the sick earth groan,
And ran to see the lazy-smoking cone
Of the fire-mountain, friendly to his sight
As his wife's hand, gone strange and full of fright;
Over his fleeing shoulder it was shown
Rolling its pitchy lake of scalding stone
Upon his house that had no feet for flight.
Where did he weep? Where did he sit him down
And sorrow, with his head between his knees?
Where said the Race of Man, "Here let me drown"?
"Here let me die of hunger" ? - "Let me freeze"?
By nightfall he has built another town:
This boiling pot, this clearing in the trees.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет VIII

                  VIII

Мияносита, треснув пополам,
Сползла в долину; страхом пригвождён,
В бамбуковом лесу увидел он:
С холма низверглись недра в ритм толчкам,
Скользила кухня, превращаясь в хлам,
Был котелок с простой едой сметён
В мертвящий круг; - циничен, развращён
Разверзся хаос; - ярость, по пятам
За ним ступая, страх сжигала в нём.
Заходит солнце, снулый дождь кропит
Руины городка за пядью пядь;
Дни остужают пепел; он опять,
Презрев напасть, бумажный строит дом,
На  крыше ирис пурпурный растит.


Этот сонет описывает Великое землетрясение 
Канто 1 сентября 1923 года, погибло 142000 человек.
Мияносита - небольшой курортный городок с горячими источниками.

     
              VIII

Observe how Miyanoshita cracked in two
And slid into the valley; he that stood
Grinning with terror in the bamboo wood
Saw the earth heave and thrust its bowels through
The hill, and his own kitchen slide from view,
Spilling the warm bowl of his humble food
Into the lap of horror; mark how lewd
This cluttered gulf, — 'twas here his paddy grew.
Dread and dismay have not encompassed him;
The calm sun sets; unhurried and aloof
Into the riven village falls the rain;
Days pass; the ashes cool; he builds again
His paper house upon oblivion's brim,
And plants the purple iris in its roof.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет VII

             Сонет VII

Он слышал кашель тигра в час ночной,
У двери хищник волю дал когтям,
А он внимал крадущимся шагам
В плетёной хижине, где за стеной
Вздох листьев пальмы слился с тишиной.
Предстали наконец его глазам
Кентавр и Южный Крест, - по их следам
Шло солнце, дальний свет неся дневной.
Когда ушли Кентавр и Южный Крест,
А ночь и зверь исчезли за холмом,
Несъеденный дремал, храня покой,
Раскинув руки, чуя жизнь окрест,
Блаженно он вдыхал всем существом
Тропического дня рассвет скупой.

 
              VII

He heard the coughing tiger in the night
Push at his door; close by his quiet head
About the wattled cabin the soft tread
Of heavy feet he followed, and the slight
Sigh of the long banana leaves; in sight
At last and leaning westward overhead
The Centaur and the Cross now heralded
The sun, far off but marching, bringing light.
What time the Centaur and the Cross were spent
Night and the beast retired into the hill,
Whereat serene and undevoured he lay,
And dozed and stretched and listened and lay still,
Breathing into his body with content
The temperate dawn before the tropic day

---

Шел Сильверстайн. Конкурс едоков

Два доллара за вход,
И я уже внутри;
За бургеры двадцатка
И за картошку фри,
Ещё сто десять Доку, -
Выхаживал два дня.
Но первый приз - пять баксов -
В кармане у меня!


Big Eating Contest By Shel Silverstein 

The entrance fee cost me
Two dollars, and then
It cost twenty more
For those burgers and fries.
My hospital bill
Was a hundred and ten.
But I won– –
The five-dollar first prize!

---

Шел Сильверстайн. Если б мир сошёл с ума

Если б мир сошёл с ума, чем бы я питался?
Съел бы супа два ломтя и пол-литра мяса,
Лимонадный бутерброд заедал бы следом
Жареным пломбиром, суфле велосипедным,
Из блокнота ел салат, из белья котлеты,
Из картона тосты, а из шляп - омлеты;
Пил бы карандашное молоко сухое,
Если б мир сошёл с ума, ел бы я такое.

Если б мир сошёл с ума, я бы сшил наряды:
Галстук из эклера, фрак из шоколада,
Из грибов наушники, из бобов штиблеты,
И читал бы свежие мятные газеты.
«Гарри» - звал бы девочек, а мальчишек – «Барби»
Я б ушами говорил, на прогулку брал бы
Зонтики бумажные в дождь и непогоду,
Если б мир сошёл с ума, я бы создал моду.

Если б мир сошёл с ума, что б тогда я делал?
Переплыл бы океан в башмаке я смело.
Землю облетел насквозь, в воздухе кружился,
Вниз по ванне бы сбегал, на ступеньках мылся.
А при встрече говорил: «Джонни, до свиданья»
И, конечно же, - «Привет» - но при расставанье.
Каждый бы из мудрецов стал глупцом и соней,
Если б спятил мир, царём был бы я на троне.






If The World Was Crazy

If the world was crazy, you know what I'd eat?
A big slice of soup and a whole quart of meat,
A lemonade sandwich, and then I might try
Some roasted ice cream or a bicycle pie,
A nice notebook salad, and underwear roast,
An omelet of hats and some crisp cardboard toast,
A thick malted milk made from pencils and daisies,
And that's what I'd eat if the world was crazy.

If the world was crazy, you know what I'd wear?
A chocolate suit and a tie of eclair,
Some marshmallow earmuffs, some licorice shoes,
And I'd read a paper of peppermint news.
I'd call the boys 'Suzy' and I'd call the girls 'Harry,'
I'd talk through my ears, and I always would carry
A paper umbrella for when it grew hazy
To keep in the rain, if the world was crazy.

If the world was crazy, you know what I'd do?
I'd walk on the ocean and swim in my shoe,
I'd fly through the ground and I'd skip through the air,
I'd run down the bathtub and bathe on the stair.
When I met somebody I'd say 'G'bye, Joe,'
And when I was leaving - then I'd say 'Hello.'
And the greatest of men would be silly and lazy
So I would be king... if the world was crazy.

Sheldon Allan Silverstein

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет VI

              VI

See where Capella with her golden kids
Grazes the slope between the east and north?
Thus when the builders of the pyramids
Flung down their tools at nightfall and poured forth
Homoeward to supper and a poor man's bed,
Shortening the road with friendly jest and slur,
The risen She-Goat showing blue and red
Climbed the clear dusk, and three stars followed her.
Safe in their linen and their spices lie
The kings of Egypt; even as long ago
Under these constellations, with long eye
And scented limbs they slept, and feared no foe.
Their will was law; their will was not to die:
And so they had their way; or nearly so.

---

Шел Сильверстайн. Должен кто-то ...

Должен кто-то отвечать за звёзды -
Пыль смахнуть, полировать лучи,
Должен кто-то отвечать за звёзды;
И орлы, и чайки, и грачи
Жалуются: звёзды потускнели,
Постарели, - только новых нет.
Тряпочки возьмём, - и полетели,
Их отмоем, ярче будет свет.
Должен кто-то отвечать за звёзды.


Somebody Has To
Shel Silverstein
   
Somebody has to go polish the stars,
They're looking a little bit dull.
Somebody has to go polish the stars,
For the eagles and starlings and gulls
Have all been complaining they're tarnished and worn,
They say they want new ones we cannot afford.
So please get your rags
And your polishing jars,
Somebody has to go polish the stars.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет V

        Сонет V

Исчезнет Человек, - лишь клан богов,
Воздев щиты над мощными телами,
Продолжит путь, - златистыми кудрями
Венчая безмятежность детских лбов.
Округлый череп Человека вновь
На пляж песчаный вынесет волнами;
Мозг Человека описать словами
Какому языку достанет слов?
Он слышал пенье раковин морских,
Он постигал небесные светила;
Жилец, в чертоге ставший на постой,
Он сам предрёк в учениях своих:
Стать суждено, войн проходя горнила,
Зубастой тыквой голове пустой.


                   
              V

When Man is gone and only gods remain
To stride the world, their mighty bodies hung
With golden shields, and golden curls outflung
Above their childish foreheads; when the plain
Round skull of Man is lifted and again
Abandoned by the ebbing wave, among      
The sand and pebbles of the beach, — what tongue
Will tell the marvel of the human brain?
Heavy with music once this windy shell,
Heavy with knowledge of the clustered stars;
The one-time tenant of this draughty hall
Himself, in learned pamphlet, did foretell,
After some aeons of study jarred by wars,
This toothy gourd, this head emptied of all.

---

Шел Сильверстайн. Под гипнозом

Проводим гипнотический сеанс?
Смотри в глаза и погружайся в транс.
Расслабься в полудрёме, а потом
Усни глубоким сном.
В моей ты власти на часок.
Газоны подравняй, дружок.
До блеска туфли мне надрай.
Бельё в машинке постирай.
Вот здесь мне спинку почеши.
Блины пеки, я от души
Полакомлюсь. Посуду мой.
Забей в калитку гвоздь большой.
Сеанс прошёл, глаза открой.


Hypnotized By Shel Silverstein

How would you like to get hypnotized?
Stare deep, deep into my eyes.
Now you’re getting drowsy, falling deep
Deep, deep, deep--asleep,
And I have you in my power.
Mow the lawn for half an hour.
Shine my shoes, trim my hair.
Wash out all my underwear.
Do my homework, scratch my back,
Cook me up a great big stack
Of pancakes, and go wash my plate.
Get some nails and fix the gate.
Now wake up and open your eyes.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству Сонет IV

              Сонет IV

Земля, что на погибель рождена,
Будь летописцем я, духовником,
Какие тайны скрыла б ты о том,
Как Человек, в благие времена
В зените солнцем воссияв сполна
На краткий час на небе голубом,
Как солнце, в море догорел потом,
Где плещется забвения волна.
Ты в сонме лет не ведаешь того:
Что барс, тритон не входят в общий круг;
Смех уникальный, плача шутовство,
Искусство, совесть и моторов звук -
Ты слышала, как сердца одного
Животного неутомимый стук.


                         IV

O EARTH, unhappy planet born to die,
Might I your scribe and your confessor be,
What wonders must you not relate to me
Of Man, who when his destiny was high
Strode like the sun into the middle sky
And shone an hour, and who so bright a he,
And like the sun went down into the sea,
Leaving no spark to be remembered by.
But no; you have not learned in all these years
To tell the leopard and the newt apart;
Man, with his singular laughter, his droll tears,
His engines and his conscience and his art,
Made but a simple sound upon your ears:
The patient beating of the animal heart.

---

Шел Сильверстайн. Сад

---

Роберт Сервис. Шизофреник

Из сборника «Songs Of A Sun-lover» (1949)

В автобус по утрам садясь,
Боюсь, что опоздаю;
Два разных человека в нас
Живут, я полагаю.
Я в офисе встречаю всех
С угрюмой, кислой миной;
Но слышится мой громкий смех
В кругу родных в гостиной.

Людей - полсотни, я их босс;
Когда берусь за дело,
Мне по плечу любой вопрос,
Играю роль умело.
Жесть в голосе, во взгляде лёд,
Рот стиснут напряжённо;
И слава обо мне идёт
"дурного солдафона".

Придя домой к исходу дня,
Я счастье излучаю,
Целует детвора меня,
Восторженно встречая.
Напялю я комбинезон,
Сняв полномочий бремя;
Полью и подстригу газон,
Мир обретя на время.

Так кто же я, поди узнай:
Сатрап с железной хваткой,
Или беспечный шалопай,
Склонившийся над грядкой?
Напыщенный в своих речах
Патрон, встаюший в позу,
Отец ли в латаных штанах,
Что любит нюхать розы?


Schizophrenic
by Robert W. Service

Each morning as I catch my bus,
A-fearing I'll be late,
I think: there are in all of us
Two folks quite separate;
As one I greet the office staff
With grim, official mien;
The other's when I belly-laugh,
And Home Sweet Home's the scene.

I've half a hundred men to boss,
And take my job to heart;
You'll never find me at a loss,
So well I play my part.
My voice is hard, my eye is cold,
My mouth is grimly set;
They all consider me, I'm told,
A "bloody martinet."

But when I reach my home at night
I'm happy as a boy;
My kiddies kiss me with delight,
And dance a jig of joy.
I slip into my oldest cloths,
My lines of care uncrease;
I mow the lawn, unhook the hose,
And glow with garden peace.

It's then I wonder which I am,
the boss with hard-boiled eye,
Or just the gay don't care-a-damn
Go-lucky garden guy?
Am I the starchy front who rants
As round his weight he throws,
or just old Pop with patchy pants,
Who sings and sniffs a rose?

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству. Сонет III

Эпитафия человечеству Сонет III

Археоптерикс, мощный коготь твой
Полсотни миллионов лет вплетён
В омелу, или падубом пленён, 
Идёт боренье с эры меловой.
Баюкал юный океан парной
Дремавшего агента эмбрион,
Ты, с ним в первичный угодив бульон,
В жестокий сдвиг втянулся мировой.
Какую вспышку зодиак предрек,
Какая брешь в земном ядре сметёт
Акул, питонов, голубей навек?
Кровь тёплую какой остудит лёд?
И что за участь, вползшего на брег
Вчера из ила, человека ждёт?


          III
 
Cretaceous bird, your giant claw no lime
From bark of holly bruised or mistletoe
Could have arrested, could have held you so
Through fifty million years of jostling time;
Yet cradled with you in the catholic slime
Of the young ocean's tepid lapse and flow
Slumbered an agent, weak in embryo,
Should grip you straitly, in its sinewy prime.
What bright collision in the zodiac brews,
What mischief dimples at the planet's core
For shark, for python, for the dove that coos
Under the leaves? — what frosty fate's in store
For warm blood of man, — man, out of the ooze
But lately crawled, and climbing up the shore?

---

Роберт Сервис. Птичий приют

Меж пляжем и скалой - земля,
Где изумрудный мой лоскут
Олив, смоковниц, миндаля,
Черешен, груш, растущих тут.
Родник питает их водой.
Звенящей ночью серебром;
А птицы слух ласкают мой,
Слагая мадригалы днём.

Мой сад хотят купить дельцы,
Чтоб возвести курорт потом.
Какие же они глупцы!
Бесценен для меня мой дом!
Сиянье крыльев здесь живых
И птичьей музыки восторг …,
Нет у фортуны благ таких,
Чтоб я экстаз разрушить мог.

Пернатый хор щебечет в лад
С рассвета до заката дня;
Для птиц мои деревья – клад,
Их счастье – радость для меня.
В сиянье солнечных лучей
О друге знают их сердца.
В молитве безмятежных дней
Наивным буду до конца.



Bird Sanctuary
by Robert William Service

Between the cliff-rise and the beach
A slip of emerald I own;
With fig and olive, almond, peach,
cherry and plum-tree overgrown;
Glad-watered by a crystal spring
That carols through the silver night,
And populous with birds who sing
Gay madrigals for my delight.

Some merchants fain would buy my land
To build a stately pleasure dome.
Poor fools! they cannot understand
how pricelessly it is my home!
So luminous with living wings,
So musical with feathered joy . . .
Not for all pleasure fortune brings,
Would I such ecstasy destroy.

A thousand birds are in my grove,
Melodious from morn to night;
My fruit trees are their treasure trove,
Their happiness is my delight.
And through the sweet and shining days
They know their lover and their friend;
So I will shield in peace and praise
My innocents unto the end.

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству. Сонет II

Эпитафия человечеству Сонет II

Костям отбеленным был скудный счёт
У юной смерти; - выходил с утра
В путь Динозавр, ходячая гора,
В росу жемчужную ронял помёт.
По волглой глине меж лесных щедрот
Шагал голодный, зная, что пора
Стеречь добычу так же, как вчера;
Довольный, засыпал, набив живот.
И точно в срок, желая длить свой род,
Клонила самка хвост тяжёлый вбок,
Вбирала семя; и, услышав плод
Живой во чреве, мастерила дом,
Гнездо для победителя ... не впрок:
Убиты эмбрионы ледником.



Epitaph for the Race of Man
By Edna St. Vincent Millay
           II

When Death was young and bleaching bones were few,
A moving hill against the risen day,
The dinosaur at morning made his way,
And dropped his dung along the blazing dew;
Trees with no name that now are agate grew
Lushly beside him in the steamy clay;
He woke and hungered, rose and stalked his prey,
And slept contented, in a world he knew.
In punctual season, with the race in mind,
His consort held aside her heavy tail,
And took the seed; and heard the seed confined
Roar in her womb; and made a nest to hold
A hatched-out conqueror...but to no avail:

• The veined and fertile eggs are long since cold. 
  

---

Роберт Сервис. Катрены

Из сборника «The Spell of the Yukon» (1907)

Она сказала: жизнь в твоих руках,
Мелькнуть, - звездой ли реять в небесах;
Твой выбор, только твой - решаешь сам:
Плестись в хвосте - иль мчать на всех парах.

Ответил Ей: Мой выбор - что за вздор!
Наш путь начертан с давних, давних пор.
Расписаны все роли; слышен крик:
"Вселенского ревю кто режиссёр?»

Судьба и Случай ждут незрячих нас,
А жизнь скрипачка всех вгоняет в пляс.
Из мрака, где свободной воли тень,
Я слышал голос: «Вымоли свой шанс».

Нет шанса! Занавес взметнулся ввысь!
Марионетка-человек всю жизнь
Играет роль, а нити у богов.
Держу пари! Их козни удались.

По воле их – землетрясений шквал;
Кружение созвездий, звёзд накал;
Распад империй, войн багровый вал;
Рагу, что на обед ты заказал.

Случайности на белом свете нет.
Причина, следствие – злых сил дуэт.
В их власти мир. (Вчера убит король;
Вчера мне выпал выигрышный сет).

Вверх тянем головы в петле судьбы,
Что должно, выполняем, как рабы.
Наследуем всегда, что суждено -
(Самообман уставших от борьбы).

В многоголосье сфер звучит завет:
"Начала и конца юдоли нет".
Астральный перезвон пугает нас!
Мой друг, садись за стол, готов обед.



QUATRAINS
by Robert William Service

One said: Thy life is thine to make or mar,
To flicker feebly, or to soar, a star;
It lies with thee -- the choice is thine, is thine,
To hit the ties or drive thy auto-car.

I answered Her: The choice is mine -- ah, no!
We all were made or marred long, long ago.
The parts are written; hear the super wail:
"Who is stage-managing this cosmic show?"

Blind fools of fate and slaves of circumstance,
Life is a fiddler, and we all must dance.
From gloom where mocks that will-o'-wisp, Free-will
I heard a voice cry: "Say, give us a chance."

Chance! Oh, there is no chance! The scene is set.
Up with the curtain! Man, the marionette,
Resumes his part. The gods will work the wires.
They've got it all down fine, you bet, you bet!

It's all decreed -- the mighty earthquake crash,
The countless constellations' wheel and flash;
The rise and fall of empires, war's red tide;
The composition of your dinner hash.

There's no haphazard in this world of ours.
Cause and effect are grim, relentless powers.
They rule the world. (A king was shot last night;
Last night I held the joker and both bowers.)

From out the mesh of fate our heads we thrust.
We can't do what we would, but what we must.
Heredity has got us in a cinch --
(Consoling thought when you've been on a "bust".)

Hark to the song where spheral voices blend:
"There's no beginning, never will be end."
It makes us nutty; hang the astral chimes!
The tables spread; come, let us dine, my friend.

---

Роберт Сервис. Чары Юкона

Из сборника «The Spell of the Yukon» (1907)

Искал златоносную жилу;
  Как раб, я в грязи утопал;
И голод с цингой пережил я;
  И юность в могилу загнал.
Металл вожделенный добыл я,
  Фартило мне осенью той,
Но взгляды на жизнь изменил я,
  Не главное – дождь золотой

Земля есть: людьми не обжита,
  И проклята Богом она;
Горами громадными скрыта
  Смертельных долин глубина.
Господь, красоту создавая,
  Устал, - удалился от дел.
Но стал я приверженцем края
  И сердцем к нему прикипел.

Преследуя цель стать богатым,
  Вначале томишься, изгой;
Сезон, обернувшийся адом,
 Гнетёт ненавистной тоской.
А после кружишь в наважденье
  То в стане друзей, то врагов;
И веришь, так было с рожденья,
  Так будет во веки веков.

Стоял я в глубокой долине
  В звенящей глухой тишине;
А солнце, купаясь в кармине
  И в золоте, меркло на дне.
Лёг жемчуг луны на вершины,
  Светясь, мельтешил звёздный рой.
Казалось, я сон видел дивный,
Струился в нём дольний покой.

Какое чудесное лето;
  Тайга, будто солнца чертог;
В реке плещет хариус где-то,
  И спит на холме толсторог.
Безудержно жизни биенье;
  Здесь нет у свободы препон;
Стада бродят в тундре оленьи, -
  О! как же я в это влюблён.

Блистает зима, ослепляя,
  Вьёт кокон тугой белизна,
И страх леденит, настигая,
  Ты нем, как сама тишина.
Снегов первозданность от века;
  Химеры таёжных теней,
Здесь тайны пленят человека,
Уйти мне от них всё трудней.

Земля, где у гор нет названий,
  И реки текут в никуда;
Где жизнь в круговерти метаний
  У смерти на мушке всегда.
Где сильных невзгоды ломают;
  Где тишь и безлюдье снегов;
Земля, как магнитом, нас манит,
  Я к ней возвращаться готов.

На ветер я деньги швыряю;

  Претит мне шампанского вкус.

Когда-нибудь, стоя у края,

  Опять на Юкон соберусь.

До гроба намерен сражаться,

  Здесь ад! – но не страшен мне он!

И мне ли без боя сдаваться –

  Поеду я вновь на Юкон.

От золота нет избавленья;
  Оно искушает опять;
А мне подавай приключенья,
  Люблю золотишко искать.
Путь в небо исходит отсюда,
  В лесах у безмолвия дом;
Тревожат красоты, как чудо,
  Мир в сердце рождая моём.



The Spell of the Yukon
BY ROBERT W. SERVICE

I wanted the gold, and I sought it;
   I scrabbled and mucked like a slave.
Was it famine or scurvy—I fought it;
   I hurled my youth into a grave.
I wanted the gold, and I got it—
   Came out with a fortune last fall,—  
Yet somehow life’s not what I thought it,
   And somehow the gold isn’t all.

No! There’s the land. (Have you seen it?)
   It’s the cussedest land that I know,
From the big, dizzy mountains that screen it
   To the deep, deathlike valleys below.
Some say God was tired when He made it;
   Some say it’s a fine land to shun;
Maybe; but there’s some as would trade it
   For no land on earth—and I’m one.

You come to get rich (damned good reason);
   You feel like an exile at first;
You hate it like hell for a season,
   And then you are worse than the worst.
It grips you like some kinds of sinning;
   It twists you from foe to a friend;
It seems it’s been since the beginning;
   It seems it will be to the end.

I’ve stood in some mighty-mouthed hollow
   That’s plumb-full of hush to the brim;
I’ve watched the big, husky sun wallow
   In crimson and gold, and grow dim,
Till the moon set the pearly peaks gleaming,
   And the stars tumbled out, neck and crop;
And I’ve thought that I surely was dreaming,
   With the peace o’ the world piled on top.

The summer—no sweeter was ever;
   The sunshiny woods all athrill;
The grayling aleap in the river,
   The bighorn asleep on the hill.
The strong life that never knows harness;
   The wilds where the caribou call;
The freshness, the freedom, the farness—
   O God! how I’m stuck on it all.

The winter! the brightness that blinds you,
   The white land locked tight as a drum,
The cold fear that follows and finds you,
   The silence that bludgeons you dumb.
The snows that are older than history,
   The woods where the weird shadows slant;
The stillness, the moonlight, the mystery,
   I’ve bade ’em good-by—but I can’t.

There’s a land where the mountains are nameless,
   And the rivers all run God knows where;
There are lives that are erring and aimless,
   And deaths that just hang by a hair;
There are hardships that nobody reckons;
   There are valleys unpeopled and still;
There’s a land—oh, it beckons and beckons,
   And I want to go back—and I will.

They’re making my money diminish;
   I’m sick of the taste of champagne.
Thank God! when I’m skinned to a finish
   I’ll pike to the Yukon again.
I’ll fight—and you bet it’s no sham-fight;
   It’s hell!—but I’ve been there before;
And it’s better than this by a damsite—
   So me for the Yukon once more.

There’s gold, and it’s haunting and haunting;
   It’s luring me on as of old;
Yet it isn’t the gold that I’m wanting
   So much as just finding the gold.
It’s the great, big, broad land ’way up yonder,
   It’s the forests where silence has lease;
It’s the beauty that thrills me with wonder,
   It’s the stillness that fills me with peace.

---

Шел Сильверстайн. Чистюля Джин

Чист, как стекло, чистюля Джин,
Фанатик пенной ванны.
Купил шесть душевых кабин,
Тазов полны чуланы.
До школы моется раз пять.
Затем на перемене
Летит из класса и опять
В шампунной тонет пене.
Дезодорантов он знаток
И запахов поклонник.
Обточит каждый ноготок
У маникюрш в салоне.
Без ватных палочек в руках
В бейсбол он не играет.
На поле чистит пыль в ушах,
Что ветром задувает.
Гулять в пластмассовом чехле
Идёт, боясь микробов.
Картофель, выросший в земле,
Боится есть и трогать
Зубная щётка, BLENDAMED –
Любимые вещицы:
И до, и после, и в обед
Всё может пригодиться.
Над койкой пенная волна
Расплещется из душа,
Когда ему во время сна
В кошмаре снится лужа.
На улицу идёт играть,
С ним Генри Грандж, - мужчина
За деньги должен вытирать
Стерильной губкой Джина.
Сварганил музыкальный таз,
На скрипке в нём играет
Учитель музыки, как в класс,
Заходит в таз, вздыхает.
И, если Джин вас пригласил,
Стирайте джинсы что есть сил.
Смывайте грязь из-под ногтей,
Несите, каждый из гостей,
Свой тазик; обувь у порога ...,
Увы, желающих немного.

---

Роберт Сервис. L'Envoi

Из сборника "Ballads of a Cheechako" (1909)

Мы вспоминали прошлое, дороги,
Сокровища, азартных игроков;
Труд каторжный, парней, унёсших ноги,
Поддавшись панике, уют костров.
Во мраке ночи ложных лун свеченье,

Зверьё и птиц, винчестер, быт простой,
Палатку, лодку, наше восхищенье

Полуночного солнца красотой.  
Следы собак кровавой вереницей,
Моря в ледовых кандалах зимы.
Уже заря нам осветила лица,
Налив бокалы, вспоминали мы.

Переливались бриллиантов блики,
Дары луны, на девственном снегу;
Внизу каньона беспощадный, дикий
Клич ветра воем возвещал пургу.
Забыв про город, парки мы надели
И шли навстречу прошлому туда,
Где глетчеры в ущельях голубели,
Волкам на корм карибу шли стада. 
Мы трубками дымили на просторе;
Победы, поражения опять
Всплывали в бесконечном разговоре,
Пока не наступило время спать.

Друзья, быть может, на лужайке нежной
Мои стихи зацепят чей-то взгляд,
Фантазия вернёт вас неизбежно
В край, что покинут много лет назад.
И тишине, и сферам звёзд внимая,
Застывшей грустной музыке высот,
Увидите, что бездна есть ночная,
Где в небе трал серебряный плывёт.
Припомните размах красы суровой,
Край, раскусивший каждого из нас;
Скупая нежность в сердце вспыхнет снова
К друзьям, что знают Север без прикрас.


L'Envoi
by Robert W. Service

We talked of yesteryears, of trails and treasure,
Of men who played the game and lost or won;
Of mad stampedes, of toil beyond all measure,
Of camp-fire comfort when the day was done.
We talked of sullen nights by moon-dogs haunted,
Of bird and beast and tree, of rod and gun;
Of boat and tent, of hunting-trip enchanted
Beneath the wonder of the midnight sun;
Of bloody-footed dogs that gnawed the traces,
Of prisoned seas, wind-lashed and winter-locked;
The ice-gray dawn was pale upon our faces,
Yet still we filled the cup and still we talked.

The city street was dimmed. We saw the glitter
Of moon-picked brilliants on the virgin snow,
And down the drifted canyon heard the bitter,
Relentless slogan of the winds of woe.
The city was forgot, and, parka-skirted,
We trod that leagueless land that once we knew;
We saw stream past, down valleys glacier-girted,
The wolf-worn legions of the caribou.
We smoked our pipes, o'er scenes of triumph dwelling;
Of deeds of daring, dire defeats, we talked;
And other tales that lost not in the telling,
Ere to our beds uncertainly we walked.

And so, dear friends, in gentler valleys roaming,
Perhaps, when on my printed page you look,
Your fancies by the firelight may go homing
To that lone land that haply you forsook.
And if perchance you hear the silence calling,
The frozen music of star-yearning heights,
Or, dreaming, see the seines of silver trawling
Across the sky's abyss on vasty nights,
You may recall that sweep of savage splendor,
That land that measures each man at his worth,
And feel in memory, half fierce, half tender,
The brotherhood of men that know the North.

---

Роберт Сервис. Наивность

Есть мудрость вышняя детей,
Ей равных нет;
Мир созерцать бы без затей
На склоне лет.
Рыбачить в мутной глубине
Науки – бред;
Там бесы истин спят на дне,
И меркнет свет.

Быть бородатым мудрецом -
Удел не мой;
Век атомный укрыть наш дом
Способен тьмой.
Приемлю всё от жизни я,
Как благодать,
А что за гранью бытия,
Мне наплевать.

Грядущих бедствий снежный ком
Вселяет страх;
Журчать бы глупым ручейком,
Искрясь в лугах.
Хоть и тупица я, но так,
Господь, устрой,
Чтоб лучезарно жил Дурак
Счастливый Твой!



Innocence
by Robert William Servicе

The height of wisdom seems to me
That of a child;
So let my ageing vision be
Serene and mild.
The depth of folly, I aver,
Is to fish deep
In that dark pool of science where
Truth-demons sleep.

Let me not be a bearded sage
Seeing too clear;
In issues of the atom age
Man-doom I fear.
So long as living's outward show
To me is fair,
What lies behind I do not know,
And do not care.

Of woeful fears of future ill
That earth-folk haunt,
Let me, as radiant meadow rill,
Be ignorant.
Aye, though a sorry dunce I be
In learning's school,
Lord, marvellously make of me
Your Happy Fool!

---

Замарашка (Шел Сильверстайн)

Ты где так испачкал мордашку,
Любимый мой замарашка?
Испачкался я, когда полз через грязь,
Зубами за майку Джерома держась.
Когда я у розы сгрыз пару корней,
На клумбе копая носом червей.
Когда я в пещеру нырнул с головой
В раскрасе навахо с тропы боевой;
Когда я картинку углём рисовал
И ник подбородком в цементе писал.
Когда на ковре съехал вниз кувырком,
Со злющей собакой обнялся потом.
Когда я набрёл на рудник с серебром,
Жевал ежевику с куста полным ртом,
Когда эскимо ел и дрался до слёз, -
Тебе так развлечься хоть раз довелось?

---

Эдна Миллей. Эпитафия человечеству. Сонет 1

Эпитафия человечеству. Сонет 1

Планете далеко до плена льдов,
И долго не прольётся лиры пенье,
Как дальний гул летящих бурунов
На риф невидимый, когда теченье
С ветрами гонит корабли на брег;
Задолго до зловещего жужжанья
С машинами исчезнет человек,
И воцарится на Земле молчанье.
Лишь на утёсе голом толсторог
Замрёт на фоне неба одиноко,
Глотая ветра чуждого поток,
Вперив на Вегу пристальное око,
Пружиня ноги, сделает прыжок
И канет в Бездну Хаоса глубоко.


Epitaph for the Race of Man
By Edna St. Vincent Millay

Before this cooling planet shall be cold,
Long, long before the music of the Lyre,
Like the faint roar of distant breakers rolled
On reefs unseen, when wind and flood conspire
To drive the ships inshore — long, long, I say,
Before this ominous humming hits the ear,
Earth will have come upon a stiller day,
Man and his engines be no longer here.
High on his naked rock the mountain sheep
Will stand alone against the final sky,
Drinking a wind of danger new and deep,
Staring on Vega with a piercing eye,
And gather up his slender hooves and leap
From crag to crag down Chaos, and so go by.

---

Роберт Сервис. Вайолет де Вер

Из сборника «Carols of an Old Codger» (1954)

В стриптизе Вайолет де Вер - звезда, вам доложу:
Прекрасней лиц других девиц её мадам сижу.
Большое злодеяние содеяла она:
Избила полицейского, и в суд приглашена.
Процесс ведёт судья Мак Гро, румяный старикан,
По кличке Старая Нужда, невежда и профан.
Нарядом шёлковым шурша, де Вер сидит в слезах,
Вся в окаймлённых золотом сверкающих камнях.
Погладив бороду, Мак Гро суровый сделал вид:
«Хоть у шерифа есть синяк, пусть леди говорит.
Есть оправдание у Вас? - Его учтёт судья».
«Могу забыть, но, может быть, попала пяткой я,
Поймав кураж, впадаю в раж и в гонг я бью ногой,.
Тут, как на грех, его лицо, - нет версии другой».
Башку седую почесав, судья взглянул в упор;
Сквозь краски слой, как у святой, её лучился взор.

«Штраф двадцать долларов», - судья озвучил приговор.
«Что ж, я с решеньем, ваша честь, согласна; с этих пор
Умерю прыть, шерифа бить я в следующий раз
Не пяткой буду, а носком, я уверяю вас.
Суду спасибо, что меня в тюрьму он не упёк;
Штраф двадцать долларов, но я припомнила должок:
Пять баксов, дорогой судья, весь год должны вы мне;
Пятнадцать здесь! И, ваша честь, в расчёте мы вполне».


Violet de Vere
by Robert William Service

You've heard of Violet de Vere, strip-teaser of renown,
Whose sitting-base out-faired the face of any girl in town;
Well, she was haled before the Bench for breachin' of the Peace,
Which signifies araisin' Cain, an' beatin' up the police.
So there she stood before the Court of ruddy Judge McGraw
Whom folks called Old Necessity, because he knew no law.
Aye, crackin' in a silken gown, an' sheddin' of a tear,
Ashine wi' gold an' precious stones sat Violet de Vere.
Old Judge McGraw looked dourly down an' stroked his silver beard.
Says he: "Although the Sheriff's bruised, the lady should be heared.
What can you say in your defence? We'll give you a square deal."
"I jest forget," said Violet. "Maybe it was my heel.
I always want to kick the gong when I am feelin' gay;
It's most unfortunate, I guess, his face was in the way."
Then scratchin' of his snowy pow the Judge looked down severe,
Where bright wi' paint like plaster saint sat Violet de Vere.

Says he: "I'm going to impose a twenty dollar fine."
Says Violet: "Your Honour, to your judgement I resign.
I realize I should not my agility reveal:
Next time I'll kick the Sheriff with my toe and not my heel.
I'm grateful to the Court because I'm not put in the clink;
There's twenty plunks to pay my fine,--but now I come to think:
Judge, darlin', you've been owin' me five bucks for near a year:
Take fifteen,--there! We'll call it square," said Violet de Vere.

---

Роберт Сервис. Неверность. Три треугольника

---

Роберт Сервис. Живой покойник

Войдя в солидные лета,
Я вижу с ясностью пророка:
Земные чаянья – тщета,
Ирония Судьбы жестока.
Сегодня кто-то мне сказал:
«Я думал, умер ты, о Боже!»
А я, бедняга, всё мечтал
О славе, о бессмертье тоже!

Обычный, в общем-то, удел
Для жаждущих войти в анналы;
Мы думали, их прах истлел,
Но смерть их долго ожидала.
Стремясь взобраться на Парнас,
За славой рыщем, как собаки.
Умрём, и скажут все про нас:
Ушли бездарные писаки.

Я тоже Лире отдал дань;
Стишат под тыщу в арсенале;
Увы, бывали вирши дрянь.
А те, что лучше,  не издали.
Коль выбрал музу из блудниц,
(Я приземлён, подобно яме),
Склонюсь я перед Богом ниц:
Кто ж не заигрывал с б....ми.

Я с Леди Рифмою играл,
Подачи принимал как надо.
Объявит Рефери финал,
Остановлюсь, возьму награды.
И в пансион, где есть уход,
Чтоб пуделей трепать за гривы;
Пить эль и набивать живот,
И с дурнями болтать лениво.

Листая «Таймс», в какой-то миг
Прочтёте некролог случайно;
Вы скажете: «Почил старик!».
Опустите глаза печально:
«Но прожил он, боюсь соврать, -
Убогих виршей сочинитель…,
О Боже, девяносто пять:
Пьём за его души обитель!"



The Living Dead - Poem by Robert William Service

Since I have come to years sedate
I see with more and more acumen
The bitter irony of Fate,
The vanity of all things human.
Why, just to-day some fellow said,
As I surveyed Fame's outer portal:
"By gad! I thought that you were dead."
Poor me, who dreamed to be immortal!

But that's the way with many men
Whose name one fancied time-defying;
We thought that they were dust and then
We found them living by their dying.
Like dogs we penmen have our day,
To brief best-sellerdom elected;
And then, "thumbs down," we slink away
And die forgotten and neglected.

Ah well, my lyric fling I've had;
A thousand bits of verse I've minted;
And some, alas! were very bad,
And some, alack! were best unprinted.
But if I've made my muse a bawd
(Since I am earthy as a ditch is),
I'll answer humbly to my God:
Most men at times have toyed with bitches.

Yes, I have played with Lady Rhyme,
And had a long and lovely innings;
And when the Umpire calls my time
I'll blandly quit and take my winnings.
I'll hie me to some Sleepydale,
And feed the ducks and pat the poodles,
And prime my paunch with cakes and ale,
And blether with the village noodles.

And then some day you'll idly scan
The Times obituary column,
And say: "Dear me, the poor old man!"
And for a moment you'll look solemn.
"So all this time he's been alive -
In realms of rhyme a second-rater . . .
But gad! to live to ninety-five:
Let's toast his ghost - a sherry, waiter!"

---

Роберт Сервис. Опавшие листья

---

Роберт Сервис. Альпийские каникулы

Он сбавил скорость, - был подъём крутой,
Опасность меркла перед красотой!
К горе впритык дорога шла, змеясь,
Чем выше, тем ущелья глубже пасть.

Машину вёл уверенно, не гнал;
И вдруг её слегка он приобнял.
Поёжилась, - знакомы пару дней,
Он гостем был в одном отеле с ней.

Француз, воспитан, носит амулет,
Молодожёна золотой браслет.
Могла ли не поехать, ведь нужна
Была ей впечатлений новизна?

Шептал: "Не бойся, я водитель-ас,
Одной рукой могу рулить сейчас;
Любимая, твои объятья - рай!
Мой поцелуй, прошу, не отвергай.

Здесь отдохнём, где поднебесья высь …,
Дай губ твоих коснуться, улыбнись …»
В плену громадных отрешённых гор
Она, пытаясь дать ему отпор,

Успела только крикнуть в тот момент:
«Пусти меня, … ублюдок, нет, нет, НЕТ!»
... В обугленном авто в ущелье том
Сгоревшие тела нашли потом.



Alpine Holiday

He took the grade in second - quite a climb,
Dizzy and dangerous, yet how sublime!
The road went up and up; it curved around                
The mountain and the gorge grew more profound.

He drove serenely, with no hint of haste;
And then she felt his arm go round her waist.
She shrank: she did not know him very well,
Being like her a guest at the hotel.

Nice, but a Frenchman. On his driving hand
He wore like benedicks a golden band . . .
Well, how could she with grace refuse a drive
So grand it made glad to be alive?

Yet now she heard him whisper in her ear:
"Don't be afraid. With one hand I can steer,
With one arm hold you . . . Oh what perfect bliss!
Darling, please don't refuse me just one kiss.

Here, nigh to Heaven, let is us rest awhile . . .
Nay, don't resist - give me your lips, your smile . . ."
So there in that remote and dizzy place
He wrestled with her for a moment's space,

Hearing her cry: "Oh please, please let me go!
Let me get out . . . You brute, release me! No, no,
NO!"
. . . In that ravine was found their burnt-out car -
Their bodies trapped and crisped into a char.

- Poem by Robert William Service

---

Роберт Сервис. Собачьи разговоры

---

Роберт Сервис. Покаяние

"Грехи, - сказал мне Пастор, - знай,
Искупит покаянье.
И с ложа смертного ты в рай
Взойдёшь без опозданья»

Слова пришлись мне по нутру;
Покончу я с грехами,
Покаюсь ... завтра поутру,
Ведь рай не за горами.

Тех "завтра" сорок сороков
Летели круговертью,
Я каяться был не готов,
Не зная страха смерти.
 
Я думал, без конца греша,
(Чертям всем на потребу),
Покаюсь разом, и душа
Ввысь устремится к Небу.

Пускай грехи бьют через край,
Я каяться не жажду,
Автобусом последним в рай
Как штык явлюсь однажды.



Repentance

If you repent," the Parson said,"
Your sins will be forgiven.
Aye, even on your dying bed
You're not too late for heaven."

That's just my cup of tea, I thought,
Though for my sins I sorrow;
Since salvation is easy bought
I will repent . . . to-morrow.

To-morrow and to-morrow went,
But though my youth was flying,
I was reluctant to repent,
having no fear of dying.

'Tis plain, I mused, the more I sin,
(To Satan's jubilation)
When I repent the more I'll win
Celestial approbation.

So still I sin, and though I fail
To get snow-whitely shriven,
My timing's good: I home to hail
The last bus up to heaven.

Robert William Service

---

Роберт Сервис. Моя мансарда

---

Пэлем Грэнвил Вудхауз. Девичья трагедия

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Синяя Борода

Раз эту дверь открыл, ты знай отныне,
Какой пустяк виной измены стал;
Здесь ни котла, ни клада нет в помине,
Безмолвствует магический кристалл.
Недостаёт голов убитых женщин
Для алчности твоей, …,  нет смертных мук;
Пустая комната, ни больше и ни меньше,
Оплёл её тенётами паук.
От глаз чужих я в этом запустенье
Хранила потаённый уголок;
Но ты меня подвергнул оскверненью,
Когда прокрался ночью на порог.
Невыносимо мне лицо твоё.
Владей же всем. Я поищу жильё.


 
     Edna St. Vincent Millay

      VI   Bluebeard

This door you might not open, and you did;
So enter now, and see for what slight thing
You are betrayed... Here is no treasure hid,
No cauldron, no clear crystal mirroring
The sought-for truth, no heads of women slain
For greed like yours, no writhings of distress,
But only what you see... Look yet again—
An empty room, cobwebbed and comfortless.
Yet this alone out of my life I kept
Unto myself, lest any know me quite;
And you did so profane me when you crept
Unto the threshold of this room to-night
That I must never more behold your face.
This now is yours. I seek another place.

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Сонет V Когда бы вдруг

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Лелеешь ты надежду

XII

Лелеешь ты надежду, - что приют
Античных муз, Пиерию, отрину
Я ради бренных губ твоих из глины
И тленных тех костей, что к телу льнут?
Предам я ради суетных минут
Любовной лихорадки и рутины
Забвению Поющие Вершины
И струны лиры, что меня влекут?
От грёз очнувшись, ты однажды сам
Увидишь, - мне, любовнице, невесте,
С тобою ночи проводившей вместе,
Дарован свет душевной чистоты.
Пройдя всю землю по моим следам,
Вовек меня настичь не сможешь ты!


XII

Cherish you then the hope I shall forget
At length, my lord, Pieria?--put away
For your so passing sake, this mouth of clay
These mortal bones against my body set,
For all the puny fever and frail sweat
Of human love,--renounce for these, I say,
The Singing Mountain's memory, and betray
The silent lyre that hangs upon me yet?
Ah, but indeed, some day shall you awake,
Rather, from dreams of me, that at your side
So many nights, a lover and a bride,
But stern in my soul's chastity, have lain,
To walk the world forever for my sake,
And in each chamber find me gone again!

Edna St. Vincent Millay «Second April» Sonnets»

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Сонет V

Сонет V

Пустынны дни, но в дней круговорот
Росой холодной, лёгким ветерком,
Клокочущим подземным родником
Мысль о тебе, предвестница невзгод,
Приходит и уверенность даёт
В незыблемом присутствии твоём.
Оно песчаным высится холмом,
Где ни одной былинки не растёт.

Нет мудрости во мне, когда твою
Цветную тень преследую опять.
Кляну, рыдаю, падаю, встаю;
Бреду, несчастная, за пядью пядь,
Пытаясь нечто в призрачном краю,
Несуществующее, вновь обнять.


V

Once more into my arid days like dew,
Like wind from an oasis, or the sound
Of cold sweet water bubbling underground,
A treacherous messenger, the thought of you
Comes to destroy me; once more I renew
Firm faith in your abundance, whom I found
Long since to be but just one other mound
Of sand, whereon no green thing ever grew.

And once again, and wiser in no wise,
I chase your colored phantom on the air,
And sob and curse and fall and weep and rise
And stumble pitifully on to where,
Miserable and lost, with stinging eyes,
Once more I clasp,–and there is nothing there.

Edna St. Vincent Millay

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Ты, став моей потерей добровольной,

Ты, став моей потерей добровольной,
Что хочешь думай; потеряв престол,
Не часто короли под шум крамольный
Так гордо шли на смерть, как этот шёл.
Глаза мои бессонными ночами
Слепила слёз густая пелена.
А день сомненья отметал словами:
Свободной птице клетка не нужна.
Будь чуточку любовь моя слабее,
Могли бы вместе этим летом быть.
Но, зная цену слов, скажу тебе я:
Былое лето нам не повторить.
Случись, что боль исчезнет без следа,
Тебя добром лишь вспомню я тогда.



Well, I Have Lost You

Well, I have lost you; and I lost you fairly;
In my own way, and with my full consent.
Say what you will, kings in a tumbrel rarely
Went to their deaths more proud than this one went.
Some nights of apprehension and hot weeping
I will confess; but that's permitted me;
Day dried my eyes; I was not one for keeping
Rubbed in a cage a wing that would be free.
If I had loved you less or played you slyly
I might have held you for a summer more,
But at the cost of words I value highly,
And no such summer as the one before.
Should I outlive this anguish—and men do—
I shall have only good to say of you.

by Edna St. Vincent Millay

---

Пэлем Грэнвил Вудхауз. Противоядие

Французским солдатам в Бресте (фр.) приказали научиться играть в футбол, чтобы отвлечь их от выпивки.

Мой друг, забудь дорогу в бар,
Где пьёшь, чтобы взбодриться.
Хватает сил держать удар?
Нет, - враг не зря глумится.
Есть мяч в кладовке, старина,
Ты выйди с ним на поле.
Грош армии любой цена
Без мастерства в футболе.

Всё поле вдоль и поперёк
Измерь в тяжёлых бутсах.
В стрельбе, в атаке знаешь толк,
В том, как снаряды рвутся.
Пусть крепче, чем скала, твой враг,
Стань лучше, - силу воли
Развей и, нервы сжав в кулак,
Класс покажи в футболе.

Забудь слова - "мне джин двойной",
Не клянчи больше пива.
На поле счёт – а не в пивной –
Открыть сумей красиво.
Креплёное вино – капкан,
Абсент, как шут, фриволен.
Другой вином пусть будет пьян,
Ты преуспей в футболе.



THE ANTIDOTE.
Daily Chronicle, March 18, 1903

1 (French soldiers at Brest have been ordered to learn football, as a counter attraction to drink.)

My friend, in tap-room cease to sit,
Quaffing the cups that cheer.
Are you efficient? Not a bit.
Your foes, who see you, sneer.
Oh, from the cupboard take the ball.
For shirts explore the locker.
The value of an Army’s small
That doesn’t practise Soccer.

Go range the field from end to end.
Go, don your thickest boot.
Your military life, my friend,
Has taught you how to shoot,
Has taught you how to charge, also,
Though foes as firm as rock are.
And little else you need to know
To shine when playing Soccer.

Relinquish, then, the “two of gin,”
For Lager call no more.
Upon the field—not at the Inn—
Run up a lengthy score.
Strong wine, remember, is a snare.
Absinthe’s a dreadful mocker.
To others leave vin ordinaire.
Do you go in for Soccer.

P. G. W.

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Не лечит время

Не лечит время; все твердили лживо,
Что боль моя утихнет день за днём!
О нём тоскую с плачущим дождём.
Хочу быть с ним на отмели залива.
С горы сбегает талый снег шумливо.
Дым прошлогодних листьев над жильём.
Но горечь той любви живёт во всём:
Ютится в сердце, в мыслях сиротливо.

Мне в сотни мест заказаны дороги,
Где некогда бывали с ним вдвоём.
В укромном месте я ищу спасенье,
Он не входил сюда ни на мгновенье.
Воспоминаний нет! Немеют ноги,
Стою и вспоминаю вновь о нём!


Time Does Not Bring Relief; You All Have Lied
by Edna St. Vincent Millay

Time does not bring relief; you all have lied
Who told me time would ease me of my pain!
I miss him in the weeping of the rain;
I want him at the shrinking of the tide;
The old snows melt from every mountain-side,
And last year's leaves are smoke in every lane;
But last year's bitter loving must remain
Heaped on my heart, and my old thoughts abide

There are a hundred places where I fear
To go,—so with his memory they brim
And entering with relief some quiet place
Where never fell his foot or shone his face
I say, "There is no memory of him here!"
And so stand stricken, so remembering him!

---

Роберт Уильям Сервис. Праздник Победы

Ты о чём подумал, друг,
Под бравурный рёв толпы?
Всполохи знамён и оркестра звон,
И салютных брызг снопы?
Глупый женский смех всё слышней,
Явственней бокалов стук.
Руку мне сжимая сильней,
Ты о чём задумался, друг?

Может, вспомнил о наших парнях:
Чарли, Томасе, Джеке и Джо --
О повесах-весельчаках?
Ни один не пришёл.
Как они целовали девчат!
Смех звенел бубенцом на ветру.
Все в болотах Фландрийских лежат,
Жизнь отдали - за блеск, мишуру.

Или вспомнил о том, сколько раз
Умереть мы хотели с тобой,
По колено впечатавшись в грязь,
С адским пламенем над головой;
Как сгорал нашей юности цвет,
Нас ввергая в проклятую боль?
Но сейчас – не сказали бы "нет" …,
Если б выпала та же юдоль.

Нас жалеют, уходим, старик.
Пусть любуются на фейерверк.
Не испортим им радости миг
Видом жалких, убогих калек.
Незаметно исчезнем с тобой
И помянем погибших друзей,
Ты, дружище, навеки слепой,
Я безногий, в коляске своей.



Victory Stuff

What d'ye think, lad; what d'ye think,
As the roaring crowds go by?
As the banners flare and the brasses blare
And the great guns rend the sky?
As the women laugh like they'd all gone mad,
And the champagne glasses clink:
Oh, you're grippin' me hand so tightly, lad,
I'm a-wonderin': what d'ye think?

D'ye think o' the boys we used to know,
And how they'd have topped the fun?
Tom and Charlie, and Jack and Joe --
Gone now, every one.
How they'd have cheered as the joy-bells chime,
And they grabbed each girl for a kiss!
And now -- they're rottin' in Flanders slime,
And they gave their lives -- for this.

Or else d'ye think of the many a time
We wished we too was dead,
Up to our knees in the freezin' grime,
With the fires of hell overhead;
When the youth and the strength of us sapped away,
And we cursed in our rage and pain?
And yet -- we haven't a word to say. . . .
We're glad. We'd do it again.

I'm scared that they pity us. Come, old boy,
Let's leave them their flags and their fuss.
We'd surely be hatin' to spoil their joy
With the sight of such wrecks as us.
Let's slip away quietly, you and me,
And we'll talk of our chums out there:
You with your eyes that'll never see,
Me that's wheeled in a chair.

Robert William Service

---

Роберт Сервис. Лунная песня

Увидев гаснущий овал
Луны на небе утром ранним,
Малыш восторженно сказал:
"Мой шарик, мамочка, достань мне!"
И хлопал радостно в ладоши:
"Скорее мама! Ты же можешь".

В пруду лилейном бледный лик
Очаровал красой поэта.
С блондинкой спутав лунный блик,
Он прыгнул в отраженье света,
Где смерть свою нашёл, глупец.
Он неумелый был пловец.

В ветвях невольница луна
Мужлану тропку освещала.
"Из сыра сделана она,
Живёт там парень. Джил сказала.
Он подмигнул мне из-за веток.
А, может, эль был слишком крепок".

"Взгляни, как месяц молодой
Прильнул к луне поблекшей с краю.
Когда их вижу, милый мой,
О старой маме вспоминаю".
Сказала девушка в смятенье,
И парень сделал предложенье.

Кровоточащий шар луны
Солдат увидел, умирая.
Он знал, жемчужной белизны
Есть в небесах луна другая.
Как мир, лучи её блестят.
Как мир …, глаза закрыл солдат.

Дитя, влюблённые, поэт …
Тебе, Луна, предстали зримо.
Но как ты можешь, дай ответ,
Смотреть на всё невозмутимо?
Спокойно ты продолжишь бег,
Когда и мы уйдём навек.



Moon Song
by Robert W. Service

A child saw in the morning skies
The dissipated-looking moon,
And opened wide her big blue eyes,
And cried: "Look, look, my lost balloon!"
And clapped her rosy hands with glee:
"Quick, mother! Bring it back to me."

A poet in a lilied pond
Espied the moon's reflected charms,
And ravished by that beauty blonde,
Leapt out to clasp her in his arms.
And as he'd never learnt to swim,
Poor fool! that was the end of him.

A rustic glimpsed amid the trees
The bluff moon caught as in a snare.
"They say it do be made of cheese,"
Said Giles, "and that a chap bides there. . . .
That Blue Boar ale be strong, I vow--
The lad's a-winkin' at me now."

Two lovers watched the new moon hold
The old moon in her bright embrace.
Said she: "There's mother, pale and old,
And drawing near her resting place."
Said he: "Be mine, and with me wed,"
Moon-high she stared . . . she shook her head.

A soldier saw with dying eyes
The bleared moon like a ball of blood,
And thought of how in other skies,
So pearly bright on leaf and bud
Like peace its soft white beams had lain;
Like Peace! . . . He closed his eyes again.

Child, lover, poet, soldier, clown,
Ah yes, old Moon, what things you've seen!
I marvel now, as you look down,
How can your face be so serene?
And tranquil still you'll make your round,
Old Moon, when we are underground.

---

Роберт Уильям Сервис. Скорбящие

Во чрево ночи взор мой устремлён,
Где мгла укрыла мёртвых пеленой.
Белёсый лунный свет навеял сон
Всем звёздам до одной.

Дыхание земли сковала боль.
В увечном древе слышен ветра зов.
Не вижу смерти скверную юдоль,
Не вижу мертвецов.

Не вижу павших …, поднимаю взгляд
Я от руин, где их настиг покой.
По небу сотни женских лиц летят
Пожухлою листвой.

От слёз морщины на щеках одних,
Глаза других безумно смотрят вдаль.
Где тень грядущих лет скрывает их
Бездонную печаль.

Есть юные и древние средь них,
Кто в роскоши, а кто в тисках нужды.
Но их роднит неизгладимый штрих
Безвыходной беды.

От лиц просвета нет на Небесах,
Меж плачущих я вижу то одно -
С мольбой ко мне в заплаканных глазах,
Любимых мной давно!

Нет, это сон. На небе нет людей,
Здесь поле брани застит красный цвет.
Господь, скорбящих женщин пожалей!
Счастливей мёртвых нет!



The Mourners by Robert William Service

I look into the aching womb of night;
I look across the mist that masks the dead;
The moon is tired and gives but little light,
The stars have gone to bed.

The earth is sick and seems to breathe with pain;
A lost wind whimpers in a mangled tree;
I do not see the foul, corpse-cluttered plain,
The dead I do not see.

The slain I would not see . . . and so I lift
My eyes from out the shambles where they lie;
When lo! a million woman-faces drift
Like pale leaves through the sky.

The cheeks of some are channelled deep with tears;
But some are tearless, with wild eyes that stare
Into the shadow of the coming years
Of fathomless despair.

And some are young, and some are very old;
And some are rich, some poor beyond belief;
Yet all are strangely like, set in the mould
Of everlasting grief.

They fill the vast of Heaven, face on face;
And then I see one weeping with the rest,
Whose eyes beseech me for a moment's space. . . .
Oh eyes I love the best!

Nay, I but dream. The sky is all forlorn,
And there's the plain of battle writhing red:
God pity them, the women-folk who mourn!
How happy are the dead!

---

Роберт Николс. Нечто

I-ая песня из цикла «Три песни Энигмы»


Давно желаю нечто, с чем знаком,
Но что за нечто, не скажу о том.

Как часто с первым солнечным лучом
В слезах проснусь и думаю о нём.

Как часто в полдень нечто в тишине
Незваным злом омерзевает мне.

Как часто ночью зрим знакомый след
Не дальше, чем звезды далёкой свет.

В его предвестии живу всечасно,
От близкой дальности его - несчастный.

Заклятьем чьим-то связан как узлом,
Но чьё заклятье, - не скажу о том.


SOMETHING
By Robert Nichols

How long I have wished for something I know well,
But what that something is I cannot tell.

So often at sunrise in sad tears I wake
Shivering with longing for its sake;

So often at noontide when the house is still
It sickens me with its unbidden ill;

So often at twilight it does not seem far,
Not further than the first and far-off star;

All, all my life is built towards its token
Yet by its near far-offness I am broken.

For I am ever under something's spell,
But what that something is I cannot tell.

---

Эдит Ситуэлл. Леди за швейной машинкой

Средь зелени полей озимых,
Как Время с Гринвичем, единых

Дом высокий есть один.
Здесь весна, как палантин

С Пейсли вязью огуречной,
Выстилает мир беспечно.

Канареечным прыжком
Солнце обегает дом -

Трели-лучики трясёт
Ярко-жёлтый сумасброд.

Лик белей, чем циферблат,
Кудри мелкие каймят.

Целый день ты спозаранку
Жизни шьёшь своей изнанку,

Скрыть стараешься от всех
Даже маленький огрех.

Голос твой, стальная нить,
В мозг добро мне хочет вшить.

Но свободна я, хоть сшей
Землю, небо, гладь морей

В плед лоскутный, чтобы он
Разум твой укутал в сон!


Edith Sitwell
The Lady With The Sewing-Machine

Across the fields as green as spinach,
Cropped as close as Time to Greenwich,

Stands a high house; if at all,
Spring comes like a Paisley shawl —

Patternings meticulous
And youthfully ridiculous.

In each room the yellow sun
Shakes like a canary, run

On run, roulade, and watery trill —
Yellow, meaningless, and shrill.

Face as white as any clock's,
Cased in parsley-dark curled locks —

All day long you sit and sew,
Stitch life down for fear it grow,

Stitch life down for fear we guess
At the hidden ugliness.

Dusty voice that throbs with heat,
Hoping with your steel-thin beat

To put stitches in my mind,
Make it tidy, make it kind,

You shall not: I'll keep it free
Though you turn earth, sky and sea

To a patchwork quilt to keep
Your mind snug and warm in sleep!

---

Роберт Уильям Сервис. Смерть и жизнь

На кладбище прокрались мы,
Где я и Мэй любили
Под пологом кромешной тьмы
Друг друга на могиле.
Грех искупить поможет брак
Законный, предстоящий.
Но ложе брачное - пустяк,
Ведь плод запретный слаще.

Я крепко милую сжимал,
Она вздыхала нежно,
О тех я думал, кто лежал
В могиле безмятежно.
Бедняги! Умоляю вас
Простить нас, недостойных.
Надеюсь, что живых экстаз
Не возмутит покойных.

Когда же мой придёт черёд
Уйти в мир погребённых,
Пусть надо мной произойдёт
Соитие влюблённых.
О, я не буду горевать
Внимая их обетам.
Любви, способной жизнь зачать,
Возрадуюсь при этом.


Death And Life

'Twas in the grave-yard's gruesome gloom
That May and I were mated
We sneaked inside and on a tomb
Our love was consummated.
It's quite all right, no doubt we'll wed,
Our sin will go unchidden . . .
Ah! sweeter than the nuptial bed
Are ecstasies forbidden.

And as I held my sweetheart close,
And she was softly sighing,
I could not help but think of those
In peace below us lying.
Poor folks! No disrespect we meant,
And beg you'll be forgiving;
We hopes the dead will not resent
The rapture of the living.

And when in death I, too, shall lie,
And lost to those who love me,
I wish two sweethearts roving by
Will plight their troth above me.
Oh do not think that I will grieve
To hear the vows they're voicing,
And if their love new life conceive,
'Tis I will be rejoicing.

Robert William Service

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Ни на мгновенье мысль не допусти

Ни на мгновенье мысль не допусти,
Когда усталый ум впадает в дрёму,
Что сделаны дела; день позади,
И можно красоту купить любому.
Случись, что в лунном свете соловей
Озвучит твоё имя с тихой ветки,
Не верь, что угодило в птичий клей
Его крыло, и добродетель - в клетке.
Превыше красота, чем птиц полёт.
Она не ловчий сокол на запястье.
Не выжечь ей глаза; она не ждёт
Как черепаха твоего участья.
Ей, горлице, свободу уготовь,
Ведь красоте неведома любовь.


THINK NOT, FOR A MOMENT LET YOUR MIND

Think not, not for a moment let your mind,
Wearied with thinking, doze upon the thought
That the work's done and the long day behind,
And beauty, since 'tis paid for, can be bought.
If in the moonlight from the silent bough
Suddenly with precision speak your name
The nightingale, be not assured that now
His wing is limed and his wild virtue tame.
Beauty beyond all feathers that have flown
Is free; you shall not hood her to your wrist,
Nor sting her eyes, nor have her for your own
In an fashion; beauty billed and kissed
Is not your turtle; tread her like a dove
She loves you not; she never heard of love.

Edna St. Vincent Millay

---

Пэлем Грэнвил Вудхауз. Жалобы Пегаса

Сэр, господин редактор, я
Прошу Вас об участьи.
Я смысл утратил бытия.
Гнетут меня напасти.
Где прыть ретивого коня:
Я стар. Я хром. При этом
Эксплуатировать меня
Позволено поэтам.

Не думайте, что лень мой грех.
Сказать так было б ложью.
Работодателей я всех
Ценю, в ком искра божья.
Поверьте, честен я всегда.
Но мне нужна защита
От непосильного труда
На Джонсонов и Смитов.

Когда Шекспир водил пером,
А Мильтон слог чеканил,
Не тяготился я трудом,
Любя талантов грани.
Когда для Шелли рифмы нёс,
Не думал я сердиться.
С душой работал на износ
На Браунинга, Китса.

Великие почили все.
Настала жизнь иная:
Кручусь как белка в колесе,
За ней не поспевая.
(Не льщу), но Вы, имея вес
В кругу себе подобных,
Могли бы передать протест
Защитникам животных.


Pelham Grenville Wodehouse

PEGASUS COMPLAINS

Sir, Mr Editor, I need
Your kind assistance sadly.
My life’s a blank. It is, indeed.
I’m treated very badly.
I’m not the horse I used to be.
That tired feeling racks me.
I’m old. I’m lame. And still, you see,
These poets overtax me.

But please don’t think I like to shirk.
Who deems that sloth’s my joy errs.
Far otherwise. I love to work
For capable employers.
Ask anyone. They’ll say it’s true.
No, what extracts these moans is
The cruel jobs I’m forced to do
For Smiths and Browns and Joneses.

When Shakespeare plied his facile pen,
When Milton sang his measures,
Work never used to vex me then.
It ranked amongst my pleasures.
When Shelley asked me for a rhyme,
You never caught me frowning.
I liked to labour overtime
For men like Keats and Browning.

But since I served the mighty dead,
The times have altered greatly.
And I’ve been growing, as I said,
A good deal lamer lately.
So use your influence, I pray.
(It’s huge. I scorn to flatter.)
And get the good SPCA
To look into the matter.

---

Роберт Николс. Обращение к закату

Изысканность безмолвного покоя
Земли и воздуха! - Горит огнём
Очиток на стене, а за стеною
Закатный омут плещет янтарём!
Изящна белоснежность журавля,
Летящего в медвяный южный зной.
В полёте
Он видит остров, озеро, поля,
Леса и мыс, объятый тишиной.
В далёком облаке - громаду скал;
И гору, словно облака овал.
Но от него скрывает горизонт
След призрачного кораблекрушенья.
На крыльях, дух, взлети на небосклон,
Возьми штурвал, останови движенье;
И с журавлём пари на планисфере, -
Здесь, в прядях солнца, пчёлкой золотой,
Звезда пророчит счастье в полной мере!



Address To The Sunset
By Robert Nichols

Exquisite stillness! What serenities
Of earth and air! How bright atop the wall
The stonecrop’s fire and beyond the precipice
How huge, how hushed the primrose evenfall!
How softly, too, the white crane voyages
Yon honeyed height of warmth and silence,
whence
He can look down on islet, lake and shore
And crowding woods and voiceless promontories
Or, further gazing, view the magnificence
Of cloud- like mountains and of mountainous cloud
Or ghostly wrack below the horizon rim
Not even his eye has vantage to explore.
Now, spirit, find out wings and mount to him,
Wheel where he wheels, where he is soaring soar.
Hang where now he hangs in the planisphere -
Evening’s first star and golden as a bee
In the sun’s hair - for happiness is here!

---

Роберт Николс. Чужой

Нет одиночества сильней,
Чем в многолюдье городов,
Где лица – слепки из камней,
Пустоты глаз, гул голосов.

От глаз чужих я прячу взгляд;
Но замечаю бледный лик,
Меня печалью холодят
Глаза, мелькнувшие на миг.

Знакомы кроткие черты,
Дрожанье губ, сиянье глаз;
Но я не в силах теплоты,
Божественным, им дать сейчас.

След не оставила печаль
Ни тонким шрамом, ни рубцом,
Но выжжена её печать
На сердце и лице моём.

Один ты! Глубже скорбь, видней!
Заговори! Ушёл без слов;
Нет одиночества сильней,
Чем в многолюдье городов.


The Stranger

Never am I so alone
As when I walk among the crowd —
Blurred masks of stern or grinning stone,
Unmeaning eyes and voices loud.

Gaze dares not encounter gaze,…
Humbled, I turn my head aside;
When suddenly there is a face…
Pale, subdued and grievous-eyed.

Ah, I know that visage meek,
Those trembling lips, the eyes that shine
But turn from that which they would seek
With an air piteous, divine!

There is not a line or scar,
Seal of a sorrow or disgrace,
But I know like sigils are
Burned in my heart and on my face.

Speak! O speak! Thou art the one!
But thou hast passed with sad head bowed;
And never am I so alone
As when I walk among the crowd.

Robert Malise Bowyer Nichols

---

Уильям Вордсворт. Мой дух витал на грани сна

Мой дух витал на грани сна;
И страх во мне утих:
Казалось, избежит она
Касанья лет земных.

Недвижную, теперь кружит
Земля; и в дневный ход
Со скалами, с гранитом плит,
С деревьями влечёт.


A slumber did my spirit seal;
I had no human fears:
She seem’d a thing that could not feel
The touch of earthly years.

No motion has she now, no force;
She neither hears nor sees;
Roll’d in earth’s diurnal course
With rocks, and stones, and trees.

William Wordsworth

---

Роберт Уильям Сервис. Чудовище.

Когда мы сделаем наш дом
Земным цветущим раем,
Нам смерть несут разрывы бомб,
Напалмом пожирая.
Сады растить мы рождены
И воспевать любовь,
Но льётся на алтарь войны
Рекой багровой кровь.

Колосья золотом легли,
И серебрится пух,
От изобилия земли
Захватывает дух.
Но труженики небосвод
Сверлить принуждены,
Чтоб сталью мог набить живот
Кровавый тролль Войны.

Нет масла, но полно стволов,
Снаряды на десерт.
Рожайте, матери, сынов -
В аду настал обед.
Когда проснёшься, человек,
Чтоб, словно сатану,
Проклятьем заклеймить навек
Убийцу Масс - - ВОЙНУ?




The Monster

When we might make with happy heart
This world a paradise,
With bombs we blast brave men apart,
With napalm carbonize.
Where we might till the sunny soil,
And sing for joy of life,
We spend our treasure and our toil
In bloody strife.

The fields of wheat are sheening gold,
The flocks have silver fleece;
The signs are sweetly manifold
Of plenty, praise and peace.
Yet see! The sky is like a cowl
Where grimy toilers bore
The shards of steel that feed the foul
Red maw of War.

Instead of butter give us guns;
Instead of sugur, shells.
Devoted mothers, bear your sons
To glut still hotter hells.
Alas! When will mad mankind wake
To banish evermore,
And damn for God in Heaven's sake
Mass Murder--WAR?

---

Роберт Уильям Сервис. Мухи

Не убиваю мух, - резон:
Цивилизованный закон,
Хоть он суров и очень сух,
В жизнь воплотился из-за мух.

Была у охотника Ванга жена,
Красотка по имени Чу,
В пещере огонь разводила она
Для дюжины деток, а чуть
Забрезжит рассвет, сразу Ванг уходил
И брёл по звериным следам,
Чтоб к ночи домой возвратиться без сил
И бросить добычу к ногам.

Пускалась плясать детвора нагишом,
Очаг разжигала их мать;
А после на шкуры садились рядком,
Чтоб целую ночь пировать,
Вгрызались зубами острее клыков
В бараний мясистый мосол,
И брызгала кровь из хохочущих ртов,
А кости летели на пол.

Наутро жужжащие полчища мух
В пещеру слетались на пир.
Назойливый гул и воинственный дух
В хаос повергали весь мир.
Висела и плавилась в жарких лучах
Несметная алчная рать;
И чёрная туча на потрохах
Весь день продолжала жужжать.

По женскому телу пошли волдыри
От острых мушиных зубов,
Чесалась она от зари до зари,
Волос лишь имея покров.
Однажды, не в силах мученье унять,
Подумала Чу между тем,
Что если на улицу кости бросать,
То мухи исчезнут совсем.

В мозгу обезьяньем мелькнула на миг,
Впервые за тысячи лет,
Идея порядка; ликующий крик
Вещал - победил интеллект!
Избавилась Чу от костей наконец,
От мух не осталось следа,
Пещерный уют – чистоты образец,
Отныне так будет всегда.

Вернувшийся Ванг осмотрелся кругом,
В пещере была благодать,
Детишки отплясывали голышом,
Огонь разводила их мать;
Все дети обязаны были теперь
Блюсти идеал чистоты,
И даже младенцы бросали за дверь
Отходы недавней еды.

В пещеру старейшие грымзы пришли,
Одни ощутили восторг,
Другие от зависти изнемогли -
Какой в чистоте этой прок.
Одобрило племя изыск с чистотой,
Ослабив традиции дух.
А у консерваторов довод простой:
«Оставьте нам кости ... и мух»

Реформой снискав уважение, Чу
Сказала: «Смотрите, друзья,
Мне дом содержать в чистоте по плечу,
И с мухами справилась я» …
Надолго запомнится матриархат.
Трудом одолев темноту,
Возвёл в абсолют первобытный примат:
ПОРЯДОК, ЗАКОН, ЧИСТОТУ.

Я не обижу муху, нет,
Пускай назойливо жужжит,
Я чту божественный завет:
Для чистоты дан паразит.


Flies

I never kill a fly because
I think that what we have of laws
To regulate and civilize
Our daily life - we owe to flies.

Apropos, I'll tell you of Choo, the spouse
Of the head of the hunters, Wung;
Such a beautiful cave they had for a house,
And a brood of a dozen young.
And Wung would start by the dawn's red light
On the trailing of bird or beast,
And crawl back tired on the brink of night
With food for another feast.

Then the young would dance in their naked glee,
And Choo would fuel the fire;
Fur and feather, how good to see,
And to gorge to heart's desire!
Flesh of rabbit and goose and deer,
With fang-like teeth they tore,
And laughed with faces a bloody smear,
And flung their bones on the floor.

But with morning bright the flies would come,
Clouding into the cave;
You could hardly hear for their noisy hum,
They were big and black and brave.
Darkling the day with gust of greed
They'd swarm in the warm sunrise
On the litter of offal and bones to feed -
A million or so of flies.

Now flies were the wife of Wung's despair;
They would sting and buzz and bite,
And as her only attire was hair
She would itch from morn to night:
But as one day she scratched her hide,
A thought there came to Choo;
"If I were to throw the bones outside,
The flies would go there too."

That spark in a well-nigh monkey mind,
Nay, do not laugh or scorn;
For there in the thoughts of Choo you'll find
Was the sense of Order born;
As she flung the offal far and wide,
And the fly-cloud followed fast,
Battening on the bones outside
The cave was clear at last.

And Wung was pleased when he came at night,
For the air was clean and sweet,
And the cave-kids danced in the gay firelight,
And fed on the new-killed meat;
But the children Choo would chide and boss,
For her cleanly floor was her pride,
And even the baby was taught to toss
His bite of a bone outsid

Then the cave crones came and some admired,
But others were envious;
And they said: "She swanks, she makes us tired
With her complex modern fuss."
However, most of the tribe complied,
Though tradition dourly dies,
And a few Conservatives crossly cried:
"We'll keep our bones and our flies."

So Reformer Choo was much revered
And to all she said: "You see
How my hearth is clean and my floor is cleaned,
And there ain't no flies on me"...
And that was how it all began,
Through horror of muck and mess,
Even in prehistoric Man,
LAW, ORDER and CLEANLINESS'.

And that is why I never kill
A fly, no matter how obscene;
For I believe in God's good will:
He gave us vermin to make us clean.

Robert William Service

---

Роберт Николс. Я должен помнить

Я должен помнить, как ушёл мой сон:
Свет лампы лился на её постель,
Дым с потолком парили в унисон,
Прял на стене паук свою кудель,
Струился шёлк кладбищенской тиши:
Стучала гулко труженица ночь,
Но тщетно. Ей спокойствие души
Глухого города не превозмочь.
Я помню это, но соблазн велик
Забыть, что изменить нельзя уже:
Как бледен и спокоен был твой лик
В забвения роскошном мираже.
Любовью ли, что отвергала ты,
Самоубийство облекло черты.


I must remember now

I must remember now how once I woke
To find the harsh lamplight stream upon her bed,
The ceiling tremble in its giddy smoke,
And on the wall the agile spider spread,
To hear the reverberate vault of silence shake
Beneath the hollow crash of midnight's toil,
Whose profound strokes waned impotent to break
The charnel stillness of the city's soul.
These I remember, but would more forget
What is most fixed, whereby I am undone,
How white, how still you lay, though shuddering yet
In the last luxury of oblivion,
As if of Death you had taken love long denied,
With on your face the bliss of suicide

Robert Nichols

---

Шел Сильверстайн. Десятибалльная шкала

"Цифры" Шел Сильверстайн
вольный перевод с английского

Во Фрайдисе, вино смакуя, сидел я и спокойно отдыхал,
Она вошла легко, как бы танцуя, и красотою ослепила зал.
Глаза индиго цвета, с поволокой, от стройных ног легко с ума сойти;
оценкой оценил её высокой,- поставил "девять" я из "десяти"

В моей шкале "десятки" не найдёте, "девятка" - максимальный балл,
Надеюсь, вы меня поймёте, я сучку на "десятку" не встречал.
Её улыбкой одарил широкой, - ответное вниманье на нуле,
Ей за мозги поставил "тройку" по собственной проверенной шкале.

Сказал: "Послушай-ка, милашка, тебе поставлю "восемь",- не вопрос,
а вместе "восемнадцать" мы с натяжкой с тобою наберём, не вешай нос"
Она спокойным оценила взглядом меня неспешно с головы до ног,
Глаз не сводя с меня, как будто ядом, словами едкими прожгла мне мозг.

"А вот ещё один мачо-мразматик, которых в наши дни хоть пруд пруди,
он женщину, как будто математик, оценит по шкале из "десяти".
Меня ты оценил на восемь баллов, нет благородству твоему границ,
давай тебя оценим для начала",- лукавый взгляд из под густых ресниц.

"Ты первый начал о системе балльной, от "одного" до "десяти", болтать,
твой старомодный стиль банальный я оценю не больше, чем на "пять".
Костюму этому не меньше года, лоснится там, где точка номер пять,
похоже, ты отстал от моды, - "четвёрка", больше не могу я дать.

Смотри в окно, - стоит твоя машина, та, у обочины, потёртая внутри,
старушка Шевроле,- смени резину, тогда, возможно, я поставлю "три".
Сейчас я разгляжу мускулатуру, немного не хватает до "пяти":
пивной живот, украсивший фигуру, на "десять" оценю из "десяти"

Дешёвое вино в твоём бокале, но для тебя оно предел мечты;
привыкла, чтоб шампанским угощали, - за пойло ровно "два" получишь ты.
как обаянье оценить улыбки, ты ею осветил весь зал,
поставлю "шесть" я за твои попытки, но стоматолог бы тебе не помешал.

А эта петушиная походка, сойдёт для деревенских клуш, дурёх,
для них такие, может, и находка, поставлю за неё чуть больше "трёх"
В итоге, после стольких вычитаний, ноль целых, ноль десятых - ровный счёт,
но нет ноля, и это вынуждает поставить "единицу" в твой зачёт"

Из бара вышла от бедра шагая, прямая, как гитарная струна,
а бар стонал, от смеха умирая, - "эй, Шел, ну как "девятка", старина?"
"Девятка"? - рот зачем она открыла, ей стопудово лучше бы молчать.
Тупая халда, недоучка получила всего лишь "два", а что с хабалки взять".

Не обольщайтесь, на красотку глядя, изъянов и пороков в ней не счесть,
поэтому "десятку" ... вряд ли какой-нибудь из них могу зачесть.





Shel Silverstein

NUMBERS

I was settin' in Friday's suckin' on a glass of wine,
When in walked this chick who almost struck me blind.

She had wet blue eyes and her legs were long and fine;
On a scale of one to ten, I'd give her a nine.

Now, on my scale there ain't no tens, ya know.
Nine is 'bout as far as any bitch can go.

So I flashed her a smile, but she didn't even look at me,
So for brains and good judgement I'd have to give her a three.

I said, "Hey, sweet thing, you look like a possible eight.
You and me could make eighteen -- if your head's on straight."

She looked up and down my perfect frame,
Then said these word that burned into my perfect brain.

She said, "Well, well, another one of those macho-matician men
Who grade all women on scales of one to ten.

And you give me an eight? Well, that's a generous thing to do.
Now, let's just see just how much I give you.

You comin' on to me with that corny numbers jive,
Man -- your style makes me smile, I give it a five.

When you walked up, I noticed that suit you wore;
It's a last-year's, double-knit, shiny-ass, frayed-cuff -- I give it a four.

And that must be your car parked out on the curb;
That '69 Chevy homemade convertible gets you a three and a third.

Now, as for your build, I guess it's less than a five,
Except for your potbelly -- I give that a ten... for size.

And that wine you're pourin' might be fine to you,
But I'm used to fine champagne -- I give your booze a two.

It's hard to tell what your flashin' smile is worth;
I give it a six -- you could use some dental work.

But it's your struttin'-rooster act that really makes me laugh;
It may be a ten to these country hens, but to me it's a three and a half.

And there really ain't too much to add, once the subtractin's done,
But since there ain't no zeroes -- I give you a one!"

Then she walked out, while up and down the line,
The whole damn bar was laughin'. "Hey, Shel, what happened to your nine?"

"Nine?" says I. "Hell, soon as she started to talk, I knew
The bad-mouth bitch didn't have no class -- I barely give her a two.

Yeah, no matter how good they look at first, there's flaws in all of them.
That's why on a scale of ten to one, friend...there ain't no tens."

---

Роберт Уильям Сервис. Байстрюк

С небес текла густая мгла,
Бесчестья чёрный дождь;
Я с ненавистью час ждала,
Когда ты в мир придёшь.

Явился чистый ангелок,
Лучистые глаза.
Лечу я в рай, не чуя ног,
По звёздам - в небеса.

Кто твой отец - не всё ль равно,
(Растаял словно дым);
Принадлежишь ты мне одной,
О, как же ты любим.

Мою фамилию носить
Тебе дано судьбой;
Кто смеет право предъявить,
Коль ты по праву мой.

Пусть чья-то мужняя жена
Мне ухмыльнётся вслед,
Я подарила жизнь; она 
Бесплодный пустоцвет.

Исполнила я женский долг,
Счастливейшая мать;
От всех невзгод меня сынок
Мой будет защищать.

И не далёк тот день, когда
Ты станешь знаменит.
Язык прикусит от стыда,
Любой, кто нас стыдит.

Любовь заполонит сердца, -
Наступит день святой.
Всех чад, с отцом и без отца,
Мир встретит добротой.

Замужняя она иль нет,
Долг женщины - рожать.
Дар Материнства как завет,
Не грех, а благодать.


Bastard
Robert William Service

The very skies wee black with shame,
As near my moment drew;
The very hour before you came
I felt I hated you.

But now I see how fair you are,
How divine your eyes,
It seems I step upon a star
To leap to Paradise.

What care I who your father was:
('Twas better no to know);
You're mine and mine alone because
I love and love you so.

What though you only bear my name,
I hold my head on high;
For none shall have a right to claim
A right to you but I.

Because I've borne a human life,
I'm worthier, I know,
Than those who flaunt the name of wife,
And have no seed to show.

I have fulfilled, I think with joy,
My women's destiny;
And glad am I you are a boy,
For you will fight for me.

And maybe there will come a day
You'll bear a famous name,
And men will be ashamed to say:
"He was a child of shame."

A day will dawn, divinely free,
With love in every breast,
When every child will welcome be,
And every mother blest.

When every women, wed or no,
Will deem her highest good
On grateful mankind to bestow
The Gift of Motherhood.

---

Роберт Уильям Сервис. Слепые

Сказал слепой слепому так:
«Мир для меня с рожденья – мрак.
Иду на ощупь я сквозь тьму:
Где дни, где ночи, - не пойму.
А ты ослеп в бою, но Свет
Ты прежде видел много лет
Тебе по силам боль унять,
Припомнив молодость опять».

«Ты прав, - услышал он в ответ, -
Ведь ничего прекрасней нет,
Чем видеть женских губ овал,
Звезду и розу. Я их знал.
Зато теперь в аду живу:
Не вижу больше наяву
Я колокольчиков лесных
Или нарциссов золотых».

«Не ты, но я узнал сполна,
Как велика потерь цена.
Чем помнить то, что жжёт свинцом,
Быть лучше отроду слепцом.
Мы лишены любви сейчас,
Печаль переполняет нас.
Как видишь, сей порочен круг:
Тебе завидую, мой друг».

Вопрос "кто прав" - неразрешим,
Поймёшь, быть может, став слепым.


Robert Service: Two Blind Men

Two blind men met. Said one: "This earth
Has been a blackout from my birth.
Through darkness I have groped my way,
Forlorn, unknowing night from day.
But you - though War destroyed your sight,
Still have your memories of Light,
And to allay your present pain
Can live your golden youth again."

Then said the second: "Aye, it's true,
It must seem magical to you
To know the shape of things that are,
A women's lips, a rose, a star.
But therein lies the hell of it;
Better my eyes had never lit
to love of bluebells in a wood,
Or daffodils in dancing mood.»

"You do not know what you have lost,
But I, alas! can count the cost -
Than memories that goad and gall,
Far better not to see at all.
And as for love, you know it not,
For pity is our sorry lot.»
So there you see my point of view:
'Tis I, my friend, who envy you.

And which was right still puzzles me:
Perhaps one should be blind to see.

---

Роберт Уильям Сервис. Трус

Был майский день, я налегке шёл по песку к реке.
Какой-то парень вдалеке шагал с ружьём в руке.
А рядом жёлтый лабрадор покорно ждал сигнал,
Дремали утки, до сих пор никто их не пугал.

Метнулся пёс вперёд стрелой и уток всполошил.
Ругал его хозяин злой, кричал что было сил.
За ним я молча наблюдал, не отрывая взгляд.
Ружьё он в ярости поднял и выпустил заряд.

Собачий визг пронзил мне мозг, след крови на песке;
И виновато пёс пополз к безжалостной руке -
Казалось, будто умолял : «Мой господин, прости»,
Повторный выстрел точкой стал собачьего пути.

Как мог сдержать я подлеца? Я был там одинок.
Не увидал его лица. И губ разжать не смог.
Не закричал - ублюдок, нет! Стрелял он наповал.
Я трусом был, и в тот момент он это доказал.


*1)yellow - жёлтый;
2)yellow dog - трус, презренная личность.
К сожалению, в переводе не удалось передать омонимичность слова "yellow".



Yellow
by Robert W. Service

One pearly day in early May I walked upon the sand
And saw, say half a mile away, a man with gun in hand.
A dog was cowering to his will as slow he sought to creep
Upon a dozen ducks so still they seemed to be asleep.

When like a streak the dog dashed out, the ducks flashed up in flight.
The fellow gave a savage shout and cursed with all his might.
Then as I stood somewhat amazed and gazed with eyes agog,
With bitter rage his gun he raised and blazed and shot the dog.

You know how dogs can yelp with pain; its blood soaked in the sand,
And yet it crawled to him again, and tried to lick his hand.
"Forgive me Lord for what I've done," it seemed as if it said,
But once again he raised his gun -- this time he shot it dead.

What could I do? What could I say? 'Twas such a lonely place.
Tongue-tied I watched him stride away, I never saw his face.
I should have bawled the bastard out, a yellow dog he slew.
But worse, he proved beyond a doubt that - I was yellow toо

---

Роберт Уильям Сервис. Старая история

В тюремной камере едва
Очнулся он без сил,
Его повергли в ад слова:
«Убийство совершил»

"Ты в пьяной ярости вчера
Убил; и больше нет
Души исполненной добра,
Теперь держи ответ"

"Убил вчера, какой удар!
Того не помню я.
Виной всему хмельной угар ...,
О Матушка моя!"

"Ты говорила, пьяный гнев
Не кончится добром.
Теперь на виселице мне
Висеть – и поделом."

"О Матушка моя, приди
И пожалей меня.
Поплачу на твоей груди,
Колени преклоня ..."

Молчал охранник, стиснув рот,
Не в силах слёз унять.
Священник молвил: "Не придёт …,
Вчера убил ты мать."


An Old Story
(Retold in Rhyme)

They threw him in a prison cell;
He moaned upon his bed.
And when he crept from coils of hell:
"Last night you killed," they said.

"last night in drunken rage you slew
A being brave with breath;
A radiant soul, because of you
Lies dark in death."

"last night I killed," he moaned distraught,
"When I was wild with wine;
I slew, and I remember naught . . .
O Mother, Mother mine!

"To what unbridled rage may lead
You taught me at your knew.
Why did I not your warning heed . . .
And now - the gallows tree.

"O Mother, Mother, come to me,
For I am sore distrest,
And I would kneel beside your knee
And weep upon your breast. . . ."

They stared at him; their lips were dumb,
Their eyes tear filled;
Then spoke the Priest: "She cannot come . . .
'Twas she you killed."

Robert William Service

---

Роберт Уильям Сервис. Бессмертная

Она была чиста, прекрасна.
И мне казалось, что напрасно
Шла под венец со мною, грешным.
Любила ли меня? - Конечно.
Дарила жалость и участье,
И нежность, но без тени страсти.

Её любовь не заслужил,
Но знала, не жалел я сил
В стремленьи быть с ней наравне.
Молил о долгожданном дне,
Когда, не опуская глаз,
Воздаст она хвалу за нас.

Был слабым я, но стал сильней.
Я посвящал все мысли ей.
По-матерински двадцать лет
Меня лелея, в тот момент
Расцеловала, а потом
Сказала: "Станешь ты отцом".

Твердили: «Поздно ей рожать»,
И были правы, - сын и мать
Мертвы. Но для меня она
На все бессмертна времена.
Мир наполняю добротой
Её души, почти святой.

Господь, её тепло вдохни
В мои стихи! - И сохрани
Ты в сердце, в мыслях у меня
Нетленный свет её огня.
Она останется живой,
Пока люблю я род людской!


The Undying

She was so wonderful I wondered
If wedding me she had not blundered;
She was so pure, so high above me,
I marvelled how she came to love me:
Or did she? Well, in her own fashion -
Affection, pity, never passion.

I knew I was not worth her love;
Yet oh, how wistfully I strove
To be her equal in some way;
She knew I tried, and I would pray
Some day she'd hold her head in pride,
And stand with praising by my side.

A Weakling, I - she made me strong;
My finest thoughts to her belong;
Through twenty years she mothered me,
And then one day she smothered me
With kisses, saying wild with joy:
"Soon we'll be three - let's hope, a boy."

"Too old to bear a child," they said;
Well, they were right, for both are dead. . . .
Ah no, not dead - she is with me,
And by my side she'll ever be;
Her spirit lingers, half divine:
All good I do is hers, not mine.

God, by my works O let me strive
To keep her gentleness alive!
Let in my heart her spirit glow,
And by my thoughts for others show
She is not dead: she'll never die
While love for humankind have I.

Robert William Service

---

Роберт Уильям Сервис. Винни

Когда на луг я приходил,
Кобылка резвая гнедая
Ко мне бежала что есть сил,
Весёлым ржанием встречая.
Я нос атласный целовал
И гладил ей до блеска шею.
Как Винни слушала слова,
Едва ли смысл их разумея!

Потом войны железный вал
Кружил меня три долгих года;
Домой вернувшись, я узнал,
Что фермер ту кобылку продал.
На улице я как-то раз
Услышал жалобное ржанье,
Увидел Винни, и тотчас
Нахлынули воспоминанья.

Она плелась по мостовой.
Узнав родного человека,
Уткнула нос в рукав пустой,
С войны вернулся я калекой.
Но вслед за радостью меня
Пронзила боль, - тяжёлой плетью
Её лудильщик погонял,
Трясясь в телеге старой с медью.

Была похожа на скелет!
Чтоб выкупить больную клячу,
Потратил я последний цент,
Но поступить не мог иначе.
"Тебе, малышка, повезло
Пастись привольно в чистом поле.
Пока в кармане есть бабло,
Тебя счастливая ждёт доля."


Winnie

When I went by the meadow gate
The chestnut mare would trot to meet me,
And as her coming I would wait,
She'd whinney high as if to greet me.
And I would kiss her silky nose,
And stroke her neck until it glistened,
And speak soft words: I don't suppose
She understand - but how she listened!

Then in the war-net I was caught,
Returning three black winters older;
And when the little mare I sought
The farmer told me he had sold her.
And so time passed - when in the street
One day I heard a plaintive whinney
That roused a recollection sweet,
So then I turned and there was Winnie.

I vow she knew me, mooning there.
She raised her nose for me to fondle,
And though I'd lost an arm I'll swear
She kissed the empty sleeve a-dangle.
But oh it cut me to the heart,
Though I was awful glad to meet her,
For lo! she dragged a tinker's cart
And stumbled weakly as he beat her.

Just skin and bone, a sorry hack!
Say, fellow, you may think it funny:
I made a deal and bought her back,
Though it took all my bonus money.
And she'll be in the meadow there,
As long as I have dough for spending . . .
Gee! I'll take care of that old mare -
"Sweetheart! you'll have a happy ending."

Robert William Service

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Я знаю, - облик лжи, её уста

I Know The Face Of Falsehood And Her Tongue

I know the face of Falsehood and her Tongue
Honeyed with unction, Plausible with guile,
Are dear to men, whom count me not among,
That owe their daily credit to her smile;
Such have been succoured out of great distress
By her contriving, if accounts be true:
Their deference now above the board, I guess,
Dishcharges what beneath the board is due.
As for myself, I'd liefer lack her aid
Than eat her presence; let this building fall:
But let me never lift my latch, afraid
To hear her simpering accents in the hall,
Nor force an entrance past mephitic airs
Of stale patchoulie hanging on my stairs.

Edna St. Vincent Millay :

---

Эдна Сент - Винсент Миллей. Я вернусь

Вернусь на берег ветреный опять
И на песке лачугу возведу,
Где водоросли ломкие беду
Очертят лентой, уходящей вспять
На шаг от двери. Больше не держать
Тебя мне за руку. Здесь обрету
Пристанище, чтобы с собой в ладу
Счастливей, чем когда-либо, мне стать.

Любовь на миг твоих коснулась глаз,
Слова угасли, с губ слетев едва.
Всё мимолётно, исчезает враз:
Полумелодии, полуслова.
Лишь скалы те же мрачные сейчас,
Что в юности, - и неба синева.


Edna St. Vincent Millay

I Shall Go Back

I shall go back again to the bleak shore
And build a little shanty on the sand
In such a way that the extremest band
Of brittle seaweed shall escape my door
But by a yard or two; and nevermore
Shall I return to take you by the hand.
I shall be gone to what I understand,
And happier than I ever was before.

The love that stood a moment in your eyes,
The words that lay a moment on your tongue,
Are one with all that in a moment dies,
A little under-said and over-sung.
But I shall find the sullen rocks and skies
Unchanged from what they were when I was young.

---

Редьярд Киплинг. Гиены

Стихли шаги похоронных бригад,
Коршуны взмыли в полёт.
В ночь мудрых гиен выходит отряд
Мёртвого взять на учёт.

За что он сражался и умирал,
Их не волнует ничуть.
Они, обнажив кровожадный оскал,
К мясу проложат путь.

Им приготовлен кровавый обед
Хозяйкой щедрой - войной,
Ведь мертвеца безопаснее нет
Малейшей твари живой.

Козёл забодает, ужалит гад,
Ребёнок способен встать.
Но королевский убитый солдат
Не может руки поднять.

В ночи раздаётся их лающий смех,
На камни пал грязный след,
Когтями форму содрали,- наверх
Труп вынут на лунный свет.

Мерцания звёзд не увидят глаза,
Слегка их коснулся тлен,
Ничья не прольётся скупая слеза
Под визги и вой гиен.

Неважно, кем был убитый в бою:
Он трус иль храбрее льва,
Гиены не судят еду свою,
Суд мёртвым - людей молва.


Rudyard Kipling
The Hyaenas

After the burial-parties leave
And the baffled kites have fled;
The wise hy;nas come out at eve
To take account of our dead.

How he died and why he died
Troubles them not a whit.
They snout the bushes and stones aside
And dig till they come to it.

They are only resolute they shall eat
That they and their mates may thrive,
And they know that the dead are safer meat
Than the weakest thing alive.

(For a goat may butt, and a worm may sting,
And a child will sometimes stand;
But a poor dead soldier of the King
Can never lift a hand.)

They whoop and halloo and scatter the dirt
Until their tushes white
Take good hold in the army shirt,
And tug the corpse to light,

And the pitiful face is shewn again
For an instant ere they close;
But it is not discovered to living men—
Only to God and to those

Who, being soulless, are free from shame,
Whatever meat they may find.
Nor do they defile the dead man’s name—
That is reserved for his kind.

---

Пэлем Грэнвил Вудхауз. Оптимист

Ты говоришь: промозглы дни,
И не прояснятся они.
С гримасой мерзкой на губах
Твердишь: погода - сущий крах.
Готов решительно пером
Бороться в прессе с этим злом.
Ты удивлён, что сдержан я.
Вот точка зрения моя.

Я от дождей впадаю в стресс,
Совсем как знатный герцог С.
В жару тумана белый плен
Ввергает в ярость графа Н.
Когда же ветер, налетев,
Вдруг с головы маркиза Ф
Срывает шляпу, он без слов
Всё, что и я, - сказать готов.

Профессор Б, покинув дом,
Насквозь промокнет под дождём.
Но так же и профессор А
Промок до ниточки вчера.
Добавлю к ним поэта М
И музыканта Л затем.
Кто именит, умён и горд,
До жалобы не снизойдёт.

Пусть человек, забывший зонт,
По мокрым улицам идёт.
А кэбы, по дороге мчась,
Из луж разбрызгивают грязь.
Пускай промозглы дни, скучны,
Уж коль они терпеть  должны,
Элита общества и Цвет,
То нам роптать резона нет.


Pelham Grenville Wodehouse

An Optimist

You say the days are dank and drear.
You hint that it will never clear.
You tell me with a horrid scowl
The weather’s something more than foul.
And on the subject, you confess,
You thought of writing to the Press.
You wonder, too, why I refrain.
Attention, then, and I’ll explain.

The showers which my temper vex
Likewise annoy the Duke of X.
The fogs which follow when it’s dry
Exasperate the Earl of Y.
And when the wind from off his head
Removes the hat of Marquis Z,
His silent comments are as free
As mine in such a case would be.

Professor B, I’ve not a doubt,
Gets very wet when he goes out.
The same disaster, I should say,
Has happened to Professor A.
I should, moreover, class with them
Musician L and Poet M.
And yet these men of birth and brain
Scorn, you will notice, to complain.

And so, although the streets are damp,
And man is lost without his gamp,
And by the pavement hansoms rush,
Distributing unpleasant slush,
And though the days are drear and dank,
Shall such as I, when Brain and Rank
In noble silence bear their lot,
Expostulate? I fancy not.

---

Edgar Allan Poe. The Raven

В час полночный и унылый жить едва хватало силы,
Я, клонясь над книгой древней, чтоб забыться от тревог,
Задремал, но осторожный стук развеял сон тревожный,
Мне казалось, что прохожий в дверь мою стучаться мог:
«Это путник запоздалый в дверь мою стучаться мог -
Путник - он устал, продрог»

Ночь декабрьскую поныне ясно помню, - жар в камине
Остывал; от углей тени на полу плели узор.
Ждал я утро с нетерпеньем, тщась найти в полночном чтеньи
Для себя бальзам забвенья об утраченной Ленор,
Той, что ангелы назвали лучезарною Ленор,
Безымянной с этих пор.

Отзывался каждый шорох шёлковых пурпурных шторок
В сердце раненом тоскою, незнакомой до того.
Чтоб унять сердцебиенье и рассеять наважденье,
Бормотал я: "Без сомненья, гость у дома моего", -
"Запоздалый гость стучится в двери дома моего, -
Гость, и больше ничего»

Усмирив недоумнье, я сказал через мгновенье:
«Кто б ты ни был, гость случайный, не сердись из-за того,
Что не сразу стук расслышал, - задремал я, так уж вышло.
Ты стучал почти неслышно в двери дома моего», -
Так сказал я, открывая двери дома моего, -
Там же - тьма, и ничего.

Всё смешалось в тьме кромешной: страхи, грёзы и надежды,
То, о чём подумать смертным, - грех великий до сих пор.
Мне в ответ - ни звука даже, только тьма чернее сажи,
Повинуясь некой блажи, я шептал «Ленор! Ленор!»
Мне в ответ шептало эхо в тишине «Ленор! Ленор!»
Только эха тихий хор.

Я в тепло вернулся зала, пламя сердце мне сжигало,
Вдруг услышал стук я снова, громче первого, того.
«Кто тревожить ночью станет и стучать негромко в ставни»
Захотелось моментально тайну выяснить всего,
Чтоб от сердца отлегло, тайну выяснить всего; -
«Ветер, больше ничего!»

Ставни я раскрыл, - мгновенно ворон древний и священный,
Шумно хлопая крылами, в комнату влетел. Его
Вид надменный был и важный; оглядев меня вальяжно,
Он взлетел на бюст Паллады, выше двери. И с него,
Словно лорд, окинул взглядом стены дома моего.
Сел он, только и всего.

Волю дал воображению я, взглянув на оперенье
Птицы, что черней эбена, так надменна и горда.
Улыбнулся потаённо и сказал: «Не бойся, ворон,
Странник с берега Плутона, где угрюмая вода,
Как зовут тебя, ответь мне, коль явился ты сюда.
Ворон каркнул: «Никогда»

Изумлён был до предела, - как пернатое сумело
Разуметь людское слово, хоть душе моей тогда
Древней птицы откровенье не дало успокоенья,
Я представил удивление тех, кому бы без труда
Древний ворон, сев над дверью, вдруг прокаркал без труда
Имя птицы «Никогда».

Древний ворон отрешённо вторил с бюста, будто с трона,
То таинственное слово, что в душе носил всегда.
Ни единого движенья в гладком чёрном опереньи -
Я шептал: «В страну забвенья улетели без следа
Все друзья, - а утром, ворон, ты отправишься туда»
Он ответил «Никогда»

В дрожь меня повергло снова отчеканенное слово.
Я сказал: «Не сомневаюсь, он твердит его всегда.
Знать, его владелец прежний о несбывшихся надеждах
Песню пел, где неизбежно, как протёкшая вода,
Все мечты его о счастье унесла навек нужда.
Им не сбыться «Никогда»

Улыбался я украдкой птице с царственной повадкой.
И, придвинув кресло к двери, я за нею наблюдал,
В мягком бархате подушек я сидел и сердце слушал,
И гадал, - ну почему же, прилетевший как беда,
Этот ворон неуклюжий, вещий, страшный, как беда,
Мне прокаркал «Никогда»

В кресле я сидел безмолвно, а зловещий чёрный ворон
Жёг меня горящим взором, словно тайну разгадал,
Ту, что до сих пор не знаю, - почему, волной спадая,
Прядь волос её златая мягким шёлком никогда
Не коснётся больше кресла, как бывало иногда,
Не коснётся никогда.

Мне казалось, белым дымом из кадила Серафима
Наполнялся воздух зала, Бог прислал его сюда,
Чтоб в тягучем фимиаме, по ковру скользя ступнями,
Мне забвение в бальзаме дал, навеки, навсегда,
Я Ленор в одно мгновенье позабыл бы навсегда.
Ворон каркнул «Никогда»

Крикнул я: «Вещун проклятый, ангел или вестник ада!
Рок зловещий или буря занесли тебя сюда,
Отвечай, - бальзам забвенья от унынья и смятенья
Где найти, чтоб за мгновенье скорбь исчезла без следа.
Умоляю, назови мне эти страны, города.
Ворон каркнул «Никогда»

Крикнул я: «Вещун проклятый, ангел или вестник ада!
Заклинаю небесами, Богом, чья любовь свята,
Ты ответь душе смятенной, суждено ли ей в Эдеме
Ту обнять, кто незабвенна и прекрасна, как звезда,
Лучезарную Ленору? - Что прекрасна, как звезда.
Ворон каркнул «Никогда»

«Ах ты, дьявольская птица, нам с тобой пора проститься –
Улетай на берег тёмный, где угрюмая вода!
Вон из дома, бюст не место лживой птице для насеста!
В одиночестве свой крест я пронесу через года!
Ты свой клюв из сердца вырви, убирайся навсегда!»
Ворон каркнул «Никогда»

Древний ворон в чёрных перьях до сих пор сидит над дверью,
С бюста бледного Паллады в свете лампы, как всегда,
Тень его на пол ложится, в ней душа моя томится,
Не уйти от взгляда птицы ей на долгие года:
Душу заточил в темницу он на долгие года,
Ей не выйти – никогда!

Edgar Allan Poe: The Raven
www.heise.de/ix/raven/.../Lore/TheRaven.html;

---