***
Ты, хранитель, меня храни.
Но и сам на крыло броню
примостил бы. Хрупки они.
Твои перья -- почти что ню.
Бесы мечут огонь и смерть.
Им, шестеркам, наказ -- метать.
Разливается в небе медь,
и беснуется главный тать.
Ты, небесный служитель, бди.
Там такие снаряды рвут
облака на твоем пути!
На часах двадцать первый тут.
Тать из ада поднял всю тьму.
Ты и сам здесь летать не рад.
Форс-мажор нынче, я пойму.
Видишь, как плодоносит сад.
Июль 2015.
Есть где-то, есть где-то, есть где-то края,
куда отправляются ослики строгие.
Они караваном идут, хромоногие.
И водят по пыльному кругу дороги их.
На ослике сонном качаюсь и я.
Есть где-то, есть где-то, есть где-то земля,
куда отправляются ослики серые.
Они спотыкаются, осиротелые.
А ночи там теплые, длинные, белые.
На ослике старом уснула и я.
И снится, что где-то, есть где-то места,
куда отправляются ослики добрые.
И, цокая, в горы идут, крутолобые.
И тают, один за другим, они в облаке.
А ослик мой сбился с пути и отстал.
Есть где-то, есть где-то, есть где-то края,
куда уплывают воздушные ослики
в их новых, размытых, расплывчатых обликах,
а снизу смотреть – так обычное облако,
но рядом отставший мой ослик и я.
2013-05-16
Вот нечистый шепчет: терпи, терпи.
Ну а чистый шепчет: люби, люби.
Сговорились братцы меня гнобить,
а терпенья нет, да и нет любви.
Есть денёк пречистый, вечерок под стать.
Наяву нечистый предо мной предстал.
И гнусаво шепчет: смирись, смирись,
и глазком косит на святую высь.
Мол, предписывается всех прощать.
Голубок лесной, обращённый тать.
Вы, ребятки, вместе – одна артель,
и в одни ворота мячам лететь.
Только душу, вот, сорвало с петель
и теперь душе всё болеть-болеть.
26.05.2013
Отойдёт человек на полшага – и нет его.
Не ищи, ни на ощупь, ни в даль глядя зыбкую.
Только сутолока, только зябко и ветрено.
Поплывёт человек по сутулой мгле рыбкою.
Но полшага зияют, и кривится рожица.
И ты шаришь в карманах: тепло еще держится.
Может всё ещё склеится, слепится, сложится.
Видишь, в небе на счастье вращаются дервиши.
20.09.2013
На плечиках мостов серьёзная река,
но можно плыть, нырять, взбивать фонтаны,
иль тихо течь в каноэ в шелест тростника
под низкий солнца ход в чудные страны.
Там встретить на пути два-три материка –
в лодчонке есть для счастья пара весел.
Снесёт её щепой серьёзная река,
но дух – мой рулевой – отважно весел.
Индия. март 2013
Базар заполнит городок,
Толпа шумна и говорлива.
Я помню моря говорок,
Свою беспечную счастливость.
Я помню берег, легкий бриз,
И неба ширь: вдохнешь – не стерпишь!
На тонкой ниточке завис
Кораблик, как нательный крестик.
И чайку с рыбою, в пике,
И неба глубь: вдохнешь, не охнешь!
Я помню, как легла в руке
Ракушка, легкая, как воздух.
Пустует площадь, городок.
Толпа сошла, разноголоса.
Лишь моря тихий говорок
В моей душе о чем-то просит.
5.10.2012
Рассказ напечатан в детском журнале "Кукумбер" (№2, 2011, Москва)
http://www.kykymber.ru/stories.php?story=3174
Текст с картинками можно посмотреть здесь:
http://www.kykymber.ru/kesha.doc
Если бы я завела попугая, то научила бы его хвалить меня. Ещё с порога, завидев хозяйку, он бы кричал: «Хор-р-рошая, хор-р-рошая!».
Потому что доброе слово и кошке…
Кошек рисует мой друг художник. Кошки у него получаются приятные, дружелюбные, ласковые.
Когда я впервые увидела этого кота, в его серых ртутных глазах читалось откровенное: «Дура». И зачем я только притащила его домой? Ещё в кошачьем взгляде я прочла уверенное: «Эта не прогонит». На улице стоял декабрь. Мороз.
Вид у Кеши, когда он появился в моём доме, был далеко не импозантный. Но при всём том он умудрился сохранить важную степенность и не потерять чувство собственного достоинства даже тогда, когда я понесла его в ванну — отмывать от следов уличной жизни. Кот был тяжёл, упитан, что, кстати, мало вязалось с бездомностью. Впервые отрывая его от пола, я даже оглянулась: не прихватила ли заодно ещё чего-нибудь.
Кот снисходительно позволил привести себя в порядок. Пепельно-серый — от кончика хвоста до закругленных небольших ушей — он был грязен, как все дворовые коты.
Кешей я назвала его сразу же. Не подумайте, что я не понимаю, какие имена дают котам, просто мне по-прежнему хотелось иметь попугая.
В первый же день я обнаружила Кешу бесцеремонно сидящим на столе с прогрызенным пол-литровым пакетом ряженки в лапах. Молочный продукт пролился на скатерть и тоненькой струйкой стекал на пол.
— Ах ты, бестия! Думаешь, тебе всё позволено? — возмутилась я.
Животное с явным нежеланием покинуло стол. На его морде было написано: «Ну и зря. Вкусная ряженка».
Ещё Кеша злил меня тем, что спал, растянувшись во весь свой крупный размер и сладко похрапывая, на диване в зале.
Поначалу я пыталась спихнуть его вниз, но он, вцепившись когтями в покрывало, держался намертво, или, если мне все же удавалось отодрать его, плюхался, словно мешок с картошкой, на пол. Глянув недовольно в мою сторону, неторопливо уходил на коврик к батарее. Но я твердо знала: котам место у ног.
Однажды я заметила, с каким презрением Кеша поглядывает на голубей. Он мог часами неподвижно сидеть на окне, наблюдая за воркующими голубками, расхаживающими по перилам балкона.
Когда я возвращалась домой, кот не встречал меня у дверей. Никогда. На кухню за едой являлся только после моего настырного «кис-кис» и, брезгливо обнюхав миску, потрусив при этом лапой или мордой, соизволял выпить немного молока или съесть кусок рыбы.
Но при всём том надо сказать, как менялся Кеша, стоило только войти кому-нибудь постороннему. При гостях Кеша преображался. Серое великолепие важно прохаживалось вдоль и поперёк комнаты. Так я впервые услышала его мурлыканье.
— Какой славный котик! Где ты его взяла? — ахали мои друзья.
— Скоро туда и пойдёт, где взяла, — злилась я на кошачьи перемены, ревниво поглядывая на трущегося у чужих ног кота.
Но гости уходили. Кеша, растягиваясь на диване, демонстративно не смотрел в мою сторону.
Терпя наглость и, главное, безразличие кота к своей персоне, я тешила себя мыслью, что при первом же весеннем потеплении с радостью спущу его с лестницы.
В общем, кот вёл себя в моём доме, как баловень-постоялец в отеле при обслуживании по типу «всё включено», принимая заботу как должное и не проявляя благодарности.
За зиму Кеша ещё потолстел. Шерсть заблестела, запереливалась. Розовым языком он вылизывался неспешно, долго.
И вот пришла весна: многоточием закапало с крыш, лужи вышли из берегов и потекли вдоль тротуаров грязными ручьями, на градуснике красный столбик поднялся выше нуля. Кот с каждым днём становился меланхоличнее. Я перестала ворчать на него, а просто, поглядывая во двор, прикидывала, достаточно ли тепло, чтобы отпустить животное на волю.
Но однажды — случилось это отчего-то неожиданно для меня — он ушёл сам. Я и не поняла, как. По балкону или выскользнул в дверь незаметно — только Кеша ушёл.
Еще три дня я наливала молоко ему в миску. Но потом тщательно вымыла и спрятала посудину в кладовку.
Присев на диван, я вдруг подумала: «А сама ведь ни разу не сказала коту ни одного ласкового слова. Кормила — да. Купала — да. Заботилась. А вот слова приятного не сказала». Стало грустно.
В субботу затеяла уборку. Пылесося остатки кошачьей шерсти, заметила клочок бумаги в углу около батареи. Подняла. Поперёк коряво было нацарапано: «Хор-р-рошая».
Больше серого кота я не видела.
А попугая с тех пор мне заводить расхотелось.
"Тяжело умирать, хорошо умереть..."
Семен Липкин
Солнце истончилось до оградки.
Пустыри, колено ивы и река.
Уходить тропою без оглядки
Под легчайший кросс порожняка.
Уходить. В руках забыты вещи.
Вдалеке вагончик за рекой,
И зарницы оплывают свечи
В небе темном дню за упокой
05.07.2012
Я вернусь к стихотворной реке, вспять отныне вернусь.
Здесь привычно по кругу хождение, беличий скок.
Здесь привычно ростками набухнуть сухому зерну.
И словам так привычно спешить на мелодию строк.
В этой летней вечерней тиши, прочириканной сплошь
Еле слышен тягучий в открытую дверь саксофон.
Музыканту за подвиг божественный выдадут грош.
Медный – в небе далеком, в сгустившихся сумерках он.
И на смену сверчковый оркестрик исполнит мне блюз
Карусельные пони уйдут за ночной горизонт,
сохраняя простой свой, цепной, караванный союз.
И словам встать на цыпочки и дотянуться до нот.
15.07.2012
— Хорошо-то как у вас тут! — потянулась я, глядя на Зинаиду Тихоновну, протирающую полотенцем чашки.
«У-ка-ку!» — прокричал анапестом петух. Откуда-то снизу и справа задребезжало жирное лягушечье «кха-кха». «Гуа-га!» — поддакнул гусь. На паутинках стеблей ситцево развернулось ромашковое поле, а по полю небесному рассыпались сияющие облака.
— Это-то ещё что! Вот Зойки прилетят, тогда узришь красоту дивную, — заговорила тётя высоким слогом.
— Зойки? — переспросила я. — Это кто? Птицы?
— Почему птицы? Девушки. Вон на то поле слетаются, — тётя не глядя махнула рукой. — Плетут венки, поют, водят хороводы. До самой луны.
Я посмотрела на неё в упор. Не шутит ли? Но суровую складку у губ не подёрнула и тень улыбки.
Запахло свежезаваренным чаем из чабреца с мятой. Я присела на диванчик, прикрытый плетёным домотканым ковриком.
Зинаида Тихоновна жила на даче весь сезон. Только-только май разгонялся, чтоб пахуче пышно-бело встретить хозяйку усадьбы, как она проворачивала на два оборота ключ, запирая городскую квартиру, и с лёгкой душой переселялась в деревню со странным названием «Сонное». Прибывала Зинаида Тихоновна с городскими цветочными горшками и рыжим котом Фёдором. Кота переезд не устраивал, он поначалу нервно огрызался, но всё остальное лето — жаркое и сухое, какое обычно теперь на востоке Украины — флегматично валялся где-нибудь в тени.
Спать, дремать, лежать на мягкой траве мне, приехавшей на недельку погостить, здесь хотелось постоянно. Стоило солнцу переползти зенит, как меня подкашивало. Я бродила сонной сомнамбулой, ела черешню, вяло следила, как ромашки клонятся то влево, то вправо от ветра, да прислушивалась к гортанным крикам дородных деревенских лягушек.
Искоса оглядывая окрестности, я помешивала ложечкой клубничное варенье.
— А ты с ними беседовала?
— С Зойками? Нет, к ним не подойдёшь. Очень пугливые. Коля, сын бухгалтерши Веры Васильевны, подкрался незаметно. Так они заметались, завизжали, вспорхнули и улетели. Он только у крайней Зойки оборвал подол юбки. Вся деревня ходила смотреть. Неземная красота! Переливается. Аккурат, одна в одну, подогнаны чешуйки. Девушки долго не показывались, а потом прилетели, но не пели, а что-то в траве всё искали. Наутро Коля и исчез.
— Как исчез? — история начинала волновать меня всё больше, — Может, он уехал в город?
— Нет, все вещи остались дома. Мать плачет, говорит, что Зойки его заманили в поле ромашковое и с собой увели, утянули. Что он теперь к людям не вернётся никогда.
— Подожди-подожди, тёть Зин! Ты говорила — девушки. А теперь — к людям не вернётся. Зойки — разве не люди?
— А кто их знает. Зойки они и есть Зойки, — подытожила тётя Зина и смела крошки со стола. — Вон и они. Только поговорили. Легки на помине.
— Где? — я прищурила глаза и сканировала бело-жёлтое поле.
— Да не туда смотришь! Левее. Видишь, воздух переливается? Мерцает?
— Не вижу, — я готова была заплакать.
И тут, ах, увидела! Тончайшие создания плавно водили хоровод среди ромашек. Еле слышно доносилось то ли пение, то ли звучание нежной музыки. Вот они. Рукой подать. Или мне только так казалось? Мираж?
— Может, это мираж? — оглянулась я на тётю Зину с надеждой.
— Ага, а Колька где? — напомнила скептически хозяйка.
Я осеклась.
— Пойду подойду ближе, — кивнула я и, словно загипнотизированная, двинулась вниз по ступенькам веранды.
— Стой! — тётя схватила меня за локоть. — Ты что ж надумала? Они же ромашковые ведьмы! Околдуют!
Боль от крепкого обхвата меня отрезвила.
— Кто впервой, все к ним рвутся, — тётя Зина вздохнула. — Магнетизм у них особый.
Смеркалось. Я сидела на ступеньке и слушала деревенский вечер. Лес вдали казался совсем чёрным, а небо над ним гофрированно складывалось красно-синим веером.
На следующий день я уехала.
Город живёт по другим часам. Важные дела сменялись сверхважными, сверхважные — срочными, а срочные — неотложными. И я забыла о ромашковых девушках.
Прошёл год. И вновь наступило лето, и вновь меня потянуло в деревню. Я кинула в сумку цветастую юбку, зубную щётку и села в электричку.
Тётя Зина улыбалась, облокотившись на перила веранды:
— Твоя комната готова.
Когда суета встречи улеглась, я вспомнила:
— А что Зойки? Кружатся?
Мне показалось, что тётя Зина как-то сникла.
— Нету их больше. Извели.
Я присела на краешек дивана и прикрыла ладонью рот:
— Поймали?
— Нет. Новый хозяин вывел. То ли дустом, то ли ещё какой-то заразой современной. Опрыскал поле, чтоб сорняк не рос, а потом засадил кукурузой. Вон, сама глянь.
Я дёрнулась в сторону леса и, приложив ладонь к глазам, осмотрела окрестности. Кукуруза уже высоко поднялась.
— Да и Коля вернулся. Говорит, сам не понял, как оказался где-то далеко в России, на востоке. Без копейки, без одежды сменной. Первое время не мог вспомнить о себе кто да что. Работать устроился, но как-то оклемался, опомнился. К концу лета и вернулся.
— А это тебе сувенир, — тётя Зина положила на стол кусочек ткани. — Чтоб всем, так по маленькому отрезали.
Я потрогала пальцем шелковистую перламутровую поверхность. От неё веяло чем-то чистым и загадочным.
«У-ка-ку!» — пропел анапестом петух. «Кха-кха-кха!» — жирно подхватили лягушки. «Га-га!» — подтвердил гусь.
Жалкие остатки отцветших ромашковых щедрот прижались к изгороди тётиного огорода. А за ним начиналось кукурузное поле, напичканное торпедами початков.
____
http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=379259
Публикации рассказа:
1. Газета «Отражение», Донецк
2. «Согласование времен 2011. Проза» (Германия)
3. Альманах современных русских авторов "Русский Stil 2012" (Германия)
4. Газета «Бирге-Вперед» №10 (136) 30.05.2013
5. Сборник "Прищепки для звёзд" 2012
6. Альманах "Дальний колодец" 2012
Рассказ удостоен наград:
Диплом межд. конкурса 2011 г. «Согласование времен» (long-list ) Франкфурт-на-Майне
Лауреат 1-ой степени и обладатель Золотого "Оскара" в номинации "Нашим детям. Проза" международного литературного конкурса «Русский Still-2012» (Германия)
У меня есть друзья — Миша и Маша. Они живут почти у самого пруда.
В этом году ноябрь выдался дождливым.
У тротуаров квасились опавшие листья. Пахло сыростью…
Я только что вернулась с рынка, кинула авоську в прихожей.
Звонок.
— Лена! — кричит в трубку Маша, — ты видела — пруд вышел из берегов?
Трубку вырывает Миша:
— Лена, пруд поменял русло, он теперь у нас под окном протекает!
Я прокашлялась и говорю:
— Миша, Маша, пруды — не реки, они не меняют русла.
— А ты пойди сама посмотри, — забирает трубку у мужа Маша. — Лучше один раз увидеть!
Я снова накидываю осеннюю куртку, натягиваю сапоги... И вдруг вспоминаю: у Миши сегодня день рождения! Это они меня разыграли. И, вместо того чтоб идти к друзьям, я резко разворачиваюсь в сторону бульвара — за цветами. Миша любил шафрановые герберы.
Звоню в дверь. На пороге появляется высокий всклоченный Миша.
Из-за спины мужа, улыбаясь, выглядывает маленькая Маша.
Я продумала речь ещё по дороге, и теперь готова её озвучить. Но супруги не дают мне и слова сказать, ведут к окну. Мы выглядываем: впереди — Маша, затем — я с герберами, а над нами — Миша.
Протираю глаза: вместо улицы — река. Вода плещется о стены домов, засыпанная жёлтыми и зелёными листьями.
— А вы в ЖЭК звонили? — наконец придя в себя, спросила я.
Миша взял у меня герберы, сказал «спасибо», и унес.
Маша пошла за чаем.
— Может, это канализация прорвала? — крикнула я вдогонку Маше.
Маша молча поставила на стол печенье и снова вышла.
Я ещё раз выглянула на проспект. Вода тихо плескалась внизу, её тёмная глубина была чистой.
И тут я вспомнила, что ещё не поздравила Мишу и торжественно выпрямилась. Но только открыла рот, влетела Маша с конфетами.
— Лена, а Миша вчера лодку купил.
Я поздравила Мишу, экспромтом пожелав ему, кроме всего, твёрдой почвы под ногами, а в конце добавила:
— Вот и хорошо, будем летом на пруду кататься.
— Почему летом? — спросил Миша. — Я предлагаю сейчас. Вот прямо от порога и поедем! А я заодно и поупражняюсь.
Допив чай, мы поднялись. Миша взял вёсла. Лодка уже ждала нас у причала, то есть у порога подъезда.
Я не понимала, как могла не увидеть воду, входя в дом. «Вот так — всё бегаем, бегаем, ничего вокруг себя не замечаем», — думала расстроенно.
Мы с Машей полезли в лодку. Миша прыгнул следом и оттолкнулся веслом от ступеньки. Он умело вывел лодочку и погрёб вниз между каштанами к пруду.
Местность мне была хорошо знакома. Мы проплыли место, где рельсы пересекали проспект, и свернули направо — к бульвару Хмельницкого. Миша молча грёб, я вертела головой, пытаясь сориентироваться, Маша меланхолично смотрела вдаль. Мы плыли уже, наверное, с час.
— Миша, ты не устал? Может, я сяду на весла? — спросила я.
— Нет-нет, Леночка! Всё в порядке. К тому же течение сносит нас.
До берегов было довольно далеко, и я лишь смутно видела какие-то постройки да невысокий кустарник.
— Миша, — осторожно спросила я, — тебе не кажется что это не похоже на наш пруд, даже разлившийся?
— Ну что ты, Леночка, какой пруд! Мы уже давно оставили его позади… Это — Ганга.
И даже не улыбнулся.
Я присмотрелась: на берегу несколько женщин в сари стирали бельё, от розового храма к воде шли ступеньки, рядом — пара массивных деревьев баньян.
— Мы что — в Индии? — задала я глупый вопрос.
Маша прислонилась ко мне и мечтательно произнесла:
— Это тебе подарок.
— Но сегодня — не мой день рождения, а твоего мужа… И потом… это невозможно, — изумлялась я, не веря своим глазам.
Дети-индусы энергично махали лодке с берега и кричали «Намастэ».
— Лена, а кто говорил, что Ганга течёт из духовного мира? А дух — он везде. Для него же нет ничего невозможного, — улыбался Миша.
Я опустила ладонь в воду. Она была тёплой и чистой.
— Пора возвращаться, — сказал Миша и продолжил грести по течению.
Я заволновалась:
— А как же ты повернёшь лодку? Как мы поплывём теперь назад против такого сильного течения?
Миша спокойно улыбнулся.
— А мы уже вернулись.
Я увидела впереди мост и рога троллейбуса.
Закрепив верёвку за перила у ступенек подъезда, Миша подал нам руки.
Я сидела напротив своих друзей — Миши и Маши. На столе в стеклянной вазе стояли герберы.
Мы пили чай.
— Миша, — вдруг спросила я, — а мы когда-нибудь ещё покатаемся по Ганге?
— Не знаю, в одну и ту же воду дважды не войдёшь… — сказал муж Маши и задумался, — разве что по Иордану…
«Хорошо, что у меня есть друзья — Миша и Маша», — думала я, входя в квартиру. И вдруг вспомнила: «Ба! Да завтра же у Маши день рождения!».
В воскресное утро я поехала на рынок покупать пеленгаса. Друзья меня научили, как выбрать хорошую, не порченую рыбу. Чтоб глаза не мутные, брюшко пружинило, жабры красные и запах. Запах, конечно, должен быть свежим, как лёгкий морской бриз. А ещё она должна мне подмигнуть. Вот, как подмигнёт, так точно — моя. Эту и нужно брать. На дворе декабрь. Накануне снежком присыпало, замело, а сегодня подмёрзло, но у дорог быстро расквасилось, и вот уже под ногами чавкает грязная кашица.
Рыбные ряды — сразу за поворотом от вещевого рынка. Повеяло тиной, крепкой солью, ещё чем-то, но никак не свежим бризом. Продавцы в грубых клеёнчатых фартуках зазывают на рыбку. Покупатель не спешит, присматривается. Иной с ходу ткнёт пальцем — заверните. Чешуйчатая торпеда пеленгаса тяжело ложится на весы. В конце ряда — в бочках, в корытах с водой — живая рыба. Совсем живая. Карп, толстолобик, карась. Взбрыкивает, хвостом дерётся. К этим только на шаг подойди, они тут же пеленгуют: глаза из орбит лезут, в руки сами прыгают.
Но мне нужен пеленгас. Подхожу к деревянному столику с серебристо-ржавыми рыбинами. Они — как солдаты на плацу при команде «Ложись».
— Вся рыба свежая. Смотрите, — продавец, молодой человек в простой рабочей куртке, уверенно надавливает на ближайшую тушку.
Но я всматриваюсь в её неподвижный стеклянный глаз. А в нём — лишь вселенское ко мне безразличие.
— Не моргает, — говорю сама себе.
— Кто? — опешил продавец.
— Рыбка ваша мне знак не подаёт. Не моргает. Не интересна я ей.
— Да вы что, дамочка? Рыба — живая! Наисвежайшая! Рыбы на рынке нет!
— Я вижу, что цены выросли. Но она у вас какая-то пассивная. Отстранённая. Не подмигивает.
— А вы бочком станьте, поменяйте ракурс, — разволновался продавец и даже зачем-то рыбу к висящей на проводе зажженной лампе взметнул, развернул ко мне мордой. — Ну? Смотрите! А так?
Парень и сам вытаращил глаза не хуже живого карпа и даже стал мне подмигивать. Левым глазом. Хотя, похоже, это было нервное.
— Ну, выбрали? Вам какую? Побольше? Поменьше?
— Мне всё равно. Какая подмигнет, ту и возьму, — упёрлась я, по очереди заглядывая в неподвижные пуговки рыбьих глаз.
Продавец дёрнулся. Бережно уложил поверх остальных сверкнувшую толстой чешуёй рыбу. Замер. И вдруг нырнул под прилавок.
— Ладно. Есть у меня тут один. С утра подмигивал всем. Я его уже разделал.
Он плюхнул передо мной толстенного обезглавленного пеленгаса.
— Вот! Берёте? — нервный тик продавца перекинулся на другой глаз.
— Ну что, купила пеленгаса? — спросили по телефону друзья вечером.
— А как же! Всё, как говорили: живот пружинит, жабры красные и запах морского бриза. С утра всем подмигивал. Продавец видел.
— Лена, рыба моргать не умеет. Это — образно.
В трубке повисла марианская пауза.
________________
Опубликован в журнале "Отражение" (№7, 2011г, г.Донецк)
Первое место в мини-конкурсе юмористической прозы "Белая скрижаль" (2011г)
http://prozakonkurs.ru/minicompetitions/6-humor_results.php
У нас в городе завелся мост. Просто приблудился.
Прибился, как листок к берегу. Он метался по улицам, нигде не решаясь осесть. Горожане спотыкались об него, ругались, недовольно обходили.
Согласитесь, что это может взбесить даже крайне флегматичного человека: идешь себе по делам там, где тысячу и один раз ходил, идешь, и вдруг понимаешь, что уже на мосту — машины под тобой гудят, люди головы задирают. А к чему тебе на противоположную сторону? Ты, может, вообще на работу опаздываешь или на встречу.
Мост от окриков шарахался с улочки на улочку.
Обстановка в городе накалялась. Прохожие ворчали:
— Ну и зачем он здесь нужен? Строят, сами не знают что и зачем?
Приблудившийся мост не был ни солидным путепроводным мостом, ни виадуком, а скорее мостиком. Деревянный, арочный, прогулочный — так, на двоих — разминуться. Не скоростным магистралям и бурным рекам, а прыгающим ручьям, кривым переулкам.
От гонений мост забился в парк. Там места много. Наконец-то он не мешал никому. На его арочный горбик стали забираться парочки — вздыхать, на небо засматриваться. Детвора, щебеча, под ногами моталась. Никто не ворчал, все были довольны. Мост успокоился, корни пустил, обжился. К весне даже подрос немного.
Но неожиданно по городу пополз слух: стали поговаривать, что парковый мост любые проблемы решает. Нужно взойти на него, проблему обговорить и словно бы с себя ее руками сбросить, а затем обязательно на другую сторону перейти. И все. Проблемы нет. Можно спокойно идти домой.
К мосту потянулась ниточка ходоков, то есть тех, у кого нерешенные проблемы скопились и никак решиться не могли.
Постепенно стала образовываться очередь. Спонтанно появились инструктора из народа. Они словоохотливо обучали, как всходить, как руками махать, как возвращаться, пятясь, — уважительно, значит. Хорошим тоном также считалось бросить монетку вниз.
О чуде-мосте наконец прослышало и руководство города. Включило в список достопримечательностей и культурных объектов. Поговаривали, что даже мэра видели, махающего в парке руками. Народ обрадовался: может, метро теперь достроят.
И я пошла. Взяла тормозок: в очереди, говорят, и до обеда можно простоять, оделась потеплее и пошла.
Городской парк недалеко от моего дома. От троллейбуса я пристроилась за группой ребят. Мы пересекли пару аллей.
Мост гордо изгибался, уверенно и спокойно восседая на лужайке.
— Кто последний? — весело вопрошала я, пристраиваясь в хвост.
Из очереди слышались реплики:
— А точно уходят?
— Точно. Сосед рассказывал…
— А вы билет купили? — это уже ко мне.
— А нужно?
— Мостовой налог ввели. Вон касса. Там и «Правила» купите.
Я предупредила, что не ухожу, и — к кассе, где своя очередь, поменьше. Билет стоил десять гривен.
Внутри «Правила» пестрели изображениями физкультурника, обучающего пассам. На титуле над стилизованным мостом — портрет мэра, ниже — о городе.
И вот подошла моя очередь. Сердце стучало. На середине, возле красной полоски, я посмотрела вниз. Было совсем невысоко. Может, метра два над землей. Зашипел суфлер-инструктор: «Пассы, пассы». В голове крутилась глупая проблема. Мелкая. Спускаться не хотелось. Хотелось подумать о смысле жизни, о решаемых и нерешенных проблемах. Шипение изменилось: «Время, время».
Я очнулась, помахала руками, пробормотала проблему и спустилась.
На земле меня встретил вопрос:
— Ну как?
— Быстро…
— Так жизнь тоже быстро проходит — некоторые проблемы и сформулировать не успеваешь, — отшутился голос.
«Проблема» решилась на следующий день.
Я практично набросала на листке список вопросов по мере их важности и уже прикидывала, как выкроить время на мостовые очереди.
Но тут ко мне наведалась подруга.
— Ты уже ходила к мосту? — деловито спросила я.
— Помогает?
— Еще как!
— Не… мне не надо…
— Почему? У тебя нет проблем?
— Я же христианка, — сказала она тихо и стала ко мне бочком.
— Вот тебе на! А мост что? Языческий? Или его строили монахи религии Бон? При чем здесь вообще религия? Он — сам по себе, он — просто мост.
Но по затуманенному взгляду подруги я поняла: спорить бесполезно.
Однако сомнения во мне она все-таки посеяла. Мысли весь вечер кружились вокруг моста, как бабочки вокруг единственной лампы.
Утром я чуть ли не первая стояла у кассы. Не прошло и часа, а я уже энергично выписывала пассы на середине моста. С чувством выполненного долга вернулась домой.
На следующий день город загудел: мост ушел.
— Лена, мост ушел. Ты не слышала? — вырвался из трубки голос подруги.
Я загадочно улыбалась, хотя мою улыбку она видеть не могла, конечно.
— Думаю, что он ушел из-за меня.
В трубке повисла, материализуясь, пауза.
И тогда я пояснила:
— Накануне я была у него с проблемой, что никак не могу, мол, понять: он — мост между Богом и человеком или сам по себе?
2009 г.
___________________
Рассказ опубликован в журнале "УХ" (№35, 2011 г., г.Москва)
Вошел в лонг-лист конкурса «Славянские традиции 2011г.» по номинации "Малая проза"
В интернет-журнале "Подлинник"
http://podlinnik.org/
"ТОПОС"
http://www.topos.ru/article/proza/most
— Слушаю вас, — ровный девичий голос обратился ко мне.
Пожав плечами, я положила трубку.
Третий звонок за вечер.
И когда в очередной раз настойчиво зазвенел телефон, я решительно намерилась высказать все, что я думаю по поводу этой неразберихи. Голос на этот раз был вкрадчивым. Он произнес мягко:
— Слушаю вас.
— Это вы мне? — начала я диалог, в ходе которого прояснилась бы ситуация.
— Да, конечно.
— А по какому вопросу, извините, я должна высказаться?
В трубке повисла пауза.
Я обрадовалась: наконец-то они очнулись и сообразили, что спутали мой номер с чьим-то.
— По любому. Мы вас слушаем.
— А вы кто, простите?
— Открытая линия выслушивания.
— То есть психологическая помощь?
— Нет, мы общественные накопители энергии от голосов высказывающихся. Вы говорите, а мы потребляем вложенную в голос энергию и преобразовываем ее. Разве вас не предупредили? Ваш номер внесен в базу.
— А если я откажусь?
— Ваше право. Но не советую. Во-первых, для личности полезно проговаривать проблемы, во-вторых, так как вы у нас в базе, то, пока не наберется нужное количество баллов по вашей строке, автомат будет опрашивать вас.
— Хорошенькое дело. И сколько времени я должна говорить?
— Десять дней по полчаса. Это минимальный взнос. Благотворительный.
— Нет, это совершенно невозможно. Прошу вычеркнуть мой телефон из вашей базы.
Я бросила трубку, залезла с ногами в кресло и, положив подбородок на ладонь, задумалась.
Почитать им книгу вслух, что ли? Все же благотворительная помощь поиску резервов энергии. Я вспомнила, что видела рекламу этой новомодной программы, но не думала, что стану потенциальным клиентом. Как они формируют базу? Может, узнают по телефонным счетам количество проговоренных минут?
Телефон голосил. Я упорно не обращала на него внимания. Приняла решение, так приняла. И вообще, я буду молчать. Молчание сохраняет столько энергии, что можно потом горы свернуть.
Я слышала, что если промолчать неделю, то могут открыться мистические способности. А если месяц? Нет, месяц не выдержу, точно. К тому же неудобно. Деловые разговоры, родственники позванивают из разных концов, друзья.
Обдумывая план молчания, я забылась и потянулась к верещавшей трубке. Но вместо того чтобы снять ее, в последнее мгновение выдернула шнур, отключая аппарат от электропитания.
Я промолчала весь день: нужно же следовать обетам. И еще два следующих, благо они оказались выходными. Слова перекатывались у меня на языке, застревали в горле, когда я хотела их проглотить. Я крепко сжимала губы, и только блеск во взгляде выдавал мою невысказанность. Еще немного, и я освоила бы язык жестов. Я даже стала лучше понимать собак и кошек, встречая их любопытные или равнодушные взгляды во дворе.
Город стоял в снегу, улицы — словно белыми простынями застелены. Воздух, смешанный с хлопьями снега, пах чистотой. На душе от этого искрящегося великолепия было хорошо и спокойно.
К концу третьего дня я чувствовала, что от бурлящей в теле энергии почти взлетаю. Так упорно я промолчала всю неделю.
Самое сложное — выход из молчания. Звук накопившего энергию слова подобен мощному заряду. Я ходила по комнате, тянула из трубочки апельсиновый сок и готовилась шепотом произнести несколько первых слов. Но тут зазвонил телефон. Оказывается — включила его автоматически.
Я поднесла трубку к уху — оттуда женское сопрано пропело:
— Слушаю вас.
Это было выше моих сил.
— О боже! Вы до сих пор не удалили меня из базы, — возмутилась я и в тот же миг услышала, как на другом конце трубки дико заверещала сирена.
И все стихло.
О последствиях я узнала уже из газет. Мощный заряд неизвестного происхождения разрушил аппарат по накапливанию энергии от голосов добровольцев. Никто не пострадал. Но фирму прикрыли.
2010 г.
________________________
Рассказ опубликован в альманахе "Семейка" (г. Вупперталь, Германия, №11, 2011г)
В интернет-журнале "Зарубежные задворки" (№6/3 за 2011г.)
http://www.za-za.net/index.php?menu=main
В интернет-журнале "Подлинник" (№19, 2011г)
http://podlinnik.org/1744/most
Снег меняет город на глазах, фрагментирует его на белое и чёрное.
Бреду по бульвару. Сама себе незнакомка, и мимо такие же опылённые снегом — плывут горожане. На часах 16.02, но декабрьский день короток. Остов фонтана на глазах обрастает снежным мхом.
И вдруг ясно слышу, как кто-то вздыхает рядом: «Эх-хе-хе!»
«Показалось», — думаю, но всё же озираюсь по сторонам, наверх даже, на небо зачем-то смотрю. Нет никого, кто бы мог так штучно вздыхать.
Но тут из-за дерева выкатывается человек. Так себе человек. В тулупчике меховом. На рыжих усах снег. Уши красные.
— Глупый червяк, тупая гусеница, гусь безмозглый!
— Что-то случилось? Вам помочь? — теряюсь я от этого уничижительного спича.
Он зыркнул на меня.
— Общипанный индюк я, опаздывал, на поезд опаздывал. Мне бы дома с Варюшкой чаи гонять, а я по россиям ношусь. Воров, Воров моя фамилия. И отец Воров был. Но ни за что. Не унёс даже карандаша за всю свою жизнь. А тут. Ехать же надо. К Варюшке! Подскочил в кассы, а там очередь. Прошу потихоньку девицу впереди, у окошечка самого, взять билет. Она по доброте душевной и себе, и мне купила. А я думаю, чем бы отблагодарить её. Хоть вещи поднесу, что ли. А у неё чемодан огромный, да авоська ещё, и сумка на плече болтается. Беру чемодан. Как мужчина, потяжелее, значит. Она — сумку и авоську. Идём молча к поезду. В вагон сели. Молча. Места у нас в одном купе. Так молча и проехали. Я и на выходе помог ей, когда утром прибыли на вокзал. Она такси ловит. Вижу — торопится. Я чемодан гружу в багажник. И тут она так странно на меня смотрит и говорит: «Нам по дороге?». «Почему? — удивился я». «Так вы чемодан свой в багажник кладёте». И выясняется: чужой это чемодан, не её. И не мой, соответственно. И остался я с ним. И стыд меня пробрал, что вещи чужие унёс. Решил посмотреть, что в нём. Может, бумага с адресом, телефон где записан. Открыл.
— Ну и… что в чемодане? — увлеклась я рассказом.
— А вы сами и посмотрите. Вон, на лавочке он, — Воров вяло указал на массивный синий в серую полоску чемодан.
Я стряхнула любопытство и сказала строго:
— Что бы там ни было, вещь нужно сдать в милицию, в бюро находок. Там разберутся.
Мой собеседник безразлично смотрел в сторону.
— Наверняка, хозяин уже заявил о пропаже, — предположила я мягче. — Конечно, содержимое тоже может подсказать, — и я уверенно шагнула к лавочке.
Сбоку чемодан закрывался на металлическую молнию. Я легко потянула замок и распахнула плотную матерчатую крышку.
Как ты, читатель, думаешь, что может быть в обычном дорожном чемодане? Ну, полотенце, тапочки, фен или книги. Но только не то, что увидела я.
В чемодане падал снег. В нём был город. И бульвар. И человек с рыжими усами, и я, глядящая в чемодан, в котором падал снег и был город, и бульвар, и человек с рыжими усами, и ещё я, глядящая в чемодан, в котором падал снег и был город, и бульвар, и человек с рыжими усами… Я захлопнула крышку.
— Хороший чемоданчик. И что это всё означает? — уставилась я на человека в тулупе.
Он всё так же потерянно смотрел в сторону.
— Я думаю, — Воров сделал внушительную паузу, — что это сам Бог.
— Чей? — не поняла я.
— При чём здесь чей? — нервно оборвал меня Воров и начал беспокойно ходить туда-сюда вдоль лавочки. — Вы только подумайте. Там внутри весь наш мир! Я смотрел. Там небо, люди, дома.
— Может, это телевизор? — предположила я.
— И где тут шнур? Где ток? Где розетка? — он поднял палец вверх. — Только Богу не нужен ток!
Мелькнула мысль, что этот человек не совсем здоров. Что разум его помутился в поездке. Я сказала спокойнее:
— Как-то я иначе процесс представляла. В смысле, встречу с Богом. А тут — обыкновенный чемодан, — задумалась. — И что дальше? Куда вы его?
Он вздохнул:
— В том то и дело. Не поднимается!
— Как не поднимается? Вы же его как-то сюда дотащили, — удивилась я.
— Сюда снёс. А теперь не могу, неподъёмным стал Вседержитель.
— Не мудрено, — хмыкнула я.
— Такая удача, — бормотал человек, словно не слыша меня, — такая удача. Раз в жизни, может, и выпала. Мы бы с Варюшей в красный уголок бы его, — в голосе Ворова прозвучали нотки умиления.
А тем временем снег усилился. Белым туманом он затянул синюю в серую полоску крышку чемодана, вырос горками на плечах человека, на усах. Высокие ели под белыми погонами топорщились живыми мурашками.
— С Варюшей? — переспросила я. — Да что вы такое говорите? Вы что, Бога узурпировать хотите? Он ваш личный, что ли? И вообще, этот чемодан сдать нужно. В милицию! Может, это научный эксперимент. Уникальная система зеркал, например.
Я раскричалась, расшумелась, размахалась руками. И вдруг вижу: идёт к нам, лёгок на помине, милиционер.
— Что за проблемы? — берёт он под козырёк.
Воров от этих слов как-то сжимается. Бледнеет. И уж чего я от него никак не ожидала, вдруг расстёгивает чемодан и козликом сигает в него. Милиционер не мигая смотрит на закрывшуюся за Воровым крышку. Потом на меня.
— Что здесь происходит, гражданочка? Объясните-ка!
Я молчу.
И тогда наша доблестная милиция склоняется над уликой и верным движением вскрывает чемодан.
В белом городе люди бегут под снегом, который падает на бульвар и на снег, выпавший до этого.
А в чемодане не было ничего. Он был абсолютно пуст.
_______________
Рассказ опубликован в интернет-журнале "Порт-Фолио" (№173, 2011г.)
http://www.port-folio.org/2011/part57.html
В интернет-журнале "Подлинник" (№19, 2011г)
http://podlinnik.org/1744/most
Интересная иллюстрация к рассказу на сайте Евгения Ясенова:
http://like.donbass.name/main/57-chemodan.html
Голубь ворковал на балконе. Я поймала его и сняла с лапки записку. Миша и Маша, мои друзья, приглашали на чай.
Помахав улетающему голубку, я пошла собираться.
Купив бананы, перешла улицу Щорса. Дом друзей был рядом.
— А мы тебя уже ждем, — радостно приветствовала меня в дверях матрешка Миша-Маша. Маша еле доставала мужу до плеча.
Маша взяла у меня бананы и унесла на кухню.
Миша взял у меня куртку и подал тапочки.
У друзей мне было хорошо.
С ними я чувствовала себя как дома. Прошла в зал — пить чай, глядеть друг на друга, охать-ахать о жизни.
И вдруг замерла: в углу — стол вынесли — изгибаясь, росло дерево. В стиле а-ля сакура.
Я оглянулась: у двери каскадом зависли две улыбки.
— Ух, ты! — это я подошла ближе и стала рассматривать флору.
Она была усеяна розовым туманом цветов, к тому же экзотически пахла.
— Откуда диковинный экземпляр?
Улыбки запорхали рядом.
— Подарили.
— А стол где теперь?
— В спальне.
— Здесь еще сервант был, — вспомнила я.
— А зачем нам сервант? Ты лучше посмотри на это чудо, — сияла Маша.
— Ага, — только и смогла вымолвить я, — значит, теперь в зале дерево живет?
Но не успела я договорить, как из кроны выпорхнули и зависли в воздухе две птички-невелички.
— Ух, ты! — сказала я снова, внутренне отметив, как на глазах сужается мой лексикон.
— Колибри… Смотри, они задом летают, — улыбаясь во весь рот, пояснил Миша.
— А давайте чай пить, а то остывает, — предложила хозяйка, и мы потекли к столику.
Мелкие птахи приглушенно жужжали, парили у ветвей и притягивали мой взгляд.
Но тут из ветвей потянулся хвостом по комнате пчелиный рой.
— А пчелы откуда?
— Там еще и мед в дупле. Да ты попробуй, — подсунула мне Маша мисочку с душистым медком.
— А когда дерево отцветет, нектар они на кухне будут собирать?
— Зачем? Мы их выпускаем…
Маша распахнула окно, и пчелиный хвост метнулся на улицу.
Мы молча выпили чай с медом, съели бананы.
— Знаешь, Леночка, а Маша решила оставить работу и ухаживать за деревом. Мед соседи забирают, а колибри на птичий рынок снесла… Это уже третья пара.
— В листьях родятся?
— Угу, — согласился Миша, жуя печенье.
— А тебя мама в капусте нашла?
— Почему в капусте? В третьем родильном отделении, вес — 3600.
— Но птицы же не яблоки, чтобы в деревьях заводиться.
Маша меланхолично прошлась глазами по комнате.
Миша открыл рот, но тут же закрыл: со мною всегда так — трудный случай.
Я смотрела на них, как налоговый инспектор на бухгалтера.
Вдруг по дереву кто-то пробежал.
Я вздрогнула. Инспектор превратился в участкового.
— Кто это?
— О, это всего лишь бурундук, — хором сказали мои друзья.
— В корнях вывелся? — съехидничала я.
— Нет, Леночка, Маша купила, — пояснил Миша. — А хочешь, мы тебе отросток дерева дадим?
— Нет! Спасибо, у меня только кактусы и выживают. И то недовольны.
Я дожевала банан. Вежливо попрощалась. Маша налила мне меда, друзья долго приветливо махали, пока я не скрылась из виду.
Прошла неделя или две.
Голубь ворковал на балконе. Я поймала его и сняла с лапки записку. Мои друзья, Миша и Маша, снова приглашали на чай.
Я помахала удалявшемуся голубку и пошла собираться.
В дверях меня встретил Миша, взял бананы и куртку. Маша с мисочкой пробежала мимо, не оглядываясь, прокричала: «Я сейчас».
Наконец в кресло рядом с нами плюхнулась и Маша.
— Как жизнь? — издалека начала я и тут только заметила массивный шкаф из спальни, который еле втерся между а-ля сакурой и стенкой.
— У вас ремонт?
Мои друзья переглянулись.
— Понимаешь, к нам в город Московский цирк приезжал. Они оптом много меда взяли.
— Ну и? — не понимала я связи шкафа с цирком.
— Ладно, лучше один раз увидеть, — поднялись хозяева.
«Нет, лучше бы мне этого не видеть», — подумала я, глядя на ожившую картину Шишкина «Три медведя».
На бревнышке поперек спальни сидели три перемазанных медом бурых медвежонка.
— А разве диким животным место в городской квартире? — снова поинтересовалась я голосом участкового.
— Мы так… временно малышей приютили… на месяц. Цирк будет возвращаться, заберет мишек, — с умилением сказала Маша.
— У них карантин, деток отселили от взрослых, — добавил Миша, радостно глядя на косолапого, безрезультатно пытавшегося забраться на их двухспалку.
Прошел месяц,
На балкон сел голубь. С лапки я сняла записку: «Лена. Ждем в гости. Твои Миша и Маша».
Прикупив на три банана больше, я постучала в дверь.
Она распахнулась, и я бочком протиснулась в прихожую, заставленную мебелью.
Слева ко мне, широко улыбаясь, протискивался Миша.
— Прости за неудобство. Мы ремонт затеяли, после медведей он стал актуален.
Миша взял у меня бананы и куртку.
Я облегченно вздохнула.
— Замечательно! Очень рада! Уже что-нибудь сделали? Покажите?
Маша стала между мной и дверью в спальню.
— Нет, нет. Еще рано.
Я повернулась проходить в зал, лениво думая, что длинный чешуйчатый хвост, скользнувший в спальню, мне, конечно, померещился.
________________________
Рассказ вошел в лонг-лист II-го Международного конкурса юмористической поэзии и прозы «Жизнь прекрасна!», организованного «Чеховскоим обществом» (Tschechow-Gesellschaft e.V.) г. Дюссельдорф, Германия и сетевым журналом «Зарубежные Задворки».
2010 г.)
http://www.za-za.net/index.php?menu=authors&&country=nomer&&author=nomer01_01_11&&werk=005
Рассказ опубликован в Международном сетевом литературно-культурологическом издании "Зарубежные задворки" (№3/2, 2011г.)
http://www.za-za.net/index.php?menu=authors&&country=ua&&author=morozova
Опубликован в интернет-журнале "Порт-Фолио" (№173, 2011г.)
http://www.port-folio.org/2011/part57.html
— Набирай 15-63. Я у них в базе, — предложила подруга, протягивая мне телефонную трубку.
Мы засиделись допоздна. Домой теперь — только на такси.
Но я позвонила по другому номеру.
— Такси «Казак»! Добрый вечер! — бойкий девичий голосок приветствовал меня.
— Девушка, машину на Розы Люксембург, пожалуйста.
— Свободных машин нет… Есть только кони.
— Какие кони? — опешила я.
— Кони сегодня только в яблоках.
— А цена? — задала я нелепый вопрос, лихорадочно соображая, что все это значит.
— По счетчику: три гривны километр, — бодро ответила диспетчер.
Когда назревает авантюра, меня словно к пропасти подводят — душа улетает. Появляется зуд нетерпения, и я выпаливаю:
— Согласна.
Девушка приняла вызов:
— Через десять минут. Одна лошадь в яблоках.
Подруга смотрела на меня непонимающе.
Я рассеянно улыбалась.
Мы стояли внизу и по очереди вертели головами, не зная, с какой стороны подадут «такси». Октябрьские вечера особенно темны. Пространство блекло освещалось лишь желтоватым оконным светом, да метрах в пятидесяти от нас подслеповато горел фонарь. Но с неба — щедро, округлой полноводной луной, — Бог света на нас не жалел.
Вскоре из-за поворота показался всадник. Конь — очевидно, в яблоках, издали не поймешь — мирно трусил. Когда они приблизились, я заметила на оголовье лошади знак — шашечки, а на всаднике кепку и длинные сапоги.
— Такси вызывали?
— Вызывали, — откликнулась я, сделав шаг вперед. — На Театральный, пожалуйста… Только медленно…
«Таксист» сбросил веревочную лесенку и предложил мне руку. Я взялась за мозолистую ладонь и вскарабкалась наверх. Земля осталась далеко внизу. Последнее, что запомнила, — перепуганное лицо подруги. Я уцепилась за куртку «таксиста», и мы тронулись.
Лошадь шла шагом, но мне казалось, что мы мчимся галопом.
Наконец я немного освоилась и искоса стала посматривать по сторонам. Оказалось, что мы уже пересекли проспект Мира.
— И давно на фирме этот сервис? — спросила я, прочистив горло.
Ветер унес мои слова. Однако парень, оглянувшись, весело ответил:
— Недавно. Может, с месяц. Но я не верю, что он приживется… скучный у нас народ, бескрылый…
Мы замолчали. Положив правую руку на круп лошади, я почувствовала тепло и упругость ее мышц под ладонью. Хвост развевался в такт ритмичному шагу.
— Это ваш конь? Как его зовут?
— Мой, — я уловила нотки гордости в голосе. — Зовут его Скифос. В честь мифического коня... А вы знаете, из чего Бог лошадь создал? — вдруг спросил мой сосед.
— Если честно, не помню, — сказала вслух, а про себя подумала: а знала ли вообще?
— Из ветра!.. — парень приостановил лошадь, а та, вскинув передние ноги, фыркнула, словно что-то еще добавила от себя, а, может, подтвердила: да, так оно и было. Я уцепилась крепче за куртку «таксиста» и увидела, что мы уже выехали на проспект.
Цок-цок-цок — стучали копыта в ночи.
— Здесь налево? — переспросил он.
— Да, вон к тому подъезду, пожалуйста.
Упав в кресло, первым делом позвонила подруге:
— Все в порядке, я уже дома… А ты знаешь, из чего Бог лошадь создал? — И, не дожидаясь ответа, выдохнула: — Из ветра… Бог собрал в пригоршню немного теплого ветра, дунул в ладонь и сказал: «Лети!».
Через неделю мне снова довелось вызвать такси.
— Такси «Казак» слушает, — бойко произнесла диспетчер.
— Девушка, а коня можно? — затаив дыхание, я ожидала ответа.
На том конце трубки помолчали и печально произнесли:
— Ниссан, серо-зеленый металлик. Через десять минут.
2009 г.
__________________________
Рассказ опубликован:
Под названием "Немного теплого ветра" в общественно-политическом и литературно-художественном журнале «Казаки» (г.Москва, №1, 2011г., тираж:5000)
Альманах "Порог АК" (г.Кировоград, №10, 2010г.)
http://korepanow.narod.ru/almanah.htm
Интересная публикация с рисунком художника в "Донецк. я люблю тебя":
http://like.donbass.name/main/77-leti-kazak.html
Интернет-журнал "Лексикон" (г.Чикаго, №58, 2010г.)
http://lexicon555.com/february11/morozova.htm
Интернет-журнал "Зарубежные задворки" (№6/3, 2011 г.)
http://www.za-za.net/index.php?menu=main
В интернет-журнале "Подлинник" (№19, 2011г)
http://podlinnik.org/1744/most
С утра ничего не ладилось. Бывают такие дни. Тянутся, словно повозка, мимо, только цок-цок копыта-минуты.
Всю светлую часть суток я провалялась с книгой, сменив японскую прозу на Курта Воннегута.
Январские вечера в этом году туманные, дождливые, безлунные.
Распахнув дверь на балкон, я вдохнула студеность. И вдруг мне показалось, будто что-то влетело в квартиру. «Странно, — подумала я, — для летучих мышей не сезон».
Может, порыв ветра колыхнул штору. Я прикрыла дверь и оглянулась.
Обычный рыжий мотылек бился о плафон люстры, «Откуда? Среди зимы? — удивилась я. — Хотя январь в этом году теплый».
Приоткрыла окно — лети, мол, в холодную ночь.
Телефонный звонок отвлек меня от созерцания порхающего по комнате насекомого. Голос принадлежал моему знакомому поэту.
— Лена, передали по радио, что в Африке из какой-то лаборатории улетели галлюциногенные бабочки.
— По-моему, одна из них у меня в гостях. Вон порхает у лампы, — улыбалась я в трубку.
— Слушай, Африка где? А где мы? Не шути. Но на всякий случай не смотри на нее…
Но я уже не слушала поэта. Мне показалось, что золотисто-голубая сеть накрыла комнату. Я тряхнула волосами, разгоняя видение.
На диване сидел самурай.
Его японские глаза смотрели мимо меня.
Он приподнялся, поклонился и вновь присел.
— Я знаю, ты мне кажешься, — сказала я древнему рыцарю, с интересом рассматривая его странный многослойный наряд.
— Луна и сейчас высоко в небе. Предметы существуют, даже если они невидимы для нас, — сказал гость и снова почтительно поклонился.
— Как зовут тебя, призрак?
— Что скажет тебе мое имя? Знаешь ли ты имя Луны? Знаешь ли ты имена? Люди придумывают имена каждый раз заново.
— Как же быть?
— Слушать свое сердце.
— Ты почитал учителей, исполнял долг, сражаясь за Родину, но где ты сейчас?
— Когда ты снимаешь вечернее платье, то не вопрошаешь же: «О! Где мое платье? Где теперь мое платье?». Когда Луна уходит в туман, ты не причитаешь: «Где Луна? Отчего Луна нас покинула?». Я лишь снял наряд Земли и надел одежды Луны. Живи, помня, что Луна всегда в небе. И днем, и в туман, и когда ты снимешь одежду Земли, и когда узнаешь новые имена.
— Ты говоришь мудро.
Вдруг гость исчез. Покалывало в висках.
Окно было распахнуто, и мотылька нигде не было видно. Густая белесая пелена влажно укутала небо.
Я посмотрела сквозь туман. Лунный самурай улыбался мне.
2010 г.
_____________________________
Рассказ опубликован:
Журнал "УХ" (г.Москва, №34, 2010г.)
Интернет-журнал Международный творческий ресурс "Подлинник" (г.Санкт-Петербург, выпуск №14, 2011г.)
http://podlinnik.org/1542/luna_v_tumane
Интернет-журнал «Лексикон» (г.Чикаго, №58, 2011г.)
http://lexicon555.com/february11/index.htm
Во дворе фермеры разложили товар: в ящиках — помидоры, перец, картошку; на земле, горкой, — сочные кочаны капусты.
Усатый продавец в куртке нараспашку — конец октября выдался теплым — зычным голосом зазывал покупателей.
Я решила пополнить запасы овощей и тоже встала в очередь. И вдруг услышала, как фермерша, развешивая товар, приговаривает:
— Берите топируши. Топируши забирайте. Последние три штучки остались.
Очередь сонно заказывала лук, помидоры, перец. Никакие топируши никто не брал и даже не реагировал на рекламу продавца. Лишь я одна заинтересовалась неизвестным товаром и спросила.
— А почем?
Женщина замерла с кульком в руках, как-то странно глянула в мою сторону и заговорщически сказала:
— Отдам по себестоимости.
Я обдумывала ситуацию. Может, она имела в виду топинамбур? Это растение я знаю. Хотя и не являюсь большой любительницей земляной груши.
Подошла моя очередь.
— Два кило помидоров, капусту… — и тут меня словно бес попутал, — одну топирушу… маленькую.
Женщина на мгновение замерла, побежала к машине, порылась внутри, что-то кинула в розовый кулечек и быстро завязала его на крепкий узел. Потом взвесила помидоры, капусту, назвала приемлемую цену и так странно вдруг на меня посмотрела, что я интуитивно спросила:
— А как их готовят?..
— Пусть сначала подрастет. Главное — поливать не забывайте. Ну, с Богом! — отчего-то перекрестила меня фермерша и повернулась к следующему покупателю.
Я пожала плечами. Ладно, разберусь. В Интернете поищу рецепты. Спасительная мировая сеть — на все случаи жизни ответ под рукой!
Дома кинула сумки на стол. Меня тут же отвлек настырно жужжащий мобильный. Пара звонков, и я напрочь забыла о покупке. И вдруг слышу — что-то шуршит. «Воду не перекрыла», — испугалась я. Вбежав на кухню, я замерла, непроизвольно открыв рот. Жадно, по-рыбьи, хватанула воздух и ущипнула себя.
По столу ползал топируша. Прогрызенный кулек валялся тут же. Я присмотрелась. Топируша был шишкообразным, светло-коричневым.
Ползал он неуклюже, медленно, прыгать, похоже, не собирался. Я немного успокоилась, даже присела на кухонный стульчик рядом. Вел топируша себя, как новорожденный котенок, — тыкался, во что попало. Я догадалась налить ему воды в блюдечко… Он не пил. Тогда я взяла его двумя пальцами (на ощупь — обычная картошка) и сунула в воду.
И вдруг услышала жадное громкое чавканье.
«Ну-ну, — подумала, — какие тут рецепты! Тоже мне — подрастет! Вскормишь — привяжешься».
Быстро выглянув в окно (фермеры уже побросали пустую тару в кузов), схватила мокрого мальца — и вниз. Запыхавшись, подбежала к женщине и сунула ей в руки топирушу.
— Простите, но я передумала. Я не смогу его потом… на салат… Сдачи не надо! — крикнула уже с безопасного расстояния, и бегом домой.
На кухне из блюдца выплеснула в раковину остаток воды, смела порванный кулек в мусор и… как была, с веником в руках, опустилась на стул. В памяти всплыло грустное лицо фермерши — она тоже не смогла…
Рассказ опубликован в журнале "Меридиан" (г.Ганновер, Германия, №8, 2010г, тираж 3000)
вот здесь ссылка: (это я для себя, чтобы не терялось:)
http://www.rusf.ru/oldnews/onews313.htm
В интернет-журнале "Лексикон"
http://lexicon555.com/february11/morozova.htm
В интернет-журнале "Порт-Фолио" (№176, 2011г)
http://www.port-folio.org/2011/part93.html
В нашем городе писательский бум. Конечно, теперь все грамотные — пишут, строчат, выстукивают буквы на клавиатуре. Что пишут? Известно им самим. Многотиражно издаются, обмениваются пахнущими свежей типографской краской фолиантами. А поверх напечатанного размашисто расписываются. И дарят таким же, то есть своим. В общем, развелось у нас писателей — ступить негде. А будущих героев произведений они высматривают на улице, на лестничной клетке, в транспорте.
Иду я как-то по бульвару. Просто иду, гуляю. Осенний сквозной бульвар мерцает прошедшим дождём. Вижу — субъект. Типичный писака — кожаная куртка, распухшая от бумаг папка. Старательно писаку обхожу — не тут-то было! Сачок его фразы накрывает меня на ходу:
— А можно вам вопросик?
— Нельзя. Я — глухонемая, — говорю многозначительно.
Приёмчик опробованный, верный. Парадокс ситуации должен его озадачить, а я, пока он будет приходить в себя, смоюсь.
— Так вы мне и нужны! — живо хватает меня встречный за рукав, не обращая внимания на мой отстранённый вид.
— Тысяча долларов, — отрезаю я, меняя тактику.
— За что? — изумляется он.
— Как «за что»? За прототип!
Вот после этих слов он должен стать моим неинтересным прошлым.
Писатель вдруг как-то сник, затем по его пальцам прошла судорога, и они ещё крепче сомкнулись на драпе моей куртки.
— Понимаете, беда у меня. Случилось самое страшное, что могло случиться, — я забыл буквы. Понимаете, я их забыл! Все до одной! А как писать без букв? — мой собеседник переминается, кивая в доказательство своих слов на солидную папку из крокодиловой кожи. — Мне стыдно. Все ждут от меня новых блистательных книг. Я задолжал шедевр писателю М., а как я задолжал шедевр писателю Б.! Они мне ещё ко Дню города подарили свои шедевры, а я…
— Ну вот и хорошо, что забыли, — обрадовалась я. — У вас теперь столько свободного времени, а вокруг, вокруг — столько увлекательных дел!
Он в панике отшатнулся от меня, однако рукав не выпустил.
— Да вы что?! Не писать? А как же «ни дня без строчки»? А что скажет мэтр Б.? А что подумает классик М.?! Нет! Это категорически невозможно! Должен же быть выход. Ах, моя репутация. У меня же трилогия. Роман «Дикий волос». Не читали? — он сделал паузу и мельком глянул на моё невозмутимое лицо. — Вы обязаны мне помочь!
— Чем я могу вам помочь?
— Как чем? Вы мне их — буквы, в смысле — будете показывать и называть. На пальцах. Вы же глухонемая.
Его лицо вытянулось. Похоже, он сейчас заплачет. Этого ещё не хватало. Писатели — народ чувствительный. Задумалась.
— А вдруг эта болезнь заразная? Перекинется на других писателей? Представляете?! Мэтр М. Классик Б.
Он отшатнулся от меня, перекрестившись.
— Чур на вас!
А я, мечтательно созерцая осеннее ясное небо, продолжала:
— И деревьев сколько сэкономить можно. Леса нам нужны… лёгкие планеты, опять же… и экология…
Но несчастный писатель, подхвативший странную инфекцию, уже не слушал меня. Он бежал по бульвару, полы его куртки развевались. Папку писатель бережно прижимал к груди.
Вскоре по городу пополз слух, что вроде бы знание букв — это не самое главное в жизни писателя. А известный писатель М. вообще теперь крестиком вышивает, и, говорят, неплохо получается.
23.10.2010 г.
_____________
Рассказ напечатан в газете "Отражение" (г.Донецк, №2, 2011 г.)
Поцелуй меня ещё, любимый.
В небе пляшет звёздная метель.
Тонкий месяц, одинокий схимник,
золотым рожком цепляет ель.
Поцелуй твой нежен – сердце тает.
Ночь кружит, роится высоко.
Сыплет лунным эфемерным тальком
в наше приоткрытое окно.
Поцелуй ещё меня, любимый.
Рук разнять нет сил, да и зачем...
И с душой, любовью опалимой,
засыпаю на твоём плече.
06.10.2004
____________
Это моё стихотворение,
выставленное на сайте в цикле,
ходит по интернету без ссылки на авторство.
Туман стоял такой густой, что уже на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Декабрь, а снега нет. Нет мороза, нет, по большому счету, и зимы. Плотный сизый туман заполнил все внесезонное пространство города. Водолазы-машины с фарами в полный накал ползли по подводному миру улиц. Где заканчивалась твердь? Где начиналось небо? Все было стушевано. Но я, верная давней любимой привычке ежедневно ходить пешком, вышла из дома и даже сделала пару десятков шагов.
А теперь куда: налево или направо? Арка уже позади или нет? Так и заблудиться недолго.
Я стояла в задумчивости. И тут услышала шорох. Потом чьи-то робкие шаги.
— Кто здесь? — неуверенно спросила.
— Я, — ответил девичий голос.
— Ты тоже заблудилась? — вертела я головой, выискивая в тумане хозяйку голоса.
— Я вышла на минуту, а теперь не могу домой вернуться.
— Давай так: я буду петь, а ты иди на звук, — и тихонько стала мурлыкать: «Выплывают расписные Стеньки Разина челны...».
Через минуту из тумана вылетела девчонка: лицо — растерянное, глаза — испуганные.
— Вы в каком доме живете? Можете меня домой отвести?
Оказалось, что мы соседи. В двадцатой квартире на первом этаже раньше Оленька жила, спаниеля выгуливала, потом замуж за финна вышла и укатила за границу. Слышала, новые жильцы въехали, но еще не довелось познакомиться.
— Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем, — утешала я девочку.
Она цепко ухватила меня за рукав. Я присмотрелась: ей могло быть лет десять-одиннадцать, невысокая, худощавая; на голове вязаная шапочка, но без дна, точнее, без верха — рыжий хвост, словно водопад, обрушивался на спину.
— Вы новоселы? А где раньше жили? — решила я поддержать разговор, так как нужно было выиграть время, что-нибудь придумать: идти без ориентировки, все равно, что в лесу уходить от тропы.
— Не, мы живем в деревне, у тети... мне нельзя в городе…
— Почему? — вежливо поинтересовалась я.
— У меня звезда во лбу.
Я подумала, что ослышалась, и пошутила:
— Ага, и месяц под косой.
Но девчушка по-взрослому пожала плечами.
Мне вдруг показалось, что мы одни на всем белом свете. Так бывает, когда едешь в поезде с незнакомым человеком: увиделись — простились. Можно и пофантазировать о себе.
Но девочка сказала просто:
— А хотите, покажу? — в ее глазах мелькнул, подняв уши, заяц.
— Ну разве что?
Она стащила шапку — я ахнула.
Во лбу сияла звезда. Обычная, остроугольная, живая. Я даже зажмурилась. Резко просигналила рядом машина, вспыхнули ярче фары. Девчонка поспешно натянула шапку.
— Видели?
Я закрыла рот. В голове сумбурно метались мысли.
— Да вы не расстраивайтесь. Вам не померещилось. И это не фокус. Я такая родилась, поэтому мы с мамой в деревне и прячемся. Она боится, что меня заизучают ученые, что отберут у нее. Или в книгу пропишут.
— А что врачи говорят? — не нашла ничего лучше спросить я.
— В детстве пилюли приписывали, чтоб отпала… но она въедливая. Днем ее не так заметно. А вот по ночам или в полумраке проявляется. А еще, — разговорилась моя собеседница, — еще она оставляет следы... — и, видя мое изумление, пояснила: — ее свет остается. Я ушла, а свет остается. Потом, правда, меркнет. Мама мне шапку специальную пошила, там внутри фольга отражающая… другая бы не подошла. Прожгла бы.
И тут я сообразила, что даже имени ее не знаю.
— А зовут тебя как?
И вдруг почти рядом всколыхнулся женский испуг: «Света, Света».
— Ой! Меня мама зовет. Ну, я пошла.
— Подожди. Куда же ты? Ничего же не видно.
— Я на звук, — улыбнулась Света и исчезла в тумане.
Я немного постояла в нерешительности, потом шагнула робко и тотчас увидела дворовую лавочку. Теперь я уже знала, где мой дом.
На следующий день я испекла сахарное печенье и решила заглянуть к новым соседям — поближе познакомиться.
Долго звонила. Открыла дверь маленькая старушка.
— Простите, Света здесь живет?
— Светка? Да уехали с утра еще. В деревню. Они погостить приезжали. Правнучка, — пояснила старушка. — Утренним автобусом и уехали.
Я покусывала губу, не зная как спросить про звезду. Старушка сама сообразила.
— Беда с этой девчонкой. Такая фантазерка, такая фантазерка, — качая головой, ушла вглубь квартиры хозяйка.
Я стояла у закрытой двери и мяла полиэтиленовый кулек с печеньем, который так и не отдала соседке.
Присмотрелась: на площадке маялся свет. Он еще был заметен, но уже мерк.
___________________
Рассказ напечатан в итоговом сборнике международного литературного конкурса им. И.Бунина "Легкое дыхание" (г.Гютерслоу, Германия)
http://www.switok-dfe.eu/Sp.%20wp/LK%20%20Buch.html
В интернет-журналах:
"Свиток" (г.Гютерслоу, №8, 2010г.)
http://www.switok-dfe.eu/Nr.8/Sodersch%208.html
«Зарубежные задворки» (г.Дрезден, №2/3, 2011г.)
http://www.za-za.net/index.php?menu=authors&&country=ua&&author=morozova&&werk=001
"Подлинник" (г.Санкт-Петербург, №14, 2011г.)
http://podlinnik.org/1542/luna_v_tumane
А вот здесь можно и послушать рассказ, озвученный проектом "Фантаскоп" .
Проект СВиД - Сказки для Взрослых и Детей.
http://svid.rpod.ru/226062.html
Нашего дворника, пожилого молчаливого мужчину, все зовут по-свойски — Мишей.
Иду как-то утром за хлебом в ларек за углом. Вижу: стоит он посреди двора, густо усыпанного пожухлой листвой, с кем-то сердито препирается. А рядом никого. Подошла и вкрадчиво спрашиваю:
— Миша. С кем беседуешь?
Он кивнул куда-то вниз и сплюнул.
Я пригляделась — к корявой метле прицепился маленький, не больше котенка, толстый человечек и энергично трясет сухие лохматые ветки.
— Это кто? — удивилась я.
— Да… Гном дворовой… Бешеный. Покоя мне не дает. Всякую пакость во двор тащит: ветошь, палки, коробки. Дом, видите ли, строит. А мне убирать…
— Но, ведь скоро зима. Он же должен где-то жить. Еще простудится и умрет, — пожалела я гнома и, нагнувшись, хотела погладить. — Хорошенький.
Гном зло цапнул меня за руку и еще сильнее затряс метлу.
Я ойкнула и потерла палец.
— Он — дикий, — отечески пробурчал Миша. — Его на ласку не возьмешь... Смотрите, как его корежит!
— А если домой забрать? — предположила я.
Гном замер.
— Возьми его домой, — вдохновилась я. — Постели ему на кухне. Молока дай…
— Тьфу. Еще дома его физиономию созерцать каждый день. Хватит с меня и того, что он работать мешает.
Гном снова затряс метлу, стал грызть ее, ломая тонкие ветки.
— А знаете, Елена Юрьевна, для чего ему дом понадобился?.. — старик выдержал внушительную паузу. — Он жениться хочет!
Я улыбнулась.
— На ком? Кто избранница?
— Да барышня из вашего подъезда. Спаниеля выгуливает. Тоже нянчится с ним. Конфетами кормит. Сюсюкает. Тьфу… — дворник сплюнул и растер плевок ботинком. — Этот и влюбился в нее.
Гном снова утих, но как-то иначе на этот раз.
— Как только она уходит, он в обморок падает и лежит трупиком. Я его сметать начинаю… надоело мне уже это... Ух, бомж, сквалыга…
Миша стряхнул беднягу с метлы и стал работать — за ночь много нападало листьев.
Покачав головой, повернулась идти, но гном подпрыгнул и уцепился за мой сапог.
Я нагнулась. Это был самый обыкновенный дворовой гном: рыженький, заросший, какой-то жалкий. Я помахала перед его носом пальцем.
— Слушай, об Оле и думать забудь, — сказала строго. И Мишу не терроризируй. Зачем чистоту двора нарушаешь?
Гном понуро слез с сапога. Постоял еще немного и куда-то исчез. Наверное, у него свои потайные местечки были.
—Ты бы его на рынок снес. Может, пристроишь в хорошие руки? — обратилась я к дворнику.
Старик на мгновение замер, видно, обдумывал предложение, но потом снова замахал метлой.
Прошла неделя.
— Елена Юрьевна, — подзывает меня как-то Миша, — послушал я вашего совета и стал всех расспрашивать: гном не нужен? Наслушался шуточек… Но в конце концов нашел сердобольную старушку. Отдал. Так что ж — он через день сбежал. Не понравилось, значит… Да вон он, выглядывает.
Я заметила рыжий колтун над камнем.
— Вот бестия, — ругнулся дворник.
Ноябрь пролетел в делах. Дважды мне пришлось уезжать из города. Я забыла про гнома. Но тут как-то встречаю Нину Васильевну. Женщина спешит поделиться новостью:
— Ой, Леночка, радость у нас. Оля, ну та, что с первого этажа, замуж вышла… За финна, — прибавила соседка, закатив глаза, что означало «хорошо устроилась».
Я покивала, поддержав разговор, и тут вдруг вспомнила про гнома. Помчалась во двор. Замерзшая земля, притрушенная снегом, голые деревья…
Вижу: у ларька с хлебом, на выходе из двора, стоит Миша. Бегу к нему.
— Гном… где он?
Дворник глянул на меня косо и махнул рукой.
— На кухне… Молоко пьет…
С тех самых пор я Мишу зову уважительно — Михаилом Захаровичем.
2009 г.
Рассказ "Михаил Захарович" - победитель мини-конкурса на "Белой Скрижали"
http://prozakonkurs.ru/news/8/1938/
Опубликован также в интернет-журнале "Лексикон"
http://lexicon555.com/february11/morozova.htm
Этот лес неразбавленный, терпкий, горчащий
рододендрона заячьим ухом пугливо
в можжевеловых топях, в игольчатых чащах
сам в себе затаится. Под хвойною гривой,
над заросшей крапивой тропой круто-конной,
где нетронуты звезды в сетях паутинных,
над рекой, затевающей дерзкие войны,
где валун, как дитя, опрокинут на спину,
на ветру, на холме, над водой не спокойной
мне почудится инок, глядящий в долину.
22.08.10.
Ты – Господь, а не местный пахан –
там мальчишка лежит бездыхан.
С ликом фресочным – складка у губ –
для поэта наш мир слишком груб.
Что за жизнь – на просвет так тонка.
Мнёт простынку с любовью рука,
на посту часовой – тишина,
только шорох летит от окна.
Это – ангел, посланец Его,
подержать пока взялся перо.
Пока мальчик лежит у межи
кто-то нежно хранит его жизнь.
20.08.10.
когда собака была жива
счастливым ветром мелькала в зале
заходилась в лае
на солнечного зайца
приходили гости она мешала
длинную морду тыча в колени
я отдала ей любимую шаль
и постелила на дне
коробки из-под чего-то
кажется монитора
мы закопали её в сквере
под синей луною и кустом сирени
* * *
Смейся, смейся, друг мой нежный,
я апрель впущу на шаг:
в заскорузлых ветках – нежить,
в небе – облака душа.
А ветрам лущить сухие
тополя, за прядью прядь,
и ползти дурман-стихии
по земле, за пядью пядь.
03.04.10г.
* * *
А сказали: "Весна!".
Кто-то шторы вверху раздраил.
Чтобы солнце и к нам
потянулось из рая.
А сказали: "Жалеть.
Хэппи энд с соловьём – в сценарий.".
В небе варится медь,
расползаются твари.
Ты же знаешь, что хмарь –
это зимняя в сердце ноша.
А сказали, что март,
ангел радостью крошит.
05.03.2010
* * *
Драный март тревожит птиц.
Драный март с зимою водится.
Он сбивается с пути,
в мой заглядывает стих –
всё путём, в беде, как водится.
И не то чтоб пруд пруди.
Март-попутчик, пух – щетиной,
разгребай снега в груди
или просто походи
по ледку, где след утиный...
06.03.2010
Вечерело. Я спешила домой: залезть с ногами в кресло, взять томик Пэлем Вудхауза и вприкуску с крекером «Майский», купленным в супермаркете, наслаждаться жизнью.
Снегоуборочные машины утюжили дорогу. Их мигающие фонари вращались, словно инопланетные станции, пеленгующие землян.
Я взбежала на свой четвертый, распахнула входную дверь с единой мыслью: «Все — отдых!».
И вот: кресло, любимый автор, тающий на губах крекер. Приятное чувство полного отдыха.
Вечернюю идиллию прервал телефонный звонок.
Моя подруга Серафима имела талант появляться виртуально или реально, стоило мне только захотеть уединиться.
— Уже видела?
— Еще не успела. А на что я должна смотреть? — вежливо, но язвительно сказала я с той долей холодности, которая подразумевала: «Ну дайте же человеку отдохнуть в тишине и покое хоть пять минут!».
— Тогда ты еще ничего не знаешь, — Серафима выдержала эмоциональную паузу. — В Интернете завелся джинн!
— Кто?!
— Джинн. Из бутылки. Все желания исполняет. Интернет гудит. Ловят его, заманивают, форумы создают. А он — сам по себе. Выскакивает, где захочет. Кто-то говорит — вирус, а кто-то — что активизировался настоящий джинн и интерактивно вступает в диалоги.
— Симочка, у меня весь вечер было единственное желание и оно, наконец, исполнилось — отдых, отдых и еще раз отдых!
— Поняла. Обнимаю.
Серафима отключилась. А я уткнулась в книгу, но мысли разбегались, джинн выскакивал в них как черт из табакерки; сосредоточиться не получалось, и я с раздражением отложила чтение.
Включила компьютер. Вяло полистала сайты. И в тот момент, когда уже собиралась нажать кнопку «Выключить», экран мигнул — заставка сменилась на «Древний кувшин».
Внизу появилась надпись: «Кликни здесь». Я кликнула — из кувшина выпарился джинн:
— Ну и кто у нас на этот раз… сейчас поглядим… поглядим… — бормотал бородатый дядька в желтой чалме, с лицом джайпурского раджи.
Я выпрямилась. Откинула со лба челку. Смотрины, тоже мне.
Джинн турмалиновым взглядом окинул комнату.
— Представляться?
Меня удивил панибратский тон высказываний уважаемого джинна.
— Будьте так добры.
— Я — Мурад Третий. Вы избраны мною. Загадайте ваше желание. Внизу экрана есть подсказка-список.
Я из любопытства заглянула в список.
Богатство, здоровье, путешествия, семейное счастье, слава, власть. Все, к чему стремилась большая часть человечества, движимая эгоистическими желаниями, было кратко изложено в нескольких пунктах.
— Это все можно загадать? — переспросила я.
— Да. Любое, пожалуйста.
Ситуация была фантастической. Сомнения роились в душе. Я колебалась.
— А зачем вам это?
Мурад Третий почесал бороду.
— Видите ли, я собираю данные для диссертации на тему «Типичные желания землян». Цель моей диссертации состоит в получении структурированной оценки рисков состояния информационной безопасности и повышении эффективности защиты от развивающихся систем.
И тут меня осенило:
— А скажите, вы кому-нибудь об этом говорили? Ну, о диссертации.
Джинн почесал бороду.
— Да вроде бы нет. Вы — первая.
Я рассмеялась.
«Собирать данные — это не исполнять желания. Достали уже эти массовики-исследователи», — думала я, вспомнив недавние приключения с магазином «Совесть» и елочными посылками.
— Пишите мое желание: «Хочу залезть с ногами в кресло, взять томик Пэлем Вудхауза, крекер "Маковый" и чтобы все беспокоящие меня посторонние испарились немедленно». — Слышите? Записали? А теперь — пока. — И я выключила компьютер.
Я еще немного почитала и отправилась спать.
На следующее утро звоню Серафиме:
— Ну, что? Про джинна ничего не слышно?
— Как же! Не слышно! Весь Интернет гудит. Говорят, кто-то пожелал, чтобы он исчез, испарился. Он покинул сеть навечно… А жаль. А вдруг повезло бы? У меня столько желаний.
— Никакие желания он не исполняет. Он диссертацию пишет.
— Почему ты так решила? — удивилась Сима.
Я хотела похвастаться подруге, что это не кто иной, как я его испарила, но не могла сказать ни слова, потому что в этот момент смотрела на крекер. На столике рядом с купленным вчера и наполовину пустым «Майским» лежал нетронутый пакетик «Макового».
Рассказ опубликован:
1.Интернет-журнал "Магия ПК" (Санкт-Петербург, 2010 г. №1(№133))
2.Всеукраинская газета "Новости медицины и фармации", (г.Донецк, 2010г, №20(346), тираж 55000, подп. индекс:21742.)
Не избежать любви, не упростить стиха,
когда строка изъедена молчаньем,
когда ты подытожишь: для неё так ха-
рактерно жечь мосты, пожав плечами,
но жизнь нанижет дни на вертел или ось,
какая разница – я у истока,
когда мой чужестранец, мой случайный гость
вдруг обретёт черты знакомого пророка.
2002 г.
С юга ветер на запах соли
откликается даже сонный
ветер с юга язык не знает
ветра с севера
напевает
что хранитель имён
под вечер
в каждом имени тонет вечность
в каждом имени
ангел бродит...
И бормочет о непогоде
ветер с севера
или спорит что длиною в час лёта
к морю...
Этот снегом сорящий ветер
вдувший зиму к нам
на рассвете.
2004 г.
Ничего не случится завтра.
Будет время ползти на запад,
исполняя привычно соло,
скарабеем, нет, просто солнцем.
Ничего – это слишком мало...
Будет утро, и всё сначала
повторится. Возможно, ливень
или гром с небес грянет или ...
2004 г.
Есть радость, случайная радость минут,
когда ты поймёшь, что уже ни к чему
метаться на грани "сегодня – вчера",
где всячины всякой, тревожащей, вдосталь,
где память забита, как старый чердак,
но нет перед "жить" безнадёжного "просто".
2002 г.
Зачем я здесь затеряна в веках,
а было ли начало из начал?..
И был ли весел Бог, когда качал
меня в своих божественных руках?..
Но вот я здесь. Такая боль в груди…
И строки, словно вены по листу,
и запах астр мне снова принесут
сентябрьские холодные дожди.
1999
Мною спрошено каждое утро
на предмет бесполезности дня…
Твой уход равен миру, как будто
вычитаемому из меня.
Станет каждой минуты прочерк
на странице пустующих дней
расстояньем от стрелки короче
до положенной быть чуть длинней.
2002
Я не слышу тебя и не слушаю, но ты не молчи,
пробирайся сквозь самый немыслимый мой заслон.
Если замки с принцессами есть, то есть и мечи
для крапивы моих обжигающих душу слов.
Мы с тобою стоим на макушке цветущей земли.
Это место не ад и не рай, а горнило любви.
И летят самолёты во мне и плывут корабли,
и сама я лечу и плыву, и взлетаю, и…
Сеет звёзды Медведица, взгляд её кажется дик.
Чёрным вспенится ночь. Невидимкой мерцает Ковш.
Я тебя узнаю по тревожному стуку в груди.
Как таинственно небо и как же оно глубоко!
Сердце взвесит молчанье и отзвук немой тишины.
Я в бреду расставанья – так надо, так быть должно.
Только где-то в пространстве счастливейшим оттиском мы –
Я не слышу тебя и не слушаю, но…
2004 г.
Изловить ладошкой сердце, словно рыбку,
то ли бьётся, то ли пляшет – тесно ей!
Не морошку губы пробуют - улыбку,
отвыкая от привычной, той, своей…
Стих сильнее валерьяны этой ночью,
и не важен выбор образов и тем.
Гроздь бы даже самых наилучших строчек,
на одну твою короткую взамен!
По голосу, взгляду, руке,
по каждому часу в апреле,
по крыльям, похожим на те,
которые рядом летели.
По алым тюльпанам в саду,
по платьицам белым у вишен,
по фразе, которой не жду,
по письмам, что больше не пишем.
По жесту, молчанью, рывку,
по жертве, оцененной всуе,
по этому даже стиху
я вижу: любовь не спасу я.
2000 г.
Лето. Ливень. Жара. Крыжовник.
Мелкий листик прилип на жёлтом.
Потянуться и вдруг отпрянуть,
не царапина – повод прятать,
где болит, и, размазав каплю,
вдруг сорваться неадекватно
и уже на сыром и мягком
отыскать горсть примятых ягод
в чернозёме блестяще-жёлтых...
Было лето и зрел крыжовник.
2004
Налетят чайки с криком или
ветер с моря нагонит ила...
Небо – девять десятых кадра
над вершинами Кара-Дага.
Рыжий бок его старше речи,
пожелавшей увековечить,
чтобы было достойно, гордо,
чтобы "эр" полоскало горло.
Ссушит солнце и ветер сдует,
десять раз переименуют…
Вечность слишком большая дата
даже... даже для Кара-Дага.
2004
Югом бредят предметы в доме.
Все приметы – уехать, кроме
королевской четы бегоний,
отцветающей на балконе.
Потянулись на юг по-птичьи
проходящие электрички.
Мелкий-мелкий на город сыплет
дождик летний – разводит сырость.
А у моря, конечно, жарко,
и себя там уже не жалко...
Дай Бог, завтра мы будем живы,
купим персиков и инжира...
2004
Там веками настояны смолы
в можжевёловой чаше ствола,
под полуденный огненный молот
ржавый бок подставляет скала.
Там уполз в море мысом ящер,
в склон сыпучий оазис врос –
виноградный и настоящий,
из кривых тёмно-бурых лоз.
Там горчит запах хвои терпкий,
море – в розовой пелене.
Затрепещет, минуя ветки,
солнце бабочкой на стене.
2004
Убежать бы за моря
от такой тоски,
но вцепились якоря
глубоко в пески.
Не отпустят – не пойдёшь
по воде пешком,
переплачешь и поймёшь:
лучше бережком.
Если
"З-З-З"
звенит с утра –
значит,
в садик мне пора.
Свой будильник
с ушками
спрячу
под подушку я.
Если
"З-З-З"
звенит над ухом –
приставуха липнет,
муха.
Чтобы муха
не летала,
буду спать
под одеялом.
А из кухни
"З-З-З"
свистит
чайник
наш английский.
Мама мне
печёт бисквит,
и щенку
даст в миску.
"З-З-З"
несётся со двора!
Это - друг
пришёл играть.
Вот так
с самого утра
не могу под
"З-З-З"
я спать.
Ах, ты, зимушка-зима,
расписалась в пол-окна.
Засверкало в небе солнце,
засияло "З" в оконце,
а под буквой - сосны, ели
распушились, заблестели.
* * *
Буква-усики на сое,
на горохе, на фасоли,
а бывает на лозе
виноградный ус, как "З"
И в саду, и в огороде
зеленеют на природе.
* * *
Зеленеет "З" на грядке.
Два крючочка "З" в тетрадке.
Удивилась букве Оля:
"З", как усики фасоли!
* * *
Удивилась букве Оля -
«З», как усики фасоли.
Как крючочки на горохе
Зеленеет в огороде.
А бывает на лозе
Виноградный ус, как «З».
Обезьянка из Зимбабве
на руке висит забавно.
Брови морщит буквой "З",
и зовётся шимпанзе.
Пишем про "З", а значит про зайку,
Зебр в зоопарке, складные зонты,
Зою задиру, Зину зазнайку.
Что-то забыли? Нет двух запятых.
Пишем про "З", а значит про зимы,
Деда Мороза. Стоп. Дед не на "З".
Значит про Золушку – тётю Зину,
Съевшую разом двенадцать безе.
Пишем про "З", а значит злодея
Кормим зефиром с утра на заре.
И от зефира злые идеи
Засахарятся и станут добрей.
Пишем про "З" и, если замёрз ты,
То извиняюсь заботливо я.
Глянь, заросли июльские звёзды!
Скоро из зёрна запрячет земля.
19.07.09
* * *
«Ж»
живую
видит
Жора
в зоопарке
у забора:
три жирафа
стали в ряд,
с длинных шей
на мир глядят.
* * *
Подарили Жанне гжель –
чашку расписную.
Сбоку
жук,
как буква
"Ж",
и жираф танцует.
Среди ёлок буква "Ё"
Ходит, лапками шурша.
Ну, конечно, это Ёж!
Мы узнали в ней ежа.
Над ежонком буква "Е"
Распушилась в феврале.
Ну, конечно, это Ель!
А ежонок спит в норе.
Дом в дупле у доброй белки.
Дождик днём сегодня мелкий.
Радуга-дуга в дожде.
Сколько букв здесь "Д" и где?
* * *
Буква "Д" - для букв палатка,
Добрый дом в дождь и в стужу.
Есть в ней чай и шоколадка -
Заползай, Дружок, на ужин.
Добрый друг мой, доберман,
дремлет, весь заняв диван.
Скрипнет дверь – вернётся мама:
вмиг диван без добермана.
Раскочегарь пожарче, банщик.
Тут пахнет кедром и смолою.
Там – стыло, там туман-обманщик
завис, белёс, над Кучерлою.
Кинь свежий веник, дай мне шайку,
а сам иди, иди, не мешкай,
смотреть на хариуса стайку
у водопада меж камней и
в молочном облаке меня ты
не замечай, не замечай-ка.
Неуловимо веет мятой,
и лёгкий вздох – ивано-чайный.
Озёрный всплеск. И белым боком
мелькает рыба, тянет паром.
Туман густеет на востоке.
Эй, банщик, в печь добавь-ка жару.
22.06.09
В индийских Гималаях мне полюбился городок Ришикеш. Говорят, в нём всего около 20 тыс. жителей, но, наверное, из-за множества путешествующих пилигримов, искателей истины и йогов, двигающихся выше к святым местам Гималаев, мне он кажется по-восточному шумным большим городом. Расположенный на высоте около четырёх сотен метров, окружённый с трёх сторон невысокими холмами, Ришикеш покатыми улочками тянется к Ганге. Широкая, скоростная, сверкающая, как жидкий изумруд, плавно извиваясь, течёт она вдоль прилепившихся друг к дружке, пёстрых ярких разномастных индуистских храмов, под двумя высокими мостами.
Сегодня мы идём на водопад. Всего полтора часа вверх по течению Ганги от нашего отеля в районе Лакшман Джула со странным названием «Хумкунд Басера». На противоположной стороне кривой улочки вывеска — Отель «Вид на реку», ниже — Ресторан «Третий глаз». На берегу нам преграждает путь индус, ряженый под Господа Шиву. Мазнув кисточкой с мольберта, ставит жёлтой краской тилаку «Ом» мне на лоб. Чувствую, как кожу стягивает мгновенно ссыхающаяся на солнце краска, но не смываю. Пусть: Шива — великий преданный Кришны. Даю подношение улыбающемуся Шиве — 5 рупий.
Медленно переходим висячий мост. Узкий, поперёк два человека с трудом разминутся, с перилами из грубой, в жгут скрученной, проволоки. Видна далёко внизу священная вода Ганги. Не хочется отрывать взгляд от спешащей напоить всю Индию реки, но не застоишься — на мосту оживлённо: пронзительно-напористо гудят водители мотоциклов, с трудом продвигающиеся среди то фотографирующихся, то таких же, как мы зазевавшихся пешеходов, а то и вовсе мулов.
На тросах, как воробьи на ветках, расселись рыжие макаки. Они крепко держатся за перила цепкими пальцами. Округлые глаза их внимательно следят за пешеходами. Макаки — известные воришки. Они настолько хитры и изворотливы, что, если не быть бдительным, то прощай очки, сумки, кульки, пакеты, собственно, всё, что ценно для вас, легко может стать их добычей. Замечаю, что у одной обезьяны во рту мороженное. Мороженого за щеками так много, что рот не закрывается. Жевать — холодно, а выплюнуть — жалко.
Идём по дороге вдоль заросшего кустарником каменистого берега. Утро. Ещё не жарко. На противоположной стороне реки мелькают ашрамы, школы йоги, отели. Выше по склону — автотрасса, по ней едут автобусы на Харидвар. На широком песчаном пляже команда гребцов в красных жилетах и шлемах надувает рафты. Суетятся, готовятся к сплаву. Слышны крики и смех.
Примерно через час подходим к храму Гаруде, птице перевозившей Господа Вишну. Каменное Божество Гаруды выкрашено в оранжевый цвет, шея украшена цветочной гирляндой. Острый клюв, пронзительный взгляд. Внизу под лапами — змея. Гаруда — великая душа, преданная Господу. Мы почтительно склоняемся, касаясь лбом прохладного каменного пола. Садимся на мрамор и созерцаем Божество. Пуджари, служащий храма, охотно рассказывает нам древнюю историю этой уникальной птицы. Потом щедро угощает прасадом — освященными сладкими плоскими кусочками сахара. Он также приглашает нас подойти в семь вечера. В это время заката к храму слетаются пятьдесят павлинов. Они садятся на ближайшие деревья и громко кричат: Шьям, Шьям. Раскланиваемся и, обойдя храм трижды, что очень благоприятно, уходим вверх по тропе к водопаду.
Даже не ожидала, что такой мощи поток воды скрывается за очередным поворотом вдоль горного ручья. Водопад с мощной, почти животной силой вырывается из зауженного между скалами каменного помоста и плашмя бьёт в небольшую ванну спокойной чистейшей воды. Мы с радостью кидаемся в воду, подставляя то один бок, то другой под молотки струи. Вода приятно тепла, намного теплее, чем в Ганге. Вокруг вспенившегося пространства естественно образовалась ванна джакузи. Сколько детской радости от такой щедрости природы!
К водопаду с верхней тропы спустился худощавый молодой немец. Замечаю гармонично сложенный торс, бородку, длинные вьющиеся волосы. Мне видятся в нём черты Иисуса. На шее амулеты. Присмотрелась — не крест. Присел на низкий камень. В руках появился толстый томик. Библия? Как только мы отошли от воды отжимать платья, поднялся, пристроил увесистую спортивную сумку на скале у самого сброса. Не доверяет нам? Под воду залезать не стал, а лишь бочком скользнул вдоль края струи. Потом другим и сразу вышел. Мы угостили его прасадом. Взял мандаринку и улыбнулся. Кто он? Паломник? В Ришикеше можно встретить йогов, адептов разных философских школ. Это потому что Ришикеш центр мировой йоги. С волнением узнаю, что здесь в прошлом веке легендарные «Битлз» приняли гуру.
Возможно ли, что стремление к уединению — стремление к славе? Странные мысли появляются здесь.
Не успел немец-Иисус скрыться за деревьями, к нам присоединился человек средних лет, как оказалось филолог из Свердловска. Ему тоже нужно было к вечеру возвращаться в Ришикеш и он составил нам компанию. Оказалось, что наш путник проводит в Гималаях ежегодно от одного до трёх месяцев, и уже много лет практикует йогу. Я задаю несколько провокационных вопросов.
— А что будет с нами после смерти? — спрашиваю я.
Филолог задумывается, потом тихо отвечает:
— Ничего. Чистое сознание.
— А как же личность? Куда денется Ваша личность? — допытываюсь.
— Она растворится в Абсолюте.
— Вам это нравится?
Он улыбается, не глядя на меня.
— Это так. И это не зависит от того, нравится это мне или нет.
Я продолжаю задавать каверзные вопросы.
— Но смотрите: Бог — личность, Вы — личность, как вы можете раствориться в Боге?
Йог умиротворен. Мои возражения не волнуют его, он имеет реализованный опыт в своём миропонимании и твёрд во взглядах. Он так мне и говорит.
— Это всего лишь ваше понимание. У меня есть личный опыт, опыт, когда ум исчезает и остаётся одно только сознание.
У меня такого опыта нет. Но мне и не хочется растворяться в едином сознании и лишаться своей личности. «А вот чему нужно поучится, так это умению прощать» — думаю я. Приходит на ум: причина передачи знания — взаимоотношения. Ребёнок спрашивает у матери, ученик у Гуру. Их взаимоотношения позволяют им передавать и получать знание.
Свердловчанин приглашает нас на вечернюю пуджу местного риши. Расстаёмся, поблагодарив друг друга за общение.
На пуджу к риши мы в тот вечер не попали, потому что участвовали в арати Матери Ганге.
Но это уже другая история паломничества по Святой Дхаме, в которой медитирующий мраморный Шива парит над темнеющими водами; одетые в ярко-оранжевое дети поют одну за одной священные санскритские мантры; огонь, с раздутым над ним капюшоном кобры, жадно переходит из рук в руки для того, чтобы быть предложенным священной Ганге.
май 2009 г.
Солнце растёт с востока.
Небо – зонтом над нами,
выпрыгнет из осколка
лужицы под ногами.
Сон прорастёт в подушке.
В сердце взрастёт надежда –
будет всё так, как нужно,
будет всё так, как прежде.
Дождик – прямой отрезок
"облако – мостовая".
К станции мчится резво
поезд. И убывает.
Время растёт от скуки.
Господи, мне бы в горы…
Горы растут не сутки,
вымахнут, но не скоро.
Тропка растёт от дома.
А от прощенья – память, –
не о плохом, о добром,
том, что случалось с нами.
Тернии гуще станут,
рост их замечен – к звездам.
Месяц, небесный странник,
столько их тут навёз нам.
Василина вышила
воробья и вишенку.
А внизу у края -
буква "В" витая.
Говорит всем весело:
"Эта "В" из вензеля!".
Дай днесь яблоко, Садовник.
Напеки мне хлеба, Пекарь.
Уложу сей скарб в котомку.
Если б знать, какая мекка
ждёт заоблачного человека.
Гуси-лебеди летели.
Старый сон – горшечник Гофман.
Новый сон – с окраин Дели.
Ухнет птица, лягут строфы.
Мой автобус от Голгофы –
местный рейс на два с полтиной.
Сказка – ложь, конец счастливый.
Братья, братья серафимы,
эко ль чудо, эко ль диво –
уколоться о крапиву.
8.06.09
Прибежала к маме Лла:
потеряла букву "А".
Только кубики и куклы, –
нет нигде заглавной буквы.
«Наведи порядок, Лла,
и найдётся буква "А",
станешь снова Аллой», –
мама ей сказала.
Л.С. Беринскому
Сатье
О, Господь! Ты, конечно, всесилен.
Ты привёл меня в мир этот синий.
Что дитя, несмышлёныш, могла я?
Только в небо смотреть, не мигая.
Дал бы слово – читай – оружье,
вслед кричала б: "Бросаешь? Умру же!"
Но язык немотою обложен –
обо мне Ты заботился, Боже.
В синем мире Ты дал мне дороги.
Сколько раз в кровь сбивала я ноги!
Сколько раз проверяла на прочность
осыпь края, как будто неточность
шага и привела б к перемене.
Но заботился Ты о Елене...
О, Господь! Ты, конечно же, славен!
Ты привёл меня в мир и оставил.
Что дитя, несмышлёныш, могла я?
Только вслед посмотреть, не мигая.
25.01.09
Камнепады дней. Брат, сули приют.
Я ещё жива, я ещё стою
посреди миров, у реки без дна,
где всплывает вверх животом луна.
Из глубин огни голубее льда.
Брат, смотри: сестра, а вокруг – беда.
Посреди дорог: каждая – обман,
вот и здесь – тупик, вот и там – обвал.
А всего-то – жизнь. Жизни камнепад.
Посули приют, посули мне, брат.
16.01.09
Ахи, вздохи прикреплю булавочкой,
карнавальной брошью нареку.
Снегом коронованные лавочки
по бульвару призрачно текут.
Мишура и блёстки, охи, вздохи ли
по-бенгальски ссыплются на снег.
Горбуны-дома сомкнули профили.
Ах и Ох уже живут во мне.
Белоснежный город Хаммамет,
усеченный по горизонтали:
сахарная речь араба тает,
сфера в небе виснет золотая,
с полусфер земных качая мёд.
У мечети купол – с кулачок,
на молитвы Божии помазан.
Поведусь на частный, с хной, оазис,
но косит хозяин нервно глазом
на мой фото-пристальный щелчок.
Кадр на память – Африка и я:
Стоголовый кактус у дорожки,
вид на море с глянцевой обложки,
а в отеле восемь плоских кошек
кормит горничная Джамиля.
Наберу в пакетик мушмулы,
полчаса по берегу к Медине, –
красотой пленил он древних римлян,
а француз гостит ещё и ныне,
артишок жуя под крик муллы.
18.05.08
Дождю какое дело до меня?
Он пальчиками трогает скамейки,
на ощупь, словно нищий – свой медяк.
Он мир легко трясёт, а тот, звеня,
приплясывает в мокрой бумазейке.
Лудильщик сверху, леечку лудя,
вприщур меня высматривает зорко.
А мне сегодня так… Мне до дождя.
Сама себе истец, сама судья,
на жизнь взираю с вечности пригорка.
18.04.08
Для чего, мой Господь, мне себя беречь,
когда ходит звезда, не касаясь плеч,
по небесной воде, по реке, что вспять
убегает от рук. И рук не отнять.
Когда в лунном пятне распушится ветвь,
по весне полноводны и жизнь, и смерть.
Для чего, мой Господь, мне себя беречь,
если в слове Твоём заведётся течь,
если оземь с ладоней крошится свет,
словно пешей звезды неостывший след.
10.04.08
Смешно. Смеюсь над собой.
Возле ворот у моего дома огромная лужа, и я каждый раз, уже издали знаю, что сейчас произойдет - я пойду на неё, поскользнусь и упаду, мне будет больно, и я испачкаюсь. Буду долго потирать ушибленное место и со стыдом нырну в дверь подъезда, дома буду обдумывать: почему же я пошла прямо на неё? Уже видя, уже понимая, что произойдет.
Это была судьба.
Моя лужа стояла у ворот всю мою жизнь, она не просыхала в летний зной, её ни сковывал зимний мороз, она манила меня мутным омутом и я под гипнозом её, ещё по инерции, но, уже замедлив шаг, шла не сворачивая, прямо на неё. Мы с ней были спаяны, мы нуждались друг в друге. Она вздыхала облегченно, когда я попадалась в ловушку, а я стонала от своей невозможности обойти её.
Лужа была моя персональная, её никто не замечал. Она удовлетворенно чавкала от моего падения и считала очки: раз, два, три… Я страдала, но обойти её никак не могла, я пыталась игнорировать её, пыталась сменить жильё. Но лужа мигрировала со мною вместе, она была заклятым врагом и верным другом, вернее её у меня в жизни ничего не было.
Но я также заметила, что она ожидает моего появления и тестирует меня: что я буду делать, что говорить? Как произойдет падение? И, если я кривлю душою, и списываю вину на все, что угодно, но не на себя, ещё сидя в луже, она становилась глубже и грязнее, а если я смиряюсь и шучу над собою, она мелела и даже чуть-чуть теплела.
Так, как моя жизнь двигалась по кругу, то и к луже я подходила периодически. Остановить эту повторяющуюся муку мог лишь мой полный отказ от движения, от выхода на люди. Но, что я буду делать одна в своем доме, думала я, состарюсь и умру от бесполезной и невостребованной жизни?
Когда последний раз я свалилась в лужу, я пришла домой и расплакалась. От бессилия, от несправедливости, от непонимания, почему же эта лужа всегда со мною, почему я не могу её обойти?
Я не знаю ответ. Наверное, я его так и не узнаю.
А вы знаете?
Подскажите мне.
31.03.08
Камни текут, как реки, но очень медленно. У камней своя незаметная для меня жизнь, возможно, измеряющаяся другим летоисчислением. Моя короткая жизнь для них подобна скоротечным порывам ветра.
Камни живые, они растут, размножаются, усыхают. Если положить руки на замшелую спину валуна, то можно почувствовать, что камень полон любви. Радость его негласная, не показная, к ней нужно, прислушаться, уловить её легкую и теплую пульсацию.
В середине камень такой же, как и снаружи Что могло бы быть в нем сердцем, душою? Сознание разлито в нем везде и обнаруживается в любой его части. Камень прост и явен, он скрыт и открыт одновременно.
Смешение и разнообразие – их природа. Они не воюют, а соседствуют, и тем усиливают красоту целого. На берегу рек, на юге Непала находила серые голыши с вкраплениями синих точечных сапфиров, розоватых гранатов, черных хризолитов. Сейчас несколько таких красавцев украшают мою книжную полку. Беру в руки, а они оживают и слышно еле уловимые толчки в ладонь. Может, тоскуют о родине?
Камень это дом и очаг в доме. Его природа – хранить. Хранить все, что ему доверено: след птицы, раковины, письмена на древнем языке, белый город.
В Иерусалиме на горе Мориа есть Камень Скалы. Говорят, его положил в основание вселенной сам Бог. Под ним разверзнута бездна, и Камень Скалы висит просто над водами. На нем начертаны святые имена. Их знал Иисус. Камень Мориа давал нечеловеческую силу и мистические способности царю Соломону, пророку Магомету.
Я присела у низкого в розовых прожилках камня помазания в Храме Гроба Господня. Провела мягко по его глянцевой прохладной спине. Повеяло запахом ладана и розового масла. Между мною и камнем исчезло 20 веков. Это вчера здесь лежал Иисус. Как тонко и изящно, как божественно красиво его тело. Отчего же он не дышит? Что сделали с ним? Я вожу рукою по поверхности камня. Поднимаю глаза на роспись на противоположной стене, она изображает сцену помазания. Прикладываюсь к камню. Бормочу молитву. Господи, растопи наши каменные сердца.
В Непале протекает святая река Кали-Гандаки. В её водах само Божество Вишну в виде гладких круглых темных камешков, которые иначе ещё называются Шалаграма-шилой.
Шалаграму-шилу верующие индусы кладут на домашний алтарь и почитают как изображения Вишну.
Путешествуя по Индии, я не раз замечала в храмах на алтаре черный камень с рисунком в виде объемной спирали.
Однажды с друзьями я посетила остров Хортица на Днепре. Мы отправились на остров посмотреть новый музея под открытым небом «Курганный комплекс». Каменные бабы, свезенные со своих исконных мест, со всей Украины, выглядят так же печально и сиротливо, как и мумии, разложенные по полочкам в залах Национального музея в Каире.
Есть красивая индийская пословица:
«Только плодоносному дереву достается град камней»
Времена разбрасывания камней долговечны. Время собирания камней может и не наступить, если не приложить усилий - понять свою истинную природу, как частицы единого, целого и совершенного Бога.
15 марта 2008
Я - дитя дорог. Дорога это всегда вперед, никогда назад. Ни по кругу, ни повторно, ни в обратном направлении. Всегда вперед и лишь вперед. И тогда я счастлива.
Если долго идти по тропе, то постепенно забываешь о том мире, который остался вне, о его суете и делах, пространствах и хаотичности. Дорога линейна, она – змея, не оглядывающаяся назад. Хорошо идти, не думая ни о чем. Просто отдаться её силе вести вперед. У развилки или, когда она спрячется в широкие разливы полей, степей, в груди возникает легкое смятение, которое спадает только тогда, когда вновь видишь её четкие берега.
Люблю идти пешком, а ещё лучше босая, чтобы чувствовать ступнями ног оберегающую природу тропы, её характер, её сотрудничество.
А иногда я слышу, как дорога поет. Верее гудит. Тихо-тихо. Еле уловимо. Можно спутать с гудением комара. Возможно, вспоминает, как была рекою или подыгрывает шелестящим полупрозрачным – сполохами голубые глаза – стрекозам, мелкой сиреневой бабочке, околдованной дождевой лужей.
Дорога напрямую обращается к душе – чем дольше по ней идешь, тем она дальше зовет.
Если остаться на одном месте больше трех дней, в груди поднимается тоска, глаза убегают вперед, перелистывая одни и те же видимые страницы дороги, истрепывают их.
Дорога хранит наполняемую вероятность завершения пути, она обещает достижение цели, она и её исход едины и связаны одной идеей, налагающей взаимные обязательства. Дорога, не ведущая никуда – бессмыслица, раздражает и отталкивает.
Ошибочная дорога старит, она скупец, хранящий обман. Она ценна лишь сама в себе, но она же и учит не привязываться к результату и жить в моменте настоящего.
Когда дорога забывает обо мне, я начинаю строить мосты, между мною и ею. Иногда это стихи, иногда – молчание, иногда – встреча с друзьями, которые такие же, как и я её дети.
15 марта 2008
Ты выходишь из дома и первый твой шаг
ещё кроток и полон иллюзии дома.
Ты выходишь на трассу небесную, шар
голубой теперь – только вселенская форма.
Здесь проста арифметика временных стен...
Кто сказал: "Там, где пятеро будут войны?"
Ты выходишь в надежде больших перемен,
и смыкаются двери земные спокойно.
29.02.08
Напиши моё имя, и снег сохранит филигранный твой жест.
Напиши озорно, дирижируя сонмом озябших божеств.
Напиши на снегу моё имя. Смеясь, оброни: "До снегов".
А из вечности кто-то в ответ рассмеётся, но ты никого
не найдешь в этом чёрном пространстве. Облепит бульварный софит
нежным светом рассеянным низкую ночь. Скоро снег полетит.
30.01.08
Удрать по-птичьи в тёплые края
и с парой желтоштанных трясогузок,
пропевших на рассвете, как и я,
святые имена с акцентом русским,
осесть в отеле тихо и вольно
под зеленью редчайшей на Синае,
смотреть на три страны, как на одно
пространство неделимое. И, зная,
кто в этих водах стопы омывал,
кто с этих гор, песчаных и горбатых,
смотрел на мир – как примет тот слова
"Брат, не убий врага, не то, что брата!"
Еврей, араб... Как плещется залив!
И женщина – из бедуинов – в ярком.
Как плещутся наречия молитв...
Пока пророк склонился над подарком.
22.12.07
Каир январский, пыльный, облачный.
Музей. У маски золотой
стояла долго молча я.
Скажи, дитя, божок земной,
как может течь без затруднения
из глаз твоих свет голубой?
Душа угасла – удивление:
как может течь само собой?
Зачем тебе шакалик каменный?
Окликнешь – не проснётся он.
Как мало жил ты. Чьё раскаяние
хранит тебя, Тутанхамон?
Зачем тебе кувшины винные,
хлеба, зерно, фигурки слуг?
Душа ушла в миры невинные,
а тело лишь пустой сосуд.
Закат над Нилом гаснет палевый.
Прощай, правитель, фараон.
...Мальчонка крутится под пальмами –
папирусом торгует он.
25.12.07
Молчать и вслушиваться в моря бормотанье.
Здесь время ни при чём – здесь небо и песок.
И первозданных каменистых гор братанье,
и птахи ранней – с добрым утром – голосок.
Ещё в безвременье скитаться два столетья –
точней, дня два. В воде зависнуть поплавком.
Сквозь маску наблюдать, как солнечные сети
вышаривают рыб чудных на дне морском.
Ещё в неделанье существовать высоком
без графиков, звонков, долгов и суеты...
На кончике карандаша роятся строки.
И на листок легко их стряхиваешь ты.
01.01.08
Здесь волны стоп полировали
нательный камень белых мостовых.
Шалем, когда бы боги своровали
тебя у нас, то были правы бы.
Шалем, Шалем, к тебе взойти от края,
что розов, сух, горист, солён и тих.
Взойти без вздоха, чтобы храмов стаи
вздох не поднял с обжитых мест твоих.
Еврейский мальчик с пейсами у входа
в обитель древнюю, взгляд неземной.
Я оглянусь, забыв уроки Лота.
Я оглянусь. Что станется со мной?
Оливок горсть в руке. Ещё живые,
обвили ветви огрубевший ствол.
Стволы, тех дней свидетели не вы ли?
Под вами след не тех ли самых стоп?
У старых стен, бегущих с гор и в гору,
у белых стен, намолен и храним,
прижался к небу куполами город...
Шалем, Шалем, Иерушалаим.
28.12.07
Ни пристанища ему, ни логова,
облаку, а лишь простор и путь,
да к холму замшелому, пологому,
на мгновенье головой прильнуть.
Пересмешником земного - облако:
что еси на небе, есть под ним.
Осьмикрылое, чудно не обликом,
а усердием. Но им одним
не понять летучему мир временный.
Да и нечем страннику небес.
До полудня жить ему отмерено
и упасть косым дождём на лес.
17.09.07
Когда-нибудь и мы отчалим,
переполох устроив в доме.
И дом - едва обозначаем
трубой, квадратиком в альбоме,
в саду на мель на век осевший,
старьём гружённый и мечтами,
не побелённый – поседевший,
по закуткам хранящий в тайне
то лето, запахи лаванды,
сухих пучков полыни горькой...
Отчалим. Край обетованный –
альбомным домиком в котомке.
02.09.07
Пахнет паслёном, ботвой помидора,
пылью, прибитой коротким дождём.
Вижу я: градусник шкалит на сорок –
кровь закипает венозная в нём.
Яблок нарезанных сушатся луны.
Мостиком горбится грушевый ствол.
Импровизируя с листьев ноктюрны,
грезит о вечере сад золотой.
Мы, как в окопе, в тени – жжёт напалмом
солнце, отбросив щиты облаков.
Скоро рядами ощерятся пальмы –
будет кокосовое молоко.
Сорок по Цельсию – это нападки!
Где ты, Всевышний? Составь протокол:
кактусы дружно полезли на грядки,
лапу поранил растением кот.
Что-то сместилось, а может пробита
брешь в небосводе, в сознании брешь?
Если с природой затеяна битва…
Что там о чуде говаривал Брэг?
Мы приспособимся, стерпим, рассадим
всё, что рассадится. Сменим вкус блюд.
Если меню не осилим мы сами...
Выест колючки двугорбый верблюд.
30.07.07
Лунный камешек зажми в ладони.
Ступишь в воду – осознаешь: дно не
гребень древней рыбы и не кратер.
Дно – твой путь, не длинный и не краткий.
По воде ходить – не хватит веры.
По воде, как посуху, наверно,
ходят те, кто всех простил и любит…
Наиграй сонату нежно, Людвиг.
Чтобы до крови не ранить стопы.
Наиграй мелодию мне, чтобы
под звучанье "до диез" прилива
поняла я, что простила.
17.07.07
День воскресный. Колечко венчальное –
на подушечке облака в небе.
Церемония тянется чайная,
припасенной мы делимся снедью.
Жар с холмов балаклавских покатится –
не иначе из Книги Пророчеств
этот полдень внесен в Апокалипсис!
И, ныряя спасительно в строчки,
мы читаем стихи. Здесь у пристани,
где венчается море с пространством,
мы читаем друг другу их искренне,
возвращаясь из будущих странствий.
15.07.07
...А мой апрель цветёт непальскими флажками,
молитвенен и невесом, трепещет на ветру.
В верченье барабанов слышишь "Ом ли Аминь" –
так Бог творил. И был нехитр и прост Господень труд.
У пирамидок ступ с неровными краями
из камня гор, уложенных по-детски вкривь и вкось,
стоит монах, буддист, в бордовом одеяньи,
и кажется, что он случайный в этом мире гость.
И я стою по центру той вселенской чаши,
и звук поёт, как не поют ни птица и ни зверь.
Наверно, так взывают к Богу души наши,
Наверно, так творилась Им земная наша твердь.
Но вздыбилась та твердь и замерла волною.
И за волной волна, все голубее, голубей.
А самый дальний ряд, воздушною стеною,
уже тебе не отличить от облака над ней.
И, пять стихий смешав, Господь сказал: "Так будет!"
В святом селенье Муктинатх, средь Гималайских гор,
увидишь ты огонь, зажженный Богом Буддой,
услышишь, как журчит ручей, не высохший с тех пор.
Покхара
апрель 2007
Под пеплом тучи плавится закат,
и сотни новых звёзд готовы к лёту.
Плутует вечность, и, за кадром кадр
сменив, не оголится ни на йоту.
С причала наблюдаю, как река,
у кромки коронованная лесом,
темнеет миг за мигом, но пока
ещё в ней апельсиновые всплески;
я сознаю: вот райский уголок!
Удобный случай время одурачить,
но катится Вселенной колобок,
и вечность снова все переиначит.
10.06.07
Перелётами время менять, стрелок ход нарушая,
на борту эвкалиптовой, пальмовой южной страны.
С колких пористых скал под волну океанскую шла я,
и она шла навстречу, грозя, как щепу, меня смыть.
А ведь часом назад голубой черепаший детёныш
грёб в ладони моей. Как в два крылышка, лапками бил.
Удлинёнными тонкими лапами... И удивлённо
я смотрела, как он беззащитен, и мало в нём сил.
Я была на ладони волны. И она, мне казалось,
тяжела, словно оникс, и так же прохладна, мутна.
Но когда она мягко и властно ко мне прикасалась,
знала я, что ладонь моя – тоже кому-то волна.
4.05.07
Милый, мне грустно, я скоро умру.
Нет, мне не страшно сойти с твоих рук.
Ветер в глаза, как провидец, глядел,
в доме просторном слонялся без дел.
Белым барханным песком замело.
Видишь, босая, касаюсь его.
Вот и смиренна не ропщет душа,
к гостье невидимой делает шаг.
Бездна седая у стен сторожит.
Знаешь, любовь моя, жить бы и жить.
Смерть ли так пахнет, как ландыш лесной?
Грустно мне, милый, умру я весной…
15.03.07
Запустить бы подушкой в галдящую птицу!
На часах всего пять, но уже не до сна.
Тротуар от вчерашнего ливня слезится,
в гладь озёрную лёг перевёртыш холма.
Это ранняя Покхара будит отели –
и трубит, и воркует пернатый десант.
Трансцендентный непалец под сольные трели
сносит кресла плетёные в манговый сад.
А вдали – горных пиков стена – Анапурна!
Как мираж, нереален их вид из долин.
И напросится к небу словечко "лазурно",
но теплеет шафрановый с охрой под ним.
8.05.07
Бледно-желтое манго, а привкус знакомый – хвои.
Это мне, чужестранке, вкушать его плод – дивиться.
Но острейшего карри не съесть без усилий воли.
И смотреть, как корзину с бамбуком несет девица.
Эта улочка в Покхаре, с озером и холмами,
где случаются ливни, от града слетают листья.
На машинке непалец выстрачивает "OM MANE…"
Его бизнес равняется вере простой буддиста.
Под баньяном раскидистым купишь заморских фруктов.
Fresh салат по-тибетски мой с бабочкой из моркови.
И в полуденный зной эта улочка сходит с рук мне,
инородке, взращенной судьбою на русском слове.
25.04.07
Проснусь... Какой денёк с утра погожий
сегодня так нежданно послан мне!
За легким тюлем золотые дрожжи
небес опарных поднялись в окне.
И можно все забыть, забраться в кресло,
минутный не отслеживать цейтнот,
а лишь смотреть, как солнечное тесто
вот-вот в тазу небесном подойдет.
11.03.07
Шагнешь в зазеркалье и канешь там в Лету,
уже безучастной к оставленным где-то
простым атрибутам домашнего быта –
тобой не замечен их явный избыток.
Шагнешь по тропе, как по линии фронта.
Два мира зависли – тоскуют о ком-то.
И только Горшечник не то чтобы судит, –
бессменно вращает гончарный круг судеб.
В пробоины света шагнешь, как на плаху,
в горсти не зажавши ни пропуск, ни плату.
Изымется всё мало-мальски земное.
Ни в райские кущи, ни в холод зимовья
душе твоей вечной не взять их с собою.
Два мира зависли, пронзенных любовью...
25.02.07
Копила силы немота, но город говорлив.
И солнце скальпельным лучом взрезало день февральский.
С утра не ладились дела и путался мотив,
но снег, казалось, под ножом повёл себя по-царски.
И я, под золото его с утра себя склонив,
бубнила, что ушли теперь любовь моя и годы.
И, окончательно в строке напутавши мотив,
уйду когда-нибудь и я, как сходят в роще воды…
17.02.07
Купола изнутри излучали покой...
Под сапфировым небом, где крылья и лики,
в рыжей глиняной лодке, лодчонке, такой,
что повторно не служит, свеча-повилика
оплела её край. И, спускаясь с руки,
мой огонь уплывал по неведомым рекам.
Возгорались в глазах черных звезд угольки
у Божеств смоляных мезозойского века.
11.02.07
На набивной скатёрке неба голубого
бурдюк с вином игристым золотится,
и облако плывёт вдоль горного отрога,
дорисовав себя чуть-чуть до птицы.
То кучно, то лавируя по склонам мшистым,
пасётся стадо. Словно сам Всевышний –
то с флейтой пастуха, то кистью пейзажиста –
в ауле в пурпур саклям красит крыши.
И, веря в братство, ходят где-то рядом люди
с картин Нико, с глазами кроткой лани.
Они ногами давят виноград и любят,
когда их жизнь рисует Пиросмани.
17.09.06
А.Кораблёву
Пройтись по стрелкам чаек,
по влажности песка,
где волны свет качают
в предчувствии броска.
И в "до мажоре" пенном,
обрушив сотни лап
на клавиши вселенной,
отступятся назад.
Где чаек полукружья
и неба толстый слой
так нежны, и разбужен
уже резвится в той
пучине змей в алмазах,
а надо всем горит
светило – желтым лазом
в отшельнический скит.
15.09.06
Тамаре Байчоровой,
аул Хурзук
Терракотовый холм лошадиною мордою
тычет в луга цветущий колючий татарник.
В клочьях белых тумана рождается облако
и уходит за гору, как с посохом странник.
Низко-низко нырнёт трясогузка над шумною,
над бурлящей, над горной речушкою узкой.
Запестрит склон зелёный овечьими шубами
и заблеет на местном, кавказском, хурзукском.
Золотую солому швыряет охапками
в топку солнца прохладное утро ущелья.
Вознесутся вершины торжественно храмами.
Зазвенит колокольчиком песня прощенья.
24.07.08
Стихорастение тянется к лету
покуролесить по саду, по свету.
Соком акации вклеит листочки
там, где улягутся веточки-строчки.
На кашемировой спинке у пчёлки
стихоузорами буковки-чётки.
Как нотабене на чистой бумажке,
мир – синекура для каждой букашки,
каждой козявки и стихотравинки.
Яблоки спелые в тёплой корзинке.
Звёздочка в лунном шезлонге на небе,
рядышком белые стихомедведи.
Всё так счастливо у Бога на свете,
если живёшь ты на стихопланете.
27.08.06
Ребёнок взял цветной мелок –
рисует звёзд натёк на небе,
Путь Млечный, каждый позвонок
у тощих в лежбищах медведей.
И отсверк зорь зелёных там же.
И с пастбищ ягельных олени –
на рожках свет, как флёрдоранж,
цвет померанца в день весенний.
Чужих планет кочевья он
рисует крапинами, алым.
И пастушка с котомкой в сон
склонит, и весь рисунок шалый,
и немудрящий прост, как слог,
как лепет первый, дух медвяный…
Мелком цветным рисует Бог
наш мир, собой же осиянный.
26.08.06
Ты изучи шипящие мои...
Тебе знакомы птичьи переливы.
Язык мой проще, не такой счастливый,
но и на нём скажу я о любви.
Маши мне сад, в согласии кивай.
Слоист твой тонкий свет и лучезарен.
Кузнец невидимый у наковален
обрамит в киноварь далёкий край.
И вспышкой сотни красных молний бьют –
кустарник облепиховый за домом.
Всё тайнопись в тебе, всё незнакомо,
так, словно всё впервые вижу тут.
20.08.06
Мой предосенний сад, люблю твой запах
мелиссы, флоксов, астр! Люблю, когда,
как плод, заря в твоих зажата лапах,
привыкших к ощущению плода.
Люблю твои дорожки и просветы:
хожу по ним, цепляясь за шипы –
колючие крыжовника приветы.
Их мне опять даруешь щедро ты.
Мой предосенний сад, твоя ли горечь
целебная настояна во мне,
когда я в одиночестве, а город,
как птеродактиль, горбится во мгле
13.08.06
Сухие звуки августа в природе.
Смородиновый куст уж так не ал.
На Спаса яблоки настояны на мёде
и даже те, которых ты не рвал.
Чуть-чуть охрипший, тембр сменивший ветер
лениво обдувает нежный сад,
где первый желтый лист с вишнёвой ветви
слетит, как шмель. Где зелен виноград
и чёрен жемчуг бузины у окон,
а издали покажется – грачи,
ты подбежишь взглянуть на них, но только
рассыплешь в руку c ягодок лучи...
13.08.06
Мельче незабудок голубицы –
бабочки кавказские в траве.
Налетят и воздух завихрится,
задрожит, мерцая в синеве.
Постоишь в их облачке, как в юбке –
ситчике, в два крылышка узор.
И мелькнёт: синее незабудки.
Есть ли голубее что у гор?
29.07.06
Пучеглазой дороге ночной,
прожигающей, скоростной –
мозаичную явь полусна.
Шорох трассы под леность ума.
Половодье луны в облаках.
И всплеснувшей звезде рыбака
не бояться – здесь мир и покой.
Город ждёт за последней рекой,
за последним над бездной мостом…
Вот и скрип тормозов, вот и дом.
17.07.06
Зелёное вымя кокоса Бенгалии.
И ломтиком месяц папайи медовой.
В сафари ли, в горы, в себя ли, в бега ли я, –
дорога не будет ни вечной, ни долгой.
Волочит индус стог кинзы. Резким запахом
повеет, домашним, под небом хвостатым,
под веерным небом – восточным, не западным –
в стране, где молитвенно бродят у статуй.
В просторном дупле божество лупоглазое
получит горсть риса в обед, и пять рупий
оставит в тарелочке путник и сразу же
уходит, примкнув к удалившейся группе.
За ширмою листьев широких банановых
мелькнёт в белых лотосах чистая заводь,
и ты проживаешь мир будто бы заново,
забыв, что билеты на запад – на завтра.
28.07.06
Висит светило в белом абажуре.
Сквозь облако приглушен яркий свет.
И гнут хребты холмы в еловой шкуре,
зажав меж лап лугов брусничных цвет.
Река скользит форелью серебристой -
пятнист и крапчат узкий рыбий бок.
В оврагах грабы стряхивают листья
в несущийся, стремительный поток.
Лохмат корнями каменистый берег
и дик, дремуч его природный вид.
Как с полотна ожившей акварели,
когда художник вечность ощутит.
Но дальше чуть - и всё уже иначе,
уже иная мнится акварель.
Мир бирюзовым жеребёнком скачет,
под каждой ветвью чудится свирель.
И розовые стопы солнца склона
коснутся – зарумянятся снега.
И там, где густо затенялась крона,
уже полоска светлая легла.
Теберда
26.07.06
Это лето, и всё возможно...
Золотистой осиной дрожью
ореолится таз с вареньем,
вместе с осами виснет время...
Между грушей и солнцем воздух
переполнен неясным вздохом.
Полдень трижды три раза прожит -
летом всё для тебя возможно.
За бесценок зима, и очень
странно думать, что будет осень...
Как монетки минуты копим,
всё смеёмся да варим кофе.
Нас от ветра мыс прячет Крабий
в бухте с именем тёплым "Лисья",
ты молчишь, собирая камни,
гордый мой собиратель истин.
Скумпий рыжих окрас сентябрьский,
чёрен, ровен загар нудиста.
Солнце явно сгущает краски
в бухте с нежным названьем "Лисья".
Красный спелый шиповник – бисер
на хитоне широком склона.
Эчкидаг ухо прячет в Лисьей –
будто ждёт не дождётся Слова.
Выбираю дорогу на север
или следую шёпоту, сверив
звук притихшей к полуночи двери
с ощущением груза потери.
Выбираю из всех одиночеств
то, что ты мне, шутя, напророчил.
Ветер влагу из глаз моих слижет
и тогда ты окажешься лишним.
Но не выбрать до дна, не измерить,
отсчитать от конца сто истерик...
Это – терние, милая, терпим
до пришествия, ставшего третьим.
2002 г.
Я три тысячи лет искала свой Дом…
Может, был он рекой, может, был он огнём,
может, снегом с вершин или ветром в пути.
Мой бродяга, мой Дом, где тебя мне найти?
Но случайный старик мне твердит об одном:
"Ты ищи, не ищи – не отыщешь свой Дом.
Он – пустой в пустоте, его знает слепой".
– Не шути так, мудрец, не шути надо мной!
Знает каждый глупец: "Дом – четыре стены,
там, где мать и отец, где и родятся сыны".
Ты глупее глупца, и немыслим твой Дом,
никогда бы не смог Бог жить в доме таком.
Улыбнулся старик и спокойно изрёк:
"Всё узнаешь сама, когда сбудется срок".
Я три тысячи лет искала свой Дом…
Может, был он рекой, может, был он огнём,
может, снегом с вершин или ветром в пути.
Мой бродяга, мой Дом, где тебя мне найти?
2000.
Прослушать песню можно на стихофоне:
http://www.stihophone.ru/works.php?G=22&ID=3905
Зёрна звёзд в кофемолке твоей в ночи.
Жизнь вмещает судьбу, а Господь молчит:
потерялся среди золотистых сфер.
Мой нефритовый слоник на полке сер.
И на гуще кофейной гадать – обман.
Надышать для любимой луну – талант.
Посмотри просто так, посмотри наверх.
Соверши на невидимый дом набег.
Каждой твари крылатой на лоб печать.
И молчи, если сможешь ещё молчать.
05/06/06
Напиши мне письмо, округляя "О",
буду этих зверушек вылавливать.
Буду их собирать по одной, легко, –
вот последняя прячется в love are you.
Самолётик бумажный летит. Моря
голубыми глазами вверх пристально
на неведому птицу в упор глядят,
и волнуются белые пристани.
Может, это корабль из далёких стран,
может, парусник, курс перепутавший.
Даже йоги в горах напрягаются так,
что теряют контакт свой с Пурушею.
А бумажные крылья сверкнут белизной
и покорно прикроют ладошку мне.
Вот и восемь зверушек в строчке одной
и ещё две чуть ниже, с горошину.
27.05.06
Вечер прятал тени, хранил телят,
загоняя в сеном пропахший хлев.
С фонарём звезды отыщу тебя
и внесу к столу молоко и хлеб.
Не старайся зря, всё равно уйдём
по полям, по облачным, – сколько их!
А под ними – речка, простой наш дом,
и накрыт в нём стол на двоих. И миг
или час, иль день, или вовсе год –
в кладовых времён закрома минут –
промелькнут, и ты, мякиш хлеба в рот
положив, вздохнёшь: "Хорошо же тут!"
26.05.2006
Воды пригоршню мне из упавшей звезды набери.
Пока в глиняной чаше её океанский прилив.
Пока в теле медузьем её фиолетовый свет
не горит и не меркнет, а падает, словно во сне...
От последних лучей я очаг разожгу и смирюсь.
Заучу все молитвы – счастливою стать – наизусть.
Но однажды я к уху пустой приложу черепок
и услышу, как плещется космос о глиняный бок...
15.02.06
Облаками зима затоварена.
Словно в тесных портах корабли.
Забываю, как выглядит зарево...
Эти белые, беглые дни.
Стали дом мой и сад мой – заснежены.
От калитки глубок полукруг.
У забора укутаны бережно
две лозы винограда от вьюг.
Но зиме, как чужбине, я – беженка,
терпеливый в пути пассажир.
Полустанками дни, побережьями,
промелькнут, холодны и чужи.
Мне, зима, отпусти одиночество…
В жар и пряность кунжутную звёзд,
в буйство зелени, звон, её зодчество,
и охристость осенних берёз
отпусти. Отпусти меня сразу же,
как вспорхнут под застрехи стрижи…
На лозе почкой розовой, радужной,
мне обещана новая жизнь.
12.01.06
Костровище. Жадно ест огонь
пирамиду из смолистых веток.
Приходи на угощенье, гость.
Чай в котле – заваренное лето.
У дымка кедровая душа.
У гитары – тяга петь о вечном.
Над Шавлинским озером кишат
звёзды. Мир летит, как поезд встречный.
Расписание проблемой дня
вдруг покажется вполне насущной.
Там такая в небе толкотня!
И сгорают звёзды, словно сучья.
7.01.06
Я иду, дорог не разбирая.
Плеск волны за поворотом в ночь,
где в чешуйках лунная кривая
через море убегает прочь.
Стынет берег. Галькой ледяною
холодит. Здесь днём ходил Ты бос.
Приручённой тычется волною
море, будто мокрым носом пёс.
Галечная мелочь голубая –
это ли дорога к небесам,
где пасёшь Ты звёзды, помогая
нам, Твоим назойливым истцам.
А самой-то мне помочь и нечем...
Ветер тучу на ночь приволок.
Под водою тоненькие свечи
угасают. Спать уходит Бог.
***
Оглянусь растерянно.
Где любовь моя?
Вот невзгод – немеренно
да звезда-Маяк.
По Пути по Млечному
не скатиться б вниз.
Ротозею встречному
славненький сюрприз.
Реинкарнация
Её могилам несть числа.
Рыдали. Рыли. Истрепали.
В шелках и праздничной эмали,
как куклу, убирали с глаз.
Казнили, чтобы проучить...
Простите, жизни обучали,
не прожигали путь свечами,
а приговаривали жить.
* * *
Чётки встреч перебирать
и бежать, бежать, гонимой,
мимо чьей-то жизни, мимо,
и ронять "нам днесь", "нам даждь",
и с душой, по-детски босой,
не искать в тропе подвоха.
Просто скоро снова осень,
а дорога – лишь дорога.
Отсвет лимонных сполохов над рощей.
Облако село наощупь в овраг.
Миг красоты. И душа моя ропщет.
Так нестерпимо ей в этих краях.
Так ей отчаянно мало мгновенья.
Вечности промельк – и больно глазам...
Шлейфом белёсым река у селенья
в небо плывёт над собою сама.
27.12.05
Нас позвала тропа наверх...
И камень лёг тропой, и снег.
Там ближе к Солнцу были мы
и все перед Горой равны.
Но в каждом рос его барьер.
Эльбрус – он звал, он звал наверх!
И был он скряга, а не мот:
он нам по капле кислород
отмеривал на каждый шаг
и каждому давал он шанс.
И был Восток огню подстать!
Рассветов нам таких не знать
в своих зашторенных домах,
в своих делах и городах…
Нас позвала тропа наверх.
Эльбрус, как Бог,
открыт для всех…
Ущелье Адыр-Су.
2000 г.
Когда улыбаются маги,
рождаются новые страны.
А вензель стиха на бумаге –
как пропуск в их сны и обманы,
где всем предлагаются крылья,
как тапочки в залах музея.
Но кто-то бескрылый забыл и…
Всех помнить – пустая затея.
А кто-то примерил драконьи.
А птичьи выходят из моды.
Пегасы – те всё-таки кони
старинной, элитной породы.
А кто-то искал безнадежно,
забросив иные дела,
два белых, два чистых, два нежных,
два ангельских просто крыла.
2000г.
Безысходностью веет, тленом.
Испаряется жизнь из тела...
В тишине под лопаткой левой
на сиянье душа летела.
Через двор, где бельё полощет
дождь холодный, прямой и резкий.
Через город, где храм и площадь
с ликом божьим на тусклой фреске...
8.12.05
Запорошено белым окошко луны.
Город пледом спелёнут январским.
Мы слонялись под снегом в авоське зимы
и не знали, куда нам податься.
Нас увёл бы старик. Он не помнил любви.
Его тень и дорога простёрты
от прикрытой небрежно в былое двери
до аллеи с заснеженным тёрном.
И на свет седины мы прошли бы с тобой,
вспоминая грядущие зимы,
где ты будешь иным, где я буду иной,
но не станем скептичны и злы мы…
Но старик не увёл. Он исчез вдалеке.
Мы бродили по парку счастливо.
И рука согревалась в любимой руке.
И сползали туманы под ивы…
3.12.05
В алкогольном тумане пропляшет
по зелёному небу луна.
Горизонт для тебя перекрашен
в цвет морского замшелого дна.
Недокуренной гасишь ты нервно
сигарету. Одну за одной.
Ждёшь звонка. Безразлично и мерно
ходит время всю ночь за тобой.
11.05
Топай, Земля-Корова!
С яблоком в натюрморте.
Топай, покуда слово
бьётся в твоей аорте.
Вымя твоё налито.
Сочны густые травы.
Огненные болиды
в ночь салютуют! Ave!
Блюдо луны из Гжели
с синими петухами.
Сыплется звёздный жемчуг
с неба Корове - Ave!
Топай, Земля-Корова!
Колокол твой глаголет.
Топай, покуда слово
бьётся аортой в Боге.
23.11.05
И вот последнюю из звёзд
уводит утро на закланье.
Рассвет вкраплением заноз
сверкнёт на листиках герани.
А за окном – снега, снега…
Ещё хранит молчанье город.
Скребёт лопатою слегка
по ледяному миру дворник...
И, обновлён, приходит день.
И чист, и щедр, и всепрощаем!
Как радостно, сбежав от дел,
с тобой беседовать за чаем
о том, что зимы нынче вот
теплее стали и короче...
и замечать, как вдруг мелькнёт
в твоих глазах нежданно горечь.
Перемолчать. Утихнет боль.
В саду кустарник не замёрз бы...
Угаснет день. В заботах Бог.
Он в яслях вскармливает звёзды.
19.11.05
Осеннее небо роняет на серый асфальт дождь,
где белая "зебра", как право пройти вдоль...
Но время уже отсчитало короткий, как вдох, миг
на право понять и отстроить с нуля мир.
И ты уже знаешь, как тягостна ноша – идти вброд,
и ты уже помнишь, как глупо копить впрок…
Октябрьское небо роняет на мокрый асфальт лист
и ты уже веришь, что это твоя жизнь.
2002
День промок, но не стал этим хуже любого дня,
и ничем этот дождь не отличен от тех дождей,
где пространство зонта ещё помнит тебя и меня,
для которых быть вместе – не лучшая ль из идей...
Изменяется город в потоках седого дождя,
срисовав свой же образ со стёкол и плоскостей,
он под куполом неба в границах размытого "я"
будет пойман невольно на лучшую из идей…
2002
Август. Свежо. Горсть сорвёшь на ходу.
Жимолость – кислая горечь Алтая.
Дух – перехватит от ягодок двух –
бедный, и так уже где-то витает.
Где-то под небом, где кедр исполин
прячет под лапами ветры хмельные,
корни вздуваются из-под земли.
Воздух смолистый над водами стынет.
Зелен и розов, распластан бадан,
ярким ковром серый камень прикроет.
Рядом присядешь... И дальше. Бог даст,
к вечеру будем уже за Ороем.
4.09.04.
Беззвёздная просмоленная ночь,
как праязык, густа и многолика.
Коренья слов её не истолочь,
как корешки простого базилика…
На днище неба – юная луна,
белее пенки с молока кокоса.
Бела, как зубы негра, как спина
кочующего в море альбатроса.
В ковчеге скоростном своей судьбы
несусь по кольцевой, а верю – к цели…
Луна слетает капелькой с губы
у ангела в ковчежной колыбели.
27.07.05
Голубые снежинки цикория...
Дальше – ржи золотой веера.
Мостик-радугу споро построят нам
невидимки-дожди. Мастера!
Электричка чихнёт вдруг малиною
на семейство весёлое коз…
У забора высокие лилии,
как сполохи… Завьюжит от ос.
А на вишне всё трели и трелюшки!..
Не безделица – дятел поёт!
День с полотен Ван Гога. Полтретьего.
На столе стынет чай "Бергамот".
10.07.05
Мы тщетно ищем в русле наших рук
течение любви, а в слове звук...
На том конце, где свет рассеет тьму,
где врачевать судьбу не нам – Ему,
на том конце совсем иные дали...
Вселенные, как мячики, катались,
и мальчик всё дудел в свою дуду...
...и ты шепнёшь себе: "Иду, иду... "
6.07.05
В веснушках укропа полсада в июле...
На фоне коряг – золотистые мошки.
Неструганый столик. На сломанном стуле
доверчиво дремлет соседская кошка.
Чесночный вопросик отбился от стаи.
Цветут ноготки: сорняки, но оставим.
На полочке томик зачитанный, старый...
На окнах ночные фанерные ставни.
Здесь мы городские забудем привычки,
оденемся проще и станем смиренней.
Щепу соберём для костра, чиркнем спичкой,
и вспять потечёт безграничное время...
30.06.05
Ты говоришь: "Читай Экклезиаста!"
Ты говоришь: "Как пахнут снегом астры!"
И тает иллюзорность фраз
в охапке свежих белых астр.
Ты говоришь, цитируя Сираха:
"Душе весёлой не изведать страха", –
так свиристель, таёжный гость,
рябины склёвывает гроздь –
и неизбежность назовёшь судьбою.
Вот бы легко к реке тропою
бежать, в изгибе тонких ив
её вдали предвосхитив.
2000 г
Нет ладони, чтоб звезде скатиться,
миллионам лун не отразиться,
солнцу в городах не расплескаться,
небу больше в купол не собраться.
Нет Земли. Она приснилась Богу.
Сквозь созвездия задумчиво глядел…
И рождённому не Слову - Слогу
даже удивиться не успел.
А в саду, а в саду к зиме...
лист последний дрожит на ветке
да, подобно паучьей сетке,
тень ореха на белой стене.
А в саду, а в саду к зиме...
запах йода и яблок терпкий,
позабыт в деревянной беседке
детский красный совок на скамье.
А в саду, а в саду к зиме...
ни жужжанья, ни трели, ни свиста –
откружились горчичные листья
и спокойно лежат на земле.
2000 г.
/
__________
А вот, что я обнаружила в интернете :)
http://www.liveinternet.ru/users/kykolnik/post140434951
В озеро шла нагая.
В спину дышал ледник.
Горный ручей, сбегая,
жгуче коснулся икр.
Ах! Называли синим,
чистым, словно стекло.
Озеро - "глаз павлиний"-
мне на ладонь легло.
Центральный Кавказ
1998 г.
***
Мытарствует суфлер.
Он знает птичий.
Двухмерный фараон
в рекламе спичек.
Сосчитаны часы
верблюжьи трижды…
А где же наш герой?
Он будет ниже.
Суфлёр вернулся в дом.
Теперь – прозаик.
Двухмерный фараон
курить бросает.
Верблюд закончил путь,
и путь весь вышел…
А где же наш герой?
Герой был выше.
2004г.
И снова снег штрихует белым март,
темнеет мушкой на щеке рассвета,
но во дворе, в оркестре птичьем – гвалт,
заливистое соло с парапета.
Уже весна листает календарь.
Снег невесом, едва заметен, тонок.
Белесый тополь, словно пономарь,
скрипит, бухтит под ветром монотонно…
20.03.05
Валик. 4 года.
Полоса увлечения солдатами.
Попросил пришить к шапке звёздочку, чтоб, как солдат.
Я — солдат! Полина — солдат! Андрей — солдат! Мама-папа то солдаты, то не солдаты. На остановке увидел курсанта военно-политического училища, застыл перед ним и смотрит неотрывно снизу вверх.
Бедный парень интеллигентного вида в очках не знал куда деваться.
Сидит на диване. Одна нога в колготках, а другая ещё нет.
Говорит серьёзно: "Ты белая, а я красная".
Потом меняет интонацию: "Ты красная, а я белая".
Спрашиваю:
— Какие буквы в слове "Маршак"?
Назвал.
— А кто такой Маршак, ты знаешь?
— Маршак — это Пушкин.
Отогревается после улицы.
— Ого! Как быстро щёчки затеплили.
После купания долго причёсывался. Уложили спать. Через десять минут рёв.
— Что случилось?
— Волосы поломал.
— Я буду хлебщиком. Делать хлеб
Увидел фотографию, где папа и мама и спрашивает:
— А где я был?
— Тебя ещё не было.
— Нет, я когда-то был.
Обиделся, не поверил.
Ходили в передвижной зверинец. Молча, почти заворожено рассматривал зверей.
По дороге домой: про оленя: "У него дерево на голове".
Про дикобраза: "Как веник".
Проходим мимо каштана, говорю:
— Смотри, у каштана цветочки отцвели уже.
— О! Теперь получился тополь.
В ванной плаксиво:
— Ты намокрила меня.
Проводит по мне рукой
— Сейчас тебя намокрю.
— Валик, чем отличаются девочки от мальчиков?
— Девочки бантики носят, а ещё мальчики бывают королём, а девочки принцессами
В раздевалке нет ни одной скамейки, чтоб переобуться.
Говорит:
— Лавочки нет ни разу.
Говорит:
— Когда я буду апиратом…
— А кто такой апират?
— Матрос такой.
Спрашивает:
— А когда я вырасту, какие вы с папой будете?
— Как бабушка Маня.
— Ну, тогда покажите мне, где цирк и зоопарк.
Бабушке Мане 91 год.
Приходит из садика
— А я на занятиях 12 раз подтянулся.
— Молодец. А кто больше всего?
— Андрей. Он в подготовительной группе, ему уже 6 лет.
— И сколько раз он подтянулся?
— 5
А ты сколько?
— 12.
— Есть луна и лунец, маленький такой.
Рассказывает сказку.
— Жили-были король и королева.
— А кто такая королева?
— Это ферзь!
— Луна кажется маленькой, как лампа, а она большая, как комната.
Смотрит на червяка в яблоке:
— Ага, если его съесть, то внутри вырастет дерево и на нём будут червяки.
— Откуда мир взялся? Что из животика великана?
Настя упала с лесенки
— Ты где ударилась?
— Везде.
Мы с Настей поссорились, перед тем, как она пошла в ванну. Заглядываю через 5 минут. Сидит, обхватив руками колени, и говорит:
— Я так обидно купалась.
Утренние заморозки.
— Смотри: кусочек зимы!
Смотрит на фотографию нашей семьи:
— Мы, как матрёшки.
Отчитываю, что пришла домой грязная:
— Будешь на даче пачкаться, а здесь будь чистой.
Она смотрит на меня из-под бровей, а потом говорит:
— Жизнь есть жизнь!
Говорю:
— Ты же старшая сестра
— Нет, я — подготовительная.
Эдик 4 года.
Спрашиваем, чем занимался сегодня в садике.
Рассказывает, что наводили порядок в группе.
— Эдик, а кто убирал?
Отвечает:
— Два человека и ещё две девочки.
— Эдик, ты не хочешь в туалет?
— Нет, я выпил воды, но она ещё до писюна не дошла
Все смеются, а я говорю сыну:
— Валик, записывайте за ребенком.
— Ну и что тут записывать? — пряча улыбку, пытливо спрашивает он.
А я подумала: «А почему бы и нет».
Спрашиваю:
— Эдик, что подарить тебе на День рождение?
Отвечает, мечтательно вспоминая:
— Колотушку-подушку.
Последний раз, когда он был у нас в гостях, они с 22-х летней Настей, смеясь и хохоча, дрались длинной подушечкой под шею для поездки в автобусе
Красным шариком – солнце, летящее в лузу.
Для сорвавшихся солнц – Вседержителя сеть…
Поднимаюсь по тропке, извилистой, узкой,
к старой чёрной маслине под вечер – присесть…
На далёких холмах, на груди их покатой –
сосен пух голубой, невысокий самшит.
Терпко пахнет чабрец, тонким холодом – мята.
Мелочь-шушера, ящерка в травах шуршит.
Тихо так, что услышишь, как ветер на склоне
из ладони в ладонь сыплет лёгкий песок…
Под засохшей маслиной поэт похоронен.
Где душа его?.. Крест. Многоточие строк…
25.12.04
Где-то там, за последним мысом,
где крупнее и жёстче песок,
солнце – с красной макушкой лысой –
охлаждало волною висок.
Твоя кожа чуть пахла дыней…
На шафрановых низких холмах
старец-ветер сухой, полынный,
засыпал рыжей пылью овраг.
Ты сандалии нёс. Мы босо
шли по краю, по тверди. Вдали,
за холмом, уже за откосом,
серебристая зелень олив.
Там, в тени их густой, – прохлада.
Вялый жук там росой опоён...
Шли. И было ещё тогда нам
хорошо и спокойно вдвоём.
17.12.04
Не смейте мне клясться,
я Вам не поверю!
Вы лживы, не спорьте, Вы лживы...
Давно мне не снятся
крылатые звери,
летящие по ветру гривы.
Не смейте касаться
души моей долгой:
обманны и взгляды, и речи…
Давно мне не снятся
у пастбищ дороги
и сеточки тропок овечьих.
Тяжёлое солнце
толкает телегу
на запад, где тонкие ивы,
на запад, где сон мой
закатится в Лету….
Не смейте мне клясться! Вы лживы…
3/12/2004
Прослушать романс можно здесь:
http://www.stihophone.ru/works.php?ID=4960
Не сотвори себе врага:
пусть не придёт, как зверь из чащи,
где ночь черна и злая мгла
ворует день твой настоящий...
Прикоснусь к пространству именем Елена –
мягкий звук, касаясь губ, идет на убыль.
Снег идёт во мне, являя свет и леность,
не спеша, не зная, что он и откуда.
Снег идет во мне – погодная причуда.
Все обиды стёрты, все сокрыто в белом.
Мир слегка придуман, мир слегка припудрен,
будто нарисован на страничке мелом.
13.11.2002
Л. Буратынской
Сплющен, толст и весел нэцкэ –
коктебельский гномик счастья.
Буду дома я в Донецке
обживать ладонь им часто.
Улыбаться по-китайски
будет это чудо складок,
слезут бронзовые краски
с керамического зада.
А однажды станет туго –
так всегда бывает с нами.
Кину в сумку нэцкэ-друга
и вернусь сюда на камни.
И вернусь сюда на море,
где вальяжно ходят чайки…
На его хитрющей морде
щёлки глаз: "Да будет счастье!"
***
Поцелуй меня ещё, любимый.
В небе пляшет звёздная метель.
Тонкий месяц, одинокий схимник,
золотым рожком цепляет ель.
Поцелуй твой нежен – сердце тает.
Ночь кружит, роится высоко.
Сыплет лунным эфемерным тальком
в наше приоткрытое окно.
Поцелуй ещё меня, любимый.
Рук разнять нет сил, да и зачем...
И с душой, любовью опалимой,
засыпаю на твоём плече.
под музыку здесь:
http://www.stihophone.ru/works.php?ID=4973
***
Орхидеи сухой розоватый изгиб,
Цвет коры – это бывшее злато.
Что осталось, мой милый, от нашей любви?
Мне тебя уже, милый, не надо...
Пальчик крутит крючок орхидеи сухой.
Ворох писем. Часок до сожженья.
Я так счастлива, знаешь, была, милый мой,
А теперь лишь цветок в утешенье...
Берёзовый настой души молочной,
прозрачнее слезы, в мою ладонь искрит
её подкожный сок, её подстрочный,
язык её живой и древний, как санскрит.
А мой славянский, мой от азъ и буки,
как дикорос степной, язычеством грешит…
И звон стоит в ветвях: играет бубен
– во имя, на авось – спасения души.
Темно Твоё тело в одеждах
сверкающих молний, темно…
Дитя неприкаянно, где же
назавтра родится оно?
Рождённое будет таращить
глазёнки на радужный свет
и буковки складывать: даждь нам
насущный (как водится) хлеб.
...В шафрановом золоте повесть
уже выпадает из рук –
жизнь краткая, маленький поезд,
по рельсам судьбы перестук.
Светло Твоё тело в одеждах
белее парных облаков…
А старец, безумный невежда,
в бессонницу льёт молоко.
07.2004
Солнце-осьминожек
на ладошках клёна,
золотые лапки
оставляют след,
повисит на ветке,
заберётся в крону
и моргнёт оттуда:
"Здравствуй",
мол, "Привет!"
Там, где ветер рассыплет горячий песок,
паранджой золотистой завесит полнеба...
Я взгляну изумлённо туда, на Восток,
я взгляну на Восток изумлённо и немо.
Там, где бешено мчится на быстром коне
мой раскосый, степной, необузданный предок,
эту дикую удаль он чует во мне,
как лисица добычу, рванувшись по следу.
Там присыпан песком позабытый божок
и не стёрты ещё изумрудные веки.
Я взгляну изумлённо туда, на Восток,
там, где предок мой скачет, убывший навеки.
12.2002
Утром розовым, как пеликан
со звездою последней в клюве,
ничего не тревожит, – легка
даже мысль, что тревожить любит.
От туманов бессонниц ночных
и бессвязного жара губы
утром станут нашёптывать стих,
а нашёптываться он любит.
Про луну-белошвейку из снов,
что приходят к весёлым людям...
Вот и сшито небес полотно,
вот и сшито – для тех, кто любит.
16.06.04
* * *
Когда устану, не устав, –
ещё не пробил час –
и пересохшие уста
окликнут тихо Вас…
И будет день,
и я уйду
в отдельное
существованье,
и болью вспыхнет на ветру
послепоследнее прощание.
* * *
Не оставь меня осенью ранней
в пряном мире опавшей листвы…
Я – забытый дорогою странник
во Вселенной, где царствуешь ты.
Как прибой без спасительной суши,
чьей рукой я отправлена в путь?
Ты меня хоть немного послушай,
ты меня навсегда не забудь.
Так растерянно по ветру кружит
этот день – этой осени счёт.
Кто-то нежному ангелу служит,
кто-то грустную песню поёт.
* * *
Холодно, зябко душе моей, з-зя...
Небо свинцово и зелено,.. ало.
В том, что вокзал уплывает, нельзя,
как ни старайся, увидеть начала
или замедлить перрона пробег,
или ускорить вагонное время...
Это неверно, что жизнь моя без
жизни твоей. Изначально неверно.
* * *
Я больше не люблю,
я больше не страдаю.
И сердце не гублю,
и песен не слагаю.
Я, как пустынный дом,
где тишина и скука,
где всё объято сном
и не томит разлука.
* * *
Отцелуй меня за всю разлуку,
за те дни, что я смотрела вдаль.
Дорогую я сжимаю руку,
и уходит медленно печаль.
Я цветами завершила вазу
и к тебе рванулась: обними!
Отцелуй за всю разлуку сразу.
Пусть взорвётся счастьем этот мир!
* * *
Орхидеи сухой розоватый изгиб,
Цвет коры – это бывшее злато.
Что осталось, мой милый, от нашей любви?
Мне тебя уже, милый, не надо...
Пальчик крутит крючок орхидеи сухой.
Ворох писем. Часок до сожженья.
Я так счастлива, знаешь, была, милый мой,
А теперь лишь цветок в утешенье...
* * *
Оглянусь растерянно.
Где любовь моя?..
Вот невзгод – немеренно
да звезда-Маяк.
По Пути по Млечному
не скатиться б вниз.
Ротозею встречному
славненький сюрприз.
* * *
Мне не вернуть любви твоей:
она исчезла без остатка,
а память тех счастливых дней,
как капля горького осадка.
Теперь лечу я, легкокрыла,
не потревожит сон мой боль:
на сердце тихо схоронила
свою вчерашнюю любовь.
Оставь. В твоих вчерашних снах всё зыбко.
И в счастье грусти там не избежать.
И облако, как золотая рыбка,
из кузницы заката мечет жар.
Оставь вчерашним снам и страх, и ласки –
они теперь все равнодалеки.
И солнце, догорая, не во власти
над синею звездою у реки.
Оставь, последней льдинкой отмечая,
вчерашних снов и радость, и печаль…
Как золотист лимон в вечернем чае,
наколотый на шпажечку луча!..
3.05.04
В тот час, когда окрас деревьев чёрен-чёрен
и в тёмно-синем вспыхнет первый изумруд,
закатный жар стряхнув с ветвей, высок и строен,
засмотрится с любовью тополь на звезду.
В тот час, когда дома, забрызганные светом,
всплывут, сияя многоярусно, во тьме,
та звёздочка сыграет тополю на флейте
у плотика луны, снесённого на мель.
А я? А где же буду я в тот час мажорный?
Чужда счастливым чья-то тихая печаль…
Истосковавшимся и глупеньким моржонком
ступлю на белоснежный плотик я... Встречай!
16.05.04
Не словам – те слова ненадёжны давно,
словно ветер, танцующий с оста на норд,
как простого пифагорейца,
обучаю себя пятипалой звезде,
обучаю с азов этой мудрости, где
и душе есть местечко погреться.
Но без слов, ничего не получится без…
Хризантемою – в яблоке сколотом блеск –
мир на солнце наверчен, а, значит,
ветер снова танцует от норда на ост,
мир загадочен, значит, таинственно-прост,
словно ряд золотой Фибоначчи.
17.04.04
Ты – опора и цель, и свидетель распада.
В каждом вепре Ты – битва, а в имени – слог.
Мы в забвеньи глядим в отражение сада –
там, где корни, как змеи, ползут в небосклон.
Ты – огонь и священное место обряда,
Ты – бессмертие каждого, каждого смерть.
Кровь Твоя там, где брат замахнётся на брата,
На земле, запекаясь, рыжеет, как медь.
Твоё вечное семя – залог воскрешенья.
Ты – причина причин, майский дождик из туч,
под окном распустившийся кустик сирени
и на мокром листе притаившийся луч.
21.03.04
Мой взгляд врастал во тьму. Душа стремилась следом,
как будто где-то там – заведомая щель,
как будто где-то там, звезде весёлой предан,
блуждал мой свет на дне, впотьмах, на дне пещер.
Но боль врастала в быт, нет, становилась бытом,
как в зеркало – покой, врастала тихо в грудь.
И было всё равно, и всё уже забыто...
Вот только бы мне вновь не повстречать иуд.
15.02.04
И в каждой ветви – бунт, её тоска по звуку...
В молчании цветов сокрыта их печаль.
Закован каждый миг и погружён в разлуку, –
так в золотистый воск запаяна свеча.
Так погружён на дно всемирного потопа
мой самый тихий взгляд, беззвучное "прости",
но ангел, как дитя, по небосводу топал
и, как дитя, он знал, что нас придёт спасти.
09.02.04
1.
Не спешить никуда, где ждали б,
всё былое в материале,
непригодном уже для правки,
разве только для фразы "прав ты".
Но судьба, мой искусный повар,
сварит зелье – найдётся повод
мне пригубить, сомкнувши веки.
Нужен только попутный ветер
да закат, осветивший дали,
и ещё, чтоб меня там ждали...
2.
Ничего не случится завтра.
Будет время ползти на запад,
исполняя привычно соло,
скарабеем, нет, просто солнцем.
Ничего – это слишком мало...
Будет утро, и всё сначала
повторится. Возможно, ливень
или гром с небес грянет или...
3.
Лето. Ливень. Жара. Крыжовник.
Мелкий листик прилип на жёлтом.
Потянуться и вдруг отпрянуть,
не царапина – повод прятать,
где болит, и, размазав каплю,
вдруг сорваться неадекватно
и уже на сыром и мягком
отыскать горсть примятых ягод
в чернозёме блестяще-жёлтых...
Было лето и зрел крыжовник.
4.
Югом бредят предметы в доме.
Все приметы – уехать, кроме
королевской четы бегоний,
отцветающей на балконе.
Потянулись на юг по-птичьи
проходящие электрички.
Мелкий-мелкий на город сыплет
дождик летний – разводит сырость.
А у моря, конечно, жарко,
и себя там уже не жалко...
Дай Бог, завтра мы будем живы,
купим персиков и инжира...
5.
У окошка часы тик-так,
в крымском дворике всё не так...
Кот бесшумно вошёл, и шаг
невесом его, как душа.
В уголочке иконка – Бог.
Ступишь босо – дощат порог.
Абрикос с ветки шлёп – тяжёл,
сочен, крупен и красно-жёлт.
Отряхнёт солнце сотни искр,
до прожилок просвечен лист...
Ступишь в утро – горяч и рыж,
абрикосовым солнцем с крыш
день растянется, словно кот,
и вздохнёшь ты легко-легко...
6.
Это лето, и всё возможно...
Золотистой осиной дрожью
ореолится таз с вареньем,
вместе с осами виснет время...
Между грушей и солнцем воздух
переполнен неясным вздохом.
Полдень трижды три раза прожит –
летом всё для тебя возможно.
За бесценок зима, и очень
странно думать, что будет осень...
Как монетки минуты копим,
всё смеёмся да варим кофе.
7.
Налетят чайки с криком или
ветер с моря нагонит ила...
Небо – девять десятых кадра
над вершинами Кара-Дага.
Рыжий бок его старше речи,
пожелавшей увековечить,
чтобы было достойно, гордо,
чтобы "эр" полоскало горло.
Ссушит солнце и ветер сдует,
десять раз переименуют…
Вечность слишком большая дата
даже, …даже для Кара-Дага.
8.
Город спит, окольцован мраком,
город лапы кладёт на мрамор
львом ампирным, он прячет морду
от солёного ветра с моря.
Это час, когда вскрыто небо,
это место, где края нет и
звёзды ссыпаны в горсть морскую,
по-медузьи мерцают скупо.
Город спит под присмотром бездны,
волны камни ласкают сонно,
лунный луч рассекает берег
и теряется в кронах сосен.
9.
Не гнездовье, а божий выпас,
как ни сетуй - тебе не выпасть.
Здесь в цене - доходить до сути,
день и ночь - улетают сутки.
На рассвете белеют звёзды,
кто-то всё же покинет гнёзда.
И неважно на юг ли, с юга -
это жизнь, повторенье круга,
солнца ход в бирюзовой чаше,
дней пробег всё быстрей и чаще...
10.
Расскажу тебе, хочешь, притчу?
Мир на трёх слонах, мирок птичий.
Слон – один, слон – два, слоник третий,
на хребтах – гора, дует ветер.
Тяжела гора, ноша, то есть.
Есть слова – унесут, как поезд.
Ты скажи: "Люблю, дуться хватит".
Будет петь нам дрозд на закате.
Поцелуй меня на рассвете, –
мы пораньше птиц его встретим...
Тихо спят, сопят наши дети.
Слоник – раз, и два, слоник третий.
11.
Нас от ветра мыс прячет Крабий
в бухте с именем тёплым "Лисья",
ты молчишь, собирая камни,
гордый мой собиратель истин.
Скумпий рыжих окрас сентябрьский,
чёрен, ровен загар нудиста.
Солнце явно сгущает краски
в бухте с нежным названьем "Лисья".
Красный спелый шиповник – бисер
на хитоне широком склона.
Эчкидаг ухо прячет в Лисьей –
будто ждёт не дождётся Слова.
12.
Там веками настояны смолы
в можжевёловой чаше ствола,
под полуденный огненный молот
ржавый бок подставляет скала.
Там уполз в море мысом ящер,
в склон сыпучий оазис врос –
виноградный и настоящий,
из кривых тёмно-бурых лоз.
Там горчит запах хвои терпкий,
море – в розовой пелене.
Затрепещет, минуя ветки,
солнце бабочкой на стене.
13.
Вот и ночь за окном повисла,
все оттенки лишились смысла,
а дома стали площе, шире,
будто к ночи их перешили.
Голых веток порывы чёркать
небо, клинопись звёзд на чёрном...
Если сможешь ты видеть, слышать,
вскоре тайн обнаружишь столько...
И луну у летучей мыши
под крылом – голубым осколком.
14.
В ноябре день сер, однороден.
По часам узнаёшь, что полдень,
что ещё кусок жизни прожит.
Столько их накопилось в прошлом,
Что морока искать ответы,
жизнь дробить по ударам пульса,
и что скорой зимы приметы
принесёшь ты с продрогших улиц.
Но ещё должен быть отрезок,
про который не хочешь трезво...
И по первому снега хрусту
вдруг поймёшь ты, что дальше пусто.
15.
Выбираю дорогу на север
или следую шёпоту, сверив
звук притихшей к полуночи двери
с ощущением груза потери.
Выбираю из всех одиночеств
то, что ты мне, шутя, напророчил.
Ветер влагу из глаз моих слижет
и тогда ты окажешься лишним.
Но не выбрать до дна, не измерить,
отсчитать от конца сто истерик...
Это – терние, милая, терпим
до пришествия, ставшего третьим.
16.
С юга ветер на запах соли
откликается даже сонный.
Ветер с юга язык не знает
ветра с севера, напевает,
что хранитель имён. Под вечер
в каждом имени тонет вечность.
В каждом имени ангел бродит...
И бормочет о непогоде
ветер с севера или спорит,
что длиною в час лёта к морю...
Этот снегом сорящий ветер,
вдувший зиму к нам на рассвете.
17.
В голубые озёра неба
наметёт и насыплет снега.
Зарубцуются звёзды – колко
будет глазу от белого шёлка.
В полушубке из снега утро,
солнце – с примесью перламутра.
Время знай себе катит дальше,
не считая минуты в сдаче,
безразлично ко всякой сумме
вечность нам норовит подсунуть:
ты – Душа, остальное тленно...
Как живётся тебе, Елена?
05/03-01/04
В голубые озёра неба
наметёт и насыплет снега.
Зарубцуются звёзды – колко
будет глазу от белого шёлка.
В полушубке из снега утро,
солнце – с примесью перламутра.
Время знай себе катит дальше,
не считая минуты в сдаче,
безразлично ко всякой сумме
вечность нам норовит подсунуть:
ты – Душа, остальное тленно...
Как живётся тебе, Елена?
11.01.04
Вот и ночь за окном повисла,
все оттенки лишились смысла,
а дома стали площе, шире,
будто к ночи их перешили.
Голых веток порывы чёркать
небо, клинопись звёзд на чёрном...
Если сможешь ты видеть, слышать,
вскоре тайн обнаружишь столько...
И луну у летучей мыши
под крылом – голубым осколком.
24.10.03
У окошка часы тик-так,
в крымском дворике всё не так...
Кот бесшумно вошёл, и шаг
невесом его, как душа.
В уголочке иконка – Бог.
Ступишь босо – дощат порог.
Абрикос с ветки шлёп – тяжёл,
сочен, крупен и красно-жёлт.
Отряхнёт солнце сотни искр,
до прожилок просвечен лист...
Ступишь в утро – горяч и рыж,
абрикосовым солнцем с крыш
день растянется, словно кот,
и вздохнёшь ты легко-легко...
22.07.03
Крым.
Это даже не грусть – это всё, что осталось, прости.
День прошёл, чуть короче, чем жизнь, но такой же, как все,
так же без толку, впрочем, меня на бегу он настиг,
так же вдруг прекратился, истек, истончился, исчез.
День прошёл, безразличный ко мне. Где найти компромисс,
как приличия ради причастность свою соблюсти,
положить на ладонь от рябины оранжевый лист
и сказать: "Вот теперь это всё, что осталось, прости".
06.10.02