На фильм режиссера
В.Хотиненко "Наследники"
Бабочку на огонь гоните –
зрелище неописуемое:
крылы-жжж-ки плавятся как нити,
падают...Ату её!
Обстоятельства сильнее разума –
всё и сразу! –
мотылёк
вкручивается остриём в висок.
Натравите человека на человека –
в умах и сердцах разброд уже,
забудьте, что говорил Сенека:
"Зло легко подавить в зародыше",
обстоятельства сильнее воли, пеший
эквивалентно – потерпевший.
Милосердие? – обязательно!
Но сперва – порка показательная.
Вот он я, как есть, могу и осточертеть,
а над ухом та, из хосписа, умственная калека
нудит и нудит,
нудит и нудит,
нудит и нудит:
"Знаете, когда каждый день видишь смерть,
не хочется ссориться с живым человеком…"!
Дворник наша баба Маша
Целый день метлою машет,
Носит снег лопатою –
Он пушистый, непослушный,
Пууух небесный, пух воздушный –
Пааадает и падает…
Я и кот сопим от грусти,
Что гулять нас не отпустят,
Нам гулять запрещено:
У меня – плюс тридцать восемь,
Мама мне лекарства носит,
Я сижу, гляжу в окно.
Не хочу в кровать ложиться
И усиленно лечиться,
Только хныкать силы нет.
Вот бы с санками в сугробы,
И тогда меня попробуй
Загони-ка на обед!
Молоко нам вскипятили.
Я – из кружки, кот Василий
Пьёт из блюдца своего.
А за окнами – веселье:
Все друзья в снегу, как в перьях,
Догоняют кто кого!
Снеговик в ведре блестящем,
Точно в шляпе. Снег летящий.
Дети лепят снежных баб,
Сами белые медведи.
Я – в шарфе и тёплом пледе,
Мама говорит, что слаб…
Тяжела больного ноша.
-Ну чего ты, мой хороший,
Что же ты раскис опять?
Я вздыхаю удрученно,
Кот мяучит обречённо –
Так нам хочется гулять!
Сидим на кухне. Ты и я. Впотьмах.
Камина нет, не в моде нынче свечи.
Упершись лбом в стекло, заглядывает вечер
в наш дом, а затерявшийся в мирах
далекий звук похож на бой часов
с кукушкой, заведенных кем-то сдуру,
и очень даже портит партитуру
и вносит хаос в хор из голосов
чудесных, появившихся внутри
огромной тишины, рожденной домом.
И мы с тобой как будто не знакомы.
И чайнику, и кружкам не видны.
Не замечают нас стекло и пластик,
не видят жалюзи, драже цветное в рюпке,
ножи и вилки, спрятавшие зубки,
стакан, водой наполненный до счастья.
Не видят скатерть нас, обои, шкаф настенный,
стол расписной, плита…Средь этой ерунды
есть Тот, кто видит нас
всегда
первостепенно –
мяукает и требует еды.
всё кончится
и это тоже
переволнуется
спадёт
валами пены
жесткий лёд
растает
задом наперёд
затрусит время
и быть может
прозрачней
станет атмосфера
прах тяжелей
вода плотней
в ладонях в реках
летних дней
убудет
в ленте косарей
и ни во что
окрепнет вера
поплачь и
ночь переживём
взнуздай
не собственное
завтра
какая разница
кто автор
и из чего готовят
завтрак
век Карлик
правит Мизгирём
дрожит нутро
утюжит море
жуком
«небесный тихоход»
и этот день
и этот год
как человеков
целый взвод
пройдут.
Пусть не оставят горя.
Они прорезАлись. Болели, кровили бугры на спине.
Мы знали, что так появляются крылья в тебе и во мне.
Взгляд неискушенный не справится разом – негоже смотреть
на это Орфеям, поющим соблазны. Им бронза и медь,
сусальное золото звуков кифары, костей перестук
всегда были слаще, чем горние страны и божий дудук.
Вот первые лаги на месте надплечий и в перьях излом.
Нельзя обезболивать, если перечить – не будет потом
размаха и скорости, страсти, маневра и жажды летать –
исчезнет всё разом. О мудрость терпенья – тебе исполать!
Они прорезались. И мы понимали, что это пролог –
на черную,
красную,
белую зависть,
на дикий восторг!
Под шум биомассы, меняющей лица, под топот и вой,
наверное, стоило нам окрылиться, чтоб рваться долой.
Чтоб горны другие, и спектры другие, и время – наш софт,
встаём на крыло и идём эскадрильей до самых высот
и там превращаемся в жёлтые звёзды, готовые впредь
над тёмной планетой светло и осознанно в полёте гореть.
А ты говоришь, звёзды падают…
Падают
в ночные часы.
На ратушу в Генуе, на пагоду в Багане, Тавду и Насыр…
Кто – вспыхнув,
кто – выгорев,
под притяжением висят на краю.
И каждую кто-то поймает из Гениев в ладошку свою.
Когда, на грани добра и зла,
Титан замешивал атмосферу,
Любовь земная уже несла
нас в первородном, потоке сером.
Когда, отделяя от света тьму,
Бог ладил Землю своей десницей,
мы помогали с тобой ему,
став среди прочих одной частицей.
Когда слоями легла вода,
и жизнь сквозь толщу её глядела –
мы были вместе уже тогда
планктоном, рыбами, белым мелом.
Когда нас тверди отдал прибой, –
меняя облик свой и личины,
все времена мы прошли с тобой
и стали Женщиной и Мужчиной.
…Ромашка, мята и лабазник,
крикливый кречет над вешкой дальней...
Я знаю, мир потому возник,
что вместе были мы изначально.
Осыпая лесные монеты
В сердолика хрустящую смесь,
По-осеннему
ёжится лето –
Август скоро закончится весь.
Бесшабашно
играя ветрами,
Рассекая стеклянную рябь,
Он плывёт по реке облаками –
А за ним наступает
сентябрь.
Вот и всё.
Лишь порыв, ознобление –
и листву унесло, укачало…
Впереди только снега падение
и чего-то большого начало.
Жизнь – как огонёк,
промельк снегопада,
Или дождь грибной – набежал и скрылся.
Кажется, уже ничего не надо,
Мать глядит в окно голубиным взглядом,
Жаль, последыш не оперился.
За стеклом пыхтит, и скрипит, и тужится,
И рожает новых детей Вселенная.
Их несёт потоком по синим улицам –
Много ли счастливых лиц обнаружится,
Или всё это пена обыкновенная…
Разлетелись птицы, как не бывало.
Младшенький на износ мечтами болен:
То ли время зрелости не настало,
То ли в маме мудрости было мало
И неправильно сына воспитала, то ли…
Золотится купол, и греет звонами
Скромная церквушка, приткнувшись к городу.
Тополя пострижены, а над кронами
В серебристой дымке – облака с воронами.
…Ничего за даром не просила с молоду.
Ей ещё б годок, да как бог положит.
А сынку – всё петь, без таланта – горше…
По-другому, видно, и быть не может:
Вечный Кронос хлебушек деткам крошит,
Каждому – по делам его. И ни грамма больше.
Так сидит она в белых занавесках,
В кулачке смарагд, и от свечки – ладан.
Верует ли она, нам неизвестно,
Но твердит: "Дай, Отче, ему невесту
И ума, чтоб жил без меня как надо".
А над ней –
бездонность бела как
соль, но
нет на небе ран и ему не больно.
(так-то о событиях в Сирии, если что...
нап. в 2017 г.)
Поднялась война проклятая,
Спать солдатам не велит –
Где ты, царство тридевятое,
Изумруд и малахит?
Под ногами время лишнее,
Не впитать его земле.
Где, соловушка, ты свищешь им,
Сон-трава, растёшь ты где?
Чёрный дым над полебоищем
Заклубился и поблек.
Где запрятаны сокровища?
Не дойти туда вовек.
И идут они, летят они.
Что тех мальчиков роднит? –
Ищут царство тридевятое,
Изумруд и малахит.
Упадут, раскинув рученьки,
Не пройдя последний бой,
И лежат ходцы, отмучившись,
На планете голубой.
Кружит ворон над ребятами,
А потом прижмёт гранит.
Вот и царство тридевятое,
Изумруд и малахит.
То бродяга поёт о России,
то грустит полуночный поэт.
Ты глядишь в эти дали пустые –
тоже думаешь: кто мы такие,
что покоя душе нашей нет?
Трень да брень. Горизонт разрывает
«баргузин, пошевеливай вал».
Почему так природа решает,
что беда за бедой накрывает,
словно ты в жерновах побывал…
Тебе Родиной звать это поле
в иван-чае, в тоске на разрыв.
Что мы, русские, хуже всех, что ли,
что безмерно количество боли
за грудиной – ту боль не избыв,
медовухой её заливаем
и поём, и поём, и поём,
зависаем меж адом и раем,
ничего мы другого не знаем
и до них как-нибудь доживём.
С этой песней метущейся, рвущей,
ты, поэт, ни о чём не жалей,
всё равно –
только здесь твои кущи,
чей-то голос, в объятья зовущий
и цветущий лиловый кипрей.
Над диким раздольем разливы цикад,
Плывет над долиной теплеющий май.
Входи, не таясь, в зеленеющий сад,
но веточки не сломай.
Ты ноги в бурлящем потоке омой,
не бойся воды и впредь, –
но в самый невыносимый зной
не дай реке обмелеть.
Наверх устремляйся – что там, впереди?
Погонщик, хозяин, гость,
упрямо к высокой вершине иди,
но камня с горы не брось.
Набеги ветров тебе не враги,
родная земля не жжёт.
Храни свое имя,
свой дом береги –
И он тебя сбережёт.
Бесплотно, бессонно, бессменно, бессрочно
Стоять неотлучно за правым плечом
Того, к кому намертво ты приторочен,
Не смея отвлечься на что-то ещё.
Фантомно, фатально, порой – фанатично
Залечивать раны и дыры латать:
Быть ангелом – это не так поэтично,
Как может казаться…парящая рать
Невидимых птиц легкокрылого свойства
Всегда на дежурстве своём боевом,
Спасать Человека не просто геройство –
Потребность, заложенный свыше геном.
Предписано
Вынянчить Вечную Душу,
Которая слышит небесный орган.
О Ньютон, Шекспир, Аристотель и Пушкин!
О Цезарь, Платон, Эдисон, Перельман!
О, рыжая девочка в «платье» Венеры,
О, странный очкарик, попавший в Ковчег –
На Землю, где в плотных слоях атмосферы
У каждого ангела свой человек…
И тянутся нити,
и вяжутся нити, –
Расходятся,
рвутся и ткутся опять,
Как копии, схожие дни и события,
И люди,
которым нельзя умирать.
От марша победного с поля сражений,
От ленточки белой, от звука пике
Печалятся ангелы в пору весеннюю
На самом бесшумном своем языке.
Трепещут их крылья как листья на клёнах,
И сердце сгорает от жизни такой,
И только за спинами пары влюблённых
Они обретают недолгий покой…
Перелётные птицы как мошки на свет – за теплом,
и где родина их изначально – давно позабыли.
До рубцов истирая о небо упругие крылья,
они мечутся в смертном желанье найти изобилие,
ради этого снова и снова бросая свой дом.
Эти крики отчаянья сердцу вещают о чём?
Что оставлено, то в виде прежнем назад не вернётся.
Волны воздуха их поднимают, и греет их солнце:
кто из них долетит, а кто сложится и разобьется –
вот и стало теплее, теплей, горячей, горячо...
Где-то войны идут, где-то сходят лавины, и сели
вновь утюжат деревни бездушным железным катком.
И летят косяки... Соберемся и сядем, ладком
говорим о плохом, о хорошем, о ком, ни о ком, --
но податься за жирным куском никогда не хотели.
Убираем снега, топим старую русскую печь,
под уютный её говорок то поем, то читаем,
после вечной работы свои вечера коротаем
в разговорах с друзьями за нежной шарлоткой и чаем –
согреваем родными словами и зиму, и речь.
Трудный год одолели. Теперь бы водицы напиться –
не живой и не мертвой – простой ледяной, родниковой.
Доживем до озимых, опять засвистим бестолково.
Береги нас, земля, мы твои воробьи и синицы.
Полощет осень
в смальтовой реке
гипюр
пунцово-рдяного заката.
Полынный вечер
с фонарём в руке
плетётся
вдоль по берегу куда-то,
до кромки
убаюканной земли,
чтоб приютившись
за хмельным утёсом,
всю ночь глухим сопрано ,
безголосым,
осколкам звёзд
петь о большой любви;
ловя губами,
слушать, как летят
кристалликами инея
их души,
и умирая от блаженства,
слушать
сквозную тишину
и листопад...
...Дрожащими ладонями
тальник
пытается
остановить течение...
Всё - как обычно...
но вдруг каждый миг,
и цвет,
и звук -
приобрели значение.
...Багровой каплей
за стекло реки
закат скользнул
с небесной наковальни,
и только сны цветные
и стихи
остались
до утра
в осенней спальне...
Сегодня ветер огрызается –
Порывист, злобен и речист.
Он снегом яростно бросается,
Который чист.
В меха зарывшись, нос упрятав,
Настырный в деле журналист
Уходит в снег, который рядом,
Который чист.
Какое это наслаждение -
Укутавшись, под вой и свист,
Увидеть снега всполошение,
Который чист.
В груди с окалиной бесценной
Впорхнуть в метель, где вечер мглист.
Где – только снег во всей вселенной.
Который чист.
.
Тот, кто живёт на другой стороне Луны,
Каждую ночь открывает иллюминатор
И запускает на Землю цветные сны,
Образы, мысли, поэзию... Литератор
И графоман, под напором такой волны,
Чем - непонятно, но точно - опять больны.
Вот закипает работа - ноктюрн с листа,
В нем - сопряжение, подчинение, стяжка...
Что, литератор, сегодня, похоже, тяжко?
Что, графоман, не дотянул до ста?
Буквы бегут жуками по монитору.
С третьими петухами пора за кофе.
Оба узрели свет на одной голгофе,
Разными тропами поднимаясь в гору.
Этот ликует: "Боже, смотри, я - профи!"
В панике профи: "Как много сегодня сору..."
Так не похожи, но страстью одной задеты,
Ради чего они бродят меж тьмой и светом?
Ради чего они в небо погружены
Здесь или там, на другой стороне Луны?
...вынырнешь вечером в тёплой лагуне
бледной медузой луна
светит до синего дна
где между флоксов цветных и петуний
яблони ветки к земле опустив
сладко качают свой белый налив
яблоки для вдохновения
каждое стихотворение
мимо плывёшь а вокруг арабески
бусина света повисла на леске
уличного фонаря
там за ажурной оградою сада
не соловей ли выводит рулады
наперекор голосам автострады
может быть зря
маленькой рыбкой огромной ли птицей
что тебе ночью наставшей не спится
ждёшь ли когда прокричат петухи
свет над лагуной под крышкой фаянсовой
по горизонту чертой опоясано
небо и зреют тихонько стихи
ты их глотаешь как воздух наверное
сотое тысячное как первое
всполох эфира тишь
и наступает момент воспарения
птица ли рыба ли без опасения
летишь...
Слюдой сверкая, зазмеился снег.
На проводах повис и на ресницах
Махровый иней.
И на магазине,
Над дверью той, где надпись "Провиант",
Нарос куржак - волшебный фолиант,
Оставленный Всевышнею десницей.
Прочь от греха прохожих гнал мороз.
По улице, как стайки злобных ос,
Машины пролетали. Под ногами,
В искрящуюся пыль земной коры,
Метаясь и летя в тартарары,
Как в чёрную дыру, скрывалось пламя
Стеклянных звёзд. Тавда провинциальная:
Лубочная, дымящая, зеркальная -
На ёлочных шарах в черте музея
Раскачивалась, грезя Мангазеей...
Давил Борей. Под ледяным дыханьем
Вдруг разом зацвели кусты акаций.
Несчитанным числом протуберанцев
их ветви полыхали. Трепетаньем
Прозрачных крыльев выглядел огонь их,
И был ещё на коконы похож он,
Рождающие бабочек зимы.
Крепчал мороз. Мороз крепчал, а мы,
За руки взявшись, замерли у окон,
Забыв о всех картинах посторонних:
Жемчужной вербой перед Рождеством
Акации светились чудотворно,
И даже счастье было не притворным,
Хотя казалось чьим-то колдовством...
Когда по кромочке
небесного причала
Порхает Ангел,
глядя на меня,
Я будто начинаю
жить сначала,
С текущего
мгновения
и дня.
Переступаю
через сотни линий,
Что в темную
сомкнулись полосу.
Бегу вперед,
вперед,
за точкой синей,
Забыв про то,
какую боль несу.
И снова
появляется надежда,
Что счастье
наконец-то будет мне
На этой
черной,
равнодушной,
грешной,
Но все-таки
такой родной земле.
За дверью - полог бусого дождя
Из тонкой поперечной и продольной...
В стальное серое вхожу цветная я,
Как ниточка через ушко игольное.
Я пришиваю камень тротуара
К траве, согнувшей много-много спин,
И плавающий, моросящий сплин
Строчат два каблука и туфель пара...
Мой август предан. Падших листьев жесть...
В пространстве том, где влажность стопроцентна,
От центра набухания плаценты -
Спешу прорваться в мир, где солнце есть.
Над капищем - немое колдовство.
И сыплются, что ноты из этюда,
Сквозь бисер-дождь иголки колких слов, -
Скорее! Прочь! Беги, беги отсюда!
Ластиться к стихам ласточкой точеной,
Над большой водой цветные сны собирать, но
В ложке дегтя не искать меда бочонок,
Потому что нет его там всё равно.
Ластиться к стихам сверчком запечным,
Ломких звуков лузгать тонкое серебро, но
Не искать в чужой душе истины вечной,
Потому что нет её там все равно.
Ластиться к стихам крохотной цикадой -
На сто верст хранительницей тишины, но
Не искать за горизонтом покой и отраду,
Потому что нет их там все равно.
Нет и нет! И только над Гиппокреной -
Тихие сады, в белоснежных деревьях - храм
На скале. И поёт скала необыкновенно.
Всем ветрам поёт... всем ветрам...
В муравьином небе живёт муравьиный Зевс.
Иногда он может ступней раздавить полвойска.
Но войска идут и идут, гибнут по-геройски,
Уповая покорно на волю своих небес.
Через Стикс перевозит их тот же седой Харон.
Смоет лаковые тельца ледяным напором...
Муравейник стоит на Усадьбе немым укором,
А стоял бы в лесу - многих бед избежал бы он.
То огонь, то чума муравьиная, то зараза -
Пережить непросто божественный интерес.
Вот с ведром кипятка приближается грозный Зевс,
Чтобы всех до единого - без проволочки, сразу.
Вы видели рыжих огромных дельфинов
Ныряющих в жёлтом лесу
В лимонно-карминность берёз и осинок
Ловимы бессчётным числом паутинок
Их держат лучи на весу
Вы видели львы золотые гуляют
Взъерошенной гривой тряся
А ветер волною на них набегает
В сто тысяч оранжевых брызг окунает
И снова в луга унесясь
Он в мятной лазури метёт тишиной
Над огненной яркой лучистой цветной
Страной
чьи богатства всех кладов бесценней
Моею душою осенней
На цыпочках –
ни дать, ни взять –
Принцесса –
Ступает осторожно
по ковру…
Замрёт, -
и я, как тень,
в углу замру
Вне облика,
без плоти
и без веса…
Вспугнуть её -
ума немного надо, -
И ветер странствий
тут же унесёт….
Она,
как привидение,
идёт:
Без шороха,
без выдоха,
без взгляда…
Пуанты ей -
и в бледных
лунах
чар
Она, пожалуй,
станет невесома –
Хозяйка
засыпающего дома
На кончике
лилового луча…
Волной
аллюзий
сладкий непокой
Меня накроет…
Покорившись року,
Я загрущу –
столетний,
одинокий
И безнадёжно
верный
Домовой.
В городе твоём странные адреса.
Я приезжаю редко, и мы никогда не видимся.
Ты могла бы сказать мне: бросай это дело, бросай, -
А потом, как ребёнок, на меня обидеться…
В небо – аквалангистом солнечная сосна,
Надсадный вороний грай – и трещит по швам диорама…
К Троице яблонька зацветёт –
не в счёт,
что дичка и проросла сама -
Главное – в изголовье, как ты хотела, мама…
Ты ли старый
мой сад
Ты седой ли
мой сад
Или верность таишь лебединую
Волоокие звёзды
вшиты в твой снегопад
Над усадьбой моею старинною
Ты ли плачешь
мой сад
Ты ли споришь
мой сад
В синем бархате вечера тая
То ли капли небесные
в кронах блестят
То ли слёзы соцветий
сверкают
Так бывает у нас у людей
ты прости
Не взлетай вслед за мной
лепестками
Проводив
выпей пьяной тоски из земли
И не прячь
на хозяина камень
Он с поклоном придёт
ты забудешь меня
Среди пряной нахальности вёсен
Ты ли плачешь
мой сад
Друг не бросил тебя
Друг ушёл в наступившую осень
Не дай мне, Бог, дожить до скудных лет
Плебейства перед немощью телесной,
Когда ещё слагается куплет,
И ясен мозг -
а тело бесполезно.
Прошу тебя, когда придёт черёд
Отнять мои бунтующие силы,
Пускай невинный случай унесёт
Сознание из оболочки хилой,
И светлый ангел ласковой рукой
Из тела бренного
меня возьмёт с собою -
Мы поплывём невидимой рекой
В страну
невероятного покоя...
Там Тота нет, там и Харона - нет,
А есть провал в сознаньи отключенном.
Река Ничто, не важно сколько лет,
Не важно где, не важно как, течет на
Любовь и боль, на таинство мгновенья,
Где наготове
человечий плод
С сачком судьбы уже добычу ждёт:
Там - первый крик и новое рожденье.
Пришёл с Победой! Яблони в цвету
И девушки - с влюблёнными глазами...
Но каждый взгляд - как будто в пустоту,
Как в сердце - нож. Мне б лучше небесами
Пройти свою желанную страну
Дождём весенним, солнечным и звонким.
Пусть, проклиная страшную войну,
Родная дорожила б похоронкой...
Пришёл с Победой! От медалей блики -
Что огненные отблески тревог.
И шёпот в спину: "Трудно горемыке.
Куда теперь он без обеих ног."
Парчовой паутинкой света
Играет кварцевое утро.
Табун гнедых по перламутру
К реке выходит...Тихо. Мудро.
Плывёт пастель по кромке лета...
Ночную звёздную ваниль
За горизонт ссыпает космос,
Ползёт туман, раскинув космы
В благоухание покосов,
Где тишина - на сотню миль...
Случайный взгляд пронзён до грусти:
Травинкой греюсь в поле том,
Пылинкой, капелькой, цветком, -
И подступает к горлу ком,
Задавит сердце и ... отпустит...
Мне одинокая сосна
Помашет - вон! - могучей лапой, -
Давай отсюда тихой сапой!
Не подходи, не тронь, не лапай -
Блажен покой чужого сна...
Но вмиг восток алеет гривой,
Рассвет взлетает на коня!
И солнце, и начало дня -
Из кремня - всполохом огня
Он высекает, взяв огниво!
Павлу Петровичу Бажову и
Петру Павловичу Ершову
посвящается
Там, где лёгкие стрекозы в полусонном огороде
Исполняют пируэты в воздухе предгрозовом,
Бельевой верёвкой время натянулось меж угодий
Павла и Петра, а может, между Павлом и Петром...
И неважны "до" и "после", звукозапись, светотени,
И неважно извлеченье чьей-то мысли: что, о чём.
И неважен наблюдатель, как в минуты сотворенья,
Где пространство, скорость, время - триедины. Три - в одном...
И пока за горизонтом необъятное резвится,
Гулким рыком упреждая, пыль вздымает вдоль дорог, -
Знают синие стрекозы, что готовит колесницу
С бурей, молнией и громом в облаках Илья Пророк.
И пугаясь трепетанья, друг за другом оседают, -
И верёвка бельевая расцветает на ветру.
Но - порыв - (и так бывает) моментально исчезают
Большеглазые стрекозы. Кто - до Павла. Кто - к Петру...
Посвящалось 400-летию Дома Романовых
----
Картинных жестов,
шелковых платков
И обмороков,
требующих соли,
Не будет.
Мир безжалостно суров,
Но даже дети в нём
готовы к боли.
И не задать уже вопрос:
за что?
Кровавая рука предназначенья
Взвела курок,
нацелилась,
и то,
Что билось жизнью –
прекратит теченье…
Прости,
Царевич,
русский свой народ,
В котором революция поныне
Сидит занозой,
и который пьёт
И плачет,
надругавшись над святыней.
Заряжен барабан,
и спирт кипит
Под кожей
представителей наркома…
Без Бога и Царя
Россия спит
За стенами
Ипатьевского дома.
--------
Кисейную мантилью облаков
Тянул Эол в свою
Гиперборею,
Сиреневым вечерьем
воздух веял
Над яблонями в белости
снегов,
Раскинул перья
гаснущий закат,
Латуни отблеск,
позолоты блеск
Сошёл на нет...
Из дремлющих палат
Черёмуховый
аромат небес
Сквозь дымку
изумрудности аллей,
Шуршанье шин,
шептание ветвей
Наш мир,
заворожённый тишиной,
Объял густой
дурманящей волной...
И показалось -
чудо есть на свете!
Обласканные тайной,
до утра
Бродили мы,
притихшие как дети,
И слушали весенние ветра;
А кто-то третий
вслед за нами шёл,
Охапками букеты рассыпая
По улицам и перекрёсткам мая,
Где было нам
бездумно хорошо!
Скрывалась кипень
бирюзовых чар
В молочных реках
нисходящей ночи,
И месяц половинкою качал,
Срывая и кидая на обочину
На счастье звёздность
сонной высоты...
Я загадала.
Загадал ли ты?
Стань морем,
стань водой солёной,
камнем,
задиристой девчонкой,
встречей давней,
колодцем со скрипучим журавлём,
рублём,
упавшим из дырявого кармана
в подкладку пиджака,
стань жгучей раной
на запястье,
на части
разбейся вазой из богемского
стекла,
дотла,
посмей, сгори огнём звезды далёкой,
переливаясь водородом в гелий,
капели
звоном стань,
стань яблоневым маем
и, тая
на языке, стань рафинадом,
сладким невозможно,
и осторожным
стань ветерком вечерним
над Большим,
несясь в Квадриге,
и в книге
стань самой удивительной из фраз,
стань взглядом,
так, чтоб в профиль и анфас
я чувствовал его,
стань нежностью,
стань птицей,
ничего
не зная обо мне, -
стань краскою цветной на полотне,
стань дрожью в пальцах,
болью головной,
стань колокольным звоном,
просто нотой,
разлукой, сном,
стань долей сотой
сердцебиенья не со мной -
стань мной…
--------------------------
Глупец, мечтатель…
вряд ли ты готова
стать целым миром
для слепого.
По кромочке рубиновой зари -
Посланье для тебя без слов и звуков…
Ты тоже ничего не говори
И не пиши в ответ. Под тенью буков
Или под ношей ледяного дня,
Как ледокол, врубаясь в неизбежность,
Ты за лучом рассветного огня
Отправь ко мне в подарок свою нежность,
Запрятанную в старом сундуке,
Хранимом в недрах тёмного чулана,
Что воплотилась в высохшем цветке
Улыбкой грусти, вечного обмана,
Безверием, рождающим сарказм,
Беззлобную манеру нападения…
Пошли с лучом мечту о тех, о нас,
Которых нет… Лишь ветра дуновенье
Бумажные отправит корабли
Встречать Ассоль под гул толпы и слухов…
По кромочке рубиновой зари -
Посланье для тебя без слов и звуков…
Девочки в юбочках
по ватерлинию
Каблучками – точки,
точки – тире…
Сбросили свои наряды
зимние,
Натянули топики,
сделали каре.
Девочки- кокетки
стреляют глазенками –
Вот и начинается
«охота на лис»:
Заливают улицу
голосами звонкими,
Ищут, надеются
на хороший приз.
Завидую белой-белой
завистью:
Полная самых радужных
надежд,
Жизнь их еще только
начинается! –
Ну, где же ты, счастье, где ж?
Интернет – кафе,
звонки телефонные,
Дискотеки,
клубные вечера,
Светоночи белые и бессонные,
Было и у нас всё –
почти вчера.
Девочки, словно цветы
разряженные,
Модные, яркие, напомаженные…
Не в одной мы с ними
сегодня плоскости,
Но недолго девочкам
до нас расти...
Когда, прижав к стеклу ладонь,
Взгляд обращая в донный город,
Всех вспоминаешь, кто был дорог
До звездопада –
Я рядом.
Когда змеиный шепот стен
В бессонницу вползает эхом,
Прищура черная прореха
Питает ядом –
Я рядом.
Когда в груди всех бед обвал,
И камни быстротечных сУет
Дикарский танец свой танцуют,
А жизнь – бравада -
Я рядом.
Всецело, исподволь, всегда
Беру и боль твою, и страхи,
Как тень незримой росомахи,
(а надо?) -
Я рядом.
Когда изменит сердце ритм,
И, с восхищеньем утопая
В любви, ты станешься другая:
С собой в ладу –
Уйду.
Здесь дверь не лязгает замком
И слёзы сухи.
Скрипит трухлявым косяком
Душа старухи.
Не ждёт соседей и родных,
Детей не помнит.
Ни выходных , ни проходных
Вдоль пыльных комнат.
Соцслужба ей приносит хлеб
И варит кашу.
Ни в землю, ни на небо - нет -
Давно не страшно.
Ей безразличен взгляд Христа,
Звон колоколен.
Как далеко ещё до ста.
Скорей бы, что-ли...
Абрикосовые звёзды, оглушительно тишайшие,
В волнах красного смещения пьют космический планктон;
Солнце обернулось озером, сбросило лучи палящие
Турмалиновой дорожкою на темнеющий затон...
Фиолетовою бабочкой ночь висит над культом сонности...
Мчат нейтрино не цветные ли и младенческие сны?
В первозданности нехоженой в состоянье невесомости
Не трепещут даже крылышки под свечением луны.
Здесь прохлада, окроплённая гиацинтовыми росами,
Полупризрачна... Реален ли мой мистический приют?
Обозначены созвездия абрикосовыми звёздами,
И вернуться в город каменный мне русалки не дают...
* * *
жара...орешек лета зрел,
расколот и на солнце золотится -
и хочется в него зубами впиться
и грызть, как семечки полураздетых тел
сгрызает ультрафиолет... и тонны
медлительных, лоснящихся, нагих
ссыпает у реки... но все сезоны
недолговечны - и по-лисьи тихо
крадётся осень. тёмный шёлк реки
вновь в стане одиночества скучает,
волной моторки крап листвы качает
и боязливо лижет топляки...
пляж тянет ленту сиро и уныло,
смыв все следы, он неизбежно пуст,
и только краснотала бледный куст
ещё не верит, что вода остыла...
* * *
Ультрамариновая ночь
Ультрамариновая ночь
Ушла на яхте
В море странствий...
Цветущие кусты акаций
На солнце млеют, им невмочь
Наполнить ароматом лето,
И медитируя от зноя,
Как ворох бабочек
С мольберта
Слететь на перелив прибоя...
Набег воды неторопливый
Аквациановой волной
В полуденной жаре ленивой
Идёт на берег золотой,
И розмаринность
Дышит солью...
Тысячелетия спустя,
Всё будет то же, -
Небу, морю
Совсем нет дела до меня...
И даже чайки будут те же
На слайдах выцветших веков...
И те же пляжи
Пришлых нежить,
И те же стаи облаков
Цветами белыми над жаждой
Плыть в никуда...
...Но пласт времён
Отложит памятки имён,
Чтоб вспомнить каждого
однажды...
Притворяюсь изнеженно - ласковой,
правдой лгу,
Становлюсь фееричною сказкою,
всё могу...
Слово за слово, глаза васильковые
приручу,
Душу недруга - родниковую -
я хочу!
Повиликовые сны имеются,
сотня штук, -
А ты, глупенький, ещё надеешься,
что мне друг...
Томный взгляд... обвиваю виватово, -
вижу - рад...
Всё тебе, до родинки матовой...
Даже яд...
Теплоход дребезжит машиной.
Как «Титаник», стальной обшивой
Прикрываясь едва,
День-деньской Обь утюжит днищем, -
А до Ханты-Мансийска полтыщи
Километров. Течет вода…
Заливные луга и яры -
Между ними, как полоз старый,
Уходящий в земную твердь,
По Сибирской равнине Западной
Под огромной небесной лапой
Изгибается нежный зверь…
Я стою на открытой палубе.
Здесь не море, что укачало бы,
Закружило бы среди стран.
Зверь несёт на спине агатовой
Из бумажного, небогатого
Мой непарусный «Казахстан».
Не спешу я монетку кинуть –
Так легко прикипеть и сгинуть
Невзначай.
Ночь-пещера бледнеет оспами.
Обь-река протекает в космосе…
Будешь скучать?
Скучай…
Я рисую синь-синь на бумаге медовыми красками,
И вот-вот завершиться готова моя акварель:
Лель играет на дудочке бедной Снегурочке в сказке,
Там Мизгирь для Купавы готовит свой жемчуг напрасно,
Там в стране берендеев - зима, и не вырастет хмель.
Средь ветров слюдяных там, нет-нет, да повеет весною,
Заговорщики сбросят овчинные шубы на лёд,
И горячее солнце взойдёт над влюблённой страною,
И расстанется сказочный лес с кружевной сединою,
И Снегурочка зря на Ярилину гору пойдёт.
Там весёлый народ. И – что-что – слишком долго не станет
О явившейся снегом, ничейной, почти неживой,
Он грустить…
А Снегурочка-девочка тает
И размытым пятном с акварели моей исчезает,
Превращаясь из лёгкого облачка в фон голубой…
Звёздные пчёлы роятся в соты-созвездия.
Там, по сусекам,
Пронзая парсеки,
Мёд собирает Бог.
Звёздные люди, солнечной пищи не ведая,
Юные, старые,
Будто сигары
Курят туманный смог...
В дымчатом платье, бледная как Офелия,
Вестом нордическим,
Ветром космическим
Движима сквозь миры,
В полном безмолвии, словно листок потерянный -
Вспышки по абрису -
Видел ли сам Иисус? -
Дочь той, своей, страны...
Власть абсолютная раем ли, адом создана?
Встав на колени,
Проникновенней ли
Чувствует Дева? -
Вяжут запястья галактики... может, и поздно нам,
Грешникам, каяться?
Что называется -
Плакала Ева...
Пыль подорожная - манной небесной... Празднуйте!
Выживет каждый,
Кто, хоть однажды,
Южный увидел Крест.
Вечные странники Космоса... Близкие. Разные.
Крестик нательный
В водах купельных...
Слышите? - Б л а г о в е с т...
Там,
За облачными пашнями -
Заастральные луга.
Горизонты
Дня вчерашнего
Вяжет мглистая нуга...
Съежившись
Колючим ельником,
Сумрак гложет
Скрип и хруст,
Рассыпают снег кудельники
В зимний лес
На каждый куст...
А где пойма окольцована
И закована во льды,
Ухает
Ветрище совами
И клочками бороды
Черномора
Разлетается...
В трубах тяжело гудит...
Диким свистом
Надрывается
И по всей земле сквозит...
Гул и вой,
Разноголосица
(Рот, смотри, не разевай), -
Будто
конница проносится,
Топчет
снежный
каравай.
Прячься, путник,
В келью тёплую,
Грей чаёк и печь топи, -
Небо мечется за окнами:
Ни проехать,
Ни пройти...
Читать, не видя,
видеть, не читая,
И смаковать
за трапезой ума –
Какая речь!
Гармония какая! -
СЛОВА!
Слова
Раздаривать,
развеивать
и сеять,
Без перспектив –
Взаимность обрести,
С надеждой,
Что когда-нибудь
сумеют
Они
Цветами
в поле прорасти,
И в будущем
Случайный незнакомец,
Не зная,
как же я
была права,
Нарвёт цветов и,
ненароком,
вспомнит
Те -
самые прекрасные
СЛОВА.
Вечер смаковал тишину...
Снежный кокон
разворошив,
Любовался эльф на луну,
Все свои дела завершив.
Одуванчиковых небес
Бог взбивал перину
и вслух
Напевал под нос полонез:
И летели перья и пух,
Оттирая пятна с Луны,
В жёлтых окнах мерно кружа,
Навевая сладкие сны
До высотного этажа...
Фонари брели вдоль дорог,
Поднимая фарс в полный рост, -
Каждый, выполняя свой долг,
На руках жемчужину нёс...
Снег был бел - белей полотна -
И скрипел... Как это старО! -
Точно как гусиное на -
-по бумаге свежей перо.
И в летящем мареве
мир,
Где туман дремоты висел,
Превращался в нежный зефир,
Становился белым, как мел.
...Но случился чей-то каприз -
Цвета алой летней зари,
Вдруг
Рассыпались
На карниз -
Что рубины в снег -
Снегири.
расползается тень по террасе
виноградной лозою на плечи
знаю ты написал свои стансы
позвони мне. одна целый вечер
рву тоску. отпустить я хотела
память-патоку глупую птицу
отпустила. она не взлетела
вон в углу бронзой глаза косится
накрывает меня клич гортанный
и в висок и в висок и в висок
а по крыше тупит непрестанно
долбит дождик наискосок
позвони мне. чтоб сад захмелевший
выпив шумную влагу из тучи
белопенно цветущую нежность
тронным голосом счастья озвучил...
*
не судьба... тень махровою птицей
бьется в стёкла небесного дна
жди не жди. не дано. не случится
плачет брошенная тишина...
Ведёшь по ледянке «китайца» мычание, и чтоб - не дай Бог - не пропал,
Полярная ночь зажигает сияние. – Ну, где-ты такое видал?
Над бездной хоралы звучат ... молчаливые... Под два огонька впереди
Мотает спидометр метры счастливые по краю… Водитель… води…
Висит ойкумена дыханьем ознобовым. Божественной кистью Дали
Своё полотно всеми красками пробует над краешком тёмной Земли…
«САМС» катится, ухая, зёрнышком маковым по Северу… стонет резина…
Рисует художник вселенскими знаками. И ты - это тоже картина.
Объяли, обняли, запеленали замёрзшую явь,
Не кИноварью,
Не синею марью,
Не зеленью трав…
В задиристых ветках кустарников редких, в ознобе высот,
На крышах и ниже -
Беззвучно…неслышно –
Повсюду живёт
Вот это - объяли, запеленали в крахмальный ажур,
Хрустящею пудрой
Усыпали тундру
Надолго…тужур…
Сегодня как завтра… Невидимый автор творит дежавю –
Тафтой шелковистой
По глади ворсистой
Осеннего ню…
В прогнозы включили, - и вы получили
Кто – счёт свой, кто – чек:
Вагоны пломбира на целых полмира -
Беллиссимо! –
снег…
Листиком осиновым, трепеща, я к тебе приклеилась намертво.
Видно, кто-то свыше судьбу вещал - неслучайно выпал мне номер твой…
И теперь я - как у Бога за пазухой: в светлые одежды одета я,
Мне мулаты сказки рассказывают про сокровища-богатства несметные.
Иногда я вижу твоё лицо в ледяном потоке нелюбимых лиц…
Ну и ладно…ради этого, в конце концов, можно в книге засыхать среди страниц…
Не выгорай, моё отечество -
Неяркий огонёк-светитель,
Дух бытия аз-буки-ведческий,
Мой топальщик и управитель
Языческой планеты Грёз.
Да, слаб я, но тобой отмечен
Слов рудокоп и рудонос,
Служитель в Храме Русской Речи.
Любовь к Поэзии не лечится,
Но может вдруг исчезнуть начисто, -
Не выгорай, моё отечество,
Пока любовь в реестре значится.
Она была смешной и неуклюжей.
Варила рано кофе. Почту взяв,
Бежала на работу, и простужено
Зашмыгав, на ходу цепляла шарф...
Несла цветы, без повода, восторженно.
Наивная, не признавала ложь.
На цыпочках входила осторожно
В вечерний сон, куда не всякий вхож.
В уютной зазеркальности владений,
Как воск мягка, божественна, как свет,
Вдруг становилась бессловесной тенью
Двух, вихрями закрученных, планет.
О, как она была необходима!
То трепетна, то страстно безоружна, -
Она была ценима и хранима,
Она была желанна и послушна..
Для них, двоих, - одна на целом свете, -
И смысл, и суть, и счастья неизбежность...
Но вот однажды, как хрустальный ветер,
Не удержав, они разбили нежность.
Хищные зубы забора щелкнут прощально - привет!
За - ни о чём - разговором, скомкав продажный билет,
Заколесится по тракту твой бесконечный уход
К той, что сегодня и завтра всё-таки, видимо, ждёт...
Ну, уезжай, если нужно... Значит, есть что-то важней
Неокольцованных кружев, сполохов синих огней
Эльма - в бездонности комнат... интерференции душ...
Нужно, конечно, не повод , только и ты мне - не муж.
Важно, так - стало быть - важно. Переживу в сотый раз.
Вслед за автобусом стражей серая пыль понеслась...
Острые зубы забора щелкнут привычно - пока...
Мрачен тот ящик Пандоры, где обитает тоска.
Взгляд не подняв, улыбаюсь. Хвостик мышиный - крепись...
Знаю, что грешница...каюсь... Господи, что же за жизнь...
Лето позиции сдаст затяжным дождём.
Приковыляет под дождик Михей в ушанке…
Он в мировую Вторую в советском танке
Весь зацелован в отчаянный миг огнём.
Глянут соседи в окна: давно привычна
Эта картина - с годами словил привет, -
«Мне бы воды, сестричка. Ещё - водички», -
Так вот и просит уже семь десятков лет...
Если сухая осень, костры и дым, -
Дед закрывает форточку, прячет спички,
В тряпки незряче уткнувшись, хрипит: «Горим…
Мне бы воды, сестричка…
воды, сестричка!»...
В глазах твоих цвета маренго живёт одинокость.
Арктическим льдом окольцована тёмная бездна...
Но если прорваться, то можно упасть в эту пропасть...
И падать... теряя сознание... и бесполезно
Глотать, словно воздух, немую и твёрдую воду,
Метаться во тьме, погружаясь всё глубже... Рыдая,
Конвульсии страсти испытывать вместо свободы
За самонадеянность и приближение к краю...
Шёлк серый струится на плоскость кругов и квадратов,
И свечи синеют изгибами освобождения...
Я в омуте глаз своих многих топила когда-то.
Игриво и дерзко. Красиво и без сожаления.
Скользит органза... Полутень на серебряной льдине...
Грешно... Безвозвратно... Взрывается пульс - погружение...
На выдохе тонет в бездонной холодной пучине -
В глазах твоих цвета маренго - моё отражение...
Каждой цикаде -
стальной молоточек,
Чтоб
средь
стеклянных
кусочков
молчания
Хрупкого Космоса
денно и нощно
Ноты серебряные звучали,
В Черных морях,
отражаясь хрусталево,
Звёздные капли
блестели агатово,
На горизонте -
мерцали
и таяли
Всполохи
"Лунной сонаты"...
Всю ночь громыхали ворота -
Так ветер набеги вершил, -
Казалось, Всевышний кого-то
Призвать перед очи решил…
Но утро, как взбитые сливки,
Заснежилось ониксом сфер, -
И в мире, рассветном и зыбком,
Вновь живы и счастливы все.
отними у людей любовь каждый любит себя и только
в створках раковины мелованной незалэжности мелкий быт
отними у людей любовь мусульман православных католиков
отними у мужчин и женщин это право любить
накажи их тела хладнокровием бесполезностью существования
чтобы в стенах домов им холодно а среди толпы отвратительно
чтобы время жизни как каторга бесконечные испытания
чтоб ни пасмурно и ни солнечно и возможно на
не захваченных территориях ко всему навсегда равнодушные
разбредутся куда глаза глядят окончательно бросят оружие
обезумевшие стяжатели прекратит повсеместно земля кровить
или всё-таки Господи научи их любить