Александр Быстров
Походка
Тяжёлыми шагами пойдём.
Может быть и
вы, товарищ лейтенант,
ещё услышите
нашу походку.
Михаил Шолохов
Слушай, лейтенант,
не в ногу, тяжким шагом пеших рот,
нескончаемой дорогой поредевший полк идёт.
Пряча взгляд, сжимая зубы, полк шагал из боя в бой,
голые печные трубы оставляя за собой,
и крутил гремучий жернов, перемалывал войну,
выходил из окружений, выживал, как мог, в плену,
клей и кошек ел в блокаду, мёрз в развалинах трущоб,
шёл по закоулкам ада, по нехоженым ещё.
По «изысканным» и разным:
полк закапывали в ров
живьём,
травили газом и сжигали вместо дров.
Но назло смертям и сводкам по дороге полк шагал,
отрабатывал походку и шаги
утяжелял…
Лейтенант,
когда рядами роты двинутся вперёд,
и, когда
святыню-знамя знаменосец развернёт,
и, когда сквозь дым и копоть замерцает
сталь штыков,
и до линии окопов
будет двадцать пять шагов,
слушай,
слушай эту поступь, и почувствуешь - пока
не меняется
походка у полка.
Домино
Проходя по судьбам, по именам,
девять лет по людям идёт война.
Люди Богу молятся – помоги,
тесно за околицей от могил,
от пожаров стелется дым с утра,
метко бьёт система «Три топора».
На экране – выстрелы и гробы,
можно просто выключить и забыть.
Телевизор вырубить, интернет,
кто-то умный выдумал – смерти нет.
Но косая медленно в этот час
ходит, незаметная, возле вас,
изучает каждого, не спешит -
до чего вы, граждане, хороши -
молодых и старых, любых возьмёт,
неразборчив станковый пулемёт.
Ряд за рядом, падает домино,
вы же повторяете всё одно -
То мольбы не наши, а их мольбы.
То гробы не наши, а их гробы.
То вина не наша, а их вина.
То война не наша, а их война.
И не наша - общая кровь на треть.
И не нам друг другу в глаза смотреть.
Руки
Под рубашкой не носит крест
и свинины совсем не ест,
пахлава и плов - на столах,
не Христос у него – Аллах,
и не храм у него – мечеть,
и полдня до него лететь,
мы живём, проходя круги,
в разных землях, мирах других.
Мы - различны, различны с ним,
а похожи всего одним -
невзирая на сто причин
наши руки не отличить.
Наши руки, как двойники,
некрасивы, сухи, жестки,
от цемента и от воды
так шершавы и так тверды,
что, бывает, стыдишься их,
неухоженных рук мужских.
Но веками везде вокруг
миллионы таких же рук
кров, тепло, красоту, уют
сотворяют и создают.
И у них не бывает ссор,
свой язык и свой разговор,
свой закон и обычай свой,
не бывает меж ними войн,
и для них во все времена -
бог один и земля одна…
А сегодня товарищ мой
улетит в дальний путь домой.
Мы простимся обычным днём.
Просто руки пожмём.
Соль
Недописавшим
Недопевшим
Под покрывалом степей, бахромой лесов,
под строчкой улиц и лентой речного льда,
в недрах земли изначальная дремлет соль
и сквозь кору пробивается иногда.
Где появляется, соль оставляет след,
в снежной Карелии, Вологде полевой,
ходит по узкой тропинке горы Пикет
и по широкой Пресненской мостовой.
Едет на валенках соль в сорок пятый год,
лодку себе мастерит до ночной звезды,
горькие ягоды красной калины рвёт,
хлещет коней, что не слушаются узды.
Лишь бы допеть, дописать и простить вину
в том, что навечно останешься молодым.
Самое малое деревце ждёт весну,
чтобы цвести, зеленеть и дарить плоды.
Только, не в силах вырваться из февраля,
закоченевший стоит и редеет сад.
Соль неохотно свою отдаёт земля.
И - забирает назад,
под покрывала степей, бахрому лесов,
под строчки улиц и ленты речного льда...
Афанасий
Афанасий шёл по полю, торопился, в думах весь:
«Зря болтают люди, что ли, будто край у поля есть?
Будто бы - молочны реки и кисельны берега,
Будто бы - недолго ехать и недолго запрягать,
Будто - воля, конь казацкий, ладный домик и уют,
Надо только оказаться там, на самом на краю».
Через кочки, через ямы, сквозь крапиву-лебеду
Афанасий шёл упрямо и твердил: «Дойду. Дойду.
До зарезу, братцы, надо поглядеть одним глазком».
Афанасий семь раз падал, восемь - проползал ползком,
Продирался сквозь лишайник, сквозь густые ковыли,
Семь чертей ему мешали, восемь пастырей – вели,
Семь ночей – с пути сбивали, восемь звёзд – лучину жгли,
Семь смертей – одолевали, восемь жизней – берегли.
Эта русская забава – умирай да оживай.
Не налево, не направо, а вперёд, на самый край,
Шёл по полю Афанасий.
Семь на восемь. Восемь на семь…
Луна
На другой стороне луны
по-другому пекут блины
и, другой рецепт полистав,
подбирают другой состав.
Словно тёплый живой кефир,
наливают в кастрюлю мир.
Хоть не крепок мир и не нов,
он - основа других блинов.
Насыпают взамен муки
по родной стороне тоски
и любви добавляют с ней,
так другие блины вкусней.
Перемешивают потом
с милосердием и добром,
обязательно нужен труд,
вместо соли его кладут.
На другой стороне луны,
видя ночью другие сны,
на исходе другой зимы
существуем другие мы.
И с другой стороны луны,
забираясь на валуны,
мы другие нам, что есть сил,
машем, топаем, голосим:
«Нам вернуться бы к нам, ребят!
Вспомнить бы про других себя
и других посмотреть бы снов,
и поесть бы других блинов…»
Только, вот беда, у луны
не найти другой стороны.
Никогда она не видна.
Никому она не нужна.
Музей
В воскресный день с сестрой моей мы вышли со двора.
- Я поведу тебя в музей! - сказала мне сестра.
Сергей Михалков
В Египте не сочтёшь людей и не сочтёшь дорог.
Одной из них в воскресный день к евреям шёл пророк.
Он проповедовал и шёл, и больше – ничего,
но проникала в каждый дом святая речь его.
- На свете, братья, место есть, где - мир и благодать,
мечтаю я пойти в музей и вас туда забрать.
Вставай, потерянный народ, очнись от жизни сей,
я поведу тебя в музей! - воскликнул Моисей.
Евреи встали, взяли скарб, щепоть родной земли,
запас еды на сорок лет, вздохнули и пошли…
В воскресный день, в такой-то год, как летопись гласит,
поляки шумною толпой болтались по Руси
и разоряли то амбар, а то обоз с треской,
тут подошёл случайно к ним крестьянин костромской.
- Панове, так заведено, что дорогих гостей
первейшим делом на Руси всегда ведут в музей.
Обычай надобно блюсти, давно на том стоим,
и я вас поведу в музей, - сказал крестьянин им.
Поляки спели «Отче наш», поцеловали крест
и за крестьянином пошли в непроходимый лес…
Года, как волны по реке, торопятся, бегут,
а старый лодочник, один, сидит на берегу.
Вот, человек пришёл к реке, не зная почему.
- Я повезу тебя в музей, - сказал старик ему.
- Я всех в музей вожу с тех пор, как здесь течёт река,
и за провоз беру всего два медных пятака.
Слаб человек. В земную жизнь впервые сделав шаг,
к искусству тянется его заблудшая душа.
Еврей ли, русский ли, поляк, от века всё одно -
идёт, когда его ведут в музей,
в театр,
в кино…