Мечта! Ты путеводная звезда,
Дарующая цель и свет надежды.
Я верю, что ты сбудешься, когда
Мне надоест болтаться где-то между
Началом и желаемым концом,
Томимой предвкушеньем и боязнью,
Что, встретившись с тобой к лицу лицом,
Охватит чувство горькой неприязни.
Пока ты далеко передо мной -
Жизнь смыслом наполняешь ежечасно.
А сбудешься, приблизившись, - одной
Брести придётся дальше безучастно.
Погаснет свет, горящий с юных лет,
Потянется дней серых вереница.
Ведь сбывшихся желаний горше нет:
В них разочарование таится.
***
Мечта! Ты мотиватор для осла.
Маячишь, как морковка, перед носом.
На твой алтарь безропотно несла
Надежды, силы, чувства. Под вопросом,
Конечно же, конечный был успех.
Но я с упрямством, истинно ослиным,
Карабкалась, срывалась, снова вверх
Взбиралась, шла по взморьям и долинам,
Не ведая преград, сметая их,
Ведомая вслепую жаждой веры.
Но знаешь, что-то пыл мой поутих.
Мечта, теперь ты кажешься химерой.
Всегда вуалью скрытое лицо.
Ты больше враг, чем близкая подруга.
За призраком гоняюсь, жизнь в кольцо
Замкнув, как пони, бегаю по кругу.
***
Мечта! Ты параллелишь нить судьбы.
Ещё одна возможная реальность.
Норовистой кобылкой на дыбы
Встаёшь и мчишь, поправ материальность,
Галопом, подминая горизонт,
По ходу высекая искры счастья.
И пусть мечта - всего лишь сладкий сон,
Его совсем не жажду прогонять я.
С мечтой живи, расстаться не спеши.
Она, как плед, согреет, обнимая.
Прибежище измотанной души,
Проекция придуманного рая.
Смотри её, как старое кино
Ночным сеансом в летнем кинозале.
Мечта осуществилась, но давно,
Не здесь, не так. И помнишь ты едва ли.
Песни ты писал, как жил:
На надрыв души и жил.
Пел их в крик, хрипел, дрожа всеми нервами.
Бил гитарную струну,
Словно в песне на кону
Жизнь, и можно проиграть с полумерами.
Зачарованно внимал
Каждый раз концертный зал.
Песни - как прыжок в миры параллельные.
Для цензуры - в горле кость
То, что в текстах пророслось,
Но от зрителей любовь запредельная.
Запись песен - самиздат.
Расходились нарасхват
И заиграны до дыр на кассетниках
Песни о войне, грехах,
О любви, блатных. В стихах
Правда жизни о твоих современниках.
Эх, Володя, мог бы жить,
Если "Быть или не быть?"
Ты б хоть раз себя спросил по-серьёзному.
Двадцать первый век настал,
Возвели на пьедестал.
Только лавры воздаём слишком поздно мы.
Трагична лирика у Анны -
Дрожанья нервного нажим.
Любовь для героинь желанна,
Но счастья миг недостижим.
Записки коротки и кротки:
Распался на листки блокнот, -
Логичны, лаконичны, чётки.
Да, чётки из душевных нот.
В них флёр далёкого Парижа,
Дым папирос и очага.
Так целомудренно бесстыжа,
И так изысканно строга.
Сказала многое в немногом
Каллиграфическим панно,
Озвучив безупречным слогом
Немое старое кино.
Всегда проста и элегантна
Она и в жизни, и в строке.
Узоры черт её таланта -
Следов дорожка на песке...
Придет и твой черед, и сорок зим
Избороздят твой лик и твой наряд -
Дар юности, что так неотразим, -
В ничтожные лохмотья превратят.
И на вопрос о красоте былой -
Твоем богатстве энергичных дней,
Ужель ответишь с глупой похвальбой:
"Ушла на дно ввалившихся очей"?
Насколь достойней прозвучит ответ:
"Всю красоту наследовал мой сын,
И в том итог моих прошедших лет
И оправдание моих седин.
В нем молодость моя бушует вновь.
Пусть я остыл, но в нем пылает кровь".
When forty winters shall beseige thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery, so gazed on now,
Will be a tatter'd weed, of small worth held:
Then being ask'd where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say, within thine own deep-sunken eyes,
Were an all-eating shame and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer "This fair child of mine
Shall sum my count and make my old excuse,"
Proving his beauty by succession thine!
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold.
Приумноженья ждем от красоты,
Чтоб прелесть роз не канула во тьму.
Уходит старость в вечность темноты,
Вверяя жизнь потомству своему.
Но, блеском глаз своих любуясь лишь,
Собой питая пламени поток,
Средь изобилья голод ты творишь.
Враг сам себе, зачем к себе жесток?
Ты - украшенье мира, посмотри:
Весны кричащей вестник, юный страж.
Тебе ль бутон свой хоронить внутри?
Себя транжирить - это скряги блажь.
Будь к миру милостив, не расточай
Его наследство в прахе невзначай.
From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty's rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed'st thy light'st flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
Thou that art now the world's fresh ornament
And only herald to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content
And, tender churl, makest waste in niggarding.
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee.
Апрель
И вновь тепло от солнца молодого.
Взгляни! В зеленом бисере растенья.
Цветам назначен срок явить цветенье
Там, где пока лишь пыль да сушь суровы.
Еще не срок, но к маю всё готово!
Пойдём, возьму тебя с собой в виденье,
Где белых анемонов дуновенье:
Мы здесь вдвоём, даю тебе я слово.
Коварство облаков привносит страх.
Улыбкой Эйприл месяц пристыдит:
Я знал, нет райских слёз в её глазах.
Спокойное желание. А вид
Прекрасен так, что грация её
Лишь восхищенье лику придаёт.
[Month of] April
The stranger warmth of the young sun obeying,
Look! little beads of green begin to grow,
And hidden flowers have dated their tops to show
Where late such droughty dusts were rudely playing.
It's not the month, but all the world's a-maying!
Come then with me, I'll take you, for I know
Where the first hedgethorns and white windflowers blow:
We two alone, that goes without the saying.
The month has treacherous clouds and moves in fears.
This April shames the month itself with smiles:
In whose new eyes I know no heaven of tears,
But still serene desire and between whiles,
So great a look that even April's grace
Makes only marvel at her only face.
Годолфин Хорн
Всех презирал Годолфин Хорн;
Хоть благородным был рожден,
Хороших не имел манер.
Он жил с семьей на Беркли-сквер.
Но фу! Смертельно гордый он:
Не жал он рук, не бил поклон.
Лишь усмехался и кивал:
"Как вы нелепы!" Я не знал,
Что так притворство расцвести
В ребенке может лет с шести!
(Годольфин был настолько мал).
Однажды Двор пажа искал.
Пришел Лорд Высший Казначей
(Он самый лучший из людей)
И в добродушии своём
Принес огромный книжный том:
В нем список был (ей-ей, не вру)
Всех лиц, пригодных ко Двору.
Шепча, стал список проходить
(Чтоб никого не пропустить):
"Вот Вильям Котс - он заболел,
Вот Билли Хиггс - он неумел,
А Гай де Вер - нет, молод он…
Отец у Д'Альтона … казнён?
Бинг Александр!... Молчу-молчу…
Вот тот, кого позвать хочу:
Он голубых кровей рожден,
Подходит нам Годольфин Хорн!"
Едва сказав, услышал вдруг,
Что несогласны все вокруг.
И Старший Принц сказал на то:
"Мерси! Не нужен мне никто!"
Атлонской Герцогини вид
Уж стар, ответ же ядовит:
"Не самый лучший кандидат!"
Согласен с ней епископат.
Да... Леди Мэри Флуд, и та
(Сама - сплошная доброта)
Сказала: "Нет! Его не брать!
Он всех нас будет унижать".
И Казначей сказал: "Итак,
Вы правы все… Да будет так!"
И вычеркнул златым пером
Годольфина на списке том,
Ему назначив роль слуги:
В Савойе чистить сапоги.
Godolphin Horn
Godolphin Horne was Nobly Born;
He held the Human Race in Scorn,
And lived with all his Sisters where
His father lived, in Berkeley Square.
And oh! the Lad was Deathly Proud!
He never shook your Hand or Bowed,
But merely smirked and nodded thus:
How perfectly ridiculous!
Alas! That such Affected Tricks
Should flourish in a Child of Six!
(For such was Young Godolphin's age).
Just then, the Court required a Page,
Whereat the Lord High Chamberlain
(The Kindest and the Best of Men),
He went good-naturedly and took
A Perfectly Enormous Book
Called _People Qualified to Be
Attendant on His Majesty_,
And murmured, as he scanned the list
(To see that no one should be missed),
There's William Coutts has got the Flu,
And Billy Higgs would never do,
And Guy de Vere is far too young,
And ... wasn't D'Alton's Father hung?
And as for Alexander Byng!-- ...
I think I know the kind of thing,
A Churchman, cleanly, nobly born,
Come let us say Godolphin Horne?
But hardly had he said the word
When Murmurs of Dissent were heard.
The King of Iceland's Eldest Son
Said, "Thank you! I am taking none!"
The Aged Duchess of Athlone
Remarked, in her sub-acid tone,
I doubt if He is what we need!
With which the Bishops all agreed;
And even Lady Mary Flood
(_So_ Kind, and oh! so _really_ good)
Said, "No! He wouldn't do at all,
He'd make us feel a lot too small,"
The Chamberlain said, " ... Well, well, well!
No doubt you're right.... One cannot tell!"
He took his Gold and Diamond Pen
And Scratched Godolphin out again.
So now Godolphin is the Boy
Who blacks the Boots at the Savoy.
Июнь
Вставай! Дню новому дай больше цвета.
Тьме легче в предрассветный час цвести.
Заката тень падёт на луч рассвета,
Рассвет зовёт из темноты уйти.
Святой туман, седой туман рассвета
Клубится в одиночестве пути.
Путь ждёт, что ты добавишь больше цвета,
Чтоб день мог ярче красками цвести.
Вставай! Дню новому дай больше цвета.
Коль серо-облачен восток, в пути
Ветра, чтоб в листьях шум произвести.
И в этом обещание рассвета.
Lux Tua Via Mea: ты мне свети.
Так встань, чтоб день до блеска довести.
[Month of] June
Rise up, and do begin the day's adorning;
The Summer dark is but the dawn of day.
The last of sunset fades into the morning,
The morning calls you from the dark away.
The holy mist, the white mist of the morning,
Was wreathing upward on my lonely way.
The way was waiting for your own adorning
That should complete the broad adorned day.
Rise up, and do begin the day's adorning;
The little eastern clouds are dapple grey:
There will be wind among the leaves to-day;
It is the very promise of the morning.
Lux Tua Via Mea: your light's my way -
Then do rise up and make it perfect day.
Я леплю из пластилина
Барельефные картины.
Для начала на картонке
Пластилин размажу тонко.
Сверху на него леплю я
Пластилиновую тую:
Шар зеленый с черной ножкой.
Выше - желтая лепешка:
Это солнце в небе синем.
Размещу я на картине
Серо-белых пятен кучку:
Это набежали тучки.
Пластилина трачу много:
Желтой полосой дорога,
Ниже - полоса другая:
Это речка голубая.
А за ней поставлю домик -
Будет жить в нем добрый гномик:
Желтый дом - прямоугольник,
Крыша - красный треугольник.
Вышло очень интересно,
Только на картонке тесно.
Просит творчество простора!
Лучше вылеплю узоры
На обоях вдоль бордюра...
Что-то мама смотрит хмуро.
Два часа пришлось повинно
Отлеплять мои картины,
И обойную текстуру
Изучать в углу понуро.
Нас замучила жара,
Охладиться нам пора!
Хорошо, что мы на даче -
Быстро здесь решим задачу:
Озеро нальем из шланга
И нырнем без акваланга.
Ну и что, что вышла лужа.
Лужа озера не хуже.
С визгом носимся по ней:
Брызги выше - визг сильней!
Много ли для счастья надо?
Набеситься до упаду!
-------------------------
Дед идет ворчливо вброд:
Весь затоплен огород.
Март
Норд-Ост, рожденный в северных горах,
Шумел над белогривыми волнами.
Морскую пену он ловил губами,
От брызг летящих соль на волосах.
На ясный день нагнал он снежный страх,
Скрыв солнце под густыми облаками.
Сурово обошелся с кораблями
И бросил их качаться на волнах.
Моею силой задан курс прямой:
Веду его наперекор стихии
На океан за гранью берегов,
К старейшему из всех его врагов.
Он там взовьется вихрем в эйфории,
Ведь брошен вызов песней боевой.
[Month of] March
The north-east wind has come from Norroway,
Roaring he came above the white waves' tips!
The foam of the loud sea was on his lips,
And all his hair was salt with falling spray.
Over the keen light of northern day
He cast his snow cloud's terrible eclipse;
Beyond our banks he suddenly struck the ships,
And left them labouring on his landward way.
The certain course that to my strength belongs
Drives him with gathering purpose and control
Until across Vendean flats he sees
Ocean, the eldest of his enemies.
Then wheels he for him, glorying in goal
And gives him challenge, bellowing battle songs.
Зимой повозка тихая луны
Крадется медленно, и ночь нема.
Лишь постепенно нарастает тьма,
И в ней меж звезд ленивых бродят сны.
Коль ночи тихие, так сладко спать.
Но задрожит земля, зашевелится вдруг:
Мир возродится вскоре. Солнца круг
Уже готов встать из-за гор опять.
Рожденный поздно, каждый день готов
Оставить поцелуй на веках года.
Проснись же юным, сбросив сна покров,
С улыбкой в новый мир, где мать природа
Вовсю шуршит взамен глубоких снов.
Рассвет, уж утро: тишине нет хода.
[Month of] February
The winter moon has such a quiet car
That all the winter nights are dumb with rest.
She drives the gradual dark with drooping crest,
And dreams go wandering from her drowsy star.
Because the nights are silent, do not wake:
But there shall tremble through the general earth,
And over you, a quickening and a birth.
The sun is near the hill-tops for your sake.
The latest born of all the days shall creep
To kiss the tender eyelids of the year;
And you shall wake, grown young with perfect sleep,
And smile at the new world, and make it dear
With living murmurs more than dreams are deep.
Silence is dead, my Dawn; the morning's here.
Январь
Морозно. Смолкло небо, проводив
Всех птиц домой. Пришла к правленью мгла:
Тьма так густа, что солнце прогнала.
Во мраке вечном только хаос жив.
Костлявый палец приложив к губам,
Шпионит в окна смерть исподтишка,
Чтоб мир людей узнать, ведь на века
Владычество свое готовит там.
Здесь холода несокрушим напор.
Природа в нём бесчувственно нема.
Он властвует, заламывая руки
Ветрам незримым даже. Смолкли звуки.
Мороз. Сковала реки в лёд зима.
Замри! И веток недвижим узор.
[Month of] January
It freezes- all across a soundless sky
The birds go home. The governing dark's begun:
The steadfast dark that waits not for a sun;
The ultimate dark wherein the race shall die.
Death, with his evil finger to his lip,
Leers in at human windows, turning spy
To learn the country where his rule shall lie
When he assumes perpetual generalship.
The undefeated enemy, the chill
That shall benumb the voiceful earth at last,
Is master of our moment, and has bound
The viewless wind it-self. There is no sound.
It freezes. Every friendly stream is fast.
It freezes; and the graven twigs are still.
Иной не вытерпит никак
Звук двери, бьющей о косяк.
Однажды жил Банкир в Грин Пэлэс,
И дочь в его семье имелась.
Звалась Ребекка Оттендорт.
Подобный нравился ей спорт.
Сознательно, не просто так,
Как хлопнет дверью о косяк,
Чтоб дядя Яков аж вскочил!
Как будто в ней бесенок жил:
В душе, быть может, и мила,
В делах дикаркою была.
Однажды ей не повезло:
Над дверью притаилось зло.
Дверь хлопнула что было сил -
Тяжелый бюст, упав, прибил
Девчонку насмерть, уж поверь.
Вот так ей отомстила дверь.
Шла панихида, а потом
Молитву спели и псалом.
Про добродетели сказав,
Священник не забыл забав
С безумным хлопаньем дверей,
Что жизнь укоротили ей.
Детишек множество пришло.
Их так все это потрясло,
Что дали мысленный зарок
Не хлопать, преступив порог,
Дверьми, как прежде. Был бы прок!
Title: Rebecca
Author: Hilaire Belloc
A Trick that everyone abhors
In Little Girls is slamming Doors.
A Wealthy Banker's Little Daughter
Who lived in Palace Green, Bayswater
(By name Rebecca Offendort),
Was given to this Furious Sport.
She would deliberately go
And Slam the door like Billy-Ho!
To make her Uncle Jacob start.
She was not really bad at heart,
But only rather rude and wild:
She was an aggravating child....
It happened that a Marble Bust
Of Abraham was standing just
Above the Door this little Lamb
Had carefully prepared to Slam,
And Down it came! It knocked her flat!
It laid her out! She looked like that.
Her funeral Sermon (which was long
And followed by a Sacred Song)
Mentioned her Virtues, it is true,
But dwelt upon her Vices too,
And showed the Dreadful End of One
Who goes and slams the door for Fun.
The children who were brought to hear
The awful Tale from far and near
Were much impressed, and inly swore
They never more would slam the Door.
--As often they had done before.
Жил мальчик Джим, жил - не тужил.
С ним каждый друг был очень мил
И предложить всегда был рад
Джем, торт, клубничный шоколад,
Ветчинки ломтик или чай,
Велосипед ("Рули, давай!"),
Готов был вслух читать рассказ
И в зоопарк водить не раз.
И там настал ужасный миг,
И Джима страшный рок настиг.
Запомнить должен твердо ты -
Ведь я твердил до хрипоты! -
Что, если ты себе не враг,
В толпе от няни - ни на шаг!
Но Джим не выучил урок:
Всегда сбегал, как только мог.
И в тот зловещий день опять
Он вырвал руку - и бежать!
И до угла не добежал,
Как - Бам!- зубастый лев напал.
Добычу упустить не мог:
Ел жадно, начиная с ног.
Представь: тебя живьем едят,
От пальцев ног и мягких пят,
И дальше - выше, постепенно.
Лодыжку, голень и колено.
Так медленно, за пядью пядь.
Не мудрено, Джим стал кричать:
"На помощь!" - из последних сил.
На крик, хотя и толстым был,
Почтенный Сторож во всю прыть
Бежал, чтоб льва остановить.
Хотел он мальчика спасти.
Кричал он грозно: "Отпусти!"
(Льва звали Понто). "Понто, стой!
Пусти его! Сидеть! Домой!"
Остановившись, бросил лев
Деликатес свой, недоев.
Разочарованно рыча,
Вернулся в клетку. Звать врача
Не стал Почтенный Сторож. Он
Картиной жуткой удручен:
Добрался лев до головы.
Глаза несчастного мертвы!
Родители узнали весть
От Няни. Как им горе снесть?
Сквозь слезы прошептала Мать:
"Что ж, можно было ожидать,
Что плохо кончит Сорванец!"
Держал в руках себя Отец,
Веля притихшей ребятне
Быть осторожнее вдвойне:
Не рваться с няниной узды,
Чтоб большей не навлечь беды.
Title: Jim
Author: Hilaire Belloc
There was a Boy whose name was Jim;
His Friends were very good to him.
They gave him Tea, and Cakes, and Jam,
And slices of delicious Ham,
And Chocolate with pink inside,
And little Tricycles to ride,
And read him Stories through and through,
And even took him to the Zoo--
But there it was the dreadful Fate
Befell him, which I now relate.
You know--at least you _ought_ to know.
For I have often told you so--
That Children never are allowed
To leave their Nurses in a Crowd;
Now this was Jim's especial Foible,
He ran away when he was able,
And on this inauspicious day
He slipped his hand and ran away!
He hadn't gone a yard when--Bang!
With open Jaws, a Lion sprang,
And hungrily began to eat
The Boy: beginning at his feet.
Now just imagine how it feels
When first your toes and then your heels,
And then by gradual degrees,
Your shins and ankles, calves and knees,
Are slowly eaten, bit by bit.
No wonder Jim detested it!
No wonder that he shouted "Hi!"
The Honest Keeper heard his cry,
Though very fat he almost ran
To help the little gentleman.
"Ponto!" he ordered as he came
(For Ponto was the Lion's name),
"Ponto!" he cried, with angry Frown.
"Let go, Sir! Down, Sir! Put it down!"
The Lion made a sudden Stop,
He let the Dainty Morsel drop,
And slunk reluctant to his Cage,
Snarling with Disappointed Rage
But when he bent him over Jim,
The Honest Keeper's Eyes were dim.
The Lion having reached his Head,
The Miserable Boy was dead!
When Nurse informed his Parents, they
Were more Concerned than I can say:--
His Mother, as She dried her eyes,
Said, "Well--it gives me no surprise,
He would not do as he was told!"
His Father, who was self-controlled,
Bade all the children round attend
To James' miserable end,
And always keep a-hold of Nurse
For fear of finding something worse.
Матильда лгать умела так,
Что дрожь брала от этих врак.
И тётя, что с младых ногтей
Привить старалась честность ей,
Сначала верила ей свято.
Но вера та была распята.
Возможно, жизнь спасла свою,
Раскрыв в ней тягу ко вранью.
В тот раз от игр за день устав,
Матильда в поисках забав
(Коль взрослых нет, долой закон!)
Взяла украдкой телефон,
Чтоб вызвать (мол, дома горят)
Пожарный лондонский отрад.
За час отряд был в путь готов.
Заполнив баки до краёв,
С отвагой и огнём в сердцах
По городу на всех парах
Под вой сирен он мчался к ней:
"Матильдин дом горит! Скорей!"
Толпы зевак галдящих шум
Был знаком им пойти на штурм.
По лестницам взбирались долго
До самой крыши, с чувством долга
Залив на каждом этаже
Водой картины. Тетя же
Старалась втолковать отряду,
Что нет огня, часа два кряду.
И лишь изрядно заплатив,
Смогла остановить полив.
* * *
Прошли недели без забот.
Тут тётя в театр одна идет.
Увидеть захотелось ей
"Вторую миссис Тенкерей".
О классовых различьях пьеса -
Предмет живого интереса.
Племяннице был дан отказ
Пойти на пьесу в этот раз.
Урок и прост, и мудр. Ну что ж,
Она наказана за ложь.
Пожар - реальный! - вдруг возник.
Ужасен был Матильдин крик!
В окно распахнутое громко
Звала прохожих, к ним вдогонку
Крича: "На помощь! Здесь пожар!"
(Так быстро разрастался жар,
Что стал ей стимулом ужасным
Быть убедительной) - напрасно!
На каждый вопль "Пожар!" ответ
Один был: "Лгунье веры нет!"
К приходу тёти был огнём
Сожжён и дом, и лгунья в нём.
Title: Matilda
Author: Hilaire Belloc
Matilda told such Dreadful Lies,
It made one Gasp and Stretch one's Eyes;
Her Aunt, who, from her Earliest Youth,
Had kept a Strict Regard for Truth,
Attempted to Believe Matilda:
The effort very nearly killed her,
And would have done so, had not She
Discovered this Infirmity.
For once, towards the Close of Day,
Matilda, growing tired of play,
And finding she was left alone,
Went tiptoe to the Telephone
And summoned the Immediate Aid
Of London's Noble Fire-Brigade.
Within an hour the Gallant Band
Were pouring in on every hand,
From Putney, Hackney Downs and Bow,
With Courage high and Hearts a-glow
They galloped, roaring through the Town,
"Matilda's House is Burning Down!"
Inspired by British Cheers and Loud
Proceeding from the Frenzied Crowd,
They ran their ladders through a score
Of windows on the Ball Room Floor;
And took Peculiar Pains to Souse
The Pictures up and down the House,
Until Matilda's Aunt succeeded
In showing them they were not needed
And even then she had to pay
To get the Men to go away!
* * *
It happened that a few Weeks later
Her Aunt was off to the Theatre
To see that Interesting Play
_The Second Mrs. Tanqueray._
She had refused to take her Niece
To hear this Entertaining Piece:
A Deprivation Just and Wise
To Punish her for Telling Lies.
That Night a Fire _did_ break out--
You should have heard Matilda Shout!
You should have heard her Scream and Bawl,
And throw the window up and call
To People passing in the Street--
(The rapidly increasing Heat
Encouraging her to obtain
Their confidence)--but all in vain!
For every time She shouted "Fire!"
They only answered "Little Liar!"
And therefore when her Aunt returned,
Matilda, and the House, were Burned.