Из времени лекарь, оказывается, неважный –
никак не затянет рану – саднит и ноет.
И мокнет в сереющих лужах корабль бумажный –
ему не доплыть до пристанища Алкиноя.
Небо наполнилось росчерком белых линий.
Воздух – руладами птиц, что вернулись в марте.
На волосы лег – и уже не растает – иней,
и линии лет все сложней отыскать на карте.
Внимая ветрам, будут форточки гулко хлопать,
весеннюю песню в квартирную тьму впуская.
А там, за окном – постаревшая Пенелопа
по ниточкам боль полотняную распускает…
На будильнике – утро. Настроение – в хлам.
И мерещится осень моим зеркалам.
Ветер нехотя носит листву по дворам,
намекая – пора собираться, пора…
Переулки, дворы и маршрутки пусты.
На проспекте дождей расцветают зонты.
И бессонница мне – как родная сестра,
(на рассветы бессонные осень щедра...)
Выцветают дома, становясь все серей.
Моя жизнь – череда вот таких октябрей.
Жмутся серые тени по серым углам.
На будильнике – осень. Настроение – в хлам.
Жизнь без стихов. Словно где-то закрыт портал.
Незачем долго и нудно считать до ста
и пытаться уснуть, в заоконную глядя тьму…
Ветер колышет ветвистую бахрому,
вьется назойливо звонкая мошкара,
серыми нитями тянется до утра
память о прошлом – о том, что могло бы быть.
Только весьма непрочная эта нить…
Небо, зарей обожженное по краям,
словно душа, не приемлющая вранья.
Жизнь без стихов. Это просто – как дважды два.
Где-то за скобками – скомканные слова.
Март расставлял фигуры.
Память катилась к звездам.
День обещал быть хмурым,
по-стариковски мерзлым.
Стыли трамваи в парке.
Кутались ветви в дымку:
март раздавал подарки –
мантии-невидимки.
Снег невесомо лег на
сумеречные крыши.
В светло-лимонных окнах
воздух тенями вышит.
Падали на карнизы
редкие блики света.
И проступал эскизом
будущий контур лета…
Разгорелся пожар из оранжевых листьев,
бьется солнце осеннее в клетке окна.
И тихонько, крадущейся поступью лисьей
в город Осень-колдунья проникла… Она
обернула деревья туманной вуалью,
на карнизах развесила жемчуг дождя.
Из серебряных луж, словно из Зазеркалья,
отраженья домов осторожно глядят.
И кивают деревья, внимая советам,
наклоняясь порою до самой воды.
...Так уходит от нас утомленное лето,
Разносортной листвой заметая следы...
Помнится лето: яркая карусель,
вопли мальчишек на «чертовом» колесе,
руки в царапинах, спелая земляника…
Кажется, все это было давным-давно:
то, как с уроков сбегали гурьбой в кино,
и пропадали до ночи – поди найди-ка!
Девочка выросла. Дом, институт, фата,
дача за городом. Вроде сбылась мечта -
дети, машина, сапфир в дорогом браслете.
Только вот изредка вспомнится старый двор,
хочется в калейдоскопе встряхнуть узор,
видеть цветные сны – и мечтать о лете…
Бессонницей во мне болят слова,
стихи в душе ворочаются глухо.
У тьмы ночной – ни голоса, ни слуха,
а лишь густая частая канва,
куда я нашиваю не спеша
события – как ряд жемчужных бусин.
И тонет ночь в кофейно-пряном вкусе,
и тут же отзывается душа –
как будто тронув нужную струну
в коротком ожидании бесснежном.
И новый стих я отпускаю нежно
в февральскую ночную тишину…
Между тонкими стенками мечется свет фонаря,
тихо падают сны, невесомые тени размыты.
И громады домов, как надежнейшие якоря,
приковали меня к городскому привычному быту.
Перекрестки дорог. Перепутья. Сложнейший урок.
А вчера я умела летать – только кто мне поверит?
И случайная встреча, прочитанная между строк,
открывала для нас даже самые прочные двери.
Помнишь, Мастер? те желтые пятна весенних цветов,
как нелепые кляксы на старых сырых тротуарах;
переулки, аллеи, знакомые дуги мостов,
чей-то шепот, болезненно-тихий: «Не пара, не пара…»
Привыкаю к себе. Так непросто – на круги своя
возвращаться и знать, что любые попытки - бесплодны.
И в чернильное небо негаданного октября
прошепчу как молитву – «Невидима... и свободна!»
Вечер приходит, трогая лапой мхи,
кроны деревьев мягко лизнул закат.
Время такое - просто писать стихи,
просто смотреть на рыжие облака...
Солнце над речкой стелет янтарный дым.
Запахи мяты и клевера, треск цикад...
Знаешь, как здорово - лечь у самой воды
и наблюдать, как рыжие облака
тянутся вдаль - каравеллой закатных снов...
Ветер утих. И на самом краю земли,
где догорает солнечное руно,
тихо растают рыжие корабли...
Серо и буднично. Клавиши декабря
все же берут своё, но октавой ниже.
Северный странник творит колдовской обряд,
белым пространством снегов заполняя ниши.
Город становится узок. Мне нужен вдох –
новой весны, и, как следствие – новых строчек.
Город молчит. Он, по сути, не так уж плох –
тихая гавань, пристанище одиночек.
Плавные контуры улицы. Тишина.
Призрачен свет в амбразурах замерзших окон
Вьюга все также расчетливо-холодна,
снежными пальцами время свивая в кокон.
На горизонте несмело легла заря,
в воздухе зыбком скрипичное соло длится…
И среди этой музыки декабря
Я намечтаю лето. Авось, приснится.
Сквозь замерзшие окна сочится январский день,
и спускается небо по тонким волокнам света.
Карандашным наброском ложится на стены тень
от придуманных снов и отживших свое силуэтов.
Все приходит в свой срок – и стихи, и слова, и сны,
и пророчества вьюг, и метели летящий почерк.
Друг на друга с тобою навеки обречены -
принимаю душой откровения вещей ночи.
Собирает зима из кусочков слюды панно,
и длину городских биссектрис заметает белым.
Нарисованный город. Двустворчатое окно.
И хрустальный эскиз на мольберте обледенелом…