В эту твою пастораль, в золотое плачевье,
Больше полвека как заасфальтирован шлях.
Здесь магазин до сих пор называют Грачевней
В память о шумном пристанище на тополях.
Мимо продрогшего Ленина до магазина,
Павою плыть по теченью от дома и вспять,
Топать неспешно в рифлёной китайской резине,
Лужи и мокрый декабрь сапогами топтать.
А магазин поселковый подобен коморе -
Всё в нём найдётся для скромных расходных статей.
Только вот жаль тополей: их спилили под корень -
Стали в ненастье опасны они для людей.
На полувысохшей ёлке сидит голубица -
Мне ли в утеху сказитель, вещун, оберег?
Слышится визг поросёнка – сейчас прекратится
Краткий его, в загородке проведенный век.
Смерть перекроет включённая загодя песня,
«Мы рождены чтоб…»
Представь себе, мы ро-жде-ны!
А на Грачевне листок с объявленьем повесят,
Где и почём на поджарку купить свежины.
Праздника хочешь от жизни? Так вот тебе, накось!
С ветки еловой голубка чуть склонится вниз:
Это ли плохо, помилуй, хандра - не диагноз,
Так, баловство городское и женский каприз.
Вот где Vivace*: по у'тру окна отворение,
Крик петушиный, собачий пустой перебрёх,
Дятел стучащий - в какой городской ойкумене
Бог эти звуки земли для тебя приберёг?
Из магазина крупа, от соседей – поджарка,
(Это у них во дворе поросёнка смолят).
Завтра уедешь, и схватит столица за жабры,
Тут же и вспомнишь голубки насмешливый взгляд.
Друзьям далёким и близким
Две полосы звучащей стали
На шпалах рельсами лежат.
Я помню, шпалы мы считали,
По ним выравнивая шаг.
А сзади, набирая скорость,
Под машиниста матерки,
Нас нагонял весёлый поезд,
Давал короткие гудки.
И знали мы, что нарушаем,
Но, сладко чувствуя вину,
Мы перескакивали шпалы
Через одну, через одну.
Катил состав во все лопатки,
Грозился частью ходовой,
И возмущённо в наши пятки
Впивался гравий насыпной.
На стыках лязгали колёса,
Гудок переходил на крик,
Гурьбой спасались мы с откоса
В приволье трав и земляник.
Мы нарушали, наслаждаясь
Под самым из прекрасных неб,
И распадались, рассыпались
В живое крошево судеб.
На перегонах дней окрестных
Всплывают в сердце всякий раз
Бунтарские забавы детства,
В одну судьбу (страну) не поместясь.
Рехнулся планетарный Цельсий
От человеческих причуд,
Но тем же небом, тем же рейсом
Упрямой ласточкой лечу.
…Дорога длится, длится, длится,
Вагон страстей во сне притих.
Пытливо всматриваюсь в лица
В надежде встретить всех своих.
А с линзой небесной земные подвижки видней,
Пусть даже сквозь тучи, с излишком дождём налитые:
Смотри, по дороге ползёт-мельтешит муравей,
А если получше вглядеться – людишка. Не ты ли?
Просёлком, что вербным подгоном по плечи зарос,
Кисель внедорожия в сторону кладбища топчешь,
Туда, где барвинок зелёный в жару и мороз,
Кресты персональны, а плиты надгробные общи.
Пока ещё рак на горе по тебе не свистел,
Но с детства ты помнишь дорогу от корки до корки -
Всего-то ходьбы от извечных житейских страстей
До вечных покоев на тишью обжитом пригорке.
Зелёных да глупых сюда любопытство влечёт
И детская вера, что смерть поправима, а позже…
А позже повинную голову меч не сечёт,
Но только виновная память под ложечкой гложет.
....................
С пригорка на лыжах в овраг - замирали сердца,
Колючими вихрями снега зима закипала,
А в детстве здесь не было бабушек двух и отца
И "наших" оградок с земельным запасом немалым.
К соседям посмотришь - такая же там широта,
Хоть танцы танцуй... Пробубнишь: ну куда размахали?!
Как будто не знаешь, кому и зачем, и куда...
И, вырвавшись всуе, поспешное слово стихает.
На вечный покой отчуждённая, спит полоса,
Здесь всё, кроме мыслей живучих твоих, благочинно,
Ну разве что бабушек двух со смешинкой глаза
И очень некстати промокшая неба овчинка.
Обратно до дома грязища - хоть лётом лети,
Зима на пороге и время наващивать лыжи,
И хочется новые склоны в округе найти,
Но нету пригорка, чем этот, кладбищенский, ближе.
И когда же стал ты такой седой,
И откуда взялся такой святой -
Пиджачок без пуговки на пупке,
Жезл ГАИшный посохом во руке.
Ах ты, Лёня, ласковый говорун,
Вот тебе полешечки, вот колун,
Наколи мне на зиму слов запас,
Пусть зеваки сплетничают про нас.
Пусть довольно лыбятся мужики
И схлестнутся бабские языки -
Мне на них лет сорок уж как плевать,
Буду сплетни грабельками сгребать.
С чумового лета - отрады клок!
Изведём дровишки на костерок,
Окунёмся в прошлое с головой,
Чёрт бы с ними - с холодом и зимой.
Не по-детски вызверились года,
Не был ты ГАИшником никогда,
Жизнь - игра, подстава, разменный грош,
Но откуда светлость ты в ней берёшь...
Говори на радостях, говори,
…От сырого дыма в душе саднит,
В костерке уголья, печаля взгляд,
Полиоми;елитной тоской горят.
Тоскливый день, молчание задень
Полоской света, стрелкою ползущей
По циферблатам мебели и стен,
И ляг на стол хурмой из райской кущи.
...........................................................
Орех, платан, ещё один орех,
Твоей руки надёжная подмога...
Ты помнишь ту, ведущую наверх
К жилью от моря горную дорогу?
И был подъём неодолимо крут
В палящий зной полуденного часа,
В наш съёмный дом, наш временный приют
С открытой к морю солнечной террасой.
Ты помнишь тот, запущенный слегка,
Плодоносящий сад уступом ниже,
Расшатанный забор из тростника,
В густой тени беседку с плоской крышей,
На ней хурмы созревшие плоды -
С упругих веток срок пришёл упасть им -
Я на террасе с книгою, а ты,
Азартный спец в материальной части,
Ты собираешь спелую хурму,
Сосной и морем поздний отпуск пахнет,
К твоей футболке белую кайму
Плетёт усердно местная арахна.
Как любопытно слушает она
Наш разговор, ловя за словом слово,
И тянет нить к кувшинчику вина,
Из погребка, домашнего, сухого.
Ты помнишь, как с арахной вместе пел?
Хурмой горел закат на наших лицах...
А если всё запомнить не успел,
Пусть это с нами в будущем случится.
От головы непокрытой до голых пят
Тёплые дни в вертограде моём стоят –
В россыпях листьев, иссушенных ветром, хрупких.
Роюсь в осенней корзине, как мышь в крупе…
Жизнь уместилась в ореховой скорлупе –
В тонкой, причудливо сморщившейся скорлупке.
Чистить орехи – раздумчивые труды.
Зрели плоды на деревьях на все лады,
С пышною кроной сливались зелёной кожей…
Глупые, глупые, сколько себя ни прячь,
Выждут вороны да подсуетится грач –
Распотрошат, разнесут по углам безбожно.
Пугалом драным прикинься, кричи, кричи,
Руганью клюв человечий о птиц точи,
Всё, что не тронут – спеши, собирай в корзину.
Чёрные пальцы от сока – водой не смыть,
Сад обступают с задворок репейник, сныть,
Солнце по шее и пяткам стекает в зиму.
Чищу орехи.
«Куда бы я ни шёл, я всегда шёл на север.»
Б.Г.
На осенних кострищах едких
усмирительней нет таблетки,
чем смотреть, как парящий иней
Летний сад превращает в зимний.
…….
Только лужи воды пунктиром,
камыши забивает тина,
без дождей высыхает ерик,
а для рыбы смертелен берег.
Словно веником банным порот,
в измождении южный город
открывает бутылки, банки
и под пиво грызёт таранку.
Там лоточник в загаре плотном
на бутылке тархуна потной
лихо пробку кольцом подденет
и глазами меня разденет.
Отопью ледяного зелья
…на замедленной карусели,
полустанки-мосты листая,
я отправлюсь куда не знаю...
По кольцу, по судьбы изгибу
мимо берега, мимо рыбы,
что, уснув, изойдёт на кости,
а дожди зачастят под осень,
наполнять будут каплей мелкой
и Неву, и Большую Невку,
и протоки живую ранку,
что по сердцу течёт
Фонтанкой.