Пробито дно, и бешеная помпа
Не одолеет вал холодных волн.
Не подойдёт обещанная помощь,
А трюм уже наполовину полн.
Разбитый компас целит в никуда,
В туман попрятались беспомощные звёзды,
И жизнь уходит, как уходит воздух,
И ближе, ближе тёмная вода.
Я знаю, Бог немилосерден,
Он никого не пожалеет,
Мы лишь забавные зверушки
В его холодной мастерской.
Он конструирует игрушки,
И звук заутрень и обеден
Не шевельнет, не отогреет
Застывшей воли. Он - такой.
Блажен, кто с простодушной верой
Надеется на снисхожденье,
Кто в храмах зажигает свечи
Моля спасенья и любви.
Не утешают эти речи -
Никто не избежит мученья,
Нас всех накажут высшей мерой,
И руки у Него – в крови.
Судом жестоким и неправым,
Где виноватого не ищут,
Где даже маленькие дети
Сполна ответят за других,
Все кто живет на белом свете -
Мудрец и шут, богач и нищий,
По одному и всей оравой
Осуждены. И только псих,
Всегда веселый и свободный,
Сомненьем не обремененный -
В его башке гуляет ветер,
Перемешав добро и зло -
Он вышел чуть недопечённый
Из формовой печи Господней,
Он наказанья не заметит -
Ему, пожалуй, повезло.
Как старомоден белый свет!
Одно и то же: дождь и снег…
Как старомодны облака,
И солнца блеск, и эти дамы –
Всё так же скулы их упрямы
И монголоидны слегка.
Как старомодно это небо!
Его голубоватый цвет
В эпоху подсинённых век
Наивен, как краюха хлеба,
Бесхитростен, как прошлый век.
И сам я так же старомоден
В отцовском драповом пальто.
Я недостаточно свободен,
К капитализму непригоден
И делаю совсем не то.
Я сочинительством стихов
И в праздники, и в будни занят,
Как будто бы за деньги нанят,
И в довершение грехов
Я не секу в тяжёлом роке,
Не пью и не даю уроки ...
Вот каковы мои пороки,
Типичные для лопухов.
Эпитафия
Полвека он, не покладая рук,
Орудовал на поприще наук,
Но на граните от его трудов
Нет ни царапин свежих, ни следов.
***
Беда тому, кто много знает –
В оковах напряжённых дум
Неповоротлив хмурый ум,
И жизни полнокровный шум
Его лишь сердит и пугает.
Но счастлив тот, кто без руля,
Презрев сомненья и тревогу,
Торит свободную дорогу –
Он верен лишь себе и Богу,
К его услугам вся Земля.
***
Не знал я толку в контрабанде,
Не брал штурвал,
Охотником на львов в Уганде
Не побывал.
В притоне не снимал девчонку –
Туда не вхож.
Не всаживал врагу в печёнку
Нож.
Я не попробовал гашиша
У трюмных днищ.
Мне не нужна бандитов крыша –
Я нищ.
Жизнь пронеслась, как таратайка,
Я лыс и сед,
Но тот же паинька-всезнайка,
Что в десять лет.
***
Зачем живём и что оставим?
Кто нас забудет? Кто всплакнёт?
Куда бесплотный дух направим,
Когда поминок хмель пройдёт?
Останется лишь плод труда,
А то, другое – то, что снится, -
Уйдёт неведомо куда
И никогда не возвратится.
Дворцовый шик, советское ретро,
Людская каша с блёстками красавиц -
Кино, какое и не снилось Куросаве,
Подвал Москвы, бессонное метро.
Огромная крестильная купель,
Где москвичами нарекутся сразу
И юга чернь, и севера пастель,
И Азии посланец узкоглазый.
В туннелях долгих бродят духи тьмы,
С мозаики косит глазами Ленин,
Но призраков не вспоминаем мы,
Ступая на бегущие ступени.
Мы смотрим на витражное стекло,
Ряды огней, цветные сталактиты
И ловим ртом подземное тепло,
Скользя с толпой по гладкому граниту.
Качается, как палуба, вагон –
Наш общий дом средь городской пустыни.
Набит битком и ненадёжен он,
Но мне легко в подземной субмарине.
В её утробе очищаю утро
От муторной дремотной шелухи -
Пружину дня закручивая круто,
Лелею думы и пишу стихи.
За перевалом жизнь иная,
Здесь ближе темный горизонт,
И праздничной неделе мая
Сопутствует промокший зонт.
Дорога вниз - как будто легче
Ногам, но барахлит мотор,
И тени залегают резче
В отрогах отдаленных гор,
Так и не сдавшихся. В неспешных
Шагах былого пыла нет -
Лишь памятью волнений вешних
Зеленой травки нежный цвет.
И всё ж, пока душа и тело
Не расторгают свой союз,
Пусть седина белее мела –
Я, кажется, вхожу во вкус:
Исправно пью вино и пиво,
На службу по утрам хожу
И девушку, когда красива,
Умильным взглядом провожу.
Опять вечерняя усталость
На склоне пасмурного дня
Вздымается, как муть со дна,
И нету сил – такая малость! –
Очнуться и холодным душем
Взбодрить стареющую душу:
Н-но, мёртвая! Давай, тяни!
Ни с места. Сколько ни гони,
Всё бестолку. Какая жалость!
Видать, совсем уж не осталось
Сил в эти пасмурные дни.
Как много сделано ошибок,
Как мало пройдено дорог –
Увы, потёртый и плешивый
Я возвращаюсь на порог,
Откуда начал. Боже правый,
Что за нелепые забавы
Ты к старости мне приберёг!
На старом продранном диване,
Который изувечил кот,
От боли разочарований
Лечусь, улегшись на живот.
Забывшись в сладостной нирване,
Сознанье дремлет, но не спит,
И растворяется в тумане
Груз огорчений и обид.
Я не родился до конца –
Лишь клюнул гулкую поверхность,
Но так и не сумел поверить,
Что скорлупу пора повергнуть
И появиться из яйца.
Тесна шершавая броня,
Как кубрик пьяному матросу,
Как обувь детская подростку
Она мне стала не по росту,
Невыносима для меня,
Как грузный всадник для коня.
Что избавленье принесёт?
Ни в небесах, ни там, где магма,
Не отыскать такого мага,
И только белая бумага
Меня утешит и спасёт.
В повадке маленьких наложниц,
В искусстве утончённых игр –
Изящество блестящих ножниц
И колкость воронёных игл.
Природы крохотный осколок,
О бабочка! Твой век недолог –
Мгновенье жизни истекло:
Двух крылышек расшитый полог
Разглядывает энтомолог
Сквозь окулярное стекло.
Черты надменного лица
Застыли и отяжелели.
Его ведь тоже не жалели –
Он беспощаден до конца.
Лягу у обочины дороги,
Там, где край канавы крут,
И докучные мои тревоги
Отойдут.
На опушке реденького леса,
В спутанной траве
Ощущаю уменьшенье веса
В голове.
Как красива банка из-под пива,
Брошенная впопыхах,
И ярлык нездешнего разлива
Не зачах.
Мечет искры водочная пробка,
Отражая свет.
Рядом сигаретная коробка
Улеглась в кювет.
Посреди не девственной природы,
Где канавы край,
Как изжогу лечат ложкой соды,
Я глотаю капельки свободы -
Мой убогий рай.
За крепью рёберных оград,
В тиши кровавой круговерти
Скрывается горчайший яд –
Предвиденье и ужас смерти.
И эта горечь так сильна,
Что страшно даже прикоснуться,
Чтоб ненароком не качнуться,
Не расплескать её до дна.
Уж лучше в будничную муть
Уткнуться страусиным жестом,
Себя пытаясь обмануть
Одушевленьем неуместным.
Не оглянись! Не то – беда,
Прозренье станет наказаньем,
И ты солёным изваяньем
Застынешь раз и навсегда.
Как лошадь тащит тяжкий воз,
Гружёный барахлом,
И чувствует, что близок дом,
Где отдых и овёс –
Как марафонец – колет бок,
В глазах уже круги,
Но говорит себе: Беги,
Ведь финиш недалёк –
Как стаи нищих и калек
В подземный переход –
Туда, где их никто не ждёт,
Стремятся на ночлег –
Так я свой доживаю век –
Среди калек
Пока проворен.
Неровен мой усталый бег.
Но ярок снег,
И ворон чёрен.
Опять декабрь, ночной разбойник,
Крадёт у нас тепло и свет,
И лепит в окна мокрый снег,
А год уже почти покойник –
Его оплакивает лес
Под грязным саваном небес.
Прозрачна призрачная хмарь
Полурастаявшего снега.
Уныло тащится телега,
И не торопится январь
Сменить заезженную клячу –
А всё же, так или иначе,
Надеемся и ждём удачи
И вспоминаем, чуть не плача,
Как это совершалось встарь –
Когда предновогодний гам
Тревожил ожиданьем чуда,
Звенела чуткая посуда,
Приготовляясь к пирогам,
А на катке – морозный пар,
И лёгкий, чуть пьянящий жар,
И неизбежная простуда…
О, наша молодость!
Игольчатая снежность,
Как лёгкий пух,
Уколы холода
И нежность,
И лыжный дух
Сквозь душный мех,
Счастливый смех
И безмятежность…
А в окна лепит мокрый снег.
Успокойся мой друг, научись принимать неизбежность:
Видишь, листья уже пожелтели, и скоро мороз
Прокрадётся в ночи воровской торопливой побежкой
И насквозь проберёт обнажённые ветви берёз.
Тянет горьким дымком от костров – то сжигают остатки,
Пролетевшего лета останки, обрезки и тлен…
Не печалься, мой друг, отдохни – пусть истает усталость,
Как в пустой вышине растворяется перистый след.
Никуда не спеши – знаешь, всё суета в этом мире,
Где в берёзовой охре кровавится сурик осин
И спешащие птицы со свистом проносятся мимо,
Уходя, словно пули, в осеннюю стылую синь.
Метро – наша родина.
Здесь мы проводим
Лучшие утренние минуты,
Здесь толпами бродим,
Рекламой Мавроди
Очарованы и надуты.
Метро- это таинство.
Сюда мы спускаемся,
Еще не очухавшись от сновидений –
Неловко толкаемся
И спотыкаемся
На зубчатых кручах ступеней.
Метро – это логово
Грозного бога.
Вот он открыл свои жадные жерла,
И толпы народу
Стекаются к входу,
Спеша принести себя в жертву.
И я решительно и дерзко
Бросаюсь, не страшась потерь,
И незнакомый друг придержит
Мне пневматическую дверь.
Вершит обыденный маршрут
Быстротекущая неделя,
Где в сутках несколько минут:
День станции и ночь туннеля.
От пассажиров не таясь,
Целуются лихие пары,
И пьяница, ещё не старый,
Уже уткнулся носом в грязь.
Обрывки пестрых объявлений:
«Куплю… Меняемся… Продам…»
Белеют голые колени
Торговок и столичных дам…
Средь незнакомого народа,
Зажат и сзади, и с боков,
Я обретаю здесь свободу
От умников и дураков.
От Щёлковской и до Арбатской,
Качаясь, как в ладье рыбацкой,
Под стук колёс и грохот адский,
Что заглушает голоса,
Я волен волею кабацкой,
Я полон храбростью казацкой,
Я счастлив радостью дурацкой –
Без малого на полчаса.
Медлительна почтовая карета:
Пройдёт зима, опять настанет лето,
Пока письмо с другого края света
Протащится сквозь два материка.
Но как тревожно сердце замирает,
Когда рожок дорожный заиграет
И золочёный ключик отпирает
Заветный ящик – и дрожит рука…
А в наши дни очередной Гагарин,
Вися в своей кабине вверх ногами,
Летает комариными кругами,
Не ведая течений и ветров.
Стремительны небесные маршруты,
И промелькнут всего за две минуты
Узорчатые бусы – Алеуты
И серьги Маскаренских островов.
На этих страшных поворотах
Держись, слеза!
Пусть кружит голову до рвоты –
Открой глаза!
Стареющий и криворотый,
Давно зачисленный в банкроты,
Кладу последнего туза –
За!
За – зазеркалье,
За – азарт,
За – фарт,
За – арт,
За – авангард!
За январём пусть сразу – март!
За мартом – май!
Круши, ломай!
Мы будем прыгать через время –
Ну, ногу в стремя
И – давай!
Давайте выпьем! За - здоровье,
За – встречу, за – прекрасных дам,
За хлеб, за молоко коровье,
За благородный сыр «Эдам»
И за бифштекс шипящий, с кровью –
Ему я должное отдам!
Я загляну в твои глаза:
Ты – за?
Замкнулись палисандровые двери,
В коврах замолкли шорохи шагов,
Заснули люди и заснули звери,
Забыв заботы, зависть и врагов.
Вези скорей своё письмо, служивый!
Его ничто не сможет заменить –
Пока мы любим и пока мы живы,
Не оборви связующую нить.
* * *
По пустынной косе, протянувшейся вдоль залива,
Не касаясь друг друга, неторопливо
Мы бредем. Впереди мысок.
Под ногами сырой песок.
- Возвращаемся, скоро время прилива –
Вслушиваюсь
В звуки голоса:
- Нет, еще рано. -
Ветер треплет и сушит волосы,
Морщит светлые полосы
На полотне океана.
Самолет. Нервным пульсом доносятся звуки мотора.
Завтра я улетаю, а эта вода,
Это небо и эти пустые просторы
Остаются. Увидимся снова не скоро –
А быть может, уже никогда.
Стайка птиц из-под ног поднималась
И вновь опадала –
Колыхалось
Крылатое опахало.
Оно падало низко,
Вдоль прибоя скользя,
И казалось так близко -
Но коснуться нельзя.
Ночной полёт
Самолетик плывет над ночным океаном
Навстречу восходу.
Не спится – сижу с недопитым стаканом,
Брожу по проходу.
Ровный гул. Полумрак. Тихо дремлет сосед,
Завернувшись в казённый плед.
Тишина в самолете. Моторного воя
Уже не заметишь: его баритон -
Как шум, доносящийся в микрофон,
Ропот леса под ветром иль грохот прибоя,
Не нарушает покоя.
Укорочена ночь –
Две зари дотянуться краями
И коснуться друг друга
Попытались – но сил не хватило.
Что ж, беде не помочь,
И они расстаются друзьями.
В середине небесного круга
Темнота победила.
Немо мечутся пёстрые тени на телеэкране.
Это все позади – ты, чужая страна, отвали!
Далеко на востоке светлеет вода в океане -
Новый день назначает свиданье за краем земли.
О, как печальна эта музыка –
Доверчивая, как ребёнок,
Беспомощная, как влюблённый
Перед разлукой.
Чуть приглушённая стеной,
Вся в трещинках неловких сбоев –
Что делает она со мной,
Как больно!
Как будто приоткрылись дали,
Вернулись детские обиды,
Когда ушли – и не позвали,
Забыли...
А сумерки такие ласковые,
Апрельской свежестью омыты,
И будущее – ларчик лаковый,
Пока закрытый.
Я жду гостей. Расчищены дорожки,
Припасено отменное вино,
На свежей скатерти поблескивают ложки,
И пухленькие бушевские ножки
Для жарки подготовлены давно.
Я жду друзей. Их нрав неторопливый
Мне не в обиду. Я не уколю
Укором дух беспечности ленивой,
Не уступлю горячности ревнивой –
Я всё прощу, поскольку их люблю.
Я предвкушаю: вот они приедут,
Отправимся на речку или в лес,
Стрелой промчится время до обеда,
А там начнётся умная беседа
О том, о сём… Каких седьмых небес
Достигнем мы, когда прохладный вечер
Опустится! Когда зажгут камин
И сдвинут кресла, и сомкнутся плечи –
Мы ощутим блаженство нашей встречи,
И чистый голосок, сначала лишь один,
Мелодию начнёт – расчехлена гитара,
Умолкли шутки, затихает смех,
Огонь, пылая, обдаёт нас жаром,
И новое сливается со старым,
И музыка объединяет всех…
Я жду давно – не истощил терпенья,
Жива надежда и душа ясна.
И только ночью неотвязной тенью
Глухое, безрассудное сомненье
Сжимает сердце и лишает сна.
Как не хватает слов,
Как все они затёрты,
Захватаны, заляпаны, заплёваны!
Какая пошлость в этих скользких рифмах,
В банальных ритмах!
Где же те стихи,
Что выразят мучение аорты
И эту тяжесть,
Эту сумрачную сырость,
Асфальтовый, графитовый оттенок
Непроницаемых гудронных туч
Над мокрым и холодным лесом,
И хлопья, что несутся мимо
И вновь по кругу,
И эти полосы
На длинных трубах,
Где космы дыма –
Как будто волосы
Под ветром с юга...
Ну вот и подступила старость,
И нет уже добра и зла –
Лишь пепел лёгкий, да зола,
Да непривычная усталость.
Коварно изменяет память,
Ушёл тревожный морок снов,
И эхо невозвратных слов
Уж не способно жечь и ранить.
И только нежность не стареет –
Её судьба уберегла,
И тонкая её игла
С годами чище и острее.
Пришла твоя пора, созвездие Весов –
Надёжный верный знак спокойствия и мира.
Замшелой крепостью стоит моя квартира,
И крепок на дверях заржавленный засов.
Среди неспешных дел и ровных голосов
Иная жизнь должна теперь начаться –
В ней не придётся больше повстречаться
С тревожной дрожью беспокойных снов.
Как много пережил я тягостных минут,
Смирялся – и роптал, не чая уж дождаться,
Когда две чаши, перестав качаться,
Навеки в равновесии замрут.
Недвижим, как кристалл, мой мертвенный уют,
Себе я впредь не сотворю кумира.
Над миром царствует глубокий цвет сапфира,
А в небе голуби снуют.
Как там в Швеции? Что за народ, что за нравы?
Холодно – или преобладает Гольфстрим?
Вспоминают ли скандинавы
Поражение у Полтавы?
И насколько мы правы, когда говорим,
Что их викинги – тени истории дальной –
Канули в непроглядную темь,
А сегодняшний житель Мальме
Рассуждает куда реальней
На землице своей нейтральной
С показателем пэ-аш-семь*?
А может, всё у них иначе –
Кровь, как и прежде, не вода,
И быть варягом – это значит
Быть им всегда?
И Рыжий Эрик снова встанет
У непослушного руля,
И океан всё так же манит –
А та земля,
Где виноград растёт у берега
И скрелинг целится стрелой,
Ещё не названа Америкой,
А ветер злой
Вздувает северные сполохи,
И медь блестит,
И нет ещё ни пуль, ни пороха –
Лишь меч и щит!
Но среди скал и льдистых осыпей
Далёкой северной страны
Спит Эрик… Спи, варяг, без просыпа –
Не будет в Швеции войны.
*pH 7, показатель нейтральной среды (хим.)
Когда подышишь на стекло
И пальцем нарисуешь профиль,
Он так беспомощно непрочен,
Так беззащитен, непорочен…
Ещё минуты не прошло,
А вездесущее тепло
Оставило лишь россыпь точек.
Как слёзы, высыхает влага,
Рисунок обращён в парЫ.
Лишь лёгкий след – до той поры,
Когда измятая бумага
При наступлении весны
Сотрёт налёт кухОнной гари,
Пройдясь по стёклам раз за разом,
Сметая дохлых мошек трупы –
И сохранятся только сны,
Навязчивые, как собака,
Что приблудилась на базаре,
Прилипчивые, как зараза,
Заманчивые, как уступы,
Не сдавшиеся скалолазу.
Господь стреляет из рогатки.
Хлоп! –
Угодил кому-то в лоб:
Автомобиль перевернулся,
В крови водитель захлебнулся,
А пассажира – наповал.
Он только что голосовал,
Просил, бедняга, подвезти –
Обоим вышло по пути.
Скажи, за что? Великий Боже,
За что я получил по роже?
Где справедливость? Так негоже,
Пусть хоть сосед получит тоже!
Но нет, неуязвим сосед –
Он шлет мне дружеский привет.
А вот ещё один сюжет:
Убило током в двадцать лет,
И, ни жива и ни мертва,
С грудным ребёночком вдова.
Профком уж закупил цветов
И собирает по десятке…
Так будь готов –
Всегда готов!
Здесь Бог стреляет из рогатки.
Легла на осеннюю слякоть
Зимы ледяная корка,
Вгрызается злая серость
В белое тело дня.
Так яблока ломкую мякоть
Пачкает плодожорка,
Так Север немилосердно
Подтачивает меня.
Увы – мы живём с рожденья
В краю, где скупое лето,
Где полутьму от света
Не принято отличать,
Где странное наважденье –
Угрюмая власть Советов
Навеки врубила мету,
Каинову печать.
Нам застилает очи
Сумрак полярной ночи,
Мокрого снега пряди
Душат и бьют в лицо.
День всё слабей, всё короче,
Жить не хватает мочи,
Зима залегла в осаде
И стягивает кольцо.
Нет, мы не русские, как вы –
Не наш народ во время оно
Поджаривал Наполеона
На углях матушки-Москвы.
Рождественского перезвона
И православного амвона
Мы не сподоблены – увы!
Во времена, когда нередок
Был зубр в болотистом бору,
Не наш голубоглазый предок
Сплавлял Перуна по Днепру,
Ценил Боянову игру,
Гонял хазар и напоследок
Гулял на княжеском пиру.
Иная, каменная древность
Нам лепит крючковатый нос.
Сквозь толщу тысяч лет пророс
Побег иерихонских роз,
И дремлет в завитках волос
Ветхозаветная напевность.
Среди народов и веков
Гоним, унижен, опорочен,
Наш корень оказался прочен:
Не спутаешь особый почерк
От Моисеевых пророчеств
До бешеных большевиков.
Профессора и музыканты,
Врачи, банкиры, коммерсанты –
Как яблочки среди листвы
Растут упрямые таланты
От Петербурга то Тувы…
Но мы не русские – увы.
Из мутной пригородной пены,
Где на траве осколки, где
Лишь милицейские сирены
Поют призывно в темноте,
Где в магазине дверь разбита,
А к сапогам прилипла грязь –
Божественная Афродита,
Как встарь, из пены родилась.
И контур, высвеченный резко,
Явился в солнечном окне,
Как будто золотая фреска
Вдруг проступила на стене.
Пусть от работы пальцы грубы –
Но безупречен тонкий нос
И строги греческие губы
Под шлемом бронзовым волос.
И гордый олимпийский профиль
Среди торговок и зевак –
Как вечности далекий проблеск,
Как истины условный знак.
Простое ласковое слово –
И стало всё другого цвета,
Не бурого, а золотого,
И даже дождик нипочём.
Одно лишь слово – и готово,
Средь осени настало лето,
И солнце шлёт свои приветы,
Пробившись тоненьким лучом.
Сквозь дождь и хмурое ненастье
Бреду по улице безлюдной,
И золотые блёстки счастья
Слепят, и мир не так жесток.
Простая искренность участья
Среди забытых Богом будней –
Как отдых на дороге трудной,
Как ключевой воды глоток.
1.
Не сожалей о потерях –
Душа ничего не теряет
И никого не забудет:
Минувшего – не отнять.
Надо лишь истово верить:
Истинное – нематерьяльно,
Искреннее – пребудет
До самого судного дня.
Жалеть об утратах не надо:
Отданное не пропадает,
Оно обернётся сторицей
У памяти в тайниках.
Там сумерки и прохлада
И тонкая пыль оседает
На пожелтевших страницах,
Костюмах и париках.
Лёгкие тени колышутся,
Призрачное круженье,
Сладостных снов наважденье,
Луча золотая нить…
Не надо жалеть о несбывшемся:
Театр воображенья
Поможет и пораженье
В победу преобразить.
2.
Всегда открыт театр моей мечты.
Я в нём хозяин, драматург и зритель,
И всех ролей бессменный исполнитель,
Суровый критик и ревнитель красоты.
Архивы памяти, как высохшие листья,
Заполонили облетевший сад –
Но можно время повернуть назад,
И краски снова оживут под кистью.
Мне голову кружит воображенья хмель,
А белизна холста заманчиво бездонна…
Сотрется в памяти безвестная модель,
Но не забудется Мадонна.
Северо-северо-западный ветер
Насквозь продувает пляж.
Шум, свист.
Серые-серые в пасмурном свете
Волны пускаются в пляс –
Вверх, вниз,
В атаку, шеренгой, по отмели
В пляж – плюх!
Море и ветер заполнили
Взгляд, слух.
Камни под волнами –
Прыг, скок!
Стволами, склонёнными
На восток,
Сосны – nach Osten
Drang, drang!
Хищно и грозно –
Там враг!
Клок тающей пены,
Разорванной ветром, с размаха
Влип в лоб.
Гудок отдалённой сирены
Завыл и заплакал
Взахлёб.
Трепещет и бьётся о стену
Сырая рубаха:
Хлоп, хлоп.
Гимнасткой над пенной ареной
Отважная птаха –
Флип, флоп.
Тяжёлый августовский зной
И горький вкус дорожной пыли,
И ветер – призрачный связной
Времён и стран, мечты и были
Под выцветшей голубизной.
Прохладных вечеров проворный вестовой –
Развеивая ханжеские флёры,
Он дерзко обнажает под листвой
Скелетных веточек секретные узоры,
И пляшет пыльный джинн по мостовой…
Одно лишь время лечит – только время!
Так на израненные берега
Ленивая и сонная река
Несёт успокоительное бремя
Рутинной тины, масляной и вязкой –
Она ложится ласковой повязкой,
Зализывает низкие луга,
И нивелирует, и утопляет в иле…
Непрочная прохлада ветра – или
Столь окончательная холодность реки
Забвения? Упруги и легки
Стремительные па танцующего бога,
И тяжкий зной, и пыльная дорога,
Где меты финиша уже недалеки.
Как опытный моряк на скользкой палубе,
Расставив ноги, не боится качки
И, стиснув трубку – в воду не упала бы, -
Глядит на волны, вспоминая дочку,
Жену и дачку, где тепло и сухо
И грохот шторма не терзает ухо –
Как горнолыжник, наклонясь вперёд
За миг до старта скоростного спуска,
Вдруг замечает, что внизу народ
Чернеет точками, и праздничная музыка
Едва доносится как будто сквозь туман,
И глухо ухают то бас, то барабан –
Как пьяный инвалид с расквашенной губой,
Встречая ночь в подземном переходе,
Невидяще уставясь пред собой,
Стоит, задумавшись, и взгляд не переводит
На уровень земли, где грязь и костыли
И в мятой шапке мятые рубли –
Вот так и ты, почти старик,
Средь суеты замрёшь на миг,
Дивясь, осмотришься кругом
И помечтаешь о другом.
Он выходит утром вместе с другом
На дорогу. Лёгкий белый пар
Чуть дрожит над серебристым лугом,
А вдали широким полукругом
Тёмный лес, и солнца влажный шар,
Гелием надутый, аккуратный,
Начинает взлёт аэростатный,
Понемногу набирая жар.
Шаг широк, не тяжела поклажа,
Путевая песенка проста.
Двум друзьям не нужно экипажа,
Не марает городская сажа
Их одежд, прохладна и чиста
Стираная свежая рубаха,
И поёт невидимая птаха
В потаённой глубине куста.
А идти всё круче и труднее,
Сушь пустынь сменяет влагу рек,
Но пряма дорога, и над нею,
С каждой ночью ярче и виднее
Сквозь прицел полуприкрытых век,
Новая звезда, комета века,
Цель и смысл блужданий человека,
Давних снов высокогорный снег.
Так проходят месяцы и годы.
Друг отстал – теперь уже один
На дороге. Каверзы погоды,
Корабли, повозки, вездеходы
Утомили. Дожил до седин,
Но идёт всё прямо, только прямо,
Твёрдо, неуклонно и упрямо,
Сам себе слуга и господин.
И однажды узнаёт извивы
Речки, и кусты на берегу,
Ровный склон и заросли крапивы…
Да. Земля кругла, пространство криво,
Даже свет сгибается в дугу –
Он пришёл туда, откуда вышел,
Вот и дом, и шиферная крыша,
И росы прохлада на лугу.
Всё, как было – лишь на тропках сада
Нет следов, и высохла вода
В глубине колодца… Нет, не надо
Сожалеть, и поздняя досада
Ни к чему, и что глядеть туда,
Где над лесом, ровно на востоке,
Отвергая возрасты и сроки,
Полыхает прежняя звезда.
Мне полных шестьдесят – ну что ж, какое горе?
Я говорю: «Не верь!» и затворяю дверь –
Но десять негритят ушли купаться в море,
И где они теперь?
Мы с пожилым котом законно отдыхаем,
Уткнувшись влажным ртом – он в лапы, я в кулак.
Он шевелит хвостом – я говорю «Лэхаим!»
И пробую коньяк.
Нам не решить вопрос коловращенья судеб,
Не нашему уму – зачем и почему.
Мы старческий склероз встречать на пару будем
В дряхлеющем дому.
Ну что ж – да будет так! Всё в мире справедливо,
Что смог, то откусил, и больше не просил,
И марочный коньяк армянского разлива
Мне прибавляет сил.
Я отопью глоток за всё, что мне осталось,
За тех, кого люблю, за тех, кого хулю.
Как тесен закуток, и жизнь – такая малость!
Но не равна нулю.
От тёмнозелёного – в светлозелёный
И к красно-медному
Через золото –
Вот сколько красок в осеннем клёне
Благодаря победному
Шествию холода.
Трудно бедному –
Уже не молод он,
Но надо терпеть
И верить:
Петь,
То есть скрипеть
Под леденящим ветром.
Каким метром
Измерить
Эту гигантскую плеть,
Эту огромность молота,
Бьющего наповал,
Превращающего зелень в медь,
В жесткий металл
Пыткой осеннего холода...
Вечернее освещение
Последний луч за лесом тает,
Топя в крови голубизну,
И каждый куст приобретает
Законченность и глубину.
Померк остекленевший воздух,
Но излучают ровный свет
Две розы, что застыли возле
Стены – на миллионы лет.
И лишь за тенью ближних сосен,
Средь золотящихся полос,
Как преждевременная осень
Сияют маковки берез.
* * *
Над Адриатикой растаяли дымы,
Сочатся неба швы последней кровью,
Вода и воздух, полные любовью,
Готовы слиться под покровом тьмы.
Погасли отблески на каменной стене,
Недолги сумерки, тропа едва знакома,
И одиночества знобящая истома
Мурашками проходит по спине.
Ну что ж – наедине с самим собой
Настало время подвести итоги,
Счесть все призы, потери и дороги,
Что были мне отмерены судьбой.
И в круговерти стран и городов
Я убеждаюсь с горьким удивленьем:
Жизнь проскользнула невесомой тенью –
Бесшумно и без видимых следов.
Тверская вечером
О, как волнует каждый раз
Тот тихий сумеречный час,
Когда закат почти погас,
Но небо светло – и рекламы,
Как вычурные монограммы,
Плетут цветную канитель,
Раскрашивая акварель
Московских улиц. Вот огни
Автомобилей: ближе, ближе,
Сквозь россыпь светофорных вишен
Стремглав проносятся они –
Туда, где надпись «Пицца Хат»
Горит пунцовей, чем закат…
И нашу местную суровость
Смягчает в предвечерней мгле
Почти парижская лиловость,
И без сомненья на челе
Глядит луна в упор на запад,
Где Долгорукий мощным задом
Уселся в бронзовом седле.
Вид с Крымского моста в ноябре
Дымы очерчивают внятно
Чугунного болвана рост.
Плывут бензиновые пятна,
Играя, как павлиний хвост.
Краюхой отсыревшей хлеба
Нависли низко облака.
Отображает хмурость неба
Неторопливая река.
Вспенил буруны грузный катер.
На шпиле вспыхнула игла.
Ажурный профиль alma mater
Уже задергивает мгла.
Замолк скрипичный голос лета,
Его сменил суровый альт,
И одинакового цвета
Вода, деревья и асфальт.
На синем безоблачном небе
Замысловатые фьорды –
Ёлок мохнатые руки,
Полные спелых шишек,
И даже несчастный калека,
Уродливый старый тополь
Тянет свои обрубки,
Стараясь казаться выше.
Лиловые кляксы флоксов
Разбрызганы вдоль дорожки,
Пряно и горько пахнут
Маминым днем рожденья…
Света и тени полосы,
И сыплет трухлявые крошки
Самодовольный дятел,
Дробящий сухое дерево.
Кажется, я рождаюсь заново –
Недаром так ломит спину!
Мучительно, осторожно
Проламывая скорлупу,
Кажется, режутся крылья
С болью между лопаток,
И морщится старая кожа
В глубокие складки на лбу.
А может, я выздоравливаю,
Прихожу понемногу в норму –
Вот и стихи получаются,
Правда, пока без рифм.
Крепнут на влажных грядах
Моркови упорные корни,
И медленно надуваются
Могучие туши тыкв.
Любви все возрасты покорны,
Но…
А. С. Пушкин
О, эта жаркая волна –
Или блаженная истома?
Не знаю, право, как назвать –
Она ведь каждому знакома,
И никому не избежать
Общеизвестного синдрома,
Без коего жизнь не полна,
Как ущерблённая луна.
О, этот звук призывных труб
И сердца бестолковый трепет,
Когда лукавые глаза
Тебя, как воск, мягчат и лепят,
Заклинивают тормоза,
И так непоправимо глуп
Бессмысленный и жалкий лепет
Внезапно пересохших губ!
О, этот неотвязный яд –
Он жжёт и голову туманит,
Он пробирает до печёнки –
И вот уже небрежный взгляд
Самонадеянной девчонки
Томит, и ранит, и тиранит,
Лишь ей нетвёрдый разум занят,
И ты готов уже предать
И долг, и дружбы благодать,
И мучиться, и ревновать…
Как свинка, коклюш или корь –
Простые детские болезни –
Нам суждено перенести
И эту тягостную хворь.
Пока ты молод, с ней не спорь,
И нет занятья бесполезней,
Чем попытаться возвести
Преграды на её пути.
Но с неизбежностью железной
Годам к пятидести пяти
Следов болезни не найти –
Шальная кровь не застучит,
Не отзовётся больше сердце
На карих глаз простой манок –
Закрылась золотая дверца
И заржавел её замок,
Давно потеряны ключи...
И только в памяти звучит
Любви ликующее скерцо.
Бугристое низкое небо,
Набрякшее синяками.
Гроза залегла по краю
Лиловым полукольцом.
Стрижи торопливо и нервно,
Стремительными рывками
Кромсают и рассекают,
И брызги уже в лицо
Швыряет нахальный ветер –
Предвестник, гонец, попутчик
Грядущего летнего ливня –
Мятежника и бойца.
В оскудевающем свете
Тучи готовы к путчу,
Желание – неизбывно,
Сражение – до конца.
Что принесёт нам завтра,
Запертое до полуночи
И среди тьмы внезапно
Выпущенное на поруки?
Довериться ли надеждам –
Или же нас опять
Обманут? Ведь нам, невеждам,
Будущего не понять.
Оно набирает злобу
В карцере небытия,
Словно отпетый взломщик,
Готовя побег. И я
Вздрагиваю в испуге
От шороха, скрипа, свиста...
Так ожидают пули
Убийцы-рецидивиста.
Тревога –
Не та, что кричит «Помогите!» –
А дрожью испуга,
Ознобом недуга
Подспудно
Прокралась в прохладное майское утро,
Стоит у порога…
Как трудно
Оставить дорожку в решающем гите,
Как мудро!
Бегите
Уже без меня, молодые атлеты.
Холодное лето,
Пустая дорога,
Угрюмые тёмные ели,
Трава запустенья и рыжие шпалы –
А рельсы уже заржавели.
Как мало
Отмерено нам от рожденья до смерти –
Как много!
И вечно стоит у порога
Тревога –
Поверьте.
Я говорю – забудь!
И лёгок пепел,
А утренняя муть
Пуста.
Не даст заснуть
Нелепый лепет,
Запутан путь,
Но суть проста:
Забудь.
Я говорю – плати!
Редеют ветви,
И ждёт в конце пути
Безмолвный кредитор.
В запасе вечность –
Но просрочен вексель,
И не уйти,
И бесполезен спор:
Плати.
Я говорю – не плачь!
Светлеет небо,
Всплывает жаркий мяч
Над золотом зари.
За призраки удач,
За соль,
За мягкость хлеба,
За нежность и за боль
Судьбу благодари.
Не плачь.
Здесь весна весьма нетороплива –
Нету сил для мощного разлива,
Грязный март расквасился слезливо,
И опять – снег.
Дни ползут уныло и сонливо,
Солнце вызывающе лениво,
Но мы ждём упорно, терпеливо,
А потом – бег!
Май – не март,
Выстрел – старт!
Ринулись стремительные почки:
Утром – точки,
Вечером – листочки,
Кочки,
Вмиг покрытые травой,
И уже качает головой
Рано поседевший одуванчик…
Собирай, дружище, чемоданчик –
В даль, в рай,
В Новый свет,
В тот край,
Где нас нет...
Бывает так: в обыденной толпе
Среди голов и спин разнообразных,
Скорее одинаковых, чем разных
На муравьиной уличной тропе,
Где нечем удивить скучающее зренье
И звенья серых лиц текут за рядом ряд –
Вдруг, словно вспышка, словно озаренье,
В упор разящий, говорящий взгляд!
Миг истины. Часы остановились.
Знакомые глаза, какие с детства снились,
Глядят отважно прямо мне в глаза –
И сердце уплывает в невесомость,
И этих глаз томящая знакомость
Отрадна, как внезапная гроза –
Когда сквозь сон дремотной духоты
Пройдётся по ветвям дрожащим ветер вольный
И молнии разряд высоковольтный
Перекроит привычные черты.
Но всё пройдёт. Погасит краски запад,
Утихомирится небесный кавардак,
И лишь озона чуть заметный запах
Останется в ночи. Бывает так…
Дорожки заросли бурьяном,
Прохладна влажная трава,
И переполнена туманом
Моя шальная голова.
Я побреду по косогору,
Спущусь к болотцу и реке,
И тень причудливым узором,
Дразнясь, метнётся на песке.
Как необычен профиль грубый,
Как странны топкие следы,
А жажда, иссушая губы,
Томит предчувствием беды.
Напрасны предостереженья:
Прильну к болотистой воде –
И не узнаю отраженья
В рогах и белой бороде.
Уходит в небо сизый голубь,
Луга далёкие пестры,
И безутешен тихий голос
Алёнушки – моей сестры.
Нет, Он меня не позабыл,
Послал желанную подмогу,
И жизнь, благодаренье Богу,
Взошла на горнюю дорогу
Под сенью распростёртых крыл.
Здесь воздух непривычно сух,
Прозрачен и слегка разрежен,
А ближний склон уже заснежен,
И голосу, что тих и нежен,
Внимает напряжённый слух.
Он слышен мне с недавних пор
Из недоступного далёка,
Куда не проникает око –
И мне уже не одиноко
Среди скупых отрогов гор.
Как мерный колокольный звон,
Он облегчает тягость будней,
Как сердца стук, как верный тон,
Как наслажденья лёгкий стон –
Но только глуше и подспудней.
Уйти в себя – как вещь у Канта,
Как червь – в кору,
Как зверь – в нору,
Как узколобый питекантроп
В свою пещерную дыру.
Замкнётся круг,
Умолкнет звук,
Не состоятся разговоры,
И не пройдёт ни враг, ни друг
Сквозь герметические створы.
Зарыться в прель,
Забиться в щель,
Забыть мерзавцев и паршивок –
Вот истинно благая цель,
Гарантия от всех ошибок.
Снег еще лежит между берёзами
Столь безлюдного Измайловского парка,
Средь бурых листьев, прошлогодней хвои
И неприкаянных пучков травы.
В полном соответствии с прогнозами
На текущую декаду марта,
Температура в ближнем Подмосковье,
А также на окраинах Москвы
Держится около нуля.
Дремлет полусонная земля.
Медленный вагон, слегка раскачиваясь,
Ненадолго вышел на поверхность.
Он пьян от ветра, пасмурного света,
Сырости и запаха сосны.
Снег приговорён – но не раскаялся,
Сохранил бессмысленную верность:
Ложась на рельсы, налагает вето
На дерзкую агрессию весны.
Двери закрываются – шварк!
Следующая – Измайловский парк.
Нас впереди нетерпеливо поджидают
Отверстый зев и узкий лаз туннеля.
Мы ухнем в глубь подземной преисподней,
Где гул и грохот заглушают речь.
А снег меж тем неотвратимо тает,
Он примет смерть в преддверии апреля –
Последний рыцарь ночи новогодней,
Сумевший верность до конца сберечь.
Он полежит еще недели две,
И след его исчезнет на траве.
*) Измайловская - открытая станция московского метро.
Июльским вечером в блаженной тишине
Сижу у лампы, погрузившись в чтенье,
И слышу крылышек упорных тарахтенье
Там, за стеклом, на внешней стороне.
Влезаю на скрипучий подоконник,
Раскрыл окно – но отогнать не смог,
И вот неловко, скачущей ладонью
Нашариваю трепетный комок.
Зажал в кулак – утихни, сделай милость!
В прилипчивой пыльце моя рука,
И я брезгливо в темноту и сырость
Выбрасываю горе-мотылька.
- Ступай туда, где нет тепла и света,
Не возвращайся к нашему крыльцу,
А если не послушаешь совета,
Я не ручаюсь за твою пыльцу!
Что из того, что мы теперь знакомы –
Не впутывай меня в свои дела,
Постичь не может мозг твой насекомый
Прозрачную незыблемость стекла. -
Но сознаю: инстинкт угоден Богу,
Несчастного безумца не унять,
Таков закон – нам не дано понять,
Какая блажь зовет его в дорогу.
Из темноты, с разорванным крылом,
Полуживой, он снова возвратится,
Чтоб на пути к огню все биться, биться
О твёрдое стекло усталым лбом.
Не суетись – но твёрдо знай
Простую гамбургскую цену.
И не стремись на авансцену,
Волов судьбы не подгоняй.
Они бредут неторопливо
Среди желтеющих полей,
Среди оливковых аллей
И серебристого отлива
Дорожных пыльных тополей.
Невозмутимо и лениво
Они влекут свою арбу,
А запах клевера и сена –
Как вестник веры и спасенья,
Как знак «Не обгоняй судьбу!»
Подвиг летучей рыбы
Начинается с напряжения,
С судороги упругого тела,
Скроенного для морей.
И вот из стеклянной глыби
Происходит её рождение –
Стремительно и умело,
Средь пены и пузырей.
Она вылетает на волю,
Дрожащая от нетерпенья,
Сияя лиловой радугой
От брюха и до хвоста.
Под солнцем сверкают волны,
И рыба над собственной тенью
Взмывает к вершине параболы,
Как по дуге моста.
Вот она, высшая точка,
Предназначенная от рожденья!
Где вы, восторга крики
И зависти злое «Ах!»
Острое, как отточенное,
Мгновение воспаренья,
И мечутся пёстрые блики
В выпученных глазах.
Паденье летучей рыбы
Начинается с неуверенности,
С мелкой противной дрожи
Уставшего плавника.
Ей теперь помогли бы
Лишь настоящие перья –
Но на чешуйчатой коже
Пока
Лишь краски смятенья –
Цвета побежалости…
Законы паденья
Не ведают жалости.
С какою гордою осанкой
Стоят, прищурившись хитро,
Светильники, что спозаранку
На эскалаторе метро
Нам день предвосхищают новый –
И льётся радугой лиловой
Свет сквозь рифлёное стекло.
На улице уже светло.
От утренней росы свежея,
Ненужные в лучах зари,
Как цапли, дремлют фонари,
Согнув натруженные шеи.
Потягиваясь и зевая,
Ленивая змея трамвая
У остановки улеглась.
В ее зияющую пасть
Отважный пассажир ныряет,
И машет листьями вослед
Пугливых лип кордебалет.
А на асфальте тихо умирает
Простреленный компостером билет.
В этот пасмурный день, полный сырости и печали,
Электричка со всеми остановками тащится до Москвы,
Как речной пароходик, к продрогшим платформам причаливая,
Где из трещин в асфальте расползаются змейки травы.
В этот пасмурный день, предназначенный для прощаний,
Для разлук на неделю – а может, для расставаний навек –
Я иду по перрону под зонтиком и с вещами,
Осуществляя побег.
В этот пасмурный день, повинуясь течению времени,
Я стою на вагонной площадке у замызганного окна,
И мелькают осенние пятна на лиственной зелени,
Как на темени – преждевременная седина.
В этот пасмурный день долгожданное одиночество
На путях и промокших откосах отпечатало след.
Распадается плоть – остаются лишь имя и отчество,
Как очищенный ветром, отмытый дождями скелет.
Ну почему же наш народец
Всегда мутит и колобродит
И порывается к свободе
И вечно бит,
А старший брат, большой и важный,
Такой могучий и отважный,
Не мучаясь правами граждан,
На печке спит?
И что за дрянь у нас вожди –
От них хорошего не жди.
Здесь люд унылый, апатичный,
К свободам вовсе безразличный,
Любитель пива и «Столичной»
И всяких врак.
Лишь Жириновского харизма
Дойдёт ему до организма,
И бродит призрак коммунизма,
Дразня собак.
А кто умён, здоров и свеж,
Давно уехал за рубеж.
И там, в далёкой Палестине,
Он добавляет в тоник джина
И мчится на своей машине
И жмёт на газ,
Мурлычет хаву да нагилу
И смотрит в небеса нагие
И вспоминает с ностальгией
Холодный квас.
А впереди на много миль –
Один постылый ИзраИль.
Лишь прошлое достойно слова «счастье»,
Лишь времени смягчающий туман
Умеет скрыть изодранную ветошь
Постылых мелочей – и словно нет уж
Ненастья дней и духоты ночей,
Морщин и трещин – мАстерская ретушь
Свершает узаконенный обман.
Сквозь паутины сеть и патины узоры
Весёлых красок разноцветный пир –
Переводной картинки пёстрый мир
Вдруг проступает перед взором.
Там моря мерный плеск и шелковицы сладость,
Прохладное вино и дружеская речь,
И сквозь слепящий блеск полуденной поры –
Шальной игры бесхитростная радость,
Где нечего терять, и нечего беречь,
И все умны, красивы и добры.
Лишь прошлое достойно слова «счастье».
Мне чудится в ночи весенней
Шум неродившейся листвы,
Бутонов хрупких пробужденье
И тихий разговор травы
Под снежной сенью.
Сейчас там холодно и влажно
И листьев прошлогодний тлен
Не позволяет встать с колен,
Но зреет заговор отважный –
Не вечен плен!
Самоуверенный росток
Преграду талую проломит,
Раскроет нежные ладони
Освободившийся листок,
И мать-и-мачехи цветок
Проклюнется на южном склоне.
Начнётся – и не удержать! –
Весёлых листьев реконкиста,
Вернётся с гомоном и свистом
Крылатых эмигрантов рать,
И станут по утрам орать
Громкоголосые солисты.
...И вот уже диктат зелёных
Сменил всевластие белил,
И вал травы заполонил
Луга и лес, и обновлённый,
От солнца и свободы пьян,
Победу празднует бурьян.
И революция в природе,
Пройдя свой неизбежный путь,
Закончится когда-нибудь
На пожелтевшем огороде,
Среди стареющих стручков
И утомлённых кабачков.
Нам жизнь не обещает исполнения желаний,
Удачливых романов, счастливого конца.
Мы мечемся в тумане меж комплексов и маний,
Старательно скрывая выражение лица.
Товарищи, коллеги, господа хорошие!
Я вызвался на сцену, да позабыл слова.
Темно и бесполезно воспоминаний крошево,
Лишь рыбкой бьётся сердце, да кругом голова.
Топорщатся товарищи, колеблются коллеги,
Не видно снисхождения, насмешливы глаза.
Нет, здесь не отовариться, не выбить привилегий,
И Высшая Коллегия не выскажется «за».
Ну что ж, не будем плакать, нам не к лицу истерика,
Спешу к тебе навстречу, назначенный покой.
Последний полустанок уж недалёк от берега,
Но вечная конечная – пока что за рекой.
И остаётся небо, алеющее к вечеру,
Предзимняя прохлада, нехитрое вино.
А что удачи не было, расстраиваться нечего –
Наверно, так и надо. Иного не дано.
Там, где зелёная волна,
Притворной ярости полна,
Впадая в раж,
Песок и камешки со дна
Вздымает и швыряет на
Горячий пляж
И, пены размотавши ком,
Гирлянды нижет -
А после ласковым щенком
Мне ноги лижет,
Где синеву нагих небес
Не омрачает тёмный лес –
В дремотной лени
Прозрачен дальний горизонт,
И на песок бросает зонт
Цветные тени -
На этих дивных берегах
Не жить мне. С тяжестью в ногах
Вернусь на Север,
Где воздух сыростью пропах,
Где колокольчики в лугах
И белый клевер,
Где ночь с морозцем молодым,
А утро с инеем седым,
Где злая вьюга,
Взметнувшись ветром ледяным,
Погонит клочковатый дым
К югу.
Я скольжу по извилистой снежной лыжне,
Чей зигзаг между правдой и ложью проложен.
Эта трасса опасна, и наст ненадёжен,
С каждым шагом маршрут всё кружней и сложней,
И с дороги не сбиться – нет задачи важней,
Здесь граница – так будь осторожен!
Под доверчивым снегом, под прелью еловой
Караулит добычу предательский мох.
Здесь проходит граница меж любовью и злобой,
Где растет только ревности чертополох.
Я с трудом пробираюсь, боясь оступиться,
По единственной грани, по водоразделу –
Между ленью и делом,
Между духом и телом,
Между черной доской – и стремительным мелом,
Ослепительно белым,
Как нетронутый снег.
Влево, вправо полшага – засчитают побег.
Я шагаю с винтовкой
По узенькой тропке.
Слева враг, справа враг.
Страшен
каждый
шаг.
Уходит в сны несбывшаяся явь,
Как в монастырь из мира – в подсознанье,
Чтоб в тишине продолжить созиданье,
Соединить разорванную связь;
Но трудно различить задуманное зданье
Сквозь миражей причудливую вязь.
Язык ночей запутан и коряв,
Их синтаксис таинственный неясен,
И толкователей натужный труд напрасен –
Мирянам не познать монастыря устав.
А сна фрегат уж поднял якоря
И тает в синеве, прозрачен и прекрасен.
Его маршрут неведом и опасен –
Темны и глубоки ночных миров моря.
1.
Откуда происходят виды?
- Ты с дарвинизмом не спеши:
Быков для праздничной корриды
И зубров, что живут в глуши,
И быстроногих лошадей,
И, уж конечно же, людей –
Всех разработал Высший Разум.
Но хорошо не вышло сразу:
Пришлось немало потрудиться,
Явить терпенье и талант,
Чтоб лев – воинственный гигант –
И осторожная куница,
Любая тварь, любая птица
Могли родиться и плодиться.
Тому залогом на века
Волшебный локон ДНК.
- Ну, а слона слепил шутник
Или балбес из профсоюза.
Скажи: зачем такое пузо
И хобот, что к земле поник?
- На заседании Совета,
Когда там утверждали СПИД,
Шеф притворился, будто спит –
Не хочет отвечать за это!
А ведь не так ещё давно
Лишь динозавры были в моде –
Как быстро время-то проходит,
Уж не воротится оно…
2.
Я верю: где-нибудь в тиши,
Где ни одной живой души,
За складкой сложного пространства
Стоит секретный ИНСТИТУТ.
Работает – не то что тут,
Там не допустят шарлатанства.
У них во всём приоритет –
Для Бога конкурентов нет.
И самый мелкий их учёный,
Незащищённый эм-эн-эс,
Взирает, несколько смущённый,
На наш галдёж непросвещённый
И улыбается с небес.
А мы живём, не понимая,
Как кролик, что грызёт морковь,
Откуда синь и зелень мая,
И жизнь, и слёзы, и любовь.
Прохладный поцелуй разбуженной воды
И бодрый аромат целительного кофе –
А на пороге наш пушистый котик
Уже оставил мокрые следы.
Гудя шмелём, спешит электробритва
Пощекотать чуть влажный бархат щёк,
И я касаньем ласковым польщён
И освящён, как утренней молитвой.
Еще не двинут воз дневных забот,
Не верится в вечернюю усталость,
А на дворе уже сосулек талость
И белых голубей прилежный хоровод.
И снова ветренный февраль
Рассыпал солнце по сугробам -
Предвосхищая щедрость мая,
Он красит тени голубым,
И жизни прожитой не жаль,
И неожиданным ознобом
Проходит ветер, поднимая
Позёмки белоснежный дым.
А день на три часа длинней,
И всё не наступает вечер,
Лишь мягче цвет кирпичных зданий
И розовее облака.
Я не гоню своих коней –
Земля сама бежит навстречу,
И череда воспоминаний
Нетороплива и легка.
В морозном поле ни души,
Пустынна снежная дорога,
Свою кровавую работу
Не начинал ещё закат.
Ещё не вечер – не спеши,
Пути осталось так немного,
Мы отдохнём за поворотом -
И не воротимся назад.
Как хорошо в усердьи кропотливом
Перебирать блестящий бисер слов,
Чтобы видения своих заветных снов
Запечатлеть в узоре прихотливом.
Как Золушка, размеренным движеньем
Я разгребаю пепел и песок,
И Феи еле слышный голосок
Пророчит чудо и преображенье.
Алхимии прилежный тихий труд
Рождает истин философский камень,
И гравия обломки под ногами
Вдруг золотыми гранями блеснут.
Забудутся смятенье и позор,
Истают неприступные преграды,
И мне останется негаданной наградой
Моих стихов запутанный узор.
И снова пение замедленное скрипок,
И умное урчание басов,
И вежливый ответ альтовых голосов,
И флейты трель… Какая тайна скрыта
В чарующем качании смычков,
Что с нотной кутерьмой загадочных значков
Так неразрывно, так волшебно слито!
Как остр и верен взгляд из-под очков,
Как ловки пальцы, как прекрасны лица!
А соло флейты бесконечно длится…
И.
Изменчивы черты летучих туч,
Неуловим их мимолётный профиль –
Мелькнёт на миг улыбчивая просинь,
И вновь вершины сумеречных сосен
Не освещает заплутавший луч.
Как крут бывает натиск грозовой
Тяжёлых облаков, как нетерпим характер,
Когда, сомкнув ряды, как на параде,
Влача седые дождевые пряди,
Они идут под барабанный бой!
Зато как перисто, прозрачно и легко
В глубокой синеве задумчивого свода
Сияет облачко в хорошую погоду –
Его наметила художница-природа
Своим пастельным ласковым мелком.
....................................
Мы познаём законы мира – но,
Хорошие или плохие,
Они несокрушимы всё равно.
Нам не подвластна вольная стихия,
И сколько б ни писал стихи я,
Мне управлять погодой не дано.
Откуда ты, весенний ветер,
Как ты прорвался сквозь мороз,
Какие ветреные вести
От волн Атлантики принес?
Как чужестранец в зимних залах,
Ты возбудил восторг и зависть,
И твой апрельский терпкий запах
Заманивает – на Запад,
Где авантюры легкий дух -
Парижский боевой петух
С кривыми шпорами на лапах,
Где нет зимы, где юбки мини,
Где на немыслимой витрине
Бессчетны полчища сыров,
И дичи, и морских даров –
Точь-в точь как в Лувре, на картине
Фламандских старых мастеров.
А здесь всего лишь талый снег,
Неба синь, резкий свет,
Январской оттепели слякоть,
И нет весны, и впору плакать
О том, что исключений нет
И скоро северная стужа
Опять наложит свой арест
На опрометчивые лужи
И легкомысленный зюйд-вест.
Она уходит – и пространство
Пустеет. Даль все голубей
Над необьятностью зыбей,
Всё призрачнее постоянство,
И рассыпается шаманство,
Как перья белых голубей.
А остаётся – привкус соли,
Морские брызги на губах,
Да горечь, да неясный страх,
Ночные головные боли
И, памятью о прежней доле, -
Песок, скрипящий на зубах.
Так камень, брошенный на пляже
К волнам небрежною рукой,
Попрыгает разок-другой,
На солнце мокрый бок покажет -
Но все равно навеки ляжет
На дно – и обретёт покой.
Надежда, милая плутовка!
Неугомонная золовка
В семье Любви и Веры! Ловко,
Как пресловутая морковка,
Она влечёт вперёд, вперёд –
Туда, где тучный небосвод
Спускает за зубцами леса
Свою волнистую завесу
К поверхности нездешних вод,
Где ветер голову кружит,
Где сладостные миражи
Тревожат помутнённый разум –
И всё труднее с каждым разом
Порвать запутанную нить,
И всё труднее отличить
Обман туманной голограммы
От истины. – Что за беда!
Плеснёт волшебная вода
На кромку потускневшей рамы –
И оживает полотно,
Казалось, мёртвое давно.
Вот так же, тихо и упрямо,
Хранит свой потаённый жар
Глубокий торфяной пожар:
Водой наполненные ямы
Похоже, не сулят беды;
Среди болотной ерунды
Гуляет волк на крепких лапах,
И спит неопытный лесник,
Покуда гари едкий запах
В его избушку не проник.
Но час придёт – и столб огня
Прорвёт зачумленную тину:
Надежда, одолев рутину,
Седлает красного коня!
И вновь дурачит и морочит,
Над неудачами хохочет
И безответственно пророчит,
Не исполняя ни шиша,
Её возвышенные бредни
Звучат всё громче, всё победней –
Надежда не умрёт последней:
Она бессмертна, как душа.
Предзимних сумерек печаль:
Всё мягче свет, всё глуше звуки,
И льдинок хрупкая печать
На лужах. Тротуары сухи.
Спокоен шаг. Озябли руки.
Синеет даль.
Воспоминаний пестрый сор
Сдувает равнодушный ветер –
Так поутру на ярком свете
Снов распадается узор.
Растаял медленный дымок,
И светел пепел сигареты.
Размеренной ходьбой согретый,
Смягчается в груди комок.
Тихонько падает снежок.
Заиндевелых веток сеть
Заброшена, как невод, в небо,
А тонкий серп, как ломтик хлеба,
Оставлен в воздухе висеть.
И что-то жмёт, где сердце, слева…
Терпеть. Терпеть.
Не всем обещаны победы –
Мне ближе тот, кто проиграл,
Кто поражения бокал,
Как рюмочку перед обедом,
Спокойно осушил до дна.
Ведь это не его вина,
Что на всемирной лотерее
Плохой попался номерок
И, потихонечку старея,
Достойно отбывая срок,
Он выполняет свой урок.
Что ж, невезенье – не порок.
...............................................
Ты возвращаешься усталый
Ноябрьским вечером домой
Сквозь снег, растоптанный и талый,
Сквозь сумрак, плотный и немой.
А ветер злей и холодней,
И жмут промокшие ботинки –
Но блики уличных огней,
Как радужные паутинки,
Вдруг дрогнут на концах ресниц,
И видишь непрожитых дней,
Июньских лип, и юных лиц,
И непрочитанных страниц
Еще не познанную прелесть,
И внятен в тёмном небе шелест
Неуловимых синих птиц.
Беззакатный майский вечер.
Свежий ветер. Лёгкий тополиный пух.
Терпкий дух
Молодой травы.
Силуэт полупрозрачных крон
Светел.
Светофора блёклый цвет – в тон
Зелени листвы.
Еле слышный сонный звон –
Дальний зов
Колоколов – и тяжкий стон
Тормозов. Вечер.
Призрачный, неверный свет.
Желтизна окон.
Лёгок тополёвый пух,
Долог незнакомый путь,
Северного неба круг
Светел.
А может, впрямь Иван-дурак,
Амур российских беспределов,
Со сна, небрежно, кое-как,
Почти не целясь, между делом
На удивление селу
Пустил заветную стрелу?
Прощайся с тетивой натруженной,
Моя стрела!
Я знаю – ты достигнешь суженой,
Где б ни была.
Пускай твой путь петлист и кружен –
Не подведёшь,
А больше мне никто не нужен,
Едрёна вошь!
Перемахнув через ракиту,
Поверх церквушек и дерев,
Стрела выходит на орбиту,
О ветер перья оперев,
И на невидимом потоке
Хвостатой утренней звездой
Она восходит на востоке,
Грозя ненастьем и бедой.
Ее полет далёк и долог,
Она играет и звенит,
И озабоченный уфолог
Уже прищурился в зенит:
Там, высоко, сквозь сумрак тающий,
Как смутный дух оккультных сект,
Мерцает в небе сей летающий,
Но неопознанный объект.
Неутомимо, каждодневно
Он набирает высоту –
А лягушачая царевна
Уже примерила фату.
Выстрел охотника. Грузная птица,
Шумно взлетевшая из
Камышей, неуклюже кренится
И медленно падает вниз,
Подстреленная на лету.
Ату! –
Как пущенная из лука,
Рыжая великолепная сука
Стремится
В заросли, по воде –
Туда, где болотная тина, где
Среди высоких стеблей тростника
Утка пытается затаиться.
Тише! Ни звука!
Здесь сумрачно, словно на дне колодца.
Кажется, перебито крыло – это еще не беда,
Может, ещё обойдётся…
Пока
Не приблизился страшный собачий лай, пока
Есть еще время – надо бы отвести от гнезда,
Туда,
Подальше от родного болотца.
Но откуда эти кровавые пузыри?
Нежнорозовые, цвета зари
Утром, до выстрела – кажется, миновали века…
Очень красиво: красное на зелёном,
Как у Антониони.
И кружится голова. Ясно – потеря крови.
Сосредоточимся: раз, два, три!
Встанем на ноги! Но
Подняться не удаётся –
Теперь уже всё равно
Не одолеть свинцовую тяжесть дроби.
Да, надо бы отвести от гнезда…
Спокойна, как в глубине колодца,
Кровью окрашенная вода.
Я раздуваю уголек,
Я охраняю огонек
От сырости, от непогоды,
От недостатка кислорода.
Пусть не способствует природа –
Я раздуваю уголек.
Я положу на уголок
Сухого хвороста остатки,
Своей исписанной тетрадки
Уже ненужные листы
И туго скрученные прядки –
Трескучий порох бересты.
А ветер рвется сквозь кусты
И листьев облетевших ворох
Кружит, и не смолкает шорох,
И ветви черные пусты.
Я ровно, терпеливо дую,
Присвистываю и колдую…
Ну как, мой рыженький зверек,
Мой негасимый огонек,
Доволен? Все теперь в порядке?
Он слаб, но жив еще пока.
Он съел листы моей тетрадки.
Колышутся, как в лихорадке,
Его горячие бока.
О, мой единственный, мой верный,
Горячий, маленький, живой,
Накормленный сухой травой,
Очищенный от всякой скверны,
Не избалованный судьбой!
А ветер задувает в спину,
И ест глаза проклятый дым
И на прозрачную осину
Ложится облаком седым.
Как грубо тискает тебя тяжелый плот,
О волглая, наморщенная плоть
Волнуемой воды,
Чье имя – Волга!
Недолго
Хранишь ты пенные бурунные следы,
Прорехи редкие, что белою кипенью
Вдруг обнажают пуховой испод,
Когда угрюмый теплоход
Проскальзывает смутной тенью
Меж двух встречающихся вод –
Дробящейся на мириады капель
Воды дождя – и той, что снизу
Вздымает гребня острое ребро.
Как хороша их родственная близость!
Как лихо ветра беспощадный скальпель
Вскрывает волн прохладное нутро –
И тихо светится сквозь джинсовую сизость
Застенчивое рыбье серебро.
Строй перистых кустов,
Как конница Батыя,
Под ветром наклонясь,
Свирепо рвется в бой.
Для бегства нет мостов,
И все твои святые
Не смогут, старый князь,
Соперничать с судьбой.
Знавал ты мед побед
И уксус поражений,
Пиров лихой разгул
И дурноту любви.
Отсрочки больше нет –
Дружина ждет решений,
И маки на лугу,
Как воины в крови.
Ослабь узду коню,
Оскаль в улыбке зубы,
Да будут крепок ум
И горделива стать.
Последнюю жменю
Всего, что в жизни любим,
Из переметных сум
Поторопись достать.
Трать щедрою рукой
И серебро, и злато,
И чаши на пиру
Пусть будут не пусты.
А после – лишь покой,
И конницей крылатой
Трепещут на ветру
Зеленые кусты.