сомкнул, словно веки,
ряд складок зонт
под гул и приволье пчёл.
как грёза медовая сладок сон:
облупленное плечо
в заманчивом вырезе платьица,
белёсого иссиня,
в глазищах бездонных на пол-лица
две дюжины бесенят.
внезапные струи, вокруг черно.
к стогам крутобоким бег.
мятущийся
ветра шальной челнок,
как рыскающий кобель.
покой возмутившие дождь с грозой
спровадила ночь за дверь.
стихийно утеряны:
серый зонт.
невинности -
сразу две...
из старого города,
постигнуть мир не выйдет, если вы
до глухоты в себе не замолчите.
такая тишь - ваш внутренний учитель,
что видит путь средь жизненных лавин.
и вот теперь, без суеты сует,
покой вам - мир наружный приоткроет.
и вы узреть сумеете, как скроен
на самом деле этот белый свет.
смотреть. вникать. себя не обнажать.
не личность вы в нирване благодати.
отринув быт, забыв про флаги, даты -
войдёте в суть, как в патину наждак!
небо хлипкое серым обколото -
громы и молнии лучше исторгло бы
шепчет всю ночь мелодия
дождя
за окном соло
комната как бы разволгла
там
мы с тобой
будто две мидии со створками
спасжилеты под стульями на случай -
если потоп
а мы ни слухом
ни духом
и прости-прощай по-быстрому
моллюск я и моллюск ты
много вокруг пещер спасительных
но они всяческой ерундой забиты -
от одежды до контрольного выстрела
взвывы валторны
затем синкопа
тело дождливой ночи пребудет длинным
и минимален стопор
жарко до стыдного
кисти б не обезводить
белое с мокрым мешаем взяв мастихин
громко спрямить вопросное несть числа
высушить донцы бокалов досуха трубочкой
платье в горошину невесть чьё
брошено
вкусно и точка
мальчик в налобной ленточке
с губ вытирает фарси
между венерой и марсом
бьёт по отливам шумно вода вода
в щитке между створок искры искры
мокрой ладони
милостыню подам
мост на пожертвования выстроим
а пока броды выискиваем
в мелкоречье утреннем
в устье
Над рекой - стрекозы.
Не жди, не верь.
в москве сюрприз - все зябнут от щедрот
оси́п под финиш танцев
и хриплю,
но, в главном,
для меня -
другая боль:
привязан к сцене,
это жирный плюс
для тех,
кто танцевать посмел с тобой.
я летом тем,
как шмель в варенье,
влип -
в малину тёплых губ.
совсем пропал.
то - бесшабашной дури перелив,
то - август выдаст шёпотом тропарь.
услышу хмель волос твоих - озноб.
от бесенят в глазах - искрит в уме -
готов всё сокрушать,
пойти вразнос,
в семнадцать лет сдержи себя, сумей!
про это столько песен сочинить
мне нужно было,
но не до стихов,
когда паришь, схватив нирваны нить,
а в голове деепричастий хор.
***
порой
шепнёт о юности ваниль,
внутри случится бабочковый сбой.
***
а память -
вечер бережно хранит,
где я охрип,
и следом ночь с тобой...
Гремит, качаясь, нашей памяти состав
на стыках рельсов.
Мы разошлись вчера с вопросом на устах,
немым донельзя.
Не донесли, увы, последнее прости
на встрече краткой.
Песчинкой стало то, что мерилось горстьми.
Ничто - в остатке.
Достать пытались из факирского мешка
дожди и луны,
забыв характер золотого петушка.
А он ведь клюнул.
Слова пусты теперь и бисерно мелки.
Других не стало.
Но всё сказали губ упрямых уголки:
меж нами - скалы...
Зазывающий месседж улиц.
Взгляд домов по-хорошему строг.
Лица-маски уже проснулись:
в сотнях глаз от вопросов пестро.
Серпантины кривых проулков.
Конфетти пятаков-площадей.
Чёрный космос туннелей гулких.
Эстакадные снимки в воде.
Перелески кварталов сонных,
и опушки притихших дворов.
Напряжённых вокзалов стоны,
в них поссорились Бог и порог.
Труб фабричных жирафьи шеи.
Трасс дорожных венозная сеть.
Куполов желтки хорошеют,
и рассвет на высотки присел.
Амальгама прудов-тарелок.
Лоб брусчатки наморщен от дум...
* * *
Ряд этюдов - с утра - акварельных.
Днём - гуаши, возможно, найду...
Предисловие:
...меня периодически перед Пасхой накрывает этой темой...
...здесь в очень сжатой форме описаны самые, на мой взгляд, главные действия в течение страстной недели с понедельника по воскресенье...
*********************************
все торговавшие изгнаны
с гамом вон
к дому молитвы нельзя
подпускать базар
следом целительство
сирых им
там
амвон
где у стреноженных агнцев
тоска в глазах
искренно веришь
получишь
по полной всё
и никогда не останешься
ты
без
смокв
видите гору в морскую
волну несёт
сдвинуть без веры я шекель
и то б не смог
бред лицемерия вчуже
пречестный люд
чу фарисеи навили
везде сетей
пейте но чуйте что в горло
пролез верблюд
или распнут не сочтёте
до десяти
тело моё вы едите
не хлеб отнюдь
кровь мою пьёте
она
вместо
пенных вин
истину я вам открою
вослед одну
вскоре отступятся все
от меня
и вы
строг прокуратор даже
жестокосерд
только винить арестованного
не стал
почва толпы плодородна
знай только сей
видим варраву свободным
распни христа
первосвященнику страшно
он ликом плох
бдить за могилой им велено
тож окрест
кто б из пещеры не вынес
калики плоть
чтобы обманно воскликнуть
христос
воскрес
солнца продравшего сумрак
остра пила
руки отмытые прячет
с утра пилат
***
щупает нововоскресший
обновы лён
и
венчик из роз
что на раны
терново лёг
*********************************
Озвучка: Яворовский Юрий.
https://disk.yandex.ru/d/wLdscfe7H-oC6g
(закадровый голос - чтение Отче наш на иврите)
Злых стихов тебе нёс
в крепко сжатой горсти́.
Растерял по пути.
Пусть сомнения пёс
костью рифмы хрустит,
коль сумеет пропажу найти.
Вёл печаль тебе в сон,
сорвалася она
с заржавевшей цепи.
Цепь, как старый мосол,
перегрызла.
Сильна!
Убежала. В спокойствии спи.
Нареканий благих,
крепких, словно гранит,
нёс тебе пол-узла.
Удавились враги,
их пришлось схоронить.
И, надеюсь, не будешь ты зла.
Яда ссоры припас.
До краёв был бокал.
Расплескал по пути.
Зелья смутного глаз
зло предсмертно моргал.
Знаю, сможешь за это простить.
Шторм был сильный с утра.
Обвинений кошма
снесена под обрыв.
Нёс, старался, дурак,
слов обидных кошмар.
Но глаза твои, верю, добры.
Руки, плечи – пусты,
Лишь упрямый вихор
Вздыблен, хоть поседел...
***
Дом. Калитка. Кусты.
Лес вдали, косогор.
Вот и я – твой нескладный удел.
Постоянно снятся те же крыши
и берёз струящиеся ветки.
Будто я опять из дома вышел.
Будто я опять в двадцатом веке.
Каждый свой апрель семидесятых
помню я по сбору соков вешних.
В церки бог был не Христос распятый,
а "... из всех искусств для нас важнейшим..."
Снова я дружинный барабанщик,
выбиваю марш для пионеров,
что выводят песни "Встань пораньше..."
и о приближающейся эре.
За косички дружески таскаю
впереди сидящих одноклассниц,
а они спасти мечтают Кая,
мир попутно розовым раскрасив.
Зная, что никто тут не прогонит,
мы курили "Север" за спортзалом.
Север был практически иконой.
Там одни герои, нам казалось.
Всем патлатым деньги на подстрижку
Марь Сергевна ссуживала грозно.
Мы её боялись-то не слишком,
мелочь сразу шла на папиросы!
Повзрослев, портвейн багровый - "Южный"
измеряли ёмкостью гранёной.
Подметая двор клешами дружно,
шли на танцы в ближние районы.
Песни самодельные крапали
о любви, что ввеки не угаснет.
Выжигали лупой где попало
все секреты выпускного класса.
Разучив блатные три аккорда,
пели о романтике на зонах.
О сидельцах слушали о гордых,
как они от несвободы стонут.
Провожали в армию знакомых,
а затем и нам труба пропела.
Но другими мы вернулись в дом, и
стала не такой весна в апреле.
Снова мне приснились те же крыши
и июнем пахнущие липы.
Будто я опять из дома вышел.
Будто только вышел,
а не выпал...
надо мной тишина
там чернеет вселенной рядно
и оно мириады
блестящих загадок вместило
люди тратят издревле
порою последние силы
чтоб в пучину созвездий
отчалить с планеты родной
их порыв превозмочь
скорость света и мысли -
блажен
несмотря на законы
эрстеда энштейна ньютона
но полярной звезды
путеводною нитью ведомы
продолжают прокладывать
путь
по подмостьям из жертв
на поверхности экзо-
планет
где-то в южных крестах
не хватает давно
отпечатков от астроботинок
лишь надлунную пыль
потоптать им силёнок хватило
а о прочих телах
внеземных
остаётся мечтать
* * *
курс стрелы антигравной
к медведице малой пролёг
командир корабля
метит стилусом звёздную карту
буду жив
попрошу
место выделить в космоплацкарте
даже на боковое
согласен
мне б только - в полёт
***
https://disk.yandex.ru/d/kbtalx5NUyzjfw
От забора до сортира -
серым псом кручу круги.
Не гневи меня, Глафира!
Знать, согну тя в три дуги!
Буде явишься с кордону -
не кажи, зла баба, глаз!
Учиню разбор со шмоном.
Вожжи, знай, уже припас!
Коль просить чего,
то птичкой
треньчешь, ухо теребя.
Как до дела -
дни критичны
и мигрени у тебя!
Баня топлена,
кадушку
полну квасу замутил.
Шип ежов, ословы уши -
мне достались.
На пути,
кукла бисова, не кажься -
сворожить не сможешь!
Хрен!
Изведу тя, сила вражья,
коль споймаю на дворе,
где я, злой, смурной да сирый,
истоптал всю мураву.
Жду и жду змыю Глафиру.
И белугою реву.
пролетавший мимо сокол
подсказав, где пи́нгвин бродит,
пыль смахнувши с пегих крыльев,
с клекотаньем улетел.
я подковками зацокал
по камням.
да! пи́нгвин, вроде!
нет, не зря четыре мили
я пилил средь скальных тел...
мне кивали эдельвейсы,
пел ручей...
чу! рядом шорох.
организм мой весь напрягся:
штурм последний. и - бросок!
глупый пи́нгвин в скалах грелся,
весь в пуху - сухом, как порох.
жир его, нелепой кляксой,
тёк в полуденный песок.
хорошо ему живётся!
толст и кругл - сметаны фляга!
и не бьётся окаянно,
не пытается в полёт.
никогда не видев лоций,
прёт в волну - как карты лягут,
в океане - словно в ванне.
с ветром дружит, обормот!
к тёмным мыслям пи́нгвин хладен.
бродит тихо в одиночку.
делать выводы любые
не желает - пустота.
день мой пи́нгвином украден.
в наблюденье ставлю точку.
и смотрю на гор горбы я.
нет, природа щас - не та!
Дух перегара, пять дней не брит,
сломаны - руль и тормоз,
берег ищу, как заблудший бриг
после большого шторма.
Сорван мой парус, обломки мачт
смыло водой забортной.
Гюйс - в лоскуты!
Но его кумач
всё-таки за работой,
да, весь трепещет,
но жив он, жив -
буду в миру опознан!
Как не сумели с тобой,
скажи,
вычислить бури грозной?
Душу в закланье, клянусь, отдал
я б за предзнанье истин,
что вместо красок - одна вода
на акварельных кистях,
и колокольчик - отнюдь не смех
твой,
а звонок тревоги,
что у любви наступила смерть
где-то ещё в дороге
к нам,
но далёкий
предсмертный крик
тих был, и не расслышан...
Щупаю берег.
На кухне приз -
горсточка спелых вишен...
наморщен лоб и взгляд предельно строг -
тандем такой во снах всё время мучит
в которых танго с ритмикой ломучей
в себя впитало пряный дух острот
картинки ноты запахи -
внавал -
мелькающие маски руки лица
как будто бал абсурда в психбольнице
а может в преисподней карнавал
за что тогда я получил под дых
речитативом слов почти бульварных
не понял вовсе
сны с тех пор коварны
всё сыплют соль и не дают воды
пора убить настырную печаль
ту что растет как кровосос на теле
но тают дни неделя за неделей
а я забыть боюсь наш первый час
Понимаю.
Не напишешь.
Совсем.
Я тебе - как третья ось колесу
или горец почечуйный в овсе.
Не пиши!
Хоть что, хоть как - нарисуй!
Напомадь на амальгаме козла!
Вытри пыль фигурно с полок хоть раз.
Шарф спартаковский - да в синьку со зла!
Фейс на фотке мой испорти с утра.
Сбей росу в узор - лугов посреди.
Взборозди дорожек водных веслом.
На прибрежной полосе наследи.
Накорябай в мокрой глине число -
дней от вылета меня за порог.
Мелом белым тисни стоп-полосу,
и сотри её себе поперёк.
Все рисунки в файл архивный стасуй,
неохоте встречь - ты почтой их кинь,
хоть бутылочной, на волю Наяд.
Я твоё узнаю в сотне стихий!
...
...даже если адресат и не я...
Ну как же так-то?
В самом деле!
Каким богатым был!
И вот -
раздавлен горем.
Карамелек
осталось только три всего.
Погас торшер.
Задвинут шторой
манящий дворик.
Нужно спать.
На завтрак "геркулес",
который
врач кушать требует опять.
Цедит овсянку еле-еле.
Стук ложки в блюдце вскоре стих:
"Изобрету из карамели
я кашу.
Только б вырасти!"
Вчера душа конфетным счастьем
пылала сладко!
Сладко!
Да!
Зачем же Максу,
Тане с Настей
он щедро все почти отдал?
Карман проверит осторожно
ручонкой.
Локти хоть кусай,
хоть плачь -
как мало!
Разве можно
лишь три конфетки в детский сад?!
На кривой берёзе, возле дома
(только повнимательней вглядись!),
брошены,
забыты,
не искомы -
купол красный и парашютист.
Получив задание и сроки,
из рогатки выстреленный ввысь,
предан командиром был жестоко
маленький солдат-парашютист.
Злым потоком брошенный к берёзе
(стропы и листва переплелись),
парашют
(приказ!)
с себя не сбросив,
на ветвях повис парашютист.
Никому не жалуясь, не плача,
но не в силах перебраться вниз -
под дождём ли, под лучом горячим -
день за днём висит парашютист.
Красный купол вьётся, словно знамя -
стоит только ветру разойтись.
Сдался командир.
Но сдал экзамен,
стойкость проявив,
парашютист.
***
Подступает время льдов и стужи.
Снег накроет Минск, Москву, Рязань...
***
Оглянись и вспомни!
Ну же?
Ну же!!!
Не бросал ли ты кого в десант?!
посеян груз и в пашню, и в пески,
и под листву, и в тень промеж кустами,
пришедший с "незалежной" подлой стаей -
с названием нестрашным: "лепестки"...
кто б за ночь здесь, иль за день не прошёл,
конечностями красно-буро взмокнет.
пройти б любой промеж фигурок мог, но
запрятал бес исчадья хорошо.
***
поплакав вновь в бомжовском интервью,
хозяин чтоб поднарастил припасов,
зелёный гном кассетно мстит донбассу,
мол, не убью, так ноги оторву.
а сюзерен по-сучьему потёк,
закрыв глаза, не видит беспредела -
злой комик, что б там миру ни трындел он,
мерзотный сброс поставил на поток.
***
похоже, взор у спаса слепо скис -
не зрит в упор он адскую округу.
***
мой боже, преврати в донбасский уголь
и в пекло брось всех шлющих "лепестки"...
косая тень над летом пролегла
светило в высь путей уже не ищет
листва готова стать осенней пищей
а суть моя вступает в мор и глад
сезона-антиподника весны
несущего кончину мне и лету
веками не меняющего метод
сжигать в кострах желания как сныть
зазывно-жёстко время потекло
почти что так как в гон течёт у суки
сентябрь-кобель с природой год в разлуке
и крыть её готов не тратя слов
держусь за мысль как тонущий за буй
что время есть и рыжий плен не скоро
но сдан июль как осажденный город
брут-август - мост в осенний мрак-зыбун
...чтоб гнать химер, усиливать падёж
любых скотов - от гнуса до нациста,
взведя курок, ты по стране идёшь,
воспетой гусляром и цимбалистом.
Нелёгок путь, прошитый сотней уз,
где судьбы вкрест от века долей общей.
В две стороны летит двухсотый груз,
и там, и там - на долю жёны ропщут.
В раздрае мир, и мозгом он не здрав,
урок не впрок, эффект его - кострище.
Ведь пить нельзя из грязного ведра,
от той воды подолгу кровью дрищут.
Тебя в макушку Бог поцеловал,
ты как поэт несёшь живое слово.
Твоим мечом слагается глава
о битве в кровь с ордой змееголовой.
***
Трубит горнист,
аж горн ко рту присох,
уже не раз,
как сладок славы запах.
А ты иди, плюй красным на песок,
упав, вставай, иди, родной, на запад,
сквозь огнь и пал, и через сто пустот,
под клёкот гарпий, вопли оргий грязных,
смелей вперед,
всегда с тобою тот,
кто не даёт зубами смерти лязгнуть.
***
...когда пройдёт усталость от побед,
когда лицо отмоется от пыли,
то справа вдруг увидится тебе,
что ангел твой с прорехами на крыльях...
…рифмы, будто бы мухи, роятся
над листом, ослепительно чистым.
чтобы летним не слыть тунеядцем,
я решил исписать белый лист тот...
***
дни сумели-таки удлиниться,
и теперь полетели ракетой.
просветлели июньские лица,
словно образы песенки летней.
даже если сезонно промокнет
городская асфальтная кожа,
мне приятно разглядывать в окнах
отражения луж и прохожих.
раскуделилась сладкая вата
в небесах ослепительно ярких.
наконец-то рябину сосватал
тополь влюбчивый в стареньком парке,
затреньчали скворцы беззаветно
и летят вертолётики с клёнов,
у сирени обломаны ветки -
это сделал мальчишка влюблённый.
закавычился страх послезимний,
смылся ливнями мусор лежалый.
***
муза, эй, продолжай, говори мне!
***
...нет, к другому, похоже, сбежала...
только не нужно, слушай, меня лечить.
больше не отзываюсь на каждый чих.
и самомненью текст мой ты передай:
прожиты - понедельник, четверг, среда.
в мозге моём дежурит свирепый ЧОП,
он хорошо обучен на "что почём",
верю, его не купит краса Елен,
и Менелай навечно сойдёт с колен.
тушка моих сомнений обречена.
так что, давай, не надо, не начинай.
***
змейка из воскресений
как василиск
жалит.
но мне до фени.
***
я чистый лист...
...кровь объявив кагором,
бренную плоть мацой,
снова взошёл на гору,
светел и тих лицом,
тот, кто утратя силы,
плача среди олив,
так и не упросил, нет,
жребий-юдоль продлить
строгого в дальнем плане,
любящего отца,
сдавшего на закланье
дикой толпе юнца,
коей лишь хлеб по нраву,
крик с раздуваньем щёк,
и всё равно - варраван,
или же кто ещё
будет с крестом сосватан
трупиками гвоздей...
***
...праведный боже святый,
вспомни о нас...
...мы здесь...
...время настало - надо долги взимать.
не увернутся - шут ли, толмач ли, хан.
мытарю всё едино - весна ль, зима.
ты запрягай скорее, не спи, лихач.
поразвернёмся вширь, в высоту и вглубь.
только поспеть бы - выше закрая дел.
свист молодецкий взрежет смурную мглу,
за правосудье радостно порадеть.
спали мы долго, да и проспали ложь.
и обрели в соседстве злорадства пыл.
взыщем мы подать с душ, почерневших сплошь...
***
...с думами вместе звон колокольный всплыл...
как в бутылке шампанское - тучи декабрь разболтал,
влага вспенилась
и
завалила столицу собою.
эмчеэсом запуганный
город
стихией без боя
взят в полон,
и к венчанью сведён на ледовый алтарь.
вот и новая тень возле глаз у людей пролегла,
означая:
грядут -
может радости,
может и беды.
одержала зима над осеннею мглою победу,
и свинцово нависла теперь уже зимняя мгла.
новогодний мандраж навевает метели труба.
только - главное, чтоб - оставались для праздника силы,
и злодейка-судьба раньше времени чтоб не скосила,
а грядущая веха была бы не так уж груба...
вот выткался август из новых нот
да только грустны слова
про то что у лета завял венок
из старых хмельных лаванд
и песенка эта из века в век
дымами в садах горчит
уходят
тепло из земных каверн
и звёзды с ночной парчи
вползает лазутчиком жёлтый зверь
чтоб желчь свою в зелень влить
***
под утро однажды шагнёшь за дверь
***
и ты уже в осень влип...
каждый, рано или поздно,
мёртвым станет.
мы, грядущим летом росным –
вымрем стайно.
вирус въестся в наши души
монстром страхов.
вся планета, занедужив,
канет прахом.
шар земной предстанет взору
опустевшим.
и уйдут в запой от горя
ведьма с лешим.
станут мусором ненужным
ложь и порча,
нечисть всякая не сдюжит,
рожи корча –
чёрной брагою забродит
до рассвета,
слихорадит их народец,
хоть и лето.
сгинут злыдни, от безделья
выгорая,
снова мир, кристальный, цельный,
станет раем.
в нём найдутся, честь имея,
двое местных...
***
…только, главное, чтоб змеи
не воскресли…
уже отпет природой ближний лес.
деревья в окнах - временные трупы.
наотмашь осень бьёт коня по крупу,
творя дозор, следя чтоб зной не влез.
а небосвод слезу пустил, грустя
о том, что силы не хватает больше
лучом пробить седого мрака толщу,
и развернуть лазури гордый стяг.
довлеет страх - и яростен, и лих,
пред той бедой, которая пребудет -
с дождём косым замеченная в блуде -
грязна, корява и страшна на лик.
настали дни - как глубь озёр лесных -
все из свинца тяжёлых ожиданий.
***
молю, создатель, снова выжить дай мне,
и дотянуть до царствия весны...
Хоть сущность лепечет:
молчи, мол, молчи, мол!
Молчу.
Но всё чаще мне приторно гадко,
как на скотобойне, где запах столь сладкий,
что вой вырывается неизлечимый...
Таких ощущений, как грязи - навалом!
Под ложечкой - страшно, а в черепе - камень...
Какие-то сны всё - о пиковой даме,
подбой у плаща её - пурпурно-алый...
...твердит по-булгаковски поваром лютым,
грозя маникюром мне, как поварёшкой:
червонцем ли, сотней, да хоть бы и трёшкой,
сдавай, понимаешь ли, мыслей валюту!
Нет, мозгом здоров я, и вроде бы в силе.
И выпить могу без закуски немало.
Но что-то как будто меня поломало...
А может и вправду мне дама грозила?
***
Полощется утро как вымпел на рее.
Шагаю по улице гордо и чинно.
***
Покуда иду, выплывает причина:
качель твою влево!
Старею...
...ста-рею...
Ну как тебе, пап, там живется-то на облаках?
Транслируют в небе "Звезду" твою и "Рен-тиви"?
Михалыча встретил?
мир заоконный осенью нарочит -
жёлтым багровым красным о том кричит
с этими сентябрями одна беда
хочется трын-травы а прёт лебеда
видится - речка из молока течёт
пробуешь пить - вода за литр пятачок
стал косогор как дед - узловат плешив
лес беспичужный только грибами жив
пыжится осень красками задарить
только высок на краску её тариф
плюнь разотри и краска уже сошла
а к ноябрю и вовсе - то тлен то шлак
нет мне по жизни осень постылый враг
я не куплюсь на строки шуршащих врак
***
мне бы зимы дождаться очередной
***
спрячусь пока в коробке я...
...черепной...
Противный ветер рвёт листву.
Деревья - с прожелтью.
Вновь скажет осень: существуй,
ведь лето прожил ты.
Хоть и готов принять обряд
такого случая,
я, начиная с сентября,
до снега мучаюсь.
Мне весь период нехорош -
в нём нежить рыжих тайн,
всё время чувство похорон.
Как можно выжить там?
И мру, и мру, когда дожди
ночами длинными,
когда на юг ведут вожди
крылатых клиньями.
Какой там, к бабушке, багрец,
когда всё плеснево?
Я б «наше всё» в лицо огрел
за эти песни вот.
И ведь не скроешься никак -
везде зафлажен я -
и посреди березняка,
и в джунглях башенных.
Вот и приходится идти
сквозь осень спячечно
под листопадовый мотив,
посколь не спрячешься.
Недуг мой многим по родству -
бредущих цепь густа.
***
Колючий ветер рвёт листву
на склоне августа...
в набат не бьёт пусть планов громадьё!
я в пять теперь, как узник, рвусь на волю.
авралом мозг мой не заканифолить -
мне это ни к чему уже.
адьё!
в шестидесятилетний белый плащ
мечтал я обернуться, словно рыцарь.
всему теперь хана,
пожалте бриться -
пять лет сказали жди!
хочь пей, хоть плачь.
а говорили:
тем, кто весь в трудах,
из пенсии достойной браги сварим.
не будете подобны бедным тварям -
хоть на курорт езжайте,
хоть куда!
но слово говоривших - пыль, да тлен.
расею, вишь ли, стало сильно жаль им.
табак с вином мои они зажали,
сказали - что покамест на пять лет.
мол, в наше время позже люди мрут.
у нас теперь приличней, чем в европе.
чем старикам корячиться в укропе -
для благ страны пусть совершают труд.
***
я частым гостем стану у врача
а что?
хворобы пусть полечит в теле!
чего б не полечиться в самом деле?
***
но я не на помойке был зачат!
***
мужичью сметку в пыль не истолочь -
пять лет я за зарплату проболею!
и если где работать стану злее -
так это - за обеденным столом!
смотри, июнь стареет на глазах -
поблёкла зелень, дни пошли на убыль,
хоть он и не целует осень в губы,
но тщится ей о чём-то рассказать.
да, так устроен этот странный мир -
казалось бы, дотянешься рукою
до важного тебе, но упокоен
окажешься ты прежде, чёрт возьми.
несёшь, лелеешь толику тепла,
стихами обернув её и прозой,
и, как июнь, наткнёшься вдруг на грозы...
...и нет тепла, лишь на погосте плач...
***
а чтоб не стать таким, как месяц этот,
грызи зубами, бей наотмашь, гни,
неси любимым все свои огни
и фейерверки -
быть сплошному лету!!!
И я когда-то выйду из дверей
с названьем «детство», плачь ли, негодуй -
в каком-нибудь из новых январей,
в каком-то наступающем году.
Помчусь по высям, далям и полям,
катнусь по блюду тюрем и свобод
туда, где ленты троп вовсю пылят,
где млечен путь сквозь чёрный небосвод.
Питаться стану музыкой стихов,
и пить взахлёб страстей людских вино.
Жать буду руки буйных и тихонь,
играть на лютне, нервах, в казино.
Познаю славы, может быть, лучи,
падений глубь и вкус «вдовы клико»,
в надежде опыт водный получить,
я обожгусь сто раз об молоко.
Деревья с домом высажу на грунт,
кого всевышний даст, рожу того,
приму, наверно, общества игру,
где человеку - друг (хоть жутко) волк.
Я буду петь, возможно и плясать,
любить и бить, и быть всего поверх.
Блудить, (ну да!), и не всегда в лесах,
и убеждать кого-то, мол, поверь!
Дойдя до мест, где видима черта,
не дай-то бог в ребячий возраст впасть!
***
Не, я расти не стану ни черта!!!
Обдумал вот.
И взрослым быть - я пас!!!
пока ещё кондратий не скосил
и бес нутра настойчиво велит -
вложусь-ка братцы в слово что есть сил
и чтоб в конце - шедевр
могуч
велик
привык ловить прикормленных синиц -
их штук пятьсот - не холод не жара
но не смотря на пройденный зенит
в глазах стоит непойманный журавль
с которым если пить - то до чертей
копать - до дна
нырять - так глубоко
всегда бегом
но только не к черте -
видал в гробу он этот ваш покой
и потому -
отчаливай кондрат
плыви
лететь
не смочь тебе
ты хил
******
всё
решено
я с первого числа
по мере сил
всю силу слов –
в стихи
приеду к тебе, как придет весна.
у вас зеленей трава!
от мыслей шальных голова тесна
и всякий закат кровав.
все козыри вышли, но стоит свеч
поставить судьбу на кон,
багряный закат превратив в рассвет.
иначе-то жить на кой?
а утром толкнуться знакомо в дверь,
как есть - запылён, небрит.
и шёпот учуять:
всегда мне верь!
и сам, слышишь, сам не ври...
утренний город пока ещё тихо звучит.
речи свои он ведёт не проснувшимся голосом,
ждёт, чтобы рты его, так же как прочие полости,
улицы, скверы заполнили вновь москвичи.
несколько позже проявятся скрежет и визг,
глотка надсадится гомоном, разноголосием.
рокот вплетёт свой и техника, что вдоль полос снуёт,
птицы незримые вклинят свой крик-атавизм.
вот уже лижут асфальт языками подошв
волны откатные, шарканьем, цоканьем полные.
всхлипами ливня, рок-музыкой грома и молнии
разнообразится вечер, попавший под дождь.
вспенится весело в трюмах питейных шансон,
сплин саксофона смешается с пенкой кофейною.
взбив тишину, запоёт свою арию фея-ночь,
ввергнув тем самым кварталы в короткий транс-сон.
с песней рассветной рассыплются солнца лучи,
сняв заключённое звуками в ночь перемирие.
век не подняв,
тяжелы,
утром веки как с гирями,
город проснувшийся тихо пока что звучит.
рано.
наглажен. побрит, умыт.
без церемоний чайных,
не отвергая тюрьмы, сумы,
тихо звеня ключами,
честь отдавая цветам зари,
в утро шагаю споро.
***
а в небесах надо мной парит
ворон.
всё тот же ворон.
***
чёрным полетом своим лихим
будто твердит упрямо:
все ли за жизнь отмолил грехи?
все ли донёс до храма?
под небесами не стоит врать,
кто-нибудь да услышит.
***
вспомнился вдруг мне смешливый грай
детских друзей-мальчишек:
вон он, смотри.
глянь, опять идёт
в мёрзлой воде поплавать.
это наш местный был идиот -
толстый беззлобный Слава.
двинем? чего он? и впрямь, чего?
и налетели кучей.
слёзы да сопли,
да тихий вой -
мёртвый какой-то, сучий...
***
вроде, казалось бы, дань игре,
грубой игре мальчишьей...
***
ворон, прости, утаил я грех!
чёрный, почто молчишь-то?
***
след от инверсии воткнут в синь -
будто декор на ситце.
за самолётом, что было сил,
взмыв, улетела птица...
очень крепкая дверь
ещё крепче её засов
я напрасно сюда издалёка рулил с утра
видно памяти нашей совместной родник засох -
весь излился туда
где пустынная боль утрат
я доверился исподволь теме последних снов -
будто что-то друг другу ещё не сказали мы
и рванул
взяв надежду
навеянную весной
но увы на двери твоей надпись:
прости
лимит
я пытался баюкать с надеждой своей кулёк
да не выжил младенец -
прожив лишь полдня
погиб...
***
будет память моя ещё звать на погост
где лёг
не отпетый порыв мой
дитя
средь других могил
январским утром мороз на свете
а вкруг решётки из веток голых
такое время
не до эстетик
тепла одежда
да мысли колом
спешу
и вздута сеть вен яремных
добавить прыти - разрыв аорты
и то заметил что на тюремный
похож немного наш зимний двор-то
сегодня вырвусь из-под ареста
возьму нахрапом зимы ворота
как знать что дале -
ведь жизни крест-то
кладёт на спины нам свыше кто-то
дождаться вот бы порывов вешних
тогда быть может свободы голод
унять помогут цветы черешни
и грозы мая
что небо колют
***
добрёл до лета - ты жив курилка
глядишь и пятки оближет море
***
стучится дятлом в моём затылке
пульс пониманья:
memento mori...
желтеющий осенью,
тучно сглотнув,
примолк
мой город, готовый:
навек уморозить слякоть,
раскаявшись,
днем этой слякотью горько плакать,
глядясь в зазеркалье холодное луж-трюмо.
на каждом прохожем - предзимья уже печать.
октябрьская мглистая тяжесть легла на плечи.
от этой напасти себя кто как может лечит,
и чаще всего это средство отнюдь не чай.
мерещится мир заоконный больным, чужим,
а небо клокастое - будто шпион продажный.
подумать о светлом о чём-нибудь страшно даже.
неужто ещё продолжается где-то жизнь?
ах да,
ведь прохожие есть, и печаль несут -
на спинах согбенных несут, и на кислых лицах.
***
я долго ещё продолжал на природу злиться...
***
...покуда ко мне не пришла...
***
...но не в этом суть!
горячечный воздух опять иссушил гортань,
а губы как в мир междометий сухой портал.
чего мы хотели по-новой с тобой понять?
что незачем гнать издыхающего коня?
что нечего пить из сухого уже ручья?
но матч завершён,
и в итоге его - ничья.
насыщен озоном был воздух -
чрезмерно гроз
гремело над нашей поляной стихов и проз.
так много «о три» мы вдохнули вдвоём с тобой,
что вирус любви был убит, как микроб любой...
***
поминки по убиенному - вот мой крест.
их не получается справить с тобой и без.
***
а всё потому, что останки любви
семь лет
никак не хотим мы предать, наконец, земле...
уже давно сухи мои глаза,
и лёд, что
на
ресницах был,
растаял.
тайник души,
коробочка -
пустая.
могу, не веришь если,
показать.
***
всё просто -
приворотный порошок
из сердца
онемением изогнан.
хоть память,
словно свет карминный в окнах,
гласила: а ведь было хорошо!
смотри, смотри: навскидку день любой,
где были мы растворены друг в друге
пока себя не выжгли в чёрный уголь,
имеет имя краткое - любовь!
***
когда бы не сожжённые мосты,
когда б я был могуч, как чёрный сталкер,
поймать бы смог в разрухе птичью стайку
прошедших дней,
чтоб в душу поместить.
и этих птиц кормил бы я с руки
пшеном времён,
в которых пелись гимны
о нас двоих.
но стали мы другими,
и ядом полон
корм
от нас других.
вот потому -
от слёз лишь только соль
в коробке тайн души моей пустынной.
***
чтоб горечь смыть,
пусть даже и простыну,
уйду бродить
в ноябрьский дождь косой...
Мог я, конечно же, молча и враз уйти,
дверь притворяя под птичий ворчливый гомон,
только вот ларчик для слов моих вскрыт и сломан
в войнах солёных со взрывами фраз-шутих.
Если бы даже с рожденья я был немой,
в битвах таких непременно б язык наладил.
Молвят: молчание – золото, ну палладий.
В случае этом - случай с металлом не мой.
***
И, посмотрев как красиво ты спишь-не спишь,
век своих дрожь в рукавицах держа ежовых,
в утро шагну, не сумев не сказать ни слова,
звуком ходьбы разгоняя рассвета тишь…
из пушек в меня не стреляли
везло мне по жизни
нет спасу
под ливнем разорванной стали
не стал фаршированным мясом
меня не пленили
тираня
унизив убив обездолив
и разум мой не был на грани
когда нет ни силы ни воли
не верил лапше пропагадной
закутанной в рубище хмари
берложно-богемные банды
меня не смогли окошмарить
я вырос травою рассветной
напитанной стылой росою
не переломали хребет мне
ни звёздным серпом ни косою
а ныне неймётся
и словно
мне вентиль весны перекрыли
в гортани последнее слово
застигнуто корчей бескрылья
и страшно
и пот от удушья
лицо как в запое измято
ну да
не стреляли из пушек
и даже не сгнил в казематах
мозги не свихнуло от пресса
теряющей цепи заразы
***
но чуется что-то
хоть тресни
пусть я не Кассандра
ни разу...
Она просила крылья одолжить
у птиц - у перелётных, у зимующих.
Суха, как стернь, её простая жизнь -
прополка поутру, а в полдень - мужу щи.
К вечерней дойке надо б поспевать,
да смежила глаза, не довязав носок.
Казалось, будто смежила едва,
как сразу подхватил её всё тот же сон:
от ветра искры сыплются из глаз,
как купол юбка, рот от страха бел и нем.
Зазывная под ней - речная гладь.
Да руки - будто крылья неумелые.
И чайкою ныряет в глубину.
Потом - под облака, где синий стужи нимб.
Бояться стала отходить ко сну.
Всё прятала свои глаза от мужниных.
Ходила в церковь, ставила свечу.
О милости молила сына божьего.
Надеялась - авось не полечу.
Но чуяла подвох. Да всею кожею.
Просила крылья одолжить опять.
У всех летящих. Не было ответа,
и
забыв, что в печке щи давно кипят,
сбежала пополудни. Глядь - ан нет её...
Лугами ли, полями в зеленях
взбежала на высокий по-над речкой мыс.
Всю жизнь вложив в полёт, и жизнь кляня,
таки расправив крылья полетела вниз...
Дойду опять до этого угла,
глаза который постоянно ищут,
им этот угол что-то вроде пищи.
Бывает, значит, пища и у глаз.
Заматерели краски у весны,
готовясь впрыгнуть в жареное лето.
Везде покой. Вот только угол этот...
Он для меня - как рыба для блесны -
желанней нет.
Знать, время занесло
своим песком гранитный пласт обиды.
И яда слов на нём совсем не видно,
да и самих уже не видно слов.
А мозг вовсю свербит шальная мысль -
ступить за этот угол растреклятый,
нарушить вчуже брошенную клятву -
не пить вина с названьем сладким «мы».
Собрать в кулак всю волю по зерну,
как перед первым самым трудным боем -
вновь до угла до этого с тобою
дойти вдвоём
и,
наконец,
свернуть...
Работники биржи восемь вчера победили в кроссе. Бежали в обед и в ужин. Был каждый их член натружен. Сотрудники кассы девять манили зачем-то девок. А босс их, майор Каманин, не девок манил, а мани. В колхозе «Быки и тёлки» пекли пироги для полки. И в хвост их пекли, и в гриву, а жили кто вкось, кто криво. В компании «Морг энд дроги» к жмурам относились строго. Потом провели рестайлинг. Совсем хоронить не стали. На базе завода «Трубный» жилось непомерно трудно. Грозила путёвка в лагерь, а в лагере — ржа и влага. В столовой «Мирская кухня» от голода часто пухли. Житья не видать людского. Всех хуже не видит — повар. В больнице посёлка Стылый давали зарплату мылом — почти что всегда со свистом. Зато и лечили чисто.
Короче, такая песня. В ней что ни куплет — то первый. И надо б молчать, хоть тресни, да сущность не хочет, стерва...
О прекрасных странах,
о далёких далях,
о народах странных,
о конях педальных -
написал бы я бы,
но - ни сил, ни дури.
Бьют хореев ямбы,
дактиль жрёт, да курит.
Непотребства только
в голове витают
о каких-то польках,
что живут в Китае.
Мне бы выпить рому,
спеть о Кубе громко,
из спиртного в доме -
только йод с зелёнкой.
Разбежались строки,
расплескались рифмы.
Нет в берёзах сока,
как и струн на грифе.
Расселились живо
пауки и жабы
по катренам лживым,
да по нотам жадным.
Топчут небо тучи.
В ранах перец с солью.
Воет дух по-сучьи...
***
Удавиться что ли?...
Там, за речкой, за далёкою,
где прилёг туман в излучине,
приглядел свою я лёгкую
и из всех на свете лучшую.
В птичьих криках будто зов её.
Только смежу очи - вот она.
Голова моя садовая
ой, кручиною измотана.
Петь-плясать - никто не ровня ей.
Выйдет в круг - народ от искр ослеп.
И теперь враги мне кровные,
на неё кто глянет искоса.
Смех её, что колокольчики.
Светел лик, хоть в красный угол ставь.
Не даётся, хоть и хочется
приобнять, да целовать в уста.
До рассвету подымается,
да ведёт хозяйство справное.
Два сезона долгих маюсь я,
опоили будто травами.
Я, как есть, как был горячечный -
утонул в озёрах глаз её.
А она - завидит - прячется.
Только знаю, что - согласная!
Из-под век полуопущенных
замечал я взгляды синие.
От того огонь всё пуще мой.
И согласья не спросив её,
я гребу во все уключины
вдоль по речке, за излучину
сватать девку, ту, что лучшая.
***
Ту, что так меня измучила...
в этом тексте, в самом деле,
нет ни лоций, ни причала.
муза что-то замолчала,
но зато пришёл емеля:
по шоссе сосала саша,
окуная сушки в рислинг.
у людмилы грудь обвисла
и руслан в гробу не краше.
бьются мыши в паранойе
над дырой бесплатной в сыре.
кай у герды вечность стырил
и уплыл в ковчеге с ноем.
пишет пасквиль на паскале
на паскаля а. сальери.
в бога ангелы не верят
и вставные зубы скалят.
чебурашка курит трубку
в сапогах из крокодила.
у свечей в паникадилах
отчего-то запах трупный.
грека греку переехал
в споре: кто же цапнет рака?
от травы дрова до драки
докатились. вот ведь смеху!
выбирал барак барака -
много шума, с проком туго.
на карибах грузят уголь,
чтоб отапливать каракас.
с мыслью: "всё, хана кларнету!",-
карл ощупывал кораллы.
***
ни о чём стишок, не врал я!
***
где мораль, где клара?
...нету...
движенья жаждет лёд большой реки.
весна свой календарь вовсю листает.
для ледохода вещь нужна простая -
лучей поярче, тучам вопреки.
февраль бормочет внятно: я ушёл,
я больше не могу, я мру и сохну.
окрашены сугробы грязной охрой.
на вербах пробивается пушок.
места для встреч с гвалтливою гурьбой
готовы у небес, у крон, у луга...
***
однако я спешу.
и льдом упругим
придавлена река, как жизнь судьбой.
***
и сколь я ни выглядывал весну,
в окне кружат снега, как рой осиный...
***
пойду-ка покупать я апельсины,
чтоб в небосвод оранжевым плеснуть...
под вечер тени сказочно длинны,
и шёпот листьев чётче слышен, внятней...
размазал ветер солнечные пятна
по плюшу крон, готовых видеть сны...
придут виденья в парки и сады,
час бенефиса их всё ближе, ближе...
окошки - сумрак, будто пёс, оближет
и на луну споёт на все лады.
а по дворам чернявым казаком
поскачет ночь своим привычным кругом...
затихнет мир, а с ним возня и ругань,
и воцарятся благость и закон.
поднявшись, тени встанут у дверей
на страже тайн ночного поля брани,
следить, чтоб тайны, никого не раня,
на дно подушек канули скорей...
глядь, солнца луч, застрявший в бороде
востока
волос розовый прорежет,
а новый день попробует прилежно
в ушко надежд канат мечты продеть...
Август, косматый ключник, в окно стучит -
двери закроет в лето,
его ключи -
в желтые листья тополь уже вложил.
Лето идёт упрямо к надрыву жил.
Время почти осенним ручьём течёт.
Пост свой июль оставил, и взял расчёт.
Зреет в реке холодный оскал воды.
Леса хребет упрятан в туманный дым.
Чуя кончину, мечется тишина.
Вся ипостась природы напряжена.
Снова игра на нервах и убыль сил.
Август в окно стучится.
А я просил?
Пожалуй, уже не осталось причины
для самосожженья вдвоём без остатка,
когда и гореть так немыслимо сладко,
что просто мечтаешь родиться лучиной!
И не было как бы, вздымавшейся валом,
и грудь, и дыханье стесняющей жути,
что это не в жизни, в её промежутке,
и чёрная сила-то лишь зазевалась.
Какие-то дали куда-то манили.
Мелодий и песен пропето немало.
Но быстро мы что-то с тобой оклемались.
И будто прошли мы не более мили.
Про будничность лодки, так велеречиво,
как ноги втыкаем мы слово за словом
в трясину тугую с названием "повод".
И топит болото нас неизлечимо.
Пустырником слов нам любовь занозило -
на тельце тщедушном сплошные нарывы.
***
...уже не зевает и скалится криво
не без основания чёрная сила...
Дорога, дорога, дорога…
В окне – разночинность картин.
Отрыв от привычных порогов…
Понятий и лиц ассорти…
И вьётся поток разговора
по руслу изнанки души –
плацкартный, купейный и скорый,
стеснения блажь сокрушив…
Полощется правда в стаканах
и радует стук-перестук.
Не кажется чуждым и странным
рассказ из версты, да в версту…
Становятся ближе, роднее
попутный товарищ и брат.
Осталось порядком на дне, и
бутылка на розлив щедра…
Слипаются веки и нити…
Рассыпался ночи песок…
«Товарищ! Под N-ском толкните!»
«Пожалуй, и я на часок…»
Размазанный лес заоконный
верхушкой своею зардел.
По внутри-вагонным законам
под утро полтысячи дел…
На время немыслимо злиться,
тем паче – его углядеть.
Чужими становятся лица
родных накануне людей…
Блестя, пресмыкаются рельсы -
как мокрые змеи-ужи…
Расходятся люди и рейсы –
шкафы для скелетов чужих…
cтало ветру словесному
очень привычно болтать
ослабевшую мачту совместного красного флага
и теперь истекает терпенье
обильною влагой
на
когда-то горячий
и шепчущий громко
алтарь
пролегли по-паучьим законам морщины у глаз
и простое запуталось в сложном
как золото в меди
а трамвайная сцепка
привычно пока ещё
едет
с перезвонами частыми
возле любого угла
ни отдать
ни содрать
словно кожу
последних рубах
их -
последних рубах -
друг для друга уже не хватило
и выводит
порою прилюдно
так вяло и стыло
полонез непостигнутой истины
нашей
труба...
...стылое солнце марта коптит едва -
ленится плавить грязи взалкавший снег,
прячет в набрякших тучах то глаз, то два...
с эдаким-то заделом придём к весне?
к той, где найдётся демисезонный гид,
пьющий ночным нисаном с креста кагор,
вставший, от нас в отличие, с той ноги,
кто проведёт нас в май между лысых гор...
...сбросит погода - всуе наросший тлен...
...чохом грехи перейдут в подотряд снов...
...хлебом единым всех накормив в Земле,
с небом сроднится кто-то...
...опять...
...вновь...
...сунуть голову в снег и как северный страус уснуть,
и приснить себе сон, где совсем не полярное лето
разливает росу в руки утренних трав-тарталеток,
а озёрная гладь прячет в омуте рыбью казну.
я, зажатый зимой, как заборным штакетом щенок,
дали волю бы мне, снёс бы к чёрту четыре пролёта
февраля-коротышки, и путь мой к свободе пролёг бы,
заструились ручьи б, как прозрачные змеи у ног...
...от прорыва плотин до прорыва такого же - век...
чтобы век скоротать, стрелки двигать готов я руками,
но вселился в меня целлюлозный столбняк оригами -
ни часы подвести, ни поднять даже собственных век...
...отголосила зима лихая
холодно-белым стихом печали...
...тот стих - как праздник звучал вначале,
потом похмелье...
...и не стихает...
...весну встречает зима сурово -
гастритом вьюги урча в утробе,
морозом -
ночи звездисто гробя,
ряд сталактитов приклеив к кровлям...
...но утро - даже в расстрельном списке
себя увидев,
о марте мыслит,
вливая в небо рассвета рислинг,
и девку-солнце мечтая тискать...
...под кислый рислинг весна проглотит
холодный студень февральской каши...
...и станет зримой вся правда наша
на обнажённой от снега плоти...
на горячее март свой финал неизбежный плеснул,
положив марлезонский почин для весенних балетов.
день обманный апрельский, безумно похожий на лето,
как заправский рыбак кинул в озеро-небо блесну.
в закоулках как будто бы веник прошёлся тугой -
всё повымел: слежавшийся снег, солекаменный лёд, и -
в огородах черно на три дня воробьиных полётов,
если в эти три дня контингент не прибудет другой...
одиночество парка пронизано криком: я - гол!
и действительно гол, не считать если солнечность тканью.
голый крик этот скоро в распутстве салатовом канет,
трансформируясь в шабаш с летящею в ступе Ягой...
...стал вечер внезапно, как благовест, чинным,
а небо пропело хоральной мулаткой,
что надо бы жить уже как бы с оглядкой,
сжигать себя нету особой причины.
и (странно так!) члены мои не сковало,
а я в ожидательном страхе не замер,
напротив, воскликнул: поститесь-ка сами!
учите других,
негорящих - навалом.
на слове меня небеса подловили,
сказав, громыхая межтучным металлом:
не плачет пускай, что безмерно устал он -
и -
в спину огнём из небесной плавильни.
в момент - будто тишью вселенской накрыло,
невидимо-плотной, до звона горячей.
мне ведомо стало: спина моя прячет
кромешным огнём опалённые крылья...
Заледенела листва сухая.
Конец предзимья всегда отчаян -
как цвета дёгтя полкружки чая
под лай овчарок и вертухаев...
В дыму сознанья - скрипенье дровен
о снег, прошедший чистилищ горны.
Мечты о свете в приюте горнем
в процессе смены нетрезвой крови...
Височный дятел натрудит жилы,
пытаясь в череп вдолбить себя же...
***
Накроет землю пером лебяжьим,
пером холодным и жданно-лживым...
так не пишется
словно бы я ненавижу бумагу
а умение плакаться выгнал бессрочно из дому
где осенняя будничность тонет
в предзимности магий
ну а летняя южность
безвизово прячется в коме
лень описывать хрусткую стылость
в крахмалящем снеге
потому что желания в ней же наверно уснули
чтоб за рифмой охотиться
видимо
нужен мне егерь
а словами искусан чтоб -
нужен их жалящий улей
обыщите -
увы не найдёте божественной метки
на макушке моей
мимо губы Его пролетели
да и мимо-то Он пролетает до жуткости редко
не летал
знаю точно
и мимо
какую неделю...
Осень поздняя. Тоска. Умирание.
Стыль. Промозглость пространства.
Ты присядь, Аве Марию наиграй мне.
Ту, что Шуберта. Франца.
Мы нырнём с тобою в омут мелодии
пряно-сладкой, тягучей.
Подсластим тоску. Полегче нам. Вроде и
беспросветность не мучит.
То ль дождями день промок, то ли плачется -
слёзы вытереть просит.
Нелюбимое ноябрьское качество -
вмиг сбивает на прозу.
Но мелодия заставила исподволь
внять осеннему плачу,
вдруг услышать колокольчиков чистый звон,
всё увидеть иначе.
Будто в плаче осень молится истово,
аки старец в Сарове:
"Дай нам, днесь, любви, Царица Пречистая,
да и землю укрой ей!
А молюсь впервые в этом сезоне я.
Ты неверье - прости мне.
Пожалей уже рабу свою сонную
перед смертию зимней..."
Ниспослав успокоенье, затихла песнь,
спрятав звуки в клавире.
***
Для себя больной ноябрь, растерявший спесь,
яму мокрую вырыл...
городское небритое грязно-осеннее регги
в настроенье нахохленным улицам роль и игра
дирижёром отнюдь не французский маэстро легран
но и не потерявший работу булгаковский регент
происходит публичное действо народно-трамвайно
от его обнажённости запросто и онеметь
и оглохнуть октябрьски не слыша натужную медь
ту что выдули лабухи с лысыми неголовами
грубых ветров наждак наточил по-цирюльничьи бритву
исскоблил по-парадному плеши угрюмых торжеств
внутрь трубы водосточной втекает предзимняя жесть
и готовится музыка стыть как строительный битум...
(уже в который раз подряд
тону, не встретив в осень брода...
А мне навязчиво твердят:
"...погоды нет плохой в природе...")
********************************
Октябрь.
С природой мрачной вместе я
ссыпаю жизнь свою до рублика.
И вновь напишет Шура-бестия:
"...у нас опять скончался Бубликов..."
В такие дни - племянник лени я,
и не прельщают взор кудесницы,
что мельтешат всегда коленями,
взбираясь лёгонько по лестнице.
Асфальт желтеет под мелодию,
что, мол, плохих погод в природе нет.
Ба!
Как красив на некрологе я!
А в зеркалах - не я. Пародия.
Конфузный ступор местной публики.
Оркестр от шока целый такт соврал.
А я - листвой опавший Бубликов -
Петром в полсотый раз не пущен в рай.
Коллеги сдали по полтиннику.
Я занесён в графу потери и -
пузырь потеет в холодильнике.
А Шура - вовсе - в бухгалтерии.
Не жизнь, а курьерский состав,
как только шагаешь за сорок.
И рельсы всё время под гору,
и скорость - "аллюр три креста".
В часах завелись кузнецы -
всё косы куют. И не спится.
В башке - академик Капица.
Не знаю - отец или сын?
Как пули недели свистят -
в обойме квартальной им тесно!
Ау! Где межрёберный бес-то?
Мне бороду брить перестать?
Какого такого рожна
скострячить бы в полную силу,
покуда ещё не скосила
к чертям сифилитик-княжна?
Стартуешь за сорок когда -
летишь, как "Прогресс" с Байконура,
как будто приказ: "снип-снап-снурре"
Г.-Х. подзабытый отдал.
Успеть бы себя обрести
на скорости первой планетной!
Склероз?
Да пока ещё нет,
но...
...не знаю, о чём этот стих...
Вот, город привычно сочится...
А с Вами
случалось такое:
сквозь стёкла
и через ресницы
мерещится,
будто рукою
играет с домами,
накрыв покрывалом из сказочной тени,
природа...
Деревья,
бумажные, как оригами,
набухли, намокли...
И вот - накатила восторга беспечность,
и хочется петь,
пить вино...
В бесконечность
уходят прямые проспекты.
Как стрелы.
А осень лесок близлежащий раздела...
Дожди - беспрестанно.
Как будто бы вены
у туч
перерезал октябрь-негодник...
Стена. Календарь. А какое сегодня
число? Знать бы нужно...
Сквозь стены
трубы водосточной бурчанье - натужно...
Почти что законченный утренний очерк,
засыпан колючей снежащейся пудрой...
И осень на зиму меняет свой почерк.
Положено так. Мудро это? Не мудро?
Ответ не найти...
И придуман не нами
торжественно-мокрый
момент перехода
из слякоти
в свет, отражённый снегами...
И узел ответа завязан
на годы,
на эры,
столетья,
на губы, на плечи...
Пусть что-то пророчат зажжённые свечи...
Затянута в тучи
фигуристость ночи,
совсем уже зимней,
раздеться - не хочет...
Я ставлю не точку,
а ряд многоточий...
Взломать не получится старой личины.
Горит небулгаковски в печке тетрадка.
Устои, привычки, мотивы, порядки
надкусаны, пусть даже выглядят чинно.
Подмостки абсурда захлёстнуты валом
девятым, огромным, почти как цунами.
Вкруг - тушки ощипанных чаек. Цена им -
полушку заплатишь, так дюжины мало.
Окурками смятыми выглядят стили,
оркестр избежал скоморошьего бала.
Соль истины запахи кухни впитала -
словарный запас ей здесь часто солили.
Остреет покойницким носом лучина.
В межрамном пространстве - засушенный овод.
Натужно смеются полночные совы
над тем, что в итоге...
...тем, что получилось...
Этот мотив будто корни пустил,
врос.
Мучает утром, спать не даёт в ночи.
И, изогнувшись, дразнит, казнит вопрос:
что же за веха звуки вовсю сочит?
Память ломает ногти,
но нет,
слаб
истый порыв разрыхлить забытья грунт,
чтобы воткнуть в него с силой маяк-флаг,
мол, и не давит теперь этих нот груз.
Я,
как в степи не сберегший коня, скиф,
или колдун, потерявший вчера дар,
от безнадёги сметаной уже скис.
Вдруг осенило.
Да вот оно!
Вот!
Да!
Гвалт предполётный как плети с ветлы вис.
Тяжесть небесная жаждала струй-свай.
Верхний сосед снова пьян:
из окна - Лист.
Вычленен как бы экспромтом из струн вальс.
Старым роялем фальшивил сентябрь нам:
раз отболело, то всё, что не боль - в Стикс.
И напророчил: минуту спустя,
над
стылым двором
вальс-экспромт,
уходя,
стих.
Коршуном ветер гонял желтизну крон,
строил из листьев за этажом этаж
дома,
в который осень втащила трон,
царским указом оформив
разрыв
наш...
Запах волос, слышный едва-едва,
разом
отнять
разум последний хочет.
Прикуп бы знать.
Сразу родиться в Сочи,
чтоб вистовать, даже когда январь.
Звенья твоих ловушек, средь них - шлейф
сена в покос и полудневной лени,
след на траве, зелено на коленях...
...трут хомуты в крепких веригах шлей...
Звуками труб взятый Иерихон
вшить в подсознанье: помнить-не сдать-помнить...
...снова звено: голос охрипший томный...
Память-паук - тапком - и нет грехов...
Уже не только журавли,
курлыча, скрылись,
листву смахнув меж двух столиц
размахом крыльев -
мечты и вёрсты растеклись
осенней охрой.
А небеса пора стеклить -
земля не сохнет.
Прибилась пара жёлтых птиц
к окну снаружи -
их путь и мой пересеклись.
А мне не нужен
голодный писк, звенящий льдом
в предзимье стылом.
Мне радость, если я ведом
ордой стокрылой,
полёт стремящей в бурный май,
к родным пенатам.
Октябрь! Свой лот с торгов снимай.
Среди пернатых
предпочитаю птицу ту,
что в высь стремится.
И знай, я вовсе не пестун
твоим синицам...
Не узнать - невозможно, сдержавшись, лишь молча кивну,
так как чувствую - жалят полдюжины взглядов мне спину,
полагаю, прожжён ими буду я до сердцевины,
если панцирь защитный пропустит кого-нибудь внутрь.
Понимаю, предание вовсе ещё не старо,
и струится оно, как вчерашние воды вдоль грота,
марианскую впадину вылизав в донной породе,
и заставив запазушный камень казаться горой.
***
Та же гордая шея в объятиях жемчуга бус,
и в сентябрьских глазах синь небес васильковая та же,
при попытке вздохнуть - мне, как будто испачканный сажей,
чёртик памяти выдал, что губы клубничны на вкус.
Не дописана старой новеллы вторая глава,
по страницам размазана слёзно текущая тушь, и
мотылёк вечеров меж листами засох - он удушен
миндалём цианидным в беззолоторудных словах.
***
Я стою на перроне, и глядя в просроченность виз,
понимаю - с такими не впустят в курьерский ли, в скорый,
что везут за границу фатального, в утренний город,
над которым фиалковый запах желаний завис...
Этот мотив будто корни пустил,
врос.
Мучает утром, спать не даёт в ночи.
И, изогнувшись, дразнит, казнит вопрос:
что же за веха звуки вовсю сочит?
Память ломает ногти,
но нет,
слаб
истый порыв разрыхлить забытья грунт,
чтобы воткнуть в него с силой маяк-флаг,
мол, и не давит теперь этих нот груз.
Я,
как в степи не сберегший коня, скиф,
или колдун, потерявший вчера дар,
от безнадёги сметаной уже скис.
Вдруг осенило.
Да вот оно!
Вот!
Да!
Гвалт предполётный как плети с ветлы вис.
Тяжесть небесная жаждала струй-свай.
Верхний сосед снова пьян:
из окна - Лист.
Вычленен как бы экспромтом из струн вальс.
Старым роялем фальшивил сентябрь нам:
раз отболело, то всё, что не боль - в Стикс.
И напророчил: минуту спустя,
над
стылым двором
вальс-экспромт,
уходя,
стих.
Коршуном ветер гонял желтизну крон,
строил из листьев за этажом этаж
дома,
в который осень втащила трон,
царским указом оформив
разрыв
наш...
Меж лопаток - ну такой зуд!
Трудно вынести. Трудней - скрыть.
Страшно даже, но свербит - жуть!
Подозренье: это рост крыл...
Уж-то выпало летать, а?
Думу думаю, аж мозг вспух.
Глянул в зеркало, а там... Там -
из спины лебяжий прёт пух.
Измусолил Бытия в хлам,
все лопатки расчесал вдрызг.
Даже пробовал сходить в храм,
но священник мне сказал: брысь!
На спине твоей пророс мох,
не сошёл он, хоть ты тёр-тёр!
Кто тебя ко мне заслать мог?
И чесночно мне шепнул: чёрт!
Я на своды посмотрел, там -
все крылаты.
Поп? Да хрен с ним!
Жму домой, как на войну танк.
***
Глянул в зерк....
...а над башкой - нимб...
Растаяло семицветье. А что взамен?
Охотнику легче. Добыча его - фазан.
Поймает. Сменяет радугу он на медь.
Мне поиск и мена претят. Не люблю базар.
Недолго фанфары пели в плену десниц.
Блеск золота самоварного тускло смолк.
Расплав оловянный зиму не обвеснит.
И дым невозможно к трубе привязать тесьмой.
Всё просто и скучно: вчуже не возжелай.
Забудешь об этом, и нате: привет, Содом!
Кефаль ненавидит твердое дно шаланд.
А рай шалашовый навряд ли сойдёт за дом.
Поваренной солью плавить нельзя ледник -
жизни отнимет в долине рассол у чинар.
***
И всё-таки пресно, безвкусно почти, в дни,
когда Жак-звонарь не ломает нигде фонарь...
Ночью снилась мне белая лошадь.
По приметам народным - к вестям.
Может киллер меня укокошит,
окуляром на солнце блестя?
Отнесут меня в тихое место,
с, в общем, странным названьем - погост.
Осенят там знамением крестным
и зароют.
Потом:
скажут тост;
выпьют дружно по чарке "столичной";
ковырнут в липкой каше изюм;
в лоб и плечи щепоткой потычут.
Кто-то пустит, наверно, слезу.
И домой на поминки попилят.
Там компот и солянки казан.
Отчего не приснился мне киллер?
Эту лошадь ему б заказал!
Столкнулись лбами нынче вёдро с непогодью.
Хотел расстроиться. Опомнился: хотя,
чего я жду ещё? На улице-то вроде -
сентябрь...
Но мало радости, когда пришёл ретивый,
одевший в плащ и сапоги природу, гость-
-сезон, напомнивший: жизнь бренна, в перспективе -
погост...
И маршем траурным стучит по заоконью -
за разом раз - взгрустнувшей осени слеза.
И ясно: лета ждать назад (оно - покойник) -
нельзя...
Обмыв листвы усопшей мертвенную кожу
(обряд такой. Зачем же? Бес его пойми!),
коктейлем луж ненастье правит дней погожих
помин...
Как стопку тризны чёрным хлебом, кроют тучи
собой стакан холодной водки бытия.
***
Ушёл бы (волю дайте!), чтоб сентябрь не мучил -
и я...
Воздух стал особенно прозрачен.
Желтизною тополь запестрел.
А какой-то припоздавший дачник
жжёт былинки летние в костре.
Снова удивление на лицах:
возраст лета до сединок зрел
на периферии и в столицах,
в полночь и на утренней заре!
Подступает к горлу тошнотою
желчь необратимых перемен.
И неясно - то ли плакать, то ли
колотушкой сторожа греметь,
чтоб не проскочил багдадским вором,
иль змеёю дымной не проник
пилигрим-сезон, несущий ворох
шелестящих выпавших страниц
из главы трёхтомного романа,
где росинки утра серебрят...
***
- Ой! У лета лошадь захромала!
- Добредёт до финиша помалу...
- Но падёт к началу сентября...
Взгляды-огни очень жгутся.
Ты тронь.
Тронь!
К позднему вечеру жара огней - пик.
Их погасить не сумеют ни тромб, ни бром.
Лишь прерываются шёпотом:
пить... пить!
Времени маятник слепнет и о-глох.
Утро,
даже мерещится если -
- жаль!
Верить не гоже и тысяче Т.Глоб,
если нашепчут, что гаснет, мол, по-жар.
Просто ответить им надобно:
что? Да?
И не поверив, сказать им:
Ну нет! Блеф!
С тем помолиться и вышептать:
Бог!
Дай
жечься и жечься нам так сто лет!
Он где-то как-то проживал,
чего-то ел, любил кого-то -
дарил цветы и кружева,
и мылся в бане по субботам.
Он заливал, порой, тоску,
а иногда порол горячку.
Знавал и Дам, и потаскух,
и "москвошвею", и "версаче".
Мял хвост удаче, падал вниз,
выл на луну и пел осанну,
лечил ангину и мениск,
читал Басё и Мопассана.
Бывал в Париже и в Перми,
был на Бродвее и в "Ленкоме".
Однажды,
днём,
нелепо,
вмиг,
на полушаге,
взял и помер...
В "си"?
Или в "до"?
Тема слышна едва.
Я позову скрипача, если хочешь.
По мановенью смычка среди ночи
жилы воловьи будут нам петь вальс.
А на плечо правое (нет, не блеф!)
к старцу сойдёт, сморщенный от болезней,
ангел седой (да и весьма облезлый),
в крылья вобрав плечи, как будто в плед.
Музыкой смыв дюжины две грехов,
лабух пойдёт, спрятав в карман
законный
свой гонорар.
***
Утром,
среди бегоний
мы разглядим
маленький свежий холм...
ночь распороть, нутро её вдрызг расхристывать;
крови ночной налить на пороге дня;
штурмом пойти, осадой, и снова приступом;
бросить в огонь, поднять, отнять у огня;
яду смешать с шампанским;
на месяц соло выть -
песню замёрзшую пьяной удалью греть;
взять, и простив, отсечь повинные головы;
не отпустить отмоленный утром грех;
дрожи в лицо бросить: отнюдь я не тварь её;
вновь растопить движением рук ледник;
пряные сутки пить, как ведьмино варево;
***
мелом закрасить раны;
и склеить нимб...
Если вместе сложить всех намерений красные флаги,
то по ним можно будет ходить от истомы к истоме,
по дороге встречая песком занесённое благо,
пересохшие русла, где сложность струилась к простому.
А потом, пересев на больную от скрипа телегу,
путешествуя, трижды забыв теорему Бернулли,
вырвав вожжи у остроколенного стайера-бега,
крикнув:"Йехуу!", - так громко, чтоб дюны, и те обернулись,
ускакать ипподромно из крашеной золотом клетки,
вмять оковой колёс два гектара площадных панелей...
***
Накатавшись по блюду свобод переспелой ранеткой,
вдруг понять, что во многом ты лошадь на самом-то деле.
Просто конюх сменял твои шоры на жуткое пойло,
и взнуздать не сумел, и совсем позабыл о подпруге.
Испугал тебя шорох внезапно-мышиный под стойлом.
Ты на волю бы вроде,
а сам -
всё по кругу, по кругу...
Я - купцом-инородцем, привезшим чужбинный товар,
постоянно гадающим:"Столько ли? Так ли? А сдюжу ли?",-
отдаю тебе в розницу, оптом - по капле, по дюжине
самому непонятные, в звучной облатке, слова.
Зная, что не поверишь, и сам в это веря с трудом,
всё пытаюсь свести несводимые щупальца доводов,
удлинняя на эры немыслимо долгие проводы.
Даже лишние слёзы с ресниц осыпаются льдом.
Словно два каторжанина, терпящих дальний этап,
мы на время пути кандалами едиными связаны -
обожай, ненавидь, привыкай - вы с напарником разные,
будто аверс и реверс, да только един ваш пятак.
Перекручены ночи, бессонниц тягучих не счесть,
ведь не вытравить с корнем рефлексы подкорочно-дерзкие -
(как не вытравил Никон крещение тела двуперстое)
чуять ласковость кожи твоей на затекшем плече.
Постою, затянусь, поделюсь с местным ветром дымком -
- сизой птицей сольётся он с далями ультрамаринными
(в этих далях есть то, что ни разу не обговорили мы),
и пойду, унося нераспроданный свой лексикон...
Отстала птица, зовам вопреки,
и голос клина медленно растаял.
Канва сюжета лапотно проста, и -
узор не гладью - вкрест, да от руки...
Прожить одной всю зиму - не крюшон,
а самогон, с какого глотка сохнет.
Кричать бы ей на птичьем громко: "Ох! Нет!", -
да только к зобу крик не подошёл...
Застынут крылья, вмёрзнет в тело боль,
загонит голод мысль живую в угол...
***
Случалось многим выть сильней белуги
лишь для того,
чтоб только
быть
собой...
Вложив монетку в ладонь печали,
ночная птица, отпев, стихает.
Отдаст швартовы
рука сухая
вселенской скорби,
и ночь отчалит.
Пройдётся красным по глади кровель
арбузно-свежий востока ломтик.
Проснутся окна.
Зевотно.
Ломко.
Прохожий первый насупит брови.
Ещё не люди, а миражи мы.
Стать кровью, плотью нас день обяжет.
***
Ну а пока что, забыв себя же,
живём в себе же, собой и живы...